РЦК678

Глава 1 ВЕБАЛС ИЗ РОДА ОЗЕТОВ

— Чего морду воротишь?! В глаза смотри, когда с тобой разговариваю. Потерял казну или своровал?! Признавайся, лапотник!

Марвету приходилось терпеть оскорбления. Уж такая она, нелегкая доля простого сотника из деревенской глубинки, молча стоять и с покорностью выслушивать господские упреки. И никого не волнует, прав ты в действительности или виноват. И совершенно не важно, что крикливый юнец годился ему в сыновья, если не во внуки, что он более двадцати лет добросовестно выполнял свою службу и ни разу, ни разу не положил казенного гроша в карман, хотя возможности были, не говоря уже о соблазне, посещавшем его чуть ли не каждый день.

Молодой господин все кричал и кричал, осыпая седины ветерана все новыми обвинениями и бранными словами, за которые Марвет собственноручно вырвал бы язык любому дюжему мужику из округи, осмелился бы тот хоть ненароком, хоть спьяну произнести их вслух. Сейчас же солдату, прошедшему через горнило четырех полноценных войн, дюжины междоусобных неурядиц и бесчисленного множества мелких стычек, приходилось отмалчиваться, сидеть, низко опустив голову, и надеяться лишь на то, что в бесперебойном потоке ругани наступит пауза, что запал молодого столичного господина когда‑нибудь да иссякнет, и он наконец‑то соизволит выслушать его объяснения. Хотя, с другой стороны, оправдываться Марвету и не хотелось; он устал, устал в сотый раз подробно описывать каждому заезжему щеголю ту беду, которая нежданно — негаданно свалилась на его до недавних пор тихую и благополучную округу. Кроме того, трепать языком, все равно было без толку: помощи было ждать неоткуда. Должностной люд погряз в водовороте бурной столичной жизни, и его не интересовали несчастья глубинки, им нужны были лишь регулярные поступления в королевскую казну, а до остального не было дела, хоть дюжину перьев испиши, хоть лопни с натуги, хоть коростой покройся.

Молодой вельможа, наверняка воин, несмотря на отсутствие доспехов и мундира, поразил Марвета не только грозными речами и необычной прической: лоб и виски приезжего были гладко выбриты, густые, пышные бакенбарды ярко — рыжего цвета доходили почти до подбородка, а на прилизанном затылке болтался одинокий хлыстик тонкой короткой косички, весьма смахивающей на крысиный хвостик. Он говорил как‑то не так, как привыкли изъясняться чиновники или королевское воинство, все время оглядывал двор из окна и ни минуты не стоял на месте, постоянно перемещался, как будто кого‑то поджидал и был чрезвычайно расстроен чьим‑то непредвиденным запозданием. В общем, господин показался сотнику довольно странным, но Марвет был не в том положении, чтобы задавать вопросы и сомневаться в полномочиях посланца самого короля. Официальная грамота, скрепленная королевской печатью, определила сразу позиции собеседников. Нервничающий мужчина со странной внешностью мог ругаться и задавать вопросы, а он, жалкий сотник из городка Лютен, мог лишь краснеть, обкусывать со злости усы, отвечать, когда его спрашивали, и благодарить Небеса, что вельможа устраивал разнос в его покоях, а не на дворе, на глазах у его подчиненных. Ополченцы уважали своего командира, но в любом стаде непременно найдется завшивевший баран с предлиннющим языком, который или умышленно, или по глупости своей выметет сплетню за ворота казармы и разметет ее по всей округе.

— Что молчишь как воды в рот набрал? Или, может, ты на умишко слабый?

Вельможе наконец‑то надоело кричать и метаться по зале. Он сел на край дубовой скамьи и, опершись спиною о сомнительной чистоты стол, не мигая уставился на притихшего Марвета.

— Зря вы так, господин хороший, напраслину почем зря возводите, а ведь я уже…

— …Двадцать, или сколько‑то там еще лет, верой и правдой короне служу, кровь проливаю, за службу радею и дело свое исправно выполняю, — закончил вельможа за сотника речь. — Ты это хотел сказать? Видишь, я все наперед знаю, знаю, потому что уже не впервой подобную песню слушаю. Ты не первый старый, одряхлевший лежебока — сотник, которого я на чистую воду вывожу. Что глазенки разгорелись: правду обидно слушать или жалко с тепленьким местечком расставаться? А что, ты ведь в этом захолустье персона важная, третьим, а‑то и поди вторым человеком после графа себя мнишь!

— Зря вы так, — выдержав пристальный взгляд зеленоватых глаз, повторил Марвет. — Я за место свое давно не держусь, стар уже стал для ратной службы. Да вот кто в округе порядок поддерживать будет? Охотников много, а вот умельцев в помине нет. Ребята мои, хоть честные парни, да только плохо еще обучены. Разбойники же, как старый граф ослаб и из замка показываться перестал, совсем обнаглели. Городку нашему да селам окрестным и так туго приходится, а как меня пинком под зад… одним словом, совсем невмоготу будет. Вы как считаете нужным, так и решайте, господин хороший, да только я королевских денег не брал и ребята мои их не трогали, напраслина все это…

— Сядь, — вдруг спокойно, без крика и угрозы в голосе произнес королевский посланник. — Сядь и еще раз подробно, по порядку расскажи, что сегодня поутру приключилось, только не завирай и своих недотеп не выгораживай, я ложь за версту чую.

— Рассказать‑то еще разок можно, да только я и вначале не врал, привычки такой не имею. — Ополоснув вспотевшее лицо холодной водой из бадьи, сотник отстегнул тяжелый пояс с ножнами, выложил на стол пару длинных кинжалов и, побренчав напоследок звеньями кольчуги, грузно опустился на противоположный конец скамьи. — Об этом годе в наших краях дожди сильные были, дороги шибко размыло, поэтому, когда господин Карсел в оговоренный срок за податью приехал, в управе лишь треть от положенного накопилось, остальное еще поселковые старосты не свезли. Четыре дня назад это было, нет, погодьте… — сотник зачесал лоб, вспоминая, когда точно прибыл в город сборщик налогов вместе с дюжиной зануд — помощников и полусотней конной стражи, — если сегодняшний день в учет брать, то пять дней назад.

— Брать, конечно, брать, мы все в учет брать будем, — многозначительно пробормотал королевский посланник, рассматривая комок грязи на носке своего сапога и зловеще теребя вставшие дыбом бакенбарды.

— Ждать господин Карсел не захотел, не того он полета птица, чтобы в нашей глуши лишних пару дней торчать, поэтому они с городским старостой так сговорились. Он дальше с охраной в Дукабес поехал, а здесь, то бишь у нас в Лютене, этого чурбана малахольного, Жавера, помощника своего младшего оставил. Тот деньгу от запоздавших принять должен был, пересчесть, а затем, под присмотром ребят моих в Дукабес и переправить. Побоялся господин Карсел своих стражей разделять, оно и понятно, денег‑то при нем ведь сколько. Мы же у него по счету пятым или шестым городом были.

— Дальше, — проворчал рыжеволосый господин, явно недовольный низким темпом рассказа.

— Ну, вот и получилось, что в полном объеме подать лишь ко вчерашнему вечеру набрали. Мы со старостой дурака Жавера убеждать, что на ночь глядючи не дело ехать, до Дукабеса путь не близкий, верст тридцать или сорок с лихвой будет, а он, червь счетный, знай свое заладил, сроки да сроки, дескать, он господину Карселу обещался к сегодняшнему вечеру прибыть. Одним словом, уперся болван! Мы ему и про разбойников толковали, что в округе озорничают, и про вутеров, что с прошлой зимы объявились, а он ни в какую, уперся, и все тут. Устал я нытье его слушать, устал, — стукнул себя кулаком в грудь сотник. — Ввек себе не прощу, что позволил себя этому нытику уболтать. Снарядили отряд, ну и тронулись они, на ночь глядя: сундук с деньгой и хлюпик казначейский на подводе, а с ним отряд. Три десятка ребят дал, не самых лучших, но и не плохих. Я ведь, господин хороший, поймите правильно, городишко наш совсем без присмотра тоже оставить не могу. Как разбойнички прознают, что хотя бы половина бойцов из казармы ушли, сразу наведаются, а стены у нас хлипкие, сами видели, частоколом гнилым во многих местах латанные — перелатанные.

— Перевод добра, а не стены, — соглашаясь, кивнул вельможа. — Бабка деревенская от козлов изгородь и то лучше ставит.

— Ну, вот и все, — развел руками сотник, — а остальное вы уже слышали. Точно как солнце взошло, отряд и вернулся. Драные все, взмыленные, без коня, телеги и денег, но с Жавером, чтоб ему сгинуть! Вутеры на них ночью напали, как раз возле плешивых топей, восьмерых задрали, сволочи, нет бы счетовода сожрать, так ведь нет, не тронули, потравиться, видать, побоялись.

— Что дальше?

— А что дальше? Жавер коня затребовал и троих всадников для охраны, чтобы в Дукабес за подмогой ехать. Там как раз, говорят, рыцари Ордена лагерем стоят, пущай с нечистью лесной и разбираются, их это дело, а мне бы город от набегов охранить. Я‑то, признаться, удивлен, что вы у нас так быстро объявились, да еще один, без охраны.

— Солдаты мне ни к чему, дела важные лишних глаз боятся. А быстро, потому что мимо ехал. Новость услышал, решил уж заодно и к вам завернуть, — вельможа резко поднялся со скамьи и подошел к открытому настежь окну. — На будущее позволь совет дать. Мужик ты вроде толковый, так что правильно меня поймешь. Никогда, что бы ни случилось, не посылай за рыцарями Ордена. Ни к чему это, от них вреда обычно больше выходит, чем толку. Одного — двух паскудников лесных, быть может, случайно и поймают, но зато народа невинного тьма аж сколько покалечат да изведут.

— Делать‑то нам что ж прикажете, господин хороший? — развел руками обескураженный сотник. — Бунт подавить или преступников половить, это понятно, это мы могем, а с тварями кровожадными, с силами тьмы как бороться?!

— А никак, их лучше всего стороной обходить, и проще, и здоровее!

Неожиданное крамольное заявление не просто обескуражило, а повергло в шок не привыкшего слышать подобные речи Марвета. Сотник поднялся, широко разинув рот, и удивленно заморгал глазищами. Не только обросшая седеющей бородой физиономия, но и вся его богатырская фигура как‑то перекосилась и обмякла.

— Послушай, Марвет, ты хоть раз в жизни собственными глазами вутера видел? А дружинники твои? — тут же задал второй вопрос вельможа, едва получив в ответ на первый мотание головой. — Так почему же они решили, что это вутеры были, а не лесолаки, герши, оборотни, вампиры, скитальцы — мертвецы, двухголовые ящеры о трех хвостах и шестью лапах или кто‑то еще, например, разбойники, нацепившие звериные маски? Глаза Марвета продолжали испуганно таращиться на собеседника и часто — часто моргать. В голову сотника стало закрадываться смутное подозрение, что его хитро провели.

— Так что же делать‑то теперь? — наконец‑то прозвучал долгожданный вопрос.

— Что делать, что делать, — пробормотал рыжеволосый вельможа, почему‑то печально улыбаясь и поигрывая в руке выложенным на стол кинжалом. — Это извечный вопрос, мой очень доверчивый сотник. Сколько не живут на свете, постоянно задают его и искренне надеются, что рядом с ними непременно найдется кто‑то умный, кто сможет дать на него ответ, даже не ответ, а четкое, подробное предписание. Ладно, хватит мудрствовать! Мы с тобой так поступим. Утром пошлешь на топи отряд. Если на твоих людей нечисть напала, которая только по ночам из нор вылазит, то сундук с казной еще там. Деньги тварям лесным ни к чему, их только плоть людская интересует. Ну а если золотишко уже ушло, значит, ищи упырей и оборотней среди своих. Кто‑то да точно с бандитами снюхался. Откуда они иначе узнали, когда конвой в Дукабес пойдет? Только один из твоих «честных» ребят их оповестить мог.

Вельможа положил на стол кинжал и, так и не дождавшись приезда того, кого усердно высматривал в окно, направился к выходу.

— Постойте, господин, а вы куда, уже стемнело ведь на дворе? — рассеянно пробормотал сотник.

— Завтра приду. Чем поиски закончились, доложишь, — не оборачиваясь произнес порученец короля, но, уже переступив через порог, остановился. — Скажи‑ка, Марвет, ты случайно не знаешь, есть ли в вашем захудалом городишке сносный кабак с девками?

— Возле помойки, «Петух и кочерыжка» называется, — после недолгого замешательства пробормотал покрасневший Марвет.

— Возле помойки, говоришь, хм, что ж, это даже очень символично, — рассмеялся вельможа. — Если что срочное, я там заночую.

Дверь за столичным щеголем звучно хлопнула. Сотник остался один на один с тяжкими раздумьями. Он никак не мог свыкнуться с предположением, что один из бойцов его отряда оказался гнусным изменников, а может, и не один…

Бывают сны дурные, бывают абсурдные, когда просыпаешься и не можешь понять, что к чему. Хуже них только кошмары, а страшнее кошмаров только бессонница, изматывающая и утомляющая. В ту суматошную ночь Марвету так и не удалось выспаться: сперва не смог заснуть, а потом не дали. Сначала он метался по своим покоям, все прокручивая и прокручивая в голове события двух последних дней и странный разговор со столичным вельможей. Потом, осознав острую необходимость успокоиться, сотник стал чистить оружие в надежде отвлечься от блуждавших в голове обрывков тревожных мыслей. Однако ставшая уже панацеей от нервных расстройств процедура заточки и полировки клинков на этот раз почему‑то не помогла. Острая кромка меча уже резала на лету ткань, а предвестница наступающего сна, зевота, так и не появилась.

Бессонница командира тут же отразилась и на его солдатах. Марвет в ту ночь дважды обходил посты, надеясь нагнать на себя сон посредством грозных речей, низвергаемых на головы спящих на дежурстве караульных. Но нападение вутеров изменило привычный порядок вещей, тревожными предчувствиями проникся не только сотник, но и часовые. По крайней мере ни один из них не спал: ни у ворот казармы, ни на городских стенах. После обхода, так и не принесшего успокоения, Марвет немного прошелся по темным улочкам ночного города, и, наконец‑то почувствовав слабые позывы ко сну, решил вернуться в казарму. Снимал кольчугу сотник уже засыпая, но его голове так и не довелось коснуться мягкой подушки. Постовые на башне у ворот ударили в набат, через миг звуку колокола вторил рев походных труб, и казарма превратилась из опочивальни во встревоженный муравейник. Ополченцы бегали, кричали, ругались, натягивая на ходу доспехи и поспешно подбирая раскиданное в суматохе оружие. Никто не знал причины тревоги, но все предположили самое худшее — нападение вутеров, вошедших во вкус пожирания человеческой плоти.

Сотник одним из первых бойцов ополчения взобрался на городскую стену. Только когда он взглянул на бескрайний простор полей, простиравшийся за пределами города, от сердца ветерана отлегло, тревожные предчувствия, не оправдавшись, ушли, а их место заняла злость.

— Кто, кто из вас, балбесов, трезвонить вздумал?! — кричал на часовых Марвет, щедро раздавая тычки, зуботычины и затрещины. — Город весь перебудили, мерзавцы! Вон, вон, полюбуйтесь, тетери, ваших рук дело, вы натворили, деревенщины сиволапые!

Все девяносто два бойца ополчения уже заняли позиции на стенах, но к первому и единственному рубежу обороны все продолжал стекаться народ. Голые мужики с факелами, дубинами, топорами и кольями; бабы с коромыслами и ведрами воды, приготовленными на случай, если начнется обстрел огненными стрелами; малая ребятня и городская верхушка, желавшие поглазеть, что произошло.

С высоты крепостной стены перебуженный город был виден как на ладони. Дать отпор напавшему ночью врагу спешили все: и мал, и велик, люди обоих полов, всех возрастов и сословий. Исключение составляли лишь два — три десятка перепуганных приезжих, мечущихся в незнакомом лабиринте деревянных домов, изгородей, сараев, свалок и заросших диким лопухом огородов. Они были не способны самостоятельно, без помощи местных жителей найти спасительный выход из бесконечных тупиков и развилок.

— Марвет, ты того, не лютуй, остынь! Мы ж, как ты учил: чужаков заметили и в колокол дали! — визжал настигнутый сотником часовой, пытаясь прикрыть руками голову от сыпавшихся на нее ударов. — Ну, струхнули малость, не распознали, кто едет.

— Не распознали?! Я вам покажу, не распознали! — продолжал Марвет воспитывать кулаком паникеров, разозлившийся не столько из‑за их трусости и непроходимой глупости, сколько потому, что шишки со стороны возмущенной и перепуганной ложной тревогой городской общины посыпятся именно и только на его седую голову.

В окрестностях было светло как днем от света более сотни факелов. К городу медленно двигалась кавалькада вооруженных всадников. Хоть воины и были чужаками, но они не принадлежали ни к зловещим силам тьмы, ни к грозным разбойникам. Видимые издалека бело — голубые одеяния всадников и развевающиеся на ветру знамена нельзя было перепутать ни со шкурами оборотней, ни с драными кожанками вольных головорезов. Только одни воины носили эти цвета, только одни рыцари имели право изображать на своих щитах, куртках и стягах голубизну небесной выси с плывущими по ней белыми облаками — рыцари Ордена, воинство, посвятившее свои жизни борьбе против ночной скверны. Замухрышке — счетоводу, видимо, удалось нагнать на своего господина, королевского сборщика податей, такого страху, что Святая Братия прервала важные моления и, покинув свой походный лагерь, проделала трудный путь от Дукабеса до Лютена всего за несколько часов.

«Но как они смогли, как смогли приехать так скоро? Не слишком ли много в последнее время происходит случайностей и совпадений?» — подумал Марвет, отвлекшись от избиения провинившегося часового, который в свою очередь тут же воспользовался моментом и поспешил удрать.

Горожане не понимали, что происходит, и поэтому выражали свое недовольство возмущенными криками. Дюжина крепких ополченцев едва сдерживала рвущихся на стены мужиков, сонных и злых, не видящих оснований, почему им не дают подняться и принять участие в защите родного города. Еще больше шокировали толпу действия стрелков на башнях, опустивших луки, и привратников, ставших не укреплять ворота перед штурмом, а наоборот, отодвигать массивные запоры и вращать тугой, скрипучий механизм перекидного моста. Когда же по изумленному поголовью народных масс волной прокатилось зловещее слово «Орден», ряды добровольных защитников города стали быстро редеть. Первыми площадь покинули женщины, потом их примеру последовали и мужья. Через несколько минут перед воротами остались лишь не имеющие права разойтись без приказа сотника ополченцы и толстенький староста в окружении членов городского совета.

Жители Лютена уважали и чтили благородных борцов за спасение праведных душ, но на всякий случай предпочитали держаться от них подальше. Слухи о подвигах рыцарей Небесного Ордена иногда докатывались и до таких удаленных местечек, как этот затерянный в глуши болот и лесов городок. Многие из них были вполне достоверными, в некоторые было трудно поверить, а о некоторых даже страшно подумать. Ни одна борьба, даже святая, не обходится без случайной крови, темных делишек и невинных жертв. Попасться под руку утомленным долгим переходом радетелям добродетели и сторонникам Света никому не хотелось.

Копыта закованных в доспехи коней гулко загрохотали по прогибающимся под тяжестью тел и стали доскам моста. Зазвенели упряжь, доспехи и оружие, наполняя сердца мирных жителей леденящим перезвоном. Отблески трепетавшего на ветру пламени множества факелов плясали в чарующем, демоническом танце на стальных кирасах, поножах и паундорах, слепили, завораживали разинувших рты ополченцев и представителей городского самоуправления. Даже принимавшему участие в войнах Марвету еще ни разу не доводилось видеть такого эффектного зрелища, таких добротных доспехов, такого множества красивых одежд и знамен, отороченных золотыми и голубоватыми позументами.

— Марвус, твой десяток на стену! Кобер, твои люди останутся у ворот. Остальные в город и искать его, искать, он не мог улизнуть! — выкрикивал приказы высокий рыцарь в украшенном перьями шлеме, гарцуя на вороном коне посреди площади.

Не успев въехать в город, всадники тут же помчались по улочкам, обыскивая каждый укромный закуток, бесцеремонно врываясь в каждый дом и сарай. Не смеющих перечить ополченцев выгнали со стены и оттеснили от распахнутых настежь городских ворот, которые перекрыли повозки обоза.

— Что здесь происходит?! Как вы смеете, на каком основании?! Я буду жаловаться герцогу! — визжал и забавно подпрыгивал городской староста, едва успевая увертываться от проносящихся мимо коней.

Его более догадливые помощники укрылись в тени ближайшего дома и не думали оттуда высовываться, не то чтобы осмелиться перечить командиру рыцарского отряда.

— Брок, Дарв, уберите шута! — обратился рыцарь в шлеме с перьями к двоим всадникам из своей свиты.

Для выполнения приказа понадобился всего один всадник. Тот, кого звали Броком, подъехал к старосте, схватил его железной перчаткой за шкирку, немного приподняв над землей, поволок к луже на краю площади, в которую непременно почтенного и уважаемого городского главу опустил бы, если не вмешался бы сотник.

Небольшая, но увесистая палица просвистела в воздухе и вонзилась острым шипом прямо между стальных пластин, прикрывавших круп рыцарской лошади. Несчастное животное присело, потом взбесилось и, встав на дыбы, сбросила в хлюпающую под копытами жижу седока в блестящих доспехах.

— Не позволю, это мой город! — заорал Марвет, выхватывая меч и угрожающе скалясь рыцарям, кинувшимся на подмогу барахтающемуся в вязкой грязи товарищу. — Ребята, ко мне, плотнее строй!

Бойцы ополчения понимали, что им не тягаться с отборным рыцарством королевства, но не бросили в беде своего командира. Между казармами и воротами мгновенно выстроился ровный, ощетинившийся копьями прямоугольник. Просветы между большими деревянными щитами были настолько малы, что взявшиеся за арбалеты рыцари долго искали, но так и не смогли найти щели, чтобы выстрелить.

— Хватит, назад! — на удивление быстро утихомирил Наставник Ордена своих воспылавших праведным гневом солдат. — Эй ты, сотник, наверное, подойди!

Несмотря на тяжелые доспехи, рыцарь ловко выпрыгнул из седла и снял украшенный перьями шлем. Под бронею и диковинным опереньем скрывалось волевое лицо, сорокалетнего мужчины. Косой шрам, пересекающий широкий лоб справа налево, и короткая, аккуратно стриженая бородка как нельзя лучше сочетались с загорелым лицом, подчеркивая одновременно и ум, и мужественный характер высшего храмовника.

— Молодец, отменно увальней вышколил, да и сам не промах, сразу видно, хорошая школа! — произнес командира рыцарского отряда между прочим, даже не удостоив Марвета беглым взглядом, а полностью сосредоточившись на поправлении съехавшей набок подпруги. — Но, надеюсь, ты не намерен в глупые игры играть?!

— Это мой город, я никому не позволю… — заикаясь, но все же произнес Марвет, которого трясло от злости и страха.

Он был всего лишь сотником маленького, убогого городишки, он понимал, с кем говорил и как мог поплатиться за ослушание и дерзость.

— Некогда, мне очень некогда, поэтому, быть может, я и прощу твою дерзость, — всего на секунду рыцарь оторвал взгляд от подпруги и перевел его на сотника, у которого вдруг забегали мурашки под кольчугой. — Забирай своих людей, и пока мы в городе, не смейте высовываться из казармы, шутов балаганных тоже можешь прихватить! — Рыцарь хотел было кивнуть головой в сторону членов городского совета, но тех уже и след простыл. — В твоем городе завелась скверна, пора навести здесь порядок и наставить заблудшие души на путь истинный. Все, пошевеливайся!

Благородный рыцарь не собирался снисходить до утомительных объяснений, что это за скверна такая и как его вассалы собирались «искоренять» и «наставлять». Есть вещи, о которых не говорят, о них только догадываются. Предчувствуя нависшую над земляками беду, Марвет развернулся и нехотя отдал ополченцам приказ отступить в казарму. Его отряд не продержался бы против рыцарей и получаса, а если им и улыбнулась бы капризная богиня удачи, то через несколько дней под ветхими стенами мятежного Лютена собралась бы вся Небесная Братия. Их перебили бы, город сравняли бы с землей, а церковь навеки прокляла бы это место.

— Постой, — внезапно командир храмовников передумал, он жестом подозвал к себе сотника, и когда тот подошел, почему‑то перешел на вкрадчивый шепот. — Поможешь нам, облегчишь своим землякам жизнь. Мы ищем опасного преступника, колдуна. Он выдает себя за королевского посланника по особым поручениям. Мы знаем, что он где‑то здесь. Где он прячется, где отсиживается?

Марвет молчал, и не из‑за сочувствия или симпатии к странному вельможе, а просто потому, что был поражен неожиданным вопросом.

— А как же вутеры на топях? — произнес сотник, удивленно моргая глазами.

— Потом, — однозначно отрезал рыцарь. — Вебалс из рода Озетов намного опасней. Где он? Рыжеволосый, бритые лоб и виски, короткая косичка на макушке, одет, как вельможа. Только не говори, что такого не видел, что он к вам не заезжал. Подумай о горожанах! Где он?!

— «Петух и кочерыжка», — ответил Марвет, указав рукой в направлении любимого всеми мужчинами округи логова пьянства и разврата.

— Соврал, живьем сожгу! — пригрозил рыцарь и, тут же вскочив на коня, погнал его галопом к трактиру.

В ту ночь рыцари Ордена так никого и не нашли, утром они покинули город. Ущерб был не очень велик: сгоревшие дотла трактир и пара соседних домов, на которые перекинулось пламя; разрушенный городской амбар вместе с кузней и всего семеро случайно затоптанных копытами лошадей. Могло быть и хуже, хотя, если бы за городскую стену прокрались вутеры, то больше четырех — пяти они не утащили бы и всяко не стали бы рушить строения.

Традиция отмечать наступление полночи двенадцатью ударами колокола в Лютене не прижилась. К чему тревожить сон горожан глупым, бессмысленным боем? Большинство же из тех, кто бодрствовал, никуда не спешили. Исключение составлял лишь Вебалс из рода Озетов, но он и так почувствовал скорое приближение зловещего, мистического часа, когда отодвигаются надгробные плиты, шевелятся могильные холмики и на холодный свет ночного светила выползает мерзкая нежить; выползает, чтобы охотиться, убивать и наслаждаться вкусом свежей, еще не успевшей остыть человеческой плоти.

Покинув казарму, мнимый королевский посланник направился в сторону городской свалки, но, не дойдя до лучшего и единственного притона в городе трех домов, свернул и направился строго на юго — восток. Он шел быстро, почти бежал, как‑то умудряясь обходить в темноте колдобины на размытой дождями дороге, неглубокие, но частые лужи, разбросанные в беспорядке сучья, доски и ржавый инвентарь. Узкая улочка через сотню шагов сворачивала на юго — юго — запад, что не входило в планы известного чернокнижника, а летать он, вопреки всеобщему заблуждению, не умел, поэтому Вебалсу пришлось перепрыгнуть через довольно высокую изгородь и к великому недовольству парочки лаючих собак потоптать хозяйские грядки. Потом были хлипкая крыша заброшенного сарая, в который он чуть ли не провалился, рискуя испортить хороший костюм; снова дорога, на этот раз заканчивающаяся тупиком; огромная лужа, претендующая на звание городского пруда, и множество укромных, поросших травой закутков, используемых жителями окрестных домов в качестве весенних, летних и осенних отхожих мест. Оценив по достоинству тягу горожан к «натурализму», колдун тем не менее не мог не отметить, что до столичного люда лютенцам было еще далеко: слишком нерационально использовалось кустовое пространство, слишком поспешно выбирались позиции.

Умудрившись миновать расставленные горожанами и их верным домашним скотом «ловушки», Вебалс наконец‑то достиг крепостной стены. Хоть часовые на башнях и не спали, но их внимание было полностью поглощено то осмотру внешних рубежей, то наблюдением за местностью по ту сторону стены. Что же творилось внизу, за их спинами, ротозеев — ополченцев не волновало, а зря!

Вебалс обнаружил воровской лаз четыре часа назад, когда только попал в окрестности города. Маленькая, неприметная ямка, находившаяся на опушке подходившего к городу леса, располагалась приблизительно в ста двадцати — ста пятидесяти шагах от крепостной стены. Ветки ракитника и прочая, недавно срубленная зелень скрывали деревянную дверку, ведущую в узкий и смрадный подземный туннель, оканчивающийся точно такой же дверкой в кустах, но уже по ту сторону городской стены. Судя по вышине и частоте произрастания скрывавших выход лопухов, потайным ходом пользовались не очень часто, только когда из Лютена нужно было незаметно вынести большую партию награбленного добра. Видимо, у разбойников где‑то был по близости склад. Они накапливали товар, а потом выносили его за один заход, чтобы продать в Дукабесе, Ланке или любом другом из соседних городов.

«На месте простачка Марвета, я бы быстро вычислил лиходеев. Достаточно было бы проследить, кто надолго уезжает из города, притом без товара, а потом возвращается налегке, но при деньгах», — подумал колдун, с облегчением констатировав, что на суматошное место сотника ему не попасть никогда, даже при самом неблагоприятном развитии событий, а затем скрылся в темноте туннеля.

С факелом пробираться сквозь лаз было бы значительно проще, но Вебалс не хотел терять драгоценного времени на его поиски. Двигаясь почти на ощупь и различая лишь смутные контуры местами осыпавшегося коридора, колдун пару раз все‑таки оступился, перепачкал штаны и разорвал на локте рукав дорогой атласной рубашки. Дорожные расходы с каждым днем возрастали, а кошель быстро пустел. С учетом того, что по пятам служителя темных сил шли неутомимые ищейки Ордена во главе с самим Жанором Меруном, одним из десяти Наставников Ордена и правой рукой самого Патриарха, положение становилось угрожающим.

«Если так и дальше пойдет, то скоро придется, как какой‑то дочурке ремесленника, экономить на еде, чтобы покупать сносные вещи. В обносках я ходить не могу, коллеги не так поймут, да и делам это не способствует, — размышлял Вебалс, героически преодолевая последние шаги по подземелью. — Одежда вещь важная, по ней о человеке судят. Какой из меня секретный королевский порученец, если от рубахи за версту потом разит и дыра на штанах? Хотя, нет, дырка на локте, а на штанах…»

Закончить внутренний монолог и выяснить, что же у него там прилипло к штанине, приспешник темных сил не успел. Стоило ему лишь открыть дверцу подземного хода, как под кадык уперлось острое лезвие кривого кинжала.

— Ты только глянь, Фраб, какое чудо расфуфыренное к нам привалило, прям рыцарь! — противно захихикало нечто в мешке с прорезями для глаз, одетом на голову.

— Дурак ты, Кареев, рыцари они в доспехах латных ходят, а у энтого даже меч какой‑то несурьезный, тонкий уж больно, — ответил товарищу разбойник с тряпкой, наспех обмотанной вокруг головы, скрывавшей лицо и оставляющей видимыми лишь опухшие глаза, да перебитую переносицу с горбинкой. — Он, поди, графа нашего сродственник, али аж герцогу кем приходится. Вишь, одежонка какая богатая, атлас да бархат. Такие в королевых войсках не служат, такие по балам танцулькают да бабенок благородных щиплют, хотя с его рожей многих не налапаешь. Страшна уж больно…

— А вот лица попрошу не касаться, оно мне по наследству досталось, от папеньки с маменькой, — встряла в разговор жертва налета, почему‑то не испытывавшая страха перед ночными грабителями.

Голос колдуна был спокоен и ровен. Пожалуй, даже при встрече с сотником он больше волновался, нежели теперь, когда лезвие кинжала давило на горло, а жизнь висела на волоске. Если бы рука налетчика непроизвольно дернулась, чему могло поспособствовать множество нелепых случайностей, например, неожиданный укус комара, то острая кромка стали легко вспорола бы тонкую кожу и гортань. Некоторые люди способны умело скрывать свои страхи при самых, казалось бы, угрожающих обстоятельствах. Их голос всегда ровен, слова рассудительны, а интонации плавны и певучи; они внешне невозмутимы, когда внутри все дрожит и клокочет. Однако Вебалс был не из их числа, он не притворялся, а действительно не боялся. Сердце колдуна отсчитывало ровно шестьдесят ударов в минуту и не собиралось ускорять свой бег.

— А ты что пасть раззявил, красавчик? Стаскивай портки живей да про куртежку не забудь! — пресек попытку завязать разговор Кареев и плотнее прижал кинжал к горлу чернокнижника.

Вебалс с облегчением отметил, что рука разбойника немного изменила угол, под которым лезвие врезалось в горло, и теперь комариный укус уже не мог привести к трагическим последствиям.

— Да зачем вам тряпки‑то? Оружие возьмите, деньги, а штаны с сапогами оставьте, холодно ведь ночью‑то, да и стыдно как‑то в городе без всего появляться, — продолжила уговоры жертва, хотя не стала искушать судьбу и между делом медленно расстегивала застежки куртки.

— А что, нагишом — голышом даже смешнее будет! Будешь знать, барчук, как в чужие дела нос совать и по лазам чужим шастать! Щас морока, зато наперед наука, — рассмеялся разбойник по имени Фраб, отбирая меч и отвязывая от пояса уже не так туго, как несколько дней назад, набитый деньгами кошель.

— Да что ж мне, портки обмочить что ли, чтоб вы их на мне оставили, супостаты?! — разыграл возмущение на грани истерики Вебалс, стараясь еще больше отстраниться от давящего на горло лезвия.

Необычное предложение обираемого рассмешило бандитов. Фраб омерзительно захихикал, а его напарник громко заржал, и сам отвел немного в сторону лезвие, чтобы ненароком в приступе неудержимого смеха не зарезать такого веселого «клиента».

— А что, это идея, давай, дуй! — махнул рукой Фраб, к радости колдуна прекратив пронзать воздух тонким, крысиным писком. — Если обдуешься, то портки, так уж и быть, оставим.

— И сапоги в придачу, а‑то вдруг и туда затечет! — продолжал развивать остроту Кареев, дрыгая головой и брызгая слюной прямо в лицо жертвы.

— Не буду, — твердо заявил Вебалс, лицо которого вдруг стало каменным и необычайно серьезным. — Ваша беда в том, что вы слепы. Вы смотрите, но не видите ничего вокруг. Считаете себя охотниками, в то время как всего лишь слабые, беззащитные создания, чьи жизни рвутся, как паутинки, всего лишь от легкого дуновения. Не пройдет и минуты, как вещи снова станут моими, вы окажетесь мертвы, а я не пошевелю для этого даже пальцем.

Как только колдун начал проповедь, разбойники прекратили смех и, не моргая, уставились на «спятившего барчука»; уставились и не заметили, как сзади зашевелились кусты.

По воздуху пронеслось что‑то длинное, блестящее, дурно пахнущее. Вебалс из рода Озетов резко сделал шаг назад, чтобы огромный гарбеш не задел его когтистой лапой в полете. Трехметровое чудовище прыгнуло на спины разбойников, мгновенно придавив их к земле массой своего тела. Колдуну так и не удалось взглянуть на лицо человека, обозвавшего его уродом. Покрытый сверху пахучей слизью ящер откусил голову Фраба и тут же проглотил ее, даже не удосужившись разжевать. Дрыгающее конечностями тело второго разбойника шевелилось недолго, сильная лапа с четырьмя когтями разорвало его на две части, превратив в кровавое месиво из костей и плоти, на которое было страшно смотреть. В лицо Вебалса ударила мощная волна зловония. Хищный ящер грозно щерился, извергая на еще живого человека ядовитые пары своего плотоядного кишечника.

Колдун не собирался бежать, пытаясь скрыться от чудища за дверью лаза, которую тот разнес бы в щепу даже не заметив; не бросал в воздух магических заклинаний, которых, говоря по правде, и не знал; не рылся за поясом в поисках склянки с чудодейственным эликсиром; он просто неподвижно стоял и смотрел в глаза монстра из‑под нахмуренных бровей, как будто надеясь, что лесной зверь испугается его грозного взгляда.

Внезапно пасть ящера захлопнулась, гибкое тело прильнуло к земле, а в немигающих красно — желтых зрачках появился страх. Тварь зарычала и попятилась, вот — вот собираясь вывернуться восьмеркой и бежать прочь без оглядки.

— Куда собрался?! Напакостил, грязь развез, за собой убери! Да не этого хватай, не этого, а того, что в фарш превратил! — Ткнул пальцем колдун в бесформенную кучу дымящейся плоти, державшую несколько секунд назад кинжал возле его горла.

Гарбеш послушался, бросил безголовое тело и, схватив зубами великодушно оставленную ему добычу, скрылся в чаще.

— Обожаю такие случайности, — рассмеялся Вебалс, подбирая свой меч и вытаскивая из‑за пазухи трупа окровавленный кошель, — главное, самому возиться не пришлось. Госпожа Удача резвится, что ж, мне нравится ее веселый настрой, еще бы деньжат немножко на новую одежонку подкинула, совсем бы хорошо было.

Колдун бесцеремонно оттащил за ногу труп и с сожалением посмотрел на то, что сталось с его одеждой. Атласная рубашка напополам, дорогая куртка так залита кровью, что одеть ее он уже не мог. Ночи в окрестностях Лютена стояли в ту пору холодные. Вебалс остался голым по пояс, а до плешивых топей, куда он направлялся, было добрых семь — восемь верст.