Реанимация. Истории на грани жизни и смерти

9. Душа. Смерть живет вечно

В отделении реанимации нам часто приходится иметь дело со смертью. В среднем один из пяти пациентов, поступивших к нам, умирает. Как правило, это происходит осознанно, после того как дальнейшее лечение признается несоответствующим интересам пациента. В таких случаях мы направляем все свои силы на то, чтобы облегчить боль и стресс, но прекращаем лечение, которое уже не приносит пользы. Обычно это приводит к тому, что пациент умирает в окружении своих близких. Мы вовсе не должны стыдливо опускать головы из-за этого.

Интенсивная терапия — это не всегда невероятные спасения и высокотехнологичное колдовство. В некоторых случаях это просто сострадание, когда вы приносите чашку чая скорбящим родственникам, обсуждаете с ними хорошие времена из жизни пациента и признаете, что жизнь бесценна. Смерть не всегда является поражением: в некоторых случаях это нормальное завершение хорошо прожитой жизни. Мы эксперты в спасении жизней, но иногда нам приходится дать человеку уйти наилучшим для него образом.

Один из пяти пациентов, поступивших в реанимацию, умирает.

Моя карьера началась с раннего знакомства с этим процессом. Как врач-стажер я работал в дружелюбной больнице городка Бридженд в Южном Уэльсе. К сожалению, мое пребывание там совпало с чередой самоубийств среди местных подростков. Мальчиков и девочек, найденных еще живыми, доставляли в отделение реанимации. Там мы должны были провести сложный, но вскоре ставший таким знакомым процесс оценки их неврологического статуса. Все подростки скончались. За три месяца больше 20 молодых людей, у которых вся жизнь была впереди, умерли в результате повешения.

К сожалению, мы наблюдаем усиление глобального кризиса психического здоровья. Возможно, это связано с тем, что социальным службам приходится с трудом бороться за финансирование, признание и осведомленность общественности. Поэтому у меня есть к вам просьба: если вам плохо, пожалуйста, поговорите с другими. А те, кто наделен полномочиями оказывать помощь, пожалуйста, выслушайте.

Врачи заканчивают жизнь самоубийством в два раза чаще представителей других профессий.

Мы также стараемся не идти по тупиковому пути, если знаем, чем все закончится. Принять смерть всегда тяжело. Сегодня один из трех пациентов с терминальным раком умирает после поступления в реанимацию. Смерть этих пациентов ожидаема, предсказуема и предопределена. Тем не менее они уходят из жизни после медицинских вмешательств, окруженные не только членами семьи, но и аппаратами. Это вызывает гораздо больше страданий и стресса, чем эффективная паллиативная помощь.

Заглядывать за край жизни может быть очень тяжело тем, кто пытается вернуть пациентов в этот мир. Я лично знаю трех коллег, которые сами оказались в темноте, присоединившись к своим умершим пациентам. Врачи совершают суицид в два раза чаще представителей других профессий: поразительно, но один из 25 врачей умирает в результате самоубийства. Эта цифра еще выше для тех врачей, которые постоянно наблюдают за страданиями своих пациентов.

Мои коллеги, совершившие суицид, казались самыми счастливыми, беззаботными и эмоционально стабильными людьми на свете. Нас учат справляться с трудностями и надевать «пуленепробиваемый жилет» во время разговоров с родственниками пациентов, но эта защита может также скрыть от других, что мы сами нуждаемся в помощи. Нам тяжело прощать себе ошибки, которые мы совершаем. Хоть внешне по нам и не скажешь, но они давят на нас изнутри. Даже работники сферы здравоохранения сталкиваются с психическими заболеваниями, усугубляемыми личными проблемами, с которыми нам, как и всем остальным, приходится иметь дело.

Мне тяжелее всего переносить внезапную, непредсказуемую смерть. Во время череды дежурств в зимние выходные дни я работал с женщиной по имени Патрисия, которой было уже за 80. Хотя она была очень больна, ее состояние улучшилось до такой степени, что она ждала перевода в обычную палату. Она обладала сильным характером и всегда знала, чего она хочет и что ей нужно. Она всегда сообщала персоналу, если ей что-то не нравилось. Однако у Патрисии были искорки в глазах, и ее все любили. Однажды я услышал, как она рассказывала о своем прошлом: оказалось, она танцевала в труппе Tiller Girls в 1950-х годах, то есть как раз в тот период, когда заболела Виви. Когда я попросил ее рассказать о своей удивительной жизни, она порекомендовала мне купить написанную ей книгу под названием The Girl in the Spotty Dress («Девушка в платье в горошек»).

Я заказал ее книгу в обед, после того как прочитал ее краткое описание: там рассказывалось о восхождении Патрисии на вершину успеха. На обложке была иконическая фотография девушки в ярко-красном платье в горошек. В ней легко было узнать Патрисию, потому что искорки в ее глазах нисколько не потускнели. Патрисия сказала мне принести книгу после выходных, чтобы она могла с гордостью ее подписать. К сожалению, Патрисия неожиданно умерла поздно вечером в воскресенье. Утром в понедельник мне пришлось подписывать ее свидетельство о смерти. Несколько месяцев спустя я прочитал в местной газете, что Патрисию похоронили в ее красном платье в горошек. Я улыбнулся, а затем заплакал.

Знание того, что вы хорошо выполняете свою работу, настолько важно, что об этом не стоит говорить. Если вы занимаетесь бизнесом, то вы, вероятно, уделяете много внимания ежемесячным показателям продаж и финансовым целям. В противном случае ваша работа может показаться бессвязной и бессмысленной. Те, кто работает в сфере обслуживания, используют показатели степени удовлетворенности клиентов в качестве ориентира. В сфере здравоохранения врачи встречаются со своими пациентами через несколько месяцев после операции, чтобы посмотреть, как нож улучшил их жизнь. Семейные врачи десятилетиями работают с одними и теми же пациентами, становясь свидетелями взлетов и падений.

Обратная связь, которую я получаю на работе, не заставляет себя ждать. Я испытываю удовлетворение, наблюдая за улучшением состояния пациентов с каждой секундой, минутой или часом моего дежурства. Я вижу, как после сильных лекарств их кожа превращается из холодной и липкой в теплую и сухую. Я наблюдаю за мигающими яркими мониторами, показатели на которых с каждой секундой все больше приближаются к норме. После этого я могу уйти домой, довольный собой. Я и дальше интересуюсь своими пациентами: мне важно узнать, стало им лучше после перевода в палату из отделения реанимации или же они скончались.

Иногда я вижусь с пациентами после того, как они покидают наше отделение. Некоторые возвращаются, чтобы подарить подарок, или присылают подписанные дрожащей рукой открытки, полные надежд на будущее и благодарности за прошлое. Однако величайшая привилегия — это навестить пациента у него дома. Это та обратная связь, которая больше всего нам нужна. Работа в реанимации иногда бывает очень тяжелой, но я забываю об этом в мгновение ока, когда пожимаю крепкую руку пациента, который когда-то чуть не умер. С этим ничто не сравнится: ни работа в мегаполисе с предоставлением быстрого корпоративного автомобиля, ни радость от рождественской премии, ни раннее окончание дежурства в солнечный пятничный вечер. Жизни, которые спасают наши сотрудники и аппараты, находятся рядом с нами: они просыпаются, разговаривают, улыбаются и проживают еще один день под солнцем. Мне повезло навестить Джо у него дома, пока он все еще восстанавливался после тяжелой черепно-мозговой травмы. Он был таким же, каким я его помнил, но в то же время другим. Если раньше он был гостем в моем мире чисел и науки, то теперь я вошел в его настоящую жизнь. Я испытал от этого редкое удовольствие.

К счастью, в некоторых больницах вводятся программы по отслеживанию пациентов после их пребывания в отделении реанимации, чтобы чаще получать обратную связь. Такие амбулатории приглашают некоторых людей, перенесших тяжелое заболевание, чтобы поговорить об их опыте и текущих проблемах. Многие упоминают проблемы, на которые обычно мало обращают внимание, например нарушение сна, снижение полового влечения, выпадение волос и сухость кожи. Хотя такие неприятности несравнимы с болезнями, которые довелось пережить этим пациентам, они все равно имеют огромное значение. У некоторых людей проявляются симптомы посттравматического стресса, включая такие же яркие флешбэки, как у вернувшихся с войны солдат.

Проблемы с голосом тоже являются распространенными, особенно среди тех, кому была сделана трахеостомия. У кого-то появляются трудности с глотанием. Однако такие амбулатории упускают важную группу пациентов, с которыми мы работали: тех, кто не выжил.

Иногда я встречаюсь с пациентами, которых ранее спас. Но величайшая привилегия — навестить пациента у него дома.

Через десять лет после смерти Кристофера от сепсиса я навестил его родственников, чтобы спросить у них о последствиях его ухода из жизни. Мне было непередаваемо сложно даже написать им спустя столько времени: я боялся, что заставлю их заново пережить тяжелые времена. В то же время я твердо убежден, что пациентам и их семьям необходимо хотя бы дать возможность рассказать свою историю. Я надеялся, что предложение поведать свою историю поможет не только им, но и многим другим людям.

Войдя в витражную дверь их дома, я сразу понял, что для семьи юноши жизнь остановилась в тот момент, когда он умер. Его мать смело и открыто рассказала о том, что болезнь Кристофера до сих пор лежит тяжким грузом на ее сердце даже спустя десять лет. Она была рада, когда страдания Кристофера в итоге кончились, но ей было невероятно больно потерять 18-летнего сына.

Поразительно, насколько детально близкие Кристофера описали мне события 2009 года. Их душевная боль навсегда осталась с ними, покрытая оболочкой любви и скорби. Больничный запах все еще стоял у них в носу, а цвет стен комнаты для родственников до сих пор вгонял их в тоску. Услышав все это, я в очередной раз задумался о том, как важно врачам правильно общаться с семьями пациентов, особенно когда нужно сообщить плохие новости. К своему стыду, после долгих ночных дежурств мне тоже доводилось выходить к родственникам в ботинках, испачканных кровью, или неправильно произносить имя пациента. Мать, отец или сестра навсегда запомнят эти детали.

Поразительным явлением, о котором постоянно упоминают семьи пациентов, является нежелание других признавать смерть. В первые дни после смерти сына отец Кристофера встречал старых друзей и коллег. Большинство из них физически избегали его на улице или смотрели в противоположную сторону, стоя на эскалаторе, просто чтобы не говорить о его потере.

Медикализация смерти — это глубокая трещина, которая проходит по скале смерти вот уже 100 лет. Сегодня немногие люди когда-либо видели смерть человека, еще меньше людей проводило время рядом с умершим. Вспомните последний раз, когда вам сообщали о том, что у вашего друга умер отец, мать или ребенок. В таких случаях люди обычно говорят: «О, мне так жаль», — прежде чем предложить физическую или моральную помощь. Затем многим из нас хочется закончить этот разговор как можно скорее.

После долгих ночных дежурств мне доводилось выходить к родственникам пациента в ботинках, испачканных кровью, или неправильно произносить его имя.

После беседы с семьей Кристофера я стал поступать прямо противоположным образом. Людям нравится говорить о тех, кого они любят, так почему это должно измениться после их смерти? Это желание может даже усилиться. Если бы вы сказали мне, что у вас недавно умерла мама, я бы стал расспрашивать вас о ней: как ее звали? Как она выглядела? Какой у нее был характер? Чем ей нравилось заниматься? Какая песня играла на ее похоронах? После смерти человека я спрашиваю родственников о его жизни и призываю вас делать то же самое.

Каждый врач-реаниматолог должен в совершенстве овладеть умением сообщать плохие новости. Нам приходится более 200 раз в год говорить семьям, что их любимый человек уже никогда не станет прежним или даже может умереть. После каждого разговора у меня остается неприятный осадок. Сто часов в год я приношу свои соболезнования и смотрю на людей, которые плачут от страха и затаенной надежды. Я понимаю, что однажды на их месте могу оказаться я.

Мне приходилось сообщать матери, что ее сын умер, сыну — что его отец убил его мать, невестам — что их свадьба не состоится, и мужьям — что они уже никогда не смогут извиниться перед своей любимой женой, с которой они прожили 50 лет, за последнюю глупую ссору. Мы носим истории этих людей внутри себя еще долгое время после того, как их похоронят или развеют их прах.

Реакция родственников на плохие новости может быть такой же непредсказуемой, как и сами трагедии. Люди плачут, кричат, смеются, убегают, благодарят нас, относятся с пониманием, начинают колотить стены или самих себя. Они надеются, что мы ошиблись, и отрицают смерть. В такие моменты даже атеисты могут начать умолять всех богов о чуде. Эти реакции нельзя назвать правильными или неправильными, они просто являются составляющей человеческого горя и жертвой, без которой любовь невозможна. Разбиться может только любящее сердце.

Врачам-реаниматологам приходится более 200 раз в год говорить семьям, что их любимый человек уже никогда не станет прежним или может умереть.

В медицине очень важно говорить на правильном языке, особенно если пациент умер. Убитые горем родственники интерпретируют ваши слова наименее болезненным для них образом. Если вы скажете: «Боюсь, мы потеряли вашу маму», «Ваш отец больше не с нами» или «Ваш сын теперь в лучшем месте», ваши слова будут истолкованы буквально. В ответ вас спросят: «А где он/она?» Вместо этого я теперь говорю: «Мне очень жаль, но он/она умер (-ла)».

Все приятные разговоры похожи, однако каждый тяжелый разговор сложен по-своему. Тем не менее я каждый раз следую одному алгоритму, возможно, эгоистично желая облегчить себе задачу. Сначала мне следует хорошо ознакомиться со всей историей. Личные подробности воспринимаются как доказательство точности, внимания к деталям и уважения к другим людям. Таким образом, я перечитываю карту пациента, изучаю его историю вдоль и поперек, а затем наклеиваю на ладонь левой руки стикер с именем пациента и его родственников, а также приписываю в уголке имя медсестры. Прежде чем встретиться с семьей, я быстро просматриваю эту бумажку, чтобы мой загруженный мозг не дал мне перепутать имена.

Симпатичные занавески не приглушат боль от потери близкого человека, но кровь на полу, грязные окна и отсутствие мест для сидения делают эту боль еще острее.

Далее необходимо обратить внимание на обстановку. Оборудование помещений для родственников сложно сделать приоритетным направлением, поскольку финансирования больниц едва хватает на оплату работы медсестер и закупку подушек. Многие недооценивают важность воспоминаний семьи о том месте, где им сообщили самые плохие новости в их жизни. Симпатичные занавески не приглушат боль от потери близкого человека, но кровь на полу, разбитые грязные окна и отсутствие мест для сидения, безусловно, делают эту боль еще острее.

Мне повезло быть знакомым с вдохновляющей женщиной по имени Риан Мэннингс Берк, которая восприняла семейную трагедию как стимул для помощи другим. Когда ее сыну Джорджу был всего год, неделя и день от роду, он умер от тяжелой инфекции. В холодной мятно-белой клинической обстановке отделения неотложной помощи Риан носила своего мертвого сына по коридору мимо других людей, пытаясь уединиться с ним в каком-нибудь пустом кабинете с горящими мониторами и стикерами на стенах. Оказавшись не в силах пережить горе, ее муж Пол умер всего через пять дней. Вместо того чтобы позволить этим страшным событиям уничтожить ее, Риан решила перенаправить свои эмоции на помощь другим. Она основала благотворительную организацию 2Wish Upon A Star, которая создает в больницах тщательно продуманные комнаты для родственников, которые идеально подходят для сообщения плохих новостей. Там есть специальные «коробки скорби», куда можно положить отпечатки ладоней или прядь волос внезапно умершего человека. Именно благодаря Риан наша больница сегодня предоставляет гораздо лучшие условия семьям пациентов.

Я стараюсь осматривать кабинет, прежде чем туда войдут родственники, и убирать все оставшиеся атрибуты горя. Мокрые от слез платки часто лежат на полу, большие стаканы с недопитым кофе остаются стоять на столе рядом с открытыми, но непрочитанными брошюрами. Я включаю на телефоне беззвучный режим, проверяю свой внешний вид, а затем мы с медсестрой, которая ухаживала за пациентом, садимся рядом с его семьей. Мелочи имеют большое значение. Во время пребывания пациента в отделении реанимации его близкие ежедневно встречают около десяти новых людей, поэтому, несмотря на бейджи с именами, мы должны представляться каждый раз при встрече с ними. «Здравствуйте, я Мэтт Морган, один из реаниматологов-консультантов», — говорю я, а затем прошу родственников назвать свои имена. Я никогда не пропускаю этот шаг, потому что не хочу повторения своих ужасных ошибок, когда я назвал дочь женой, а мужа — сыном. Затем я делаю предупреждающий выстрел: «Мне очень жаль, но это будет тяжелый разговор. К сожалению, у меня нет для вас хороших новостей».

Объем информации, сообщаемой семьям даже во время таких коротких встреч, может быть очень большим. Объем того, что усваивается и запоминается, всегда значительно меньше. Поэтому крайне важно выяснить, что родственникам уже известно, прежде чем углубляться в детали. Даже если пациент находится без сознания, его конфиденциальность необходимо сохранять. Таким образом, нужно соблюдать осторожность при обсуждении таких деликатных диагнозов, как ВИЧ и рак.

После обсуждения медицинских деталей я обычно охватываю три других аспекта. Во-первых, я стараюсь устранить у родственников скрытое чувство вины. Оно может играть огромную роль в стрессе, который испытывает семья пациента. Родственникам кажется, что «если бы только» они сделали что-то иначе, их любимый человек не был бы так болен. Я всегда стараюсь пресекать эти мысли, особенно если у пациента произошла остановка сердца, и его близкие провели сердечно-легочную реанимацию. В таких случаях я говорю совершенно искренне: «Если бы не ваши действия и ваша забота, мы бы сейчас здесь не сидели. Вы все сделали правильно. Прошу, не забывайте об этом».

Во-вторых, я всегда даю родственникам хотя бы три возможности задать вопросы на разных этапах разговора. Я перестаю спрашивать, есть ли у них еще вопросы ко мне, только когда в ответ следует долгая пауза.

Я всегда прошу родственников назвать свои имена. И не пропускаю этот шаг, потому что не хочу снова назвать дочь женой, а мужа — сыном.

В-третьих, в конце разговора я задаю семьям вопрос, который кажется сложным и неудобным. Я говорю, указывая на пустой стул: «Если бы ваш отец сейчас сидел здесь и слушал наш разговор, что бы он сказал?» Ответы часто бывают довольно позитивными. Родственники отвечают с веселой улыбкой: «Ох, он был таким шутником! Он наверняка сказал бы что-нибудь смешное!» Я задаю этот вопрос, чтобы лучше понять человека, которого лечу, но с которым не могу поговорить. Я также даю семьям разрешение на то, чтобы они озвучили те мысли, которые им было бы некомфортно высказать без посторонней помощи. Если вы метафорически представите себя на месте вашего любимого человека, вам могут открыться новые направления мышления. Семьи часто отвечают вполне уверенно: «Он бы сказал не реанимировать его». Произнести эти слова от лица скорбящей жены может быть невозможно, но сделать это от лица любимого и уважаемого человека может быть немного проще.

У меня для вас плохие новости: вы умрете. И я тоже. Деррен Браун в своей прекрасной книге «Счастливый» говорит о преимуществах этого. По его словам, «смерть, возможно, единственный из объектов нашего страха, который учит нас жить». Наибольшее значение имеет то, что мы сделали в жизни, как мы обращались с другими и что мы оставили после себя.

Встретившись с семьей Кристофера через десять лет после его смерти, мне стало ясно, что он многое оставил после себя. Деньги, собранные от благотворительных мероприятий, близкие Кристофера вложили в то, что приносило ему наибольшее удовольствие во время пребывания в Африке. Кристофер поднимался на вершину горы Кения с детьми из местных трущоб, обсуждая с ними их надежды на будущее. Без школы, денег и семьи те дети надеялись на то же, на что стал надеяться сам Кристофер уже через короткое время: они хотели выжить. Через шесть месяцев после его смерти собранные деньги были потрачены на строительство новой школы на окраине Найроби. Это дало тем детям надежду на процветание, а не просто выживание. На стене школы висит металлическая табличка с глубоко выгравированными словами из любимой песни Кристофера Don’t Worry, Be Happy. Спустя десять лет после его смерти дети из тех трущоб пришли работать в ту самую больницу в Найроби, где лечили Кристофера.

Его наследие на этом не заканчивается. Именно благодаря Кристоферу я стал участником влиятельных групп, которые рассказывают о сепсисе как о болезни, которая ежегодно убивает больше людей, чем рак груди, легких и простаты в общей сложности. Благодаря организации UK Sepsis Trust, возглавляемой реаниматологом Роном Дэниелсом, и Глобальному альянсу по борьбе с сепсисом нам удалось улучшить лечение сепсиса по всему миру. Особое внимание теперь уделяется раннему использованию антибиотиков и государственной поддержке. Кампания «Подумай о сепсисе» направлена на то, чтобы проинформировать общественность об этом страшном заболевании. Сегодня тысячи людей живы благодаря влиянию, которое Кристофер оказал на окружающих его людей.

В шестой главе мы говорили о Стивене. Он стал отцом всего за пять месяцев до его поступления в отделение реанимации. Когда мы прервались, его кожа была теплой на ощупь, несмотря на то что он умер. Как такое было возможно?

Как это ни удивительно, британский закон не дает официального определения смерти. Вместо него у нас есть ряд рекомендаций, включая те, что предлагает Академия королевских медицинских колледжей. В них говорится:

«Смерть предполагает необратимую утрату тех важнейших характеристик, которые необходимы для жизни человека, и, таким образом, определение смерти необходимо рассматривать как необратимую утрату способности к сознанию в сочетании с необратимой утратой способности к дыханию».

Удивительно, но британский закон не дает официального определения смерти. Вместо него есть ряд рекомендаций, что можно считать смертью.

Когда меня вызывают к умершему пациенту, я каждый раз проделываю один и тот же ритуал. Во-первых, я разговариваю с усопшим. У многих пациентов, пребывающих в отделении реанимации, закрыты глаза, что может быть связано либо с действием седативных препаратов, либо с их тяжелой болезнью. Я все равно разговариваю с ними и объясняю, что я делаю. Иногда спустя недели или месяцы после выздоровления пациента выясняется, что он запомнил некоторые фрагменты информации с тех времен, когда он находился в самом тяжелом состоянии. Таким образом, коммуникация имеет огромное значение. Я отношусь к пациентам с уважением, даже если знаю, что они умерли и не смогут мне ответить.

Я здороваюсь и называю свое имя. Я говорю умершему, что собираюсь прощупать его пульс, а затем прижимаю указательный и средний палец к его шее, чтобы проверить характерную пульсацию на сонной артерии. В то же время я прижимаю стетоскоп к его груди, чтобы прослушать «лаб-даб» сердечных клапанов. Затем я жду. Я жду долгих, тихих и медленных пять минут. Я слушаю тишину и ощущаю присутствие отсутствия. Клапаны не издают никаких звуков, и пульс не прощупывается.

Мозговой ствол длиной всего около 7 см, он является материнской платой мозга и, соответственно, самим человеком.

После этого я открываю глаза пациента и направляю луч фонарика в глубину черных зрачков. У живого человека зрачки реагируют на раздражитель, сужаясь до маленькой черной точки, однако у мертвого они остаются большими и темными. Они уже ничего не видят, но позволяют свету в них проникать. Наконец, я твердо нажимаю на край кости над глазом и говорю: «Простите». Ничего не происходит. Пациент мертв. Когда я проделал все то же самое со Стивеном, я чувствовал его пульс и слышал биение сердца даже после произошедшего у него обширного мозгового кровоизлияния. И все же он был мертв.

В 1976 году была утверждена серия тестов на мозге, позволяющая определить, имеет ли смысл дальнейшее лечение. Три года спустя эти тесты на мозговом стволе были объединены с концепцией смерти, так что пациенты, чье состояние подходило под определенные критерии, стали признаваться мертвыми.

Ствол мозга — это семисантиметровое удлинение между мозгом и спинным мозгом, разделенное на продолговатый мозг, варолиев мост и средний мозг. Несмотря на свой маленький размер, он является материнской платой мозга и, соответственно, самим человеком. Он неразрывно связан с основными жизненными функциями, включая дыхание, кашель, обмен веществ и сердцебиение. Без функционирующего ствола мозга жизнь невозможна.

Из-за расположения этой структуры избыточное давление в любой части мозга может привести к повреждению мозгового ствола. Высокое давление, вызванное критическим заболеванием, начинает буквально выталкивать мозг из любых имеющихся отверстий, например через большое отверстие в нижней части черепа, foramen magnum. Таким образом, ствол мозга протискивается через слишком узкое для него отверстие, из-за чего возникает недостаток кровоснабжения, за которым следует нехватка кислорода и гибель клеток.

Поскольку мы не могли вылечить Стивена, дальнейшая траектория его жизни была вполне ясна. Кровь в его голове из-за разрыва аневризмы повысила давление в мозге и блокировала небольшие каналы, через которые обычно текла спинно-мозговая жидкость. Скопление спинно-мозговой жидкости в желудочках привело к еще большему повышению давления. Из-за этого мозговой ствол опустился к твердым краям foramen magnum. Сначала кровь перестала поступать к внешней поверхности ствола мозга, вызывая сильнейшие колебания артериального давления и нарушение сердечного ритма. Затем произошло повреждение нервов, контролировавших рефлексы глаз Стивена. Когда я светил ему в глаза фонариком, его большие черные зрачки не сокращались. После этого отказала система передачи болевых сигналов от тела к мозгу. Сильное давление на кость над глазом больше не вызывало реакции. То же повреждение произошло в нервах, контролирующих кашлевой рефлекс, рвотный рефлекс и способность удерживать равновесие. Стивен даже лишился способности моргать. После этого отказал дыхательный центр в среднем мозге. Стивен уже не мог испытывать потребность сделать вдох.

Пока мой коллега говорил с девушкой Стивена о наших худших опасениях, я готовил оборудование, необходимое для проведения формального обследования мозгового ствола. Эта процедура является логичной и структурированной, и она проводится только самыми квалифицированными врачами два раза. Я отношусь к этой процедуре очень серьезно и всегда делаю ее с величайшим уважением к пациенту. Каждая проведенная мной подобная процедура оставила в моей душе глубокий след.

Сначала необходимо было провести подготовку. Мы должны были удостовериться в том, что пациент не получал никаких препаратов, способных повлиять на результат. Мы убедились, что эндокринная система Стивена функционировала исправно и что температура его тела была в норме. Затем мы внимательно изучили все снимки мозга. После этого мы приступили к серии тестов, которая должна была подтвердить, что девять из 12 важнейших нервов мозгового ствола необратимо повреждены. Повреждение этих нервов объясняло проблемы, которые мы уже заметили, включая отсутствие кашля и реакции зрачков на свет. Пока я проверял каждый нерв, мой коллега независимо наблюдал за ответной реакцией. У Стивена не функционировали все девять из проверенных нервов.

Прежде чем констатировать смерть мозга, проводится подробное тестирование каждого важного нерва, причем дважды, чтобы избежать ошибки.

Затем мы перешли ко второму этапу тестирования, на котором аппарат жизнеобеспечения Стивена отключили на пять тихих долгих минут. Мы внимательно наблюдали за грудной клеткой и животом пациента, стараясь увидеть дыхательные движения. В то же время мы вводили достаточное количество кислорода через тонкую трубку, помещенную в легкие Стивена, чтобы предотвратить повреждения его тела от нехватки кислорода. Стив не сделал ни одного вдоха за эти долгие пять минут. В 22.34 первая серия тестов была завершена. Мы с коллегой сели, выпили стакан воды и провели все тесты повторно.

Вторая серия подтвердила все результаты, полученные во время первой. Еще не было зафиксировано ни одного случая выздоровления после проведенного надлежащим образом тестирования на определение смерти мозга. 22.34 стало временем, которое навсегда запечатлелось в истории Стивена. Это время завершения первой серии тестов на повреждение мозгового ствола. Согласно закону, это и есть время смерти Стивена. То, что сделала семья Стивена дальше, очень интересно.

После завершения второй серии тестов близкие Стивена собрались в отдельной комнате для родственников. Ее стены пропитаны грустью, слезами, чувством потери и гневом. На них также видны швы надежды и возможностей. Окруженная своими близкими, девушка Стивена догадывалась, о чем будет разговор. Родственники часто предчувствуют плохие новости еще до того, как мы сами успеем в чем-то убедиться. Мой коллега доктор Хингстон деликатно объяснил, что мы провели две серии подробных тестов. После масштабного кровотечения состояние Стивена, к сожалению, отвечало всем критериям смерти мозга. После того как по щеке возлюбленной Стивена скатилась первая слеза, она спросила: «Он может помочь кому-то еще?»

Смерть мозга дает пациентам возможность пожертвовать свои органы — это самый ценный подарок, который может преподнести человек другому.

Законы о донорстве органов в Уэльсе изменились незадолго до смерти Стивена. Теперь согласие пациента на пожертвование органов после смерти предполагается по умолчанию, хотя одобрение со стороны родственников все равно требуется. Эти изменения в законодательстве донесли вопрос о донорстве до сознания общественности, что, возможно, является их самым важным плюсом.

Смерть мозга дает пациентам возможность пожертвовать свои органы в идеальных условиях. Те, кто уже считается мертвым по критериям смерти мозга, могут отдать свои органы в ходе спланированной, организованной и спокойной операции, во время которой к тканям будет поступать кровь до самого последнего момента, что дает реципиентам наилучшие шансы на получение трансплантата, который будет хорошо работать. Это самый ценный подарок, который только может преподнести человек.

Близким Стивена дали столько времени, сколько было необходимо, чтобы они обсудили свои пожелания с бригадой специалистов. Однако их храбрые поступки на этом не закончились. В то время проходили съемки документального фильма, целью которого было повышение осведомленности об изменениях в законодательном регулировании донорства органов в Уэльсе. Девушка Стивена позволила запечатлеть их семейный опыт в режиме реального времени. Этот поступок красноречиво говорил о ее силе, достоинстве и желании помогать другим. Двенадцать месяцев спустя передачу ВВС «Бесценный дар» посмотрело почти полмиллиона человек. В этой передаче впервые был показан процесс тестирования на смерть мозгового ствола, и мы с доктором Хингстоном объяснили зрителям стоящую за ним науку. Этот фильм получил премию Британской академии кино и телевизионных искусств не только за то, как в нем преподнесена сложная тема, но и за вклад, который он сделал в понимание медицины широкой публикой.

Через 24 часа после смерти Стивена его дар позволил выжить трем другим пациентам: мужчине, который позднее объездил весь мир с печенью Стивена внутри, женщине, много лет ожидавшей пересадки почки, и ребенку, у которого теперь внутри его собственного сердца находится частица сердца Стивена. Посмотрите на любимого человека рядом с вами: сына или дочь, отца или мать. Представьте, что бы вы испытали, если бы однажды вам позвонили и сказали, что ему предоставлен второй шанс на жизнь благодаря такому человеку, как Стивен. А теперь представьте, что вам вместо этого сообщили, что этот бесценный дар похоронили или кремировали.

Врачи в отделении интенсивной терапии продолжают заботиться о пациенте даже после смерти его мозга.

Повторю, что пожертвование органа — это драгоценнейший подарок, который только можно сделать больному человеку. Интенсивная терапия помогает упростить этот самый бескорыстный человеческий поступок. Мы продолжаем заботиться о теле человека, после того как душа его покинула. Мы защищаем его органы, чтобы они оказались максимально полезными реципиентам, которые могут находиться в сотнях километров от нас. Хотя эти люди никогда не встретятся с донором, их второй шанс на жизнь может служить нам всем постоянным напоминанием о том, как многого достигли человечество и медицина.

Я надеюсь, что четвертая глава поможет вам спасти кому-то жизнь путем сердечно-легочной реанимации. Я надеюсь, что эта глава спасет еще больше жизней, если вы задумаетесь о том, что оставите после себя. То, что вам уже не будет нужно, сможет навсегда изменить жизнь других людей. Подумав об этом, сообщите семье о своем желании. Смерть не должна отвлекать от радостей жизни. После смерти вы, подобно Стивену и Кристоферу, сможете оставить другим людям наследие в виде надежды.