Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 2

Глава семнадцатая, в которой Даша встречает массу поклонников

От Царской площади Даша и молниеносно обнажившаяся Акнир гордо промаршировали в компании голых мужчин, дам и девиц – точнее граждан и гражданок – вверх по Трехсвятительской – точнее, теперь уже улице Жертв Революции.

Причем по дороге одна из гражданочек успела растолковать вновь прибывшим первичные тезисы «практического осуществлении наготы в современном обществе». Точнее, попытаться сделать это, поскольку озвучивавшая «нагие» постулаты остролицая лекторша с рано состарившейся кожей и увядшею грудью явно чувствовала себя обнаженной куда более нервозно и скованно, чем ее аудитория – размахивавшая трусами в клубничку и мигом выказавшая самые прогрессивные взгляды:

– О чем разговор? Нагота – естественное состояние человека и женщины. А раз естественное, ничего постыдного в ней быть не может! Такими нас создала Мать-природа, а она говна не сделает… верно? А одежда – вообще социальное рабство. А мы не рабы, рабы – не мы. Правда, малая? Я тебя уважаю. Ты – молоток! – похлопала Чуб Акнир по спине.

Судя по тому, как легко, без пьяного Дашиного вызова, потомственная ведьма несла свою маленькую острую грудь, – посетительница ведьмацких шабашей была единственной в толпе голышей, на самом деле ощущавшей себя нагой точно так же естественно, как и в одежде.

Остальные товарищи с появлением Чуб порядком растеряли революционный настрой. Полное, но гладкое, крепко сбитое, колышущееся и бравурное тело пилотессы-поэтессы, ее дородный бюст и широкие бедра вызывали у обнажившихся граждан и гражданок диаметрально противоположные, но совершенно не братские чувства. Во взглядах мужчин появилось что-то осоловело-блудливое, как у котов, почуявших валериану. Девицы и дамы разом поскучнели и словно подурнели, ощущая, что их храбрый демарш сразу обесценился с появлением новенькой.

– Люди, люди! – вырвалась Даша в авангард марширующих. – Чего вы стоите? – принялась зазывно размахивать руками она. – Раздевайтесь, раскрепощайтесь… Присоединяйтесь к нам! Давайте сольемся в экстазе!

Люди на Михайловской площади, и без того впечатленные появлением демонстрации голых, одновременно застыли. Парни в очках и рубашках с ремнями, дебелые солдаты в застиранных гимнастерках без погон, мужчины в кожанках. На их лицах прописались желание и страх. Не то чтобы им вдруг захотелось раздеться, а вот слиться в экстазе с голой нимфой или – кто ее знает? – нимфоманкой хотелось несомненно!

– Долой рабство одежды! – неистовствовала пьяная Землепотрясная. – Будем такими, какие мы есть! Любите себя настоящими! Давайте просто любить друг друга почаще…

И неизвестно, чем бы закончилось все это, но тут обиженно поджимавшая губы серолицая лекторица запела:

бодро подхватили остальные гражданочки, с явственным удовольствием забивая громким хоровым пением Дашины жаркие призывы, а юная ведьма быстро цапнула напарницу за руку и потащила ее в ближайшую подворотню.

Они пробежали двор, где сушилось белье, и вильнули вправо – в кирпичный тупик.

– Че такое? Че вдруг случилось? – растерянно спросила Чуб.

– Ничего. Одевайся быстрей. – Под мышкой у Акнир в холщовой сумке обнаружились две наспех скомканные рясы. – Щелкну нас домой…

– На фига? – еще не выветрившийся из Даши Чуб алкоголь с ходу восстал против маршрута «домой». – Здесь так прикольно! Давай еще потусуемся. Иначе зачем ты нас сюда затащила?

– Затем, что это единственный период истории, где твой голый зад был уместен. Если не считать, конечно, эпохи неандертальцев… О’кей.

Надорвав зубами рясу, Акнир разорвала ее пополам. Нижнюю часть – переквалифицировала в юбку, надела и завязала узлом на боку. Затем воровато огляделась, рванула к бельевой веревке и сорвала с нее две влажных мужских рубахи.

– Держи, – всучила она Даше ее долю награбленного. – Монашеская ряса уместна во многих годах, но точно не в 1919…

– Но если мы в 19-м, зачем опять одеваться? Зачем ты вообще меня утащила? Ты хоть въезжаешь, что первый раз со времен амазонок мы, женщины, и все прочие люди решили избавиться от комплексов? И разделись… А после снова оделись – нас снова подломали, закомплексовали, опять вбили в головы всякие мании, фобии… Момент был упущен. А я могла б всех раздеть. Насовсем. Ты видела, как они все меня слушались? Как смотрели! Еще бы чуть-чуть, и я б совершила тут свою революцию. Голую!

– Да, только твоей революции тут и не хватало, – пробурчала Акнир. – Ладно, если хочешь, давай прошвырнемся.

На Михайловской и Софиевской площади их встретил новый мир – частично разрушенный, частично уже отстроенный заново, точнее сколоченный наскоро из разнообразных подручных материалов.

По левую руку бронзового Богдана Хмельницкого торчал высокий деревянный столб – обелиск, поставленный в честь октябрьской революции. Древний Михайловский монастырь покуда стоял на месте, но возвышавшийся перед ним на трех пьедесталах памятник княгине Ольге, Андрею Первозванному и Кириллу с Мефодием – претерпел дивные изменения. В 1911 его еще не открыли – нынче успели прикрыть. Стоявшие по бокам Апостол Андрей и просветители Кирилл с Мефодием – были зашиты фанерой, а монументальная княгиня пропала. Вместо нее на центральном пьедестале скромно стоял маленький бюстик Тараса Шевченко.

– Разве Шевченко и у большевиков был герой? – удивилась Даша.

– Борец с царским режимом.

– Как и у патриотов?

– У них он борец с царским режимом за независимость Украины. Хотя полгода назад красная власть убивала за один украинский язык. Но Ленин решил, что Тарас и язык – те самые бусы, на которые легко купить наших патриотов. И не прогадал, сволота…

– Бедный Шевченко, – посочувствовала классику Даша. – Вот и будь после этого знаменитой. Каждый тебя имеет, как хочет. Вечно Тарасом все дыры затыкают.

Спустившись обратно по улице Жертв Революции на Царскую площадь, ставшую площадью Интернационала, Чуб скептически посмотрела на еще один памятник, поместившийся в центре клумбы, рядом с трамвайной остановкой в стиле Модерн. Возвышающаяся на пьедестале из фанерных листов уродливая гипсовая статуя женщины с ружьем в руках была явной альтернативой пропавшей без вести первой христианки Руси.

Памятник царю Александру II перед Царским садом тоже исчез, на его пьедестале поместился рекламный щит «Сад Первого мая»

Судя по количеству переименований и натыканных по Городу новых монументов, явившаяся в Киев всего несколько месяцев назад новая власть намеревалась обосноваться здесь всерьез и надолго. Но намерения их были пока из фанеры и гипса.

На перекрещенной Думской – Советской площади у входа в Городскую Думу обнаружился новый шедевр – черный бюст Маркса на двух кубах. Одну руку Карл сунул за борт пиджака, другой почему-то не было вовсе. Вместо архангела Михаила шпиль думской башни украсила пятиконечная звезда.

По Крещатику (вопреки всем ветрам перемен оставшимся просто Крещатиком!) ехал оптимистичный агиттрамвай с развевающимися кумачовыми флагами.

Прямо на площади шло площадное действо – посреди оцепленных плотной толпой зевак деревянных подмостков стояла точно сошедшая с революционного плаката гражданка в мешковатой блузе и красной косынке. От ее рук и ног в разные стороны шли неестественно огромные, выкрашенные в черный цвет бутафорские цепи – каждое звено с полметра длиной. Цепи держали четверо мужчин в костюмах «душителей людей» – поп в длинной рясе, буржуй в котелке и пиджаке с жилетом, генерал с золотыми мочалками вместо погон и некто в короне – видимо, сам батюшка-царь. За сценой играла трагическая музыка. Гражданка в красной косынке энергично и безуспешно вырывалась из цепей (причем, похоже, больше всего усилий артистка прилагала, чтоб не разорвать картонные путы)

прочла Даша название действа на круглой афишной тумбе, неподалеку от Маркса. Тумба была облеплена афишами с множеством тоже агит – игровых кинофильмов. И когда только успели отснять? «Вставай, проклятьем заклейменный!», «Да здравствует красная армия!», «Красный кобзарь».

Внезапно музыка стала жизнеутверждающей, публика на Советской площади вскрикнула от восхищения – подпрыгнув, гражданка сделала сальто-мортале, с легкостью разорвала оковы и принялась отплясывать, демонстрируя радости свободной женской жизни. Откуда ни возьмись на сцену вышли другие краснокосыночницы с алыми флагами.

Им вторили такие же красные косынки Крещатицких девиц – завязанные не под подбородком, а на затылке, что тоже символизировало не подчиненный, а новый статус освобожденной женщины.

Одна из таких красномакушениц немедленно сунула засмотревшейся на представление Даше в руке две листовки «Как вести себя беременной женщине» и «Право женщины на аборт».

– А вот это вы правильно! – оживилась Даша. – Я давно говорила, во всех интервью… Что это за тоталитарный режим? Случайно залетела, и все – рожай или сдохни! Мало того, они ж нас за аборт еще и сажали в тюрьму… Как преступниц. Хорошо хоть потом этот дурацкий закон отменили, иначе бы я…

– Вы совершенно правы, – краснокосынщица круглоглазо посмотрела на Дашу. Страшно молодая и столь же страшно серьезная, она представляла резкий контраст со своим спутником – белозубым улыбчатым парнем в рубахе с армейским ремнем. – Вы совершенно правы, товарищ…

– Даша, – подсказала Даша.

– Вы, товарищ Даша, прямо как товарищ Коллонтай говорите.

– А кто такой Коллонтай?

– Вы не знаете? – растерялась девушка и машинально перевела взгляд на афишную тумбу.

зачла Даша. И заметила рядом:

– Коллонтай – артист? – догадалась Чуб. – Цирковой?

– Товарищ Коллонтай, – вздрогнула девушка, – нарком пропаганды Украины.

Спутник краснокосынщицы весело прыснул:

– Как ты можешь, Копытин, – взвилась девушка. – Это контрреволюционные стихи!

– Серьезно? – рожающие мужчины увлекли Дашу даже больше кодекса беременных женщин и их права на аборт. – Пошли послушаем, – предложила она Акнир, тыкая пальцем в афишу. – Это тут рядом, в цирке…

– Как хочешь, – сказала Акнир, став вдруг похожей на кошку в ожидании мыши.

Или неотвратимой беды.

Одним из главных украшений устремленной к Катиному дому Николаевской улицы, прозванной за красоту и изыск Киевским Парижем, был двухэтажный полукруг цирка в стиле Модерн. Теперь улица звалась Городецкого в честь архитектора Катиного дома и мало походила на Париж… Вместо разрушенного в 1941 женственного полукруга цирка стоял уродливый прямоугольник коробки кинотеатра «Украина».

Да и вообще, пройдясь по Верхнему Городу, Катерина отметила отсутствие множества модерновых зданий. Не было так приглянувшегося ей дома с вьющимися по фасаду лепными розами на Садовой, 13. Не было многих… Киев перестал быть градом-модерн. И лишь сейчас Екатерина Михайловна поняла, что ее дореволюционный Киев – был им.

Град-Златоглав, еще в конце 19 века состоящий из бесчисленных парящих в небесах золотых куполов, маленьких домиков, хаток и обширных пустот, на сломе веков, ознаменовавшемся властью Модерна, всего за пару десятилетий вырос в многоэтажный европейский Город – Третью столицу Империи. И во время последнего приступа строительной горячки вобрал в себя всю вероломную красоту цветочного, женского, «стебельного стиля».

Город ста церквей, Столица веры – стала истинной Столицей Ведьм, Домов в изящном новом стиле Модерн стало больше церквей, и их крыши переросли купола…

И сейчас, шествуя по 21 веку, Катя могла лицезреть печальные итоги столетней войны между Небом и Землей.

В 30-е годы Киев лишился десятков церквей, в 50-е, под час второй мировой, утратил десятки модерновых домов. И в ее сердце было странное чувство, вместившееся в горькое слово «Зачем?». Зачем нужна была эта война?

Город-Модерн был почти уничтожен… Но и в примкнувшем к новой неженственной «Украине» здании в стиле барокко, воспевающем земного владыку, Катя вдруг углядела черты Модерна.

Женщин-русалок в венках из одолень-травы. Женщин в украинских бусах-намистах… Как умная жена, подстраивающаяся под мужа лишь для того, чтоб подчинить и поработить его, Модерн легко ложился под любой мужской и монархический стиль, чтоб вдруг выглянуть из-за барочных завитушек десятками хищных личиков вил.

«Итак, – принялась упражняться в модерновом чтении Катя, – что мы имеем? Барокко – патриархальный стиль, прославляющий монархов. Шесть дамочек в монистах и множество русалок с кувшинками. В Модерне все всегда сказано прямо, – напомнила себе она. – Нужно лишь не бояться прочесть… Начнем с того, что уже известно: женщины сделали революцию. То бишь за общим абрисом мужской власти (барокко) прячутся женщины (модерн).

Но в данном случае не женщины, а одна женщина – шестикратное повторение одного лица – (столько же было маскаронов Ахматовой на ее доме!) – наверняка имеет некий архиважный смысл…

Похоже, как и Ахматова, эта женщина жила в Киеве, может даже в этом вот доме на Николаевской улице, и сделала нечто…

Что?

Каштанов на здании нет, выходит, поступок свершен не в Киеве. Как и Великую Мать, эту женщину окружают вилы – русалки с кувшинками.

Одолень-трава – означает победа. Русалки – смерть, женские чары, заманивающие на погибель мужчин. Победа этой женщины как-то связана с водой (Вода? Реки, моря, лодки, корабли, моряки). Ну и конечно, с революцией…

Кто же она?»

– Долой рабство дома и кухни… Для новой, рожденной революцией женщины удовлетворить свою сексуальную потребность с первым понравившемся ей мужчиной будет так же легко и просто, как выпить стакан воды! – страстно изрекла нарком пропаганды и агитации всея Украины.

И то, что примкнувший к дому с шестью маскаронами двухэтажный цирк Гиппо-палас в женском стиле Модерн стал трибуной самой сексуальной революционерки, наверняка навело бы Катю на новые размышления. А один взгляд на Шурочку Коллонтай ответил бы на ее вопрос…

Короткостриженная, с задиристой прической, волнистыми волосами, моложавым энергичным лицом и белой шеей, украшенной украинским намистом. Облик секс-символа Октября резко контрастировал с бесформенными пролетарскими нарядами ее слушательниц – платье Коллонтай ладно облегало чудесную фигуру, движения, голос, слова были энергичными и почти завораживающими.

– Сексуальный акт – такая же естественная потребностью здорового организма, как утоление голода и жажды, – неистовствовала Шурочка. – Чем богаче личность, тем любовь многограннее, красивее, богаче, тем меньше места для узкого сексуализма. В будущем любовь будет разлита во всем. Любовь – творчество, выявление лучших сторон своего «я», дает удовлетворение. Любовь без возможности себя проявить – мука… Но мы, новые женщины, больше не желаем страдать!

Даша Чуб зааплодировала первая. Тысячи людей, в основном молодых, заполнивших зал цирка, громогласно зарукоплескали вслед за ней. Выступавший перед товарищем Коллонтай первый соратник Ленина Лев Троцкий не смог высечь из публики и десятой части подобного энтузиазма.

– Правильно, правильно! – вскрикнула Даша. – Ну ведь правильно она говорит!.. Слушай, может, мы погорячились с Отменой?

– В новом обществе женщина отбросит устаревшую мораль и будет сама выбирать себе партнера. Отвергнет так называемую честь…

– Классная барышня, – кивнула Даша. – Я всегда говорила – что хорошего в этой чести? Раз с мужиком переспала – чеши на панель. Случайно забеременела – вешайся! Ушла от мужа – бросайся под поезд, как Анна Каренина. Потому что ты, видите ли, утратила честь.

– Еще наша землячка Изида Киевская говорила, – вскрикнула Шурочка, – что, обвиняя женщину в утрате ложной чести, буржуазное общество само толкало ее на панель. Или под поезд, как Анну Каренину. Изида Киевская – это храбрая женщина, первая выступила в борьбе за наши права. Теперь каждая из нас должна стать такой, как она. Мы поднимем ее знамя! Мне выпало счастье познакомиться с ней лично. Она пала в революционной борьбе…

Впервые за последние три часа Даша почувствовала, что совершенно протрезвела.

– Где я пала? – У пилотессы сделалось такое лицо, будто на голову ей упал кирпич. – Когда это она познакомилась с Изидой? – еле слышно спросила она, поворачиваясь к Акнир.

Ведьма быстро ткнула ее локтем в бок.

– Нет, я просто хочу знать! – повысила голос Чуб. – Я хочу познакомиться с ней и спросить… Я им что – Тарас Шевченко?

– Вы хотите познакомиться с товарищем Коллонтай? – вопрос прозвучал справа, и Чуб обернулась.

В соседнем кресле восседала рыжеволосая женщина в кожанке.

– Товарищ Роза, – представилась соседка по креслу.

Ее подбородок и шею прочертил кривоватый и длинный шрам. Но странным образом шрам не портил ее – скорее делал интересной, интригующей. Ее можно было назвать красивой. Но красота казалась несущественной, она привлекала иным – взглядом, темным, спокойным и властным. Таким же смотрела на мир Катерина Дображанская. Однако во взоре товарища Розы было что-то еще – трудноопределимое…

– Я могу познакомить вас с ней, – сказала она. – Товарищ Коллонтай проживает вместе со мной в гостинице «Континенталь». Это тут, рядом. Идемте, – рыжая встала.

Она вела себя как человек, привыкший повелевать. Но Даша, к чужим повелениям совсем непривыкшая, не сдвинулась с места.

– Мы подождем ее там. Там мы сможем поговорить с ней без всей этой толпы. Или вы хотите послушать еще? – снизошла до вопроса товарищ.

– Нет, пожалуй, – прислушалась к своим пожеланиям «павшая в борьбе». – Мне срочно нужно выпить. Там в гостинице есть бар или кафе?

– Еще какое! – отозвалась Акнир.

«Еще какое» кафе оказалось знаменитейшей киевской богемной кофейней «Х.Л.А.М.» – расшифровывающейся как «художники, литераторы, артисты, музыканты».

Даша Чуб с любопытством посмотрела на вывеску с летящим человечком-Икаром и прочла надпись на фронтоне: «Войдя сюда, сними шляпу, может быть, здесь сидит Маяковский».

– Слушай, а что, он и правда там может сидеть? – возбудилась она. – Маме моей надпись понравилась бы. Я говорила, что у меня мать – маяковка? Всю жизнь изучала Маяковского… Тут водка есть?

– Только морковный чай, – не отрывая глаз от лежащего перед ним исчерченного строчками листа бумаги, отозвался крупноносый и золотоволосый молодой человек за столиком рядом. Сидевшая с ним некрасивая стриженая девушка в измазанной масляной краской робе недовольно шикнула на друга.

– Чай из морковки? – удивилась Чуб. – А разве морковку заваривают?

– Я достану вам водки, – непререкаемо сказала товарищ Роза. – Садитесь пока, – снова приказала она. – Сейчас я вернусь.

– Странная тетя, – Чуб уселась за стол у стены и в упор посмотрела на Акнир. – Так, теперь быстро выкладывай, когда это я паду в борьбе? Я что, погибну, как Маша?

– Ты эмигрируешь, – сухо просветила ее ведьма. – Осенью 1917 уплывешь в США и попадешь там в больницу. Киевица не может жить без Города, – пояснила она, – не может и умереть… Это страшная мука. Ты надолго исчезла из виду. Тут тебя посчитали погибшей. Большевики провозгласили тебя павшей в борьбе. Тебе даже поставили памятник…

– Где? – заинтересовалась Чуб.

– На Царской площади.

– Так это я там стою? – вскинулась Даша. – А почему я совсем на себя не похожа? Почему у меня в руках ружье, а на лбу звезда? И где потом делся мой памятник?

– Его разрушили деникинцы.

– Вот сволочи! – обиделась Чуб. – А большевики – молодцы. Дизайн подкачал, но в целом приятно… А знаешь, – повертела она головой, – мне здесь даже нравится. Так весело. Так по нашему. Секс – вовсе не грех, как утверждает церковь. И нагота – не грех. И аборты. И женщина не должна заморачиваться из-за всякой там несчастной любви. И может, я и правда знакома с Коллонтай. Разве всех поклонниц упомнишь? Иначе почему она так здорово, правильно все говорит, будто…

– Получила в наследство Лиру амазонок. – Акнир улыбнулась. – Ты ж не закончила историю Лиры.

– Я могу, – уверила Чуб. – Когда амазонки стали ведьмами, Киевица Марина, которая вечно во всем виновата, перевезла Лиру в Киев. А десять столетий спустя другая Киевица, с дурацким именем, которого я не помню, отдала Лиру слепым…

– Персефона, – подсказала Акнир. – Родная сестра моей прабабушки Ольги. Ольга была против. И Персефона убила ее. Во всяком случае, так говорят…

– А Лиру нашла Анна Ахматова и стала писать стихи… И стала супер-пупер поэтом. В прошлой редакции… теперь суперовая я. Я ничего не забыла?

– Кроме самого главного. Лира вместе с твоей Анной Ахматовой и родила революцию…

– Разве?

– Как и обещала! – вернувшись, товарищ Роза поставила на стол два стакана и ловко наполнила их – по-видимому, заполучить в ХЛАМе бутылку водки было делом нелегким, но она справилась с ним. – Выпьем за знакомство!

– Давайте, – знакомиться с Коллонтай Даше уже не хотелось (хотелось продолжить начатый с Акнир разговор) и, опустошив стакан «за знакомство», Чуб принялась подыскивать предлог для немедленного его завершения. – О, – углядела она афишу на соседней стене, – спектакль Леся Курбаса… Класс. Пошли посмотрим. Еще успеем…

– Вы ведь Изида Киевская, – сказала женщина вдруг, проигнорировав Дашину реплику. Ее голос звучал повелительно. – Я вас сразу узнала. Со мной служила ваша соратница. Бывшая княгиня Шаховская, первая военная летчица.

– Да она, – поджала зубы Изида, – даже толком никогда не летала. Только романы в авиотряде крутила. А после…

– Знаю. Ее обвинили в шпионаже. Царь заменил ей смертную казнь на пожизненное. Теперь она с нами… Но она вам не чета! Я видела три ваших смертельных трюка. Не думала, что вы такая… молодая. Вы как Коллонтай. Говорят, в юности она выглядела старше своих лет, а в 35 стала казаться 30-летней. Знаете, сколько ей сейчас? 45 лет!

– Сколько?!

– А больше 25 не дашь, как и вам. Недаром ее ведьмой зовут. Вас тоже…

– А вас? – показала зубы Землепотрясная Даша.

– И меня, – рыжая товарищ засмеялась. Ей явно понравилась Дашина реплика. – Нас всех. И Женю, и Фиру, и Лару. Она даже родилась 1 мая на Вальпургиеву ночь. И такая красавица… Вы слыхали, что именно Ларочка Райслер поднялась на крейсер «Аврора» и приказала дать залп к началу октябрьского восстания?

– Восстание начала… Ларочка Райслер? – Чуб опустила удивленное слово «какая-то».

– Вы ж ее знаете.

– Откуда?

– Она обожает ваши стихи. Говорит, они помогли ей прояснить смысл ее жизни. Она даже писала вам письма.

– Не знаю… Мне столько баб пишет. Я не читаю, – ощерилась и отодвинулась Чуб. – При чем тут вообще мои стихи к революции?

– Я только хотела сказать, что теперь всех нас зовут ведьмами. И не без оснований! – товарищ Роза внезапно засмеялась, запрокинув голову, кривой шрам на ее шее изогнулся в ухмылке. – И вас, и Лару, и Шуру. А товарищ Роза во-още назвала себя Демоном.

«Во-още» рыжая произнесла, точно копируя Дашину интонацию.

– Роза – это вы о себе? – угрюмо спросила та.

– Роза Землячка. У нас в революции сплошные Розы… Она, я, Люксембург. А у роз есть шипы. Землячка ведь и ваша землячка. Вы тоже родом из Киева? – товарищ опрокинула второй стакан и помрачнела лицом. – Не нравится мне ваш Город. Видно, для ведьм здесь слишком много церквей, – опять засмеялась она. – Однажды мы снесем их все! Правильно товарищ Евгения Бош в 1917 году перенесла правительство в Харьков…

– Бош? – где-то Чуб слышала это имя, и не только в магазине бытовой техники.

– Глава первого советского правительства Украины, – отчеканила Роза.

– Наше первое правительство возглавила женщина?

– Так вы из-за границы, – сделала вывод товарищ. – Иначе бы вы не могли не слышать про Женечку Бош. Она же – легенда. Символ революции в ваших краях. Как Шурочка в Петербурге… Не зря говорят: в стране только два настоящих революционера – товарищ Ленин и товарищ Коллонтай. Что б он без нее делал…

– И что бы он делал? – Даша помнила, что жена Ленина носила другую фамилию. Но что Ленин делал с Шурой за спиной у жены и делал ли что-то – так далеко ее исторические познания не распространялись.

– Ничего. Ничего без нее бы не вышло… Вы сами знаете, Шура тоже уважает ваши стихи. И товарищ Роза Землячка. А я…

Товарищ Роза №3 замолчала. На небольшой эстраде кофейни крупноносый молодой человек, вскользь просветивший Чуб по поводу морковного чая, как раз читал свое стихотворение:

– Поэты, – презрительно протянула товарищ Роза, – самый хлипкий из всех материалов. Можно сломать двумя пальцами. Хотите правду? За ваши стишки я б вас расстреляла как контру. Но вы ведь не поэтесса… Вы – авиатор! Я видела вас в небе. Вы – лучшая. Вы ничего не боитесь. Я всегда хотела быть такою, как вы… Понять, что вы чувствуете там, – она подняла палец вверх. – На вершок от смерти. Вы хотели пойти в театр… Так приходите лучше сегодня ко мне. У меня – настоящий театр. Революционный! Вы увидите незабываемое зрелище. Придете?

– Так вы режиссер, – властные повадки товарища Розы разъяснились. – А красивые парни у вас там имеются?

– Для вас найдем самых красивых. Вы каких предпочитаете? Блондинов, брюнетов?

– Они у вас, верно, покладистые, – понимающе осклабилась Чуб.

– Покладистей не бывает, – проявила ответное понимание Роза. – А знаете, у меня в театре на стене висит ваш портрет. Если бы я не была большевчикой, я б сказала, что боготворю вас… Возьмите адрес, – женщина быстро написала на салфетке «Розы, 13». – Мне нужно идти. Я буду вас ждать. Вы поймете – мы с вами похожи…