Речные разбойники

Глава 1

По утрам, едва рассветало, Линь Чун устраивала тренировочные бои для женщин.

Недостатка в подопечных она не испытывала, да и сама жаловала всех, от последней нищей попрошайки до госпожи из знатного семейства. Такое рвение женщин к боевым искусствам и оружию даже для весьма прогрессивной империи Сун могло показаться чем-то из ряда вон выходящим, но слава о Линь Чун слыла по всей провинции, к тому же она была всеми уважаема, а потому мужчины сочли разумным отдать на ее попечение жен и дочерей.

«Это верное средство от бабских истерик, – должно быть, думали они. – Да и поучиться изящности и грациозности им не помешает».

А еще они были уверены, что Линь Чун не будет чересчур груба или не начнет вести себя неподобающе. В конце концов, она была наставником по боевым искусствам, да к тому же сама женщина.

Приди хоть раз эти мужчины посмотреть на жен и дочерей на тренировке, они, пожалуй, определенно пересмотрели бы свое мнение насчет грубости.

Сегодня, после медитации и разогрева, Линь Чун разбила подопечных по парам, чтобы те отработали новые комбинации приемов. Блок в сочетании с броском являлся весьма полезным приемом, особенно когда выступаешь против более сильного противника. Сама же Линь Чун расхаживала между парами, наблюдая, поправляя и направляя. Изредка от нее можно было услышать краткую похвалу, которая непременно вгоняла в краску отличившуюся ученицу.

Стоявшая впереди Лу Цзюньи повалила соперницу на землю и одарила Линь Чун озорной ухмылкой. Высокая, стройная, с лицом, достойным кисти какого-нибудь художника, Лу Цзюньи даже сейчас, блестя от пота, была такой же спокойной, как если бы пребывала на одном из своих светских кружков. Не сводя глаз с Линь Чун, она кивком указала на другую часть площадки, как бы спрашивая о женщине, которую привела с собой сегодня.

Линь Чун лишь кивнула, велев ей возвращаться к тренировке. Пусть они и были давними подругами, пусть тренировались вместе под руководством одного наставника с тех пор, как обеим едва ли стукнуло по девятнадцать, но это не могло быть поводом отвлекаться во время тренировки.

Лу Цзюньи добродушно вздохнула и протянула сопернице руку, помогая ей подняться.

Линь Чун же должна была узнать, как идут дела у новой ученицы. Она услышала какое-то ворчание и ругань из угла, которые не сулили ничего хорошего, а потому повернулась и направилась в ту сторону.

Когда Лу Цзюньи представила Лу Да перед тренировкой, Линь Чун ничуть не удивилась – ведь, несмотря на положение в обществе, Лу Цзюньи каким-то образом умудрялась заводить знакомство с самыми разными людьми. И Лу Да натурой напоминала лоскутное одеяло, сотканное из самых разных социальных слоев. Ее волосы были выбриты на висках и затылке на манер буддийской монахини, но по щеке тянулись чернильные иероглифы, выдававшие преступницу, да и сами ее манеры отличались от монашеских настолько, насколько можно только вообразить. Когда Лу Цзюньи представила ее, Лу Да сплюнула на каменные плиты под ногами, почти выкрикнула приветствие и соединила руки в почтительном жесте так мощно, что вполне могла бы раздавить целую дыню. Да, на дыню у нее наверняка хватило бы силенок – она возвышалась над всеми ученицами, а в талии была почти как Линь Чун и Лу Цзюньи вместе взятые. Но с виду она так и жаждала учиться – стоило Линь Чун отдать приказ, и она тут же оставила тяжелый двуручный меч и еще более тяжелый железный посох на краю тренировочной площадки.

Подоспев к месту событий, Линь Чун заметила, что Лу Да и ее соперница уже затеяли настоящую драку.

Лу Да зажала противницу в своих медвежьих объятиях так, что буквально оторвала ее от земли. Но та уже много месяцев тренировалась под началом Линь Чун, а потому сумела вырваться из стальных тисков. Вновь оперевшись ногами о твердую землю, она молниеносно развернулась.

– Да какого! Ты, зараза! – взревела Лу Да и занесла над ней массивный кулак, от которого ее соперница легко увернулась.

Лу Да издала рев, такой мощный, будто хотела подчинить землю и ветер. Она вскинула ладонь, нанеся удар в пространство между ними, и с расстояния в полный шаг отбросила противницу назад. Та взмыла в воздух и отлетела, ударившись спиной и прокатившись до ближайших построек.

– Прекратить, – приказала Линь Чун.

Она не повысила голос, да в том никогда и не было нужды. Все тут же прекратили тренировку и повернулись к ней, застыв на местах. Некоторые из них уже отвлеклись, зачарованно и ошеломленно поглядывая на Лу Да.

– Смирно, – отчеканила Линь Чун.

Все свели стопы вместе, выпрямились и сложили руки за спину. Лу Да поглядела по сторонам и неуклюже попыталась повторить то же самое.

– Ты не ранена? – спросила Линь Чун пострадавшую женщину.

Та, насилу поднявшись, ответила:

– Нет, учитель.

Линь Чун повернулась к Лу Да:

– У тебя божий зуб.

Широкое лицо Лу Да покрылось румянцем – все же у нее хватило такта зардеться от смущения:

– Верно, учитель.

– Покажи мне.

Лу Да ослабила широкий ворот. Из-под ее одежд виднелся очаровывающий взор чернильный сад татуировок, куда более дикий и невероятный, чем обезличенное клеймо преступницы у нее на щеке. Она ухватилась за длинный кожаный шнурок на шее и потянула его, вытащив поблескивающий осколок не то камня, не то фарфора.

Украшение свисало со шнурка, обточенное временем и обманчиво неподвижное, привлекая всеобщие взгляды.

Линь Чун вновь обратилась к подопечным, на этот раз повысив голос:

– Кто здесь считает себя верующей?

Примерно треть женщин подняли руки.

Линь Чун на это лишь легонько покачала головой:

– Речь не про то, что вы твердите своим детям следовать постулатам жэнь[1] или умасливаете богов жертвами, моля об удаче или достатке. Кто из вас действительно посвящает себя одному или нескольким религиозным учениям?

Большинство опустили руки.

Тогда Линь Чун кивнула молодой женщине, что стояла впереди. Она еще плохо знала ее: та была новенькой.

– Что ты исповедуешь? – спросила Линь Чун.

– Я следую как принципу жэнь, так и заветам Будды, учитель.

Прекрасно.

– И что же твои учения говорят о богах?

– Они ничего не говорят, учитель, – ответила женщина, явно сконфуженная.

– Совершенно верно, – отчеканила Линь Чун. Она повысила голос, чтобы ее наверняка услышали с любого конца площадки. – В учении о принципе жэнь нет места богам. Заветы же Будды гласят, что боги отличаются от нас только бессмертием и мощью, они когда-то были такими же людьми, и что мы и сами можем стать такими же, при должном старании достичь просветления. И на самом деле ранние стадии просветления – это то, что, по мнению приверженцев Будды, дарует способности, известные нам как «навыки совершенствующегося». Последователи Будды стремятся превзойти уровень простого монаха и достичь этой божественности, в противном случае они не обращались бы за помощью к богам.

Во время поучительной речи Линь Чун расхаживала по тренировочной площадке, а затем медленно подошла к Лу Да:

– Ученица Лу, ты ведь буддийская монахиня?

– Была ею, – добродушно поправила Лу Да. – Меня выгнали.

Линь Чун в удивлении приподняла брови:

– Выгнали? Из монастыря? Почему же?

– Я нарушила комендантский час, – ответила Лу Да.

– Вот как.

– Сто семьдесят три раза.

– Это из-за… – тактично начала Линь Чун.

– Да я просто пьяная была!

Линь Чун чуть помолчала, ожидая продолжения. А затем, убедившись, что ничего больше за этим не последует, сказала:

– И все же ты еще помнишь их заветы.

– Ясен пень, аж из ушей вытекают.

– Ну что же, ученица Лу, поведай нам тогда, что же такое божий зуб?

Лу Да зарделась пуще прежнего.

– Ну, что-то вроде того, что вы сказали, – начала она. – Понимаете ли… Они велели мне не пользоваться им. Ну, это ведь сила, оставленная нам богами, заключенная в артефакте, и все в таком роде. Что-то вроде трещин в реальности, верно? Куда бы ни канули боги, а вслед за ними и демоны, они явно не обошлись без этих самых зубов, чтобы проложить себе путь. Но монахини сказали, что зуб этот мне с просветлением никак не поможет, поэтому лучше его спрятать куда подальше и даже пальцем не касаться. Они так и сказали: «Божий зуб не сделает из тебя бога», – Лу Да смущенно повела широкими плечами. – Но те же монахини хотели, чтобы я стала лучшей в бою, и как раз благодаря этому зубу я и стала лучшей!

– То есть ты благодаря боевым искусствам решила достичь просветления?

– Они хорошо мне даются, – снова робко пожала плечами в ответ Лу Да, – учитель.

– Ох, но ведь буддийские каноны отвергают грубую силу как способ достижения просветления. А достичь его можно путем долгой и кропотливой работы над собой.

– Верно, – согласилась Лу Да, но в голосе ее сквозила неуверенность.

– Давай-ка я поясню иначе, – продолжила Линь Чун. – Предполагается, что, уйдя с головой в обучение в монастырских стенах, ты обретешь навыки совершенствующегося, верно? И если ты достаточно прилежна в учебе, да и учишься достаточно долго, то сможешь подчинять бой своей воле настолько, что даже такая, как я, которая не одно десятилетие потратила созданию себя на тренировках, я, которая освоила все восемнадцать видов оружия, не смогла бы тебя одолеть и даже надеяться на такое не посмела бы. Твой божий зуб способен на такое?

– Э-э-э, ага. Это ведь божий зуб, нет разве? Помогает срезать путь.

Так мыслила далеко не она одна.

Обучение в монастыре предполагало полную самоотдачу и готовность к самопожертвованию в пользу тренировок, поэтому добровольцев, готовых на это, находилось мало, пусть это и сулило награду. Многие грезили о том, как они смогут перепрыгивать через целые дома, жить веками, встретиться с величественными демонами, или же о других способностях совершенствующихся, которых достигали некоторые монахи или жрецы в зависимости от тренировок. Если они не сходили с пути. Если они совершали невозможное. Но на это требовались годы неукоснительной строгости, физических тренировок и духовных практик, а также дисциплины ума и тела…

И всего этого можно было избежать, имей ты при себе божий зуб. И тогда никаких испытаний, никаких жертв.

Как принято считать.

Линь Чун уже заметила, что половина ее подопечных впились в Лу Да недовольными взглядами, едва сдерживая зависть. Власти и аристократия не щадили сил и поколениями делали все, чтобы люди с иронией относились к божьим зубам, называя их побрякушками или вовсе данью седой древности, на смену которой уже давно пришли более современные решения. Но Линь Чун была почти уверена, что те, кто громче всех выступал за отказ от них, на деле желали ими обладать.

Неудивительно, что зависть охватила всех ее подопечных.

Божьи зубы были силой. Они могли облегчить жизнь.

Да и на дороге они не валялись, потому не каждая могла похвастаться, что ей еще раз доведется увидеть их. И Линь Чун решила, что небольшая демонстрация не повредит.

Она повернулась к ученицам.

– Я на высшие силы не полагаюсь, – сказала она. Разумеется, она придерживалась некоторых правил жэнь в быту, как и большинство других людей, но ярой его последовательницей себя назвать не могла. И уж тем более она не была монахиней. – А раз на них не полагаюсь, как я сказала, то и не стала бы утверждать, что мне под силу превзойти монахиню, прошедшую обучение в монастыре и овладевшую навыками совершенствующихся. Ученица Лу, это твой посох, верно?

Она указала на тяжелый кусок металла, который Лу Да перед занятием убрала на край площадки. По длине он явно превосходил рост владелицы и весил, казалось, никак не меньше шестидесяти цзиней[2].

– Да, учитель! – с гордостью отозвалась Лу Да.

– Ты его в качестве своего оружия выбрала?

– Верно!

– Тогда бери его, бери свой божий зуб и сразись со мной.

Лу Да в замешательстве уставилась на нее. Остальные неуверенно заерзали, даже самые дисциплинированные стали перешептываться.

– Да я же вас убью, – выпалила Лу Да.

– Преклоняюсь пред твоей уверенностью, – сухо обронила Линь Чун.

– Я не к тому, что нарочно вас убивать собралась… Я… я могу ведь сильно вас поранить… – Лу Да быстрым взглядом окинула остальных учениц в попытке проверить, достаточно ли честно и правильно она говорила. – Ведь размозжить голову своему учителю – не очень-то правильно, так?

– Бери свой посох, – отчеканила Линь Чун, – если только не слишком испугалась схватки со мной.

– Еще чего! – бросила в ответ Лу Да. Она спрятала божий зуб обратно среди чернильного пышноцвета татуировок под одеждами, а затем прошаркала к посоху. Легко подняла его, словно он весил не больше зубочистки, покрутила над головой то в одной руке, то в другой.

– Расчистить место, – приказала Линь Чун, и ученицы тут же спешно прибрали свои циновки из тростника и рассредоточились по краям площадки, перешептываясь в предвкушении.

Линь Чун тем временем сняла теплое верхнее платье и аккуратно положила его к мечу, который отвязала и отставила перед началом тренировки. Длинные полы одежды она заткнула за пояс, чтобы не мешались. Затем она вышла на середину площадки, держа руки за спиной, а каблуки ее обуви тихо и мерно стучали по мощеным плитам.

– Но как же это?! – закричала Лу Да. – Учитель! Вы вообще оружие брать не будете?

– Все мое оружие при мне, – ответила Линь Чун. – Это мои руки, мои ноги, мой опыт и результаты моих тренировок.

Лу Да неуверенно протопала к ней, на лице ее явно читались сомнения:

– Нет, все же думается мне, что это совсем неправильно. Не хочу я вас ранить.

– Много на себя берешь, ученица Лу, – ответила Линь Чун. – Я велела тебе воспользоваться божьим зубом, я же буду полагаться на свои навыки. Вот и поглядим, лгали тебе твои монахини или нет.

Лу Да покрутила тяжелый посох в своих крупных руках.

– Что ж, – наконец решилась она. – Вы сами этого хотели, учитель.

– Вперед.

На лице Лу Да отразилась полная сосредоточенность. Она немного отошла, медленно размахивая посохом и отмеряя безопасное от Линь Чун расстояние.

Линь Чун двинулась в ее сторону. Шаги ее были мерными и спокойными, руки оставались за спиной. Она глубоко вздохнула, так, словно пыталась вдохнуть все движения, связи и причудливо составленные кусочки мозаики Вселенной.

Ощущения во время медитации были такими же привычными, как движение мышц под кожей, как тяжесть топора, алебарды или рукояти меча в руке. Такими же знакомыми, как заношенная годами одежда, успокаивающими, как тепло родительского дома.

Лу Да сделала шаг назад, и это движение не укрылось от почувствовавшей его Линь Чун. Отклониться в сторону было проще простого, словно Лу Да задала вопрос, а Линь Чун тут же, даже не раздумывая, дала ответ.

Тяжелый железный посох со свистом рассек воздух. То был пробный удар, Лу Да не использовала всю силу. Линь Чун прекрасно видела, как сражалась ее соперница, от нее не укрылось, что та не вложила в удар вес всего тела, как обычно положено.

– Прекращай сдерживаться, – одернула Линь Чун.

Лу Да на это лишь хмыкнула и снова взмахнула оружием. А затем снова.

Линь Чун увернулась один раз, другой, третий. И каждое ее движение, легкое и плавное, отвечало на вопрос Лу Да. Вскоре сама Лу Да отбросила в сторону все сомнения и начала драться со всей мощью, осыпая соперницу такими ударами, что, попади они в цель, наверняка размозжили бы череп Линь Чун.

– Силой победу не одержишь, – Линь Чун была само спокойствие. Она ускользнула от летящего на нее посоха, а затем вновь увернулась, чтобы избежать удара.

Лу Да растеряла все равновесие. Лицо ее, от выбритых висков до самого пучка на затылке, раскраснелось от потуг.

Линь Чун ясно увидела, как Лу Да укрепилась в намерении обратиться к божьему зубу. Ее поза невольно изменилась, мышцы напряглись, а глаза слегка сощурились. Каждая частичка ее тела так громко прокричала о ее намерении, будто бы она произнесла это вслух.

Линь Чун почувствовала, как пробудилась сила божьего зуба.

Даже самый мелкий такой артефакт открывал врата чему-то первобытному, дикому. Глубоким пещерам таинственной сущности, яркой радости необузданных желаний. Вседозволенности, которую даже самый опытный совершенствующийся с трудом подчинил бы и укротил.

Но контроль Лу Да над этой силой в лучшем случае можно было назвать непрочным. Этот мощный поток уподоблялся удару хлыста, который мог попасть по намеченной цели, мог ударить неудачливого зеваку, а мог и обернуться против своего владельца и рассечь ему щеку.

Лу Да обрушила его на Линь Чун.

Немало лет минуло с тех пор, как Линь Чун встречалась в бою с силой богов, но она не забыла. Она подпрыгнула и, ухватившись за край этой мощной волны, взбежала по незримой лестнице, шаг за шагом обходя в воздухе удары Лу Да. И легко опустилась на вымощенную плитами площадку подошвами пеньковых туфель.

Все это время ее руки оставались сцепленными за спиной.

Лу Да недоверчиво уставилась на нее. А затем выпустила силу зуба.

Бездна сущности божьего зуба вырвалась на свободу, разбиваясь о реальность. Линь Чун легонько ухватилась за один ее отросток, а другому позволила обернуться вокруг ее ноги ровно настолько, чтобы мощным пинком отбросить его обратно. Лу Да взревела в бессильных попытках вернуть ускользнувшую силу под свой контроль. Один из завитков этой силы взмыл высоко в воздух и прошелся по ближайшей постройке, разбив деревянные ширмы на окнах. Удар другого пришелся ниже, на стену, изрядно перепугав некоторых учениц, которые тут же поспешили пригнуться.

Лу Да из кожи вон лезла, пытаясь вложить всю силу в посох, чтобы нанести резкий и сокрушительный удар. Но чем сильнее она пыталась контролировать ее, тем больше боролась с ней. Словно она собиралась поднять рычащего и намерившегося пустить когти в ход тигра за шкирку и швырнуть его в Линь Чун.

Линь Чун решила, что представление слишком затянулось. Она вновь прыгнула, на этот раз в сторону Лу Да. Одной ногой она танцевала вокруг блуждающей силы божьего зуба, прежде чем та исчезла в отступлении или, наоборот, схватила бы ее, а на второй подбиралась ближе. Линь Чун змеей вилась, уворачиваясь от тяжелых ударов Лу Да; казалось, ее позвоночник изгибался, уходя от массивного посоха. Добравшись до Лу Да, даже пройдя чуть дальше, она сделала резкий выпад.

Ее ступня стрелой вонзилась под колено Лу Да.

Та лишь пронзительно закричала, никак не ожидав такого. Ее колени со всего маху впились в камень, а сама она завалилась вперед, словно гора, подпиленная у основания. Ее железный посох с громким лязгом упал на плиты.

Линь Чун легко приземлилась на другую ногу. Сила божьего зуба, бушевавшая вокруг нее, постепенно угасала. Она медленно, будто последние трепыхавшиеся язычки потухающего пламени, покидала этот мир, возвращаясь обратно в артефакт, который предоставил ей возможность вообще оказаться здесь.

Ученицы осторожно выпрямились, уставившись на них в изумленном молчании.

– Ученица Лу, – позвала Линь Чун.

Та слегка застонала и перевернулась.

– Учитель, вы разгромили меня в пух и прах! – наигранно прорычала она, не вставая. – Меня! Наводящую страх и ужас Татуированную Монахиню! Вот она я, добивайте! – И раскинула руки в стороны.

Линь Чун обычно не позволяла себе проявлять эмоции перед ученицами, но иногда сдерживаться было крайне трудно.

– Поднимайся, ученица Лу, – велела она. – Ты в порядке?

Линь Чун почти наверняка не сомневалась в этом. В конце концов, она была достаточно снисходительна.

– Разве что моя гордость пострадала, учитель, – печально протянула Лу Да, силясь подняться. – Гордость Татуированной Монахини безжалостно растоптана.

Линь Чун расцепила руки и вытянула их перед собой:

– Видишь? Я даже не все свое оружие в ход пустила. Ты куда сильнее меня, так в распоряжении еще и божий зуб имела. Почему же ты не сумела победить меня? Какой урок ты извлекла из этого своего поражения?

– Ну, вы весьма грозный боец, учитель!

Легкая улыбка тронула губы Линь Чун:

– А еще что?

Лу Да наморщила лоб:

– Ну-у-у… как сказали бы мои монахини, в своих тренировках ты не полагаешься на божий зуб. В этом твоя сила и твое главное оружие. То, которое может выбить из меня всю дурь.

– Метко сказано, – отметила Линь Чун. – Держи я все время в рукаве божий зуб, то непременно, независимо от того, пользовалась бы я им или нет, личные навыки в полной мере проявить бы не смогла. Может, он и придает силу, но сила эта искусственная, и тебе все равно придется потратить уйму времени на тренировки, чтобы научиться управлять ею. И в действительности божий зуб не сокращает путь. И сила эта даже близко не стоит с навыками совершенствующихся, полученными благодаря стойкости и жесткой самодисциплине. Ученица Лу, этот зуб помешал бы тебе достичь просветления внутри монастырских стен точно так же, как помешал бы тебе отточить боевые умения за его пределами. Сначала в совершенстве овладей самой собой, прежде чем разевать рот на кусок, который не сможешь осилить.

Эти слова совсем расстроили Лу Да, губы ее сжались в тонкую нить.

– Учитель, – спросила она, немного подумав, – а у вас-то на такие умения сколько времени ушло?

– Более четырех десятилетий, – пояснила Линь Чун. – С младых лет я неустанно посвящала себя ежедневным многочасовым тренировкам.

– Я бы предпочла выпить вина, – ухмыльнулась Лу Да. Она подняла посох и вдруг вздрогнула. – Да чтоб вас! Четыре десятилетия! Я и третий десяток еще не разменяла…

Линь Чун повернулась к остальным подопечным.

– Крепко вбейте в голову то, что сейчас произошло, – скомандовала она. – Усердно трудитесь, чтобы наращивать свои умения, не ищите легких путей. И тогда неважно, какими вы были в начале, – контроль, который вы обретете над собой, несомненно, поможет вам выйти победителем из любой трудной ситуации, в которую вы попадете. Свободны.

Со всех сторон послышались выкрики «Да, учитель» и «Спасибо, учитель», ученицы поклонились ей и беспорядочной массой начали разбредаться, направляясь к воротам Внешнего города. Они принялись складывать вещи, расстегивать платья и халаты и развязывать головные повязки; стоило им собраться вместе, как их перешептывания стали особенно громкими. Девушки незаметно поглядывали на Линь Чун, все еще стоявшую в центре площадки, полные трепетного благоговения.

– Вы меня сегодня в землю втоптали, учитель, – тон Лу Да лучился весельем. – И я не в восторге от этого! Но все же к вашим словам я прислушаюсь, хотя легкий путь мне больше по нраву.

Она отвесила наставнику поклон и неторопливо пошла прочь по мощеным плитам, на ходу потирая ушибы.

– Не правда ли, само очарование? – поделилась Лу Цзюньи, подойдя к Линь Чун.

– И вправду, этого ей не занимать. Ты где ее встретила? Держу пари, что точно не на одном из твоих кружков для благородных господ.

– Она во все горло орала посреди улицы. К бою призывала каких-то проходимцев, которым взбрело в голову поиздеваться над нищенкой. Я попыталась разрядить обстановку, а затем угостила Лу Да чашкой вина; несколькими чашками, если быть честной. Я поведала ей про твои тренировки, и она непременно захотела лично познакомиться с тобой. Уверена, ты запала ей в душу.

– Я не возлагаю на нее больших надежд: не уверена, что ей хватит выдержки продолжить, – слегка вздохнула Линь Чун. – Но, если вдруг случится обратное, ей всегда рады.

– Она умеет удивлять. Ей пошла бы на пользу учеба под твоим руководством… То клеймо на лице она получила за убийство. Хотя причину ты бы вполне могла понять.

– Мирного жителя? – удивилась Линь Чун. Она искренне считала, что убийство человека оправдано только во время войны. – Ты, должно быть, переоценила меня. Я никогда не приняла бы подобное.

– А что если речь идет о мяснике, который обманом и вымогательством вынуждал девушку пойти к нему в наложницы, а затем вышвырнул ее на улицу, да еще и на долге перед ним настаивал? Слыхала, что человеком он был отвратным. По нему и плакать бы никто не стал.

– Тогда решаться это должно было в соответствии с законом.

Лу Цзюньи раздраженно фыркнула:

– Совсем позабыла, что ты придерживаешься куда более консервативных взглядов, чем я. Настанет день, когда мы, женщины, будем стоять у руля власти.

Она потянула за ленту, чтобы распустить волосы, развязала верхний халат и встряхнула его. Короткий барабанный бой, возвещавший о смене стражи, разнесся по двору с башен Бяньляня[3]^,[4].

– Ой-ой! – воскликнула Лу Цзюньи. – Совсем я забылась на тренировке, я же опаздываю! Я сегодня встречаюсь с командующим Гао, чтобы обсудить мой печатный станок. Могу одолжить твои казармы, чтобы привести себя в порядок?

Линь Чун на это чуть усмехнулась. Только Лу Цзюньи могла позволить себе впопыхах и кое-как подготовиться ко встрече с командующим.

– Разумеется. Идем.

– Отлично, тогда и разговор наш продолжим. Просто так я от тебя не отстану.

Линь Чун промычала в знак согласия. Страстного желания Лу Цзюньи раздвинуть общественные границы она не разделяла. У женщин в Великой Сун и так уже было много преимуществ, по сравнению с жительницами любой другой эпохи. Линь Чун была живым примером этого – она добилась чиновничьей должности и служила в подчинении непосредственно командующего Гао Цю. Она пользовалась всеобщим уважением людей любого пола, сама, без поддержки мужа смогла обеспечить себе достойное положение в обществе, а также устроить браки для обоих своих взрослых детей. Это, по мнению Линь Чун, было доказательством ее успеха.

Еще больший сдвиг в обществе в итоге может все это разрушить. Линь Чун ни за что не одобрила бы такое.

Такие настроения с головой выдавали в Лу Цзюньи благородную даму. Линь Чун сдала экзамен на чиновничью должность, но Лу Цзюньи с рождения купалась в богатстве и находилась под защитой своего рода. Без постепенного ослабления тех оков, что веками держали в узде женщин, Лу Цзюньи, даже если не заполучила бы в свои руки новенький печатный станок, наверняка не растеряла бы своего очарования в обществе. Скорее всего, именно из-за ее высокого положения, светских кружков, богатства и имени ее семьи ей прощали новаторские причуды.

Ей было невдомек, что, если замахнешься сразу на что-то крупное, можешь лишиться даже того, что имеешь.

А Линь Чун могла лишиться многого.

– Ты просто другая. Мужчины смотрят на тебя с одобрением – для них ты пример успешной женщины, – заметила Лу Цзюньи, когда они, собрав вещи, пересекли тренировочную площадку. – Но думаю, что не стоит довольствоваться лишь их похвалами. Мне хотелось бы, чтобы в их глазах было побольше страха и поменьше одобрения.

– Но насилие делу не поможет, – поджала губы Линь Чун, невольно вспомнив о Лу Да. Насилие никогда не помогало. Это было непреложной истиной для любого, кто был сведущ в боевых искусствах достаточно, чтобы добиться должности военного наставника.

– Да кто же говорит о насилии? – поправила Лу Цзюньи. – Не в прямом смысле. Я говорю, что пока наши успехи не посягают на мужские, но будут, обязательно будут. В ином случае для нас просто не останется места. Наш настоящий успех приведет к тому, что кое-кто из них лишится власти… и просто так, без боя они не сдадутся.

– Тогда нам следует помешать этому. Бурный поток, пройдя сквозь поколения, станет речушкой с мягким течением и в любом случае достигнет берега.

– Речушка! Да это, скорее, ручеек!

– Даже ручейку под силу однажды подточить гору.

Их дружеский спор не утихал, даже когда они вышли с площадки на мощенную каменными плитами улицу. Они держали путь к покоям Линь Чун, те как раз примыкали к казармам дворцовой стражи. Вокруг них возвышались многоярусные пагоды из дерева и кирпича, а также менее величественные поместья и казенные постройки Внутреннего города Бяньляня. Внутренний город столицы считался резиденцией властей и высшей знати, он разросся на несколько ли[5] и оттого сам казался отдельным небольшим городком, хоть и располагался в самом сердце Бяньляня.

Они шли по Южному району Внутреннего города, здесь жили и несли службу сановники и солдаты центрального правительства. На улице навстречу попалось несколько человек, но их было совсем немного, в отличие от той суеты, с которой сталкивались Линь Чун и Лу Цзюньи каждый раз, как перед их взорами возникали вздымающиеся в небеса ярко-алые ворота, отделяющие Внутренний город от Внешнего. На тех улицах города бурлящим потоком кипела жизнь – люди, телеги и повозки теснились рядом с ослами, козами и свиньями, которых вели на рынок; все куда-то спешили, бежали и кричали.

Покои Линь Чун были просторными, если не сказать обширными, стены поддерживались резными балками, через открытые ставни на окнах виднелся сад. Лу Цзюньи схватила гребень с низкого столика и, усевшись на стул и встряхнув распущенными волосами, принялась расчесывать их.

– А пудра у тебя есть какая-нибудь? – попросила она. – Вообще я не должна была сегодня приходить, но уж больно не хотелось пропускать тренировку. Ты заслуживаешь лучшей должности, чем наставник по боевым искусствам.

– Я абсолютно довольна своей…

– Ой, да брось ты! Здесь, кроме нас, никого! Сама знаешь, что за фрукт этот командующий Гао Цю. Изворотливый слизняк, только и знает, что бахвалиться да в мяч играть с императором. Для него весь город – все равно что площадка для игр…

– Помолчи! – зашипела Линь Чун, оглядевшись вокруг. Но в этих покоях они были одни. Сквозь открытые окна доносился лишь шелест листьев в пустом саду.

– Ох, да я все равно бы это сказала, ты меня знаешь, – невозмутимо ответила Лу Цзюньи. Она собирала волосы в прическу и скрепляла их гребнями и шпильками. – Можешь себе представить, Гао Цю вызвал меня сегодня, чтобы обсудить печать бумажных денег. Он прочитал мой доклад по этому вопросу. Но жду ли я, что он поймет и прислушается к моим советам? Не-а, вовсе не жду.

Бумажные деньги. Линь Чун знала, какие доводы собралась приводить Лу Цзюньи, но была с ними не согласна. Вес связки медяков или серебряных и золотых лянов[6] отчетливо ощущался в руке. Ну а бумага? Какая ей цена? Сгорит в пламени и обратится в пепел.

Линь Чун со стуком поставила пудреницу перед подругой на лакированный столик:

– Все разумные доводы оставляю на твои плечи. Я согласна оставаться на своей должности до конца жизни. Командующий Гао всегда славился справедливостью.

– Это по отношению к тебе только, – пробормотала Лу Цзюньи, но из уважения к Линь Чун не стала продолжать, а вместо этого принялась сосредоточенно припудривать лицо. Но Линь Чун и без того знала, чтó та собиралась сказать: что Гао Цю раздавал высокие должности своим друзьям; отправил в тюрьмы или же сослал в лагеря политических противников; получал подачки от императора; транжирил на себя и своих приспешников деньги из налогов.

Об этом Линь Чун прекрасно знала, но не оправдывала подобное, просто она смотрела на ситуацию гораздо шире. Она непосредственно подчинялась Гао Цю, а он обладал огромным политическим влиянием – эти факты не опровергнуть. Он относился к Линь Чун отстраненно, но открытой злобы в его намерениях не ощущалось. Он был хуже многих мужчин и при этом все же лучше некоторых. Она спокойно выполняла свое дело и продолжит его выполнять, но оставит мнение о его поведении при себе.

Она держала рот на замке и относительно некоторых других слухов о командующем Гао. Услышь их Лу Цзюньи, та в ярости непременно сожгла бы весь Внутренний город.

Лу Цзюньи покончила с блузкой, разгладила юбки и накинула на плечи длинный шелковый шарф. Для женщины, все утро обливавшейся потом на тренировке, она выглядела на удивление собраннее и утонченнее, чем иные светские дамы даже после тщательных косметических процедур.

Линь Чун была уже не в том возрасте, чтобы завидовать, да и при своем положении она вполне могла себе позволить оставаться в строгих удобных одеяниях, без краски и пудры и с убранными в простую косичку волосами. В этом заключалась привилегия ее звания, и она будет вечно благодарна за это.

– Думается мне, что я как раз успеваю, – обмолвилась Лу Цзюньи. – Ты отведешь меня к Залу Белого Тигра? Я не совсем понимаю, где здесь что находится.

– Зал Белого Тигра? Командующий Гао позвал тебя в Зал Белого Тигра?

– Да, а что не так?

Линь Чун нахмурила брови, дурное предчувствие зародилось в ее душе. Зал Белого Тигра…

Внутренний Имперский город разделялся на три района. Обычный люд из расползающегося Внешнего города был вхож лишь в Южный район, где сейчас как раз и шагали Линь Чун с Лу Цзюньи. Здесь ютились городские чиновники, а также гарнизоны дворцовой стражи. Ямэнь[7] Гао Цю с его покоями и казенными зданиями тоже располагался здесь, и командующий всегда вызывал Линь Чун именно сюда. Раскинувшийся за краем Южного Центральный район создавался для того, чтобы император снисходил из дворца и встречался с сановниками, обладающими бóльшим, чем Линь Чун, влиянием. Ей самой лишь несколько раз доводилось миновать его ворота.

Центральный район по своей значимости уступал лишь району Северному, где раскинулся дворец самого Сына Неба.

Зал Белого Тигра находился в Центральном районе.

Там вершились дела и решения военных советов. Весьма странная обстановка для заурядной беседы об экономической политике, в которой командующий явно пошел бы навстречу просителю.

«Гао Цю славится справедливостью… только по отношению к тебе», – говорила Лу Цзюньи.

Линь Чун вновь пришли на ум те слухи. Те самые, которые она упорно игнорировала, никогда не распространяла и надежно хоронила в глубине своего разума, оставляя лишь тонкую ниточку настороженности для самозащиты. Ниточку, которая, надо сказать, никогда лично ей не пригодилась бы.

Но Лу Цзюньи была настоящей красавицей, причем красавицей незамужней и при деньгах. Пусть годы ее юности прошли, но по ее выразительному, не испещренному морщинами лицу этого определенно нельзя было сказать. Линь Чун сильно отличалась от нее.

Зал Белого Тигра… Дурные предчувствия закрались в душу Линь Чун, несмотря на ее пылкие слова в защиту командующего.

Ей были чужды стремления Лу Цзюньи бросить вызов власти или общественным устоям, но вот защита подруги… Это и вправду многое значило для нее.

Лу Цзюньи потянула ее за рукав.

– Сестрица Линь, – спросила она. – Что тебя беспокоит?

Линь Чун не нашлась с ответом, лишь ощущала, как тревога медленно растекается по ее внутренностям.

– Я с тобой пойду на встречу, ты не против? – ответила вопросом Линь Чун.

Лу Цзюньи понимающе прищурилась, а затем согласилась:

– Я буду очень польщена. Пожалуйста, веди меня.

Глава 2

Линь Чун шла с Лу Цзюньи на север, в глубь Имперского города, пока они не поднялись по ступеням, ведущим к другим, хорошо охраняемым воротам, покрытым искусной резьбой. Взмывающие над вырезанными в дереве облаками драконы и фениксы взирали на каждого, кто осмелился пройти через них.

Линь Чун поймала себя на том, что мысли ее вновь вернулись к богам, которые века назад оставили этот мир. Ходили слухи, что и драконы примерно в то же время исчезли с лица земли. Они ушли в одно и то же место? По одной и той же причине? Вполне возможно, именно их (а не богов) сила все еще оставалась здесь, заключенная в рассеянных божьих зубах.

Если ворота во Внешний город всегда были распахнуты, как и положено, то эти ворота по обе стороны охранялись вышколенными стражниками, которые, пропустив посетителей, тут же закрывали их. Но многие дворцовые стражники в лицо знали Линь Чун.

– Приветствуем наставника! – закричали стражники с обеих сторон, сложив руки в почтительном жесте.

– Мы явились по приказу командующего Гао Цю, – доложила Линь Чун, и стражники, вновь поклонившись, сдвинули тяжелые засовы, распахнув перед женщинами массивные алые ворота.

Если в Южном районе им повстречалось не так много людей, то в Центральном и вовсе будто все вымерли. Никто не сновал по улицам и между зданиями, если не считать случайного стражника или бегущего по поручению слугу вдалеке. Постройки здесь отличались изысканностью и красочностью, к тому же были выше. Крутые островерхие покрытые яркой черепицей крыши вонзались в небесную гладь. По карнизам колонн и подпорок вилась замысловатая резьба.

Лу Цзюньи с любопытством глядела по сторонам.

– Ты бывала здесь раньше? – спросила Линь Чун.

– Ни разу, – ответила Лу Цзюньи так тихо, словно они сейчас находились в храме.

Линь Чун уверенно пересекала пустые улицы, направляясь к огромному зданию в центре. Это и был так называемый Зал Белого Тигра.

Почему Гао Цю позвал ее подругу именно сюда?

Не исключено, что ему так просто удобнее было. И все же беспокойство не покидало ее, ужом извиваясь внутри.

Она вновь напомнила себе, что сама лично не видела, как, по слухам, Гао Цю обходится с женщинами. Воочию не видела. Может быть, разок-другой ей на глаза попадалась какая-нибудь девица, со слезами на глазах выбегающая в растрепанной одежде; если захотеть, то несложно догадаться, что произошло. Или до нее доносились шепотки случайных прохожих. Или, стоило ей проявить бóльшую внимательность, разум ее мог зацепиться за многозначительные взгляды и слова. А иногда она и сама была свидетельницей того, как Гао Цю, хотя с виду это не казалось чем-то особенным, нависал тощим телом над молодыми женщинами, как бы утверждая свою власть, – от этого у Линь Чун всегда мороз пробегал по коже.

Но, разумеется, этого было недостаточно, чтобы развязать ей язык. Недостаточно, чтобы она объявила о его неправоте, чтобы пошла против него, пусть у нее имелись на это все шансы. Она была его подчиненной. Он являлся начальником имперской стражи и близким другом государя, внимание с его стороны могло обернуться как благословением, так и проклятием.

И часто так и случалось.

Линь Чун всегда считала, что молодым барышням нужно уметь постоять за себя. Она и сама научилась этому еще в юности, когда могла привлечь к себе подобное внимание.

В Зал Белого Тигра вела высокая длинная лестница с начищенными до блеска ступенями, что соответствовало духу роскоши всего здания. Вход охранялся так же, как и ворота, – по обе стороны стояли стражники с копьями, маленькие четырехугольные пластинки их сложных доспехов отливали на солнце темным блеском. Стояли они строго выпрямившись, что не могло не вызвать у Линь Чун невольного одобрения. Она остановилась на середине подъема и отвязала свой меч.

– У тебя при себе есть оружие? – обратилась она к Лу Цзюньи.

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

– В Зал Белого Тигра никому не разрешается входить с оружием под страхом смерти. Нарушение этого запрета расценивается как попытка покушения на жизнь государя.

Лу Цзюньи во все глаза уставилась на нее, приоткрыв рот от потрясения:

– Даже представить боюсь, что я тут без тебя делала бы…

– Если бы ты не знала, что нужно оставить оружие, то стражники просто напомнили бы тебе об этом, – заверила ее Линь Чун. Она тревожилась совсем о другом.

Она передала свой меч одному из стражников – этот мужчина посещал ее тренировки, как и все новенькие стражники. Он и остальные поприветствовали ее, и Линь Чун вместе с Лу Цзюньи прошли в зал.

Зал оказался широким, просторным, роскошным, витиевато украшенным, с высокими потолками. За резными деревянными ширмами открывались позолоченные и расписные перила, окантовывающие комнаты, а на самих стенах с отточенным изяществом танцевали тщательно выделанные деревянные обезьянки и журавли, фениксы и драконы, черепахи и цилини[8].

Во всю длину зала тянулся большой стол – Линь Чун его раньше только вообразить могла, – за которым восседали самые могущественные мужчины империи во главе с государем.

Но сейчас вместо них за этим длинным столом сидел сгорбившийся Гао Цю и трапезничал.

Он в одиночестве устроился за ним, развалившись, распахнутый спереди халат, собираясь на локтях, обнажал жилистую грудь. Гао Цю был худощав и хорошо сложен, что неудивительно для того, кто практикует игру в цуцзюй[9]. Тонкие усики и жидкая бородка на его вытянутом лице с крючковатым носом каким-то образом гармонировали с его фигурой. На столе перед ним стояли всевозможные блюда из серебра, а томившихся на них угощений с лихвой хватило бы, чтобы утолить голод пятерых мужчин – тонкие ломтики пряной утки, фаршированные крабовым мясом апельсины, суп с ласточкиными гнездами, гребешки в соусе, тушеная баранина, свиная грудинка, цыпленок на подушке из листьев лотоса… А еще тарелки с ароматными тушеными овощами, чаши с засушенными фруктами и тончайшие, почти прозрачные ломтики сырой рыбы. Гао Цю подцепил один из них серебряными палочками, соединенными на концах тонкой цепочкой.

Эта сцена выглядела до того несуразной в голове Линь Чун, что она даже усомнилась, не привиделось ли ей. Или же ее подвела память, и этот зал, да и весь Центральный район вовсе не был таким уж почитаемым местом? Разве можно, пусть даже ты друг самого Сына Неба, пировать везде, где душе угодно, словно для тебя не существует никаких приличий?

Линь Чун не могла смириться с подобным положением дел, противоречащим ее взгляду на мир.

Лу Цзюньи прошествовала к краю стола и отвесила поклон:

– Досточтимый командующий, имею смелость надеяться, вы не против, что я привела с собой подругу – уважаемого наставника по боевым искусствам Линь Чун. Ее бесценные советы оказались полезными при составлении расчетов, поэтому я хочу, чтобы она участвовала в нашем разговоре.

Если эта просьба хоть как-то и насторожила Гао Цю, то он и виду не подал.

– Конечно, разумеется, – ответил он, жестом пригласив их присоединиться к пиршеству, а после позвал служку: – Эй, ты! Не видишь, у меня гостьи? Быстро накрыл для них!

Женщины осторожно двинулись к нему. Лу Цзюньи подалась вперед, со всем почтением сев по правую руку от Гао Цю. Линь Чун примостилась рядом.

– Как насчет вина? – спросил Гао Цю, всасывая гребешки с палочек. – Лучшее хуанцзю[10], выдержанное до совершенства, – уверен, такого вам испробовать не доводилось.

И Лу Цзюньи, и Линь Чун принялись возражать.

– Да куда же мне вино… – начала Лу Цзюньи, а Линь Чун подхватила: – Это слишком большая честь для меня…

Но Гао Цю лишь отмахнулся от их отговорок:

– Эй! Подать чашки вина моим гостьям! Без вина никак, мы же собрались с вами обсуждать сущую скукоту.

– Командующий Гао, – снова подала голос Лу Цзюньи. – Благодаря новому печатному станку перед нами откроются блестящие перспективы. Уверена, для Великой Сун обернется большим благом, если эти станки смогут выпускать печатные деньги, заверенные самим императором. Купцам и торговцам было бы куда легче обходиться без медяков и лянов, а еще станет в разы проще заключать крупные сделки. Если бы управились за три года, то благосостояние…

– Нет-нет! Рано пока! – прервал ее Гао Цю. – Сначала отобедаем, а после и до дел черед дойдет. Вот, попробуйте утку. Во всей округе нежнее не сыскать!

И он уткнулся палочками в блюдо. Слуги расставили перед Линь Чун и Лу Цзюньи по серебряной тарелке и чаше, а также подали вино и ароматный белый рис.

– Это такая честь для нас, – тихо промолвила Лу Цзюньи. – Боюсь, мы слишком злоупотребляем вашим гостеприимством.

– Чепуха, – не согласился Гао Цю. – А теперь, давайте, ешьте и пейте. Не будем о деньгах – слишком уж пустяковая и утомительная тема. Лучше потолкуем о чем-нибудь более приятном.

Взгляд Линь Чун невольно скользнул по серебряной посуде и богатым, изысканным блюдам. Когда она была совсем еще крохой, в ее семье мясо на обед считалось большой удачей, в основном они довольствовались лишь рисом да капустой, а иногда и вовсе постной жидкой похлебкой из последних зерен крупы. Воспоминания давно ушли на задворки памяти, но боль от голода ощущалась до сих пор.

Лишь те, кто в деньгах не нуждался, могли отмахнуться от них как от пустяка.

Лу Цзюньи продолжала вежливую беседу с командующим Гао, а Линь Чун клевала утиные ломтики. Они и вправду были нежнейшими, прямо таяли на языке, но женщина не чувствовала их вкуса. Вино она не пила, разве что когда Гао Цю был чересчур настойчив и не принимал отказа – тогда Линь Чун приходилось чуть пригубить из чашки, но не более того.

– Мы, женщины, существа нежные и слабые, – засмеялась Лу Цзюньи, оборвав все попытки Гао Цю напоить их еще больше. – Не сомневаюсь, что вам и бочка вина нипочем, командующий Гао! Но, простите, для наших хрупких тел это слишком, особенно в столь ранний час.

Линь Чун отметила для себя, что Лу Цзюньи, хоть и мечтала о расширении прав женщин в обществе, но все же не стеснялась строить из себя хрупкую девушку, когда ей это было выгодно.

– Разве может быть у наставника по боевым искусствам хрупкое тело, а? – Гао Цю хлопнул себя по бедру. – Наставник Линь! Уверен, ты крепка, как мужчина.

– Прошу меня простить, командующий. Мне следует оставаться в трезвом уме, чтобы исполнять свои обязанности, – парировала Линь Чун.

– Эх, и всегда-то ты серьезная, – пожурил Гао Цю и начал заговорщицки жаловаться Лу Цзюньи. – Она так и норовит посрамить всех моих офицеров. Никогда не веселится, даже чуток шалостей не позволяет.

Линь Чун прекрасно осознавала, чтó ее ждет, сверни она с этого прямого, как стрела, пути. В отличие от сослуживцев-мужчин, у нее не было права на ошибку.

И Линь Чун никогда не протестовала против этого, ведь такова была данность.

– Для меня нет иного пути, кроме как верно служить вам, – сказала Линь Чун Гао Цю. – И так же верно служить его величеству государю.

Такой преисполненный серьезности и торжественности ответ вызвал у Гао Цю лишь приступ хохота, но разговор все же вернулся в прежнее русло.

Лу Цзюньи удалось вовлечь его в светскую беседу до тех пор, пока он не соизволил, с нарочито утомленным стоном, вновь заговорить на касающиеся вопросов экономики приземленные темы. Ноги Линь Чун уже затекли от долгого сидения. Сколько еще будет продолжаться эта удушливая встреча? Она привыкла много двигаться в течение дня. Обычно в этот час она заканчивала личную тренировку, возвращалась в покои и готовилась встречать учениц.

Пожалуй, она обманулась в опасениях насчет этой встречи. Совершенно ясно, что Гао Цю лишь хотел покрасоваться своим положением, вот и позвал Лу Цзюньи сюда. Линь Чун ощутила себя настоящей дурочкой.

Больше она не позволит себе таких вольных дум.

Гао Цю до конца выслушал Лу Цзюньи или же столько, сколько он желал услышать. Пусть Лу Цзюньи и почти не подала виду, но Линь Чун хорошо и давно знала подругу, чтобы не заметить легкое раздражение, когда Гао Цю довольно резко закончил беседу.

– Командующий, благодарю вас за аудиенцию, – сказала Лу Цзюньи. Она встала и учтиво поклонилась. – Ожидаю вашего мудрого решения по моему делу.

– Я поручу его советникам, – небрежно отмахнулся Гао Цю. – А что до государя, так тут все от него самого зависит. Осмелюсь предположить, что такое смелое предложение заинтересовало бы его куда больше, услышь он его лично из уст такой восхитительной женщины, как вы!

И при этом он засмеялся. Лу Цзюньи и Линь Чун позволили себе вежливые улыбки.

– Я была бы польщена повторить все это для его величества государя, – сказала Лу Цзюньи.

Гао Цю рассмеялся пуще прежнего, словно услышал какую-то шутку:

– То еще было бы зрелище! А теперь ступай, ступай. Не скажу, что нашел беседу интересной, но твои манеры ее определенно скрасили. А ты, наставник Линь, задержись. Хочу еще с тобой потолковать чуток.

Линь Чун уже поднялась, намереваясь уйти вместе с Лу Цзюньи, но, услышав приказ Гао Цю, остановилась и кивнула подруге:

– Увидимся позже, госпожа Лу.

– Доброго дня, наставник Линь, – столь же учтиво ответила Лу Цзюньи и покинула зал.

– Садись-ка ко мне, – сказал Гао Цю, похлопав по месту, где сидела Лу Цзюньи. – Желаю послушать твой доклад. Как там мои люди? Как там они поживают?

Эти вопросы вызвали у Линь Чун недоумение – она ведь и так каждый день докладывала об этом Гао Цю в своих рутинных отчетах. Ей показалось, что Гао Цю не нуждается в особых подробностях, поэтому отчиталась кратко:

– К их приемам и навыкам у меня претензий нет, но вот дисциплина оставляет желать лучшего. Столь небрежное отношение к военной иерархии вызывает у меня беспокойство.

– Верно, верно, ты уже упоминала об этом, – сказал Гао Цю. – Ну и пусть! Чуть меньше дисциплины им не помешает, что скажешь? Тогда никаких переворотов от них ждать не стоит!

Он рассмеялся как над очередной шуткой, но Линь Чун задумалась, было ли это и в самом деле шуткой. Эти опасения так долго тревожили ее душу, но ни Гао Цю, ни государь не воспринимали их всерьез. Не до одной же только Линь Чун доходили слухи о пограничных стычках на севере. Без отсутствия дисциплины их армия могла разбиться о решительных захватчиков, как волна о камень.

Линь Чун боялась, что, если император действительно рассчитывал предотвратить государственный переворот и покушение на свою власть, ослабив собственную армию, всей стране придется заплатить за это кровью.

Строго говоря, сама Линь Чун не числилась в армии – наставники по боевым искусствам относились к гражданским специалистам, представляли своего рода ученый люд с особыми навыками, чиновников, которым доводилось иметь дело с оружием. Но даже в это относительно спокойное время ей, в силу своих обязанностей, приходилось разок-другой участвовать в мелких стычках, а на поле боя редко уважали отсутствие военного ранга, стоило только оружию пойти в ход. Пусть у нее и не было военного чина, но тех лет, что она тренировала офицеров, а также делила с ними хлеб и вино, было вполне достаточно для уверенности в том, что ее знания о боеготовности армии превосходят знания командующего.

Ну или по крайней мере этого конкретного командующего. Несмотря на высокий пост Гао Цю, Линь Чун в глубине души сомневалась, что он хоть раз сопровождал войско верхом.

Разумеется, сказать такое вслух она себе позволить не могла. Также ей нельзя было существенно менять распорядки стражи. Разве что во время тренировок она могла позволить себе это, поскольку обучала их пользоваться мечом и палицей, боевым топором и копьем, пикой и арбалетом, а еще боевыми граблями и любым другим оружием, которое могло им повстречаться.

Гао Цю двумя пальцами держал куриную ножку, обгладывая мягкое мясо с кости.

– А знаешь, мои люди хвалят тебя как исключительного наставника.

Линь Чун удивленно моргнула. Мысли о тактике и боевой подготовке тотчас же покинули ее разум.

Она не знала, как ей реагировать. Гао Цю был явно не из тех, кто стал бы общаться со стражниками, и куда более странно, что он решил передать ей то, что услышал. Она и сама знала, что ее уважали, даже не сомневалась в этом. Она сделала все для этого. И никакой похвалы за то, что она исправно несла службу, она не ждала, ее и не должно было быть. Ее наградой являлась возможность и дальше нести свои обязанности.

От похвалы Гао Цю каждый волосок на ее шее и спине встал дыбом.

Он выделил ее. Именно этого Линь Чун каждое мгновение каждого дня своей жизни старалась избегать.

– Они болтают почем зря, – она немного запнулась, а после продолжила: – Я всего лишь верная слуга его императорского величества.

– Как и все мы.

От вина речь Гао Цю стала слегка невнятной. Он бросил куриную косточку обратно на тарелку и наклонился вперед, как бы невзначай опустив руку на запястье Линь Чун.

У Линь Чун внутри все похолодело.

В первое мгновение ей хотелось надеяться, что это просто случайность. Или что ей просто показалось. Это прикосновение поразило ее неправильностью, это было нарушением всех общественных приличий.

Ее разум взбунтовался – она убеждала себя, что командующий просто пьян, не было у него на уме дурного, не было, пусть и все внутри нее кричало об обратном. Пусть даже она и все отлично понимала.

Внезапно вспыхнула мысль:

«Я же уже старая… все это в прошлом…»

Как же выкрутиться из ситуации, чтобы это не сочли за неуважение? Как не поставить командующего в щекотливое положение и не нарваться на его гнев?

Но какие бы перипетии ни возникали в ее юности, она никогда не отказывала командующему стражи и закадычному другу императора…

Нереальность происходящего в Зале Белого Тигра, в сáмом Центральном районе, пугала и казалась ей чем-то настолько далеким от всего, что Линь Чун знала и к чему привыкла.

Она попыталась осторожно убрать руку, будто бы решила потянуться за своей чашкой вина. Невзначай, будто бы на ее запястье не было чужой руки, ощущение от которой заставляло ее горло сжиматься, как при простуде. Командующий Гао пропустил бы это. Она дала ему возможность выйти из этого положения безо всякой неловкости, словно ничего не произошло.

Но стоило ей пошевелиться, как его рука вцепилась в нее, точно гадюка. Его пальцы свирепо сжимали запястье, словно пытаясь вжать свои костяшки в ее.

Линь Чун могла вырваться, но ее будто невидимой силой приковало к месту.

– Куда же ты так спешишь, моя милая наставница Линь? – спросил Гао Цю.

– Прошу меня извинить, командующий, – неестественным, не похожим на ее собственный голосом ответила Линь Чун. – Вынуждена откланяться, мне пора вернуться к тренировкам.

– Подождут, никуда не денутся. Давай же, иди-ка сюда поближе.

Линь Чун оставалась на месте. Ее конечности налились свинцом.

Она никак не могла взять в толк, чтó происходило прямо сейчас и почему, почему именно сейчас. Может, она сорвала какие-то постыдные планы Гао Цю в отношении Лу Цзюньи и подставилась вместо нее? А может, он с самого начала задумал это? Нет, он же не думал застать ее сегодня, как он мог спланировать это?

Почему они оказались в Зале Белого Тигра?

Этот вопрос продолжал крутиться в ее голове, эхом отдаваясь в ушах, будто бы имел какое-то особое значение.

Хватка Гао Цю стала жестче, он потянул Линь Чун к себе. Она не подчинилась, замерев на месте и не двигаясь. Долгие, ужасные мгновения ее рука была канатом, который каждая из сторон тянула на себя. Линь Чун не знала, как ей поступить.

– Иди ко мне! – рявкнул Гао Цю и потянулся к ней второй рукой, по-видимому, намереваясь ухватиться за ворот ее верхнего платья.

Тело Линь Чун отреагировало прежде, чем она успела обдумать действия. Она вырвала руку из его захвата и вскочила с места.

– Что за дерзость?! – завопил Гао Цю, стремительно поднявшись на ноги, его лицо и грудь покраснели. – Я твой командир! Ты должна мне подчиняться.

– Командующий, прошу вас… – уговаривала Линь Чун, отступая от него. Она была окружена со всех сторон. Убежать нельзя, бороться с ним тоже. Спиной она ударилась о лакированную стену. – Я недостойна такой чести. Я старая и совсем не нежная. Вам под стать женщина помоложе и покрасивее…

– Сам решу, какая мне под стать, – он навис над ней, упершись руками в стену по обе стороны от нее, его горячее дыхание обжигало ее кожу винными парами. – Ты служишь под моим началом.

Память Линь Чун почти безжалостно подбросила ей утренние наставления ученицам:

«Контроль, который вы обретете над собой, несомненно, поможет вам выйти победительницей из любой трудности, с которой вы столкнетесь».

Ложь обвилась вокруг нее, точно змея, сдавив в объятиях.

В схватке с Гао Цю она, несомненно, вышла бы победительницей. Эта сцена вспыхнула перед ее взором. Вот она победила. Она могла бы пролить его кровь здесь, в Зале Белого Тигра, даже убить могла, стоило ей только захотеть. Она победила, уничтожив свое положение, разрушив свою жизнь и будущее, ее победа обернулась пламенем, которое поглотило каждый путь, шанс или конец для нее… Отголоски этого бушующего пламени расползались все дальше, превращаясь в бурный поток. У нее забрали бы не только ее место, она лишилась бы и императора, его величества, Сына Неба, воплощения Великой Сун, который был близким другом Гао Цю…

Воображаемое будущее вихрем закружилось перед глазами Линь Чун, грозясь задушить ее. О таком нельзя было даже думать.

Гао Цю неуклюже вцепился в ее верхнее платье. Его рука поползла дальше, пытаясь сквозь слои одежд нащупать грудь.

У Линь Чун закружилась голова.

С каждым вдохом ее грудь еще сильнее вжималась в его пятерню, к горлу подступила тошнота. Она попыталась задержать дыхание, замерев, точно покойница.

– Так-то лучше, – раздраженно пропыхтел Гао Цю ей в лицо. – Вот увидишь, я хорошо о тебе позабочусь.

Разум Линь Чун затрепетал, протестуя против тела. Она сможет это вынести, и не с таким справлялась. Это не задержит ее надолго. Наверняка меньше одной стражи, может, половина или даже четверть, даже задержкой не назовешь. Времени займет всего ничего. Всего ничего.

А после она будет свободна. Она убеждала себя, что все уже закончилось, что она перенеслась туда. Вот она свободно выходит из зала и бредет обратно в Южный район, чтобы вернуться к своим обязанностям. Подальше отсюда.

Это не задержит ее надолго.

Гао Цю грубо схватил ее, разорвав платье и оставив свежие синяки на коже под ним. Разумеется, ей было больно, но не сильно. Она вполне могла выдержать это.

Его влажное похотливое дыхание опалило ухо, он ухватился за ее плечо и повернул, прижав грудью к стене. Запах кедра и засохшего лака ударил ей в ноздри. Гао Цю второпях возился с ее одеждами, задирая их вверх и отодвигая в сторону.

Это будет быстро. Она сможет вынести… это совсем недолго…

Он поднял руку и схватил ее за запястье, прижав к дереву и лишив возможности вырваться.

Мысли и чувства вновь хлынули в тело Линь Чун, как два корабля, несущиеся на всех парусах. Инстинкты взбунтовались и взяли верх, прежде чем разум сумел возобладать над ними.

Она резко и жестко изогнулась, вырываясь из его хватки, а рукой скользнула, чтобы отвести держащие ее ладони. Он вскрикнул в гневе и ринулся к ней, намереваясь прижать обратно. Она выставила вперед ногу, лишив его равновесия, и он повалился лицом прямо под хлесткий удар ее ладони.

Гао Цю отшатнулся, поднял руки, зажимая место удара, и приглушенно прокричал:

– Шлюха!

Только в это мгновение Линь Чун осознала, что она натворила.

Стены смыкались вокруг нее, грозясь удушить. Все плохо, гораздо хуже, чем могло быть. Ей следовало… следовало закрыть глаза, позволить ему сделать то, что он собирался. Подумаешь, неприятно – пара мгновений, и все пройдет. О чем она только думала?

Противоречивые мысли заполонили ее разум, сковав тело. Стоит бежать? Но куда? Как ей выкрутиться из этой западни? Утешить его самолюбие? Может, когда он протрезвеет…

– Сука! Потаскуха! Ты принадлежишь императору. Ты принадлежишь мне!

Алые струйки потекли из носа Гао Цю, собираясь над его верхней губой. Он стал браниться, брызгая кровавой слюной в лицо Линь Чун:

– Все, что ты имеешь, дал тебе я! Благодаря мне ты занимаешь свою должность! Говорили мне про тебя, предупреждали, что не стоит брать женщину, – быть беде! Но я их не послушал и вверил тебе этот пост!

Он нес такую околесицу, что Линь Чун даже не могла подобрать слов, чтобы возразить ему: она стала наставником по боевым искусствам задолго до того, как он получил звание командующего; он едва ли обращал внимание на ее службу, да и на нее как на подчиненную – лишь просматривал ее отчеты и всегда глядел мимо, сквозь нее, ровно до сегодняшнего дня…

– Я дал тебе все, я же могу все и отнять! – взревел Гао Цю. – Стража!

Для Линь Чун это был последний шанс сбежать. Но даже теперь она все не верила, никак не могла поверить. Она ярко представляла себе такой исход событий, но теперь не могла осознать, что это вот-вот произойдет.

На зов Гао Цю прибежали двое стражников, гремя темными пластинками доспехов, а копья держали острием вперед, в случае угрозы готовые быть пущенными в ход. Только имперские стражники, обеспечивающие безопасность, могли носить здесь оружие, строгий древний запрет допускал это исключение, когда нечто страшное уже произошло.

Они остановились вблизи Линь Чун и Гао Цю, в замешательстве глядя на своих командиров.

– Где меч наставника Линь? – рявкнул на них Гао Цю.

– У меня, командующий, вот он! – отрапортовал один из стражников, указывая на свой пояс, куда прицепил меч вместе с его собственным.

– Вернуть ей! – приказал Гао Цю.

Но стражник медлил, на лице его отразилось смятение, и в разуме Линь Чун проскользнула нелепая и совершенно неуместная мысль, что недостаток военной дисциплины, которым она была так недовольна, дал ей мгновение передышки.

– Это же Зал Белого Тигра, – с сомнением протянул стражник, робко покосившись на Линь Чун.

Он был ей знаком. Его фамилия – Шу. Всегда прилежный на тренировках, добродушный, хоть и небольшого ума, в отличие от остальных.

– Велено тебе, верни ей меч! – заорал Гао Цю.

Ослушаться приказа командующего стражник не мог. Он поспешил отстегнуть с пояса меч и шагнул вперед, передавая его Линь Чун.

Но она не сделала никаких попыток принять его. Разумеется, она и не собиралась. Она все еще оставалась наставником по боевым искусствам и твердо знала все местные правила, особенно те, которые глубоко вбивались в черепушку каждого, кто жил и трудился в этих районах Имперского города. Это был Зал Белого Тигра. Неужели Гао Цю рассчитывал, что она… что? Превратится в предательницу? Обернется преступницей из-за него, только ради того, чтобы он мог творить все, что вздумается?

Она ни за что не совершила бы подобного. Он имел все козыри, но она не собиралась давать ему шанс пустить их в ход.

Гао Цю неуклюже подался вперед, схватил меч Линь Чун, все еще закованный в ножны, и бросил в нее. Линь Чун отшатнулась, силясь не поднять руки и не поймать его по наитию. Меч с лязгом приземлился у ее ног.

Линь Чун вздрогнула всем телом, все ее естество выступало против такого обращения со своим же оружием.

– Вот наставник по боевым искусствам Линь Чун, – указал Гао Цю стражникам. – Она пришла в Зал Белого Тигра с оружием. Вы своими глазами это видели. Приказываю вам задержать ее за попытку покушения на государя!

Линь Чун отстраненно, будто эта мысль пришла к ней издалека, подумала, что она должна была сразу сообразить. Она должна была это предвидеть.

Поймала она меч или нет, было совсем неважно. Равно как было неважно и то, что она не давала никакого повода. Неважно было и все то, что она делала, что всегда была порядочной и строго блюла общественные нормы, что всю жизнь посвятила империи и никогда не сходила с этого пути.

Оцепенение сковало ее тело. Стражники опять замешкались и не решались подойти к наставнику, особенно после того спектакля, зрителями которого они стали, особенно когда знали правду. Но противиться приказу командующего они не смели.

Линь Чун и не ждала иного.

Стражники обступили ее, завели запястья за спину и вывели из Зала Белого Тигра. Она в последний раз взглянула на Гао Цю – он развалился за полированным столом, кровь стекала на его обнаженную грудь, а сам он вперился взглядом в Линь Чун, упиваясь победой.

Глава 3

Лу Цзюньи протискивалась сквозь людей, толпившихся в областном ямэне Бяньляня. Этот ямэнь отличался от тех, которые трудились на благо центрального правительства во Внутреннем Имперском городе. Он расположился на более просторных и оживленных улицах Внешнего города и находился в подчинении самого управителя столичной области. Лу Цзюньи все силы приложила, чтобы в нетерпении не растолкать всю эту толпу перед собой.

Пожалуй, некоторые приемчики Линь Чун ой как пригодились бы ей сейчас.

Линь Чун в тюрьме! Арестована! Что за поклеп, что за чудовищная несправедливость! Линь Чун, которая капли в рот не брала и не бранилась, слова не сказала против правительственных чинуш, даже когда они сами на это напрашивались, – и вдруг объявлена предательницей! Горечь разливалась во рту Лу Цзюньи, и женщина силилась не пустить в ход локти, чтобы растолкать это трещащее месиво, задерживающее ее. Почто так копаться?! Неужели нельзя побыстрее?!

Лу Цзюньи не впервой было идти в ямэнь или суд на выручку другу, с золотом и серебром наперевес она использовала свое небольшое влияние против системы правосудия, сплошь и рядом состоявшей из лежебок-судей да прогнившего насквозь, заторможенного делопроизводства. Многие, очень многие люди, будь то друзья, знакомые или друзья знакомых, тайно обращались к Лу Цзюньи за помощью просто потому, что никому другому не было до этого дела. Она же шла просить за них, подкупала судей и чиновников, наполняя их ладони серебром, обещая заплатить больше, к великому неудовольствию своей дорогой Цзя, и, насколько могла, добивалась частичного помилования или смягчения каторги до мягкого наказания. У Лу Цзюньи хватало бедовых друзей, из-за которых она не спала по ночам, но она и подумать не могла, что когда-нибудь будет испытывать подобный страх за судьбу Линь Чун.

Немыслимо. Она чувствовала, будто прямо сейчас готова взорваться от этой вопиющей несправедливости, от осознания того, что Линь Чун, которая всю жизнь жила, соблюдая каждое маленькое правило, из-за этого же и умрет, а Лу Цзюньи окажется бесполезной, чтобы хоть как-то помешать ее казни.

Бороться с влиянием командующего Гао ей прежде не доводилось. Она даже не была уверена, возможно ли это.

Но будь она проклята, если не пожертвует всем, пытаясь это сделать.

Пусть и не самым изящным способом, но ей удалось пробить себе путь сквозь толпу перед ямэнем, она даже обошлась без членовредительства. Пройдя вперед, она свернула в дальнюю крытую галерею и, переведя дух, постучала в дверь из цельного дерева.

Она перебирала пальцами в ожидании, нервозность пылала внутри нее, грозясь прорваться на свободу. Управитель предпочитал быстро избавляться от предателей и убийц, особенно с подачи командующего Гао…

Предатель и убийца. Разве можно было помыслить, что эти слова будут когда-нибудь относиться к Линь Чун?

Дверь отворилась, и за ней показался мужчина с испещренным морщинами, но добродушным лицом. На щеке его красовалось размазанное чернильное пятно, а редкие волосы растрепались по бокам.

– Госпожа Лу Цзюньи! – торжественно поприветствовал он. От широкой улыбки в уголках его глаз собрались морщины. – Прошу, заходите. Чем обязан удовольствию видеть вас?

– Господин Сунь Дин, – ответила ему тем же Лу Цзюньи, – мне срочно нужна ваша помощь.

Она ворвалась в ямэнь, и так же, как и в любой другой ее визит, здесь не было ни местечка, где не высились бы стопки бумаг, не валялись бы отдельные листы, густо исписанные иероглифами, да несколько обернутых книг, немного сглаживающих царящий здесь хаос. Но сегодня ей было не до этого.

Сунь Дин был судебным чиновником под началом управителя столичной области, но это далеко не единственная причина, по которой Лу Цзюньи стремилась к дружбе с ним, после того как он стал частым гостем на ее светских кружках. Там собирался самый разный люд, от студентов с жадными глазами до случайно забредших знаменитостей. Взять, к примеру, ученого Лин Чжэня или поэтессу Сун Цзян, которые еще совсем недавно захаживали к ней время от времени. В один прекрасный день к ней пожаловал генерал Хань Шичжун[11] – тогда кружок Лу Цзюньи превратился в обиталище богов: все собравшиеся с благоговейным трепетом наблюдали за его оживленной беседой с Лин Чжэнем о новшествах в военном деле и с Сун Цзян о поэтической литературе. Разумеется, все это происходило до того, как Лин Чжэнь угодил в тюрьму, а Сун Цзян так тихо и таинственно исчезла из поля зрения…

«Наверняка ее тоже бросили в какую-нибудь дыру, как преступницу», – с горечью думала тогда Лу Цзюньи.

Она, хоть и не сближалась со всеми посетителями своих кружков, все же искренне стремилась заводить друзей по интересам, а не по статусу, поэтому ее дружба с Сунь Дином не имела под собой никаких скрытых мотивов. Но было бы ложью отрицать, что она держала его в уме, если когда-нибудь его помощь могла бы пригодиться.

Правда, ей и в голову не могло прийти, что помощь понадобится так скоро, да еще и в таком отчаянном деле. На кону жизнь одной из ее самых близких подруг, ее названой сестры, с которой они знакомы уже не один десяток лет.

Не было у нее уверенности и в том, насколько велико было его влияние. Предыдущие ее заступничества ограничивались обращениями к районным судьям, но если те были мелкими рыбешками, то областной судья – настоящей акулой. Глубоко погруженной в политику, способной проглотить человека живьем без колебаний.

– Чем я могу вам помочь? – поинтересовался Сунь Дин, вернувшись к столу и жестом пригласив Лу Цзюньи занять стул напротив.

Ей понадобилась секунда передышки, чтобы собраться с мыслями.

– Известно ли вам о деле наставника по боевым искусствам Линь Чун? Управитель разбирал его вчера.

Она все еще находилась в смятении из-за столь вынужденной спешки. Она и знать не знала о случившемся, пока не пришла, как обычно, на тренировку и не обнаружила таких же растерянных учениц. Весьма настойчивые расспросы Лу Цзюньи, не без устрашающей поддержки вызвавшейся помочь Лу Да, в конечном счете принесли плоды и пролили свет на причину отсутствия Линь Чун.

Лу Цзюньи не пустили к Линь Чун, не помогла даже щедрая взятка серебром, но теперь она держала в руках все подробности этого дела. Управитель столичной области уже заслушал доводы Линь Чун, но так и не вынес приговора, что было весьма необычно. Лу Цзюньи доводилось общаться с этим человеком раньше, но только однажды и мимоходом, а потому она не сомневалась, что лучше всего сперва обговорить все с Сунь Дином.

Если бы только он помог. Если бы только он мог помочь! По крайней мере, он выслушает ее. Он ведь беспристрастен, он наверняка ее выслушает…

Но куда важнее то, что он был честным и порядочным. Она старалась верить в это.

– Да, я слыхал об этом, – наконец ответил он с беспокойством на лице. – Управитель едва не поседел, занимаясь этим делом. Командующий Гао Цю настаивает на немедленной казни.

Лу Цзюньи, хоть и предвидела подобное, но все же от столь прямого ответа у нее скрутило внутренности.

– Линь Чун невиновна, вы и сами должны это понимать. Гао Цю оклеветал ее. Покушение на убийство? Да это немыслимо, я же ее прекрасно знаю. Я порасспрашивала людей в Имперском городе. По их словам, стражники схватили Линь Чун только по приказу Гао Цю, а вовсе не из-за того, что она якобы задумала кого-то там убить. Да вы и сами знаете, что за человек этот Гао Цю!

Сунь Дин вздохнул, выражая болезненное согласие. Ну, она хоть сдерживалась в словах, и на том спасибо.

Лу Цзюньи продолжила:

– Стоит управителю опросить стражников, и правда тут же выплывет наружу…

Сунь Дин поднял руку, прерывая ее:

– Сестрица Лу, тут проблема-то совсем в другом. Управитель Тэн так медлит как раз потому, что доказательств недостаточно. Гао Цю постоянно приправлял свои показания новыми подробностями: сначала он говорил, что та покушалась на государя, потом – что на него самого. То стражники его спасли, то он сам схватил Линь Чун… Управитель и сам ясно видит, где правда, где ложь. Вот только сама понимаешь, что правда далеко не всегда спасает положение.

– Вы про то, что Гао Цю требует наказать ее, – сглотнула Лу Цзюньи, – и настаивает на казни.

– Боюсь, что так.

– Братец Сунь, прошу вас. Сами понимаете, что все это неправильно. Отведите меня к управителю, помогите мне оспорить это дело. Линь Чун – одна из моих самых дорогих подруг. Мы с ней знакомы с юных лет. Да она самая законопослушная в этом городе! Вы никого нравственнее и честнее во всем Бяньляне не сыщете. Прошу вас.

Сунь Дин нахмурился, но в конце концов все же кивнул:

– Мне самому не давало покоя это дело, а теперь я узнаю, что она твоя подруга… Мы должны сделать все от нас зависящее. Обещаниями бросаться не буду, но… идем за мной. Управитель сейчас удалился к себе на полуденный отдых – самое подходящее время.

Сунь Дин в компании Лу Цзюньи покинул кабинет и повел женщину сквозь лабиринты коридоров между дальними помещениями ямэня. Личные покои управителя, где он предавался отдыху, были расположены за двором, вдали от суматохи рабочих кабинетов.

Управитель Тэн оказался тучным круглолицым мужчиной, и он поприветствовал их, когда они попросили у него прощения за вторжение.

– Для вас, дорогой Сунь Дин, минутку всегда выкрою, – весело сказал он. – А вы ведь госпожа Лу? Полагаю, мы виделись прежде. Я польщен, что удостоился еще одной встречи.

Лу Цзюньи насилу кивнула в ответ и сдержанно пробормотала вежливое приветствие.

– Как бы вы, господин управитель, не взяли свои слова обратно, – продолжил Сунь Дин. – Мы пришли к вам с просьбой по делу наставника по боевым искусствам Линь Чун.

– Эх! – Управитель Тэн тяжело опустился на кушетку, махом руки приглашая их присесть рядом. – По правде сказать, я и сам буду вам очень благодарен, если вы подскажете, что тут можно поделать. Пока единственное, что мне остается, – это уважить требования командующего Гао Цю. Но, видят небеса, мне и самому хотелось бы найти иное решение. Разве приличествует казнить женщину!

Услышав, чтó именно его останавливает от вынесения приговора, Лу Цзюньи было ощетинилась, но усилием воли сумела сдержать свой гнев.

– Господин управитель, я знаю Линь Чун очень много лет. Ее репутация безупречна. Это явный поклеп, ей хотят навредить. Молю вас о помиловании для нее.

– Ее обвиняют в тяжком преступлении, – ответил управитель Тэн, хотя и кивнул головой в явном согласии. – Командующий Гао Цю потребовал, чтобы я выпытал у нее, почему она оказалась в Зале Белого Тигра с мечом в руке, если у нее не было в планах убивать его, и что за предательство она замышляет против Великой Сун. За любое из этих преступлений полагается смертная казнь.

– Он ее в этом обвиняет?! – Лу Цзюньи, не в силах сдержать себя, повысила голос. – Господин Тэн, я была с Линь Чун прямо перед тем, как все случилось. Она четко предупредила меня, что в Зал Белого Тигра нельзя входить ни с каким оружием. Свой меч она оставила стражникам, охраняющим вход. Клянусь вам!

– Управитель, давайте начистоту, – тихо, но настойчиво произнес Сунь Дин. – Нам с вами, да и всем в округ ' е известно, как командующий Гао распоряжается властью и влиянием. Скольких соперников он довел до этого суда – да и не только их, а всех ему неугодных. Он нашими руками расправляется со своими политическими противниками, а мы лишь глаза закрываем на это… Да он и ребенка запросто бросит в тюрьму, посмей тот ему докучать. Еще и потребует, чтобы того оставили гнить за решеткой или обезглавили. Разве наш ямэнь обязан лишь ублажать мелкие обиды командующего Гао Цю?

– Разумеется, нет, – возразил управитель. Казалось, он был застигнут врасплох, но не серчал. – Господин Сунь, вы и сами знаете, нет у командующего Гао Цю такой власти над нами. Мы подчиняемся напрямую имперскому двору.

– Так давайте докажем, что мы не его собственность. Если вы вынесете смертельный приговор Линь Чун, это подтвердит наше раболепство перед ним.

От этих слов сердце Лу Цзюньи наполнилось благодарностью и вместе с тем выстраданной, робкой надеждой. Она знала, что Сунь Дин был хорошим человеком. Но одно дело знать, а совсем другое – видеть такую его искренность и откровенность: он произнес то, о чем она сама могла лишь прошептать наедине, но никогда бы не высказать здесь и сейчас… Все же она была права в том, что именно он – тот союзник, который ей нужен. Ей бы ни за что не удалось произнести такую речь без последствий, не перед управителем столичной области точно. Но Сунь Дин был вхож в его окружение, он пользовался его доверием. И, вероятно, в его силах было аккуратно бросить вызов ярой законопослушности ямэня и его судебного надзора, при этом не рискуя нарваться на гнев управителя или подставить под угрозу их дело.

Управитель Тэн сложил вместе руки.

– И слова же вы подбираете, господин Сунь! Я не меньше вашего этого хочу, но против правды не пойдешь – требования такого человека, как Гао Цю, мы не можем просто так проигнорировать. Так как, по-вашему, мы можем разрешить это дело? Подскажите мне, прошу вас. Я непременно ухвачусь за любой предлог, чтобы не отправлять на плаху женщину, да еще такую порядочную и безвинную – по правде сказать, я и до этого был уверен в правдивости ее слов.

Сунь Дин и Лу Цзюньи переглянулись.

– Быть может, выбрать нечто среднее, – предложил Сунь Дин. – Вынести обвинительный приговор, но смягчить наказание. Пусть Линь Чун сознается в меньшем преступлении и останется в живых. Так мы покажем Гао Цю, что мы не прогнулись перед ним, но и не пренебрегаем им полностью. Он сам знает, что его обвинения неубедительны. И до тех пор, пока вы не бросаете ему вызов, ему придется считаться с вашим авторитетом.

Обвинительный приговор все еще оставался вопиющей несправедливостью, но Лу Цзюньи была достаточно искушенной в делах политики, чтобы осознавать слабость собственной позиции. Да и не до этого было – первостепенной задачей было сохранить жизнь Линь Чун.

– Думается мне, такое вполне себе выполнимо, – задумчиво протянул управитель Тэн. – Вот если, к примеру, Линь Чун сознается, что вошла в Зал Белого Тигра с мечом безо всякого умысла, из-за невежества… Тогда ей грозит плеть, потом клеймо, а после… скорее всего, сошлют в какой-нибудь каторжный лагерь, подальше от глаз Гао Цю. И все довольны.

Однако Лу Цзюньи не была довольна, совсем не довольна. Но она прикусила язык. Все же это было больше, чем она смела надеяться.

– Да, придется немного поднапрячься, но ничего невыполнимого нет, – продолжил управитель, кивая самому себе. А затем он повернулся к Лу Цзюньи. – Для такого уговора от вашей подруги потребуется погасить издержки. Ее семья сможет себе это позволить?

– Я заплачу, – тут же отозвалась Лу Цзюньи.

Ей также нужно передать несколько слитков серебра лично Линь Чун на взятку охранникам в лагере для ссыльных, иначе ей даже с легким приговором там жизни не дадут.

А что до семьи Линь Чун… Двое ее детей были ее единственными родственниками. Лу Цзюньи не знала, хотела бы ее подруга рассказать им о случившемся или умолчать об этом позоре.

Лу Цзюньи решила, что обязательно узнает у нее, пусть только им поговорить разрешат. Тогда можно будет и посыльного к ним отправить.

Будь кто-то из близких Лу Цзюньи ложно осужден и заключен в тюрьму, она хотела бы, чтобы ей рассказали об этом. Но Линь Чун была совсем другой, равно как и ее дети. Их она воспитывала в строгости, полагая, что такая тактика сможет компенсировать отсутствие отцовского воспитания. Дети ее выросли послушными и трудолюбивыми, но сейчас они жили далеко отсюда. На памяти Лу Цзюньи никто из них не наведывался в Бяньлянь с визитом. По ее собственным наблюдениям, Линь Чун определенно любила их, но довольно редко дарила им улыбки.

Линь Чун всегда слишком сильно пеклась о будущем, забывая наслаждаться настоящим. И вот во что это вылилось.

Линь Чун сгорбленно облокотилась на стену темницы, пытаясь хоть немного уменьшить боль от ран на спине и лице. Она использовала все известные ей навыки, чтобы очистить разум. Получалось так себе. Горечь обиды разрасталась внутри нее, застаиваясь в теле, словно желчь.

Она не совершила преступления. Никакого. Это Гао Цю…

У него была сила. Она же была не больше мышки в его руках – побить и выбросить ничего не стоило. До сего момента она не осознавала этого полностью. До чего же она была глупа…

Она думала, что в тот же день лишится головы прямо на месте. Радость от того, что она еще поживет, была не более чем маленькой вспышкой в бесконечном хаосе реальности, которую она больше не могла понять. Реальности, которая отвернулась от нее без всякого предупреждения или возможности что-либо изменить.

Предложение управителя о помиловании могло бы стать для нее потрясением, если бы она еще сохранила умение удивляться чему-либо. Она почти отказалась от него, неистовый порыв побуждал громко прокричать о том, что она невиновна, что не собирается признаваться в том, чего не совершала, пусть это было и менее тяжкое преступление. Пусть даже это и спасло бы ее от смерти.

Но все же она была виновна в одном преступлении, о котором она не жалела и никогда не будет жалеть. Гао Цю ведь мог обвинить ее в том, что она напала на него, и Линь Чун не понимала, почему он этого не сделал. Неужто смутился, что желанная победа запятнает его кровью? А может, решил, что покушение на убийство будет выглядеть внушительнее, что так он наверняка добьется желаемого.

Ее смерти.

Мысль об этом – о кознях Гао Цю, его кричащей силе, его планах на ее судьбу – убедила Линь Чун смириться и произнести эти слова. Она не доставила бы Гао Цю удовольствия своей смертью, пусть не видать ей спокойной жизни. Пусть даже ей пришлось оклеветать себя ложным признанием, притвориться полной дурочкой, позволившей себе ненароком прийти в Зал Белого Тигра с мечом наперевес, хотя законы она знала превосходно.

Признание отдавалось на языке пеплом и песком, но Линь Чун удалось выдавить из себя эти слова.

За этим последовало наказание – двадцать ударов бамбуковых палок, отозвавшихся пламенем боли на ее спине. Даже сейчас, полдня спустя, кровь под одеждой все еще сочилась из ран, стекала по ногам и собиралась под сгибом коленей. Казалось, что раны открывались от малейшего неосторожного движения. После ударов палками ее клеймили: торопливый, безразличный клеймовщик быстро и грубо нанес чернильные символы на ее щеку, а затем отправил обратно в темницу. Они все еще горели огнем.

Теперь она навсегда прослывет преступницей. Клеймо на всю жизнь.

Перед тем как снова бросить ее в темницу, на ее шею повесили кангу[12]. Этот широкий квадрат из дерева и металла сковал ее, нещадно давя на ослабшее тело, усиливая боль в израненной спине и плечах. И как бы она ни пыталась устроиться поудобнее, ей не удавалось облегчить ношу. Несомненно, в этом и была цель.

Но мгла, терзавшая душу Линь Чун, появилась вовсе не из-за этого. Боль – это ничто, боль она могла стерпеть.

«Ты должна выдержать эту боль. Полчаса потерпеть, и все закончится…» Но почему-то голос рассудка, эхом раздававшийся в голове, больше не был властен над ней.

Нет! Нет, не должна она была терпеть это! И ее не должны были заставлять делать это! Единственным злодеем здесь был Гао Цю. Она не будет винить себя вместо него. Она могла бы себе это позволить.

К тому же боль и в подметки не годилась той ярости, что разливалась внутри нее. Она проникла так глубоко, забралась в те уголки ее души, о существовании которых она и не подозревала. Линь Чун была сбита с толку. Ей и в голову не могло прийти, что она способна испытывать такие разрушительные эмоции. Гнев болезненно пульсировал внутри нее бесконечным потоком, то набухая, то отступая, прежде чем вновь настигнуть, грозясь вырваться наружу.

Пожалуй, теперь она понимала, почему люди идут на убийство. Опасная мысль.

– Сестрица Линь?

Линь Чун попыталась поднять голову, но канга помешала. Однако поднять глаза, чтобы разглядеть Лу Цзюньи, ей все же удалось.

Ее подруга, всегда такая очаровательная, теперь стояла перед ней с гримасой беспокойства на лице, к вящей печали Линь Чун.

Лу Цзюньи кивнула сопровождавшим ее стражникам, кивнула с намеком. Они почтительно отступили на пару шагов. Лу Цзюньи спешно подошла к прутьям камеры и опустилась на колени.

– Моя дорогая сестрица… Что же они с тобой сделали? Это просто невыносимо… несправедливо…

Когда ее били палками, когда ставили клеймо, Линь Чун не проронила ни слезинки, но почему-то сейчас от столь прямой правды ей захотелось заплакать.

Это было несправедливо.

Она подалась вперед и, кое-как неуклюже извернувшись, чтобы канга не мешала, просунула руку сквозь прутья. Лу Цзюньи крепко сжала ее пальцы.

– Моя дорогая, вот, я принесла тебе немного еды и, что более важно, золота и серебра, они пригодятся тебе, когда доберешься до лагеря. Охранникам, которые должны сопроводить тебя в Цанху, уже заплатили. Я дам тебе с собой еще серебра – отдай немного тамошним стражам, но бо ' льшую часть прибереги для надзирателя, тогда никто не посмеет тебя там донимать.

Линь Чун перевела взгляд на стражников, стоящих чуть поодаль. Они так почтительно относились к Лу Цзюньи. Интересно, сколько же серебра она уже пожаловала им?

– Вот, значит, каков порядок вещей, – пробормотала она. Голос ее звучал словно чужой.

– Я сделаю все, что в моих силах, все что угодно отдам, лишь бы облегчить твои страдания, – тихо, но пылко пообещала Лу Цзюньи. – Нашла время для споров! Сейчас о выживании нужно думать.

– Мне нечем отплатить тебе, – ответила Линь Чун. Отчего-то это показалось важным.

Лу Цзюньи плакала, плакала бесшумно, не переходя на всхлипы или рыдания. Лишь слезы одна за другой водопадом лились по ее щекам. Линь Чун не была уверена, что достойна их.

– Ах, дорогая подруга, – произнесла Лу Цзюньи. – Ты, главное, выживи, мне этого будет достаточно. А теперь скажи, нужно ли тебе что-нибудь еще? Могу ли я что-нибудь для тебя сделать?

– У меня в покоях… – еле выдавила Линь Чун. – У меня там не так много вещей, но я была бы признательна, если бы ты сохранила их для меня, пока там все не расчистили…

– Считай, сделано, – откликнулась Лу Цзюньи. – Может быть, нужно рассказать о случившемся кому-нибудь? Если тебе угодно, могу послать весточку твоим детям.

Ее детям.

Одной из вещей, хранившихся в покоях Линь Чун, была коробка. В ней лежали две вещицы, которые Линь Чун берегла много лет. Это длинное перышко на палочке – любимая игрушка ее сына, с которой он еще маленьким мальчиком развлекался днями напролет. И стихотворение, начертанное детской рукой тогда еще десятилетней дочери.

Линь Чун не считала себя сентиментальным человеком. Эти вещицы, что она хранила, помогали ей оживить воспоминания. Они служили ей напоминанием. Напоминанием, что она воспитала сына, и благодаря привитым навыкам он сумел выдержать экзамен на чиновничью должность; что после помогла ему устроиться на государственную службу в Сицзине; что устроила дочери брак с богатым землевладельцем, проживавшим довольно далеко на юге.

Когда-то все это казалось неосуществимой мечтой. Она работала не покладая рук, постоянно боялась, что не сможет защитить своих детей, растущих без отца.

Закрыв коробку, она вспоминала своих детей, свое лучшее достижение в жизни. И они останутся незапятнанными несчастливой судьбой их родителей. Завтра, как ей сказали, она отправится в тюремный лагерь в Цанху.

– Не хочу, чтобы они знали, – прохрипела она Лу Цзюньи. – Пока оставим все как есть.

Глава 4

В монастыре настоятель дал Лу Да имя Чжишэнь, что значит «познавшая глубину». С печальной мольбой в глазах он надеялся, что для Лу Да оно станет новым началом. То же выражение отчаянного терпения выступало на его лице всякий раз, когда он случайно сталкивался с подвыпившей Лу Да, весело распевающей песни, или же когда ловил ее с куском свинины или горстью утиных ножек, засунутых за пазуху.

«Ну, перестала бы мясо трескать, и что – тотчас бы просветления достигла, что ли?»

Лу Да хотела, чтобы ее путь к бессмертию сопровождался вкусной едой, и не видела никаких препятствий этому. Бессмертные небожители волосы рвали бы на себе от зависти, завидев в своих рядах Лу Да со свиной грудинкой в зубах!

Лу Да не слишком сильно беспокоилась из-за того, что за сотни лет никто, даже именитые отшельники-буддисты, так и не достиг бессмертия. Да и тоскливые, полные надежд вздохи ее бывшего настоятеля также ее не пробирали. Познавшая Глубину? Вот спасибо, глубину она уже не раз познать успела. Бравые хаоцзе[13] с горы Ляншаньбо, пожалуй, придерживались того же мнения, и Лу Да все больше убеждалась, что они были ей гораздо ближе по духу, чем монахи. Вот удача, что их товарищество решило позвать ее в свой круг! Ох, вместе они точно изменят мир!

Лу Да и вправду верила в заветы Будды. Ну, пожалуй, ее смущали только отказ от мяса, а еще трезвенность и целибат, а также эти бесконечные тренировки – да неужели их действительно должно быть так много, чтобы достичь просветления? Но пусть она едва соблюдала заветы Будды, в душе она была его последовательницей, и она будет жить, следуя им (правда, со своими поправками), пока не умрет. Или не умрет, а и впрямь бессмертной заделается.

Но чтобы исповедовать буддизм, вовсе не обязательно в монахини подаваться, верно? Вот так открытие – разве такая мысль не считалась верхом познания глубины? Она пробыла среди разбойниц Ляншаньбо недолго, не больше года, но в ее глазах они уже начинали походить на своего рода монахинь… по крайней мере, если наклониться и прищуриться. В конце концов, отваги и благородства им не занимать, да и убеждения их были крепки, как кремень. Ну чем не монахини? Чао Гай даже проходила обучение в монастыре, хотя, скорее, как даос, чем как последовательница буддизма, чтобы наловчиться в охоте на нечисть, что и восхитило Лу Да. Настоящая нечисть! Лу Да не терпелось встретиться с подобным созданием. Ей это виделось таким же диким, как бороться с вепрем или бегать обнаженной наперегонки с пантерами. Честно говоря, Лу Да неистово мечтала стать похожей на Чао Гай – обладать властью и влиянием и при этом охотиться за нечистью, иметь множество полезных связей и быть такой же одаренной в планировании и тактике. На Чао Гай, которая бросила вызов общественному неравенству и пошла в праведный бой за истинную справедливость.

Что за великолепная хаоцзе, настоящая героиня! И такая яркая личность – часть ее новой семьи на горе Ляншаньбо!

Лу Да была так уверена в Чао Гай и товарищах с горы Ляншаньбо, что ни на мгновение не задумывалась, каково будет их мнение о случившемся с Линь Чун. Ее, до мозга костей преданную Великой Сун, заперли по прихоти одного из самых мерзких и бесхребетных чинуш во всей округе? Человека с настолько прогнившим нутром, что даже черви побрезговали бы? Немыслимо! Так сказала бы Чао Гай или Ван Лунь, их вождь. Разумеется, Лу Да была того же мнения.

Даже до встречи с ними она думала так же. Разве она не раздробила черепушку того чертова мясника, верша правосудие? И у нее, вот уж спасибо, на память об этом осталось клеймо.

И все же праведный гнев не помешал ей умять тарелку парных булочек со свининой. И два кулька засоленных утиных желтков. И несколько тарелочек жареного тофу. И пять чашек вина. Лу Цзюньи, оставив ее ждать здесь, не поскупилась на угощения… Со стороны Лу Да было бы невежливо не отведать все это, не так ли? Да и Лу Цзюньи вроде полагала, что в областном ямэне она вполне сможет справиться словами, а не кулаками, поэтому отклонила предложение Лу Да составить ей компанию.

Лу Да не стала спорить, особенно после того, как Лу Цзюньи спросила, не подождет ли она на весьма недурственном постоялом дворе.

С пышным цинизмом Лу Да не ждала, что эта ее затея воплотится в жизнь. Кто же нынче не знал, как такие бюрократические суды ведут дела. Она держала свой посох рядом со столом, полная решимости пустить его в ход в случае чего. Какой бы способной и изобретательной ни казалась Лу Цзюньи, Лу Да не считала, что той удастся договориться об отмене казни Линь Чун. С таким же успехом можно было уговорить рыбу жениться на собаке. И уж когда ее попытки провалятся, можно будет пустить в ход верный посох и меч, чтобы решить вопрос как надо.

Во всяком случае, драться Лу Цзюньи тоже умела, причем весьма недурно, но это особо не удивляло. В конце концов, почти все эти богачи обучались боевым искусствам наряду с музыкой и каллиграфией, едва повылазив из своих мамок. Учились у нанятых лично для них наставников и не рыскали в поисках учителя, как Лу Да… Легкая зависть грызла ее от этих мыслей.

Куда более необычным было то, что Лу Цзюньи не бросала учебу. Лу Да об заклад билась, что большинство знатных дам знали лишь самые основы, а после удачно выскакивали за таких же образованных хахалей. Уж по меньшей мере она не думала, что большинство богачей потехи ради глаза людям давят. Не то чтобы она прям многих богачей знавала… Поэтому, кто знает, может, и бывали случаи. А может, они на слугах все время отыгрываются! Хотя нет, тогда бы Лу Да повстречала куда больше слепцов. Да просто дралась Лу Цзюньи весьма недурно, уж точно смогла бы прикрыть ей спину, что однозначно увеличило бы шансы на успех, соберись они прорываться в тюрьму с боем.

Чисто гипотетически.

Лу Да как раз доедала миску лапши с жареной свининой и допивала двенадцатую чашку вина, как вдруг занавеска на входной двери отодвинулась, и на постоялый двор юркнула Лу Цзюньи. Лучи заходящего солнца мимолетно осветили ее сзади, прежде чем занавеска закрылась. Лу Цзюньи подошла к столику Лу Да, опустилась на скамью рядом и изнуренно подняла руки к лицу.

– Ну что, как там? Учитель Линь жива еще? Мы пойдем тюрьму палить, чтоб ее вызволить? – Лу Да облизала пальцы от жира и покрепче ухватила свой посох. Ох, как славно было бы разнести эту тюрьму. Пусть они с Лу Цзюньи не имели и четверти шанса, но даже если бы они провалились, это была бы прекрасная смерть.

– Она жива, – Лу Цзюньи судорожно вздохнула, пытаясь прогнать усталость из тела. Безуспешно. – Управитель Тэн согласился избавить ее от плахи. Ох!

Она была настолько охвачена эмоциями, что Лу Да охватило глубокое сочувствие. У Лу Да никогда не было такой же дружбы на всю жизнь, но она наверняка знала, что головы не пожалеет за боевых товарищей с Ляншаньбо, стоит кому-то из них столкнуться с подобной же несправедливостью… Уж она-то поотрывает врагам руки-ноги, пока вся земля по колено не будет усеяна их конечностями да головами. Да каждый с Ляншаньбо поступил бы так же.

Когда Лу Да впервые повстречалась с Лу Цзюньи несколько дней назад, то была несколько обескуражена: ее немного насторожил внешний вид последней – богатая одежда, изысканные манеры за столом и белые, точно фарфор, руки. Даже полоски чернил на ее пальцах говорили об образованности, которой недоставало Лу Да. А уж что говорить о коже между этими самыми полосками – бледная-бледная, к такой стремилась не одна знатная дама, а сама Лу Да считала это признаком болезненности, будто какая-то тварь высосала всю кровь из бедняжки. А кожа Лу Да отливала бронзой ее родного города на юге, от солнца она стала куда темнее и суше, а от схваток на мечах, кулачных боев и повседневного быта в отсутствие слуг и вовсе огрубела… Но, видя, в каком отчаянии была Лу Цзюньи из-за подруги, Лу Да прониклась к ней родственными чувствами. Это даже расположило ее еще больше, чем их общее увлечение боевыми искусствами.

«Я позабочусь, чтобы ей не пришлось мучиться из-за потери подруги, – поклялась Лу Да сама себе. – Так будет правильно».

Лу Цзюньи удалось взять себя в руки.

– Ее отправляют в каторжный лагерь в Цанху. Путь тяжелый и неблизкий, порядка десяти дней идти. А я… она просила меня заглянуть в ее покои, забрать ее вещи…

– Моя помощь нужна? – спросила Лу Да. Она нехотя признавала, что чувствовала укол разочарования от того, что им не удалось вызволить Линь Чун из тюрьмы. Быть может, она расскажет это товарищам с Ляншаньбо, пока Линь Чун будет в Цанху. Настоящие хаоцзе ставят справедливость превыше всего, они ни за что не смирились бы с таким положением дел. Чао Гай придумала бы план, и они в два счета вызволили бы Линь Чун из лагеря. Линь Чун была благородной женщиной, так что ей определенно требовалось помочь. И неважно, что думала об этом ее подруга, так было бы правильно, разве нет?

Лу Да понимала, что в политике она ни в зуб ногой и часто ведет себя безрассудно, но на этот случай у нее имелись Чао Гай и другие. Они точно знают, как поступить.

– Могу ли я попросить тебя… – Лу Цзюньи вжала руки в стол. – Ты, разумеется, ничего нам не должна, но, быть может, ты как монахиня милостиво согласишься? Стражники завтра ее поведут. Дорога обещает быть трудной, а она сейчас очень слаба. И я… Я не настолько выносливая, чтобы отправиться вслед за ней. Но я подумала, что ты куда сильнее, и если ты не против, то… Разумеется, я серебром-золотом не обижу…

– Ни слова больше, – горячо откликнулась Лу Да. – Я лично прослежу, чтобы она безопасно добралась до каторжного лагеря. Нелепо звучит, верно? Лагерь-то этот – вовсе не безопасное место.

– Нет. Разумеется, нет. Но я послала гонца к начальнику лагеря, да и Линь Чун впридачу дала золота для него. Я уже так для других делала: золото смягчит условия труда. Храмы там подметать заставят или охранять…

Лу Да лишь хмыкнула про себя. Лу Цзюньи решала проблемы деньгами – кидала направо и налево золото с серебром, точь-в-точь кусок мяса, чтобы угомонить зашедшуюся лаем шавку. Такой способ Лу Да не смогла бы себе позволить, да и куда благороднее ей казалось разбить пару-другую голов, вызволить Линь Чун и забрать ее в стан Ляншаньбо. Но она также видела сцепленные руки Лу Цзюньи, ее лицо, на котором отражались беспокойство и горе.

«На сей раз я спляшу под твою дудку», – решила она про себя.

Тем паче, что и приглядеть за Линь Чун совсем не помешает. Да убедиться, что путь ее будет безопасным, чтобы по дороге с ней ничего не случилось.

– Я и конвою уже заплатила, – продолжала тем временем Лу Цзюньи. – Пообещала, что они еще больше получат по возвращении, чтобы не вздумали плохо с ней обращаться. Но все чаще доносятся слухи о разгулявшихся разбойниках на северо-востоке. Да и я боюсь, что жестокое обращение подорвет ее здоровье. Если бы только… Прости, я слишком много прошу.

«Разбойники, – усмехнулась Лу Да про себя. – Вот уж правда, нас так и называют».

Она не стала упоминать о хаоцзе с горы Ляншаньбо. Хоть Лу Цзюньи и понравилась ей, но все же она решила, что с женщиной, которая осмелилась пойти в ямэнь за помощью (да еще и получить ее!), стоило держать ухо востро, и лучше пока повременить с рассказами о «благородных разбойниках».

Разумеется, на дорогах северо-восточных районов водились и другие, менее благородные разбойники – те не стали бы тщательно выбирать, кого грабить, а, скорее, просто ударили бы в спину случайного путника. Лу Да в себе не сомневалась – она точно защитит Линь Чун от таких. А если столкнется с кем-нибудь с Ляншаньбо, то тем лучше. Жалко только, что времени вернуться к ним и все обговорить у нее нет.

– За учителя Линь впредь даже не волнуйся, – заверила она Лу Цзюньи. – Я прослежу, чтобы до Цанху она добралась целой и невредимой. Жизнью клянусь!

Лу Цзюньи склонила голову.

– Не знаю, как и отблагодарить тебя. Я в неоплатном долгу перед тобой.

– Да брось ты, – небрежно отмахнулась Лу Да. – Сама сказала, я же монахиня! Защищать тех, кому нужна помощь, – как раз по нашей части.

«А еще я разбойница с горы Ляншаньбо, и там мы тоже защищаем тех, кто в том нуждается», – добавила она уже про себя.

Уже совсем скоро жители Бяньляня узнают имена разбойников Ляншаньбо. И Лу Да поможет вырезать их истории на дорогах беззакония, начав с защиты уважаемого наставника по боевым искусствам Линь Чун.

На второй день пути ноги Линь Чун начали кровоточить.

Солнце жаром палило сверху, а на плечи тяжелым грузом давила канга. Они надежно закрепили вокруг ее шеи квадрат из дерева и металла, каждая сторона которого была длиной с аршин. Его вес нещадно давил на позвоночник, заставляя места, пострадавшие от ударов палок, вновь вспыхивать огненными полосами. Кандалы под кангой врезались в запястья с такой силой, что казалось, будто она тащит на себе собственный труп.

Она не понимала, почему еще в тюрьме у нее отобрали обувь и ее сопровождающие вручили ей хлипкую пару соломенных сандалий, которые совсем не подходили для пеших путешествий. Охранники подталкивали ее вперед дубинками и не проявляли ни малейшего терпения, стоило ей оступиться. Они не были из числа ее подопечных – акцент выдавал в них недавно поселившихся в столице приезжих, но никак не продвигавшихся по службе в имперской страже Бяньляня вояк.

Она не сомневалась, что такой выбор сопровождающих не был случайным.

– Шевелись давай. До Цанху триста ли топать, – подгонял один из них, Дун Чао, как уловила его имя Линь Чун.

– Нам сказали, что ты была наставником по боевым искусствам, пока в изменницы не подалась, – с издевкой добавил другой, по имени Сюэ Ба. – Вот брехня. Даже идти нормально не может.

Он наклонился и с силой хлестнул по ней дубинкой, но метил он не в туловище, а чуть выше левой ступни. Линь Чун была слишком измождена, чтобы успеть среагировать вовремя. Удар последовал такой силы, словно на нее обрушили каменную урну, раздробив каждую косточку. Со стоном она начала заваливаться набок.

– Хилячка! Шагай давай, живее! – кричал Сюэ Ба. Он опять замахнулся чертовой дубинкой, нещадно хлеща ее по коленям и ступням. Линь Чун насилу увернулась от нескольких ударов, но его напарник ухватил ее за кангу и, посмеиваясь, пихнул обратно. Он держал ее на месте, а Сюэ Ба тем временем нанес еще один удар по левой лодыжке.

Ударил он жестко: весь хребет болью пронзило, и в глазах вспыхнули искры. Сустав он не раздробил, уж это чувство она знала. Все было не так уж плохо: она сможет, она выдержит это. И не такое выдерживала…

– Побежала! Живее! – гоготал Сюэ Ба, подталкивая ее. – Живее давай, или схлопочешь у меня!

Линь Чун неуверенно, покачиваясь, побежала, каждый шаг отдавался глухим ударом. Одна из соломенных сандалий сползла, и в ступню ей вонзился камень. Из-за канги она потеряла равновесие и упала на колени, сильно ударившись оземь. Позади нее раздался смех конвоиров.

Она так и стояла на одном колене, пытаясь восстановить дыхание. Ее ступни болезненно пульсировали.

– Что за ленивая развалюха, – протянул Сюэ Ба, а затем вместе с Дун Чао не спеша подошел к ней. – Поднимайся давай, шкура ты продажная.

Он вновь пустил в ход дубинку, на этот раз удар пришелся на локоть, боль вспыхнула в плече.

Линь Чун выработала в себе некоторую выносливость, но почувствовала, что ее тело разрушается само по себе. В этот момент ей больше, чем когда-либо, захотелось встать перед ними на колени и умолять. О снисхождении. О пощаде.

Ни самые изнурительные тренировки, ни беспощадность поля боя не могли сравниться с этим медленным истязанием ее сил. Ее рефлексы боролись друг с другом, и если бы она попросила о милости – это было бы по-людски, она это заслужила…

Но ей ни разу не удалось чего-то добиться, показав слабость. Даже тех же охранников кто-нибудь другой наверняка смог бы умаслить, пустив в ход красноречивые мольбы или скромное обаяние… Но Линь Чун не относилась к тем, кто получал поблажки или сострадание от других. Ее слабости лишь превращались в мишени для чужой ненависти.

«Так как же ты тогда справлялась?»

Упорным трудом. Настойчивостью… Именно так она добивалась уважения вместо того, чтобы просить о жалости.

– Господин Дун, – обратилась она к тому, что постарше. Она с трудом поднялась на ноги, да и то у нее вышло, как ей казалось, на одной лишь силе воли. Ее язык распух в раненом рту, но она продолжала. Ей было интересно с тех пор, как она впервые услышала его говор… «Спроси же. Терять-то все равно нечего». – Вы ведь из провинции Юй? Я по акценту поняла. Быть может, вам и в восстании два года назад приходилось биться?

Тот помешкал с ответом и с подозрением уставился на нее.

– Ну, приходилось, и дальше что?

– Я была с имперской стражей. Скорее всего, тогда на поле боя мы были союзниками.

На лице Дун Чао медленно проступило узнавание.

– Ты ведь… Наставник по боевым искусствам Линь Чун, которая возглавила левый фланг, когда командир Ся пал от стрел мятежников. Ты та самая Линь Чун?

Какая-то хрупкая надежда поселилась в ноющих суставах Линь Чун. Она лишь пыталась наладить общение, но если уж он и вправду слышал о ней, то…

– Я всего-навсего выполняла свой долг. Победу одержали благодаря вам, бойцам из полка Юй, что крепко держали оборону в тот день.

Ленивое презрение во взгляде Дун Чао сменилось потрясением, он невольно протянул вперед руки, собираясь склониться в почтительном жесте.

– Мы бы погибли, если ваши не прибыли бы тогда с подкреплением. Мы многим обязаны вам за тот день.

– Да бросьте вы, – прохрипела Линь Чун. – Мы все служили Великой Сун изо всех сил.

– Пока ты в предатели не подалась, – громко прервал ее Сюэ Ба, придвинувшись к ней слишком близко. – Ну же, шевелись.

Линь Чун знала, что должна руками и ногами вцепиться в эту возможность. Она игнорировала его колкости, даже когда начала прихрамывать на усеянной ямами дороге. Пока она не решалась попросить их поправить сползшую сандалию, однако вместо этого сделала самую большую ставку, на которую была способна.

– Господа, время к полудню идет, начинается страшное пекло. Впереди виднеется постоялый двор – я была бы польщена, если вы позволили бы угостить вас обоих сытным обедом. В знак благодарности за вашу добрую защиту.

Те переглянулись.

– Ну, подкрепиться и вправду не помешало бы, – рассуждал вслух Дун Чао.

– В пути перекусим, – возразил Сюэ Ба.

Но Дун Чао был старшим из них двоих, и благоговение в его взгляде, обращенном к Линь Чун, никуда не делось. Пока что, по крайней мере. Отмахнувшись от брюзжания Сюэ Ба, он повел их к постоялому двору.

Долгожданная, благословенная тень, прохлада и вода для ее пересохшего горла. Линь Чун со всей величавостью, на какую была способна, предложила охранникам заказать любые мясо и вино, какие им придутся по вкусу, а после даже ухитрилась прислонить кангу краем к стене и приподнять ноги, чтобы унять боль в горящих огнем ступнях. Ей также неуклюже удалось подвязать развязавшуюся сандалию, хоть она и ощущала, как кровь сочилась между пальцами и соломой, склеивая их.

«Да рана на ноге – это еще полбеды. Чего они ждут, что я так смогу триста ли одолеть?»

Сейчас нужно было думать только об этом дне, продержаться до заката, а там уже и о следующем можно волноваться. Ей уже и Дун Чао удалось на свою сторону переманить – ну, или почти удалось, – а это уже что-то. К тому же они разрешили ей угостить их.

Линь Чун волновалась, как бы ее охранники не прознали, сколько денег у нее припрятано – тех слитков, что дала ей Лу Цзюньи. Она медлила и не тратила на еду больше, чем того требовалось, ведь подруга велела ей приберечь б ' ольшую часть для охранников в Цанху. Но если не удастся задобрить этих охранников, то до Цанху она не доберется.

«Я должна выжить. Пережить каждый из предстоящих дней».

Хоть сейчас на первом месте у нее стояли другие трудности, гнев, зародившийся еще в тюрьме, по-прежнему бурлил внутри нее, словно ядовитая яма, угрожая разъесть ее изнутри. Он продолжал подниматься, подобно змее, пытаясь нанести удар исподтишка и задушить свою жертву. Она старалась держать его в узде, запрятать подальше, чтобы после разобраться с ним. В голове ее снова и снова звучало:

«Что бы там ни было, ты должна выжить. Выжить…»

Выжить нужно было обязательно, ведь иначе ее вынужденное признание, удары палками и клеймо на щеке, все, что она вытерпела до этой минуты, – все было напрасно.

Хорошее вино и отдых развязали языки охранникам. Сюэ Ба по-прежнему был неразговорчив, но Линь Чун сосредоточилась на Дун Чао, стремясь вовлечь его в беседу, и заметила, что это оказалось совсем несложно. Так она выведала, что у него есть жена и дочь, что их семья переехала из провинции Юй в столицу поближе к его свояченице и ее мужу, который служил мелким чиновником во Внешнем городе.

– …Такая красавица, ну просто слива в цвету! – просиял Дун Чао, в красках расписывая дочурку. – И такая любопытная, вопросами так и сыплет, обо всем на свете спрашивает. В прошлый Новый год ей стукнуло четыре! Нынче умоляет меня сыскать ей драконье яйцо, питомца себе решила такого вырастить. Я уж как ни объяснял, что каждое такое яйцо три тысячи лет должно высиживаться, да и какой дракон согласится в питомцах у ребенка ходить? Ну, и последние века никто понятия не имеет, куда же они вообще делись. А она только фыркает и обвиняет меня, что я недостаточно хорошо искал!

А после он расхохотался. Линь Чун выдавила из себя легкую улыбку и постаралась польстить малышке, отчего отец той прямо засиял от гордости.

Едва перевалило за полдень, они вновь двинулись в путь под настойчивое ворчание Сюэ Ба. Животы охранников были набиты до отвала, что, казалось, привело их в доброе расположение духа. Дун Чао все так же болтал с Линь Чун как с боевым товарищем, а Сюэ Ба на это лишь фыркал, изредка отпуская в ее сторону ехидные колкости, но пока что, наверняка из уважения к старшему товарищу, хотя бы перестал измываться над ней.

Чуть погодя ноги Линь Чун снова стали подводить ее, грозясь подкоситься в любой момент. Она вновь рискнула попросить Дун Чао немного отдохнуть возле деревьев. Тот немного поколебался, но все же дал добро, и она скользнула под тень, прикрыв глаза.

Пусть ее ступни распухли и горели огнем, а боль словно от зазубренного меча отдавалась в каждой мышце и суставе, Линь Чун уверилась, что нашла способ выжить.

«Если продолжу вести себя так, то вполне смогу добраться до Цанху, а уже там…»

А там она и решит, как ей быть дальше.

– Дай мне ту фляжку с водой, – донесся до нее голос Сюэ Ба. Охранники стояли от нее на некотором расстоянии, наблюдая, как она отдыхала. На мгновение голос смолк, а после Сюэ Ба продолжил: – Я надеюсь, ты не совсем раскис и не передумал делать то, что нам приказали.

Дун Чао расстроенно проворчал:

– Да теперь думаю, что не стоило нам вообще брать те деньги.

– Да бери, не бери – все одно, – шикнул на него Сюэ Ба. – Сколько раз обговаривали! Да разве же можем мы пойти против приказа командующего Гао. Лучше переживай, как бы он не посадил нас за убийство, когда мы вернемся. Он хоть и дал слово, а все же. Да и так куда лучше будет. Если мы ее не убьем, нам и нашим семьям точно несдобровать.

У Линь Чун перехватило дыхание. Она не смела и шелохнуться, замерев, как статуя.

Гао Цю уплатил ее охранникам, чтобы те избавились от нее.

Выжить. Почему же теперь возможность этого казалась все дальше и все более и более несбыточной? Разве Гао Цю было мало того, что он сделал с ней, чего лишил ее?

Гнев вновь подступил к горлу, наполнив все ее тело до самых кончиков пальцев, как разлившаяся тушь пропитывает бумагу, пока та не станет черной настолько, что не сможет вобрать еще больше тьмы. И он не отступал, как в прошлый раз.

«Он не удовлетворится, пока не убьет меня. Именно этого жаждет его ничтожная душонка».

Она не доставит ему такого удовольствия. Но как? Как ей выкрутиться из этого?

– К середине дня свернем с дороги, срежем путь через лес Ечжу, – объявил Дун Чао безжизненным, смирившимся голосом. – Там все и сделаем.

Ечжу… Это название отчего-то казалось Линь Чун смутно знакомым. Ох, верно, это про него частенько ходили мрачные байки, якобы путники, решившие свернуть через Ечжу, «терялись» там и больше никогда не возвращались. Вот только обычно тех путников ненавидели: пропадали бесследно ссыльные, должники, узники или же беглецы.

Она и подумать не могла, что это и вправду случалось, что все эти байки имели под собой реальную основу, и власть имущие в самом деле прибегали к подобному, не испытывая ни сожалений, ни мук совести, словно это было совершенно обыденное дело. Лес Ечжу, место, где подкупленная охрана убивала, кого ей велят.

Трещины в цивилизации. Сколько же крови пролилось в этих лесах?!

Теперь и ее кровь удобрит эту полную призраков глинистую землю. Если только она не предпримет что-нибудь. Если только не найдет способ выпутаться. Здесь, на этой пустынной дороге, развернется самый важный бой в ее жизни.

Она попыталась помедитировать, чтобы собраться с силами, но, пусть и при серьезном настрое, особых успехов ей достичь не удалось, так как Сюэ Ба вновь ткнул ее дубинкой под ребра, не сдерживаясь.

– Подъем! – рявкнул он. – Пора уже идти. И пошевеливайся на этот раз!

Линь Чун сделала вид, что подчинилась, и старалась ступать как можно медленнее. Быть может, ей удастся задержать их до сумерек. Не пойдут же они в лес по темноте? Разумеется, нет. Придется искать постоялый двор для ночлега. Она продолжила бы наводить мосты к Дун Чао, и тот, возможно, проявил бы к ней сочувствие или хоть малость заколебался…

Но Дун Чао теперь избегал ее взгляда, а когда она пыталась его разговорить, отмахивался односложными ответами. После нескольких ее попыток он не выдержал:

– Ты преступница! Кончай пытаться болтать со мной, словно мы боевые товарищи.

Больше она к нему не лезла.

Она тайком проверила, насколько свободна в движениях. Никак. Подводили даже те части ее тела, на которые не давили канга или кандалы, те, которые не были в синяках и не кровоточили. Казалось, что все лишения превратили ее гибкое тело в неповоротливый камень. Словно тяжесть оков и гноящиеся раны работали сообща, чтобы сломать и обездвижить ее.

«Я должна хоть как-то защитить себя. При них только дубинки. Если я смогу прыгнуть, застану их врасплох; ударить в колено или пах – этого же хватит?»

Сбежать от них она не сможет, не в ее нынешнем состоянии. Ей нужно будет вырубить их, а дальше?.. Там видно будет, для начала нужно выжить.

Сюэ Ба опять ударил, на сей раз дубинка опустилась на ее израненную спину. Ее сталкивали с дороги. Над головой нависли деревья, поднимавшиеся к пологому склону, и под их кронами зияла тьма. Линь Чун поглядела назад – быть может, попытать удачу сейчас, поймать последний шанс, пока они еще не сошли с дороги? Пусть вокруг не было ни души, но лучше начать действовать здесь, чем заблудиться в лесу… Вот только Дун Чао шел слишком далеко впереди, поразить обоих сразу ей не удастся. А если не сумеет застать их врасплох, то весь ее план полетит коту под хвост.

Она споткнулась о яму на краю дороги, утопая в зарослях коленями и задевая кочки коленями и щиколотками, а после поднялась и последовала за Дун Чао в глубь леса.

Лес Ечжу сомкнулся над ними.

Лес напоминал лабиринт пещер. Плотные стены деревьев чередовались с пустыми участками рыхлой земли, и высокие кроны не давали свету сюда проникнуть. Сколько же костей было захоронено в этих зарослях? Сколько людей сгинуло в тесных объятиях этого леса?

Дорога за их спинами исчезла, будто бы кто-то стер ее.

– Э-э-эх, – застонал Сюэ Ба, наигранно потягиваясь. – Отдохнуть бы чуток. Давайте здесь привал устроим.

«Вот и все, – поняла Линь Чун. – Медлить больше нельзя».

Она попыталась опереться на мысочки израненных ступней, чтобы приготовиться к атаке, но чуть не упала, потеряв равновесие из-за канги.

– Ты давай присядь пока, отдохни, – призывал Сюэ Ба. Он и Дун Чао напряженно застыли по обе стороны от нее, да еще так, что легко атаковать не получится.

– Благодарю за вашу доброту, – Линь Чун понимала, что ее неуверенное высказывание звучало не правдоподобнее их. – Я, пожалуй, у того дерева отдохну.

И она направилась в сторону Сюэ Ба.

Тот взмахнул дубинкой и обрушил ее сверху вниз ей на голову, словно намеревался пригвоздить ее к земле.

Но Линь Чун ждала этого. Годы ее тренировок дали о себе знать. Она начала двигаться неуклюже, глубоко приседая и скользя вперед, но все еще недостаточно быстро. Дубинка мазнула по ее голове, а затем ударила в кангу и отскочила от нее, громким треском раздирая тишину леса. Но Линь Чун удалось уклониться и подобраться ближе, и пусть вместо того, чтобы изящно скользить, получалось лишь спотыкаться, она занесла ногу для удара со всей силой, которую смогла извлечь из своего тела.

Ее голень врезалась в колено Сюэ Ба сбоку.

Его нечеловеческий крик отразился от верхушек деревьев над их головами, и он завалился назад. Дун Чао тем временем шагал к ней с другой стороны. Линь Чун нужно было хотя бы на миг вернуть равновесие. Если ей удастся этот удар, всего один… Скоро он приблизится достаточно…

Но Дун Чао и не собирался подходить к ней достаточно близко. Вместо этого он замахнулся дубинкой, хотя и стоял слишком далеко, чтобы попасть по ней. Потому что целился он не в Линь Чун. Удар его дубинки пришелся прямо на край канги.

Ощущения были такие, словно Линь Чун угодили по горлу железным ломом. Трахею сдавило, внутри все будто разорвалось в предсмертной агонии, что судорогами расползалась по всему телу, подчиняя его себе. От удара канга по инерции описала дугу в воздухе и полетела на землю вместе с зажатой в ней головой Линь Чун.

Она никак не могла предотвратить падение. Небо, кусты, деревья промелькнули перед ее глазами в одно отвратительное мгновение, прежде чем канга, сильно ударившись оземь, воткнулась углом в глину, и голова Линь Чун откинулась назад с такой силой, что на миг ей почудилось, будто ее и вовсе оторвало.

Она не могла пошевелиться. Лес вокруг нее то темнел, то светлел, очертания ветвей и деревьев расплывались непонятными пятнами. Сквозь этот туман она различила, как к ней двинулись две тени. Одна из них согнувшаяся набок и прихрамывающая. Обе с дубинками.

Линь Чун пыталась взять себя в руки, вернуть контроль над телом. Ее палец дернулся, царапая землю.

– Сам с ней кончай, – послышался чей-то высокий полный боли голос. – Я и близко к ней больше не подойду.

– Да и не стоило подходить к ней так близко. Сам же слышал, как я говорил о ее боевых навыках. Не будь она ослаблена, у нас были бы проблемы.

– С лицом поаккуратнее. Помни, командующий Гао приказал кожу с ее лица срезать, чтобы клеймо как доказательство предъявить. По затылку бей.

Они все еще колебались, не решаясь к ней приблизиться.

– Слушай, а может, ноги ей свяжем? Мало ли что.

– Да сломай их просто, если думаешь, что она еще может что-нибудь выкинуть. Мне кажется, ты ее уже почти прикончил.

Линь Чун попыталась пошевелиться, но ее последние мысли витали где-то далеко от бренного тела. Она даже перестала чувствовать боль.

«Вот, значит, где я умру».

В проклятой глуши, похороненная в глубине леса, словно она никогда и не жила.

Когда очертания в ее меркнущих глазах разразились гулким яростным воем, Линь Чун успела подумать, что ей просто привиделось, как ее душа кричит от несправедливости всего происходящего.

Глава 5

Лу Да громко взревела, сотрясая полог листвы над их головами, и кинулась на охранников, стоявших подле Линь Чун.

Она даже не попыталась замедлиться, а бросилась на одного из них с посохом наперевес, вложив весь свой вес в удар, который повалил его наземь. Она услыхала, как треснули его кости – раскололись по меньшей мере на пятнадцать кусочков, прежде чем душа покинула его тело.

Второй попытался атаковать, но как-то чересчур медленно, словно застыл в нерешительности, раздумывая, кинуться на нее или броситься наутек.

И лучше было бы ему выбрать второе, пусть даже и с вывернутым коленом. Лу Да крутанула посох в руке, и смачный звук удара, который пришелся на висок ее противника, был для нее чрезвычайно приятным.

Лес погрузился в тишину.

Лу Да, запыхавшись, обернулась к Линь Чун:

– Сестрица Линь! Ой, точнее, учитель! Не молчите, прошу вас, а то я брошусь на собственный меч, клянусь.

Лу Да испытывала огромное чувство вины перед самой собой. Лу Цзюньи предлагала же нанять лошадь, да она отказалась, решила, что лошадь хороша в погоне, а чтобы преследовать пеших путников, лучше двигаться на своих двоих – меньше привлечешь внимания. К тому же лошадь и кормить надо, и запрягать. Но Лу Да приходилось держаться значительно поодаль, чтобы оставаться незамеченной, и из-за этого она проморгала, как охранники быстро свернули в лес Ечжу.

И как до нее сразу не дошло! Лу Да эти места знала как свои пять пальцев. Ей было известно, что через Ечжу часто срезали путь, равно как и то, что этот лес поглощает путников, если им не посчастливилось зайти туда в сопровождении тех, у кого были дурные намерения.

Осознание собственной чудовищной ошибки накрыло ее с головой, она в панике обернулась, стоило ей услышать полный боли крик Сюэ Ба, и рванула на звук.

– Лу Чжишэнь! Познавшая Глубину, да как ты вообще такое допустила? – корила она себя. – Голова у тебя на плечах для чего вообще нужна? Тупая ты задница ослиная! На сестрице Линь живого места нет! Да с самого начала нужно было наподдать этим чертовым псам, вот как надо было. Прибила бы обоих да оставила бы гнить в канаве, им там самое место!

Громко причитая, она опустилась на корточки рядом с Линь Чун. Нижняя часть тела наставника распростерлась на земле, а верхняя прогнулась и безвольно повисла на канге, сомкнутой вокруг ее шеи. Тяжелые кандалы сдавливали запястья, на коже под ними виднелись синяки и запекшаяся кровь.

Ну, что ж, это дело поправимое. Лу Да пошарила вокруг и нащупала ключи на поясе у охранника постарше, которому вдребезги размозжила голову. Она освободила руки Линь Чун и принялась энергично растирать их.

– Сестрица Линь! Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь. Кандалы я сняла, а вот от этой проклятой канги ключа не вижу. Я бы ее голыми руками порвала на части, уж силенок-то хватит, да осколки тебе в лицо попадут, рассекут еще в кровь. Или через плечо тебя перекинула бы, да прям так и до Ляншаньбо потащила, но эта адова хреновина тебе чуть голову не оторвала, боюсь, так мы только все усугубим, верно? Мой божий зуб ее в клочья разнес бы, но, опять же, твой хрупкий череп тоже всмятку могло разбить, и что бы мы тогда делали? Э-э-эх! Надо было больше учиться. И ты мне об этом говорила, и монахи твердили… Настоятель Чжи все увещевал: «Лу Чжишэнь, у тебя огромные возможности, тебе только поработать бы над своим поведением». Прав был он, верно? Познавшая Глубину, тоже мне; такой, как я, больше подходит Познавшая Всякую Чушь.

Как быть? Лу Да не сомневалась, что Линь Чун необходимо доставить на гору Ляншаньбо. Мало того, что она была бы ограждена от новых покушений на ее жизнь естественными барьерами горы и не совсем естественными ловушками, вдобавок в Ляншаньбо были лекарства, кровати и люди, которые куда лучше разбирались в вопросах врачевания серьезных ран, чем Лу Да, больше привыкшая оные раны наносить.

К тому же они и так уже на полпути к Ляншаньбо. Лу Да прикинула, что даже с Линь Чун на руках она смогла бы добраться до границы речных заводей за день или и того меньше, уж в беге ей равных было мало. Но как же быть с этой кангой?

Позади них раздался тихий стон.

Лу Да отпустила руки Линь Чун и вскочила на ноги. Один из охранников был еще жив! Она прошествовала к нему, занесла посох, еще и меч вынула для пущей убедительности. Это был тот, второй, его она всего лишь треснула по виску. Но Лу Да не понаслышке знала, насколько мощным мог быть ее удар.

– Вот собака! Какого черта ты еще не сдох? Да у тебя, должно быть, черепушка из железа отлита! – сетовала она. – Ну, так мы это сейчас поправим. Мозги тебе буду взбивать, пока они с твоими глазами не перемешаются, а потом, чтоб наверняка, шею поломаю и башку об сосну приложу.

– Не надо…

Лу Да пораженно оглянулась. Мольба исходила не от охранника, а от Линь Чун.

Обрадованная ее пробуждением, Лу Да бросилась к ней:

– Сестрица Линь, да ты разговариваешь! Ты в порядке? Молю тебя, прости меня за то, что я такая растяпа и не смогла раньше избавиться от этих подонков. Если они тебя изувечили, я по гроб жизни буду перед тобой виновата.

– Ты… меня спасла… – прохрипела Линь Чун. Ее голос звучал слабо, как у снедаемой болезнью старухи, но сама она, казалось, приходила в себя. – Пусть живут.

– Да они же тебя на тот свет собирались отправить.

– Да не они… Это все Гао Цю, он их заставил… Не убивай их.

– Один все равно покойник, – Лу Да ни капли не сожалела об этом. – Но раз уж ты просишь, второго, так и быть, пощажу.

Она двинулась обратно, туда, где все еще лежал живой охранник, чуть поодаль валялась его дубинка. При виде Лу Да он весь съежился, задрожав от страха.

– Сестрица Линь велела простить тебя, – объявила она. – Чушь, как по мне. Я тебя зубами порвать готова, точно кусок мяса. Линь Чун тебе надо благодарить, за то, что пощадила тебя. Проваливай отсюда!

Тот, хоть и был не в состоянии быстро двигаться, но, держась за больную голову, заковылял нетвердой походкой так спешно, как только мог, бросив в грязи свою дубинку.

– Стоять, – скомандовала Лу Да.

Мужчина обернулся, но избегал пересекаться с Лу Да взглядом.

Лу Да вложила меч в ножны, обеими руками ухватилась за посох, покрутила им и всадила его в ствол дерева неподалеку, тот был в четыре раза толще ее запястья. Посох с пугающим звуком вошел в ствол более чем наполовину. Верхушка дерева угрожающе скрипнула, а затем с медленным треском повалилась на лесных собратьев в стороне от Лу Да.

Мужчина взвизгнул.

– И это я даже божий зуб в ход не пустила! – довольно прокричала Лу Да. – Да ты счастливчик, видать, я тебя лишь задела! А с таким ударом справился бы, как считаешь?

– Нет… – начал было он, но стоило ему заметить узелок волос у нее на макушке, как он испуганно спросил: – Милостивая монахиня?

– Верно. Если еще раз Линь Чун тронешь – разделишь судьбу этого дерева. А теперь пошел отсюда!

Тот поспешно, насколько ему позволяла рана, скрылся за деревьями.

Лу Да на всякий случай проверила его товарища: как и думала, он точно был мертв.

– Дочь, – зашептала Линь Чун. Лу Да поспешно оказалась рядом, чтобы расслышать ее слова. – Он про дочь свою… рассказывал…

– Не пытался бы он тебя убить, не пришлось бы и мне крошить его в порошок, – пробурчала Лу Да. – Так что сам виноват. А девчонке будет лучше без такого горе-папаши. У меня вообще не было родителей, и посмотри, какая красотка вымахала.

Линь Чун вздохнула, видимо, не в силах что-либо возразить ей, поэтому Лу Да сочла, что она признала ее победу в споре.

– Так, а сейчас нам надо от канги избавиться, – продолжила Лу Да. – Если есть какие мысли на этот счет… О! Я тут сообразила кое-что!

Она очень степенно опустилась на колени рядом с Линь Чун.

– Ты должна воспользоваться моим божьим зубом.

Линь Чун на это лишь отпрянула. Недалеко, правда, ни сил, ни свободного места особо не было, но взгляд ее, насколько могла прочитать Лу Да, был полон неприятия и отторжения.

– Нельзя так… – прошептала она. – Он ведь твой.

Не сказать, что Лу Да была не согласна. Пользоваться чужим божьим зубом строго запрещалось, это было все равно что посягнуть на самое сокровенное. По легендам, если кто-то присваивал чужой зуб, то сила артефакта искажалась и тот портил и развращал незаконного владельца. Существовало не так много способов, чтобы законно овладеть волшебной вещью: получить его в дар от родственника, кровного или названого; найти новый, никем не присвоенный зуб, чего уже несколько тысячелетий не случалось; или же убить кого-нибудь в честном бою и по праву победителя забрать его артефакт.

Божьи зубы, может, и считались редкостью, но вот легенды о них были у всех на слуху.

И, вне всяких сомнений, они были правдивыми, поскольку никогда не упоминалось о случаях, когда божий зуб крали или обманом присваивали себе его силу. Это не значило, что подобного никогда не происходило, но все те байки предостерегали, что божьим зубам все ведомо. Даже если те не были тронуты порчей, мощь любого из них заметно истощилась бы, попади артефакт в чужие руки не по доброй воле, а через насилие или коварство.

Вот почему чаще всего божьи зубы передавались как семейная реликвия или же захватывались в качестве трофея в честном смертельном поединке. Ну, или так все думали.

Лу Да не больше Линь Чун хотелось, чтобы та прикасалась к ее артефакту, но иного выхода она не видела.

– Знаешь, – сказала Лу Да, – давай мы так поступим: я тебе подарю кое-что – вот этот кинжал, лезвие у него чертовски отменное.

Она вытащила вложенный в ножны кинжал из-за пояса и сунула его Линь Чун за пазуху. – У тебя при себе не особо много личных вещей, я погляжу. Взамен кинжала я возьму себе прядь твоих волос, если ты не против. Так мы станем назваными сестрами. А уж если мы семья, то и моим божьим зубом тебе воспользоваться не грех, верно?

– И все равно так нельзя, – пробормотала Линь Чун. Но, подумав, добавила: – Для меня было бы честью… стать твоей сестрой. Достань кинжал, так будет правильно…

Лу Да тотчас же выхватила кинжал и со всем почтением подняла с земли косу Линь Чун. Сердце ее забилось чаще, таинство ритуала зачаровывало, ею овладело ощущение уязвимости от того, что она вот-вот свяжет себя с другим человеком.

Она аккуратно прижала кинжал к маленькой прядке на конце косы Линь Чун. Он был настолько острым, что пучок волос толщиной в несколько пальцев тут же упал на ее ладонь.

«Такая связь ближе, чем между любовниками», – подумала Лу Да и с большой осторожностью спрятала прядь в свой кисет, а затем прикрепила кинжал к поясу Линь Чун.

– Отныне мы названые сестры, – заявила она. Отчего-то эта фраза казалась невероятно важной, хотя на деле была просто сочетанием самых обычных слов, которые ей и раньше доводилось произносить при других обстоятельствах. – Сестрица Линь, раньше я надеялась, что мы станем боевыми товарищами, но теперь ты моя настоящая сестра. Дело сделано. А теперь, прошу тебя, сестрица Линь, приступай.

Линь Чун и подумать не успела, как Лу Да сняла божий зуб с шеи и вложила его в ее ладонь.

Лу Да почувствовала себя голой. Нет, даже хуже, чем если она была бы не одета. Обычная нагота не смущала ее, ей доводилось щеголять без одежды, из-за чего она нередко нарывалась на неприятности. Не всегда это было намеренно – иногда по пьяни, иногда на спор, а иногда, услыхав, что кто-то попал в беду, она вскакивала среди ночи с постели, спеша на помощь, но лишь затем, чтобы потом обнаружить кота, громко вопящего на летучую мышь. Но ее божий зуб… Пусть он обычно без дела покоился под одеждами, его постоянное гудение уже стало частью ее естества. Расстаться с ним было все равно что содрать с себя кожу.

Линь Чун легко выдохнула, и Лу Да, рука которой все еще лежала поверх ладони ее новой сестры, ощутила, как божий зуб пробудился.

Отдаленно. Она не могла почувствовать его силу в полной мере без прямого прикосновения к коже, но даже такой отголосок отдавался звоном, словно многократное эхо. Быть может, Линь Чун научилась замечать подобное во время их поединка?

Она вполне себе могла представить, чтó чувствовала сейчас сестрица Линь – то была не столько мощь, хотя и она тоже, но, скорее, чудо. Ощущение, будто ты пребываешь в каждой точке мироздания, прошлом или настоящем, реальном мире или вымышленном, видишь и вдыхаешь их все одновременно.

Поразится ли сестрица Линь? Именно к ее методам тренировки монахи всегда призывали стремиться Лу Да, но если она раньше не имела дела с божьим зубом… Должна ли Лу Да переживать?

– Будь осторожна, – не удержалась она от предупреждения. – Помни, тебе нужно избавиться от канги, но действуй осторожно!

Лу Да ожидала, что дерево и металл лопнут и разлетятся во все стороны. Вне всяких сомнений, так бы и случилось, возьмись за дело она. Но вместо этого что-то… хлопнуло. А после послышался еще один хлопок, но уже более отчетливый.

Канга медленно треснула ровно по шестнадцати линиям, которые образовали на ней рисунок звезды. Затем эти кусочки все как один соскользнули с шеи Линь Чун, с грохотом сложившись аккуратной кучкой на земле.

На счастье, Лу Да стояла наготове, она подхватила Линь Чун, чтобы та не свалилась вместе с остатками канги. Линь Чун опять вздохнула и расслабила руку, позволив божьему зубу выпасть из ее ладони.

Лу Да в то же мгновение поймала его, внимательно рассматривая, а после перевела взгляд на аккуратную кучку осколков, что еще недавно были кангой. Она испытывала сильную зависть к новообретенной сестре, но в случае Лу Да это, как обычно, была белая зависть.

– Ты должна будешь научить меня этому, сестрица, – пробормотала она, повесив зуб бога обратно себе на шею, вернув его на законное место на татуированной коже.

Линь Чун, по-видимому, потеряла сознание, поскольку ничего не сказала в ответ.

Что ж, ждать больше было незачем. Лу Да не особо хотелось пробираться через лес Ечжу в темноте. С предельной осторожностью, на какую она только была способна, Лу Да взвалила Линь Чун на свои широкие плечи и уверенной трусцой помчалась сквозь деревья.

Линь Чун не была уверена, что в состоянии различить реальность и грезы.

Она осознавала, что Лу Да несла ее на своей спине. Осознавала, как та размеренно двигалась, как останавливалась для отдыха, ощущала бурдюк с водой, который она прислоняла к ее губам.

Но еще она ощущала, как плыла среди звезд. Что видела каждое живое существо во всех известных и неизведанных мирах, очерченное собственной вибрирующей энергией. Что каким-то образом оказалась в гигантской, безграничной паутине: она не была в ловушке, вовсе нет, лишь чувствовала, как от любого малейшего движения звонко резонируют бесчисленные паутинки, протянутые к каждому дышащему созданию сквозь время и пространство.

Эту дверь открыл для нее божий зуб. И неизвестно почему… она не закрывалась. Или это все ей от горячки привиделось?

Лишь спустя некоторое время она поняла, что плечи Лу Да сменились мягкой периной под ее спиной.

– У нее жар, – послышался чей-то голос. На лбу у нее лежала смоченная ткань. Линь Чун попыталась сказать что-нибудь, но горло ощущалось опухшим. Она с трудом раскрыла глаза.

Говорившая женщина даже через призму затуманенного взгляда Линь Чун выглядела гораздо красивее, чем можно было ожидать. Рукава ее одеяния темно-алым шелком струились по плечам. Акцент выдавал в ней представительницу высшего света Северной провинции Цзи. Но что же такая благородная помещица могла забыть у постели больной Линь Чун?

Ощущение странности происходящего лишь усилилось, когда послышалось журчание льющейся в таз воды, а дворянка приложила к коже Линь Чун еще один кусочек ткани рядом с первым.

– Уверена, у сестрицы Линь весьма горячий нрав, – донесся откуда-то слева отчетливый и легко узнаваемый голос Лу Да. – Неудивительно, что у нее жар. Она поправится, правда?

– Ты отведешь ее к Волшебному Лекарю? – спросила дворянка.

– Разумеется! Сестрица Ань наверняка знает, что делать.

– Я немедленно отправлю весть, – послышался третий, более грубый голос, обладательница которого находилась где-то на периферии размытого зрения Линь Чун. Одета она была в платье из грубой ткани, местами залатанное. Она оглянулась и встретилась глазами с Линь Чун. – Ага! Она очнулась!

– Сестрица Линь! – воскликнула Лу Да, бросившись вперед и схватив ее за руку. – Ты очнулась? Не надо говорить, побереги силы. Это благородная госпожа Чай, мы зовем ее Маленький Вихрь. А это сестрица Чжу, хозяйка этого постоялого двора. Ее прозвище – Сухопутная Крокодилица. Мы прямо у границы речных заводей, скоро ты будешь в безопасности.

Линь Чун не поняла и половины из услышанного. Куда они направлялись? Что за речные заводи? Какой еще Волшебный Лекарь? У Линь Чун в голове все смешалось, она задумалась, уж не умерла ли она и каким-то чудом оказалась на небесах.

«Я пыталась… Я жила по принципу жэнь, но, может быть…»

Полная бессмыслица пронеслась в ее голове.

– Я пойду найму лодку, – сказала женщина по прозвищу Сухопутная Крокодилица, прежде чем Линь Чун сообразила, что ответить. – А после приготовлю немного бульона и чая с хризантемой и мятой, чтобы унять жар, пока мы ждем. С руками Волшебного Лекаря, разумеется, не сравнится, но моим пятерым детям помогало, хех!

И, бодро шаркая ногами, она удалилась.

– Очень приятно познакомиться с тобой, сестрица Линь, – сказала дворянка с резко очерченным, словно у дракона, лицом. – Наша Татуированная Монахиня сказала, что ты была наставником по боевым искусствам.

Линь Чун растерялась на мгновение, а после поняла, что благородная госпожа Чай говорила о Лу Да. Та называла себя Татуированной Монахиней.

Воздух прорезал протяжный свист; затихнув вдалеке, он лишь усилил замешательство Линь Чун. Она узнала его прежде, чем подобрала слова. Они ведь не на поле боя были, верно? Или все же были? Это точно пролетела сигнальная стрела: только ее резной наконечник издавал такой свист, когда описывал дугу в воздухе…

– Не думаю, что она уже пришла в себя, – засомневалась Лу Да, возвращая Линь Чун из плена ее мыслей. – Либо горло у нее так изранено, что ни словечка выдавить не может. Выглядит паршиво…

– Сестрица Ань поможет, – благородная госпожа Чай положила руку на плечо Лу Да, пытаясь ее успокоить. А после перевела взгляд на Линь Чун и задумчиво добавила: – Но вот захочет ли она остаться и стать одной из нас? Заполучить наставника по боевым искусствам было бы большой удачей, она очень пригодилась бы нам.

– Захочет, разумеется! – выпалила Лу Да, а затем добавила, уже с сомнением: – Верно же?

– Не думаю, что у нее так много вариантов, куда податься и не угодить в руки имперских властей, – ответила благородная госпожа Чай. – Мне пора возвращаться домой, а ты вот что должна сделать. Поговори с Ван Лунь. Убеди ее, что нам кровь из носу необходим наставник по боевым искусствам имперской стражи. Не лишним будет, если ты попросишь Чао Гай помочь тебе с этим. Если Линь Чун согласится остаться, нужно убедить Ван Лунь принять ее.

– Разумеется, она ее примет! – вновь воскликнула Лу Да. – С чего бы ей быть против?

Благородная госпожа Чай улыбнулась:

– У тебя большое сердце, Татуированная Монахиня. Поступим вот как: скажи Ван Лунь, что наш наставник по боевым искусствам получила мою самую высокую рекомендацию и мое расположение.

– О да! – на широком лице Лу Да расцвела ответная улыбка. – Мне тоже сестрица Линь приглянулась с первого взгляда – она умеет впечатлять, правда? Окажись так, что она и газы пускает с ароматом роз, я бы ничуть не удивилась.

Маленький Вихрь одарила ее еще одной улыбкой, но промолчала, и Линь Чун даже в своем растерянном полусознательном состоянии смогла отметить, что благородная госпожа Чай понимала то, что Лу Да было невдомек.

Линь Чун никогда не была сильна в политике. Но без базового понимания политических веяний ей никогда в жизни не удалось бы дослужиться до звания наставника по боевым искусствам. Лу Да, очевидно, с ее буйным нравом и позитивным отношением ко всем, кого она считала хорошими людьми, была совершенно далека от этого. В отличие от нее благородная госпожа Чай видела все подводные течения и опасности, за ними скрывающиеся…

Быть может, то были последствия лихорадки или ее ран, а может, она еще не отошла от влияния божьего зуба, но еще до того, как женщина по прозвищу Сухопутная Крокодилица вернулась в комнату с крепким, остро пахнущим чаем, Линь Чун начали всюду мерещиться крокодилы, затаившиеся под водой и поджидающие добычу среди речных заводей за стенами постоялого двора. Крокодилы с человеческими лицами.

Но Лу Да гладила ее по руке и улыбалась, а эта богачка, Маленький Вихрь, и хозяйка постоялого двора заботливо ухаживали за ней. Пусть Линь Чун не до конца осознавала, что происходило, но она знала, что была жива.

Главное, выжить. Выжить в этой странной новой реальности среди благородных дворянок и крокодилов, которые пускают свистящую стрелу над заводями. Выжить, а уже потом думать, как быть дальше.

Глава 6

– Сбежала? Что значит «сбежала»?!

Императорский советник Цай Цзин позволил визгу прокатиться мимо него подобно тому, как речная вода огибает камень. Начальник дворцовой стражи Гао Цю был откровенно мерзким, к тому же стоял ниже на целых два ранга Цай Цзина, который занимал одну из высочайших должностей при дворе и входил в число трех человек, чье положение в стране было вторым после императора. Но Гао Цю был другом детства государя – Сына Неба, десять тысяч лет жизни ему, и с этим приходилось считаться.

Кроме того, Гао Цю мог ему пригодиться. Этим беспринципным человеком было легко манипулировать.

Цай Цзин водил по бумаге кистью с ровным нажимом, не меняя ни силы, ни наклона; что кисть в руке, что его спина оставались прямыми, а ступни были прижаты к полу, словно камни для медитаций. Его каллиграфия не без оснований прославилась на всю страну, а собственная уравновешенность была предметом личной гордости.

А тем временем на солдата, который ненароком прервал их заседание, посыпался град ударов и поток ругани Гао Цю. Командующий схватил его же дубинку и поколотил солдата, а после еще и отпинал по коленям, ничуть себя не сдерживая.

Цай Цзин наказывал людей, потому что это приносило ему удовольствие. Гао Цю же поступал так, потому что выходил из себя. Цай Цзин полагал, что это наглядно демонстрировало различия меж ними.

Кисть Цай Цзина описала изящную дугу, прежде чем вновь медленно и размеренно опустилась на мягкую гладь бумаги. Его перстни сверкали золотом и жемчугом, когда лучи солнца падали на его работу, оттеняя выверенное совершенство движений.

«А ведь каллиграф – уже сам по себе произведение искусства», – размышлял про себя Цай Цзин.

– Да забудьте вы уже об этой женщине, – вмешался он, стоило Гао Цю прерваться, тяжело дыша. – У нас более важные дела есть. Давайте вернемся к стычкам возле северных границ…

Хотя дело обстояло куда серьезнее обычных стычек. У Цай Цзина имелся небольшой талант в гаданиях, и то, что показали ему кости, не на шутку взволновало его. Дурные знамения, фрагменты дыма, огня и крови, разносящиеся ветром… Невозможно было постичь глубину надвигающегося ужаса. Угроза падения самой цивилизации казалась слишком реальной и уже начала преследовать Цай Цзина в его снах.

Империя. Вся империя может рухнуть в эту зияющую бездну. Они должны помешать этому.

– Стычки – это ничто, – фыркнул Гао Цю. – Они все преувеличивают, чтобы послали им больше денег и людей. Эти северные заставы совсем обнаглели.

Государь, к несчастью, разделял его мнение, а вместе с ним и второй советник, и военный министр – или, на всякий случай, те просто не смели пойти против воли Сына Неба. Цай Цзин никогда не предавался унынию, но и его уже начало съедать несвойственное ему чувство разочарования. Он пытался убедить его величество ужесточить армейскую дисциплину, но без толку; укрепить позиции на севере, но без толку; призвать пригодных молодых людей из отдаленных провинций на службу в их доблестную имперскую армию… но все так же без толку. В сельских провинциях было больше ртов, чем семьи могли прокормить, абсолютно бесполезных, бывших настоящей язвой на теле империи, а здесь они могли пригодиться…

Цай Цзин доказывал, что призыв на воинскую службу этих молодых людей пойдет лишь на пользу им самим и их семьям: ведь, будучи солдатами стражи, они получат шанс продвинуться по службе и обзавестись связями или занять положение в обществе, что в родных провинциях им не светит. Но в юго-западных районах такой политический ход едва ли встретил бы радушный прием, а государь, Сын Неба, десять тысяч лет жизни ему, опасался потерять любовь народа.

Сантименты, которые никогда не волновали Цай Цзина.

Поскольку его попытки укрепить армию с помощью традиционных методов провалились, Цай Цзин решил сменить тактику. Им не потребовалось бы большое количество людей или хорошее снаряжение, если армия имела бы техническое превосходство над противником. Великая Сун находилась на пике взрывного развития науки и изобретательства, и Цай Цзин охотился за всякими колдунами, станочниками, алхимиками, зодчими, охотниками за нечистью, химиками и совершенствующимися учеными. Помимо этого, он корпел над свитками и записями, стараясь выискать утерянное открытие или нечто, что могло бы совершить прорыв в военном искусстве, а также искал любого, кто занимался подобным. Пока что, однако, любая его зацепка приводила в тупик. Многие монахи, утверждавшие, что обладают нужными знаниями, но не сумевшие доказать это на деле, были обезглавлены по его приказу. А он нисколько не приблизился к результату, к которому стремился.

Он было решил, что наконец удача улыбнулась ему в лице блестящего открытия после инцидента в Аньфэньском монастыре и его последствий, но даже это, по необъяснимым причинам, не тронуло внимания императора. Императора, правителя всего, что есть под небесами, защитника государства.

Разумеется, его решения не подвергались сомнению, но все же Цай Цзина не покидали опасения, что его правление может привести страну к краху. Все предложения Цай Цзина он отвергал, посчитав их несерьезными, и отказывался предоставить хоть каплю ресурсов и поддержку.

Даже после того, что случилось в Аньфэне.

Цай Цзин пытался разъяснить, чем это может обернуться для Великой Сун, для власти самого государя и его трона… Он уже начал задумываться, не обнародовать ли ему в присутствии министров доклады о произошедшем в Аньфэньском монастыре, записи о котором он старательно уничтожал. Безусловно, раскрывать эту тайну было весьма рискованным ходом, но это наверняка сподвигло бы императора на…

Не сказать, что Цай Цзин мнил себя выше Сына Неба, вовсе нет.

Гао Цю вновь обрушил тираду на бедного гонца:

– Разыщите ее семью – родителей, братьев, дядей и теток! Велите схватить всех и каждого, пусть заплатят за ее преступление. И того сопливого охранника, который дал деру, тоже: он наверняка с ней заодно был. Клещами из него правду выужу, а после велю на куски порубить прямо на площади перед всем честным народом!

– Слушаюсь, командующий… Так точно, будет исполнено…

– А еще эту, ну, которая с ней тогда была, как там ее? Лу, точно. Вот эту госпожу Лу за волосы сюда приволоките!

– Слушаюсь, командующий! А… вы про ту госпожу Лу, которая супруга окружного судьи?

– Нет же, дурень! Я про ту несуразную незамужнюю богачку, любительницу строчить доклады во все инстанции. Ты почему до сих пор глаза мне мозолишь?

Солдат отвесил поклон так быстро, как смог, и шмыгнул за порог.

Лицо Гао Цю раскраснелось, на губах виднелись капельки слюны.

– Линь Чун посмела бросить мне вызов, – известил он Цай Цзина, будто пытаясь оправдаться.

– Не сомневаюсь, свое она получит, – спокойно ответил Цай Цзин. Он задумался. Госпожа Лу, доклады… хм… Кажется, он читал что-то из ее писанины.

– Да бросьте вы волноваться об этой ерунде на севере, – бросил Гао Цю, завалившись на кушетку и праздно растянувшись на ней, словно их встречу никто и не прерывал. – У нас в армии больше солдат, чем народу во всей этой Цзинь[14] вместе взятой. Ну, пойдет что-то не так, просто перебросим больше наших воинов на северные границы, делов-то!

– А что же насчет донесений о новой необычной тактике и колдовстве цзиньцев? – поинтересовался Цай Цзин. – Что, если мы половину армии потеряем из-за этого? Чем нам тогда другие границы оборонять?

– Армия для этого и нужна. Да и к тому же половина нашей армии просто сотрет их с лица земли. И тогда у нас станет на одного беспокойного соседа меньше.

Цай Цзин и бровью не повел, его рука не дрогнула, а движения кистью оставались такими же выверенными и размеренными, но он, к своему неудовольствию, приблизился к тому, чтобы потерять самообладание.

В конце концов, Цай Цзин не один десяток лет вращался в придворных кругах. Сколько седых волос украшало его бороду, столько же и политических побед он организовал, без ведома их инициаторов. Множество раз он поступал так, чтобы достичь собственных политических целей, но нынешний случай… он был гораздо важнее. Гораздо значительнее, чем его амбиции.

Это была судьба Великой Сун. Судьба всего мира. И это не должно стать его первой неудачей.

– Эта женщина, – рассуждал он. – Наставник по боевым искусствам, что так разозлила вас.

– Покушалась на мою жизнь, вы хотели сказать. Она и его величество государя вознамерилась лишить жизни!

«Вознамерилась, как же», – Цай Цзин оставил эту мысль при себе.

– Быть может, как раз в этом деле вам и пригодилось бы нечто необычное, – высказал он вслух, будто бы эта мысль только пришла ему в голову. – Скорее всего, вы правы, и в улучшении армии нет особо острой необходимости. Честно говоря, я не сомневаюсь, что вы правы. Ведь это вы сведущи в военных вопросах, а мой скромный удел – законотворчество.

Гао Цю на это ухмыльнулся, явно довольный собой, – именно такой реакции и ждал от него Цай Цзин. Он продолжил:

– Давайте позабудем ненадолго о севере. Эта женщина уже дважды вырывалась из ваших рук. Подумайте только, в вашей власти было бы заставить эту женщину заплатить за ее преступление, окажись у вас в руках другие средства.

Гао Цю сразу приобрел задумчивый вид:

– О каких средствах речь?

– Мне известно, что государь не желает, чтобы армия обладала неограниченными силами, – так он сможет гарантировать их покорность трону. Но вот если бы под вашим личным контролем находились пара-тройка человек? А еще лучше заиметь артефакт, который можно использовать для ваших собственных нужд, на то, что произойдет лишь по вашей воле.

Гао Цю хмыкнул на это:

– Эти безрукие армейские шлюхины дети! Я их послал за камнями гунши[15], а они умудрились половину растерять.

Сердце Цай Цзина подпрыгнуло, хотя он ничем не выдал этого. Гао Цю разыскивал камни гунши!

Разве можно было о таком так просто проболтаться? Нынче принято насмехаться над божьими зубами, считать их бесполезными дешевыми уловками, пригодными разве что для уличных боев. Но раз Гао Цю намеренно послал людей на такое абсурдное задание, значит, возжелал обладать хотя бы толикой могущества сего артефакта. Цай Цзин мысленно отругал себя за то, что раньше не выведал этого. Этот никчемный, гнусный человечишка вот-вот станет важной фигурой в его игре.

Он старался удержать на лице спокойное выражение.

– Вы наверняка стали бы достойнейшим обладателем божьего зуба, – пробормотал он. – Не думаю, что кто-то лучше справился бы с этой ролью.

Гао Цю слегка фыркнул, но лишь для вида. Он хотел этого. Жаждал, вопреки всем существующим приличиям.

Цай Цзин был почти уверен, что причиной громких заявлений о бесполезности божьих зубов являлось не отсутствие в них реальной силы, а неспособность власть имущих воспользоваться ими. Их отбирали у законных владельцев – порой так и случалось, когда кто-то особо безрассудный рисковал связываться с хранителем божьего зуба, но это заканчивалось лишь тем, что артефактов, обладающих силой, становилось меньше. Божий зуб всегда знал, каким образом он попал в чужие руки. Знал и принимал собственное решение по этому поводу.

С которым даже сам император ничего не мог поделать. Он, Сын Неба, десять тысяч лет жизни ему, пусть имел более дюжины артефактов, но все они были в основном мелкими и бесполезными. Наверняка они просто поколениями передавались как дань уважения и потеряли всю жизненную силу. Но об этом никто не осмеливался заикаться.

Единственным среди высших чиновников, у которого имелся божий зуб в качестве фамильной ценности, был военный министр, непосредственный начальник Гао Цю. На самом деле Цай Цзин думал, что министр Дуань добился своей должности именно благодаря наличию у него этого артефакта, пусть в нынешнюю прогрессивную эпоху тот и считался бессмысленной побрякушкой. Министр и вправду слыл неплохим генералом, но для подобного поста военная доблесть не входила в главные составляющие… А уж политической смекалкой министр Дуань был обделен настолько, что даже не удосужился выслуживаться перед Цай Цзином так, как следовало бы, что немного удивляло и более чем немного раздражало.

Если Гао Цю завладеет божьим зубом, да еще и более мощным, чем у министра, то… Не то чтобы Цай Цзин предпочел Гао Цю в качестве военного министра, но им было легко манипулировать. И для Цай Цзина это будет лишь первым шагом.

– Давеча я решил заняться исследованиями в этой области, – продолжил Цай Цзин в медитативной манере. Как будто невзначай, словно речь шла об ученом любопытстве, а не о судьбе всего сущего. – Я думал приберечь это для армии, для блага Великой Сун, но если в этом действительно нет никакой необходимости, тогда мне следует поделиться этим знанием с вами. Видите ли, я выяснил, что найти божий зуб или взять его у предыдущего владельца – не единственные способы, как его можно заполучить, – на этом он выдержал паузу, интригуя. – Я уверился, что божий зуб можно создать.

Гао Цю тут же выпрямился, словно гончая, взявшая след.

– Это стало бы грандиозным научным исследованием, для которого, возможно, потребовался бы камень ученого, как вы сами находчиво предположили, – умасливал его Цай Цзин, настойчиво избегая темы аньфэньского инцидента и его последствий. – Задумайтесь только. Если нам удастся создать божий зуб, да еще и могущественнее любого, какой только видел этот свет, который превратит своего владельца в бога… Божий зуб, не найденный кем-то и не имевший хозяина. Если вы только смогли бы убедить его величество выделить ресурсы для проведения такого исследования… и позволили бы мне помочь вам преуспеть в этом, командующий Гао. И тогда вы развеете глупые страхи этого старика, если обретете столь великую мощь для нашего государства, никто не осмелится чинить нам проблемы.

Добейся, наконец, Цай Цзин благословения императора, это стало бы самым крупным прорывом, на который он только был способен. Будь у него средства государственной казны и подходящая рабочая сила, ну и Гао Цю в качестве инструмента в его руках.

Судьба империи должна быть под защитой.

Цай Цзин забыл упомянуть, сколь безрассудным может стать участие в подобном опыте. Люди в Аньфэне, пытавшиеся привлечь потустороннюю силу, погибли в мгновение ока, а их души и разум были поглощены. Разумеется, Цай Цзин собирался рассказать об этом, но не его вина, что привлекательная мощь божьего зуба настолько вскружила голову Гао Цю, что тот и не подумал задать очевидные вопросы. Он был слишком очарован, да еще и слишком самонадеян, чтобы поинтересоваться, почему же Цай Цзин не приберег эту силу для себя.

Гао Цю сжал кулаки перед собой, будто бы мог дотянуться и придушить ту женщину, на которую затаил глупую обиду.

– Каждого раздавлю, кто осмелится мне дорогу перейти. Выпьем за это. Надо позвать слуг, пусть вина принесут.

– Я буду чай, – кисть Цай Цзина соскользнула со страницы, завершив последний штрих. Иероглифы старинного изречения сияли гармоничным совершенством: «Внутренняя безмятежность есть ключ к великому успеху».

А теперь следовало притвориться благодарным Гао Цю за то, что он уважил чаяния старика.

На счастье, лесть и подхалимство не отняли у него много времени, скоро слуга возвестил о солдате, что приходил с докладом ранее. Незадачливый гонец вошел в кабинет Цай Цзина и встал перед ними достаточно близко, чтобы соблюсти дворцовый этикет, но вне зоны досягаемости возможного удара Гао Цю. После он отвесил обоим низкий поклон.

– Советник Цай Цзин, командующий Гао Цю, охранники привели госпожу Лу Цзюньи, как вы велели. Взять ее под стражу?

– Нет, – ответил Цай Цзин так быстро, словно это было нечто очевидное и само собой разумеющееся. Кажется, он вспомнил, что именно из написанного этой женщиной он читал… – Командующий всего лишь желает задать ей пару вопросов. Пропустите ее.

Двое охранников провели госпожу Лу в кабинет. Хоть они не связывали ее, не применяли к ней насилие – да и не посмели бы, при ее-то положении, – та все же источала недовольство. Пусть она и вела себя, как полагается женщине при власти и деньгах, но ее лицо, ее движения выдавали, что в ее голове таились мятежные мысли.

Она ставила себя выше законов Великой Сун.

Высокомерие. Цай Цзин вполне мог за это ухватиться. Она должна быть благодарной за то, что с ней так вежливо обходятся.

– Ты, – прорычал Гао Цю. – Ты ведь дружбу водишь с Линь Чун. Где она?

Лу Цзюньи глубоко поклонилась, но падать в ноги не стала, как подметил про себя Цай Цзин.

– Командующий, небесами клянусь, я понятия не имею, – отпиралась она. – Последнее, что мне довелось слышать, это то, что она отправилась в Цанху по вашему приказанию. Насколько мне известно, она намеревалась честно отбыть наказание как верный подданный нашего государства.

– Да что ты?! Как бы не так! – выкрикнул Гао Цю ей прямо в лицо. Позволять ничтожной букашке иметь над собой власть было непозволительно, но он никогда не задумывался о таких вещах.

Гао Цю быстро, точно змея, вытянул руку, схватил Лу Цзюньи за волосы и дернул назад, вынудив ее запрокинуть голову к резному потолку.

– Говори, что тебе известно? Ты или сама ей помогла сбежать, или знаешь, кто помог. Отвечай же!

У госпожи Лу сбилось дыхание, но она быстро взяла себя в руки.

– Клянусь вам, если бы наставник по боевым искусствам Линь Чун рассказала мне, что собирается бежать, я тотчас же отговорила бы ее от этого шага. И убедила бы принять наказание, на которое ее осудили…

– Отговорили бы ее? Разумеется, вы хотели сказать, что еще и судье о ней доложили бы, – любезно подметил Цай Цзин.

В тот момент, когда Лу Цзюньи перевела взгляд от хватки Гао Цю к нему, Цай Цзин все понял. Ей, конечно, было кое-что известно о побеге подруги, однако она отказывалась раскрывать это. Или даже если она не знала, то по крайней мере подозревала о чем-то.

Замечательно. Цай Цзина ни капли не волновала одержимость Гао Цю какой-то женщиной, которая унизила его… но вот тайны, тайны его увлекали. И разгадка секрета, который скрывает госпожа Лу, будет идеальным завершением этого дня.

– Быть может, следует позволить госпоже Лу официально отречься от подруги, – предложил он. – А мы были бы свидетелями. Допрос ее домочадцев показал, что она оставалась в городе и не помогала напрямую свершиться такому подлому предательству, но публичное осуждение, вне всяких сомнений, позволит исключить любую косвенную причастность ее персоны.

Гао Цю зыркнул на Лу Цзиньи и отпихнул ее рукой, наконец выпустив ее из своей хватки. Она споткнулась и чуть не упала, но удержалась на одном колене, склонив голову. Растрепавшиеся волосы закрыли ее лицо.

– Ну, что же, госпожа Лу? – поторопил Цай Цзин. – Мы ждем вашего решения. Безусловно, осудить изменника Великой Сун проще всего на свете.

Женщина облизнула губы, добела сжала пальцами подол верхних одежд:

– Я отрекаюсь от бывшего наставника по боевым искусствам Линь Чун, с которой нас связывали лишь приятельские отношения. Она – изменница, предавшая его императорское величество. Теперь ее жизнь и смерть в его высочайшей воле. Отныне ее судьба мне безразлична.

– Красиво сказано, – оценил Цай Цзин.

Госпожа Лу мельком кинула на него взгляд, полный подозрений. Наверняка задается вопросом, сказал ли он это в шутку. Точно такой реакции он и ждал от нее.

– Командующий Гао, – продолжил он, – такая четкая и взвешенная речь от уважаемой госпожи, безусловно, должна вас удовлетворить. В этом вопросе вы вольны поступать по-своему. Что до нашей предыдущей беседы, то позже я велю отправить в ваши покои тексты, чтобы мы могли продолжить.

– Взять ее под стражу, – бросил Гао Цю охранникам и, повернувшись, собрался покинуть кабинет Цай Цзина.

– Позвольте, господа, – прервал его Цай Цзин. – Командующий Гао, смею предположить, что эта женщина более не пригодится в вашем расследовании, ведь ей ничего не известно. Я был бы признателен, если бы вы позволили ей остаться здесь со мной.

Его крысиные глазки сузились:

– Зачем?

– Право, командующий, я могу задать вам такой же вопрос: для чего вам понадобилось бы приводить женщину в собственные покои? Сами понимаете, дело деликатное. Будем считать, что вопрос исчерпан. Позже я составлю вам компанию.

Такого отказа Гао Цю оспорить не мог. Бросив последний раз взгляд на Лу Цзюньи, он резким жестом велел охранникам следовать за ним и удалился.

Госпожа Лу встревоженно посмотрела на Цай Цзина. Иногда более действенно было пощадить человека, а не наказать – так тот навсегда запомнил бы, что его жизнь находилась в чужих руках.

Цай Цзин указал на место, которое освободил Гао Цю:

– Госпожа Лу, не стесняйтесь, присаживайтесь. Я велю подать еще чаю.

Она медленно поднялась и расположилась на кушетке, на самом краю.

– Вам нет нужды меня бояться, – успокоил ее Цай Цзин. – Я не намерен раскрывать командующему Гао, что вам что-то известно о побеге этой заключенной.

Она вновь быстро глянула на него, в ее глазах читались изумление и страх. Пусть она и была неплохой лгуньей, но недостаточно в этом поднаторела.

– Клянусь вам, советник, мне ничего не известно…

– Приберегите свои оправдания, – взмахом руки он призвал ее замолчать. – Я намеревался обсудить другое. Когда командующий Гао велел привести вас, мне вспомнилось, что я видел один из ваших трудов. «Зажигательные смеси в условиях современной войны», вроде такое у него было название.

– Верно, я… – начала Лу Цзюньи. Она выпрямилась, собравшись с духом. – Буддийские монахи и заклинатели жэнься[16] уже довольно давно используют зажигательные смеси для праздников и религиозных обрядов, и лишь недавно они сумели обуздать свойственную этим растворам нестабильность. Но, думается мне, это только вопрос времени, когда эта сила будет направлена на разрушение. И нашему государству нужно быть готовым противостоять такому оружию, если его обратят против нас мятежники или вторгшиеся враги.

– Поведайте мне, – попросил Цай Цзин, – что вам известно об алхимии этих смесей?

– Едва ли это можно назвать алхимией, пусть именно алхимики и создали их. Даже несведущий человек сумел бы соединить нужные ингредиенты. Смешать серу, селитру, аристолохию в правильных пропорциях, добавить реальгар и мед… – она заметно оживилась по мере своего рассказа, но теперь замолкла и уставилась на Цай Цзина. – Прошу прощения, советник. Я много пишу о мимолетных причудах. Мне и в голову не могло прийти, что мои бредни дойдут до кого-то вроде вас. Вряд ли мне удалось бы снабдить имперскую армию зажигательными смесями для использования на поле боя. Даже те, кто умеет с ними обращаться, не рискуют направленно применять их в военных целях из-за их нестабильности. Да и любые опыты с ними наверняка грозят обернуться потерянными конечностями или даже жизнями.

Цай Цзин на это ничего не ответил, лишь пригвоздил ее взглядом.

Она опустила голову:

– Прошу, простите меня, советник. Я озвучила ваш вопрос до того, как вы задали его.

Сообразительная, однако. Эта госпожа Лу оказалась проницательной женщиной. И он, безусловно, мог бы использовать ее.

– Раз полагаете, что их силу нельзя обуздать, зачем же написали предупреждение об их использовании в качестве оружия? – поинтересовался Цай Цзин.

Лу Цзюньи замешкалась, осознав, что угодила в ловушку.

– Я лишь хотела… на тот случай, если кто-нибудь, если наши враги создадут нечто, с чем мы еще не сталкивались…

Она сглотнула.

– Раз уж, по-вашему, это лишь вопрос времени, то совершенно ясно, что нам необходимо начать самим проводить опыты, пока нас никто не опередил, верно? Сегодня монахи используют эти смеси для ритуалов и фейерверков. На моем веку вы первая, кто предложил найти им применение на поле боя.

– Вовсе нет, советник. По слухам, во время восстания трех сект мятежники именно с помощью таких смесей и смастерили огненные стрелы. Правда, они были уничтожены до того, как нам удалось что-то выяснить. И другие ученые также писали подобные предостережения – Лин Чжэнь, к примеру, или же Цзэн Гунлян[17]. Я лишь украшала их беседы, едва ли меня можно назвать знатоком в таком деле.

Лин Чжэнь подозревался в подстрекательстве к восстанию и находился в темнице, а Цзэн Гунлян был мертв. Цай Цзин знал это наверняка: ведь он лично отдал приказ о его казни за разжигание недовольства властью. Какая досада! Знал бы он, что ученый Цзэн таит в себе такие таланты, быть может, не стал бы действовать столь поспешно.

Пальцы Цай Цзина погладили камни его колец:

– Поведайте-ка мне, что будет, если объединить эти знания с возможностями камней гунши?

Услышанное поразило ее. Глаза ее широко раскрылись, она отодвинулась на край кушетки:

– Я… я понятия об этом не имею. Прошу простить меня. То… то лишь мои догадки, но риск того, что они выйдут из-под контроля, многократно возрастет…

Ее догадки были верны, но Цай Цзин пока не спешил это раскрывать.

– Я набираю людей, которые смогли бы развить эту сферу науки, – заявил он вместо этого. – Вы получите доступ ко всем ресурсам, какие вам понадобятся. В соответствии с моими инструкциями вы вместе с остальными, кого я выбрал, будете отвечать за использование этих материалов для создания оружия, способного защитить священные границы Великой Сун. Окажетесь полезной – вас ждет награда, провалитесь – понесете наказание, а коли расскажете об этом кому-то еще – велю казнить.

Гао Цю получит свой божий зуб. Проживет ли он достаточно долго, чтобы им воспользоваться, еще большой вопрос, но так или иначе будут сделаны огромные шаги по защите государства.

Он почти добился своего.

На сей раз Лу Цзюньи опустилась на колени. Она изящно соскользнула с кушетки и низко поклонилась, упершись ладонями в полированный пол:

– Достопочтимый императорский советник, вы меня перехваливаете. Боюсь, что мои навыки слишком ничтожны для такой ответственной задачи…

– Если думаете отказаться, то помните, я всегда могу сообщить командующему Гао, что ваши показания были ложными.

– Я… Клянусь вам, достопочтимый императорский советник…

– Да клянитесь сколько угодно. Прав я или нет, едва ли это имеет значение. Важно лишь, что я скажу. Но я все-таки прав.

Она не смела подняться с пола и потеряла дар речи, видимо, потрясенная его словами. Прекрасно. Не пристало подданной Великой Сун воображать о себе невесть что.

Пока что. Приверженцы жэнься сказали бы, что кнут и пряник вместе работают эффективнее, чем по отдельности. Цай Цзин знал, что лучше всего поставить перед человеком выбор – наказание или награда, пусть даже эта награда никогда не осуществится.

– Вы поступите на службу Великой Сун, – успокоил он Лу Цзюньи. – Это великая честь. Хорошо себя проявите – и, быть может, самому государю приглянетесь. Ему по нраву смышленые покорные женщины. А если справитесь с задачей, то наверняка удостоитесь его внимания и, возможно, пополните его гарем. Мне доводилось быть свидетелем подобного карьерного роста, такой исход вполне вероятен. Это превосходная возможность обратить на себя взор Сына Неба.

Лу Цзюньи все еще оставалась на полу, но борьба, бушевавшая внутри, казалось, постепенно стихала, а вместе с ней и ее нарочитый образ просительницы становился более искренним. И Цай Цзин знал, что правильно затянул узлы.

– Я буду рада послужить на благо Великой Сун, – пробормотала она в пол.

Как и должно быть.