Redrum 2018-2019

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Юлия Саймоназари} Погружение ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Рассказ родился из баек рыбаков про сомов-гигантов, которые живут больше ста лет и частенько питаются трупами утопленников. Одна из таких историй была опубликована в 90-е годы в воронежской газете: о соме, который нападал на людей и животных. Он топил их и ел. Старому сому на медлительных людей охотиться было проще, чем на резвую рыбу. Лично меня всегда пугала мысль, что далеко от берега, на глубине, кто-нибудь может схватить за ногу и утащить на дно. И не обязательно сом».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Легкий ветер трепал раскидистые кроны деревьев, плотно набитые сочными листьями. Земля утопала в мягкой изумрудной траве. Вдоль берега по мелководью растянулась неровная зеленая полоса рогоза, за ней колыхалась сапфировая синева, она уходила далеко-далеко, и между голубым небом, заляпанным облаками, и темно-синей гладью водохранилища виднелась едва заметная бледная ниточка земли.

— Ну, как? — спросил Боря.

— Диковато, — ответил Ваня. Его лицо обладало множеством прямых линий и острых углов, точно живое воплощение портретов в стиле кубизма.

— Твою мать, Яковлев, просили же найти приличное место! — вмешался Лева. — Три часа ехали, а тут даже к воде не подойти. Все в камышах. Еще машину в лесу бросил, не проехать.

— Сами хотели, чтоб безлюдно! Вам не угодишь.

— Шмель, опять истеришь, как баба? — пробасил Сергей Кондратьев, выбираясь из кустов с рюкзаком и двумя огромными сумками. — Зассал, что «ниву» твою уведут? Да кому нужна эта рухлядь! Тем более, здесь никого нет — птицы да белки.

Жилистый и сухопарый Лева Шмелев с короткой черной эспаньолкой и колючими синими глазами ничего не ответил здоровяку, только пристально посмотрел на него из-под нахмуренных бровей.

— Ну, Борян, если не завалю гиганта, назад ты мои вещи потащишь, — сказал Сергей, скинув сумки на землю.

— Ага, губу закатай.

— Ты смотри-ка, какой дерзкий стал! Что, бывшая яйца вернула?!

— Да иди ты!

— Вот поэтому я — убежденный холостяк.

— Просто ты на хрен никому не нужен! — не сдержался Лева. — Ни одна женщина не захочется вляпаться в 120 килограммов отборного говна.

— Ох, Шмель, в это говно, как ты говоришь, столько уже вляпалось… Да что я тебе рассказываю, ты и сам знаешь, — Сергей подмигнул Шмелеву.

— Кондрат, на хрена ты столько взял? — перевел тему Ваня.

— Так на четыре дня же. Мне еще надо новое ружье проверить. Да и мало ли, чего понадобится, а так — все есть, — Сергей с довольным видом осмотрел сумки. — Когда пойдем?

— Лагерь разобьем, пожрем, а там видно будет.

— В темень не полезу, — запротестовал Лева.

— Я тоже, — поддержал Боря.

— Все, девочки объединились!

— Да пошел ты, Кондрат! — огрызнулся Шмелев. — Тебе нравится по ночам с фонариком шариться — вот и лезь.

— Уж будь уверен, полезу, — ответил тот, отстегивая от рюкзака палатку и спальный мешок.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ваня Логинов был младше друзей на два-три года, но еще со времен детских игр занимал место неформального лидера. И хоть в открытую ни он, ни ребята со двора не признавали его первенства, Ваня ловко манипулировал и управлял мальчишками старше и младше себя, делая это незаметно и ненавязчиво, выдавая свои желания и решения за их собственные.

Распределив обязанности по благоустройству лагеря между друзьями, Ваня и сам занялся делом. Пока он ставил двухместные палатки и обустраивал обеденную зону под брезентовым навесом, Лева подготовил углубление для костра и обложил его камнями. Сергей притащил из леса сухое бревно и наколол дров. Боря выкопал отхожее место и мусорную яму.

Когда на черном, прожженном звездами небе, сияющей блямбой вспухла луна, Сергей и Ваня надели гидрокостюмы, побросали снаряжение в резиновую лодку, подхватили ее с двух сторон и пошли к искусственному морю.

Приминая заросли рогоза, они вытолкали судно к чистой воде, залезли в него и отплыли от берега.

Ваня сбросил якорь, и вдруг понял, что не хочет нырять: лень стало лазить по дну с фонариком. Сергей же быстро натянул маску, ласты, проверил на ремне грузы и нож, взял ружье и прыгнул за борт. Он несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Скрылся под водой, всплыл. Повторил разминку. Затем выдавил из себя весь углекислый газ, набрал воздуха, нырнул и снова появился над поверхностью.

— Свет дай, — попросил он.

— Болван ты, Кондратьев, — засмеялся Ваня. — На!

— Знаю, — Сергей затянул петлю от фонарика на запястье и ушел под воду.

Он неспешно опускался на глубину. Жирная полоса света рассекала холодный жидкий мрак. Со дна поднимались гулкие звуки, они искажались, проходя через толщу воды, и затравленное черной мутной стихией воображение подрисовывало к ним что-то зловещее и враждебное. Двигаясь внутри спящего рукотворного моря, Сергей ощущал легкое напряжение, оно приятно щекотало нервы, играло с его вымышленными страхами. Кондратьев любил побояться, но не только поэтому предпочитал охотиться в темноте. Он мечтал насадить на гарпун самую большую рыбину, что когда-либо ловили его друзья и товарищи из клуба подводной охоты «Нырок». Ночью шанс заколоть гиганта выше — в это время крупные хищники выбираются из глубоководных укрытий, чтобы набить брюхо рыбой поменьше.

Высокие меланхоличные водоросли плавно струились по течению. Сергей опустился в гущу подводного леса, и стал медленно пробираться через спутанные стебли и листья. Луч света скользил по песчаному дну, протискивался между растений, упирался в коряги и частенько набредал на застывших сонных рыб. Сергею попадались отменные караси, лещи и сазаны, но он их не трогал, выискивая жертву покрупнее.

Заканчивалась вторая минута под водой, в легких оставалось немного воздуха, и Кондратьев собирался всплывать, как вдруг среди вьющихся водорослей увидел щуку. На гиганта она не тянула, но была в разы крупнее тех рыб, что он встретил ранее.

Сергей подплыл, прицелился в пятнистый бок, но не выстрелил. В ужасе закричал, выпустив остатки воздуха, и метнулся вверх. Легкие горели, давящая боль в груди росла. Одуряющее желание дышать заглушало голос разума, заставляя разжать рот и вдохнуть. Не доплыв до поверхности чуть больше метра, он сдался и втянул в себя воду.

Недалеко от лодки Ваня увидел пятно света. Оно разрасталось, становилось ярче. Затем всплыли пузыри, и свет пошел ко дну. Логинов прыгнул за борт, в несколько гребков пересек расстояние, поднырнул, вырвал Сергея из-под воды и поплыл с ним к берегу.

— Помогите! — прервал надрывный рев беседу у костра. — Ребята! Сюда!

— Ванька! — вскочил Шмелев и побежал на крики, Боря бросился следом.

За зарослями рогоза мужчины увидели свет фонаря, и прямо в одежде бросились в воду, раздвигая руками упругие стебли.

— Что с ним?! — испугался Лева, увидев обмякшего Кондратьева.

— Нахлебался, — запыхавшись, ответил Ваня.

Они вынесли друга на сушу. Боря открыл Сергею рот, проверил — не забиты ли дыхательные пути водорослями, затем встал на одно колено.

— Животом сюда, — скомандовал он, объясняя жестами, что должны сделать Лева и Ваня.

Мужчины уложили Кондратьева животом на колено Бори, и он несколько раз надавил на спину друга между лопатками. Изо рта Сергея вылилась вода. Он пришел в сознание, закашлял и задышал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Шмелев и Логинов вытащили лодку на берег и присоединились к друзьям у костра.

— Ну? Что скажешь? — Ваня уставился на Сергея.

Кондратьев молчал и смотрел на перышки пламени, стремящиеся улизнуть в ночное небо.

— Кондрат! — окликнул Боря и отпил коньяк из плоской фляги, обтянутой кожей.

— А? — Сергей бросил растерянный взгляд на друга.

— Как ты нахлебался? — спросил Логинов. — Не новичок ведь.

— Там был сом. Большой… — Сергей ненадолго задумался, а потом воскликнул: — Черт возьми, да просто гигантский! Метров пять, точно…

— Ты уверен? Может, то был кит? — Лева одной рукой ковырял палкой угли, а другой приглаживал бородку.

— Мы должны его выловить! — Сергей не обратил внимания на подколки. — Это будет самая крупная добыча за всю нашу жизнь!

— Ты так и не ответил. Что случилось? — под внешним спокойствием Вани бурлили эмоции, он с трудом подавлял желание ударить друга, который не понимал, что смерть сегодня схватила его за плечи и чуть не уронила в вечность.

— Хотел щуку подстрелить. Прицелился, а тут эта махина… Как выскочит из темноты! Щуку сцапала и на глубину ушла. Я испугался. Закричал, не сразу сообразил, что это сом. Начал всплывать… Дальше не помню. А где мое ружье?! — всполошился Кондратьев.

— Ты чуть не утонул, а тебя волнует ружье?!

Боря и Лева притихли. В отличие от Сергея они чувствовали, как Ваня еле сдерживает ярость, как рвется наружу его страх. Все друзья знали, что больше всего на свете Логинов боится смерти не своей, а близких. Сама мысль о том, что кто-то из его окружения может внезапно умереть, воспринималась им болезненно. Он не любил шутки на тему смерти, не любил разговоры о ней, даже не смотрел фильмы и не читал книги, в которых умирали близкие люди главного героя.

— Вань, прости. Я не хотел, — Сергей смотрел на друга, и в глубине его карих глаз видел, как вскрываются старые раны, и скорбь сминает душу Логинова, как лист бумаги.

— Глупо рисковать из-за рыбы.

— Больше не буду, обещаю.

Голоса у костра стихли. Друзья молча следили за пламенем, и в наступившей тишине, нарушаемой лишь треском поленьев, ощущалась эмоциональная тяжесть.

— Слушай, а, может, тебе померещилось? — не выдержал Лева. — В темноте да с фонариком… Все эти сомы-гиганты больше похожи на выдумки. Если и водились такие, то лет 100–200 назад, когда…

— Нет! — оборвал Сергей. — Я видел!

— Да ты сам толком не знаешь, что видел. Говоришь: «Испугался, не сразу сообразил». Значит, уверенности нет, что это сом.

— А мне вот рассказывал один приятель, — вмешался Боря, передав флягу с алкоголем Шмелеву, — он в Воронежской области живет… Как у них в деревне за лето четверо утонули, и трупов не нашли. После парнишка местный утром пошел в реке искупаться. Заплыл на глубину, и вдруг его кто-то за ноги схватил и на дно потащил. Еле отбился, но разглядел нападавшего. Сом это был. Мужики решили выловить его. Рядом с деревней, вверх по течению, омут был, глубокий, с водоворотами. Начали с него. Занырнули и нашли на дне логово сома. Оказалось, он заталкивал жертв под камень, ждал, когда мясо размягчится, и жрал. Там и останки всех утонувших лежали. Сома изловили. На берегу замерили: длина под четыре метра, а весил больше 450. Приятель говорил — страшный просто жуть, будто не рыба речная, а чудовище из сказки. Говорят, сому больше ста лет было. Я это к чему… Может, этот тоже людоед? А?

— Яковлев, что ты несешь?! — закатил глаза Шмелев. — Кондрат ведь выплыл, значит этот не людоед. Этот — воображаемый.

— Хоть с вами, хоть без вас, а я его выловлю, — Сергей встал и пошел к палатке. — Кстати, Вань, где мое ружье? — обернулся он на ходу.

— На дне.

— Твою ж мать!

— Завтра достанешь, — успокоил Боря, расчесывая комариные укусы на мясистых щеках.

— Ага, достанешь. Где теперь его искать? — Кондратьев спрятался в палатке и продолжил ворчать.

— А вы верите в пятиметрового? — спросил Боря.

Ваня пожал плечами.

— Пойдемте спать, — закончил разговор Лева.

Они затушили костер и разошлись по палаткам.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Утром Ваня проснулся один. Шмелева, который делил с ними палатку, рядом не было. Ваня вылез наружу, потянулся и глубоко вдохнул. Прохладный воздух с запахом воды и леса наполнил легкие свежестью, и он никак не мог надышаться бодрящей чистотой природы после тяжелого сна в душных тряпичных стенах.

Логинов осмотрел лагерь. Никого. Он заглянул в палатку Сергея и Бори.

— Борян, где ребята? — он дернул друга за ногу. — Борян!

— Ууууу…

— Ребята где?

— Ушли… охотиться…

Ваня задумался.

Шмелева и Кондратьева с детства связывала крепкая дружба, ничто не могло их рассорить, пока не появилась Валентина. Робкая и милая девушка, сама того не желая, за год разрушила дружбу, которая длилась десятилетия. Два друга, влюбленные до беспамятства, боролись за ее внимание и расположение. Она быстро сделала выбор в пользу обаятельного, высокого и широкоплечего Сергея. Через полгода Валя забеременела, но Кондратьев не хотел детей. В двадцать лет семью и обязанности он считал обузой. Сергей настаивал на аборте. Валя отказалась, и тогда он бросил любимую женщину, лишь бы не терять свободу. А когда одумался, было поздно: его место занял бывший лучший друг. Шмелев усыновил Димку, похожего на Кондратьева один в один, и любил его как родного, даже когда Валя родила ему сына и дочь.

С тех пор между Сергеем и Левой выстроились странные, запутанные отношения. Бывшие друзья не избегали совместных праздников, выездов на природу и прочих встреч, напротив: каждый из них всегда старался быть там, где окажется другой, будто своим присутствием они что-то доказывали друг другу. Их пассивное соперничество никогда не приводило к открытым ссорам и явной вражде. Тем не менее задира Кондратьев, озлобленный на Леву, постоянно отпускал в его сторону язвительные замечания и едкие шуточки. Шмелев старался не уподобляться Сергею, но иногда срывался и тоже плевался ядом в бывшего друга. Лева был счастлив с Валей, но не мог простить Кондратьеву ее слез, когда тот отверг девушку с ребенком под сердцем. А, может, злился на него, потому что знал — Валя никогда не будет любить его так, как Сергея. Для нее Шмелев — хороший человек, надежный друг, заботливый отец, примерный муж, но не любовь всей жизни. И, конечно, все друзья знали, включая самого Леву, что Сергей еще надеется на счастливое воссоединение с Валей и сыном, и готов взять на себя заботу о детях Шмелева, как расплату за опрометчивый поступок в молодости. Он, как хищник на охоте, поджидал удачного момента, чтобы еще раз попытаться вернуть Валентину.

Ваня давно смирился с тем, что эти двое больше никогда не будут дружить, как прежде. Но теперь, представляя близких и непримиримых друзей в одной лодке, он ощутил, как внутри пробивается неясная надежда. В конце концов, может, вчерашний несчастный случай что-то затронул в их сердцах, и они снова на пути к крепкой дружбе.

— Охотиться идешь?

— Да, — Боря зевнул, потянулся и медленно, как раненный зверь, выполз из палатки.

После завтрака они переоделись в гидрокостюмы, подготовили снаряжение, спустили лодку на воду и поплыли к резиновому судну, что стояло на якоре и одиноко качалось без пассажиров.

— Чего так далеко уплыли? — удивился Боря, махая веслами. — Лева ведь не ныряет больше шести, у него же уши.

Над водой показалась голова в маске. Ныряльщик подплыл к пустой лодке и стал неуклюже забираться. Боря и Ваня сразу узнали Сергея, и с интересом наблюдали, как громила Кондратьев с трудом залезает на борт суденышка, стараясь не перевернуться. Попытки выглядели комично, и Яковлев с Логиновым, не выдержав, заржали в голос.

— А где Лева?! Чего не выныривает?! — спросил Ваня, когда лодки сблизились.

— Доброе утро! — ответил Сергей, снимая маску.

— Доброе… Где Лева?

— Не со мной, поэтому не выныривает.

— Где же он?

— Откуда я знаю?! — возмутился Кондратьев. — В няньки ему не нанимался.

— Боря, ты же сказал — вдвоем ушли?

— Ну, значит мне сквозь сон послышалось.

— Странно. Куда же он делся?

— Может, машину пошел проверить? — предположил Сергей. — Он ведь тот еще паникер.

— Надо вернуться, поискать.

— Вот еще! Сам отыщется, не маленький, — Яковлев бросил весла. — Заякоришь, — сказал он Ване и принялся натягивать ласты.

— Тут плохое место, давайте поближе к берегу, — выпалил Сергей.

— Мне пойдет, — Боря вооружился ружьем с прикрепленным к стволу фонариком и прыгнул в воду.

— Ты куда? — испугался Сергей. — Глубоко ведь!

— А я попробую! — сказал Боря и скрылся под волнами.

— Ладно, развлекайтесь. Я на берег. Сгоняю к машине, проверю, может, Левке помощь нужна. А ты, Кондрат, осторожнее давай, пойдешь ко дну — Борька тебя не вытащит, так что не глупи, — предупредил Логинов, отдаляясь к берегу.

Первые три раза, для разминки, Яковлев нырнул неглубоко. Затем опустился ниже, но под натиском сомнений сдался и всплыл.

— Слушай, давай, где помельче, — предложил Сергей. — Все равно ведь не доплывешь.

— Нет.

— Тогда я с тобой.

— Да чего ты прицепился?! Сам справлюсь. Отдохни, — отрезал Боря, набрал в легкие воздуха и ушел под воду. Погружаясь все глубже и глубже, он иногда останавливался и осторожно выдувал воздух в зажатый рукой нос, чтобы избавиться от заложенности в ушах из-за увеличивающегося давления. Он медленно опускался на дно, и с каждым пройденным метром в его душе расцветала радость. На самом деле Яковлев рвался на глубину не из-за улова. Опуститься на шестнадцать метров он хотел из-за страхов, верил — если преодолеет их, то жизнь наладится. Яковлев уже давно тренировался задерживать дыхание и нырять на глубину, но каждый раз, как только опускался ниже пяти метров, зашуганный и пугливый Борян, живущий внутри него, резко давил на стоп-кран, и он зависал под водой, не в силах плыть дальше, и только когда заканчивался воздух и углекислый газ начинал душить, он выходил из оцепенения и, задыхаясь, мчался к поверхности.

Сейчас все было по-другому. Он не боялся. Ему помогли побороть страх.

Чтобы избежать насмешек, он никому не говорил, но последние полгода в тайне от всех посещал психотерапевта. По началу Боря слабо верил в силу психологии. С каждым сеансом мозгоправ все ближе подбирался к корням его страха, и когда добрался, результат шокировал даже Яковлева.

Его взрослые фобии, неуверенность и постоянные сомнения в правильности принятых решений посеяла и взрастила в нем бывшая жена Маша, с которой он развелся два года назад. Она ушла от него к другому и забрала сына. Причиной разрыва стали не состоявшиеся мечты женщины. В своих грезах она выходила замуж за будущего главврача собственной клиники, а получила терапевта в муниципальной больнице. Маша поздно поняла, что Яковлев был врачом по призванию, а не из-за денег, и за спиной мужа, по ее мнению, «слабохарактерного, нерешительного тюфяка» завела сразу два романа. В этот раз она внимательно присматривалась к ухажерам, а, определившись с будущим супругом, быстро сменила фамилию и стала не Яковлева, а Разина. И запретила бывшему мужу видеться с сыном.

Боря тяжело пережил развод и расставание с сыном, у него появилось много странных фобий, которые залегли на дно подсознания и отравляли жизнь. Но после долгих и тяжелых разговоров в кабинете психотерапевта он избавился от беспочвенных страхов, вернул уверенность и решительность мыслям и поступкам.

Яковлев медленно опускался, чуть отклоняясь от места погружения. На дне в луче фонаря он увидел обросшую водорослями проржавевшую моторную лодку, а рядом с ней покоилось что-то большое и черное, похожее на задремавшую рыбину.

«Конечно, не пять метров, но около двух точно», — радостно подумал Боря, оценив размеры сома и нацеливая гарпун.

Когда между ним и жертвой осталось немного больше вытянутой руки и очертания рыбины отчетливо прорисовались, Яковлев чуть не сорвался на крик, но быстро одумался и крепко зажал рот, чтобы не выпустить запасы воздуха.

Сомом оказался Шмелев.

«На берег! Скорее! Еще не поздно! Он жив!» — забились под черепом мысли, точно стая перепуганных летучих мышей в пещере. Не задаваясь вопросами, что произошло, и знает ли об этом Сергей, он второпях снял с ремня нож и перерезал кукан, что крепился к поясу Шмелева, и которым он зацепился за железку, выпирающую из затонувшей моторки. Освободив друга, он перевернул его животом вверх и сделал еще одно ужасающее открытие. Слева, между пробитых ребер, зияла глубокая яма — гарпун вырвал кусок сердца у Левы.

Теперь Боря понял, почему лодка друзей оказалась далеко от берега: ведь Шмелев не мог охотиться на глубине. Его больные уши не выносили давления, и даже продувка не помогала избавиться от неприятных ощущений. Картина произошедшего быстро сложилась в голове Яковлева: Сергей убил Леву и спрятал тело на глубине, надеясь вернуть Валю и сына. Хотя Кондратьев никогда, даже в шутку, не высказывал подобных идей, Боря был уверен, что он вполне мог решиться на убийство соперника.

Растерянный Яковлев держал на руках друга, смотрел в застывшие глаза Левы под маской и судорожно соображал, как поступить: всплыть, будто ничего не видел, и рассказать все Ване или сразу поднять тело на поверхность.

На краю луча света, там, где он рассыпался и терялся в глубоководной тьме, что-то промелькнуло. Боря ничего не заметил, его мозг торопливо взвешивал все за и против. На принятие решения оставались секунды, воздух заканчивался. В следующий миг огромная пасть схватила Леву за голову и вырвала из рук Яковлева. Атакующий гигант быстро развернулся и темным боком отпихнул Борю. Мощный хвост стеганул по дну. Мириады песчинок взвились вверх. Видимость упала до нуля, и нечто скрылось в мутном облаке вместе с трупом. Все произошло молниеносно. Яковлев ничего толком не разглядел, но в одном был уверен — это сом-людоед.

Страх оседлал сердце Бори. Быстро-быстро, перебирая ластами, он помчался к поверхности, и, чтобы облегчить всплытие и поскорее выбраться из черных холодных глубин, скинул на дно ружье и ремень с грузами.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кондратьев напряженно всматривался в неспешные волны и кусал губы, с тревогой ожидая появление Бори. Он знал: Яковлев не найдет труп на такой глубине. Повисит под водой, повоюет со страхами, пока воздух не кончится, как всегда проиграет и всплывет. Такое он видел уже не раз: даже в сопровождении друзей Боря не мог нырнуть глубже пяти метров. Его жизнь принадлежала фобиями — друзья это знали. И все же волнение, и дурацкое предчувствие не покидали Сергея.

За спиной послышался всплеск и жадный вдох. Кондратьев обернулся. Неподалеку от лодки вынырнул Яковлев.

— Борян, греби сюда! — Сергей помахал ему.

Но Боря даже не посмотрел в сторону друга и кролем рванул к берегу.

— Черт, — процедил Сергей сквозь зубы. Его самые страшные опасения сбылись. — Боря! Подожди! Я не хотел! Это сом!

В ответ доносился только плеск воды.

— Я не убивал! Боря! Я стрелял в сома! Я не хотел! Я не убивал! Не убивал!

Боря изо всех сил работал руками и ногами и представлял, как в темных глубинах, прямо под ним, бродит речной людоед с трупом Левы в огромной пасти. Кровь стучала в виски, сердце колотилось в глотке, задыхаясь и захлебываясь, он мчался к земле. Яковлев ощущал беспомощность и уязвимость в воде, но сохранял надежду добраться до берега живым. Успокаивала мысль, что гигант уже получил больше восьмидесяти килограммов мяса и потрохов.

Вслед летели оправдания Сергея, но Боря не разбирал смысла фраз. Все мысли были заняты глубоководным гигантом, который в любой момент мог с легкостью утащить на дно. К тому же, Боря ни за что бы не сел в одну лодку с убийцей. Он хотел выжить, а не спастись от одного монстра, чтобы попасть в лапы другого. Возможно, он перечитал и пересмотрел детективов, но в одном был уверен — Кондратьев хочет избавиться от свидетелей.

— Боря! Плыви сюда! Скорей! — вопил Сергей, заряжая гарпун в новое ружье. Потом обрезал ножом веревку, что держала лодку на якоре, взялся за весла и погнался за Яковлевым. Расстояние между ними быстро сокращалось.

— Стой! Твою мать! — Кондратьев прицелился и выстрелил.

Не успев вскрикнуть, Боря исчез под водой.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Нива» Шмелева стояла в лесу на поляне перед большим поваленным деревом. Ваня обошел внедорожник, огляделся. Он был почти уверен — Лева сегодня не приходил на поляну.

— Лева! — позвал Логинов. — Лева! Ты здесь?! — он немного постоял, ожидая ответа, и пошел обратно в лагерь.

Дурное предчувствие ввинчивалось в сердце Вани. Он сразу узнал это скребущее ощущение неотвратимости, когда ничего нельзя изменить — все уже предрешено. Вместе с ним приходила сильная боль, будто кто-то, лязгая железными зубами, тщательно пережевывал душу, смакуя и причмокивая. Впервые он испытал это в десять лет, перед тем, как узнал об автокатастрофе, в которой погибли родители. Второй раз это ощущение вернулось четыре года назад. Из-за утечки газа в квартире угорели жена и дочь Вани, когда он уехал на два дня к деду, единственному родственнику. С тех пор он боялся за всех, кто входил в его близкое окружение. Опасался, что рано или поздно все повторится. И не давал себе никаких надежд на счастливое семейное будущее с другой женщиной и другими детьми, считая такую замену предательством погибших.

И сейчас Ваня старательно гнал от себя предчувствие новой трагедии, объясняя его волнением из-за вчерашнего несчастного случая с Сергеем.

Выйдя на берег, он осмотрел палатки, обошел лагерь, проверил снаряжение Шмелева, но не нашел ни гидрокостюма, ни ружья. Логинов позвонил ему на телефон. С первыми гудками он услышал знакомую мелодию — она доносилась из кармана куртки Левы, которая висела на сучке дерева. Ваня сбросил звонок.

Он стоял посреди лагеря, прикидывая, куда же мог отправиться Шмелев. «Может, неподалеку есть затон или озеро?» — спрашивал он себя, пока беспокойный взгляд блуждал в поисках подсказки. Не найдя зацепок, Логинов пошел к воде. Через примятые заросли рогоза Ваня увидел болтающуюся на волнах перевернутую лодку, она неспешно приближалась к берегу.

Стук сердца на миг оборвался, и ледяная волна ужаса окатила его.

Логинов влетел в одну из палаток, схватил рюкзак Сергея и вытряхнул содержимое на расстеленные спальные мешки.

— Где же? Где? — Ваня искал мини-акваланг. Кондратьев часто вел себя безрассудно и совершал идиотские поступки, но в тоже время было в нем необузданное стремление обезопасить себя от всего непредвиденного и внезапного. Ваня точно знал: Сергей приехал с баллоном кислорода, он всегда таскал его на охоту. Разметав вещи по палатке, он нашел акваланг, и, хотя Логинов никогда такими штучками не пользовался, все же прихватил его с собой.

Он влез в гидрокостюм, спустил лодку со снаряжением на воду и стал энергично грести. В самом удаленном уголке сознания стучалась запертая мысль: «Уже поздно, прошло слишком много времени, им не помочь». Но Ваня отталкивал реальность, он не хотел мириться с очевидным и уверял себя, что Сергей и Боря живы.

Добравшись примерно до того места, где охотились друзья, Логинов прыгнул за борт.

Он быстро опустился вниз. Запертая мысль настойчиво стучалась, но он не открывал, найдя убедительную причину — ветер. Сильный порыв перевернул судно, а Боря и Сергей нырнули вместе. На неувязки вроде безветренной погоды, свободно дрейфующей лодки или долгое пребывание друзей под водой Логинов не обращал внимание.

Пятно света неслось по песку, Ваня проворно двигался следом. На голом дне, укрытом густым мраком и холодом, почти ничего не росло, только иногда попадались гнилые разбухшие бревна, обросшие махровой коричнево-зеленой растительностью, наполовину погруженные в грунт. У одного из таких бревен Логинов нашел пневматическое ружье Сергея — оно зацепилось за корягу и прочно засело под ней. Линь от катушки уходил в темноту. Ваня вытащил ружье. На другом конце кто-то дернулся. Накинув тройной петлей веревку на запястье, он крепко ее сжал и резко потянул. Логинова тряхнуло и понесло.

Потрясенный и напуганный Ваня мчался под толщей воды, и не видел ничего, кроме зеленоватой мути. Загарпуненная Сергеем добыча волочила Логинова посередине между дном и поверхностью, и он мысленно умолял ее не опускаться ниже: боялся налететь на завалы мусора и распороть живот. Легкие больше чем наполовину переработали запасы воздуха в углекислый газ. Паниковать еще рано, однако до критической отметки оставалось немного. Инстинкт самосохранения дважды подсказывал избавиться от ружья, но Ваня не мог оставить в покое того, в чьем теле засел гарпун Кондратьева.

Движение почти остановилось. Линь сменил направление и медленно потянул на дно. Ваня высвободил запястье из петли, снял блокировку с катушки и устремился к поверхности. Трос быстро разматывался, давая Логинову полную свободу.

— Твою ж мать! — всплыв, Ваня осмотрелся. Вокруг простиралась водная гладь, на горизонте пролегала едва заметная линия берега. Над головой — умиротворяющая синева с щетиной облаков и раскаленный белый шар с рваным краем.

Оказавшись посреди акватории шириной в несколько километров Логинов не запаниковал, лишь тяжело вздохнул, прикидывая, сколько предстоит проплыть к земле с огромной рыбьей тушей. Он во что бы то ни стало намеревался убить сома, вытащить его на берег и показать друзьям гиганта, подстреленного Кондратьевым. Ваня представил ошеломленные лица Левы, Сергея и Бори и не сдержал улыбки.

Он проверил на ремне нож и акваланг, глубоко вдохнул, до отказа забив легкие воздухом, и нырнул.

Рациональная и хладнокровная часть Логинова уже давно осознала, что с друзьями приключилось что-то страшное, но его беззащитная, эмоциональная половина, крепко привязанная к близким и зависимая от них, отказывалась верить в плохое, убеждая Ваню, что не все еще потеряно, ведь он не видел трупов. Решимость умертвить рыбину росла и крепла, перерождалась в одержимость, теперь это не просто охота — это шанс спасти друзей. Он мысленно заключил договор с Богом, судьбой, вселенной, смертью: если вытащит сома на берег, тогда они живы. Ему никто не ответил и не согласился на условия. Привыкший все контролировать Ваня заключал сделку с самим собой, пытаясь управлять ситуацией, над которой не имел власти.

Логинов плыл вдоль веревки, опускаясь все ниже и ниже. Под водой он слышал шум крови, циркулирующей в голове, и гулкие шорохи собственной возни. Ему навстречу со дна лениво поднималась матовая темнота, она всасывала солнечные лучи, разбухала и густела. Ваня взял в руку фонарик, болтающийся на запястье, и включил. Столб света выстрелил во тьму, разрубив ее надвое.

Вскоре показался завал из сгнивших бревен, опутанный водорослями и обросший гроздьями ракушек. Свет скользил по кривым линиям, сваленным в кучу, иногда проваливался в узкие дыры между них. Внутри кто-то вздрогнул и зашевелился. Рыба, решил Логинов, двигаясь дальше. Из-за непроницаемого мрака он не мог увидеть объект целиком, свет вырывал лишь отдельные детали, и из них Ваня собирал общую картину, и чем больше информации поступало, тем сильнее нагромождение досок напоминало маленький дом с обвалившимися стенами, вросшими в песчаное дно. Чуть дальше стоял похожий деревянный завал, напротив еще один, а за ним еще и еще. Ваня плыл между ними, осматриваясь по сторонам, и ему казалось, что он уже был здесь.

Линь подвел Логинова к одному из завалов и скрылся в кривом отверстии, похожем на окно, из которого торчала рука.

«Боря!» — сердце Вани ухнуло. Он узнал Яковлева по полоскам на гидрокостюме. Мужчина бросился к другу, схватил его, но рука вырвалась и спряталась внутри перекошенной груды, сложенной из порченной древесины.

Логинов заглянул в дыру и окостенел от ужаса. Все пространство заполняли трупы: свежие и разлагающиеся, целые и обглоданные. Они висели под скошенным потолком завала, болтались по центру и лежали на дне, а среди них от яркого электрического света жмурились человеческие глаза на плоской морде с вдавленным носом. Разъяренные вторжением чужака, они метнулись к нему. Ваня резко развернулся, и луч фонаря уткнулся в нечто невообразимое — то, что держало в пасти мертвого Сергея. Логинов сразу понял, кто эти твари.

Речные существа выплывали из завалов по всему дну, их становилось все больше и больше, они медленно окружали его, отрезая пути к отступлению.

Круг света освещал лишь отдельные их части, но Ваня точно знал, как выглядят пресноводные чудовища. Они обладали длинными приплюснутыми телами. Вместо чешуи — сморщенная кожа болотного цвета, разрыхленная глубокими волнистыми бороздами. Под плоскими мордами, как кузнечные меха, раздувались жабры. Разрез глаз, цветные радужки и вдавленные носы напоминали о родстве с людьми. Огромная, точно корыто, нижняя челюсть сильно выпирала, обнажая в широкой пасти перемешанный лес зубов из человеческих пеньков и длинноствольных рыбьих клыков. Плавники раскрывались подобно вееру, между пятью растопыренными пальцеобразными отростками с узловатыми суставами и длинными ногтями, натягивалась кожа, которая повисала складками, когда фаланги снова прижимались друг к другу. А короткий хвост с двумя шишками, похожими на пятки, напоминал удлиненные человеческие стопы, сросшиеся вместе.

Дед Вани был одним из них.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Деревня Кирщановка распласталась в низине на берегу реки. Почти три десятка дворов с приземистыми кособокими домишками, огородами и скотиной; пять наезженных телегами улиц и никаких благ цивилизации.

Щедрая и плодородная земля, заговоренная предками, уже больше двухсот лет давала жителям крохотного поселения, удаленного от шумного мира, все необходимое. Люди здесь никогда не голодали и не забирали у природы больше, чем нужно. Они жили с ней в гармонии.

В середине 20 века, во времена великих строек коммунизма из-за строительства ГЭС деревня попала в зону затопления. В Кирщановку зачистили люди в форме, они проводили собрания на берегу реки, рассказывали о важности новой гидроэлектростанции и подготавливали кирщановцев к переезду.

— Товарищи! — начал раздраженный и уставший капитан Жданов. — Через десять дней, 7 августа, прибудут грузовики, чтобы перевезти вещи следующих семей: Антиповы, Гурьевы, Матвеевы…

— А дома как же? — перебил Ленька Антипов.

— Я уже говорил, дома в Кирщановке признаны ветхими, их перевозить нельзя. Владельцы получат денежную компенсацию на строительство нового дома. Сумма выплаты зависит от оценки вашего жилища или…

— А скотину куда?

— Продавайте. Сдавайте в колхозы, режьте, перегоняйте на новое место… В общем, сами решайте.

— Мы не хотим уезжать! — выкрикнул кто-то из кирщановцев. — Эта земля наших пред…

— Да чтоб вас! — не выдержал капитан. — Ну, сколько можно?! А?! Вашу деревню водой накроет! На дне она будет лежать! Все должны покинуть затопляемую территорию по своей воле или против нее. Каждого, кто окажет сопротивление, арестую. Понятно? — гневным взглядом капитан окинул собравшихся.

Кирщановцы в ответ закивали и тихо затянули:

— Да. Понятно. Чего уж тут не понять.

— Зачитаешь, — Жданов сунул листок со списком первых переселенцев главе Кирщановки Митяю Лаврентьеву, что стоял рядом, потом развернулся и махнул подчиненному. — Едем.

Кирщановцы, склеенные общей бедой, так и остались сидеть на берегу. Никуда не расходились, даже когда машина капитана выехала из деревни и ушла направо к райцентру. Тягостное молчание висело в воздухе, пока самая старая жительница деревни — повитуха Евдокия, не встала, опираясь на кривую можжевеловую клюку. Она смотрела на земляков двумя разными глазами — голубой обжигал холодом, карий опалял жаром. Ее суровое столетнее лицо растеклось от времени, щеки и шея повисли, брови опустились на веки. Десятки лет она не расплетала длинную, до пят, косу, отчего седые волосы слиплись и превратились в серебряный колтун.

— Нельзя уходить. Сила наша в земле, предками заговоренной. Зачахнем без нее. Связаны мы с нею, нельзя корни отрывать. Вдали от Кирщановки никому счастья не будет.

— Что же делать, Евдокиюшка? — спросила Анисья, жена Кольки Гурьева.

Старуха пожала плечами и поковыляла к деревне.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

7 августа в Кирщановку въехала вереница грузовиков. Жданов и солдаты обомлели от ужаса, когда оказались на пустых улицах, залитых кровью. На деревьях и заборах висели прибитые вниз головой, с перерезанными глотками и вспоротыми животами коровы, свиньи, кошки, собаки, куры и козы. Густая тошнотворная вонь, исходившая от бурой земли и сырых потрохов, скрутила животы нескольким бойцам. Не в силах сдержать подступившую рвоту, они перевалились через кузова, и их желудки вывернулись наизнанку.

— Больные уроды! Напугать решили? Ну, ладно, — сказал Жданов и вылез из машины. — Хватит блевать! Проверьте дома! — приказал он солдатам, а сам пошел к калитке Антиповых, на которой висела собака. Он пнул хлипкую створку, и она со скрипом распахнулась. Капитан пересек двор, поднялся на крыльцо и постучал. Никто не спешил его встречать, тогда он толкнул незапертую дверь и вошел.

— Хозяева! — позвал капитан.

В доме никого не было. Жданов осмотрелся. Мебель стояла на месте, никто даже не начинал собирать вещи.

— Скоты! Ну, я вам покажу! — со злости он хлопнул дверью и пошел к машине.

Вскоре вернулись солдаты, они опасливо озирались по сторонам. По их глазам Жданов видел — ребята напуганы кровавыми декорациями деревенских. Распотрошенные животные, развешанные по всей Кирщановке, и земля, напитанная кровью, произвели нужный эффект.

— Нашли кого-нибудь?! — спросил капитан.

— Нет, никого.

— А вещи собраны?

— Нет.

— Ну, все! Сами виноваты. Вы, трое, — указал он на бойцов справа от себя, — идите в лес, наверняка эти говнюки там отсиживаются. Ждут, что мы уйдем и ничего не тронем. Остальные… Приступайте к санзачистке!

— А как же вещи? Мебель? — спросил хилый парнишка.

— Плевать! Я предупреждал! Они не послушались. Пусть теперь горит все к чертовой матери. У меня приказ — очистить дно водохранилища. И так уже все сроки срываем, а еще восемь деревень, — тяжело вздохнул Жданов.

— Может, хоть на улицу вынесем? Они вернутся, заберут, — предложил помощник Волков.

— Нет, я сказал! Жгите все! — рявкнул Жданов, ослепленный злостью и жаждой мести. — Приступайте! Чего стоите?!

Солдаты заметались, выгружая из машин канистры с керосином, а после разошлись по Кирщановке исполнять приказ. И как только они начали расплескивать горючее на ветхие домишки, разразился ливень. Капли зашуршали по крышам и стенам, смывая воспламеняющуюся смесь. Завеса из воды скрыла все, что находилось на расстоянии вытянутой руки.

— Да чтоб тебя… — злился Жданов. — Этого еще не хватало.

Прошло два часа. Дождь не прекращался. Капитан, погруженный в раздумья, сидел за столом в одном из домов. С потолка текли струйки воды, барабанили по полу и мебели.

Помимо Кирщановки Жданов отвечал за расселение еще восьми деревень с населением меньше трехсот человек, и день ото дня его ненависть к переселенцам росла. Сначала он им сочувствовал, потом стал равнодушен, а теперь еле сдерживал гнев, особенно когда в очередной раз какая-нибудь семья, не зная, как получить побольше выгоды со своей халупы, в пятый раз меняла решение в пользу выплаты компенсации или получения квадратных метров по количеству членов семьи, а то и вовсе требовала перевезти их дом на новое место, несмотря на то, что он подлежал сносу.

Когда Жданову поручили выселить из зоны затопления 1849 человек, он обрадовался: наконец-то подвернулся случай проявить себя на службе. Но общение с недовольными озлобленными людьми отнимало слишком много сил и нервов. Он устал, а выполнить приказ и написать рапорт об исполнении нужно было до конца сентября. Иногда капитан так сильно злился, что, как сейчас, желал, чтобы всех строптивых переселенцев накрыло водой, и они навсегда остались в своих чертовых деревеньках.

Жданов не мог больше ждать, когда кончится дождь, он понапрасну терял драгоценное время. Каждый день и час был на счету, и он боялся подумать, что с ним будет, если не успеет к сроку выполнить задание партии. Капитан прикидывал, как расчистить дно водохранилища без огня: «Пригнать технику для сноса не получится. Дороги в кашу. Самим бы теперь выбраться. Шесть грузовиков на своем горбу тащить. Чтоб тебя! Может разобрать топорами?».

Его мысли прервали солдаты, вернувшиеся из леса.

— Только пятерых нашли! — доложил один из них.

Капитан подошел к деревенским. Три парня и две девушки испуганными глазами смотрели на офицера, но боялись они не его, он это чувствовал. Страх на молодых людей наводила сама деревня, и находиться здесь им так же не хотелось, как и самому Жданову и его бойцам.

— Где остальные? — спросил он.

Повисло молчание.

— Языки проглотили?!

— В лес ушли, — ответила хрупкая девушка.

— А вы что же?

— Мы не захотели, — пробубнил светловолосый парень.

— Зачем животных развесили?

— Чтобы напугать вас, — торопливо выпалила другая девица, покрупнее, но Жданов понял, что она соврала.

— Изверги! — не выдержал помощник Волков.

— Ладно, пока отвезем их в больницу, там решим куда расселить. Капитан не стал допытываться до правды, он совершенно не хотел знать, что здесь произошло. — Черт бы побрал эту Кирщановку! Уходим!

— А санзачистка? — спросил Волков.

— Вода зачистит. Всего 28 гнилых лачуг. Затопит, размоет и растащит, а там бревна выплывут где-нибудь. Тут глубина метров шестнадцать будет! Ничего, вода без нас управится. А если будет время — приедем еще раз. Все, хватит болтать, поехали.

— А как же остальные?

— Напишу, в лес убежали. Нашли только этих. А они подтвердят. Подтвердите?

Кирщановцы молча закивали.

— Ну вот, а там пусть руководство решает — слать за ними спасательную группу или в покое оставить. Мое дело — вывезти всех отсюда, а раз вывозить некого, значит, и делать нам здесь нечего! — Жданов повеселел. — Все, по машинам!

Ливень хлестал солдат, промокшая насквозь одежда липла к телу, сковывала движения. Они дрожали от холода, топтались в грязи, выталкивая увязнувшие грузовики. Дорогу раскиселило на десять километров, местами она походила на трясину. Машины двигались очень медленно, и бойцы чертыхались и проклинали деревню и ее жителей.

Через полтора месяца река вышла из берегов и медленно подобралась к обезлюдевшей Кирщановке. День за днем грязные мутные потоки затапливали улицы, проникали в дома, выдавливали воздух. И когда процветающая плодородная долина скрылась под волнами, а деревня ушла на черное дно, кирщановцы вернулись на родную землю.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Накануне приезда грузовиков Евдокия собрала кирщановцев у реки и объявила:

— Мы останемся на нашей земле. Никто не прогонит нас. Нам помогут они, — указала старуха рукой на водную гладь реки. — Мы и наши предки годами служили им, подносили щедрые дары, прославляли и чтили их, и они обещали уберечь нас от беды. Но мне нужно от вас мужество. Никто не должен убояться! А если кто-то хочет уйти с земли предков, — медленно обводила она толпу каре-голубыми глазами, — пускай уходит сейчас же! Но знайте: беглецу не будет покоя на чужой земле, и потомки его не узнают счастья.

Слова повитухи насторожили людей, они притихли, боясь даже звуком привлечь внимание Евдокии и остановить ее взгляд на себе.

— Согласны?

— На что соглашаемся-то? — спросил один из кирщановцев.

— На жизнь в домах, что ваши предки построили, — и ее глаза впились в вопрошающего. Мужик оторопел и поперхнулся.

— Куда ж деваться? Согласны. Своя земля лучше, чем чужая, — послушно отвечали жители. Они не хотели бросать обустроенные несколькими поколениями хозяйства и переезжать в незнакомые края, в которых навсегда останутся чужаками. Сомнения тронули сердца лишь пятерых кирщановцев, тех, что боялись Евдокию больше остальных, но еще больше они боялись пойти против толпы и остаться в глазах земляков беглецами. И никто из них не решился рассказать о своих недобрых предчувствиях.

— Тогда делайте что говорю. Убейте всю скотину, всех птиц и домашних животных. Развесьте по заборам и деревьям, вспорите им животы, перережьте горло. Напоите землю. А потом возвращайтесь к реке.

Кирщановцы смотрели на Евдокию, и каждый думал, что ослышался. Конечно, они и раньше совершали жертвоприношения, умасливая духов, с которыми общалась повитуха, но убить всю скотину и птицу, и остаться без молока, яиц и мяса — все равно что подписаться на голодную смерть, тем не менее никто не перечил той, чьи руки прогоняли болезни и принимали детей на этот свет.

— Идите! — прикрикнула Евдокия, заметив оторопь в глазах земляков, и они побрели к дворам исполнять наказ.

Перед началом кровавой расправы женщины заперли детей по домам и велели не выглядывать из окон.

Визги и вопли напуганных и умирающих животных неслись над деревней, сливаясь в оглушающую какофонию. Кирщановцы, обезумевшие живодеры, взывающие к древним духам, убивали топорами, ножами и ружьями. В широко раскрытых от ужаса глазах несчастных домашних питомцев и скотины они видели свои отражения, перемазанные кровью, и людские сердца сдавливала боль и горькое раскаяние.

Когда ревущее мычание последнего живого существа оборвалось, по всей Кирщановке застучали молотки. Мужчины приколачивали мертвые туши к деревьям и заборам, пускали кровь и выворачивали внутренности. По улицам растеклись красные ручьи и лужи. Земля превращалась в буро-коричневую грязь. Горячий и влажный воздух пропитался тошнотворным запахом свежей крови и потрохов.

Ближе к вечеру все стихло, но долгожданная тишина не принесла облегчения. Невероятно тяжелая и зловещая, она только усилила стыд и вину за содеянное. Толпа мужчин, женщин, стариков и детей шла к реке, опустив головы, и никто не решался даже мельком взглянуть на распотрошенные трупы, развешанные вдоль улиц.

Дождавшись земляков на берегу, Евдокия махнула рукой, чтобы они следовали за ней, и зашла в воду по пояс. Не задавая вопросов, кирщановцы побрели за повитухой.

— Кто первый? — спросила она.

Все молчали, никто не хотел быть первым. Тогда она схватила Анисью Гурьеву, что стояла к ней ближе всех, та нехотя подалась вперед. Старуха уронила ее в воду, и молодая женщина закричала. Сухие руки с распухшими суставами на скрюченных пальцах замкнулись на тонкой шее, погружая Анисью в реку. Визги сменились бульканьем.

— Убьешь! — кинулся к повитухе Колька Гурьев.

— Назад! — она посмотрела на него страшными, одержимыми глазами, и он отступил.

Пока женщина брыкалась, Евдокия что-то бормотала нараспев, а когда Анисья обмякла и ее руки спали со старушечьих плеч, из глубины выползли водоросли, обвили мертвую и утащили на дно.

Повитуха смотрела на земляков, приглашая следующего.

— Смелее, — сказала Евдокия, — сколько раз вас выручала, ни разу не обманула. Говорю же: не будет никому счастья на чужбине. Ни вам, ни детям, ни внукам, ни правнукам. Связаны мы с землей нашей, здесь и должны остаться. Да и теперь поздно отказываться: кровь пустили, землицу напоили, считай, по рукам с нечистыми ударили. Побежите — со смертью обвенчаетесь. Детей и супругов по гробам раскладывать будете, а сами проживете до глубокой старости в одиночестве и муках.

Из толпы вырвался двенадцатилетний Митя Антипов. В отличие от остальных детей Кирщановки, мальчик не боялся Евдокию и любил ее, как родную бабку. Два года назад, когда он провалился в прорубь и обморозился, почти все деревенские были уверены, что дохляк Митя умрет — уж очень хилым и болезненным он был. Но Евдокия боролась за мальчишку. Трое суток без сна провела у его кровати, читала заговоры, жгла травы, поила парным молоком с каплями крови самого здорового мужчины в Кирщановке. А после лучшую во всей деревне по надою корову, чье молоко стало лекарством для больного, принесли в жертву — заживо сожгли во дворе под окнами Мити. Она ревела от боли, умирала в муках, но не могла бежать и брыкаться — страдалице переломали ноги. Утром единственный сын Антиповых проснулся здоровым и чувствовал себя превосходно, будто и не было трех суток в бреду на грани жизни и смерти. С того дня Митя больше никогда не болел, его худосочное тело окрепло, а на белых пухлых щеках всегда светился яркий румянец. Благодарный мальчик каждый день приходил к повитухе в дом, помогал по хозяйству и слушал истории о темном мире тех, кто согласился вместо него взять буренку. Он доверял Евдокии больше, чем родителям, больше, чем себе, и теперь, когда она ждала следующего добровольца, он без страха шагнул к ней.

— Митя! — в ужасе кричала мать, прорвавшись через толпу к сыну.

— Не тронь! — жестом остановила повитуха.

Митя подошел к Евдокии и безропотно ушел под воду, даже старался не сопротивляться, чтобы старухе легче было его топить, но жизнь в нем отчаянно боролась за глоток воздуха. Когда бездыханного мальчика утащили на дно стебли, следом за сыном поспешили мать и отец.

Из воды показалась большая голова, за ней тянулось длинное тело со странными плавниками и коротким хвостом. По коже змеились волнистые бугры, похожие на кожуру запеченного яблока. Огромное рыбоподобное чудище медленно проскользило рядом с Евдокией, высматривая кого-то среди деревенских.

— Анисья! — истошным воплем вырвалось из Кольки Гурьева имя жены. Он узнал ее по маленьким, широко расставленным глазам на большой плоской морде. Перерожденная в жуткое существо Анисья медленно опустила веки, подтвердив догадку мужа, и ушла на дно.

— Я! Меня! — бросился Колька к повитухе, и она быстро отправила его к жене.

Увидев перерожденных земляков, кирщановцы приободрились: теперь они знали — смерть не страшна, и они охотней соглашались на новую жизнь. Повитуха ловко и проворно расправлялась со стариками, детьми и молодыми, даже крепких мужчин топила, как котят в ведре. Вода питала ее силой, забирала усталость и наполняла неуемной энергией.

Над рекой слышались всплески, редкие крики и бульканье. Жители смотрели на убийства родственников и соседей и ждали своей очереди. Только дед Вани — Афанас и еще четверо парней и девушек не хотели обращаться в чудищ и жить в холодных глубинах. Они слишком любили людскую жизнь. И, не убоявшись угроз, молодые люди тихонько отсоединились от толпы, незаметно вышли на берег, а, оказавшись на суше, без оглядки побежали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда старуха перетопила всех жителей, она повернулась лицом к лесу и прошептала:

— Сами виноваты, — слова эти, преодолев километры, долетели до беглецов, и как голодные черви, ввинтились в их уши и протиснулись вглубь сознания, уцепившись за него ртами-присосками.

Евдокия тяжело вздохнула и ушла под воду. Больше она никогда не показывалась над поверхностью.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кирщановцы кружили вокруг Вани. Он смотрел на них, вспоминая, как дед просил держаться подальше от рек и водохранилищ. Старик частенько рассказал внуку невероятную и жуткую историю о чудовищах, в которых превратились его земляки, а заканчивалась она угрызениями совести. Во всех несчастьях, что неотступно преследовали род Логиновых, дед винил себя. Говорил, что из-за его трусости умирают близкие, что смерть стала ему женой. Но мальчик никогда не верил в эту историю, а потому не боялся рыболюдей. Ваня считал, что после того, как дед похоронил трех жен и четырех дочерей, он немного тронулся умом. Так говорил его покойный отец — единственный ребенок Афанаса от первого брака, проживший несравненно дольше сестер. И даже после гибели родителей Ваня продолжал убеждать деда, заменившего ему отца и мать, что нет его вины в трагедиях, преследующих их род; то же самое он говорил, когда хоронил дочь и жену. И только теперь понял, на что обрек дед Афанас тех, кто носил его фамилию.

Ваня осторожно снял с ремня мини-акваланг и сунул в рот. Он до последнего не терял надежду уйти из затопленной деревни живым. Но еще до того, как он рванул к поверхности, огромная пасть сомкнулась на его пояснице. Длинные рыбьи клыки и человеческие резцы проткнули кожу, порвали органы, а затем раздался хруст. Ваня выронил акваланг.

Тварь сломала позвоночник в двух местах. Боль яркой кометой пронеслась по телу, оставляя за собой огненный шлейф. Ваня не чувствовал ног, луч света в руках истерично метался, и все, что он видел, было лишь раздувающиеся облака крови.

Логинов бил пресноводное чудище фонарем, но град ударов не ослабил хватку. Ваня дотянулся до ножа на ремне, вытащил его из ножен и вонзил клинок по самую рукоятку в голубой глаз. Речная тварь заметалось, сильнее сдавливая добычу в мощных челюстях. Ваня потерял сознание, мышцы расслабились, и он обмяк, точно тряпичная кукла. Из легких выскользнули последние пузырьки воздуха.

Рыбоподобное существо с оставшимся карим глазом затащило Логинова под завал, который был домом в деревне Кирщановка, и оставило гнить, пока тело не размякнет и не взбухнет, чтобы позже обглодать с костей разваливающуюся плоть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Алексей Жарков} Черная лампа ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Космос — это абсолютный экстремист, который живет сам по себе. Его опасность совершенна. „Назови мне хотя бы одну причину, чтобы тебя не убить". Он такой бесконечный и такой медленный, что кажется нам спящим, и мы прикасаемся к нему, словно во сне, в робкой надежде, что это сойдет нам с рук. И не только мы, но и те, кто знает о нем чуть больше. Кто знает, как его пробудить».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Что-то приближается к станции. Еще недавно этой звезды не было, но, появившись, она стала ярче и поползла. Разгорелась и будто даже увеличилась. И это не тусклый Фобос, который дважды в день проходит между станцией и Марсом, и не Деймос, обогнавший ее вчера. Это — другое.

На станции есть небольшой телескоп.

Космонавт отталкивается от иллюминатора и плывет к консоли управления. Его зовут Григорий, он покинул Землю двести двадцать дней назад. Он нажимает пару кнопок, телескоп просыпается и начинает послушно перебирать шестеренками отправленные ему угловые минуты и градусы. Защитные створки расползаются, экран темнеет, перед глазами космонавта появляется изображение. Он внимателен и усидчив, он готовился к полету три года. Звездный городок, тренажеры, строгая диета, сто суток на орбите Земли, отдельная жизнь в ожидании старта, тревоги, страхи, сомнения. Он всегда мечтал отправиться к Марсу, в этом он видел свое предназначение и смысл, но сейчас, так далеко от своей планеты и от дома, при взгляде на экран его руки слабеют, а где-то в шее колотится пульс, и вместо ужаса в нем рождается тоскливая, фантастически безрассудная надежда, что это прислали за ним.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

История полетов к Марсу — картина в черных тонах. За семьдесят лет — более сорока попыток, треть из которых закончилась на околоземной орбите. Вторая треть — немного дальше: не раскрывались солнечные панели, вытекал азот, отказывали двигатели, сбоила связь, ошибалась электроника. Уязвимые и хрупкие космические скорлупки будто специально разрушались назло очередным нашим фантазиям и тщеславным мечтам. И все-таки к началу 2032 года нам удалось забросить на орбиту Марса целых семнадцать автоматических аппаратов. Семь из них еще отзывались на команды Земли, судьбу остальных мы не знали. Тем не менее, наш исследовательский напор не ослаб, и, собравшись с духом, мы отправились к Марсу сами.

Первая в истории освоения планеты пилотируемая миссия состояла из пяти аппаратов: три спутника связи — их разместили по точкам Лагранжа, орбитальная станция и посадочный модуль. Общий экипаж — четыре человека, два на станции, два на высадку. Одна из главных целей — вернуться, оставив на марсианском песке след земного ботинка. Конечно, ветер сотрет его в тот же день, но ведь только буквально.

Кроме этого, мы запланировали обширную исследовательскую программу, привезли огромное количество приборов: детекторы, спектрометры, камеры, фильтры, электромагнитные ловушки, манипуляторы и сияющий ковш. А также два крепких бура, переносной и стационарный, для высверливания твердых пород марсианского камня. Мы хотим узнать все, а это невозможно без проб.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Второго человека на станции зовут Антон.

— Это наш? — спрашивает он, рассматривая изображение зонда. — Индийский или китайский…

Григорий мотает головой — и не американский. Все космические аппараты прошлого, настоящего и ближайшего запланированного будущего он помнит в лицо. Этот — как незнакомый человек: похож на любого и одновременно ни на кого. И он не из их команды.

Чужой зонд гаснет от соприкосновения с марсианской тенью.

Телескоп неторопливо ползет в укрытие.

— А что Земля? — спрашивает Антон.

— Просят уточнить траекторию и провести дополнительные наблюдения.

— Разумно, — соглашается Антон.

Общение с Землей тяготит Григория, он ждет сообщений Центра с нетерпением и одновременно боится их. Последнюю неделю Земля подозрительно неразговорчива.

Огромный спящий Марс висит над ними, как черное пустое небо. Орбитальная ночь — тяжелое время. В невесомости, где нет верха и низа, весь мир, вся Вселенная вращаются лично вокруг тебя. Можно повернуть их любой к себе стороной. Только выбрать сложно. Порой кажется, что на голову падает целая планета, гигантский тяжелый шар. Раздавит или столкнет в бездонный космос, в самую глубокую и враждебную из бездн. Развернешься иначе, и тогда под ногами не окажется вообще ничего. Бездонный черный колодец, над которым прощально рассыпаны звезды. Висеть, будто держась за них. Стремиться к ним, застыв над пугающей пустотой. Чувствовать, как за спиной все ближе и отчетливей дышит смертельным холодом бесконечный космос — опасное и терпеливое ничто.

Григорий ворошит данные бортового компьютера, проверяя и перепроверяя свои знания и память. Но перед глазами стоит тревожное лицо Лизы, его жены, ее слезы, которые она не в силах скрыть, а в ушах, будто эхом, ее несказанные, пропитанные болью слова. Она не может объяснить, нельзя, но он понимает ее точно и чувствует холод — что-то случилось с сыном. Неделю назад, на двести тринадцатый день его полета. Сейчас он должен думать о другом, направлять свои мысли прочь от бесформенных волнений, как учили, как должен. Он ищет данные по космическим аппаратам, и память не врет — ничто из когда-либо построенного на Земле не является тем, что показал телескоп. Ленивый воздух станции сотрясает посторонний звук, заглушает привычное щелканье дозиметра и шипение вентилятора. Он проходит резкой волной по сообщающимся колбам вытянутых помещений. Нервно пищат индикаторы, сипло стонет аварийный будильник. В это время космонавты обязаны спать.

— Мы с ним столкнулись? — спрашивает Антон, выплывая из темноты.

— Сейчас узнаем.

— Да, как серпом по яйцам… Обшивка?.. Герметичность?..

— В норме, — отвечает Григорий, проверяя показатели, и добавляет: — Джо, это не наш зонд. — Сверкая глазами, он давит на слова «не наш».

Джо? Однажды Антон нарисовал на его новеньком белоснежном сноуборде какого-то жуткого мужика в маске и объявил, что это чучело зовут «Джо». С тех пор Григорий называет так своего друга. Антон неумело прячет улыбку, для него это признак волнения, и трет бороду, и поправляет на пальце пластырь.

— Не наш? А чей же? Камера есть там? Рука дотянется? Эх, вот бы дрона туда…

«Рукой» они называют манипулятор, изготовленный для марсианской миссии в Европе. Он предназначен для проведения погрузочно-разгрузочных работ в районе стыковочного модуля. Но удар, кажется, пришелся на обратную сторону — в зоне ответственности японских дронов, один из которых пробит насквозь микрометеоритом, а второй так тщательно разобран Антоном, что больше похож на раздавленного Терминатора, чем на автономное ремонтное устройство межпланетной орбитальной станции. В строю не будет минимум неделю. Стирая в иллюминаторах звезды, они включают общее освещение.

— Я выйду, — предлагает Антон, отплывая в направлении шлюзового отсека, — проведу визуальный осмотр повреждений, данные отправим на Землю, пусть помогают. Вот черти, и здесь орбиту загадили.

— Джо, — произносит Григорий, — это не человеческий зонд.

— Тем лучше, — снова улыбается Антон.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Шлюзовая камера состоит из двух отсеков, Антон влетает в первый, где хранятся скафандры и оборудование. Новые «Орланы» максимально удобны — легко забраться внутрь со спины, через открытый ранец, в котором находится запас кислорода и батареи, и закрыть его за спиной, как люк. Скафандр — это небольшой космический корабль, автономный и почти универсальный, с собственным запасом кислорода и электричества, системой фильтрации воздуха, удаления отходов, компенсации давления, в последней модели усиленный легкой и прочной экзоскелетной конструкцией. Одевшись, Антон перемещается дальше, теперь он в тесном пространстве отсека экипажа. Свободного места здесь нет. Загадочный зонд ждет снаружи, в открытом космосе, за тесным круглым люком. Отсек забирает остатки воздуха и давления, скафандр напружинивается, внешний люк отсека ползет в сторону. Осторожно, точно крот из норы, Антон выбирается в безвоздушную орбитальную ночь.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— А он совсем небольшой, тебе видно? — спрашивает по рации Антон.

— Видно, — отвечает Григорий.

Антон медленно перебирается вдоль обшивки. Изображение на экране дергается, в ярком пятне его фонаря плывут белые бока станции и мелькают его огромные толстолапые перчатки. Затем начинаются помехи.

— Такой, пожалуй, и в шлюзовое пролезет, — говорит Антон, — закон моря — что найду, все мое… гермокамере…стим. Там и разберемся… такое. Что…

— Повтори.

—.. смотри какой… а ты… авляешь…

Помехи становятся сильней, изображение покрывается черно-белой цифровой патиной. Григорий проверяет телеметрию скафандра и прижимает микрофон к губам:

— Назад, Джо, высокий уровень радиации, срочно возвращайся, как понял?

Антон не отвечает, цифры датчиков подскакивают до запредельных значений и оседают к нулю. Пульс, давление, температура. В живых остается только один индикатор — расстояние от станции до скафандра Антона. Показатель растет с ускорением. На белом фоне бегут синие метры: 7,2… 9,8…

На мгновение рябь проходит, и Григорий видит на экране золоченый зонд, сидящий на белой обшивке удаляющейся станции, он как жирная блестящая муха на запотевшей молочной бутылке. А на его квадратной спине дрожит черное круглое пятно в слепящей белой окантовке, будто засветка на пленке. По экрану скачут разноцветные полосы, он меркнет.

15,6… 24,1…

— Джо, ответь.

Каждые пятьдесят метров удаления от станции сопровождает короткий низкий звук — «плам».

— Джо?

Тишина. Григорий поправляет наушники. Плам.

— Джо, ты меня слышишь?

Плам. Сто пятьдесят метров. Цифры бегут, десятые доли сливаются в растрепанную синюю кляксу.

— Твою мать, Джо! Прием!

Наушники хрипят неразборчивым криком, он прижимает их к голове.

— Джо, дуй назад!

Тишина, словно вата, забивается в уши, синие цифры мельтешат перед глазами, бьют в лоб своей абсурдностью, волнами накатывает звук: плам… плам… плам… плам… плам… Григорий медленно снимает наушники и с ужасом смотрит на расстояние. Так далеко его передатчик не достанет. Рука не достанет. Ничто не достанет.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Космический аппарат неизвестной конструкции совершил жесткую посадку на поверхность станции в районе большого топливного бака ВБ-3. Бортинженер Антон Калядин произвел выход в открытый космос для выяснения обстоятельств и визуального осмотра. Во время выхода связь с ним прервалась. Текущее местонахождение Калядина с тех пор не известно. Одновременно с этим упало давление топлива в ВБ-3».

«Неверный код сообщения».

— Что за… — бормочет Григорий.

Мысли на мгновение путаются, по спине ползет неприятный холодок, он проверяет сообщение и пытается отправить еще раз — снова нет.

«Да черт бы вас, просто напишите, что с сыном».

Он сжимает кулаки и стискивает зубы, восстанавливает дыхание.

Он должен собраться.

Принять решение.

Подготовка к выходу в открытый космос занимает чуть больше обычного — Григорий выбирает оружие. Останавливается на ТП-82, трехствольном охотничьем пистолете из своего аварийного комплекта на случай неудачной посадки. От него пахнет оружейным маслом и лакированным деревом, и детскими воспоминаниями, когда отец первый раз взял на охоту. Он мечтал повторить это с собственным сыном, с Олегом. Вдруг ему кажется, что все это страшная глупость. Станция, полет, Марс, миссия, человечество, исчезновение Антона. Это все дурацкий сон, альтернативная реальность. Его дыхание становится неровным, пульс учащается, движения теряют точность. Кроме пистолета, он берет телескопический крюк и комплект ручных инструментов. Забирается в скафандр, со второго раза застегивает ранец, плывет в шлюз.

Показатели в норме, в одном из карманов талисман — старый советский пятачок; отец клал его под пятку перед экзаменом; когда вернется — отдаст сыну. На удачу.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Пятна света то и дело соскальзывают в космос, как в пропасть. Григорий осторожно перемещается вдоль станции, разжевывая таблетку с препаратом от декомпрессии. Температура в тени Марса всего на четыре градуса выше абсолютного нуля. Оружие, скорее всего, разрушится после первого выстрела, но этого единственного выстрела должно быть достаточно. Заряда дроби не переживет ни один космический аппарат, что-нибудь обязательно сломается в его хрупком искусственном организме.

При выходе в космос космонавт обязательно пристегивается к станции специальным тросом, страховочным фалом. Григорий находит крепление Антона. Красная толстая нить опущена в омут слишком глубоко и слишком легко тянется. Оборвана. Григорий глотает подкативший к горлу комок — не сейчас, нельзя.

В пятне света появляется чужой зонд, действительно небольшой, если сравнивать с сегментом солнечной панели, размером с ручную газонокосилку. До него несколько метров, можно рассмотреть: золотистый ящик, но без характерных солнечных батарей и с непривычными треугольными антеннами. Если это, конечно, антенны.

Григорий не рискует подбираться ближе. На конце его телескопической палки находится небольшая управляемая лапка. Он закрепляет пистолет рядом с ней. Отдача от выстрела направит оружие в обратную сторону, и телескопическая штанга компенсирует такое движение.

Григорий осматривается, проверяет крепление фала. Выбирает безопасное место для выстрела и, упершись ногами в один из поручней, разворачивается к зонду. Все происходит медленно и неуклюже, как у осы в черничном варенье. Холод космической ночи не позволяет шевелиться быстрее, при такой температуре смазка суставов скафандра приобретает избыточную вязкость. Пистолет ползет в темноту. Удаляясь, он становится меньше и бледнеет, и вдруг что-то меняется на поверхности зонда. Яркая вспышка между ним и обшивкой станции, зонд поднимается и, покачиваясь на корректирующих двигателях, неторопливо устремляется прочь. Григорий облизывает пересохшие губы и направляет пистолет выше — так даже лучше, так выстрел точно не повредит станцию, — поворачивает рукоятку. Бесшумная яркая вспышка, палка вырывается из руки, вращаясь, мимо пролетает пистолет и несколько отломанных трубок. Григорий успевает схватить палку, она сломана, бесполезна — отталкивает, она тонет в космосе заодно с пистолетом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Привычный кисловатый воздух станции трясут тревожные звуки надрывающихся аварийных зуммеров. Давление в баках, утечка азота, разрядка батарей, сбой системы жизнеобеспечения, и окровавленным пластырем поверх этих глубоких ран — сообщение ЦУПа. Григорий с волнением бежит по буквам, как спринтер по дорожке с препятствиями, быстрей, быстрей, к финишу заключительной команды. Ничего лишнего, ни слова о сыне, формальные фразы, холодные, как металл, окаменевший в ледяной марсианской тени. «Установите контакт, примите меры для собственной безопасности».

Контакт?..

Думать мешает балаган зуммеров за спиной. И этот невыносимый «плам, плам, плам», как реквием. Как долго он будет продолжаться? Уже вроде замедлился, ускорения почти нет. Пять километров, если за остаток ночи Антон не улетит слишком далеко, значит, утром, при свете Солнца, Григорий попробует высмотреть его в телескоп. Придумает что-нибудь. Соберется.

Но сейчас ночь, а за спиной симфония опасности. Оркестр полифонических пищалок играет свое тревожное рондо на его нервах. Неужели он подстрелил собственную станцию? Невозможно, и к счастью — нет. Большинство проблем вызваны сбоем беспроводной связи станции с наружными датчиками, Григорий перезагружает маршрутизатор и питание внешнего контура. Утечку в большом топливном баке он ликвидировал еще в космосе, сразу после выстрела. Но это была не пробоина — крохотное аккуратное отверстие.

До рассвета четыре часа. До возвращения домой — триста сорок пять дней. Валерий Поляков пробыл в космосе четыреста тридцать семь суток. Геннадий Падалка — восемьсот семьдесят восемь. Семья и дети были у всех. Подвиг, наверное, именно в этом.

Станция плывет по туннелю космической ночи. Григорий выключает свет и летит к кровати. Нужен отдых. Под ним проплывает иллюминатор, совершенно черный, как и все остальные, выходящие на Марс. Он пристегивает себя ремнями и снова вспоминает о сыне Олежке, о жене Лизе, о друге Джо. От горечи и неутолимого желания вернуться сводит челюсть и рвет душу тоска. Кровать Антона рядом — коричневый спальный мешок с тремя синими ремнями. Григорий то и дело цепляется глазами за его вещи, их контуры краснеют в тусклом свете дежурного освещения. Фотографии его родных, его одежда. Григорий поднимает голову к зияющей дыре иллюминатора, и ему кажется, будто он несется по трубе, падает в отверстие бесконечного туннеля. Но что-то лишнее там, он присматривается, и его передергивает от неожиданности — камера. С той стороны, из космоса, в иллюминатор смотрит чей-то искусственный глаз.

Григорий отстегивается и подтягивается ближе. Оптика, линзы, черная окантовка диафрагмы. Небольшая цилиндрическая камера висит за иллюминатором на тоненькой трехсуставной лапке манипулятора, начало которого тает за границей красного света. Никаких сомнений, камера принадлежит чужому зонду. Григорий смотрит в его механическое око, пытаясь разглядеть за мраком по ту сторону отполированной оптики хозяина глаза. Что-то или, может быть, кто-то смотрит на него прямо сейчас. И тоже размышляет над тем, что видит.

Камера поворачивается, двигает линзами и замирает, глядя ему прямо в глаза. Они смотрят друг в друга не меньше минуты. Затем камера отползает в сторону, скрываясь в тени. Космонавт роется в вещах в поисках фонарика, находит, направляет в иллюминатор, свет выхватывает золотистый бок зонда, камеру и манипулятор с чем-то острым. Григорий не верит своим глазам — это бур, он прикасается к иллюминатору и начинает сверлить.

Григорий бьет по стеклу кулаком, пытаясь отогнать зонд, как назойливую муху. Ничего не выходит. Сверло легко углубляется в сверхпрочное стекло, под ним уже виден серый матовый конус. Тогда он возвращается с пистолетом ТП-82, взятым из комплекта Антона. Направляет на камеру, бур останавливается, замирает, будто раздумывая, и отступает.

— Ага, выкусил?! — вырывается у Григория.

Неяркая бесшумная вспышка с той стороны.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через час на станции кричит датчик уровня диоксида углерода. На этот раз дело не в канале связи, что-то повредило систему регенерации воздуха и теперь, вместо того чтобы перерабатывать углекислый газ, продукт дыхания человека, станция возвращает его во внутреннюю атмосферу. Борясь с усталостью, Григорий пытается разобраться в системе регенерации воздуха, и тут новая беда: падение напряжения внешнего контура. Ориентация станции, радиационная защита, батарея охлаждения и нагревания — от электричества зависит абсолютно все.

Слишком много работы для одного.

Еще через час, уже на рассвете — разгерметизация лабораторного корпуса.

Зуммеры надрываются, как бабки на похоронах, страх вызревает давлением крови и уже готов распуститься сокрушительным взрывом неконтролируемой паники. Григорий уже понимает, кто или, точнее, что за этим стоит. Можно сколько угодно устранять последствия, но причина ясна, и она снаружи. Сверлит дыры одну за другой, не разбирая особенно, что именно оказалось под буром на этот раз — батарея, радиатор, бак с кислородом или запаянный в бронированный панцирь силовой кабель, ведущий от солнечной панели.

— Надежда, — мрачно напевает Григорий, забираясь в скафандр, — мой компас земной, а удача — награда за смелость…

Разбиваясь о высокие скалы осколками длинных теней, Солнце сдвигает с Марса закопченную крышку ночи. Иллюминатор стремительно краснеет. Пока давление в шлюзовой камере падает, Григорий устало смотрит на часы, вспоминает, что скоро сеанс связи с ребятами, которые работают на поверхности — Стивен и Дэвид, американцы. Странная апатия. Затем по распорядку отчет перед ЦУПом. Антон в это время обычно наводит порядок в зоне видимости камеры, перекладывает вещи и останавливает в воздухе белого игрушечного зайца по фамилии Морковкин, подарок дочери перед отлетом.

Неожиданно лампы меркнут, освещение в шлюзе гаснет, иллюминатор пачкает скафандр марсианской краской. Григорий оказывается в этой кровавой фотографической темноте наедине с единственным прямоугольным окном. Включает освещение скафандра, подтягивается к двери, пытается повернуть, гидравлика с электроприводом, одному не открыть, кто-то должен помогать с другой стороны. Но помогать некому. Тишина в этом горлышке, и он один между входом и выходом, так тесно, что даже руки не вытянуть.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Комаров оказался в спускаемой капсуле с неисправным парашютом и погиб от удара о Землю. Георгий Добровольский, Виктор Пацаев и Владислав Волков встретились с космическим вакуумом при посадке на аппарате «Союз-11», все трое погибли. Космический шаттл «Челленджер» взорвался при взлете, экипаж состоял из семи космонавтов. Другой шаттл, «Колумбия», разрушился при входе в земную атмосферу, на борту тоже было семеро. Космос заберет у нас еще не один десяток жизней. И не по одной с каждого, ведь смерть забирает у погибшего еще и жизни всех дорогих ему людей.

Григорий чувствует себя песчинкой, запертой в глухой смертельной тесноте посреди оглушительно бескрайнего пространства. И нет смысла долбить по ручкам, у станции выпустили кровь, она остыла и окаменела, как воин, заглянувший в лицо Горгоне. В шлюзовой камере есть возможность подключить к скафандру специальную кишку, по которой поступает кислород. Но без питания кишка тоже не работает, так что все его запасы — это ранец. Три часа жизни и смерть от кислородного голодания.

Три часа совершенной беспомощности. Без света, без связи, без друга. Три часа на прощание с миром. Григорий сдвигается к единственному в шлюзе иллюминатору и смотрит на Марс. Тени становятся меньше, над поверхностью плывет дымка, серая пыль, белые шапки, кирпичные долины, высокие горы, неровные полосы каналов, и мрачная звезда Фобоса спешит на восток. Где-то там, на поверхности, люди собирают материал, проводят измерения, берут пробы. Берут пробы…

Он достает из кармана пятачок и останавливает в воздухе перед собой.

— Подвел ты меня… дружочек.

Последние минуты, зачем они? Жизнь не нужна ему лично, это лишь возможность увидеть, как растут дети, как они идут дальше. И ничего больше не нужно, и все кругом пустое, если отнять это. Яркий желтый день, в него заходит Лиза, и с ней Олег. Живые и здоровые, улыбаются, грустнеют — пятачок уплывает в сторону зловещего и бессмысленного Марса.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Руки Григория чувствуют легкий удар, полузакрытые глаза едва различают тень. Зонд приземляется рядом с его залитым марсианской кровью окном, тянет лапку с камерой, заглядывает в глаза, выдвигает бур и начинает сверлить.

Эта лапка такая тонкая и хрупкая, он может сломать ее одним случайным неловким движением, она тянется к нему из просверленного в иллюминаторе отверстия, а он смотрит и не чувствует своих рук, не может их поднять, загустевшая смазка скафандра стала сильней человека. В этой тесной скорлупе тяжело дышать, держать открытыми веки и видеть, как загорается и начинает поглощать пространство огромная черная лампа смерти.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бур прикасается к шлему, проходит, словно сквозь масло, шипит, сдуваясь, скафандр, и колючий холод обжигает еще живые легкие, глаза стекленеют, бур тянется дальше, вонзается в застывший зрачок и начинает сверлить.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Через час на окоченевшей станции, с другой стороны двери в шлюз, просыпается освещение. Заводится вентилятор, включаются датчики, детекторы и мониторы. Оживает пульт управления. Выплевывает очередной «плам». На экране замирает синяя цифра. От поверхности станции до скафандра Антона сто сорок пять километров. Это расстояние начинает сокращаться. Сначала медленно, затем быстрее. Тон звука другой, теперь это немного более высокий «плам». Заодно с ним меняется и телеметрия скафандра. Странно, что передатчику хватает сил отправлять эти данные на станцию. Впрочем, биометрические показатели тоже странные. Пульс четыреста тридцать, давление пятьсот шестьдесят на триста, температура поверхности тела минус двести градусов Цельсия.

Скафандр — это миниатюрный космический корабль.

Он приближается к станции.

Плам… плам… плам…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Даниил Гольдин} Наедине ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «В 18 лет я нализался кислоты и почувствовал, что слова — это отвратительно и лживо, но иногда они ближе всего к правде. В 19 я написал свой первый крупный текст — „Сказка о причине и следствии". Помню, что я очень торопился, чтобы закончить, пока не разменял третий десяток. Это казалось почему-то очень важным. Но издана была „Сказка…" только в 2017 г. Мне было 22, и я уже не помнил, куда спешил. В том же 2017 я написал роман „Сон негра". Он понравился только моим отбитым друзьям, но я считаю, что, когда я стану великим писателем, ценители будут говорить: „Если вы не понимаете „Сон негра" — вы не понимаете искусства!" и многозначительно кивать, потому что сами не дочитали.

Вообще-то я психотерапевт. Экзистенциальный аналитик. Чужая боль постепенно ломает и пожирает меня. А через стишки и рассказы я собираю себя по кускам».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

23 марта 1983

14:21 Операция проведена успешно.

Сенсорные системы объекта изолированы от коры больших полушарий.

Объект стабилен и остается под наркозом.

Объект размещен на медицинской кушетке в экспериментальной камере за стеклом в двух метрах от наблюдателя.

15:53 Объект открыл глаза.

Проверяю моторные функции: зрачок реагирует на свет, коленный рефлекс в норме. Электроэнцефалограмма (далее — ЭЭГ) фиксирует хаотичное смешение типичных мозговых ритмов. Нейрональная активность одновременно характерна для состояний сна и бодрствования.

(ЭЭГ 1 прилагается).

Проявления высших психических функций не наблюдается.

16:24 Изменений в состоянии объекта нет.

18:21 Изменений в состоянии объекта нет.

19:11 Изменений в состоянии объекта нет.

22:07 Продолжительные судороги.

К объекту применены фиксирующие ремни.

22:13 Конвульсии переходят в беспорядочные моторные акты.

Наблюдается поочередное сокращение сгибающей и разгибающей мускулатуры, бессистемная лицевая мимика, непроизвольное выделение урины. Выраженный смех переходит в плач и обратно в течение 20-ти секундного цикла.

Издаваемые объектом звуки нечленораздельны, речь отсутствует.

Общая картина активности напоминает младенческую. ЭЭН фиксирует хаотичные импульсы в двигательной коре больших полушарий.

Прим.: Предполагаю, что нейрональный субстрат головного мозга перестраивается после хирургического вмешательства.

Психика объекта «откатилась» к исходному состоянию. Далее ожидаю период адаптации. Предполагаю проявление защитного механизма психики в виде регрессии к реконструкции воспоминаний.

22:30 Беспорядочная активность мускулатуры тела не прекращается.

Объект непроизвольно травмируется. В зонах контакта с фиксирующими ремнями кожа повреждена. Наблюдаются признаки общего истощения.

Опасаюсь превышения нагрузки на сердечную мышцу.

Возможно расхождение швов на голове объекта. Риск кровоизлияния.

22:37 В текущей фазе эксперимента допускаю внешнее вмешательство: объекту внутривенно введен миорелаксант баклофен.

23:10 Объект остается неподвижен. Глаза закрыты.

Планирую освободить объект от фиксирующих ремней и провести очистку тела от выделений.

23:40 Отмечается вегетативная реакция на температуру воды: пилоэрекция на коже, покраснение отдельных участков. Рефлекторная активность в норме. Сознательных реакций на любые внешние стимулы не наблюдаю. Общий мышечный тонус объекта стабилен и соответствует предкоматозному состоянию.

Наблюдается мерцающая активность в сенсорных зонах коры больших полушарий. Причины активности не ясны.

Особенно интенсивно функционирует вестибулярная формация. Характер ее активности близок к состояниям свободного падения и невесомости.

Прим. 1: Возможно, активация нейрональных структур провоцируется взаимодействием со смежными участками коры.

Прим. 2: Согласно моей гипотезе, органы чувств задают координатную сетку для прижизненного ориентирования в сознательном измерении. Это адаптивный механизм, обеспечивающий взаимодействие живого организма с окружающей средой.

Отрезанное от исходной системы восприятия, сознание становится способным к обработке информации в альтернативных системах организации реальности. Ожидаю зафиксировать прижизненное проявление альтернативного сенсорного опыта.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

24 марта

01:45 Окончание расчетного действия баклофена. Изменений в состоянии объекта нет. Провожу серию тестов сенсорных систем объекта под контролем ЭЭГ: разнообразные зрительные стимулы при принудительно поднятых веках объекта, аудиальные раздражители различных частотных диапазонов, стимуляция вкусовых и обонятельных рецепторов, тактильное и болевое воздействие на объект.

3:15 Анализ профиля ЭЭГ подтверждает отсутствие связи между воздействием на тело объекта внешних раздражителей и наблюдаемой активностью коры больших полушарий.

Делаю вывод, что сигналы всех перцептивных систем не достигают коры головного мозга. Сознание объекта, предположительно, изолировано от любого воздействия из внешнего мира: зрение, обоняние, осязание, слух, вкус, болевая и проприоцепция, а также внутренние сенсорные системы сохранили только рефлекторную функцию.

Заполнение сознательного измерения в текущем состоянии возможно только через собственное мышление объекта и предшествующий сенсорный опыт.

07:13 Изменений в состоянии объекта не наблюдалось в течение 8 часов.

11:38 Фиксирую сосательный рефлекс.

Стимулирую обонятельные рецепторы с помощью нашатырного спирта.

ЭЭГ демонстрирует стабильную активность корковых обонятельных центров, не изменяющуюся при прямом воздействии на рецепторы.

11:49 Проверка на хватательный рефлекс: кисть объекта резко реагирует хватательным движением на прикосновение к коже ладони.

12:06 Объекту внутривенно введен питательный раствор.

12:14 Выраженный тета-ритм на профиле ЭЭГ. Предполагаю переход объекта в фазу быстрого сна.

Прим.: Предполагаю активацию защитного механизма: лишенная информации из внешнего мира, психика объекта интерпретирует общее состояние изоляции как сон.

12:20 Моторная активность не обнаруживается.

Выраженный дельта-ритм. Профиль ЭЭГ соответствует фазе медленного сна.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

25 марта

00:22 Изменений в состоянии объекта не наблюдалось в течение 12 часов.

04:19 Объект согнул правую руку.

Конечность осталась зафиксированной под углом около 70 градусов к кушетке.

04:52 Объект открыл рот. Просвет между челюстями около 3 см.

05:33 Объект прижал к стопе все пальцы на левой ноге. Состояние зафиксировано.

06:01 Объект провернул левый бедренный сустав на 90 градусов.

06:27 Объект занес правую руку за голову, локтевой сустав согнут, кисть скрючена, пальцы плотно сжаты и напряжены.

06:42 Объект подтянул колени к груди. Позиция остается зафиксированной.

06:51 Голова объекта приподнята на 30 градусов над кушеткой. Нос объекта почти касается коленей. Правая рука вывернута. Глаза объекта остаются закрытыми. (Фотоматериал 1 прилагается)

12:00 Спонтанная единичная активность наблюдается примерно раз в 50 минут. Одновременно мышечное сокращение и последующая фиксация в принятом положении. Электроэнцефалографическая картина активности коры характерна для кататонический шизофрении.

Прим: Никакой симметрии или принципа в последовательности движений не отмечаю. (Фотоматериалы 2–9 прилагаются).

17:16 Моторные акты более не наблюдаются.

С 17:11 объект пребывает в одной позе с хаотично вывернутыми суставами. Общая каталепсия тела. (Фотоматериал 10 прилагается).

17:49 Единовременный спад каталепсии. Объект вернулся в лежачее положение. Тонус мышц отсутствует. Возможно проявление общего истощения.

Профиль ЭЭГ показывает снижение нейрональной активности в лобных и височных долях.

18:10 Объекту введен питательный раствор.

18:24 Спонтанная активность челюстных мышц. Объект прикусывает и жует язык. Кровотечение. Болевая реакция отсутствует.

18:29 Стерилизую ротовую полость объекта.

Бинтованием фиксирую челюсть объекта в закрытом положении для сохранения функциональности речевого аппарата.

18:36 Жевательные мышцы сокращаются, несмотря на внешнее блокирование бинтовой повязкой. Возможно растяжение и надрыв мышц.

Прим. Мышечная активность не соотносится со стимулами внешней среды. Причины активности неизвестны.

18:54 Общая дезинфекция экспериментальной комнаты.

20:07 Внешняя активность объекта более не наблюдается.

Картина ЭЭГ вернулась к странному смешению ритмов и говорит о том, что объект переключается из состояния сна в состояние бодрствования и обратно в течение 17-ти секундного цикла.

Наблюдаю вкрапления неизвестных ритмов биоэлектрической активности мозга. (ЭЭГ 2 прилагается).

20:43 Интенсивная корковая активность установилась на стабильном уровне. Внешних моторных проявлений нет.

Прим.: Предполагаю, что в текущем состоянии объект наблюдает сновидения — полухаотичное воспроизведение прошлого сенсорного опыта, замещающее утерянную связь с внешней реальностью.

22:12 Во время замера общих показателей жизнедеятельности объект издал последовательность разнотонных звуков высокой интенсивности.

Фиксирующий бинт с речевого аппарата удален.

22:14 Объект отчетливо произнес: «Я была слепа, но теперь я вижу». Фонетических искажений не наблюдается. Интонирование во фразе отсутствует. (Аудиозапись 1 прилагается).

10:14 Изменений в состоянии объекта нет в течение 12 часов.

14:10 Внезапный всплеск моторной активности.

Объект покинул кушетку. Задние конечности не функционируют. Глаза объекта закрыты. Объект подтягивает тело, опираясь на передние конечности, и перемещает себя в сторону наблюдателя.

14:14 Столкнувшись со стеной, объект продолжает механическое ползание. Регуляция двигательного усилия не наблюдается. Объект травмирует о кафель передние конечности и кожу головы.

14:16 Наблюдается расхождение швов, кровотечение.

Вынужденное вмешательство: объекту введен миорелаксант, применены фиксирующие ремни.

Прим.: Видеозапись позволяет сделать вывод, что движения объекта не ориентированы на элементы внешней среды: успешные подтягивающие движения передних конечностей чередуются с движениями «по воздуху». (Видеозапись 1 прилагается)

Это может свидетельствовать о воображаемых ориентирах в сознании объекта, отличающихся от внешней реальности: ступени, наклонная поверхность, рельеф местности и т. д… Такое объяснение согласуется с моей гипотезой о сновидениях. Общее состояние объекта напоминает сомнамбулическое. Сделать предположения о содержании текущего сознательно опыта объекта не представляется возможным.

14:27 Швы на коже головы объекта восстановлены. Проведено повторное бинтование. Система эмоционального ответа (лимбическая система) объекта проявляет пульсирующую активность. Наблюдаю хаотичные скачки интенсивности биоэлектрического потенциала. Смешанный профиль альфа- и тета-ритмов.

Объект вновь одновременно спит и бодрствует. Моторные зоны коры демонстрирует выраженную активность, однако введенный миорелаксант блокирует внешние проявления движений (ЭЭГ 3 прилагается). Объект искусственно парализован.

Прим.1: По имеющимся данным определить причину и тип эмоционального ответа невозможно.

Предполагаются сменяющиеся сверхинтенсивные эмоциональные состояния при условии сохранности сознания объекта.

17:12 Фиксирующие ремни ослаблены для анализа возможных моторных проявлений.

Прим.: Непроизвольное травмирование объекта в ходе спонтанной активности выше, чем ожидалось. Применение миорелаксанта критически ограничивает возможности анализа внешней моторной активности — ключевого источника информации о субъективном опыте объекта. Потеря экспериментального материала недопустима.

Принимаю решение более не прибегать к вмешательству в функционирование объекта.

18:24 Стены и пол экспериментальной камеры покрыты войлочной прокладкой.

19:06 Объекту введен питательный раствор.

19:11 Активность лимбической системы стабилизировалась. После окончания действия миорелаксанта фиксирую слабовыраженную эмоциональную реакцию: улыбка, прерывистый смех.

19:17 Отмечаю дрожание губ на фоне интенсивной активности речевых центров.

19:41 Объект систематически издает идентифицируемые гласные звуки. Смысловое содержание речи определить не удается, кроме трех отчетливо произнесенных фраз:

19:23 «Так светло, так чудно».

19:29 «Скоро встретим солнышко».

19:36 «Почему ты со мной не играешь?»

(Аудиозапись 2 прилагается)

Прим.: Объект имеет врожденную слепоту. Идентификация объектом визуальных образов представляет особый интерес. Механизм их появления неясен.

20:04 Объект принял сидячее положение, повернул голову через правое плечо в сторону наблюдателя и произнес последовательные отчетливые фразы:

«Зачем ты меня тут запираешь? Мне тут одной страшно. Не уходи, ну, пожалуйста! Я тебя не обманываю!».

Интенсивность речи высокая, громкость граничит с криком, интонирование отсутствует. (Видеозапись 2 прилагается)

20:05 Продолжительный плач.

Фиксация моторной реакции: объект обхватил колени руками и конвульсивно повторяет фразу «Я не обманываю».

Прим.: Наблюдается последовательная регрессия в детское состояние. Инфантильная речь, выраженные эмоциональные проявления. Судя по всему, психика объекта воссоздает травмирующий детский опыт.

20:23 Объект проявляет поисковое поведение на фоне всплеска активности слуховой коры: объект последовательно наклоняет и поворачивает голову под разными углами. Предполагаю активность поиска источника звука. (Видеозапись 3 прилагается).

20:25 Объект смеется. Интенсивность реакции низкая.

20:29 Выраженность смеха нарастает.

Отмечаю четкую связь смеха с пиками биоэлектрической активности слуховой коры. Объект реагирует на смысловое содержание воспринимаемой информации.

20:36 Продолжительная активность слуховой коры, сопровождающаяся разнотипными мимическими ответами: объект открывает и закрывает рот, улыбается, хмурится, иногда наклоняет голову на бок. Идентифицирую поведение вовлеченного слушания.

20:39 Объект прижал ладони к лицу.

20:41 Объект отделил от себя левое глазное яблоко.

20:42 Тело объекта дало конвульсивный болевой ответ, однако сознательная активность продолжилась. Объект протянул отделенное глазное яблоко на открытой ладони перед собой. Действие сопровождается отчетливой фразой: «Бери, мне не жалко. У меня есть еще!»

20:43 Дополнительная фраза с выраженной просящей интонацией:

«Но теперь расскажи мне секрет!»

Прим.: Вмешательство в эксперимент не представляется оправданным. Получаемые данные сверхценны.

Ограничиваю вмешательство остановкой кровотечения, дезинфекцией поврежденной зоны лица и бинтованием.

20:46 Картина ЭЭГ говорит о возобновлении последовательного аудиального опыта. Объект реагирует выраженным смехом.

Наблюдается шевеление губ и мимическая активность.

20:52 ЭЭГ показывает затухание активности слуховых центров. Вероятно, аудиальный опыт исчез из поля сознания объекта.

21:12 Объект сохраняет сидячее положение, обхватив колени руками, и уперев подбородок в колени.

22:27 Изменений в состоянии объекта нет.

Прим.: Зафиксированное явление согласуется с моими гипотезами. Отрезанная от восприятия реальности через привычные органы чувств, психика объекта некоторое время симулирует взаимодействие с внешней средой через воспроизведение и конструирование воспоминаний.

Приученное к чувственной категоризации, сознание блокирует получение нового внечувственного опыта, так как он не имеет привычных границ, и может быть воспринят как пустота или бесконечность. Такие элементы прочно ассоциированы со страхом в прижизненной системе ориентирования, и настройка на новый тип восприятия требует очищения пространства сознания от прошлого чувственного опыта через его изживание и деградацию.

На данном этапе непосредственное восприятие не ограниченной перцептивными системами информации из альтернативных систем организации реальности спонтанно преобразуется в знакомые формы для сохранности психической системы.

Если моя теория верна, наблюдаемая активность объекта спровоцирована контактом психики с внесенсорным опытом.

22:51 Артефактная речевая активность объекта: «Ну, расскажи мне тайну. Ты обещал!». Интонирование отсутствует. (Аудиозапись 3 прилагается).

22:52 За фразой последовал всплеск активности слуховой и зрительной зон коры больших полушарий. Продолжительность активности — 0,33 секунды. Характер ритмов кажется хаотичным и не поддается классификации. (ЭЭГ 4 прилагается).

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

26 марта

00:00 Изменений в состоянии объекта нет.

03:04 Объект меняет позу, подвернув под себя ноги, и демонстрирует последовательное произвольное поведение, которое можно идентифицировать как игру с куклами.

Наблюдается интенсивная мимическая активность. Шевеление губ. Глаз объекта открыт и совершает дрожащие микродвижения.

Прим.1: Предполагаю, что мимические проявления относятся к симуляции эмоций кукол. По характерным движениям рук объекта удалось определить некоторые элементы игры: кормление с помощью столовых приборов, расчесывание волос, сексуальные отношения или борьба между куклами, диалог. Мелкая моторика объекта указывает на высокую точность визуализации.

Прим.2: Анализируя движения губ объекта по видеозаписи, восстановил отрывок разыгрываемого диалога:

— Солнышко нам столько всего рассказал! Надо про это все обязательно рассказать папочке.

— Он плохой. Он нас тут запирает. Давай ему ничего не расскажем. Будет наш с солнышком секрет.

Фразы сопровождаются реакцией смеха.

(Видеозапись 4 прилагается).

04:17 Игра в куклы прервана ориентировочным поведением. Объект поворачивает голову и протягивает руки, совершая медленные ощупывающие или поглаживающие движения вокруг себя.

Мимика объекта говорит о встревоженном состоянии.

ЭЭГ: Слабовыраженнаая хаотичная активность в сенсорной коре.

Объект произносит последовательность фраз:

«Кто тут?»

ЭЭГ: всплеск активности в зрительной, слуховой, тактильной и обонятельной зонах коры.

Объекг реагирует смехом.

«Ты привел друзей?»

ЭЭГ: общий всплеск активности коры больших полушарий;

«Вы все хотите мне что-то сказать?»

ЭЭГ: общий всплеск активности коры больших полушарий;

«Так много!»

Объект смеется.

ЭЭГ: последовательные всплески сенсорной активности.

«Говорят. Говорят. Говорят. Говорят. Говорят. Говорят…» и т. д.

04:21 Объект зациклился на одной речевой реакции.

ЭЭГ: Гиперинтенсивная активность слуховых зон коры. Смешение сенсорных паттернов.

Нарастание активности в зоне болевой чувствительности.

Предполагаю заполнение сознания одной формой аудиального стимула. Интенсивность стимула близка к предельной, что провоцирует активацию болевой зоны.

04:48 Объект зажимает голову руками. Глаз широко открыт. Зрачок сужен и не реагирует на свет. Слово «Говорят» повторено 1473 раза.

05:02 Объект кричит, не прерываясь, с 04:49.

05:03 Судороги малой амплитуды.

Прим.: Непроизвольное отсоединение электродов ЭЭГ.

Не представляется возможным зафиксировать картину мозговой активности. Вмешательство и применение ремней в данной фазе эксперимента считаю недопустимым. Наблюдение моторных проявлений сверхценно.

05:07 Горловые спазмы, прерывание крика. Объект задыхается. Общие конвульсии.

05:12 Продолжительность интенсивной болевой реакции — 23 минуты.

05:15 Объект пришел в стабильное состояние; совершает повторяющиеся глотательные движения, сопровождающиеся ритмичным открыванием и закрыванием рта. Глаз остается открытым. Микродвижения отсутствуют.

Рефлекторных реакций нет. Ладони объекта прижаты к ушам. Спазм мускулатуры конечностей. Дыхание объекта прерывистое. Выраженное состояние шока.

05:19 Картина ЭЭГ не интерпретируема. Альфа-, бета-, дельта- и тета- ритмы приобрели пульсирующую амплитуду.

Отмечаю нетипичную анатомическую динамику мозговой активности: волны биоэлектрических всплесков распространяются от теменных электродов к лобным, височным и затылочным. Продолжительность распространения одной волны до резкого общего затухания — 0,66 секунды.

Задержка перед возникновением новой волны — 9,33 секунд.

В паузах появляется мерцающий сигма-ритм, характерный для фазы медленного сна. Природа импульсов неизвестна (ЭЭГ 5 прилагается).

Предполагаю частичную утрату контроля мозга над моторной активностью. Психика объекта замыкается на себе.

05:27 Спазм мышц спал. Полное расслабление тела. Дыхание и сердцебиение сохраняются в слабовыраженной форме.

Прим.: Согласно моим расчетам, психика объекта на текущем этапе перестроилось и способна к восприятию безграничного опыта. Это неизбежно ведет к окончательному разрыву с привычной реальностью, в том числе с управлением телесными процессами жизнедеятельности.

Нейрональная активность принимает принципиально новую форму, не соотносящуюся со знакомыми сенсорными системами. Если переход к альтернативным способам восприятия реальности возможен, он должен был произойти.

Изменения моторной активности объекта непредсказуемы. Рассчитываю на артефактные вкрапления предшествующей формы организации сознания.

06:13 Профиль ЭЭГ говорит об окончательном изменении нейрональной активности во всем головном мозге от дифференцированной к хаотичной.

Единственным устойчивым паттероном остается единая волнообразная активность, расходящаяся от центральных структур мозга к периферическим.

Интерпретация содержания активности невозможна. Моторных проявлений нет (ЭЭГ 6 прилагается).

06:33 Интервал между волнами импульсов сократился.

06:35 Отмечаю последовательное сокращение интервала на 0,33 секунды через каждые 17 волн.

07:27 Теперь волны импульсов следуют одна за другой.

07:59 Продолжительность волны сокращается. Систематика отсутствует.

08:03 Частота волны сократилась до 0,11 секунды.

08:04 Наслоение волн. Смешение. Хаотичные аритмичные вспышки потенциалов во всех наблюдаемых участках.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

08:08 Артефактная двигательная активность:

Объект принял сидячее положение, глаза открыты. Объект вытянул руки в сторону наблюдателя. Искаженный смех, прерываемый конвульсивными вздрагиваниями. Искаженная речь: «Я тебе расскажу все, что хочешь узнать. Только поцелуй меня, папочка! Ну, пожалуйста». Слова не разделены паузами, сильные интонационные скачки. (Видеозапись 5 прилагается). Вмешательство считаю недопустимым.

08:09 Судороги.

08:24 Одновременная остановка показателей жизнедеятельности. Релаксация всей мускулатуры тела. Сердцебиение и дыхание отсутствуют.

Контакт психики с телом объекта полностью утерян. Нейрональный субстрат ориентирован на неизвестную систему восприятия.

08:27 Затухание пульсирующей нейрональной активности. Кислородное голодание мозгового субстрата.

08:29 Смерть мозга объекта.

08:34 Последует вскрытие.

Конец протокола.

Примечание:

Надеюсь, тебе там хорошо, Джули.

Даниил Гольдин 14/11/2017

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Евгений Абрамович} Женщина на лестнице ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я часто ездил в командировки по разным городам, жил в гостиницах и на съемных квартирах. И вот однажды (дело было в Гомеле), пришлось пожить в не самом благополучном доме. На лестничной клетке часто возникали ссоры между местными пьяницами, что характерно — чаще всего по ночам. Как-то два алкаша подрались, как я понял, из-за женщины. Вот тогда и возникла идея моего рассказа».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сергей мял в руке бумажный листок с телефоном, сорванный с доски объявлений на стене вокзала. «Сдается однокомнатная квартира на сутки. Для одиноких мужчин и командированных. Семейных просьба не беспокоить».

Начальник позвонил вчера после обеда.

— Завтра ты едешь в командировку, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Отчет сдашь Орлову. Все.

Вот это Сергей больше всего не любил в своей работе — постоянной спешки и перемены планов, когда тебя швыряют из одного места в другое. Сегодня ты сидишь в теплом комфортном офисе, а завтра с утра пораньше должен явиться в контору, забрать документы и потом трястись в плацкарте почти пять часов. Сергей даже не успел найти себе жилье, тем более, что командировочный лист утверждал, что на новом месте он будет жить до конца месяца. Он снова глянул на листок с номером, молча пожал плечами и полез в карман за телефоном. Ничего другого не оставалось. После двух гудков в трубке послышался скрипучий женский голос.

— Да…

— Добрый день. Я насчет квартиры.

— Один?

— Да. Я тут в командировке.

Женщина быстро объяснила ему, как добраться до нужного адреса. Оказалось, что это совсем недалеко, от вокзала можно дойти пешком. Сергей поправил на плечах рюкзак, взял в руку сумку с ноутбуком. На улице лицо обжег мороз, февраль только начался.

Через пятнадцать минут Сергей уже стоял возле подъезда дома — старой кирпичной пятиэтажки. Набрал на циферблате домофона номер квартиры хозяйки. После нескольких звонких трелей из хриплого динамика раздался все тот же скрипучий голос:

— Кто?

— Я вам звонил насчет квартиры.

— Первый этаж налево.

Приветственно запищал домофон. Сергей потянул тяжелую дверь и оказался в холодной тьме подъезда. Хозяйка встречала его на пороге своей квартиры. Помятая неопрятная баба в грязном домашнем халате с копной растрепанных седых волос. За метр от нее густо разило перегаром.

— Здравствуйте! — сказал Сергей.

— Двадцать пять, — вместо приветствия сказала хозяйка и протянула вперед маленькую дрожащую ладонь. — За сутки.

Сергей полез в задний карман джинсов, достал бумажник и выгреб оттуда бумажную двадцатку и несколько монет — значительную часть того, что имел при себе. Еще столько же на карточке. До зарплаты оставались считанные дни.

— Я сейчас заплачу за сутки, а остальное потом. Мне командировочные только завтра должны перевести.

— Угу, — буркнула хозяйка.

Она пересчитала деньги, сунула в карман халата. Извлекла оттуда же ключи.

— Семьдесят шестая. Четвертый этаж. Располагайся.

И спросила:

— В командировке? Инженер?

— Я аудитор. Тут у вас с проверкой на завод…

— Одинокий?

— Э-э-э… ну да.

— Хорошо.

— А документы вы даете? Договор там, чеки? Мне для отчета надо, в бухгалтерию.

— Посмотрим.

На этом странный разговор закончился. Хозяйка громко рыгнула, отвернулась и скрылась, громко хлопнув дверью. Сергей поморщился и стал подниматься по лестнице на четвертый этаж.

Съемная квартира не представляла собой ничего особенного — как и десятки других, в которых он успел пожить за пять лет работы. Совдеповская мебель, потрепанная, но все еще крепкая, вся нужная техника от холодильника до электрочайника, санузел и ванная. Что еще нужно? Главное, что не придется ночевать на вокзале. Такой опыт Сергей уже имел, и он был не самым приятным.

Время уже перевалило за обед. Сергей решил уже не идти сегодня на работу. День приезда как-никак, ничего страшного не случится. Лучше завтра, на свежую голову. Он спокойно разложил вещи и собрался в магазин, купить что-нибудь на ужин, потратив часть оставшихся денег.

Покинув квартиру и оказавшись на лестничной клетке, Сергей услышал возню в подъезде. Ниже этажом происходила какая-то потасовка, кто-то громко ругался. Спустившись на этаж, Сергей увидел возле одной из дверей маленького щуплого мужичка, помятого жизнью и алкоголем. На лице, черном от густой щетины, выделялся длинный синий нос. Мужик дрожащим кулаком колотил в дверь.

— Куда ты лезешь?! — сипло орал он. — Куда ты лезешь вперед всех?! Самый умный тут?!

Из-за двери ему отвечал приглушенный бас.

— Че те надо?! Как я сказал, так и будет! Сегодня мой день!

— Нельзя же так, Петро! Пойми!

— Пошел ты! — житель квартиры был решителен и, судя по голосу, впал в ярость. — Иди отсюда!

Носатый алкаш, видимо, тоже был не робкого десятка. Он с новой силой замолотил кулаками в дверь.

— Сейчас пойду, сука! Так пойду, что ты у меня узнаешь!

Он вцепился крючковатыми пальцами в потрепанный кожзаменитель дверной обивки и принялся его рвать с треском.

— Оставь дверь! — орал хозяин. — А то ща выйду, хуже будет!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Ничего не понимающий Сергей проскользнул мимо вниз по лестнице как можно быстрее и незаметнее. Не хватало еще попасть под горячую руку в разборке местных забулдыг. Выйдя на улицу, он поежился от морозного воздуха. Пошел в сторону ближайшего магазина.

Возвращаясь обратно с пакетом продуктов, Сергей снова увидел носатого — тот стоял на улице возле подъезда. Переминался с ноги на ногу в грязном снегу. Рядом топтался такой же, потасканного вида, тип. Проходя мимо, Сергей невольно подслушал несколько фраз из их разговора.

— Сегодня точно?

— А как же. Мы это все чувствуем, кто давно здесь живет. Сегодня опять придет. Зимой она почти каждый день приходит.

— Думаешь, перепадет чего?

— Хрен знает. Я тут дольше всех живу, меня все никак не заберет. Жирный вон этот — самый умный, думает. С открытой дверью будет сидеть. Ждать. Мудак.

Пока Сергей доставал ключи из кармана, чья-то рука осторожно потрогала его за плечо.

— Молодой человек? — знакомый уже голос.

Он повернулся. Носатый. С заискивающей улыбкой смотрит снизу вверх. Только сейчас Сергей заметил, что нос у мужика смят вниз и немного в сторону. На губах запеклась кровь. Видимо, стычка с жильцом третьего этажа все-таки состоялась и закончилась не в его пользу.

— Не дадите нам с товарищем чуть-чуть мелочи? Мы врать не будем — нам выпить надо.

Сергей отрицательно покачал головой.

— Ну, на нет и суда нет, — носатый улыбнулся еще шире, его желтые зубы тоже были испачканы кровью. — Новенький?

— В смысле? — не понял Сергей.

— Надолго к нам?

— На месяц.

Алкаш хотел спросить что-то еще, но Сергей уже нырнул в подъезд, тяжелая дверь захлопнулась следом. Лестничная клетка третьего этажа была забросана мусором, кусками дверной обивки и утеплителя. Несколько маленьких темных клякс виднелись на бетонном полу. Кровь. Дверь, в которую ломился носатый, открыта. Сергей невольно заглянул внутрь. Стемнело рано, и квартира была погружена в сумрак. Виднелась маленькая прихожая, за ней — гостиная, заваленная каким-то хламом. Там работал телевизор, освещая пространство тусклым светом. Гостья какого-то ток-шоу заливалась слезами, рассказывая зрителям в студии об изменах мужа. На кресле возле телевизора сидел толстый мужик в тельняшке, повернув голову, и в упор смотрел на Сергея, застывшего на лестничной клетке.

— У вас все в порядке? — растерявшись, спросил Сергей.

— Все хорошо, не волнуйтесь, — вежливо пробасил мужик. — Сегодня мне будет совсем хорошо. Она придет ко мне. Я нарочно оставил дверь открытой. Слишком долго ждал, надоело.

Сергей ничего не понял, но кивнул в знак согласия. Уже собираясь уходить, он заметил, что на собеседнике, кроме тельняшки, нет больше никакой одежды. Мужик, вытянув вперед толстые волосатые ноги, рукой гладил себя в промежности под нависающим на колени животом. Сергея передернуло от омерзения.

Вернувшись в квартиру, он по-быстрому приготовил себе простой холостяцкий ужин, попутно возвращаясь мыслями к странным обитателям дома. В конце концов решил, что ничего сверхординарного в их поведении не было. Все отлично укладывалось в рамки жизни алкашей. Сам Сергей родился и вырос в маленьком рабочем городе. Во дворе их дома располагался пункт приема стеклотары, перед которым выстраивались огромные очереди из местных забулдыг. Были и пьяные драки, и массовые попойки, и неадекватные персонажи.

Сергей спокойно поужинал, просматривая сериал на ноутбуке. Вечером позвонил начальник — недовольным, как всегда, голосом спросил что-то по работе. Потом позвонил Орлов, напарник Сергея, вечно хмурый, крикливый мужик, способный докопаться до чего угодно. Отчитал за плохой отчет, который Сергей сдал ему вчера вечером.

Орлов кричал в трубку, что будет жаловаться начальнику. «Да жалуйся, кому хочешь», — безразлично подумал Сергей и сбросил звонок. Ничего исправлять в отчете он не собирался. До июня его все равно никто не уволит, людей в аудиторской фирме и так не хватало.

А там у него закончится контракт, и он найдет себе новую работу. Более спокойную. Надоело мотаться по командировкам, исправлять чужие ошибки и выслушивать претензии обиженных жизнью старперов.

Уже перед сном, приняв душ, Сергей выглянул в окно, которое выходило во двор. В опустившейся на город тьме он заметил людей. На белом снегу хорошо были видны темные фигуры. Около дюжины их стояло перед подъездом. Стояли, не двигаясь, смотрели куда-то вверх. На секунду Сергею показалось, что прямо на него. Он даже отошел от окна. Мельком глянул на дом напротив. В светящихся окнах тоже стояли фигуры людей.

— Ну и соседи у меня! — тихо сказал он сам себе.

Посреди ночи он проснулся в липком поту. Что-то разбудило его. Как будто сильная вибрация прошла по стенам. Он лежал на спине и, ничего не понимая, таращился в пустоту. Его трясло мелкой дрожью, даже зубы стучали. В паху зудело, Сергей попробовал рукой: трусы оттягивала каменная эрекция. Как у подростка, который только что увидел голую одноклассницу в своем первом эротическом сне. Вибрация повторилась. Как зов, неслышный уху звук, который, тем не менее, воспринимается мозгом и всем телом, отдается в каждой клеточке, проникает сквозь кожу, ломит мышцы и кости, свинцом застывает там, внизу, до боли наполняя кровью мужской орган. Еще раз, еще. Словно где-то невидимый хозяин дул в специальный свисток, чтобы приманить к себе глупого непутевого пса. Сергей сел на кровати, опустил голые ноги на холодный пол. Он знал, откуда идет зов. С лестничной клетки. Он поднялся и побрел в прихожую, слепо шаря руками по стенам. Свет не включал, почему-то боялся, что спугнет того, кто так настойчиво его звал. Даже не того — ту. Странным образом он был в этом уверен.

В прихожей Сергей нетерпеливо прильнул к дверному глазку. Пуская слюни, забыв обо всем. Ничего, только тускло освещенная единственной лампочкой лестничная клетка, обшарпанная дверь напротив. Трусы стали совсем тесными, он стянул их до самых щиколоток, не отлипая от глазка. Пустота, ничего. Но зов не утихал, вибрации усиливались. От них ходуном ходили стены, в такт им колотилось сердце, пульсировал, огнем горел набухший член. Сергей трогал себя, ласкал, влажным языком облизывал пересохшие губы. Он продолжал всматриваться в пульсирующее ничто лестничной клетки, но перед глазами мелькали все его женщины. Девчонка из параллельного класса, которую он впервые потрогал за грудь на школьной дискотеке. Рыжая пацанка, с которой потерял девственность за неделю до выпускного. Староста из университета, которая строила из себя недотрогу, но оказалась не против минета после попойки на день студента. Одногруппница, готовая на многое за дорогие подарки. Наташка, на которой он чуть не женился. Смешливая украинка на черноморском пляже. Сисястая секретарша на новогоднем корпоративе. Все женщины, с которыми он был, которых хотел, о которых думал, занимаясь онанизмом в душе. Все они манили, звали его, сливались в одну, от чьего тела исходили эти непрерывные, сладкие, болезненные вибрации. На лестнице раздались шаги. Непонятно откуда именно — сверху или снизу. Казалось, звук шел отовсюду, словно по ступеням бежала целая толпа. Сергей заметил движение. Быстро, на секунду кто-то пронесся по лестнице мимо его двери. Чье-то бесформенное, неправильное тело. Потом еще одно — Сергей рассмотрел только нагромождение шрамов и складок кожи. Мелькали еще фигуры и тени, а потом, на сотую долю секунды показалась Она. Полупрозрачная, манящая. Хотелось открыть дверь и оказаться там. Но Сергей почему-то знал, что нельзя. Сегодня не его черед. Ниже этажом раздался шум, потом крики. Через мгновение все стихло.

Рука непроизвольно сжала половой орган. Сергей закричал от боли и наслаждения. Тело будто пробила молния. Ноги подкосились, он рухнул на пол. Горячая сперма изливалась из него потоком, опустошая, лишая силы. Вибрации начали спадать, стали более редкими. Когда все закончилось, Сергей кое-как, на четвереньках, пополз обратно в гостиную, к кровати. Подняться на ноги сил уже не было. Залез под одеяло расслабленный, уставший, опустошенный, довольный. Уже засыпая, почувствовал, что в кровати он не один. Кто-то прижимался к нему холодным, гладким, голым телом. Погладил его мокрый лоб.

— Ты мой, — прошептал женский голос.

От этого Сергей улыбнулся, проваливаясь в глубокий, черный сон, заполненный кошмарами, которые он забудет утром. Искалеченные мужские тела, пот, кровь, боль и удовольствие, связанные воедино. В квартире был кто-то еще, бесформенный, неправильный, невидимый, но Сергею было все равно.

Проснулся он с головной болью и тошнотой, как при тяжелом похмелье. Смутно помнил подробности прошедшей ночи. Только то, как стоял голый в прихожей и смотрел в дверной глазок. Что он там видел? Все забылось, как сон. Пах зудел. Сергей голышом вернулся в прихожую, брезгливо посмотрел на лежащие трусы, засохшие пятна телесной жидкости на полу, двери и стенах. Поморщился. Приведя себя в порядок и быстро позавтракав, оделся и вышел в подъезд. Когда спускался по лестнице, этажом ниже увидел женщину, которая сдавала ему вчера квартиру. Все в том же грязном халате, с растрепанными волосами, с удушливым запахом спиртного. Она стояла возле раскрытой двери в квартиру вчерашнего толстого эксгибициониста. Сергей заглянул внутрь через плечо женщины. Квартира была пуста.

— Здравствуйте, — сказал Сергей хозяйке.

Она повернулась, подняла на него красные воспаленные глаза. Кивнула, буркнув что-то невнятное.

— Я сегодня вечером к вам зайду, отдам деньги за квартиру на неделю вперед.

Она снова кивнула и буркнула. Отвернулась и уставилась на пространство пустой квартиры, заваленное хламом. Когда Сергей спускался по лестнице, он услышал за спиной голос женщины.

— Вот, освободилась, — тихо сказала она самой себе. — Можно сдавать еще и эту. Постаралась Любка, нагадила тут…

Сергей не придал значения ее словам.

День прошел скучно и незаметно, как и многие дни до этого. Работа, бумаги, договора. За месяц нужно все проверить и найти как можно больше ошибок. По дороге домой Сергей снял в банкомате наличные. Ровно столько, чтобы заплатить за жилье на неделю вперед, как собирался. Он позвонил в дверь хозяйкиной квартиры.

— Открыто! — услышал знакомый скрипучий голос.

Сергей толкнул дверь и шагнул в темную прихожую, в которой пахло луком, плесенью и пылью.

— Тут я! — послышалось из кухни. — Проходи. Разувайся только. Чисто у меня.

Хозяйка сидела за столом, на котором стояла наполовину пустая бутылка водки, рюмка, открытая банка пустых консервов и тарелка с каким-то салатом, который по большей части состоял из крупно нарезанного лука. На холодильнике трещал старый маленький телевизор, на экране мелькали кадры вечернего ток-шоу. Какие-то люди в галстуках громко кричали и спорили о политике. Женщина за столом следила за происходящим, тяжело опустив голову на подставленную руку. Она была в стельку пьяна.

— Я вам деньги принес. За неделю.

Хозяйка кивнула.

— Клади на стол. Пересчитывать не буду. Верю тебе. Парень ты честный, это видно. Садись, поговори со мной. Скучно мне.

Сергей сел на скрипучий табурет.

— Ну, — пошамкала она губами. — Видел уже? Любку-то? Знаю, что видел, по глазам заметно. Любка у нас девка знатная. Все ее хотят. Еще при жизни так было. Сама-то она хорошая, глупая просто, неразборчивая. Она тут жила, в подъезде в этом. Мамки у нее не было, только батька-алкаш. Не было, понимаешь, человека, который объяснил бы, подсказал, че да как. А я-то что? Она меня любила. Тетей Катей звала. В гости ходила, сидела тут. Вот игрушки свои приносила…

Женщина махнула рукой в сторону. Сергей увидел на подоконнике несколько голых пластмассовых кукол. Миниатюрные стройные «Барби» и огромные «Машки», которые говорят «Мама», если их качнуть. Только все они были страшно поломаны, можно сказать изуродованы. Словно кто-то разорвал каждую игрушку на части, а потом сшил и собрал заново. И сделал это грубо, неправильно, как сумасшедший скульптор-авангардист. Голые пластиковые тела зияли дырами и ранами, некоторые были зашиты нитками или перекручены проволокой. Головы и конечности торчали из туловищ, как высохшие ветки больных деревьев. Безжизненные улыбающиеся лица смотрели в стороны под неправильными углами.

— Это она играла так, — продолжила женщина, — забавлялась. Поломает кукол своих, а потом давай их заново сшивать, как чудищ каких-то. Мне вот дарила. А мужиков-то она стала к себе водить еще со школы. Толпами тут стояли, проходу не было. Весь район про Любку знал. Знатная была девка, слабая на передок. Я-то на нее ругалась: что ты, мол, дура, делаешь? А она мне — любят они меня, тетя Кать. Мои они. А потом были у нее тут трое… Хрен их знает, кто такие. Подцепили от Любки срамную болезнь и опять к ней пришли. Отомстить хотели. Нашли Любку тут же в подъезде. Голую ее до смерти забили. Вот. А потом начала она опять приходить к мужикам местным. С собой их забирает. Хорошо у нее там, наверное. Во как к ней все хотят. В очередь выстраиваются. Из соседних домов даже лезут, только наши их в подъезд не пускают. Они всю ночь под окнами стоят. Дерутся за нее… Только она сама знает, к кому… В дверь стучится… открыть надо… сама придет… вперед очереди нельзя… летом она редко приходит, только зимой, когда холодно… тепла хочет… тепла…

Она бормотала, все больше погружаясь в пьяную дрему и, в конце концов, заснула, опершись на руку. Качнулась и с силой грохнулась головой об столешницу. Громко захрапела. Стакан опрокинулся и покатился на пол. Бутылка опасно накренилась, но устояла.

Сергей оставил женщину одну, вышел на лестничную клетку. Ничего толком не поняв из разговора, он, тем не менее, был очень возбужден. Нервно оглядывался по сторонам и сжимал кулаки, как перед дракой. События прошлой ночи теперь вспомнились ему с ясностью, в мельчайших деталях. Эти вибрации из-за стен, от которых сладко ломило тело. Тени и силуэты на лестнице. Зов — ее зов. Вытирая со лба холодный пот, он поднялся на свой этаж.

Когда вставил ключ в замок, краем глаза уловил движение на лестнице. Посмотрел вверх и застыл от ужаса и удивления. На верхней ступеньке лестничного марша сидел человек, если можно так назвать это существо. Толстое мясистое туловище, из которого торчали короткие конечности. Кто-то оторвал человеку руки и пришил к плечам только кисти, лишив их предплечий и локтей. Нечто похожее случилось и с ногами. Из-под толстого живота торчали только грязные ступни. Все эти уродливые обрубки находились в постоянном движении, как плавники рыбы. Сергей узнал это существо по огромному животу и грязной тельняшке, лоскуты которой все еще висели на нем. Сосед снизу, который специально оставил дверь открытой. «Она придет ко мне», — говорил он. Она пришла и сделала это. Помимо укороченных рук и ног у человека не было нижней челюсти, голова казалась вдавленной в плечи, непропорционально длинный язык свешивался на волосатую грудь. Все его тело, насколько было видно, покрывали причудливые узоры из шрамов, ран и ожогов. Два глаза в упор смотрели на Сергея. Смотрели со злобой и ненавистью.

Урод как будто читал его мысли, зная, что у того на уме. Он ревновал его. К ней.

Урод подался вперед. Перекувырнулся и с мягким чавкающим звуком скатился вниз на несколько ступеней, как живой шар из мяса. Он двигался к Сергею, который вышел из оцепенения, быстро открыл замок и оказался в полутьме квартиры. Захлопнув за собой дверь, Сергей почувствовал, как с той стороны в нее что-то сильно ударилось. Потом заворчало, злобно и разочарованно. Через секунду все стихло.

Сергей сполз по стене, в голове пульсировала боль. Из мыслей ушло все ненужное. Работа, отчеты, командировки, — к черту все! Сегодня она придет опять, и он снова будет стоять перед дверью, ожидая, когда же она его позовет.

Весь остаток дня он не мог ни на чем сосредоточиться. Все мысли возвращались к ней. Сергей кое-как поужинал и допоздна сидел за ноутбуком, обшаривая порносайты. Хотелось хоть как-то успокоить нахлынувшее возбуждение. Он искал самые грязные, развратные и омерзительные ролики. Лесбиянки, анальный и групповой секс, БДСМ и унижения. Нет, не то. Все корявые ужимки плохих актеров на экране не приносили и сотой доли того удовлетворения, которое обещала она. Когда совсем стемнело, Сергей не стал включать свет, разделся и подошел к окну. Выглянув во двор, увидел, что перед домом на грязном снегу снова выстроилась небольшая группа темных силуэтов. Тоже ждали ее появления. Надеялись, что произойдет чудо, и они смогут попасть внутрь, к ней. Нет, думал Сергей, не для вас это. Только для тех, кто живет здесь. Только для избранных, счастливчиков. Боже, как же хорошо, что ему попалось на глаза именно это объявление на вокзале! Один из мужчин снаружи нагнулся и стащил с себя штаны до щиколоток. Начал быстро работать рукой у себя в паху. Другие вокруг него, не сходя с места, тоже занимались самоудовлетворением. Двое начали драться. Один повалил соперника на землю, в сугроб, и стал методично избивать ногами. Сергей посмотрел на горящие окна соседних домов. Там тоже стояли неподвижные фигуры. Мужчины. Они тоже чувствовали. Тоже знали, хотели. В одном из окон было видно сразу двоих. Они исступленно мастурбировали друг другу.

В эту же секунду началось. Импульс, дрожь, вибрация отразилась от стен и колоколом ударила по мозгам. Сергей застонал и скорчился под подоконником.

Он обливался потом, чувствуя, как пах наливается горячим свинцом. В последнее мгновение успел заметить, что мужчины на улице дрогнули и подались вперед. Тот, что стоял голым ниже пояса, запутался в спущенных штанах, неуклюже растянулся в снегу. Больше Сергей не мог ни видеть, ни думать ни о чем другом, кроме, как о ней. Любка, как называла ее хозяйка. Нет, неправильно. Это глупое и смешное человеческое имя не может быть достойным ее. Царица, богиня, сама Вселенная! Целый мир, где сочетается боль и наслаждение.

Чаще всего она приходит именно зимой, как говорила пьяная старуха. «Искала тепла». Правильно, хотел крикнуть Сергей, но зубы свело судорогой. Челюсти сомкнулись с силой медвежьего капкана, изо рта вылетали только стоны и капельки слюны. Правильно, тебе нужно тепло? Иди сюда, я теплый, я горячий! Потрогай меня, пощупай, погладь, поласкай, поцарапай, ударь, разорви, изуродуй, сделай все, что хочешь! Поселись во мне, вынь кишки и развесь их по стенам. Вырви жилы, и зашей ими рот! Сделай во мне новые отверстия, шрамы и порезы. Корми меня моим мясом. Води за собой на поводке, сделанном из моей же кожи. Я твой, ТВОЙ!

— Мой, мой, мой! — вторила она сотней голосов, которые разделились на вибрации, отражались от стен, растворялись в распростертом человеческом теле.

Сергей собрался с силами и на четвереньках пополз в прихожую. Встать на ноги было невозможно: каждый импульс отдавался судорогой, и мышцы сводило в сладкой муке. Погруженная во тьму квартира наполнилась звуками и шорохами. Мимо ползущего по полу человека маршировали маленькие фигурки. Смешно переваливались на кривых, деформированных конечностях. Перекатывались, как уродливые карлики-акробаты. Ползли, как жирные мясные гусеницы-мутанты. Сергей узнал их: поломанные куклы из квартиры снизу. Разорванные на части и сшитые заново, по прихоти фантазии своей хозяйки. От них шел густой тяжелый аромат, от которого кружилась голова. Запах крови и гниения. Они были живые. Сергей протянул дрожащую руку и потрогал одну из фигурок. Теплая, влажная на ощупь, она оставляла после себя темный скользкий след на полу. Все-таки не куклы, а ожившие куски изуродованной плоти. Части тел тех счастливчиков, что уже побыли с ней.

Проем в прихожую заслонила фигура гораздо больших размеров. Сергей поднял глаза. Над ним во весь рост стоял полностью обнаженный человек. Его плоть представляла собой нагромождение шрамов, которые накладывались друг на друга, переплетались в узорах и надписях. Казалось, что у него нет кожи, только эти прекрасные шрамы. Человек отошел в сторону, освобождая путь. В льющемся через окно тусклом свете уличных фонарей Сергей смог рассмотреть его получше. Губы и щеки порезаны на лоскуты и переплетены между собой. Нижняя челюсть опущена вниз и проволокой прикреплена к шее, из-за чего рот постоянно открыт и кажется бездонным. Длинный язык разрезан надвое, подрагивает и исходит мутной слюной. Человеку явно нравилось, что Сергей смотрит на него. Он красовался, поворачивался из стороны в сторону. Его огромный, утыканный гвоздями эрегированный член пульсировал. Существо разводило руки, от которых, как крылья, опускались вниз полотна полупрозрачной кожи. На них просвечивались кровавые узоры. Шрамы на груди зашевелились, раскрылись, из них показались глаза.

Сергей прополз мимо. Дальше, в прихожую, к двери, к глазку. Не пропустить ни одной драгоценной секунды. На кухне кто-то гремел посудой. Там возился кто-то большой, гремел цепями и жалобно выл. Сергей вцепился в ручку двери и, подтянув себя вверх, поднялся на ноги, жадно прилип к дверному глазку. На лестничной клетке мелькали обнаженные мужские тела. Искалеченные, прекрасные. Он хотел к ним. Немного отдышался и решился на отчаянный шаг. Повернул ключ в замке и, открыв дверь, вывалился в холодный подъезд. Кожа тут же покрылась пупырышками. Он стоял на бетонном полу босыми ногами, ласкал себя. Стены дрожали от вибраций. Сверху неслись шум, шаги, смех, стоны и вздохи. А потом раздался громкий крик, от которого заложило уши и закружилась голова. Кричал мужчина, захлебываясь от боли и удовольствия. Сергей вцепился в перила лестницы и поднялся на одну ступеньку.

— Эй, парень! — услышал он за спиной злобное приглушенное шипение.

Сергей оглянулся на голос. Дверь соседней квартиры приоткрылась, оттуда высунулось искаженное злобой небритое лицо.

— Не смей, слышишь? Нельзя вот так, наперед. Она этого не любит. Сама должна прийти…

Сергей не послушал его, продолжил путь наверх. Ноги подкашивались, но он продолжал идти. Навстречу ему спускался кто-то еще. Бесполое, безволосое, безголовое тело шло прямо на него. Слепо шарило руками по стенам, неуверенно переставляло ноги. Сергей почувствовал исходящие от него враждебность, злобу, ненависть. Как он посмел не дождаться своей очереди? Безголовое туловище от шеи до дыры на месте гениталий пересекал длинный вертикальный шрам, которые оставляют на трупах коронеры после своей работы. За секунду он налился кровью, а потом его края разошлись в стороны. Туловище с чавканьем и хлюпаньем разделилось на две части, превратившись в подобие огромного влажного рта. Его нутро было набито человеческими зубами. Белыми, желтыми, черными. Они бугрились и стучали друг о друга. Розовые обнаженные мышцы внутри туловища сокращались и пульсировали, зубы скрежетали и терлись друг о друга. Раздвоенное тело несколько раз сомкнулось и снова разошлось, словно демонстрируя свои возможности. Руки со скрюченными пальцами потянулись к Сергею. Сейчас они схватят его и потащат внутрь, навстречу этим жутким зубам, воняющим гнилью! Они перетрут его, превратив в фарш. Ну, уж нет! Он не позволит этому уродцу… Только она имеет право на подобное!

Сергей собрал все силы и оттолкнул существо в сторону. Оно ударилось о стену, зубы внутри него громко клацнули. Тело водило руками по воздуху, собираясь схватить. Сергей проскользнул мимо.

Этажом выше была настежь открыта дверь боковой квартиры. Оттуда наполовину высунулся обнаженный мужчина. Сергей видел его бледный профиль и синие тюремные татуировки на руках. Он лежал на полу с закрытыми глазами, крепко сжав оскаленные зубы, громко кряхтя от удовольствия. Под ним скопилась большая темно-красная лужа. Растеклась по полу лестничной клетки, тонкими струйками бежала по ступеням. Мужчина повернул голову и посмотрел на Сергея. Улыбнулся окровавленными зубами.

— Ты даже не представляешь, — простонал он, — даже не представляешь…

Договорить он не успел, кто-то рывком втянул его в дверной проем. ОНА.

Сергей обрадовался и бегом преодолел последние ступени, скользя босыми ногами в крови счастливчика. Снова у него появилась силы. Но тут дорогу ему преградило другое существо, которое появилось как будто прямо из воздуха. Огромная гусеница, сшитая сразу из нескольких человеческих торсов. Она загородила Сергею путь. Гусеница передвигалась на трех парах человеческих ног, они держали ее массивное неуклюжее тело. «Лицо» располагалось на верхнем торсе, который стоял вертикально. На волосатой мужской груди блестела россыпь злобных глаз. По богам топорщились наросты-головы со снятыми скальпами. Из разорванных ртов, как вязкая блевотина, свешивались длинные массивные цепи, которые, как щупальца, спускались до самого пола. Каждая цепь заканчивалась большим ржавым крюком. Сразу восемь рук перебирали их, звенели и раскручивали, намереваясь пустить оружие в ход. Сергей не испугался. Он бросился вперед, мимо телесной груды стражника. Но тот оказался проворней — прижал его к холодной стене. Снизу, с первого этажа доносился шум. Люди снаружи колотили в металлическую дверь подъезда.

— Впустите! — слышал Сергей их приглушенные плачущие голоса. — Мы тоже хотим! Хотим!

Сергей все-таки смог заглянуть внутрь квартиры. В темной прихожей сидела на корточках голая длинноволосая женщина. Водила руками над бесформенной грудой мяса. Месила его, как тесто. Она прекратила работу и в упор посмотрела на Сергея. Посмотрела со злобой. Нетерпеливый мужчина отвлекал ее, лез вперед. Нехорошо. Сергей понял, что допустил ошибку. От горечи осознания он чуть не заплакал.

— Прости, — всхлипывал он, когда гусеница-стражник тащила его прочь от двери, — Прости!

Холодные руки подняли его и вонзили под ребра один из крюков, подняли за цепь над самым потолком. Блаженство! Боль и удовольствие. Сергей кончил так мощно, что зазвенело в ушах. Он трясся и дергался на крюке. Мимо него пролетали планеты, гасли звезды, рождались новые вселенные. Когда все закончилось, он рухнул на бетонный пол, больно ударившись коленями. Распростерся там, дрожа от холода. Оргазм забрал последние силы. Он пролежал так несколько минут, пока не окоченел. Кое-как собрался с силами и отволок себя в квартиру. Растянулся и уснул прямо на полу прихожей. Ему снились цепи, крючья и выпотрошенные мужские тела без голов и конечностей.

Следующие дни он провел на грани бодрствования и иллюзий. Звонил начальник, заказчик нажаловался ему, что Сергей не появляется на работе. Звонили еще какие-то люди из прошлой жизни. В конце концов он выключил телефон. Перетащил в прихожую матрас, днем спал тут же, на полу. Ночи напролет пускал слюни, высматривая фигуры на лестничной клетке. Больше он не будет таким нетерпеливым, теперь он все понял. Будет послушным, хорошим мальчиком. Часто Сергей вспоминал ощущения, когда его подняли на крюке за ребра. Верх блаженства. Если такое способен сотворить один из ее слуг, то что тогда может она?!

Сергей даже не пытался представить — от фантазий кружилась голова. На груди осталась рана, прямо по центру солнечного сплетения. Влажная раскрытая дыра, соблазнительно похожая на женские половые органы, она сочилась гноем и розовой сукровицей. Но боли не было — наоборот, от прикосновений края раны начинали мелко подрагивать, разнося по телу приятные мурашки. Сергей часами играл сам с собой, мастурбируя одной рукой, с чавканьем запуская пальцы другой в свое теплое мокрое нутро. В свободное время он сидел на полу за ноутбуком, просматривая все новые и новые гигабайты порнороликов, листая фотографии женщин и девушек в соцсетях, печатая под ними целые тома пошлых оскорбительных комментариев. При этом он хихикал, как нашкодивший школьник. Но это была лишь затравка, баловство по сравнению с тем, что сможет дать ему ОНА.

Из квартиры он выходил только раз. В магазин. Рано утром обнаружил, что в холодильнике пусто, и не вспомнил, когда в последний раз ел. На бетонных ступенях лестницы, рядом с одной из квартир сидела хозяйка в неизменном грязном халате. Полоскала в ведре половую тряпку. Сергей не понял, заметила ли его женщина. От нее несло спиртным за несколько метров. Лица не было видно за спутанными седыми патлами. Она тихо бубнила что-то себе под нос.

— Вот, убралась я, — сопела она, отжимая в ведро грязно-розовую мыльную воду. — Напачкала Любка, как всегда. Ох, ненасытная девка, не успокоится никак. Горит у нее там внутри. Всегда такой была, сколько помню. Мужики ее любят, чего уж там. Все они одинаковые, кобели. Помани его — слюнями изойдет, башку себе расшибет, лишь бы к бабе пристроиться. Были тут одни деловые, в костюмах. Узнали про Любку, если ноги унесли. Стали тут алкашей селить, рвань всякую, да приблуду. Их-то не жалко. Да и жилплощадь всегда есть. А я тут начальница, значит. Любка меня не трогает. Любит меня, хе-хе…

Через несколько ночей это случилось. Сергей заранее знал, что сегодня произойдет что-то особенное. Когда за окном только-только сгустились зимние сумерки, он занял привычную позицию возле двери, вдавил лицо в провонявшую плесенью обивку, не моргая уставился в глазок. Около часа не происходило ничего. Стояла почти полная тишина, даже привычный городской шум снаружи не был слышен. Казалось, весь мир замер в ожидании. Потом началось. Дрожь и вибрации пробивали насквозь. Лестница пришла в движение, сновали туда-сюда переделанные уродцы, красовались друг перед другом, хвастались телесными дефектами, ранами и увечьями. Иногда бросались один на одного: то ли дрались, то ли спаривались, катились по ступеням и по стенам, рвали друг другу кожу и мышцы, ломали кости. Наконец, в переплетении тел появилось совершенство. Она. Рабы покорно расступились. Сергей ахнул от восхищения, в глазах потемнело, ноги подкосились, набухший кровью, каменный член до боли вжался в обивку двери. До этого он видел ее лишь мельком, но сейчас она предстала во всей красе. Медленно поворачивалась из стороны в сторону, чтобы ему было лучше видно. Это значило только одно: сегодня его черед.

Сергей плакал и смеялся от переполнявших его чувств. Дрожащими руками он открыл дверь и шагнул в холод подъезда, навстречу своей единственной любви. Пространство вокруг пришло в движение. Клетка, лестница, стены и потолок, — все здесь было облеплено слоями изувеченной человеческой плоти. Ее возлюбленные, рабы, слуги. Ее семья и ее гарем. Все приветствовали нового брата. Улыбка на ее лице стала хитрой, лукавой. Сергей заподозрил что-то неладное. На этаже открылась еще одна дверь. Шаркая рваными шлепанцами, показался голый по пояс лысоватый мужик. Волосатый живот нависал над ремнем мешковатых брюк, которые заметно надулись в паху. Мужик, пуская слюни, не сводил глаз с женщины. Сергей готов был убить его только за этот взгляд, который осквернял совершенство. Он все понял: ей нужен был только лучший. Он должен доказать ей свою любовь. Немедля ни секунды, он бросился на соперника, заехал ему в нос сильным, хлестким, как удар плети, боковым ударом. Мужик вскрикнул и пошатнулся, но не отвел от нее глаза. Сергей яростно завыл и вцепился ему в лицо, лбом ударил в разбитый уже нос. Хрустнуло. Он слизнул с губ побежавшую горячую влагу. Вдавил большие пальцы сопернику в глазницы, лишь бы прекратить этот оскорбительный, богохульный взгляд. Навалился на него грудой сильного, голого, возбужденного мяса. Повалил на пол, до изнеможения бил затылком в твердый холодный бетон.

— Моя, — цедил он сквозь зубы, — моя, моя, моя очередь…

Слишком долго он ждал. Когда тело под ним перестало вздрагивать, его оттолкнули. Уродцы потащили труп куда-то вниз, в воздухе разрывая его на части. Сергей же остался один на один с ней.

ОНА показала ему все. Все, на что была способна. Все, чего он хотел и о чем даже не подозревал. Рядом с ней он видел другие миры и вселенные. ОНА открыла для него свой рай и ад, царство красоты и уродства, боли и удовольствия. Где прекрасные поднебесные луга красны от крови, где предаются любви и уродуют плоть. Мужчины, женщины, гермафродиты и невиданные существа, описать которые невозможно. Человеческое воображение и язык на это неспособны. Миллионы тел в едином движении.

— Все вы, мужчины, одинаковые, — приговаривала ОНА, вонзая в него руки, отдирая мясо от костей. — Все вы одинаковые. Ничего-ничего, ш-ш-ш, я сделаю тебя другим. Неодинаковым. Непохожим. Потерпи. Хорошо тебе, мой ласковый? А? Хорошо? Мой? Ты мой?

От боли и удовольствия сводило челюсть. Зубы перетерлись в розовую пену. Но последним усилием он смог разжать рот и, булькая кровью, задыхаясь от счастья, выкрикнуть в пустоту последнее:

— Твой!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Александр Матюхин} Кость в горле ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Всегда хотел написать рассказ, где бы действие происходило в замкнутом пространстве. А еще хотел написать про каннибалов. И вот обе идеи слились в одну: я вспомнил о прекрасных серпантинах дорог между Краснодаром и Геленджиком, и история написалась как-то сама собой».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Артем гнал на пределе, чтобы успеть до заката. Выжимал из старой верной «Газели» последние соки. Прежде всего потому, что за последние двенадцать лет убивал женщин в исключительно красивом месте и не хотел опаздывать.

Между Геленджиком и Анапой, вдалеке от змеистого серпантина дорог, отвесных скал и мохнатых изумрудных гор был у него тайный край света, волшебный клочок природы с песчаным берегом, чистой водой и совершенно чудесным видом на закат: горизонт там как будто разламывало надвое, по глади моря начинали сочиться бордовые струйки сока, а небо наливалось спелой чернотой, за которой пока еще не было видно звезд.

Больше всего Артем любил зайти в воду по колено, вдавить голову жертвы в песок и смотреть, смотреть на разламывающийся этот закат, на красотищу вокруг, на дрожащее солнце и густоту красок, наполняющую мир. Под ним трепыхалась очередная женщина, шумела, колотила по воде, но Артем держал крепко до тех пор, пока не исчезало солнце, уступая место южной ночи с глубоким звездным небом. Нет ничего лучше для аппетита, чем прогулка по морю на закате.

Сегодня же к закату можно было не успеть.

Во-первых, чудовищно портилась погода. Как это обычно бывает на юге: на голубое небо внезапно наползли тяжелые серые тучи, заволокли со всех сторон и принялись грохотать и сверкать молниями. «Яндекс» показывал, что дождя не будет, что тучи скоро разбегутся, но верить какой-то там программке Артем не привык.

Во-вторых, пришлось повозиться с девушкой. Артем потерял почти час, не успел перекусить в любимом месте по дороге и теперь отчаянно молился, чтобы успеть захватить хотя бы краешек уходящего солнца. А ведь еще надо было успеть обратно, к семье.

Он знал все серпантины, перекрестки, посты ГИБДД, извилистые тропы и узкие дороги среди гор, знал, где нужно свернуть, чтобы срезать; куда заехать, чтобы не стоять в бесконечных пробках среди озлобленных туристов; где можно промчаться сквозь лес, зато потом вынырнуть сразу на нормальную трассу. Навигатор половины дорог не показывал — для него переезды в горах были сплошным зеленым пятном на карте с узенькой вихляющей полоской федеральной трассы.

Артем свернул где нужно. Дорога сузилась, деревья поредели, а с двух сторон нависли серыми щербатыми боками горы. Перед Сочинской Олимпиадой тут собирались расширить трассу, обезопасить, поставить укрепления и освещение, но, как это бывает, ремонт длился ровно до тех пор, пока не закончились бюджетные деньги. Теперь о нем напоминали лишь старые вагончики, горки гравия и песка, накренившиеся и выцветшие знаки.

Под колесами взвизгнула галька. Артем услышал, как заколотила ногами жертва — бум-бум-бум — но здесь ее некому было услышать.

Девушка была хорошенькая, лет двадцати пяти, кровь с молоком. Глаза голубые, волосы золотистые (крашеная или нет — не разобрать), личико точеное, правильное. В Краснодаре, считал Артем, самые красивые девушки. Даже спорить не надо.

Он привязал ее к металлической скамейке, оставил свободными ноги, потому что когда-то давно прочитал, что человеческое мясо с адреналином самое вкусное. Жертвам всегда казалось, что они могут сбежать. Пусть бьются, дергаются, стучат до самого конца пути… Вкус надежды — знатное лакомство.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

На извилистом повороте Артем почувствовал, как вздрогнула земля. Руль будто силой вырвали из рук. Ремень безопасности резко сдавил грудь. Краем глаза он успел заметить, как что-то наваливается сбоку, наползает, окутывает. Окна завибрировали от пронзительных и колких ударов камешков, будто кто-то швырял их горстями с гор.

А потом мир перевернулся.

Автомобиль тряхнуло, лобовое стекло лопнуло, в салон с невероятной силой хлынула грязь. Артем закричал, нащупывая пальцами замок ремня, отстегиваясь. За спиной гулко, с хрустом треснула перегородка, просел потолок, стекла покрылись сетью трещин. Воздух наполнился пылью, песком, камешками. Уши заложило от грохочущего — рокочущего! — звука. С таким звуком с гор сыплются валуны. Артем вздохнул песком, закашлял, рванулся в сторону, пытаясь выбраться хоть как-то, хоть куда-то, но его швырнуло обратно, вжало в сиденье, перевернуло.

Несколько камней хлестко ударили по голове, и Артем отключился.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он пришел в себя от звуков, похожих на слабый далекий скрежет, открыл глаза и понял, что ничего не видит.

Неподалеку скреблись, что-то ссыпалось, будто зерна риса в тарелку.

Артем нащупал рукой собственное лицо, провел пальцами по мелким царапинам на щеках и подбородке, потом по груди, по поясу, а вот вместо ног, чуть выше колен, обнаружил песок и камни.

Было трудно дышать, воздух налился пыльной тяжестью, обволок жаром и духотой.

Чернота перед глазами потихоньку расступилась, обрела очертания. Артем поднял руку, она уперлась в металлическую вогнутую внутрь преграду на расстоянии полуметра от лица. Повернулся, продолжая ощупывать пальцами пространство, будто крот. Во рту пересохло, а на зубах скрипел песок.

Он смог вытащить ноги — благо, засыпаны они были не сильно — перевернулся на живот. Все вокруг было в теплой вязкой грязи, вперемешку с камнями и стеклом. Артем понял, что все еще лежит в «Газели» — измятой, изуродованной, потрепанной. Мир вокруг дрожал в темноте, сложно было разобрать детали.

Где-то всхлипнули, и Артем вздрогнул от неожиданно громкого звука.

— Господи, господи, господи, — зашелестели чуть ли не у самого уха. Хотя, быть может, в темноте все звуки казались близкими. — За что же мне такое? Нас завалило. Завалило. Живьем! Умру здесь! Никто не узнает. Мамочка не узнает. Господи. Позвонить бы…

— Эй, — позвал Артем, и дрожащий лепет внезапно смолк. — Как там тебя? Катя? Ира? Ты цела?

Темнота будто застыла. Стало так тихо, что Артем физически почувствовал, что уши закладывает от напряжения. Он старался услышать хоть что-нибудь. Малейший звук.

— Не бойся, дура, — сказал он, сипло кашлянув. — Сейчас точно не до тебя. Выбраться бы…

— Вы меня отпустите? — прошептала девушка. — Я никому не скажу. Я вашего лица не видела, не знаю, кто вы такой. Будем считать это ошибкой, да? Пожалуйста!..

Артем поморщился. Его сильно нервировало замкнутое пространство, а тут еще этот испуганный лепет. В поездке криков он не слышал, а в конце пути, перед тем как потащить жертву к воде, затыкал ей рот тряпкой, чтобы не раздражала нелепыми мольбами. Слова ничего не значат, так зачем надрываться?

— Заткнись на минуту, а? — попросил Артем. — Дай сообразить.

Похоже, их завалило оползнем. Или как там называется эта фигня, когда горы обваливаются. Дорогу-то так и не укрепили, ремонт забросили, дожди почти две недели шли, вот и подфартило. Заката не видать, как своих ушей. Тут бы выбраться теперь, да следы замести…

Девушка всхлипнула, и Артем понял, что влип. Если приедут спасатели и вытащат их обоих, то девчонка вряд ли будет молчать. Расскажет все. Как он подобрал ее по дороге из Краснодара, автостопщицу, собирающуюся доехать к бабушке в Геленджик. Как свернул в лесок и, не давая опомниться, зажал в кабине, принялся выворачивать руки, обмотал ее шею веревкой и только тогда заставил заткнуться… Наверняка спросят, почему у него спилены внутренние ручки на двери со стороны пассажира, зачем ему кейс с набором разделочных инструментов…

Сколько раз он ее ударил? Синяк под глазом точно есть. Разбитая губа. Руки в ссадинах. Может быть, ребро сломал, когда скручивал. Короче, вряд ли это все спишут на аварию. Если девчонку, конечно, найдут.

За двенадцать минувших лет нашли всего одну его жертву, самую первую — девушку Наташу из Адлера. Артем тогда был неопытный и плохо справлялся с инстинктами. Он набросился на нее прямо на берегу, без всяких там церемоний, быстро сломал шею, потом так же быстро, судорожно, погрузившись в нервный транс, ел ее молодую плоть, рвал зубами кожу, вгрызался во внутренности, высасывал кровь. Когда пришел в себя, была глубокая ночь. Руки дрожали, в голове гудело от напряжения, а еще подступил животный страх, от которого хотелось сбежать. Артем отволок Наташу в лесок, забросал ветками, сухой травой, облил жидкостью для розжига, бросил горящую спичку и убежал, пару раз оглянувшись на яркие блики костра в темноте.

Артем видел фотографию Наташи по телевизору, ждал, когда за ним придут, арестуют, отправят в тюрьму. Но никто не пришел, страх растворился и даже закалил. С тех пор Артем точно знал, что нужно делать с жертвами, чтобы не оставлять следов.

Ирония. Артем почесал затылок и усмехнулся. Голова налилась тяжестью, как всегда бывает перед очередным нервным трансом.

Он вспомнил о телефоне, выудил его из заднего кармана. Экран засветился, выхватывая из темноты куски металла, камни, грязь, вогнутую внутрь крышу, изломанный каркас кузова. Перегородка между кабиной лопнула, в щели торчала женская нога, высунувшаяся по голень, с ободранной в кровь кожей. Нога эта дернулась, и девушка зашипела от боли:

— Я не могу выбраться! Я застряла!

— Говорю же, заткнись, — буркнул Артем.

Экран телефона был раздавлен в крошку и не рассыпался только из-за защитной пленки.

Убить девчонку, пока не подоспела помощь? Или попробовать выбраться? Мысли вертелись в голове лихорадочно, закипая от подступающей духоты. Несколько капель пота соскользнули с кончика носа на экран. Артем осмотрелся внимательнее. Автомобиль превратился в форменный гроб, удерживая на стонущем от тяжести каркасе огромную массу, сошедшую с горы. Тут даже не получится встать на корточки. Только ползком. Ширина — на расстоянии вытянутой руки. А какова высота? Получится ли выкопать лаз наверх? Как в фильмах, ага. Не очень-то Артем верил в свои способности.

Он подполз на локтях к лопнувшей перегородке, посветил телефоном внутрь. Кузов был почти цел, разве что задние дверцы вынесло напрочь, похоронило под слоем грязи и камней. Свет выхватил бледное лицо девушки, растрепанные влажные волосы, прилипшие к щекам и скулам, разодранную блузку, задравшуюся юбку. Вторая нога у девчонки была вывернута под странным углом, а чуть ниже колена Артем разглядел разодранную кожу, вывороченные мышцы, торчащий осколок кости. Изнутри так и пер тягучий коктейль из запахов крови, пота и страха. Артем сухо сглотнул, чувствуя, как бегает туда-сюда кадык. А ведь через час он должен был уложить тело девушки в кузове, на расстеленную скатерть, достать кухонный набор, все как полагается: ножи, специи, пакеты со льдом, пакеты для упаковки мяса — и заняться своим самым любимым делом, ради которого, как говорится, весь мир подождет.

— Твою ж мать, — пробормотал Артем, разглядывая кость. — Такой экземпляр испортился.

Зажатая нога девушки дернулась, пяткой Артему угодило по щеке. Он отпрянул и засмеялся — то ли от испуга, то ли от неожиданности. Запах крови расползался по закрытому пространству, вытесняя все остальные запахи. От него Артем становился нервным, а еще хотел пить.

По-хорошему надо бы торопиться. Дело ведь было не только в спасателях. Через пару часов его начнут искать дома, звонить, беспокоиться. Лишняя суета совсем не на руку.

Он положил телефон экраном вверх, кое-как развернулся, подполз к останкам лобового стекла. Все тут было усеяно осколками. Ощупал земляной потолок, прикидывая, что будет, если копать вверх. А ну как вся эта куча обвалится и придавит его к чертовой матери?

Из-за спины застонали. Крякнула металлическая опора. Девушка попыталась несколькими резкими рывками высвободить ногу.

— Не дергайся, дура, — сказал Артем, вытирая вспотевшее лицо ладонью. — Тебе же больнее будет.

— Мне и так больно! — вскрикнула она. — Спина затекла. И еще левая нога… Я ее вообще не чувствую ниже колена. Как будто нет там ничего. Мне помощь нужна! Повязка, жгут, блин, что-нибудь!

Что-то звякнуло, будто разбилось стекло, и девушка, слава богу, заткнулась.

Артем ковырнул кусок грязи, застрявший в оконной раме. Потом еще один. Грязь была теплой, поддавалась легко, падала с хлюпаньем. Минут десять он осторожно расковыривал над головой пространство шириной в полметра, а упавшие комья размазывал по бокам. Девушка за спиной хныкала и что-то бормотала. Пусть бормочет. Если удастся выбраться раньше, чем приедут эмчеэсники, он успеет отхватить пару лакомых кусочков на память.

Когда его руки ушли в дыру почти по плечи, земляной потолок завибрировал, задрожал и рухнул несколькими большими ломтями. Артем едва успел рвануть назад. Грязь попала ему за шиворот, большой кусок угодил по затылку, гора песка и камней выросла за секунду, заполнив остаток салона. Артем в ужасе полз задом, пока не уперся в край перегородки, а песок надвигался с шуршанием, грязь заполняла пространство, мелкие камешки летели в лицо. Артем вжался в угол и засмеялся, тихо и хрипло, выдавливая испуг вместе с застрявшим в зубах песком. Девушка закричала:

— Помогите! Мы здесь! Вытащите нас!

Голос ее утонул в узком пространстве, увяз в глине.

Артем тоже закричал, видя, как исчезает под слоем грязи кабина, как эта шевелящаяся темная масса надвигается, подбирается к нему, обволакивает со всех сторон, но в какой-то момент оползень замедлился и остановился. Несколько камешков особенно громко стукнулись о стекло телефона. Артем понял, что часто и хрипло дышит, что пропотел насквозь, будто искупался, что пространства вокруг стало ужасающе мало, и что частая дробь сердца будто отражается от рыхлых стен.

— Господи, господи, господи, — бормотала девушка из-за перегородки. Окровавленная нога с наманикюренными пальчиками вздрагивала при каждом новом слове.

В висках колотило. Транс подкатывал с невероятной силой. Артем вжался между перегородкой и стеной, уперся затылком в потолок, на локтях, коленями в пол. Ему показалось, что вибрация продолжается, что земляная насыпь сейчас рухнет на голову и похоронит заживо. Стало трудно дышать, горячий воздух застревал в горле. Никогда в жизни он не испытывал настолько сильного волнения. Разве что, когда разделывал первую жертву.

— Заткнись! — процедил он сквозь зубы. — Заткнись, говорю!

Экран телефона погас, вновь стало черным-черно, показалось, что мир стал еще меньше и уже, чем был. Артем задрожал, никак не мог унять эту дрожь, разошедшуюся по телу. Он нащупал телефон, трясущимися пальцами вдавил кнопку. Экран зажегся. Насколько его хватит, интересно?

Девушка отчаянно рвала ногу, дергала, сдирая кожу, пытаясь высвободиться. В бледном свете кровь казалась черной.

— Помогите! — снова закричала она, и Артем почему-то подумал, что кислорода надолго не хватит.

Он, конечно, плохо разбирался в этом, но смотрел пару фильмов, где похороненные заживо люди умирали от удушья. Может, кто-то еще умирал от чудовищной жары или от запахов крови и пота, которые накатывали волнами и сводили с ума?

— Заткнись же! — проскрежетал Артем, подполз на локтях, схватил крепко за пальцы ноги. Девушка дернулась, но Артем держал крепко.

У нее была влажная, вспотевшая, горячая, но такая хорошенькая кожа, что Артем не удержался и провел по ней ладонью, от голени до большого пальца. Почувствовал, как выступили пупырышки — верные спутники возбуждения. Девушке нравилось? Он хихикнул, размышляя, как это было бы забавно — заняться сексом под землей с истекающей кровью жертвой. А потом съесть ее. Сожрать заживо. Впиться зубами в юную плоть. Как раньше. Еще до того, как решил, что мясо надо жарить.

Если подумать, это отличная идея — замести следы. Оставить только обглоданные косточки, которые можно раздробить камнем, закопать, растворить среди всей этой грязи и глины. Да мало ли?

Запах крови залепил ноздри. Наслаждаясь идеей, высвободив транс, томившийся в голове, Артем взял большой палец девушки в рот и принялся его грызть. Экран телефона погас вновь, в черноте остались только вкус, звуки и запахи. Девушка задергалась, закричала, она рвалась из плена, но нога была зажата, и Артему ничего не стоило придавить ее крепче, разодрать зубами сначала кожу, потом волокна мышц, вгрызться в мякоть, до кости, а затем с особым наслаждением перекусить хрящик фаланги. Большой палец хрустнул, и оказался у Артема во рту целиком. Вопли метались по закрытому пространству, от них закладывало уши. А ну и пусть! Это было даже приятно.

Артем отпустил ногу, потянулся к телефону, глотая вязкую жаркую кровь, посасывая палец, словно леденец, ломая зубами ноготь и кость. Снова вспыхнул бледный свет. На экране темнели капли крови.

Девушка продолжала визжать. Нога трепыхалась между лопнувших пластин, кровь летела в стороны, капли падали Артему на лицо, на руки, на шею. В какой-то момент одна из пластин с глухим звуком вогнулась, и нога исчезла в темноте. Вмиг стало тихо. А если прислушаться: девушка всхлипывала, что-то скрипело и постанывало металлом, в голове отбивал чечетку тот самый транс, делающий Артема похожим на марионетку с зубами. Чертов каннибал. Тебе ведь это нравится? Согласись, отличная идея пришла в голову не просто так. Ты хочешь сожрать девчонку не только для того, чтобы замести следы, а чтобы не отказывать себе в удовольствии. Пусть без красоты заката, теплой воды до колена, золотистого песка под ногами. Наплевать.

Вкус плоти делал мозги Артема похожими на пудинг. Он обсосал отгрызенный палец, выплюнул его, подполз к щели и посветил внутрь фонариком. Девушка отползла в угол, вытянув искалеченные ноги, уперлась головой в покатый грязевой холм.

— Я же доберусь, — сказал Артем ласково. — Никто за нами не придет.

По крайней мере, не сейчас. Это заброшенная дорога. Никто не знает, что мы с тобой отправились в путешествие, понимаешь?

— Меня будут искать, — ответила девушка.

— В отелях, по друзьям, на побережье. Расклеят листовки, напишут в куче социальных групп, подключат волонтеров, которые старательно репостнут твою фотографию, где только можно. Кому-нибудь придет в голову, что девушка, путешествующая автостопом, вдруг оказалась под землей в машине со мной? Сомневаюсь.

Девушка дрожала. Губы дрожали. По полу растекалась кровь. Если ее не убить сейчас, то сама сдохнет через час-другой. Но зачем столько ждать?

— Я вожу сюда девушек двенадцать лет. Два раза в год. На свой день рождения и на день рождения младшей дочери, — сказал Артем, вытирая с лица то ли кровь, то ли пот. — Она у меня умница. В школе одни пятерки. Ходит на кружок рисования и еще на восточные танцы. Она родилась, когда я ехал сюда. На две недели раньше срока. Это был единственный раз, когда я приехал на побережье не на день рождения, а просто так. Мне казалось, что нужно обязательно увидеть закат до ее рождения. Было что-то символичное в таком поступке. Конечно, дело было не только в закате. У вас, у молоденьких, волшебное мясо. Оно дает прилив сил на год вперед. Один раз поел — и как будто полный бак заправил. Хотел, знаешь ли, заправиться перед днем рождения, а вышло так, что отведал сам и еще домой привез. А через год сварил дочурке первый мясной бульон. Крепкий, наваристый… Вот сейчас день рождения проходит, заготовки пропадают, а мне ведь еще домой добираться, торт по дороге покупать. Дочка знаешь, какой торт заказала? С миньонами. Сейчас все с миньонами заказывают. Сумасшествие какое-то.

Девушка застонала, обрывая затянувшийся монолог.

— Без бульона сегодня останется, — сухо сказал Артем, собираясь с силами. — Хотя, если повезет…

Он рванулся вперед, в надежде силой раздвинуть перегородки. Правая чуть подалась, левая впилась острым боком в плечо. Мир вокруг завибрировал, отозвался гулко, на голову посыпался песок, упало несколько камешков. Артем ударил еще раз, едва протиснул голову. Пространства в кузове было больше, откуда-то тянуло сквозняком. Артем разглядел валяющиеся в углу напротив девушки бутылки с водой, разбитый чемоданчик, где хранил специи и маринад. Заерзал, словно уж, впиваясь в темноту между острых краев. За спиной зашумело, по ногам застучали камни. Артем вывернулся, через плечо увидел, что земля вновь пришла в движение, что щербатые серые волны надвинулись, заполняя пространство. Он поднатужился, заелозил вновь, уперся руками в перегородки и ввалился внутрь салона, лицом к ногам девушки. Она закричала снова.

— Ну, заткнись уже! Заткнись! — тоже закричал Артем, вскакивая на корточки.

Из щели ссыпался песок, но потом большой камень гулко ударился о металлический край и закупорил вход. Телефон в руке погас, загорелся снова от нажатия. Артем повернулся к девушке и ухмыльнулся. Она больше не кричала, а только громко и тяжело дышала. Ее большая грудь вздымалась и опускалась. Пуговицы на блузке лопнули, обнажая кружевной черный лифчик, плоский живот и колечко в пупке. Хорошее колечко, красивое. Пригодится для подарка.

Откуда-то тянуло свежим воздухом. Артем убрал телефон в карман и пару секунд оглядывался в темноте. Дыхание девушки было хриплым и возбуждающим. Хотелось положить пальцы ей на губы и почувствовать горячий воздух, выходящий из легких…

Источник света Артем разглядел не сразу. Две белые точки под потолком — такие крохотные, что свет будто застревал в них. Артем подполз на корточках, приник, разглядел сквозь грязь и песок где-то вдалеке краешек голубого неба. Метра три. Может, немного больше. Если рискнуть и начать аккуратно копать, есть шанс. Даже если грязь в какой-то момент обвалится, он вполне может выбраться. На девушку было наплевать. Она к тому моменту уже должна быть мертва.

Горячее дыхание. Всхлип. Артем включил телефон и направил свет на лицо девушки. Подбородок был в крови, нижняя губа разодрана. Впечатляюще. Ее приятно будет есть.

Он бросился на нее с возбуждением дикого зверя, со страстью голодного животного. Отшвырнул подвернувшуюся бутылку с водой. Девушка закричала, выставила руку, защищаясь. Артем ухватил за запястье, набросился на ее тонкие пальчики, с хрустом откусил мизинец, запихнул безымянный и средний в рот, разодрал зубами, принялся грызть, рвать, жевать. А девушка подалась вдруг вперед, судорожно дернулась и с какой-то невероятной, нечеловеческой силой запихнула руку Артему глубоко в горло. Он с удивлением почувствовал, как костяшки обглоданных пальцев рвут ему небо, как челюсти болезненно расходятся в стороны, а язык, зацепившись за что-то острое, разделился надвое, будто его разрезали. Рот наполнился кровью, пятна боли вспыхнули перед глазами. В этот момент Артем вспомнил, что у девушки ведь были завязаны руки. К скамейке примотаны. Как она их развязала, черт возьми? Как?!

Она показала. Почти сразу. В свободной руке ее был нож — один из набора для разделки мяса. Все ведь лежало вместе — вода, ножи, специи и приправы, жидкость для розжига — во внутренней полке салона, в кейсе, к которому связанные девушки никогда бы не добрались.

Она ударила слабо и неумело. Чиркнула лезвием по руке. Артем рванулся, заскулил, а потом его стошнило — пальцы девушки забрались так глубоко в глотку, что стало нечем дышать. Едкая желчь поднялась по пищеводу и застряла там.

Еще один удар. О, она была слишком сообразительной для автостопщицы — сжала нож в кулаке и ткнула Артему под ребра. Он услышал, как с чавкающим звуком расходится плоть.

Удар! Хрустнуло ребро.

Удар! В глазах потемнело.

Девушка выдернула руку из его горла, и следом выплеснулась рвота с отвратительным рыгающим звуком. Артем упал на бок и теперь уже скулил без остановки. Он хотел вскочить, хотел сломать ей череп, высосать ее мозг, оторвать ей язык, в общем, заняться тем, чем занимался всегда — но не было сил. Их попросту не осталось.

А девушка наносила один удар за другим. Один за другим. Она била до тех пор, пока Артем не перестал шевелиться. Экран телефона в его руке погас.

Артем был еще жив, когда мир погрузился в темноту. Он думал о том, как все же было бы прекрасно увидеть в последний раз закат: разливающийся по волнам бордовый солнечный свет; далекий голубой горизонт, постепенно окрашивающийся в серый; первые робкие звезды, которые быстро уступают место россыпи миллиардов других. Как же волшебно было бы ощутить на губах вкус ветра и нежность его горячих объятий.

Так думал Артем, пока девушка за его спиной ползла к светящимся точкам, пока она расковыривала грязь, отбрасывала ломти глины в стороны, разгребала песок, делала свет больше и ярче. Две полоски рассекли темноту и осветили разбитый кейс, вывалившийся из полки.

Артем думал о закате, и ему было приятно и почти не больно. Он уже не видел, как девушка упала, не в силах справиться с потерей крови и усталостью. Он не хотел знать, выберется она в конце концов или нет.

Хотелось насладиться эйфорией, окутавшей тело. Последние секунды. Мгновения.

Окончательному счастью мешала какая-то мелочь. Будто соринка в глазу. Перед смертью Артем понял, что именно: крохотный кусочек кости — фаланга мизинца, застрявшая в горле.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Наталья Хмелева} Скотина ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родилась 8.01.1991 в Великом Новгороде. Закончила НовГУ им. Ярослава Мудрого по специальности журналистика и PR. Пишу с детства, тогда это были стихи. Потом, в институте, — путевые очерки и миниатюры… Этот рассказ — мое второе произведение, принятое в печать».

⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Самой омерзительной вещью, по мнению Кирилла, было зеркало.

Он смотрелся в прямоугольный кусок стекла, висевший на стене в прихожей и то, что он видел, было ужасно, начиная с фигуры — в это утро по-особенному толстой и оплывшей… Впрочем, не важно, как сползает живот на жесткую полоску ремня: в первую очередь люди смотрят на лицо, а в этом была главная проблема.

Потому что над белыми уголками воротника торчала обезьянья задница.

Кирилл мял в руках шапку, не в силах оторвать взгляд от пунцовых подушек, чуть тронутых синевой щетины, заплывших глаз и раздутого багряного лба. Помедлив, он надел шапку и застонал: трикотажный колпак сидел на нем, как презерватив, натянутый на Чупа-чупс. Средства от аллергии дома не нашлось, а ехать в аптеку было уже некогда. Оставалось надеяться, что горящий проект отвлечет коллег от его лица, но надежды на это было мало: известно, как люди смакуют несчастья, падающие на голову начальства, а должность ведущего маркетолога позволяла Кириллу считать себя таковым. Он снова застонал — на этот раз от боли — и понял, что до конца жизни будет ненавидеть кайенский перец, или что там вчера сыпала жена в бурито?

Кирилл ощупал щеки. Кожа казалась горячей и пульсировала, словно под ней билось сердце. Его передернуло. Он отвернулся от зеркала, нашарил на тумбочке автомобильные ключи. Реальность походила на сон — слишком живой, пахнущий сквозь открытую дверь кухни сырными тостами и капучино; сон, в котором тряслись колени, а ноющая боль над бровями сводила с ума. Все еще надеясь проснуться, Кирилл вышел на улицу, в натянутой до глаз шапке похожий на диснеевского гнома.

Рабочий день прошел так, как он и предполагал. И хотя реальных доказательств не было, насмешливое сочувствие мерещилось ему на лице каждого, кто заглядывал в кабинет. Рекламная кампания должна была стартовать в конце недели, а потому дверь в «логово» Кирилла, стол которого то и дело сбрасывал скользящие кипы документов и макетов на пол, будто протестуя против царящего на нем беспорядка, открывалась едва ли не каждую минуту. Мерещилось, что коллеги выстроились под дверью и сменяют друг друга лишь для того, чтобы своими глазами увидеть, ужаснуться, покачать головой, а потом сбежать в курилку, хрюкая от смеха и кивая тем, кто еще ожидал своей очереди на бесплатное шоу. Кирилл чувствовал себя, словно выкрашенный от ветрянки зеленкой школьник в общем душе. Смущался, краснел еще больше и даже начал заикаться, чего с ним не случалось уже давно. Работать было невозможно.

Чтобы хоть как-то скрасить отвратительный день, он написал докладную на бухгалтера, раздражавшего его и своим видом, и привычкой скреплять документы степлером. Это подняло настроение, но только до тех пор, пока он не оказался перед зеркалом в ванной, где и застыл, с омерзением разглядывая собственное лицо.

Найденные днем в сумочке секретарши таблетки не помогли: лоб стал вишнево-багряным, а кожа начала слезать, тонкими лохмотьями прилипая к потным пальцам. Еще больше уродуя голову, над бровями вздулись две опухоли — твердые, точно набитые шишки. Ситуация отдавала чертовщиной, но Кирилл не думал об этом. Он считал себя человеком рациональным: он просыпался, пил кофе в кафе на углу, читал новости и строил карьеру в мире логичном и строгом, как график роста продаж. Так было последние пять лет, и повышение до главы отдела маркетинга, на которое недавно намекнуло руководство, вписывалось в этот мир как нельзя лучше.

Жизнь обещала отличный шанс, и Кирилл не был готов менять что-то из-за пошлой аллергии, в появлении которой он обвинял жену.

Вина ее не вызывала сомнений: увлеченная греческой культурой Марго уже не один месяц изводила мужа благовониями и мерзким привкусом необычных специй. Но, если к специям Кирилл, в конце концов, привык, то миртовые листья, которые Марго жгла в спальне, доводили его до бешенства.

Проклятый дым, вьющийся над старой глиняной курильницей, похожей на обкусанный фаллос, плохо влиял на его мозги. От него болела голова и снились странные сны, после которых хотелось пить, кожа горела, будто настеганная крапивой, а член стоял так, что вернуть его в нормальное состояние не удавалось порой по нескольку часов. Дошло до того, что по вечерам, когда Кирилл выходил на балкон проветриться, ему мерещилось нечто огромное и кошмарное в тени росших на участке миртов.

Он устроил жене скандал, и она спрятала вонючие листья вместе с курильницей. Однако запахом пропитался весь дом, и неделю спустя Кирилл еще ощущал привкус горчащей зелени в каждом блюде, которым его кормила Марго. Возможно, она и вправду добавляла мирт или что-то подобное в еду, но добил его теперь бурито с его едким соусом, выжигавшим горло. И даже литры выпитой Кириллом воды не помогли. Зуд не исчез. Напротив, растекся по всему телу, чтобы затем перебраться на лоб и превратить его черт знает во что.

Кирилл скривился, представляя, как накажет жену. Почему она не билась в истерике при виде его лица, он не думал, не считая нужным копаться в душевном мире Марго. У нее было красивое тело, в меру дорогие запросы и доставало ума, чтобы не лезть к нему по вечерам с болтовней — этого, на его взгляд, вполне хватало.

Расчесывая зудящий лоб, он спустился в гостиную.

— Ты меня отравила.

Марго подняла взгляд от журнала, и кончик карандаша проткнул дырку в вопросе номер шесть теста на супружескую совместимость.

— Господи!

— Не угадала. Твой муж, ставший посмешищем. Знаешь, что за это будет?

Она знала. Знала с того злосчастного дня, когда сказала «да» в душном зале городского ЗАГСа среди приторных улыбок и пыльных цветов, способных перестоять не только ежедневную череду молодоженов, но даже египетские пирамиды. Марго знала и не спорила — она вообще редко имела свое мнение, и эта черта, по мнению Кирилла, была ее главным достоинством. Впрочем, ему не нравилось думать, что покорность жены куплена за платья и дорогие побрякушки. Мысль о любви доверчивой Золушки была приятнее, и, доставая из прикроватной тумбочки наручники и кожаную плеть, он почти искренне верил, что Марго мечтала именно о такой супружеской жизни.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кровь скапливалась на краю стола и стекала вниз — тонкой густой струей, похожей на вишневый сироп. Но Кирилла никогда не тошнило при виде «сиропа».

Кирилл стоял на пороге кухни и думал: успеет ли он добежать до унитаза или же испачкает пол, который Марго утром натерла так, что глянцевые плитки кафеля напоминали зеркала. А еще он видел нож в руке жены — уродливое кривое лезвие в багряных кляксах. Нож поднялся над столом и рухнул вниз, рассекая хрустящие связки.

Голова упала в раковину.

— Открой окно, здесь воняет.

— Думаешь, твои потроха пахнут лучше? — Марго рассмеялась, складывая куски блестящего мяса в кастрюлю. — Все мы пахнем дерьмом, дорогой, беда в том, что некоторые пахнут им не только изнутри. Ты пойдешь к врачу?

Кирилл двинулся вдоль стола, пряча глаза от того, что еще полчаса назад было козлом и паслось на заднем дворе.

— Я же запретил делать это в доме!

Марго пожала плечами.

— Здесь удобнее, и я не хочу пугать соседей. Им и так не нравится, как пахнут мои деревья. Так ты идешь к врачу, дорогой?

Глотнув воды, Кирилл облил подбородок. Ему придется идти к врачу, пусть даже мысль об этом вызывала дрожь. То, что он увидел утром в зеркале, уже нельзя было назвать лбом: синюшно-багряная опухоль за ночь увеличилась втрое, кожа треснула, оставив клочья на испачканной кровью подушке, а в разрывах виднелось что-то влажное и склизкое цвета сырой говядины. Кирилл долго колебался, напоминая себе о горящих сроках и повышении, но приступы головной боли, от которых он едва не терял сознание, напугали его настолько, что он сделал то, чего не позволил бы себе, даже находясь при смерти: взял больничный на сутки за три дня до запуска рекламной кампании.

— Я смотрю, ты совсем перестала меня слушаться. Придется вечером снова учить тебя хорошим манерам.

— Но ведь я приготовила тебе завтрак!

Кирилл посмотрел в тарелку. Среди изумрудных листьев салата лежали глаза мертвого козла, голова которого все еще валялась в раковине, цепляясь рогами за вентили смесителя. Кирилл замер. Тошнота сжала желудок и разлилась горечью по языку. Кухня поплыла в сторону, сверкая, словно зеркальный шар, солнечными зайчиками кафеля и бликами на лезвиях ножей, висящих над разделочным столом. Она вращалась, расплывалась, и только козьи глаза — скользкие студни под тонкой прозрачной оболочкой — смотрели на него с белого фарфора. Живые и злобные, с черной полосой отвратительного узкого зрачка.

— Что это? — горло булькнуло, точно полупустая грелка.

— Где? Глазунья. С тостами, как ты любишь.

Кирилл моргнул. На тарелке лежала яичница. Никаких глаз. Аппетит пропал, хотя, подумав, Кирилл все-таки забрал салат.

— Убери эту мерзость. Я не хочу, чтобы на кухне воняло, и валялись потроха. Я здесь ем, — он отправил хрустящую зелень в рот и задвигал челюстями.

Все еще счищая с зубов налипший салат, Кирилл шел к автомобилю, когда громкое блеяние за спиной заставило его дернуться и прикусить язык. Он обернулся. Козы стояли в загоне и смотрели на него — полтора десятка вечно голодных тварей, будивших его по утрам и вонявших на весь участок. Кирилл не понимал, почему Марго держит коз, когда может купить мясо в магазине. Причуда молодой жены выглядела забавой или шуткой, которой она — тогда еще невеста — проверяла будущего супруга, сверяя его реакцию с каким-то своим внутренним списком. Кириллу казалось, у нее и вправду есть такой список — воображаемый листок или каменная плита с двумя десятками правильных ответов, которые должен давать идеальный мужчина на вопросы о детях, работе, вкусах. И о козах.

Он не воспринял слова Марго всерьез, как делал всегда, разговаривая с женщинами. Они смеялись, пробуя «Кастелло дель Поджио» на полутемной летней террасе ресторана, и длинные сережки в ушах Маргариты сверками каплями росы. Они шутили и ели карпаччо и тальятелле с лангустинами и соусом песто. А через неделю после свадьбы на заднем дворе его загородного дома появились мирты, загон и двадцать пять козлов, способных свести с ума своими мерзкими голосами и вонью.

«Я не могу без деревьев и люблю козлятину, — со слезами оправдывалась Марго, хватая его за руки и прижимаясь головой к груди. — Тебе тоже понравится».

До миртов, за три года затенивших участок вопреки капризам далеко не греческого климата, Кириллу дела не было, а что до козлятины, то нельзя было сказать, что она ему нравилась. Но он к ней привык, хотя, возможно, дело было в том, что козлов стало меньше, и их блеяние уже не было таким громким. К тому же, вскоре он начал воспринимать загон и бродивших в нем животных, как жест снисхождения и щедрости со своей стороны, о котором приятно было напоминать жене. В такие минуты он чувствовал себя господином, и это ему нравилось.

Острая боль взорвала голову. Кирилл пошатнулся. Мир вернулся на место несколько секунд спустя, и Кирилл заторопился к машине, больше не думая ни о жене, ни о козах.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Визит к врачу прошел в точности так, как представлял Кирилл: долго и унизительно. Аллерголог со следами переходного возраста на лице пытал его вопросами о перенесенных сыпях, черепно-мозговых травмах и генетических аномалиях родственников. Долго убеждал в необходимости госпитализации, в конце концов, сдался, выписал направление на анализы, мазь от отека и выставил пациента за дверь.

Страх перед белым халатом, преследовавший Кирилла с детства, на этот раз прошел уже к концу лестничного пролета. Кирилл понял, что выглядел смешно, и молодой недоумок наверняка не один день будет развлекать коллег историей его визита. Может быть, он даже снял его на телефон и выложит видео в Интернет. Физиономия аллерголога плясала перед глазами, и жажда мести раздулась в груди, как ядовитая жаба, но Кирилл сдержался, решив, что глупо портить отношения с лечащим врачом. Не поднимая головы от асфальта парковки, он шел к машине, уже не веря в аллергию. Скорее всего, он стал жертвой неизвестной болезни, и анализы выдадут результат, после которого единственным, что он будет видеть (пока не откажет зрение), станет больничная палата, врачи и, разумеется, утка. При мысли о том, что придется мочиться на глазах у кого-то, не прячась за толстой, запертой на шпингалет дверью, Кирилла бросило в жар. Нет, если у него обнаружат заразу, он сдохнет от нее дома — рядом со вкусной едой и комфортабельным сортиром, в котором всегда можно закрыть дверь.

Полный отвратительных предчувствий, Кирилл завел машину и выехал с парковки, глядя вместо дороги на пунцовое уродство в зеркале заднего вида. Приступы головной боли учащались, а шишки заметно выросли и походили на две чищеные свеклы. Сомнительно, что какая-то мазь поможет от этого избавиться. Решив написать жалобу на врача, Кирилл взглянул на наручные часы. Еще не было полудня — он успеет сдать анализы и вернуться домой к обеду. Он забил адрес в навигатор и свернул на перекрестке налево, надеясь, что не попадет в аварию.

Через полтора часа автомобиль Кирилла въехал на подъездную дорожку, а его владелец проскочил в дом, не глядя, куда его несут ноги. Он остановился только на пороге кухни, испытывая чувство дежавю: жена все еще возилась с козлятиной.

— Как съездил? — в голосе Маргариты прозвучало что-то неуловимо новое. Она закончила разделку туши и теперь жарила отбивные. Высокий хвост из темных волос раскачивался в такт движениям, не пряча синюшную полосу у основания шеи — следствие любовной игры прошлой ночью. Кокетливый бантик, которым она завязала на талии забрызганный кровью фартук, походил на кремовую розу. Марго перевернула мясо и взглянула на мужа. — Ты похож на Хэллбоя, дорогой.

Кирилл зарычал. В этот день лаборатория, как назло, была полна народу, медсестры не справлялись, и ему пришлось больше часа сидеть в коридоре, где он наслушался и не такого. Шепот перекатывался по приемной и въедался в голову, а донесенные им слова повторялись в черепной коробке, словно заевшая пластинка. И с каждым разом звучали все громче, обрастая новыми смыслами, от которых сжимались плечи, а пылающий болью мозг рождал планы мести — по большей части несбыточные, и от этого еще более кровожадные. Оказавшись, наконец, на улице, Кирилл почти бежал к машине, спиной ощущая взгляды случайных прохожих, которые будто нарочно выбрали именно этот переулок и теперь округляли глаза, радуясь в душе, что подобное происходит не с ними.

Пытаясь отвлечься от воспоминаний, Кирилл взглянул на скворчащее на сковороде мясо, но не почувствовал ничего, кроме отвращения.

— Опять мне давиться чертовой козлятиной? Сама будешь это жрать!

Маргарита переложила ломти на противень.

— Между прочим, в Древней Греции сатиры олицетворяли плодородие и мужскую силу, а они наполовину козлы. Так что прояви уважение.

На миг Кирилл опешил — за три года брака он не припоминал ни одного случая, когда жена рискнула бы ему перечить, — а затем болезненная улыбка расколола его лицо, расползаясь в оскал издыхающей от бешенства дворняги, и он рванулся вперед, сжимая похожие на сосиски пальцы в кулаки. Он уже занес руку над отпрянувшей женщиной, но приступ боли сложил его пополам, заставив забыть о мести. Сжимая ладонями пылающую голову, Кирилл с воем выскочил в коридор.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К вечеру стало хуже. Боль выжигала мозг, пульсировала в жилах. Лицо горело, точно облитое кипятком, а от выписанной врачом мази не было никакого толку. Около полуночи Кирилл решился принять душ, не в силах выносить вонь собственного тела, больше похожую на смрад блеявшей на заднем дворе скотины, чем на запах человеческого пота. Он не хотел видеть свое отражение, но зеркало притягивало взгляд, точно зарастающая рана, которую хочется расчесать, несмотря на боль и угрозу инфекции. Кирилл потер запотевшее стекло, считая, что худшее он уже видел. Он ошибся.

Распаренное лицо скрыло раздражение, но шишки — каждая с мужской кулак — не исчезли, и из них торчало что-то темное. Кирилл решил, что это спекшаяся кровь, попытался стереть ее и похолодел.

Из его головы что-то росло.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Зуд прошел к утру, дав Кириллу шанс уснуть. Шанс, которым он не смог воспользоваться после того, как незадолго до рассвета пошел в туалет. Откинув крышку унитаза, мужчина провел рукой по лбу, и едва ударившая в керамическую чашу струя иссякла. Забыв о сползающих трусах, он доковылял до зеркала, заглянул в него и с булькающим стоном осел на край ванны.

Кирилл сидел так долго, наблюдая, как пятнами стекает с лица краска, а жилы на шее и висках вздуваются синюшными пиявками. Внизу, на кухне, загудела кофемашина, ударила о плиту сковородка, и он подумал: была ли уже Марго в туалете? И, если не была, куда она пойдет: на первый этаж или же поднимется на второй? В первом заканчивалась туалетная бумага, а во втором — совмещенном с ванной — сидел он, таращась на два рога, прорезавших, наконец, кожу и торчавших надо лбом.

«Это она виновата».

Объяснение нашлось само собой, шок сменился яростью. Не имело значения, как женщина могла сотворить такое, но она вполне могла быть виновата. Снова решила его опозорить, как было всегда, когда они появлялись в обществе. Жена должна была подчеркивать его успешность, подобно часам и платиновой булавке для галстука, но на деле проигрывала на фоне других женщин, напоминая дешевый страз, лишенный того благородного блеска, который отличает бриллианты. Кирилл понял это и был готов развестись уже через неделю супружеской жизни, но такой развод привлек бы общественное мнение, и он решил воспитать в жене женщину, которая жила рядом с ним в его воображении. К несчастью, Марго оказалась на удивление тупой, и все попытки исправить ее недостатки заканчивались одинаково — слезами и мерзкой дорожкой соплей под носом, когда он разрешал ей уйти в душ и смыть с себя следы его воспитания.

На лестнице послышались шаги, и Кирилл вздрогнул, вынырнув из царапающих душу мыслей. Он почти видел, как жена поднимается по ступеням, поправляя смоляную прядь за ухом, как колышется на тонкой шее цепочка, качая между ключиц жемчужную подвеску. Марго-в-воображении улыбалась, и на ее лице не было и тени раскаяния. Оскорбительное зрелище. Она напрашивается на взбучку, не иначе. Что если выйти и встать посреди коридора? Пусть увидит плоды своего труда!

Кирилл представил себе, как изменится лицо жены, как задрожит нижняя губа, а из носа выползет блестящая прозрачная дорожка, и содрогнулся от отвращения и желания ударить. Желание было настолько сильным, что, выглянув в коридор и не найдя там Марго, он ощутил разочарование. Волна ярости выплеснулась в пустоту, не встретив сопротивления, и отступила, перекатывая грязно-пенистые гребни через скользкие щупальца скрытого под ней чудовища, имя которого — Страх. Обнаженный монстр зашевелился, и Кирилл замер на пороге ванной, не решаясь сделать шаг вперед. Пока о рогах знал только он (не считая, разумеется, жены, но какое ему дело до ее мнения?), они казались чем-то невещественным, и вполне могли быть плодом воображения. А значит, еще оставался шанс спасти проект и получить новое кресло в кабинете с золотящейся на двери табличкой «Глава отдела маркетинга». За пределами же ванной ждала жестокая реальность — адский коктейль из осуждения, смеха и шепота за сгорбленной от унижения спиной. И никакого бонуса за это не предусмотрено.

Еще раз ощупав рога и убедившись, что они не собираются исчезать, Кирилл втянул носом воздух и начал спускаться на кухню — на запах яблочных оладий и горячего шоколада. Он знал как минимум одно существо, способное ответить за его проблемы.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он ударил Марго прежде, чем она успела увидеть его лицо, и продолжал бить, пока сжавшаяся в комок женщина лежала на полу, размазывая по блестящему кафелю красную жижу. Он не сказал ни слова, нанося един удар за другим, превращая кукольное лицо в распухающую маску, почти такую же красную, как его собственное лицо два дня назад, и в этом была своя справедливость. Марго не кричала — она не могла кричать и издавала звуки, больше похожие на бульканье или хрип каждый раз, как его нога врезалась в ее тело. Потом она и вовсе замолчала, а он продолжал экзекуцию, чувствуя, как удовлетворение заполняет каждую клетку тела.

Когда от ударов заболела его собственная нога, Кирилл отошел, вытер окровавленный ботинок салфеткой, швырнул скомканную ткань в жену и сел за стол. Завтрак показался ему как никогда вкусным.

Он допивал какао, когда Марго пошевелилась и начала подниматься. Она делала это неуклюже, напоминая корчащегося паука, еще не согласного с собственной смертью после удара газетой. Выглядело забавно, но вместе с тем, что-то в ее движениях было неуловимо отвратительным, скверным, и вызывало тошноту. Кирилл успел подумать, что сломал жене кости — равнодушно, зная, что в полицию Марго и на этот раз не пойдет, — прежде чем тревога переросла в страх, и выпавшая из пальцев вилка ударилась о столешницу.

А потом Марго засмеялась — чужим смехом, в котором не было ни намека на безумие. Она смеялась, пряча лицо за набрякшими от крови волосами, и Кириллу не хотелось, чтобы она их убирала: ему показалось, что тогда он увидит чудовище. Марго продолжала смеяться, пачкая пол каплями крови. Крови, от которой по кухне расползался пряный миртовый запах.

Кирилл закашлялся. Сквозь начавшееся головокружение он продолжал видеть жену, фигура которой расплывалась в теряющем фокус зрении. Запах становился сильнее, ядом растекался по носоглотке, и на миг яркие блики скрыли за собой кухню, заплясали в глазах языками пламени, треск которого не мог заглушить вопли. Крики доносили агонию, ужас и оргазмический экстаз, слитые воедино десятками голосов. Это были голоса оргии, в которой — Кирилл знал это, хотя и понятия не имел, откуда — люди и животные мало отличались друг от друга, а порой и вовсе менялись местами. Он видел их — смутные силуэты двуногих существ, замотанных в свежесодранные шкуры, пляшущих в мешанине огней и пятен под хрип свирелей. Видел пузырящиеся в огне туши и белую плоть женщин, распятых на скользком от крови полу. Их гортанные стоны вплетались в гудящее эхо — зала? пещеры? — а от запахов горячего металла, горелого жира и паленой шерсти скребло в горле.

Крики становились громче, возвещая приход чудовища. И когда темная масса выступила из-за границы освещенного пламенем пространства, видение рассыпалось под истошные вопли и безумный хохот призраков, еще мгновение назад окружавших Кирилла. Он очнулся на полу, в луже собственной блевотины и дрожал, цепляясь ногтями за стыки кафеля и глядя на размазанную по полу кровь Марго.

Она была зеленой и пахла деревом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

10:35

Минутная стрелка отмеряла круги, а Кирилл бродил по дому. Ему казалось, что шестеренки, вращавшие машину разума, перегрелись и теперь терлись друг о друга с такой силой, что готовы были расколоться и брызнуть обломками. Он то и дело поднимал руку, ощупывал рога и выл. Успокоительного не было, и ничто не могло ослабить звенящие от напряжения нервы.

Он метался, и стены давили на него, как гробовые доски на похороненного заживо. Мысли проникали в голову, но были слишком порочными, чтобы обдумывать их, и теснились в мозгу, словно раздутые обжорством твари, запихнутые в непомерно узкую коробку.

Привычная реальность покрывалась трещинами и осыпалась в пустоту вслед за пропавшей женой. Кирилл не видел, куда и как она ушла, и мог только гадать об этом, но почему-то был уверен, что не хочет знать ответа на этот вопрос. И еще больше был уверен, что вовсе не хочет ее видеть, так как та тварь, которая осталась в его памяти и все еще ржала, роняя на кафельные плитки тягучую зеленую слизь, не могла быть его женой.

А ведь он ее трахал…

При мысли об этом Кирилл сгорал от желания запереться в душе и тереть мочалкой член, пока с него не слезет кожа вместе с воспоминаниями о влажном жаре ее тела. Член гудел и чесался, и Кирилл ощупывал его сквозь шорты, покрываясь потом и ожидая, что тот вот-вот отвалится и выскользнет через штанину на пол.

11:28

Переходя из комнаты в комнату, Кирилл силился понять, когда произошла та перемена, от которой пот липкой пленкой покрывал позвоночник, а дыхание сбивалось, точно с каждым глотком воздуха в легкие просачивалось нечто мерзкое и ядовитое. И дело было даже не в античных мелочах, глиняными идолами расползшимися по дому и смотревшими в спину Кирилла с полок и столиков. В самой атмосфере чудилось нечто порочное. В душном, несмотря на распахнутые окна, воздухе жило приторное зловоние трав и едкий запах раскаленных жаровен, горелого жира и крови.

Дом наполняли странные шорохи, и Кирилл оборачивался на темные фигуры в жерле коридора. Кто-то следил за ним, пробивая тяжелым взглядом затылок. Может, сосед, засевший за углом коридора с фотоаппаратом, и уже завтра Кирилл увидит свою рогатую физиономию в его самодельной газетенке, которую этот болван совал под двери последние два года, надеясь основать свою редакцию.

А может, это были козы.

Он видел их через окно второго этажа — твари толпились с краю загона и таращились на дом, и не было сомнений: они смотрели на него, следили сквозь кружево занавесок и даже сквозь стену. Не отрывались, сверлили дьявольскими глазами и жевали, жевали зелень, сочившуюся соком, капли которого смешивались со слюной и стекали по обтрепанным бородам на вытоптанную, отравленную их мочой землю.

12:47

Он пытался выйти. Делал шаг за шагом, подходил к двери, пожирая глазами сквозь матовое стекло пляшущие на ветру кроны миртов и дорогу, по которой еще вчера ездил в город. Брался за дверную ручку, но как ни старался, не мог повернуть ее. Страх осуждения победил, и Кирилл вернулся в гостиную, сходя с ума от желания оказаться в своем кабинете, где даже коробка скрепок не могла упасть на пол без его разрешения.

«Больничный, внешние обстоятельства. Я ведь действительно не могу придти в таком виде».

Ответом на его мысли стал телефонный звонок. Кирилл взял мобильник и почувствовал, как сердце оторвалось от сосудов и рухнуло куда-то вниз. Словно во сне он видел, как его пальцы принимают входящий вызов.

— Алексеев.

Три минуты спустя он уронил телефон на пол и встал, пустыми глазами глядя на висящие на стене полки. Черный лабиринт на бежевом фоне виниловых обоев. На полках стояли фотографии. Кирилл подошел, посмотрел на них, не узнавая лиц — улыбчивых, свежих. Почти искренних. Марго скалила зубы с фотографий, и каждое из ее маленьких кукольных лиц кривилось в ядовитой насмешке. Кирилл смотрел на фотографии, потом взял свадебную.

Тонкая рамка лопнула от удара о стену, осыпалась блестками на пол. Следом за ней обрушились навесные полки.

Кирилл крушил дом. Ломал стеллажи, бил стекло и фарфор. В голове плясали слова «срыв сроков», «извинение перед заказчиком» и «уволен», и под их эхо Марго-с-фотографий смеялась все пронзительней. Она задыхалась, брызгала слюной и закатывала глаза, обнажая их сетчатую багряную изнанку. Криком стараясь заглушить ее, Кирилл метнулся по гостиной, поскользнулся на обломках, завалился вперед. Рога ударили в этажерку, обрушив на пол мешанину стеклянной крошки и щепок.

Мгновение Кирилл стоял, глядя на осколки, а потом заржал. Он заметался по дому, ударяя рогатой головой во все, что попадалось на пути. Шатался, прыгал от стены к стене, разбивая, круша и топча. Он бился о стены, ломая гипсокартон, вырывал клочья обоев и срывал горло в животном реве.

Проскакав по лестнице на первый этаж, Кирилл запнулся и влетел в кухню рогами вперед, впечатавшись в дверцу шкафа. В голове лопнула лампочка, брызнула пестрыми осколками в глаза, и свет погас, а потом зажегся снова — мышино-серое тусклое свечение сквозь надетый на голову мешок. Что-то звенело в сдавленных висках, в носу жгло, словно в ноздрю сунули горящую спичку. Пространство вращалось в клубах дыма, и Кирилл прижал ладони к раскачивавшемуся полу, только чтобы не соскользнуть — вниз или вверх? — в бездну. Голова клонилась в сторону, падая на потолок, и только несколько секунд спустя кухня вернулась в нужное положение.

Кирилл сидел, чувствуя холод кафеля сквозь промокшие от пота шорты. Звон в ушах пропал, а месте с ним и эмоции — будто выбитые ударом, расколовшим дверцу шкафа тремя кривыми трещинами. Кирилл тряхнул головой, поднялся на ноги, огляделся. Теперь он мыслил спокойно и на удивление трезво. Мысль в голове казалась верной, и он взял в руку топор, которым Марго рубила кости. Положил голову на стол, занес руку над рогами. Он уже почти уронил лезвие, когда представил свою голову, прибитую к столешнице неудачным ударом. Восковую кожу лица, белесую полоску черепа между промокших волос, тупой взгляд дохлого животного, отвисшие губы и засохшую слюну на мраморной столешнице. Или на полу — ведь он наверняка свалится на пол, вымазав кровью кухонный гарнитур. Он будет лежать, ожидая прихода Марго, и провоняет в этой летней жаре на весь дом так, что любой, кто зайдет на кухню сначала вывернет наизнанку желудок, а уже потом увидит кусок мяса, уже не имеющий ни имени, ни статуса.

А если он обмочится? Говорят, такое бывает после смерти.

Кирилл отложил топор и сполоснул лицо водопроводной водой, стараясь не касаться рогов. Вздрогнул, ощупал лоб. А потом зашелся в истеричном хохоте и похромал к уцелевшему зеркалу в прихожей.

Он не сразу понял, что видит. Когда же мозг, наконец, поверил, Кирилл застыл, глядя на полуживотную маску в просевших глазницах которой светились желтые глаза с черными полосками горизонтальных зрачков. Он смотрел на клочья завивающейся шерсти, уже скрывшей еще человеческий подбородок, на острые концы ненормально длинных ушей, и в его животе заворочалось холодное щупальце. Он открыл и закрыл рот, заблеял и, наконец, заорав, швырнул в зеркало первое, что попалось под руку — связку ключей.

Зеркало лопнуло паутиной трещин. Теперь на Кирилла таращились тысячи уродцев, ржущих над своей гротескной рожей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мусор хрустел под ногами Марго. Шуршал под волочившимся по полу концом веревки, которую она держала в руках. Марго шла по разбитому дому, переступая обломки и кучи гипсокартонной крошки, и ожерелье на ее шее рассыпало зайчики заходящего солнца — пунцовые и слепящие, как брошенный в глаза песок. Желтые глаза Кирилла отражали жену — антично-прекрасную в сползающей на бедра тунике и ожерелье. Она подошла совсем близко, когда мужчина понял, из чего оно собрано. Десятки золотых колец лежали на гладкой светлой коже, и достаточно было узнать только одно из них — тонкое, с прозрачной звездочкой бриллианта, кольцо, которое он надел на палец молодой жены три года назад — чтобы внутренности превратились в лед.

Мышцы свело судорогой несколько минут назад, и обездвиженный Кирилл смотрел, как Марго наклоняется, вынимает из его руки нож, которым он мечтал перерезать ее глотку, опутывает ноги веревкой, а потом тянет по отбивающей позвоночник лестнице наверх — в спальню. Он был уверен: хрупкая женщина не сдвинет его с места, а если и сдвинет, то уж точно не дотащит, уронит на полпути, и он скатится с лестницы, сломав шею, что будет лучшим выходом из положения. Но Марго справилась. Она затащила мужа в спальню, вздернула на кровать, достала из тумбочки наручники.

Это походило на бред.

Наблюдая, как жена цепляет его запястья к изголовью кровати, Кирилл нашел ответ: аллергия. Все, что он видит — побочный эффект препаратов, которыми его напичкали и, скорее всего, он лежит в больничной палате, в то время как воспаленный лекарствами мозг рождает безумные образы. И вполне возможно, что все это подстроено его коллегами, мечтающими увидеть крах его карьеры. Это объяснение подходило, и, глядя, как Марго стаскивает с него одежду и зажигает фаллические курильницы по периметру спальни, Кирилл улыбался. Он хотел что-то сказать, но горло выплеснуло только блеяние.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маргарита обернулась.

— Уже не можешь говорить? — отблески огня в полутемной комнате расписывали ее кожу подвижными пятнами. — Это не страшно. Тебе придется работать другим местом, а оно у тебя всегда было в порядке.

Кирилл снова попытался ответить, но осекся: после слов жены дом содрогнулся.

Что-то тяжелое ступало по коридору внизу, ломая то, что еще оставалось целым в разрушенном доме. Потом оно начало подниматься. Дубовые ступени лестницы проседали и скрипели, рождая такие звуки, что шерсть на теле Кирилла вставала дыбом, а только что найденное объяснение расползалось, точно гнилая плоть. Дрогнул второй этаж.

Марго улыбалась. Ее лицо начало меняться. Тонкая кожа потрескалась, ссохлась, все больше напоминая кору дерева. Белая туника сползла на пол, обнажая прорезанное лабиринтом трещин тело. Кирилл плохо знал мифологию, но нужное слово нашлось в пока еще не отказавшей памяти. Нимфа? Или дриада? Впрочем, есть ли разница?

Та, что называлась Марго, смотрела на бывшего мужа.

— Она не может зачать от обычных мужчин, ей нужно скотское начало. А у тебя его много, мой дорогой.

Она отступила в сторону, пропуская в спальню нечто, при виде которого Кирилл забился в путах, дергая срастающимися в копыта ступнями и истошно вопя. Взгляд метался по громадному телу — женскому, судя по отвисающей груди и неохватному заду. Фигура втиснулась в дверной проем, вырвав из стены косяк и осыпав пол гипсокартонной пылью. Она двинулась вперед — гигантская палеотическая Венера, лишенная лица туша, складки которой колыхались при каждом шаге.

Кирилл вжался в кровать, желая лишь одного: проснуться в мокрой от пота постели. Проснуться человеком с еще не уничтоженной карьерой, на голове которого не загибаются рога, а тело не ломается в судорогах, с каждой минутой все больше превращаясь в козлиное.

Существо приблизилось, раскинуло ноги и нависло над ним. У Кирилла не осталось сомнений относительного того, что сейчас будет происходить в спальне, и от этого хотелось вырвать запястья из наручников и бежать. Бежать, лишь бы не видеть черного склизкого провала между тучных бедер, провала, который с легкостью мог поглотить его целиком. Мужчина закричал. И все еще кричал, когда огромное тело опустилось, хороня его под собой…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он смог прийти в себя и лежал, лишенный сил и остатков разума. Лишняя плоть стекала с него, пропитывая зловонной жижей проломленную постель, а то, что оставалось, окончательно меняло форму. Марго наклонилась к мужу, поймала за прорастающее завитками шерсти ухо. На ней не было одежды, но Кирилл не видел ее тела, больше походившего на древесный ствол, чем на женскую плоть. Его слепил нож в ее руке, нож, который отражал огни и приближался, заполняя собой комнату. Кровь грохотала в черепе, рвала на куски сердце, и за топящим сознание безумием Кирилл расслышал шепот:

— Спасибо за новую сестру, дорогой…

Лезвие взлетело над козлиным горлом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Коттедж в стиле хай-тек блестел едва законченным ремонтом. «Взрыв газа» — объяснение, которое вполне удовлетворило и соседей, и вызванную ими полицию, так что пару недель спустя сплетни о шуме и странных тенях в доме затихли. Оставалось лишь жалеть молодую женушку, неверный муж которой сбежал с секретаршей, а, может, и с проституткой — так считали соседи, и это было хорошо.

Незнакомый мужчина, сидевший за столом в кухне, не знал обо всем этом. Он с удивлением и аппетитом разглядывал стоящую перед ним тарелку.

— Ты любишь козлятину?

Марго улыбнулась и поддела вилкой стейк.

— Попробуй, дорогой, тебе понравится.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Станислав Минин} Слышащий ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родился в 1989 году в Калининске. Творчеством занялся в раннем детстве: писал стихи и рисовал к ним иллюстрации. В начальных классах зачитывался Жюлем Верном, затем полюбил детективы Джеймса Хедли Чейза… Окончив художественную школу, а чуть погодя и общеобразовательную, я переехал в Москву, где проживаю в настоящее время. Ранее публиковался в журналах „Изящная словесность', „Подорожник" „Кругозор", „Народная трибуна", „Эдита"».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сперва Аркадия вывела из себя продавщица в магазине «Круглый год» — дородная рыжеволосая дама в платье с крупными розами и синем фартуке поверх него. Вместо холодной воды она дала ему теплую. Когда он попросил заменить бутылку, она ответила:

— Четче говорить нада-а, — и с недовольным видом, шаркая ногами, поплелась к холодильнику со стеклянной дверцей. Как огромный айсберг, она проплывала мимо витрин.

Потом, отсчитывая сдачу, она не додала рубль. Намеренно, как показалось Аркадию. Эдакая маленькая месть за то, что заставил это грузное тело пошевелиться. Сумма не великая, однако ему хотелось справедливости и восстановления нарушенных прав.

— Господи, — закатив глаза, промолвила продавщица. — Это всего лишь рубль.

Именно тогда Аркадий почувствовал, что начинает заводиться.

— Рубль с меня, два — с другого, с третьего — пять. Так и целая зарплата наберется к концу месяца, — сказал он, едва сдерживая возрастающее раздражение.

— Что за люди? — пролепетала необъятная цветущая клумба и высыпала на прилавок десятикопеечные монеты. Еще одна крохотная, но месть.

Скрупулезно пересчитав деньги, Аркадий вышел в жаркое утро, а когда оказался во дворе пятиэтажки, где жил Слышащий, увидел, что его место в очереди уже занято. Позади старушки, которую он предупредил, что отлучится в магазин, устроился здоровяк в красной майке, открывающей нависшее над шортами волосатое пузо, в наушниках. А за ним стояло еще несколько человек. Старушка время от времени трясла головой и мычала, словно пыталась что-то сказать, но не могла.

Девять утра, а солнце уже беспощадно палило. Рубашка на спине у Аркадия взмокла. Глотнув воды, он тщательно закрутил крышку бутылки и подошел к подъезду. Здоровяк был выше него головы на две, он тихонько притоптывал ногой в такт музыке, горланящей из наушников. Сзади на майке белыми буквами было выведено: «Дорогу русским».

«Я тоже русский», — подумал Аркадий и постучал мужика по плечу.

Тот медленно повернулся, вынул один наушник и вопросительно вскинул кустистые брови. Рядом с этим типом Аркадий больше походил на спичку, чем на человека.

— Вы заняли мое место, — проговорил он.

— Кто, я? — осведомился здоровяк и огляделся. — Нет, брат, тебя здесь не было, когда я пришел.

Вставил наушник обратно, отвернулся. Внутри у Аркадия все закипело, сердцебиение участилось. Он вновь постучал мужчину по плечу, только на сей раз сильнее. Здоровяк проделал тот же ритуал: обернулся, выудил наушник, глянул вопрошающе. Глазки маленькие, воспаленные. Лицо багровое, все в рытвинах и рубцах.

— Я отходил на пару минут. Она может подтвердить! — Аркадий указал на пожилую женщину.

— Ммм, да… Наверное, — откликнулась старушка, смерив его взглядом. Над правой бровью у нее нависла большая родинка, похожая на палец, вылезающий из головы. — А вы не видели Машу?

Здоровяк усмехнулся:

— Извини, чувак, тут такое не прокатит. Это тебе не очередь за билетами в кино. Ты либо стоишь, либо уходишь, так что проваливай. — И он принял прежнюю позу.

Аркадий почувствовал, как волна жара поднялась вверх от живота и разлилась в груди. Крупная капля пота медленно и раздражающе скатилась по виску. Ему захотелось вырвать наушники у этого парня, закричать на него, оскорбить. Но внезапно в голове всплыли слова врача, у которого он наблюдался около полугода назад. Тот сказал, что частая причина гнева — желание доказать, кто прав, а кто виноват. После того как аргументы ссоры иссякли, спорящие от бессилия переходят на личности. Это один из методов увеличения самоуважения, но на деле он иллюзорен. Эффект собственной значимости повышается, пока человек обосновывает свою правоту, однако, как только он замолкает, появляются страх и неуверенность.

Вот только страх у Аркадия сейчас не возник. Чувство, родившееся в нем, было похоже на пожар. Ему чудилось: стоит только разинуть рот, оттуда вырвется столп всеразрушающего пламени. Чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, он поставил бутылку на землю и со всей силы толкнул «Красную майку». Тот налетел на старушку, которая, взвизгнув, отпрыгнула, как девочка на уроке физкультуры, а потом ноги толстяка запутались, и он повалился на бок. Майка его задралась выше, наушники выпали из ушей.

Аркадий понял, что сделал непоправимое, но отступать не было смысла. Сцена привлекла зрителей. Люди в очереди обернулись, некто ткнул в него пальцем, кто-то ахнул, а кто-то засмеялся. В полумраке подъезда заблестели глаза — любопытные и цепкие, как рыболовные крючки.

Однажды на сеансе психотерапии Аркадий признался врачу, что ненавидит людей и всем сердцем желает, чтобы на Землю напали инопланетяне и уничтожили всех…

Здоровяк поднялся на локте, вскинув голову. Пустулы и оспины от старых прыщей побагровели.

— Охренел? — голос звучал грубо, но в глазах читалась растерянность.

— М-м-м, — пропела старушка с некрасивой родинкой и затрясла головой.

— Отойдем? — спросил Аркадий металлическим голосом. Лицо — камень, ни один мускул не дрогнул.

— Куда?

— Задницу надрать, напросился.

Говоря это, Аркадий прекрасно осознавал, что ему конец, если мужик согласится на предложение. Однако тот злобно посмотрел на него и… отвел глаза. Неизвестно, что же такое увидел он на лице Аркадия, однако это нечто, видимо, его напугало. Здоровяк, кряхтя, поднялся, отряхнулся, молча ушел в конец очереди. Через мгновение люди потеряли к ним интерес.

Под мышками у Аркадия стало мокро, пот выступил и на лбу. Дрожащими руками он открыл бутылку и надолго приложился к горлышку. Внутри все еще бунтовало, но, несмотря на это, он почувствовал удовлетворение.

Мучительно долго протянулись два часа. Аркадий ни разу не покинул свой пост. За это время из подъезда вышло всего лишь четыре человека, причем один из них, очевидно, был жилец: он разговаривал по телефону, обсуждая с кем-то аномальную жару, и держал в руке пакет с мусором. Пекло поистине было чудовищным. От асфальта поднималось жаркое марево. Ни дуновения ветра, ни облачка на небе. Аркадий расстегнул три пуговицы на рубашке и подул себе на грудь. Не спасло. Воды в бутылке осталось совсем чуть-чуть, и он обругал себя за то, что приехал неподготовленным.

Очередь не продвигалась. Цепочка людей, так же, как и он, изнывающих от духоты, пропадала в подъезде, словно в утробе каменного монстра. Лица виднелись в подъездных окнах вплоть до пятого этажа, где в одной из квартир принимал Слышащий. Все они были безумными, решил Аркадий. Мужчина, стоявший под козырьком подъезда, постоянно сквернословил и корчил гримасы, активно жестикулируя. Сопровождавшая его женщина что-то тихо говорила ему, и он ненадолго успокаивался, но затем вновь начинал браниться. Мальчик лет десяти хныкал и просил мать уничтожить все ножи в этом мире, поскольку они его пугают. Если она этого не сделает, то они вонзятся ему прямо в сердце. Мать гладила сына по голове и виновато улыбалась людям в очереди. Старушка с некрасивой родинкой периодически поворачивалась к Аркадию и спрашивала, не видел ли он Машу. В какой-то момент он не выдержал и махнул рукой в сторону магазина «Круглый год».

— Она пошла туда, — сказал Аркадий, чтобы она от него отвязалась, а старушка вдруг сорвалась с места, последовала в том направлении и больше не вернулась.

«Господи, что я делаю среди психов?».

Аркадий уже готов был уйти отсюда к чертям собачьим, как вдруг мужской голос позади него произнес:

— Долго, правда?

— Долго, — подтвердил Аркадий, глянув через плечо.

— В прошлый раз быстрее прошло, — Голос был низким и звучным. Приятным. — Говорят, уже больше суток принимает.

— Да?

— Ага. Не больно-то это и хорошо.

— Почему? — спросил Аркадий и полностью развернулся к собеседнику. Перед ним стоял пожилой мужчина невысокого роста в панаме, солнечных очках и летнем брючном костюме. Через плечо перекинута небольшая сумка, в руках — газета.

— Не знаю, нехорошо и все.

— Я насчитал только трех человек за два часа, — обычно Аркадий не склонен был к разговорам со случайными людьми, однако этот мужчина каким-то образом располагал к беседе. К тому же, ненавязчивый разговор мог скрасить длительное ожидание.

— Вот-вот. Болтают слишком много.

— А там только говорить нужно? Я имею в виду — у Слышащего?

— Ты, должно быть, впервые здесь, так?

— Ну, да.

— А что еще делать-то? Ты говоришь, он — слушает.

— И всё?

— Если ты думаешь, что вокруг тебя будет плясать бабка-повитуха с веником, то глубоко ошибаешься, — собеседник рассмеялся, и неожиданно для себя Аркадий засмеялся в ответ.

— Я Игорь, — мужчина протянул руку.

Рукопожатие не вялое, крепкое. Кожа прохладная. Аркадий вспомнил, что у его жены ладони всегда были холодными, у него же, напротив — горячими и потными, даже когда он находился в состоянии относительного спокойствия. Поначалу он считал, что синдром холодных рук присущ людям, умеющим владеть собой, а позже, когда супруга стала жаловаться на боли в сердце, а впоследствии умерла, узнал, что это связано с сердечно-сосудистыми заболеваниями.

— Аркадий, — представился он.

Игорь одобрительно подмигнул:

— Моего брата звали Аркашей…

— Я Аркадий.

— Хорошо. Понял, не дурак! — помолчав, Игорь спросил: — Проблемы с гневом?

Слишком прямолинейный вопрос. Аркадию не нравилось, когда люди лезли в его личную жизнь. Он сложил руки на груди и настороженно кивнул.

— А-а, понимаю. Гнев отнимает разум, — эту фразу Игорь также сопроводил улыбкой. — Не хмурься, это всего лишь поговорка. Говорят, что существует время, в которое мы принимаем мир лишь с точки зрения испытываемой эмоции. Абстрагируйся, оглянись вокруг. Посмотри, какое прекрасное утро: птицы поют, солнце светит.

— Ну да, и очередь совсем не двигается.

— Видишь, сынок? Ты не можешь отвлечься, а потому вся процедура у Слышащего заранее обречена на провал. Думаешь, после сеанса ты будешь как новенький? Возможно, но только первое время, а потом все вернется: гнев, раздражительность, нервозность. Все встанет на свои места, пока ты сам себя не вылечишь.

Игорь говорил без претензии и осуждения — как бы между делом, но в тоне его голоса была заметна твердость. Аркадий глядел на него округлившимися глазами. Доверие к собеседнику тут же сменилось другим чувством — его внутренний чайник вновь стал закипать. Вода забурлила, еще немного, и она прольется через край. Замечание его уязвило. Он открыл рот, чтобы сказать грубость, но промолчал. Глубоко вдохнул горячий воздух.

Солнце на небосклоне было похоже на одинокий прожектор, деревья с пушистыми кронами — на актеров, замерших на сцене во время спектакля.

Поодаль от подъезда на детской площадке в песке лежала кошка, облизывая лапу. Из соседнего дома молодая девушка вывезла коляску. У магазина «Круглый год» остановилась красная машина, оттуда вышел парень в джинсах, сползших с бедер. Жизнь шла своим чередом, а Аркадий тратил энергию на отрицательные чувства. Он вновь одарил Игоря взглядом. Тот слегка улыбался, улыбка была не ехидная, а добродушная. Поразительно, но внезапная вспышка злости показалась теперь Аркадию незначительной. Она угасла, будто ее никогда и не было.

— Вот видишь? — сказал Игорь.

— Вам известна моя проблема?

— О, конечно.

— Вы здесь по тому же поводу, что и я?

— Нет-нет, что ты. Моя жена была чрезмерно импульсивной.

— Правда?

— Угу, психопатоподобный синдром — такой диагноз ей ставили врачи. Естественно, вкупе с душевными болезнями. Ты наверняка тоже посещаешь врачей, так?

Пока Аркадий раздумывал, отвечать на вопрос или нет, Игорь спохватился и добавил:

— Прости, я тебя задел? Я иногда не отдаю себе отчета, что говорю. Стоит раскрыть рот, и слова сами сыпятся, как из дырявого мешка. Мать всегда мне говорила, что я чрезмерно болтлив. Но я просто люблю перекинуться словечком с живыми людьми.

— Нет, все в порядке, — ответил Аркадий и про себя отметил, что его новый знакомый действительно болтлив. — Да, я посещаю больницу, пью успокоительные, если вам интересно, но…

— Нет результата?

— Может, самую малость. Но если б результат был более ощутим, я бы сюда не пришел.

— Тоже верно. А сколько тебе лет? Нет, если я лезу не в свое дело, ты мне скажи! Я знаю, каким навязчивым могу быть, — со смехом произнес Игорь.

— Тридцать три будет через месяц.

Собеседник Аркадия кивнул.

— Возраст Христа. Молоденький. И хиленький, к слову. Как Слышащий — тот тоже худющий. Тебе бы спортом заняться. Физические нагрузки удаляют негативную энергию.

— Послушайте…

— Понял-понял, извиняй. Опять не хотел тебя задеть.

Игорь вытащил из сумки красно-белую пачку «LD» и закурил. Дым повис в воздухе, как облако, спустившееся с неба.

— Курить в такую жару — себя не уважать, — сказал он, отгоняя дым от лица. — Ты не куришь?

Аркадий отрицательно покачал головой.

— Ну вот. Почти спортсмен. Знаешь, моя жена вела записи, где анализировала вспышки нервозности: записывала причины гнева, кто при этом с ней находился, как реагировала, и всякую подобную чушь. Потом она читала свои записи и выявляла определенную закономерность. Эту свою записную книжку она называла «личкой» и всегда прятала от меня. «Моя личка», — так она говорила. Но однажды я все-таки заглянул в эту «личку», — он по-дружески хлопнул Аркадия по плечу. — И знаешь что? Самой частой причиной ее гнева оказался я.

Аркадий не смог сдержать улыбки.

— «Игорь не убрал носки, Игорь не вытер со стола, Игорь то, Игорь сё». Царство ей небесное.

— Сожалею, — проговорил Аркадий.

— Не стоит. После смерти она совсем обезумела.

— В каком смысле? — Аркадий опасливо отстранился.

Мужчина задержал на нем взгляд, потом пожал плечами и ответил:

— Мертвецы. Поэтому я здесь.

— То есть?

— Они приходят ко мне, мертвецы. — Он убрал газету подмышку: — В основном по ночам. Садятся у кровати и рассказывают.

Игорь на секунду опустил очки, чтобы потереть веки, и Аркадий заметил темные круги у бледно-голубых глаз и морщинистые мешки под ними, какие могут быть только у человека, забывшего, что такое нормальный сон. Затем очки были возвращены на место, словно Игорь на мгновение приоткрыл дверь в свою тайну и сразу же вновь повесил на нее замок.

Мальчик позади опять заплакал и крикнул матери, чтобы она убиралась прочь. Аркадий обернулся и увидел, как женщина ударила пацана по заднице, отчего он заревел пуще прежнего. Кто-то сказал ей, чтобы она успокоила ребенка, а она что-то грубо ответила. Что именно, Аркадий не разобрал. В его голове не укладывалась чепуха, которую он только что услышал от адекватного, на первый взгляд, человека.

— Считаешь меня психом, как и их всех? — спросил Игорь, все так же добродушно улыбаясь. — Да-а, здесь собирается не слишком здоровый народец. У каждого своя проблема, и каждому нужно ее решить, вот они и приходят к Слышащему за спасением. Моя проблема — мертвецы. Без вести пропавшие или убитые люди. В общем, те, чьи тела истлевают в канавах да лесах, закиданные мусором и прошлогодними листьями. — Впервые за весь разговор Игорь нахмурился.

— И что же вы с ними делаете? — подал голос Аркадий, во рту у него пересохло.

— А что мне с ними делать? Ничего не делаю. В последние года два наведываюсь сюда. Расскажу все Слышащему, и сплю себе спокойно. Какое-то время.

— Слышащий помогает?

— Ну, как сказать. Помогать-то он помогает — берет все на себя. Я тебе так скажу: старые мертвецы пропадают, но их сменяют новые. Круговорот, да. Или бумеранг, называй как хочешь. Иногда я ощущаю себя сотрудником справочного бюро. Ну, знаешь, эти тетеньки с красными губами, что сидят за стеклом, злые, как собаки.

Игорь снова повеселел. Быть может, веселье было напускным. Аркадий молчал.

— Порой мне даже хочется повесить на дверь объявление: «Справок не даю», но знаю, что не сработает: мертвым не нужна дверь, чтобы войти. Да.

Теперь умолк и Игорь. У подъезда тоже была тишина: мальчик, боящийся ножей, затих, его мать больше не ругалась. У Аркадия возникло такое чувство, будто все, кто стоял в очереди, сейчас глядели на него, прислушиваясь к их с Игорем разговору. Он нервно поглядел через плечо. Нет, никому и дела не было до их сумасшедшей беседы. Люди молча ждали момента, когда смогут, наконец, переступить порог жилища Слышащего, скинуть груз своих проблем и уйти восвояси чистыми и обновленными.

— И что же рассказывают вам мертвецы? — поинтересовался Аркадий, стараясь избежать скепсиса в голосе, но он все равно прозвучал. Не явно, но довольно-таки ощутимо.

Игорь ничего не заметил или сделал вид, что не обратил внимания.

— Большинство просит сообщить родственникам, где находятся их тела. Другие сетуют на то, что не хотят покидать этот мир, а третьи… Третьи не понимают, для чего цепь привела их ко мне. Я таких называю незнайками.

— Какая еще цепь?

— Какая-то цепь у них есть в ином мире. С ее помощью они и находят таких, как я.

— То есть вы такой не один?

— О нет, думаю, что не один.

— Вы им помогаете?

Игорь долго не отвечал. Глаз за солнечными очками видно не было, поэтому Аркадий не знал, куда устремлен его взгляд. Может, он впал в транс и сейчас мысленно общался с одним из духов? Аркадий же не знал, как у него происходит контакт с покойниками.

— Первое время я пытался им помочь. Искал информацию в газетах или интернете о похищениях и пропажах. Тем, что погибли в автокатастрофе или где-то за городом, к примеру, от сердечного приступа, я помогал, да, но убитым — никогда. Не хотел связываться с такими.

— Почему?

— Они-то померли, мертвые, а от живых потом проблем не оберешься. Поначалу я находил трупы по их наводке. Жуткое зрелище, скажу я тебе. Причем делать это приходилось в основном ночью — все-таки нужно же было себя обезопасить и, не дай Бог, не попасться кому на глаза, а то потом доказывай, что не ты убил этого человека.

— А родственникам вы сообщали?

— Иногда да. Тут вот какой момент: у некоторых и родственников-то не было. Как у одинокой бабульки, что пришла ко мне однажды — ее замочили из-за квартиры и бросили в канаву. Она долго требовала, чтобы я предал ее тело земле. Нет, не хочу с такими связываться, — решительно проговорил Игорь.

Аркадий внезапно вспомнил старушку, которая стояла перед ним и без конца справлялась о Маше. Кто такая эта Маша? Ее дочь или внучка, пропавшая без вести? Вдруг она сейчас лежит в траве на обочине трассы где-нибудь между Берильском и Ярославлем? Изнасилованная, задушенная. Ее тело уже закоченело, подверглось распаду. Вороны выклевали глаза, черви пробрались в рот и кишки, а насекомые ползают по бледному, безмолвному лицу. Бедная старушка всё ждет, когда же Маша вернется домой, и ходит к Слышащему, чтобы поведать о том, как ей тяжело. А что, если Маша уже навещала Игоря?

Не то, чтобы Аркадий поверил ему до конца, однако если допустить такую возможность… Вдруг она просила сообщить родным о том, что с ней приключилось, а он отверг ее так же, как и всех остальных? От этих мыслей у Аркадия закружилась голова.

Из подъезда вышла женщина в бежевом платье с короткими рукавами и взлохмаченными волосами. Она будто светилась от счастья. Очевидно, сеанс у Слышащего возымел свое действие. Пока Аркадий и Игорь молчали, занятые каждый собственными мыслями, очередь немного продвинулась вперед.

— А ваша жена? — нарушил тишину Аркадий. — Что случилось с ней?

— Под конец жизни она совсем повредилась рассудком. — Игорь покрутил пальцем у виска. — Я любил ее, но это правда. Мы часто ругались, она цеплялась ко мне по каждому поводу, а в последнюю ссору убежала из дома и не вернулась. То есть не вернулась живой.

Он снял очки, протер глаза и многозначительно посмотрел на Аркадия. На лице улыбка, а в глазах печаль.

— Она пришла ночью примерно через месяц, бледная, какая-то безликая, словно сама смерть. «Вот и привела меня к тебе эта твоя цепь. Ты оказался прав», — сказала она мне. При жизни она не верила в мои россказни о покойниках, представляешь?

— Вы нашли ее?

— Нет, не получилось. В реке она утонула, но сколько я ни нырял к самому дну, так и не нашел ее тело. После этого я и решил, что с меня хватит.

Игорь рассеянно открыл сумку, а когда доставал сигареты, газета выпала у него из рук, и он ногой откинул ее в сторону. «Ведомости» — было написано на первой странице.

— Ничего интересного: аварии, уголовные дела и сообщения об убийствах. Мне мертвецов и так хватает.

— Покойники эти… они как призраки, что ли?

— Не сказал бы. По крайней мере, я не видел, чтобы кто-то из них проходил сквозь стены, если ты об этом. Не так давно ко мне пришел парень. Молоденький, лет двадцать — почти пацан. Умолял отыскать его мать, а когда я отказался, схватил меня за грудки и бросил к двери, как тряпку, можешь себе представить? Молокосос, а руки сильные. Неужто смерть придает покойникам силы? Я разозлился, но мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Идти было недалеко: за парком, что позади моего дома, есть заброшенный дом. Стоит там с незапамятных времен, раньше я частенько проходил мимо, когда выгуливал своего ретривера. Там обычно собирались наркоманы, пока их не разогнала милиция. В этом доме я и обнаружил труп моего гостя — висел на веревке посреди комнаты. Глаза как два шара, язык вывален изо рта, кожа вся ссохлась, точно у мумии. Я не испугался — видел и не такое — но был страшно разозлен. «Так ты самоубийца, — сказал я ему. — А что ж ты о матери раньше не подумал?». Ничего он мне не ответил, только стоял и смотрел, как я снимаю тело и кладу на пол. То, что мне было нужно, нашлось среди хлама. Мальчишка не препятствовал: еще не знал, что я собрался сделать. А я тем временем взял топор и отрубил ему ноги!

Аркадий на мгновение потерял дар речи: принять рассказанное Игорем за правду он никак не мог. Однако тот говорил убедительно, да и к чему ему врать? Прежде Аркадий думал, что вспыльчивость и чрезмерная агрессивность вполне способны превратить его жизнь в ад. Но как тогда назвать жизнь Игоря? Каждую ночь — визиты мертвецов, постоянно что-то от тебя требующих, и смерть, нависшая, как клеймо… Разве не это есть самый настоящий ад?

— И что, он больше не приходил?

— Неа. Больше не приходил. Сейчас я уже понимаю, что поступил опрометчиво. Сам посуди: одно дело — повешенный, совсем другое — повешенный с отрубленными ногами, сечешь? Но мальчишку пока не нашли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

К полудню пекло достигло апогея, и даже козырек подъезда, к которому они подобрались, не мог защитить от безжалостных солнечных лучей. Аркадию казалось, что он находится в раскаленной печи. Он утомился и захотел в туалет. Народу заметно прибавилось, позади толпа заняла не только весь тротуар, но и детскую площадку. Все смиренно ждали. Как духи на распутье, которым вот-вот должны сообщить, какой путь их ожидает: в рай или преисподнюю. Нет ничего томительней ожидания.

— Такой очереди не бывает даже у храма святой Матроны в Москве, — поделился Игорь своими наблюдениями. Подобрав выброшенную газету, он расстелил ее на асфальте, и они вместе — бок-о-бок — уселись на нее. Потом перекусили бутербродами с ветчиной и сыром, которыми Игорь угостил Аркадия. Пока ожидали своей очереди, Игорь поведал множество историй о мертвецах, которые потрясали воображение и леденили душу.

Вечером, когда они, наконец, очутились в подъезде и даже добрались до второго этажа, по толпе пролетел слушок, что на сегодня прием у Слышащего закончен.

— Во как, — сказал Игорь. Казалось, он совсем не удивился.

Народ недовольно загудел, но остался на месте. Аркадий тоже не сдвинулся, пока Игорь не потянул его за руку.

— Пошли. Видать, Слышащий здорово устал.

— Я тоже устал! — с пылом заявил Аркадий и немного протиснулся вперед. В подъезде было душно — хуже, чем на улице. Люди стояли вплотную, мокрые, горячие. В воздухе смешались запахи еды, нечистых тел и кислого дыхания.

Аркадий постучал по плечу старика, который доедал вареное яйцо и кусок хлеба, снизу завернутый в пакет.

— Что там происходит? — он указал наверх.

— Говорят, к Слышащему больше не пускают, — дожевывая, изрек старик. — Говорят, ему надо отдохнуть.

Дед поперхнулся и закашлял, изо рта полетели крошки, которые попали Аркадию на руку. Он брезгливо отстранился и шагнул к высокой даме с веером. Дуновение ветерка приносило с собой резкий запах пота. Сверху послышался топот: толпа спускалась вниз.

— Там все закончилось? — осведомился у дамы Аркадий. В голосе прозвучали нотки нервозности.

— Я не знаю! — закричала женщина. — Как так? Я здесь весь день простояла!

— Не вы одна, — с возмущением ответил Аркадий. Позади Игорь предлагал ему уходить.

— Придем завтра!

— Я убил целый день на то, чтобы прийти завтра?! — Аркадий оглянулся, но Игоря за толпой видно не было. Женщина застонала и быстрее замахала веером.

Аркадий пошел сквозь толпу. Все выше и выше по мусору, раскиданному на полу. Наступил на бумажный стаканчик, поскользнулся на полиэтиленовом пакете, но удержался на ногах. Он чувствовал какое-то дикое возбуждение, от которого дрожали колени.

Толпа шла вниз, а он шел ей наперекор, как карась против течения. Сзади кто-то схватил его за рубашку.

— Ты это куда? — произнес скрипучий голос, он не понял — мужской или женский. Аркадий попытался вырваться, но человек его не отпустил, а сжал ему плечо и потянул на себя. Развернувшись, он увидел лысого парня с большими воспаленными угрями по всему лицу — Аркадий принял их за бородавки. Он оттолкнул его — скорее от отвращения, чем от злости. Тот налетел на людей позади себя, случайно ударил локтем какую-то женщину в широкополой шляпе. Народ заворчал, женщина взвизгнула. Шляпа слетела с ее головы и затерялась где-то в ногах. Парень с бородавками покрыл его матом. Аркадий не стал тратить время на перепалку и пошел дальше. Лица проплывали мимо, с любопытством глядя на него. На пролете между третьим и четвертым этажами он заметил, что пробирается через толпу не один: к нему присоединились несколько человек, а потом все, кто спускался вниз, повернули назад. Каждый из этих людей хотел того же, что и он — исцеления.

На лестничной площадке пятого этажа было пусто. Четыре двери: две справа, две слева. Куда идти?

— Туда! — Аркадий увидел худую руку, указывающую на черную, чуть приоткрытую дверь в углу. Коврик у входа сбился и помялся. Аркадий рванул вперед, схватился за ручку и с силой распахнул дверь — она с грохотом врезалась в щиток на стене и задребезжала.

Линолеум в коридоре, некогда желтый, был затоптан следами. На стене справа висело коричневое полотенце. На вешалке не было ничего, за исключением рваного пакета с вылезшими из него лохмотьями. Совершенно обычная квартира. Так и не скажешь, что здесь творил чудеса тот, кого в народе прозвали святым. Однако именно такими — ничем не примечательными — и должны быть подобные места — убежища тайн и магических сил. Такова природа вещей.

Воздух тут сгустился, стал ощутимым, давил на голову. Аркадию почудилось, что он очутился на дне океана, где вода своими объятиями проверяла его на прочность. Негатив, что выплескивали люди, входя в квартиру, будто бы принял материальную форму, и теперь обитал в каждой молекуле воздуха. Словно чудовище, которого не видно, но ты все равно знаешь, что оно есть.

Посреди коридора сидел Слышащий. Необъятных размеров существо, которое сложно было назвать человеком. Скорее бесформенная масса, расползшаяся по стулу. Огромные ручищи покоились на слоновьих ногах, возле которых валялись остатки майки и спортивных штанов, разодранных в клочья. Голова, напоминающая раздувшийся шар, опущена вниз, из-за бугров щек выглядывают маленькие, налитые кровью глазки. Болезненно-желтая кожа натянулась на конечностях, груди и животе — того и гляди, порвется. Существо сопело и слегка покачивалось в такт дыханию.

Аркадий обомлел. Со слов Игоря, Слышащий был худым… Но теперь он как будто разбух. Разве такое возможно? Эта мысль оборвалась, потому что Аркадий, не отдавая себе отчета, вдруг заговорил. Его рот открылся сам собой, слова полились оттуда и он просто не мог совладать с собой и заставить себя заткнуться.

Он возмущался ужасно долгим ожиданием, бранился на психов, среди которых провел свой день, упомянул мужчину — того самого, что занял его место в очереди! Проклинал жуткую жару, полагая, что в аду, вероятно, прохладней, продавщицу из магазина «Круглый год», которая хотела обманом похитить его деньги! Досадовал на свою жизнь, гнев и раздражительность, оскорблял бывшую супругу, бросившую его на десятом году совместной жизни!

Толпа ввалилась в квартиру и заголосила: все разом решили скинуть с себя ворох дурных эмоций, освободиться от недугов и затолкать их в Слышащего. Из-за его могучей спины выскочила маленькая женщина — вероятно, мать. Она что-то кричала высоким писклявым голосом, серая и невзрачная, как мотылек. Однако никто не удосужился обратить на нее внимание.

Аркадий чувствовал, как ярость выплескивается из организма. Он орал до тех пор, пока не охрип. Бешенство, бушевавшее внутри него, переросло в истерию. Глаза заволокло туманом, тем не менее, сквозь него он смог увидеть, что Слышащий закрыл уши руками и зажмурился. В следующий миг пришло новое ощущение, затмив все предыдущие — небывалая легкость, граничащая с удовольствием и даже экстазом. Он будто бы стал пушистым облачком, парящим в невесомости и улетающим прочь — в бескрайнее ярко-голубое небо. Гнев, пылавший костром, погас, обратившись в тлеющие угли; Аркадий словно приобрел неуязвимость, как если бы он вошел в пламя и вышел нетронутым.

Он наблюдал за облаком, которым стал, со стороны и почти испытал оргазм от этого полета, однако сладкую гармонию нарушил пронзительный вопль: Слышащий заревел, точно раненый кит, затрясся и изрыгнул на пол поток темной зловонной жидкости.

Люди в одночасье умолкли. Мать отшатнулась, выпучив глаза и прикрыв рот дрожащей рукой.

В черной луже что-то шевелилось. Нечто росло там на глазах, питаясь тем, что излилось из организма хозяина. Через мгновенье оно превратилось в белесый комок, у которого внезапно появились лапы, голова и даже хвост. Существо встряхнулось, как кошка, и, обратив на присутствующих злобный взгляд, ощерилось.

— Что это за тварь?! — вскричал кто-то. Никто не ответил, народ лишь удивленно ахнул.

Неизвестное создание выгнуло спину, потягиваясь, и перебралось из вязкой слизи на сухой участок пола, не сводя с людей черных блестящих глаз. В то же время в животе Слышащего громко забурлило, словно кто-то там ворочал камни. Святой застонал, и Аркадий в ужасе заметил, что под кожей у него что-то ползает, то появляясь, то зарываясь в складки тела. Присмотревшись, Аркадий увидел, что паразит там не один — несколько бугров одинакового размера шевелились в животе, пытаясь найти путь наружу.

В то же время слоноподобное чудище, бывшее когда-то человеком, зычно рыгнуло и широко разинуло рот, а оттуда показалась голова такой же твари, какая сейчас сидела у его ног, злобно осматриваясь. Особь белоснежного окраса, ухватившись когтистыми лапками за нижнюю губу Слышащего, выбиралась на волю; плоть ее, до омерзения скользкая, переливалась на свету, как рыбья чешуя. Хозяин ее кряхтел и звучно дышал, по его подбородку бежали тоненькие струйки крови.

До того, как события стали развиваться с стремительностью катастрофы, Аркадий понял, что это за существа. Как бы ему не хотелось это отрицать, однако он невольно стал одним из их создателей.

Они не были исчадиями ада, как их в скором времени окрестил кто-то из толпы — они были следствием людского безумия, эгоизма — настолько безграничного и объемного, что он принял осязаемую форму. Проклятия, обрушившиеся на Слышащего, проблемы, излившиеся в его сознание, совершили соитие, зачав нечто материальное, и оно, не найдя покоя в утробе чудотворца, захотело вернуться назад.

— Это… это демоны! — крикнул кто-то надтреснутым голосом. Эти слова не сняли оцепенения с людей, но зависли в масляном воздухе и будто бы стали ощутимы. Зримы. Аркадий наблюдал, как они, принимая причудливые очертания, двигались к своей цели, играя различными красками и всполохами света. Он не мог отвести зачарованного взгляда от того, как слова, похожие на разноцветных пташек, проникали в уши Слышащего. В них было что-то музыкальное, и Аркадию, чтобы ощутить все буйство красок, вдруг захотелось самому произнести такую фразу, посмаковать каждую букву, что он не преминул сделать. Нечто таинственное содержалось в музыке слов, которая, казалось, была вызвана головокружительным полетом Земли в пространстве.

Следующая нота не была столь же мелодичной: она заключила в себя грохот рухнувшего мира, жуткий свист улетающих в бездну осколков реальности — с оглушительным хлопком тело Слышащего взорвалось. Лопнуло, точно мыльный пузырь, окатив присутствующих кровавыми сгустками и ошметками плоти.

Толпа в едином порыве подалась назад, а когда люди осознали, что попавшие на них частицы плоти зашевелились, воплотившись в тех же белесых зверей, началась массовая истерия. Места, чтобы развернуться не было, однако толпу это не заботило — как огромная приливная волна, она покатила в подъезд. Аркадий держался сзади, насколько хватало сил. Несколько человек застряли в дверном проеме, какой-то мужчина потерял сознание и упал. Аркадий нечаянно наступил ему на голову, а когда опустил взор, увидел, как белые твари, вспоров кожу, полезли внутрь упавшего.

На себе он тоже заметил несколько этих чудовищ. Цепляясь за одежду, они карабкались вверх, буравя его жгуче-черными глазами. К его удивлению, взгляды их были осмысленными и отражали все сомнения, переживания, разочарования, боль и сумасшествие тех, кто поведал о себе Слышащему несколькими часами ранее. Вопя от отвращения, Аркадий стряхнул существ на пол, двух удалось раздавить — издав последний жалобный стон, они замолкли навсегда, — а остальные, ловко лавируя между ногами, затерялись в толпе.

Весь в крови, Аркадий пробирался вперед, расталкивая локтями кричащих людей с одинаковыми серыми от страха лицами. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди, взгляд то и дело выхватывал из подъездного мрака мерзких созданий молочного цвета, живо скачущих по макушкам. У некоторых появились крылья, и они взлетели к потолку, словно огромные насекомые. Он увидел, как одна из тварей, изрядно пожирневшая, открыла пасть и вонзила острые зубы в шею какой-то старухи. Та исступленно визжала и тщетно пыталась дотянуться костлявыми руками до своего мучителя. Кожа на морде чудовища была такой же морщинистой и обвисшей, что и у старухи, будто оно являлось ее уменьшенной копией.

Неожиданный спазм настиг его — паника от страха застрять, угодить в ловушку. Толпа обхватила его со всех сторон плотным кольцом, и Аркадий быстрее заработал руками. Отталкивая мужчин и женщин, стариков и детей, он, наконец, добрался до ступеней и побежал вниз. Парень в залитой кровью зеленой футболке залез на подоконник, спасаясь от жутких созданий, но не удержал равновесия и вывалился в окно. Аркадий не успел акцентировать на этом внимания, так как кто-то, отбиваясь от монстров, зарядил ему в грудь рукой и этот удар вытеснил из него весь воздух. Он ощутил, как что-то ползет по спине.

Прикосновение маленьких влажных лап вызвало чувство, будто по телу — от шеи до копчика — прошел электрический разряд, волосы дыбом встали на загривке. От чувства гадливости Аркадий передернул плечами, однако существо не отстало, тогда, закинув руку за голову, он сумел его ухватить. Кожа у существа была холодной и мягкой, как раскисшее мыло; тварь извивалась в руках, корчилась и пыталась цапнуть Аркадия за ладонь. В глазах ее была чернота. Дыра во льду. Тоннель…

А потом из глубин выплыло выражение, до боли ему знакомое — безотчетная злость. Особь одарила его полным ненависти взглядом, каким он сам обычно оглядывал людей. Глазки ее прищурились, губы плотно сомкнулись, и Аркадий, едва не рухнув от изумления, угадал в этой морде черты собственного лица.

Ярость, клокотавшая внутри него, когда он только поднимался к Слышащему, безвозвратно испарилась, стоило ему облечь ее в слова, а потому, сознание, лишенное столь разрушительного чувства, пустовало. Однако теперь это место занял вполне осязаемый ужас. До Аркадия вдруг дошло: эта тварь, прожигавшая его злобными глазами, была сотворена именно им, а значит когда-то она, лишенная плоти, сидела внутри него, руководила его мыслями, направляла тело и вызывала навязчивые идеи. Каким-то образом она сумела найти своего хозяина среди полчища других людей и теперь, по всей видимости, желала вновь занять прежнюю нишу в недрах его души. Он не мог позволить ей сделать это!

Дрожащими руками Аркадий стиснул маленькое тельце, а потом ухватил существо за голову и, приложив все силы, потянул на себя. Какофония звуков — воплей, топота ног, бьющегося стекла, рыданий и даже истеричного гогота — была оглушительной, однако он все равно услышал треск, с каким голова существа, имевшего лицо Аркадия, отделилась от тела. С таким звуком рвутся швы на одежде. Еще какое-то время тело монстра трепетало в руках, обдавая их черно-синей кровью, а потом замерло, сложив лапки.

Отбросив мертвое тело в сторону, Аркадий на негнущихся ногах двинулся к выходу. Люди галопом мчались по лестнице, падали, наступали друг на друга и бежали дальше. Толпа вынесла его из подъезда и бросила на асфальт рядом с трупом парня в зеленой футболке. Кто-то случайно пнул голову покойника, и тот обратил к Аркадию застывшие глаза.

Из окон стайками вылетали белесые уродцы: одни из них падали вниз и разбивались об асфальт, как крупные дождевые капли, другие, сумасшедше кружа в воздухе, преследовали спасавшихся бегством людей. Словно стадо, основная масса народу неслась в одном направлении: через детскую площадку меж домами прямиком на проезжую часть. Аркадий, все еще потрясенный, поднялся и неуклюже побежал в другую сторону.

Чудовища не погнались за ним. Прохладный вечерний ветер ласкал разгоряченное тело, в воздухе витал запах костра. Рубашка развивалась на теле, как парус. До конца не оправившись от увиденного, Аркадий ощущал не то чтобы слабость, но некоторую потерю внутреннего равновесия. Тело казалось ему легким, словно он скинул несколько килограммов за вечер, а в душе царила безмятежность, настолько прочная, что ее не могла сломить ни одна плохая эмоция.

Лишь теперь он осознал, что визит к Слышащему не прошел бесследно: гнев, сокрушавший его на протяжении всей жизни, исчез, как проходит черная полоса, за которой обязана наступить белая.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Максим Кабир} Изнанка ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Если бы я был художником, я, вне всяких сомнений, рисовал бы дворы микрорайонов. С лавочками, врытыми в землю шинами, голубятнями… Бесконечные дворы на полотнах! Но, не обладая талантом живописца, я стараюсь всунуть каждый увиденный двор в свою прозу и прожить там маленькую жизнь. Остановившись покурить в одном особенно приятном дворике, я и придумал „Изнанку"».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В квартире тихо, если не считать капающего крана. Стеклопакеты глушат внешние звуки, окна плотно зашторены. Пахнет мандаринами. Позеленевшие, обросшие белой плесенью фрукты гниют на блюдце. Из рюкзака вывалились учебники. Чашки оставлены в рукомойнике, что так не похоже на маму. Кап. Кап. Кап.

Телефоны родителей вне зоны доступа. Никого из двухста друзей нет в сети. Никого вообще нет в сети.

Если верить календарю, прошло две недели с тех пор, как я включился в игру. Детская шалость. Короткий комментарий под моим постом в «Типичном Шестине».

Я подводил итоги ежегодного квеста, выбирал победителей. Задания, как обычно, были связаны с историей города. Отыскать все сохранившиеся здания, спроектированные талантливым архитектором Анатолием Вилле и сфотографироваться на фоне. Или процитировать классическую фотографию Карла Гуннеля. Или просто запечатлеть любимое место в Шестине.

Тот парень, Игорь Кротов, — поверим, что это его настоящее имя — спросил, не участвовал ли я в игре «Изнанка». Я заинтересовался и черкнул ему в личку. Кстати, комментарий вскоре был удалён, и вряд ли модератором «ТШ».

Кротов — с размытых фотографий щурился худенький очкарик — тут же ответил, что «Изнанка» — это такой квест из шести действий, смысл которых станет понятен только после выполнения последнего. Я сообщил, что заинтересован, а Кротов пропал из онлайна и больше не заходил на свою страницу. Вечером мне написал пользователь Дмитрий Спиранов, похожий на Кротова, как брат-близнец. Я даже решил, что они носят по очереди одни и те же очки, с толстыми диоптриями и пластырем на дужке. Еще их объединяло дурное качество фотографий, отсутствие в профиле личной информации, аудио и видеозаписей и друзей, и девственно чистые стены.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«…Оставшихся членов банды атамана Ребутова изловили к зиме. По личному указу императрицы кровопийц ослепили огнём и, под свист толпы, провели маршем от набережной к лобному месту в районе Ваниного тупика. Сам атаман шествовал впереди, богохульствуя и смеясь. Выжженные глаза делали его лицо особенно страшным».

Из книги «Душегубцы, разбойники, каторжане», А. Грек, 2002 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Бегло изучив страницу, я сразу подумал об опасных забавах типа «Синего кита» и хмыкнул: неужели меня попытаются склонять к суициду? Не сопливого школьника, а взрослого двадцатилетнего парня?

Сообщение интриговало.

«1. Сядь в шестой троллейбус и проедься с закрытыми глазами от адмирала Ушакова до Ваниного тупика. Открывать глаза нельзя!».

«В любое время?» — спросил я, растерянный. И засомневался: не прячется ли за профилем очкарика Спиранова малышня? Чересчур детским было задание.

«Да», — выжал из себя немногословный куратор.

«Ну и как вы узнаете, что я не жульничал?»

«Мы узнаем», — заверил Спиранов.

Я люблю играть по правилам и быстро увлекаюсь. А «Изнанка» меня увлекла — сам не понимаю, чем. Я действительно проехал до конечной, прикинувшись спящим.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Так девять свидетелей — и это в атеистическом СССР пятидесятых годов! — заявили, что якобы видели чёрта, идущего по улице в ночь на второе мая. „Рогатый, с пятачком, а от копыт дым поднимался“, — так описала потустороннего гостя тридцатилетняя Мария К. Чёрт заглядывал в окна перепуганным горожанам и облизывал стёкла, потом залез на крыши и топал по черепице до рассвета, и никто из девятерых не спал. Было ли это массовое помешательство, розыгрыш или результат злоупотребления спиртным — остаётся загадкой».

Из статьи «Чёрт подери» В. А. Павлухина, газета «НЛО» за 1995 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

И — вот совпадение — через час был вооружён вторым заданием, не менее странным.

«2. Найди на Центральном кладбище могилы девятерых людей».

Дальше следовал ничего мне не говорящий список имён и фамилий и примечание, что я должен побывать на каждой могиле в указанном порядке.

Я решил дождаться выходных и обратился к Гуглу, надеясь прояснить ситуацию с игрой «Изнанка», но поисковик о подобном развлечении слыхом не слыхивал.

В субботу моросил мерзкий дождь. Хибара бюро регистраций пропахла сивухой. Красноносый мужик порылся в гроссбухах и выписал на бумажку нужные мне сектора. За час я навестил девять означенных могил, и получил третье задание. Отнести к памятнику Афанасию Никитину что-то мёртвое и положить на пьедестал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«…Но подходить к скульптуре великого русского путешественника экстрасенс наотрез отказалась.

— Увезите меня отсюда, вы что, не чувствуете? Тут родник, родник кровавый под землёй, тут тьма народу с собой покончила, увезите меня, не кормите бесов!»

Из передачи «Мистический детектив», шестой сезон, третий выпуск, 2009 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мёртвое — дохлого воробья, так кстати обнаруженного у подъезда — я завернул в газету. Нёс, чувствуя себя олухом, и одновременно испытывая необычное возбуждение. Неужели они впрямь наблюдают за мной? Какой в этом смысл? Когда, наконец, мне предложат погулять по заброшке или вырезать на запястье кита?

В пустой квартире с назойливо капающим краном меня терзает вопрос: мог ли я остановиться в тот момент, развернуться, прекратить? Или дудочка крысолова была сильнее?

Ветер трепал пёрышки окоченевшей птицы и чёрный глаз таращился на меня.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«— Ну это всё слухи, понимаете? Что раньше там был женский монастырь, и сельчане его боялись. Что монашки чуть ли не дьяволу поклонялись, и беременели постоянно. А детей убивали.

— А вот утверждают, что в девяностых, когда храм строили, там детские косточки выкопали, тоже неправда?

— Я такими данными не располагаю. Косточки? Ну, смешно же».

Из интервью с Валентином Ковалиным, автором книги «Легенды и мифы Шестина», 2013 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В четверг, после университета, я пробрался сквозь ливнёвый туннель под Скорбященским храмом, испачкавшись с ног до головы. Трижды, туда-сюда по коллектору. Как дурак. А вороны каркали в октябрьском небе, образуя собою крест.

На первый взгляд в этом не было ни малейшего смысла. И на второй, и на третий. Удивительно, что я увлёкся подобной ерундой, как ребёнок, заигравшийся с солдатиками и ожививший силой воображения пластмассовую армию. Или как пёс, готовый по команде хозяина, срываться, радостно виляя хвостом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«[А место знаете такое — Лешева яма?]Нет, нема такого. Лешева ляга есть. [Ляга?] Да, Ляга. [А почему название такое?] Не знаю. Там леший жил, наверное. Давно, при царях. [Это там сейчас Молодёжный микрорайон?] Ну да, рядом. Там деревни были и тракт ишчё. И [нрзб] ручей тёк. [Какой ручей?] Костий. [Почему Костий?] Корова там потерялась, утопла. Её нашли, поглотанной рыбками. Один скелет. Меня ишчё сестра пугала в детстве, что костия коровка ночью придёт, забодает. И люди там жили. Вшивые люди. Очень дурные, очень».

Жительница Шестина, Анна Пантелеймонова Замятина, 1902 гр; из книги «Фольклорный путеводитель», 1992 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маршрутка выплюнула меня из переполненного чрева и умчала прочь. В низине, окуренный туманом, светился гипермаркет. Автомобили курсировали по трассе, и влажный асфальт отражал свет фар. Я зашагал, подняв воротник, в сторону панельных новостроек. Дорожка змеилась по пустырю. Фонари мерцали в сумерках.

«А мог бы греться дома и наслаждаться сериалами», — злился я на себя.

Бабье лето, и так слишком долго радовавшее шестинцев, закончилось в пятницу. Его смели промозглые ветра, заодно изрядно потрепав кроны деревьев. Дворы был безлюдны, хотя стрелки часов едва отмерили восемь. Ни привычных собачников, ни молодежи за столиком возле детской площадки. По газонам ползли желтые ладошки — палые листья. Каштаны тревожно поскрипывали облысевшими ветвями.

Ненавижу осень! Раздражают эти романтичные осенепоклонники, которые восторгаются лживой красотой увядания и разложения. Хочется послать их к чертовой бабушке — пусть идут, загребая ногами октябрьскую прель.

Скученные высотки защищали обитателей микрорайона от ветра, но за их щитами монотонно гудели пустоши. Дребезжал лист железа, кренилась обрамляющая цветник фанера. Змейки окон горели на фасадах, как разрозненные фигуры из «Тетриса». И тени каштанов украсили неровный асфальт причудливым узором.

Пекарня находилась на самом отшибе района, ребром к ребру с окраинной девятиэтажкой. Я сбавил шаг.

В щели между зданиями зияла черная пропасть, непроницаемая темнота. Будь сейчас день, я видел бы степь, высокую траву, прореженную тропинками, и дорогу, и остановку. Вечер был беззвездным, кругозор обрывался в метре от рукотворного ущелья. Точно весь внешний мир залили угольно-черной краской. У меня зачесались глаза, и на душе сделалось тревожно. Я все всматривался туда, где тьма отменила высоту и ширину, сожрала пейзаж, стерла ластиком степной сорняк, землю, небо, горизонт. Она лезла в микрорайон, как разбухшее тесто, приправленное до отказа чернилами каракатицы.

От пекарни исходил аромат свежей сдобы. Работал допотопный кондиционер, прикрепленный к высокому фасеточному окну. Журчала вода; упруга струя била из трубы, и над ней клубился пар.

Меня снова посетило чувство, что за мной следят. Притаились за рифленым забором, ограждающим мусорные контейнеры, и хихикают.

«5. Поехать в микрорайон Молодежный, завязать глаза и пройти между правой стороной хлебопекарни и торцом девятиэтажного дома».

Я вынул припасенную бандану с логотипом группы «Психея» и в нерешительности изучал узкий коридор, выискивая подвох. Сорняк пробивался сквозь плиты. Длинная кирпичная стена справа поросла сухими лозами дикого винограда. С этим заданием справился бы и ребенок. Как и с четырьмя предыдущими.

Но откуда он все-таки знает, что я игрок, не нарушаю правила?

Изрядно замерзнув, я приложил ткань к векам и завязал на затылке узел. Прикоснулся к холодному кирпичу. И втиснулся в проход. Наощупь побрел по туннелю, думая о темноте, что поджидает в конце. О том, что в конце, по заверениям канувшего в лету Игоря Кротова, игра обретет смысл.

Мне казалось, что по проходу идет еще кто-то. Что кто-то — и можете считать меня психом! — карабкается по отвесной стене надо мной. Тощий, черный, хватающийся за выбоины в кирпиче корявыми пальцами. А тьма давила, отталкивала, я ощущал себя пловцом, таранящим плотный поток, в голове кружились нелепые мысли о мертвой корове, о корове, лежащей на отмели и смотрящей на меня остекленевшим глазом, отороченным длинными ресницами.

Рука нащупала край стены. Я сорвал платок. И обомлел.

Я, как и прежде, стоял перед пекарней и видел плещущую из трубы воду, внутри микрорайона, а не снаружи, будто с места не сошел, будто не обтирался только что о замшелые стены коридора.

Я моргал, подвергая сомнению собственный разум, а телефон пиликнул сообщением. Спиранов прислал финальное задание.

По пути домой, и на следующий день, и позже я высматривал его повсюду: в придорожных кустах, в транспорте, в толпе студентов. Очкарик-доходяга, засаленные волосы, растянутый свитер. Пялится на меня сквозь толстые стекла, и глаза деформируются, как отражение в аквариуме. Я оборачивался и позади, естественно, никого не было.

«6. Выясни, где живет Белоха».

Он не спрашивал, знаю ли я, кто такая эта Белоха. А я знал. Все в городе знали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Итак, вслед за церковниками, вы скажете, что есть лишь два ключа, отпирающего для вас врата ада — смерть и грех. Я же говорю: в ад можно попасть при жизни, выполнив цепь действий и ритуалов, и я тотчас могу набросать на карте Рима, Каира или Калькутты тропы, которые приведут пешехода в чертоги адские буквально и в физическом смысле. Хуже того — могу по злому умыслу пленить вас и увести к прожорливым демонам. Страшитесь узреть изнанку мира, случайно угадав и повторив необходимые действия, ибо говорю: определенным способом пройдя по коридорам Ла Спиенца, по базилике Святого Климента или по собственному дому, вы обречете свою душу и плоть на вечное горение».

Из трактата «Secretum speculo» Лафкадио Ди Фольци, ок. 1760 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Белоху я застал на привычном посту у автовокзала. Грузная старуха в замызганной шубе, золотозубая, с морковно-красными щеками, словно она использовала вместо пудры фломастер. Белоха приставала к прохожим, бесцеремонно дергала за рукава, фамильярно окликала. Не желая пререкаться с сумасшедшей, прохожие откупались мелочью, ускоряли шаг, отводили взоры.

Просканировав привокзальную площадь, я приметил и Белохиного сынка. Высоченный, худющий, он сидел на корточках возле парапета и водил увечными кистями у глаз. Впрочем, глаза его и все лицо маскировали бинты. Из-под белых лент торчали клочки пегих волос. Оставалось догадываться, как он дышит. Я предполагал, что у великовозрастного дитяти Белохи какая-то генетическая болезнь, вроде синдрома Морфана, слишком непропорциональным был его череп под марлей.

Пока мамаша стреляла мелочь на хлеб, на фломастеры ли, на новые бинты, бедолага караулил недвижимо и урчал под нос.

— Умр, умр…

В народе его прозвали «Умруном». Ни раз и не два сердобольные граждане обращались в соцслужбы, требуя обратить внимание на попрошаек, но семейка снова и снова возвращалась к вокзалу.

Вечерело, автобусы мотались по парковке, диспетчер извещал об отправках.

Я прихлебывал кофе и следил за перемещениями Белохи, за ее не меняющим позу сыном. Вспомнил, как напугал он меня, третьеклашку, впервые. Я решил, что передо мной мумия, оживший мертвец, а мама успокаивала и втолковывала: «Дядя просто не в себе».

Я изрядно продрог, но от близости разгадки пульс мой участился и ладони вспотели.

В девять Белоха взяла сына под локоть, и они поковыляли прочь. По моим прикидкам, заработанного за день семейке хватило бы на полсотни буханок хлеба. Я крался по пятам, таясь в полумраке: мимо зловонной свалки, ремонтного бокса, заброшенного поселка, откуда жильцов выселили из-за превышенного уровня формальдегида в стенах, вдоль полей и линий электропередач, под теплопроводом с растрепавшейся изоляцией.

По бокам трассы ютились халупы из досок и жести, какие-то разгромленные гаражи. Я прижался к огрызку забора и осторожно высунул голову. Белоха — без спутника — шаркала вниз по склону, звенела ключами. Я напряг зрение.

— Умр!

Узловатые пальцы вцепились в плечо. Я прикусил язык от неожиданности. Пахнуло несвежим телом. Никогда еще я не стоял так близко к Умруну. Сумасшедший тряс меня, сгорбившись так, чтобы забинтованное лицо было на одном уровне с моим.

А вдруг он взаправду мумия? — посетила глупая мысль.

Клешня больно стиснула сквозь одежду.

— Эй, — беспомощно промямлил я.

А Умрун заговорил — в лунном свете я видел, как шевелятся губы, или что там еще шевелилось у него под бинтами.

Мне было семь, когда скончался мой дедушка. На поминках родня по очереди рассказывала разные связанные с ним истории, а я внимательно слушал. Бабушка вспомнила, что дед за едой любил повторять: «Вкусно, как крольчатина», и причмокивал характерно, всасывал воздух. Не важно, что он при этом кушал, борщ или пирог. «Вкусно, как крольчатина».

За ужином я решил, что родителям понравится, если я буду похож на дедулю, и я начал причмокивать и нахваливать пюре: «Вкусно, как крольчатина, мам», а мама отругала меня. Я не понял, в чем провинился, и расплакался.

Спустя тринадцать лет Умрун вплотную склонился ко мне и четко произнес:

— Вкусно! Вкусно, как крольчатина!

И потянул воздух на манер Ганнибала Лектора.

Я онемел, а сзади Белоха каркнула:

— Заблудился?

Я попятился, кривые пальцы отпустили куртку. Белоха ухмылялась, я думаю, Умрун тоже ухмылялся, возвышаясь сбоку от нее, длинный и нескладный.

— Уже не выберешься, — напутствовала сумасшедшая старуха. — Куда пришел, оттуда не вернешься.

Но я вернулся — в тот вечер я еще сумел вернуться в свой дом, к своим родителям, и все было обычным, только у соседей всю ночь лаяла собака и кто-то царапался за стеной.

Спиранов не написал мне, вопреки ожиданиям. На его страничке появился свежий пост авторства Игоря Кротова. Кротов извещал, что Дима Спиранов умер, и похороны состоятся завтра в шестом доме по улице Плеханова. К посту была прикреплена фотография, нарочито искаженная, серое пятно в нелепых очках.

Лампы мигали над головой, и я услышал раздражающее щелканье — это стучали друг о друга мои зубы.

Судя по всему, Кротов, отчитавшись о похоронах, удалил свой профиль.

Сегодня утром я посетил улицу Плеханова и издалека видел гроб у подъезда, и людей, окруживших его, худых и необычайно высоких, черных и блестящих, как деревья, омытые осенним дождем. Они поднимали тонкие руки и водили ими в пустоте, а стекольца их очков сверкали алчно, и я посеменил прочь по вымершим дворам, и не встретил ни одного прохожего. Но в окнах пятиэтажек то и дело мелькали землистые личины, а возле памятника Афанасию Никитину, который из-за мороси показался мне чудовищным, танцевали психи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кап-кап-кап, вода стучит о рукомойник, и я пытаюсь найти объяснение всему, что видел за день. Странным вещам, странным событиям, странному призу в конце зигзагообразного и бессмысленного лабиринта.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я понимаю, что рано или поздно мне придется приблизиться к окну, отдернуть ткань и проверить, действительно ли кто-то ходит на горизонте, кто-то огромный, с лапами, извивающимися, как плети, с рылом муравьеда, с ножами вместо волос, и жрет ли он существ поменьше — карабкающихся на дома тварей; а, может быть, мне померещилось тогда во дворе; может быть, мне все померещилось, и я сумею вернуться, если повторить наоборот каждое мое действие, в обратном порядке, и нет ничего за шторами, на изнанке.

Пак-пак-пак.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Анна Лагода} Маяк ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родилась в 1986 г. в Рязани, здесь окончила университет. Год проработала по специальности, затем ушла во фриланс. Писать пробовала в детстве, потом надолго оставила это занятие, а несколько лет назад начала снова. И вот у меня получился рассказ, который сочли достойным публикации».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Троллейбусные провода сверкали на закатном солнце, как самая тонкая золотая пряжа, и когда они начинали дрожать, это означало, что Леандр уже близко. По пятницам он нарочно брал вечернюю смену. Доводил троллейбус до рыночной площади, высаживал пассажиров и ехал дальше по разбитой дороге мимо каменных развалин и оливковых рощ до самого маяка. Маршрут не ходил сюда с тех пор, как молодая монашка выскребла себе глаза обломком камня на глазах у толпы паломников. И странное дело — иконы она больше писать не могла, но на лице ее так и застыло умиротворенное выражение. Словно перед тем, как ослепнуть, она увидала что-то очень хорошее.

Святое это было место; святое, но дурное.

Леандру много раз пеняли, что провода старые и столбы еле держатся, да и городские службы вот-вот перестанут подавать на маяк электричество, но он все равно поступал по-своему. Человек он был аккуратный и честный, а значит, младший брат мог не опасаться, что старший вдруг не приедет или приедет не вовремя.

Нестора это устраивало. В полумраке лучше всего было видно то, что он хотел показать; а что хотел скрыть, не выпячивалось на свет божий.

— Здравствуй, брат, — вполголоса произнес Леандр, входя, но Нестор, устроившийся с мольбертом на каменном балконе, все равно приложил палец к губам:

— Тссс!..

— А! — Леандр качнулся и замер. Продолжил шепотом: — Спит? Я могу подойти?

— Только тихо. Совсем тихо.

Нестор сидел прямо и неподвижно — даже рассохшийся деревянный стул под ним не скрипел.

Леандр встал в трех шагах от кровати. На лице его застыло благоговейное выражение.

— Мне кажется, его лицо уже не такое бледное. Оно было совсем как мрамор, но теперь к нему возвращаются краски. Должно быть, морской воздух действует благотворно.

Леандр закивал. Он плотно сжал губы и, пока не вышел из комнаты, не проронил больше ни слова.

Нестор немного выждал, слушая затихающие шаги брата, спускавшегося по каменным ступеням, а тогда отложил кисть и последовал за ним. Под ноги попалась негодная Мина. Она будто нарочно выгнула спину и чихнула.

— Тссс!..

Нестор наладился ее пнуть, но чуть не упал сам — нога прошла сквозь воздух.

— Тьфу!.. — он погрозил кошке кулаком, и ему показалось, будто она злорадно смеется.

Нестор взглянул в каменно-тяжелое лицо отца, его заросшие щетиной впалые щеки, свинцовые кружки опущенных век. Покачал головой и торопливо сбежал вниз.

Леандр выставлял на кухонный стол продукты:

— Вот рыба… Совсем свежая, ее сегодня утром поймали. Маслины… Капуста… Фасоль… Травы… Сыр, молоко…

— Спасибо, брат.

Разговор, как всегда, не клеился. Леандр чувствовал себя неуютно в старых стенах маяка. Ему делалось дурно от запаха моря, водорослей и красок. И — от тяжелого духа болезни, тянущего сверху. Когда Леандру казалось, что брат не видит, он слегка задерживал дыхание или дышал через рот. Он стыдился этого — боялся, что Нестор заметит, как проходит воздух между полуоткрытыми губами. И вообще стыдился себя: казался самому себе неловким, неуклюжим. На работе, дома Леандр был куда как проворен, но здесь вечно делал все невпопад.

Ему хотелось скорее уйти. Он в каждый свой визит тянул время сколько мог: то переставлял посуду, то стирал пыль, то рассказывал брату разные случаи, произошедшие на неделе. Наконец, когда они оба чуть не лопались от нетерпения, Леандр решал, что приличия соблюдены. Он прощался с братом и спешил туда, где стоял его новенький красно-белый троллейбус. Леандр заводил мотор и уезжал, но еще долго видел маяк в зеркале заднего вида.

Нестор наблюдал за этим со смотровой площадки.

— Продолжаешь дурить брата? — спросила наглая Мина и на всякий случай отскочила подальше, словно пинок мог ей повредить.

Это не укрылось от Нестора:

— Да что ты шарахаешься, будто тебя покалечат? Ты же мертвая, тебе все равно.

— А ты забудь, что я мертвая, а то так и свихнуться недолго. Дохлая кошка, портрет отца, который ты за человека выдаешь, потусторонний народец, твои покойники…

— Уйди ты вон, отродье!

Нестор сделал выпад ногой, но только потерял сандалию, а паршивки Мины и след простыл.

Он пошел с площадки вниз, тяжело топая по ступеням. Тени бросались врассыпную с его дороги. То слева, то справа раздавалось хихиканье, а однажды кто-то дунул Нестору на макушку, взвихрив его короткие кудри. Он шлепнул себя по голове и выругался.

Солнце уже сползало в море. Маяк стоял напротив него, как в огне.

Нестор спустился на пляж. Он сбросил сандалии и пошел по влажному песку босиком, глубоко погружая в него ступни, чтобы ощутить приятный холодок. Правую руку Нестор прижимал к груди, стараясь усмирить бешено бьющееся сердце. Визиты брата давались ему тяжело — все же он не актер, а художник. Художник…

На пляже было уже совсем темно. Нестор так и брел куда глаза глядят, спотыкался, чуть не врезался в огромный валун, но вскоре наверху зажегся прожектор.

Тотчас стали видны любопытные рожи утопленников, стоявших в воде кто по плечи, кто по пояс, а самые наглые — по колено. Рты у них были раззявлены от уха до уха, и наружу торчали обломки зубов.

Песок шевелился. Это ползали скелеты, иссохшие в земле под злобным солнцем. Их кости трещали и скрипели. Свежий морской ветер задувал в них, и они издавали тонкие жалобные стоны.

Ночь была не холодная, но Нестора пробирала мелкая дрожь. Он уже не боялся ледяных пальцев, которые вдруг касались его спины — привык. Народец, обитавший внутри маяка и окрест его, был по большей части безвреден, хоть и обожал всяческие каверзы. Даже тот, огромный, чья голова доставала до прожектора, загораживал свет не со зла — знай себе топал то в одну сторону, то в другую. Нестор чувствовал, как от его шагов трясется земля.

Художник слышал тихие стоны, плач и шепот, но и это едва его трогало — ему не хотелось возвращаться на маяк. Не хотелось даже проходить мимо той комнаты, где находился портрет отца. Одно дело было вечером, при брате, другое — ночью и одному. Но будь его воля, Нестор не входил бы туда и днем.

Пятница становилась для него испытанием — ему приходилось воскрешать в памяти то, о чем он старался забыть всю неделю. Взгляд с портрета преследовал Нестора до поздней ночи. Взгляд сквозь опущенные веки.

Вздохнув, Нестор лег прямо на песок. С того бока, что был ближе к морю, он ощущал холод, да еще чье-то назойливое дыхание леденило ухо. Мина — если это была она — прошмыгнула между колен художника и побежала дальше по мокрому песку. Кто-то вроде бы окликнул ее… но Нестор был так измучен, что почти сразу заснул.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Во сне пришел к нему отец: маленький, кроткий человек — такой, как всегда. Раньше он частенько досаждал Нестору, но с тех пор, как все случилось, не являлся ни разу. А теперь пришел.

Он осторожно тряс Нестора за плечо, заглядывал в глаза, но тот спал слишком крепко. Крикни отец, ударь его, выплесни в лицо пару пригоршней воды — может, сын бы и проснулся. Но от шепота и мерной тряски Нестор еще глубже проваливался в сон. Он чувствовал отцовскую руку на плече, но никак не мог разлепить глаза. Сон был сладкий и крепкий, как молодое вино, и глубоко затягивал в себя, вынуждал пить еще и еще.

Отец то и дело оглядывался. Скелеты скрипели костями, подбираясь все ближе, но их можно было не бояться. Куда страшнее был едкий дым и туман, наплывающий с моря…

…Огромная волна ударила в прожектор, брызнуло стекло, и маяк погас. Внизу захлебнулись крики, больше похожие на вой, а ветер, подувший с берега, принес сладкий запах горелой плоти. Тошнота подкатила к горлу Нестора; изо рта и из носа хлынула морская вода. Он надсадно кашлял, вцепившись ногтями в песок, и когда уже почти задохнулся, открыл глаза.

Во рту и горле как щеткой прошлись — до того там было сухо. Адски ломило затылок, а на спине, подставленной солнцу, будто сошла кожа. Песок раскалился, и когда Нестор попробовал двинуться, ему обожгло кисти и босые ступни. Но он все же поднял голову и, морщась от чудовищной рези в глазах, посмотрел на прожектор. Стекло было целым, пыльным и тусклым.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нестор сидел у мольберта под навесом каменной беседки. Уйдя с солнцепека, он с четверть часа проторчал в кухне с мокрым полотенцем, приложенным к затылку. Без аппетита закусил овощами и сыром, а рыбу жарить не стал — от мысли, что придется стоять над огнем, Нестора чуть не вывернуло снова.

Да и времени оставалось на донышке. В таких вещах Нестор доверял своему чутью — он привык если не бороться со временем, то подлаживаться под него. Был расчетлив и жаден, и не брезговал ни одной, даже самой завалящей секундой. Не оставлял время в покое; научился и растягивать его, и сжимать, и находить в нем такие лазейки, о которых менее изворотливый ум и не подозревал. И кому, как не Нестору, было знать, что щедрый его запас почти подошел к концу.

Рука, державшая кисть, немного дрожала, но все же точно и выверенно клала мазки на холст. Компресс не помог, голова была прямо-таки чугунной, и хрупкий стебелек шеи грозил вот-вот переломиться. У Нестора мелькнула мысль, что если он потеряет сознание, помочь будет некому. Так и будет лежать, пока брат не наткнется на него. Раньше недели никто из людей сюда не придет. Кто придет, так это нечисть…

Песок зашелестел, как от ветра, но стоял полный штиль. Кто-то в самом деле шел по пляжу. Нестор скосил глаза и увидел в отдалении женскую фигуру. Она остановилась против солнца, и песчинки роились вокруг нее, будто мириады пчел. Казалось, она вся состоит из песка. Нестор не мог разглядеть ни ее лица, ни одежды, ни волос.

— Потусторонний народец, — прохрипел он и едва не выронил кисть от испуга — настолько диким и чужим показался ему собственный голос. — Все не оставляете меня в покое. Думаете, я принес сюда зло.

Женщина не отвечала.

— Оно было тут и до меня, — продолжал Нестор. — Но просить помощи у света мне надоело, и я решил попросить помощи у тьмы. Все думали — я хожу, занимаюсь делами, думаю, строю планы, как живой человек, а на самом деле я лежал в могиле. Меня придавило большим камнем. Он закрывал мои глаза, так что смотреть вокруг себя я не мог, и оставалось смотреть внутрь себя. Я бы не сделал этого, если бы меня не вынуждали! — неожиданно выкрикнул он, сорвавшись на визг, и уже спокойнее обронил: — Как случается, что люди, движимые самыми лучшими побуждениями, на самом деле давят и душат тебя?.. Уходи.

Женщина шагнула вперед — и вдруг оказалась подле Нестора. Его обдало потоком раскаленного воздуха и градом колючих песчинок. Он инстинктивно зажмурился, защищая глаза.

— Не открывай ему глаза. Делай, что хочешь, но не открывай на портрете глаза.

Ч-черт!

Нестор вскочил и принялся отряхивать песок с брюк и рубашки. Он в страхе бросился к сырой еще картине, но холст не пострадал — женщина исчезла.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Когда они спускались в склеп, отец шел первым, а Нестор позади. Художник трясся, кусал губы и тихонько рыдал. Слюна, смешанная с кровью, капала с подбородка на грудь. Одной рукой Нестор хватался за стену, другой раздирал на себе воротник, оставляя на коже глубокие царапины. Ногти его скрюченных пальцев все глубже вонзались в плоть, словно хотели добраться до сердца. Вырвать его, бьющееся, как птица под ножом, швырнуть под ноги и растоптать. Слишком громко оно стучало. Так громко, что, пожалуй, отец мог услышать, обернуться и раньше времени догадаться обо всем.

Но он не догадывался до последней минуты. Пока Нестор не поднял каменную глыбу.

— Не закрывай мне глаза, — тихо, как бы извиняясь, попросил отец. — Пожалуйста, не надо.

— Нет… не-нет… нет…

Нестор рыдал, уже не таясь, неуклюже раззявив рот. От страшной тяжести он едва не падал на колени. Что-то натужно оборвалось внизу живота, и ногам стало горячо и мокро. Плечевые суставы хрустели, выворачиваясь; от них глухая боль перешла в затылок. Ладони взмокли от пота. Еще немного — и каменная глыба упала бы на пол, размозжив Нестору ступни.

Он искривил лицо в смертной гримасе и обрушил камень на голову отца.

Нестор не смог удержать равновесия. Силой инерции его протащило вперед и швырнуло на каменный пол. От удара художник потерял сознание.

Прошло довольно много времени, пока он открыл глаза. Тело, лежавшее рядом, заметно остыло, а из открытой наверху двери в склеп уже не проникал солнечный свет. Нестор едва мог различить собственную руку. Это означало, что наступила ночь.

В первую свою ночь на маяке художник был слишком потрясен, чтобы смотреть по сторонам, и оттого так и не узнал, рядом с чем ему придется жить. Кроме того, у него дел было по горло.

Кряхтя и стеная, как дряхлый старик, Нестор уперся руками в крышку ближайшего гроба и попытался ее сдвинуть. Та подалась совсем немного. Нестор в голос завыл от боли в плечах. По ногам опять потекло. К затхлому запаху склепа прибавился острый дух человеческого присутствия. И, должно быть, потусторонний народец это почуял, и уже не оставлял Нестора в покое.

Только к рассвету ему удалось кое-как сдвинуть крышку наполовину. Этого было довольно для такого маленького, тощего человека, как отец. Невероятно, какая сила помещалась в этом тщедушном теле, думал Нестор, выгребая на пол истлевшие останки. Он подтащил тело к гробу и перевалил через край. Потом, мстительно улыбаясь изорванными губами, художник взялся за каменную глыбу. Она была скользкая от крови, и вокруг валялось с десяток камней поменьше, но Нестор как будто ничего не замечал. Он уже не чувствовал боли. Он полз на истертых коленях, поскальзываясь в собственной вонючей луже, и толкал камень перед собой. Ему пришлось напрячь все мышцы и даже кости, чтобы еще раз поднять эту махину, сдвинуть ее по краю гроба и, наконец, отпустить. Когда камень упал, раздался такой мерзкий чмокающий звук, что Нестора вытошнило. Будучи не в силах ни стоять, ни сидеть, он рухнул на пол, чудом не угодив лицом в свою же мерзость, и лежал так долго. Задвигать крышку гроба он не стал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лицо на портрете не было лицом его отца. То есть для других-то было: для Леандра, который всегда смотрел на портрет издалека и в полумраке, для нескольких соседей, которые побывали на маяке по одному разу с великой осторожностью. Даже для доктора Исидора, сына которого Нестор изловил и держал в пересохшем колодце — иначе доктор нипочем не соглашался наплести Леандру с три короба, рассказать ему про сонную болезнь — когда человек странствует по другим мирам, и никто не знает, проснется он или нет, но если проснется, то будет великое откровение, а помочь такому больному может только покой святого места — доктор Исидор собирался стать монахом, так кому еще знать про такие вещи, если не ему — да, даже для доктора Исидора это было лицо отца. После смерти жены он не раз заговаривал о том, чтобы уехать в монастырь вместе с сыном — и Нестор позаботился распустить слух, что они и правда уезжают. Уже у колодца, когда доктор понял, что им не спастись, он твердил: «Сам дьявол покровительствовал тебе, ведь это все равно что живой человек!» И пока он летел в колодец, на дне которого сломал шею, на лице его застыло благоговейное и испуганное выражение.

Только сам Нестор и знал, кто был изображен на портрете. Это лицо являлось ему в самых дальних закоулках сознания, куда он забирался, надеясь уйти от настоящей жизни — постылой жизни, которую нельзя было выносить.

В этой жизни Нестор не дышал, и кровь у него в жилах замерла неподвижно. Отец был тем камнем, что давил на него, и той водой, что по капле точит камень, и тем духом, что видит и слышит все, как дух святой, но только отец святым не был. При всем своем благочестии и кротости — а иначе нельзя, когда содержишь церковную лавку и должен говорить с клиентами о вере — отец был тщеславен.

На Леандра он не возлагал никаких надежд и восхищение — почти поклонение старшего сына — сносил, как должное. Леандр подметал в лавке пол и разносил заказы, а когда окончил школу, поступил на курсы вождения, после которых получил свой красно-белый троллейбус. Он возил туристов, в избытке приезжавших в их город с его богатой историей и красивыми храмами, и был счастлив.

Иное предназначение возлагалось на Нестора. Отец хвастался сыном перед знакомыми. Тот обладал чувством прекрасного и способностями к математике — а значит, должен был получить в наследство отцовское дело и еще больше расширить его. Отец знал, чему сын должен учиться. Он выбирал ему друзей. По-своему наводил порядок в его комнате. Подбирал одежду. Присматривал невесту. Он был рядом всегда и везде. Нестор пробовал убедить отца, что такая жизнь не по нему. Молился, жертвовал на храм, помогал неимущим, имея одно желание — чтобы его признали и позволили делать, что он хочет. Но никто ему этого не позволял.

Нестор чувствовал, что задыхается. Чтобы перевести дух хоть немного, он стал уходить. Не в этом мире — он и не знал, куда бежать, не имел ни знакомств, ни сбережений. Нестор никогда не жил один и не представлял, как это — одному. Где он будет спать, что есть, как приищет место, выторгует плату за свою работу, защитится от злых людей? И самое главное: как сумеет он противостоять отцу, если тот все же найдет его?

Отца Нестор страшно боялся. Маленький, кроткий человек, в минуту неповиновения он умел так посмотреть на сына снизу вверх и произнести такие угрожающие слова, что тот терялся и не мог уже настаивать на своем. Он достаточно бил своих детей, когда те были помладше, но для Нестора и тогда были страшны не удары, а вот этот пробирающий насквозь взгляд. В нем горело неистовство и всепобеждающая сила. Нестор не мог его выдерживать — опускал глаза. И в конце концов стал жить другими жизнями.

В одной жизни Нестор был художником, в другой — святым отшельником, в третьей — воином. Общим в них всех было то, что после череды несчастий вдруг случалось чудо. Тогда-то в редкие минуты Нестор и бывал весел: ходил по лавке танцующей походкой, не видя клиентов, напевал про себя, а однажды так и запрыгал по мостовой на одной ножке.

Он не сразу понял, что его преследуют. Ухмыляющееся лицо с закрытыми глазами всегда маячило где-то позади. Нестор видел его на улице, в толпе или в окне дома напротив; иногда оно мелькало в проносящемся мимо троллейбусе, в поезде, на корабле. Если смотреть на него в упор, оно выглядело совсем как лицо отца, но стоило отвести глаза, как оно неуловимо менялось. Черты его были текучи. Оно в любой миг могло переродиться во что-нибудь другое.

И оно приближалось. Нестор прохаживался по выставочному залу, принимая комплименты — и вдруг видел у одной из своих картин это лицо. Он отдыхал от молитв в каменной пещере — а лицо появлялось у входа, загораживая солнечный свет. В настоящей своей жизни — дома, в лавке — Нестор его не встречал; а встретив в закоулках сознания, нисколько не опасался. Только говорил самому себе: «Он спит». Говорил шепотом, чтобы не разбудить, и почему-то очень торжественным голосом.

Это не помогло: он ведь не спал. Однажды в послеобеденный час Нестор отложил бухгалтерскую книгу, слез с высокого табурета и подошел к отцу, занятому беседой с покупателем. Прервать разговор считалось неслыханной дерзостью — но Нестор подошел и сказал, что хотел бы побывать на маяке. И покупатель — пожилой, седой, благообразный человек — одобрил его. Отец согласился сразу и в тот день, и после был очень снисходителен к Нестору. Даже не выругал за пятна краски на новой рубашке.

Нестор проделал все то, к чему его принудила чужая воля — одно за другим. Ни спуску, ни отдыху ему не давали, и в конце он, весь изломанный, очутился на маяке в окружении загадочного потустороннего народца. Те докучали ему, но не слишком. Впервые в жизни он мог спокойно писать свои картины, а простофиля-брат снабжал его едой. Нестор нисколько не жалел о том, что сделал. Отец хотел забрать его жизнь — а вместо этого отдал свою. Доктор Исидор отказался помогать добром, а его паршивый сынок как-то врезался в Нестора на улице, когда тот нес в руках сырой от краски лист бумаги — не законченный еще рисунок. То была статуя в парке, которую Нестор рисовал с натуры, если удавалось ненадолго сбежать. Столько слез он над ней пролил, потому как жалких крох времени, хоть убей, не хватало, и выходила все какая-то мазня, и вот когда наконец проявилось то, что Нестор хотел показать, ему на пути попался этот вшивый щенок. Надо ли говорить, что рисунок был безнадежно испорчен, а паскудник заливался веселым смехом. Они оба получили по заслугам: он и его папаша.

Нет, совесть нисколько не мучила художника, и только закрытые глаза с портрета преследовали его.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Да не стану я ему открывать глаза, — бормотал сквозь зубы Нестор.

Он набрасывал на холсте женский силуэт, почти неразличимый против солнца, плавные линии тела и рук, струящиеся волосы. Художник чувствовал, как это тело перетекает из одного состояния в другое. Ему хотелось отвести глаза от холста. У него горели щеки, а на зубах хрустел песок. Все, что было на его картинах, Нестор ощущал и обонял. Иногда он показывал свои холсты брату, и тот, свободный от отцовского влияния, надолго застывал перед ними в восторге.

Нестор много писал с натуры: пляж, беседку, сам маяк изнутри и снаружи, но так же часто он изображал диковинные грезы, что виделись ему во сне и наяву.

— Как я жил столько времени без этого…

Художник утробно рычал. Нанесение красок на холст доставляло ему почти животную радость — как и одиночество. Он до того увлекся, что только с третьего раза услышал вопрос доктора:

— Нестор, те облака на картине… Тебе не кажется, что будет гроза? Ты не заплатил мне за визит, а ведь я вылечил тебя…

Художник закричал. Он сбросил со своего локтя чужую руку, вскочил и перевернул стул, чудом не задев холст. Доктор Исидор стоял рядом, с безглазым, как показалось Нестору, лицом. Далеко за смотровой площадкой раздавались глухие раскаты грома.

Нестор мчался по пляжу огромными скачками. Ему не хватало воздуха, в груди нестерпимо жгло. Он упал без сил у самого маяка, и в ту же минуту тяжелые капли дождя застучали по песку. Он рванулся, чтобы подняться, укрыться, но обожгла мысль: нельзя, там ведь… И тут Нестор понял.

— Это его место, — потрясенный, прошептал художник. — Он нарочно заманил меня сюда.

Вокруг бушевала буря. Огромные волны бились о берег. Нестор подумал о неоконченной картине, что осталась в беседке, но не мог решиться пойти за ней.

В небе сверкали молнии, и когда они озаряли светом пляж и море, Нестор видел в небе и воде тысячи глаз. Все они были закрыты, но не спали. Глаза шевелились и в мокром песке, прямо под руками художника. Ставни на маяке давно сгнили, и сейчас, в бурю, страшно дребезжали стекла в окнах. За ними тоже виднелись глаза.

Нестор, охваченный ужасом, лежал на песке, прикрывая голову руками. Ему казалось, что он в аду. Он не сразу заметил, что гроза прошла, небо очистилось, молнии погасли. Стало тихо. Сердце билось все медленнее, зубы уже не так сильно стучали друг о друга. И тогда Нестор услышал над собой голос.

Голос был жаркий и сухой, как зола, будто его владелец сжег связки в огне. Кожа облетала с него черными лепестками. Таким голосом не мог разговаривать человек.

— Я пришел взять плату.

— Я ничего не покупал у тебя.

— Ты купил свободу, но не заплатил за нее. Я легко верну тебя туда, где ты пребывал до тех пор. Без моей помощи ты бы не избавился от отца, не совладал бы с доктором и его мальчишкой. У тебя редкий дар, но ты слаб и труслив. Ты можешь обманывать брата, но не покончишь с ним — духу не хватит. А он выдаст тебя, когда узнает, что ты сделал. Если сбежишь — тебя найдут. Ты не умеешь прятаться.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты открыл мне глаза.

— Зачем?

— Мои глаза сжег огонь. Мне надоело быть слепым.

— Ты дьявол.

— Нет.

— Дай мне успокоиться и подумать. Если я сейчас возьму кисть, то не удержу ее в руке. Ты такого страху на меня нагнал… Сердце так ходуном и ходит…

— Будь по-твоему. Даю тебе время до следующей пятницы. Если я к тому времени не получу свое, Леандр все узнает.

Нестор еще долго лежал ничком, а когда, наконец, поднял голову, пляж был пуст.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Не смогу убить брата? — шептал Нестор себе под нос. — Да ты не знаешь, что я могу.

Он досуха вытерся и переоделся, но его все равно била дрожь. Тогда художник вскипятил воду и заварил себе чай, для вкуса бросив туда несколько яблочных долек.

Нестор сидел у кухонного стола и прихлебывал обжигающий напиток. Вошла Мина: просочилась через дверь и встала на месте, переступая дымчато-серыми лапами, сквозь которые проглядывал пол. Она запела протяжную кошачью песню.

— Попрятались, да? — зло спросил Нестор. — Знаю, вы его сами боитесь. Песочная женщина не велела открывать ему глаза. Я и не буду. Но я и брата убивать не хочу! А Леандр меня заставит ответить за мои преступления. Он не успокоится, пока меня не поймают, ни за что не успокоится! Что же делать, Мина? Может, ты мне поможешь? Кто он такой, наконец?

— Хозяин, — ответила кошка и растаяла в воздухе.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Убить брата. Похоронить его в каменном склепе, куда Нестор заманил отца — предложил тому отправиться к святым местам, к месту подвига святой Элдеры, уничтожившей дьявола. Потом вызвал сюда же доктора Исидора, чтобы тот рассказал Леандру о сонной болезни.

Да, оставить там тела обоих, а вход завалить. Вернуться в город на красно-белом троллейбусе и наврать, что брат и пробудившийся отец пропали. Может, утонули в море, может, вознеслись на небеса или ушли в монастырь.

Про склеп на маяке слышали многие, но никто в точности не знал, где он находится. Говорили, что этот склеп такой древний, что даже старше теперешней религии. В те времена, когда в нем еще хоронили, по земле ходили старые боги. Они странствовали по воде, как посуху, и оттого не нужно было ни маяков, ни кораблей.

Потом люди обратились к Тому, Кто Есть, не наделенному человеческими чертами. Далекое прошлое отступило назад, как отступают в туман вершины гор, когда корабль уходит в море.

Нестор думал, что эти россказни про склеп только легенда — пока слепой не привел его сюда. Если подойти к делу с умом, никто и не догадается, где искать вход. Нестор завалит его камнями, замаскирует травой. Засыплет колодец. Никто не докажет, что он совершил убийства. Никто и не поверит, что это сделал он — тихий, безвольный, незаметный человек. Нестор выждет положенное время, продаст лавку и выберет, где ему жить. Его картины увидят люди… Ему не придется вечно прятаться в этом проклятом месте. Не придется касаться страшного портрета, рисовать на нем дьявольские глаза.

Леандр. Бедный, глупый Леандр, так охотно переложивший все бремя решений на отцовские плечи, сотворивший себе кумира, восхищавшийся его хитростью и умом. Он страшно раздражал Нестора своей восторженностью, покорностью и глупостью, но он искренне любил брата и без влияния отца любил бы его еще больше.

Нестор прижался лбом к холодной столешнице. Цветные картинки мелькали в его голове. Вот городской праздник. Нестор смотрит представление, сидя на плечах брата, потом едет домой на багажнике его велосипеда. Вот Леандр возвращается из школы и украдкой сует братишке половину яблока и огрызок красного карандаша. Вот отец за какую-то провинность запирает Нестора в комнате, а Леандр стоит рядом, поникнув головой, но не смеет протестовать. Однако, как только отец выходит, брат просовывает под дверь книжку с картинками…

Ни за что не удастся склонить его на свою сторону.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Да чтоб я сдох! — Нестор резко поднялся со стула. — Жалею его, а ведь он меня, если что, не пожалеет!

Он разыскал в углу кухни топор, выскочил за дверь и поспешил к беседке. Бежать по мокрому песку было легко, и Нестор сам не заметил, как добрался до навеса. Мольберт с картиной стоял там. Невероятно, но он нисколько не пострадал от дождя.

Уже смеркалось. Нестор на цыпочках поднялся по ступенькам, подошел к картине совсем близко и занес топор.

— Я тебе докажу, — проскрежетал он сквозь зубы. — Я уничтожу свою плоть и кровь. Смогу уничтожить картину — значит, смогу уничтожить и брата.

Он зажмурился и хотел было опустить руку с топором, но не смог. Что-то держало его сзади. В шею дыхнуло горячим, и вместе с тем между лопаток продрал мороз.

— Эту ты не тронешь, — шепнула женщина.

Нестор крутанулся вокруг своей оси, но напоролся на песочное облако. Песок попал ему в глаза, в нос, в рот. Он кашлял, плевался, тер рукавом лицо, выронил топор, едва не отрубив себе ступню, а когда смог открыть глаза, никого уже не было.

Нестор вдруг почувствовал, что устал, страшно устал. У него не хватило сил даже поднять топор. Он поплелся обратно к маяку, добрался до своей каморки и рухнул в кровать. О портрете он не думал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Выспаться всласть ему не удалось. Тот огромный, что топтал вечерами пляж, теперь встал у окна, загородив его собой. Нестору это не мешало — он прекрасно спал в темноте — но кто-то внизу принялся щекотать ступни великана, и тот зашелся смехом, от которого тряслись стены. Нестор швырнул в окно стулом и услышал звон разбитого стекла. Сейчас же на художника вылилось не меньше ведра воды.

Но как? Каморка-то почти на самом верху.

Нестор не заметил, что произнес последние слова вслух.

— Когда-то вода поднялась до этого уровня, — произнес женский голос в темноте. — Колдун вызвал страшный шторм перед тем, как умереть. Он проклял отцов церкви и навечно загнал их в море. Он проклял мертвецов, что лежали на местном кладбище, и они теперь ползают в песке, трещат сухими костями, как кузнечики. Он проклял тех, кто видел его казнь — всех до одного, даже детей. Превратил их в вечно беспокойных духов. Он проклял меня, сделал одним целым с собой. Я, как и он, изнываю от жара, и здесь, у моря, нет воды для меня.

— Где ты? — Нестор закрутил головой, но тьма вокруг стояла густая, как чернила. — Луны нет. Этот окаянный еще там?

— Не зови его так. Он оставался со мной все это время. Он дал слово моему отцу охранять меня, и слово свое держит. Все эти века… С тех пор, как мы приплыли из-за моря…

— Приплыли из-за моря, ты говоришь? Колдун… Огонь… — Нестор глухо взревел и потер затылок.

Упрямая мысль засела там, как гвоздь, и не желала вылезать.

— Ты… святая Элдера?

Женщина молчала.

— Брехня это. Святые на небе, а по земле после смерти бродят одни только слуги дьявола — как тот слепой. Человеку, осененному благодатью, колдун сделать ничего не может. Так меня учили.

— Одно, если колдун всего лишь прислужник, а другое — если сам дьявол. Он проникает во все людские помыслы. Нашел же он тебя на тайных тропках души. Он не отпускает меня. Вот уже несколько столетий я брожу неприкаянной. Мой свет был такой силы, что у него закрылись глаза. Все это время он искал человека, который поможет ему, и нашел только сейчас. Пятьсот лет в мире не было таланта, равного тебе.

— Мой дар для меня слишком тяжел, — вздохнул Нестор.

Он впервые облек это в слова и произнес вслух.

— Знаю. Я помогу тебе, вместе мы уничтожим его. За это тебе простятся все грехи. Надо всего лишь…

И тут снизу раздался голос:

— Нестор! Нестор! Ты спишь? Это я, Леандр! Открой!

Нестора будто приподняло чьей-то гигантской рукой за шиворот и шлепнуло так, что в голове зазвенело.

— Брат! Какого черта? Ведь он был здесь позавчера! Уйди, сгинь, нечистая сила, ведь он концы отдаст, если тебя увидит!

Святая в темноте расхохоталась. Смех ее был сухим и неприятным — будто в мешке перебирали горох.

— Он меня не увидит. Видеть нас можешь только ты. Он только чувствует нас, и ему страшно. Впусти его.

В спешке Нестор никак не мог найти выключатель. Фонарь он куда-то задевал с вечера. Ощупью, чертыхаясь, художник сполз вниз по лестнице, вывалился в темную кухню и обнаружил на столе спички и свечной огарок. Прикрывая пламя рукой, Нестор отодвинул засов на двери и наконец-то впустил брата.

Леандр так крепко стиснул его в объятиях, что едва не загасил свечу.

— Слава всем святым! Я видел кошмарный сон. Начиналось все хорошо: как будто сбылись мои самые светлые мечты. У меня были дом, жена, детишки. Я работал в саду и вошел в дом, и увидел… В кресле сидел отец, ну то есть он выглядел, как отец, но это был не он, это был дьявол! С серым лицом и запавшими, словно у мертвеца, глазами. Ты подкрался к нему сзади и поднял камень, а он обернулся и посмотрел на тебя. И дальше было такое страшное, что у меня чуть сердце не остановилось!

— Что же?

— Не помню. Я так перепугался, что сразу приехал. Скажи, как ты, как отец?

— Он спит, — начал было Нестор, — не надо…

Сверху послышался какой-то шум. Братья подняли головы, и увидели, как на лестничную площадку вышел отец — с закрытыми глазами и в длинной белой рубахе, как на портрете.

— Зря ты ее изобразил, — глухо сказал он.

— Это дьявол! — крикнул Леандр.

Братья кинулись на улицу. Там бесновалась толпа: священники в длинных белых рясах, крестьяне и рыбаки, а впереди всех — девушка с пшеничными волосами, с некрасивым остроносым лицом. В руках она держала пылающий шар.

— Назад! Это церковная смола! Ее не потушить!

Нестор слышал крик брата, видел, как шар описал дугу в ночном небе, а в следующую минуту пламя охватило художника с ног до головы, и вокруг него все исчезло.

Но не внутри.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Он стоял на смотровой площадке, и свежий ветер трепал ему волосы. Кошка прохаживалась у его ног, покачивая серым, пушистым, как можжевельник, хвостом. Пахло солью, водорослями и медовой смолой. К пристани шел корабль.

Он смотрел, как люди сходили на берег. Среди других его внимание привлекла девушка в белом платье. Лица ее он не видел, только длинные пшеничные волосы, и ему нестерпимо захотелось скорее взглянуть ей в глаза.

Чтобы узнать о человеке самое сокровенное, хозяину ничего больше не было нужно.

Он встречал и сопровождал людей на тайных тропках их душ. Если мечта человека казалась ему достойной, он давал тому достаточно силы, чтобы ее исполнить. Хозяину принадлежали и маяк, и пристань, и окрестные земли. Люди часто приходили к нему, но он не очень любил творить чудеса по заказу — предпочитал сам отыскивать тех, кто нуждался в его помощи.

Так было с прачкой Мелиссой, которая больше всего хотела завести дом для сирот, чтобы ни один ребенок не голодал. Так было со стариком Иеронимом, чья заветная мечта была отыскать женщину, которую он любил в молодости. У людей были простые и круглые мечты, а были извилистые и сложные. Исполняя последние, хозяин напрягал все силы, но как раз это и доставляло ему самое большое удовольствие.

Девушку, как он узнал, звали Элдерой. Так называл ее отец, а диковинный великан, которого перевозили в трюме, называл ее госпожой. Элдера была очень религиозна. Они с отцом поселились в деревне и каждый день ездили по святым местам. Они и приехали сюда потому, что здесь было полно храмов.

— Благодать, — застенчиво обронила она как-то, пряча лицо в букет полевых цветов.

Да, она стала приходить к маяку, но никогда не приближалась, стояла в отдалении. Хозяин видел только ее силуэт и развевающиеся волосы, а лица не мог разглядеть. Знал только, что она всегда носила белое. Мысли Элдеры оставались для него тайной.

Но от ее ревнивого взгляда не ускользало ничего. Люди в деревне рассказывали о хозяине. Они, со своей крестьянской хитростью, были осторожны и никогда не говорили напрямую, да они и не знали, какими словами описать то, что с ними происходило.

Но Элдера слушала их: крупица здесь, крупица там. Она была вцепчива, хитра и наблюдательна. И однажды она решилась.

Хозяин смотрел на нее с площадки: как она шла вдоль берега с букетом колокольчиков, таких ярких на белой материи. Он поспешил сойти к ней, и в этот раз Элдера не отстранилась. Хозяин был добр. Он чувствовал себя счастливым, когда люди начинали доверять ему и подпускали ближе. Он взглянул Элдере в лицо — и в ужасе отшатнулся.

Перед ним предстала тесная грязная душонка, совсем как монастырский карцер для провинившихся послушников. Он понял, чего искала эта девица — а она хранила свое девство, оберегала, как драгоценный пергамент — чего страстно желала, о чем просила в бесчисленных храмах и святых местах.

Элдера хотела найти спутника — и властвовать над ним безраздельно. Заполнить собой его жизнь, уничтожить его надежды, мысли, чувства. Заставить его служить только себе, поклоняться, как святой.

Но ни небесные силы, ни деньги ее отца не помогали. Мужчины бежали от Элдеры, как от чумы. Они знали, что эта девица — а женщиной она не стала — их погубит.

И теперь Элдера поняла, что открыта. Она отступила дальше, в море, споткнулась и едва не упала, но хозяин не помог ей. Он стоял, брезгливо скривив лицо, а потом повернулся и быстро пошел к маяку.

Краска гнева и стыда залила некрасивое лицо Элдеры. Как можно было поступить так неосмотрительно! Этот человек не станет ей помогать. Он… Он был так дерзок, взяв на себя то, что подвластно только Тому, Кто Есть!

Отец Элдеры располагал связями, хозяин жил отшельником и влиятельных друзей не имел. Он был богат, и кое-кто давно зарился на его земли.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нестор корчился в пожиравшем его пламени. Его глаза вытекли от нестерпимого жара, а веки намертво присохли к пустым глазницам. Тело, в котором не было больше крови, почернело и съежилось.

Но своей силы он нисколько не утратил, наоборот, она еще выросла. Никогда раньше он с такой ясностью не осознавал, чего хотят люди — те, которые окружали его. И никогда он не был так далек от того, чтобы исполнять чьи-то мечты.

Хриплым голосом, раздирающим остатки горла, Нестор выкрикивал проклятия. Он не знал, что несколько веков спустя в мир явится человек, которому по силам будет вернуть ему зрение.

Знал только, что ту девицу, что нарекут после него святой, он отправит в ад.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Где Леандр? — дрожа, спросил Нестор. — Мои глаза…

Он на ощупь разгребал руками песок — как будто глаза находились там, и всего-то дела было вставить их обратно.

— При тебе, — прошелестел сгоревший голос. — Я взял их только на время, чтобы ты понял… Чтобы вернул мне мои…

— Где Леандр? — повторил Нестор.

— Хочешь увидеть брата? — заговорила песочная девица Элдера. — Смотри!

Нестор поднял голову. Леандр висел в воздухе, хрипя и болтая ногами. Песчаный вихрь обвился вокруг его шеи, как гигантская рука, и сжимал его горло.

— Уничтожь портрет. Тогда я его отпущу.

— Не верь ей, — сказал хозяин. — Она не может навредить человеку. У нее нет силы, и никогда не было. Все, что ей остаётся — это действовать чужими руками.

— Но Леандр…

— Он подыгрывает ей.

Песчаная рука разжалась. Брат рухнул на колени и простер к Нестору руки:

— Прошу, не поддавайся ему! — закричал он. — Я знаю, что ты сделал, но не виню тебя — это все злая воля. Ты был одержим. Послушай святую, уничтожь портрет! Мы вернемся домой, станем жить вместе. Люди будут восторгаться твоими картинами!

Хозяин стоял позади Нестора. Его тень падала на песок. Кожа облетала черными лепестками.

Нестор облизал губы.

— Я не буду помогать ей, — выдавил из себя он. — Не буду закрывать ничьи глаза и допускать, чтобы зло творилось за закрытыми дверями и называло себя благочестием. Пусть лучше меня назовут убийцей. Дайте портрет.

Перед Нестором появились кисти и холст. И на закрытых веках он нарисовал глаза.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Теперь с купола каждого храма — там, где проходит граница с небом — на каждого входящего смотрят Глаза. Люди поднимают голову и тоже смотрят в них — сквозь парящий в воздухе призрак святой Элдеры.

Если приглядеться, то можно увидеть смутные очертания девицы с длинными пшеничными волосами и некрасивым остроносым лицом. Но никто не приглядывается. Люди смотрят сквозь нее, и это и есть ее ад.

Глаза видят душу каждого, и горе тем, кто придет к ним с недобрыми побуждениями — Глаза испепелят его на месте. Поэтому те, кому нужно зло, отправляются к дьяволу.

Их встречает брат дьявола на красно-белом троллейбусе и отвозит к маяку — по человеку в день, кроме пятницы — чтобы зла в мире не совершалось слишком много. Дьявол живет на берегу моря и пишет картины. На них изображены природа и люди — вымечтанные и живые.

Когда к нему приходит человек, дьявол долго смотрит на него, а потом рисует его душу. «Вот, — говорит он, — протягивая полотно, — сим дарую тебе право на три убийства — сколько совершил я сам. Береги это полотно — на нем твоя душа. Пока она на моей картине, Глаза не видят ее. Но стоит чуть повредить полотно…»

Убить можно не только человека. Можно убить мечту. Можно — доброе чувство или стремление. Любое зло — это в чем-то убийство.

Не все благодарят дьявола. Многие хулят его на обратном пути, но брат дьявола всегда строго обрывает их. «Мой брат, — говорит он, — взял на себя все грехи мира, чтобы в нем царила справедливость. Этого вам не понять». По пятницам брат дьявола ездит за продуктами в город. Он проходит по улицам с гордо поднятой головой. Он сам понимает, как важна его миссия и дает это понять другим. Таков уж Леандр — его призвание служить.

По вечерам два брата пьют вино. Кошка приходит и поет для них свою кошачью песню. Они сидят на песке и смотрят на море.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Мария Артемьева} Паразиты ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Я убеждена: жизнь — лучший сочинитель. Поэтому большинство моих рассказов написаны по формуле: реальные события плюс чуточку фантазии. Этот рассказ — увы! — не исключение».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Это была затея Бизона — расположиться на кладбище. «Все то же самое, только народишко посмирнее», — так он выразился.

Костик криво ухмыльнулся. Хотелось пить, но фляга давно опустела: Костик проверял. Он погладил ложе винтовки, сощурился и глянул в прицел.

Вон там, по ту сторону черного, вспаханного минометными осколками шоссе, выход к вражеским позициям — за скособоченными останками одноэтажного дома. Одна его стена рухнула, крыша накренилась, и дом вывалил наружу всю хранимую им требуху — непереваренный ком смятого, обгорелого хозяйского скарба.

В прицел Костик легко мог рассмотреть детали. За разбитой в щепы оконной рамой на закопченной стене болтался плюшевый коврик. Стена раскрошилась, кирпичи местами повыбило взрывом — а коврик держится.

И от этого Костику не по себе. Он глотнул — попить бы. В горло будто песку насыпали…

Точно такой же коврик — с оленем на опушке леса — висел в доме Костиной бабы Ани. Бахрома коврика пачкалась от свежей побелки, когда маленький Костик протягивал руки и перебирал, подкидывал эту бахрому перед сном. И смеялся, хотя бабушка ругала его. Пыльный запах прожаренного солнцем плюша, золотые нитки… К чему сейчас вспоминать, сравнивать. Но ведь лезет, лезет в глаза…

Двойник того, бабушкиного.

Сорвать бы его, чтоб душу не томило. Но нет. Нельзя. С той стороны могут внезапно открыть огонь. Отвернуться тоже нельзя: Бизон приказал следить в оба.

— Смотри, Костян, — сказал он. — По открытой местности эта сволота не сунется. Холм за поселком тоже у нас на прицеле. Так что, если полезут — сто-пудов, что отсюда.

Бизон говорил очень четко, ясно, всегда по-русски.

Ребята поначалу его не признавали: чужой. И злющий. Хотя Бизон был единственный из всех настоящий доброволец. Убежденный.

«Почему ты на войну пошел?» — спросил его однажды при всех большой человек из центра — из тех меценатов, которые дают деньги на боевое снаряжение. И разулыбался, когда Бизон, скрипнув зубами, отчеканил громко и зло:

«Потому что нелюди на нашей земле. Они, как черви-паразиты, жрут нашу прекрасную родину. Пока все они не сдохнут, нам жизни не будет!»

Если слухам верить, война эта у Бизона — не первая. Были и другие. Только говорить он об этом не желал. Да и вообще трепаться не любил. Зато всех строптивых, кто против него рыпался, обломал в первые же дни.

— Мы че, на кладбище будем торчать? Получше-то нельзя было место найти?! — возмущался Маркин, парень из Киева, когда они только вышли на указанные позиции, и Бизон приказал всем окапываться, подземный схрон сооружать.

Маркин — он в каком-то иностранном банке работал раньше. Бабки такие подымал, что на двадцать Бизоновых зарплат хватило бы. Только от армии отмазаться не сумел — по слухам, из-за личных терок с военкомом, дочку которого он, по незнанию, трахнул. Теперь Маркин раздражался на все.

— Как можно такую дислокацию выбрать?! В поселке-то всяко лучше…

— Лучше, — сказал Бизон, не поднимая головы, — на кладбище живым, чем в поселке — дохлым.

А через пять минут по поселку заработала артиллерия… Маркин захлопнул пасть и с той поры без дела открывать не решался.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Третий час Костя лежал, укрыв голову, за наваленными друг на друга мешками с песком, наблюдал. Ноги затекли. Глаза слезились от напряжения. В брюхе кишки к спине прилипли — жрать хотелось до невозможности… Но больше всего хотелось пить. Воды. Водички бы… Костя попытался глотнуть, но язык во рту не ворочался. Вот же черт… От быстро остывающей вечерней земли тянуло холодом.

Костик повернулся на бок, сдвинул затекшую ногу, подтянул ее под себя, чтоб дать отдых позвоночнику. Лег щекой на приклад, согрел его…

Ни хрена эта передовая на линию фронта не похожа. Здесь вообще все не так. Не так он все это себе представлял…

То ли дело — компьютерная войнушка! Люди против инопланетян. Или инопланетяне против чужих. Или бравые американские джи-ай против зомби-нацистов. Даже глупые пейнтбольные сражения — зеленые против синих, стрелялки-пулялки и беготня с краской — и те казались сейчас Костику куда умнее и содержательнее, чем то, что пришлось видеть и испытать здесь. Там, по крайней мере, все было понятно и по чесноку.

А тут? С кем воевать — и не разберешь толком. Откуда эти паразиты взялись, с какой планеты, из какого измерения?

Послушать их чушь, что они несут… Это, мол, мы всегда здесь были. А вы зачем к нам пришли?.. Нахальные, наглые твари.

Но ведь чужаками и впрямь не выглядят. По виду — те же люди… Только нелюди. Так-то все у них, как и у нас — дома, огороды. Поля, тополя. Березки — не отличишь. Кровь красная… Кишки скользкие.

Костика передернуло от недавних воспоминаний: поселок брали, обстреливая предварительно из минометов. Садили в белый свет, как в копеечку. В артиллерийском расчете — все новобранцы, что с них взять? А пуля — дура. Половина снарядов в жилые дома легла. Когда в поселок вошли — много пришлось такого увидеть, что теперь по ночам в кошмарах снится. Старуха с оторванной головой. Мужик в трениках, лежащий носом в землю — весь свой внутренний мир в руках держит. Собрать собрал, а не донес — от потери крови на месте умер. Девка с ребенком — ног нет у обоих. И лиц тоже. Один фарш… Они, конечно, хоть и твари, и нелюди — но так-то зачем?..

Костя нервно глотнул — в горле засвербело. Он закашлялся, аж слезы из глаз, и глянул снова в прицел. Что-то мелькнуло впереди. Тряпка пестрая мотнулась? Костя крепко зажмурился, поморгал и снова взглянул.

Не померещилось. Идут! Точно, идут, уроды. Сюда. Подбираются.

Руки, держащие винтовку, моментально вспотели. Во рту все загорелось, под рукой, прижатой к груди, задергался какой-то комок. Костя не сразу понял, что это сердце затрепыхалось, забилось с ускорением. И вдруг…

— Ну, шо, боец, пересрал? — горячий злой шепоток обжег ухо. Чужая мясистая лапа придавила руку, держащую винтовку. Костя шарахнулся, ударился скулой о приклад.

— Спокойно, пацан! Чего трусишься?!

Короткий булькающий хохот раздался за спиной. По-девчачьи заливистое «хихихи» и взрывное, бухающее, как в бочку, «охохохо» вторили ему.

Костя обернулся. Пересохшие губы разъехались в невольной улыбке.

Все они были тут: жилистый, поджарый Бизон, могучий Кабан с округлыми борцовскими плечами, с вечной тупой ухмылкой на физиономии, мелкий, вертлявый дрищ со смешным детским прозвищем Веснушка и томный чернявый красавчик Маркин. Пацаны. Команда. Свои.

Бизон с веселым видом хлопнул Костика по плечу.

— Не бзди, шкет! Наши только что звонили. Сказали, воду нам сейчас с поселка принесут. Предупредили, чтоб не стреляли. Вставай! — он протянул Костику черную от загара жилистую ручищу, помог подняться.

После многочасового лежания собственные ноги показались Костику подпорками из дрючков.

— Воду?.. Здорово… А кто? — спросил он, глядя на командира. Морщась, принялся разминать затекшие мыщцы. Ноги подгибались, не слушались.

Бизон даже головы не повернул — следил за дорогой. Вместо него ответил Кабан.

— А тут, Костян, все, как на гражданке, — ухмыльнулся он. — Выпивка и бабы!

— Какие бабы?!

Выражение его лица вызвало новый взрыв веселья у парней.

— Телки, Костян, натуральные телки! — икая от смеха, сказал Кабан.

— Да че вы ему объясняете? — поморщился Маркин. — Целка зеленая. Небось, только со своей правой рукой…

— Шшш! Цыц! Заткнитесь! Идут! — зашипел Веснушка, махая рукой.

Парни замолкли, уставились в сторону разрушенного дома.

Там зашебуршалось что-то, хрустнуло битое стекло… Хриплый, запыхавшийся женский голос крикнул:

— Не стреляйте!

— Не будем, — сказал Бизон. — Руки покажи. И выходи по одному!

Из-за полуразрушенной стены высунулись руки — мощные атлетические лапы, красные и обветренные. В каждой — по паре пятилитровых баклажек с водой.

Баклажки опустили на землю. Следом из-за стены выступила та, что принесла их: тетка с могучим бюстом и красным обветренным лицом. Из-под юбки и ватной телогрейки нелепо торчали синие треники и сизые шишковатые босые ноги в сандалиях. За плечом краснорожей мадам жалось тощее чучело, укутанное в длинный плащ не по размеру с серым пуховым платком на голове. Платок, надвинутый по самые брови, не позволял разобрать толком — кто под ним скрывается: парень или девка?

Выкинув вперед нескладные руки, чучело также опустило перед собой на землю две пятилитровые бадейки, полные воды.

— Два шага вперед! — скомандовал пришедшим Бизон. Те вздрогнули, но послушно шагнули, оставив бадьи с водой позади себя.

Бизон подмигнул своим: Костик и Веснушка забрали бадьи, а Кабан и Маркин заняли позиции.

— Что-то вода мутноватая, — заметил Бизон.

— Какая есть. Водопровод ваши разбомбили, — буркнула тетка в ватнике.

— Кабан, — произнес Бизон, подняв бровь.

Кабан прыгнул на тетку сзади, скрутил могучие красные ручищи за спиной так, что плечи у женщины хрустнули. В то же мгновение Маркин сорвал серый платок с чучела в плаще. Высокий, болезненный взвизг метнулся в небо, резанул по ушам: худющая чернявая девчонка с обожженным лицом кинулась назад, в сторону разрушенного дома.

Одним прыжком Маркин догнал ее и опрокинул, рванув за воротник плаща. Девчонка упала навзничь и замолчала — удар о землю перебил ей дыхание.

— Ксюха, ты чего?! Ксюха! — тетка в ватнике рванулась было… Но у нее на плечах висел Кабан.

Бизон поднял руку с пистолетом и ткнул в нос строптивой бабе.

— Не рыпайся. А то тоже огребешь. Вот этим! Все поняла?

— Поняла, — скрипнув зубами, прохрипела тетка. На Бизона она не смотрела — не отрывала взгляда от лежащей на земле Ксюхи. Пацаны тоже.

С плаща лежащей на земле девчонки отлетели все пуговицы, плащ распахнулся, и оказалось, что под ним почти ничего нет — какая-то грязная рванина, не прикрывающая толком худого тела.

Оцепенев, Костик смотрел вместе со всеми, как трясутся и покрываются гусиной кожей девчачьи тощие бедра, исцарапанные и в синяках, как темнеет впадинка на старых застиранных трусах. Он хотел… но почему-то не мог отвернуться.

Маркин громко глотнул — и наклонившись, провел рукой по обнаженному девичьему бедру. Новый визг разорвал тишину. Тетка Валя тоже завопила и дернулась так, что едва не упала вместе с Кабаном на плечах.

— Маркин! — крикнул Бизон, — отставить!

Маркин обернулся.

— Да я че? Я только потрог… То есть… помочь хотел.

Он тяжело дышал и скользил взглядом. Веснушка хихикнул, Кабан засопел. Костик посмотрел на Бизона — тот оставался таким же, как всегда.

— Слушай меня, тетка, как тебя там?.. Валя? Окей, Валя. Мы вам ничего не сделаем. Если вода нормальная… Но мне надо убедиться. Вдруг вы моих бойцов потравить вздумали? Поэтому — давай. При мне продегустируй свою водичку… И, коли все в порядке, отпустим вас.

— Надо мне вас травить, — сказала тетка. — У нас тоже дело до вас — иначе б не пришли.

— Какое дело? — спросил Бизон.

— Нам хоронить негде, — тетка опустила голову. — Не во дворах же, как собак, закапывать. Кладбище надо. Все-таки освященная земля…

— Много?

— Что?

— Хоронить?

Тетка дернула плечом и не ответила. Бизон пожевал губами, подумал.

— У нас тут позиции. Сама понимаешь — на черта мне тут ваши жмуры…

— Дети, — сказала тетка голосом скрипучим и противным, как железо по стеклу. — Сегодня девочку… Пятнадцать лет. Осколок. Прямо в сердце. Ладно — мы. Но такие-то… чем виноваты? Видел бы ты, как ее мать убивалась. По вам, небось, тоже будут… Жить не дали, так хоть похоронить дайте по-людски!

Тетка подняла голову и уставилась на Бизона в упор, но тот смотрел в сторону. Думал. Наконец, решил.

— Ладно уж… так и быть, — сказал он. — Баш на баш. Вы нам воду. А я разрешу хоронить. Под нашим присмотром, конечно. Поняла?

— Поняла.

— Понятливая, — похвалил Бизон тетку. И кивнул Веснушке.

— Сорганизуй.

Веснушка засуетился, сбегал в блиндаж за алюминиевой кружкой… За дегустацией мутной воды парни следили с напряжением. После удара собственной артиллерии брать воду стало неоткуда. В режиме жесткой нехватки всего — снарядов, тепла, продовольствия — недостаток питья ощущался особенно остро.

С принесенной водой все оказалось в порядке. Когда тетка послушно отхлебнула воды, налитой в алюминиевую кружку из последней, четвертой бадьи, все облегченно выдохнули. Даже девчонка, лежащая на земле, наконец, очухалась: открыла глаза и, прижав руку к затылку, застонала, заерзала, пытаясь подняться.

Один Бизон хмурился еще минут десять, поглядывая то на тетку, то на часы. Но, наконец, расслабился и он. И, кивнув женщинам, приказал:

— Можете идти.

Тетка кинулась к девчонке, чтобы помочь ей подняться. А Бизон, глядя на них с прищуром, скомандовал:

— Завтра в восемь сделайте звонок. Ровно в восемь. Номер знаете… Воды принесете столько же. Подходить сюда по одному. Бойцы до места проводят. И чтоб без штучек! Все поняли?

Тетка кивнула, не глядя на Бизона.

— Свободны, — сказал Бизон и отвернулся. Наконец-то Костик смог утолить жажду, мучавшую его с самого утра. Воды было много, и в этот день они смогли не только напиться вволю, но и умыться, и даже слегка отмыть черные от земли и копоти руки.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Все ж, какое-никакое, а развлечение, — сказал Маркин, приглаживая пятерней лоснящиеся от грязи волосы. Модельная стрижка за месяц сильно отросла, и Маркин был недоволен. — Общественное мероприятие…

На похороны явилось меньше десятка человек. Костик заметил вчерашнюю тетку в ватнике — она вела, поддерживая под локоть растрепанную женщину с изжелта-зеленым лицом — мать убитой девчонки. Лопаты, чтобы рыть могилу, нес еще крепкий хромоногий старик в истертом пиджаке, увешанном орденскими планками. Кое-как сколоченный из фанеры и досок гроб несли четверо подростков лет 12–14. Позади всех тащились старухи с иссохшими мышиными лицами. Нелюди принесли воду — четыре полных бадьи, как условились вчера.

Принимая их у разрушенной стены дома, Бизон остановил процессию. Велел Маркину и Кабану проверить и обшарить каждого на предмет оружия.

— Так, бойцы… Пистолеты, ножи, заточки… Смотрите как следует.

Бойцы смотрели, неумело ощупывая пришедших в разных местах. На бойцов пялились исподлобья. Старухи крестились. Мать покойницы тихо скулила, закрывая лицо руками. Она как будто не сознавала, где находится.

Оружия ни у кого не нашли. Тогда Бизон, выразительно ткнув воздух дулом автомата, велел опустить гроб на землю, подошел и заглянул в него.

— Поднимите! — сказал он.

Его никто не понял.

— Я должен убедиться, что в гробу ничего лишнего нет, — хмурясь, пояснил Бизон. И, снова ткнув автоматом воздух, повторил, обращаясь к своим бойцам:

— Поднимите… Ну! Ее поднимите.

Веснушка, Кабан и Маркин переглянулись и нерешительно двинулись к гробу.

— Да что ж вы за люди-то такие, а?! — заголосила было вчерашняя тетка Валя. — Что ж вы делаете-то, паразиты?!

— Цыц! — крикнул Бизон. — Заткни пасть.

Он снял автомат с предохранителя.

— Вперед, бойцы, ну?!

Все замерли. Костик отчетливо слышал, как зло скрипнули чьи-то зубы. Кабан, Маркин и Веснушка робко приблизились.

Очень красивая девочка с мраморно белым лицом и аккуратно заплетенными светлыми косами лежала в гробу, одетая в розовое платье с вышивкой на груди и укрытая по пояс белой простыней. Ни цветов, ни венков, ни свечей в гробу не было.

Маркин двумя пальцами приподнял простыню. Оглянулся на Бизона.

— Поднимайте! — рявкнул командир.

Нервно хихикнув, Маркин откинул простыню, запустил руки в гроб.

— Панночка померла… Будем ее хоронить, — ухмыляясь, прошептал себе под нос Маркин. Костик, как в тумане, вспомнил, что про панночку — это из какой-то детской игры, какая-то мальчишечья шалость из прошлого…

Кабан с Веснушкой взяли покойницу за плечи… Оказалось, тело еще не остыло, не одеревенело полностью. Девочка села в гробу, печально свесив голову.

При виде этого ее мать очнулась от своего летаргического сна наяву и заорала.

Кабан и Веснушка вздрогнули от неожиданности, выпустили из рук вялые конечности покойной… Раздался звонкий шлепок — тело свалилось обратно в хлипкий гроб, едва не перевернув его. Тетка Валя вздрогнула, старухи завыли. Мать девочки забилась в истерике. Бизон досадливо поморщился и махнул рукой:

— Ладно! Пусть их. Давайте только побыстрее…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

После недавнего обстрела, когда один из нечаянных снарядов угодил на кладбище, возле ограды осталась неглубокая воронка. Бизон, держа автомат наизготовку, привел процессию прямо к ней.

— Тут копайте! — велел он и поглядел на часы.

— Э, нет! — сказал дед-ветеран. — Здесь нельзя.

— Что такое?! — возмутился Бизон.

Старик, до сих пор наблюдавший за всем с лицом равнодушным и отрешенным, словно проснулся вдруг. Упрямо долбил как дятел:

— Нельзя тут! Нельзя! Нельзя!

И даже замахнулся на Кабана, когда тот забрал у него одну из двух лопат и хотел углубить яму, проделанную в земле воронкой.

— Нельзя тут хоронить! Здесь рвы.

— Какие еще рвы? — ледяным голосом спросил Бизон. Мелко подрагивающими руками дед стащил с головы кепку и перекрестился.

— Немецкие, какие ж еще? В сорок четвертом мы всех их, паразитов, косточки тута собрали… Во рвы. И трактором запахали. И не хоронили тута никого. Семьдесят лет не хоронили! Кто ж захочет с фашистами в одной могиле лежать?

— Хранители вас не простят, — зловеще прошипела Валя, глядя куда-то в сторону.

— Чего?! Какие еще хранители? — заржал Маркин. — Вы чего тут, супергеройского кина насмотрелись?!

— Хранители рода. Первые мужчина и женщина, здесь похороненные. Их тут воля. Все видят, все знают…

— Понятно, — сказал Бизон, передергивая затвор автомата. — Ты, Валя, уговор помнишь?

Тетка подняла на Бизона глаза, полные отвращения, и кивнула.

— Хоронить, где прикажу! А если ваш старик еще раз варежку откроет — ляжет рядом. Это понятно?

Валентина закусила губу и уже, не глядя на Бизона, кивнула еще раз. Шепнула что-то Ксюхе и та, вместе с одним из мальчишек, ухватив за локти старика, отвела его в сторонку. Глаза деда, подернутые белесой пленкой, слезились, он шел и оглядывался, и бормотал что-то жалостливое.

— Копайте! — приказал Бизон. — Возиться тут с вами…

Он посмотрел на часы, кивнул Костику — тот тоже взял лопату и спрыгнул в яму, чтобы помочь Кабану.

Взрыхленная взрывом земля сама ползла под лопатами. Могилу вырыли нешироко и неглубоко.

Кое-как спустили гроб. Наступило молчание. Все ждали каких-то слов, но никто не знал, что говорить. Никто не плакал. С затаенной ненавистью нелюди поглядывали на Бизона и его ребят. Мать покойницы, окончательно отупев лицом, раскачивалась из стороны в сторону, и, обхватив руками плечи, стонала. Глаза тетки Вали сделались красными и слезились, но не от жалости, а от поднявшегося к вечеру суховея.

Костик обвел взглядом присутствующих и поразился тому, какие у всех грубые, ожесточенные лица. Только лицо мертвой девочки оставалось добрым и безмятежно прекрасным. Снисходительным. Она никого не ненавидела.

Ни молотка, ни гвоздей не нашлось, чтоб заколотить гроб. Поэтому крышку просто накинули сверху и забросали землей.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Среди ночи какая-то мохнатая тварь пробежала по лицу Костика. Вздрогнув от омерзения, он проснулся и сел, вытаращив глаза.

— А? Что? Уже?

Он решил, что пришло время его дежурства.

В блиндаже было темно и тихо. Но возле входа мелькнул луч фонаря.

— Шевели булками! Времени мало, — услышал Костик яростный шепот Маркина. — Давай!

Чему Костик выучился лучше всего за время войны — так это подчиняться стадному инстинкту и выполнять приказы. Мозг, еще не до конца проснувшийся, среагировал автоматически — подбросил вялое тело, заставил двигаться сонные мышцы…

Выскочив на поверхность из теплого подземного укрытия, Костик увидел черные кроны деревьев, осыпанные яркой и колючей звездной крошкой. Поежился от холода, огляделся. Два черных силуэта ломились сквозь молодой лесок где-то слева.

Не раздумывая, Костик бросился за ними.

— Мужики, я с вами! Что слу…

Упругая ветка хлестнула его по лицу — Костик зашипел от боли и встал, трогая губу — нет ли крови? Слабое пятно света от фонарика резво скакало впереди по стволам деревьев. Костик двинулся за ним, выставив вперед руки.

— Подождите, эй! — вполголоса позвал он. Ночная тишина казалась слишком густой — было жутко нарушать ее.

Те двое, кто шел впереди, оклика не услышали — валежник под ногами хрустел. А, кроме того, они разговаривали. Глухие обрывки фраз долетали до Костика.

— Слушай, а ты когда-нибудь… этого… пробовал?…

— Вот только давай, сука… без личных вопросов! Окей?! Осатанело, сука!! Торчим… как червяки в навозе, епта!.. Жажда, ты понимаешь?! Жажда мучит! Терпежу никакого нет!.. Засандалить… по гланды!

Надо же — Маркин злой, как десять гадюк, прямо кипятком брызжет. Ядовитым. Чего он так расходился? Костик засомневался: стоит ли догонять парней?

Он замер в нерешительности, и в это мгновение прыгающий впереди луч фонаря исчез. Идущие впереди растворились во мраке.

Костик растерялся. Куда идти? Кромешная тьма вокруг. Налетел ветер, зашуршала в кронах подмороженная листва. Повеяло холодом.

Вот черт! Как быть? Без света идти стремно: того гляди, напорешься глазом на какой-нибудь сучок. Он замер, вслушиваясь. Ничего. Только листья лопочут да поскрипывают стволы старых сосен. Жутковато. Но еще страшнее стало, когда глаза попривыкли к темноте, и в каждой кривой ветке стали мерещиться движущиеся, подкрадывающиеся фигуры нелюдей.

«И черта ли я вскочил? — с тоской думал Костик, до рези в глазах всматриваясь в темень и вздрагивая от всякого шороха. — Не спалось, дураку!»

Ночная сырость потихоньку пробирала его. Обхватив руками плечи, он принялся топтаться на месте, стараясь согреться. Куда идти? Потеряв направление, он опасался двигаться наугад. Придется ждать. Рано или поздно парни вернутся же. Не сбежали ж они с передовой, не бросили своих?.. Да и куда здесь бежать? Хотя…

Нет, нет! Только не это!

Стараясь отвлечь, оторвать себя от подлой мыслишки, прошмыгнувшей в сознании, Костик активней затопал ногами, подпрыгнул пару раз на месте.

Зачем же они все-таки ушли? Что задумали?

И вдруг он снова увидел свет. Рассеянный луч заметался между стволами, заскакал вверх-вниз, хаотично выхватывая из мрака колючие ветки, растопыренные пятерней листья, черные бугры вздыбленной земли…

Костик бросился на свет, вылетел на поляну и первое, что увидел: дрожащую голую задницу Кабана, его толстые ноги в камуфляже поверх молочно-белых, раскинутых в стороны чьих-то голых ног. Даже перепачканные землей и покрытые синяками, они казались такими светлыми по сравнению с конечностями Кабана, что будто светились.

Зашуршала земля. Кабан сильнее затряс ягодицами. Голые ноги под ним забились, сбрасывая желтыми пятками черные комья. Вверх-вниз… Вверх-вниз… Маркин стоял рядом с Кабаном и громко сопел. Лица того, кто был под Кабаном, Костик не видел. Он вообще ничего не понимал, но чувствовал, что творится что-то жуткое. В ушах у Костика застучало, воздух куда-то пропал весь. Показалось, что вокруг полно каких-то темных фигур — все они тоже сгрудились вокруг Кабана и сопят, как Маркин. И задыхаются, как Костик… «Галлюцинации? От нехватки воздуха», — мелькнула в голове Костика пугливая мысль. Он даже пискнуть сейчас не мог — горло сжал нервный спазм.

Кабана тем временем колотило все сильнее. Он пыхтел с остервенением, исступленно. Четырехногий монстр, частью которого он стал, с яростью елозил по земле, разбрасывая вокруг жирную черную землю.

Маркин, держась в темноте, смачно хекнул, завозился, чем-то шурша и щелкая. Запахло куревом, красные искры от сигареты полетели в темноту.

— Видишь, Кабан, — прошептал Маркин каким-то сдавленным голосом, — принципиальной разницы, считай, нет… Все такое же.

Он пыхнул сигаретой. Луч фонаря соскользнул в сторону, осветив, наконец, верхнюю часть многоногого существа… Костик глянул и оторопел. Его замутило.

— Ха-аа… — выдохнул Кабан и отвалился, отпал в сторону, как насосавшийся крови клещ.

— Ну, как? Хорошо? Я ж говорил — полегчает. Иначе — клянусь тебе, Кабан, я б тронулся.

— Хорошо… Черт, придурок ты, Маркин. Ей-богу, дебил… Да выруби уже! Батарейку посадишь! — рявкнул Кабан.

Маркин хохотнул и выключил фонарик. Темнота ослепила Костика. Преодолевая позывы тошноты, он кое-как, наощупь, отполз в сторону. Пока Кабан с Маркиным лениво переругивались, посмеиваясь и обсуждая что-то, он забрался поглубже в лесопосадку, забился в какой-то куст и там лежал, дрожа всем телом, как в лихорадке. Минут пять его трясло. Что-то кислое подступало к горлу, булькало и рвалось наружу. Костик сглатывал этот кислый ком, и снова боролся, чтобы не выпустить его наружу. Наконец, он справился с собой. Вытер лицо сухой травой и листьями. Что делать? Возвращаться назад? Страшно. На месте оставаться — тоже.

Согласно прежним, нормальным представлениям, выстроенная на кладбище землянка никак не могла претендовать на звание дома. Но, по сравнению с колючим и холодным ночным лесом, она была все же менее чужой. По крайней мере, до сих пор. Костик заплакал.

Он подождал, пока луч фонарика загорится снова, и пятно света, вскарабкавшись наверх из неглубокой ямы, заскользит по стволам и ветвям в обратном направлении. Нервно зевая, Костик двинулся вслед за ним, вяло откидывая рукой растительность, лезущую в лицо.

Небо уже начало незаметно сереть, когда он нырнул в теплое нутро землянки, поднял дрожащего со сна Веснушку, сдал ему дежурство и, укрывшись потеплее плащ-палаткой, привалился спать в дальнем от входа углу. Но, как бы крепко он ни зажмуривался, как ни щурил глаза, ни моргал — одна и та же картинка стояла перед ним, словно ее нарисовали или даже вытатуировали ему с внутренней стороны век — четко, ясно и в цвете: широко распахнутые глаза мертвой пятнадцатилетней девочки, ее бледный бескровный рот, разодранный толстым корявым мужским пальцем, белесые пятна какой-то жидкости на синюшной коже… И жирно сияющая потом морда Кабана — посоловелого, истомленного, с влажно блещущими из-под прикрытых век глазами — таким расслабленным Костик никого на войне ни разу не видел. «Какое-никакое, а развлечение, — бубнил Маркин где-то в Костиковой голове. — Если б не это, у меня б уже яйца лопнули…» Костик ушел в сон, как уходит под воду оглушенный волной утопленник — мгновенно опрокидываясь во тьму. Но даже из тьмы он продолжал видеть гигантские темные фигуры, окружившие яму, запавшие глаза мертвой девочки и нитеообразных белых червяков, которые, извиваясь и ерзая, вылезали из ее белков, щек, рта, сыпались с густых ресниц…

Все это ему, конечно, снилось.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Следующий день выдался для Костика тяжелым. Да и для всех. Артиллерия работала по поселку, не давая передышки. Снаряды рвались и на шоссе, и на окраину кладбища залетали. Хмурый Бизон безуспешно пытался связаться с командованием, понимая, впрочем, что смысла в его попытках нет: даже если связь волшебным образом и появится вдруг — в таком грохоте никто его не услышит. Надо ждать.

«Хорошо, хоть водой заранее запаслись», — ворчал Бизон.

Кабан, Маркин и Веснушка, притерпевшись к свисту снарядов, сели резаться в очко. Звали в игру и Бизона с Костиком. Но Бизон предпочел отсыпаться, а Костик не мог заставить себя смотреть товарищам в глаза. Отворачивался, делая вид, что приболел, кашлял — довольно фальшиво. Пытался спать, следуя примеру командира.

Но когда их общее укрытие сотрясалось от взрывной волны, и с потолка сыпался сухой мусор, земля и щепки — он ловил себя на том, что пялится на Маркина с Кабаном, одновременно замирая от ужаса, и всякий раз, когда они, почувствовав его взгляд, поворачивали в его сторону головы, отводил глаза: боялся снова увидеть тот жирный блеск в их глазах и лицах. Блеск и — нитеобразные извивающиеся белые хвостики червей…

«Червие на чрево… Смерть на живот… Живым — живое, мертвым — мертвое», — шептал кто-то прямо в ухо Костику и две странные коричневые фигуры — громадный мужчина и громадная женщина с пылающими красными глазами, раскинув руки, звали его из темноты. От фигур веяло жаром и уютом, и сладким запахом золы, и Костик поскуливал во сне от желания скорее броситься к ним в объятия, чтобы укрыли его, защитили своим теплом.

Под утро артиллерия стихла. Костик проснулся задолго до рассвета с непонятной тоской в сердце и обнаружил, что Бизон по-прежнему спит в блиндаже, завернувшись в одеяло, а Маркина, Веснушки и Кабана на месте нет.

Он поворочался с боку на бок. Духота и черные мысли одолевали его. Наконец, он решил выбраться наверх, подышать. У входа, загородив его, храпел Кабан, запрокинув вверх голову. В руках у него был автомат, а изо рта тянулась блестящая нитка слюны. Протискиваясь мимо, Костик оступился и задел плечо Кабана.

— Застрелю! — вскричал Кабан, распахнув глаза. — А, это ты?.. Че встал? Брысь отсюда! Иди…

Поведя мутными глазами, он забормотал, завозился, пристраиваясь снова спать. Костик вышел. Возвращаться в схрон он не рискнул. Так и просидел до света на мешках, привалившись спиной к стене окопа.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Второй раз он проснулся от холода. Нестерпимо чесалась правая ладонь. Костик глянул: возле большого пальца розовел мелкий пупырышек. Укусила, должно быть, какая-то зараза, пока он спал. Ковырнув зудящее пятно ногтем, Костик сел. Потянулся, ощущая ломоту во всем теле. Над кладбищем висел туман. Тяжело пахло землей и пороховым дымом.

Веснушка, сидя на корточках, кашеварил у костра. Маркин свистел носом, привалившись к стене окопа. Кабан, бледный и злой, пялился в огонь и молчал.

— Бизон где? — разлепив пересохшие губы, спросил Костик.

— Твое какое дело? Ты ему мамка, что ли? — буркнул Кабан.

— Ушел, — сказал Веснушка.

— Куда? — не понял Костик.

Ему никто не ответил. Веснушка вяло продолжал помешивать варево в котелке. Кабан уронил голову в колени и так сидел, спрятав лицо от дыма.

— Жрать будешь? — спросил Веснушка, обращаясь к Костику.

— Буду.

— Тогда иди, тащи тушенку. Гречка почти готова уже.

— А что, Бизона ждать не будем?

— Придет твой Бизон, никуда не денется…

Костик пожал плечами и потопал покладисто за тушенкой, расчесывая ладонь.

Когда он вернулся с двумя банками консервов, подошел Бизон.

— Хавчик! — потребовал командир, спрыгивая в окоп. Веснушка отдал ему снятый с огня котелок с гречкой. Костик вскрыл тушонку и одну за другой передал банки командиру. Бизон вытряхнул тушонку в котелок, отбросил пустые жестянки, ложкой, вынутой из сапога, перемешал гречку с мясом и принялся за еду.

— Шоссе там раскурочено, — набив рот кашей, сказал он. — И связи так и нет.

— Хреново, — сказал Веснушка. Кабан глядел на командира, зеленея на глазах. Его заметно мутило.

Веснушка поднял одну из выброшенных Бизоном жестянок и, увидав застрявшие на дне мелкие куски мясных волокон и желе, попытался их выковырять пальцем.

Кабан неожиданно вскочил и бросился в сторону.

— Что это с ним? — удивился Бизон.

— Все утро блюет, — ответил Веснушка.

— Понятно, — сказал Бизон. — Окопная болезнь. Ничего, просрется.

— Маркин тоже. Он думает, они траванулись.

Бизон нахмурился.

— Траванулись? Чем это?

И вдруг побледнел.

— Вода, — тихо сказал он. — С поселка никто не приходил?

Костик с Веснушкой одновременно покачали головами.

— Понятно. И не придет, очевидно. Ах, ты сука, Валя! — сказал Бизон. И полез в блиндаж.

Вернулся, вытирая рот, Кабан. Воняло от него как от выгребной ямы.

— Кишки крутит. Антибиотики нужны, — пожаловался он.

Веснушка бросил облизывать жестянки. Костя при виде Кабана тоже передумал есть. Его беспокоила правая ладонь: истерзанная, расчесанная до крови, она горела и саднила.

Костик вытянул ее перед собой, чтобы рассмотреть и вскрикнул: маленькое розовое пятнышко, похожее на укус комара, которое зудело, не давая ему покоя с самого утра, выросло, сменило цвет и разлезлось на всю ладонь. Теперь оно больше походило на свежую гематому, гигантскую мозоль или нарыв — багровая, цвета гнилого мяса, мокрая припухлость. Внутри нее что-то отчетливо пульсировало. Ладонь жгло.

Из схрона вылез Бизон. Его мрачное лицо горело решимостью. В руке он держал снайперскую винтовку.

— Они думают, что можно с нами, как с собаками… Давайте-ка покажем этим паразитам, что тут почем!

— Что задумал, командир? — спросил Кабан.

— До поселка прогуляться хочу. Валю навестим… И всю их гоп-компанию. Прикончим нелюдей. Что скажете, парни?

Все промолчали. Бизон нахмурился.

— Раскисли, орлы? Ну-ка ты, прекрати чесаться! — крикнул он Костику. — Что ты там все…

Костик вытянул вперед руку.

… чешешь?! — Бизон не успел закончить фразу — странная припухлость на Костиковой ладони лопнула, края ее разошлись — из раны высунулась наружу белая головка. Потом еще одна. И еще. Тонкие нитеобразные черви посыпались из раны на землю.

Все онемели. Веснушка захохотал. Вид у него стал безумный.

Костик, и без того бледный, побелел как стена.

— Это что за херня? — зловещим шепотом спросил Бизон. — Кто-нибудь что-нибудь мне скажет?!

— Живое к живому… Мертвое к мертвому… — всхлипывая, лепетал Веснушка. — Они так и сказали!

У Костика зашумело в ушах. Ему почудился сладкий запах разложения и вкус золы на губах.

— Кто сказал?! Что происходит вообще?! — рявкнул Бизон.

— Хранители, — повторил Веснушка.

— Да ты чокнулся, что ли?! — не выдержал Бизон. Веснушка не ответил. Как-то странно покачиваясь, он подошел ко все еще спящему на мешках Маркину, подергал его за плечо. Маркин не просыпался. Веснушка, хихикая, навалился посильнее и скинул Маркина лицом вверх на дно окопа, точно так, как перед тем швырнул пустую банку из-под тушонки.

— Вот вам и разница. Червие на чрево! — выкрикнул он и залился тоненьким дурацким смехом, скользким и переливчатым, как белые червяки, которые полезли в этот момент изо рта давным-давно мертвого Маркина.

Веснушка хохотал и выл, глядя на оплывшее, в коричневых пятнах гнилости лицо товарища… Потом выпрыгнул из окопа и понесся в сторону поселка. Кабан ринулся было за ним, но не удержался — ноги заплелись и он рухнул, колотя по земле пудовыми, но бессильными теперь кулаками.

Потом вдруг вскочил, выхватил у Бизона винтовку, передернул затвор и послал пулю в спину бегущему Веснушке — своему приятелю, с которым два месяца ел из одного котелка, пил из одной чашки, делился куревом…

Веснушка упал только после третьего выстрела. Одна пуля раздробила ему плечо, другая срезала палец на правой руке, третья — застряла в затылочной части черепа. Он уже дрыгал ногами, дергаясь в агонии, лежа кверху задницей на обломках кирпичной стены. А Кабан продолжал стрелять. Садил в эту костлявую задницу пулю за пулей, пока Бизон не подошел, не заорал ему прямо в ухо и не двинул рукоятью своего офицерского пистолета по челюсти.

Все это время Костик валялся на дне окопа. Никаких мыслей в голове у него не было. В ушах переливался океан. Волны с шуршанием накатывали на песок, соленая влага, подсыхая, щипала глаза. А возле щеки что-то копошилось, мягко щекоча кожу. Черви.

Теперь Костик совершенно точно знал, какая смерть его ждет вскорости. Но он ошибся.

Где-то далеко кричали и бегали Бизон и Кабан, свистели выстрелы, гремели взрывы…

А он лежал, прижавшись щекой к земле, и липкие, тревожные сны наплывали на него: олень соскакивал с плюшевого коврика и приходил жевать Костиково лицо, покойная бабушка глумливо высовывала язык, корчась в пламени пожарища, какой-то человек в форме немецкого штурмбанфюрера рыдал на могиле мертвой девочки, опустив лицо в котелок с кашей. Только не каша там была, а белые вертлявые червяки…

Костик ждал с тоскою в сердце… И дождался: над кладбищенским лесом пронесся глухой стон, земля дрогнула и низкое серое небо заслонили две огромные фигуры — великаны. Мужчина и женщина. Хранители. Истлевшие за века коричневые лица покрылись плесенью, кости выветрились, но глаза почему-то сохранились. И они смотрели. Смотрели ласково прямо в сердце Костику, истекая багрово-коричневой слизью, красной сукровицей и белыми червями. «Живое к живому, мертвое к мертвому… Ну же, родненький!» — призывали бескровные губы громадного мужчины и громадной женщины.

Костик глянул и заскулил, и пополз по земле к ним, словно слепой щенок. Они пожалели его: переглянулись, вздохнули — шелест от их громового дыхания пошел гулять по листвяным кронам. А потом Хранитель-Отец поставил костяную ступню на Костикову голову и раздавил ее, как гнилой орех. И все кончилось.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Спустя две недели на кладбище неизвестно откуда появились хмурые мужики в зеленой военной «цифре». С ними вместе пришла тетка Валя из поселка и дед-ветеран в обтрепанном пиджаке с выцветшими орденскими планками. Держа в руках автоматы, мужики обошли изрытое воронками кладбище, осмотрели вывороченные из земли взрывами гробы и кости, посеченные осколками могильные плиты.

— Натворили тут дел паскуды, — качая головой, ворчал старик. — Где-то здесь у них схрон был. Зарылись, как крысы в норах…

— И сбежали, небось, как крысы, — сказал один из военных.

— Ну, уж нет, — усмехнулась краснолицая тетка Валя. — Эти паразиты наших детишек убивали. Кто ж их отпустит? Теперь ихняя судьба — здесь гнить.

— Что вы такое сделали с ними, тетя Валя? — с интересом спросил один из мужчин.

— Не я сделала — сами они с собой это сотворили, — мрачно ответила тетка Валя. — Хранителей рода растревожили.

— Кого?

— Хранителей. Первых мужчину и женщину, которые здесь похоронены. Они на этой земле хозяева. Все видят, все знают. А я что?.. Сделала, что и мать моя. Тогда, в сорок втором… Нацисты половину нашего села расстреляли. Нашу всю семью — семь человек, и беременную тетю Наташу с младенцем Темочкой на руках… Кладбище распахали, вырыли ров. В нем и положили их всех. И хоронить не дали. Для устрашения партизан в открытой могиле бросили. И кто еще там живой оставался, под мертвыми телами задохнулись. Все, кроме моей матери. Она ночью из могилы выбралась… Прибежала к бабушкиной сестре на хутор. Потом вместе с бабкой пробрались на кладбище, омыли своих покойников, а воду в колодец вылили. Немцы ту воду пили, и проклятие Хранителей на них легло. Мертвые к мертвым… Места эти надолго после того обезлюдели. Жизнь сюда вернулась только в сорок четвертом…

— Вернулась, когда мы эти самые рвы немецкими трупами закрыли, — сказал старик. — Гляньте-ка, мужики, вон трое лежат…

— Это что же, сами они тут друг дружку перестреляли?

— Похоже на то. Вы оружие-то приберите, — посоветовал старик.

— Приберем, — ответил один из мужчин. — И упырей этих в могилки приберем. Нам не привыкать.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Лично мне ихние трупы в могилки таскать — одно удовольствие, — мрачно заметил один из военных. — Аж руки вот зачесались… Аллергия, что ль, какая, на этих паразитов?

Тетка Валя нагнулась, и, прикрывая платком нос — трупная вонь густо пропитала воздух кладбища — подняла с земли мятую испачканную бумажку с надписью от руки:

«Червие на чрево, и Хранителей призываю, кладу смерть на живот предателям рода моего. Мертвым — мертвое, живым — живое.

Вам здесь лежать, а нам своя сторона. Да будет по слову моему во веки веков».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Олег Кожин} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Показания Рэндольфа Картера ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Нас двое: я и лучший друг,

Как пара татей сквозь туман

И ни одной души вокруг.

Я помню все, я не был пьян…

«Безумный опыт, — молвил мой

Товарищ, — претворю я в жизнь

Коль страшно, уходи домой,

А не боишься, так держись!»

И вот мы здесь — на склепы льет

Свой свет серебряный луна

И где-то на холме койот

Хохочет, словно Сатана.

Погост дурной травой увит —

Чертополох и бересклет,

Металла звон, скольженье плит,

И рот раззявил старый склеп.

Чтоб передать из этой тьмы

Харли Уоррена рассказ,

Две телефонные трубы

И тонкий шнур связуют нас.

Друг улыбнулся и сказал:

«Жди здесь, не бойся ничего!»

И вниз по лестнице сбежал,

А я остался ждать его.

Один, лишь телефон со мной.

Затее больше я не рад.

Но телефонный шнур змеей

Сплетаясь, уползает в ад.

Листва блестит, как мокрый мех,

Скрипят кресты, погост не спит.

И пробивая шум помех,

Мне друг мой, Харли, говорит:

«О, Рэндальф, боже! Боже мой!

Ты не поверишь мне, старик!»

Раздался скрежет, жуткий вой…

Его сменил предсмертный крик.

И тишина, и треск помех.

И грохот сердца моего.

И в телефонной трубке смех:

«Он мертв. Не стоит ждать его».

И я бежал, отбросив стыд,

Забыв лопаты у могил,

Сквозь ели, кладбище, кусты

И падал, и кричал, и выл.

Я поседел, я плохо сплю,

Не доверяя жизнь свечам,

И малодушие топлю

В вине, в тавернах, по ночам.

Я не живу, но жизнь влачу

За Харли смерть себя виня.

И знаю, что когда-нибудь.

ОНИ настигнут и меня.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Виктор Глебов} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{_{Мария Артемьева}} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Слово о крепком словце _{Обсценная лексика в литературе ужасов} ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Каким языком описывать зло? Имеет ли право писатель, изображающий зло, использовать для этого обсценную лексику?

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Обсценной лексикой, если кто не в курсе, в академических кругах называют вульгарные и грубые слова и выражения. Название это происходит от лат. obscenus — «непристойный», «распутный», «безнравственный».

Обсценная лексика — она же нецензурщина, похабщина, непотребщина, непечатная брань, сквернословие… Мат.

Да. Поговорим именно о мате (а не о просторечных выражениях, вроде «срать», «ссать», «говно» и «жопа», которые раньше в приличном обществе использовали только люди необразованные, что называется — «деревенщина», а теперь и на федеральных телеканалах некоторые не брезгуют произносить.)

Мат — табуированная лексика. Простые смыслы, обозначаемые матерными словами, стали в какой-то момент источниками стыда для человека окультуренного. Именно смыслы. Сами по себе слова изначально ничего особенно постыдного не обозначали. Например, праславянское слово *jebti означало «бить», «ударять» (сравни: «трахать»), а слово «блядь» — «блудница» («ублюдок», «блудить», «заблудился» — слова одного корня).

Когда эти слова начали массово использовать в качестве бранной лексики и они обросли всевозможными негативными оттенками, их постепенно вытеснили в область табуированного, запретного.

Интересный факт: в группе романских языков (немецком, французском, английском) бранная лексика относится к анально-экскрементальному типу, в языках славянских — к сексуальному. То есть русский мат — это лексика с сексуальной семантикой.

В обществе бытует различное отношение к мату: его то старательно выпиливают из культурного пространства литературы и СМИ, то активно насаждают под предлогом увеличения личной свободы и усиления гуманизма-либерализма. А то вдруг снова начинают выпиливать и запрещать.

Однако, каким бы ни было отношение к мату в обществе, русский писатель не может относиться к нему иначе, как к факту языка: мат в русской речи есть, и этот факт игнорировать невозможно. В особенности тем, кто пишет ужасы.

Писатели ужасов по определению имеют задачей изображение зла, поэтому вся «низовая» лексика русского языка — это наша сфера.

Сложность в том, что в художественном произведении слово является как материалом (над которым работает автор), так и инструментом (тем, чем автор работает). Настоящий художник подчиняет себе материал, превращая его в инструмент.

Рассмотрим тему подробнее.

Часто можно слышать от авторов: я использую мат, потому что мои герои ГОВОРЯТ ИМ В ЖИЗНИ.

Это — слабая позиция для автора. Иными словами — не аргумент.

Ведь жизнь — не ваше произведение. Здесь вы ничего изменить не в силах. Здесь весь массив русской речи существует, так сказать, в диком виде. Здесь речь — материал.

Но в вашем произведении за ваших героев решаете вы (а не жизнь). Поэтому все внутри вашего текста должно определяться понятием «художественная задача» — то есть той целью, которую вы, как художник, перед собой поставили.

К примеру, вы пишете о зоне: о ворах и бандитах, о маргиналах и изгоях общества. Ваши персонажи имеют словарный запас чуть больше, чем человекоподобная горилла и всякая попытка заставить их общаться иным языком, по вашему мнению, разрушит достоверность их образов. В этом случае вы, разумеется, не можете изобразить их речь такой же, какой школьники пишут сочинения на тему «Как я провел лето у бабушки».

Как художник, вы подражаете жизни, и мат — ваш словесный материал. Чем грубее материал, тем труднее справляться с ним.

И вот тут важный момент: ни в коем случае нельзя забывать, что вы художник, а не документалист! Поэтому в своем подражании реальности не перегибайте палку: не выдавайте за готовый продукт необработанную болванку. Творец обрабатывает материал, а не материал обрабатывает творца.

Подобно тому, как создатели Церкви на костях в чешской Кутна Горе создали архитектурный шедевр из человеческих костей и черепов, так и вы можете воспользоваться матом, как инструментом, и попытаться создать художественный шедевр.

Как вы понимаете, мат — это всего три основных лексемы, всем известных… Но. У балалайки три струны, а нот и переборов — множество. В руках виртуоза.

Есть целые книги, написанные матом, ничуть не теряющие от этого своей художественной ценности (например, повесть «Николай Николаевич» Юза Алешковского — пронзительное произведение о любви и страсти).

Мат — это мощная, экспрессивная лексика.

Если сравнивать с рабочими инструментами, обсценную лексику следует сравнить с наиболее тяжелыми — например, с кувалдой или гаечным ключом (рожковым на 65 или трубным разводным). Или с бензопилой «Дружба».

Исходя уже из этого сравнения, можно понять, насколько это приемлемо и удобно — использовать мат как инструмент в художественном тексте. Надо обладать исключительным художественным слухом, нюхом, вкусом и чутьем — СИЛОЙ ХУДОЖНИКА. Если же вы не способны удержать в руках тяжелый, непривычный, неудобный инструмент — не говоря уж о том, чтобы им виртуозно орудовать — не берите его. Вместо бензопилы «Дружба» возьмите лобзик.

А мат, как материал, используют и пьяные грузчики — и в этом нет ничего виртуозного, интересного или специфически литературного.

Если вы не уверены в своем мастерстве или вкусе — используйте эвфемизмы.

Это заведомо искусственные создания, поэтому, не смотря на то, что воображения и фантазии такой материал потребует от автора не меньше, управляться с ними будет проще — ведь все искусственное уже лежит в сфере художественного, творческого.

Подражать жизни — самый простой способ заниматься творчеством: но это подобно тому, как не сильно умелые художники срисовывают под копирку или на стекле. Дайте пинка своему воображению, подчините себе материю, сделайте ее своим инструментом — вот путь настоящего Творца.

Вам в помощь — небольшой

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо БЛЯДЬ

Блин

Блин горелый

Блин горелый, погорелый, с медом, с маком, с огурцом!

Блинский

Блямба!

Бля-я-яха медная!

Бляха-муха

Бляха-муха на качалку двадцать

Ба…лять мои раны!

Бля

Мля

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ЗАЕБИСЬ

Зашибись, колёсный трактор!

Зашибись, не встань!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ПИЗДЕЦ (в смысле — конец)

Капец, Пипец, Песец, Писец, Пим-пец, Трындец, Армагеддец, т. п.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ПИЗДА, ПИЗДЕЖЬ, ПИЗДЕТЬ

Звезда (частенько — с ушами)

Звездеть.

Звездёж

Звездолёт (тоже в смысле конец)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо РАЗЪЕБАЙ и РАСПИЗДЯЙ

Раздолбай

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ХУЙ

Фиг, Хрен, Хер (старинное название буквы Х; «похерить» означало — поставить крест).

«Хрен тебе на весь макияж!» (цитата из сериала «Интерны»)

Холера — эвфемизм и распространенное польское ругательство («холера ясна»)

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ПОШЕЛ НАХУЙ

Иди ты на ху… тор бабочек ловить

Ну и ландыш с вами!

Иди в шляпу

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ОХУЕТЬ

Ахудеть

Ах, у ели, ах, у ёлки, ах, у ели злые волки!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вместо ЁБ ТВОЮ МАТЬ

Ангидрит твою перекись марганца!

Апатит твою Хибины мать

В бога душу мать

В рот пароход!

Грёбаный Экибастуз!

Да ёксель-мопсель, трах-тибидох-тибидох

Дри твоё масло!

Ё моё!

Твою мать Дарданелла через Босфора Гибралтар и Керченский пролив

Ёбsterday

Египетская сила!

Евпатий-коловратий!

Европа плюс!

Едрёна колотушка

Едрёна кочерыжка

Едрёна макарона

Едрёна Матрёна

Едрид-мадрид

Едрит твои лапти

Едрит твою налево

Едрить твою колотушку

Едрить тебя за ногу!

Едрическая сила

Едрический сандаль

Едришкин шиш

Ёж твою в корень

Ёк кошелёк

Ёк макарёк («ёк» по-татарски — конец, окончание чего-либо)

Ёкарный бабай

Ёханый бабай!

Ёклмн жэпэчэшэце.

Ёклмнейка опрстейка!

Ёксель-моксель

Ёлки-иголки!

Ёлки-метёлки

Ёлки-моталки!

Ёлки-палки

Ёлкина вошь

Ёлочки-палочки!

Ёлы-палы

Ёперный балет

Ёперный театр

Епишкины калоши!

Ёпрст иклмн.

Ёптель-коптель

Ёптерный малахай

Ёптыш

Ёпть

Етит твою в качель

Етит твою, Филипыч!

Етитный дух!

Етить-колотить\Копать-колотить

Етишкин кот

Ёшки-матрёшки! (Кошки-поварёшки)

Ёшкин кот

Ёшкин-кошкин!

Ёшкин пистолет

Ёшкин свет

И битвою мать-Россия спасена

И биться сердце перестало!

Итить твою ежу налево!

Итить твою за ногу

Кипиттт… твое молоко!

Лёшкин кот (это уже детская версия)

Матерь вашу — Вашу также…

Мать моя женщина

Мать моя женщина, вся в саже!

Мать моя женщина, отец мой мужчина!

Мать моя, в коньках на босу ногу!

Мать моя Сабонису по пояс!

Мать моя с Ярмольником училась!

Мать-перемать!

Мать твою за ногу

Мать твою нехорошо в рот горячими пирожками!

Мать твою по харе валенком

Мать твою… я знал ещё девИцей!

Моп твою ять

Ну, ёлки-палки!

Ну, ё-моё, черешня!

Ё-Бизнес

Эфиоптвоюмать!

Ядрён-батон

Япона мать!

Японский башмак!

Японский бог

Японский городовой

Японский хрен!

Японский чайник

Разгридрит твою перекись водорода!

Раскудрить твою через коромысло!

Растудысь его в тудысь

Растудыть твою налево/ растудыть через колено

Твою дивизию!

Твою ж маму!

Твою качель

Твою мать дивизию три раза за ногу

Твою мать через семь ворот да с погонами!

Тить твою за ногу нехай

Твое налево!

Тудыть его за ногу

Тудыть твою налево!

Ну и в рот тебе ноги!

В рот ему торпеду, в задницу — пароход!

Так вот ты какой, северный олень!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ^{Михаил Артемьев} Наблюдатели ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀