Регина

ГЛАВА I. Регина

Женщина с колыбели

Чей-нибудь смертный грех.

М. Цветаева

Лунный свет, презирающий вязь решеток на окне, вползал в мою спальню, заливал стены и они казались зеркальными; яблоневые ветви и ветер рисовали на них загадочные и манящие картины, чьи-то силуэты и гордые профили, изломанные крылья и развевающиеся плащи. Луна, ветер, яблони… В такие ночи невозможно спать. Луна манит за собой, зовет ступить на свою серебряную дорожку и заскользить по ней вверх, к самым звездам. Ветер доносит чьи-то голоса и песни дальних путей и кажется — вот-вот ты расправишь крылья и полетишь вместе с ним и душами дантовского ада. А запах яблонь дурманит тебя, заполняет собой все кругом и нет уже воздуха, а есть только этот яблоневый яд и ты уже отравлена им, и нет лекарства, да оно и не нужно; ты насквозь пропитана этим ядом, ты сама — яд, свежий аромат бежит в тебе вместо крови, кожа превращается в лепестки, белые-белые, нежные-нежные. И вот ты уже яблоня и это тебя раскачивает ветер и наряжает в серебро луна.

Я никогда не сплю в полнолуние. Говорят, в полнолуние не спят только ведьмы и одержимые дьяволом. Кто же тогда я? Мать-настоятельница не устает повторять, что во мне таится тьма демонов, которые рвутся наружу. Она ждёт не дождётся того дня, когда я покину стены монастыря и вернусь домой. Наверное, она ждёт этого дня больше меня самой.

Луна. Она сводит меня с ума. Она похожа на мою мать. То есть на то, что я о своей матери помню. У неё были лунные волосы, нежно струящийся голос, тонкие прохладные пальцы и имя Селена. И она умерла так же тихо и безропотно, как умирает по утрам лунный свет. Отец сказал, что она умерла из-за меня. Если бы меня не было, мама осталась бы жива. Она так и не оправилась от родов. Три года длилось её угасание и три года отец надеялся на чудо. Чудес не бывает. Их не было никогда, их придумали сами люди. На земле есть только одно чудо — жизнь и никто никогда не раскроет её тайну. Как она зарождается и где находит свой конец, и есть ли у неё конец, почему у всего на земле она разная — этого не знает никто. Так же, как не знает никто, что такое луна и откуда у неё такая власть над людьми.

Так разговаривала сама с собой юная Регина де Клермон, графиня де Ренель, воспитанница урсулинок, одна из богатейших наследниц Франции, сестра Луи де Бюсси — блистательного фаворита Маргариты Наваррской.

Монастырь св. Урсулы, где она воспитывалась пятнадцать из восемнадцати лет своей жизни, её двоюродная тётка Женевьева де Гот, последовательница Анжелы Меричи, основала за три года до появления там Регины. Урсулинки, в основном, занимались воспитанием и образованием девиц из семей обедневших дворян и призрением бедняков. Детей, происходивших из таких знатных и богатых семей, как Клермоны, здесь не было. Регина оказалась единственной. Сестра Женевьева по доброте сердечной в своё время решила заняться судьбой ребёнка, до которого в родном доме никому не было дела. Не раз потом ей пришлось сожалеть о своём опрометчивом поступке, ибо ребёнок этот меньше всего соответствовал представлениям урсулинок о богобоязненном и послушном дитя.

Проблемы начались сразу же после того, как сестра Женевьева привезла свою маленькую племянницу в монастырь. Девочка, до этого увлёченная поездкой, новыми впечатлениями, новыми местами, просто очаровала монахиню своей непосредственностью и живостью характера. Но стоило ей переступить порог монастыря, как в неё словно бес вселился. Маленькая графиня подняла отчаянный рёв и громкие всхлипы перемешивались со столь непотребными ругательствами, что первым побуждением Женевьевы было тут же отправить дитя обратно к отцу. Никогда не имевшая своих детей, бывшая графиня де Гот не понимала, что бесы здесь совершенно ни при чём: ребёнка просто напугали тёмные одежды монахинь, громкие звуки органа и массивные каменные стены монастыря. Девочка не знала, куда её привезли; не понимала, почему вокруг неё толпятся чужие люди, женщины чёрных развевающихся одеждах и странных головных уборах. Маленькая Регина тут же вспомнила сказки, которые рассказывала ей кормилица, и приняла монахинь за злых колдуний. Доброй, мягкой Франсуазы впервые не было рядом, как не было и сурового человека, которого следовало называть отцом, не было красивого, заносчивого мальчика — её брата, не было старого смешного конюха, от которого так здорово пахло лошадьми и вином. От страха Регина сначала заревела во весь голос, а потом вспомнила то единственное, чему её с рождения учили все в доме: что она принадлежит к славному и гордому роду воинов и королей и не имеет права чего-либо бояться. Вспомнила злой голос отца и коллекцию кинжалов, сабель и мушкетов, висевшую в Оружейной комнате. И яростно бросилась в битву с ведьмами. Ни одна девочка, воспитывавшаяся в монастыре, не устраивала подобных побоищ. Прежде, чем Регину с ног до головы закутали в покрывало, она успела расцарапать лица двум монашкам, порвать плащ самой Женевьевы и опрокинуть маленькую статуэтку Девы Марии. И этим окончательно убедила свою тётку в одержимости бесом.

Детей её возраста в монастыре больше не было, все остальные девочки были на пять-шесть лет старше, и потому урсулинки просто не представляли, что делать с новой воспитанницей. Напуганная, зарёванная, взъерошенная, словно дикий зверёк, она кусалась и царапалась, кидалась в монахинь чашками с едой, которую ей приносили. Сломить её отчаянное сопротивление смогли только угрозы Женевьевы де Гот, что за Региной приедет отец и накажет её. Девочка, в жизни своей не слышавшая от своего отца доброго слова, боялась его сильнее, чем всех ведьм и колдунов Европы вместе взятых. И она смирилась. Но навсегда возненавидела каждый камень в стене святой обители, каждое стёклышко в цветных витражах, каждую статую в бесконечных галереях.

Долгие годы на помощь Регине приходили только воспоминания, больше похожие на сон. Воспоминания о доме. Детская память мало что сохранила о прежней жизни. Иногда какой-то случайный отзвук, запах, принесённый ветром, какое-то необъяснимое ощущение, вдруг ожившее в её теле, словно огненной вспышкой высвечивали яркие картины раннего детства и перед глазами, как наяву, вставал огромный замок. Высокие стены из светлого камня, окутанные пеленой осеннего дождя донжоны, залитый солнцем внутренний дворик, покрытый инеем рождественский сад… Запах свежевыпеченного хлеба, засохшего сыра, поздних сладких яблок — Регина до сих пор любила класть на ломтик сыра толстый кружок яблока и аппетитно хрустеть этим лакомством под недовольными взглядами наставниц. Ещё она часто вспоминала мягкие женские руки и певучий голос, большую колышущуюся грудь и запах молока — всё, что было связано у неё с материнской любовью, которую щедро изливала на неё кормилица. Только эту любовь она и помнила, потому что в монастыре она оказалась лишена и материнской ласки, и чьей-либо искренней заботы, даже просто доброго отношения.

Тётка напрочь была лишена материнского инстинкта: то ли неудачное замужество было тому виной, то ли строгое воспитание, то ли собственная бездетность. Во всяком случае, все свои душевные силы, всю нерастраченную страсть она положила на алтарь служения Господу. Её любимым дитя стал монастырь. Она любила своё детище, любила своих воспитанниц, но любила их как нечто единое и видела в них только дочерей Господа. Они все для неё были одинаковыми, ко всем она относилась ровно, никого не обделяя своим вниманием, но ни к кому и не испытывая особой привязанности. Воспитание маленькой племянницы стало для неё лишь выполнением своего христианского и родственного долга. Остальные сестры-урсулинки просто дружно невзлюбили диковатую, невероятно гордую и упрямую девочку. Её буйная, страстная натура пугала их. Её детские страхи они считали пустыми капризами и выдумками. То, что она засыпала во время проповеди, мёрзла в холодной каменной капелле и больше вертела головой, рассматривая статуи и витражи, вместо того, чтобы слушать псалмы, — всё это становилось в их глазах смертным грехом. К тому же монахини, привыкшие чувствовать себя благодетельницами, поднимавшими до себя девушек из небогатых семей и дававшими им возможность хоть как-то устроить свою жизнь, в случае с Региной столкнулись с особенным ребёнком. Ребёнком, чьё наследство превышало состояние десятка таких монастырей. В жилах девочки из рода Клермон текла кровь Людовика IX, Бурбонов, Валуа, мятежных представителей Амбуазской династии и вечного авантюриста Робера д'Артуа. Она была слишком мала и беспомощна, чтобы ей повиновались, как королеве, и слишком высокородна и богата, чтобы её искренне любили. Так что, в конце концов, ребёнок взбунтовался. Ни о каком послушании или просто привязанности к своим наставницам не могло быть и речи. Регина была не из тех, кто нуждался в жалости или вымаливал чью-то любовь.

Старшие девочки, которые были взяты на воспитание раньше, поначалу пытались задевать новенькую, которая была слабее и младше всех, но это продолжалось недолго. От малейшей искры, будь то неосторожное слово, тычок в плечо или просто косой взгляд, в девочке вспыхивала безудержная ярость. Физически она была слабее всех, но в драки кидалась с таким самозабвением, с такой отчаянной храбростью, что противостоять её напору не мог никто. А немного погодя маленькая графиня стала давать волю своему острому ядовитому язычку. Уступать кому бы то ни было она не умела совершенно и наотрез отказывалась спускать малейшие обиды. К шести годам сладу с ней не было никакого.

Мадам де Гот тщетно писала её отцу, несколько раз намеревалась отвезти девочку обратно, но граф на её письма не отвечал, хотя щедрые пожертвования монастырю от его имени поступали регулярно. Когда отец Регины умер, управляющий, а затем и повзрослевший Луи продолжали не скупясь оплачивать содержание девочки. По сути, Клермоны содержали весь монастырь. Возможно, если бы не золото, урсулинки давно бы уже нашли способ вернуть девочку в семью. Так что она очень быстро поняла, что не нужна ни отцу, ни старшему брату, ни тётке. Родные о ней не вспоминали, откупаясь щедрыми пожертвованиями три раза в год. В монастыре её терпели только из-за денег.

Ровесницы Регины, появившиеся в монастыре через несколько лет, тоже не испытывали нежных чувств к своей товарке. Но теперь уже причиной послужила зависть: имя Луи де Бюсси уже гремело в Париже, к тому же среди всех воспитанниц урсулинок она была самой знатной. Клермоны были вторыми во Франции после принцев крови — перед Луи де Бюсси и его сестрой были только Валуа и, возможно, Бурбоны. Гизов и Конде потомки Уго Амбуаза легко могли отодвинуть в очереди на трон. И это также не было секретом в обители св. Урсулы. И Регина, прекрасно зная обо всём этом, ещё выше поднимала свою гордую голову и вела себя совершенно по-королевски. Она не завела себе подруг среди таких же воспитанниц, но сумела заставить их чувствовать себя подданными её несуществующего государства. Всё, что ни твердили ей о грехе гордыни, о скромности, подобающей девушкам её возраста, о глазах, опущенных долу — она пропускала мимо ушей. Надменная холодность, высокомерный взгляд и ярость, не знавшая границ, стали её щитом, за которым она прятала сердце, изнемогавшее от тоски и одиночества.

Среди монахинь и воспитанниц св. Урсулы Регина считалась ведьмой и тому день ото дня находились подтверждения. Во-первых, вся живность в округе слепо и преданно обожала эту диковатую девочку. Даже грозный бурый бык со скотного двора, принадлежащего монастырю, ластился к ней, словно телёнок-сосунок. Самые злющие псы её не то что ни разу не кусали — они на неё никогда и не лаяли даже. Нельзя сказать, чтобы девочка приходила в неописуемый восторг при виде любого пушистого, крылатого, четвероного, парнокопытного существа, или постоянно подбирала больных или брошенных животных — за ней этого не водилось. Просто в ней совершенно не было страха перед животными, домашними ли, лесными — без разницы, словно она знала какое-то тайное слово или понимала их язык. И, в отличие от людей, звери ни разу не предали её доверия. Во-вторых, у Регины были огненно-рыжие ведьминские волосы, мягкие, густые, пахнущие свежим ароматом лесных трав и летним дождём и проницательный колдовской взгляд, который смущал, путал мысли и, казалось, смотрел тебе в самое сердце. Всё это отпугивало от Регины смиренных монахинь и их робких воспитанниц.

Но живая, эмоциональная натура девочки требовала постоянного выплеска. В раннем детстве Регина совершенно неожиданно сошлась с детьми крестьян, работавших на монастырских землях. Она всеми правдами и неправдами сбегала из-под неусыпного надзора урсулинок и, перепачканная, босоногая, звонкая, носилась наравне с мальчишками, воровала яблоки в садах, караулила на старых кладбищах привидения, купалась в мутном пруду, именуемом лягушатником, ловила в реке рыбу. Детям ленников и вилланов не было никакого дела до её знатного происхождения и богатейшего наследства. Они видели в ней свою ровесницу, бесстрашную и яростную в потасовках, неистощимую на выдумки, смеявшуюся звонче всех и умевшую одним словом усмирять самых злых собак. Женевьева де Гот приходила в ужас каждый раз, когда находила свою племянницу в стайке деревенских оборванцев, такую же чумазую, растрёпанную и дерзкую, как они. Вместе со своими неуправляемыми товарищами по играм она била стекла древних витражей, разрисовывала масляными красками статуи святых, особенно при этом доставалось Деве Марии, выдумывала какие-то дикие игры, непременно заканчивавшиеся потасовками. Пару раз эта банда сорванцов под предводительством маленькой графини чуть не устроила пожар на заброшенной мельнице и в недостроенной капелле. А однажды Регина и двое сыновей местного кузнеца — её товарищи — проникли в монастырский склеп и попытались вскрыть гроб одной из усопших лет триста назад принцесс в надежде найти клад и сбежать к морю, чтобы наняться юнгами на пиратский корабль. К счастью, каменная плита оказалась слишком тяжёлой для слабых детских рук и покой почившей принцессы никто не нарушил. Регину сурово наказывали за подобные проделки, пытались привить смирение и религиозность детской душе, но никто не видел, что все её выходки происходили не из-за скверного её нрава или желания позлить урсулинок — она пыталась убежать от тоски, горьким ядом отравлявшей каждый день её жизни.

Но дружба с детьми бедняков с годами прошла. Повзрослев, они осознали огромную разницу между простыми земледельцами и титулованной графиней, им нужно было зарабатывать на хлеб, а её захватила новое страстное увлечение — книги.

Женевьева де Гот, надеясь возвести непреодолимую стену между своей племянницей и уличными оборванцами, решила вплотную заняться её образованием, раз уж её воспитание оказалось делом безнадёжным. Явно недооценив незаурядный ум Регины, настоятельница позволила ей беспрепятственно посещать монастырскую библиотеку. К чести Женевьевы де Гот надо сказать, что она не жалела денег на приобретение литературных новинок, за что впоследствии и подвергалась осуждению. Урсулинки давали своим воспитанницам прекрасное светское образование, прикладывая все усилия к тому, чтобы покинув стены монастыря, девушки смогли найти своё место в жизни и составить достойную партию как обеспеченному горожанину, так и провинциальному землевладельцу. Но Регина от рождения была воплощённым противоречием и бунтом. Мятежный, вольнолюбивый дух Клермонов кипел в её крови и никакие монахини, ни даже сама Святая Урсула ничего не могли ему противопоставить. Эта тяга свободолюбивой девочки к дикой воле, к безумному полёту под самыми облаками, к непредсказуемым авантюрам была чужда размеренной и спокойной жизни святой обители. Регина была чужой в этом маленьком тихом мирке.

За годы, проведённые в монастыре, у девочки накопилась море вопросов. Ей всё было интересно, ей столько нужно было узнать, понять, осмыслить! Но у Женевьевы де Гот никогда не хватало на неё времени, а остальных монахинь ставили в тупик вопросы девочки и её самостоятельные умозаключения, зачастую отличавшиеся непростительной дерзостью. Проповеди священника и наставления урсулинок были ей неинтересны поначалу в силу возраста, а позже из-за различий в восприятии мира и отношении к жизни.

Мир древних свитков и сочинений знаменитых учёных, поэтов и философов от античных времён до Монтеня и Макиавелли оказался ей гораздо ближе и понятней, чем благочестивый и сонный мирок обители. С ними она могла спорить или соглашаться, разговаривать на любые темы, не боясь осуждения и наказания. Петрарка, Данте, Ариосто, Полициано, поэты Плеяды будоражили её воображение. Она обладала умением находить на страницах книг совсем не то, что находили остальные воспитанницы урсулинок. За философскими рассуждениями Монтеня, Пиррона, Сенеки и Плутарха она видела вечный спор человека с Богом и очень рано поняла простую истину — Бог, несомненно, есть, только до людей ему нет никакого дела. У Бога своя жизнь и свои заботы. Он создал этот мир и многие другие миры и не факт, что он помнил их все. У Регины хватало ума держать при себе свои крамольные мысли и не вступать в богословские диспуты, отстаивая свои еретические рассуждения. Но если в детстве она не любила ходить на мессы только потому, что засыпала там, убаюканная пением псалмов и запахом благовоний, то в юности её начала одолевать скука и отсутствие какого-либо смысла в восхвалении никем не виданного Бога, смиренной Девы Марии и всех прочих весьма странноватых святых и великомучениц. Многочасовые бдения в капелле, посты и прочая атрибутика ортодоксального католицизма навсегда остались за гранью её понимания. Покаяние и причастие для неё долгое время было проблемой. Она никак не могла уразуметь, какие такие смертные грехи можно совершить в десять лет, находясь под неусыпным контролем матушки настоятельницы, что у Господа надо было вымаливать прощение, стоя на коленях в холодной молельне. И почему надо было рассказывать священнику все свои самые сокровенные мысли, ведь некоторые мысли потому и не высказывают вслух, что они ни к кому не относятся и принадлежат только ей одной. И какое Богу дело до того, что она опять расколотила фарфорового ангела с глупейшим выражением лица, если в это же самое время кто-то кого-то убил, обокрал, оболгал? Почему крутиться перед зеркалом и по полчаса расчесывать волосы — страшный грех, если тело — храм души? Храм должен быть красивым, чистым, нарядным! Начитавшись Мирандолы, Манетти и Лоренцо Вала, она окончательно убедилась в том, что никогда не сможет по достоинству оценить аскетов, отшельников и прочих любителей истязать свою собственную плоть всем мыслимыми способами. Если жизнь ей действительно была дарована Богом, значит, этот дар нужно было ценить и сохранять.

Урсулинок приводили в ужас её рассуждения. Как-то раз, в ответ на замечание о том, что она слишком много внимания уделяет своей внешности, вместо того, чтобы выучить пару-тройку псалмов, Регина сравнила Божий дар — жизнь с подаренным хрустальным кубком.

— Вы ведь будете беречь его и не только наполнять сей сосуд водой или вином, но и стирать с него пыль, мыть его в холодной воде, чтобы он отражал солнечные лучи и радовал вас своим блеском. Вот так и я поступаю. Я не только прилежно учусь, наполняя свою душу знаниями, но и ухаживаю за своим телом, чтобы Бог, глядя на меня с небес, радовался и гордился собой. Ведь не каждый день ему удаётся сотворить подобную красоту.

Женевьева де Гот пришла в ужас от подобного заявления.

Возможно, с годами на многие выходки Регины в монастыре бы научились закрывать глаза. Но в 15 лет юная графиня де Ренель преподнесла своим наставницам ещё один сюрприз. Из худенького, рыжеволосого ребёнка с загадочными светлыми глазами она превратилась в девушку редчайшей красоты, настолько яркой и ослепительной, что скорее отпугивала, чем привлекала. Красоты, которую можно было назвать не иначе как дьявольской. Женевьева де Гот первой разглядела этот распускающийся цветок и приняла все возможные меры, чтобы мир и покой тихой обители не рухнул, как карточный домик, по вине ослепительной внешности Регины. Но девушка словно создана была притягивать к себе неприятности. Она довольно быстро сообразила, почему остальные воспитанницы начали слишком уж завистливо коситься в её сторону и почему монахини осеняли себя крестным знамением каждый раз, когда смотрели на её лицо. У самоуверенной девушки даже мысли не возникло о том, что с ней что-то не в порядке, как очень часто случалось с её ровесницами. Напротив, она в скором времени осознала всю силу власти своей внешности. И начала вовсю этим пользоваться.

Первым пострадал священник, проводивший воскресную мессу. Бедный старик терял дар речи и заикался, стоило только юной воспитаннице урсулинок поднять на него свои бездонные прозрачные глаза. Монахи из соседнего аббатства зачастили к урсулинкам под различными предлогами, хотя причина была на виду: высокая, тонкая, рыжеволосая девушка с лицом сказочной красоты стала воплощением их юношеских грёз и самых постыдных желаний. Крестьянские парни теряли покой и сон, стоило только их бывшей подружке по детским шалостям появиться за воротами монастыря. Приезжие торговцы, снабжавшие монастырь различными товарами, забрасывали прелестницу подарками и милыми каждому женскому сердцу безделушками. И Женевьева де Гот отчетливо понимала, что всё происходящее — только цветочки.

Гром грянул, когда Регина, в очередной раз сбежавшая в соседнюю деревню на весенний праздник крестьян, чтобы вволю поплясать с деревенскими парнями, попалась на глаза цыганам. Их предводитель, или как он сам себя называл, Король египтян Рамирес был зачарован юной аристократкой. Она была одета небогато и немодно, плясала и веселилась наравне с местными девицами, но порода и древняя кровь королей чувствовались в каждом её жесте, в медленном повороте головы, во властных нотках в голосе, в надменном изгибе губ. И красота её, бьющая наотмашь по глазам, доводила до безумия. Исколесивший со своим таборам пол-Европы Рамирес готов был поклясться спасением души, что никогда за всю свою жизнь не видел другой женщины, столь же обольстительной и страстной, как она.

Девушка, захваченная всеобщим весельем, лихо отплясывала гальярду. В живом, бесшабашном танце ей не было равных по грациозности и лёгкости движений, и отсвет костров отражался в огненных кудрях, зажигая бесовские искры в сверкающих глазах. Она сама была в тот миг огнём, юной языческой богиней. Упорный, горящий взгляд цыганского короля заставил её обернуться. Смуглое лицо с резкими чертами, изрезанное шрамами показалось ей на редкость отталкивающим, но что-то в глазах этого дикаря притягивало её. Знавшая о любви лишь по сонетам Ронсара и Петрарки, Регина сама испугалась той волны неосознанного влечения, проснувшегося в её теле под этим откровенным взглядом. Она сбилась с шага и уже смутно слышала музыку, то и дело ловя на себе оценивающий, раздевающий мужской взгляд.

Наконец, разозлившись из-за собственной растерянности, Регина вышла из круга танцующих и, не сводя гневного взгляда с Рамиреса, подошла к нему вплотную и остановилась. Для своих лет она была очень высокого роста и потому могла смотреть на большинство мужчин не снизу вверх, а глаза в глаза. Обычно это приводило мужчин в замешательство, заставляя испытывать чувство неловкости. У цыгана же на лице промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее одобрение.

Довольно долго они оба просто смотрели друг на друга в упор и ни один не опускал глаз, пока цыган не склонил голову в почтительном приветствии.

— Кто ты такой, что смеешь так нагло на меня пялиться? — дала волю своему возмущению Регина.

— Меня зовут Рамирес. Я король египтян. Судьба привела меня сюда, чтобы я смог увидеть тебя.

— Ну и что? Увидел? Можешь отправляться дальше своей дорогой. И впредь научись отличать пугливых деревенских дурочек от дочерей рода де Клермон. Ты всего-навсего главарь шайки бродяг и побирушек. Такие, как ты, не смеют даже глаз поднять в моём присутствии. Я не боюсь тебя. И твои ведьмы меня не обманут и не околдуют. Убирайся прочь и не смей больше нарушать мой покой.

— Я и так вижу, что в тебе течёт благородная кровь. Но египтяне вольный народ и ты не можешь приказывать мне, как своим слугам. Ты всего лишь юная глупая женщина, но ни я, ни мои люди ничего тебе не сделают. Потому что ты такая же, как и мы. Я слышал, тебя воспитывают урсулинки. Это правда?

— Ты верно слышал. Но какое твоё дело?

Рамирес громко захохотал и от его озорного, почти издевательского смеха у Регины мурашки побежали по спине. Она не могла понять, что с ней происходит. Этот дикарь пугал и притягивал её, он был безобразен, от него резко пахло потом, лошадьми и дымом. И всё же она не могла отвести от него глаз, сделать шаг в сторону и уйти.

— Кто додумался привести тебя в монастырь? — продолжал смеяться цыган, — Это то же самое, что оставить тлеющую головню на сеновале. Или твою красоту, твою горячую кровь надеются спрятать за его стенами? Ты водишься с деревенскими и думаешь, что тебя можно принять за одну из них? Только слепой не отличит алмаз от морской гальки.

Его слова падали, словно капли воды на сухую, растрескавшуюся землю и мгновенно впитывались. Впервые Регине говорили о том, что она Женщина. Впервые её красота вызывала восхищение, а не вменялась в вину. Она слушала его и, затаив дыхание, пока не почувствовала, как грубая, горячая ладонь крепко обхватила её запястье. Цыган медленно, осторожно увлекал её в сторону своей повозки. Видимо, ему не впервой было похищать заворожённую, загипнотизированную жертву.

Но на Регину его древние чары не подействовали. Она резко выдернула свою руку из его мёртвой хватки его пальцев и с силой оттолкнула его от себя:

— Как ты смеешь прикасаться ко мне своими грязными руками?! Если я не гожусь для монастырской жизни, это ещё не значит, что я последую за сборищем воров и шарлатанок.

Чёрные глаза Рамиреса злобно блеснули, но он ничего не успел возразить Регине: между ними встала старая цыганка. Она появилась так неожиданно, словно из-под земли выросла, возникла из пустоты.

Регина отшатнулась назад и, наверное, пустилась бы наутёк, но внешность старой ведьмы была настолько колоритной, что любопытство пересилило страх. Седые, спутанные космы прикрывали разноцветные лохмотья, когда-то бывшие ярким, роскошным нарядом. Сверкающие мониста и крупные бусы со всевозможными амулетами болтались на иссохшей груди. Из-под кустистых сросшихся бровей пылали неожиданно молодые тёмные глаза. Мудрые, всё понимающие и — чуточку лукавые.

— Что, старый мерин, не видишь, что кобылка чересчур породистая для тебя. Королевских кровей не иначе, провалиться мне на месте. Дай-ка мне ручку, красавица, — глаза старухи, казалось, видели её насквозь.

Регина протянула ей руку и цыганка, вцепившись сухонькими пальцами ей в запястье, поднесла ладонь к самому своему носу. Несколько минут она пристально разглядывала линии её руки, а потом вдруг благоговейно поцеловала раскрытую ладонь. И так сверкнула глазами на Рамиреса, что тот счёл за лучшее отойти на безопасное расстояние. Видимо, древняя ведьма пользовалась гораздо большей властью, чем сам Король египтян. Вся эта немая сцена несколько встревожила Регину, она уже начала жалеть о том, что вообще заговорила с бродягами. Но скрипучий старческий голос удержал её на месте:

— А ты действительно королевских кровей, красавица. Тоска тебя сушит, покоя не даёт. Долго тебе ещё пить эту горечь, только как бы лекарство от неё не оказалось ещё горше. Будь осторожной, будь очень осторожной. Не лети, как мотылёк, на огонь. Короткий век тебе отписан, но яркий, как ночной костёр. Будут у тебя и свобода, и любовь, и слава, и богатство, и даже счастье. Всего у тебя будет много — но недолго. Любовь будет вершить твою судьбу. Твоя красота и твоя ненависть будут вершить судьбы тех, кто окажется рядом. Твоя ненависть убьёт лишь одного человека, твоя красота погубит многих. Твоя любовь убьёт тебя саму. Ступай, девочка, и всегда — запомни это! — всегда слушай голос своей крови.

Она оттолкнула Регину от себя и, подметая пыльную траву своими изодранными юбками, пошла к табору. Рамирес качнул головой и протянул Регине руку:

— Пойдём. Посидишь возле нашего огня, послушаешь наши песни, посмотришь, как танцуют наши женщины. Ты попробуешь свободу на вкус и решишь сама.

И она пошла. До рассвета просидела у цыганского костра, жадно глядя на дикие пляски и с замиранием сердца слушая красивые, непонятные песни кочевого народа. Никогда ещё не было ей так хорошо, так легко. Слова о том, что у неё будет всё то, о чём она так долго мечтала за стенами обители, праздничной музыкой звенели в ушах. То, что кого-то там погубят её красота и ненависть, совершенно не взволновали её. Ну, а если самой Регине суждено погибнуть из-за любви — так это в роду Клермонов, страстных и упрямых людей, было довольно обычным явлением. Она только одно не могла понять — о каком голосе крови говорила старая ведьма?

Наутро она огородами, тайком от сестёр-урсулинок, вернулась в монастырь. Бессонная ночь, звучащие в ушах песни и жар костра вытеснили из памяти всё, оставив только слова цыганки о том, что у неё будет всё, чего она сейчас так страстно желает, и пугающее, необъяснимое влечение к Рамиресу. Она не могла понять, почему другие мужчины до вчерашнего дня не вызывали в ней таких чувств, что могло быть у неё, высокородной Региной де Клермон, общего с этим немолодым, грязным, грубым бродягой и потому постаралась выбросить их встречу из головы. Как это всегда случается, чем больше ты стараешься о ком-то не думать, тем крепче он вживается в твою память. Тоска по дикой воле, по первозданной свободе и огонь, загоревшийся в её теле, в одночасье сделали невыносимо тесными стены обители.

Регина словно взбесилась. Она метала громы и молнии, требуя у Женевьевы де Гот отпустить её домой. Регина рвалась на волю, в леса и горы, на городские шумные улицы, в блистающий мир дворцов, в безумие маскарадов, — куда угодно, но только как можно дальше от своей тюрьмы. Расписанная на годы вперёд жизнь урсулинок выматывала её мятежную душу, каплю за каплей выпивала её силы. Тоска, тяжелая, густая, приходила в лунные ночи к порогу её спальни и доводила до исступления своими монотонными песнями. Всё чаще ей казалось, что эта тоска родилась вместе с ней, что она была частью её существа и не было никакой возможности избавиться от неё. Тоска впиталась в её кровь, вплелась в её волосы, серой пылью легла на кожу, мутным туманом застила глаза. Она знала: ещё один год в монастыре — и она сойдёт с ума. Или сбежит с цыганами: Рамиреса то и дело видели в окрестностях монастыря и уже ни для кого не было секретом, кого ищут его пылающие глаза, для кого звучат непонятные, пугающие песни кочевого народа.

Все ровесницы Регины давно уже были либо отданы замуж, либо пристроены в качестве компаньонок к доживающим свой век аристократкам, помнившим ещё молодость Дианы де Пуатье. И только она, в своё время бывшая здесь самой младшей, оказалась теперь самой старшей из воспитанниц. Другой бы, наверное, уже прочили будущее невесты Христовой, от неё же не чаяли избавиться.

Вполне вероятно, рано или поздно накалившаяся до предела ситуация закончилась бы либо грандиозным скандалом, либо страшной трагедией, если бы не случай. Точнее, Случай, впервые вмешавшийся в судьбу Регины и завладевший ею.

Дождь, непрерывно ливший три дня кряду, превратил все дороги в окрестностях в сплошную липкую кашу, в которой увязали копыта лошадей и колеса телег, и заставил небольшой нарядный кортеж искать убежища в монастыре Святой Урсулы. Регина, искавшая спасения от невыносимой скуки в библиотеке, последней узнала о нечаянных гостях. Конечно, обитель и раньше посещали знатные дамы, останавливались путники, в общем-то, жизнь в обители частенько била ключом. Другое дело, что Регину в таких случаях Женевьева де Гот старалась убрать с глаз подальше, дабы не провоцировать скандалов и недоразумений — слишком уж ненадёжной была её племянница по части скромности и молчаливости. Но в этот раз Случай посредством погоды привел под стены монастыря саму Маргариту Валуа, жену Генриха Наваррского, втайне от матери Екатерины Медичи ездившую на встречу со своим опальным мужем. Она путешествовала в сопровождении двух своих самых верных фрейлин и нескольких дворян из окружения герцога Анжуйского, бывшего на тот момент союзником мятежного гугенота.

Появление столь яркой и знаменитой личности вызвало в обители настоящий переполох. Шум, доносившийся со двора даже в библиотеку, выдернул Регину из мира классической Греции. Какое-то смутное предчувствие беспокоило девушку уже несколько дней, и сейчас, привлечённая всеобщей суматохой, она не удержалась и вышла во внутренний дворик. В то же самое мгновение дождь, словно дожидавшийся её появления, прекратился и из-за туч выглянуло заспанное, обрадованное солнце. Золотые лучи облили с ног до головы тонкую фигурку Регины, прятавшейся за углом, и предательски засверкали в огненных локонах, выбивавшихся из-под капюшона.

Первым её увидел молодой невысокий дворянин и, встретившись взглядом с её колдовскими глазами, изумлённо присвистнул. Через минуту она уже склонялась в грациозном реверансе перед Маргаритой, ошеломлённо смотревшей на её поразительное лицо. Сама же Регина с не меньшим интересом изучала наряды фрейлин и самой Маргариты, законодательницы мод французского двора. Даже их дорожные костюмы отличались роскошью и демонстрировали последние веянья моды. Пышно драпированные юбки до косточки выставляли напоказ изящные ножки. Жёсткий испанский каркас всё же был более легкомысленным и по-французски изысканным. Кавалеры, сопровождавшие дам, выглядели не менее нарядными, но тонкий вкус Регины смущало обилие ярких цветов и щегольские, более подходящие для женщин, украшения.

— Твоё лицо мне кажется смутно знакомым, — Марго, казалось, была в недоумении, — хотя я точно могу сказать, что никогда ранее тебя не видела. Как тебя зовут, прелестное дитя?

— Регина де Клермон, графиня де Ренель, — не без гордости назвала своё имя девушка.

— Вы из рода Клермонов? — переспросила Марго.

— Да. Я младшая дочь графа Жака д'Амбуаз.

Тихий шёпот удивления прошелестел над монастырским двориком. Очаровательная незнакомка оказалась не кем иным, как сестрой самого Великолепного Бюсси!

Тонкие брови Маргариты изумлённо поднялись, однако, она довольно быстро овладела собой. Её возлюбленный в очередной раз преподнёс ей сюрприз. Кто бы мог подумать, что сей тщеславный гордец прячет от всего света подобное сокровище! Маргарита едва не рассмеялась, представив себе, какой фурор произведёт в Лувре эта юная особа. Весь "Летучий эскадрон" королевы-матери был лишь тусклым отблеском красоты графини де Ренель.

Но Регина оказалась ещё и весьма образованной, умной, бойкой на язык девицей, прекрасно разбирающейся в философии и поэзии. Уже через несколько минут короткого общения с ней Маргарита пришла к выводу, что эта воспитанница урсулинок была рождена, чтобы блистать при королевском дворе, но уж никак не прозябать в смиренной обители. Девушка была невероятно хороша собой и очень похожа на своего брата: те же тонкие черты, высокий ясный лоб, нос с лёгкой горбинкой, чётко очерченный, решительный рот, надменный изгиб бровей. Но если красота Луи завораживала, притягивала к себе, как магнит, то ослепительная внешность Регины была воплощённым грехом, лишающим воли Желанием. Тёмные с поволокой глаза Бюсси брали душу в нежный плен — светлые до прозрачности огромные глаза Регины бросали вызов, дерзили и смеялись. Брат и сестра были двумя разными и в то же время равными сторонами одной медали.

Вот только, на искушённый взгляд Маргариты, сестра была намного интересней. И сильнее. Молодая королева Наваррская решила во что бы то ни стало обзавестись новой игрушкой. Блестящий Луи де Бюсси был её любовником, даже больше — её Великой любовью, он совершенно свёл её с ума, она, не скрываясь, посвящала ему свои стихи и готова была на любые безумства. И если его сестра, эта совершенно очаровательная девочка, станет её подругой, её наперсницей… Лувр будет у их ног. В голове Маргариты рождались план один грандиознее другого. Всё было решено в одну минуту — этот бриллиант должен засиять в Лувре!

Оставалась одна закавыка: сам Луи де Бюсси. Если он не спешил забирать сестру из монастыря, значит, у него были на то веские основания. Маргарите вовсе не хотелось ссорить со своим возлюбленным по какой бы то ни было причине. Ну да ничего. Что бы он там себе не думал, она сможет его переубедить. Или её зовут не Маргарита Валуа!

— Ты божественна, дитя мое, ты просто восхитительна, — щебетала Маргарита, жадно глядя на пугающе прекрасное лицо девушки, — Я очень близкая подруга твоего брата графа де Бюсси. Он много рассказывал мне о тебе. Конечно, твоё место не здесь. Ты должна увидеть Париж. Ты должна покорить Лувр! Для тебя это не составит труда, поверь моему опыту. Думаю, мы с тобой расстаёмся ненадолго и вскоре увидимся при других обстоятельствах.

— Не уверена, ваше величество, — Регина отвела помрачневшие глаза, — мой брат не спешит забирать меня из обители. Видимо, не особенно он жаждет встречи со мной.

— О, ты зря так говоришь! Пойми, дитя, ты ещё многого не знаешь и совершенно напрасно обижена на своего брата. Граф де Бюсси занимается очень важными государственными делами. Он правая рука герцога Анжуйского, его присутствие просто необходимо при решении многих политических вопросов, военных кампаний. Твой брат очень знаменит, у него блестящая карьера при дворе. И нет ничего удивительного в том, что на тебя у него не всегда находилось время. Но так было только до сегодняшнего дня. Подожди ещё немного — и твоя жизнь очень сильно изменится.

За Региной приехали, когда луна превратилась в тонкое острое лезвие изогнутого кинжала и яблони сняли свои подвенечные наряды. Она торопливо спускалась по лестнице, не зная, кого сейчас увидит: брата или одну из фрейлин королевы Наваррской. Суматоха, поднявшаяся в монастыре, совершенно сбила её с толку. Ибо даже в самых дерзких своих мечтах она не могла предположить, что за ней приедет сама Маргарита Валуа в сопровождении своей верной фрейлины маркизы д'О.

Молодая королева Наваррская воспользовалась отсутствием Бюсси в Париже, написала ему сумбурное письмо и, не дожидаясь ответа — она прекрасно знала, что любовник ни в чём не сможет ей отказать и рано или поздно она своего добьётся, — отправилась в обитель св. Урсулы.

И всё же, вместо того, чтобы оценить оказанную ей честь, Регина испытала острый укол обиды. Она совершенно не рада была визиту столь высокой гостьи — она ждала брата. Регина была почти уверена в том, что Луи поддастся на уговоры своей возлюбленной и вспомнит, наконец, о том, что на свете есть она, его родная сестра. Ведь вспомнил же он о ней, когда подарил ей маркизат Ренель. Правда, это было несколько лет назад и с тех пор он даже не написал ей ни разу, тогда как своей любовнице, наверное, писал постоянно, посвящал сонеты и катрены. Регина почувствовала, как в ней исподволь поднимается неосознанная неприязнь к своей титулованной благодетельнице.

Она стояла на лестнице и смотрела на королеву и её фрейлину, ожидавших её во внутренним дворике. Нарядные, весело щебетавшие, они были грациозны и красивы и прекрасно осознавали силу своего обаяния. Изящество, острота ума и очарование королевы Наваррской гремели по всей Европе. Но Регина, как ни старалась, не могла разглядеть в её лице ничего истинно красивого. Разве что живой блеск умных глаз и сияющая улыбка. Положительно непонятно было, из-за чего сходили с ума все мужчины, в том числе и Бюсси. Бледную, тусклую, как у всех Валуа, кожу скрывал толстый слой румян и белил. Короткий нос, безвольный подбородок, тонкие губы, слишком покатые плечи — всё это не могло укрыться от пристального взгляда Регины. Она всё больше убеждалась в том, что Маргарита Валуа ей определенно не нравится, более того — вызывает стойкое отвращение.

Но это был её единственный шанс обрести свободу, навсегда расстаться с урсулинками и тёткой. Увидеть Париж. Пожалуй, ради такого можно было несколько дней потерпеть общество королевы Наваррской. И её фрейлины. Регина перевела недовольный взгляд на спутницу Маргариты и едва сдержала вздох разочарования. Высокая, худощавая блондинка с пронзительно синими глазами и капризным ртом. И даже лёгкая тень здравого рассудка не омрачала безмятежное чело этой дамы. Она была глупа до такой степени, что Регина поняла: на неё невозможно будет злиться. Такая блаженная глупость может только умилять. Ничего странного не было в том, что Маргарита Валуа считалась одной из умнейших женщин при французском дворе — при таком-то окружении это было не трудно!

Регина глубоко вдохнула и сделала шаг навстречу прелестницам.

Первое, что смогла осознанно увидеть, впитать в свою память Регина, — это дорога, пыльная, вьющаяся вдаль, дорога, в конце которой Регину ждала Жизнь. Те два дня, что они были в пути, Регина почти не говорила, зато Маргарита и её спутница Ортанс, маркиза д'О, болтали без умолку, уверенные в том, что нашли благодарную слушательницу. Время от времени Регина действительно включалась в беседу, особенно когда Марго затевала с ней какой-нибудь философский или теологический диспут, рассказывала о её брате, графе де Бюсси или объясняла тонкости придворной жизни, её подводные камни и внешние ритуалы. Бессмысленную же трескотню маркизы о нарядах, придворных сплетнях и прочем она пропускала мимо ушей, слушая совершенно другое: грохот колес по мостовой городов, пение деревенских девушек, разговоры на постоялых дворах. Она всматривалась в лица людей, в зелень деревьев, вдыхала запахи цветов и готовящейся пищи и старалась оставить в памяти каждую мелочь, словно стремилась навсегда вытеснить из неё всё, связанное с монастырем.

Париж обрушился на неё, как грохот оркестра посреди мертвой тишины. Целая лавина звуков, образов, запахов увлекла ее за собой. Улицы, мосты, соборы, каменные и деревянные дома, набережные — всё смешалось в один ослепительный, завораживающий образ Великого Города. Несмотря на то, что день подходил к концу, Город, судя по всему, засыпать не собирался: приезд Регины совпал с открытием знаменитый ярмарки Ланди, любимого празднества парижан. Растерянная и ошеломлённая множеством народа, гремящими по мостовым колесами карет, яркими красками платьев парижских модниц, звоном шпор и шпаг, Регина пришла в себя только на набережной Гренель, когда из вечерних сумерек показались очертания её Дома.

Дом! Дом, где она родилась, дом, который она совсем не помнила, дом, откуда теперь уже она никуда и ни за что не согласится уехать. Регина судорожно всхлипнула и, подобрав юбки, бегом помчалась к дому, не дожидаясь ни слуг, ни сопровождавших её дам. В окнах горел яркий свет, слышалась громкая музыка, звонкие весёлые голоса и беззаботный смех. "Наверное, брат решил сделать мне сюрприз и устроил праздник в честь моего приезда! Теперь понятно, почему за мной пожаловала сама королева Наваррская. Это просто невероятно — сразу из скуки и благочестия монастыря попасть на настоящий парижский праздник!" — подумала она и с восторженным визгом распахнула настежь двери.

И застыла на пороге. В доме действительно был в разгаре праздник. Точнее, грандиозная попойка. Но к Регине этот праздник жизни не имел никакого отношения. В первые секунды она растерялась, не зная, что и подумать. В доме царил полный хаос от порога до второго этажа. Пьяные молодые мужчины, разряженные по последней моде, девицы известной профессии, снующие туда-сюда с подносами и бутылками слуги, осоловевшие от вина и усталости музыканты. Регина сначала замерла, беззвучно открывая и закрывая рот. Такого оборота она явно не ожидала. Где-то через полминуты до неё начал доходить смысл происходящего.

В Париже в то время было в порядке вещей снимать хорошие дома (особенно ценились богатые дома на набережной или в Пале-Рояле) и принимать в них друзей, точнее устраивать шумные оргии и бурные попойки. Большинство владельцев таких домов были приближёнными к особам королевской крови, а посему основную часть времени проводили либо в Лувре, либо на королевских охотах, в других резиденциях короля и пр., так что их собственные дома зачастую оставались в распоряжении слуг, которые во все времена были не прочь нагреть руки за счет хозяев. Случалось и такое, что временные "хозяева" настолько обживались в заимствованном жилище, что настоящим хозяевам приходилось отстаивать свои права со шпагой в руках, а то и при участии стражи.

Нечто подобное произошло и в доме графа де Бюсси. Рано или поздно это должно было случиться, поскольку Луи был редким гостем в своём родном доме. До недавнего времени хозяйство вела кормилица Регины Франсуаза Беназет, на которой держался весь дом и которую, по слухам, побаивался даже сам Луи де Бюсси, и потому желающих попировать в доме на улице Гренель как-то не находилось. Но месяц назад мадам Беназет уехала в Пуату к своей умирающей сестре и дом остался без присмотра, чем не преминули воспользоваться служанки. Шустрые девицы давно уже лелеяли радужные планы, как бы весело провести время и заодно подзаработать. Их товарки из других домов давно уже вместе со сторожами вовсю пользовались долгим отсутствием хозяев. Клиенты нашлись быстро — дом графа де Бюсси слыл одним из лучших в Париже. Компания беззаботных молодых повес за сходную цену сняла особняк графа на неделю и теперь вовсю веселилась там, живя на широкую ногу и не задумываясь над тем, что с ними будет, если вдруг Бюсси неожиданно вернётся.

А уж о том, что может приехать юная графиня де Ренель, и вовсе никто не подозревал.

И вот теперь Регина в полной растерянности стояла посреди шумного веселья и не знала, что и подумать. Правда, её растерянность длилась недолго.

Не прошло и двух минут, как на хмельную компанию обрушился неудержимый гнев рыжеволосой фурии. Юная, ослепительно красивая девушка, решительно подбоченившись и яростно сверкая серыми злыми глазами, властным окриком перекрыла пьяные голоса, звуки музыки и звон посуды:

— Что здесь происходит? Где граф де Бюсси?

Несколько человек, видимо, наиболее трезвых, на мгновение отвлеклись от общего веселья и посмотрели в сторону девушки.

— Гы-ы, красотка, — с видом знатока отметил один из них.

— Наверное, это с Дю Буа. Он всегда находит самых красивых девиц, — отозвался его собутыльник, не сводя пьяных глаз с Регины.

— Да какого чёрта! — взорвалась взбешённая подобной непочтительностью Регина.

Она решительно шагнула к главному столу, одним рывком сдёрнула с него скатерть вместе с посудой, яствами и свечами. Грохот раздался невообразимый: золотые и серебряные блюда и кубки со звоном раскатились по полу, половина бутылок с дорогим вином перебились, разгулявшийся народ возмущённо загудел.

— Это кто ещё такая?! — капризным голосом взвизгнула сидевшая на коленях очень толстого дворянина девка.

— Кто я такая? — раздельно, почти по слогам зловеще прошипела Регина и этот её змеиный шёпот почему-то враз заставил всех замолкнуть, — Кто Я такая?! Да как вы смеете спрашивать МЕНЯ в МОЁМ же доме, кто я такая? Сейчас же, слышите вы, сейчас же убирайтесь отсюда! Вон из моего дома!

Гости ни трезветь, ни уходить не собирались, что окончательно вывело из себя Регину.

— Если кто-то думает, что я побрезгую опускаться до драки с уличными девками или побоюсь устраивать скандал на весь город, выставляя кучку пьяных ублюдков из своего дома, то этот человек очень сильно ошибается, — тоном, не вызывающим ни малейших сомнений в истинности своих намерений, громко заявила юная графиня, — так что настоятельно советую вам, господа, забрать своих подруг и немедленно покинуть этот дом. И не забудьте принести свои извинения и заплатить за испорченные скатерти и поломанную мебель.

Было что-то в её дьявольски прекрасном облике, что заставляло подчиняться безоговорочно. Властные манеры, надменный холодный голос и пристальный взгляд, ничего хорошего не сулящий. И как-то сразу верилось, что это хрупкое на вид создание вполне способно разнести по камешку не то что этот дом — всю набережную, и глаза её горели так, что могли испепелить заживо любого. Волей-неволей, но незваные гости по одному, по двое начали выбираться из-за стола, музыка постепенно стихла и музыканты незаметно выскользнули на улицу. Одна из девиц, не в меру захмелевшая, бесцеремонно схватила Регину за плечо и, обдавая тяжёлым запахом дешёвого вина, нагло усмехнулась:

— А ты сама-то кто такая, чтобы здесь хозяйничать? Что-то я тебя не припоминаю.

Графиня, вздрогнув от отвращения, сбросила её руку со своего плеча и, не считая нужным что-либо объяснять существу, стоящему много ниже её самой, просто влепила девице столь внушительную оплеуху, что та не удержалась на ногах и распласталась на полу.

— Пшла вон, — презрительно процедила Регина и окинула оставшихся вызывающим взглядом.

Желающих связываться с дерзкой незнакомкой как-то не нашлось.

К тому же в дом в это время вошла не кто иная, как сама Маргарита Валуа, и появление особы королевской крови, да ещё столь известной и влиятельной, привело ко всеобщему бегству стремительно протрезвевшей компании.

— А ты великолепно справляешься с ролью хозяйки этого дома, — одобрительно заметила Маргарита, которой Регина нравилась всё больше.

"Могла бы и пораньше появится. Или хотя бы предупредить, что Луи нет в городе", — мрачно подумала девушка, мило улыбаясь Маргарите. А в душе закипала смертельная обида: единственный родной человек, её брат, даже не соизволил встретить её дома. Он забыл о ней. Вместо семьи в родном доме её ожидала пьяная компания посторонних людей, а любовница брата с любопытством наблюдала за тем, как растерянная, обиженная девчонка будет справляться с незваными гостями. Так слепых щенят бросают в реку и оставляют жизнь тем, кто сам сможет выплыть.

Остаток вечера у Регины ушёл на серьёзный разговор с прислугой. В результате сторожа и почти все горничные и кухарки были выгнаны молодой хозяйкой взашей едва ли не собственноручно. Регина разошлась не на шутку и сразу показала свой крутой нрав. Слуги, привыкшие беззаботно и вольготно жить при графе де Бюсси, большую часть своего времени проводившем либо в Лувре, либо в Анжу, либо на войне, вынуждены были смириться с тем, что его младшая сестра взялась править железной рукой.

— Запомните раз и навсегда золотое правило, по которому с сегодняшнего дня будет жить этот дом, — громко объявила Регина, закончив отчитывать провинившихся и отдав все необходимые распоряжения, — отныне всё будет либо так, как я скажу, либо вообще никак не будет! И не дай вам бог ещё раз устроить что-нибудь подобное этой пирушке в МОЁМ доме.

Прислуга испуганно молчала, но за Региной с этого момента прочно закрепилась репутация ведьмы и стервы.

— А что вы все встали, как истуканы? — обернулась она, уже поднимаясь по лестнице в свою спальню. — Все расходитесь по своим местам и чтобы к утру в доме всё сияло и сверкало, чтобы никаких следов недавней попойки сам чёрт не нашёл! И передайте дворецкому, чтобы завтра к полудню вместо тех, кого я сегодня рассчитала, были наняты новые работники.

До утра дом гудел, как улей: служанки и лакеи (мальчишка-посыльный был отправлен среди ночи даже за теми, кто был отпущен на время отсутствия графа) в спешном порядке наводили чистоту. Громким шёпотом обсуждали новую хозяйку, свалившуюся, как снег на голову, и оказавшуюся сущей змеёй, гадали, как будут жить дальше и что взбредёт ей на ум к утру. Однако мимо хозяйской спальни ходили на цыпочках, не осмеливаясь лишний раз вздохнуть, и возносили благодарные молитвы Деве Марии и все святым за то, что Франсуаза следила за тем, чтобы комната её любимицы всегда была готова к возвращению молодой графини. Кормилица ждала Регину все эти годы изо дня в день, не переставая верить в то, что Луи однажды вспомнит о своём долге перед младшей сестрой.

А наутро приехала госпожа Беназет. Регина, проснувшаяся на рассвете от того, что ей хотелось поскорее вспомнить ДОМ, познакомиться с Парижем и успеть сделать массу важных и интересных дел, бродила из комнаты в комнату, касаясь пальцами стен, канделябров, статуэток, картин, заново срастаясь с домом, куда её неудержимо тянуло все пятнадцать лет. Тихий, ломающийся от волнения голос окликнул её: "Девочка моя!". Регина быстро обернулась на зов: в дверях стояла полная, румяная женщина средних лет и слёзы ручьём катились из её глаз. Чем-то тёплым и родным веяло на Регину от всего облика этой женщины и медленно всплывало в памяти, по звукам, по буквам её имя — Франсуаза, её кормилица. Натянутая до предела струна в сердце со звоном сорвалась и Регина разревелась, как когда-то в детстве, на груди у своей кормилицы.

Всё было позади: одиночество, тоска, ненавистный монастырь, мессы, псалмы, нравоучения. Впереди было только хорошее. Впереди была целая жизнь. И рядом — самый близкий и родной, любящий и всё понимающий человек — Франсуаза. И можно было выплакать свою беду, можно было стать слабой и глупой хотя бы на те несколько минут, пока рука кормилицы нежно гладила её лицо.

Спустя два часа Регина всё же смогла отпроситься у кормилицы в город, не дожидаясь Маргариту Валуа с её противной фрейлиной. Она слишком привыкла в монастыре быть одна и теперь трудно сходилась с людьми. Тем более, что любовница брата восторга у неё не вызывала. Скорее, Регина восприняла её, как соперницу, которую нужно победить.

И уж менее всего Регина хотела делить с кем бы то ни было свою первую прогулку по Парижу. Это должно было принадлежать только ей одной. В монастырской библиотеке она нашла поэму о Городе, которую знала почти наизусть и теперь, бродя по узким переулкам, людным набережным и древним мостам, шёпотом повторяла любимые строки:

Сей город — Князь всех городов,

Средь прочих царств — Жемчужина на Сене.

Земля любви и песен, вдохновенья и цветов,

Ученых и бродяг, святых и менестрелей.

Сокровищница благ мирских, которой равных нет.

Париж! С тобою ли сравнится

Любой другой из городов земли?

К твоим воротам день и ночь стремится

Поток гостей, спешащих подивиться

На божество по имени Париж.

С того, самого первого дня, и уже до конца жизни она была полностью захвачена Парижем, заражена им, как неизлечимой болезнью. Просыпаясь, она слышала манящий голос Города, и едва успев покинуть постель, стремилась окунуться в эту никогда не останавливающуюся карусель, которая означала для неё самое желанное — Свободу! Только теперь, вдыхая запах парижских улиц и площадей, Регина по-настоящему понимала, чего была лишена в монастыре, какой бедной и бесцветной была её жизнь. Да и можно ли было вообще назвать это жизнью! Теперь годы, проведённые там, в обители урсулинок, как никогда представлялись ей сном тяжело больного человека, прикованного к постели.

Целыми днями она изучала Город и наслаждалась своей свободой. Служка, сопровождавший госпожу в её прогулках, не переставал удивляться тому неподдельному восхищению и восторгу, сиявшему в глазах графини. Он-то уже успел забыть, как его самого поразил этот бурлящий, шумный, многоликий водоворот, когда десятилетним крестьянским оборвышем он впервые шагнул в ворота Сен-Марсель. Мальчик повзрослел, стал частью этого водоворота и разучился удивляться.

Да что тут особенного, подумаешь, цыгане вошли в город! Он их видел сотни раз. Или эта суматошная ярмарка в Сен-Жермене: там всегда жди неприятностей, либо кошелёк стащат, либо арестуют ни за что ни про что, народу-то куча. А то ещё, того и гляди, пожар начнётся. Или чума. Или в очередной раз школяры и студенты начнут буянить…

Но Регине эти рассуждения были неведомы. Душа её, истомлённая жаждой новизны, впитывала каждый звук любимого Города, цвета и запахи, наряды горожан, крики торговцев — всё, что называлось Жизнью.

А ещё она любила бродить по берегу Сены. Сена, позолоченная со всех сторон солнцем, гладкая и блестящая, как отцовская шпага, висящая в кабинете брата, стала её любимицей. Величавая, безразличная Сена, которую даже ночью бороздили во всех направлениях лодки и груженые баржи, была символом Парижа. Сена — это Париж. Часами девушка могла наблюдать за жизнью реки. Матросы с барж баграми захватывали плывущие по течению реки плоты, подтягивали их к берегу, где какие-то оборванцы выкатывали бревна на сушу и складывали их штабелями. На противоположном берегу на фоне затянутого дымкой пейзажа в пастельных тонах белела баржа-прачечная. Звонкий смех молодых прачек, стук вальков долетали до слуха Регины и смешивались с криками, доносившимися с барж и лодок, с ржанием лошадей, которых вели на водопой конюхи.

Пройдя немного дальше, она всегда ощущала знакомый и привычный для этого места сладковатый, терпкий и очень назойливый запах. Здесь, справа была расположена небольшая пристань, где стояло на причале множество шаланд, с которых разгружали корзины с апельсинами, вишнями, виноградом, грушами. Молодые, мускулистые лодочники, стоя на носу своих лодок, с наслаждением жевали апельсины, так что у Регины слюнки текли, и она совершенно по-детски радовалась, когда кто-нибудь из самых дерзких и весёлых бросал ей ослепительно-оранжевый, восхитительно пахнущий шар, сопровождая его безобидной шуткой или смелым комплиментом. Ничего вкуснее этих апельсинов она не ела никогда в жизни! А на берегу, прямо на глазах росли груды мешков, ряды бочек, стога сена для конюшен.

Путь её пролегал по Мельничному мосту, далее до моста Понт-о-Шанж, с которого запросто можно было полюбоваться построенным каких-то сто лет назад мостом Нотр-Дам, первые сваи которого, по рассказам старика Гоше, вбивал сам король Карл VI. А вокруг возвышались башни и колокольни Парижа; кружево замысловатых построек; шпили церквей; высокая крыша Колоннадного дома; квадратные резные башни великого собора, взметнувшиеся к самому небу; площадь Грев, где никогда не простаивали без дела виселица и позорный столб — главное развлечение для парижского сброда. И всё это утопало в ярких, нежных лучах июньского солнца и весёлой зелени садов и парков. Даже каменная кладка мостовых радостно играла солнечными бликами, услужливо ложась под лёгкие ножки молодой красавицы, словно благословлявшие улицы Города.

Маргарита всерьёз решила взять девушку под свою опеку и сделать своей наперсницей, так что вскоре Регина уже знала все последние сплетни французского двора, все тонкости как политики непосредственно Лувра, так и всей Европы, все модные литературные новинки от "Гептамерона" самой Маргариты до поэтов Плеяды и сонетов начинающего Дю Вентре, дерзкого и злого на язык. От природы способная, она всё схватывала на лету и прочно запоминала. Маргарите оставалось только удивляться её цепкой железной памяти. Всю первую неделю своей парижской жизни Регина провела в беготне по ювелирам, портным, белошвейкам и многочисленным лавкам, где торговали дорогими, умопомрачительно красивыми тканями, душистыми маслами, безделушками и духами с Востока.

Впервые попав в восточную лавку, девушка была потрясена. Она перетрогала каждый кусок ткани, перенюхала содержимое всех баночек, коробочек и шкатулочек. Ей всё хотелось купить! Регина тогда объявила бойкот всем модным парижским духам и её кожа с того дня пахла восточными травами. Надышавшись пряностей и ароматных масел, она вышла на улицу в приятном опьянении, держа в охапке целую кучу изящных чеканных коробочек и разноцветных баночек со всякой всячиной. Руки и волосы юной графини благоухали смесью корицы, гвоздики и роз. С этими драгоценностями она категорически отказалась расставаться. Будь у неё еще пара рук, она бы и рулоны тканей не доверила нести слугам. Маргарита, сопровождавшая Регину, искренне веселилась, глядя на этого ребёнка, дорвавшегося до женских радостей.

В ювелирной лавке ситуация повторилась. Не обращая внимания на возмущенные возгласы и настоятельные советы маркизы, девушка не обратила ни малейшего внимания на золото, рубины и изумруды, которыми в Лувре были увешаны все, и потратила все деньги на оправленные в серебро жемчуга, бирюзу, голубые алмазы и аметисты.

Маргарита только разводила руками и уже не спорила — юная графиня всегда оставляла последнее слово за собой. Девушка так напоминала своего брата и в то же время так сильно отличалась от него. Регина была истинной дочерью Евы, Луи — идеалом мужчины со всеми свойственными его полу недостатками, которые женщины испокон веков принимали за достоинства. И если молодой граф уже властвовал над умами и сердцами Парижа, то его никому пока не известная сестра имела все шансы произвести в Лувре фурор, и молодая королева Наварры неустанно возносила Господу благодарность за то, что самый блистательный мужчина Франции, её любовник, был братом этой девушки, ибо Регина единственная могла выйти полной победительницей в том сражении за сердце и состояние графа, которое шло при дворе и давно уже не было тайным.

В отсутствии Луи Регина, столь похожая на своего брата, была целебным бальзамом на сердце влюблённой Маргариты. Она смотрела на неё, а видела лицо Луи, слышала её голос, а отвечала — Ему. Бюсси давно уже стал для неё каким-то наваждением и, изучая Регину, она хотела найти разгадку его магического притяжения, подобрать ключ к его душе. И в итоге запуталась окончательно, потому что его сестра оказалась ещё большей загадкой. Восхитительной и пугающей, как страшная сказка, рассказанная в полночь.

Как-то раз, когда Маргарита и её фрейлина перемывали косточки своим знакомым, маркизе пришло в голову составить для Регины список наиболее достойных из возможных кандидатов в женихи. Последняя резко оборвала:

— Ортанс, запомните, пожалуйста, что в этом списке будет только одно имя, но оно будет самым громким и блистательным. Мне нужна только редкая, совершенно исключительная добыча, за которой идет увлекательная и пока безрезультатная охота. Мне нужен самый ценный приз.

Ортанс и Маргарита переглянулись и последняя негромко засмеялась, но в этом смехе зазвучало чувство собственного превосходства и облегчение:

— Ах, дорогая моя девочка, это невозможно. Именно для вас это и невозможно.

— Для меня нет ничего невозможного! — сверкнула глазами Регина.

— Возможно, действительно ничего… кроме того, что не дано Богом, ибо самый завидный жених Франции — ваш брат Луи, великолепный граф де Бюсси. Все остальные, увы, находятся на несколько ступеней пониже…

— … и мне придется волей-неволей снизойти до них, вы это хотели сказать? — Регина резко поднялась, отшвырнула в гневе кресло и ушла в сад.

Ортанс пожала плечами и направилась вслед за ней, недоумевая, зачем нервничать из-за такого пустяка. В Лувре было достаточно мужчин и качество в данном случае легко можно было компенсировать количеством и весом кошелька, а если учесть, что при дворе пока оставались свободными от брачных уз два отпрыска королевских кровей, принц Конде и три будущих герцога, — это не считая Англию, Испанию, Австрию и Польшу, — то поводов для расстройств не было абсолютно. Именно это она и изложила Регине, догнав её среди розовых кустов.

— Вы забыли ещё Италию, Германию и Восток, — равнодушно обронила Регина.

В это время дворецкий доложил о приходе белошвеек и портнихи и в предвкушении примерок новых нарядов неприятный разговор был забыт.

Узнав из письма Маргариты о приезде сестры, Бюсси написал управляющему, чтобы тот не скупясь выделял любые суммы по первому же требованию Регины, так что подготовка к первому появлению в Лувре шла полным ходом. Ортанс до хрипоты спорила с юной графиней по поводу расцветок и фасонов: если маркиза была в курсе последних веяний моды, то Регина руководствовалась исключительно своим врождённым чувством меры и безупречным вкусом. Яркие, насыщенные, густые краски тканей, изобилие золотого и серебряного шитья и порой бросающееся в глаза узорочье, перегружавшее наряд, пришлись ей не по нраву. Напрочь игнорируя советы Ортанс, Регина заказывала только то, что устраивало ее саму:

— Теперь диктовать условия буду я, — заявила она маркизе, выведенная из себя её причитаниями по поводу того, что при дворе есть свои законодатели вкусов и Регина будет смотреться нелепо в своих простеньких платьях, совершенно не соответствовавших статусу и состоянию Клермонов, — и задавать тон тоже буду я.

Маргарита посоветовала фрейлине не спорить с Региной, поскольку знала — упрямство и гордыня были семейными чертами всех Клермонов и переубеждать в чём-то сестру Бюсси было делом неблагодарным; но втайне гордилась и даже завидовала безупречному вкусу и твёрдости характера этой юной девочки.

Рене де Бираг первым узнал из донесений своих шпионов, что в ближайшее время ко двору будет представлена младшая сестра Луи де Бюсси — Регина де Клермон, графиня де Ренель, и что всем этим занялась непокорная дочь Екатерины Медичи. Бюсси был его нескончаемым ночным кошмаром. К подковерной войне с семейкой Гизов и он, и королева-мать уже давно привыкли, это был как бы своеобразный десерт к каждому блюду. И жить спокойно не дают, и без них скучно. Но Бюсси был абсолютно непредсказуемой и неконтролируемой фигурой. Герцог Анжуйский ещё в бытность свою Алансоном попал под влияние умного и амбициозного графа и тем самым обеспечил неуязвимость Бюсси. Титул губернатора Анжу и любовь Маргариты Валуа добавили козырных карт придворному наглецу. Бюсси не примкнул к Католической Лиге и не поддержал претензии Гизов, но и королевское семейство он ни в грош ни ставил. Луи де Бюсси д'Амбуаз был сам по себе. Независимое авторитарное королевство. Всему Парижу было известно его мнение о Валуа: королева-мать — выжившая из ума флорентийская отравительница, Генрих III — выродок с гомосексуальными наклонностями, герцог Анжуйский — послушная марионетка в руках Бюсси. Исключение составляла лишь Марго по той простой причине, что была молодой, красивой и умной женщиной, а эти три фактора в его глазах могли перевесить что угодно. Луи любили женщины и любил Париж, им восхищались молодые дворяне и эта всеобщая любовь, по мнению графа, давала ему право на всё. О том, что Маргарита Валуа влюбилась в него, как кошка, знали все. Это случилось чуть ли не на глазах у всех во время коронации Генриха III в Реймсе. Вскоре об их связи знал весь Париж, королева-мать была в бешенстве, обычно смотревший на похождения жены Генрих Наваррский в этот раз взревновал не на шутку, но Марго уже было не остановить. Однако до сих пор поймать любовников с поличным никому не удавалось — оба были дьявольски хитры и осторожны. А может, им просто везло. На ненавистного Бюсси неоднократно устраивались покушения по принципу "все на одного и желательно в спину", но улыбка судьбы, собственная шпага и верные друзья до сих пор хранили его назло Бирагу и всем Валуа.

И вот, когда этот дурак Франсуа Анжуйский связался со своим зятем-гугенотом и самодовольное, красивое лицо Бюсси перестало изо дня в день маячить в Лувре и появилась надежда, что в каком-нибудь сражении ему отрежут голову, является Она. Регина де Ренель. Как будто одного отпрыска этого строптивого семейства Парижу было мало! Да ещё, как выяснилось, Маргариту Валуа магнитом тянуло к ним. Теперь она увлеклась девчонкой Клермон! Уверенность канцлера в грядущих неприятностях крепла с каждым днём.

Но никто не знал и того, что сны молодого графа с каждым разом становились всё тревожней, что сердце металось в его груди и он не находил себе места от предчувствий чего-то неотвратимого, словно горная лавина. В суматохе двора мятежного короля Наварры и его легкомысленного союзника, среди мелких стычек и дрязг вокруг французского трона, среди всей этой привычной военной и политической кутерьмы вдруг стало ему мерещиться невозможной красоты лицо. В призрачном лунном свете чудился ему чей-то неясный профиль, склонённый над водой. Луи не знал, не мог вспомнить эти тонкие черты, эти бледные руки, но они были странно знакомы ему. Предчувствие чего-то небывалого, необъяснимого, чего-то долгожданного и даже пугающего томило его, прогоняло сон, стирало из памяти едва рождённые стихи, превращало в ненужную мишуру всё, что прежде казалось важным и значимым. Словно после долгого путешествия по бесконечно прекрасному, всегда разному безбрежному океану мелькнул у самой кромки горизонта туманный скалистый остров. Словно посреди звуков музыки и нежных женских голосов в праздничный гул бала тихо влилась пронзительно-чистая трель соловья. Его неудержимо тянуло в Париж, и Луи вполне отдавал себе отчёт в том, что не Маргарита Валуа была тому причиной.

Волна неизбежной, судьбоносной катастрофы надвигалась и Луи почти физически ощущал это. Что-то ждало его в Париже, и когда пришло письмо от Маргариты с известием о приезде Регины, он, не теряя времени на раздумья, сорвался в Париж. Неясная тревога глухими раскатами дальней грозы гнала его домой. Он не стал убеждать своего сюзерена герцога Анжуйского о необходимости вернуться ко двору — он просто поставил того перед фактом, что либо они вместе возвращаются в Париж, либо Луи едет туда один, но с этого момента герцог может на него не рассчитывать. Подобная блажь своевольного Бюсси герцог объяснил себе безумной страстью к Маргарите Валуа и, не имея сил в чём-либо отказать своему фавориту, оставил лагерь мятежных гугенотов.

Регина проснулась на рассвете и, сбросив одеяло, подбежала к окну, отдернула портьеры, распахнула ставни, впуская в дом солнечный свет. Золотистый поток, становившийся все ярче и смелее, облил ее высокую хрупкую фигурку, пронизал кружева рубашки и, вливаясь сквозь тонкую кожу в ее тело, засветился изнутри, словно вместо крови в ее венах заструилось солнечное вино. Загорелись огнем рассыпавшиеся по плечам волосы, на кончиках ресниц заплясали яркие искорки, расплавленным золотом засияли глаза. Упиваясь теплом и светом, Регина набиралась сил перед своим первым появлением в Лувре. Сегодня она должна была положить Францию к своим ногам. Этот первый бой будет последним — либо она выиграет его и станет королевой Лувра, либо станет одной из многих, а это для всех Клермонов во все века было смерти подобно. Она не имела права на ошибку. К тому же Маргарита сказала ей по секрету, что граф де Бюсси уже выехал из Анжу и сегодня тоже появится при дворе. Регина должна была быть достойной его гордости, она не может его разочаровать. Ведь он никогда ее не видел, он ее совершенно не знает и, возможно, то, какое впечатление она сегодня произведет на него, будет решающим в их отношениях.

А ещё ей хотелось взять реванш. Чтобы Луи раскаялся в том, что так долго не вспоминал о ней. Чтобы увидел: она не хуже тех придворных красавиц, которыми он восхищался, которым посвящал стихи.

"Моя жизнь — как тёмная ночь,

Если в ней нет света Вашей любви!" — вот что однажды он написал о Маргарите.

Эти слова раскалёнными угольями жгли сердце Регины, которой он ни разу за столько лет не написал ни единого слова в письме. Но она поклялась самой себе, что настанет время — и ей, Регине де Ренель, самые знаменитые поэты Франции будут посвящать свои стихи! И пусть тогда её брат умирает от стыда и раскаяния! Пусть знает, что она достойна быть его сестрой!

В комнату вошла Франсуаза и, увидев свою любимицу в ореоле солнечных лучей, заворковала:

— Ах, ты, Господи, какая всё-таки красавица вдали от дома выросла! Вытянулась, словно деревце молодое, распустилась розой! Жаль, матушка ваша не видит, какой вы стали красавицей! Словно солнышко, а кожа так и светится. Да такие ручки только королю и можно целовать! Господь свидетель, второй такой красавицы во всём Париже не найти! Вот молодой граф-то сегодня порадуется, вот удивится! Уж и стыдно станет ему, что сестрицу свою и не вспоминал столько-то лет. А уж как баловать он тебя будет теперь! Друзья его все непутёвые окончательно головы потеряют! Ну вот, и я дождалась, когда возле нашего дома молодые господа будут толпиться не для того, чтобы с графом в трактире напиться или на дуэли подраться, а чтобы на красавицу мою полюбоваться! Только господин граф теперь не всякого и допустит до сестры своей, тебе, голубка моя, пары-то в Париже равной и нет. Разве что младший Гиз или сам герцог Анжуйский, ну да не нравится он мне совсем. Кроме лучшего друга нашего графа, благородного де Лоржа, никого и в голову не приходит. Первая невеста Парижа ты теперь будешь, девочка моя! Ну, иди, моя голубушка, умываться будем. Я водицу специально на травах сделала, тут и розовые лепестки, и жасмин, и мята, и травка заветная, ещё бабка моя, ведьма, припрятала.

Регина только смеялась, звонко и беззаботно, слушая несмолкаемое журчание её разговоров. И плещась в благоухающей травами воде, чувствовала, как обволакивает её тонкий, дурманящий аромат, как сходит с тела последний сон, убегая по коже каплями воды, и что-то внутри неё оживает, расправляет крылья и трепещет в ожидании нового дня. Недаром, ох недаром славилась Франсуаза своим знанием лечебных и колдовских трав!

Вырвавшись из стен монастыря, Регина изменилась за считанные недели, как оживает, распрямляется зачахший в тени цветок, омытый летним дождём и согретый солнцем. Свобода сияла в ее глазах шальным, неспокойным блеском; гордость и абсолютная уверенность в своих силах таились в соблазнительном изгибе губ, и даже походка стала легче, словно за спиной выросли невидимые крылья.

И вот желанный и пугающий миг наступил…

Регина, мёртвой хваткой ледяных пальцев вцепившись в оборки юбки, шагнула в сверкающий зал, когда объявили её гордое имя. Отважно вздёрнула вверх маленький твёрдый подбородок, обвела зал обманчиво невозмутимыми глазами и обронила мимолётную благосклонную улыбку. Тысячи свечей, отражаясь в золоте и драгоценных камнях, на мгновение ослепили её, но неведомо было ей в тот миг, что ярче всех огней слепила глаза её красота. На мгновение вокруг воцарилась тишина и тут же была смята, отброшена общим шумным вздохом. Шелест шелков, шуршание кружев и громкий шепот пронесся по залу, словно дыхание бога, владевшего этим дворцом, этими людьми — бога роскоши и общественного мнения. Бога, чьей верноподданной Регине не суждено было стать, ибо сама она была богиней.