Река непутевая

1. ПРИЕХАЛИ

Обь в этом месте круто заворачивала вправо к синеющему лесом материку. Черная таежная вода не поспевала за руслом. Она давила берег, бугрилась медленно растекающимися блинами, упруго закручивалась и выталкивала грязную пену.

Берег над омутом откололся от основной земли и сполз боком к воде, утопив верхушки деревьев. Они стали расти из него в воду.

Под деревьями вода выкопала в дне яму, в которой всегда жили пять или шесть осетров. В начале осени все они ушли вверх по реке давать жизнь потомству. К ледоставу вернулись двое, остальные запутались по дороге в неводах и пропали.

Эти двое остановились в яме на своих привычных местах, один — на самом дне, другой — немного повыше. Вода, ослабнув от удара в берег, сорила на них пищу, и они отъедались после трудной дороги.

Днем позже, 26 сентября, к берегу, повыше ямы, приткнулся буксир, а баржа, которую он тащил на поводке, проплыла ниже, но поводок не пустил, и она, описав дугу, сунулась в яр — прижало течением. На барже приплыла на новое место работы группа водолазов из экспедиционного отряда подводно-технических работ. Зимой к яме должен был выйти знаменитый нефтепровод, водолазам назначалось обеспечить переброску его через Обь.

Было холодно. С низовьев шел ветер, гнал волну против течения. Из трюма баржи со спиннингом в руках выбрался самый молодой из водолазов — Кузьмин Женька, бывший матрос. Он поежился и застучал сапогами по железной палубе к борту, оглядывая яр заинтересованными глазами.

Капитан буксира что-то кричал, но слышно было плохо — относил ветер, да Женька и не слушал занятый своим делом.

— Главное — блесну не посадить! — сказал он и сделал короткий заброс вдоль ближней подтопленной осины — на пробу. Женька не дал блесне потонуть глубоко, чтобы не задела невидные в воде сучья, круто провел ее и вздохнул свободно. Он надеялся, что в корягах живут щуки, а вываживать рыбу рядом с опасным деревом было несподручно: могла уйти вместе с блесной.

Кузьмин подвинулся по борту левее к свободному месту на воде и бросил блесну еще раза три — в разные стороны. Чтобы выманить рыбу из засады, он вертел катушку рывками, блесенка то выскакивала к поверхности воды, то проваливалась, лениво сверкая. На палубу обеспокоенный остановкой вылез начальник группы костистый старик Иван Прокопьевич Мочонкин, прозванный «Три Ниточки» за употребление одеколона в неизвестные Женьке безводочные годы. Оказывается, на пробках, которыми завинчиваются флаконы с одеколоном, имеется только по три нитки резьбы — не больше и не меньше. Три Ниточки был в шерстяном водолазном белье и шлепанцах без пяток на тощих ногах.

— Опять воду мутишь? — спросил Мочонкин, не дождался ответа и разрешил: — Давай, давай… Может, и поймаешь кого…

Женька Кузьмин молчал и не шевелился, потому что щука вывернулась из глубины под самым бортом, когда он вытянул блесну, да так и осталась столбом. Она озабоченно шевелила зелеными плавниками, дивилась пропаже пищи.

— Килограмма на три… — подсчитал Женька и заторопился, опасаясь, что Три Ниточки может напугать рыбу. Но Мочонкин не успел подойти к борту, щука развернулась колесом и ушла в темную воду.

— Однако, приехали. — Три Ниточки определился на местности и заорал капитану буксира, чтобы правил к другому берегу — ловчее выгружаться.

Кузьмин наскоро обследовал блесну и швырнул ее метров на пять дальше места, где затаилась рыба. Выждал время, дал блесне утонуть, покрутил катушку и поймал-таки рыбину, дернулась. Вываживать ее времени не было: буксир отваливал, Женька решил, что леска выдержит, подвел щуку к борту и, не дав нырнуть, выбросил плавным рывком под ноги Мочонкину. Щука отцепилась от крючка и запрыгала по железу палубы. Три Ниточки ловко отпнул ее от края, обронив шлепанец, похвалил рыбака и ушел в тепло.

Берег, где обосновались водолазы, был отлогим и сырым. Они выбрали место посуше, сволокли тягачом семь железных вагонов для жилья, выгрузили имущество и отпустили буксир.

Капитан отчалил без слова: до Омска ходу — неделя, а река не сегодня-завтра застынет.

«Зимовать во льду — хорошего нету, вот он и торопится!» — понял Три Ниточки.

Вместе с водолазами на берег слезли мотористы электрической станции, повариха Анюта, водитель Егоров и еще разный народ из обслуги.

Вагоны установили торцами к воде, чтобы ветром не так хватало, и выправили по шнурку. Вагон, где размещались клуб и столовая, определили между жилыми, лицом к реке.

Когда дело с устройством закончилось, Три Ниточки позвал водолазов осмотреть реку. Они спустились к воде и, оставляя сырые следы, потоптались на песчаном закоске, куда выходила траншея, уже пробитая в дне реки земснарядом, прикинули что и как.

— Приперлись, а трассы и близко нету, — ворчал Толя Чернявский, царапая ногтем рыжую бороденку, ему не понравилось место.

— Сопливого вовремя целовать надо, — рассудительно заметил Три Ниточки, соображая, что не плохо бы перебросить конец с берега на берег, пока не остановилась река, но дело не состоится, троса не хватит.

— Отпускать надо корыто… — сказал Михайлов.

Земснаряд стоял шагов на двести ниже траншеи, уйти он не мог, хотя и сделал дело, а время припирало. Водолазы должны были принять его работу и составить бумагу.

Решили они, что тянуть не будут, а прямо завтра и обследуют траншею.

Водолазов в группе было трое. Кроме Женьки, Толя Чернявский и Михайлов, старшина. Все они отличались каким-то неуловимым флотским щегольством, а Чернявский даже носил бородку для «интеллигентного вида».

Водолазы — элита, голой рукой не трогай. Держатся особняком от остального народа и живут не так тесно. Женя и старик Три Ниточки — в одной половине вагона, Михайлов и Чернявский — в другой, через тамбур. Три Ниточки направился с берега прямо домой, а подводники пошли к катеру проверить снаряжение для предстоящей работы.

Под вечер Кузьмин освободился, вспомнил про щуку, достал из ящика с инструментом окостенелую рыбину, засунутую туда при высадке с баржи, и подался на кухню, к Анюте.

С поварихой у Женьки образовались неясные отношения. Неясные, впрочем, они были только с одной стороны, Анюта давно без ума любила водолаза, а он все не мог решиться на главный шаг, хоть и тянуло его к поварихе.

«Дьявол какой — не мычит, не телится, а баба извелась вся», — часто думал по этому поводу Три Ниточки, но встревать не хотел: сами разберутся — придет время.

Муж Анюты то ли утонул, то ли деревом зашибло на трассе, старик искал повариху, ему и порекомендовал молодую вдову знакомый начальник участка. С тех пор, года три уж, Анюта кочует с группой по рекам. Работа простая, готовит она только для водолазов, остальной народ питается самостоятельно, в каждом вагоне газовый баллон поставлен — вари, что хочешь. Но водолазов Три Ниточки бережет и держит для них повариху, чтобы не гробили напрасно здоровье сухой пищей.

Женька пришел на кухню и выложил рыбу. Ладную фигуру поварихи туго обхватывал спортивный костюм, Женьке это не понравилось, но говорить он ничего не стал — обидится еще.

— Может, поешь сразу, Женя? У меня все уж готово… — Анюта заботливо посмотрела на водолаза и загремела кастрюлями.

Женька подумал, что Три Ниточки все равно позже отправит его в столовую, не успокоится, и сел, не раздеваясь, за стол, хоть есть и не хотелось.

Повариха устроилась напротив, подперла ладошкой лицо и стала смотреть, как он ест.

— Рубашка у тебя несвежая, Женя…

«И как она видит все под полушубком?» — поразился водолаз, но спорить не стал.

— Женился бы, что ли? Смотреть некому за тобой… — искала подход повариха.

«На тебе только женись, — соображал Женька, с удовольствием разглядывая красивые Анютины губы, — не разженишься…»

2. МЕТЕЛЬ

Ночью забуранило. Снежная крупа хлестала по вагонам. Кричали лебеди, уходили с мерзлых озер.

Михайлов растолкал Женьку раным-рано. В вагоне было темно, электростанция еще не работала.

— Спят, сволочи! — ругал Женька механиков.

Он нащупал рюкзак и потащился босиком в комнату к старшине, там горела свечка, оглядеться можно было. Толя Чернявский сидел на кровати в одних трусах и качал сонной головой.

— Белья — по две пары, — командовал Михайлов. — Вода — лед.

— Нам бы твои заботы, — злился Женька. — Поднял — черти в кулачки не бьют!..

Чернявский одевался молчком, не проснулся еще. Пришла Анюта, принесла термос с чаем. «Жидкий опять», — подумал Женька.

— Крепкий — не думай, — сказала Анюта. — А свет сейчас дадут, я механиков разбудила.

Спираль в лампе слабо засветилась, а потом разгорелась и стала давать исправный свет.

Пришел моторист с катера, большой, сапоги до бедер — полкомнаты занял. Вытер снег на лице мазутной рукой и уставился на Михайлова.

— У тебя температуры нету?

— А что? — спросил Михайлов.

— Ты выйди, выйди, — посоветовал моторист. — Охолонь. Ты на реку погляди. Я же вас, как котят, утоплю и сам пузыри дам…

— Правда, Женечка, крутит — не видать ничего, — вставила Анюта, словно Женька тут был начальником, а не Михайлов. Старшина сурово взглянул на повариху, но промолчал, не до нее было.

Пошли на волю. Большой фонарь на электростанции еле светил, а до него и десяти шагов не было.

— Да, — сказал старшина Михайлов и больше ничего сказать не мог, потому что рот забивало снегом.

Отошли за ветер, под стенку, чтобы можно было дышать.

— Буря мглою небо кроет, — продекламировал Толя Чернявский, а Женька думал, он скажет, что вьюга смешала землю с небом. Женька рассердился, что не угадал.

— Накроешься тут… — Пообещал он Толе.

Из снега вышел капитан земснаряда, в шубе и фуражке с крабом, подошел к водолазам.

— Подпиши акт, — сказал он Михайлову. — Лебеди уходят…

Лебеди орали над самым вагоном, Женька задрал голову, но ничего не увидел.

— Пойдем старика будить, — позвал Михайлов капитана, и все полезли в вагон.

Три Ниточки прел в теплом белье под спальным мешком. На бритом лице морщины сдвинул, думал что-то во сне.

— Не узнаешь, Прокопьич? — капитан продвинулся вперед. — Лебеди уходят…

— Давай акт, — сказал Три Ниточки и сел на кровати. — А я уж думал — отплавал ты…

Три Ниточки расписался в бумаге и отдал ручку Михайлову, тот тоже расписался.

Капитан аккуратно свернул бумагу и спрятал в дальний карман, чтобы не промокла.

— Попробую протолкнуться, — сообщил он, пожал всем руки и пошел из вагона.

— Давай, — кивнул Три Ниточки, когда капитан ушел, — толкайся.

— А не подведет кэп? — забеспокоился Толя. — Оставил уступ — будем ковыряться, как на Баграсе.

— Подведет, — обнадежил Три Ниточки и полез в меховой мешок досыпать.

Михайлов и Толя ушли к себе, а Женька вышел наружу, посмотреть погоду. Стало светлее, капитан земснаряда завел сирену, чтобы слышали, что он идет по реке.

— Вот садит! — сказал Женька насчет снега и плюнул в летящую у глаз белую стену.

«Ке-гек, ке-гек…» — гуси пролетели над самой головой, едва в вагон не шарахнулись — прижало ветром. И лебеди кричали во всех концах, но близко не пролетали, шли стороной.

«Отдышутся на Оби, не сдохнут», — решил Женька.

Михайлов тем временем воспитывал Толю Чернявского.

— Вы когда с Женей к нам прибыли? — спрашивал старшина.

— Весной. — Чернявский не ждал подвоха и улыбался.

— Стаж, что и говорить, — похвалил старшина. — Ты уж и про уступы знаешь, которые в траншее земснаряд оставить может. Специалист! Ну, а слыхал ты, к примеру, что Мочонкин с этим капитаном здесь уже вкалывали, когда тебя и на свете-то не было.

Опять пришла Анюта. «Спала бы, — подумал Женька, — мерзнет ходит…»

— Ребята спрашивают, как с работой? — сказала повариха. — Актировать день будут или что?

Женька пошел будить Три Ниточки, чтобы решил, как жить дальше.

Погода не дала работать три дня. Крутило, хоть не выходи. Три Ниточки все дни писал письма и отчеты, Женька мучил транзистор, письма писать ему было некому.

— Снег пойди отгреби, — посоветовал на второй день Три Ниточки. — Не вылезем скоро.

Занятие Женьке понравилось: работай сколько хочешь — сыплет и сыплет. Он решил выходить каждый час, а в перерывах вступал со стариком в беседу.

— Детям пишете? — интересовался Женька.

— Им, — соглашался Три Ниточки и писал дальше.

Разговор на том заканчивался, и Женька ждал, когда придет время отбрасывать снег, смотрел на часы.

Как-то Три Ниточки разговорился и описал Женьке всех дочерей и сынов, кто где и чем занимается.

— Собрать бы как-нибудь всех, — мечтал Три Ниточки. — Дом есть в Николаеве…

— За чем дело стало? — спрашивал Женька.

— Где там, — вздыхал Три Ниточки. — Разве что помру — соберутся. А так — не собрать, однако…

Мочонкин надоел Женьке: пишет и пишет, под вечер Кузьмин решил сходить к Анюте, есть захотел и вспомнил.

В столовой поварихи не оказалось.

Женька стал пробираться к вагону, где жила Анюта, пришел и ткнулся вместо двери в сугроб, присыпало.

— Женя?! — обрадовалась повариха, когда он откопал ее. — Не могу выбраться… Ладно еще ребята с той стороны топят — тепло, а то бы замерзла вовсе.

У Женьки запершило в горле, но он справился.

— Вечно у тебя — не как у людей. Везде двери внутрь ходят, а у тебя что?..

— А я-то при чем? — удивилась Анюта. — Как сделали, так и висят…

Женька ушел, решив, что переделает дверь, как утихнет погода.

Стихло ночью. Вызвездило, и тучи куда-то ушли.

— Пойду взгляну на реку, — придумал Три Ниточки и стал собираться.

Старик не спал, и Женька не спал — надоело.

— Пошли, — сказал Три Ниточки. — Тоже зря кровать давишь.

Снег замерз и скрипел, как хромовые сапоги. «В унты пора лезть, — думал Три Ниточки. — Зима». Старик опасался, что не успела дойти землеройка до места, и жалел капитана, у того в Омске находилась семья.

Обь не встала. Черная вода шла в белых берегах, как прежде, только под берегом шуршал ледок, а дальше все чисто.

Женька пригляделся внимательно.

— А река-то вроде горбатая?..

— Верно — горбатая. Воды много, а берега не пускают, вот и пучится на середке, — подтвердил Три Ниточки. — Пошли спать, ноги околели.

Когда пришли в вагон, старик сел на кровать и стал снимать сапоги. «А яма-то под тем берегом не иначе — осетриная, — думал он. — Трубу потянем — беспокойство рыбе…»

3. АВРАЛ

Долго спать не пришлось, на реке завыла сирена.

«Кого еще принесло не ко времени?..» — думал Три Ниточки, вслушиваясь в тревожный звук.

Под окнами загомонили, и кто-то застучал в стену вагона, требовал проснуться.

— Взяли моду — людей по ночам будить! — сказал Женька.

— Открой-ка! — приказал Три Ниточки. — Бурчишь, как старик.

Пропустив вперед маленькую женщину, в комнату прошел начальник всего экспедиционного отряда Назаров.

— Значит так, Прокопьевич, — начальник приступил к делу без лишних разговоров. Он сказал, что передумал ждать санную дорогу, потому что болота промерзнут неизвестно когда, и привез все нужное на баржах, которые следует разгрузить без промедления.

Незнакомая женщина села к столу и сняла с головы меховой башлык, открыв холодное, без улыбки, молодое лицо. Назаров сказал, что зовут ее Колесникова Нина Сергеевна, она — инженер и будет со своими людьми строить дюкер, который к весне надо перетащить через Обь.

— Я сейчас — в Сургут, оттуда в Москву, — сообщил Назаров. — Тулуп у вас есть?

Три Ниточки втолкнул ревматические ноги в шлепанцы и пошел за начальником в тамбур. Перед вагоном скопились рабочие. Старик послал одного в склад за тулупом, а другому приказал бить в авральный колокол и будить людей.

— Да встали уж все, — остановил старика Толя Чернявский.

Вскоре доставили тулуп. Назаров простился со всеми и пошел к реке. Матрос, поджидавший его на берегу в лодке, подергал за шнур, завел мотор и оттолкнул посудину от берега. На чистой воде матрос дал газ.

Пока Женька и Три Ниточки собирались, инженер Колесникова Нина Сергеевна делала вид, что разглядывает картину на стене вагона, выдранную из «Огонька».

Когда выходили, Три Ниточки придержал Женьку.

— Ты вот что… Не лезь там, куда не просят, не рыпайся. Железо таскать — ума не надо…

Нина Сергеевна усмехнулась.

— Смеху мало, — обозлился старик, — пристукнет трубой, а твои жлобы в воду за них не полезут!

Инженерша холодно промолчала, а Женьке стало стыдно.

«Змея! — определил он. — Хоть и молодая».

Три Ниточки решил загладить резкие слова и помог Нине Сергеевне подняться на катер по ненадежному трапу.

— Отваливай! — приказал он механику.

Было еще темно, но разгрузка барж шла вовсю. Плавучий кран подавал трубы на берег. Трехпалубный толкач освещал место работы прожекторами. Тракторы таскали на берег железные дома и скарб.

Нина Сергеевна поставила в известность Три Ниточки, что решила остаться со своим народом ближе к трубам.

— Правильно, — сказал Толя Чернявский, стоявший неподалеку. — У вас своя компания, у нас своя компания…

Старик шуганул Чернявского работать. Водолазы пристроились было принимать на берегу трубы, но дело пришлось оставить, когда пакет труб, подтянутый с баржи, загремел в воду. Три Ниточки пришел и отстранил их от опасной работы.

— Таскайте поддоны в одно место, здесь без вас управятся — распорядился старик.

Водолазы быстро сгрудили в кучу разбросанные по берегу сухие деревянные щиты, которые подкладывают под грузы, чтобы не бились о железо палубы, а больше работы не намечалось.

— Михайлов где? — спросил Женька.

— Дома остался, неважно, говорит, чувствую себя, — ответил Чернявский.

— Эй, борода! — закричал ему какой-то рабочий — Пособи! — Рабочий толкал по слегам сварочный агрегат со второй баржи.

— Не хочу работать, друг, ни в малейшей дозе, — сказал сварщику Толя. — Я не трактор, я не плуг, я вам не бульдозер.

Сварщик засмеялся, водолазы помогли ему оттащить машину. Давно рассветало, а прожекторы на толкаче продолжали гореть. Женька пошел сказать, чтобы не жгли зря огонь.

Капитан толкача убрал из прожекторов напряжение, а Женька спустился вниз в жилые помещения, нашел там матроса и потребовал мел. Тот сходил в классную комнату, принес мел и подал Женьке. Матрос был после ночной вахты, поэтому не удивился.

Женька проскользнул боком по трапу с толкача на палубу баржи, где лежали трубы, зашел с другого конца, чтобы не мешать работе, и выбрал трубу почище. Оглянулся, потом достал мел, потер трубу рукавом, чтобы надпись лучше просматривалась, и написал большими печатными буквами «Труба тебе Аденауэр».

— Это хорошо, конечно, что вы читаете газеты… Только перед Аденауэром стоит поставить запятую, товарищ незаменимый водолаз, — сказала за спиной Женьки инженер Нина Сергеевна Колесникова. Она равнодушно осмотрела Кузьмина и пошла по своим делам дальше, подняв кверху подбородок.

Женька потихоньку убрался с баржи, но запятую в нужном месте поставил.

Трубу вскоре подняли и положили на берег. Первыми писанину обнаружили рабочие, которые принимали трубу, потом собрались другие.

Собрание разогнал старик Три Ниточки.

К обеду баржи разгрузили. Караван, спугнув отдыхающих лебедей, отошел в Сургут.

— Дотянет, деваться ему некуда, — сказал водолазам знакомый сварщик, провожая последнее судно глазами, и ушел отдыхать.

Реку затягивало на глазах. Рабочие Колесниковой разошлись по своим вагонам и стали топить печи.

— Есть хочу — ноги дрожат, — пожаловалась Нина Сергеевна старику. Они стояли и оглядывали измордованный берег. Под яром стучал дизельным сердцем катер, дожидался Три Ниточки.

— Устраивайтесь, — сказал старик и пожал Нине Сергеевне руку. — Теперь уж до льда не увидимся.

Водолазный катер пошел к своему берегу в последний рейс.

4. БАНДИТСКАЯ СНАСТЬ

Обь остановилась, мороз покрыл воду коркой — пришло время. Дня три или четыре подводники утепляли вагоны и занимались хозяйством, ждали, пока лед закрепится.

Механики разгрузили катер, завели трос и вывезли тягачом на берег. Под катер подложили лес, чтобы зимовал не на голой земле, хоть и тихоходный транспорт, а все равно — хранить надо.

— На охоту пойдем? — спросил Три Ниточки у Женьки, когда работы не стало.

Старик извлек из чехла облезлое ружье и заглянул в стволы, проверил — не завелась ли ржа.

— Императорская тулка! — объявил он Женьке. — Таких больше нет и не будет, одна осталась.

Женьке было все едино, поскольку охотой водолаз не интересовался, но ружье он на всякий случай похвалил: в вагоне сидеть не хотелось.

Они прошли по пойме немного, печатая в снегу следы, и завернули к тальниковой гриве. Тальники во всех направлениях были исполосованы дорогами крестиков, ясно обозначенных на снегу.

— Куропатки наследили, — объяснил Три Ниточки. — Раньше их живых коробами ловили.

Так они шли потихоньку вдоль тальников, пока Женька не обнаружил, что впереди по снегу продвигается пешим порядком белая птица.

«Ловко чешет, больная, должно!» — Женька побежал, чтобы поймать птицу, но она полетела. Рядом с ней выпорхнули из снега другие и тут же дважды негромко стукнуло ружье старика: бук-бук! Как из игрушки.

Две птицы выпали из стаи и запрыгали по снегу, разбрасывая красные пятна, потом успокоились.

— Ты чего под ружье лезешь? — напустился на Женьку Три Ниточки.

— Поймать хотел.

— Поймаешь, когда привяжут, — засмеялся старик и велел подобрать мертвых птиц.

На белых перьях куропаток, где попали дробинки, проступили сырые пятна.

— Деревня тут была, браконьер жил знакомый, — сказал Три Ниточки. — Помер, должно…

За тальником текла подо льдом речка…

— Еган зовут, — объяснил Три Ниточки. — Река, значит, по-хантейски. Приток.

Деревня сохранилась. Домов десять-пятнадцать стояли вразброс, под сгнившими крышами. Ни дыма, ни человека, гниль и запустение, прикрытое снегом.

От крайнего дома полетели куропатки, и Три Ниточки аккуратно убил еще двух, они упали под стеной.

— Люди-то где? — заволновался Женька.

— Кто их знает? — сказал Три Ниточки. — Может, дальше куда ушли, может, в город поехали. Всегда так — одно строят, другое разрушается. Поселков новых настроили, — считать спутаешься…

Ни тропки, ни следа человеческого — в деревне.

«Умер, значит, или перекочевал хант в новое место», — подумал Три Ниточки без печали.

Но хант оказался на месте. На отшибе, ближе к реке, стоял квадратный дом из бревен, обставленный редким тыном. Над тыном чернел склад для хранения пищи, поднятый на сваи, чтобы не добрался случайный зверь. Внутри загородки виднелась печь, построенная из глины вперемежку с осокой, и стояла худая лошадь, жевала сено.

Крыльца не имелось, под дверью лежали две пестрые остроухие собаки, которые не обратили на охотников никакого внимания и головы не подняли. Старик Три Ниточки перешагнул через собак, толкнул плечом дверь и ушел в темный провал.

Со света Женька ослеп на недолгое время и наткнулся на железную бочку-печь, потом огляделся. Дом состоял из одной комнаты, хозяин, сидя у печи на чурке, устроив на коленях больные руки, поглядел на гостей узкими глазами. Ладоней у него не было, из рукавов выглядывали култышки, покрытые красной кожей.

Три Ниточки поздоровался и сел на лавку, а ружье устроил на столе.

— Не помер еще? — спросил он.

— Живой! Чего сделается? — ответил хант и подвигал вялыми щеками. Лицо у него было морщинистое, как старый гриб.

— Один живешь? — допытывался Три Ниточки.

— Зачем один? Баба по воду пошел, чай пить надо.

Пришла старуха, села у печи на корточки, вынула из-за пояса нож и ловко настругала лучины, потом зажгла дрова и стала смотреть на огонь.

Женька огляделся: пол в избе был притрушен старой травой, на стене висели связки каких-то крючьев. Он потрогал один за острие и отдернул руку, лезвие впилось в кожу. Крючья связывал длинный шнур, они крепились на нем сантиметров через сорок один от другого и на каждом, ближе к уху, имелась пробка.

— Самоловы. Браконьерская, бандитская снасть! — объяснил Три Ниточки. — Спускают эту штуку под лед, она там вьется, как змея, — поплавки тонуть не дают. Рыба интересуется, подходит. Крючок заденет — воткнется, дернется — другой поймает. Если и уйдет — все равно сдохнет.

— Хорошая снасть, — невпопад подтвердил хант. — Без рыбы не будешь.

Старуха сидела у печи, как прежде, и глядела в огонь.

— Промышляешь? — дознавался Три Ниточки.

— Нет, вовсе худой стал. Старуха ходит мало-мало, — откликнулся хант.

— К сыновьям отчего не едешь?

— Поеду, — соглашался хозяин. — Весной поеду.

— Оба живы? — узнавал Три Ниточки.

— Нету. Один. В Вартовске живет.

— А другой?

— Бок дал, бок — взял, — терпеливо объяснял хант.

Расстались без сожаления. Старуха не шелохнулась, смотрела на огонь.

Три Ниточки приказал Женьке оставить хозяевам куропатку.

На снег после темной избы было больно глядеть, веки сами зажмуривались.

«Оттого у них глаза-то и прорезаны, как ножиком», — догадался Женька.

— Никудышный старик, — ворчал Три Ниточки. — Сколько лет знаю — все такой.

— Руки-то у него где? — спросил Женька.

— Отморозил… — равнодушно сказал Три Ниточки.

5. ПОД ВОДОЙ

Лед окреп. Утром, потемну, для водолазов приготовили место работы. На реку спустили дощатую будку с чугунной печкой, чтобы было где обогреться, и продолбили в трех местах лед, заготовили проруби. Одну сделали у самого берега, другую — метров на пятьдесят речнее, а третью — еще дальше — все на одной линии. Будку подвинули к средней проруби и оставили у самого края.

Водолазы в это время спали, их до времени не трогали. Три Ниточки поднял парней, когда развиднелось и можно стало различать предметы.

Пока пили чай, Михайлов объяснял, что надо делать.

— Значит, от будки пойдешь к берегу, осмотришь траншею, возьмешь проводник и — обратно, — втолковывал он Женьке.

Проводник — тонкий и гибкий трос — был намотан у крайней проруби на ворот, чтобы легче разматывался, когда потянут. Он назначался для перетаскивания с берега на берег главного троса, который будет везти трубу.

«Проводник, так проводник…» — Женьке было все равно, что тащить.

Михайлов и Чернявский продували шланги и настраивали воздушную помпу, которая питала водолазов воздухом, а Женька сидел в будке рядом с печкой и неспешно одевался. Он надел два пуховых свитера, столько же штанов, натянул сверху комбинезон и стал обувать ноги. Сначала — шерстяные носки, потом — носки из собачьей шкуры, после всего он натянул на каждую ногу по меховому чулку и стал шевелить пальцами, пробовать, как вышло. Получилось хорошо, тогда он снял с крюка легкий водолазный костюм из желтой резины и крикнул, чтобы шли помогать.

Явились трое — Чернявский, Михайлов и рабочий из подсобных. Женька втолкнул в костюм через горловину ноги, выправил штанины и поднялся.

Костюм сжался гармошкой и еле прикрывал ноги, дальше его не пускала узкая горловина. Чернявский, Михайлов и подсобник взялись за нее руками с трех сторон и дернули разом, растянули тугую резину. Женька проворно присел и оказался одетым до шеи. Потом на него надели обувь и закрепили на ногах и груди пудовые грузы из свинца, чтобы вода не выталкивала наверх и можно было работать.

— Топай! — сказал старшина Михайлов. Женька подошел к проруби, сел на краю и спустил тяжелые ноги в воду.

Старшина обвязал его поперек веревкой, надел на голову шерстяную шапку, а сверху — медный колпак-шлем, от которого тянулись разные трубки. Колпак привернули к вороту на болты.

Михайлов приспособил себе на голову шлемофон и махнул рабочим рукой, чтобы гнали воздух.

— Как воздух, Женя? — проверил старшина обстановку.

— Нормально.

— Давай, двигай потихоньку!..

Женька нагнал в скафандр воздуху побольше, раздулся, как пузырь, слез в прорубь и поплавал недолго, проверил костюм, потом выпустил воздух и поплыл в темноту ногами вперед.

Было неглубоко. На дне лежал песок, а не ил, и Женька подумал, что работать будет удобнее.

— Чего молчишь? — спросил сверху Михайлов.

— Глухо, как в танке… — Женька прикинул, куда двигаться дальше, несильно толкнулся и поплыл наугад, потому что ничего не видел.

— Влево пошел, бери правее, — сказал Михайлов, наблюдая за веревкой.

Женька двинулся вправо и нащупал траншею — дно под рукой потерялось.

— Нашел! — сообщил он, нырнул в траншею до дна, узнал глубину. Было метров шесть — нормально.

— Теперь так, — распорядился Михайлов. — К берегу двигайся по траншее, изучай ширину. Двадцать метров полагается. Челноком иди.

Женька Кузьмин пошел по траншее челноком. Глаза он закрыл, потому что кругом была одна тьма.

Пока он там ползал, рабочие притащили на лед кабель от электрической станции и спустили в береговую прорубь лампу, чтобы водолаз видел, в каком месте брать проводник.

— Свет видишь? — спросил старшина.

Женька открыл глаза и заметил, что впереди желтеет пятно.

— Вижу, — сказал он, приблизился к лампе, набрал под резину воздуха и выплыл в крайней проруби. Трос был привязан к железному пруту. Женька принял его из рук рабочего и опять ушел под воду. Но теперь в траншею он не полез, взял лом руками за оба конца и сообщил Михайлову, что приготовился. Обратно его везли на веревке.

— Темно, — пожаловался Женька Толе Чернявскому, когда скрутили медный колпак.

Около печки Женька присел, вытащил из рукавов руки. Ворот дернули, он поднялся и вылез из резиновой шкуры, сырой от пота.

— Только так, Женечка. Все — на ощупь, все — на ощупь, — веселился Толя. — Как под одеялом!

— Пятьдесят минут ходил! — сосчитал Михайлов, а Женька думал, что минут десять.

Толя Чернявский собрался тянуть трос дальше, а Женька лег на лавку и стал отдыхать, пока не заснул.

Разбудил его шум за стеной. И он пошел узнать, из-за чего сыр-бор.

Толя Чернявский лежал на боку рядом с прорубью, куда его выдернули веревкой, а Михайлов торопливо крутил болты, освобождая водолазу голову.

— Чего это с ним? — спросил Женька, но ему никто не ответил. Все стали смотреть на Чернявского, потому что старшина уже снял с него шлем.

— Ну?

— Да все нормально, — Толя побледнел, но пытался говорить здраво. — Клапан, должно быть, заело.

— А я смотрю, давление на манометре лезет, — ввязался рабочий с помпы, — хотел сказать, а вы уже потащили.

— Воздух не пошел, — объяснил Женьке старшина.

Проверили клапан, но ничего не обнаружили.

— Давай шланг! — приказал старшина. — Это он барахлит…

Шланг отвинтили и прогнали сквозь него воздух. В подставленную к устью Женькину руку упал лепесток льда и тут же растаял.

— Все ясно! — сказал Женька и вытер мокрую руку о штаны.

— Продувать перед каждым погружением! — приказал старшина.

— Сходить за него? — спросил Женька.

— Не паникуй! — взъелся Михайлов. — Иди отсюда. На другом берегу гудели тракторы, растаскивали на места трубы.

«Настырная баба, за месяц, гляди, дюкер изладит», — подумал Женька о Нине Сергеевне и пошел в будку, дела ему не находилось.

Через час благополучно возвратился Толя Чернявский.

— Все, мальчики. На сегодня — будет! — сказал Михайлов, когда Толю раздели. — Втягиваться надо постепенно…

В тот день водолазы прошли сто двадцать метров, а осталось до того берега еще больше километра.

— Как раз — до морковкина заговенья! — прикинул Женька.

6. ЯМА

К концу октября водолазы придвинулись к яру.

— Глаза боятся, а руки делают, — сказал по этому поводу старик Три Ниточки.

Лед окреп, по нему можно было теперь ездить тракторами и другими машинами. Водолазы похудели, хотя Три Ниточки держал их на особом пайке и всячески заботился о здоровье.

Дни стали короткими. Солнце в небе показывалось на какой-нибудь час и опять уходило на другую сторону земли. Водолазы уезжали и возвращались в потемках.

Несколько раз за все время бывала Нина Сергеевна, заходила к Михайлову и старику, советовалась насчет дюкера, а как-то заявилась к проруби, когда старшина находился в воде, и без малого час торчала на ветру.

Михайлов в последнее время привязался к лыжам и слонялся вечерами по многу часов.

— Вес лишний решил сбросить, — объяснил он Толе Чернявскому свое поведение.

— Под воду больше ползай, — посоветовал Женька, случившийся при разговоре.

В общем время шло, и дело шло незаметно тоже — трос тащили.

…В тот день с водолазами поехал старик Три Ниточки, опасался, не замыло ли под яром траншею.

Первым в яму собрался Михайлов, чтобы проверить обстановку и возможности работы. Пока его одевали, Женька лениво выбрасывал ледок из прорубей, заготовленных с вечера, а большие комки загонял лопатой под основной лед и отправлял плыть в море. Ему взялся помогать старик Три Ниточки, чтобы не числиться без дела и не мерзнуть напрасно.

Продвигаясь от отдушины к отдушине, они дошли до крайней, которая была сделана под самым яром, раскрошили лед и стали грести его наверх, как всегда.

— Веревка какая-то вмерзла, лопату цепляет, — Женька хотел перерубить ненужный шнурок, но старик остановил.

— Веревка? А ну-ка, покажи? — потребовал Три Ниточки.

Под яром было совсем темно, Три Ниточки поелозил по льду рукой, ничего не нашел и закричал рабочим, чтобы несли свет.

Лампу притащили и стало видно, что веревка идет от коряги, вмерзшей в лед под берегом, и скрывается в проруби.

— Кто поставил? — Три Ниточки оглядел подозрительно водолазов и подергал рукой за веревку.

— Чего поставил? — не понял Женька.

— Самолов, дурак, я спрашиваю, кто поставил? — взвинтился старик.

От будки подошел Михайлов поинтересовался — отчего суматоха.

— Ты посмотри, что в твоих прорубях делается, — зашипел Три Ниточки. — Разбой!

— Тяните! — приказал старшина.

Женька и Толя Чернявский взялись за шнур, вытянули первый крюк, потом второй, и Женька вспомнил, что видел похожие крючья в доме у ханта.

— Безрукий поставил, — сказал он. — Больше некому.

— Нет! — уперся Три Ниточки, он успокоился и стал мыслить здраво. — Безрукий здесь не посмеет…

— Что-то тяжелое тащится… Корягу, должно быть, захватили, — предположил Толя Чернявский.

— Увидишь ты ее, эту корягу… — пообещал Три Ниточки.

В прорубь боком вплыла мертвая черная рыба, Михайлов подхватил ее багром и выволок на лед.

— Осетр, — загрустил Три Ниточки и пошевелил рыбу ногой.

— Старик. Их таких-то, может, десятка два на всю Обь осталось…

Водолазы склонились над мертвой рыбой. Наточенное железо исполосовало бока и брюхо осетра, в ранах серело мясо. Видно, он долго бился, пока не уснул, когда жало вошло в позвоночник.

— На акулу походит, только рот маленький, — определил Толя Чернявский.

Женька Кузьмин представил, как рвут в темноте крючья бока осетра, и поморщился.

— За Колесниковой сходите, — попросил Три Ниточки, и какой-то рабочий молчком полез на яр.

Минут через двадцать пришла Нина Сергеевна.

— Узнайте, если из ваших кто, пусть заявление пишет, — сказал Три Ниточки.

Инженер молча кивнула. «Какую красоту загубили», — думала она, холодея от неясной тревоги.

Три Ниточки приказал отправить осетра на кухню и уехал, не дождавшись результатов осмотра траншеи.

— Чего бесится? — удивился Толя Чернявский, когда старик отбыл. — Ну и что, осетр? — Сам куропаток стреляет. Жить-то надо.

Женька сматывал самолов и ждал, что скажет Нина Сергеевна, а что дела она так не оставит — он догадывался.

Но разговор не состоялся, потому что старшина позвал Чернявского в будку, «тянуть резину».

— Женя, а вы могли напороться там на эту штуку? — задумчиво спросила инженерша, разглядывая крючья.

— Едва ли!

Нина Сергеевна пошла в будку, присела в уголок и стала смотреть, как готовят к спуску под воду Михайлова. Она сидела тихо, никому не мешала и ничего не говорила.

На старшину натянули скафандр, навешали грузы, он вышел из будки и закрепил на поясе контрольную веревку. Инженерша тенью ходила рядом.

— Ты, как на похоронах!.. — рассердился старшина.

— Осторожнее, пожалуйста, Коля, — попросила Нина Сергеевна и улыбнулась, сдерживая тревогу.

«Ну — дела!» — Женька от неожиданности открыл рот, медленно осмысливая положение.

Чернявский надел шлемофон и помахал Женьке рукой: старшина требовал ломик с ручкой, которым водолазы пользовались при быстром течении.

В береговую прорубь, на место самолова, спустили лампу, старшина поплавал в проруби, стравил лишний воздух и ушел в воду. Вода в проруби закипела от пузырей, а потом утихла, когда водолаз сдвинулся в сторону.

— Глубоко?

Женька травил за старшиной веревку и шланги.

— Метров двенадцать! — сообщил он Нине Сергеевне, все еще удивляясь ее непонятному поведению.

Инженер ушла, определив, что под водой все идет как следует, а Женьке никак нельзя было поговорить с Толей Чернявским, потому что уши у того были закрыты наушниками, и говори ни говори — слышать он не мог.

— Траншея не замыта, несет, правда, здорово, но работать можно, — сказал старшина, когда вылез на лед.

Очередь тащить трос была Женькина, он осмотрел его запас, кольцами приготовленный на льду рядом с прорубью, и пошел одеваться, затягивая дело, чтобы поговорить с Толей.

— А осетр, мальчики, в яме еще один есть! — второй раз в этот день ошарашил старшина Михайлов Женьку.

— Да ну-у? — не поверил Толя Чернявский.

— Берег подмыло, ниша вроде, — рассказывал старшина. — Там он и спасается, один остался. Сколько раз подходил, ткнет мордой в бок, потрется и обратно в нишу. Думает, должно быть, что приятель объявился, рядом зовет стать. Крупнее покойника, с меня будет…

Женька ужом проскочил в скафандр.

— Ты осторожно с ним! — предупредил старшина. — Не пугай.

Проводник закрепили на ручке острого лома, Женька камнем ушел на дно, хотел двинуться без промедления к берегу, но вода опрокинула его на спину и потащила по неровному дну.

— Эй, держи! — заорал он, перевернулся на живот, воткнул в дно ломик и отдышался.

— Тебя отнесло! — обрисовали ему сверху положение и посоветовали идти влево.

— Прет — будь здоров! Пойди попробуй, — забурчал Женька, опасаясь вынимать из земли лом и удивляясь силе воды.

— Ты так делай, — советовал старшина, — втыкай лом, подбирай ноги, толкайся резко и снова втыкай. Понял?

Водолаз попробовал, получилось немного. Тихо, правда, но ничего — жить можно. Под берегом течение ослабло и последние несколько метров до лампы он пролетел щукой, торопился к заветному месту.

«Где-то он тут…» — соображал Женька, посильней всадив лом в дно под лампой, чтобы не вырвало и не пришлось делать напрасной работы.

Лампа освещала воду метра на полтора кругом себя, но в этом круге осетра не было. И Женька передвинулся к границе круга, ближе к берегу.

Осетр сам подошел к водолазу и потерся упругим телом о резину. Женька погладил его и хотел обнять, но осетр дернулся недовольно и отошел ближе к свету.

— Вот медведь! Мишенька, Миша, — забормотал Женька и вытянулся рядом с осетром, чтобы тот думал, что он тоже рыба.

— Ты чего бормочешь? — спросил Михайлов.

— С Мишкой разговариваю, — откликнулся Женька, подталкивая осетра к лампе, чтобы лучше разглядеть и запомнить, но тот упирался.

— Имя, значит, придумал? — улыбнулся Михайлов и приказал поднять лом на поверхность.

Женька нашарил под лампой ломик, высунул из воды и спустился к осетру.

— Хлеба бы ему дать или картошки, — думал он вслух, поглаживая рыбину, пока не почувствовал, что веревка, привязанная к поясу, натянулась.

— Чайку, скажи Анюте, чтобы заварила покрепче, в другой раз вы с ним чайку похлебаете, — хохотал Толя Чернявский, пока друга раздевали.

Женька сделал вид, что обиделся.

Три Ниточки взволновался, когда ему передали новость, и наказал водолазам не тревожить осетра, пусть живет спокойно.

Браконьера доискаться не удалось, никто не хотел сознаваться. «И то сказать, — думал Три Ниточки, — кому охота на рожон-то переться».

Вечером Женька Кузьмин не утерпел и наведался к Толе, когда Михайлов «навострил лыжи», чтобы выяснить насчет старшины и Нины Сергеевны.

Толя знал не больше.

— Слышал, сварщики ее трепались, что якобы замужем она была дважды, но точно не знаю, — сказал Толя. — А что не допускает к себе никого — факт. Один, говорят, совался — до сих пор кашляет…

7. ПРАЗДНИК

Приближались праздники. И большие — год был юбилейный. Три Ниточки посоветовался с Ниной Сергеевной и решил нарушить сухой закон, заведенный в группе им же самим.

— Собирайте по тройке с носа. Бутылка спирту — на двоих, — заявил он делегации, которая явилась к нему по этому поводу.

Старик сам отправился с деньгами в Сургут, чтобы не было соблазнов.

— Навезут — за неделю не вылакать, а делов — край непочатый, — обсказал он свое решение.

Пятого ноября вечером тягач остановился подле вагонов. Был он белый от буса и нагрелся в дальней дороге. Из тягача выбрался Три Ниточки и подождал, пока ему подадут из кабины вещи, закрытые твердой бумагой. Следом вышел человек в меховой одежде.

— Товарищ Шульман прибыл из самой Москвы с управления отряда, бывшего ЭПРОНа, где товарищ числится инспектором отдела кадров, чтобы от имени администрации, месткома и т. д. поздравить рабочих оторванной от отряда группы с великим праздником! — торжественно высказался Три Ниточки.

— Ага! — сказал Женька Кузьмин. — Где жить будет?

— Проводи к мотористам, пусть всунут как-нибудь раскладушку, — сбавил тон Три Ниточки. Он велел доставить ящики со спиртом из вездехода в помещение, а томившемуся народу сказал, что разговор насчет спирта объявляется закрытым до следующего дня.

Вечером в комнате Михайлова собралось все начальство. Старик Три Ниточки открыл производственное собрание по проведению надвигающегося мероприятия. Первой докладывала Анюта. Она сообщила, что малосольная осетрина тает во рту, а котлеты тоже готовы, только жарить осталось, чем она и будет заниматься с самого утра. При упоминании об осетрине Три Ниточки загрустил, но вида не подал, а инспектор Шульман проглотил горячую слюну и спросил мимоходом — нельзя ли, мол, килограмма три-четыре-пять с собой в Москву захватить… Анюта разозлилась, но Три Ниточки сказал ей, чтобы не бузила зря, и заверил Шульмана, что «сувенир» организуют как следует, не стыдно будет показать дома. Три Ниточки подумал и сказал Нине Сергеевне, чтобы прислала с утра женщину в помощь Анюте. Инженерша кивнула согласно, поскольку имела в своей группе несколько женщин-изолировщиц.

Долго обмозговывали, как бы собраться всем вместе, но от этой мысли пришлось отказаться, не было подходящего помещения. Порешили, что люди Нины Сергеевны будут отмечать праздник у себя, а водолазы — у себя.

— Но вы уж, пожалуйста, Нина Сергеевна, к нам в гости… — галантно заявил старик.

— Приеду, конечно, — сказала инженерша. — Поздравлю своих и приеду…

«Еще бы… — подумал Женька Кузьмин. — Куда денешься?..»

Шестого работали весело, с подъемом, а к вечеру зашабашили — поступил приказ приготовляться. Женька отгладил штаны себе и старику Три Ниточки, выволок из чемодана роскошный канадский свитер и подготовку, можно считать, закончил.

В четыре часа старик и инспектор Шульман отбыли поздравить людей Нины Сергеевны. Отсутствовали они часа два или больше, за это время все успели собраться в общем вагоне, из которого предварительно удалили перегородку, затруднявшую передвижение из клуба в столовую.

Столы были накрыты, как полагается: осетрина, бутылки и графины с водой, чтобы запивать спирт — у кого слабое горло. Анюта стояла в дверях кухни, сильно довольная всеми, и улыбалась Женьке.

Женька Кузьмин и Толя Чернявский сидели за столом с механиками водолазного катера, а Михайлов находился за столом один, свободные места предназначались Нине Сергеевне, старику и инспектору Шульману.

— Чует мое сердце, Женя, — грустно сказал Толя Чернявский, — спать нам с тобой в одном мешочке… — и пошел за магнитофоном.

— Чего душу морят? — закричал механик электростанции. — Сил нету!..

Михайлов опомнился от задумчивости, поправил галстук на полосатой капроновой рубашке и махнул рукой.

— Кому уж очень невмоготу, по маленькой — можно!

Зазвякало стекло, но столы остались нетронутыми, как раньше.

— Жуки! — восхитился Женька, соображая, откуда у парней могло образоваться питье, если Три Ниточки сам ездил за спиртом и весь он стоял на столах.

Толя Чернявский принес магнитофон и хотел включить его, но под окнами загремела гусеницами машина.

— Слава богу! — вздохнула Анюта и приготовилась рассматривать Нину Сергеевну, в чем одета и как.

Нина Сергеевна оказалась в белом вязаном платье, удобно облегающем маленькую фигуру, и Анюта немедленно решила купить себе такое же, хотя и понимала, что дело не в платье.

Когда все уселись, старик Три Ниточки сказал про Советскую власть и про то, что надо к весне — кровь из носу! — протянуть дюкер, чтобы замыло траншею талой водой, а то придется опять вызывать за большие деньги земснаряд.

Инспектор отдела кадров говорил долго: и про революцию, и про текущую международную обстановку, и про то, что коммунисты и комсомольцы должны вести за собой народ и быть застрельщиками в социалистическом соревновании.

«Господи, ну чего он тянет? — тосковала Анюта. — Ясно же все…»

Анюте не терпелось подать горячее и посидеть хоть немного рядом с Женькой, но инспектор Шульман стал читать праздничный приказ по отряду, подписанный Назаровым.

Приказ выслушали внимательно, поскольку речь шла не о всех людях вообще, а о их отряде.

Потом Шульман приступил к выдаче грамот.

Рабочие захлопали.

— Совсем забыл! — спохватился неожиданно Три Ниточки, вылез из-за стола и пошел на выход.

— Воду мутит старый! — усмехнулся Толя Чернявский.

Три Ниточки вернулся с пакетом и извлек три бутылки «Шампанского».

— Сухое! — ахнула Нина Сергеевна.

— Совсем забыл, — добрел Три Ниточки. — Специально вез. Подсаживайся, Анюта…

— Можно, я с ребятами, Иван Прокопьевич? — Анюта уже проталкивалась со своей табуреткой к Женьке.

Три Ниточки передал бутылку вина водолазам и подмигнул, чтобы шло все, как полагается.

Первый тост выпили за труд и дружбу. Толя и Женька пили чистый спирт, не разводили, так как Анюта уверяла, что чистый помогает от язвы желудка, и хотя у водолазов язвы до сих пор не обнаруживалось, они не спорили.

Столик руководства стоял рядом. Инспектор Шульман горячо убеждал старика Три Ниточки в чем-то важном, но тот не понимал и отрицательно мотал головой.

— Уезжать намылился, — сообщила водолазам Анюта, нехорошо оглядывая гладкое лицо Шульмана.

— Людей там больше, Иван Прокопьевич, а руководителей никого нет, — проникновенно говорил инспектор. — Неудобно получается, всякое, знаете, могут сказать… Вы себе сидите, пожалуйста, а я уж поеду к ним.

— Да пусть он поедет, — неожиданно поддержала Шульмана Нина Сергеевна. — Ночевать вы можете у меня, — сказала она ему, как о деле решенном, — ключ вам дадут, раскладушка и матрац под кроватью, простыни в ящике.

— А вы? — изумился Шульман.

— Останусь у Анюты, — успокоила инженерша.

— Не знаю, не знаю… — сказал Три Ниточки, но возражать не стал.

Водитель вездехода Егоров надел в тамбуре тулуп прямо на рубаху и доставил инспектора по назначению.

— Рабочие ему нужны… Как же! — фыркнула Анюта. — К девчонкам потащился, здесь-то не клюет.

— Очень может быть, — согласился Толя Чернявский.

— Придумали! — не поверил Женька. — Да его там парни измордуют — поглядеть не на что будет…

— Очень может быть, — вежливо согласился Толя Чернявский и с Женькой.

Кто по второй выпил, а кто по третьей — заговорили. Водолазы и Анюта ушли на кухню принести котлет, чтобы не сомлел народ прежде времени. Тарелок для котлет не хватало, наваливали их в железные миски — сколько войдет, а сверху заливали крепкой подливкой.

— Работаете, Женечка? — заулыбалась инженерша Нина Сергеевна, когда водолаз устроил на стол начальства миску с котлетами.

— Приходится, — усмехнулся Женька.

В темном закутке кухни Анюта обхватила горячими руками Женькину шею, зашептала сердито:

— Да поцелуй ты меня хоть раз, черт такой…

Но бывший матрос крепился, потому что не решил еще, как ему быть. «Жена, дети… и прочее…», — размышлял он, стоя посреди кухни.

— Любви все возрасты покорны, — сказал Толя Чернявский, тихо явившийся в кухню. — Так?

— Так, так! — зашипела Анюта и выставила «поэта», снабдив котлетами.

В вагоне пахло водкой и табаком. Женька вышел из кухни и открыл окно, отдышаться.

— Танцевать, танцевать! — потребовала Нина Сергеевна, веселая от хорошего праздника.

— Я — первый, — мрачно сказал Женька. — Раздвигай столы!

Партнерша танцевала хорошо, а Женька Кузьмин запинался, обдумывая с чего начать разговор. Нина Сергеевна догадалась:

— Вы что-то хотите сказать, Женечка?

— Хочу, — сказал Женька. — Вы старшину давно знаете?

— Давно, Женечка. Всю жизнь, даже учились вместе, — беззаботно ответила Нина Сергеевна, ей было проще.

— Любите вы его?

— Люблю.

— А он вас?

— Думаю — да, Женечка…

Нине Сергеевне все было ясно на месяц вперед, не зря училась столько.

— А правда, что вы два раза замужем были? — докапывался Женька до серьезного.

Глаза у Нины Сергеевны стали холодными и серыми, как льдины.

«Поговорили…» — забеспокоился Женька, но инженерша простила его от полноты счастья.

— Что случилось, Женя?

Больше возможности не представлялось, и Женька Кузьмин нырнул, как в прорубь:

— Жениться хочу…

Не с кем было посоветоваться водолазу Кузьмину, родных у него не было. И Нина Сергеевна ничего не сказала, кроме того, что Анюта нравится ей очень.

«Она и мне нравится», — подумал Женька, внимательно разглядывая грани на стакане.

Нина Сергеевна танцевала с Михайловым, даже издали Женька замечал, что живется ей хорошо. Он перевел взгляд на Анюту, которая кружилась с Толей Чернявским, сравнил ее с инженершей и успокоился, потому что Анюта понравилась ему больше.

«Каждому свое…» — философствовал Женька, допивая шампанское из Анютиного стакана и не обращая никакого внимания на Толю, который маячил ему, чтобы не налегал на чужое.

Магнитофон охрип совсем, и лента стала рваться.

Женька допел за него последнюю песню и хотел встать, но передумал и налил спирта, чтобы решить все, как следует.

Народ расходился допивать по домам, Анюта отозвала в сторону Нину Сергеевну и переговорила с ней, а старик Три Ниточки пошел медленно к себе в вагон, нагрузился до нормы.

Женька Кузьмин хотел тоже встать, но опять передумал, потому что ноги не повиновались. К нему подошла Анюта, прижалась к канадскому свитеру, облитому вином, и увела в неизвестном направлении.

— Анюта увела Женьку к себе, мне теперь негде спать, — доложила Михайлову информированная Нина Сергеевна.

— Будешь спать у меня, — улыбнулся Михайлов и погладил рукой маленькую голову инженерши.

— Ты думаешь — пора? — тихо спросила она.

Толя Чернявский не стал прислушиваться к чужим разговорам, пошел и тихонько, чтобы не обнаружил старик Три Ниточки, залез в спальный мешок на Женькиной кровати.

Часов в восемь его разбудил водитель Егоров.

— Слушай, — заторопился он, вроде Толя мог куда убежать, — явился там этот… Фонарь — во все рыло, требует, чтобы в Сургут вез, в Москву, говорит, полечу жаловаться…

— Товарищ Шульман?

— Ну! Говорит…

— Сбываются слова моего бывшего друга Жени Кузьмина! — поведал водителю Толя и полез с головой в мешок.

— Брось дурить! — увещевал водолаза Егоров. — Дело-то серьезное. Старика будить надо.

Три Ниточки поднял лохматую голову и поглядел вокруг невыспавшимися глазами. Егоров пересказал дело.

— Узнал — кто? — заинтересовался Три Ниточки и стал искать штаны, чтобы быть в надлежащем виде.

— Все знают, — сказал Егоров. — Он к бабам все лез, значит, а Васька, значит, его и утешил…

— Утешил… — передразнил Три Ниточки. — Вези сей же час этого Ваську.

Егоров поспешно убрался, а Три Ниточки подозрительно посмотрел на Толю Чернявского, но ничего не сказал, продолжая искать штаны.

Толя Чернявский притих на время и не смеялся.

— Достань кулек под твоей койкой, — потребовал старик.

Толя беспрекословно повиновался, потому что обстановка намечалась военная. Три Ниточки извлек из кулька бутылку с коньяком, налил полстакана, выпил и обнаружил штаны, висевшие на спинке кровати.

Вскоре Егоров привез Ваську.

— Доставил! — доложил он старику.

— Пусть побудет на воздухе, — решил Три Ниточки. — Зови пострадавшего.

Пришел инспектор с фиолетовым синяком во всю щеку и закрытым глазом. Он прикладывал к щеке снег, который таял и капал грязными слезами на холодный пол.

— Это хулиганство, — сказал Шульман. — Отправьте меня на аэродром, я не могу говорить… я доложу…

— Мы разберемся, — успокоил инспектора Три Ниточки. — Хулиганства мы терпеть не станем. Егоров, отвези товарища к самолету.

В комнату пришли Михайлов и Нина Сергеевна, не простившись, Шульман поспешил уйти, чтобы не показывать женщине свое лицо.

В дверь боком протиснулся Васька и остановился, дожидаясь решения. Три Ниточки грозно молчал.

— Чем ты его? — не выдержал Толя Чернявский.

— Булкой, — признался Васька, осматривая общество исподлобья.

Инженерша отвернулась к стене, а Толя, повизгивая, полез в мешок. Один Три Ниточки сохранил серьезность, потому что разве можно бить живого человека по лицу булкой?

— Я думал — помягче чем… — подлаживался Васька.

— Иди! — не выдержал Три Ниточки. — Амнистия тебе.

Нина Сергеевна откровенно хохотала, Толя Чернявский катался в мешке по полу, а Михайлов тихо мычал, чтобы сохранить достоинство.

Около вагона Васю поджидала Валька, виновница происшествия, вертлявая и молоденькая.

— Амнистия вышла, — объявил ей Вася. — Пошли.

— Я же говорила, я же говорила! — затрещала Валька, но сбилась с голоса, потому что мужчина шагал широко, не враз поспеешь.

— Сходи-ка, Толя, за Женькой, — сказал Три Ниточки, когда смех утих, и поглядел на Михайлова и инженершу. Нина Сергеевна встретила взгляд спокойно, а старшина насупился, опасаясь, что старик наговорит лишнего, но Три Ниточки молчал.

Чернявский, пока Анюта крутилась у зеркала, разъяснил помятому другу положение вещей.

— А я что говорил? — повернулся Женька к Анюте.

— Что же… — сказал старик Три Ниточки, когда все собрались и уселись за стол. — Церкви здесь нету, загсов тоже… Живите!

Три Ниточки вытер пальцами взмокшие неизвестно отчего глаза и выпил коньяк.

8. ДНИ И НОЧИ

Снег в ту осень сыпал все время и к середине зимы завалил вагоны водолазов до окон. Зайцы, в поисках пищи, прыгали с сугробов на крыши. Три Ниточки часто слышал над собой их осторожные прыжки, и думал, что худо живется зверям, раз лезут куда ни попадя.

Ночи стояли по двадцать часов. Лед на реке не выдерживал мороза, лопался, образуя под снегом трещины. На небе ходили светлые немые столбы — отблески магнитных бурь и других природных неурядиц.

Нина Сергеевна иногда просыпалась в середине такой длинной ночи и слушала, как идут часы. Она пугалась тишины и жалась к Михайлову. «Хоть бы храпел уж…» — думала Нина Сергеевна, муж обнимал ее и она успокаивалась, засыпала.

Как-то утром подводников разбудили взрывы.

— Лед?…

Михайлов прислушался, ухнуло дважды — раз за разом.

— Трассовики подходят — просеку бьют, — понял старшина и спросил жену, как она жила одна, если боится всего.

— Так и жила, — объяснила Нина Сергеевна. — Проснешься ночью — тишина, как в могиле… Даже собаки не лают. Ты не представляешь, как страшно…

К дюкеру вышли взрывники, за ними ехали бульдозеры и расталкивали по сторонам сбитые аммонитом деревья.

Взрывники работали по двое. Один продырявливал в корнях ломом дыру, а другой вставлял в нее заряд и зажигал шнур. Дерево прыгало вместе с корнями вверх и валилось головой в нужную сторону.

— Чистая работа! — одобрил Женька Кузьмин действия взрывников и договорился с ними, чтобы разбили под яром лед для прохода трубы.

Взрывники насыпали на лед немного взрывчатого материала и зажгли шнур, чтобы выкопать яму для главного взрыва. Осетр, спавший внизу, ощутил телом неприятный удар и попятился глубже в нишу от опасного места.

Взрывники готовили второй заряд, но приехал Три Ниточки, отругал Женьку последними словами и прогнал взрывников. Они достали из ямы запал, а взрывчатку бросили и поехали дальше, сбивать деревья.

— Черт его знал? — оправдывался Женька.

— Бог рассудку не дал — беда неловко! — сердился Три Ниточки. — Плывет теперь твой Мишка вверх брюхом.

— Не должен бы… — жалел осетра Женька и сам себе не верил.

За бульдозером по просеке пришли экскаваторы. Они шли друг за другом — три сразу, скребли мерзлоту роторами. За последним со дна готовой траншеи выступала вода, болото промерзло, неглубоко, метра на два. Машины двигались тихо, нагревались от непосильной работы.

«Полтора года так едут…» — размышлял Три Ниточки, наблюдая за экскаваторами. — Машины, и те устали…»

Экскаваторы оставили на земле след и ушли за реку, чтобы двигаться дальше к назначенному месту.

Три Ниточки в последние дни торопил народ.

— Основная труба придет скоро, а мы — не у шубы рукав! — говорил старик и завел ночную работу. Подводники теперь тоже работали на дюкере, обшивали заизолированную трубу досками. Чтобы не повредить при движении, приворачивали на хомуты понтоны.

— Самое неприятное — снимать их, когда протянут трубу, — рассказывал старшина Михайлов водолазам и тщательно мазал болты хомутов солидолом. — Бьют в лед, как из пушки, зацепит — поглядеть не на что будет…

Понтоны делали из тех же труб, обрезали кусок, заваривали дыру заглушками и укладывали поплавок сверху на основную трубу, чтобы не очень прогибалась в воде.

Понтонов было четырнадцать — труба над трубой, только верхняя с разрывами.

— Намаемся мы с этими поплавочками! — вздыхал Толя Чернявский и говорил Женьке, чтобы не туго заворачивал гайки.

Трубу повезли в марте, когда дни стали подлиннее и не так холодно. Три Ниточки известил начальство телеграммой и засел у лебедки рядом с полевым телефоном, чтобы передать указания на другой берег.

— С богом, стало быть, — сказал он, хотя в бога не верил.

Все свободные люди стояли на льду и смотрели на дюкер, опутанный канатом, толщиной в руку. «Только бы не лопнул…» — думал Женька.

— Давай полегоньку, — сказал Три Ниточки в телефон лебедчикам охрипшим голосом.

Дюкер — длинная через всю реку труба — на другом берегу зашевелился и пополз незаметно по каткам к срубленному бульдозерами яру, чтобы уйти в прорубь и выплыть через несколько дней к многотонной лебедке, которая его тащила.

Труба шла легко, голова ее уже спустилась на лед, и старик остановил движение, чтобы осмотреть механизмы, работавшие под сильной нагрузкой.

Люди отдохнули ночью от нервного напряжения и утром снова взялись за работу. Лебедка заскрипела и натянула трос, но труба не двигалась.

— Стой! — приказал Три Ниточки. — Порвать трубу можно!..

«Упереться ей не во что, — размышляла Нина Сергеевна, она сидела у телефона рядом с трубой. — Шла свободно…»

— Трактором, может, толкнуть сзади? — предложила она выход.

Приехавшие корреспонденты приготовились, чтобы заснять движение трубы, но снимать было нечего.

— Давай, пожалуй! — сказал Три Ниточки в трубку Нине Сергеевне, холодея от нехороших предчувствий.

Дюкер подтолкнули вперед тракторами метра на два, трос ослаб, скрутился подо льдом петлей и порвался, когда пустили лебедку.

— Все верно! — сказал корреспондентам Три Ниточки, вздохнул и пошел в вагон, чтобы побыть одному.

Водолазы два дня искали концы, потом вытащили их на лед машинами и стянули петлей.

— Мишка-то живой? — спрашивала Женьку Анюта, когда он являлся ночью домой.

— Живой, чего ему сделается? — говорил Женька и засыпал с ложкой в руках, истощенный непосильной работой.

«Отлупили бы его чем-нибудь, чтобы ушел», — думала Анюта, раздевала и укладывала Женьку, а сама шла кормить голодных корреспондентов.

Корреспонденты были злые, ругались, что задерживается командировка, обещали прислать Анюте фотографии, чтобы лучше кормила, и записывали что-то в блокнотах. Анюта рассказала им про осетра, корреспонденты обрадовались, что водолазы сохраняют ценную рыбу, записали все и уехали в тот же день, как труба вышла к лебедке.

Три Ниточки проводил корреспондентов и велел отдыхать всем четыре дня. Люди нагрели в тазах и другой посуде воду, смыли с себя трудовую грязь и стали отдыхать, кто как хотел.

— Куда мы теперь, Коля? — спрашивала Нина Сергеевна Михайлова, она трясла над электрической плитой короткими волосами, сушила после мытья.

Старшина лежал одетым на постели, читал и не обратил на слова жены должного внимания.

— Куда-нибудь пошлют, — сказал старшина. — Понтоны еще сковырнуть надо…

Нина Сергеевна не стала больше беспокоить мужа: ей было все равно, куда ехать, только бы с ним.

Анюту тоже интересовал вопрос дальнейшей жизни, потому что женщины всегда любят, чтобы был постоянный дом и все, как у людей.

— Как сообщил нам начальник отдела транспорта нефти Министерства нефтяной промышленности СССР товарищ Ефремов, работы хватит, — сказал ей Женька и протянул газету, — читай.

«В перспективный план развития СССР внесена еще одна важная деталь. Закончены экономические расчеты, связанные со строительством крупнейшего нефтепровода Усть-Балык — Дальний Восток, протяженностью 6,5 тысячи километров…» — прочитала Анюта.

Водолаз Женька Кузьмин уже заразился бациллой бродячей жизни, и Анюта вздохнула, потому что куда иголка, туда и нитка.

Старик Мочонкин Иван Прокопьевич писал в это время письмо начальнику отряда Назарову в Москву, чтобы отпустил на пенсию.

«…За меня тебе искать никого не надо, — успокаивал начальника Мочонкин. — Нина Сергеевна показала себя настоящим работником, и деваться ей некуда, потому что вышла замуж за старшину водолазов Михайлова Н. И., которого ты тоже хорошо знаешь…»

«В Николаев поеду виноград разводить», — решил Три Ниточки. На неделе он сходил в деревню к ханту, чтобы сказать об отъезде и проститься навсегда, но браконьер выбыл. Дом стоял настежь, пустой и холодный.

9. ПОСЛЕДНИЙ ПОНТОН

В марте водолазы стали снимать понтоны. Лед гудел на многие километры и трескался от тяжелых ударов.

Ошалевший осетр мотался по траншее, мешал работать.

— Подойдет и трется, как свинья, а у меня понтон на соплях держится! — ругался Толя Чернявский.

— Не троньте его! — предупреждал Михайлов. — Замор, вода горит, видал в прорубях, сколько малька дохлого? Вот и волнуется рыбина…

— Жить ему негде, — сообщил Женька заинтересованным людям. — Нишу-то завалили…

Четырнадцатый понтон достался Женьке.

— Смотри шланги! — предупредил Михайлов. Женька спустился на дно, нашарил на понтоне хомут и стал крутить гайку.

«Жалко Три Ниточки, а куда денешься — старость не радость», — соображал он, прикидывая, что неплохо будет заявиться к старику в Николаев, когда выйдет отпуск.

Гайка сошла легко, болт смазан. Женька подобрал шланги, чтобы не перерубило, достал из-под веревки на поясе кувалду и выбил болт. Обычно понтон, освобожденный от одного хомута, дергался и выскакивал из другого, сейчас он только приподнялся свободной стороной и остался на месте.

— Не идет, скотина. Заклинило! — сказал Женька.

— Попробуй кувалдой с другого конца, — предложил старшина.

Придерживая шланги, водолаз стал подвигаться к другому концу понтона, зажатому хомутом, и наткнулся на осетра.

— Иди-иди! — Женька ткнул осетра кувалдой, чтобы шел дальше от опасного места.

Осетр отошел немного и стал над понтоном. Водолаз продвинулся, чтобы удобнее было работать, и снова наткнулся на его упругое двигающееся тело.

— Дурак! — сказал Женька. — Раздавит, как муху. — Он отодвинул осетра рукой, но тот опять вернулся.

— Да ты что? — удивился Женька. Он машинально двигался вслед за осетром, отдаляя его от понтона.

Старшина Михайлов, оставив шлемофон, приказал рабочим долбить прорубь, чтобы спустить лампу. Он пошел показать место для проруби, но снизу ударило в ноги, лед загудел и стал давать трещины. Старшина побежал к наушникам.

— Жив? — закричал старшина, потому что Женька молчал.

Понтон вырвался внезапно. Женьку ударило, он перевернулся и почувствовал, как тело охватывает пронизывающий холод.

— Вода! — вскрикнул он.

Его подняли через тридцать секунд. Когда свернули шлем, оказалось, что вода наполнила скафандр и только, воздушная подушка, образовавшаяся в шлеме, не пустила воду к лицу водолаза.

Подводники не знали, что последний понтон убил осетра. Он ударил его зазубренным концом снизу и почти оторвал голову. Осетр умер мгновенно и поплыл кверху брюхом в красной воде.

Весной тяжелую рыбину прибило вместе со льдом к берегу напротив звероводческого поселка. На берегу собрались мужики, поспорили насчет смерти рыбы, покурили, а потом уволокли тушу на съедение норкам, чтобы не пропадало добро.

…Лед тронулся в мае. Шалые воды пришли с Алтая и замыли траншею песком и илом. Сравняли дно.

Следом за льдом подошел буксир с баржой, капитан отдохнул за долгую зиму, был веселым и бодрым. Три Ниточки отбыл в Москву оформлять пенсию, а подводники погрузили все имущество на баржу и поехали на новую точку. Буксир шел медленно, Женька и Анюта стояли на палубе и смотрели на сглаженный разъезженный берег, пока его не закрыло мысом.

…Обь в этом месте круто загибает вправо, к синеющему лесом материку. Черная, таежная вода не поспевает за руслом. Она давит в берег, бугрится медленно растекающимися блинами и выталкивает грязную пену.

Река здесь выкопала в дне яму. Под толстым слоем песка в яме лежит труба, заботливо завернутая, чтобы не тронула ржа. По трубе идет нефть.