Рэкетир

Глава 8

Г-ну Виктору Уэстлейку,

помощнику директора ФБР

Гувер-билдинг

935, Пенсильвания-авеню

Вашингтон О.К., 20535

Уважаемый мистер Уэстлейк!

Меня зовут Малкольм Баннистер, я заключенный федерального тюремного лагеря во Фростбурге, Мэриленд. В понедельник, 21 февраля 2011 г., я беседовал с двумя Вашими сотрудниками, расследующими убийство судьи Фосетта, агентами Хански и Эрарди. Они приятные люди, но мне кажется, что своим рассказом я несильно их впечатлил.

Сегодняшние «Вашингтон пост», «Нью-Йорк таймс», «Уолл-стрит джорнал», «Роанок таймс» пишут, что Вы еще не раскрыли убийство и почти не располагаете уликами. Я не могу утверждать, что у Вас нет списка подозреваемых, но гарантирую, что истинного убийцы в составленных Вами и Вашими подчиненными списках нет.

Я объяснил Хански и Эрарди, что знаю, кто убийца, и знаю его мотив.

Если Хански и Эрарди пренебрегли подробностями – кстати, они не очень-то старались их записывать, – то я предлагаю следующую сделку: я называю убийцу, а вы (правительство) выпускаете меня из тюрьмы. Меня не устроит ни условная отсрочка приговора, ни условно-досрочное освобождение. Я выхожу свободным человеком, новой личностью и с обеспеченной Вами защитой.

Разумеется, в такой сделке придется участвовать Минюсту и федеральной прокуратуре Северного и Южного дистриктов Виргинии.

Кроме того, я требую назначенного за имя убийцы вознаграждения. В сегодняшнем номере «Роанок таймс» написано, что оно увеличено до ста пятидесяти тысяч долларов.

Если хотите, можете продолжать бесполезные поиски.

Нам с Вами, бывшим десантникам, стоило бы поговорить.

Вы знаете, где меня найти.

Искренне Ваш,

Малкольм Баннистер, номер 44861-127.

Мой сокамерник – девятнадцатилетний чернокожий из Балтимора, посаженный на восемь лет за торговлю кокаином. Джерард такой же, как тысячи других парней, которых я навидался за прошедшие пять лет: черный юнец из центрального городского района, рожденный матерью-подростком и не имеющий отца. В десятом классе он бросил школу, чтобы работать, мыть посуду. Когда его мать села в тюрьму, он поселился у бабки, на иждивении у которой и так уже была куча его двоюродных братьев и сестер. Сначала он стал употреблять крэк, потом занялся его продажей. Уличная жизнь не испортила Джерарда: он добрая душа. Насильственных преступлений он не совершал и не должен провести всю жизнь за решеткой. Просто он один из миллиона молодых чернокожих, за содержание которых в неволе платит налогоплательщик. У нас в стране число заключенных приближается к двум с половиной миллионам – самый большой процент лишенных свободы по отношению к численности населения среди всех цивилизованных и полуцивилизованных государств.

Обычное дело – иметь неприятного тебе сокамерника. Был у меня один такой, почти не спавший и всю ночь не выключавший свой айпод. У него имелись наушники – правило требует надевать их после десяти вечера, но звук был такой громкий, что я все равно слышал музыку. Три месяца я добивался перевода в другую камеру. Джерард – другое дело: он правила уважает. Он рассказывает, что однажды ему пришлось несколько недель ночевать в брошенной машине, где он чуть не околел от холода. После такого станешь ценить тепло и покой.

Наш с Джерардом день начинается в шесть утра, по будильнику. Мы быстро натягиваем тюремную рабочую одежду, стараясь не мешать друг другу, насколько позволяет камера площадью десять на двенадцать футов. Мы застилаем койки – у него верхняя, у меня, учитывая мой возраст, нижняя. В шесть тридцать мы выходим в столовую, на завтрак.

Столовая разделена невидимыми барьерами, определяющими, где кому принимать пищу. У черных своя секция, у белых своя, у оливковых – латиносов – своя. Смешение воспринимается плохо и почти никогда не происходит. Хотя Фростбург – лагерь, он остается тюрьмой, и все мы живем здесь в большом психологическом напряжении. Одно из основных правил тюремного этикета – уважение чужого личного пространства. Нельзя нарушать очередь, нельзя ни за чем тянуться. Хочешь соль или перец – попроси передать, не забыв про «пожалуйста». В Луисвилле, где я сидел раньше, в столовой нередко дрались, и виновником драки обычно становился какой-нибудь болван с острыми локтями, вторгшийся в чужое пространство.

Здесь все по-другому: мы едим медленно, с хорошими манерами – даже удивительно для мотающих срок преступников. Выйдя из тесных камер, мы наслаждаемся простором столовой. В ходу, конечно, насмешки, грубые шутки, разговоры про женщин. Знавал я людей, сидевших в одиночке: хуже всего там – отсутствие общения. Мало кто это выносит, большинство ломается уже через несколько дней. Даже отъявленным отшельникам – а в тюрьме таких полно – нужны люди вокруг.

После завтрака Джерард идет драить полы. У меня есть еще час бездействия перед явкой в библиотеку. Я посвящаю его чтению газет в «кофейной комнате».

Сегодня в деле Фосетта опять мало прогресса. Интерес представляет разве что жалоба его старшего сына, сказавшего репортеру «Пост», что ФБР не удосуживается держать семью в курсе расследования. ФБР отмалчивается.

День ото дня им становится все труднее.

Вчера один репортер писал об интересе ФБР к бывшему мужу Наоми Клэри. Три года назад они скандально развелись: стороны обвиняли друг друга в супружеской неверности. Источники сообщили репортеру, что фэбээровцы допрашивали экс-мужа минимум дважды.

Библиотека находится в пристройке, под одной крышей с маленькой часовней и медпунктом. В длину она имеет ровно сорок футов, в ширину ровно тридцать. Располагает четырьмя отдельными закутками-«кабинетами», пятью настольными компьютерами и тремя длинными столами, за которыми заключенным можно читать, писать или что-нибудь изучать. Шкафов в библиотеке десять, все тесно заставлены книгами, в основном в твердых переплетах. Книг в общей сложности тысячи полторы. В камере Фростбурга разрешается держать до десяти книжек в бумажных обложках, хотя практически все набирают больше. Заключенный может посещать библиотеку в нерабочее время. Правила более или менее гибкие. За неделю разрешается поменять две книжки, и я трачу половину времени на учет не сданной вовремя литературы.

Четверть своего рабочего дня я посвящаю обязанностям тюремного адвоката. Сегодня у меня новый клиент. В городке в Северной Каролине у Романа был ломбард, где он специализировался в скупке краденого, главным образом огнестрельного оружия. Поставщиками ему служили две банды спятивших от кокаина идиотов, грабивших средь бела дня богатые дома. Греша полным непрофессионализмом, они попались с поличным и уже спустя считанные минуты после ареста принялись друг друга закладывать. Вскоре пришли за Романом и предъявили ему целый ворох обвинений. Он все отрицал, но назначенный судом адвокат оказался тупицей.

Я вовсе не дока в уголовном праве, но ошибки, наделанные адвокатом Романа во время суда, перечислил бы любой зеленый первокурсник юридического факультета. Романа признали виновным и приговорили к семи годам, и теперь его дело находилось на апелляции. Он пришел нагруженный своими «правовыми документами» – заключенным разрешено держать эту макулатуру в камерах, и мы изучаем их в моем кабинетике, каморке с моими личными вещами, куда обычно нет хода другим заключенным. Роман безостановочно рассказывает об ошибках своего адвоката, и я не могу с ним не согласиться. «Неэффективная адвокатская помощь» – обычная жалоба осужденных, но она редко служит основанием для отмены приговора, кроме приговоров к смертной казни.

Меня вдохновляет возможность схватить за шиворот бездарного адвокатишку, разгуливающего на свободе и изображающего из себя невесть что. Мы проводим с Романом час и договариваемся о новой встрече.

Про судью Фосетта мне рассказал один из моих первых тюремных клиентов. Он рвался из тюрьмы на волю и воображал, будто я могу творить чудеса. Он точно знал, что лежало в сейфе в подвале домика, и торопился прибрать все это к рукам, прежде чем оно исчезнет.