Реки Вавилона

Глава 10

На вершине холма стояла тишина, нарушаемая только потрескиванием четырех остывающих двигателей «Роллс-ройс Олимпус». Огромный белый самолет с погнутой передней стойкой шасси и зарытым в пыль носом напоминал этакое величавое существо, опустившееся на колени. Потом сначала нерешительно чирикнула какая-то птица, а вслед за ней подали голоса и другие ночные твари.

Иаков Хоснер понимал, что все — их жизни, их будущее, а может быть, и будущее всей нации — зависит теперь от того, что произойдет в следующие несколько минут. Если палестинцы прямо сейчас предпримут решительный штурм и захватят холм, это будет означать конец их смелых разговоров об обороне. Он огляделся вокруг. При слабом свете Хоснер видел людей, бесцельно бродивших вокруг «Конкорда». Некоторые, как он подозревал, все еще находились в шоке после катастрофы. И теперь, когда пришло время действовать, никто не знал, что делать. Актеры желали играть, но у них не было сценария. И Хоснер решил написать такой сценарий, но ему хотелось, чтобы в качестве соавторов выступили Добкин и Бург.

Он взял у Брина винтовку M-14 и оглядел склон холма в ночной прицел. Трое арабов лежали среди камней, там, где они и упали. Рядом с ними на земле он разглядел, по крайней мере, два автомата «АК-47». Если бы он смог завладеть ими, то это прибавило бы убедительности их блефу.

Хоснер повернулся к Брину.

— Я спущусь вниз, чтобы захватить оружие. Прикрой меня. — Он вернул винтовку Брину и вытащил свой «смит-вессон» 22-го калибра.

Другой из сотрудников службы безопасности — Моше Каплан — увидел, что Хоснер начал спускаться вниз, и присоединился к нему.

— Вы куда, шеф?

— Если хочешь идти со мной, — прошептал Хоснер, — держись пониже и молчи. — Он заметил, что пистолет Каплана снабжен глушителем.

Они пустились вперед короткими перебежками от камня к камню: один перебегал, а второй прикрывал его. Хоснер отметил про себя, что то, что он принимал за камни, на самом деле оказалось большими кусками высохшей глины и земли, наверняка свалившимися с вершины холма. При движении из-под ног Хоснера вниз скатывались мелкие твердые кусочки глины. Нападающим, вынужденным прятаться от пуль, будет тяжело подниматься вверх по рассыпающейся глине и песку.

С вершины холма Брин наблюдал за ними в ночной прицел винтовки. В пятистах метрах дальше по склону он разглядел палестинцев, проводивших перегруппировку сил возле грузовиков. По их жестам Брин понял, что они распаляют себя. Такое поведение было ему знакомо. Когда их захватывают врасплох, как предыдущую группу, они обращаются в бегство. Потом наступает смятение и следуют взаимные упреки. А далее они доводят себя до бешенства, что и происходило сейчас. Войдя в раж, они начнут действовать, и очень решительно. И действительно, группа численностью около двадцати человек снова стала подниматься на холм. Несколько арабов достали что-то из грузовика, оказалось, что это трое носилок. Значит, они возвращались за телами погибших.

Хоснер плохо видел в темноте, он пытался спускаться строго по прямой. Тела погибших должны были находиться вблизи геологической формации, похожей на парус корабля. Хоснер пытался разглядеть ее, хотя и понимал, что отсюда, снизу, она, наверное, выглядит по-другому. Он использовал проверенный метод ориентации в темноте — наблюдал по сторонам боковым зрением, лишь слегка поворачивая голову, но местность была совершенно незнакомой, и Хоснер начал сбиваться с пути.

Спускаясь по склону, он думал о том, что сейчас происходит около «Конкорда». Хоснер надеялся, что Брин сообщил всем, у кого имелось оружие, что шеф отправился вниз по склону. Интересно, а каким они вообще располагали оружием? Пятеро из его людей остались на вершине холма, каждый из них вооружен пистолетом «смит-вессон» 22-го калибра. Кроме того, у Брина была винтовка M-14, и еще у кого-то — может быть, у Джошуа Рубина — пистолет-пулемет «узи» калибра 9 мм. Хоснер также подозревал, что пистолеты могут быть и у многих пассажиров. Однако пистолеты эффективны лишь на расстоянии двадцати метров, не более. Единственной их надеждой были винтовка M-14 и «узи», но, когда закончатся патроны, они станут бесполезными. Поэтому просто необходимо было завладеть автоматами убитых. Если у них окажется достаточный боезапас, то на холме можно будет продержаться весь день, а может, и дольше. Но сейчас Хоснер сомневался, что ему удастся отыскать тела среди кусков высохшей глины и земли.

Услышав какой-то звук, он остановился. Каплан прижался к валуну. Они оба снова услышали этот звук — слабый, жалобный голос звал на арабском:

— Я здесь. Здесь.

Хоснер откликнулся шепотом по-арабски, надеясь, что раненый не различит его акцента.

— Я иду к тебе. Иду.

— Я здесь, я ранен.

— Иду, — повторил Хоснер.

Он прополз по неглубокой канаве и огляделся вокруг. Неподалеку лежали три тела, освещенные взошедшей луной. Одно из них пошевелилось; в руках раненый сжимал автомат «АК-47». Хоснер затаил дыхание.

Сзади подполз Каплан и прошептал:

— Давайте я его прикончу. У меня пистолет с глушителем.

Хоснер покачал головой.

— Слишком далеко. — Если Каплан не убьет араба с первого выстрела, то пуля наделает шума, ударившись о камни, и тогда всю поляну прочешут очередями из «АК-47». — Я сам им займусь.

Хоснер снял пиджак, галстук, вытащил из брюк синюю рубашку и расстегнул несколько верхних пуговиц. Оторвав от пиджака белую шелковую подкладку, он закрепил ее на голове галстуком, надеясь, что в темноте она сойдет за традиционный арабский головной убор. Закончив с приготовлениями, Хоснер пополз в сторону раненого араба.

Каплан приготовил пистолет к бою и укрылся в тени.

Брин увидел, как палестинцы начали подниматься на холм. Сейчас они находились примерно в сотне метров от того места, где он последний раз наблюдал Хоснера и Каплана. На этот раз палестинцы уже не представляли собой удобную мишень. Словно хорошо обученные пехотинцы, они использовали для маскировки складки местности. Брин поискал в ночной прицел Хоснера и заметил человека, ползущего по поляне между земляными глыбами. На голове у ползущего был арабский головной убор.

— Я здесь. Я здесь, — прошептал Хоснер.

Раненый араб вгляделся в темноту.

Хоснер пополз быстрее.

Брин наблюдал в прицел, как араб в несколько странном головном уборе с проворством ящерицы полз по земле. И тут же заметил раненого, к которому направлялся ползущий. Этот раненый, должно быть, из тех, которых он подстрелил раньше, тот самый, что переполошил всех своим криком. Брин поймал в перекрестье прицела ползущего араба и положил палец на спусковой крючок. Но что-то удержало его от выстрела. У него не поднималась рука застрелить человека, рискующего своей жизнью ради спасения раненого товарища. Но другого выхода у Брина не было, и он решил, что пристрелит ползущего, а раненого добивать не станет. На самом деле Брин не понимал, почему подобное решение должно удовлетворить бога или богов войны, которые ввергали людей в такие ситуации, но он знал, что очень важно пытаться вести честную игру. Он снова быстро оглядел в прицел склон холма, однако ни Хоснера, ни Каплана не увидел. Зато увидел арабов, которые находились теперь менее чем в пятидесяти метрах от раненого и ползущего к нему товарища. И все же они пока представляли собой трудную цель. Брин прицелился в ползущего.

— Все в порядке, — прошептал Хоснер. — Он услышал шум, это по склону холма торопливо поднимались люди.

Раненый араб приподнялся на локте и через силу улыбнулся, увидев Хоснера, который находился от него менее чем в метре, но тут же издал удивленный возглас и поднял автомат. Хоснер бросился на него.

И в этот момент Брин нажал на спусковой крючок.

Араб снова вскрикнул. Хоснер отыскал в пыли камень, зажал его в руке и ударил араба камнем в лицо.

Каплан выскочил на поляну. Он отыскал двух мертвых арабов, забрал их автоматы и несколько рожковых магазинов. Хоснер забрал автомат и магазины раненого араба.

Брин подождал, пока у края поляны появился первый араб, и выстрелил. Глушитель мягко кашлянул, и араб упал на спину.

Хоснер и Каплан увидели в двадцати метрах перед собой выскакивавших из-за глыб земли и глины арабов.

Брин снова выстрелил, упал еще один араб, а остальные кинулись врассыпную.

Хоснер забросил раненого араба на спину, передав автомат и магазины Каплану. Сгибаясь под тяжестью своих нош, они бросились вверх по склону холма. Они петляли между глыбами засохшей земли, пробивались по канавам, спотыкались, и вдруг позади застрочили автоматы. Вокруг них в воздух полетели куски земли, глины, осколки камней.

Каплану навсегда запомнился этот характерный, глухой и отрывистый треск автоматов «АК-47», похожий на звук китайских хлопушек. В жилах застыла кровь, когда над ухом он услышал свист пуль. Несколько раз Каплану казалось, что его ранило, но это были всего лишь комья земли или осколки камней.

— Бросьте его! — крикнул он Хоснеру.

— Нет, — возразил Хоснер, тяжело дыша. — Он нам нужен. Вперед.

— A-а, сволочи! Пошли в задницу! — Каплан повернулся, вскинул один из автоматов и открыл огонь, выпустив полный магазин из тридцати патронов. С вершины холма донеслись слабенькие выстрелы пистолетов «смит-вессон» 22-го калибра, а потом их поддержала гораздо более уверенная дробь пистолета-пулемета «узи». Каплан бросился догонять Хоснера. Сейчас они находились менее чем в пятидесяти метрах от вершины холма. Несколько человек поспешили сверху к ним на помощь, кто-то забрал у Хоснера раненого араба. Каплан споткнулся и упал, он лежал на земле, тяжело дыша и обливаясь потом. Кто-то помог ему подняться, и они побежали, петляя между камней. Почти на самом верху он увидел Брина, который неторопливо целился и стрелял из своей страшной бесшумной винтовки. И вдруг Каплан почувствовал удар, но на этот раз это был не кусок земли или осколок камня, а что-то очень горячее, обжигающее. Он потерял сознание.

Хоснер лежал на земле, хватая ртом воздух. Он пошарил руками по сторонам и ощутил, что земля ровная. Значит, ему удалось сделать это. Хоснер услышал спокойный голос Добкина, отдававшего приказы относительно того, где разместить три трофейных автомата. Снизу доносилась стрельба, но и защитники холма отвечали огнем. Как только в бой вступили трофейные автоматы, огонь арабов внезапно прекратился. А потом прекратился вообще весь огонь, и на холме воцарилась зловещая тишина.

Добкин склонился над Хоснером.

— Чертовски глупый поступок, Иаков. Но теперь они хоть некоторое время не сунутся.

— Как Каплан?

Добкин присел на корточки.

— Ранен. Но не опасно. В задницу.

Хоснер сел.

— Он сам себе накаркал это ранение. Последние его слова были «пошли в задницу». Где он?

Добкин снова уложил его на землю.

— Отдышись сначала. Только сердечного приступа тебе и не хватает.

Крупное тело Добкина полностью заслоняло Хоснеру небо.

— Хорошо, — согласился он, чувствуя себя неловко, оттого что лежит на земле. — А мы убили кого-нибудь? Оружие захватили?

— Убили несколько человек. Но на этот раз они не повторили прошлой ошибки. Забрали раненых и все оружие. Хотя и оставили несколько убитых.

— Как мой пленный?

— Жив.

— Говорит?

— Заговорит.

Хоснер кивнул.

— Мне, пожалуй, лучше встать и проверить своих людей.

Добкин внимательно посмотрел на него.

— Ладно. Похоже, ты уже отдышался.

— Да. — Хоснер медленно поднялся и огляделся вокруг.

— Есть еще раненые?

— Моше Гесс мертв.

Хоснер вспомнил разбитое лобовое стекло.

— Кто еще?

— Несколько человек получили ушибы при посадке. Бекер и Гесс совершили невероятное.

— Да. — Хоснер сделал несколько шагов в направлении Брина, продолжавшего наблюдать в ночной прицел. Позиция Брина была ключевой в обороне западного склона. Она представляла собой своеобразный выступ, выдававшийся над склоном. Ее окружал низкий земляной гребень, который следовало бы сделать повыше и потолще. Позиция напоминала балкон и была идеальной для снайпера. Поставив ногу на земляной гребень, Хоснер вгляделся в темноту, потом повернулся к Добкину.

— Где мы?

— В Вавилоне.

— Давай без шуток.

— В Вавилоне.

Некоторое время Хоснер молчал.

— «При реках Вавилона»?

— Да, это то самое место.

Все чувства Хоснера разом перемешались. Всего несколько часов назад он летел в комфортабельном, современном лайнере в Нью-Йорк, а сейчас ползает в пыли Вавилона. Совершенно нереально. Добкин с таким же успехом мог сказать, что они на Марсе.

— Вавилон, — громко произнес Хоснер. Это было одно из самых значимых географических названий мировой истории. И не просто название, не просто место. Как Хиросима или Нормандия. — Но почему?

Добкин пожал плечами.

— Кто знает? Думаю, это своеобразная шутка со стороны Риша. Вавилонское пленение и все такое прочее.

— Странное у него чувство юмора.

— А может, это не шутка, а своего рода историческая…

— Я понял. — Хоснер повернулся к Брину. — Ты слышал, Натан? Ты вавилонский пленник. Что ты об этом думаешь?

Брин закурил сигарету, прикрывая огонь ладонями.

— Пленник, черта с два! На рассвете я лично спущусь к этим сукиным детям и предъявлю им ультиматум о сдаче.

Хоснер рассмеялся, хлопнул Брина по спине и повернулся к Добкину.

— Слышал? Мои люди готовы драться с этими ублюдками, генерал.

Добкин не слишком жаловал военизированные организации типа полиции и службы безопасности. Он просто хмыкнул в ответ.

— Каково наше положение? — спросил Хоснер. — Я имею в виду в тактическом плане.

— Пока еще рано об этом говорить. Пока ты предпринимал вылазку, я провел беглую рекогносцировку.

— И что?

— Высота холма примерно семьдесят метров, но мне кажется, что это вовсе не естественная возвышенность, а, скажем, насыпь, покрывающая строения. Ты же видишь, вершина абсолютно плоская, как крышка стола. Думаю, здесь когда-то была крепость, потом ее занесло песком и пылью, но, если произвести раскопки, то можно будет увидеть стены и башни. Возможно, вон тот холмик был верхушкой башни, а тот балкон, где стоит Брин, выступающей из стены башней.

Хоснер посмотрел на него.

— Ты знаешь это место. — Это было скорее утверждение, чем вопрос. — Откуда?

— По картам и макетам. Никогда не думал, что увижу его своими глазами. Это же мечта любого еврея-археолога. — Добкин улыбнулся.

Хоснер удивленно уставился на генерала.

— Я искренне рад за тебя. Надо будет не забыть поблагодарить экипаж «Конкорда» за то, что он воспользовался ситуацией и организовал нам эту экскурсию. Возможно, следует сделать такие рейсы регулярными. С катастрофой и прочими атрибутами.

— Успокойся, Иаков.

Хоснер помолчал, потом глубоко вздохнул.

— Ладно. Мы сможем здесь обороняться?

Добкин пригладил руками волосы.

— Да… пожалуй. — Он помолчал. — Насыпь удлиненной формы, тянется с севера на юг вдоль берега Евфрата. В это время года река полноводна, и вода подступает к самому западному склону насыпи. Арабы высадили несколько человек на берег реки, американец Макклур сделал недавно по ним несколько выстрелов. У него имеется какой-то здоровенный ковбойский шестизарядный револьвер. Полковник Ричардсон находится вместе с ним.

— Их там всего двое?

— Я расставил вдоль гребня много караульных постов, но вооружен только Макклур. Там совершенно открытый и очень крутой склон. Не думаю, что с этой стороны следует ожидать серьезной атаки, тем более теперь, когда мы показали, что следим за ними и можем стрелять в ответ.

— А как насчет этого склона?

— Тут проблема. С севера на юг он тянется примерно метров на пятьсот. Спускается к дороге и на равнину. В некоторых местах изрезан пересохшими канавами, завален глыбами земли, как ты прекрасно знаешь. Именно с этой стороны и следует ожидать нападения. С других сторон местность совершенно открытая, что очень удобно нам для ведения огня. Пожалуй, с тех направлений атаки маловероятны. Автоматы я распределил среди людей, прикрывающих наиболее вероятное направление атаки. Это твои люди. Другой твой человек, Джошуа Рубин, вооружен «узи», а у Брина винтовка M-14. Свои пистолеты 22-го калибра твои люди передали пассажирам, которых я сам отобрал. Они несут охрану по периметру. Еще я намерен выставить внизу на склоне комбинированные посты наблюдения и подслушивания. — Добкин глубоко вздохнул. — И все-таки наша оборона слишком хлипкая. Если бы не «АК-47», я предложил бы вступить в переговоры и выяснить условия сдачи.

Хоснер глубоко затянулся сигаретой Брина и вернул ее Натану, потом посмотрел на Добкина.

— Думаешь, они предпримут еще одну ночную атаку?

— Так поступил бы любой командир, дорожащий своей репутацией. Чем дольше они будут ждать, тем организованнее станет наша оборона. Полчаса назад мы отбили их нападение, но нам предстоит заниматься этим всю ночь.

— По-твоему, днем они не станут атаковать?

— Я бы не стал.

— Бекер посылает сигналы SOS?

— Он что-то колдует там с радио и батареями. Давай вернемся к «Конкорду». Министр иностранных дел хочет, чтобы ты присутствовал на совещании.

— Даже здесь совещания! — Хоснер поморщился.

Брин осматривал склон в ночной прицел. Через каждые несколько минут он выключал его, экономя батареи и давая отдых глазам. Хоснер похлопал его по плечу.

— Позже я пришлю кого-нибудь тебе на смену.

— Но он должен быть очень сильным, чтобы отнять у меня винтовку.

Хоснер улыбнулся.

— Тогда поступай, как знаешь. — Он направился вслед за Добкиным.

Глава 11

«Конкорд» стоял почти в центре ровной площадки. По южной и северной оконечностям удлиненной насыпи проходили развалины стен, отделявших ее от реки, и сейчас эти развалины образовывали как бы наклонные плоскости, ведущие на вершину насыпи. Именно по южной наклонной плоскости лайнер и взобрался на вершину. Хоснер и Добкин перебрались через борозду, проделанную носовой частью «Конкорда», и направились к самолету. Хоснер едва поспевал за генералом.

— Кто у нас сейчас главный? — спросил он.

Добкин ничего не ответил.

— Давай выясним это сейчас, генерал. Кто-то должен отдавать приказы. Ты же понимаешь. И делать это должен только один человек.

Добкин замедлил шаг.

— Старший по рангу, естественно, министр иностранных дел.

— А кто следующий?

— Думаю, Исаак Бург.

— А за ним?

Добкин раздраженно хмыкнул.

— Ну, за ним опять идет политик.

— Кто?

— Бернштейн. Она член кабинета министров.

— Я знаю. Но в данном случае это не имеет значения.

Добкин пожал плечами.

— Не впутывай меня во все это. Я просто солдат.

— Кто идет дальше по старшинству?

— Думаю, ты или я.

— В моем распоряжении шесть человек, все вооружены. Они мне преданны и являются единственной боевой силой на этом холме.

Добкин остановился.

— У одного из них пуля в заднице, и еще не известно, в каком состоянии остальные. Эти две ночные атаки были пробными, в следующий раз надо ожидать полномасштабного штурма.

Хоснер повернулся и продолжил путь.

Добкин догнал его и хлопнул по спине.

— Ладно, я все понял. Свою вину ты уже загладил, Иаков, и чуть не погиб в ходе атаки. Пора бы тебе уже и успокоиться, нас ждет еще много тяжелых часов.

— Думаю, даже дней.

— Нет, долго мы не продержимся после завтрашнего захода солнца. Если доживем до него.

— Тогда мы не дождемся помощи.

Добкин кивнул.

— Ты прав. И вообще, сейчас в этой местности самое плохое время года. Весенние разливы сделали район почти недоступным, туристский сезон откроется только через месяц. Если Бекер не сумеет связаться с нашими по радио, то пройдет несколько дней, пока кто-нибудь догадается, что мы здесь. Да еще несколько дней, прежде чем они начнут принимать меры по нашему освобождению.

— Рассчитываешь на то, что власти Ирака попытаются нас спасти?

— Кто знает? Арабы одновременно способны на самые благородные и самые зверские поступки.

Хоснер кивнул.

— Думаю, они тоже заинтересованы в успехе нашей мирной миссии. Если в Багдаде узнают, что мы здесь, то есть надежда на спасение.

Добкин махнул рукой, давая понять, что не верит в подобное предположение.

— Разве можно загадывать в данном случае? Может быть, о мире уже и разговоров никаких не идет. Но вообще-то я не политик. А вот с военной точки зрения точно будет очень тяжело оказать нам помощь на этой территории. Это я знаю наверняка.

Хоснер остановился возле самолета, увидев людей, разбившихся на небольшие группы и переговаривавшихся между собой. Он понизил голос.

— Почему?

Добкин тоже заговорил тише.

— Понимаешь, по последним данным нашей разведки у Ирака мало вертолетов, еще меньше десантников, а гидропланов вообще нет. А только этими средствами можно доставить сюда войска в это время года. Армия Ирака хорошо подготовлена и оснащена для ведения боевых действий в пустыне, а в этот сезон между Тигром и Евфратом полно болот, топей, грязи и разлившихся ручьев. Многие армии терпели неудачи, пытаясь захватить Месопотамию весной.

— А как насчет легкой пехоты? Неужели ее больше никто не применяет?

Добкин кивнул.

— Да, легкая пехота смогла бы добраться сюда. Но это займет много времени. Недалеко к югу от нас расположен небольшой городок Хилла. Правда, я не знаю, есть ли там гарнизон и смогут ли они добраться до нас. А если даже и доберутся, то не встанут ли они на сторону палестинцев?

— Ладно, оставим этот разговор между нами.

— Это военная тайна номер один. А теперь я сообщу тебе еще и военную тайну номер два. В иракской армии целые подразделения состоят из бывших палестинцев. Не хотел бы я оказаться на месте командира в иракской армии, которому придется испытывать преданность подчиненных ему палестинцев, приказывая им сражаться против своих соотечественников. Но мы не должны снижать моральный дух наших людей, поэтому и эта информация — не для всех.

Подойдя к «Конкорду», Хоснер и Добкин остановились возле носа самолета. В нескольких метрах от лайнера возвышались развалины, в которые он едва не врезался. Развалины напоминали разрушенный загон для скота, но при более близком рассмотрении оказалось, что сложены они не из камня, как считал Хоснер, а из обожженных глиняных кирпичей, широко распространенных в Месопотамии. Крыша была частично накрыта финиковыми пальмами. Сквозь пролом в стене Хоснер увидел мужчин и женщин, переговаривавшихся между собой. Это шло совещание, проводимое министром иностранных дел.

Хоснер обернулся на раздавшийся в темноте звук и разглядел пассажиров, стоявших под дельтовидным крылом возле правого борта. Раввин начал субботнюю службу с опозданием. Хоснер узнал маленькую фигуру Иакова Лейбера, которого поддерживали под руки два других стюарда.

Под фюзеляжем он заметил какое-то движение, и внезапно из-под согнутой носовой опоры шасси вылез Питер Кан. В руке он держал фонарик, который сразу же выключил.

Добкин подошел к нему.

— Ну, как дела?

— Плохо.

— Что плохо? — спросил Хоснер.

Кан посмотрел на него и улыбнулся.

— А вы сегодня здорово отличились, господин Хоснер.

— Так что плохо?

— Дополнительная силовая установка. Ее повредило, когда согнулась передняя опора шасси.

— И что это значит? Взлететь не сможем?

Кан с трудом выдавил из себя улыбку.

— Нет. Но еще несколько сот литров топлива осталось на дне крыльевых топливных баков. Если нам удастся запустить дополнительную силовую установку, то заработает генератор и мы получим электричество для работы радиостанций. А батареи долго не протянут.

Хоснер кивнул. Все для них могло решиться через несколько часов, а значит, пока сойдут и батареи.

— Где Бекер?

— В кабине.

Хоснер поднял голову и посмотрел на склоненный нос самолета. За лобовым стеклом мерцал зеленоватый свет, и он различил силуэт Бекера.

— Я хочу поговорить с ним.

Добкин покачал головой.

— Нет, сейчас с тобой хочет поговорить министр иностранных дел. — Генерал кивнул в сторону загона для скота.

Хоснера совсем не привлекала перспектива этого разговора.

— Я с ним потом поговорю.

— Боюсь, что вынужден настоять.

Наступило молчание. Хоснер снова посмотрел на кабину «Конкорда», потом перевел взгляд на загон для скота. Кан почувствовал себя неловко и отошел в сторону. Хоснер нарушил молчание.

— У меня в портфеле досье на Ахмеда Риша и его психологический портрет. Я хочу забрать эти бумаги.

Добкин замялся.

— Ну, я думаю… — Добкин внезапно поднял на Хоснера удивленный взгляд. — А какого черта ты взял их с собой?

— Интуиция.

— Я потрясен, Иаков. На самом деле. Отлично, они тоже захотят посмотреть досье.

Хоснер запрыгнул на переднюю кромку крыла и направился по наклонной плоскости к аварийному выходу.

В пассажирском салоне было темно, но сквозь открытую дверь, ведущую в кабину, пробивался тускло-зеленый свет. Горели также таблички с предупреждением пристегнуть ремни безопасности и не курить, светился и указатель скорости. Он показывал «M 0-00». Салон был пуст, пахло сгоревшим керосином, повсюду валялись ручная кладь, подушки и одеяла. Сквозь пролом в герметической перегородке Хоснер слышал четкий голос раввина Левина, доносившийся оттуда, где должна была находиться хвостовая часть самолета.

Он прошел в наклонившуюся кабину. Бекер крутил ручки настройки светящихся зелеными огоньками радиостанций. Из динамиков раздавался шорох помех и треск электрических разрядов. Тело Моисея Гесса навалилось на приборную доску, за которой он и умер. Бекер что-то тихо говорил, и тут до Хоснера дошло, что он говорит не по радио, а обращается к Гессу. Хоснер кашлянул.

— Давид.

Бекер повернул голову, но, ничего не сказав, снова отвернулся к радиостанциям.

Хоснер подошел к креслам пилотов. Он чувствовал себя неловко от присутствия в кабине тела Гесса.

— Вы проделали чертовски хорошую работу.

Бекер снова принялся шарить с помощью ручек настройки по частотам, но ничего при этом не пытался передавать.

Хоснер подвинулся ближе, встал между креслами, задев бедром тело Гесса. Он отступил назад. Будь его воля, тело Гесса было бы похоронено через десять минут, но Хоснер знал, что раввин не разрешит делать этого в святую субботу. Если только он — или кто-нибудь другой — не выдвинет для этого достаточно веской причины, тело Гесса так и останется непохороненным до захода солнца.

— Я уберу его отсюда, Давид.

— Мне он не мешает. — Кабину заполнил громкий писк радио. Бекер выругался и выключил его, потом отключил аварийное питание. Тусклые огоньки погасли, и кабину залил лунный свет.

— Эти ублюдки продолжают глушить нас. Им трудно делать это с того места, где они находятся, но они очень стараются.

— Каков наш шанс связаться с кем-нибудь?

— Кто знает? — Бекер откинулся на спинку кресла и закурил. — Коротковолновая радиостанция, похоже, совсем сдохла. Ничего необычного в этом нет, она очень чувствительна. Если мы сможем вернуть ее в рабочее состояние, то теоретически можно будет связаться с любым местом на земном шаре, в зависимости от атмосферных условий. УКВ-радиостанция работает хорошо, и я передаю сигналы на международной частоте приема и передачи сигналов бедствия 121,5. Также прослушиваю и передаю сигналы на нашей последней частоте «Эль Аль». Но никого не слышу, никто мне не отвечает.

— Но почему?

— Понимаешь, УКВ-рация работает только на дальность прямой видимости. Я не уверен. Но думаю, что нас окружают холмы, которые выше нашего.

— Да, это так.

— А кроме того, батареи не настолько мощные, как генератор, и не забывай, что Риш забивает все частоты своим широкополосным передатчиком, работающим при включенных двигателях и генераторе. — Бекер глубоко затянулся и выпустил длинную струю дыма. — Вот тебе все причины.

— Понял. — Хоснер бросил взгляд через лобовое стекло и увидел внизу людей, собравшихся в загоне для скота. — Но мы, наверное, без труда можем связаться с пролетающими над нами самолетами. Верно?

— Верно. Но для этого нужно, чтобы они пролетали над нами.

Хоснер заметил испачканный кровью кирпич, убивший Гесса, который сейчас валялся на приборной доске. При свете зеленых лампочек приборов он различил на нем клинописные знаки. Прочитать он их не мог, но был уверен, что на нем, как и на большинстве кирпичей Вавилона, написано: «Я НАВУХОДОНОСОР, ЦАРЬ ВАВИЛОНА, СЫН НАБОПАЛАСАРА, ЦАРЯ ВАВИЛОНА». Здесь, в кабине сверхзвукового лайнера, этот древний кирпич был совершенно неуместен. Хоснер отвел взгляд в сторону.

— Я установлю на фюзеляже пост для наблюдения за самолетами.

— Хорошая мысль. — Бекер бросил долгий взгляд на своего мертвого второго пилота, потом повернулся к Хоснеру. — Кан занимается дополнительной силовой установкой.

— Я его видел. Он сказал, что дела плохи. На сколько хватит батарей?

— Трудно сказать. Слушать я могу довольно долго, но при каждой передаче расходуется много энергии. Батареи никеле-кадмиевые, они очень хорошие, но не подают никаких признаков того, что садятся. Работают исправно до самого конца, а потом резко выходят из строя.

Хоснер кивнул. Он знал это, и это его беспокоило, потому что и ночной прицел винтовки M-14 тоже работал на никеле-кадмиевых батареях.

— Думаешь, стоит экономить батареи, а на связь постараться выйти, если Кан сможет исправить дополнительную силовую установку?

Бекер взъерошил пальцами волосы.

— Не знаю. Черт побери! Тебе не кажется, что отныне мы можем только строить предположения? Разве не так? Вот и я пока что ничего не знаю. Надо будет подумать.

— Хорошо. — Хоснер ухватился за кресло бортинженера, шагнул к двери и оглянулся. — Увидимся позже.

Бекер повернулся в кресле.

— Думаешь, нам представится такая возможность?

— Разумеется. — Хоснер прошел по наклонному полу пассажирского салона и отыскал свой портфель.

Хоснер выбрался на крыло, добрался до передней кромки и спрыгнул на землю. Он заметил, что раввин уже закончил субботнюю службу. Большинство мужчин и женщин быстро разошлись по периметру площадки, но некоторые направились в загон для скота. Среди них был и раввин Левин. Хоснер догнал его.

— Мы можем похоронить Моисея Гесса?

— Нет.

— Но нам необходимо провести кое-какие работы для создания обороны. Вы будете возражать и против этих работ в субботу?

— Да.

Они остановились возле стены загона. Мимо них прошли несколько человек, шедших со службы. Хоснер посмотрел на раввина.

— Мы будем вместе делать дело или будем конфликтовать, равви?

Раввин сунул молитвенник в карман.

— Молодой человек, такова уж природа религии — конфликтовать с намерениями мирян. Конечно, Моисея Гесса надо похоронить вечером, и, конечно же, вам следует начинать работы по созданию обороны. Поэтому необходим компромисс. Вы прикажете всем работать, несмотря на мои возражения, а я позабочусь о теле Моисея Гесса, но запрещу хоронить его. С 1948 года Израиль вынужден идти на подобные компромиссы.

— Ужасная глупость. Ведь это же сплошное лицемерие. Ладно, пусть будет по-вашему. — Хоснер шагнул в загон.

Раввин Левин схватил его за руку и потянул назад.

— Послушайте меня. Искусство выживания зачастую является смесью глупости, лицемерия и компромиссов.

— У меня нет времени на подобные разговоры.

— Подождите. Вы англофил, Хоснер. А вы задумывались когда-нибудь, почему англичане не пропускают четырехчасовой чай даже во время боя? Или почему даже в тропиках они одеваются к обеду?

— Таков их стиль.

— И это хорошо влияет на моральный дух людей. Очень хорошо влияет на моральный дух, — повторил раввин и легонько постучал Хоснера по груди. — Мы не хотим, чтобы наши люди забыли обо всем только потому, что они сидят на вершине холма в Вавилоне, окруженные враждебно настроенными арабами. Поэтому и надо, чтобы наша повседневная жизнь шла привычным чередом. Мы не отменяем субботнюю службу, не хороним мертвого в субботу, не работаем. И мы не опустимся до того, Иаков Хоснер, чтобы есть ящериц или что-нибудь подобное, потому что это не кошерная пища. — Раввин снова постучал Хоснера по груди, но на этот раз посильнее. — И другие религиозные обычаи мы нарушать не будем. — Он смахнул пыль с рубашки Хоснера. — Спросите генерала Добкина, почему солдаты даже во время боевых действий обязаны бриться каждый день. Это моральный дух, Иаков Хоснер. Образ жизни. Стиль. Цивилизация. Только так можно держать на высоте их боевой дух. Мужчины должны бриться, а женщины причесываться и красить губы. От этого и идет их моральный и боевой дух. В свое время я был армейским священником. Так что знаю, о чем говорю.

Хоснер невольно улыбнулся.

— Очень интересная теория. Но я предложил вам сотрудничать.

Раввин Левин понизил голос.

— Я буду убеждать людей соблюдать Закон Божий, а вы будете убеждать их выполнять свой воинский долг. Они сами решат, чью сторону принять. Душевное смятение — это не всегда плохо. Оно помогает людям забыть, в каком беспомощном положении они оказываются, когда спорят по пустякам. Значит, по пустякам будем спорить мы с вами. Но втайне будем приходить к компромиссу. Как, например, сейчас. Иду же я на это совещание в субботу. Я разумный человек. Понимаете? — И Левин прошел в загон.

Хоснер стоял, уставившись на то место, где только что стоял раввин. Он не мог постичь всей его логики. Это была какая-то смесь макиавеллизма и путаного византийского мышления с элементами чистого иудаизма. Хоснер подозревал, что раввин и сам не понимал всего того, что говорил. Определенно, эксцентричный человек. И все же его слова вселяли уверенность.

Хоснер прошел внутрь загона.

Во дворе загона стояли человек пятнадцать, они тихо переговаривались. Как только появился Хоснер, разговоры смолкли и все головы повернулись в его сторону. Он остановился возле дверей. Бело-голубой свет луны пробивался через крышу из финиковых пальм, освещая то место, где он стоял. Министр иностранных дел Ариэл Вейзман подошел к нему и протянул руку.

— Вы прекрасно потрудились, господин Хоснер.

Хоснер позволил пожать свою руку.

— Вы имеете в виду то, что я допустил, чтобы в моих самолетах были установлены бомбы, господин министр?

Вейзман внимательно посмотрел на него.

— Иаков, — тихо произнес он, — хватит об этом. — Министр повернулся к присутствующим. — Давайте начнем. Мы собрались здесь, чтобы определить наши задачи и оценить возможности их выполнения.

Пока министр продолжал свою парламентскую речь, Хоснер поставил на землю портфель и огляделся.

Каплан лежал на животе возле стены, покрытый ниже талии голубым фирменным одеялом «Эль Аль». Окровавленные брюки лежали рядом на земле. За ним ухаживали две стюардессы — Бет Абрамс и Рашель Баум, и, похоже, Каплану это очень нравилось. Хоснер был рад тому, что стюарды и стюардессы «Эль Аль» прошли курс начальной медицинской подготовки.

Среди собравшихся присутствовали десять официальных делегатов мирной конференции, включая двух арабов — Абделя Джабари и Ибрагима Арифа. Мириам Бернштейн стояла рядом с трещиной в стене. Хоснер отметил про себя, что в лунном свете она выглядит прекрасно. Он поймал себя на том, что не сводит с нее глаз.

В углу сидел пленный араб, запястья его рук были привязаны к лодыжкам, на лице, в тех местах, куда его бил Хоснер, запеклась кровь. Камуфляжная рубашка тоже покрылась коркой засохшей крови от раны на плече. Кто-то расстегнул ему рубашку и перебинтовал рану. Казалось, что пленный находится в полудреме или в состоянии наркотического опьянения.

Хоснер слушал говоривших по очереди собравшихся. Типичное заседание кнессета. Споры, призывы к порядку, предложения голосовать. Они даже не понимали, для чего собрались, почему ранее проголосовали за решение сражаться и что делать дальше. И все это в то время, когда пятеро его людей с несколькими другими добровольцами охраняли чрезвычайно длинный периметр обороны. Израиль в миниатюре — демократия в действии или в бездействии. «Черчилль был прав, — подумал Хоснер. — Демократия — худшая форма государственного правления, если не считать все остальные».

Он заметил, что Добкин тоже начинает терять терпение, но дисциплина вынуждала его не вмешиваться в разговоры политиков. Тогда Хоснер сам решил вмешаться.

— Кто-нибудь допрашивал пленного? — спросил он.

Наступило молчание. Почему этот человек заговорил без очереди? И при чем здесь пленный? Член кнессета Хайм Тамир посмотрел на раненого араба, который теперь уже совершенно откровенно спал.

— Мы попытались, но он отказывался говорить. К тому же он серьезно ранен.

Хоснер кивнул. Небрежной походкой он подошел к спящему арабу и стукнул его по ноге. Раздалось несколько удивленных возгласов, включая и возглас самого пленного. Хоснер обернулся.

— Послушайте, дамы и господа, сейчас самый важный оратор здесь этот молодой человек. То, что он расскажет о военной силе противника, и будет определять наши дальнейшие действия и судьбу. Я рисковал жизнью, чтобы доставить его сюда, а вы разговариваете только друг с другом. — Хоснер заметил, что Добкин и Бург оживились при его словах, но все же промолчали. Он продолжил: — И, если у этого молодого человека имеются для нас слишком плохие новости, знать об этом не всем обязательно. Поэтому я предлагаю уйти всем, за исключением министра иностранных дел, генерала Добкина и господина Бурга.

Послышались яростные крики возмущения.

Министр иностранных дел призвал всех к тишине и повернулся к генералу Добкину, вопросительно глядя на него.

Добкин кивнул.

— Да, это надо сделать прежде всего. Мы должны допросить его независимо от того, в каком он состоянии. И немедленно.

Министр иностранных дел выглядел удивленным.

— Так почему же вы не сказали об этом раньше, генерал?

— Пленный ранен, и стюардессы оказывали ему помощь, а потом вы собрали это совещание…

Хоснер повернулся к Бургу.

— Ты займешься этим?

Бург кивнул.

— Это моя специальность. — Он закурил свою трубку.

Пленный араб понял, что разговор идет о нем, и это его отнюдь не обрадовало.

Министр иностранных дел тоже кивнул в знак согласия.

— Мы продолжим наше совещание где-нибудь в другом месте, а вас оставим с пленным, господин Бург.

Бург снова молча кивнул.

Министр иностранных дел направился к выходу, остальные последовали за ним, хотя у всех на лицах читалось недовольство и даже злость.

Мириам Бернштейн остановилась перед Иаковом Хоснером и посмотрела на него. Он отвернулся от нее, но, к его удивлению, да и к удивлению самой Мириам, она схватила его за руку и развернула к себе.

— Да кто ты такой, черт побери?

— Ты прекрасно знаешь, кто я такой.

Мириам пыталась сдержать ярость.

— Цель, господин Хоснер, не оправдывает средства.

— Сейчас как раз оправдывает.

Мириам заговорила медленно, тщательно выговаривая каждое слово.

— Послушай, если мы выберемся отсюда живыми, то я хочу, чтобы мы сохранили человечность и самоуважение. В короткий отрезок времени ты разогнал демократическое собрание и добился разрешения подвергнуть пыткам раненого человека.

— Жаль, что мне не удалось сделать этого раньше. — Хоснер прикурил сигарету. — Послушай, Мириам, первый раунд остался за нашими храбрыми парнями. Возможно, мы и дальше сможем противостоять противнику. Поэтому вам следует понять, что вы нужны только как солдаты. И я постараюсь спасти наше чертово положение, даже если мне придется превратить этот проклятый холм в концентрационный лагерь.

Мириам влепила ему пощечину. Огонек сигареты сверкнул в воздухе.

Люди, оставшиеся в загоне, сделали вид, что ничего не заметили.

Хоснер кашлянул, прочищая горло.

— Мистеру Бургу предстоит работа, а вы его задерживаете, госпожа Бернштейн. Прошу вас, уходите.

И она ушла.

Хоснер повернулся к Добкину.

— Давай-ка обойдем периметр, проверим, как там дела. — Он направился к выходу. — Исаак, как только выяснишь что-нибудь конкретное, отправь за нами посыльного. — Хоснер показал на свой портфель. — Здесь досье на Риша и его психологический портрет. Позаботься о бумагах.

Бург уставился на портфель, потом поднял взгляд на Хоснера.

— Боже мой, а как ты?..

— Просто очень удачное предположение. И ничего более. — Хоснер опустился на колено возле Каплана. Тот почти спал, наверное, сказывалось действие обезболивающего. Похоже, звуки допроса не должны были потревожить его.

— Может быть, тебя перенести отсюда, Моше?

Каплан покачал головой.

— Мне приходилось и раньше видеть такое, — произнес он слабым голосом. — Идите на периметр. Организуйте там хорошую оборону.

— А какая еще другая нам подойдет, Моше?

— Никакая.

Когда Хоснер и Добкин отошли от загона, ночную тишину разорвал крик. Хоснер подумал, что если первый же выстрел Брина неминуемо обрек их на сражение, то пытки раненого араба исключали всякую возможность сдачи в плен. После подобного обращения с пленным они не смогут требовать для себя лучшей участи. Теперь уже обратного пути нет.

Они прошли вдоль склона холма, обращенного к реке. Примерно через каждые пятьдесят метров мужчины и женщины стояли или сидели парами и в одиночку, устремив свои взоры на Евфрат. Хоснер отметил про себя, что это были главным образом младшие помощники членов делегации — секретари и переводчики. Они так стремились попасть в Нью-Йорк. Что ж, возможно, кому-то из них когда-нибудь это и удастся.

Хоснер напомнил Добкину, что десятерых делегатов мирной конференции следует тоже распределить по постам, чтобы они несли охрану холма наравне с остальными.

— Тогда у них останется значительно меньше времени для совещаний, — закончил Хоснер свою мысль. Добкин улыбнулся.

Они отыскали Макклура и Ричардсона, сидевших на песчаной возвышенности. Хоснер подошел к ним.

— Да, вам двоим тоже не повезло.

Макклур медленно поднял голову.

— Могло быть и хуже. Мне пришлось бы проводить свой отпуск с родственниками жены.

Ричардсон встал.

— Какова ситуация?

— Сложная, — ответил Хоснер. Он вкратце обрисовал ситуацию, затем спросил: — Может быть, хотите оба уйти под белым флагом? Вы, полковник, в форме офицера американских ВВС. А у вас, Макклур, наверняка надежные документы работника Госдепартамента США. Я уверен, что они вас не тронут. Сейчас палестинцы стараются не конфликтовать с вашим правительством.

Макклур покачал головой.

— Забавное стечение обстоятельств. Мой двоюродный дедушка погиб во время осады форта Аламо, и мне всегда было любопытно, как чувствует себя человек в осаде. Понимаете? Так что я отклоняю ваше предложение о сдаче в плен. Очень интересно посмотреть, как нападающие станут штурмовать стены, это наверняка будет чертовски захватывающее зрелище.

Добкин, достаточно хорошо понимавший английский, смутился.

— Это надо понимать как ваш ответ?

Хоснер рассмеялся.

— Вы странный человек, мистер Макклур. Но я рад, что вы остаетесь. Кстати, вы единственный на этой стороне холма, у кого имеется оружие.

— Я предполагал нечто подобное.

— Отлично. Значит, если кто-нибудь на этой стороне подаст сигнал тревоги, бегите туда, стреляйте и постарайтесь продержаться, пока я не пришлю с восточного склона нескольких человек с автоматами.

— Я так и сделаю.

Хоснер был уверен в этом человеке.

— Честно говоря, я не думаю, что они попытаются атаковать с этой стороны.

— Возможно. — Макклур взглянул на небо, затем на Хоснера. — Вам следует заняться организацией обороны, пока светит луна.

— Я знаю, — ответил Хоснер. — Спасибо, Макклур. — Он повернулся к Ричардсону. — Вам тоже спасибо, полковник.

— Зовите меня просто Том, — предложил Ричардсон и перешел на иврит, чем удивил Хоснера и Добкина. — Послушайте, я с вами, но мне кажется, что вам следует попытаться вступить с ними в переговоры.

Добкин шагнул к Ричардсону и тоже на иврите сказал:

— О чем с ними вести переговоры? Мы летели с миссией мира, а теперь половина из нас мертвы. Так какие тут могут быть переговоры?

Ричардсон промолчал.

В их разговор вмешался Хоснер.

— Мы учтем ваш совет, полковник. Спасибо.

Макклура, казалось, не волновало, что они разговаривали на языке, которого он не понимал. Хоснер почувствовал какую-то натянутость в отношениях между двумя американцами. Что-то здесь было не так.

Глава 12

Хоснер и Добкин продолжали обходить периметр. Он имел форму почти идеального овала или, как заметил Добкин, форму дорожки ипподрома, и это позволило Хоснеру согласиться с предположением Добкина о том, что холм, возможно, представлял собой искусственное сооружение. Площадка на вершине холма была идеально ровной, что еще раз доказывало, что это дело рук человека. Ровную поверхность площадки нарушали лишь холмики нанесенного ветром песка да проделанные водой высохшие русла ручьев. В некоторых местах над плоской поверхностью возвышались круглые бугры. Добкин объяснил, что это, скорее всего, сторожевые башни, поднимавшиеся над стенами крепости. На каждой из этих башен Добкин расставил людей.

Но тридцать мужчин и женщин, руководствуясь интуицией, сами отыскали для себя позиции, и Добкин лишь добавил к ним всего несколько человек.

Хоснер стоял молча, пока Добкин решал проблемы укрытий, маскировки, секторов обстрела. Он передвигал и выравнивал линию обороны, пытаясь как можно лучше использовать складки местности. Генерал распорядился выложить бруствер из камней и комков глины, а где можно, вырыть окопы.

Бург отдал Добкину свой автоматический «кольт» 45-го калибра, а Добкин в свою очередь отдал его одному из стюардов — Авелю Геллеру, который занял стратегически важную позицию. Свой «смит-вессон» 22-го калибра Хоснер передал молоденькой стенографистке Рут Мандель.

— Ты знаешь, как с ним обращаться?

Она посмотрела на пистолет, зажатый в ее маленькой ладони.

— Мне пришлось служить в армии.

Хоснер подсчитал оружие: три пистолета, шесть «смит-вессонов» 22-го калибра, которые были у его людей, да плюс его собственный — итого десять. Джошуа Рубин вооружен «узи». Брин винтовкой M-14, трое других его людей — Джаффи, Маркус и Алперн — автоматами «АК-47». Автоматы «АК-47» были распределены так, чтобы прикрывать весь восточный склон, ведя перекрестный огонь, и, хотя их владельцы находились друг от друга на расстоянии примерно тридцати метров, это было лучше, чем вообще ничего.

Добкин попросил стюарда Дэниела Якоби изыскать возможность приготовить кофе и принести его защитникам периметра.

Хоснер и Добкин остановились возле позиции Брина. Рядом с Брином, прислонившись спиной к холмику земли, сидя спала молодая девушка в ярко-голубом комбинезоне.

— Кто это? — поинтересовался Хоснер.

Брин оторвал взгляд от прицела.

— Ноеминь Хабер, стенографистка. Она добровольно вызвалась быть моим посыльным. На случай если я что-то увижу.

Хоснер кивнул.

— Ну и что же ты видишь?

— Ничего.

— Увидишь, когда зайдет луна.

— Я знаю.

Хоснер и Добкин остановились неподалеку от позиции, на которой находились Брин и спящая девушка.

Хоснер закурил сигарету.

— Ну что?

Добкин покачал головой.

— Не знаю. Все зависит от того, насколько решительным будет штурм. Этот холм может взять хорошо обученный пехотный взвод. Но, с другой стороны, если солдаты плохо подготовлены, то его не возьмет и батальон численностью пятьсот человек. Для штурма оборонительных позиций, даже слабо укрепленных, необходим особый боевой настрой.

— Думаешь, у этой банды имеется такой настрой?

— Кто знает? Какую власть имеет над ними их главарь Риш? Станут ли эти люди умирать за него? Или за их дело? Мы ведь даже не знаем, сколько их. Давай подождем, что узнает Бург.

— Хорошо. — Хоснер посмотрел на восток. Он видел поблескивавшие в лунном свете полоски воды, длинные вытянутые заболоченные участки. Да, явно мертвая местность. Песок и глина. Трудно было поверить, что в древние времена Месопотамия помогала выжить миллионам людей. Почти в километре внизу Хоснер разглядел низкую стену, а за ней дорогу, на которую приземлился «Конкорд».

— Бен, ты действительно знаешь это место?

— Я даже, наверное, смог бы по памяти нарисовать его план. А утром, когда я точно сориентируюсь, я составлю для нас хорошую военную карту.

— Интересно, как сюда попали эти палестинцы?

— А как террористы попадают в самые различные места?

— У этих есть несколько грузовиков.

— Я заметил.

— А тяжелые орудия? Минометы?

— Уповаю на Бога, что этого у них нет.

— Они хотели держать нас в качестве заложников… вавилонские пленники. Даже смешно.

— Тебе не было бы смешно, если бы мы выполнили их требования и сели на дороге, — заметил Добкин. — Интересно, правильно ли мы поступили?

— Мы можем никогда и не узнать этого, — ответил Хоснер, закурил сигарету и сунул озябшие руки в карманы. — Возможно, правильное решение принял Ашер Авидар.

— Возможно, а возможно, и нет.

Хоснер посмотрел на север. Примерно в семистах пятидесяти метрах от них над плоской равниной величественно возвышался высокий холм.

— Что это?

Добкин проследил за его взглядом.

— Это Вавилонский холм. Некоторые археологи считают, что на нем стояла Вавилонская башня.

Хоснер вгляделся внимательнее.

— Ты веришь в это?

— Кто знает?

Хоснер огляделся вокруг.

— А мы можем увидеть отсюда Висячие сады?

Добкин рассмеялся.

— Я по субботам не работаю гидом. — Он положил свою большую руку на плечо Хоснера. — Главные развалины на юге. Вон там.

— А здесь кто-нибудь живет?

— Арабы не любят это место. Считают, что здесь бродят призраки.

— Но ведь тут есть загон для скота.

Добкин кивнул.

— И маленькая деревушка среди развалин.

Хоснер затушил сигарету, сохранив окурок.

— А может эта деревушка оказаться нам хоть как-то полезной?

— Не думаю. Я просматривал отчеты армейских разведчиков, работавших в Ираке. Во многих иракских деревнях жизнь вообще на первобытно-общинной стадии, некоторые их жители даже не знают, что они граждане Ирака. Живут, как первые месопотамские крестьяне, которые начали осваивать эту местность пять тысячелетий назад.

— Значит, поблизости нет никаких современных средств транспорта и связи?

— На юге расположен городок Хилла. Но я не рассчитываю на то, что там узнают про нас. — Добкин помолчал, словно вспоминал что-то. — А ты знаешь, здесь есть небольшой музей и гостиница в южной части развалин, возле ворот Иштар.

Хоснер быстро повернул голову и взглянул на Добкина.

— Продолжай.

— Иракское Управление памятников древности построило эти два здания примерно двадцать лет назад. Я знаю директора музея. Доктор Аль-Ханни. Я встречался с ним в Афинах всего полгода назад. Мы переписываемся через нашего общего друга на Кипре.

— Ты серьезно? — Хоснер принялся расхаживать из стороны в сторону. — Сможешь добраться туда?

— Иаков, мы, выражаясь военной терминологией, блокированы, то есть окружены. Мы расставили часовых, люди заняли огневые позиции, и уверяю тебя, что и они проделали то же самое вокруг всего холма.

— Но если ты сумеешь проскользнуть…

— Доктор Аль-Ханни не появится там до конца апреля, когда начнется туристический сезон.

— Но там должен быть телефон.

— Возможно, и есть. И водопровод там, возможно, имеется. Но ты сам можешь догадаться, где Риш скорее всего разместил свой командный пункт.

Хоснер прекратил расхаживать и остановился.

— Значит, если ты сможешь туда добраться — в гостиницу или в музей, — у нас появится шанс установить связь с цивилизованным миром. Вдруг Аль-Ханни там, или, может быть, тебе удастся захватить джип, или, возможно, телефон не охраняется… Что скажешь, Бен?

Добкин посмотрел на юг, он различил силуэты каких-то руин. До места раскопок ворот Иштар как минимум два километра. Может быть, цепь часовых вокруг холма и не такая уж плотная. И все же ему хотелось хорошенько все рассмотреть при дневном свете.

— Я рискну. Но если они поймают меня, то заставят рассказать все, что я знаю о нашей обороне и вооружении. На допросах все говорят, Иаков. Ты прекрасно знаешь это.

— Разумеется, знаю.

— Тогда я предпочел бы иметь пистолет… хочу быть уверенным, что не попаду к ним в руки. Мы сможем выделить мне пистолет?

— Не думаю, Бен.

— Да, я понимаю.

— Нож, — предложил Хоснер.

Добкин рассмеялся.

— Ты знаешь, я никогда не понимал, как это у наших предков хватало храбрости уходить из жизни, бросаясь грудью на собственные мечи. Надо иметь огромную силу воли. И, должно быть, это очень, очень больно. — Добкин посмотрел вдаль. — Не знаю, смогу ли я сделать это.

— Ладно, давай поспрашиваем, нет ли у кого-нибудь лекарств, смертельных в больших дозах, — предложил Хоснер.

— Ценю твою заботу о том, как мне совершить самоубийство.

— Здесь более пятидесяти человек…

— Знаю. Да, я пойду. Но только после того, как осмотрю все при дневном свете. Отправлюсь завтра с наступлением темноты.

— Возможно, мы и не проживем так долго.

— И все же стоит подождать. Тогда у меня будет больше шансов на успех. А если я пойду сегодня, то только напрасно погибну. А мне этого не хочется, я должен выполнить задание.

— Разумеется.

Попыхивая трубкой, к Хоснеру и Добкину подошел Исаак Бург. Он шел тяжелой походкой человека, только что выполнившего неприятную миссию.

Разговор начал Хоснер.

— Он заговорил?

— Все говорят.

Хоснер кивнул.

— А он?..

— Нет, нет. Он жив. На самом деле мне и не пришлось сильно давить на него. Сам разговорился.

— Почему?

— Да все они такие. Добкин тебе расскажет. Хотя ты и сам видел их в Рамле. Смесь хвастовства, возмущения, истерии и страха. — Бург уставился на свою трубку. — А кроме того, я пообещал отпустить его.

Добкин покачал головой.

— Мы не можем этого сделать. Таковы законы войны. Любой пленный, побывавший в расположении обороняющихся, не может быть освобожден до окончания боевых действий. Нам здесь тоже следует соблюдать эти законы.

— В моем мире, я имею в виду мир, где действуют шпионы и секретные агенты, — начал Бург, — мы поступаем иначе. И я дал ему слово. А вы можете сделать для него исключение из медицинских соображений. Он ничего почти и не видел у нас. Нет смысла позволить человеку умереть только потому, что мы не можем оказать ему медицинскую помощь.

— Я подумаю об этом, — решил Добкин.

Хоснер слушал их спор. Его нельзя было назвать жарким, просто некоторые разногласия в понимании законов войны. Хоснер подумал, что Бург ведет себя очень непонятно. Некоторое время назад он готов был замучить пленного до смерти, а теперь пытается спасти ему жизнь. И, если они отпустят его, а потом арабы захватят холм и Бург к этому моменту не погибнет, ему наверняка обеспечена медленная и мучительная смерть. На месте Бурга он бы убил пленного и глубоко закопал труп. А Добкин — он просто отличный солдат. Преданный, умный, даже изобретательный. И все же действовал он строго по уставу. Хоснеру уже начал надоедать их спор.

— Ладно, хватит об этом. Что он сказал?

Бург выбил трубку об каблук.

— Сказал? Он много чего сказал. Зовут его Мухаммад Ассад, он ашбал. Вы знаете это слово. «Тигренок» — палестинец, оставшийся сиротой во время войн с Израилем. Они воспитывались в палестинских организациях боевиков. А сейчас они все взрослые. И не любят нас.

Добкин кивнул.

— Да, последствия войны многочисленны. И это — худшее из них. — Он задумался об ашбалах. Как много оборванных сирот, плачущих над телами своих родителей, видел он среди развалин арабских деревень. Война. И теперь все эти юные жертвы войны стали взрослыми. Они были кошмарами, являвшимися средь бела дня. — Да, они не любят нас, это уж точно, — согласился Добкин.

— Совершенно верно, — поддержал его Бург. — Они очень опасны. Научились ненавидеть сразу, как только начали соображать. Отрицают все обычные нормы поведения, ненависть к Израилю стала их родовой религией. — Он сунул руку в карман в поисках табака. — А военной подготовкой они занимаются с того момента, как начинают ходить. Чертовски хорошо подготовленная группа.

— Сколько их? — спросил Добкин.

— Сто пятьдесят.

Наступило молчание.

— Ты уверен? — переспросил Хоснер.

Бург кивнул.

— Откуда у тебя такая уверенность?

Бург улыбнулся.

— Солдаты обычно врут о таких вещах, не так ли, Бен? Вот и пленный сказал сначала, что их пятьсот человек. Но я на это не купился. Поэтому вы и слышали его крики. В конце концов мы сошлись на ста пятидесяти.

— У них есть тяжелое оружие?

Бург покачал головой.

— Они не ожидали вооруженного сопротивления, но почти все вооружены автоматами «АК-47».

— У них где-то поблизости должна быть база, — предположил Добкин.

— Не совсем поблизости. В пустыне Шамиях, это на другом берегу Евфрата. Добрая сотня километров отсюда.

— Главный у них Риш? — спросил Хоснер.

— Да, он самый главный. Есть у него помощник, лейтенант по имени Салем Хамади, еще один наш старый знакомый. Этот Хамади палестинец, да к тому же еще и ашбал. А Риш, как вы знаете, не ашбал и не палестинец. Он родом из Ирака. Его деревня недалеко отсюда. Но, как бы там ни было, некоторое время назад они объединили свои силы и начали вывозить мальчиков и девочек-сирот из различных лагерей. В отряде ашбалов около двадцати женщин. Мухаммад говорит, что они несколько лет тренировались в пустыне Шамиях для выполнения специальных заданий, о которых никто ничего не знал.

— А сейчас они знают, для чего находятся здесь? — поинтересовался Добкин.

— Им сообщили об этом только тогда, когда самолет Риша пошел на посадку. Да и то точно не сказали, сколько ждать «Конкордов» — один или два. — Бург помолчал, наверное, вспомнив «Конкорд 01». — Им сказали, что они будут удерживать нас в качестве заложников по различным политическим причинам, некоторые из которых Мухаммад Ассад так и не понял. Он признался, что они были сильно потрясены нашим сопротивлением. Мне кажется, ашбалы не ожидали, что им придется сражаться и терять людей. Готовы они были только к тому, чтобы вытолкать из двух самолетов израильских гражданских лиц, и вдруг внезапно получили отпор и потеряли несколько человек убитыми.

— Но они опытные бойцы, — заметил Хоснер. — Ты сам сказал об этом.

Бург покачал головой.

— Я не говорил, что они опытные бойцы. Хорошо обученные, да, но это совсем другое. Никто из них до сих пор не принимал участия в боевых действиях. — Бург задумался. — Понимаете, это не первый пример того, когда сирот с детских лет воспитывают, как солдат. Таких примеров история знает массу. Но на самом деле они никогда не были лучше обычных призывников. А во многих случаях даже гораздо хуже. Солдаты-сироты, как и другие дети, воспитанные в приютах, несколько глупее своих сверстников, выросших в нормальной обстановке. То же самое и с ашбалами, я уверен. Они не очень хорошие солдаты. Им недостает воображения, у них практически нет личных целей в жизни. Не хватает им и опыта гражданской жизни, а эмоциональное развитие заторможено. У ашбалов есть только смутное представление о том, за что они сражаются, потому что у них не было никакого другого дома, кроме казармы. Не сомневаюсь, что они будут драться насмерть, защищая своих товарищей и свои лагеря, но у них нет представления о семье и своей стране. Существует еще десяток причин, по которым они не могут быть отличными солдатами, я выяснил это из разговора с нашим юным другом Мухаммадом. — Бург взглянул на Добкина. — Что скажешь, Бен?

Добкин кивнул.

— Согласен. И все же их свыше сотни, и вооружены они гораздо лучше нас. Они не свернут свои палатки и не скроются тайком ночью, как те арабы, о которых рассказывают анекдоты.

— Нет, — поддержал его Хоснер, — они не отступят, потому что у них есть два решительных главаря.

Добкин снова кивнул.

— Да, в этом все и дело. Командиры. Обычно солдаты-арабы теряются и впадают в панику, когда убивают их командира. А кроме того, арабы не слишком хорошо владеют современным оружием. Я мало знаю об ашбалах, но, похоже, они соответствуют этим характеристикам. И еще, они настолько ослеплены вбитой им в голову ненавистью, что не могут действовать хладнокровно, как профессиональные солдаты.

— Верно, — согласился Бург. — И я думаю, что они — возможно — обратятся в бегство, если ослабнет руководство со стороны командиров или если понесут большие потери среди командного состава, но последнее, должен признать, не слишком вероятно в нашем случае. Хотя, с другой стороны, мы-то не можем никуда убежать. Мы сражаемся за свои жизни, и никакие потери не сломят нас. У нас просто нет иного выхода.

— Есть, — вмешался в разговор Хоснер. — Они попробуют вступить в переговоры.

— Но не раньше, чем предпримут еще одну атаку, — заметил Добкин и посмотрел на небо. — Скоро мы узнаем, сможем ли нанести им ощутимый урон. Луна заходит.

Глава 13

Брин заметил их первым, даже раньше двух человек на посту наблюдения и подслушивания, которые расположились примерно на середине склона.

Они двигались, словно тени, одетые в пятнистые камуфляжные комбинезоны, с автоматами в руках. Ночной прицел усиливал малейшие отблески естественного ночного света, поэтому Брин видел то, чего не могли видеть даже ночные существа, то, чего не могли видеть даже сами эти люди. Он видел их тени, отбрасываемые в свете звезд; побледневшие лица, что являлось симптомом страха; самые интимные движения, которые делал человек, считая, что его не видно в темноте, — кто-то шептал молитвы, кто-то мочился от страха, кто-то нервно дергал себя за волосы. Сидевшая рядом девушка сжала руку Брина. Он чувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину.

Он опустил винтовку и прошептал Ноеминь Хабер:

— Они идут.

Она кивнула, снова сжала его руку и убежала предупредить остальных.

Длинная изломанная линия обороны на восточном склоне приготовилась к отражению нападения противника, предупреждение о его приближении распространилось быстрее бега спринтера.

На западном склоне все было тихо. Серебрящиеся воды Евфрата отбрасывали мягкий свет на склон. Лежавшие на вершине холма мужчины и женщины прижали лица к земле, пытаясь различить малейшее движение. Но единственным движением здесь было медленное течение на юг мерцающей в ночи реки.

Добкин, Бург и Хоснер стояли на небольшом холмике — это была одна из занесенных землей и песком сторожевых башен — метрах в пятидесяти от восточного склона.

Этот холмик был выбран ими в качестве командно-наблюдательного пункта. С этой выгодной в тактическом плане позиции они решили управлять боем на всем почти пятисотметровом протяжении восточного склона.

На вершине холмика в глинистую почву была воткнута изогнутая и покореженная стойка от хвостовой части «Конкорда». И на этой стойке, никак не похожей на древко, развевалась тем более уж никак не похожая на флаг детская футболка, извлеченная из какого-то чемодана и, видимо, предназначавшаяся кому-то в подарок в Нью-Йорке. На футболке имелся рисунок с изображением портового района Тель-Авива, выполненный в ярких цветах. Таким образом в темноте обозначался командный пункт, куда должны были прибегать посыльные с донесениями и для получения приказов. И еще этот командный пункт являлся последним пунктом сосредоточения обороняющихся, их последним опорным пунктом на тот случай, если нападающие прорвут оборону или просочатся сквозь нее. Старая тактика, которая использовалась задолго до появления радиостанций и полевых телефонов. Трое командиров заняли свои места на вершине холмика под флагом, они ждали начала боя.

С пункта наблюдения и подслушивания, расположенного на середине склона, прибежали два запыхавшихся человека и доложили то, что уже было известно из сообщения Натана Брина и Ноеминь Хабер:

— Они идут!

Брин наблюдал, как ашбалы медленно поднимаются по склону. Они уже не двигались колонной, как во время предыдущей атаки, а шли в линию по всей ширине склона. Их было человек сто, мужчины и женщины, они поднимались на расстоянии пяти метров друг от друга. Линию они держали ровно, как хорошо обученные пехотинцы прошлых веков. Ашбалы не задерживались, не сбивались в кучу, прячась за естественными укрытиями, хотя это и было бы разумно с точки зрения инстинкта самосохранения. Свои автоматы «АК-47» с примкнутыми штыками они держали перед собой. Любой испытал бы страх, увидев подобную картину. Но Брину все это напоминало шоу. Репетицию парада. Ему было интересно посмотреть, как они поведут себя, когда засвистят пули. Наверное, сразу вспомнят, как их учили действовать в современном бою, начнут искать малейшие укрытия и щели, станут перебегать от камня к камню, от канавы к яме. А пока в этой темноте они изображали классическую атаку пехоты, причем скорее для себя, чем для израильтян, которые не могли их видеть.

Брину даже сделалось не по себе от осознания того, что он единственный, кто может их видеть. На резиновой накладке прицела, предохраняющей глаз, скопился пот, затем скатился ему на щеку. Они были еще далеко. Метров пятьсот. Четыреста.

Генерал Добкин и Исаак Бург разошлись в вопросе тактики ведения боя. Добкин хотел встретить противника интенсивным огнем на самых дальних подступах, чтобы не подпустить его близко к слабой линии обороны, а если повезет, то и обратить в бегство. Со слов пленного, у ашбалов не было ручных гранат, но Добкин не мог полностью полагаться на его показания. В любом случае генерал не хотел подпускать противника на расстояние, с которого тот мог бы воспользоваться ручными гранатами.

А Бург предлагал подпустить противника как можно ближе, чтобы нанести ему наибольшие потери, расходуя при этом минимальное количество боеприпасов.

Хоснер не вмешивался в их спор, но думал про себя, что, учитывая сложившуюся ситуацию, доводы Добкина более убедительны. И все же он понимал, что такой дисциплинированный солдат, как Добкин, подчинится приказу гражданского правительственного чиновника. В споре начальника с подчиненным всегда оказывался прав начальник.

Хоснер спрыгнул с холмика и отправился к позиции Брина, находившейся в пятидесяти метрах от командного пункта.

Хоснер заметил, как дрожит Брин, наблюдая за приближением цепи ашбалов, но не мог винить его за это.

— Расстояние? — спокойно спросил он.

— Триста пятьдесят метров, — ответил Брин, не отрывая взгляда от прицела.

— Боевой порядок?

— Продолжают двигаться цепью. Многие по открытому пространству. Штыки примкнуты.

Ноеминь Хабер сидела на земле, тяжело дыша от напряжения. Хоснер повернулся к ней.

— Беги к автоматчикам. Передай, чтобы они открывали огонь.

Ноеминь вскочила на ноги и помчалась вдоль линии обороны. Хоснер снова повернулся к Брину.

— Расстояние?

— Триста метров.

— Открывай огонь, — тихо произнес Хоснер.

Брин нажал на спусковой крючок, прицелился в следующего и снова выстрелил, снова прицелился и снова выстрелил.

Затем открыл огонь первый автоматчик, и это послужило сигналом для остальных обороняющихся. По всей линии обороны зазвучали выстрелы, гулкие очереди трех автоматов «АК-47» перекрыли глухие хлопки пистолетов. И на фоне всех этих выстрелов можно было расслышать резкое стаккато пистолета-пулемета «узи».

Арабы моментально ответили интенсивным огнем. Хоснер видел, как пули арабов врезаются в импровизированные брустверы израильтян, но не знал, поразили ли они уже кого-нибудь.

Перед Брином была поставлена задача выявлять и убивать командиров подразделений. В прицел винтовки он заметил антенну полевой рации, ее за спиной, как рюкзак, нес радист. От рации тянулся провод с микрофоном, молодой араб пригнулся и поднес микрофон к губам. Брин прицелился ему в рот и выстрелил. Микрофон и лицо араба разлетелись на куски. Переместив прицел, Брин выстрелом в сердце убил и радиста.

Первый ответный огонь ашбалов ослаб, их стройная цепь разорвалась, и они сбились в маленькие группы, укрываясь за складками местности. И, хотя их продвижение значительно замедлилось, они все же продолжали подниматься по склону холма. Брин разглядывал в прицел зону позади нападавших, пытаясь отыскать основных командиров. Один раз ему даже показалось, что он увидел Риша, но его голова тут же исчезла, а спустя секунду на этом месте появилось лицо молодой женщины. Без малейшего колебания Брин выстрелил. Он заметил, как ее голова дернулась в сторону, берет слетел, длинные волосы рассыпались и она рухнула на землю.

Добкин видел, как арабы, ведя ожесточенный огонь, продолжают подниматься по склону. Он покачал головой. Возможно, ашбалы и были хорошо обучены, но в тактике ведения боя они совсем не разбирались. В прошлых схватках с арабами израильтяне продемонстрировали, что наиболее эффективным способом ночной атаки является быстрый бесшумный бросок. Противник не успевает привести себя в состояние полной боевой готовности и, когда видит бегущих на него из темноты нападающих, с трудом верит своим глазам. А когда окончательно приходит в себя, нападающие находятся от него уже на расстоянии броска ручной гранаты и через несколько секунд врываются в траншеи. Пехотинец даже в полном снаряжении может пробежать пятьсот метров менее чем за две минуты.

Добкин наблюдал за вспышками выстрелов. Ашбалы стреляли на ходу, а потом падали на землю за укрытия, что вообще противоречило здравому смыслу. Ведь обороняющиеся вели огонь на вспышки выстрелов, пока атакующие бежали и стреляли. Насколько Добкин мог видеть, огонь арабов не причинял особого вреда израильтянам, во всяком случае, ему пока доложили только об одном убитом. Наблюдая за вспышками огня, генерал отметил, что их количество, похоже, сократилось, это, как он надеялся, означало, что атакующие несли большие потери.

Ему пришлось провоевать много лет, чтобы теперь он мог вот так стоять на возвышенности и определять, как развивается бой, по шуму и вспышкам выстрелов, по крику людей и запаху ночного воздуха. Но главное, какой-то инстинкт воина подсказывал ему, на каком участке все в порядке, а где дела обстоят плохо.

Генерал понимал, что потери с обеих сторон должны быть незначительными, пока дело не дойдет до ближнего боя. Во всяком случае, так всегда бывало раньше. Но он чувствовал, что в их теперешнем положении ближний бой может обернуться для израильтян поражением. Добкин повернулся к Бургу.

— Они неважные солдаты. Но очень решительные. Пожалуй, у нас очень скоро кончатся боеприпасы. Может быть, приказать всем отойти к командному пункту?

Бург покачал головой. Задолго до прихода в разведку, во время войны за независимость Израиля, он командовал батальоном, так что в боевых действиях тоже разбирался.

— Давай подождем. У меня такое чувство, что скоро их атака захлебнется.

Добкин промолчал.

Бург стоял, ухватившись одной рукой за покореженное алюминиевое древко. Казалось, его заворожили вспышки выстрелов и непрерывный свист пуль. Но он понимал, что для атмосферы настоящего боя не хватает грохота тяжелых орудий. А этот бой был похож на кинофильм из жизни американских гангстеров — стреляли только пистолеты и автоматы.

— Послушай, генерал, как ты думаешь, это Хоснер приказал открыть огонь, не дожидаясь наших приказов? — спросил Бург.

Добкину не хотелось спорить.

— Наверное. А какая разница?

— Для меня большая! — рявкнул Бург. — Большая.

Огонь по всей линии со стороны обороняющихся не ослабевал, и, если бы они только начали экономить боеприпасы, это послужило бы сигналом для атакующих, что конец близко и им надо только поднажать. Но на самом деле патроны у израильтян стремительно заканчивались. Несколько пистолетов уже замолчали. Автоматы стреляли короткими очередями, и только Джошуа Рубин вел огонь из «узи» без остановки, прерываясь лишь изредка, чтобы остудить ствол. Брин израсходовал относительно мало боеприпасов, но его огонь был для атакующих самым губительным. Он уже убил десять человек.

Теперь арабы находились в сотне метров от линии обороны, но с каждыми новыми десятью метрами их потери стремительно росли.

Добкин и Бург увидели, что кто-то бежит к командному пункту со стороны западного склона. Они приготовились услышать, что вторая группа арабов атакует со стороны реки. Ведь всю оборону там составляли Макклур со своим револьвером и десяток мужчин и женщин, вооруженных камнями и алюминиевыми стойками, превращенными в подобие копий. Посыльный, тяжело дыша, взбежал на холмик.

— На западном склоне все тихо. — Он усмехнулся.

Добкин тоже усмехнулся и хлопнул посыльного по спине.

— Это единственная хорошая новость с того момента, как одна дама сказала мне «да» прошлой ночью в Тель-Авиве.

Хоснер, стоявший на коленях рядом с Брином, понял, что развязка наступит через несколько минут. Им просто не хватит боеприпасов поддерживать такую интенсивность стрельбы.

И, словно прочитав его мысли, обороняющиеся усилили мощь огня в последней отчаянной попытке обратить в бегство атакующих. Хоснер наблюдал за наступавшими арабами, которых уже частично было видно в темноте. От шквала огня, обрушившегося на их ряды, они дрогнули и замедлили движение. На какой-то момент их наступление остановилось, однако, хотя ашбалы и боялись идти вперед, назад они тоже не отступили. Командиры кричали и толкали их, пытаясь заставить продолжать атаковать. Несколько групп снова неохотно двинулись вперед.

Брин воспользовался тем, что сейчас стало легче различать командиров, и меньше чем за тридцать секунд убил двоих из них. Остальные начали прятаться, поняв, что происходит. Брин отчаянно пытался разыскать среди атакующих Риша. Последний час он так тщательно изучал фотографию этого террориста из досье Хоснера, что теперь лицо каждого араба казалось ему лицом Риша. И все же Брин понимал, что когда действительно увидит его, то сразу же узнает.

Израильтяне услышали крики арабов и догадались, что в рядах противника возникли проблемы с командирами. Те из израильтян, кто имел боевой опыт, сразу поняли, что надо делать. Хоснер с изумлением наблюдал, как около двадцати обороняющихся, мужчин и женщин, без всякого приказа с криками устремились вниз по склону холма.

Добкин понял, что происходит. С холодной беспристрастностью он взвесил возможные шансы на успех. Смысл примитивной контратаки с победными криками заключался в том, чтобы вселить страх в сердца атакующих. Если подобная контратака была достаточно яростной и стремительной, да еще стихийной, как эта, то она вполне могла привести к тому, что у противника от ужаса похолодеет кровь в жилах. Арабы побегут назад, сначала наиболее трусливые из них, а затем паника охватит и самых стойких, и тогда из атакующих они превратятся в атакуемых. Не готовые к обороне, они обратятся в бегство.

Но что же произойдет в данном конкретном случае? Что, если другая группа ашбалов предпримет наступление со стороны реки? Если это произойдет, то он, Добкин, не сможет никого послать на помощь к защитникам западного склона. Ведь все бойцы восточного склона находятся сейчас где-то на его середине, бросившись в стихийную контратаку. Вот что бывает, когда люди не слушаются приказов. Добкин побежал к восточному склону.

Хоснер взял у Брина винтовку M-14 и наблюдал за происходящим в прицел. Наступил решающий момент. Если ашбалы сейчас не побегут, то следует ожидать настоящей резни. Атакующих израильтян было в пять раз меньше, и вооружены они было гораздо хуже. Они находились уже в пятидесяти метрах от арабов и со все возрастающей точностью поражали противника. Джошуа Рубин совсем взбесился, он выпустил из своего «узи» такую длинную очередь, от которой, по мнению Хоснера, мог расплавиться ствол. Его животный боевой клич перекрывал звуки выстрелов.

Хоснер начал стрелять из винтовки по ашбалам, окружившим Рубина, стараясь прикрыть его. И тут он заметил, как побежал назад первый из арабов. За ним последовали две молодые девушки, а за ними бросились и остальные. Хоснер услышал, как они кричат, призывая к бегству. Несколько командиров пытались остановить их. Хоснер поймал в перекрестье прицела одного из самых активных и выстрелил. Командир упал. Остальным командирам уже стало ясно, что какой-то снайпер с ночным прицелом буквально охотится за ними, и сейчас, пытаясь остановить бегущих, они выдавали себя, а это было чистое самоубийство. Хоснер снова прицелился. Он умел обращаться с любым видом оружия, которое было у его подчиненных, и все же сейчас занимался не своим делом, поэтому Брин начал проявлять нетерпение. Хоснер выстрелил, убив еще одного командира, и вернул винтовку Брину.

В конце концов оставшиеся еще в живых командиры дрогнули и влились в ряды спасавшихся бегством.

Как только ашбалы значительно оторвались от израильтян, их бегство приобрело характер более или менее организованного отступления. Да и у израильтян поиссяк вызванный отчаянием сумасшедший порыв, который бросил их в контратаку.

Арабы подбирали оружие, убитых и раненых, организовали группу прикрытия, чтобы выиграть необходимое для отхода время. Но, пока они спускались вниз, на них неожиданно обрушились оползни, заставившие их бросить своих товарищей.

Израильтяне еще продолжали атаковать, наступая на пятки группе прикрытия, но потом остановились, получив от посыльного приказ Добкина вернуться на холм. Они собрали все оружие, какое смогли найти в темноте, и взобрались на гребень холма — грязные, потные и усталые. Рубин и стенографистка Рут Мандель были ранены, но не слишком серьезно.

С западного склона пока не поступало никаких известий, но Добкин на всякий случай направил туда двух человек с автоматами. Холм погрузился в тишину, в неподвижном воздухе стоял запах пороха.

Хоснер снова взял у Брина винтовку и бросил через прицел последний взгляд на отступавших арабов. Сейчас они находились уже вне досягаемости стрельбы M-14, но в прицел он видел их отчетливо. На бугре в сторонке стоял человек, через плечо у него было перекинуто тело женщины с длинными волосами. Так он и стоял неподвижно, пока мимо него не проследовал последний из ашбалов. Человек посмотрел на холм, который унес столько жизней его собратьев. Он сделал какой-то жест рукой, означавший то ли приветствие, то ли проклятие. На таком расстоянии Хоснер не мог разглядеть лицо человека, но был абсолютно уверен, что это Ахмед Риш.

Глава 14

О визите премьер-министра Израиля никто не предупредил, и, когда он вошел в командный пункт «Цитадели» в Тель-Авиве, офицеры ВВС лишь бросили на него беглые взгляды и продолжили заниматься своей работой.

Шум телефонов, телетайпов и электронного оборудования был здесь гораздо сильнее того шума, который премьер-министр помнил по Йом-Киппуру в 1973 году.

Премьер-министр машинально оглядел большой зал в поисках генерала Талмана, потом вспомнил и направился к преемнику Талмана генералу Мордехаю Хару. Свита премьер-министра разбрелась по командному пункту, собирая информацию и отдавая приказы.

Премьер-министр остановился возле генерала Хара.

— Остался кто-нибудь в живых из пассажиров «Конкорда 01»?

Хар был точной копией своего бывшего начальника. Сдержанный, вежливый, хорошо одетый, получил образование в Великобритании. Премьер-министр этими чертами не отличался, но прекрасно ладил с Талманом и надеялся на такие же взаимоотношения с Харом.

Генерал Хар сдержанно покачал головой.

— Нет, сэр. Но мы нашли почти половину тел. — Он помолчал. — Вы же понимаете, что выживших не будет.

— Понимаю. — Премьер-министр оглядел дисплей электронного оборудования. — А где «Конкорд 02», Мотти?

Хара даже слегка покоробило от такого фамильярного обращения.

— Не знаю, сэр. А если они дозаправились и до сих пор находятся в воздухе, то зона их возможного нахождения расширяется с каждой минутой. Мы задействовали все свои силы.

Премьер-министр кивнул.

— А как насчет фотографий Судана, сделанных с американских спутников?

Хар взял с длинного стола лист бумаги.

— Вот донесение нашего агента, проверившего все на местности. Объект на фотографии оказался листами алюминия, лежащими на песке. Общие размеры и конфигурация напоминают «Конкорд».

— Специальная уловка или случайность?

— По этому поводу существуют различные мнения. Я считаю это уловкой, но другие склонны рассматривать это как случайное совпадение. Однако у нас есть еще три или четыре фотографии такого же характера. Если не сможем послать в эти места надежных агентов, то постараемся получить тепловые изображения объектов в инфракрасном излучении и провести спектрографический анализ. Есть еще отчеты о радарных и визуальных наблюдениях, данные радиоперехвата, но все это, похоже, просто ложные следы.

— Да, это была отлично спланированная операция. Для этого надо иметь своего высокопоставленного человека, не так ли?

— Это не моя компетенция, сэр. Спросите у службы безопасности.

Уже через час премьер-министр вызвал «на ковер» Мазара, но для службы безопасности все случившееся было такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Однако Мазар, в отличие от дюжины других людей, не подал в отставку. Премьер-министр невольно восхитился им, когда тот в сердцах заявил: «Да пошли вы к черту, моя отставка не поможет делу». Но он знал, что впоследствии Мазар предпримет этот шаг.

Помощник протянул премьер-министру трубку телефона.

— Генеральный секретарь ООН, сэр.

Премьер-министр взял трубку.

— Слушаю, госпожа секретарь… — Он выслушал от Генерального секретаря сообщение о сложившейся ситуации, о чем попросил ее ранее. Она говорила, осторожно подбирая слова. Арабская мирная делегация все еще находится в Нью-Йорке. Никто из ее делегатов не отозван. У всех настроение тревожного ожидания. Не последует ли за этим чересчур резкая реакция Израиля, которая поставит арабские страны в затруднительное положение? Ведь пока премьер-министр не сделал никакого заявления. Они вежливо поговорили еще несколько минут. Премьер-министр бросил взгляд на хронометр, висевший на стене. Сейчас в Нью-Йорке полночь, и голос Генерального секретаря звучал устало.

— Благодарю вас, госпожа секретарь. Вы не могли бы переключить меня на кабинет представителя Израиля в ООН? Благодарю вас.

Премьер-министр поговорил с постоянным представителем Израиля при ООН, а потом с людьми, которые вылетели в Нью-Йорк заранее и вот уже месяц занимались подготовкой мирной конференции. У многих из них имелись друзья и родственники среди погибших делегатов. Среди сотрудников миссии царила какая-то странная атмосфера злобы, отчаяния и оптимизма. Премьер-министр слышал эхо своего голоса, звучавшего через усилители. Он обратился сразу ко всем.

— Вы подготовили плодородную почву, на которой должен был взрасти мир. — Премьер-министр был фермером и любил подобные метафоры. — Но мы еще посадим семена мира. Следите за почвой, чтобы она была готова к этому. Однако если появится необходимость, то перепашите ее с солью… — Он замолчал. Линия была открытой, и уж, по крайней мере, ФБР и ЦРУ прослушивали ее. Но премьер-министр и хотел, чтобы они, да и все остальные услышали его слова. — Тогда мы перепашем ее с солью, и она станет мертвой на десятилетие. — Он положил трубку.

Премьер-министр повернулся к генералу Хару.

— Через несколько минут в Госдепартаменте США прослушают запись этого разговора, так что надо ждать от них звонка. А пока давайте выпьем кофе.

Они подошли к кофейному бару и налили себе кофе. На прилавке стопкой лежали иностранные и местные газеты, все раскрытые на первой странице, где была помещена фотография «Конкорда» с опознавательными знаками «Эль Аль». Премьер-министр узнал эту старую рекламную фотографию, разосланную в газеты по случаю первого рейса «Конкорда 01». Все газеты пестрели заголовками на разных языках на одну и ту же тему. Премьер-министр с любопытством просмотрел некоторые из них.

— Иногда мне кажется, что мы очень одиноки на этой большой планете. А иногда, что люди проявляют о нас заботу.

Генерал Хар опустил голову, разглядывая свой кофе. Он никогда не верил в мирную конференцию, пока о ней велись только разговоры. Но сейчас он видел, как искренне верили в нее другие люди, и испытывал некоторое чувство вины за свои подозрения, что по какой-то причине — незначительной конечно — она будет сорвана. Генерал поднял голову и посмотрел на премьер-министра.

— Мой опыт военного говорит, что люди начинают думать о мире только в последнюю минуту. Но к этому моменту зачастую уже невозможно изменить ход событий.

— А какое, но вашему мнению, сейчас время на наших часах, генерал?

— Не могу сказать, сэр. Все дело в том, чтобы правильно определить последнюю минуту. Никогда не знаешь, что до нее осталось пятнадцать минут, а понимаешь, что она прошла, только спустя пять минут.

Снова подошел помощник с телефонным аппаратом и обратился к премьер-министру:

— Вашингтон. Госдепартамент.

Премьер-министр бросил взгляд на генерала Хара и взял трубку.

— Слушаю, господин секретарь. Как ваша ферма в Виргинии? Да, я знаю, почва в прибрежном районе сильно засолилась с того момента, как ваши предки поселились там. Времена меняются. А приливы не прекращаются. У нас здесь аналогичные проблемы. Ведь у моря столько пространства, но оно, похоже, хочет захватить еще и землю. — Они несколько минут поговорили, не касаясь напрямую основной темы, затем премьер-министр положил трубку и повернулся к Хару. — Наша репутация сторонников крайних мер по отношению к терроризму не повредила нам, генерал. Все желают убедиться, что мы еще не оставили намерения вести мирные переговоры.

Забыв о дисциплине и субординации, генерал Хар спросил:

— А мы действительно не оставили этого намерения?

Премьер-министр оглядел командный пункт, немного помолчал, потом сказал:

— Я не знаю, генерал. «Конкорд 01» уже не вернешь. Но, думаю, настрой людей будет в огромной степени зависеть от того, что произойдет с «Конкордом 02». Почему террористы до сих пор не связались с нами, генерал?

— Понятия не имею.

Премьер-министр кивнул.

— Может быть, они не собираются…

— Что не собираются, сэр?

— Не обращайте внимания. Вы читали отчет, полученный из «Аэроспасьяль»?

— Да. Его содержанию точно соответствует поговорка: «С глаз долой — из сердца вон». Толку от этого отчета никакого.

Премьер-министр снова кивнул.

— А эти палестинские минометчики, похоже, вообще ничего не знают.

— Я бы удивился, если бы они знали.

— Может быть, мы упускаем что-то, Мотти?

Хар покачал головой.

— Нет. Я так не думаю. Мы делаем здесь все возможное. Связались с другими командными центрами ВВС от Тегерана до Мадрида, они нам помогают. Теперь все зависит от успехов разведки.

— Или если мистер Ахмед Риш соизволит позвонить нам и сообщить, что происходит.

— Я предпочел бы, чтобы мы выяснили это сами.

Премьер-министр бросил последний взгляд на командный пункт.

— Занимайтесь этим, Мотти. Позже я поговорю с вами.

— Слушаюсь, сэр. Где я смогу найти вас, если поступит срочная информация?

Премьер-министр задумался. В Тель-Авиве находились лучшие средства связи и транспорта, да и в других отношениях он был более безопасным местом. Министерство обороны настояло, чтобы во время любых кризисов Тель-Авив являлся центром руководства операциями. Но, с другой стороны, Иерусалим был столицей государства, и не только административной столицей, а сердцем и душой Израиля. Символом всеобщего духовного единства. И, даже если бы там остались только камни и изъеденная солью земля, как после ухода римлян, Иерусалим остался бы Иерусалимом.

— В Иерусалиме. Я отправляюсь в Иерусалим.

Хар кивнул и позволил себе улыбнуться.

Премьер-министр покинул командный пункт.

Тедди Ласков стоял один на бетонированной предангарной площадке в военном секторе аэропорта Лидды. Первые робкие лучи рассвета осветили небо на востоке и очертания Самарианских холмов, возвышавшихся над равниной Шарон.

Оторвав взгляд от неба, Ласков посмотрел на темные рулевые дорожки, где стояли двенадцать истребителей F-14, чуть освещенные огнями расположенного вдали здания международного терминала. Они стояли тихо, как часовые, охраняющие рубежи цивилизации и гуманизма. Люди называли их боевыми самолетами, но, по мнению Ласкова, их можно было с таким же успехом называть мирными самолетами. Он будет скучать без них. Будет скучать без запаха кожи и масла, без кофейного бара в помещении для дежурных экипажей, без потрескивания в наушниках. А особенно он будет скучать без мужчин и женщин, которые сделали ВВС Израиля не просто собранием дорогостоящих машин. От его первого самолета в России до последнего самолета в Израиле — или, как говорят летчики, от первых стояночных колодок до последних — прошло сорок лет. «Это в любом случае очень долго», — подумал Ласков.

Он повернулся и пошел к джипу, ожидавшему его, чтобы отвезти домой в Герцлию. Усаживаясь в автомобиль, Ласков позволил себе оглянуться назад.

Шофер включил фары, и машина тронулась по рулежке к дороге, ведущей из аэропорта. Ласков снял головной убор, китель и положил их на колени. Ветер, свистевший над лобовым стеклом, трепал его седеющие волосы. Он откинулся на спинку сиденья и подумал о Мириам. Ведь в течение нескольких минут ее судьба была в его руках. На самом деле судьба всей нации была в его руках, когда они сжимали штурвал его боевого самолета. А теперь в этих руках не осталось ничего, кроме головного убора и кителя. Вроде и хорошо было сбросить с себя тяжелую ношу командира, но Ласков ощущал пустоту и понимал, что очень скоро почувствует и одиночество. Без Мириам оно будет еще сильнее.

Шофер осторожно покосился на него.

Ласков повернулся и через силу улыбнулся.

Шофер кашлянул.

— Домой, генерал?

— Да. Домой.

Глава 15

Утренние навигационные сумерки начинались в шесть часов три минуты. Небо засветилось совершенно безоблачной синевой. В воздухе стояла легкая прохлада, холм окутывал запах утренней сырости от реки. По мере того как воздух становился теплее, от воды поднимался туман. Кое-где защебетали птицы. В шесть часов девять минут солнце поднялось над видневшимися в отдалении вершинами гор Загрос на территории Ирана и рассеяло стелившийся над землей туман.

Хоснеру было интересно, что могли думать древние обитатели долины об этих загадочных, покрытых снегом горах, когда из-за них каждый день появлялось солнце. А потом однажды оттуда пришли персы, кровожадные полуварвары, и разрушили древнюю цивилизацию Тигра и Евфрата. Но со временем завоеватели приобщились к культуре древних обитателей долины.

Примерно раз в столетие новая орда голодных и свирепых обитателей гор опустошала окружающие территории современных Ирана и Турции. Древние города и деревни подвергались разрушению и ограблению, жителей насиловали и истребляли, а затем, когда оседала пыль над развалинами и убийства прекращались, города и деревни продолжали жить под властью новых правителей. Но потом с юга, из пустынь, пришли арабы и уничтожили древнюю веру и богов.

Однако хуже всех были монголы. Они принесли с собой такое ужасающее разрушение городов и древних ирригационных систем, что Месопотамия уже не восстала из руин. Земля, на которой когда-то проживало двадцать или тридцать миллионов человек — здесь была наравне с Египтом и Китаем самая высокая в мире плотность населения, — превратилась в пустыню, где осталось всего несколько миллионов преследуемых болезнями и охваченных страхом обитателей. Земля, которую постоянно возделывали в течение четырех тысяч лет, превратилась в пыль. Долину покрыли малярийные болота и пески. Никому не было дела до вод Тигра и Евфрата. Спустя несколько веков с приходом турок эта земля еще больше пришла в упадок. Когда в 1917 году англичане выгнали турок, они не могли поверить, что здесь находилась колыбель цивилизации. На месте легендарного Сада Эдема раскинулось ядовитое болото. Британские солдаты шутили: «Если это Сад Эдема, то хотел бы я посмотреть на преисподнюю».

«Неудивительно, что современные жители Ирака стали такими, какие они есть», — подумал Хоснер. В них сочеталась горечь за свою историческую судьбу с гордостью древнего рода. В этом и заключался один из ключей к пониманию сложной личности Ахмеда Риша. Если бы кто-то в Тель-Авиве или Иерусалиме осознал это, то, возможно, кому-то на ум пришел бы «Вавилонский плен»[6].

Хоснер покачал головой. Нет. К такому выводу легко прийти, когда стоишь на земле Вавилона. Но это не будет столь очевидно людям из военной разведки, которые работают с материалами радиоперехвата, радиолокационного наблюдения, с аэрофотоснимками и донесениями агентов.

И все же израильская разведка отличалась воображением и нестандартным мышлением. Если они повнимательнее изучат психологический портрет Риша — романтик с манией исторического величия и все такое прочее, — то, возможно, и смогут сделать правильные выводы. Хоснер надеялся на это.

Хоснер принялся осматривать линию обороны. Теперь у них появилось еще два автомата «АК-47» и, пожалуй, достаточно боеприпасов, чтобы отразить атаку, подобную той, что была предпринята ночью.

Все занимались укреплением оборонительных позиций, за исключением небольшой группы добровольцев, вызвавшихся обшарить восточный склон холма в поисках оружия и боеприпасов. Они взяли с собой алюминиевые стойки и листы, собираясь использовать их как лопаты или совки, чтобы похоронить оставленных на поле боя двух мертвых арабов.

Среди израильтян семь человек получили ранения. Один из них — делегат мирной конференции Хайм Тамир — был ранен тяжело. Раненые вместе с Капланом удобно разместились в загоне для скота, где Хоснер приказал организовать лазарет, под присмотром двух стюардесс.

К передней кромке правого крыла «Конкорда» соорудили из земли и глины нечто вроде насыпи со ступеньками, чтобы было легче подниматься на крыло, а оттуда в самолет. Вспотевшие, раздетые по пояс мужчины пользовались самодельными инструментами, сделанными из обломков самолета. Землю таскали в сумках и одеялах, а утрамбовывали руками и ногами.

Хоснер забрался на почти готовую насыпь, перепрыгнул с нее на крыло и вошел в пассажирский салон через аварийный выход.

В хвостовой части салона, уставившись на него, сидели Добкин и Бург. Что это, заседание трибунала?

Хоснер двинулся по проходу. Солнце светило сквозь маленькие иллюминаторы, а в его лучах, пробивавшихся через дыру в герметической перегородке, плыли частицы пыли.

— Доброе утро, — поздоровался Хоснер, оставшись стоять в проходе. В салоне еще чувствовался запах горелого керосина.

Оба кивнули ему в ответ.

Добкин прочистил горло.

— Иаков, нам очень жаль, но, если мы хотим добиться соблюдения дисциплины, мы должны быть безжалостны по отношению к тем, кто не подчиняется приказам.

Хоснер демонстративно посмотрел на свои часы.

— Послушайте, единственное, в чем вы правы, так это в том, что я действительно не могу командовать людьми, не исполняющими приказы. А командую здесь я. И если кто-нибудь откажется выполнять мои приказы, включая и вас обоих, то этот человек будет арестован и предан суду.

Добкин наклонился вперед.

— Ты решил взбунтоваться?

— Я бы это так не назвал.

— А я бы назвал. Старший по рангу среди нас министр иностранных дел. И, как избранный член кнессета, он…

— Забудь об этом, генерал. Большинство вооруженных людей подчиняются мне. Министр иностранных дел может быть главным формально, но на деле главные здесь мы, и вы это понимаете. Именно поэтому вы даже не потрудились пригласить его на наше маленькое совещание. Единственный вопрос заключается в том, кто главнее из нас троих. Я заявляю, что главный я. Но если вы хотите, чтобы мои приказы передавались через министра иностранных дел или через кого-то из вас, то меня это вполне устраивает. Но вы должны хорошо понимать, кто отдает эти приказы. Договорились?

Воцарилось долгое молчание, потом впервые заговорил Бург:

— Мне кажется, что это классический маневр, основанный на теории игр фон Неймана-Моргенштерна[7]. Иаков, с нашего молчаливого согласия, узурпировал власть, лишив ее министра иностранных дел. И после того, как мы сделали этот шаг, обратной дороги для нас уже не было. А теперь Иаков ловко заставляет нас подчиняться ему. Совершенно в духе Макиавелли. — Голос Бурга звучал спокойно.

Хоснер промолчал.

Снова воцарилось долгое молчание, которое нарушил Добкин.

— Зачем ты делаешь это, Иаков?

Хоснер пожал плечами.

— Наверное, потому, что я здесь единственный, кто понимает, что делать в данной ситуации. Я доверяю себе. А вы меня немного беспокоите.

Добкин покачал головой.

— Нет. Мы попали сюда по твоей вине. И теперь ты хочешь спасти нас. Хочешь быть героем и гордо держать голову, если… когда мы вернемся домой. И тебе ни с кем не хочется делить славу.

Лицо Хоснера залила краска.

— Считай, как хочешь, генерал. — Он повернулся и направился к двери, бросив через плечо: — Совещание штаба ровно в полдень. Здесь, в самолете.

Выйдя из самолета, Хоснер разыскал Бекера и Кана. Они сидели в тени дельтовидного крыла, склонившись над схемой дополнительной силовой установки. Хоснер присел рядом на корточки.

— Почему у нас ничего не вышло с радиосвязью прошлой ночью?

Ему ответил Кан:

— Мы никак не могли сосредоточиться из-за этого проклятого шума.

Хоснер улыбнулся.

— Извините. Сегодня ночью мы постараемся не шуметь.

— Молю Господа, чтобы мы до темноты убрались отсюда, — заметил Кан.

Хоснер посмотрел на него.

— Думаю, в большей степени это будет зависеть от вас двоих.

Бекер поднялся.

— От меня. Ведь я командир корабля. Если мы сумеем связаться с кем-нибудь по радио, это поставят мне в заслугу. А если нет, то и обвинят в этом меня. — Тон Бекера был достаточно холоден.

Хоснер тоже поднялся.

— Разумеется. Все высматривают в небе самолеты. Я приказал, если кто-то заметит самолет, он должен со всех ног мчаться к вам. Насыпь со ступеньками будет готова через несколько часов. Так что, если обнаружат самолет, вы за две минуты успеете попасть в кабину и попытаетесь установить связь. Вас это устраивает?

— Вполне, — ответил Бекер.

Хоснер поднял взгляд на крыло, похоже, он обдумывал какое-то решение.

— Я заберу остатки топлива.

Удивленный Бекер уставился на него.

— Но мне нужно топливо, чтобы запустить дополнительную силовую установку, тогда радиостанции будут работать от генератора.

— Дополнительная силовая установка не работает, да и не заработает. А главная наша задача не допустить сюда арабов. Даже если вы и запустите установку, от нее будет чертовски мало пользы, если в вашу кабину усядется Ахмед Риш. Капитан, мне нужно топливо для изготовления зажигательных гранат.

— Я не могу позволить вам забрать топливо.

Хоснер внимательно посмотрел на него. Эти технари сильно отличаются от простых смертных.

— Вы зря тратите время на эту силовую установку. Возвращайтесь в кабину и работайте с рациями, пока не сядут батареи. Сейчас у нас нет времени беспокоиться об электричестве на будущее. Потому что будущего может и не быть, если мы не займемся подготовкой к бою, как делали это вчера. — Хоснер посмотрел на Бекера, затем перевел взгляд на Кана и понизил голос. — А кроме того, я не хочу, чтобы топливо находилось в крыльевых баках. Достаточно одной трассирующей пули, чтобы поджарить вас обоих в кабине.

Бекер понимал, что у Хоснера своя цель. Однако и у него была своя цель. Но ведь для разрешения любых проблем можно было найти несколько приемлемых решений.

— Послушайте, пока нас продолжают забивать помехами, позвольте нам заняться ремонтом силовой установки. Вы возьмете топлива столько, сколько вам надо. Думаю, его осталось даже больше, чем мы предполагаем. Все равно вы можете взять только столько, сколько уместится в канистры. А остальное топливо останется в баках. Договорились?

Хоснер улыбнулся.

— Когда мы находились в воздухе, вы потребовали от меня и всех остальных беспрекословного подчинения без всяких возражений и компромиссов. В воздухе вы были командиром. А теперь, на земле, командир я. Почему же я не могу потребовать от вас беспрекословного подчинения?

Бекер покачал головой.

— Здесь совсем другое дело, оно касается техники. Так что мы вполне могли бы обсудить этот вопрос.

— Чушь. — Хоснер перевел взгляд на «Конкорд». Его белая краска поблескивала на солнце бледной желтизной. — Окончательное решение я приму позже. А пока я намерен начать изготавливать из топлива «коктейль Молотова». — Он повернулся и ушел.

Под покореженным хвостовым отсеком самолета на земле сидели министр иностранных дел и два его младших помощника — Шимон Пелед и Эстер Аронсон. Вместе с ними находились и два делегата — Иаков Шапир, член левого крыла кнессета, мнение которого совершенно не волновало Хоснера, и Мириам Бернштейн, мнение которой его волновало.

Хоснер увидел, что они сделали перерыв в своих занятиях и теперь приступили к легким парламентским дебатам. Он подошел к ним.

Министр иностранных дел поднял голову. Сначала он, похоже, удивился, увидев Хоснера, потом молча кивнул. Министр правильно угадал, что Добкин и Бург потерпели неудачу в своей попытке поставить его на место. Моментально оценив ситуацию, он встал, чтобы поприветствовать Хоснера.

— У меня не было времени должным образом поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.

Хоснер кивнул.

— Спасибо, господин министр. — Он оглядел четырех человек, сидевших на земле в пыли, которые делали вид, что не замечают его. — И у меня, к сожалению, не было времени дать вам задание.

— Конечно, конечно. Мы будем рады, если вы укажете нам сферу деятельности, в которой мы могли бы применить свои силы…

— Я думаю, господин министр, вам надо будет заняться сбором разлетевшегося при аварии багажа. Некоторые вещи разбросало по склону, так что будьте осторожны, выходя за периметр. Сумки и чемоданы следует опустошать, а их содержимое сортировать. Весь пустой багаж и одежду отнесете людям, находящимся на периметре. Сумки и чемоданы они будут наполнять песком и глиной для укрепления бруствера. А из одежды можно будет сделать чучела. Работа должна быть выполнена хорошо. В сумерках мы выставим чучела на позициях. Подходящую одежду оставьте на повязки и составьте список всего найденного, что может оказаться полезным, — спиртное, лекарства, еда и тому подобное. — Помолчав секунду, Хоснер понизил голос: — И еще, поищите среди лекарств такое, которое в большой дозе может вызвать быструю и безболезненную смерть. Но об этом никому ни слова. Вам все ясно? — уже громко добавил Хоснер.

Министр иностранных дел кивнул.

— Разумеется. Мы начнем сразу же после совещания.

Хоснер чуть заметно покачал головой.

— Ну, возможно, мы сделаем перерыв. — Министр повернулся к сидящим. — Кто за перерыв?

В ответ прозвучало несколько невнятных голосов, все медленно поднялись и с мрачным видом удалились, за исключением Мириам Бернштейн.

Хоснер повернулся и направился в другую сторону.

Мириам догнала его.

— Ты только что унизил прекрасного человека.

Хоснер не ответил.

— Ты слышишь меня, черт побери?

Он остановился, но не обернулся.

— Любой, кто собирается играть со мной, будет терпеть унижение, если не хуже. И у меня нет времени и терпения выслушивать одну из твоих лекций, Мириам.

Она обошла Хоснера и посмотрела ему в лицо.

— Что на тебя нашло, Иаков? Не могу поверить, что ты себя так ведешь.

Хоснер шагнул ей навстречу и заглянул прямо в глаза. Он заметил в них навернувшиеся слезы, но не мог сказать, были эти слезы слезами ярости или жалости. Никогда он не мог определить настроение Мириам по выражению ее лица. Иногда она вообще казалась роботом, запрограммированным на миротворческие проповеди. И все же Хоснер чувствовал, что Мириам состоит из плоти и крови. Он открыл это для себя, когда они сидели вместе в «Конкорде». Она была из тех женщин, которые к нуждающимся и слабым относятся с теплотой, а к сильным и самоуверенным — с неприязнью. Наверное, это было связано с ее детством, проведенным в концлагере. Хоснер мог понять заносчивость и высокомерие евреев, родившихся уже в Израиле, но ему всегда было трудно понимать евреев, прошедших концлагеря, таких, как Мириам Бернштейн. Непроизвольно он опустил взгляд на ее запястье, где был вытатуирован лагерный номер. Многие люди удалили такие номера хирургическим путем. Цифры на руке Мириам были искажены и выглядели светлее обычной татуировки, потому что она выросла, а татуировка была нанесена в детском возрасте.

— Ты не собираешься отвечать мне?

— Что? Ах да. Что на меня нашло? Ладно, я объясню тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и господин Бург намеревались расстрелять меня перед строем. — Хоснер вскинул руку, заметив изумление в глазах Мириам. — Не пойми меня неправильно. Я на них не обижаюсь. И согласен с тем ходом мыслей, который привел их к этому решению. Не согласен я только с их выбором жертвы. Понимаешь, они гораздо яснее представляют себе сложившуюся ситуацию, чем все остальные, и понимают, что надо делать. Я могу гарантировать, Мириам, что, если нынешняя ситуация продлится еще сорок восемь часов, вы все будете требовать наказания для тех, кто прячет продукты, кто симулирует болезнь, не желая сражаться, для предателей и людей, уснувших на боевом посту. То, что сегодня кажется тебе жестоким, завтра будет казаться чересчур мягким наказанием.

Мириам смахнула слезы и покачала головой.

— Ты слишком слабо веришь в гуманность. А многие из нас не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чье-нибудь наказание.

— Действительно умрешь, если будешь придерживаться подобной позиции. Не понимаю, как ты, столько пережившая, можешь так твердо верить в доброту человеческих существ.

— Я считаю, что большинство человеческих существ — хорошие люди. Да, среди них всегда встречаются фашисты, но их немного.

— На самом деле твои слова означают то, что в каждом из нас сидит маленький фашист. И этот фашист проявит себя, когда наши дела пойдут совсем плохо. А я уже проявил его в себе, чтобы выжить. Проявил совершенно осознанно и намеренно. Проявил в себе зверя, у которого темнота вместо сердца. — Хоснер посмотрел на Мириам, она была бледна. — По-моему, ты, которая проводит так много времени с генералом ВВС, могла бы уже и понять, что врагов следует уничтожать.

Мириам бросила на Хоснера быстрый взгляд, и ее бледные щеки залил румянец.

— Ты… — Она повернулась и быстро пошла прочь.

Глава 16

Хоснер сидел с Брином и Ноеминь Хабер на их огневой позиции. Дымя сигаретой, он осматривал восточный склон и разговаривал с молодыми людьми.

— Ты учишь ее пользоваться винтовкой и ночным прицелом? — спросил он у Брина.

Брин пожал плечами.

— Она не хочет учиться.

Хоснер повернулся к Ноеминь.

— Почему?

Она отряхнула пыль со своего голубого комбинезона.

— Все равно я не умею стрелять. Я хорошо бегаю, поэтому и вызвалась быть посыльным.

В этот момент появился Добкин. Хоснер бросил на него быстрый взгляд, ожидая увидеть в руках генерала оружие, но не увидел.

А Добкин уже, похоже, забыл об инциденте в «Конкорде». Он кивнул и сел на землю. Некоторое время все молчали.

Хоснер показал на вершину плоской насыпи на юго-западе.

— Что это такое?

Добкин посмотрел в указанном Хоснером направлении. Утренние тени покрывали коричневую землю, клубы тумана поднимались от разбросанных повсюду болот.

— Греческий амфитеатр. Построен Александром Македонским. Когда он захватил Вавилон в 323 году до нашей эры, город уже пришел в упадок. Он попытался возродить его, но дни Александра Македонского были уже сочтены. Здесь он и умер. Вы знаете об этом?

— Нет, — ответил Хоснер, прикуривая от окурка новую сигарету.

— Скоро они начнут переговоры, — заметил Добкин.

— Кто? Греки?

Добкин позволил себе улыбнуться.

— С греками я бы договорился. Я говорю об арабах.

Хоснер улыбнулся в ответ. Натянутость в отношениях между ними несколько спала.

— Возможно, и начнут. — Он повернулся к Брину и Ноеминь Хабер. — Почему бы вам пока не отдохнуть в тени?

Девушка встала. Брин замялся, потом тоже встал, взял свою винтовку и отправился вслед за Ноеминь.

Когда они отошли на достаточное расстояние, Добкин заговорил:

— Никаких «возможно» здесь быть не может. Дневного штурма они не предпримут, а до темноты тоже не захотят ждать.

— Ты прав, — согласился Хоснер.

— Что мы им скажем?

Хоснер посмотрел на него.

— Ты на моей стороне?

Добкин замялся.

— Я… нашими начальниками являются министр иностранных дел и Бург.

— Ну, это мы еще посмотрим.

Добкин сменил тему разговора.

— Я собираюсь предпринять ночью попытку выбраться отсюда.

— Я знаю.

— Шансов у меня немного. Я делаю это только для того, чтобы вселить в людей надежду и поднять их моральный дух.

— Поэтому я и посылаю тебя. Я тоже считаю, что шансов у тебя мало. Немногие отважились бы на такой поступок, зная, как мала вероятность успеха. — Хоснер снова посмотрел на него. — Итак, значит, ты на моей стороне?

Добкин пожал плечами.

— Какая разница? У тебя на руках все карты.

— Мне просто надо это знать. — Хоснер указал в южном направлении. — Кстати, а что это такое?

— Я не доставлю тебе удовольствия, встав на твою сторону. Скажем так, моя позиция нейтральна. — Добкин посмотрел на юг. — Должно быть, это могильный холм Киаксара. На другой стороне раскопки дворца Навуходоносора и руины Висячих Садов. А рядом ворота Иштар, музей и гостиница. — Он помолчал. — Их-то я и собираюсь посетить ночью.

— Рад это слышать.

В разговоре наступила пауза. Внезапно что-то привлекло внимание Хоснера. Он стал пристально всматриваться в направлении Евфрата.

— Это дым? Похоже на деревню среди развалин.

Добкин кивнул, даже не взглянув в ту сторону.

— Так оно и есть. Это деревня Квейриш.

— Интересно, могут ли они нам помочь.

— Не думаю. Они крестьяне, не имеют никакой связи с внешним миром. А кроме того, я уверен, что там заправляют ашбалы.

Хоснер разглядел убогие грязные хижины, сбившиеся в кучу; это напоминало ему какую-то средневековую итальянскую деревушку, приютившуюся в уголке разрушенного города Римской империи, чтобы выжить.

Весь окружающий ландшафт представлял собой причудливое сочетание контрастов. К востоку тянулись пятна пустыни и болот, за ними протекал Тигр, а далее возвышались горы. На западном берегу Евфрата вплоть до горизонта раскинулись покрытые грязью равнины, сейчас грязь была мокрой, но вскоре ей предстояло высохнуть и растрескаться под палящими лучами солнца. На обоих берегах Евфрата кое-где виднелись заросли тростникового проса и финиковые пальмы.

Вокруг холма, на котором они находились, Хоснер мог видеть кирпичи, булыжники, небольшие бугорки и болотца, а также развалины городских стен, среди которых торчали холмики, когда-то бывшие сторожевыми башнями. Ветер, вода, песок и крестьяне, тысячелетиями растаскивавшие кирпичи, уничтожили некогда самый прекрасный город на Земле. Это был странный и какой-то недобрый уголок Земли. Богатый Вавилон. Ветхозаветный символ человеческой гордыни, похоти и греха. Для современных евреев и христиан его ужасное опустошение являлось живым свидетельством исполнения библейского пророчества.

Почему Риш пригнал «Конкорд» сюда? Вавилонский плен? Хоснер именно так себе это и представлял. А может быть, это все-таки что-нибудь менее мелодраматичное? Возможно, это место просто подходит для его целей, располагается поближе к лагерям палестинцев. Но их лагеря находятся в сотне километров через пустыню… Что ж, значит, это точно Вавилонский плен. В библиотеках всего мира полно книг о Вавилоне, и когда их решат переписать, то в них появится сноска со звездочкой, гласящая: «Любопытный инцидент, связанный со сверхзвуковым лайнером „Конкорд“…» Хоснер затушил сигарету, оставив окурок.

— Вон они идут, — тихо произнес он.

Со стороны дороги по склону холма поднимались пятеро мужчин. Шедший впереди нес в руке белый флаг.

Хабер и Брин, отошедшие в сторону, поспешно вернулись на позицию. Брин сменил на винтовке ночной прицел на оптический десятикратного увеличения и принялся наблюдать за арабами.

— Думаю, Риша среди них нет. — Брин протянул винтовку Хоснеру, который опустился на колено и посмотрел в прицел, затем покачал головой.

— Он нам не доверяет. Считает, что мы можем наплевать на белый флаг. Это меня чертовски злит. Генерал?

Добкин кивнул.

— Да, это явно свидетельствует о недоверии с его стороны. — Генерал на секунду задумался. — Он действительно не понимает нас, и именно это меня пугает.

Хоснер поднялся и повернулся к Брину и Хабер.

— Передайте приказ не открывать огня. Я хочу, чтобы все спрятались. Натан, никто не должен покидать периметр, а если кто-нибудь попытается, останови его. — Он отряхнул одежду и привел ее в порядок. — Генерал, ты составишь мне компанию?

— Разумеется. — Добкин встал и тоже привел в порядок форму. — Вот какая ирония судьбы. Теперь они хотят разговаривать. Но ведь именно это мы и собирались делать в Нью-Йорке, да и во время полета. Но сейчас я не уверен, что хочу вести с ними переговоры.

Хоснер начал спускаться по склону.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но давай поговорим с ними, пока на нас не насела дюжина парламентариев, поднаторевших в ведении переговоров. — Он продолжил спуск. Добкин последовал за ним.

На некоторое время они потеряли из виду арабов, когда те спустились в глубокую лощину. Но потом в ста метрах внизу по склону Хоснер увидел белый флаг, а затем и самих арабов. Они были вооружены и двигались быстро. На мгновение Хоснер почувствовал сомнение. Но все же помахал белым носовым платком и закричал по-арабски. Арабы заметили его и закричали в ответ. Обе группы медленно двинулись навстречу друг другу, затем арабы остановились на ровной площадке.

Хоснер быстро подошел к ним и остановился прямо перед командиром.

— Где Риш? Я буду говорить только с ним.

Командир долго и внимательно разглядывал Хоснера, его темные глаза, казалось, буквально пылали ненавистью и презрением. Ему явно была не по душе эта миссия. Он заговорил тихо и медленно.

— Я Салем Хамади, лейтенант Ахмеда Риша. Он передает вам привет и требует немедленно сдаться.

Хоснер посмотрел на лейтенанта. В отличие от Риша, Хамади никогда не арестовывали, поэтому на него не имелось ни досье, ни психологического портрета. Не было даже полных данных о его деятельности. Все, что Хоснер знал о нем, так это то, что этот палестинец остался сиротой, а впоследствии стал руководителем программы подготовки ашбалов в различных палестинских освободительных организациях. Какие ценности он признает? Какова его мораль? Имеет ли он понятие о чести? Трудно сказать. Нельзя было даже рассчитывать на строгое религиозное воспитание, присущее большинству арабов. Человек, стоявший менее чем в метре от Хоснера, был небольшого роста, но хорошо сложен. Он носил аккуратно подстриженную бородку и явно соблюдал личную гигиену, чем не отличались террористы, с которыми Хоснер имел дело в тюрьме Рамлы. Хоснер подвинулся еще ближе к нему.

— Где Риш? Я требую встречи с ним.

Хамади медленно кивнул.

— Вы Иаков Хоснер?

— Да.

— Пойдете со мной?

— Могу пойти.

Хамади замялся.

— Я лично гарантирую вам безопасность.

— Правда?

Хамади стиснул губы, сдерживая растущее нетерпение.

— Даю слово. — Он помолчал. — Поверьте мне, мы так же, как и вы, хотим решить все путем переговоров. — Неожиданно Хамади улыбнулся. — Это не ловушка с целью убить Иакова Хоснера. Мы можем сделать это прямо сейчас. А кроме того, не такая уж вы важная фигура.

— А Риш, похоже, считает меня важной фигурой. Он пообещал убить меня сразу после приземления.

Салем Хамади поднял взгляд к небу.

— Он взял назад свою клятву.

Хоснер повернулся к Добкину.

— Генерал?

Добкин внимательно посмотрел на Хамади. Он не желал вести переговоры с арабами, но ему очень хотелось разведать местность. Он кивнул.

— Согласен.

Хоснер обернулся и помахал Брину, наблюдавшему за ними через оптический прицел. Брин все понял. Хоснер мог видеть головы израильтян, осторожно выглядывавших из-за вновь сложенного бруствера из набитых землей сумок и чемоданов. Он отметил про себя, что некоторые сумки слишком яркого цвета. Надо будет проследить, чтобы их засыпали пылью. Хоснер снова повернулся к Хамади. Тот заметил блеск оптического прицела и теперь запоминал местонахождение снайпера. Двинувшись вперед, Хоснер умышленно столкнулся с ним.

— Ладно, пошли. У меня еще много других дел.

Когда небольшая группа достигла возвышенностей, на которых располагался греческий амфитеатр, они повернули на запад к Евфрату и пошли по козьей тропе. Чахлый осел, встретившийся им, пощипывал белые от соли кусты колючек. Легкий ветерок шевелил желто-зеленые листья одинокой финиковой пальмы. Жара становилась все более изнуряющей. Это напомнило Хоснеру о том, что у защитников холма воды и всяких напитков осталось менее чем на сутки. А вот пищи могло хватить на двое суток. Израильтяне загибали концы листов алюминиевой обшивки самолета, пытаясь создать нечто вроде ванн для сбора дождевой воды, но, похоже, дождь здесь был так же маловероятен, как и снег.

Они шли медленно, Добкина дорога интересовала и как военного, и как археолога. Потом вся группа остановилась на небольшом гребне, отсюда Хоснер мог видеть холм с «Конкордом», находившийся примерно в полутора километрах к северу. Сам «Конкорд» был едва виден. Холм, а точнее, погребенная под песком и землей крепость, казался с этого места неприступным, и Хоснер понял, почему ашбалы захотели вступить в переговоры.

К западу, примерно в пятистах метрах вниз по козьей тропе, протекал Евфрат. Сейчас Хоснер более четко мог разглядеть убогую деревеньку Квейриш на берегу реки: утлые земляные хижины, неоштукатуренные и ничем не украшенные. Когда они подошли ближе, Хоснер заметил женщин, закутанных в черные платки, оставлявшие только щелку для глаз, и мужчин в длинных рубахах и традиционных арабских головных уборах. Кто-то тихонько наигрывал мелодию на каком-то струнном инструменте. Козы пощипывали чахлый кустарник, а пасли их библейского вида пастухи в длинных рубахах и падающих складками головных уборах, выполняя ту же самую работу, что выполняли и их предки тысячи лет назад. И все же Хоснер понимал, что картина значительно изменилась за четыре или пять тысячелетий. Эти люди были мусульманами, а не идолопоклонниками, они уже не выращивали свиней, да и Вавилона больше не существовало. Но, с другой стороны, жизнь, продолжавшаяся на берегу Евфрата, на самом деле претерпела значительно меньше изменений, чем русло блуждающей, неугомонной реки.

Группа свернула с козьей тропы и начала подниматься на большой холм. Так они добрались до сложенной из кирпичей лестницы и продолжили подъем. По пути на склоне им встретилась плоская площадка. Здесь на каменном постаменте стоял вавилонский Лев. Об этой скульптуре ничего не было известно, ни ее возраст, ни назначение, но она внушала благоговейный страх, застыв навечно над поверженной жертвой.

— Мы должны обыскать вас и завязать вам глаза, — подал голос Хамади.

Хоснер покачал головой.

— Нет.

Хамади повернулся к Добкину.

— Но ведь это же стандартная военная процедура, принятая во всем мире, когда приводишь противника в свой лагерь. Вы же знаете. Здесь нет ничего унизительного.

Добкин был вынужден согласиться.

Неохотно согласился и Хоснер.

Они разделись, и их тщательно обыскали. Потом оделись, им завязали глаза, и вся группа продолжила медленно подниматься по ступенькам. Подъем закончился, Хоснер и Добкин ощутили под ногами ровную площадку, выложенную, похоже, глиняными кирпичами. Затем они спустились по ступенькам вниз, и воздух неожиданно стал прохладным. Повязки сняли, и Хоснер напрягся, пытаясь что-нибудь разглядеть в темной комнате. И тут он услышал шепот.

— Я Ахмед Риш, — сказал тихий голос из темноты на вполне сносном иврите. — Для меня большое событие встретиться с Иаковом Хоснером… снова. И большая честь познакомиться со знаменитым генералом Добкином.

Хоснер и Добкин молчали, они оба чувствовали, что в темноте вдоль стен находились еще люди. В разрушенном помещении отсутствовала крыша, но солнце стояло слишком низко, и его лучи не проникали сюда. Они медленно огляделись, пока глаза привыкали к темноте.

Снова заговорил Риш.

— Мы находимся в раскопанных руинах Южного дворца. В тронном зале, где внук Навуходоносора Валтасар увидел на стене пророческую надпись. Вы, конечно же, знакомы с этой историей из Книги Пророка Даниила.

Ответом ему было молчание.

И снова из темноты раздался голос Риша.

— Я нахожусь там, где в стенной нише стоял царский трон. Если вы повнимательнее вглядитесь, то сможете представить себе сцену пира: золотая и серебряная посуда, захваченная Навуходоносором при разграблении Иерусалима, мерцающие свечи, выплывающая из тени рука, начертавшая на стене пророческие слова о гибели Вавилона. — Для пущего эффекта Риш сделал паузу. — Это одно из самых любимых преданий евреев. Поэтому я и пригласил вас сюда. В знак особого расположения.

Хоснер и Добкин молчали.

Риш продолжил:

— Неподалеку отсюда раскопали огромную печь. Нет сомнения, что это та самая огнедышащая печь, куда Навуходоносор швырнул Седраха, Мисаха и Авденаго. Но Господь совершил чудо, и они остались живы. Однако не всегда подобные чудеса спасали евреев. — Говорил он тихо, почти на пределе слышимости. — Вавилон — это место безграничной скорби для евреев, но также и место свершения чудес. Каким оно станет на этот раз, мистер Хоснер?

Хоснер закурил сигарету.

— Вы были чрезвычайно красноречивы, Ахмед Риш. А я буду краток. Что вам надо?

— С вашей стороны было глупостью посадить огромный самолет на этот холм. Вы все могли погибнуть.

— Что вам нужно?

— Простите. Я не предложил вам чего-нибудь освежающего. Воды? А может, хотите поесть?

— У нас достаточно и того, и другого, Риш, — ответил Добкин.

Риш рассмеялся.

— Я так не думаю.

— Переходите к делу! — почти закричал Хоснер. — Что вам нужно?

Голос Риша зазвучал несколько тверже.

— Я хочу, чтобы вы все стали моими заложниками, пока я буду вести переговоры с вашим правительством. Хочу избежать дальнейшего кровопролития.

Глаза Хоснера уже привыкли к темноте. Он мог видеть Риша, стоявшего в нише, одетого в простую белую рубаху и сандалии. Выглядел он примерно так же, каким Хоснер помнил его в тюрьме Рамлы. Необычайно высокий и светлый для араба. Хоснер вспомнил, что в жилах Риша имеется примесь то ли черкесской, то ли персидской крови.

— Прошлой ночью мы нанесли вам серьезный урон. Думаю, вы потеряли убитыми и ранеными около тридцати человек.

— Я не собираюсь обсуждать потери, мистер Хоснер. И не намерен вступать с вами в долгие политические дебаты относительно того, почему мы это сделали, каковы наши цели и тому подобное. Эти вопросы я буду обсуждать с вашим правительством. Я только хочу дать вам гарантию и предъявить ультиматум. Гарантия заключается в том, что ни один израильтянин не будет убит, если вы сдадитесь. Что же касается ультиматума, то вы должны сдаться до захода солнца. Это приемлемые для вас условия?

— А что, если моя страна откажется выполнить ваши требования? Как тогда вы сможете гарантировать безопасность заложников?

— Если они откажутся, то я все равно освобожу вас. Естественно, об этом будем знать только мы с вами. Но я даю вам слово.

Хоснер и Добкин шепотом посовещались, и Хоснер ответил:

— Думаю, мы поняли вашу игру, господин Риш. Главной вашей целью было создать инцидент, который помешал бы проведению мирной конференции. Возможно, вы и преуспели в этом. А возможно, и нет. Второй вашей целью было захватить два самолета с высокопоставленными израильтянами и с помощью допросов выудить у них политическую и разведывательную информацию. Подобную информацию можно было бы продать за большие деньги, не так ли? И последней вашей целью было захватить заложников ради каких-то неизвестных требований. И, даже если вы намерены отпустить нас, не добившись выполнения своих требований, вы ведь все равно сначала допросите нас с пристрастием. Я прав? Вы можете гарантировать, что ни один из нас не будет подвергаться допросам или любому другому насилию?

Риш не ответил.

Подождав, Хоснер продолжил:

— А как насчет израильских арабов? Не думаю, что ваша гарантия распространяется и на них.

Риш снова ничего не ответил, но даже при таком слабом освещении Хоснер смог заметить, как сильно изменилось выражение его лица. Риш считал евреев своими традиционными врагами. Но, будучи неверными, как злобно называли их арабы и мусульмане, они могли рассчитывать на некоторую поблажку за свои страшные преступления. А вот мусульманам, особенно если они были арабами, не приходилось рассчитывать на милосердие Риша за предательство своего народа и своей религии. Мысленно Риш уже похоронил Джабари и Арифа, и Хоснер понимал это. Наконец Риш заговорил:

— Вы злите меня, господин Хоснер. А логово льва не то место, где можно его провоцировать. Делайте это на расстоянии.

Хоснер кивнул и внимательно посмотрел на Риша. Ему очень хотелось спросить у него о девушке, которую Риш вынес с поля боя. Но был ли это Риш? А если это был он, то кто была та девушка? Но спросить об этом означало подтвердить уже, наверное, имевшиеся у Риша подозрения по поводу наличия у обороняющихся ночного прицела. Да и, возможно, что этот вопрос спровоцирует у Риша вспышку неудержимой ярости. Сейчас он казался достаточно спокойным, но с неуравновешенными личностями следовало разговаривать осторожно. А именно такой диагноз и поставили Ришу врачи в Рамле. Неуравновешенный психопат. Однако, как и большинство убийц-психопатов, он отличался определенным шармом. Этот шарм может усыпить вашу бдительность, вы совершите ошибку, и тогда он перережет вам глотку.

— Как я могу быть уверен, что ваша ненависть к нам не заставит вас убить нас всех? Какие гарантии я могу получить, что вы не… сумасшедший?

— Ради Бога, Хоснер! — Добкин схватил его за руку.

Наступила очень долгая пауза, во время которой, как понимал Хоснер, Риш пытался подавить в себе желание тут же расправиться с ними. Но Хоснер, как и Риш, знал, что после этого убийства о капитуляции израильтян не может быть и речи.

Риш с большим трудом взял себя в руки и заговорил ровным голосом:

— Я могу только повторить свои гарантии и ультиматум. Времени у вас — до захода солнца, и не минутой больше. Мы оба понимаем, что после захода солнца прием радиопередач гораздо лучше, так что и не просите о продлении ультиматума. — Он слегка выдвинулся из ниши в стене. — А еще мы оба понимаем, что обнаружение нас здесь властями Ирака — это всего лишь вопрос времени. Но на это не рассчитывайте, они начнут действовать, по крайней мере, не раньше чем через сутки после того, как узнают, что мы здесь. Они проявят нерешительность, прежде чем что-либо предпринять, могу вас в этом заверить. У меня есть друзья в правительстве, они станут затягивать принятие каких-либо мер и сообщать мне обо всех решениях правительства. А когда подразделения иракской армии все же будут посланы сюда, двигаться они будут ужасно медленно, господин Хоснер. Но все же мне следует учитывать возможность их появления. Я повторяю, что, если вы до захода солнца не примете наш ультиматум, мы атакуем вас.

Хоснер и Добкин молчали. Риш вытянул руки, как бы обращаясь к ним с просьбой.

— Подумайте о последствиях своего поражения. Все мои люди ашбалы. Вы ведь знаете это от пленного? — Не получив ответа на свой вопрос, Риш продолжил: — Так что я не могу отвечать за то, что может произойти в горячке боя. Если мои люди захватят сегодня холм, то я не смогу сдержать их яростное желание поубивать вас. Ведь прошлой ночью они потеряли многих друзей. И захотят отомстить. Так что подумайте о своих женщинах… вы понимаете?

Хоснер выругался, употребив самое крепкое арабское ругательство, какое только смог вспомнить.

Воцарилась тишина, нарушаемая только глухим бормотанием людей Риша, стоявших вдоль стен.

Риш шагнул вперед, выходя из темноты. Он улыбнулся.

— Ваше знание наиболее ярких выражений моего родного языка очень интересно. Где вы этому научились?

— Некоторые из моих лучших друзей — арабы.

— Неужели? — Риш прошел на середину тронного зала, остановившись примерно в двух метрах от Хоснера и Добкина. — Когда-то я был вашим пленником. А теперь вы скоро станете моим. Там, в тюрьме Рамлы, вы могли бы убить меня руками моих друзей арабов, в обмен на свободу или дополнительные привилегии для них. Такие вещи делаются, я знаю. Но, несмотря на огромное желание, вы все же не сделали этого. Предпочли вести честную игру. Я поклялся убить вас за нанесенное мне оскорбление. Но на самом деле я обязан вам жизнью. Так что и я буду честен с вами, если вы сдадитесь. — Риш внимательно посмотрел на Хоснера и подошел к нему почти вплотную. — А вы знаете, что моя щека до сих пор горит от вашей пощечины, знаете? — Он резко размахнулся и открытой ладонью влепил Хоснеру пощечину.

Хоснер отпрянул назад, потом бросился на Риша, но Добкин остановил его, крепко обхватив руками.

Риш наклонил голову.

— Мы в расчете. Нанесенное мне оскорбление смыто. Око за око, зуб за зуб. Ни больше, ни меньше.

Хоснер взял себя в руки и освободился от объятий Добкина.

— Да, я согласен, Риш. Но осталось еще небольшое оскорбление в виде взорванного самолета и пятидесяти погибших людей.

Отведя взгляд в сторону, Риш ответил:

— Я не желаю это обсуждать. У вас есть возможность спасти остальных пятьдесят человек. — Он посмотрел на Добкина. — Как военный вы должны понимать, что сопротивление бесполезно.

Добкин двинулся к Ришу. Он услышал шуршание одежд в темноте, но Риш предупредительно вскинул руку, и тени отпрянули назад к стенам. Добкин остановился всего в нескольких сантиметрах от него.

— С военной точки зрения сопротивление было бесполезным и прошлой ночью. Но мы разбили вас. А сегодня наше положение еще более упрочилось.

Риш покачал головой.

— Сегодня мы захватим холм, генерал.

Хоснер положил руку на плечо Добкина.

— С меня довольно. Я хочу вернуться назад.

Риш кивнул.

— Надеюсь, вы будете достаточно демократичны, чтобы предоставить каждому право проголосовать, господин Хоснер.

— Да, мы все решаем голосованием, Риш. О нашем решении я сообщу вам до захода солнца. Кстати, заодно отошлю вам пленного, он нуждается в медицинской помощи. Вы сможете ему ее оказать?

Риш рассмеялся.

— Ловкий способ выяснить, как у нас обстоят дела с медикаментами. Да, мы заберем пленного. Спасибо. — Он медленно переводил взгляд с Хоснера на Добкина и обратно. — Но должен еще раз предупредить вас, что если мои люди захватят холм, то я не смогу удержать их.

— Вы или плохой командир, или просто неважный лжец, — заметил Добкин.

Риш повернулся и снова скрылся в темной нише. Эхо разнесло его голос по всему тронному залу.

— Я реалист, господа. А вы нет. Спасите своих людей, генерал. Спасите их жизни, господин Хоснер.

— Я сделаю это, — ответил Хоснер и повернулся, чтобы уйти.

— Да, еще кое-что, — остановил его Риш. — Возможно, это поможет вам принять разумное решение. У меня имеется информация, которая может очень заинтересовать ваших людей. — Риш замолчал.

От нехорошего предчувствия у Хоснера пробежал холодок по спине. Он не повернулся и ничего не ответил. Добкин тоже стоял спиной к Ришу.

— У некоторых ваших людей родственники и близкие находятся в арабских странах. Мне известны их судьбы. Может, и вы захотите их узнать? Если вы сдадитесь, то я расскажу о каждом. И мы положим конец страданиям людей от неизвестности. А если люди будут знать местонахождение своих родных, то это поможет им ускорить их возвращение в Израиль, если, конечно, они еще живы.

Ответом Ришу было молчание.

— Например, семья Абделя Джабари. Или брат Рашель Баум, пропавший без вести в 1973 году.

Хоснер двинулся к выходу. Добкин последовал за ним.

— Генерал, а разве один из двоюродных братьев вашей жены не пропал без вести на Синайском полуострове в 1967 году?

Добкин продолжал идти, не замедляя шага.

— Муж Мириам Бернштейн Иосиф. Полгода назад он еще находился в сирийском лагере для военнопленных. А потом однажды ночью они его расстреляли.

Хоснер замедлил шаг.

— А может, это расстреляли брата Рашель Баум? Думаю, Иосиф Бернштейн все еще находится в лагере. Ладно, не имеет значения, у меня все где-то записано. Проверю позже.

Тело Хоснера затряслось от ярости, он почувствовал, что ему тяжело идти. Позади разнесся низкий ядовитый смех Риша.

Из темноты тронного зала Хоснера и Добкина вывели на яркий солнечный свет. Сопровождающие замешкались, завязывая им глаза, и Добкин бегло осмотрел башни и зубчатые стены ворот Иштар, находившихся в сотне метров к востоку. Рядом с ними стояли гостиница с балконами и небольшой музей. Раскопанная зона ворот Иштар поблескивала на солнце кирпичами, покрытыми синей глазурью. Рядом тянулись стены Висячих садов, пыльные и растрескавшиеся, без малейших следов растительности, даже мха.

Пока ему не завязали глаза, Хоснер успел заметить, что возвышенность, где они находились, была примерно одной высоты с холмом, на котором стоял «Конкорд», и друг от друга их отделяло расстояние около двух километров. Хоснер мог видеть лайнер и своих людей, суетившихся на вершине холма.

Затем им надели повязки на глаза и увели.

Когда сопровождающие арабы оставили их одних, Добкин глубоко вздохнул.

— Ты слишком разозлил его, ты просто рехнулся. — Он оглянулся через плечо на удалявшихся арабов. — А знаешь, я ожидал увидеть чистого дьявола.

— Ты даже не можешь себе представить, что это за дьявол.

— Ну, не знаю. Он сумасшедший, в этом я абсолютно уверен. Но в те моменты, когда он находится в здравом рассудке, мне кажется, он любит покрасоваться, хочет, чтобы им восхищались.

— Так оно и есть. И мы воспользуемся этим, если нам представится еще одна возможность. — Подъем утомил Хоснера, тяжело дыша, он помахал Брину, и тот помахал в ответ. Он повернулся к Добкину, поднимавшемуся вверх без малейших усилий. — Конечно, ты прав. Многим Риш действительно представляется дьяволом во плоти. Но почему-то все дьяволы оказываются совсем не тем, что мы ожидаем увидеть, столкнувшись с ними лицом к лицу.

С гребня холма раздался крик Брина:

— Они намерены капитулировать?

Хоснер поднял голову, улыбнулся и крикнул в ответ:

— Я передал им твой ультиматум. — Он снова оглядел склон, заметив потрескавшуюся землю, опасные рытвины, пересохшие канавы. Да, наступать здесь ночью — просто кошмар. На месте атакующих он быстро утратил бы боевой дух.

Хоснер и Добкин поднялись на гребень. Все, свободные от несения службы, столпились вокруг них. Добкин вкратце рассказал, что произошло. Со всех сторон посыпались вопросы, дискуссия начала принимать жаркий характер. Хоснер прекратил споры, пообещав провести голосование перед заходом солнца. Он попросил собравшихся вернуться к работам по укреплению обороны, подтвердив большинству людей то, что они уже и так понимали. Сдаваться они не будут.

Мужчины и женщины, члены мирной делегации, продолжили укрепление оборонных позиций в ожидании предстоящего штурма, проявляя при этом редкую изобретательность. У них не было никаких приспособлений для работы, за исключением набора инструментов бортинженера, но с помощью этого небольшого набора они изготовили более крупные орудия труда.

Кое-где в пассажирском салоне сняли кресла, вскрыли пол и вытащили арматурную сеть. Ее растянули между алюминиевыми стойками для защиты от пуль и осколков гранат.

Один из членов кнессета вспомнил греческого ученого Архимеда, оборонявшего Сиракузы. Легенда гласила, что Архимед сконструировал гигантские увеличительные стекла и с их помощью сжег корабли римлян. Под впечатлением легенды, хотя и для других целей, с хвостовой части были содраны алюминиевые листы обшивки и установлены между стойками по всему периметру. Алюминиевые листы отражали яркие солнечные лучи и должны были слепить арабов, если бы они решились атаковать днем. Да и снайперам эти листы мешали тщательно целиться. А кроме того, это могло бы служить знаком возможным союзникам на земле и в воздухе. Несколько мужчин и женщин по очереди солнечными зайчиками постоянно подавали международный сигнал SOS.

Остальные алюминиевые стойки, снятые с хвостовой части, повтыкали наклонно вперед перед позициями на склоне. Подобная линия острых кольев на военном языке называется «засека». Предназначается она для того, чтобы затруднить противнику подход к брустверу.

В течение дня укреплялись и огневые позиции, окопы стали глубже, брустверы длиннее и прочнее. Сумки, чемоданы и арматурная сеть, используемые для укрепления периметра, были замаскированы пылью. По настоянию Добкина мужчины и женщины вымазали свою одежду и лица пастой, сделанной из пыли, смешанной с потом, а иногда и с мочой.

Секторы огня расчистили, столкнув вниз со склона большие глыбы земли и глины, а в канавах сделали насыпи, чтобы пробирающийся по канавам противник был вынужден перелезать через них, обнаруживая себя.

Редкие кусты колючек, разбросанные по склону и представляющие собой хоть малейшее укрытие для противника, вырубили и снесли на периметр, чтобы использовать в качестве топлива.

Из утрамбованной почвы вершины холма вырубали куски земли с глиной, некоторые из которых весили до ста килограмм. Их складывали, чтобы при необходимости столкнуть вниз по склону на атакующих.

Кое-где вырыли ямы-ловушки, утыкав их дно заостренными пиками, сделанными из алюминиевых стоек. Сверху ямы закрывали ободранной обшивкой сидений, а потом присыпали пылью.

Средства раннего обнаружения противника, изготовленные из проволоки и пустых консервных банок, заполненных мелкими камушками, были установлены на расстоянии сто, двести и триста метров.

Разграбление самолета сопровождалось большими трудностями из-за отсутствия инструментов. Работа пошла быстрее, когда с помощью кислородных баллонов и авиационного топлива изготовили примитивную горелку, которой резали алюминиевую обшивку. Больше всего разграблению подверглась взорванная хвостовая часть. Израильтяне облепили огромный самолет точно так же, как когда-то рабочие в Сен-Назере. Они стояли на тех же опорах, на которых стоял Нури Саламех, закладывая свою бомбу. Они видели покореженные и обожженные взрывом детали, но все повреждения были сейчас им только на руку, потому что облегчали выламывание необходимых кусков.

Из труб делали оружие для рукопашного боя — ножи и дубинки. Содержимое стеклянной посуды, найденной в багаже и на бортовой кухне, перелили в другие емкости, а освободившиеся бутылки и банки заполнили авиационным топливом. В некоторые банки добавили мыла, взятого из туалетов, и других пенящихся средств, найденных в багаже. В результате получилось нечто вроде самодельного напалма, который будет прилипать к одежде и гореть.

Мужчины и женщины, члены мирной делегации, работали со смешанным чувством энтузиазма и отчаяния. Время от времени, когда кому-то в голову приходила идея, они собирались на короткие совещания для ее обсуждения. Говорили о классических примерах осад в древние времена, вспоминали Архимеда и Леонардо да Винчи. Из памяти школьных лет всплывали осады Трои, Рима, Сиракуз, Карфагена, Иерусалима и Вавилона. Каковы были главные элементы успешной обороны? Какие просчеты привели к поражениям?

В мозгу обороняющихся начал сформировываться вопрос: может ли группа гражданских интеллигентов с ограниченными запасами пищи и боеприпасов противостоять отряду гораздо лучше вооруженных атакующих? Хоснер наблюдал, как длинная линия обороны приобретает новую форму. Он подумал, что в их теперешнем положении, когда они находились на возвышенности, а фланги и западный склон были почти недоступными, оборона выглядела очень внушительно. Любой наблюдатель, посмотревший на нее сверху — что и делал сейчас Ахмед Риш, пролетая над холмом в «Лире», — пришел бы к выводу, что штурмовать эту крепость будет очень сложно, особенно если за этими поспешно возведенными баррикадами имеется реальная огневая сила. А вот ее-то как раз и не было.

Главный вопрос, и Хоснер понимал это, заключался в том, сколько они смогут продержаться. Может быть, им хватит дня, а может, не хватит и недели. Все зависит от того, когда их обнаружат. Что, черт побери, происходит сейчас в Израиле?

Глава 17

В Лидде стояла почти невыносимая жара. Тедди Ласков сидел с бокалом пива за столиком на улице перед кафе «Майкл». Витрины магазинов были закрыты ставнями, машин в субботу на улицах почти не наблюдалось, но в кафе, которым владел христианин, народу было полно. Хамсин, похоже, не собирался усиливаться. Ласков опустил взгляд на запотевший бокал. Вокруг него на мраморной крышке столика собралась вода, тоненькой струйкой стекавшая к краю и капавшая Ласкову на ногу. Он наблюдал за струйкой. Обыкновенные синие брюки подтвердили, что теперь он, Тедди Ласков, обычное гражданское лицо. После того как он почти сорок лет носил ту или иную форму, это казалось ему чрезвычайно странным. Ласков отметил про себя, что между ношением гражданской одежды в свободное от службы время и ношением ее постоянно существует огромная разница. Одежда та же самая, а вот разница огромная.

Кафе «Майкл» навевало воспоминания о Мириам, но он пришел сюда не поэтому. Просто здесь было удобно заниматься делами по субботам. Его апатия и нерешительность продлились всего час, пока он расхаживал по квартире. А потом он решил действовать.

Генерал Талман шел по улице своей обычной легкой походкой. Он всегда выглядел, как офицер Королевских ВВС Великобритании из кинофильма о Второй мировой войне. Даже без формы, как сейчас. Но по мере его приближения Ласков заметил, что его бывший начальник не в лучшем настроении, чем он сам. Усы Талмана слегка дернулись, когда он кивнул в знак приветствия и уселся за столик.

— Чертовски жарко.

— Я это уже заметил.

— Ладно, давай приступим к делу. Мазар придет?

— Должен прийти.

— Начнем без него, — сказал Талман.

— Хорошо. — Ласков вытащил из кармана какие-то бумаги. — Перед уходом со службы я собрал все возможные и предполагаемые отметки радаров, все доклады по радио служб безопасности Израиля и США. — Он посмотрел на свои бумаги. — Думаю, они взяли курс на восток. Строго на восток от Синайского полуострова.

Талман забарабанил пальцами по столу.

— Я говорил с Харом. Неофициально, естественно. Он сообщил, что палестинцы применили несколько уловок, чтобы сбить нас со следа, но все равно разведчики окончательно сошлись на том, что они взяли курс на запад. В Ливию. Это имеет смысл с политической точки зрения. Однако некоторые в «Цитадели» считают, что они продолжили свой полет на юг, в Судан. В этом тоже есть политический смысл. Они могли сесть в Сахаре, заправиться и, если надо, улететь в Уганду. В этой части земного шара мало радаров и много открытых пространств, где проживает очень мало людей, которые могли бы увидеть их с земли. Так что в этом есть политический, логический и практический смысл. Ливия или Судан. — Талман помолчал и посмотрел Ласкову прямо в глаза. — Но я так не считаю. Я тоже думаю, что они направились на восток.

Ласков улыбнулся.

— Отлично. А теперь я объясню тебе почему. — Он склонился над своими бумагами.

Талман заказал джин с тоником и приготовился слушать.

Хайм Мазар прошел мимо них вниз по улице, потом вернулся. Он стал оглядываться, как бы в поисках свободного столика, потом заметил Ласкова и Талмана, улыбнулся, разыгрывая явное удивление, и подошел к ним.

— Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — Он опустил свое высокое худое тело в небольшое плетеное кресло.

Ласков покачал головой.

— Я рад, что ты глава «Шин Бет», а не оперативник. Актер из тебя никудышный, хуже я еще не видел.

— Я стараюсь. — Мазар огляделся. — Не хотелось бы, чтобы меня видели с вами. — Он заказал лимонад. — Я только что с пресс-конференции. Если вы считаете, что здесь жарко, то вам следовало бы побывать там.

Талман наклонился вперед.

— Ты хорошо сделал, что пришел.

Мазар пожал плечами.

— Послушай, меня, наверное, отправят в отставку, или я сам уйду.

— Почему? — поинтересовался Ласков. — Ты же герой дня, предотвративший минометный обстрел. Сейчас правительству требуется герой, а ты единственная подходящая кандидатура.

Мазар снова пожал плечами.

— Герой на час. А когда все уляжется, меня отправят в отставку. Хочу вам сказать, что этот минометный обстрел был отвлекающим маневром. Те же самые люди, которые устроили весь этот фарс с минометами, захватили и «Конкорд». Задумка была примерно такая: если по какой-то причине у Риша сорвется его план с самолетом, то они постараются достичь своей цели с помощью минометного обстрела. Но с самолетом у Риша все прошло гладко, тогда они и попытались обмануть нас с этими минометами. На самом деле я давно знал о них.

— Тогда при чем здесь ты? — спросил Ласков. — Как шеф службы безопасности ты полностью справился со своей задачей. Виноват… Хоснер… и мы…

— Только частично. Понимаешь, чтобы «Лир» мог перехватить «Конкорды», Ришу необходимо было знать точное время вылета. Эта информация должна была поступить к нему в аэропорт Каира, а прийти она могла только из Израиля. От кого-то, кто находился в аэропорту Лидды. В нашей стране работает шпион, а это уже моя сфера деятельности. И я не могу его вычислить. У меня даже нет никаких зацепок. — Мазар закурил сигарету. — Кто бы он ни был, этот человек позвонил связному из аэропорта Лидды, сообщил новый маршрут и точное время вылета, не говоря уж о том, что у вас с Талманом было подозрение, что Риш прослушивает вашу основную тактическую частоту. Я навел справки в Каире, они охотно пошли на сотрудничество. Риш и его люди под чужими именами, зарегистрированные как бизнесмены, заполнили полетный план на Кипр. Но потом внезапно изменили его. Служба управления воздушным движением Александрии доставила им несколько неприятных минут, отклонив просьбу перенести вылет на более раннее время. Но подозреваю, что небольшой «подарок» сделал свое дело, как это всегда бывает в исламских странах. Но, как бы там ни было, это уже история.

Талман кивнул.

— Очень интересно, но, как ты сам сказал, это уже история. Теперь все дело в том, чтобы выяснить, где находится «Конкорд 02».

— Именно этим сейчас и занимается государство Израиль, его внешняя разведка и военные. А моя задача, как главы службы безопасности, найти шпиона. Но работа по его выявлению значительно осложнилась тем, что я был вынужден отозвать большинство моих агентов и информаторов из числа арабов.

— Почему? — спросил Талман.

— Потому что руководитель «Гнева Божьего» Исаак Бург чертовски много знает о «Шин Бет», вот почему. И если они захватили его, то с помощью пыток вытянут сведения не только о всей его организации, но и о моей.

Ласков покачал головой.

— Абсурд. Он убьет себя, но не дастся им в руки.

Мазар кивнул.

— Да, у него есть пистолет. И я надеюсь только на то, что он успеет воспользоваться им.

Талман заказал себе еще порцию джина.

— А как насчет Добкина? Он ведь тоже многое знает, не так ли?

— Да. Добкин тесно сотрудничал с военной разведкой. А кроме того, ему известны секреты кабинета министров. Министр иностранных дел знает… все. И я сомневаюсь, что он пустит себе пулю в лоб ради чего бы то ни было. — Мазар опустил голову, посмотрел на стол, затем поднял взгляд на Ласкова. — Мириам Бернштейн тоже посвящена в дела кабинета министров. Не думаю, что она сможет выдержать пытки. А ты как считаешь? — Он замолчал, ожидая ответа от Ласкова.

Талман тоже повернулся к Ласкову, но не смог ничего определить по выражению его лица. Пауза затянулась.

Наконец Мазар тяжело вздохнул.

— Надеюсь, что они все мертвы, но это я говорю с точки зрения разведчика с тридцатилетним стажем. — Он помолчал. — Хоснер точно мертв, я уверен.

Несколько минут никто из троих не произносил ни слова, они сидели, прихлебывая свои напитки и наблюдая за волнами тепла, поднимавшимися от дороги. Ласков покашлял.

— Что у тебя есть о Рише?

Мазар раскрыл свой «дипломат» и вытащил из него досье.

— Это просто безумие. У вас обоих нет никакого опыта работы в разведке, нет допуска к секретным документам, да и, в общем-то, нет необходимости знакомиться с ними. И здравый смысл у вас отсутствует. — Он протянул досье Талману. — Впрочем, здравый смысл отсутствует и у меня.

— Мы это знаем, — произнес Талман, листая досье.

— У тебя есть какие-нибудь аэрофотоснимки? — спросил Ласков.

— Да. Их тысячи, сделаны с американских спутников и с разведывательного самолета «Хокай». Вот самые подозрительные. Американцы очень тесно сотрудничают с нашей военной разведкой, но мне пришлось долго объяснять военным, для чего эти снимки требуются службе безопасности. Ладно, думаю, вы разберетесь в этих снимках не хуже любого специалиста.

— Имея за плечами сорокалетний опыт, надеюсь, что разберусь, — сказал Ласков, взял у Мазара стопку фотоснимков и бросил взгляд на верхний. Жирные карандашные пометки на обрезе фотографии обозначали координаты — широту и долготу. Это был снимок оконечности Синайского полуострова. — Слишком облачно в это время года.

— Весна, — заметил Мазар. — В любом случае их наиболее вероятное местонахождение — Египет, Судан или Ливия. А вы, как я понимаю, продолжаете подозревать, что они взяли курс на восток?

— Продолжаем, — буркнул Ласков. — Риш выходец из Ирака, не так ли?

Мазар улыбнулся.

— Хотелось бы мне, чтобы все было так просто. Но в группе Риша почти одни палестинцы. Они разбросаны по всем исламским странам, как евреи разбросаны по всему миру. Ирония судьбы. Они могут быть в любой стране от Марокко до Ирака.

Ласков, казалось, не слушал его. Он рассматривал серию снимков Тигра и Евфрата, сделанных разведывательным самолетом «Хокай» под острым углом с высоты двадцать пять километров. Имелась и другая серия фотоснимков пустыни Шамиях в Ираке. Солнце в момент съемки стояло низко, поверхность земли покрывали длинные искаженные тени. Ласков взглянул на Мазара.

— А где фотографии Ирака, сделанные в полдень?

Мазар заглянул в свой блокнот.

— Есть только снимки со спутников. Сделаны в двенадцать часов семнадцать минут. До завтрашней второй половины дня полетов американских самолетов-разведчиков там не запланировано.

— Тогда достань мне снимки со спутника.

— Постараюсь. — Мазар поднялся. — Я совершаю преступление, за которое могу угодить под трибунал, но большой вины за собой не чувствую. — Он закрыл свой пустой «дипломат». — Сообщите мне, если получите подсказку от Всевышнего. А я пока займусь нашим шпионом.

Талман оторвал взгляд от досье Риша.

— А ты допрашивал тех четверых палестинских минометчиков?

— Конечно, — ответил Мазар. — Но они, естественно, ничего не знают. Во всяком случае, думают, что не знают. А мы по-своему истолковывали каждую мелочь, которая им кажется пустяковой. Вы знаете, как это делается.

— Что-нибудь выяснили? — поинтересовался Талман.

— Я убежден, что этих бедолаг послал Риш. Есть еще несколько незначительных зацепок, но я должен их проверить, прежде чем делать выводы. Буду держать вас обоих в курсе.

Ласков поднялся и пожал Мазару руку.

— Спасибо. Ты рискуешь, помогая нам.

— Да. — Носовым платком Мазар вытер со лба пот. — Так что за вами должок. И в один прекрасный день я потребую вернуть его.

— А если прямо сейчас? — Ласков написал что-то на мокрой салфетке. — Вот тебе награда от нас. — Он протянул Мазару салфетку.

Мазар взглянул на нее, и его глаза округлились от удивления.

— Ты уверен?

— Нет. Но это твоя работа. Проверяй.

Мазар сунул салфетку в карман рубашки и торопливо направился к площади, где поймал такси.

Глава 18

«Лир» снизился, но не слишком.

— Давайте собьем его, — предложил Брин.

Хоснер рассмеялся.

— Мы заключили перемирие до захода солнца и можем с пользой употребить эту передышку. Так что успокойся, Брин.

— Чепуха. Все равно они не станут атаковать нас днем. Так что никакой передышки они нам не дают.

Добкин оторвал взгляд от схемы ориентиров, которую сам рисовал.

— Это не совсем верно. Они могли бы весь день вести снайперский огонь и доставлять нам массу других неприятностей. Мне так же, как и тебе, сынок, не нравится это перемирие, но давай будем реалистами. — Он вернулся к схеме, нанося на нее возвышенности и впадины восточного склона. Автоматчик, расположившийся на позиции ночью или в других условиях ограниченной видимости, смог бы довольно эффективно вести огонь, пользуясь данными этой схемы и ведя огонь с помощью прицельных вех, установленных непосредственно перед огневой позицией. Добкин протянул схему Брину. — Держи.

— Мне она не нужна, генерал. У меня имеется оптический прицел.

— Батареи почти сели, да и оптика может повредиться.

— Не дай Бог, — заметил Хоснер. — Это ведь одновременно и наше лучшее оружие, и средство раннего обнаружения противника.

— Поэтому оно и находится в моих руках, — похвалился Брин и неохотно взял схему.

Ноеминь Хабер сидела, прислонившись спиной к земляной насыпи. Вокруг головы, на манер арабского головного убора, у нее было повязано полотенце.

— А ты не умрешь от скромности, — заметила она.

Брин проигнорировал ее слова.

Добкин посмотрел на Ноеминь. Полотенце скрывало ее длинные черные волосы и лоб. Лицо девушки показалось ему знакомым.

— Твоя фамилия Хабер, не так ли?

Она настороженно посмотрела на него.

— Да.

— Что ж, неудивительно, что ты попала в одну команду с этим головорезом.

— С кем?

— Не обращай внимания. — Добкин повернулся к Хоснеру. — Эта девушка участвовала в армейских соревнованиях по стрельбе.

Брин повернулся к ней, на его лице было написано искреннее удивление.

— Почему ты никогда не говорила об этом?

Ноеминь встала и обратилась к Добкину:

— Генерал… я… я просто вызвалась быть его помощницей… посыльной. Да, может быть, я пришла на эту позицию именно потому, что узнала о винтовке с оптическим прицелом. Но… стрелять по мишеням и по живым людям — это далеко не одно и то же, не так ли? Я не думаю…

Добкин с симпатией посмотрел на нее.

— Иаков…

Хоснер подошел к девушке и грубо схватил ее за руку.

— Послушай, ни один из моих людей не может сравниться с Брином в меткости стрельбы. А когда я спрашивал всех на этом холме, нет ли у кого снайперской подготовки, никто не вышел вперед. Ты скрыла от меня, что прошла специальную подготовку, и, видит Бог, ты ответишь за это! Отныне считай себя снайпером. И, когда сегодня ночью увидишь, как эти самцы-ашбалы взбираются на холм, подумай, что они сделают с тобой, если захватят его.

Девушка повернулась и побежала вниз по склону.

Брин выглядел смущенным.

— Я позабочусь о ней, шеф.

— Позаботься, — бросил Хоснер и зашагал в направлении «Конкорда». Добкин последовал за ним.

Все работы завершить утром не удалось, и теперь, в середине дня, в самое пекло, большинство людей сделали перерыв в работе, как это делалось в Израиле, да и на всем Ближнем Востоке. Они сидели под «Конкордом», большие дельтовидные крылья защищали их от лучей палящего солнца.

Команда, разбиравшая имущество внутри самолета, вытащила пищу, к которой вчера пассажиры едва притронулись, и с помощью горелки начала разогревать ее на алюминиевых листах. Всевозможные напитки сложили отдельно в яму, вырытую под самолетом. Там были и бутылки вина из багажа, и банки с соком, и коктейли с бортовой кухни. Пассажирам разрешено было брать дополнительный багаж, в результате чего каждый прихватил с собой массу пакетов с израильскими продуктами — как в качестве подарков, так и для себя. А от напряженной работы у всех разыгрался зверский аппетит.

Иаков Лейбер, назначенный Хоснером ответственным за запасы продовольствия, похоже, хорошо справлялся со своими обязанностями. Хоснер положил руку на плечо маленького стюарда.

— Какова обстановка, стюард?

Лейбер вымученно улыбнулся.

— Мы можем есть и пить, как короли… один день.

— А что мы будем делать, скажем, еще два дня?

— Страдать от голода и жажды… но не умрем.

— А три дня?

— Жажда совсем замучит.

Хоснер кивнул. Если продолжать заниматься физическим трудом на такой жаре, через три дня начнется обезвоживание организма. А может, и еще раньше. Тогда никто не сможет разумно рассуждать, все мысли будут только о воде. А это конец, даже если оборона еще будет держаться. Столько осад закончились подобным образом! Еда не проблема. Люди могут неделями почти ничего не есть.

— Я тщательно рассчитал количество воды в резервуаре, — подал голос Лейбер. — Получается по пол-литра в день на человека.

— Маловато.

— Да, сэр. — Стюард опустил взгляд на землю и отшвырнул ногой кусок глины. — Мы можем вырыть колодец.

Хоснер окликнул Добкина, стоявшего возле загона для скота.

— Нашел что-нибудь интересное, да?

— Похоже на то, — крикнул в ответ Добкин. — Разрушенная крепость, засыпанная пылью и обломками. — Он подошел ближе. — Ну, что тут?

— Я собираюсь вырыть колодец, — сообщил Хоснер.

Добкин покачал головой.

— Ты найдешь под землей много интересных предметов, но только не воду. Во всяком случае, пока не докопаешься до уровня Евфрата. — Он приблизился к Хоснеру и Лейберу. — А почему бы нам не послать людей за водой к реке?

Теперь Хоснер покачал головой.

— Ты же знаешь, у них вокруг расставлены часовые.

— С наступлением темноты. Мы сможем добыть воду, если они не будут атаковать с западного склона. Я сам возглавлю группу.

— Сегодня вечером тебе придется сделать телефонный звонок из гостиницы.

Добкин рассмеялся.

— У меня нет местных монет.

Хоснер улыбнулся в ответ.

Добкин посмотрел на протекавший внизу Евфрат.

— Они набивали глиной и илом деревянные формы и выкладывали их на солнце, — сказал он как бы между прочим. — Солнце высушивало кирпичи, а в качестве строительного раствора они использовали ил Евфрата. А в кирпичах выдавливали клеймо. Львов и мифологических зверей. Цари приказывали также выдавливать на каждом кирпиче свои имена. «Я, НАВУХОДОНОСОР, ЦАРЬ ВАВИЛОНА, СЫН НАБОПАЛАСАРА, ЦАРЯ ВАВИЛОНА». А иногда кирпичи покрывали красной, синей, желтой или зеленой глазурью. Они построили самый красивый и разноцветный город в мире. — Добкин откинул ногой кусок бурой земли и сделал несколько шагов. Он устремил взгляд на запад, через бесконечные, покрытые грязью равнины, освещенные лучами красно-желтого солнца, которое еще стояло высоко над горизонтом. — А потом они захватили Израиль и угнали евреев на реки вавилонские. Вот сюда, Иаков. Евреи стояли прямо здесь и укладывали кирпичи, скрепляя их илом, чтобы эта крепость могла выстоять под ударами войск персидского царя Кира. Это было две с половиной тысячи лет назад. Но Кир захватил Вавилон и отпустил евреев домой. Почему? Кто знает? Но они ушли. Вернулись в Израиль. И нашли Иерусалим в руинах. И все же они вернулись в него, вот что важно. — Он поднял взгляд, как бы возвращаясь к реальности. — Но для нас более важно то, что не все из них вернулись в Израиль.

— Что ты имеешь в виду?

— Здесь еще могут быть еврейские пленники, живущие «при реках Вавилона».

— Ты серьезно? — не поверил Хоснер.

Лейбера тоже несколько смутили слова Добкина, он стоял в нескольких метрах от них и терпеливо слушал.

— Серьезно, — ответил Добкин. — Если только правительство Ирака не перевезло их в Багдад, что вполне возможно. Я говорю об иракских евреях, которых мы пытаемся вытащить отсюда. Их примерно человек пятьсот. Их судьба была одним из пунктов повестки мирной конференции.

— Думаешь, они еще до сих пор здесь?

— Они здесь уже две с половиной тысячи лет, так что будем надеяться, что их никуда не увезли. Их главная деревня находится на том берегу Евфрата, в местечке под названием Уммах. Километрах в двух вниз по течению, к северу от арабской деревушки Квейриш, которую мы видели.

— Они смогут нам помочь?

— Ох. Это действительно вопрос. Что это за евреи? Кто они? Почему их предки решили остаться в греховном Вавилоне? Кто знает? Конечно, они все-таки остались евреями, но столько лет были отрезаны от основных идей иудаизма. Одному Богу известно, на каком иврите они говорят… если вообще говорят на нем. — Добкин расстегнул рубашку. — Но уж это они точно знают. — Он вытащил висевшую на цепочке звезду Давида.

— Интересно, они знают, что мы здесь? — подал голос Лейбер.

Хоснер положил руку на плечо стюарда.

— Можешь быть уверен, о том, что мы здесь, знают все, кроме тех, кому это действительно надо знать. Кроме правительств Израиля и Ирака. — Он похлопал Лейбера по плечу. — Но они скоро нас найдут. А теперь я хочу, чтобы ты обыскал здесь каждый сантиметр и попытался найти еще еды и питья.

Лейбер кивнул и удалился.

Снова заговорил Добкин.

— Судя по тому, что я видел сегодня утром, я не смогу пробраться ночью к воротам Иштар. Местность мне незнакома, повсюду раскопки и часовые. Уверен, что ничего не выйдет.

— Тогда что ты предлагаешь?

— Местность на другом берегу Евфрата равнинная, и, похоже, палестинцев там нет. Ночью я спущусь к реке, если хочешь, вместе с людьми, которые пойдут за водой. Они наберут воды из Евфрата и вернутся, а я переплыву на другой берег.

— А часовые?

Добкин пожал плечами.

— Когда начнется стрельба на восточном склоне, часовые на берегу реки ничего не услышат. К тому же к двум или трем часам ночи они замерзнут и устанут и будут благодарить судьбу, что не находятся в рядах атакующих. Я сумею пробраться.

На лице Хоснера было написано сомнение.

— А если ты переплывешь реку и доберешься до деревни, где живут евреи, то что тогда? Что ты надеешься там найти?

Добкин и сам не знал, что ожидал там обнаружить. Если у них даже и есть какой-нибудь автомобиль, то все равно дороги непроходимы. А телефона у них наверняка нет. На осле путь до Багдада займет много дней. Может, можно будет добраться до Хиллы, но тогда снова придется переплывать реку. А если на лодке? На моторной лодке можно добраться по реке до Багдада за пять или шесть часов. А на обычной можно доплыть до Хиллы менее чем за час. Ну и что тогда? Здравствуйте, я генерал израильской армии Добкин, и я…

— Чему ты улыбаешься? — спросил Хоснер.

— Да так, своим мыслям. Я совсем забыл об этой деревне, но подумал о ней в тот момент, когда понял, что мы очутились в Вавилоне. Стоит ли нам втягивать во все это ее обитателей? Неужели у них мало своих проблем?

— Не больше, чем у нас, — ответил Хоснер. — И советую тебе на будущее не скрывать такую информацию, генерал. Как я понимаю, у тебя есть два варианта: гостиница возле ворот Иштар или еврейская деревня Уммах.

Добкин кивнул. Но мог ли он идти к этим евреям, которые вели примитивный образ жизни в глиняных лачугах, заявлять им о духовном родстве и просить помощи? И Добкин решил для себя, что может. А не учинит ли Риш расправу над этими несчастными, если узнает об этом? Наверняка учинит. Но какой другой выход? Выхода не было.

— Ночью я попытаюсь добраться до деревни.

— Хорошо. Я бы предпочел, чтобы ты пробрался в гостиницу, но решай сам. — Они вместе направились к загону для скота. На ходу Хоснер добавил: — Я не смогу выделить тебе пистолет.

— Ладно.

Еще несколько шагов они прошли молча, потом Хоснер покашлял и сказал:

— Я просил министра иностранных дел…

— Да, — оборвал его Добкин, — я нашел нужное лекарство. Наперстянка. У одного из помощников министра плохое сердце, так что у него запас этого лекарства на целый месяц. Двухнедельный запас я забрал.

— Надеюсь, этого хватит.

— Я тоже.

Из загона вышел Бург с двумя стюардессами — Рашель Баум и Бет Абрамс. Их светло-голубая форма пропиталась потом и еще чем-то, похожим на кровь и йод. Они одарили Хоснера откровенными взглядами, в которых явно читалась смесь страха и презрения, и продолжили свой путь.

Бург пожал плечами.

— Они и на меня так смотрят. Весьма трогательно ухаживали за своим пациентом — пленным арабом, пока я не взял его в оборот. Никто не понимает нас, Иаков.

— Он сообщил что-нибудь новое? — поинтересовался Хоснер.

Бург сунул в рот незажженную трубку.

— Кое-что. — Он проводил взглядом «Лир», взявший курс на запад через Евфрат. — А не полетел ли он в базовый лагерь за минометами и гранатами?

Хоснер тоже проводил взглядом самолет, скрывшийся в лучах солнца.

— Тогда нам ночью придется немного потяжелее.

Добкин закурил сигарету.

— Рад, что меня не будет здесь в это время.

— Значит, уходишь? — спросил Бург.

— Да. Сегодня ночью, пока вы будете ловить пули, я буду есть мацу, жареного барашка и отплясывать еврейские танцы.

— Уж больно ты размечтался, генерал.

Добкин рассказал Бургу о еврейской деревне.

Тот выслушал и кивнул.

— Извини за шутку, но кошерным тут не пахнет, Бен. Придерживайся лучше начального плана.

— Я полагаюсь на свою интуицию.

Бург пожал плечами. В любом случае подобная попытка была самоубийством.

— Между прочим, пленный сообщил, что Салем Хамади, лейтенант Риша, гомосексуалист. А это как-то не вяжется с установленными нормами морали.

— Кого это волнует? — спросил Хоснер.

— Будет волновать Салема Хамади, когда ночью мы на полную громкость объявим этот факт через самолетные динамики.

Хоснер рассмеялся.

— Это низко.

— С ними все методы хороши. А динамики уже вытащили на периметр?

— Вытащили, — ответил Добкин.

Хоснер отправился в тень под крыло «Конкорда». Лестница из земли и глины к крылу была завершена, и он прислонился спиной к ее торцу, почувствовав первое нарастающее дуновение горячего ветра. Бекер сообщил, что показания самолетного барометра стремительно падали весь день.

— Кто-нибудь знает, как здесь называется восточный ветер?

— Шерхи, — ответил Добкин. — А ты его ощущаешь?

— Похоже, да.

— Плохо. Думаю, он похуже хамсина в Израиле.

— Почему это?

— Во-первых, он горячее. А потом, здесь только песок и пыль. Он поднимает пыль, и ты можешь задохнуться от нее. И умереть. Особенно на таком холме.

Хоснер оглядел местность. Пылевые вихри начали формироваться вокруг блуждающих песчаных дюн. Они кружились над холмиками, пропадали в высохших руслах, потом появлялись снова и устремлялись вперед, на запад.

Добкин проследил за взглядом Хоснера.

— Скажу тебе честно, не знаю, кому будет на руку эта пыльная буря с военной точки зрения.

— У нас и без нее хватает проблем, — заметил Хоснер. — Вполне могу обойтись и без еще одной. — Он посмотрел на Бурга. — Если ты закончил с пленным, то надо избавиться от него.

— Ты имеешь в виду отпустить.

— Да.

Добкин не согласился с ними.

Хоснер предложил ему сигарету.

— Позволь мне рассказать тебе пару историй. — Он плотнее прижался спиной к прохладному торцу земляной лестницы. — Во время осады Милана, в двенадцатом веке, его жители заполнили мешки из-под зерна песком и использовали их для укрепления крепостных стен. Осаждающие, которыми руководил германский император Барбаросса, решили, что в этих мешках зерно, и утратили боевой пыл. На самом деле в городе царил голод, но Барбаросса этого не знал. Спустя несколько лет Барбаросса осадил итальянский город Алессандрию. Один из крестьян вывел из города свою корову попастись, и солдаты Барбароссы захватили его в плен. Когда они зарезали корову, чтобы съесть, то обнаружили, что ее желудок набит отборным зерном. Крестьянин объяснил, что сена и фуража в городе очень мало, но зато полно зерна, которым и кормят скот. Барбаросса вновь упал духом и снял осаду. А на самом деле люди в Алессандрии голодали, а затея с крестьянином и коровой была просто хитростью.

— И ты намерен организовать подобную хитрость, — предположил Бург.

— Да. Мы устроим вечеринку с песнями и танцами. Сделаем вид, что у нас полно еды и питья. Все оружие сложим в загоне, во все пустые магазины вставим по одному патрону, чтобы они казались полностью оснащенными. Притворимся, что еда и боеприпасы нас не волнуют. Соорудим макет пулемета и установим его подальше, чтобы издалека он сошел за настоящий. Придумаем еще какие-нибудь военные хитрости, чтобы это выглядело так, будто у нас здесь находится на отдыхе и переформировании Третья бронетанковая дивизия. А потом отпустим господина Мухаммада Ассада.

— Но все это шито белыми нитками, — с сомнением произнес Добкин.

— Для Риша и его офицеров. А ашбалы задумаются. — Хоснер посмотрел на Бурга.

— Почему бы и нет? Я с тобой согласен.

Хоснер, Добкин и Бург зашли в загон. Каплан так и лежал на животе возле стены, но выглядел неплохо. Четверо других легкораненых мужчин, включая и Джошуа Рубина, играли в карты. Раненая стенографистка Рут Мандель лежала укутанная одеялами, ее, похоже, знобило. Пленный палестинец испуганно взглянул на Бурга. Хоснер заметил, что у араба сломан нос. Ему не нравилась идея держать пленного вместе с ранеными, но загон являлся единственным закрытым местом, не считая «Конкорда», в котором на солнце стояла страшная жара. Да и к тому же раненые могли приглядывать за пленным. Как бы там ни было, потери у обороняющихся были незначительными, так что пусть господин Мухаммад Ассад сообщает эту информацию по возвращении к своим.

Вернулись стюардессы, и одна из них, Бет Абрамс, сняла повязку с раны Каплана. Рана начала гноиться, источая очень неприятный запах. Да и вообще, во всем загоне, сложенном из глиняных кирпичей, стоял запах несвежих повязок и потных тел. Бет Абрамс помазала открытую рану Каплана какой-то желтой кашицей.

— Что это? — строгим тоном спросил Хоснер.

Бет Абрамс подняла голову, несколько секунд разглядывала Хоснера, потом ответила:

— Это местное растение, обладающее вяжущими свойствами. Как гамамелис[8].

— Откуда ты знаешь?

— Я читала об этом, когда проходила армейские курсы медицинской подготовки. — Объясняя, Бет продолжала осторожно смазывать рану кашицей. — Плоды у него желтые, как лимон, гладкие, размером с теннисный мяч. Они лежат на земле на длинных стеблях. Название растения я забыла, но описание точно соответствует. Они растут на склоне. Я эту кашицу для всего использую, потому что спирта больше не осталось. — Она наложила повязку на рану и отошла.

Хоснер повернулся к Каплану.

— Ну, как твоя задница?

Каплан через силу рассмеялся.

— Эти стюардессы всю ее залепили какой-то желтой слизью. Они не шутят, когда говорят: «Летайте самолетами „Эль Аль“, и с вами будут обращаться, как с царем Соломоном».

Хоснер улыбнулся. Каплан напоминал ему Матти Ядина, и Хоснер подумал, что надо будет помочь ему продвинуться по службе.

— Эта маленькая Бет Абрамс еще та стерва, но она смотрит на твою задницу отнюдь не с медицинским интересом. Не забудь об этом, когда вернешься в Лидду.

— Я вспомню сегодня же ночью.

Хоснер заметил, как судорожно вздрагивает во сне Хайм Тамир, тяжело раненный во время ночной контратаки.

Он направился в другой конец загона, где легкораненые играли в карты, и обратился к Джошуа Рубину.

— А ты никогда не говорил мне, что ты псих.

Рубин, рыжеволосый парень лет двадцати, собрал карты и поднял взгляд на Хоснера.

— А вы никогда не спрашивали. Кто забрал мой «узи»?

— Про «узи» можешь забыть. Когда тебя принесли сюда, в магазине осталось всего три патрона.

— Все равно пусть вернут. Мне он самому нужен. Если они нас сомнут, я хочу убить первого же ублюдка, который войдет в эту дверь.

— Хорошо. Я тебе его верну. — Хоснер оглядел раненых. Обычные люди, гражданские, которые прошлой ночью некоторое время находились в состоянии безумия. А сейчас они выглядели вполне нормальными. Да и были нормальными. Играли в карты, спорили. Что об этом думает Мириам Бернштейн? Понимает ли она, что эти хорошие люди были убийцами, а убийцы — хорошими людьми? Понимает ли она, что такой человек, как Исаак Бург, может улыбаться и застенчиво вертеть в руках свою трубку, а потом сломать нос раненому пленному, оставаясь при этом хорошим парнем? Главное выжить. Ради этой цели можно пойти на все.

Глава 19

Лучи солнца, отраженные обшивкой «Конкорда», казались жарче обычного. Хоснер и Бург стояли возле самолета, прикрывая руками глаза от слепящего солнца, и разглядывали развороченную хвостовую часть. Хоснер снова подумал о том, почему ему в голову ни разу не пришла мысль проверить отсеки самолета, в которые был закрыт доступ. Однажды обшивку «Конкорда» проверяли с помощью рентгеновских лучей, но никто и не подумал проверить посторонние затемнения. Так почему же он не подумал об этом?

Претензий у Хоснера не было только к одному человеку — к Ахмеду Ришу. Свою работу Риш выполнял хорошо, а обязанностью Хоснера было не допустить этого. Хоснер понимал, хотя тщательно и скрывал это, что больше всего ему не дает покоя то, что Риш обвел его вокруг пальца. Это было уже глубоко личным оскорблением. Вроде пощечины. И может быть, теперь из-за своей чрезмерной гордости он, Хоснер, вел людей на верную смерть? Нет. Он поступал так, как поступал Израиль уже много лет. Никаких переговоров с террористами. Жесткая линия поведения. Никаких уступок. Да, эта позиция соответствовала его настроению, но он не примешивал сюда личные интересы. И все же эта мысль не давала ему покоя. Хоснер повернулся к Бургу.

— Есть еще какие-нибудь неотложные дела?

Бург отвернулся от хвостовой секции и указал на впадину, расположенную примерно в двухстах метрах от них.

Там Абдель Маджид Джабари и Ибрагим Али Ариф рыли яму под туалет, пользуясь теми же подручными средствами, что и все остальные: заостренными алюминиевыми стойками они долбили твердые слои, а листами обшивки отгребали глину и пыль. Чтобы не пораниться об алюминиевые стойки, они обмотали руки тряпками.

— Я поговорил с ними, — сообщил Бург. — Они оба члены кнессета, и не мое дело сомневаться в их лояльности, но ситуация потребовала этого. Они слегка обиделись и очень разозлились. Может быть, ты сможешь сгладить этот инцидент?

Некоторое время Хоснер наблюдал за обоими арабами.

— Хорошо. Всем нам придется ответить за свои действия, если мы вернемся домой, не так ли, Исаак? Они находятся в затруднительном положении, но не думаю, что предательство смогло бы спасти их. Они больше нашего не хотят, чтобы Риш захватил этот холм. Ведь он не просто убьет их. Ты же знаешь, что они делают с предателями.

Бург кивнул.

— Да, приятного мало. — Он вытащил из кармана свою трубку. — Кстати, твоя подруга, миссис Бернштейн, устроила мне суровый выговор за то, что я посмел усомниться в лояльности Джабари и Арифа. И еще за мои методы допроса пленного. Она сказала, то мы все превратились в настоящих варваров. Она права, конечно, но ведь мы с тобой не считаем, что это так уж плохо, не так ли, Иаков? А вот она считает. Почему же эти обливающиеся кровью сердца отказываются видеть мир таким, каков он есть?

— Все они прекрасно видят, Бург. Но не могут не воспользоваться возможностью поучить морали таких негодяев, как мы, которые вынуждены копаться в дерьме. А они с легким сердцем будут посещать мирные конференции и совещания по разоружению.

— Ну, я не так суров в своей оценке, как ты. Но, как бы там ни было, она доставляет мне неприятности, и я думаю, тебе следует что-то предпринять в связи с этим.

— Что, например? — Хоснер уставился на Бурга.

Бург тоже уставился на него.

— Что хочешь.

Хоснер вытер ладони о брюки.

— Я подумаю.

Уходя от Бурга, Хоснер обратил внимание на то, что вблизи южного склона земля понижалась, образуя мелкую впадину. Добкин считал, что здесь находился внутренний двор крепости, а южный гребень на самом деле был городской стеной, протянувшейся от крепости вдоль реки на юг. Северный гребень тоже напоминал засыпанную стену. Если бы сами гребни не были такими узкими, они могли бы представлять из себя удобные для ашбалов направления атаки. Хоснер согласился с Добкиным, что гребни не выглядят естественными образованиями, а генерал сравнил их холм с трупом, завернутым в толстый саван. А если вы имеете представление об анатомии человека, то по впадинам и возвышенностям савана нетрудно будет определить, где у трупа ноги, руки, лицо, живот и грудь. То же самое и с древними городами. Внутренние дворы и сторожевые башни. Стены и крепости.

Оба араба прекратили работу, заметив приближающегося Хоснера.

— У меня не было возможности поздравить вас с успешной обороной Вавилона прошлой ночью, — обратился к нему Джабари.

— Вы сильно преувеличиваете мои заслуги, — ответил Хоснер.

Ариф тяжело дышал, восстанавливая дыхание. Он был раздет по пояс, при дыхании его живот тихонько подрагивал.

— Я тоже хочу вас поздравить.

Хоснер кивнул. Некоторое время он молчал, потом заговорил:

— Есть ли у меня какие-либо причины сомневаться в вас?

Джабари подошел к Хоснеру и остановился в нескольких сантиметрах от него.

— Нет.

— Тогда не будем больше возвращаться к этой теме. Думаю, Бург хотел бы извиниться перед вами, но его воспитание не позволяет ему сделать это. — Хоснер огляделся вокруг. — У меня для вас обоих есть важная работа ночью.

— Даже более важная, чем рыть туалет? — спросил Ариф.

— Думаю, да, — ответил Хоснер и сел на край незаконченной ямы, свесив ноги вниз. Джабари и Ариф уселись рядом, и Хоснер начал объяснять им свою задумку.

Добкин и Бург объявили очередной перерыв в работе и передали приказ устроить шоу для пленного араба. Все охотно согласились принять участие в представлении, хотя танцы и песни отняли у них последние силы. Пять автоматов «АК-47» и около десяти пистолетов были небрежно сложены возле стены в загоне, как будто это было лишнее оружие. Боеприпасы валялись рядом. Маркус, сотрудник службы безопасности из команды Хоснера, зашел в загон с автоматом «узи» на плече и отдал его Рубину, который демонстративно сунул его под одеяло. Поговорив немного с Рубиным, Маркус ушел. Проведать Рубина и Каплана зашел и другой сотрудник службы безопасности — Алперн. В руках он тоже держал «узи», правда, несколько запыленный. Это был тот же самый, единственный, «узи», который Рубин передал Алперну через дыру в стене.

Зашел в загон и Брин, чтобы продемонстрировать винтовку «M-14». Мухаммад Ассад увидел винтовку и уставился на оптический прицел. Брин заметил этот взгляд. Единственным секретным оружием израильтян являлся ночной прицел, и Хоснер приказал не показывать его пленному. Брин обратился к Ассаду на иврите, которого пленный не понимал.

— Нет, мой друг, это не тот прицел, с помощью которого тебя настигла пуля. У нас есть другой. Но тебе не следует знать об этом.

Ассада роскошно накормили едой из бортовой кухни и деликатесами из багажа пассажиров. Некоторая еда, похоже, даже привела его в изумление, но он все попробовал. Одна из стюардесс налила раненым в пластиковые стаканчики воды из термоса, они сделали по нескольку глотков. Рубин отпил половину, а оставшуюся в стакане воду передал через дыру в стене. Если Ассад и заметил, что раньше они не расходовали воду так расточительно, то не подал виду.

Из загона Ассада вывели люди Хоснера — Яффе и Алперн. Прежде чем ему завязали глаза, пленный успел заметить несколько десятков бутылок и банок, заполненных авиационным топливом и сложенных в яме возле загона. Стюард Дэниел Якоби на его глазах продолжал заполнять стеклянную посуду из канистры с топливом, Эстер Аронсон крутила фитили из полос одежды. Тут все было чисто, без обмана, и эта картина произвела на Мухаммада Ассада сильное впечатление.

Алперн крикнул Эстер Аронсон, чтобы она бросила ему полоску ткани для повязки. Как ей и было велено, Эстер замешкалась, и Алперн сердито закричал, чтобы она поторопилась.

А Яффе тем временем повел Ассада к периметру. Бросив быстрый взгляд в сторону, пленный заметил оружие, которое принял за тяжелый пулемет, установленный на треноге. На самом деле это была всего лишь сломанная опора передней стойки шасси, вымазанная сажей и установленная на треногу-штатив для фотоаппарата, найденную в вещах пассажиров. Стреляные гильзы, связанные вместе проволокой, поблескивали на солнце, словно пулеметная лента. Может быть, у Ассада и возник вопрос, каким образом на борту самолета мог оказаться тяжелый пулемет, но этого вопроса он не задал. За эти несколько секунд он увидел все, что израильтяне хотели показать ему, а затем Алперн завязал ему глаза. Пленного сопроводили к краю периметра, провели между двумя большими алюминиевыми отражателями солнечных лучей, перевели через траншею и бруствер. На середине пути Ассаду развязали глаза и дали в руки алюминиевую трубку, к которой был прикреплен белый носовой платок. Яффе тем же тоном, которым, должно быть, Господь говорил с женой Лота, велел Ассаду не оглядываться. Несмотря на рану, Ассад довольно резво припустился вниз по склону.

Хоснер приказал прекратить спектакль и разыскал Бурга и Добкина. Они стояли на возвышенности, бывшей когда-то сторожевой башней, где прошедшей ночью располагался командно-наблюдательный пункт. Горячий ветер колыхал сделанный из футболки флаг, и изображение портового района Тель-Авива тихонько шевелилось.

— Какое у нас следующее важное дело? — спросил Хоснер.

— Надо еще раз поговорить с Бекером, — предложил Бург. — Он в кабине.

Они направились к «Конкорду». Под покореженной носовой стойкой шасси возвышалась утрамбованная земляная насыпь, на ней на спине лежал Кан, засунув руки в нишу для колеса. Он вспотел и весь перемазался в смазке. Хоснер подумал, не лучше ли было использовать его бурную энергию для рытья ям-ловушек, но ничего не сказал.

— Какие успехи? — окликнул его Добкин.

Кан прервал свое занятие и поднялся.

— Никаких. Пока никаких. Но, думаю, скоро будут.

Добкин кивнул.

— Хорошо.

— Надеюсь, нам хватит батарей и оставшегося топлива запустить установку, если я починю ее. — Кан выразительно посмотрел на Хоснера.

— А для чего? — спросил тот. — Чтобы можно было пользоваться кондиционерами? — Он забрался на насыпь. — Если вы не можете установить связь, используя батареи, то не думаю, что вам поможет генератор.

Кан промолчал.

Хоснер оглядел носовую часть самолета.

— Все технари пытаются исправить что-нибудь сломанное, такова уж их натура. Ты зациклился на этой чертовой силовой установке, Кан, но я не понимаю, какая польза нам будет от ее починки. — Хоснер запрыгнул на крыло.

Оставшиеся позади Добкин и Бург тихо разговаривали с Каном.

В пассажирском салоне стояла жара, как в печи, и, хотя Хоснер уже долгое время не пил воды, он сразу вспотел. В салон долетали звуки, сопровождавшие работу по разборке хвостовой части. Проходя через кухню, Хоснер заметил, что из нее вытащили все, что только можно. Горел указатель скорости, и это означало, что Бекер пользовался аварийным питанием. Табло так и показывало «M 0-00», что почему-то вызвало у Хоснера раздражение. Для чего инженер-электрик во Франции подключил указатель скорости в пассажирском салоне к системе аварийного питания? Зачем пассажирам знать, с какой скоростью летит самолет в аварийной ситуации? Хоснер представил себе, что пассажиры «Конкорда 01», должно быть, видели, как падает скорость после взрыва. Интересно, какую скорость показывал указатель, когда самолет начал кувыркаться?

Еще не дойдя до кабины, Хоснер почувствовал неприятный запах. Он заглянул в кабину. Гесс так и сидел в кресле, склонившись над приборной доской, но тело его уже окоченело и выглядело очень неестественно. Горячий ветер дул в кабину через дыру в лобовом стекле. Бекер в наушниках слушал радио.

Хоснер шагнул внутрь.

— Я хочу, чтобы его убрали отсюда, — громко заявил он.

Бекер снял наушники.

— Это мое дело. Он останется здесь, пока они не будут готовы похоронить его.

Хоснер не знал, что сейчас происходит в голове Бекера, да и не хотел даже гадать об этом. Какая разница, где находится тело? Может быть, даже и к лучшему, что остальные его не видят. Если бы только этот чертов раввин не…

— Я спросил, не хочешь ли сам послушать радио? — прервал его мысли голос Бекера.

— Что? Нет. Не хочу. А ты слышишь что-нибудь? Пытаешься передавать?

— Я уже говорил тебе, днем передачи затруднены.

— Верно. Возможно, нам больше повезет ночью.

— Нет, не повезет.

— Почему?

— Понимаешь, я все-таки поймал одну передачу.

Хоснер подошел ближе.

— Что за передача?

— Передавал один парень по имени Ахмед Риш. Когда летал над нами. Сказал, что надеется на понимание Иаковом Хоснером того, что на карту поставлены жизни людей и все такое прочее. Еще похвалил меня за хорошее пилотирование. Приятный парень. — Бекер позволил себе рассмеяться. — Если мы не сдадимся, то он снова прилетит с наступлением темноты и будет глушить меня.

— Сукин сын.

— Да, он заготовил для нас массу сюрпризов. И все плохие. — Бекер вернулся к своему занятию. — А ты не можешь сбить его?

Хоснер вытер пот с шеи.

— С какой высоты он может глушить тебя?

— С какой захочет. У него мощный источник питания и прямая видимость.

— Тогда мы не сможем сбить его, если только у тебя в заначке нет ракет класса «земля — воздух».

Бекер встал и натянул мокрую одежду.

— Кстати, Хоснер, я хочу, чтобы мне предоставили полное право распоряжаться всем, что касается самолета. Недавно двое твоих людей пытались оторвать провода, соединяющие радио с батареями.

Хоснер кивнул.

— Хорошо. — Он заметил, что у Бекера болезненный цвет лица, а губы потрескались. — Выпей воды.

Бекер двинулся к двери.

— Пойду-ка я рыть могилу. — Он вышел из кабины.

Хоснер уставился на рацию. Через несколько минут кабину покинул и он.

Хоснеру не хотелось встречаться с Мириам, но избежать подобной встречи было невозможно. Она стояла на крыле вместе с другими мужчинами и женщинами — членами мирной делегации. Хоснер обратил внимание, что люди собирались в группы в соответствии со своим рангом, Мириам, например, не общалась с младшими помощниками и экипажем.

Все столпились возле хвостовой части самолета, продолжая разбирать ее. Чтобы не оцарапать руки о покореженный металл, Мириам обернула их тряпками, ее одежда пропиталась потом и была покрыта пылью. Она медленно прошла по раскаленному крылу и остановилась на передней кромке, расставив ноги, чтобы не потерять равновесие.

— Похоже, все считают тебя героем, — обратилась Мириам к Хоснеру.

— Я и есть герой.

— Значит, герой, да? Но на самом деле никто не любит героев. Их боятся и ненавидят. Ты это знаешь?

— Разумеется.

— Ты искупил свою вину за то, что не обнаружил бомбу, заложенную больше года назад во Франции? — Мириам кивнула в сторону хвостовой части «Конкорда». — Сможешь ты теперь снова спокойно жить среди людей?

— В твоих устах это звучит почти как приглашение.

— Так воспользуйся им.

Хоснер ничего не ответил.

— Что еще сказал вам Риш? — спросила Мириам.

— Он просто хотел поговорить со мной о днях, проведенных в тюрьме Рамлы.

— Мы имеем право знать все.

— Давай не будем начинать все сначала.

— Какие он предложил условия сдачи?

— А вы что, решились бы сдаться?

Мириам замялась.

— Только ради сохранения наших жизней.

— Наши драгоценные жизни не стоят национального позора.

Мириам покачала головой.

— И что я нашла в тебе такого, что показалось мне привлекательным? Ты ведь на самом деле отвратительный тип.

— А неужели тебе не хочется укротить зверя, Мириам? Разве ты не из тех, кто творит добро? — Хоснер вспомнил ее теплые слова в самолете, когда она подумала, что он нуждается в поддержке.

Мириам, похоже, смутилась.

— Ты смеешься надо мной?

Хоснер вытащил из кармана окурок сигареты и долгое время разглядывал его. Внезапно Мириам показалась ему такой беззащитной.

— Послушай, Бург жалуется на тебя. Он говорит, что ты подрываешь моральный дух людей. Так что держи свое мнение при себе, пока у тебя не появится возможность высказать его в кнессете. Я не шучу, Мириам. Если он решит обвинить тебя в попытке внести раздор в наши ряды, я не смогу тебе помочь.

Она посмотрела на Хоснера, но ответила не сразу, ей надо было осмыслить его слова. Внезапно Мириам покраснела.

— Что? Какой еще раздор? Меня этим не запугаешь. У нас демократия, черт побери.

— Мы в Вавилоне. А здесь действует закон мести — око за око, зуб за зуб, и закон этот был установлен Хаммурапи[9] задолго до того, как Моисей донес его до нас. Наши далекие предки были злыми и жестокими, и для этого имелись свои причины — они жили в жестоком мире. А потом мы превратились в первейших в мире профессиональных пацифистов, и посмотри, что с нами стало. А сейчас, через много веков, мы снова воспитываем молодых мужчин и женщин бойцами. Нам может и не нравиться их поведение, но им на это наплевать. И еще им не слишком нравятся наши европейские корни. Если бы мои родители остались в Европе, то их бы, как и твоих, увезли в закрытых вагонах. Они были типичными евреями. А вот Ашер Авидар был полоумным… но знаешь что? Мне нравятся подобные полоумные. А вот такие люди, как ты, выводят меня из себя.

Мириам затрясло, слова вырывались у нее с придыханием:

— Если… если бы твои родители остались в Европе, то ты стал бы фашистом. Они бы признали тебя за своего.

Хоснер залепил ей пощечину. Мириам упала на крыло самолета и прокатилась несколько метров вниз. Она лежала, а раскаленный металл обжигал ее голые ноги.

Хоснер подошел к ней и помог подняться.

Люди, работающие на разборке хвостовой части, не таясь наблюдали за ними.

Хоснер схватил Мириам за руки и притянул ее к себе.

— Мы никогда не договоримся, Мириам, если будем продолжать оскорблять друг друга. — Он заглянул ей в глаза и увидел стекающие по щекам слезы. — Прости меня.

Мириам с неожиданной силой оттолкнула его.

— Убирайся к черту! — Сжав пальцы в кулак, она вскинула руку, но Хоснер схватил ее за запястье.

— А ты полна решимости, Мириам. Почему же ты не подставляешь для удара другую щеку? Из тебя еще выйдет хороший боец.

Она вырвалась, быстро пересекла сверкающее дельтовидное крыло и, пройдя через аварийный выход, скрылась в салоне.

Глава 20

По земляной насыпи Хоснер медленно спустился с крыла. Внизу его поджидал Бург. Хоснер вздохнул.

— Ну, что еще надо сделать?

— У меня такое ощущение, что я твой адъютант.

— Так оно и есть. И мой начальник разведки. Добкин мой начальник штаба, а Лейбер сержант по снабжению. У каждого есть свое задание, а у кого нет, тот его получит в ближайшее время.

— И даже Мириам Бернштейн? — закинул удочку Бург.

Хоснер посмотрел на него.

— Да. У нее тоже есть свое дело. Она заставляет нас быть порядочными, напоминает нам, что мы цивилизованные люди.

— Я предпочел бы, чтобы мне сейчас об этом не напоминали. Как бы там ни было, она просто любитель, пытающийся разбудить в людях чувство вины. А вот с тобой хочет поговорить профессионал. Это и есть следующее дело.

— Раввин?

— Раввин. А потом, я думаю, тебе следует поговорить с Макклуром и Ричардсоном. Как твой начальник разведки, я считаю, что здесь не все чисто.

— Например?

— Я не уверен. Но в любом случае, как твой адъютант, думаю, они могут рассчитывать на большее внимание и моральную поддержку с нашей стороны, поскольку являются среди нас единственными иностранцами. На их месте я бы давно уже ушел отсюда.

— Макклур несгибаем как скала. А Ричардсон, по-моему, слегка трусит. Я поговорю с ними. Что еще?

— Пока ничего на ум не приходит, если только ты не хочешь провести голосование по поводу предложения Риша о сдаче. Вечер уже близок.

Хоснер улыбнулся.

— Мы проведем его утром.

Бург кивнул.

— Да, утро вечера мудренее.

— А где Добкин?

— Последний раз, когда я его видел, он проводил урок по выкладыванию бруствера и рытью окопов.

— Это был последний урок перед выпуском?

— Пожалуй. А экзамен состоится сегодня ночью.

Хоснер кивнул.

— Передай ему, я хочу, чтобы до наступления темноты он провел урок по стрельбе. Как можно больше людей должны уметь обращаться с оружием. Если убьют автоматчиков, любой должен суметь заменить их.

— Хорошо. Если понадоблюсь, я буду в загоне. Я обещал стюардессам подменить их на несколько часов и подежурить возле раненых.

— Проследи, чтобы они ни в чем не нуждались.

— Разумеется.

Хоснер нашел раввина Левина разговаривающим с Бекером. Бекер копал могилу в небольшом холмике, с которого открывался вид на Евфрат.

Он остановился в нескольких метрах от них, ожидая, пока раввин заметит его.

Левин что-то сказал Бекеру, потом подошел к Хоснеру.

— Иаков Хоснер, Лев Вавилонский. Ты видел своего тезку во время вашей прогулки к воротам Иштар?

— Чем я могу быть полезен, рабби?

— Можешь начать с того, что точно расскажешь мне об условиях, предложенных Ришем.

— А для чего это вам? Мы все равно не принимаем их.

— Ты не принимаешь, я не принимаю, и большинство людей, находящихся здесь, не принимают. Но есть и такие, которые хотели бы их принять. Закон Божий учит нас, что в подобных ситуациях каждый человек должен сам решать вопросы, касающиеся его судьбы.

— Я не помню, чтобы об этом говорилось в Библии или в Талмуде. Похоже, вы сами выдумываете законы, устраивающие вас.

Раввин Левин рассмеялся.

— Тебя трудно обмануть, Иаков Хоснер. Но я скажу тебе то, о чем действительно говорится в Священном Писании. Самоубийство — это грех.

— Ну и что?

— Что? Тебе бы надо быть более информированным. Здесь присутствуют шестеро молодых людей, переводчики и секретари — две девушки и четверо юношей. Они активные участники Лиги обороны Масады[10].

— И что дальше?

— Они уговаривают людей принять то же решение, которое приняли последние защитники Масады, когда поняли, что больше не в силах удерживать крепость. То есть покончить жизнь самоубийством. Мне бы этого не хотелось, и думаю, тебе тоже. — Раввин бросил колючий взгляд на Хоснера.

Хоснер вытер вспотевшую шею. Ветер начал вздымать пыль, кружа ее над холмом. На дальнем берегу Евфрата тянулась бесконечная болотистая равнина. А когда-то там росли деревья, колосились поля высокой пшеницы, и путникам, приближавшимся с запада по древней Дамасской дороге, открывалась величественная панорама Вавилона. По этой дороге и пришли сюда пленные евреи. Должно быть, Вавилон выглядел тогда очень привлекательно.

— Ну, что скажешь? — спросил раввин.

Хоснер посмотрел на него и заговорил медленно и тихо:

— Вавилонский плен… концлагеря… погромы… Вы считаете, что еще живые люди совершают преступления против… я имею в виду, когда сопротивление становится невозможным… физически невозможным… человек просто… просто решает покончить со всем, черт побери. Чтобы не подвергаться унижению, насилию, пыткам. Человек расстается с жизнью, прежде чем они…

— Только Бог решает, кому умирать, а кому нет! Но не человек. Не Иаков Хоснер. Я этого не допущу! Мы не имеем морального права лишать себя жизни.

Хоснер снова вспомнил Авидара. Потом подумал о Мириам Бернштейн. Между двумя этими крайними философиями должен был быть компромисс.

— В самом конце, когда спасти ситуацию будет уже невозможно, те, кто пожелает сдаться, найдут способ сделать это. Те, кто решат сражаться до конца, будут сражаться. Ну а те, кто пожелают покончить жизнь самоубийством, исполнят свое желание. У вас есть еще что-нибудь ко мне, рабби?

Раввин Левин посмотрел на Хоснера взглядом, в котором смешались боль и отвращение.

— Соломоново решение. Но кое-что в этом решении не устроит и тебя. Если бы те две женщины согласились на блеф Соломона и позволили разрубить ребенка на две части, то царь Соломон оказался бы в положении убийцы, а не справедливого судьи. Вот и ты окажешься в положении убийцы. Твой компромисс для меня неприемлем. — Раввин замахал руками, голос его зазвучал громче. — Я настаиваю на том, чтобы ты сейчас же разрешил сдаться тем, кто хочет это сделать, и чтобы запретил самоубийства и даже какие бы то ни было разговоры об этом!

Хоснер заметил в руке раввина какой-то предмет, однако не мог как следует разглядеть его. Раввин продолжал кричать, но Хоснер остановил его, положив руку на плечо Левина и тихо сказав:

— Я не знаю. — Он опустил голову. — Я просто не знаю, рабби. Я устал от всего этого. Похоже, у меня уже нет желания выполнять роль командира. Я…

Раввин Левин тихонько взял Хоснера за руку.

— Извини, давай пока оставим этот разговор. Ты выглядишь очень усталым. Послушай, даю тебе слово, что не буду торопить тебя с принятием решения, пока ты не отдохнешь… пока не будешь чувствовать себя лучше.

— Хорошо. — Хоснер тут же пришел в себя. — Но и позже мне не хотелось бы возвращаться к этому разговору. — Он посмотрел на предмет в руке раввина. — Что это?

Левин понял, что столкнулся с сильным противником. Он одновременно и злился на Хоснера, и восхищался им.

— Что? — Раввин посмотрел на свою руку. — Ах, это просто мерзость. Я с большим отвращением взял ее в руки. Какой-то идол. Бекер нашел его, когда рыл могилу.

Хоснер вгляделся повнимательнее. Это была статуэтка крылатого демона, сделанная, похоже, из терракоты, хотя на секунду у Хоснера мелькнула дикая мысль, что это что-то вроде мумии. У демона было тело изможденного мужчины с преувеличенно большим фаллосом и самым отвратительным лицом, какое только приходилось встречать Хоснеру в произведениях искусства.

— Думаю, эта находка очень обрадует старину Добкина. Он надоел всем своими просьбами просеивать землю при строительстве укреплений. Позвольте мне забрать это.

Раввин повернул в руке статуэтку и вгляделся в ее лицо.

— Он действительно уродлив до безобразия, чтобы находиться в солнечном Божьем мире. Он принадлежит к другому времени и должен оставаться во мраке. — Раввин с такой силой сжал в руке статуэтку, что у него побелели костяшки пальцев.

Ошеломленного Хоснера словно парализовало. Порыв обжигающего ветра закружил пыль вокруг него, заслонив на секунду все перед глазами. Он закричал сквозь ветер и пыль:

— Не будьте глупцом. В двадцатом веке мы так не поступаем. Отдайте его мне!

Левин улыбнулся и ослабил хватку. Порыв ветра прошел, и коричневое облако пыли осело на землю. Он протянул статуэтку Хоснеру.

— Забери. Это бессмысленно. Господь посмеялся бы над моим суеверием, если бы я разбил ее. Отдай ее генералу Добкину.

Хоснер взял статуэтку.

— Благодарю. — Несколько секунд они смотрели друг на друга, затем Хоснер повернулся и ушел.

Глядя вниз, Хоснер прошелся вдоль крутого склона, спускавшегося к Евфрату. До реки было около ста метров. Интересно, как Добкин рассчитывал незамеченным добраться до реки?

У подножия склона вдоль берега росли редкие запыленные кусты, напоминавшие по виду клещевину. Были там и заросли тростника, но Хоснер понимал, что в них наверняка дежурят ашбалы.

Воды Евфрата казались прохладными и манящими. Направляясь на юг вдоль периметра, Хоснер облизнул пересохшие губы. Когда он проходил мимо позиций, мужчины и женщины бросали свою работу и смотрели на него. Хоснер пошел быстрее.

Он остановился возле позиции Макклура и Ричардсона, отметив про себя, что окоп они отрыли довольно просторный, глубиной по грудь, обнеся его земляным бруствером. А перед бруствером из обивки самолетных сидений и распрямленных пружин соорудили солнцезащитный козырек. Козырек раскачивался под порывами ветра и, казалось, мог рухнуть.

— Ваша позиция выглядит, как форт Аламо[11], — заметил Хоснер.

Макклур разломал пополам спичку и расщепил конец у одной из половинок.

— А это и есть форт Аламо.

Оба американца с головы до ног были покрыты грязью и потом. Голубой мундир Ричардсона лежал в вырытой в стене окопа нише, он был аккуратно сложен и завернут в женские брюки. Хоснер понял, что, заботясь о своей форме, Ричардсон думает о будущем, и это не разозлило его, а лишь прибавило уважения к американцу. Он перешел к официальному разговору.

— Как вы уже, наверное, слышали, нам выдвинули условия сдачи. Мы принять этих условий не можем, но вы — можете. И причем без всяких угрызений совести и риска. Риш продержит вас ровно столько, сколько ему нужно будет скрывать от мира наше местонахождение. И, что бы здесь ни произошло, вас освободят. Я совершенно уверен, что он именно так и поступит. Арабы не хотят иметь никаких неприятностей с вашим правительством. Так что прошу вас, уходите. Это будет лучше для всех нас.

Макклур уселся на край окопа, скрестив перед собой длинные ноги.

— Я чувствую себя здесь важной фигурой. Я имею в виду то, что я единственный защитник западного склона, у которого есть оружие. Я тут тоже потрудился прошлой ночью и, думаю, даже смог удержать арабов от штурма нашего склона. А кроме того, я столько труда вложил в приведение в божеский вид этой позиции! Так что я, пожалуй, останусь.

Хоснер покачал головой.

— Вы оба тут мне не нужны. Только лишние заботы.

Некоторое время Макклур разглядывал свои ботинки, потом заговорил:

— Что ж, если хотите знать правду, то я и сам не хочу здесь оставаться. Но и не хочу рисковать, связываясь с Ришем. Если сегодня ночью вы начнете выколачивать из него дерьмо, он моментально забудет о нашем нейтралитете и примется вырывать нам кишки, пытаясь получить информацию о слабых местах обороны. Подумайте об этом.

Хоснер задумался и посмотрел на Ричардсона.

— А вы, полковник? — Он видел, что Ричардсон выглядит несчастным. Между американцами явно что-то происходило.

Ричардсон откашлялся.

— Я остаюсь. Но, черт побери, мне кажется, вам следует до наступления темноты еще раз попытаться вступить с ними в переговоры.

— Учту ваш совет, полковник. И все же, если вы измените свое решение… то тогда уже мне придется подумать о том, что сказал мистер Макклур.

— Вот и подумайте, — буркнул Макклур. — И пришлите сюда несколько бутылок с зажигательной смесью. Ночью я смогу закинуть одну из них вон в те кусты и заросли тростника, чтобы осветить весь берег реки.

— Хорошая идея, — сказал Хоснер. — Кстати, в интервале между заходом солнца и восходом луны генерал Добкин покинет периметр. Будет спускаться отсюда, с вашей позиции. Попытайтесь установить расположение и численность часовых внизу. И окажите ему посильную помощь.

Макклур не стал задавать никаких вопросов. Он просто согласно кивнул.

Добкин стоял возле большого, доходившего ему до груди, черного шарообразного баллона.

Хоснер, возвращавшийся с позиции Макклура и Ричардсона, заметил генерала, разглядывавшего баллон, и подошел к нему.

— Откуда, черт побери, взялась эта штука?

Добкин поднял взгляд на Хоснера.

— При взрыве хвостовой части его отшвырнуло, он лежал вон там, возле южного склона, закатился в яму. Его нашел Лейбер, когда разыскивал припасы. А я его приволок сюда.

— Очень хорошо. А что это за чертовщина?

Добкин похлопал ладонью по поверхности баллона.

— Кан говорит, что это баллон со сжатым азотом.

Хоснер кивнул. Баллон предназначался для дублирования гидравлической системы в аварийных ситуациях.

— Он нам может пригодиться?

— Думаю, да. Это же сила, энергия, ожидающая выхода.

— Он полный?

— Кан говорит, что да. Большая сила, если сумеем ею правильно распорядиться. У него есть клапан, видишь?

Хоснер постучал по баллону костяшками пальцев.

— Передай людям, что мне требуются идеи по поводу его использования. Это, кстати, поможет занять делом наших сверхактивистов. А то в пустую голову приходят мысли… о дьяволе. Да, вспомнил… — Хоснер показал Добкину статуэтку. — Что это?

Добкин осторожно взял статуэтку и зажал ее в ладонях, сложив их лодочкой. Долгое время он вглядывался в лицо демона, потом сказал:

— Это Пазузу.

— Прошу прощения? — Хоснер улыбнулся, но ответной улыбки со стороны Добкина не последовало.

Ногтем большого пальца Добкин соскреб грязь с неестественно большого фаллоса статуэтки.

— Злой дух ветра. Он приносит болезни и смерть.

С минуту Хоснер наблюдал за Добкиным, рассматривающим статуэтку.

— А она… ценная?

Добкин оторвал взгляд от идола.

— Нет, не особо. Это терракота. Этот экземпляр вполне обычный, но, правда, в хорошем состоянии. Кто его нашел?

— Бекер. Он роет могилу для Гесса.

— Нужное дело. — Добкин взял на палец немного слюны и протер лицо Пазузу. — Вообще-то я и не ожидал найти здесь что-либо стоящее. Здесь же находились укрепления и сторожевые башни крепости, на их верхушки нанесло всего по несколько метров земли и пыли. Трудно найти что-нибудь на такой небольшой глубине. — Он посмотрел на Хоснера. — Спасибо.

— Благодари раввина. Он с трудом поборол в себе неразумное желание разбить эту штуковину.

Добкин кивнул.

— Интересно, действительно ли оно было неразумным.

Остаток второй половины дня прошел в изнурительной работе. Траншеи стали длиннее и глубже, они змейками извивались навстречу друг другу и в некоторых местах соединялись.

Перед наступлением сумерек Хоснер дал людям отдохнуть и привести себя в порядок. Мужчинам было приказано побриться. Он ожидал возражений на этот счет, но их не последовало. Воду, которую использовали для бритья, затем смешали с пылью, и получился грязевой раствор для маскировки лица.

Надо было что-то делать и с баллоном сжатого азота. Он возвышался на коричневой земле, словно монолит — черный и безмолвный. Хоснер объявил награду в пол-литра воды тому, кто придумает, как его использовать.

Ветер усилился, стал горячее, пыль начала покрывать все и всех. Людям, страдавшим респираторными заболеваниями, было тяжело дышать.

Солнце зашло в шесть часов шестнадцать минут. Перемирие закончилось, и теперь судьба защитников холма снова находилась в их собственных руках. Хоснер наблюдал, как ярко-красный диск солнца опускался в заболоченную равнину, простиравшуюся к западу. Над головой, где ночь встречалась с днем, в темноте засверкали первые звезды. На востоке небо было уже черным, как бархат. По древнееврейским понятиям об измерении времени день почти закончился. Закончилась священная суббота.

Хоснер отправился к западному склону, где было поменьше народу, отыскал небольшую яму и улегся в нее. Он устремил взгляд в меняющее окраску небо. Воздух над пустыней быстро остывал, ветер перешел в легкий бриз. Хоснер, не мигая, разглядывал чарующую темноту усыпанного звездами неба. Таких ярких и близких звезд он не помнил с детства.

Хоснер с удовольствием вытянулся в теплой густой пыли. Темная половина неба медленно двигалась на запад. Невероятно красивое зрелище. Неудивительно, что обитатели пустынь во всем мире более фанатично, чем остальные люди, относятся к своим богам. Ведь до этих богов можно почти дотронуться, видеть их в потрясающей взаимосвязи земных и небесных явлений.

Вдали, на равнине, завыла стая шакалов. Их завывание приближалось очень быстро, и Хоснер догадался, что они бегут к Евфрату. Наверное, преследуют какую-нибудь несчастную маленькую жертву, решившую пробраться к реке под покровом темноты. Шакалы снова завыли, протяжно и злобно, потом раздались дикие вопли и звуки борьбы, а затем наступила тишина.

Сумерки продлились всего несколько минут после захода солнца, а потом наступила темнота, которую пилоты и военные называют окончанием вечерних навигационных сумерек.

Луна не появится еще несколько часов. Нападет ли Риш в темноте, как шакалы, или все же дождется восхода луны? Брин не заметил выдвижения ашбалов от ворот Иштар к рубежу атаки. У подножия холма расположилась только редкая цепь часовых. Но это ничего не значило. Если Риш собирается атаковать под покровом темноты, то и выдвигать своих людей на рубеж атаки будет в темноте. Любой командир так бы поступил. Значит, у обороняющихся было еще около получаса до начала возможной атаки. Достаточно времени, чтобы похоронить Моисея Гесса.

Она опустилась на колени рядом с Хоснером, лежавшим в неглубокой яме.

— Ну и местечко же ты нашел, вылезай отсюда.

— Здесь уютно, как в колыбели. — Хоснер не заметил ее приближения. Как же, черт побери, она отыскала его, откуда узнала, что он здесь? Должно быть, находилась где-то поблизости, когда еще было светло.

— Совсем не похоже. Здесь грязно и страшно. Вставай. Начинаются похороны.

— Так иди на них.

— Я боюсь. Вокруг совсем темно. Проводи меня.

— Никогда не хожу на похороны по воскресеньям. У нас есть еще пятнадцать минут. Давай лучше займемся любовью.

— Не могу.

— Из-за Ласкова?

— Да. И из-за моего мужа. Мне не нужны новые сложности.

— У меня много недостатков, Мириам, но сложностей я не создаю. — Хоснер мог слышать ее дыхание. Она была очень близко, может быть, меньше чем в метре от него. Он мог дотронуться…

— Неправда. За Тедди я смогу оправдаться. А вот за тебя — нет… ни перед кем. И уж тем более перед собой.

Хоснер рассмеялся, засмеялась и Мириам, одновременно всхлипывая. У нее перехватило дыхание.

— Иаков, ну почему я? Что ты нашел во мне? — Она помолчала. — И что я нашла в тебе? Ведь я все в тебе ненавижу. Почему такое случается с людьми? Если я ненавижу тебя, то зачем я здесь?

Хоснер протянул руку и нащупал запястье Мириам.

— Так почему же ты пришла ко мне? — Мириам попыталась вырвать руку, но Хоснер не позволил. — Если ты идешь к дикому зверю, то должна знать, что будешь делать, когда окажешься в его логове. Особенно если надумаешь вернуться назад, но обнаружишь, что он стоит у входа в логово и не выпускает тебя. Если он может говорить, то обязательно спросит тебя, о чем ты думала, направляясь к нему. И на этот случай у тебя должен быть приготовлен разумный ответ.

Мириам молчала, но Хоснер слышал, как ее дыхание становится более учащенным. По ее телу пробежало какое-то животное возбуждение, и Хоснер почувствовал это. Ритм ее дыхания изменился. Хоснер мог поклясться, что ощущает какой-то запах, подсказывающий ему, что она готова. В темноте, без всяких видимых признаков, он понял, что ее сопротивление сломлено, и удивился тому, как обострилось восприятие всех его органов чувств. Хоснер слегка потянул Мириам за запястье, и она, не сопротивляясь, скатилась в его пыльную яму.

Пока Мириам лежала на нем, Хоснер помог ей раздеться, потом они легли на бок лицом друг к другу, и он разделся сам. Кожа Мириам была гладкой и прохладной, точно такой, какой Хоснер и представлял ее себе. Он прижался к ней губами и почувствовал, что она отвечает на его поцелуй. Мириам легла спиной на скомканную одежду и раздвинула ноги. Хоснер опустился между ее ног, почувствовав, как ее упругие ляжки обхватили и сжали его тело. Он вошел в нее и замер. Ему хотелось видеть выражение ее лица, и ему было очень жаль, что из-за темноты он не может его разглядеть. Хоснер сказал об этом Мириам. Она ответила, что улыбается. Тогда он спросил, улыбаются ли ее глаза, и Мириам сказала, что, наверное, улыбаются.

Тело Хоснера медленно задвигалось. Мириам моментально отреагировала на это. Он почувствовал, как затвердели ее соски, жаркое дыхание обожгло грудь и шею.

Хоснер просунул руки под ягодицы Мириам и приподнял ее. Когда он проник в нее еще глубже, она тихонько вскрикнула. Ночь была невероятно темной, но звезды уже засияли ярче, и он наконец-то увидел ее глаза — черные, как само небо, в которых точками отражались звезды.

Мириам начала порывисто двигаться, ее ягодицы энергично врезались в теплую пыль. Хоснер слышал свой голос, шептавший такие слова, которые он мог произнести только в полной темноте. И Мириам отвечала ему, тоже защищенная темнотой, словно ребенок, который закрывает лицо руками, рассказывая свои самые сокровенные секреты. Голос ее сделался более громким, губы стали жадно ловить воздух, по телу пробежал легкий трепет, и она забилась в безудержном оргазме. Тело Хоснера на секунду напряглось и задергалось в конвульсиях.

Они тихо лежали и гладили друг друга, ветер остужал их вспотевшие тела.

Хоснер повернулся на бок и провел рукой по груди Мириам, чувствуя, как она вздымается и опускается. В Тель-Авиве это было бы прекрасно. А здесь нет. Но произойти это могло только здесь. Если отбросить стратегические и тактические соображения, то Хоснер был уверен, что любит ее, или, во всяком случае, полюбит очень скоро. Ему захотелось спросить ее о Ласкове и о муже, но эти вопросы следовало оставить на будущее. Сейчас они были неуместны. Хоснер пытался придумать какую-нибудь фразу, которую ей приятно было бы услышать, но на ум так ничего и не пришло. Тогда он спросил:

— Что ты хочешь от меня услышать? Я не знаю, что сказать.

— Ничего не говори, — ответила Мириам и прижала его руку к своей груди.

Звезд на небе стало больше, теперь они светили ярче. Воды Евфрата отражали их холодный свет, и на фоне широкой реки Хоснер мог видеть около двадцати темных силуэтов, окруживших могилу. Он подошел ближе, но остался стоять позади. Мириам несколько секунд постояла рядом с ним, потом протиснулась сквозь толпу.

Тело Моисея Гесса осторожно опустили в могилу. Раввин громко прочел заупокойную молитву; его звучный голос разносился по склону.

Бекер тоже стоял позади толпы, окружившей могилу, и было видно, что он сильно переживает.

«Как странно, — подумал Хоснер, — тела тысяч евреев похоронены в Вавилоне, и вот сегодня хоронят еще одного». До него долетели обрывки слов раввина.

— «…и плакали, когда вспоминали о Сионе. На вербах посреди его повесили мы наши арфы…»

До Хоснера дошло, что этих знаменитых верб больше не существует. Он не видел ни одной.

Мириам Бернштейн что-то тихо сказала раввину. Он согласно кивнул. Она повернулась и заговорила тихо, почти неслышно, обращаясь к людям, толпившимся в темноте:

— Многие из вас знают так называемую «Равенсбрюкскую молитву». Она была написана неизвестным автором на клочке обертки и найдена в лагере после его освобождения. Она уместна и сейчас, на этой панихиде, чтобы мы помнили, находясь ли в Вавилоне, Иерусалиме или в Нью-Йорке, что мы несем мир.

Мириам печально уставилась в открытую могилу и начала:

Пока она читала эту проникновенную молитву, ее дрожавший сначала голос постепенно набирал силу.

Хоснер почти не слушал Мириам. Это была бессмысленная, опасная молитва для людей, которым предстояло жить с чувством мести и ненависти в сердцах, если им суждено было остаться в живых. Мириам, Мириам… Когда же ты поймешь это?

Похороны закончились. Хоснер вдруг заметил, что все разошлись и он остался один. Он устремил взгляд через Евфрат, через покрытые грязью равнины, туда, где черное бархатное небо сомкнулось с черным горизонтом, туда, где был Иерусалим. Ему даже показалось, что он видит огни Старого города, но это были всего лишь звезды, мерцавшие на горизонте. Видение исчезло, и в этот момент Хоснер понял, что уже никогда не вернется домой.