Черные Вороны. Реквием

Глава 5. Макс (Зверь)

Жестокость не всегда является злом. Злом является одержимость жестокостью…

(с) Джим Моррисон

Я крутил между пальцами четки. Один шарик, второй. То медленно, то быстро и смотрел на жирного ублюдка, привязанного к балке под потолком гаража, куда мы притащили его еще ночью. Он покрылся потом и вонял, как помойная яма. Ненавижу запах пота. Вообще не переношу вонь. У меня какое-то странно обостренное обоняние. Можно сказать, люди определяют симпатии и антипатии «на глаз», а я «на нюх». Я все еще не спросил у него самого главного, наслаждался моментом. Питался его страхом. Человека далеко не всегда ломают побои. С кем-то это действует, а с кем-то нет. Психологический прессинг работает на девяносто процентов. Неизвестность – вот самое страшное оружие пытки. Впрочем, как и молчание. А мне нужна была та информация, которую он может не дать даже под самыми жестокими побоями. Нет. Я лгу. Этот тюфяк сломался бы от первого удара, просто мне нравилось то, что я делаю.

Он висел здесь уже несколько часов. За это время рассказал мне, где спрятана наличность, сколько бабла у него на банковских счетах и их номера, вместе с секретными кодами. Он даже рассказал мне, сколько у него было любовниц и когда он трахал последнюю. Он перечислил всех своих врагов и друзей. Я же сидел на стуле напротив и смотрел на него, периодически вставая для того, чтобы нанести удар четко в одно и тоже место – в печень. Потом возвращался обратно под его скулеж и снова крутил в пальцах четки.

Я знал, насколько ему страшно и что через пару минут он начнет рыдать от безысходности и ужаса или помочится под себя. Они все рано или поздно мочились в штаны, когда понимали, что это конец.

– Зверь! Заканчивай с ним. У нас других дел по горло.

– Жди меня снаружи, я скоро.

Я даже не обернулся к Меченому, а просто встал со стула и подошел к толстяку.

– Антон Павлович… – мужик дернулся на веревках и замычал, когда я щелкнул «бабочкой» и провел острием выкидухи у него по груди, – вы имеете медицинское образование, как вы думаете, если я суну лезвие вам под ребро, я сразу пробью легкое или через слой вашего жира я туда не доберусь?

Тот снова дернулся и замычал, ведь ответить он мне не мог, так как его рот я плотно заклеил скотчем.

– Эта рана будет смертельной? Или если я оставлю вас здесь висеть и уйду, через какое время вы сдохнете и насколько ваша смерть будет мучительной?

В этот момент я содрал с его рта скотч и он истерически завопил:

– Кто вы? Чего вы хотите? Я все вам рассказал! Всё! Чего вы хотите от меняяя? Аааааа.

Я обернулся, чтобы убедиться, что Меченый вышел и приблизился к жертве:

– Не все.

Мужчина в ужасе смотрел на меня и над его верхней губой блестели капли пота. Он мелко трясся, как паршивая собачонка перед хозяином, чьи тапки она загадила, и когда я замахнулся, толстяк снова дернулся, он чуть ли не плакал.

Я провел лезвием под ребром и слегка надавил, пуская кровь.

– Люблю делать надрезы, маленькие, но глубокие. Чтобы доставляли максимум боли и долго не заживали.

С этими словами слегка просунул лезвие и тут же вытащил. Его крик был похож на визг свиньи, а я рассмеялся.

– Это царапина, с такими ранениями живут. С двумя, с тремя. А вот если я изрешечу твое тело – ты умрешь. Медленно. Здесь. Истекая кровью. Несколько дней назад Ворон передал тебе конверт с бабками. За что он заплатил тебе?

– За услугу… – всхлипнул толстяк. – Он попросил меня кое-что изъять из архивов, поменять имена. Это было давно… Он обещал помогать мне…

Я усмехнулся. Помогать, значит? Или молчать? Но почему не заткнул рот навсегда тогда? Точнее, почему решил заткнуть ему рот именно сейчас?

– Как давно попросил?

– Пятнадцать лет назад.

– О чем попросил тебя пятнадцать лет назад Савелий Антипович Воронов? Что ты изъял из архивов? И какие имена поменял?

– Имя в свидетельстве о рождении.

– Дальше, – я играл с ножом у него перед носом, а потом нервировал его, обходя со всех сторон и заставляя извиваться, чтобы попытаться увидеть мои действия. Остановился сзади.

– Ничего больше… – он закашлялся. – Это пустяковая просьба. Ничего особенного.

– Ничего особенного, говоришь? – я снова остановился напротив. – Настолько ничего, что он платил тебе каждый год? В чьем свидетельстве ты поменял имя?

– Имя матери. В свидетельстве его сына. Господи, отпустите меня, это он вас послал? Так я больше не просил денег. Он сам мне платил. Я могу все вернуть. Честно! Только отпустите.

– Какое имя было в свидетельстве?

– Я не помню.

Я усмехнулся и сделал еще один надрез у него под ребром. Подождав, пока он закончит орать, вытер лезвие о его штаны.

– Вспомнил?

Толстяк быстро закивал.

– Я все скажу. Светлана ее звали. Ильина.

Еще бы ты не запомнил, иначе ты бы не напоминал о себе Ворону каждый год. Ты не просто запомнил, мразь, ты даже записал или перефотографировал.

– Год рождения запомнил?

Он снова быстро закивал.

– Да. Запомнил.

– Старое свидетельство или копия остались?

– Нет. Я все уничтожил… Я…

Я посмотрел ему в глаза и потрогал лезвие, нарочно разрезал палец и слизал кровь.

– Остались… у меня на даче. В чулане в чемодане с архивными папками. Мы можем поехать и найти вместе.

Я и сам найду, не переживай. Притом найду в ближайшее время.

– Я не попрошу больше денег. Отпустите. Вы обещали… – заскулил он, начиная понимать, что вот теперь он реально сказал мне всё и соответственно его жизнь не стоит больше ни гроша.

– Конечно ты больше не попросишь.

Когда я выходил из гаража, труп толстяка валялся на полу, с выколотыми глазами и стодолларовой купюрой во рту.

Я вытер лезвие ножа и швырнул его в кусты. Меченый зашел в гараж, потом вышел оттуда и сплюнул.

– Твою мать, Зверь.

Он бросил на меня взгляд исподлобья и отвернулся.

– Все. Поехали. Тебя домой, а мне еще пару дел провернуть надо. Я уеду из города ненадолго. Ворону скажешь, по его делам поехал. У меня там может не быть связи.

Значит, еще одна девка, Ворон? Скольких же ты перетрахал тогда? И зачем имя сменил? Чтоб твой драгоценный отпрыск не нашел мамашу? А тот, как лох цветочки возит Самойловой на кладбище.

Я вспомнил, как Ворон позвал меня к себе, когда дал задание убрать Палыча и, прикрыв дверь кабинета, кивнул на кресло. Весь такой холеный, пахнущий дорогим одеколоном, с сигарой в длинных пальцах. Плеснул виски в стакан и щелчком подвинул его мне.

– У меня к тебе дело, Зверь.

Конечно, у тебя ко мне дело, и, видать, грязное, если ты меня позвал. Ты всегда обо мне вспоминаешь, когда нужно запачкаться. Притом запачкаться аккуратно. Так чтоб понятно было кто, а доказать невозможно. Эдакая игра на узнавание, устрашающая тех, кто думает перейти дорогу Ворону.

Сава подтолкнул мне конверт.

– Там имя и деньги.

– Сроки?

– Вчера.

Я усмехнулся. Что ж так сильно припекло? Наверняка связано с приездом его сына.

– Понял.

***

Я смотрел на окна трехэтажного старого дома и прикидывал, насколько незаметно могу проникнуть в квартиру на последнем этаже. Если начать ломиться в окно, то все эти бабушки-старушки, любезно растрепавшие мне душещипательную историю алкоголички Светланы Ильиной, сдадут меня ментам с потрохами. Оставалось попробовать войти через дверь. Если судить о том, что мне рассказали, то квартира старая и обветшалая. Сомневаюсь, что там навороченный замок, скорее всего старый совдеповский, легко вскрываемый шпилькой или отмычкой. Так будет намного меньше шума. Я дождался темноты, чтобы понять, есть ли кто в доме. Потому что у Ильиной, которую много лет назад увезли в белой горячке в какой-то гадюшник, остался сожитель, наклепавший ей троих детей. Этот сожитель иногда являлся в квартиру отоспаться и дружков приводил, в том случае, если не допивался до ручки и мог найти дорогу домой. Детей давно отобрали и распихали по интернатам.

Я повел печами. Это какой падалью надо быть, чтоб спиться, когда у тебя трое по лавкам. Никогда не понимал, почему алкоголиков и наркоманов считают больными людьми и жалеют. Еще б назначали им пособие по болезни, как на Западе. У меня они кроме презрения ничего не вызывали. У человека всегда есть выбор, кем стать, и если он выбирает стать живым мертвецом, то это только его выбор и пусть за него расплачивается. Нехрен таких жалеть. Жалость вообще непотребная эмоция. Их бы стерилизовать в детстве, чтоб не плодили таких же, как и они сами… или такого, как я. Беспризорника, сына шлюхи-наркоманки, которую прикончил сутенер за то, что обслужила мало клиентов.

Свет в окнах так и не зажегся. Могу себе представить, что там за вонище в их квартире. Надеюсь, меня не зря несло в эту глушь. Я посмотрел на машину, прикидывая вероятность того, что ее угонят. Вряд ли здесь такую вообще видели.

Поднялся на третий этаж, усмехнулся, увидев трухлявую дверь с облупившейся краской. Посветил фонариком в замочную скважину. Дело двух секунд.

Через минуту я уже прикрыл ее за собой изнутри, освещая себе дорогу. Твою ж мать. Всё в битых стеклах, разводах и ещё какой-то липкой дряни. Похоже, здесь никого не было пару недель. Осторожно ступая, я забрел в комнату. Понятия не имею, зачем я здесь и что именно ищу, но мне нужны доказательства смены фамилии в свидетельстве о рождении Андрея Воронова, как и материнства Ильиной, а то меня начали терзать смутные сомнения, не зря ли я сюда приперся и не наврал ли мне Антон Павлович, земля ему пухом… Ну, или грязный пол гаража.

Я открывал ящики, вываливая содержимое на пол и перебирая бумажки. Чертовски непросто это делать, довольствуясь только светом фонарика.

Какого барахла здесь только не было. В гостиной я так ничего и не нашел, кроме фотографий самой Ильиной в молодости. Красивая она была. Даже очень красивая. Понятно, почему Ворон позарился. Было на что. Сунул фотки в карман. Зашел в спальню, здесь меньше воняло сыростью и затхлостью и под подошвами не хрустело стекло.

Я посветил на железную кровать, на пол, застеленный каким-то драным, засаленным половиком и подошел к комоду на трех ножках – вместо четвертой лежала пара книг.

После опустошения двух ящиков я начал злиться. Нихрена здесь нет, кроме настолько непотребного хлама, что мне просто хотелось вымыть руки от омерзения. Квартира, судя по всему, была пристанищем не только алкоголикам, но и наркоманам. Я находил в ящиках шприцы и матерился, стараясь не уколоться этой дрянью.

Внезапно позади меня скрипнули половицы, и я резко обернулся, освещая комнату – пусто. Примерно такой же звук издавал я, когда ходил по комнате. Но здесь никого нет, разве что… Я направился к кровати и прищурившись достал из-за пояса нож. Палить из ствола – не самая умная затея, а тот, кто сидит под кроватью, явно спрятался от меня.

Через пару секунд я уже держал за шкирку извивающуюся и царапающуюся как дикая кошка девчонку. Тряхнул ее пару раз, чтоб успокоилась. Раздумывая, вырубить ли ее сейчас или дождаться, когда заорет.

– Эй! Угомонись! Угомонись, я сказал!

Я посветил ей в лицо, и она зажмурилась. Малолетка. Совсем ребенок. Лет четырнадцать, не больше.

– Я милицию вызову! – пропищала, как мышь, а я рассмеялся и тряхнул ее снова, пытаясь понять, что «оно» такое и как сюда попало.

– Ты кто? Зачем в чужом доме прячешься?

– Это мой дом, – она пыталась смотреть на меня. Но я слепил ее фонариком, – а ты вор.

Захотелось расхохотаться. Вор. Можно подумать, здесь есть что воровать. Я вспомнил лицо Ильиной на фото и снова бросил взгляд на девчонку – это её дочь. Та самая, которая, по словам соседки, в интернате неподалеку якобы находится. Сестра Андрея Воронова. О которой тот ни слухом ни духом… Впрочем, я сам еще не уверен, что Ильина была его матерью.

– Не вор. Родственник.

– Нет у нас родственников, – снова попыталась вырваться, и я поднял ее повыше и осветил с ног до головы. Темноволосая пигалица. Худющая. Кожа и кости. В каком-то свитере страшном и штанах рваных. Босая.

– Есть. По линии матери. Я за документами пришел. Не знаешь, где мать все документы хранила?

– Отпусти меня – скажу.

– Заорешь – вырублю. Усекла?

Она кивнула, и я поставил ее на пол, продолжая светить в лицо.

– Нет у нее документов. Пропили они все. Даже паспорта свои пропили.

Гадство… придется ехать к покойному «тюфяку» на дачу и искать там, а если наврал – то я облажался.

В этот момент кто-то закопошился в замке и входная дверь со скрипом отворилась.

Девчонка хотела улизнуть, но я сцапал ее за шкирку и прижал к себе, чтоб не брыкалась.

– Тихо ты! Кто там? – шепотом спросил.

– Отец вернулся, – как-то обреченно прошептала она. Я снова посмотрел на неё и вдруг понял, что пряталась она не от меня, а от того, кто только что вошел в квартиру и заорал прямо от порога.

– Дашка, сучка, спряталась? Найду – патлы выдергаю. Водки принеси. Дааашкааа.