Религиозные войны

I. Причины

На протяжении второй половины XVI в. кризис денежного обращения и инфляция вместе с последствиями войн и усилением налогового гнета меняют экономическую и социальную жизнь страны.

1. Кризис денежного обращения.

Характеристики денежного обращения до 1577 г. или после 1602 г. известны: существовала расчетная единица — ливр, состоявший из 20 солей по 12 денье в каждом, и фактическое обращение реальных монет: золотых (экю), серебряных (тестон) или медных (с 1578 г. во Франции использовалась чистая медь, а до этого она в больших количествах смешивалась с серебром для получения мелких монет). К этому добавлялись различные иностранные [90] деньги. С начала века международная денежная конъюнктура испытала значительные потрясения из-за поступления большого количества драгоценных металлов из Америки. Их появление вызвало настоящую инфляцию металлов, ощущавшуюся и во Франции.

Пагубные результаты этой анархии в области денежного обращения, о которых королю и Генеральным штатам в 1576 г. сообщили советники Монетного двора, привели к знаменитой полемике между Мальтруа и Боденом, а в законодательном плане — к эдикту, подписанному в сентябре 1577 г., который предписывает, что, начиная с 1 января 1578 г., всякий расчет, контракт, продажа... на сумму свыше 60 су должны осуществляться в «золотых экю, соответствующих весу и закону, указанным в нашем настоящем ордонансе». Было установлено соотношение других монет с экю, что равноценно попытке установить денежную систему монометаллизма[9] с использованием золота. Хождение иностранных монет, за небольшим исключением, запрещалось. Чтобы облегчить хождение золотых монет, были выпущены монеты в четверть и в восьмую экю. Целью этой системы было «устранение неуверенности в цене [91] отдельных монет» и попытка проведения мер по укреплению стабильности национальной монеты. Эта система просуществовала едва ли не полвека. Как и всякая денежная реформа, она вызвала протесты, отразившиеся в высказываниях Фруманто: он писал, что эдикт 1577 г. — это «молния, испепелившая» целые состояния увеличением налогов на ренту, которые теперь надо платить из расчета 1 экю за 3 ливра, в то время как экю на рынке стоит дороже. Рыночная стоимость экю не замедлила вновь повыситься по сравнению с его новой официальной стоимостью. Во время существования Лиги отмечались заметные колебания в этих ценах. В эдикте, подписанном в Монто в 1602 г., Генрих IV запрещает расчеты в экю и восстанавливает расчеты в ливрах, при этом курс экю был установлен в 65 солей, что делало соотношение между золотом и серебром равным 11,6 : 1. При этом ордонанс 1576 г. несправедливо обвиняли в том, что он был «одной из причин трат и излишеств, которые в настоящее время отмечаются повсюду, а также всеобщего подорожания». Говорить так — значит забывать, что, как отмечал Боден, реальной причиной дороговизны было «обилие золота и серебра, которых сегодня в нашем королевстве больше, чем 400 лет назад»; это значит забывать также об ускорении прохождения платежей, «новой и более живой крови», которая течет в Западной Европе во второй половине века. [92]

2. Рост цен и падение уровня жизни.

Не зная истинных причин роста цен, большинство современников довольствуются тем, что констатируют этот рост. Они изобличают излишнюю дороговизну предметов первой необходимости и вызванный ею рост податей, уменьшение количества золота, которое Франция получала в обмен на экспортируемые товары, потери торговцев, открывавших кредиты в ливрах и су, еще большие потери сеньоров, чей доход был обложен налогом, ущерб, понесенный розничными торговцами, вынужденными производить выплаты в экю.

Этот рост цен во Франции, ранее произошедший в Италии, Испании, Нидерландах, а позднее в Англии и в Польше, можно проанализировать благодаря немногочисленным пока работам, посвященным отдельным регионам, а также благодаря недавним публикациям, например, той, где приводятся цены на зерно, полученные из рыночных прейскурантов Парижа с 1520 по 1620 гг.

Крайне важным для обывателя стало падение уровня жизни. В разных регионах интенсивность этого падения различна. Нарастают противоречия между городом и деревней, а в городах усиливаются различия между классами. Неравенство остается глубинным источником антагонизмов. Несмотря на меры, принятые правительствами и парламентами и упомянутые Деламаром в [93] его «Трактате о полиции», жизнь и смерть очень часто зависели от ряда случайностей. Голод и неурожаи отмечаются в 1562—1563, 1565-1566, 1573-1574, 1586-1587 и 1590-1592 гг. У каждого голодного года свое лицо, и было бы интересно построить для них четкий график. Несчастья, вызванные погодными условиями, усугублялись политическими и военными событиями, отмеченными Летуалем в его «Дневнике».

3. Война.

Плохие урожаи и, к тому же, бедствия, вызванные войной. Без сомнения, не стоит снова начинать их перечисление — это статистически невозможно, несмотря на надежды Фруманто. Лучше напомнить о том, что могла бы выявить современная военная история, интересующаяся не столько подвигами полководцев, сколько описанием и анализом переходов войск, захваченных населенных пунктов, военных гарнизонов, состава армий, способов их снабжения, а также проведения операций или некоторых типичных сражений, поскольку каждый из этих элементов непосредственно влиял на жизнь населения. Эта наука также исследует идеологическую борьбу, партизанскую войну, маневры осады.

До 1588 г. католическая армия является частью королевской армии, в которую, помимо иностранных наемных частей, входят постоянные силы, которые набирают по старой [94] системе вербовки. Начиная с 1562 г., Франсуа Гиз добавил к прежним бандам французских солдат рекрутов от новых наборов и подготовил 27 прапорщиков. Во времена Лиги к ним добавилась местная милиция. Основную часть военной силы короля составляли швейцарские наемники: они многократно спасали монархию. Капитуляция швейцарских кантонов перед Францией была подтверждена в 1564 г. Карлом IX; исключение составили кантоны Берн и Цюрих, которые отсутствовали и в списке капитулировавших кантонов при подтверждении акта о капитуляции в 1549 г. Католическая партия также получает поддержку испанских частей: Фарнезе[10] 30 августа 1590 г. заставляет снять осаду Парижа; герцог Пармский прибывает на помощь Руану с 18 000 пехотинцев и 5000 всадников. Папская армия при папах Григории XIV, Иннокентии IX и Клименте VIII вмешивается во время второй кампании Александра Фарнезе во Франции (1591—1592 гг.).

Что касается протестантов, после синода в Сен-Фуа местные церкви получают задание [95] собирать людей и средства. Уже имеется солидное ядро: на сторону гугенотов перешли многие старые солдаты, от которых триумвират потребовал в 1562 г. «свидетельств от их кюре и викариев, что они являются добрыми католиками». В Орлеан прибывают также 5200 пехотинцев — гасконцев, беарнцев, жителей Лангедока. Отбросы общества, из которых до сих пор состояла пехота, заменяются ремесленниками, торговцами, мелкими крестьянами, которые последовали за своими природными вождями — дворянами, произведенными в офицеры или служащими в кавалерии. Народный характер войны наряду с секуляризацией богослужения, придает достоинство войскам, которые почитают за честь служение Господу. Расходы по оплате частей, состоящих из иностранных наемников, берут на себя Англия и немецкие князья. Акты о капитуляции, подписанные обоими Конде в 1568 и 1575 г. и Генрихом Беарнским в 1589 г., дают представление о том, как рекрутируются рейтары и ландскнехты.

В связи с недостатком финансовых средств война распадается на отдельные столкновения. Недостаточную численность войск командиры компенсируют интенсивным использованием огнестрельного оружия мелкого калибра, неожиданностью и быстротой передвижений, характерными для партизанской войны, проведение которой зависит от особенностей дорог, рельефа и снабжения. [96]

4. Налоговая политика и спекуляции.

Война стоит дорого, но она не является единственной причиной роста государственного долга и постоянного финансового дефицита. К войне добавляются необходимость содержания пышного и великолепного королевского двора, королевские игры, расходы на посольства и пенсии. Сначала средства пытаются получать за счет налоговой системы. Подати, истинный размер которых уменьшился из-за соглашений о повинностях в городах, разрушений деревень, а также от обесценивания находящегося в обращении ливра, номинальный рост которого не прекращается на протяжении всего века, со всеми прочими поступлениями приносят 7 120 000 ливров в 1576 г. и 18 000 000 — в 1578 г. Налоги на зерно, вина, скот, ткани, кожу и соль приводят к повышению стоимости жизни. Налог на соль повышается втрое, а налоги на продукты снижаются. К королевским налогам добавляются налоги муниципальные, которые без конца увеличиваются на нужды обороны, гарнизонов и милиции, за счет нужд снабжения и благотворительности. Это многочисленные акцизы и дорожные пошлины, размеры которых, из-за сокращения числа плательщиков, непрерывно возрастают. Окончательно формируется финансовая система: к 17 общегосударственным налогам Генрих III добавляет еще 3 в главных городах финансовых округов (généralités). В этих городах находятся главные сборщики налогов и главные казначеи [97] — одновременно распорядители средств, администраторы области и распределители тальи[11]; в 1577 г. они объединяются в канцелярии, количество которых с пяти возрастает до 11. Эти чиновники лишены сознания того, что служат государству, и легко путают государственную власть и частную собственность. Особенно доходными считаются должности, связанные с судопроизводством и финансами. Из дохода от налогов в государственную казну поступает совсем немного, а в некоторых регионах этот доход полностью отсутствует; отчетности не существует, централизация выглядит зачаточной, а дороги малонадежны. Вскоре после 1570 г. случаи отказа от уплаты налогов учащаются (Claude Michaund. Rev. hist. mod. et cont., 1981, и L’Eglise et l’argent. (диссертация), 1987).

Наконец, последний ресурс: государственные займы, краткосрочные или среднесрочные, с оплатой через муниципалитет Лиона, благодаря созданию обновляемой от ярмарки к ярмарке неподтвержденной задолженности. Падение «большой партии» дезорганизовало эту отрасль финансовой системы. Долгосрочные [98] займы приводят, начиная с 1532 г., к созданию Ренты на Ратушу, которая привлекает множество клиентов.

Замаскированную форму займов представляет собой авансирование налогов, что позволяет быстро получать большое количество наличных денег. Заемщиками являются откупщики непрямых налогов на крупные партии продовольственных товаров (ярмарочные траты); они берут пошлину в аренду. В 1584 г., поскольку правительство просило о крупном авансе, было принято решение объединить пять наиболее значительных откупных ведомств в одно. Единая аренда объединила таможню Лиона, право экспорта в провинциях Нормандия, Пикардия, Шампань и Бургундия, импортные пошлины на крупные партии продуктов питания и на бакалейные товары, а также два внутренних налога — один соль на ливр за торговлю сукном, а также 5 су на мунд вина (мунд — старинная мера емкости, равная 274 л). Все это вместе, под названием пяти главных откупных ведомств, будет одной из главных основ финансового и таможенного здания Франции XVII в.

Такой предстает картина финансирования религиозных войн. Это было время подъема Парижа, влияние которого распространяется до Марселя. Это была эпоха полновластия западных провинций и приморских городов, богатых золотом и особенно серебром. Все это затрудняет исследование восстаний, бунтов, [99] подчинения, а также присоединения и объединения. Никогда войны не вызывали переходов драгоценных металлов из рук в руки в таких объемах, официально или нелегально. Никогда за счет инфляции эти драгоценные металлы не «изнашивались» так быстро, вызывая банкротства государства и частных лиц в тот момент, когда бюджеты разбухали, долги накапливались, а армии существовали лишь за счет иностранных субсидий, своего рода средств давления. Во Франции, где продолжается война низкооплачиваемых, неимущих сторонников короля или диссидентов, попрошаек и нищих, терпимость власти зачастую является лишь отражением ее финансовой беспомощности.

II. Последствия

В своей книге «Секрет французских финансов», вышедшей в 1581 г., Фруманто рассматривает состояние королевства, начиная с эпохи Генриха II. Он претендует на точную оценку статистики тех бедствий, которые были вызваны войнами и очень тщательно отмечались церковными приходами. Эта книга написана в связи с обнародованием ордонанса Блуа и подводит итог данного периода с финансовой точки зрения.

1. Демографические последствия.

Изучая три главных фактора роста смертности — чуму, [100] войну и голод, — профессор П. Моль отводит большое место (что можно оспаривать) демографическим последствиям войны. Однако, говоря о религиозных войнах во Франции, он не боится утверждать, что эти войны «произвели больше шума, чем принесли зла». Другие историки, например, профессор Сент-Жакоб, без колебаний говорят о «демографическом кризисе», о котором в Бургундии свидетельствуют покинутые дома, мертвые хутора, нищета, погасшие очаги, разрушающиеся монастыри.

Источники, которые можно назвать в большей или меньшей степени «литературными», напоминают об ужасных массовых убийствах. Правда, эти источники интересуются больше отдельными случаями, чем обыденной жизнью, к тому же математическая несостоятельность современников хорошо известна: примерами этой несостоятельности являются экстравагантные цифры, приведенные серьезным автором Фруманто (132 000 приходов в королевстве в 1581 г., 765 200 убитых; 1235 женщин и девушек убито, 12 300 изнасиловано, 252 деревни сожжено, 124 000 домов разрушено). Внимание тогдашних провинциальных «эрудитов» постоянно обращалось на необыкновенные события, о которых рассказывали кюре или некоторые представители буржуазии. В дело всегда вмешивались религиозные страсти, и поэтому католики постоянно завышали свои потери, а протестанты — свои. [101]

В отсутствии какой бы то ни было переписи, достойной этого названия, можно только ссылаться на приходские реестры, которые уже велись до появления ордонансов Виллер-Котре 1539 г. (статьи 50—53) и Блуа (1579 г.). Эти реестры в XVI в. были довольно редки, исключение составляют некоторые регионы, расположенные вдали от центра, например, Запад и Прованс. Кроме того, в этих книгах смерти не фиксировались никогда, браки — редко или с запозданием, да и крестины фиксировались не всегда. Принимая во внимание эти обстоятельства, можно вслед за П. Губером предложить несколько гипотез.

а) В большинстве изученных приходов рекордное количество крестин приходится на 1560—1580 гг. Первый этап религиозных войн соответствует значительному росту народонаселения. Боден говорит о «бесчисленном множестве народа, столь обильного в этом королевстве». Он относит это изобилие народа за счет плодородия почвы, которая годится для выращивания всех культур первой необходимости. Этот количественный рост населения (в тех случаях, когда его можно измерить) почти непрерывен с конца XV в.

б) Некоторое замедление роста населения, или депрессия, часто (но не всегда) отмечает конец века. Но до 1590 г. оно просматривается не вполне четко. Последнее десятилетие века преисполнено бедствий (тогда четко видно уменьшение количества крестин, отмечается [102] много смертей); следует отметить, что 1589—1591 гг. были трудными с точки зрения сельского хозяйства, а в 1597 г. отмечается сильный голод по всей Европе, так что можно задаться вопросом о том, как интерпретировать это замедление роста народонаселения в конце века (было ли оно длительным или краткосрочным? вызвано оно войной или резким падением уровня жизни?).

в) Исключение составляют местности, сильно затронутые войной, особенно города на протяжении всего этого периода, но особенно 10 или 15 последних лет века.

К сражениям, в которых было много убитых, несмотря на связанный с именем Амбруаза Паре прогресс хирургии, добавляются массовые убийства: взяв город, победители истребляли его гарнизон. Последствие Варфоломеевской ночи в Париже — свыше 4000 жертв. К этому добавляются убийства отдельных лиц: смерть грозит не столько широким массам, сколько вождям.

г) Между 1562 и 1598 гг. резкое и кратковременное снижение числа крестин почти всегда соответствует периодам сильного голода, который часто сопровождался эпидемиями.

Но следует остерегаться поспешных выводов: смерть не всегда является прямым следствием известных причин. В некоторых областях прямыми убийцами оказываются эпидемии, нередко в чистом виде (настоящая чума или приравненные к ней болезни). Кажется, [103] что это особенно присуще лесным, сельскохозяйственным и приморским регионам. Классический «кризис средств существования», скорее всего, характерен для обширных равнин с сильно выраженной монокультурой, а также для центров мануфактурного производства (Бове, Руан, Амьен). Авторы исторических хроник отмечают тревожный ритм тех лет, полных невзгод и несчастий: в 1562 г. чума в Париже, в 1564 г. — в Лионе и в долине Роны, в этом обвиняют протестантов — это начало путешествия Карла IX. В 1580 г. — «жестокий коклюш», начало чумы и Большая чума в Марселе. В 1585 г. Летуаль отмечает «великую и жестокую чуму в Лионе, Дижоне, Бордо, Санлисе и большинстве добрых городов Франции». В Париже «она присутствует всегда и продолжается уже шесть лет, но она менее злая и жестокая». События в Пуату опустошают деревни. После снятия осады Парижа Летуаль отмечает в декабре 1590 г. высокую смертность в Париже: «Врачи говорят, что чума 1580 г. за шесть месяцев не убила столько людей, сколько за четыре месяца погубила лихорадка, вызванная плохим питанием, которое было у народа во время голода...», в частности, знаменитым «хлебом мадам де Монпансье». В марте 1595 г. целый месяц шли дожди и дул ветер, что привело к сильным наводнениям, реки вышли из берегов, «вызвав недостаток продуктов и их дороговизну, что вместе с войной принесло много бедствий бедному народу...». [104]

Цена одного сетье муки на рынке в Париже возрастает с 21-22 до 25 ливров, в столице бедняки устраивают процессии, в то же время другие люди живут в роскоши.

д) Надо также принимать во внимание миграцию и перемещение населения. Одни из них случайны и связаны с потребностью в пропитании: нищие, бродяги и разорившиеся крестьяне приходят в города. Другие перемещения людей систематические и традиционные: овернцы и жители Лимузена каждую зиму отправляются на работу в Испанию, где за высокую плату «делают шелк, обрабатывают железо, работают на полях и в садах, ухаживают за оливами, шелковицами и рисом», — это «вши, пожирающие Испанию» — скажет позже Кеведо. Есть и миграции, связанные с войной, это отъезды на войну дворян и крестьян, откликающихся на звуки военных труб, как это показал граф д’Обинье в своей «Всемирной истории». И, наконец, существуют чисто религиозные миграции и переезды, они являются следствием дискриминационных эдиктов 1668, 1672, 1685 гг. или преследований в отдельных регионах. Трудно точно назвать цифру вынужденных отправиться в изгнание гугенотов, которые добрались до какого-нибудь города, давшего им приют: Женевы, Страсбурга, Базеля или Лондона. Какая часть уехавших вернулась после того, как установился мир? Все эти процессы, отличающиеся по масштабам и характеру, [105] объясняют огромные трудности, которые встречаются в оценке городского населения. В 1524 г. в Марселе было, по всей видимости, 15 000 жителей, в 1585 г. — 35 000, в 1587 г. — 30 000; в Лионе в 1557 г. насчитывалось от 36 000 до 50 000 жителей, а в 1597 г. — 20 000, чума 1564 г. в этом городе была причиной смерти «как минимум двух третей от того количества народа, которое там жило, а большинство оставшихся жителей были вынуждены бежать куда угодно, лишь бы спастись от смерти...» В 1585 г. Консулат отмечает, что «со времени восшествия короля на престол в обзорах... пишут, что «народ куда-то девается»; сейчас уже ясно, что теперь насчитывается лишь половина того народа, который существовал в момент воцарения короля». Подобно слишком переполненным бурдюкам, города особенно чувствительны к любым изменениям ситуации: лишь мир сможет восстановить временное равновесие.

е) Представляется также, что можно обнаружить значительные региональные различия и проанализировать различные типы рельефа местности (два основных типа: равнина и гористая местность; два типа климата: приморский и «малярийный»; города всегда стоят особняком, а горы мало изучены). Повсюду отмечается ужасающая по масштабам детская смертность. Похоже, что, помимо нескольких точно известных случаев массовых убийств или исхода населения, война оказала лишь ограниченное [106] влияние на численность населения Франции.

2. Проблема земли: перераспределение собственности и эмоции крестьян.

Для составления полной картины понадобились бы две карты: карта разрушений, вызванных войной, и карта состояний имущества, чтобы выяснить значение роста цен. Каждый город, каждый регион прожил свою собственную жизнь, и общее заключение, касающееся Франции XVI в., требует подтверждений. Часто говорят об абстрактных понятиях — буржуазия, дворянство, — но на самом-то деле речь идет о многочисленных индивидуальных человеческих судьбах, в которых обнаруживаются скрытые страдания и героизм, страх, амбиции или корысть. Недавние работы, относящиеся к Парижскому району, который был головой и сердцем конфликта, а также исследования Бургундии, Запада и Юга Франции, показали, что все участники исторических событий переживали эту драму по-разному: одни лишились всего, а другие наживались на войне.

Сначала были ограблены наиболее активные участники конфликта — католическое духовенство и преследуемые гугеноты. Говоря об участи католической церкви, следует постоянно помнить рабочие гипотезы аббата Карьера, изложенные в его книге «Испытания французской церкви» (новое «Слово о несчастьях [107] того времени»). Духовенство активно участвовало в борьбе. Атаке подверглись отдельные представители церкви и целые монастыри, а также сам принцип ее собственности. «Помня, что люди церкви являются лишь ее администраторами и должны будут давать отчет», духовенство вынуждено было пойти на уступки. Обычные и экстраординарные десятины, беспроцентные срочные или условные займы, назначения рент сопровождаются многочисленными потерями церковных доходов. Все эти мероприятия, проводившиеся при Карле IX и Генрихе III, наполовину уменьшили недвижимость церкви и стоили ей по меньшей мере 20 000 000 ливров.

Протестанты являются жертвами проскрипционных эдиктов, в результате которых пострадали если и не они лично, то их имущество. В каждом городе население готово броситься на имущество тех, кто оставляет ему гражданскую власть, сами католики не защищены от этого. Таким образом частично объясняется сдержанность некоторых губернаторов по отношению к приказам короля после Варфоломеевской ночи. В Париже папские нунции свидетельствуют: «Дома гугенотов были взломаны населением с невероятной жадностью. Кто-то из жителей в этот вечер потратится на лошадей, поставит в свой сарай экипаж, будет есть и пить на серебряной посуде, о чем никогда в своей жизни он даже не думал». Шестимесячный срок, который давался [108] вначале эдиктом 1585 г., был уменьшен до трех месяцев, затем до двух недель, что привело к настоящему узаконенному ограблению гугенотов в тех областях, где они находились в меньшинстве. Уполномоченные короля опечатывают их имущество, кое-что продается за бесценок; во Фландрии гугеноты, «могущественные и богатые люди», переписывают поместья на детей. В 1587 г. в Париже растет недовольство: имущество гугенотов не было продано, Генрих III должен повелеть сделать это публично. То же самое происходит во времена Лиги с имуществом «политиков». Летуаль, говоря о крушении моста и отмечая гибель множества людей, добавляет: «Все это люди богатые и зажиточные, но обогатившиеся ростовщичеством и грабежами во время Варфоломеевской ночи и существования Лиги». Вернулось ли это преступно нажитое имущество к законным владельцам, которые нередко сами погибли или пропали без вести, или к их наследникам?

Куда идут деньги? Как обычно, они попадают к тем, у кого они уже есть, и кто, пользуясь инфляцией и стараясь избавиться от наличных денег в этот период нестабильности финансовой системы, инвестирует их в земельные участки. Даже при наличии разнообразия видов ренты и множества выгодных должностей это самое надежное помещение денег. Прекрасный пример — сеньории местности Гатине близ Парижа; благодаря Парламенту и судам [109] низшеи инстанции, сеньория господствует над равнинной частью страны, контролируя долги, руководя продажей общественного имущества и поддержанием порядка на межевых границах. Сеньор сначала одалживает деньги, затем покупает, объявляет своей собственностью бесхозное имущество, устанавливает испольщину[12]. Аренда подобного типа, развитие которой в Пуату изменяет уклад сельской жизни, представляет собой самый рентабельный способ капиталовложения. Благодаря этой системе сеньор — дворянин или буржуа — пользуется высокой ценой на зерно и пролетаризацией сельского населения. Он часто ускользает от тальи, полная сумма которой падает на остальных жителей прихода. Из 175 контрактов из Верхнего Пуату, рассмотренных П. Раво/P. Raveau, следует, что землю приобрели 133 торговца — буржуа или представителей дворянства, и 42 так называемых «землепашца» (laboureurs). Нередко происходит переход цензив[13] или целых сеньорий (поместий) в руки городских жителей, примером является Жан Поклен — буржуа из Бове. [110]

Торговец сукном, получатель земельной ренты, продавец леса и зерна, ростовщик — все они одновременно являются земельными собственниками. В деревне экономической конъюнктурой пользуются три социальные категории: прежде всего «землепашцы» — собственники, которые уже были зажиточными в начале века, нотариусы квалифицируют их как «честных людей», владеющих конской упряжкой и рабочими руками, благодаря наличию многочисленной семьи. Они берут в аренду новые земли исполу. Далее идут «землепашцы-торговцы». Торговля зерном, лесом, фуражом приносит наличные деньги, они вкладывают деньги в товар, но оставляют за собой землю, которую обрабатывают наемные поденщики. После них идут владельцы сеньорий (поместий), они берут на откуп десятинный налог, налоги на вино, соль, дорожные налоги и пошлины. Таким образом, введение в коммерческий оборот продуктов сельского хозяйства остается делом меньшинства, пользующегося некоторой стабильностью платы за наем, снижением в денежном выражении сеньориальных рент, а также освобождением от налогов на аренду земли из-за разрушений. Они пополняют класс крупных землевладельцев, сеньоров или буржуа, превращаясь из земельных рантье в собирателей земель.

Жертвами этого перераспределения земли остаются мелкие крестьяне, которых «обрабатывают» все, кто обогащается или спекулирует за их счет. Они упоминаются в отчете о посещении [111] крестьянских дворов, в нотариальных записях, в работе Ноэля дю Фая или в хронике сира де Кубервиля. В Парижском районе, как показывает М. Жакар, у крестьян нет ни капиталов, ни семян для посева, они вынуждены покупать часть продуктов для своего пропитания. Крестьяне страдают под непосильным бременем тальи и требований предводителей банд, как свидетельствует Блез де Монлюк. Сначала они теряют средства производства, рогатый скот и лошадей, конфискуемых для пропитания войск и обозов. Задавленные долгами, задушенные налогами и поборами, крестьянские общины продают общественное имущество, леса и пастбища. Затем происходит продажа частного имущества в соответствии с классической схемой: деньги или зерно дает в долг кто-нибудь из «сильных», либо происходит прямое отчуждение, обложение рентой движимого и недвижимого имущества, это имущество обременяется долгом, который теоретически можно выплатить, затем участки земли (parcelles) выставляются на продажу. Продажа осуществляется королевскими уполномоченными и проводится для того, чтобы погасить непомерно возросший долг. Более или менее защищены от наступления покупателей земли только менмортабли[14]. Крепостное право служит [112] для крестьянских земель щитом, в обмен на землю наблюдается начало освободительного движения. Природное право? Прежде всего это право войти в экономический цикл устойчивого имущества. Великая экономическая перемена того века состоит не в том, чтобы не быть больше «у себя дома», а в том, чтобы быть теперь рантье, арендатором земли, наемником (П. де Сен-Жакоб).

Судорожный ритм войн позволяет экономической жизни страны приходить в себя, одним — регистрировать продажи, другим — получать прибыли, а остальным — отправляться в город. Когда те, кто использует войну для наживы, насытятся, не становятся ли они наилучшими борцами за окончательный мир? Нельзя ли приложить к религиозным войнам слова Тэна о перераспределении собственности, высказанные им применительно к Французской революции?

Перед лицом этих опустошений, которые Ронсар[15] разоблачал с 1563 г, этих «узаконенных грабежей», зарегистрированных в канцеляриях судов и внесенных в их архивы, реакции крестьянства весьма разнообразны. Они укладываются в длинный список народных эмоций, столь многочисленных во время Столетней войны и в начале XVI в. — от создания обществ самообороны, которые заставляют [113] себя бояться и уважать, и доходят до настоящих восстаний и грубого насилия. Сознавая бессилие официальных властей, жители Коменжа организуют лиги взаимной защиты, то же самое происходит в Дофине. Эти ассоциации являются протестантскими и демократическими, они противостоят дворянству. В Виваре организация не настолько развита, там заключается перемирие на время пахоты. Самым действенным средством остается бунт, который в некоторых регионах свидетельствует о постоянстве конфликтов и предвещает возникновение настоящего классового сознания. В 1590 г. Генеральные штаты Бургундии постановляют, что «в связи с последствиями и возможными неприятностями, в деревнях, входящих в коммуны, не будет разрешено браться за оружие»... даже с намерением «пойти войной на врагов». Буржуазия с подозрением относится к вооружению деревни. В Провансе грубые репрессии 1545 г. и союз короля с парламентом города Экс-ан-Прованс не разрешили никаких социальных и религиозных противоречий, оказавшихся очень живучими. Беза говорит о 60 реформаторских церквях в этой провинции. Центром борьбы провансальского крестьянства оказались деревни, расположенные между Дюрансом и Любероном. В Гиени устная традиция передает воспоминания о бунте против налога на соль (габеля) в 1548—1549 гг.. Бунт докатился до Бордо, несмотря на увещевания должностных [114] лиц и Парламента. Восставшие («Gauthiers») Перше были раздавлены герцогом Монпансье[16] между Аржантаном и Фалезом (апрель 1589 г.). За этим последовали новые бунты («francs museaux», «chatean-verts» или «lipans») в 1589—1593 гг. Не было ли в Нормандии на Генеральных штатах, созванных в 1593 г., своего депутата-«землепашца»? В Бретани недовольные, не колеблясь, атаковали города, в которых укрепился Меркер[17]. Значительные волнения недовольных в 1589—1590 гг. отмечаются нападениями, сопровождавшимися литургическими песнопениями. В стране сладких вин эти бунты направлены против любой армии, без какого-либо различия между партиями.

Каждое крестьянское движение обладает, таким образом, какой-то особой чертой: в Бургундии это движение направлено на сохранение мира, в Бретани оно полно социальных чаяний и устремлений и направлено против городов; в Лимузене это движение против [115]дворянства и против налоговой политики, оно отличается особой широтой, поскольку кроканам («croquants») удалось собрать 150 000 человек (Bercé Y.-M. Les Tards — avisés, в кн. «Histoire des Groquants», p. 89—125).

3. Запоздалое падение промышленного производства.

Экономическое возрождение в начале века, вызвавшее появление торгового и промышленного капитализма, создало новые формы производства и поставило перед государством новые проблемы. Наряду с двумя традиционными формами производителей (цеховые ремесленники, которые имели уставы и привилегии, и лица свободных профессий), появляется тенденция к развитию индустрии капиталистического типа, где преобладают торговые интересы. Под влиянием торговцев сукном происходит изменение в суконном производстве, которое стимулирует активную торговлю в акватории Средиземного моря. В связи с модой и развитием буржуазии значительный подъем наблюдается в шелковом производстве в Лионе, где появляются «торговцы-фабриканты», в Туре, в Париже, как это констатирует Ассамблея нотаблей[18] в [116] 1596 г. В других отраслях промышленности, таких как производство стекла, добыча и обработка металлов, в печатном деле, игравшем столь значительную роль в войне пасквилей и являвшемся новой властью над общественным мнением, появляются предприниматели, которые выделяют капиталы и поставляют оборудование, объединяют людей по специальностям, отличным от представленных в цеховых объединениях, как это происходит в Нидерландах. Их предприятия являются капиталистическими с самого своего возникновения. Развитие этих предприятий приходится на период Итальянских войн, Возрождения и возникновения новых форм цивилизации. Это зачаток промышленной революции, к которой Ж. Неф привлек внимание, говоря о Франции и Англии. Рост цен поначалу способствовал промышленной активности, в частности, в некоторых очень специализированных отраслях, но очень скоро начали сказываться последствия военной смуты.

Падение производства связано с разрушениями, порожденным неуверенностью в безопасности застоем в торговле, с налоговой системой, а начиная с 1585 г. — и с превратностями европейской и трансатлантической экономики (Шоню и Дейон). К этому добавляется закрытие традиционных рынков сбыта, кроме итальянских, но Италия остается конкурентоспособной в отношении предметов роскоши и, по капризу моды, ее товары высоко ценятся [117] на французском рынке. Те, у кого имеются деньги, быстро реагируют на тревожное состояние общества, они начинают изымать средства из производства и инвестируют их в землю или в покупку должностей. Производство падает как в количественном, так и в качественном отношении. Власти предпринимают усилия для того, чтобы как-то затормозить этот отток валюты, вызываемый приобретением иностранной продукции. Прежде всего это касалось предметов роскоши. Эдиктом от 3 октября 1582 г. ввозные пошлины увеличены на все товары, прибывающие из-за границы. Ассамблея нотаблей 1583 г. предлагает запретить ввоз готового сукна из Италии и Англии и предоставить возможность свободно ввозить из-за границы шерсть, лен, пеньку, шелк-сырец, воск, медь, красное дерево и другое сырье. Эта Ассамблея хотела бы создать во Франции «производство шелковых тканей, что даст возможность жить множеству людей и удержит в королевство свыше двух миллионов золотом, которые уходят в Италию». Эти проекты, оставшиеся лишь на бумаге, вновь появляются в докладной записке Лаффама «Общие правила по созданию мануфактур во Франции» в январе 1599 г., но эдикт о запрещении ввоза тканей, приравненных к предметам роскоши, вызывает настоящий бунт.

Рост капиталистического производства сопровождается ростом цен и ведет к усилению [118] социальных противоречий и конфликтов. Изменение реальной заработной платы, которая отличается от номинальной, трудно оценить, но, тем не менее, ясно, что повышение цен не сопровождается параллельным ростом оплаты труда. Заработная плата меняется в зависимости от целой серии «факторов разброса»: для некоторых профессий играет роль пол, в частности, в производстве предметов роскоши. Важна квалификация, а также место, размер и характер предприятия. Крайне важными представляются и условия жизни рабочего. Здесь обнаруживается контраст между городами и деревнями. П. Раво указывает, что в Пуату упоминается очень мало наемных сельскохозяйственных рабочих, и только на крупные арендуемые фермы при их обустройстве нанимались батраки. Множество трудящихся, которых ничто не привязывает к земле, стекаются в пригороды; создание и последующее слияние этих пригородов друг с другом остается важным событием в истории городов. В свободных профессиях кустарные промыслы очень часто служат лишь дополнительным источником дохода, эта работа непостоянна по месту и по времени, а у работника отсутствует специализация. Он хочет жить в своем замкнутом хозяйстве, на своем клочке земли, со своими овцами, со своей репой и что-нибудь понемножку мастерить. Как хорошо сказал П. Гувер про жителей Бове, «эти черты поражают в жизни деревень больше всего». [119]

Лига быстро берет на вооружение демократические требования, требования равенства и привлекает на свою сторону трудящиеся массы, рабочих, выброшенных на улицу. Вера заменяет хлеб. Религиозное братство играет существенную роль в либерализации масс: частые церковные службы, многолюдные процессии с хоругвями, священный союз за спиной крупных сеньоров, прелатов и королевской семьи, отдаленные воспоминания о Кабоше в 1412 г.[19] Так происходит психологическая переоценка окружающей действительности: целенаправленная и всячески разжигаемая религиозная борьба подменяет собой борьбу социальную. «Народ был в такой ярости, — говорит Летуаль, — что часто поднимался ночью и поднимал с постели своих приходских кюре и священников, чтобы повести их вместе с собой...».

Королевская власть также стремится к выработке единого законодательства для всех видов производственной деятельности. В 1544 г. Франциск I упразднил звание руководителей гильдии галантерейщиков (rois des merciers), которые в некоторых провинциях присвоили себе королевские права, требуя от представителей некоторых профессий покупки у них права на производство работ. [120]

Король дает местным судам право создавать уставы для различных профессий и выбирать жюри для оценки квалификации. В 1567 г. Карл IX устанавливает должность судьи в коммерческом суде и в длинном ордонансе относительно полиции и ремесел утверждает нечто вроде подвижной шкалы: каждые три месяца определяется цена продуктов питания и цена труда; члены жюри по каждому ремеслу должны собираться и не допускать «никакого повышения цен и никаких новшеств». В 1577 г. Генрих III воспроизводит эти распоряжения, а в 1581 г. он проводит реформу организации ремесел в целом, систематически расширяя список профессий, определяемых жюри. Этот эдикт не применялся на практике, но в 1597 г. был вновь обнародован Генрихом IV, чтобы вернуть истерзанную Францию к труду. В отличие от Соединенных провинций, где традиции городской жизни были достаточно сильны для того, чтобы города могли укреплять свое влияние на ремесла и профессии, цеховое ремесло во Франции преданно, если не сказать покорно, следует по пятам за политической властью, которая скатывается к абсолютной монархии.

4. Развал торговли.

В 1559 г. кажется, что наступивший мир позволит возобновить торговлю, которой с начала века благоприятствовали расширение рынков и расцвет мореплавания, [121] устоявшего в обстановке общеевропейского кредитного кризиса, последовавшего за банкротствами Франции и Испании. Но на смену межгосударственной войне и финансовому кризису приходит гражданская война: неуверенность, отсутствие безопасности, налоговое бремя, спад производства, конкуренция зарубежных производителей — все эти элементы, несмотря на попытку реформы Адмиралтейства в 1584 г., парализуют торговую деятельность.

Внутренняя торговля сократилась из-за дорожных грабителей и разрушения дорог. Речное судоходство, столь важное в тот период, когда общенациональный рынок начал формироваться, прервано, рынки и ярмарки не функционируют. Иностранные торговцы — часто протестанты — покидают страну.

Внешняя торговля страдает от войны и колебаний во внутренней политике. Если до 1575 г. французский экспорт еще держится, то позднее, вплоть до 1588 г., он постепенно приходит в упадок из-за таможенных пошлин и еще больше снижается в эпоху Лиги. На море соперниками Франции становятся Англия и Нидерланды. В 1552—1568 гг. великий морской путь, по которому прибывают сокровища из Америки, проходит по Бискайскому заливу и далее через Нидерланды на северо-запад Европы. С 1572 г. его заменяет другой путь — из Барселоны в Геную; иногда сокровища везут через Ливорно и Неаполь. Торговое [122] соглашение, заключенное одновременно с подписанием договора в Блуа в 1572 г. между Карлом IX и Елизаветой Английской, не принесло ощутимых результатов. Решительно используя все возможности рыночной экономики, ориентированной на экспорт, англичане практически закрывают свои порты для товаров французской промышленности и наводняют Францию собственными товарами — грубым сукном, чулками, обувью, шляпами. Французская сельскохозяйственная продукция принимается при условии, что ее перевозят и продают оптом британцы. Однако ставка делается более на Испанию, чем на Францию. В этой атлантической дуэли бретонские моряки, особенно залива Сен-Мало, играют роль «прорывателей блокады». Они привозят на свой полуостров зерно, ткани, галантерею, рыбу, в обмен грузят соль, вино, серебро. Отношения герцога де Меркера с Испанией выглядят, таким образом, весьма оригинально, что выражается в активной деятельности Монетного двора в Ренне. В 1598 г. договор, подписанный в Вервене, вновь официально открывает для французских торговцев испанское побережье и Нидерланды, остающиеся под испанским владычеством.

Торговля на Средиземном море какое-то время продолжается благодаря установившимся в 1536 г. хорошим отношениям между Франциском I и султаном Сулейманом Великолепным (умершим в 1566 г.). В октябре 1569 года [123] Клод дю Бург, казначей короля, получает от султана Селима II капитуляции 18 статей, в которых подтверждались «вечные» привилегии на ловлю кораллов, которыми марсельцы владели с 1520 г., и признавался фонд, созданный в Алжире в 1561 г. из Французского бастиона в пользу двух марсельских негоциантов, а также использование французского флага в обязательном порядке в морях Леванта всеми иностранными кораблями, кроме венецианских.

Кипрская война, в которой Турция сражалась со Священной Лигой (Священный престол, Испания и Венеция), была отмечена взятием турками Кипра (9 сентября 1570 г.). Таким образом, Марсель остается единственным крупным нейтральным портом на Средиземном море (с июля 1570 г. по март 1573 г.). Он познал при этом настоящее процветание, что подтверждалось как общим увеличением числа заходов кораблей в этот порт и выходов из него, так и взятием на откуп доходов от торговых пошлин. Сражение при Лепанто[20] [124] стало концом могущества турецкого флота. Благодаря вмешательству французского посланника в Константинополе епископа Дакса, между турками и Венецией заключен мир. Лига и диктатура Казоля, переориентируя Марсель на Испанию, закрывают ему доступ в Левант[21] и кладут конец его процветанию.

С падением Казо (февраль 1596 г.), воспетым Малербом[22], в порту возобновляется нормальная активность. Но варварская гонка начинается снова, и на Средиземном море, где Левантийская компания некогда прекрасно вела дела, теперь доминируют голландцы, и требуется вновь завоевывать позиции и утраченных друзей. [125]