Реликвии тамплиеров

Глава первая

Каждый пьяный — волшебник. Или, скорее, в опьянении есть такой краткий момент, когда волшебство где-то рядом, стоит только руку протянуть. Лежа на грубо отесанных камнях моста и глядя на темную реку внизу, я точно знал, что, сделав всего лишь небольшое усилие, могу перенестись из этого мерзкого переулка в тепло своего дома на том берегу. Луна в своей третьей фазе висела у меня над плечом и освещала мощный поток воды. Я крепко зажмурился и в этот самый миг понял, что упустил свой шанс. Волшебство исчезло. Такие вещи требуют четкой и быстрой реакции. Мне этому еще учиться и учиться.

Я открыл глаза и обнаружил, что все еще нахожусь в этом проклятом городишке. Дувший с севера ветерок обдал меня холодом и болотными запахами, закрутился вокруг шеи и коленок, и я поплотнее закутался в свою толстую шерстяную сутану. Но плеск речных волн внизу и лунный свет слишком хорошо сочетались с элем у меня в желудке, так что на какой-то момент я даже, кажется, задремал, и мне почудился далекий-далекий звон небесных колокольчиков.

Ладно, хватит. Пора вернуться к элю и теплу и насладиться и тем, и другим. Я спустился с моста, прошел пару шагов по берегу и стал мочиться в воду, долго и обильно. Моя струя сверкающей серебристой дугой вознеслась над речным потоком. Приведя в порядок сутану, я пошел назад к таверне, где оставил своих друзей.

Таверна «Посох епископа», если она еще существует, — это маленький, убогий домик — таким она смотрится снаружи. Ее сложенные из неотесанных каменных глыб стены как бы плавятся и расплываются, уходя в землю, словно сыр, забытый на солнце. Владелец таверны, чья изжелта-бледная физиономия, похожая на череп, нередко отпугивала потенциальных клиентов, терявшихся при первом взгляде на него, но на самом деле добрейшая душа, однажды сообщил мне, что ее построил его предок еще во времена последнего из датских королей[1].

Принимая во внимание похожие на расплавившийся сыр стены, а также поганки, во множестве произрастающие под свесами крыши, ему можно было верить. Но, открыв дверь из толстенных кривых досок, скрепленных здоровенными ржавыми коваными гвоздями, храбрый или бесхитростный посетитель попадал в большой зал, где было тепло от огромного камина, занимавшего почти целую стену, с длинными лавками, отполированными бесчисленными задницами до состояния темных зеркал, с полом из каменных плит, застеленным тростником и душистыми травами, и с двумя огромными бочками крепкого сладкого пива. Это было — и для блага убогого городишки я молюсь, чтобы по-прежнему оставалось, — самое замечательное пиво во владениях нашего епископа.

Пиво в «Посохе епископа» было наилучшим, какое я когда-либо пробовал. Оно было… нет, пожалуй, не буду. Что для одного превосходный напиток, для другого — болотная жижа. Если бы я сумел распробовать все пойла, которые мне наперебой расхваливали вечно жаждущие надоеды, оказавшиеся вдали от родного дома (или, что скорее, от выпивки), я был бы пьян всю свою жизнь, да еще половину загробной. Достаточно сказать, что оно было сладким как мед и жгучим, словно солнечный свет, с еле заметным вересковым привкусом.

Ветерок чуть усилился, и мне вдруг стало холодно. Я свернул в проулок, и вот передо мной эта таверна, всего в нескольких ярдах. Ее дверь растворилась, и в проулок вырвался желтый свет и шум возбужденных голосов. Наружу вывалились три фигуры. По тому, как они, спотыкаясь и пошатываясь, бросались друг на друга, хватаясь за одежду и вскидывая головы, было ясно, что вот-вот начнется драка. Я замерз, хотел в тепло, мучился жаждой и вовсе не собирался пробиваться сквозь свалку, поэтому свернул налево и пошел по узкому проходу, отделявшему таверну от соседнего дома, пытаясь не оступиться в грязный ручеек, журчавший по его середине. Поворот направо, и я оказался возле бокового входа.

Боковой вход в «Посох епископа» являл собой каменную арку над древней дверью, обитой железными полосами, за которой шел короткий коридор, вымощенный каменными плитами и ведший в зал. Когда дверь за мной со скрипом затворилась, я заметил на старой соломе, устилавшей каменные плиты, нечто странное, необычное. Что-то отражавшее свет от факела, горевшего в держателе на стене, блестящее, золотистое. И нагнулся, чтобы разглядеть получше.

Да, это и впрямь было золото. Остроугольные кусочки, нарубленные из больших золотых монет. Их там было много, разбросанных по гнилой соломе, источающей запах плесени и нечистот. Я невольно потянулся к ближайшему кусочку, но тут что-то меня остановило. Оглядываясь назад, я стараюсь убедить себя, что это было божественное предостережение или мои собственные обостренные чувства, на самом же деле я просто увидел полчища вшей, которые сновали по соломе и обрубкам монет, как куски сала на раскаленной сковороде. Так что я просто выпрямился.

А в следующий миг кто-то схватил меня сзади и весом своего тела прямо-таки расплющил о стену, выбив весь воздух из легких. Я обернулся. И мне тут же зажали рот рукой.

— Вот так и надо убивать — быстро и эффективно. Удар ножом снизу вверх, большой палец на обушке лезвия. Бей под ребра и налегай изо всех сил. — Голос был как ветер, стремительно несущийся над промерзшей землей, засыпанной снегом. — Если твой противник стоит у стены, зажми ему рот ладонью и держи, пока не перестанет дергаться. Тогда он не выплюнет тебе кровь на лицо.

Я чувствовал дыхание этого человека. Перед крепко зажмуренными глазами мелькали искры и звезды. Внутренний голос шепнул мне, что надо открыть глаза, ведь я все равно вот-вот умру, так хотя бы увижу, как это будет и почему. Я так и сделал.

И обнаружил, что смотрю прямо в длинное узкое лицо. Кожа медного оттенка туго натянута на выступающие кости черепа. Густые черные волосы коротко стрижены, чтобы удобно было надевать шлем. Торчащая вперед борода и черные брови, дугами возвышающиеся над графитово-серыми глазами. Тонкие губы растянуты улыбкой. Его рука оставила мой рот в покое.

— Ну и как ты, монашек? Жив еще?

— Ага, — пискнул я — воздуха в легких почти не осталось.

— Славно, славно. И должно быть, удивляешься — почему?

Я смог лишь кивнуть в ответ.

— Причина, мой юный священничек, в том, что ты сдержал свои тоненькие пальчики и не сцапал мое золото. Из этого я делаю вывод, что ты, должно быть, славный парнишка.

Я пытался что-то сказать. Излить свою благодарность, но в то же время сохранить хоть каплю достоинства. И слова сами соскочили с моего пересохшего языка.

— …твою мать! — прохрипел я.

Темноволосый взорвался хохотом, отвел руки, и у меня чуть не подломились колени. Едва смея поднять на него глаза, я все же успел заметить, что напавший высок и худ и наряжен в богатые одежды из тонкого зеленого дамаста. Потом я обратил внимание на его правую руку, сжимавшую длинный и узкий нож с сильно заостренным концом. Заметив мой взгляд, мужчина поднял нож и поднес острие к моему лицу, остановив всего в пальце от кончика носа. С этого весьма неприятного рассеяния я увидел, что клинок богато украшен серебряной насечкой в виде вьющегося замысловатого узора, а в зеленую рукоять вправлены алые самоцветы.

— Хорош, не правда ли? — сказал мужчина. — Его зовут Шаук. Мы с ним играем в разные игры.

— Игры? Какие, к траханой матери, игры?! — Я вовсе не чувствовал себя таким храбрым, слова вырвались сами по себе.

— А вот такие игры — ищем жадных людишек.

— Я не жадный.

— Воистину это так. Ты не поддался искушению. Прямо настоящий святой Антоний! — Он холодно рассмеялся. — «Шаук» на языке мусульман означает «шип». Такой маленький остренький шип!

И вдруг прижал большой палец к острию ножа. А когда поднял руку, на кончике его висела капелька крови, как бусинка. Он поднял руку выше и взмахнул ею, забрызгав меня. И я почувствовал теплые капли у себя на лице.

— А теперь тебе пора бежать, брат Петрок!

Последние два слова он прямо-таки прошипел. Секунду я еще стоял в нерешительности, припечатанный к месту убийственным взглядом серо-голубых глаз, потом повернулся и бросился прочь по коридору, разбрасывая пятками солому и золото, шатаясь и спотыкаясь, одним рывком отворил дверь и ввалился в пивной зал.

И словно очутился в ином мире. Позднее, когда мои чувства успокоились и вошли в более или менее нормальное русло, я вспомнил историю, которую не раз мне рассказывала мать, историю про парня по имени Том. Юный Том был жестянщиком и в поисках оловянной руды копал ямы в холмах, во множестве усеивающих мрачные, продуваемые ветрами торфяные пустоши Дартмура. Однажды он так копал, копал, и вдруг его лопата провалилась в пустоту. Он полез в эту глубокую яму и свалился в огромный зал, где веселились феи. Они благосклонно приняли Тома и дали ему в жены одну из своих юных красавиц, но когда он вернулся в свои болотистые края после целого дня веселых празднеств под землей, оказалось, что за время его отсутствия сменилось двенадцать весен. Но здесь, в «Посохе епископа», меня никто пока что не хватился. Снаружи-то прошла целая вечность, а внутри время текло как обычно, не спеша, следуя уменьшающемуся количеству пива в кружках; дрова в камине тихонько превращались в золу, грязные смешки замирали, запутавшись в кучах тростинка на полу, словно дым. Этот мир оставался таким же, а вот я — как Том-жестянщик — изменился, хотя тогда еще не знал этого. Блеск золота и вид стального клинка преобразили меня, повлияв так же сильно, как роскошь зала фей на юного Тома, и будут еще долго действовать, словно медленный яд, пока старина Петрок не превратится в обычного сказителя собственной истории, которая произошла в другом мире и совсем в другое время.

Но сейчас я застрял в дверях, как дохлая ворона на крючке, тяжело дыша и со страхом ожидая, что сердце вот-вот выскочит прямо через уши. Потом вспомнил, что сзади мне угрожает острый нож и распахнутый настежь створ. Грохот захлопнувшейся двери заставил несколько красных морд обернуться в мою сторону. Валлиец Оуэн глянул через плечо и сдвинул мощный зад в сторону, освобождая для меня место. Я упал на лавку рядом с ним. И вдруг разозлился. Треснул по столу ладонью, заставив всю компанию воззриться на меня. Уильям из Морпета повернул ко мне свое изрытое оспой лицо и осведомился:

— Куда это ты пропал? Исчез, как сквозь землю провалился, клянусь сиськами святой Агаты!

Теперь все мои друзья уставились на меня. Все пятеро: валлиец Оуэн, корнуоллец Оуэн, Уильям, Альфред и Мартин де Галлис.

— Возьмите мне пива кто-нибудь! — ответил я. — Тогда расскажу.