Ремесло государя

Глава 6

С некоторых пор Его Величество взял за привычку чуть ли не через день вызывать в рабочий кабинет своего старшего сына, с тем, чтобы тот просто сидел там какое-то время, присутствовал при том, как трудится его отец. Ну, разумеется, не сложа руки сидел, а выполнял несложные действия, как то: свитки разобрать, отделяя прочитанное от непрочитанного, поискать среди них и собрать под единый реестр жалобы на местные власти той или иной из провинций… Сии труды под стать не престолонаследнику, а старшему помощнику младшего писаря, но как раз по этому поводу принц Токугари не роптал, он понимал, чего хочет отец: дать сыну возможность присмотреться вплотную к тому, как изнутри устроено самое страшное чудовище империи, а именно ее голова, ее уши, глаза, язык и, конечно же, мозг, отдающий приказы всем остальным подчиненным ему частям. Со многим увиденным и услышанным Токугари напрочь не соглашался, но ему хватало ума вслух это несогласие не выказывать: отец легко разгадывает все его недовольства и несогласия, однако, до тех пор, пока принц держит «крамольные» мысли под языком, государя вполне устраивает вольнодумство сына, надежно укрытое послушанием и четким исполнением порученного.

– Помру – перерешишь по-своему. Если, понятное дело, не передумаешь к тому времени. А пока – сей свиточек налево… во-от, молодец. А вот этот – направо. Видишь, даже Пеля считает, что наместника Вельси казнить пока рано. Пусть он дальнейшею службою своей либо опровергнет поднятые на него наветы, либо поглубже увязнет в собственных проступках. Имущества у него вполне хватит, чтобы, в итоге, уравновесить им воровской ущерб, нанесенный казне. Людей, наказанных им понапрасну, уже не вернешь, это так, но тем более – не следует и с ним самим торопиться. Не вздыхай, трудись. Вот-вот нам принесут легонький полдничек, расслабимся – и сможешь задать мне вопросы, ибо отработали мы с тобою славно, я в добром настроении.

Все эти слова Его Величество высказал не ранее, чем отослал из кабинета канцлера и слуг.

Домовой Пеля томился на серебряной цепи и, конечно же, ничего не считал, не думал по поводу людишкиных дел. Он, своим дремучим полуразумом, хотел только трех вещей: растерзать ненавистных человечишек, умереть самому и – самое заветное! – оборвать цепь и ошейник, хлебнуть напоследок хотя бы один глоток свободы. К принцу Тогугари он постепенно притерпелся, и уже не плевал исподтишка, не швырял в него мерзопакостными заклятьями, но принц твердо решил про себя: раздавит мелкую гадину в первый же день своего правления. А пока – даже забавно смотреть, как тот выплясывает и выпрашивает подачки.

– Это у тебя против яда? Караульный камешек?

Токугари вслед за отцом посмотрел на безымянный палец левой руки.

– Да, отец. Но, скорее, это все же украшение. Неплохой смарагд.

– Вот-вот. Не надейся на заклятья да камушки, надейся только на себя, да на разум свой, на умение распознавать людей и яды, в них содержащиеся, с тем, чтобы правильно смешивать их. Одна ошибка – и целебный эликсир становится ядом, соратники обузой, слуги заговорщиками, а паче того – бездельниками! Цыц, Пеля! Тот же и Пеля, обрати внимание. Он очень хорошо чувствует мое настроение и очень любит, когда я бешусь. А за мною этот грешок имеется, я ведь знаю..

Токугари не посмел кивнуть в знак согласия, но – что есть, то есть – всему двору сей грешок превосходно и предметно известен. У принца даже бока зачесались от воспоминаний.

– … Да, знаю за собой… Но гневливость моя подчас пробуждается и захватывает мой разум незаметно для меня, а тут – Пеля! Он сразу пищит, прыгает, гнева моего просит! Ему тоже от сего гнева перепадает по сопатке, но, похоже, радость от наблюдаемого искупает для него тяжесть побоев, доставшихся на его долю. Ему искупает, а мне – нет. Что там с садом, кстати говоря? Задобрить мою государыню я задобрил, матушка у тебя – чистое золото, Токи, всегда о ней заботься… Потом, потом доложишь, не сегодня, завтра… А то и в другой день, лишь бы там довольны остались. Я остановился на?..

– Пеля чувствует настроения Вашего Величества.

– Угу. И как только мой Пеля начинает скакать и радоваться – я понимаю: подступает. И не всегда, но довольно часто удается умять ненужный гнев мой обратно в мешочек, сердцем именуемый. Так что и Пеля может приносить сугубую пользу, если распорядиться им правильно. Как тебе ящерки?

– Превосходны, как всегда. Показались суховаты, но как раз таких мне и хотелось сегодня, чтобы постные и зубам сопротивлялись. Отец…

– Да, я слушаю?

– Есть ли какие-нибудь особые правила – в государственной вестовой службе против домашней – которые следует знать, и которых я не ведаю?

– Ха… ну ты и вопрос задал. Я же не вполне представляю, что именно ты знаешь и чего не знаешь… Или ты интересуешься государственными секретами управления?

Токугари раздвинул губы в придворной улыбке, чтобы легче было схитрить и отступить от щекотливой темы, но вдруг решился:

– Именно. Ответственность – это ответственность, и лучше бы к тяжести ее примеряться заранее, чтобы не надорваться в самое невовремя.

Император собрал со стола мелкий съедобный мусор, щепотью в ладонь, крошку за крошкой, и ссыпал в опустевший кувшин. Принц терпеливо ждал.

– Хорошо. Для начала отвечу одним словом, если этого покажется тебе недостаточным – разверну еще. Надежность. Ну, что? И доверие. То есть, двумя словами: надежность и доверие. Что скажешь?

– Отец… Гм, государь, мне кажется, что я понимаю, о чем вы изволите говорить. Та обыденная надежность, вполне приемлемая для сообщений из домашнего замка, либо с полей, где собирается урожай, либо от главного егеря когда он шлет гонца о том, что зверь уже высле…

– Да, да. Учись высказывать свои мысли кратче. Всей этой обыденной надежности в государственной службе сообщений недостаточно. Даже я бы сказал: совершенно недостаточно. У государственной надежности несколько граней, которые я не считал, но все до одной прочувствовал руками, сердцем и задницей. Рассмотрим некоторые из них. Вот я – государь-император всея Океании. Нет в пределах Империи воли выше моей… кроме воли богов разумеется, но они редко лезут в обыденность, доверяют мне, а скорее – ленятся…

Токугари с привычным благочестием дернул ладонью, в ответ на отцовские святотатства, но тот даже и не подумал оправдываться.

– Для удобства будем считать – доверяют. Чтобы чем-то там управлять – нужно знать предмет, понимать – чем ты управляешь и как оно выглядит, из чего сделано, что может, чего не может, сколько жрет ежедневно и так далее. Государство наше велико, оно огромно. Чтобы обычному путнику пересечь его с запада на восток – потребны не дни, а недели, месяцы. Чтобы со всех сторон обойти его по рубежам – потребуются долгие месяцы, а то и годы. Но у меня нет на это ни сил, ни времени, и у тебя не будет. А главное – и необходимости в этом нет, ибо подданные государя – суть глаза и уши его, если государь умен и умел в обращении с нижерожденными и нижестоящими. Вот она – первая надежность: правильно выбирать и неустанно заботиться, чтобы верными и чуткими были глаза и уши эти, чтобы все улавливали и ничего не искажали. Но человек – всегда человек, из плоти и ошибок соткан, поэтому – удвой эту надежность, утрой ее: пусть по одному необходимому предмету будут у тебя несколько точек обзора, несколько мнений разных людей… А уж от тебя будет зависеть – как сложить их в собственное, единственно верное мнение.

– Отец…

– Ты меня перебиваешь! Я так с мысли сойду!

– Прошу прощения, государь! Я… можно я буду записывать? Я просто боюсь упустить важное.

Император покосился на беснующегося домового и взял себя в руки.

– Нет. Потом запишешь. Если надо – я тебе сто раз все повторю, но пока ты должен уловить и выстроить внутри своего разума общую картину, так сказать, общий чертеж, без подробностей. Хорошо?

– Да отец!

– Различные мнения по одному вопросу от разных глаз и ушей. Но. Империя, повторяю, огромна, Империя заметно крупнее всех ее соседей. У меня есть восточные провинции, западные, северные, южные, срединные, у меня есть города и уделы, есть столица, есть рубежи, есть эти самые соседи, мирные и не очень, есть посольства в них, наши лазутчики, само собой. Донесения идут со всех сторон, каждый день, каждый миг, из всех уголков невероятно огромного мира, который еще больше Империи. Чтобы все их воспринять, я уж не говорю – осмыслить, необходимо время. Мое личное человеческое время предполагает потребность в отдыхе, в принятии пищи, в удовлетворении всяких иных многочисленных человеческих нужд… За вычетом всего этого – государство. Я и так уже много лет поставил во главу всего именно работу, а на другое-остальное – выкраиваю мгновения и чувствую себя при этом негодяем, обкрадывающим Империю, трон, династию… Но если бы я напрочь, под корень лишил себя сна, еды, охоты, зрелищ – я бы все равно не успел бы перебрать и тысячной доли всего того, что требует моего хозяйского внимания и догляда. К моим услугам все подробности, вплоть до мельчайших, обывания любого из уголков моего всеимперского удела, но потрогать, заглянуть в каждый – ни рук, ни пальцев ни мгновений не хватит. Как быть?.. Это я себя спрашиваю, не тебя, Пеля! Как быть со всем этим? В каждый – могу, а во все – не могу. Приходится делать страшное, то, чего в нашем с тобою ремесле, Токи, надобно бояться как огня и чумы: приходиться оказывать доверие, доверять. Да, доверять донесениям, которые пришли от других людей, доверять самим этим людям, и, наконец, доверять власть! Не всю, не всем, выборочно, крохами, с угрозою отнять доверенное вместе с их презренными жизнями, но… Канцлер мой, Бенгироми Лаудорбенгель… как это я за пятьдесят лет язык не сломал об его имя?.. Старина Бенги утопает в делах, которые я ему доверил, не в силах самолично ознакомиться и с тысячной долей их, поэтому канцлер мой, облеченный властью именем моим, набрал себе свору подручных, которым он, в свою очередь, перепоручает дела и которые жизнью отвечают перед ним за свою сметку и добросовестность, точно так же и Бенгироми жизнью отвечает передо мною. Примерно такая же картина и в берлоге у главного оберегателя Империи Когори Тумару: он в отъезде, а его людишки шуршат, все дела ведут. Он их проверит, когда вернется, а я его. А как иначе??? То же и в ратуше у нашего дорогого оберегателя столицы, и в ратушах наместников провинций: все, все они – те самые нити, глаза и уши, с помощью которых я правлю империей. То же и с Имперским военным советом, который, кстати сказать, должен бы почаще собираться, да здесь уж только моя вина, мне упрек. Стоит ли упоминать, что связь между всеми нами должна быть неукоснительной и бесперебойной, и всегда с оглядкой на меня?

Далее. По всей империи предусмотрены срочные и регулярные донесения, по неким заранее установленным образцам. Образцы – великое изобретение, кстати сказать: по ним легче составлять сообщения и проще вышелушивать оттуда необходимую сегодня суть, ибо из одних и тех же донесений мне сегодня нужны виды на урожай, а через месяц понадобятся поднять данные о том, кто с кем воевал в те дни. Но, к примеру, имеется такая сложность: до удела маркизов Короны путь не близок, покуда вести с юго-востока дойдут до меня – там уж других новостей целый ком нарос. И все время, я, получается, знаю устаревшую истину, если допустить, что она истина, а не кому-то там удобная ложь. Ладно – пусть истина. Как быть с тем, что она старая? Сын?

– Птеровая почта для этого есть. И боги способны мгновенно передать вести.

– Да. Верно. На первый погляд. Боги, понимаешь, птеровая почта… Боги, увы, предупреждают о том, или сообщают только то, что сами хотят, и им плевать на установленные человеками образцы, плевать на наши мимолетные бренные нужды. Хотя… насчет Морева именно они меня предупредили… О Мореве позже. То есть, на богов должно надеяться, но нельзя рассчитывать. Теперь разберем птеровую почту, как самую быструю после сообщения богов. Она односторонняя и одноразовая, как все мы знаем: один обученный птер, отвезенный на северный рубеж, способен вернуться с прикрепленною почтой во Дворец, к себе на насест… и все. Обратно его уж не послать лететь, гораздо глупы птеры. Стало быть, сколько понадобится этих птеров, чтобы возить их туда-сюда по Империи, чтобы они постоянно, изо дня в день, из года в год, приносили мне сообщения с мест? Вестовой наездник жрет и пьет вместе с лошадью в сто раз больше птера, да еще и деньги ему плати, но вестовой имеет разум, у птеров отсутствующий, он в двести раз больше сделает, чем птер, и в триста раз дешевле обойдется, чем содержание безразмерных птичников и тысяч птерщиков, да первозка птеров и сопровождающих… Наездник еще и грузы доставит, помимо лоскутка пергамента, и от злоумышленника иной раз отобьется, а не только убежит.

– Да, но если что-то срочное, тут уж не до счета денег…

– Ты что, Токи, в дураки меня выводишь??? А то я до тебя не знал сию истину! У нас – что, птеров нет почтовых??? Как раз для срочных нужд? Вон, даже здесь их гаганье слышно, мешками дерьмо оттуда выметают… Я тебе говорю про обыденную размеренную жизнь! Гм… Извини, я же тебе сам разрешил задавать вопросы. Да. Поэтому обычная вестовая служба, конная, пешая – всему основа, и сегодня, и пятьсот лет назад… Но если грамотно распределить силы и возможности, то служба может оборачиваться быстрее. Казалось бы – велика разница, что раньше донесения доставлялись за дюжину дней, а ныне – за десяток? Ан очень бывает велика, ибо считать здесь нужно не от предела, положенного богами и природою, но от возможностей других людей, сиречь врагов, ибо речь мы ведем об имперской службе, а у Империи все друзья – это прошлые или будущие враги. Поэтому задача управителя проста: следует стремиться в своих деяниях к недостижимому совершенству богов, с тем, чтобы хоть на локоть обогнать, превзойти вполне земное несовершенство других людей, сиречь соперников, противников, врагов. Обогнал – только тогда ты быстр, они тебя обогнали – ты в любом случае плох.

Доверие! Нет горшей муки, нежели необходимость вверять свои помыслы и самую жизнь в чужие руки, но и… Ведь оно – величайший эликсир богов, способный утроить, удесятерить, в тысячи тысяч раз увеличить мощь одного человека, состоящего из слабой плоти и пытливого ума! Но как и всякий дар богов, а тем более как и всякий эликсир, оно, доверие, способно мгновенно оборачиваться смертельным ядом и бесполезною водицей, чуть только нарушишь равновесие в его составе!.. Я охрип, и мне трудно продолжать объяснения по поводу имперской вестовой службы. Продолжим позже, обязательно продолжим, но сегодня я успел рассказать тайну: главное отличие домашней вестовой службы от государственной, домашнего ведения дел от Имперского – помимо повышенной надежности и обгоняющей быстроты – доверие. Там, где ты способен обывать, самостоятельно проверяя счета и собственноручно подтирая себе задницу, не передоверяя это никому другому – ты у себя дома, ты волен делать что угодно и верить только себе. Как только твои дела требуют посторонних ушей, рук, ног, умов, мечей – ты вне дома, а, стало быть, ты вынужден доверять другим людям, вести несущим, и, как следствие этого, учитывать их чаяния и нужды. Иначе – сор, тина, смерть. Доверять – ибо все, что передается тебе не через собственные чувства, а через других людей – суть не события, а вести об оных, разными средствами к тебе доставляемые. Понял?

– О, да, отец!

– Заканчиваю. Семья. Это почти то же, что и ты сам, настоящая семья – это даровая и безопасная возможность чуточку расширить горизонты собственных сил и разумений, то есть – драгоценность из драгоценностей, ни с чем не сравнимая. Твоя матушка – тот редчайший, если не единственный, человек, которому я верю почти бескорыстно, просто по склонности душевной. В последние годы стал чаще верить и тебе. Гм… Короче говоря, подумай о той части своей семьи, которая… ну… не мы с матушкой. Подумай как следует. И ступай в сады, уладь все. Скажи Бенги, чтобы попозже пришел, к вечеру, а я посплю немножко.

Принц Токугари выбежал из кабинета, обрадованный отцовской милостью и тем, что у канцлера как бы высвободилось время, которое он, принц, может с толком использовать для собственных нужд. Он передал канцлеру повеление отца и тотчас прихватил старика с собой, дабы им вместе разобраться с тем, что еще надобно для полного восстановления дворцовой оранжереи, сиречь хоромного сада Ее Величества. Канцлер не возражал, поскольку привык к бесконечному количеству забот и поручений, а от престолонаследника чем дальше, тем явственнее исходила мощь, с которою нельзя уже было не считаться…

– Охотно, ваше Высочество, все, что в моих скромных силах. Главное – не прозевать, когда ваш батюшка освежится сном и востребует меня.

– Да ладно, Бенги, я заранее отпущу, просто мне без твоих советов неуютно, я же не строитель и не садовник!

«Я тоже не садовник» – вертелось на языке у канцлера, но он покорно улыбнулся и отвесил поклон своему будущему повелителю.

Токугари шел к покоям императрицы не спеша, с тем, чтобы успеть подготовиться к встрече с матушкой, чтобы определиться – что и как он будет спрашивать, какого рода приказания отдавать: ему ведь дело поручено, настоящее, не свитки гонять из угла в угол.

Он решил спуститься по главной дворцовой лестнице, и впервые в жизни ощупывал глазами окружающее не как придворный, а как… гм… по-хозяйски… по-домашнему…

Лестница состояла из сорока восьми ступеней, крытых тонкими железными пластинами, каждая из них кована с отдельным узором, а подступенки под плитами – нарядного белого камня. Вся лестница разбита на шесть долей пятью просторными площадками, на каждой площадке два гвардейца, обученных служебному и боевому взаимодействию именно «в пару», когда один прикрывает и защищает другого. Ширина лестницы – десять локтей, площадки вымощены не драгоценным особо чистым железом, а всего лишь гранитом и белым камнем вперемежку, под магический узор, составленный жрецами верховного Храма Земли еще триста лет назад… Граниту хоть бы что, а белые камушки кое-где, едва заметно, потерлись, при случае надо бы заменить…

– Вели доложить государыне, что мы с его высокопревосходительством хотим засвидетельствовать ей свое почтение, а также просим позволения пройти в хоромный сад, дабы поправить там ущербное.

Осанистый дворецкий поклонился принцу почтительно и глубоко, без малого – как самому императору, но докладывать никуда не пошел:

– Ваше Высочество! Ее Величество государыня с утра изволили отбыть за город, где и пребудут до самого вечера, с тем, чтобы не мешать вашему Высочеству выполнять порученное государем. Зная, что ваше Высочество будете здесь, государыня повелела обеспечивать ваше Высочество и сопровождающих лиц всем необходимым для действий и отдыха, а также и обильной трапезой, буде ваше выс…

– Мы не голодны. Пойдем, Бенги. Э-э… Сударь Маури… – Принц внезапно забыл и так же внезапно вспомнил имя дворецкого, а было бы невежливо этого не помнить, ибо Маури Мур – старый слуга императрицы, он еще за самим принцем пеленки собирал. Токугари порадовался, что вовремя вспомнил, но… не рано ли молодому принцу забывать имена знакомых людей? Или это еще какая-нибудь неопознанная отрава?

– Я, ваше Высочество!

– Позаботься пока о моих гвардейцах: попить, перекусить, мечи уважить, пыль там с камзолов и сапог… Без вина. А мы с сударем Бенги пройдем тем временем в сад, так сказать, на места боев. Погоди… А куда это она отбыла? В осенний дворец?

– За город, выше высочество.

– Матушка? По своей воле поехала куда-то прочь из города???

– Так точно, ваше Высочество! Герцогиня Воли – ваше высочество должны ее помнить – тяжко заболела, находясь в своем загородном имении, и Ее Величество пожелала – вот ее доподлинные слова – навестить свою старинную подругу.

– Еще бы я не помнил! Старшая воспитательница сопливого детства моего. Бывало, такие выволочки мне устраивала! Я никак дождаться не мог, пока вырасту большой, как брат или сестры, и избавлюсь от этих мамок-нянек. Все матушке докладывала на меня, что было и чего не было… Впрочем, она не со зла, такова уж служба ей досталась, а я во младенчестве тоже был не мед с сахаром. Да, Маури?

Дворецкий улыбнулся с поклоном и даже осмелился покрутить шишкастой лысой головой:

– Ваше высочество всегда выделялись из сверстников резвостью и умом.

Его высокопревосходительство канцлер Бенгироми Лаудорбенгель не выдержал и заржал в ответ на эти осторожные слова: весь двор помнил, как юный принц, еще семи лет от роду, где-то подсмотрел или подслушал огневые заклинания и едва не спалил осенний дворец, зажгя неугасимое магическое пламя сразу в дюжине мест: жрецам и пожарным с превеликим трудом удалось справиться с огнем. Именно тогда принца вывели из под опеки мамок и нянек, передав его воспитание мужчинам, воинам и жрецам, именно тогда обратил на него особое внимание государь император, хотя малыш Токугари был не первым, а вторым по возрасту ребенком мужского пола в семье… Но не случись однажды гибельного несчастья с первенцем – не бывать Токугари наследником, несмотря на пристальное внимание отца…

Принц правильно понял причину веселости канцлера и нисколько не рассердился:

– Что ты смеешься, Бенги? Я же был несмышленыш.

– Прошу ваше высочество меня простить – не удержался. Вспомнил, как вы насмерть стояли, не желая выдавать дознанию источник вашего гм… пламенного вдохновения.

– Да… – теперь уже фыркнул и принц, весьма довольный напоминанием о его славном прошлом. – Перед самим Когги Тумару держался. И только когда батюшка вперил в меня свой взгляд…

Канцлер кивнул и развел руками:

– Ну, тут уж… Прямого взгляда Его Величества даже портреты на картинах не выдерживают.

– Это точно! До сих пор он такой: поглядит, поглядит исподлобья, попыхтит, да как начнет какой-нибудь клюкой махаться, так только держись… Сударь Маури, вы далеко не отлучайтесь, мало ли нам с его высокопревосходительством что-то понадобится… Но и мозолить глаза не надо! Чтобы в саду никого не было, кроме нас с канцлером. А только если потребуется – чтобы явились не мешкая.

– Будет исполнено, ваше Высочество!

Канцлер тронул рукой локоть дворецкого, отвесил легкий предупредительный поклон в сторону его Высочества и добавил от себя:

– Сударь Маури, я бы вас попросил и моих людей пристроить где-нибудь. Они люди мирные, тихие, если и будут уваживать, то стилусы, а не мечи. Стол составить, чернил найти, пергаменты и куда-нибудь поближе к окну, Хорошо?

– Сделаем в лучшем виде, ваше высокопревосходительство.

И они вошли.

Канцлер коротко взглянул на принца и тотчас повторил за ним: сморщил нос и покачал головой.

– Изрядно. Да, Бенги?

– И не говорите, ваше Высочество. Когда Его Величество в гневе – мало никому не бывает.

Принц выбрал наименее разрушенную дорожку сада и прошел по ней вглубь. Притопнул ногой раз, другой…

– Бенги, я так понимаю, что под нашим поветом некие каменные своды? Что там, ниже?

– Овощные погреба. Но и некоторые виды настоек хранятся. В бочках.

– Вода из прудика вниз пролилась, или… того… испарилась, кипя?

Канцлер сделал шутливые заклинания руками, словно бы отгоняя гнев демонов и стихий:

– Храни нас боги от этого, ваше высочество! До сего дело не дошло: просто свинцовые покрытия подплавились, прохудились, вода вниз и протекла, по щиколотку набежала. Ее уже подобрали досуха.

– А-а-а… То есть, меж сводами и нашим полом есть перекрытие, нечто вроде прокладки?

– Да, ваше высочество.

– А свинцовое – потому, что свинец мягок и легче швы заделать?

– Так точно, ваше высочество. При мне обустройство шло: сначала выложили все пространство над сводами свинцовыми листами, да свинец нагрели по краям, края-то и сплавились намертво. Потом на подложку принесли жирной землицы, слоем в два локтя настелили, а в нее уже растения высадили. Иные редкости так и растут в отдельных кадках, не высаженные в общую почву. Дорожки – сами изволите видеть, песчаные, однако слой песка всего в два пальца, под ним каменные плитки. Глубины в прудике – два локтя с половиною, он чуть приподнят.

– Сам вижу. Сетка была поверху?

– Да, ваше высочество, шелковая, от диких птеров. Частью сгорела, а частью порвана. Я выписал новую, точно такую же, ее уже доставили.

– А что живность, растения?

– Певчие птеры в клетках все погибли. Груши и сливы – тоже. Цветы и овощи я сам велел выдернуть из грядок и повыкидывать, ибо магию с них было уже не счистить. Малиновые кусты все устояли, яблонь пять осталось. Государыни любимый кипарис… даже не знаю… не решаемся… я приказал его не трогать пока…

– Молодец, верно приказал. Сейчас глянем на кипарисик. Собственно говоря, мы с тобою не садовники, Бенги. Новый песок натрусить, да балясины в беседке раскрасить и без нас сумеют, надо только руку у них на холке держать, не ослабляя…

– Так точно, ваше высочество! Я лично каждый день в мастерские спускаюсь, проверяю ход восстановительных работ.

– Само собой. А вот кипарис… С чего батюшка-то вспыхнул?

Канцлер откашлялся и задумался на миг, а потом рассказал кратко, но точно, все, что ему удалось установить.

Как всегда в конце недели, государыня прислала гонца к своему венценосному супругу, с приглашением на завтрак, который по традиции накрывался в личном хоромном садике Ее Величества. Но Его Величество был занят с рассвета, обсуждая с высшими жрецами сверхважные знамения от западных рубежей (В этом месте рассказа Токугари кивнул, давая понять, что знает о каких знамениях идет речь: Морево) И так случилось, что Его Величество, доверху занятый этим делом, отмахнулся от гонца и мгновенно забыл о нем, а тот ушел, доложив государыне, что Его Величество занят. Что ж, не впервой, сели завтракать без него. А Его Величество, вскоре после этого закончив совещание, вдруг почувствовал, что разгорячен и очень голоден. Почему его не позвали? Пошел сам выяснять, почти без слуг сопровождения, не посылая вперед герольда: может, нездоровится государыне? А там – завтрак в полную силу: фрейлины смеются, птеры голосят, ароматы превкусные, приглашенный трубадур перебирает струны – веселье!

Тут-то и понял государь, весь еще растормошенный утренними делами, что его нарочно не позвали, чтобы он веселиться никому не мешал. Да вдобавок, охваченный негодованием, не заметил, что его столовый прибор никто никуда не убирал, просто он почтительно прикрыт серебряным куполом… Но Его Величество этого не заметил, и негодование превратилось в громокипящий гнев. Из людей никто не пострадал, ибо Ее Величество, будучи особо сильною в своих покоях, сумела накрыть всех защитным заклятьем, пока ее приближенные бежали к выходу из сада, а уж следом и она поторопилась, трепеща от страха, но зная по опыту, что ее лично гнев разъяренного супруга ни за что не коснется, Саду повезло гораздо менее. Его Величество изрыгал заклятия, вперемежку с проклятиями и богохульствами, творил магию и волшебство, да все сплошь разрушительного свойства. Так увлекся, что правый рукав на халате, государыней дареном ко дню рождения, обгорел по локоть… Немедленно набежали дворцовые жрецы, личный лекарь, Когори Тумару… – этот всегда тут как тут… крамолу примчался искать… Незадолго до его отъезда сие случилось. Соединенными усилиями сумели унять, умолить государя. А разруха осталась, ибо Его Величество, опомнившись, не велел ничего трогать, пока принц Токугари сам не займется этим делом.

Токугари вздохнул.

– Понятно. А что же Маури матушку не предупредил, хотя бы за пару мгновений?

– Так Его Величество, загодя смех и музыку из садика услышав, запечатал дворецкого, окаменил временным заклятьем, именно, чтобы застать врасплох.

– Понятно. А это что за опаленные трещины по стенам? Никак, батюшка до молний дошел?

– Они самые. Здесь Его Величество особый мастер.

Токугари даже встрепенулся.

– Ну… в молниях и я кое-что понимаю. Смотри!

Принц безо всякой заклинательной подготовки выбросил вперед левую руку, из кулака вырвались, одна за другой, три фиолетовые молнии. Появились они совершенно бесшумно, однако деревянная беседка, стоявшая на краю садика, и поэтому почти уцелевшая, в сравнении с другими садовыми постройками, с грохотом провалилась внутрь себя, а на нескольких досках занялось пламя.

– Великолепно, ваше высочество! Очень впечатляет. Но дозвольте мне погасить пламя, дабы нам не было помех в дальнейшем осмотре?

Принц, конечно же, услышал в словах канцлера плохо скрываемую насмешку и смутился.

– Ладно тебе… Ну, не сдержался. Дурной пример, говорят, заразителен. Я больше не буду. Гаси, и пойдем поближе к кипарису: очень уж я бы хотел что-нибудь такое для матушки…

Небольшое, в четыре локтя высотой, деревце стояло в просторной серебряной кадке, доверху наполненной черноземом, все еще живое, судя по зеленым листочкам-иголочкам, но надломленное и обгорелое. Кончики зеленых хвоинок обсыпала густая желтизна.

– Умирает кипарис.

– Да, ваше Высочество, увы.

– Угу… Ну… Так это утомительно по оживительным аурам работать!.. Вот ведь досада… Я все же попробую. Бенги, сделаем так: я колдую, а ты на подхвате, тебе только уровень маны держать, покуда я буду заклятия менять и освежать. Понял?

– Гм-гм… – канцлер засуетился лицом, застанный врасплох предложением его высочества, даже руки к груди прижал для убедительности. Большие дряблые губы зашлепали друг о друга и это было неприятное зрелище, принц даже глаза отвел. – Я попытаюсь, ваше высочество, но… Давненько не колдовал…

– Вот и попытайся, нам же с тобой поручено, не герцогине Воли. От тебя никто не требует чудес и подвигов. Главное – следи за мной и поддерживай уровень заклятий на стыках, все предельно просто. Начали!

Через несколько минут принц вынужден был прерваться: пот катил с него градом, раскаленным легким не хватало воздуха, ноги крупно дрожали. Канцлер выглядел получше, ибо основная тяжесть колдовства легла на принца, однако и у него колени подогнулись, а сам он сгорбился.

– Вот дурак я, дурак! Не метни я эти дурацкие молнии – сил побольше бы осталось, а так – изнемогаю, а взять неоткуда. И не бросить, все насмарку пойдет…

– Ваше высочество… А… со стен и с земли – может, стоит попробовать вытянуть слегка? Как бы соскрести? Все же магия родственной крови?..

Токугари недоуменно поглядел на канцлера – и его озарило:

– Точно! От батюшки тут много осталось! Ну-ка… Пошла… пошла! Голова ты у нас, Бенги! Давай, давай, давай! Поддерживай!..

Принц с новым пылом взялся сражаться с магией смерти, посмевшей тронуть любимое деревце матушки, его высокопревосходительство канцлер кряхтел, совершенно по-стариковски, но тоже держался твердо, в надежную пару к принцу.

– Ф-ф-ух, ух! А, Бенги? Как мы его? Выживет?

– Думаю да, ваше Высочество. – Канцлер, не стесняясь дрожащих рук, протянул ладонь к деревцу и повел сверху вниз. – Судя по тому, как зажил излом – должно выжить. Но хвоя осыплется, здесь уже мы бессильны, придется ждать, пока новая вырастет.

– Да демоны бы с ней, с хвоей! Ай, да молодцы мы с тобой! Вот уж матушка обрадуется!

– И еще бы, ваше Высочество! Ваша несомненная и своевременная заслуга. Стало быть, Его Величество как провидел, что следует вас сюда направить, прежде чем…

– Полагаешь? А я думаю – ерунда: никогда он не разводил нюни ни над кем, ни над кустами, ни над людьми, ни даже над зверями из своего цирка. Скорее всего, он хотел преподать мне предметный урок: вот, дескать, что бывает, когда чувства и мнения опережают разум. И дабы я покрепче запомнил – преподал на пустяке, но – на собственном императорском неприглядном пустяке. Вот как я считаю.

Канцлер прислушался к ощущениям в спине, с осторожностью расправил плечи и вежливо усомнился:

– Вашему Высочеству, конечно же, виднее…

– Да, именно, мне виднее. Итожим. Все, что нужно, я осмотрел, ощупал и оценил. Зови теперь жрецов, пусть подберут остатки волшебства и прочей магической дребедени, зови столяров, литейщиков, птерщиков, садовников… кого я упустил?.. Строителей… и так далее. А я пойду к матушке и ее обра… ах ты… она же уехала…

– Как прикажет ваше Высочество! Но… ваше Высочество обещали меня отпустить… ибо… Его Величество… вот-вот проснется…

– Б-боги!.. Как время-то летит в трудах и заботах! Ладно, быть по сему: ступай к батюшке. Погоди! А я вот что… Вернее, ты, когда будешь меня государю закладывать…

– Ва-аше Высочество!.. – Изумленному огорчению на челе канцлера не было предела, и оно выглядело настолько неподдельным, искренним, что даже принц Токугари в него поверил, но только на один миг.

– … то скажи ему, так… между прочим, но непременно скажи, не забудь, что его высочество изволил обронить слова про кузницу, что он, мол, в кузницу пошел, своеручно выковать своей жене подарок, для птеровой охоты, либо еще какой пустячок. Кстати говоря, я действительно в кузню забегу – давненько я там не был – да для своей дорогой и ненаглядной чего-нибудь сварганю. Это непременно надо сделать, сам чую. Ну, и батюшке сие понравится.

– Непременно выполню пожелание вашего Высочества! Эх, я бы и сам денек-другой вокруг наковальни бы походил, отдохнул бы от забот… Да куда там! – Канцлер махнул рукой, но спохватился и отвесил принцу поклон:

– Так я пойду, ваше Высочество? Сразу же после государя – я сюда, и отдам все необходимые распоряжения.

– Ступай.

Император уже не спал и встретил своего канцлера раздраженным постукиванием растоптанной «домашней» туфли по ножке кресла. Но канцлеру, который более полувека ежедневно находился при своем повелителе, видно было, что сие постукивание – нарочитое, для острастки, а сам государь свеж и спокоен.

– Виноват, Ваше Величество! Смиренно прошу простить мое опоздание!

– Смотри у меня! Сказано – к побудке, стало быть, успевай. Что там? Осмотрели?

– Все, что успели, Ваше Величество!

– Магией от тебя попахивает, как я погляжу. Подколдовывали там, что ли?

Император заерзал, сползая с кресла, и крадучись подошел к окну. Чего он там надеется высмотреть? Охрана службу надежно несет, муха не проскочит. Но – видно: в настроении государь, можно чуток и дух перевести. Канцлер потер уставшие после колдовства руки и улыбнулся.

– Было дело, Ваше Величество. Но я, в основном, пажеские обязанности выполнял при его Высочестве, на подхвате стоял. Все основное действо – он сам.

– И что?

– Его Высочество восстановил здоровье кипариса, деревца, которое Ее Величество очень и очень…

– А! Это который я ей подарил? Маленький такой?

– Так точно, Ваше Величество! Теперь он подрос… ну и… дальше будет расти.

– Делать вам было нечего. Кипарис, подумаешь… Так – что скажешь, канцлер? Излагай уж, прежде, чем мы займемся насущными заботами.

Канцлер поклонился императорской спине.

– До Вашего Величества ему еще очень и очень далеко во всех отношениях…

– Кроме юбочных!

– Гм… Но из всех известных мне людей – а я их повидал немало, в пределах Империи и за пределами – он самый выдающийся, самый способный… для тех целей… которые… для которых Ваше Величество…

– Короче – наследник ли он дел моих?

– Лучшего не сыскать, Ваше Величество, кроме, разумеется, непосредственно Вашего Величества.

Император горько усмехнулся мутному отражению в оконном стекле и оборотился к своему канцлеру.

– Подойди ко мне, Бенги, еще ближе: не хочу кричать о сем, хочу тихо разговаривать. Вот я – император, а ты канцлер. Посмотри на себя: плешивый, седой, сгорбленный – не то что когда-то. А ремесло свое знаешь.

– Рад служить Вашему Величеству!

– Да. И я рад, что ты мне служишь. И хотя кое-что, кое-где, в кое-каких делишках твоих мне не нравится… – император выдержал внушительную паузу и на этот раз оледеневший канцлер не посмел его перебить славословиями, – … другого канцлера я не ищу. Да. Придет мне пора навестить богов – новый канцлер сам собой найдется, в горульне или на конюшне у моего сынишки-престолонаследника. Может статься, он и тебя оставит на прежнем месте, но вероятность этого невысока.

Император опять умолк, но опытный царедворец на слух совершенно точно уловил разницу между паузами и теперь уже не побоялся встрять:

– Льщу себя мечтою умереть гораздо раньше Вашего Величества!

– Так таки и мечтою??? Напрасно «льщишь». Болею. Канцлера бы, по большому счету, тоже надобно загодя выращивать, да только как это сделать – это надо в себе две жизни накопить, да голову запасную иметь. У тебя, среди твоих или моих людей, есть на примете тот, кто мог бы тебя заменить? Завтра, или через год?

У канцлера от этих проникновенных императорских словес встали дыбом остатки волос на непокрытой голове, а сам он побледнел как смерть.

– Ты чего, Бенги? А-а… Ты не так меня понял: я не подкрадываюсь к твоей шее, не думай. Пока я жив… или пока ты жив – тебе, как честному слуге, нечего опасаться отставки, либо чего похуже. Честным людям вообще нечего опасаться, кроме дураков повелителей. Приходит время, когда начинаешь оценивать окружающих тебя людей не только по уму или прыти служебной, а потому еще, насколько удобны они тебе, насколько притерты ваши характеры и сущности, и это очень и очень важное обоснование. Смотри на мои туфли: видишь, какие они разлапистые да неказистые. Лет сто назад я бы ни за что, ни под каким видом, в таких уродцах не появился бы на люди: «а что подумают, а что скажут за моей спиной, а каким глазами взглянет на меня очередная смазливая сударынька?..» Теперь же – ношу и ношу, других не надобно. В последний раз вылезал из этих ради тесных нарядных… э-э… недавно, кстати говоря, на днях, когда в рыцари крестил… этого… Вот я и говорю: канцлеру или наместникам тоже хорошо бы замену заранее выращивать, да жизнь не позволит, не так мы с тобою воспитаны этой жизнью. Успокоился? Ну, ладно, а то ишь – испугался. А вот государя – хочешь не хочешь – приходится загодя искать, ибо судьба династии, самой империи – важнее любого из государей, династию и империю представляющих в данный кусочек Вечности. Согласен?

Канцлер, только что по маковку наглотавшийся страха, уже оправился от него и вновь проявил непревзойденную придворную смекалку, ответив просто и без подобострастия:

– Да, государь!

– То-то и оно. Что скажешь про мальчишку… ну этого… Керси Талои?

Его Величество император страдал целым букетом телесных недугов и общечеловеческих пороков, но забывчивость в их число не входила никогда, и канцлер мгновенно сделал зарубку на память: обратить прицельное внимание на человека, в сторону которого Его Величество проявляет такое… рассеянное, но повышенное любопытство.

– Отличное воспитание, отличный послужной список, очень молод, очень смышлен. Проигрался в кости перед посвящением в рыцари, неплохо фехтует, по провинциальным меркам неплохо образован. Весьма неравнодушен к женскому полу. Небогат.

– Еще бы он был равнодушен, сынок других при себе не держит, ибо сам бабник и вертопрах. Ты забыл упомянуть, Бенги, что воспитывал его и представлял в рыцари лично Хоггроги, маркиз Короны, что он из новых любимчиков моего сына, и что Токи вдруг послал его в служебный поход, прикрепив к людям Когори Тумару.

– Виноват, Ваше Величество!

– Обрати на него внимание и время от времени докладывай о нем. Как думаешь – зачем он его послал на западные границы?

Канцлер поразмыслил, сколько успел, и впервые за день не угадал мнение своего владыки:

– Ваше Величество считаете, что он его примеряет на роль будущего канцлера?.. Своего канцлера?

Император в ответ выпучил выцветшие глазки, обрамленные редкими седыми ресницами, и скрипуче расхохотался.

– Ну, Бенги, потешил ты меня догадкою!

– Виноват, Ваше Величество!

– Ты лучше скажи: откуда у меня такой пузак вырос? Смотри: у меня что руки, что ноги – худые, щеки впалые, задница костлявая, а это – волдырь какой-то. – Император положил исхудалую руку на довольно скромный для его возраста живот и попытался его умять внутрь. – Надавишь – болит. Не покормишь – бурлит… Так и живем… В твоих словах есть кое-какая мысль, я обдумаю при случае, но на самом деле я предположил, что принц, не довольствуясь теми крохами, что ему известны, своими способами пытается разобраться с Моревом и слухами о нем, а иначе непонятно… Нет, ну ты ерунду какую-то придумал: в шестнадцать лет канцлер!

– Да, Ваше Величество, но кто сказал про шестнадцать лет? Его высочество умен и предусмотрителен, быть может он надеется вырастить канцлера к пятидесяти, а то и дальше?

– Угу, я твой намек понял. Льстецы. При каждом удобном и неудобном случае… Как мне надоели льстецы! Одним словом, присматривай за ним – чего они там удумали? Я Когги уже попросил об этом же, но и ты со своей стороны не зевай. Теперь далее. Был мне сон, из разряда тех, что я почитаю вещими. Снилась мне… не знаю кто, но во сне я понимал, что это Мать-Земля, либо ее посланец. Короче, шли гонца – ни в коем случае не птеровую почту – в удел Короны, пусть Хоггроги Солнышко немедленно, в Океанию не заезжая, тоже мчится туда… на место. Но не сейчас, а дождясь особого знака, с почтовым птером. Один пусть едет, без войска, предельно скрытно от всех. Ему я верю как немногим, и снам я верю. Понял? Вот свиток. В нем письмо маркизу, я уже сам написал, все изложил, что посчитал нужным, запечатал своею личной печатью. Снаряди лучших в сопровождение гонцу, одного десятка хватит.

– Будет сделано, Ваше Величество, сразу же после разговора с Вами!

– А птеровая связь с уделом готова ли?

– Сегодня не проверял, Ваше Величество, но в прошлом месяце все было исправно с провинциями.

– Предупреди маркиза птеровой почтой о вестовом, пусть ждет.

– Будет сделано, Ваше Величество!

– А что с садом?

– Его высочество все одобрил и приказал действовать. Сегодня к ночи будут свинец заливать на покрытиях, приготовлено десять тройных локтей свинца. А сам он в кузницу пойдет, дабы собственноручно…

– Это, что ли, меня он одобрил? Ну, бедовый у меня сынок… О как! Одобрил он!

– Прошу Ваше Величество меня простить, это, видимо, я неудачно выразился, и его высочество здесь ни при чем, здесь я, мое косноязычие тому виной, что я…

– Иди…Иди в двери и прикажи собрать стол, подать попить… На тебя и на меня: будем вместо ужина заедать лекарственную кислятину засахаренными фруктами.

– Слушаюсь, Ваше Величество!

Ах, подобные передышки в работе очень ценил и любил его высокопревосходительство Бенгироми Лаудорбенгель, ибо они служили очередным подтверждением благорасположения к нему со стороны Его Величества. Сколько он ему служит? Иногда кажется, что дольше, чем живет, а все равно: каждый день, каждое мгновение следует ждать и искать милостей государевых… и опасаться немилости. Каждый день, чуть ли ни каждый миг! Сколько канцлеров за всю историю Империи померли своей смертью, не на плахе и не в узилище? Уж никак не больше половины. А немилость, которая, несмотря на все уложения и благородные обычаи, непременно задевала ни в чем не повинных родственников вельможи, в опалу попавшего? Зато в такие вот минуты, за столом с его Величеством, забываются все невзгоды и опасения. Вот сейчас, в эти мгновения, во дворце, в непосредственной близости от покоев Его Величества, возле канцлерского кабинета, полным полно собралось дворцового люда: маркизы, бароны, герцоги с принцами, сановники, рыцари, наместники, охранители, военачальники… Все они сильные и опасные люди, и если уж не прямые враги канцлеру, то и не друзья. Оступись – сожрут и не икнется! Каждый будет рад заступить на его место. А сегодня спроси любого – нет на свете горячее сторонников у старика Бенги!

Но где они сейчас? – Там где-то, за дверью, в общем стаде, в то время как он… Ах, здесь тишина, слуги безмолвны и незаметны, вечерний полумрак из окон тих и ненавязчив, ламповый свет не ранит утомленные глаза, отвар… вернее взвар… Ну – что взвар? Притерпеться можно, особенно под сласти. Многие вельможи, за чашку этой вонючей, скулы сводящей милости, не задумываясь пожертвовали бы добрым именем жены или дочери, лишь бы именно им на этом месте сидеть, подле Его Величества… Да только государь давно уже на сии наживки не клюет… а раньше превеликий охотник был…

Канцлер осторожно ощупал взглядом лицо повелителя – мало ли, прочтет непочтительные мысли сотрапезника своего? Нет, в духе государь: не весел, но ровен, спокоен.

И опять, как это уже не раз бывало между государем и верным его сподвижником, случилось волшебство, так ценимое обоими: нет императора и сановника, нет слуги и повелителя, нет настороженности и вполне простительного недоверия одного к другому, а есть двое немолодых людей, сцепленных накрепко, по-братски, общими трудами и заботами… А один из братьев старший, которому нет иного выхода в жизни, кроме как все знать и за все отвечать в этом мире, а другой из них младший, который тоже многое повидал и изведал, но не обязан за все отвечать, и имеет право рассчитывать на старшего, от него получать ответы на все свои вопросы…

– Дозволите ли спросить, государь?

– Спрашивай.

– Насчет Морева я…

– Да, спрашивай.

– Случись оно – что с нами со всеми будет? С людьми, с землями… с погодой… с… Империей?

– Не знаю. Считается, что ничего уже не будет, все пропадем. Каким способом и как именно пропадем – не ведаю, но здесь я богам верю: дружно предупреждают. А что, Бенги, почему спросил?

– Эх, Ваше Величество, если бы я сам понимал. Странно мне: действуем, суетимся, мыслим, подписываем бумаги – и вдруг!.. И не нужны уж никакие бумаги, и бумаг уж нет, как таковых! Зачем богам наша суета, зачем мы все сдались Матушке-Земле?

– И руки опускаются, да? Не трепещи, не сержусь, у самого такие же мысли. Я вот что считаю, Бенги, словно сам себе отвечаю на свой вопрос… Сколько бы ни осталось мне, как императору, править – я действую так, словно бы у меня тысяча лет здоровья и молодости впереди! Знаю, что не доживу до полного присоединения северного побережья, а изучаю карты, подбираю будущих наместников, выделяю деньги на строительство будущих дорог… Не спеша, без надрыва. Ибо жизнь закончится для меня, но не для людей, далеких от меня и близких ко мне… Казалось бы – какая мне разница, там, у богов за пазухой? Они ведь не выпустят меня посмотреть – как оно здесь? Но – строю, предугадываю, надеюсь, мечтаю – ибо человек. То же и с концом света: все мы должны жить и действовать так, словно бы впереди целая вечность трудов, любви, войн и развлечений – у меня, у тебя, у наших жен, у наших детей и внуков, у наших подданных и соседей. И только тогда мы сумеем прожить свою жизнь как люди, и умереть как боги.

– Гм… Боги бессмертны, Ваше Величество.

– Но не перед Моревом, Бенги.