Ренегат

Глава 16. Бунт!

Пытаясь открыть плотно закрытые глаза, сквозь бредовый, пугающий сон, из которого неистово хочу вырваться, чувствую, что, подняв руку, тянусь к лицу. Всецело желаю, чтобы преследующий меня невразумительный кошмар, в ходе которого меня не покидает жуткое ощущение, будто меня преследует вселенское зло, наконец-то закончился. Расщепив словно слипнувшиеся веки, обнаруживаю, что нахожусь в знакомом со дня Сбора вагоне поезда, воздух которого просочился ядовитым запахом топлива. Я туго привязана к сидению широкой лентой, не позволяющей встать. Осмотревшись вокруг, лихорадочно соображаю, как я оказалась пристегнутой в мягком сидении. Но, последнее, что помню, — Аарон Селестайн желает мне сладких снов. Наверное, сюда меня перенесли.

В полупустом вагоне я не одна. Кроме меня есть еще человек десять, так же сидящих неподвижно, мне видны только их головы. Ощупываю прочную ленту и пробую ее оттеснить. Но, похоже, она отстегивается самостоятельно или по нажатию кнопки, а ее-то я никак не могу найти. Верчусь, стараясь высвободиться, поднимаюсь выше по креслу. Но, поняв, что это бессмысленно, прекращаю тщетные попытки.

Нахмурив лоб, пытаюсь вспомнить, что со мной произошло. Но мой взгляд привлекает одна деталь, которая, что не есть странным образом, раньше прошла мимо моего внимания, — одежда. На мне легкий костюм черного цвета, защитные наколенники и прикрепленный к поясу, на ощупь жесткий, прут. На соседнем кресле лежат кожаные перчатки, обшитая защитными пластинами винтовка, почти такая, как была у меня на охоте, и застекленный шлем, точно, как у Пять.

Не время волноваться, но находка меня беспокоит.

Сажусь ровно, откинув голову назад, и глубоко дышу, чтобы успокоиться. Куда нас везут? Если бы не забитые наглухо окна, можно было бы хоть что-то разглядеть.

В уме воспоминаниями проносится странный ряд картинок: растущий ядерный гриб; взлетающая ракета; много людей, идущих в едином направлении; мужчины в белом выстроились в десятки рядов; снова столпотворение и множество поднятых рук; шагают держащие оружие люди в форме; горящий самолет падает вниз; появляются пленники с высохшими и бледными лицами, их сменяет железная птица с огромными крыльями, стоящая на колесах; высоко в небе летит боеголовка и зависает в воздухе; незнакомая мне женщина обнимает незнакомого мне мужчину, они одаряют друг друга ослепительной улыбкой, но их лица печальны, пара исчезает за тучей взлетающих птиц; как грибы, растут большие и маленькие дома, и их поглощает дым и огонь; набитые людьми поезда уезжают прочь, растворяясь в темноте; ядерный гриб уменьшается, как будто время повернулось вспять. И все это, как мне кажется, мои воспоминания перемешаны с воспоминаниями с охоты: погоня по лесу, драка с Пять, лохматые лабораторные псы, безликая Мередиан, дождь, выродки, их руки и ноги выкрученные в разные стороны, трупы под водой, спасительный вертолет и человек, он поднимает меня — я ему благодарна. Он спас меня, вытащил из долины. Почему-то я не думала об это и о том, что выжила, хотя не была уверена, что мне это удастся. Меня спасли в самый опасный момент… Я расплываюсь в благодарности к спасителю.

Раздается непродолжительный тревожный сигнал, который отвлекает меня от пестрых раздумий. Бестелесный женский ровный голос приказывает снаряжаться, и ремни, будто по мановению волшебной палочки, отстегиваются.

Поднимаюсь и, не раздумывая, беру ружье и закладываю его за спину, затем надеваю перчатки, мягкая кожа которых идеально обтягивает пальцы. Надеваю шлем — и вмиг окружение становится более темным. Беру дубинку и сразу же прибодряюсь, испытывая неодолимый прилив мощи. Невидимая сила подталкивает меня к незнакомому раньше позыву — применить всю свою жизненную энергию, показать ее и испробовать. Я не могу и не хочу себя сдерживать.

Женский голос приказывает идти к двери — она уже открыта. Этот голос кажется мне знакомым, благоговейным, отчасти родным и я не могу не исполнить его приказ.

Выхожу последней. Передо мной из вагона высыпаются десять человек в той же одежде и с той же амуницией. Мы безоговорочно исполняем то, что нам сообщают, и я вкушаю приятнейшее, неизведанное раньше ощущение — никакого сопротивления. Сполна предаваясь легком приливу блаженства, я удивительно спокойна, впервые ни за что и ни с кем не борюсь и ничему не сопротивляюсь.

На улице опустилась непроницаемая темнота. Отчасти из-за нее и из-за шлема я не сразу понимаю, что иду по разрушенной платформе Департамента-9. Земля под ногами всплошь усыпана неустойчивыми камнями. Как только хочу снять шлем, обозрение резко меняется: двигающиеся передо мной фигуры становятся бело-зелеными пятнами. Должно быть это ночное виденье, используемое охранниками в комендантский час. Они ведь всегда ходят в шлемах, как будто в орехах.

Я оглядываюсь: позади, как и впереди, шагает колона расплывчатых форм, и мы движемся в одном направлении, наверняка, преследуя одну и ту же поставленную цель. Крепко держу в руках жесткий резиновый прут, и уже знаю, для чего он мне и, как его применить.

Перехожу через колии и ступаю по немного посохшей, хрустящей траве.

Я отчаянно верю в то, что в моей руке зажата не дубинка, а дисциплина — то, чего не хватает каждому, кто осмелился нарушить комендантский час. Я проучу каждого нарушителя, посмевшего наплевать на законы и указания защищающего нас правительства.

Следом за несколькими десятками людей, я подоспеваю на Площадь Свободы Департамента-9. Очевидно, что это уже не то место, куда я приходила в детстве, и откуда уезжала в день Сбора. Площадь напоминает огромную свалку, захламленную купами горящего мусора, досками и прочим мусором, требующим безотлагательной уборки. Ввысь поднимаются языки пламени, от которых исходят черные, как грозовые тучи, клубы едкого дыма. Но, благодаря встроенному в шлеме фильтру воздуха, мне легко дышать.

Наблюдаю за быстро двигающимися человеческими фигурами, подкидывающими в костры что-то круглое, предполагаю, что шины от старых машин. Люди нешуточно всполошены и суетятся, как муравьи перед дождем. Но, что они здесь делают? — недоумеваю я. Почему они находятся в это позднее время на площади и разводят беспорядки?

Огонь вспыхивает с новой силой.

Во мне происходит что-то странное: все мои чувства исчезают, остается только решительность. Я хочу наказать тех, кто засоряет этот мир, эту площадь и отравляет воздух. Они все вредят. Может, они больны? Наверно, они не понимают, насколько плохо поступают и не осознают, какими ужасными будут последствия, что потянутся вследствии их бесполезных действий. Значит, я должна помочь им осознать, что если они поступают плохо — они больны. Я должна вылечить их; должна вышибить из их голов и из их тел болезнь — невидимого вредителя, которым они заражены. Я не знаю, как это сделать. Вероятно, для этого нужно повредить их ум и не позволить паразиту проникнуть глубже, в самые недра разума и отравить его. Нужно действовать как можно скорее! Нельзя терять ни минуты драгоценного времени!

Двигаюсь к площади, как и все, с кем я прибыла. Да, только работая слаженно, мы поможем этим людям избавиться от паразита-сорняка, от причины их болезни и непонимания того, что они творят.

Нет, я ни в коем случае не ненавижу никого из тех людей, которые прячутся за купами горящего лома. Они просто больны и не понимают, что делают. Я помогу им, убив паразита в их головах. Я излечу каждого зараженного!

Шагаю по затвердевшей земле, а потом по бетонному покрытию, обломках древесины разных форм и размеров.

Люди, находящиеся перед кучами горящего мусора, бросаются в россыпь. Но некоторые смельчаки остаются.

Возле меня падает солдат (из-за одинаковой формы не могу понять его пол). Он не движется некоторое время, а вскоре поднимается. В мою сторону бросают квадратный предмет и, пролетев со свистом над головой, он падает позади. Дабы лучше разглядеть что происходит, я снимаю шлем. Лицо обжигает раскаленный воздух, а дым першит в горле. Глядя, как военные догоняют человека в изодранной куртке и маске, сбивают его с ног и безжалостно избивают, мне становится не по себе. Слева происходит то же самое. Жуткие крики не смолкают.

Всматриваюсь в свое искривленное отражение в стекле шлема. Я помню, что в тех, кто бросает сейчас в меня камни, разрастается, точно как болезнь, внутренний вредитель. И от этого сорняка нужно избавляться. Прут в руке тяжелеет. Передо мной останавливается уставший мужчина, полный ужаса и удивления взгляд которого меня до смерти пугает. Пока я вспоминаю, где раньше видела этого до предела вымотанного тяжкой работой человека, он убегает.

Нерешительно иду между возведенными кострами. Со мной происходит нечто неопределенное и двоякое. Я не знаю, кто я есть, будто мне отшибло память, и у меня отняли прошлое.

Люди убегают за баррикады, стараясь поскорее уйти от жестоких солдат. Избитых так много, что я не понимаю для чего я здесь. Все могло бы обойтись без меня. И я уже не настолько сильно тверда, что хочу кого-то вылечить таким путем! Даже спасая, я не хочу никого калечить.

Я оглядываюсь. Место, где я остановилась, кажется мне до жути знакомым.

Преодолеваю еще несколько метров. Два человека с оранжевыми защитными касками на головах, и частично прикрытыми перепачканными тряпицами лицами, провожают меня озадаченным взглядом. Сажусь. Что-то во мне переворачивается, сопровождаясь пульсирующими смешенными чувствами. Я была здесь когда-то, на площади, и есть нечто связывающие меня с этим местом, но эту деталь словно вырезали так же, как вырезают лица из фото тех, кого больше не любят и ненавидят.

Меня словно молния ударяет, и я укоряю себя за проявленную слабость. Я не вылечила ни одного человека. Я бездействую. Значит ли это, что я тоже опасна? Значит ли это, что меня не излечили, раз я так размышляю? Что-то не так… В метре от моей ноги падает камень с размером в мой кулак. Я слышу, как гремят цепи, и эхом долетает пара глухих ударов. Неподалеку раздается врыв. Кто-то кричит:

— Обливайте краской шлемы!

Желтая жидкость стекает по шлеме одного из солдат, парень его снимает. Это Тревор! Что-то екает у меня в груди. Это же мой знакомый из Норы Тревор! Его ударяют по голове отрезком трубы, и кровь фонтаном хлещет во все стороны. Тревор безжизненно падает. Значит, стекло, из которого сделан шлем, довольно крепкое. Но это сейчас мало меня волнует.

Солдаты наступают. Люди в форме надвигаются стеной на митингующих, а те защищаются самодельными щитами: куски дверей из разных материалов, металлические пластины.

Я, затаив дыхание, продолжаю наблюдать. Во время крайне опасных моментов у меня перехватывает дух.

Доносится очередной взрыв. Много взрывов. Один, второй, третий, четвертый… Что-то взрывается совсем близко, и на меня огненным дождем сыпятся искры. Отвлекаясь на знакомый голос, не успеваю разглядеть, откуда они летят.

— Харпер, уходи!

Люк! Это Люк! Я схватываюсь, выискивая его взглядом. Он нашел меня! Как же я рада его слышать! Он бежит ко мне, и я выдвигаюсь ему навстречу. Вопреки тому, что я чувствую себя слегка в опасности (страхом реагирую на появившийся в голове его портрет, вырванный из общего ряда суггесторного внушения), я счастлива его видеть.

— Все в порядке? Как ты? Ты цела? — беспокоится он, приблизившись.

— Кажется. Не знаю… — отвечаю я дрожащим голосом, и тесно обнимаю Люка. Его черная куртка просочилась стойким запахом гари. — Со мной что-то не так. Это сложно объяснить… Я не понимаю, что происходит. Я окончательно запуталась.

— Нам нужно идти. — говорит он. — Тебе опасно здесь находится.

— Я знаю, тебе можно доверять. — продолжаю я. — Можно ведь, правда?

Дожидаясь отзвука, смотрю Люку в глаза.

— Да. — произносит он тихо, покачивая головой. Я испытываю небывалое облегчение, будто с меня камень свалился. — Пошли, Харпер.

— Хорошо. — соглашаюсь я и снова обвиваю шею Люка. Он поглаживает меня по голове и успокаивает.

— Ты никого не ударила? — допрашивает он. Я отрицательно мотаю головой.

— Не смогла. — нахмурено признаюсь я, ощущая легкое трепыхание внутри, означающее укол совести.

— Ты все сделала правильно. — Люк отдаляется, и, прикоснувшись согретыми ладонями к моему лицу, молвит: — Прости, я немного задержался.

Люк пристально всматривается в меня. А я не в состоянии сосредоточить взгляд, и снова копошусь в кружащихся мыслях: Люка задержали, он убеждал меня остановить бунт в Котле, он просил меня спасти мятежников. Я не выполнила свое обещание. В этом я тоже провинилась.

— Со мной что-то не так… — выдавливаю я, едва не рыдая. — Часть моих воспоминаний… стерлась. Я помню тебя и узнаю это место, но… В точности вспомнить ничего не выходит. Ничего конкретного.

— Мы здесь сидели, помнишь? — напоминает Люк. — Ты, я и твой отец.

Нахмурив брови, я лихорадочно роюсь в остатках памяти. Но нет, ничего не всплывает в образовавшейся внутренней пустоте.

— Чтобы вспомнить… — размышляет Люк. — Тебе нужен сильный эмоциональный всплеск. Суггестия изменила твое подсознание, но сознание всего лишь искривилось. Послушай меня, Харпер. Прислушайся к внутреннему голосу. Он подавлен, но ты найди его и прислушайся.

Очередное скитание по сглаженным уголкам скудной памяти не приносит ожидаемых плодов. Возможно, если бы меня не отвлекали поодинокие выстрелы и шум, я бы и что-то отыскала.

— Нет, не получается. — с разворачиванием говорю я. — Есть еще варианты?

— Да, — отвечает он.

— Какой? — тороплю я его, недопонимая, почему он медлит с ответом, который способен многое разрешить. А может, он просто-напросто придумает ложные отговорки, не желая меня расстроить, открыв правду, что больше нет никакого способа восстановить утраченные воспоминания? — Говори, пожалуйста! — требую я, не на шутку разволновавшись.

Люк притягивает меня к себе и целует. Все мое тело сжимается, сердце замирает, я не чувствую земли под ногами. У него мягкие губы, а кожа истощает приятный запах. Мы не раз целовались, но это было так давно… Мне мгновенно становится душно и приятно. И неподвластной взору волной меня, один за другим, накрывают воспоминания, и я будто заново проживаю волнующие моменты: я засыпаю рядом с Люком, он желает мне спокойной ночи, мы прогуливаемся по улицах Котла, затем всплывает несколько мгновений из тренировок, драка Люка с Гоем, лицо Люка в крови — и мне так больно, будто это меня избили. По лицу катятся жаркие слезы. Перед глазами появляется лежащий на полу в нашем доме отец. Глаза его закрыты, во лбу зияет дырка от пули. Я совсем забыла о том дне, когда мне сказали, что он умер. В памяти возникают все новые и новые миги, даже те, которые для меня были отнюдь не важны.

— Скоро все станет на свои места. — убеждает меня Люк, улыбаясь. Из-за ребяческого смущения, я заливаюсь краской. — Нужно время. — Он берет меня за руку. — Пойдем.

Направившись к окруженному полымем зданию администрации, пересекаем круглую засоренную площадь. Первому встречному отдаю дубинку, возможно, она ему пригодится. Мы, Люк и я, минуем купы горящего мусора и древесины. Он хорошо ориентируется, куда следует идти и как избежать опасности. Похоже, что он в Котле пробыл не один час, по сравнению со мной.

Минут десять тому я яростно презирала этих косо смотрящих на меня митингующих, но не сейчас… Некоторые глядят на меня с долей удивления, некоторые с подозрением, а некоторые, не обращая ни капли участливости, бросают камни в тянущиеся к небу языки пламени, а затем прислушиваются — не вскрикнет ли кто.

Мы заходим в Администрацию. У входа стоят двое крепких стражей, которые открывают нам дверь и запирают ее, едва ли мы ступаем в тесный коридор. Внутри Администрации почти ничего не изменилось. Воздух все такой же тяжелый, только затхлость перемешалась с вонью горючего. Унылые стены запятнаны кровью и разноцветной краской, а на полу валяются пустые железные банки, трубы и прочее снаряжение.

Свернув налево, входим в большой зал, где проходило выступление Аарон Селестайн и мэра в день Сбора. Люк сжимает мою руку покрепче и меня тут же осеняет вполне логичная мысль: в Котле он находится, конечно же, дольше меня, но что, если он еще не встречался с отцом? Они не виделись и не разговаривали друг с другом целых два года. Люк здорово изменился за это время, даже я, увидев его, не знала, как себя правильно вести и что об этом думать. И я уже волнуюсь, как же его встретит Хемстворд и как отреагирует на изменения во внешности сына.

Посреди большого зала стоят три сдвинутых в одну линию стола, а вдоль них по обе стороны — скамейки, а стулья же расставлены под стенами. Пять высоких окон наглухо забиты досками — в зале навис полумрак. На стульях сидят и лежат раненные, лица, руки и одежда которых обагренные.

Среди делающих перевязки женщин, я узнаю медсестру из больницы Департамента-9. Крупная женщина с густыми каштановыми вьющимися волосами и большими карими глазами. Она бы никогда не согласилась помогать мятежникам. Неужели ее сюда силой притащили?

— Хемстворд! — свирепо орет она во все горло и так, что кровь в жилах стынет. — Хемстворд, у нас, скорее всего, закрытая черепно-мозговая травма!

— В подвал его! — приказывает тот, появляясь в углу полупустого зала. Окинув оценивающим и обеспокоенным взглядом помещение, Хемстворд замечает нас и тут же направляется в нашу сторону. Люк крепко обнимает ничуть не переменившегося за период их разлуки отца.

— Здравствуй, Люк. — дрожащим голосом приветствуется Хемстворд, похлопывая сына по спине. — Рад тебя видеть.

— Я тоже. — говорит тот, отпуская отца.

Хемстворд обхватывает меня руками. Его светлая рубашка и коричневый свитер прикрыты старой фуфайкой, которые, кажется, как и все здесь, разят бензином. — Привет, дорогая. Хорошо, что ты пришла. Замечательно… — шепчет мне на ухо Хемстворд.

В зал вносят двоих тяжко раненых. Один из них, обливаясь потом, свирепо вопит и, держась за рану, теряет сознание.

— Перелом и ожоги. — оповещает один из носильщиков.

— Отравление неизвестным веществом. — взволновано говорит другой.

— В подвал их. — приказывает Хемстворд.

Носильщики уходят к ведущей в подземелье лестнице. Отец Люка снова обращается ко мне:

— Тебе нужно отдохнуть. Вам обоим…

— Нет. — возражаю я. Зачем он меня отправляет отдыхать? Я ведь только что пришла. И здесь столько раненых, я бы с радостью помогла. Мне приходилось часто видеть, как мама перевязывала раны тех, кто к ней обращался за помощью. Думаю, я смогу это повторить. — Со мной все хорошо. — заявляю я уверенно, надеясь убедить Хемстворда. — Я могу помогать, если…

— Я проведу. — перебивает меня Люк.

— Джойстин! — Хемстворд зовет медсестру. — Джойстин, иди сюда! Немедленно!

Женщина бросает бинты и сломя голову мчится к нам. В момент, когда она находится посредине зала, снаружи раздается взрыв и стены здания администрации содрогаются.

— Ничего. — успокаивает меня Хемстворд, улыбнувшись. Он заметил мой испуг. Еще бы! Я в жизни не слышала, чтобы что-то взрывалось с такой мощью. — Они никогда не разрушаться, даже если на них скинут десяток бомб.

Было бы не плохо! — пролетает эхом у меня в голове. К нам подоспевает медсестра. Халат Джойстин покрыт большими кровавыми пятнами, и тем самым похож на шапку ядовитого гриба. Но, похоже, это ее нисколько не волнует.

— Слушаю. — Джойстин вежливо обращается к Хемстворду.

Мне когда-то пришлось дважды разговаривать с Джойстин. Первый раз наш короткий разговор состоялся почти три года назад, когда я пыталась выяснить малейшие подробности смерти отца. Я хотела разузнать хоть крохотные сведенья: где его держали, когда убили, делали ли с ним что-то, может его пытали? Я расспрашивала всех, кто бы мог обладать хоть незначительной долей информации. Но, Джойстин фыркнула мне, мол, тебе нет чего делать в больнице, запрокинула голову и пошла к себе в кабинет. Я с ненавистью и разбитыми надеждами смотрела ей вслед.

Второй раз мы пересеклись, когда исчезла мама. Я уже тогда понимала, что ни от кого ничего не добьюсь, ни крошки важных свидетельств, способных вывести меня на след мамы. Предположив, что раз уж врата не открывались, никто Котел не покидал, значит, ее держат в одном из зданий департамента, я решила действовать тайно.

Разведав все тайные входы и выходы важных объектов, таких как: больница, школа и Администрация, точно как разведчик, я пробиралась внутрь и подслушивала беседы. Чаще это были бестолковые сплетни, но я обнадеживала себя, мол, еще немного подожди и точно промелькнет что-то стоящее. Но не так-то было! Была ночь, я настолько измоталась поисками, что уснула прямо в коридоре за дверью. Понятия не имею, как я это допустила, но это произошло. Меня нашла Джойстин и, едва ли не пинком, прогнала вон из больницы.

— Ты же понимаешь, кто стоит перед нами? — спрашивает Хемстворд у женщины, одарив меня замысловатым взглядом и вскинув левую бровь.

— Ну, — вспоминает медсестра, — Харпер Маверик, кажется…

— Да. — подтверждает Хемстворд. — Она только, что к нам вернулась сама знаешь откуда.

Я внимательно пялюсь то на Хемстворда, то на Джойстин. Они явно что-то затеяли, а их подозрительные и, безусловно, понимающие взгляды вызывают во мне ощущение, что они давным-давно сговорились относительно меня.

— Поняла. — тянет Джойстин, роясь в карманах. — Вот, нашла!

Зажав между толстых пальцев шприц с прозрачной жидкостью внутри, женщина протягивает его Хемстворду.

— Что это? — интересуюсь я, понимая, что укол был заранее приготовлен.

— Все хорошо, Харпер. Доверься мне. — просит Люк, взяв шприц. — Ты уснешь…

Так Люк с ними заодно? — изумляюсь я. Вот заговорщик! Я не ожидала от него ничего подобного.

— А проснусь совсем другим человеком? Да? — выдаю я, не сдерживая эмоций, и задыхаюсь, вспомнив, как меня душило и судорожно трясло после укола Фрэнка.

— Это снотворное. — объясняет Люк спокойно. — И не более. На некоторое время ты просто уснешь.

— Я уже поспала, и теперь я не знаю, кто я такая. — восклицаю я.

— Тебе нужно привести мысли в порядок, а для этого нужен здоровый, крепкий сон. — рекомендует Люк.

Люк меня еще никогда не обманывал, и у меня нет оснований ему не верить. Но некоторые подозрения не оставляют меня в покое.

— Ладно. — соглашаюсь я. Может и правда, уснув и проснувшись, буду чувствовать себя не настолько болезненно?

Люк ведет меня в коридор, затем в самый его конец. Мы приближаемся к двери комнаты, в которой держат приговоренных к казни перед исполнением приговора. А вдруг именно за этой дверью держали отца перед расстрелом? От этого мимолетного предположения у меня по спине мурашки гуськом бегают.

— Там точно снотворное? — снова уточняю я, недоверчиво глядя на прозрачную жидкость в шприце.

— Да. — смеется Люк, кладя руку мне на плечи. — Не бойся.

Мы входим в небольшую комнату с одним, забытым досками, окном. Слева от двери размещен железный стол, а на полу лежит старый матрас с жесткой темной обшивкой. Сняв винтовку и перчатки, кладу их на пильную поверхность стола. Ложусь. Люк вводит мне снотворное и садится рядом.

— У нас не больше минуты. — предупреждает он, убирая за ухо выбившиеся из колоска пасмо волос.

Из коридора доносятся жуткие душераздирающие крики, а с улицы — звуки выстрелов и бурное громыхание взрывов.

— Тебя ведь задержали. — говорю я, припоминая слова Каи и наш разговор в комнате для допросов.

— Я сбежал. — признается Люк тихо. — Подумал, что ты будешь рада меня видеть.

— Ты не ошибся. — Люк касается моей щеки, и я улыбаюсь ему. — Иди сюда.

Люк ложится лицом ко мне.

— Прости меня. — произношу я боязно.

— За что? — удивляется он.

— Ты просил меня остановить бунты в Котле.

Люк обнимает меня.

— Я говорил тебе не верить никому, даже мне. Помнишь?

— То, — я не решаюсь спросить, — мы не говорили?.. — У меня нет сил выговорить самые важные слова и бороться с усталостью.

— Нет, — отвечает Люк. И это последнее, что я слышу.

Вскакиваю из-за хлопка под окном и чувствую сильное дребезжание стен. Сердце учащенно бьется, и я еще долго не могу прийти в себя. Что произошло? Как долго я спала? Когда все утихает, сажусь, опершись на стену. Потираю веки. Гомон за дверью тоже утих. Неужели все мертвы? Я немедленно отбрасываю это глупое помышление. Нет, это настоящий бред и этого просто не может быть! Дверь со звуком открывается и входит Люк. Он рядом, а это значит, что все хорошо. Мне хочется засыпать его вопросами. Сколько времени прошло с тех пор, как я уснула? Что сейчас происходит на площади? И что в действительности было в шприце? Ведь я чувствую себя необычайно бодро, голова не болит, и я могу думать, о чем хочу, и мои мысли совершенно меня не пугают.

Люк садиться рядом и дает мне кружку с горячим супом.

— Тебе нужны силы. — говорит он.

Я делаю пробный глоток. Суп горячий и на вкус довольно неплохой. Конечно, это не еда из столовой Норы, но сойдет, особенно, когда в животе урчит, как в старых водосточных трубах.

— Долго я спала? — спрашиваю я Люка, залпом опустошив кружку.

— Шестнадцать часов. — отвечает он. Ого, я в жизни так долго не дрыхла!

— В шприце было не только снотворное, да?

— Ты просто спала. — смеется Люк, наверно, поражается моей недоверчивости.

— Но я чую себя немного по-другому. — осторожно признаюсь я.

— Я не могу заставить тебя думать иначе. И никто не может. Если ты об этом. Твое мышление зависит только от тебя. Полагаю, ты снова сопротивляешься. — Люк прижимает меня к себе.

Надеюсь, что он прав, и я просто справилась с внушением. И я сопротивляюсь… Как же приятно это осознавать!

— А как тебе удалось? — интересуюсь я, ведь Люк никогда не расскажет, как он прошел суггестию. — Ну…

— Я не прошел внушения. — перебив, объясняет он. Я ошеломленно смотрю на него. Не пройти суггестии? Как ему удалось? Ведь это обязательная процедура. Это попросту невозможно. Но, это же Люк… Чего уж тут поражаться! — Я договорился с Селестайн.

— О чем? — интересуюсь я.

— Я был нужен ей в качестве приманки. От меня не избавились только, чтобы ты приехала и прошла внушение. А убивать тебя они тоже не хотели. Твое исчезновение вызвало бы много вопросов и подняло бы шум. Я должен был провести суггестию, ведь мне ты бы не сопротивлялась. Так и произошло.

— Вот оно что… — задумчиво шваркаю я, наконец-то понимая, почему Аарон Селестайн до сих пор не отдала приказа расстрелять меня.

— Мне жаль, что все так произошло. Я настоял на своих условиях, но… — Люк умолкает, призадумавшись. — Ты здесь. Все хорошо. — додает он и робко целует меня в лоб.

Как же мне хочется, чтобы все закончилось, и мы достойно прожили свою тихую, размеренную жизнь. Это было бы замечательно. Мы смело оставим все позади и перечеркнем прошлое, как будто бы ничего не происходило. Я бы с удовольствием притворилась бы, словно отец жив, Касс ждет меня дома, мама вернулась, Люк не уезжал и мы бы не потеряли два года жизни, и не было бы нашей ссоры, его кровавого поединка с Гоем… Меня постигает жуткая догадка: Кая говорила о наказании Люка — один поединок в неделю. Может, его именно так проучили за то, что он не прошел внушение?

— Бой с Гоем, — неуверенно мямлю я, — это наказание?

— Откуда ты все знаешь? — осведомляется Люк, улыбаясь.

— Мне доложили. — гордо отшучиваюсь я. Хотя тогда, увидев Люка в крови, я здорово испугалась. Вдруг, мне становится интересно, был ли он рад меня видеть и почему, когда мы встретились ночью в Норе, он сказал, что между нами все кончено.

— А тот разговор… — неуверенно начинаю я. А может не стоит об этом спрашивать?

— Я должен был держать тебя на расстоянии, чтобы убедить Селестайн, будто я больше никак на тебя не влияю. — отвечает Люк. — Я не хотел сделать тебе больно. Прости.

Он не хотел сделать мне больно! Ага, я лежала на кровати, зарыв лицо в подушку, и хлюпала носом, думая, что он и вправду равнодушен ко мне. Пускай, это уже не имеет никакого значения. К тому же я тоже поступала не как годится, например, я не простилась с ним в день его отъезда из Котла.

— И ты меня прости. Я не пришла с тобой попрощаться, когда ты уезжал.

Люк, придав голосу мягкости, признается:

— Я видел тебя на площади, Маверик.

— Правда? — прибодряюсь я.

— Ты бы меня не бросила! Ты не заметила, отвернулась, и я в тот момент убежал. Не хотел прощаться. Но я ужасно скучал по тебе.

Люк прижимает меня к себе еще сильней. Кажется, еще минута таких крепких объятий и я задохнусь.

— Значит, я произвела на тебя сильное впечатление? — Я смеюсь, а потом вполне серьезно спрашиваю: — Ты ведь плакал тогда в Норе, да?

— Немного. — неохотно признается он. А я же в полумраке разглядела, что у него были красные, увлажнившиеся глаза. — Но ты не должна этого знать.

Теперь я это знаю и мне неловко. Я не хочу ему навредить и Люк ни в коем случае не должен страдать из-за меня.

Раздается громкий взрыв на улице. И стены снова дрожат.

— Похоже, что затишье кончилось. — предполагает он. — Мне надо идти.

— Я с тобой. — заявляю я, ухватив его за руку. Нет, мы слишком долго не были вместе, и теперь я его не отпущу.

Люк соглашается. И я в ободренном расположении духа, закинув винтовку за спину и захватив перчатки, выхожу за ним в шумный коридор.

— Надо посвятить тебя в план действий. — Люк поворачивается ко мне, но продолжает идти.

— Какой план?

Ну, конечно же! Люк всегда все узнает раньше меня и тогда с небывалым наслаждением вводит меня в курс событий и изучает мое удивленное пунцовое от раздражения лицо.

— Ты же не думаешь, что бунты стихийные, правда? — спрашивает он. — Они планировались два года. Хотя в нас не так много оружия, как бы нам хотелось иметь.

Два года? — с трудом вникаю я. Почему я об этом не знала? Я не понимаю, почему Хемстворд ничего мне не говорил? И почему я не замечала никаких приготовлений? Наверно, мне стояло бы реже ходить за Дугу, и не болтаться там целыми днями, и тогда бы точно ничто не прошмыгнуло мимо моего поля зрения.

— Почему ты мне ничего не рассказывал? — возмущаюсь я.

— Ты делала все, что от тебя требовалось.

— И что же?

Люк, дразня, не торопится с ответом. Он знает, как я ненавижу, когда он так делает.

Через главные двери на носилках заносят мужчину с оторванной ногой. Кровь брызжет на пол, а раненный бьется в страшной агонии. Наверно, он уже давно покалечен и его только что нашли. К нему сразу же мчится озабоченная Джойстин.

— Они используют свето-шумовые гранаты и прикрепляют к ним камни! — орет носильщик, едва не рыдая. По его лицу разлились ужас и смертельная бледнота. Похоже, что его тоже задело: на рваной штанине кровь.

— У них подкрепление! — оповещает кто-то за дверью.

Раненого уносят, и Люк, стоя рядом, говорит:

— Ты нарушала законы, показывая, что это возможно. Возвращала им веру и давала надежду.

Папа всегда говорил, что вера иссякает поразительно быстро. Но надежда… С надеждой все сложнее.

С тяжким бременем на душе, вслед за Люком, захожу в большой зал. Еще, когда мы проживали в Норе, он сказал мне, что это я начала восстание, борьбу. И подсчитывая количество изувеченных, я задаюсь: они страдают из-за меня? Люди терпят страшные пытки и умирают, потому что они взяли с меня дурной пример и совершили огромную ошибку, выйдя на площадь.

Люк подводит меня к столу, за которым разместились Хемстворд и двое незнакомых мне мужчин. Они, безмолвствуя, с озадаченным видом слушают радиоприемник. Взволнованная Аарон Селестайн настоятельно призывает:

— Я осуждаю действия, которые привели к силовому противостоянию и страданию людей. Сейчас перед всей страной я заявляю о поддержке ненасильственных движений. Те, кто не услышат мои слова и применят оружие, — будут наказаны!

Хемстворд, завидев Люка и меня, просит убавить громкость.

— Она хочет, чтобы только мы сложили оружие, но не их сторона. — с горечью произносит Хемстворд. — Садитесь.

Усаживаюсь по правую сторону от Люка. И, положив руки на стол, высказываю внезапно посетившее меня предположение:

— То… Слова, которые вы просили передать Люку, были сигналом?

Я имею в виду те самые, что просил передать Хемстворд, подозвав меня на площади в день Сбора. Отец Люка тяжело вздыхает, потому что его разоблачили, и, не сопротивляясь, подтверждает:

— Прости, Харпер. Я был уверен, что ты их доставишь. Ладно, приступим к делу.

— Позвольте спросить. — встреваю я, пытаясь разузнать еще одну немаловажную вещь.

— Да? — отзывается Хемстворд.

— Зачем вы бунтуете? Это же бессмысленно!

— Не ожидал услышать от тебя такое. — удивляясь, выдыхает Хемстворд.

Это же глупо! — замечаю я в уме. Разве они не видят, что мы живем в заточении? У нас нет путей спасения, чем отбить атаку, а, когда давление усилится, не будет чем защититься. Люк ведь упоминал, что у бунтарей не так много оружия, сколько им нужно. Они беззащитны, как кролик перед голодным хищником.

— Даже если у вас и есть какие-то требования, Аарон Селестайн никогда не осуществит их. Погибают люди и… — Я рассматриваю лежащих на стульях раненых. — Так не должно быть. Я не думаю, что нужно сдаться, но и победить мы не сможем.

— Ты права, Харпер. Но мы здесь по другой причине. — отвечает Хемстворд.

— По какой?

Хемстворд переглядывается с Люком. Они явно знают нечто чрезвычайно важное, но не делятся со мной. Как же это нервирует! Они же предательски сговорились за моей спиной.

— Перейдем к делу. — наконец-то молвит Хемстворд. — Это…

— Но вы не ответили! — перебиваю я Хемстворда.

— Это Кентон Гарриет. — Отец Люка указывает на светловолосого, одетого в черную куртку, сидящего справа от него мужчину.

Странно, но лицо Кентона мне не знакомо. Возможно, я никогда его не видела, может быть, всего-навсего просто не помню? Но, он точно работает на заводе: кожа лица обуглилась за долгие годы работы возле огня.

— А это Генри Кендрик.

Я смотрю на мужчину справа от Хемстворда. У него темные короткие волосы, впалые щеки, и облачен в такую же одежде, как Кентон.

Генри Кендрик здоровается со мной. Похоже, он хорошо меня знает.

— Что ж, — прочищает горло Хемстворд. — Дальше нет смысла откладывать.

Хемстворд рассказывает, что протестующих около пяти сотен человек. Более семидесяти ранены и, проходя лечение, отлеживаются в подвале.

— Было бы хорошо, если бы к нам подтянулись изгои. — тяжело вздыхает Кентон Гарриет. — Некоторые из них поддерживают нас, но все еще боятся действовать.

— Около двух сотен человек пытаются прирубить внутренние стены. — продолжает Хемстворд. Не может этого быть, чтобы протестующих насчитывалось около пятисот человек, и некоторые сейчас пробивают внутренние стены? Подобного я не ожидала услышать, даже в самых смелых фантазиях. — Это будет не просто. Хоть стены и тоньше Дуги, но не менее прочны. Надеюсь, до утра успеем.

Внутренние стены ограждают Департамент-9 от департаментов Семь и Восемь. Они тоже высокие и невероятно толстые.

— Снести Дугу не получится. — глубоко сожалеет Хемстворд. — Пусть люди уйдут по другим департаментам. Если Люк прав и Котел действительно планируют снести… Нужно спасти хотя бы детей.

Я укоризненно смотрю на Люка: Сейм планирует снести Департамент-9? Почему он меня не предупредил? Это же ужасно и бесчеловечно! А вольноотпущенные в Департаменте-2… Погибли ни в чем невинные люди, солдаты не пощадили даже невинных детишек. Конечно, Сейм пойдет на все, чтобы уничтожить как можно больше неуместных и неугодных людей. Что уже говорить о бунтующих!

Тут-то я вспоминаю о дыре в Дуге. Это единственный путь спастись. Сопоставляя все «за» и «против», я молчу, как безгласная рыба. Все хлынут туда — людей расстреляют, а дыру замуруют. Кто знает, кто ее прорубил, и сколько времени это заняло! Если Дугу и правда залатают — из Богема не будет ни одного выхода. К тому же, Люк тоже не обмолвился, даже отцу, раз тот не упоминает об отверстии, — и мне не стоит. Необходимо позаботится о Хезер и Лилиан. Мне жаль девочку, она не заслужила такой жизни, а тем более умереть так рано и под ливнем бомб.

Хемстворд отрывает взгляд от стола:

— Прибыла новая партия солдат. Мы, однозначно, не прекратим сопротивляться, но запасы исчерпаны. Необходимо их пополнить.

— В вагонах много оружия. — подает идею Люк.

— А еще в вагонах полно вооруженных машин для убийств, и они ничего не соображают! — напоминает Кентон Гарриет.

— Но это единственное место, где можно что-то раздобыть. — возражает Люк. — Ведь нам нужно оружие?

— Конечно. — затихает Кентон.

— Решено. Сегодня в два часа ночи выдвигаемся. — утверждает время Хемстворд. — Я соберу группу.

— Я пойду. — сразу же заявляет Люк.

Я беспокойно оглядываюсь на него. Без меня он никуда не отправится! Я этого не допущу. Меня бы он точно одну не отпустил.

— Я тоже. — выдаю я более, чем безмятежно.

— Нет, не пойдешь. — запрещает Люк.

— Ладно. — примеряюсь я, а потом выдаю свой козырь: — Но я ориентируюсь в Котле лучше, чем кто-либо, и ты знаешь почему.

Надеюсь, Люк догадается, к чему я веду. Я же ходила когда-то к нему в течении комендантского часа, выведала все безопасные дороги и все точки, где сосредоточено наибольшее количество охранников. Но вряд ли нам удастся остаться незамеченными, ведь у каждого в руку всажен датчик слежения.

Но сжульничать мне удается. Меня берут в группу.

— Хороший стрелок вам пригодится! — одобряет Хемстворд.

Глава 17. Котел

К важному и ответственному заданию остается меньше трех часов. Все это волнительное время я, как настоящий лодырь, бью баклуши за столом в большом зале и наблюдаю, как заносят покалеченных и выносят умерших, чтобы сжечь их безжизненные тела. Те, кто должен идти к поезду, доставившему противников, переодеваются в такие же костюмы, как у меня.

Рядом сидит Хемстворд. Он буквально валится с ног от усталости, но старается не заснуть на ходу.

— Вам надо поспать. — говорю я ему. Он, свысока и иронично посмотрев на меня, хмыкает, и я догадываюсь почему.

Я всегда называла Хемстворда на «ты», а иногда с моих уст случайно срывалось слово «папа». Но он никогда на это не злился, не робел и не смущался, будто он действительно был мне вторым отцом. Ну, а сейчас, спустя два года как мы в последний раз разговаривали (не считая недавнего пересечения на площади), наши дружеские отношения немного изменились, и между нами образовалась невидимая дистанция. Я уже не могу так просто сказать: «Папа Хемстворд, тебе нужно поспать», и он не засмеется в ответ, ибо слишком устал. Но, сказала бы я так — это было бы замечательно.

— Я не могу. — едва слышно молвит Хемстворд. — И бездействовать я уже тоже не в силах. Но помочь этим ребятам уже невозможно.

Хемстворд провожает скорбным взглядом умерших. Их вынесут на улицу, бросят в огонь и бездыханные, окоченевшие тела необратимо превратятся в пепел.

— Они умерли не зря. — произносит Хемстворд, обняв меня, пытаясь ободрить, но чем дольше я осматриваюсь вокруг, тем сильнее понимаю, что восстать — ошибочное решение.

— Думаете? — переспрашиваю я с ярко выраженным сомнением в голосе.

— Это смельчаки, жившие надеждой. Сюда другие не пришли. Они не могли прожить свой час, лишь уповая. Они желали действовать, что-то изменить. И все, что им оставалось — бороться. Твой отец, мой лучший друг, — подчеркивает Хемстворд, — тоже не мог сидеть, сложа руки.

— А вы часто с ним разговаривали?

— Когда выдавался удобный случай. У нас было много общего.

— Он тоже ошибся. — тяжко изрекаю я.

Я утверждаю неправду, и вру, прежде всего, сама себе. Папины глаза всегда загорались, когда он выходил на площадь. Он нашел свое место в мире, себя и знал, что ему нужно делать. Он не боялся и, тем более, никогда не сомневался, по сравнению с нынешней мной.

— Упав на самую глубину отчаяния, — призадумывается Хемстворд, — мы все хватаемся даже за самую тонкую паутину надежды. Мы не знаем, разорвется ли она, взберемся ли мы по ней. Но мы цепляемся за нее. Благодаря надежде мы не сдаемся, она согревает нас своими лучами. — додает Хемстворд, улыбаясь. — Я многому научился у твоего отца, многие чего у него научились, и я уверен, что это только начало. Все изменится, Харпер.

Не смотря на скорченную мною саркастическую гримасу, в глубине души я полностью согласна с Хемствордом. Мы не можем сдаться в самом начале. Мы должны увидеть конец, мы обязаны сами его отвоевать, как свободу и свою настоящую жизнь, — то, что у нас отняли.

— Жертв не избежать. — жалобно вздыхает Хемстворд. — Они пожертвовали собой, чтобы мы продолжали бороться.

— Я понимаю. — говорю я, сжимая руку Хемстворда. — Но…

— Все движется к смерти, Харпер. Рано или поздно она настигнет каждого, она та самая неизбежность, от которой мы так отчаянно пытаемся уйти. И я не боюсь ее встретить, — признается он, — я не боюсь стать прахом.

Сердце больно сжимается, потому что мне сдается, будто Хемстворд со мной прощается. Неужели он думает, что мы все погибнем, когда Селестайн распорядится сровнять Котел с землей? Возможно это так, ведь многие пути для нас закрыты, как ставни, но Хемстворд дорогой мне человек и я ни за что не позволю ему умереть.

К нам приближается измочалившийся Люк, который последние часы провел на площади, сменяя то одного, то другого митингующего, чтобы те смогли в спокойной обстановке и не спеша перекусить и отдохнуть.

— Тебе нужно отдохнуть. — обращается Люк к отцу, подойдя.

— Я помогу Джойстин.

Поцеловав меня в висок и хлопнув Люка по плечу, Хемстворд спускается в подвал, откуда через временно открытую дверь доносятся предсмертные крики и стоны.

— Вы мало разговариваете и почти не бываете вместе. — говорю я Люку. Был бы мой отец сейчас жив — я бы его ни на шаг не отпускала.

— Мы обо всем поговорили. — осведомляет меня он, садясь рядом и протягивая мне кружку с горячем чаем. — Почти все собрались и ждут выхода. И ткань комбинезона не пропускает пуль. — Люк обращает мое внимание на мою одежду.

— Надеюсь, это нас спасет. — бросаю я, чувствуя, как теплая жестяная поверхность согревает мои посиневшие от ночного холода руки.

Люк обнимает меня:

— Тебе не обязательно идти к поезду.

— Ты не можешь пойти туда один!

— Я буду не один. — отвечает он сдержано.

— Конечно, — уславливаюсь я, слабо улыбаясь, — ты будешь со мной.

Прижавшись ко мне потеснее, Люк смеется. За считанные минуты я выпиваю согревающий травяной настой, в котором ярко выделяются мятные нотки, после чего тороплюсь к группе. Больше десятка человек собрались в круг посреди зала. Смотря на них, я робею и врастаюсь в пол, как дерево пускает корни вглубь грунт, — каждый из них вдвое больше меня.

— Поезда с припасами отошли к вратам. У нас не больше часа. — говорит Люк. — Все делаем точно и быстро.

У шестерых мужчин повисли большие рюкзаки на спинах, в которых я бы точно спряталась. Один рюкзак приготовлен для лекарств, второй и третий — для патронов и гранат, а три остальных — для винтовок. Еще четыре человека будут минировать поезд, двое — отвлекать стражей. А Люк и я будем всех прикрывать на расстоянии.

— Держимся вместе. Никто не отстает. — строго приказывает Люк.

Теперь наступает моя очередь говорить, и все тринадцать пар глаз, как сверло, нетерпеливо меня буравят, а я чувствую себя беззащитной букашкой. Я должна рассказать о безопасном пути, его-то мне поручили спланировать за три часа.

К поездам нам придется идти через поселение неблагополучных изгоев. Но мне этого не хочется: вряд ли там безопасно. К тому же люди в шлемах и с оружием могут вызвать панику и это нас выдаст. Хотя остаться незамеченными нам вряд ли удастся — из-за передающих точное местонахождение датчиков в руке, противникам известен каждый наш шаг.

— Мы пойдем через развалины. — неуверенно выдаю я, ожидая бурный всплеск возмущения. Людьми явно играет страх, потому что стены не до конца разрушенных домов чрезмерно зыбучие и неустойчивые, один неверный шаг, малейшая неосторожность — и на нас обвалится обветшавшее здание. Ведь, если бросить камешек в любую стену — она тут же рухнет.

— Да это же самоубийство! — возмущается один из обладателей рюкзака.

— Я на такое не подписывался! — восклицает второй. Шум не утихает. Еще немного и, кажется, меня прогонят вон.

— С самого начала вы знали на что идете. — вступается за меня Люк. — Боитесь, да? То, что вы здесь делаете?

Жду, пока Люк затихнет, пристыдив яростных противников моего наспех слепленного плана.

— Это единственное место, где мы можем спрятаться, если возьмут наш след. — убеждаю я. — К развалинам пойдем через поле, где нас скроет высокая трава.

Сколько помню на некоторых участках Департамента-9 стояли настоящие непролазные дебри из сухой травы.

— Но между полем и центральной частью Котла стоят жилищные дома. — додаю я. — Мы должны пройти бесшумно и остаться неувиденными.

Еще несколько слов бросает Люк, а затем все двигаются к выходу. Мне по-прежнему терзает плохое предчувствие, и я в самый последний момент я останавливаю Люка и прошу его задержаться. Мы отходим в сторону, чтобы нас никто не услышал. Несколько секунд мы стоим молча, глядя друг на друга. Наконец-то я решаюсь сказать то, о чем не хочу даже думать.

— Я волнуюсь… из-за датчиков в руке. Они будут знать каждый наш шаг.

— Не будут. Наш появление будет неожиданностью.

Люк, взяв мою правую руку, закатывает рукав. На том самом месте, где был вживлен датчик отслеживания, — повязка. И как я не догадалась сразу, что снотворное дал мне Люк не просто так?

— Но, я ничего не чувствую.

— Обезболивающее. — улыбается он. — Чай был немного горьким, да?

— Нет. — Я пожимаю плечами, ведь чай впрямь был на вкус самый обычный. Или я просто не заметила? — А ты? Тебе тоже датчик удалили?

Люк закатывает рукав своей куртки. На месте, где должен быть датчик, — татуировка, И как я раньше не замечала? У Люка через кожу никогда не просвещался свет от лампочки жучка. И дело не в татуировке. Шпионский прибор давно изъяли!

— Два года тому, когда ты ходил к изгоям? — догадываюсь я, промотав в памяти разговор с Каей.

Люк, подтверждая, кивает:

— Датчик я всегда носил с собой.

Вот почему он появился на территории вольноотпущенных, указав мне путь, и смог убежать из Департамента-2, не попавшись. Люк избавился от датчика и бесследно исчез. Наверно, заметив его внезапное исчезновение, многие удивились и бросились на его не увенчавшиеся успехом поиски.

Я оглядываюсь по сторонам. Убедившись, что на нас никто не смотрит, нежно целую Люка. Я выбрала самое неподходящее время и место, но что если другого шанса не будет? Никто не знает, что ждет нас впереди. Возможно, один из нас умрет еще до рассвета.

— Пошли. — улыбается Люк, забирая руку от моего лица.

Надевая перчатки, топаю вслед за Люком к выходу. В коридоре скопилось немного людей и нас задерживает Хемстворд и, обнимая сына, что-то шепчет ему на ухо. Затем идет ко мне.

— Прости, Харпер. Мы так редко виделись в последнее время и снова вынуждены прощаться. — молвит Хемстворд.

— Мы разлучаемся не навсегда, — возражаю я, — всего лишь на час.

— Мне жаль, что мы так мало были вместе, как семья. — продолжает Хемстворд. — Уверен, что у нас будет много радостных моментов.

— Надеюсь. — Мельком смотрю на Люка. Наверно только он, кроме Хемстворда и застольных заговорщиков, знает, что происходит.

Хемстворд обнимает меня и, будто по секрету, говорит на ухо:

— Береги Люка, он тебя любит.

— Хорошо. — обещаю я ему.

Хемстворд, отходя, не сводит с меня потускневших глаз. Только бы он не увидел, как мне страшно. Внутри разгорается чувство, будто я собираюсь на войну, а не к поезду.

— Все. — торопит Хемстворд. — Вам нужно идти.

Люк пропускает меня вперед, ведь я должна вести группу. Он будет идти позади всех, прикрывая тыл каждого снаряженного.

Выхожу на улицу, и раскаленный воздух обвивает лицо. Кажется, огонь повсюду, и испускаемые им густые тучи дыма затянули небо. Заметив меня, несколько человек цепенеют, как мраморные статуи. Мне становится не по себе, ведь никто никогда не обращал на меня особого внимания, поэтому такие взгляды для меня крайне странные. А в последние два года меня и вовсе не замечали, делали вид, будто меня не существует. Умерла бы от голода — и никто бы не искал. Но сейчас понимаю, что я интересую многих людей, но вряд ли я что-то для них действительно значу.

Мне уступают дорогу и продолжают смотреть в спину. В надзорах повернувшихся, замечаю не только закравшееся отчаянье, но и разгоревшиеся искры потухшей надежды. Нежели они и вправду на меня полагаются? И это пугает больше чем то, что мы направляемся в самое опасно место в Котле — к поездам наполненным вооруженными солдатами, жаждущими убивать.

Пристойно отдалившись, оглядываюсь, чтобы оценить обстановку, похоже, начинается вражеское наступление: многочисленные колоны новоприбывших солдат приближаются к охваченной полымем площади. Времени на то, чтобы добыть оружие, у нас куда меньше.

Надеваю шлем — и мир меняется. Окружение становится бело-зеленым.

Чтобы выйти к жилищным домам, мы проходим целый квартал однотипных мрачных застроек похожих на здание администрации. Потом идем по улице, в одной перекосившейся хижине которой не горит свет. Наверно, все до смерти напуганы происходящим, и забились в страхе по углам. Вряд ли под гром взрывов и выстрелов благоуханно уснешь. Минув жилищные дома, мы выходим на поле, непролазные сорняки которого действительно выше моей головы, к тому же сухие и колючие. Минут десять неспешного бега — и мы останавливаемся в десяти метрах от пугающих развалин, которые длинным шлейфом преграждают путь к искомым колеям. Здесь я была всего раз, но точно знаю, что недостроенные здания неимоверно опасные.

Снимаю шлем, и иду не спеша — каждое воспроизведенное движение на вес жизни. Ступая на первые камни, слышу зловещее дребезжание стены справа. Кажется, каждая из них норовит рухнуть и погрести нас заживо. Прохожу между двух корпусов. Подняв голову и задержав дыхание, изучаю возвышающуюся надо мной обветшалую, застывшую под опасным углом перегородку и краешком ока замечаю сияющие звезды на небе.

Прислушиваюсь к случайно уловленному шороху. Может быть, это всего лишь крупные грызуны? Но откуда им здесь взяться, их же давно выловили. Ребята, навострив уши, остановились. Люк бросает на меня тревожный взгляд. Мы не можем одновременно думать об одном и том же, но, полагаю, он тоже подозревает, что нас поджидают. Люк, надев шлем, приготавливает винтовку. Главное — уйти как можно дальше от руин и никого не потерять. Я поднимаю руку, мол, идем поживее, и двигаюсь с места.

Дважды сворачиваю и через минуты три притормаживаю, чтобы вслушаться. Снова доносится невнятный шум и скрежетание. И вдруг кромешную тишь нарушает неожиданный выстрел — на голову сыпется штукатурка, после чего волной прокачивается зловещий грохот и градом сыпятся мелкие камешки. Снова совершается выстрел в незаконченную постройку слева. Осыпающиеся стены вот-вот обрушаться, и накроют всех нас. Слышу учащенное поверхностное дыхание стоящих рядом точно одеревеневших союзников. Нельзя, чтобы они погибли: им поручили важное задание, и они должны его выполнить. Не принесут они лекарств или оружия — и ослабленные бунтари скоропостижно погибнут.

Бросаюсь в бег зигзагами, искусно маневрируя между полуразвалившимися сооружениями, падающими бетонными брылами и купами каменных насыпов.

Никогда в жизни не бегала под лавинами смертоносных камнепадов. В какой-то момент мне кажется, что мы не выберемся. Ноги болят и быстро утомляются от частых спусков и подъемов, проходится высоко прыгать в окна и падать на устеленную голышами, гальками и выброшенными булыжниками землю. Едва выбегаем за руины, они с оглушительным грохотом и, создавая туман из пыли, рушатся, как карточные домики. Наблюдая, как они валятся, стряхиваю грязь с волос и одежды.

— И что это было? — возмущается Рон, одни из носильщиков рюкзака.

— Нас кто-то заложил! — негодует второй. — Никто не знал, что мы идем сюда, а ведь это была засада. Нас ждали!

Люк всех успокаивает, уверяя, что во всем разберется, и просит вспомнить для чего мы сюда пришли.

— А теперь мы приступим к делу. — додает он.

— Надеюсь, больше никто не знает, где мы. — вздыхает один из минеров.

Люк распределяет, кому и когда идти, отправляя два человека, чтобы те отвлеки находящихся снаружи поезда солдат. Я пытаюсь узреть хорошее место, где можно спрятаться и видеть все и всех. К руинам я не вернусь, где мне не будет видно другую сторону поезда. А больше удобных мест нет. Хоть бы в околице росло одно дерево… Но вокруг только пустырь, врата и стены. Похоже, что Люк уже подобрал себе логово, и ждет, когда я что-то предприниму.

Снова осматриваюсь, и тут-то до меня доходит: крыша поезда — идеальное место, где я точно смогу видеть окружность и никто не догадается там кого-то искать. Бросив шлем, — вокруг все периодически освещается прожектором, прикрепленным к башни над вратами, — бегу к хвосту поезда. Взбираюсь на крышу по железной стремянке, и ложусь, надежно зажав в руках винтовку. Костюм идеально сочетается с его черной лоскутной облицовкой, поэтому меня не замечают, когда прожектор поворачивается в моем направлении.

С обеих сторон ребята из группы подкрадываются к вагонам. Они бесшумно ползут, как ящерицы, за спинами неосмотрительных и ни о чем не подозревающих стражей. Двое посыльных защелкивают замки на дверях тех вагонов, где пребывают солдаты, а шесть человек незаметно проникают внутрь, чтобы наполнить свои сумки боеприпасами, оружием и лекарствами. Тем временем трое прикрепляют взрывчатки под поезд и незаметно отступают.

Напряжение возникает, когда Рон — один из обладателей рюкзака — выпрыгивает из вагона. За его плечами повисла сумка с лекарствами. Даже мне слышно, как, ударяясь, точно колокольчики, зазвенели стеклянные бутылочки. Охранники бросаются к нему. Я точно знаю, что это Рон. Парень самый высокий и мощный, а его рюкзак для лекарств имеет значительное отличие — он самый большой.

Рон мчится к развалинам. Охранники стреляют. Я целюсь в стражей и трижды нажимаю на курок. Все, кто бежал за Роном, падают в низкорослые, посохшие сорняки. В том числе и сам носильщик. Очевидно, что его задела пуля. Но как такое возможно, ведь костюм из специальной ткани, и, если верить Люку, она не пропускает пуль? Или Люк ошибся и материал самый обычный? А может дело не в одежде, а в оружии? Ведь я тоже убила двоих противников.

Остальные дежурные засуетились. Похоже, что они наконец-то поняли, что их обокрали. Стреляю в троих, рванувшихся вдогонку за двумя носильщиками — Део и Трешом. Расстояние довольно большое, но я попадаю. Солдаты валятся замертво, а Део и Треш успешно скрываются среди гигантских глыб развалин. Сидни, четвертый обладатель рюкзака, ушел самым первым. Те, кто должен был отвлечь врагов, тоже отошли. И мне пора уносить ноги — поезд вот-вот взорвется грандиозным фейерверком.

Приподнимаясь, замечаю крадущуюся к поезду темную фигуру. Но она сворачивает и направляется к Рону. Подойдя к месту, где он лежит, этот кто-то залегает в траву. Прожектор поворачивает, освещая путь охранникам.

Я снова ложусь. Мощный фонарь снова вертится. Неизвестный поднимается, хватает рюкзак и, едва ступая, тащится к развалинам. Рон был огромным, настоящим великаном, поэтому он тащил наиболее вместительный рюкзак. Но сумка слишком тяжела для… Люка! И как только я могла забыть о нем?! Он бы точно не бросил такой ценный груз.

Прицелившись, без промаха стреляю в охранников — все падают, как один. Не думала, что с такого расстояния кого-то уложу.

Отстреливая солдатов, минуты две жду, пока Люк благополучно обогнет руины. Убедившись, что никого не осталось, поднимаюсь, закидываю ружье за спину, и на четвереньках ползу к концу вагона. Остается совсем чуть-чуть, но прямо передо мной, точно дерево, вырастает один из воинов. Рон по сравнению с ним — мелкая козявка. Теперь я точно труп — меня, ведь, никто не прикрывает.

Бросаюсь к краю вагона, чтобы спрыгнуть, но цепкие ручища, как щупальца осьминога, хватают меня, и я ревностно вырываюсь. Мой удар для солдата все ровно, что укус комара для меня, зато его силу я чувствую сполна — живот будто прилипает к спине. Озлобившийся противник поднимает меня над собой. Наверняка, для него я не тяжелее перышка. Он в состоянии меня согнуть и сломать, как карандаш, но бросает меня о крышу вагона. На мгновенье мне кажется, что я попала в одну из старых ловушек из гвоздей. Закрываю глаза и обхватываю голову руками, понимая, что будет еще один, завершающий удар и мне необходимо хоть как-то защититься. Лучше бы он меня застрелил!

Поджимаю ноги и… вдруг слышу мощный взрыв. Вокруг становится светло, как солнечным днем, а стоящего рядом врага сносит горящая пластина. Взрывается еще один вагон и вокруг сыпятся здоровенные металлические куски и загоревшиеся кресла.

Соскочив с поезда, бегу что есть сил. Не проходит и десяти секунд, как происходит несколько взрывов одновременно. Сильный и жаркий поток воздуха подхватывает меня и отбрасывает прямо на купу камней. Ударяюсь головой, а колючки сухой травы царапают лицо. Срабатывает еще одна мина, и я теряю сознание.

Открыв глаза, не сразу понимаю, где я и что произошло. Левое веко обильно заливает теплеющая кровь. Прикасаюсь пальцами к брови, — именно туда пришелся удар, — перчатки сразу же становятся красными. Перекатавшись на спину, гляжу на горящие обломки поезда. Невозможно представить, сколько людей было внутри, но они все погибли. От вагонов почти ничего не осталось.

Нужно уходить, подгоняю я себя. У меня осталось одно незаконченное дело: пока не рассвело нужно вывести Хезер и Лилиан за Дугу, и отыскать Лиама, если он действительно находится в Департаменте-9. В Норе его точно не было — я нигде его не заметила.

Встаю и понимаю: идти будет нелегко. В висках пульсирует боль, а земля крутыми впадинами прогибается под ногами. Делаю несколько пробных шагов и останавливаюсь, чтобы не упасть. Тщательно вытираю обагренное лицо и выбрасываю перепачканные перчатки. Затем снова пытаюсь идти. Необходимо сделать задуманное как можно раньше, иначе пострадают единственные разговаривавшиеся со мной и не притворявшиеся, будто меня не существует, люди.

Бреду к развалинам со скоростью старой черепахи, а потом сворачиваю. К лачуге Хейзвудов рукой подать, но дорога забирает много сил и времени. Хотя за эту трудоемкую прогулку я прихожу в свое обычное состояние.

Останавливаюсь перед верандой, чтобы передохнуть. В окнах подавшейся на бок избы темно, как и в остальных обветшавших хибарах. Но, как только поднимаюсь по скрипящих, прогнивших ступеньках, внутри дома зажигается свет. В Котле нет электричества, исключение — завод, поэтому люди пользуются свечами или разводят огонь в печках.

Стучусь и терпеливо жду, пока отопрут дверь. Чего они так медлят? В каждую минуту может произойти нечто непоправимое. Терпение быстро заканчивается, и я с силой грохочу кулаком. Наконец-то мне отмыкают и передо мной постают две пары испуганных глаз, в которых отражается пляшущий огонек свечи. Херез, стройная, светловолосая женщина с острым лицом, прижимает к себе испуганную Лили. Полагаю, они не ожидали меня увидеть, да и еще в таком жутком виде.

— Где Лиам? — спрашиваю я, вытирая стекающую кровь с лица. Времени в обрез, и надо все успеть, а их рассеянная молчаливость выводит меня из себя. Они должны сказать, где сейчас находится Лиам, — только он сможет их сопроводить. Повысив тон, я практически требую ответа: — Мне нужно поговорить с Лиамом! Где он?

— Я… я не знаю. — мотает головой Хезер. — Он уехал…

— Где Лиам? — снова повторяю я. — Я знаю, что он сбежал. Он меня предупреждал.

Хезер виновато смотрит на меня. Значит, Лиам заранее предупредил ее о своем замысле.

— Он на чердаке. — признается Лилиан, указывая на проем в другую комнату.

Едва Лилиан замолкает, слышу грохот, будто упал тяжелый предмет. После следуют шаги, и в гостиной появляется Лиам. В темной одежде его почти не разглядеть в полумраке. Но, едва он выходит на свет, вижу на его разукрашенной ссадинами физиономии появляющиеся красные пятна стыдливости.

— Привет, Харпер. — неуверенно произносит он. — Рад тебя видеть.

— Собирайся. — приказываю я. Я рада видеть старого друга и союзника в одном обличии, но я так зла на него, что готова убить.

— Куда? — удивляется Хезер, на ее лице бледностью проступает испуг.

— И вы тоже. — додаю для ясности. — Вам нужно уходить. Котел снесут, сровняют с землей. Не знаю когда, но это может произойти в любой момент. Так что, чем раньше вы уйдете, тем лучше для вас.

— Снесут? Что значит, снесут? — осведомляется Лили у матери.

— Закидают минами. — объясняю я. — Испепелят.

— А куда мы пойдем? — интересуется Хезер, совладав собой.

— Лиам вам все объяснит. Правда? — я пронзительно кошусь на Лиама, а он кивает. Сдается, он будет счастлив провалиться от стыда. Конечно, он же пересиживал дома, на уютном чердаке в то время, как я проходила смертельные государственные программы. Помнится, он когда-то говорил, что никогда не бросит меня.

— Что с собой брать? — спрашивает Хезер, бегая то сюда, то туда и, хватаясь то за одно, то за другое.

— Еду на три-четыре дня и теплую одежду. — предполагаю я в голос. — Если имеете лекарства, их тоже захватите. И спички. Побольше спичек.

— Хорошо. С-сейчас все соберу. — запинается Хезер, вынимая из-под кровати старый рюкзак Лиама.

Я увожу Лиама в соседнюю комнату, и плотно закрываю дверь. Он зажигает свечу, в тесном помещении, где простору ничуть не больше, чем в чемодане, светлеет, и я замечаю небольшую дырку в потолке. Наверно, ему там было очень комфортно и безопасно. Сев на пружинистую кровать, напротив друга, не углубляясь, рассказываю ему об отцовских фотографиях и о предположении, что мир за Дугой не уничтожен. Мы не находили никого из людей, потому что не отдалялись от Богема достаточно далеко.

— А что если ты ошибаешься и мы уйдем в никуда? — беспокоится Лиам, хлопая глазами.

— Возможно, вас подберут.

— А что если там никого нет? Нам что, блуждать до конца жизни?

— Я не ошибаюсь, ясно?

— Но ты и достоверно не знаешь.

— Да, но я верю отцу. Он бы не подсунул мне фальшивые фотографии. Понимаешь?

— Да, конечно. — приневолено вторит Лиам. — За Дугой не совсем безопасно. Я о тех мальчиках…

О них я совсем забыла. Стоит вспомнить напавших на охоте кровожадных выродков, как я содрогаюсь от ужаса. А что, если их намного больше? И что, если они рыскают повсюду?

— У вас нет выбора. — стойко заявляю я. — Котел снесут вместе с его жителями. И это невозможно предотвратить. Сейм все решил и нам остается лишь ждать момента. — Лицо Лиама искажается. — Тебе решать: оставаться здесь или уходить.

Лиам призадумывается.

— А ты?

— Я вас проведу. — отвечаю я. — И вернусь. У меня есть незаконченные дела.

— Я думал… — замолкает он.

— Нет. Понимаешь, бунт поднялся там, где, казалось, его не может быть! Мы живем в решающее время. И я должна быть частью этого восстания! Ты же знаешь, это то, чего я хотела.

— Но ты говорила, что оставила эту идею в прошлом.

— Я так думала. Но я ошибалась. Нам пора идти. — заканчиваю я, поднимаясь. Лиам знает, как я ждала перемен и я ума не прикладу, почему он показывается настолько равнодушным.

Мы выходим в гостиную, где Лилиан, надев три теплых кофты и куртку, сидит в ожидании на кровати, нервно болтая ногами. Хезер все еще собирает лекарства, свечи и спички. Наблюдая за ней, я в последний момент вспоминаю о датчиках движения. Лилиан всего лишь двенадцать лет, поэтому ей еще не вживили. А вот у Хезер и Лиама… Их поймают — не пройдет и часа.

Я предлагаю идти на площадь, хоть это опасно. Но Лиам, замысловато улыбаясь, закатывает рукав, выхваляясь повязкой.

— Все в порядке, Харпер. Хемстворд позаботился на прошлой неделе.

— Хорошо. — с облегчением вздыхаю я.

— Я случайно узнал, что они затевают, и пришел с просьбой. Правда, я упомянул твое имя… Он не отказал.

— Ладно. Идемте уже. — тороплю я Хейзвудов.

Лиам берет у Хезер рюкзак с вещами, а Лилиан гасит свечу. Мы окунаемся в непроницаемый мрак. Херез, понимая, что они вряд ли сюда вернутся, не запирает дверь. В жилище нет ничего ценного, но изгои, несомненно, нашли бы что-то полезное.

На миг мне хочется отведать свой дом, не смотря на то, что раньше я категорично не желала туда возвращаться. Вероятнее всего, все уже разворовали, и, тоскуя по былым счастливым семейным временам, нечего будет рассматривать. К тому же время безвозвратно утекает и нам нужно поспешить.

Через минут десять быстрой ходьбы мы стоим у сквозной дыры в несокрушимой ширме Дуги. Похоже, что Лиам никогда не говорил, куда он уходит, ведь Хезер сильно удивлена, и отверстие для нее словно грандиозное открытие. Лиам уходит, чтобы забрать из тайника винтовку моего отца, а по возвращению, я отдаю ему свою.

— Но, как же ты? — беспокоится он.

— Что-то придумаю. Тебе она нужнее.

— Спасибо. — улыбается парень. — Если нас и вправду подберут, я отправлю подкрепление.

— Договорились. — вторю я, и напоминаю об опасности: — Будь осторожным. Ловушки…

— Конечно. — кивает он.

Мы дружески и с некоторой долей сожаления, что нам придется расстаться, и не исключено, что навсегда, обнимаемся. Возможно, что так и будет, ведь Котел должны засыпать бомбами.

— Пошли с нами. — в полголоса шепчет Лиам. — Ты мне нужна.

Я жутко смущаюсь и не нахожу, что ответить. Никогда не предполагала, что буду нужна многим людям одновременно.

— Так, что?

— Тебе пора.

Хезер и Лилиан перебираются на другую сторону, и тут же разлетаются их удивленные возгласы: «Ого!». Конечно, они никогда не видели мира за Дугой, наверно, даже не воображали что он настолько необъятный. Ведь он, в самом деле, куда больше, чем мы можем себе представить.

— Пока, Харпер. — слышу веселый голосок Лилиан.

— Пока. — бормочу себе под нос, вряд ли она услышала.

Больше оставаться у отверстия нет смысла, надо возвращаться на площадь.

Глава 18. Зачистка

Срезая путь, двигаюсь вдоль Дуги, а потом — через поросшее сорняками поле, лежащее возле стены-границы департаментов Девять и Восемь. Из-за сильнейшего грохота останавливаюсь: что-то массивное периодически стучит, как сердце или отбойный молоток, создавая глубокие удары. Мне интересно: что же происходит? Сворачиваю в сторону источника звука, и, не доходя метров двести к стене, замечаю скопление суетящихся людей и высокий темный скелет сооружения, держащего огромный шар. Им-то, скорее всего, мятежники пытаются прорубить толстую перегородку. Хемстворд говорил о половине митингующих, отправленных пробивать внутренние стены, ведь лишь только так можно спасти хоть часть населения Котла.

Очевидно, что помочь им я ничем не смогу, так что направляюсь к площади. Пятнадцать минут — и я у цели. В голове то и дело роится мысль: а вдруг бунт поднялся и еще потому, что Люк заранее предупредил Хемстворда, будто Сейм постановил снести Котел? Мне ведь достоверно неизвестно, когда Люк об этом узнал и передал весть отцу, а восстание — отличный способ отвлечь внимание правительства. К тому же у стен нет ни одного солдата, а все они сориентированы к площади.

Наблюдая со стороны, не могу разобрать, что происходит. Воины распределены по всем участке, а протестующие отбиваются камнями, отрезками труб, деревянными досками, некоторые отстреливаются. Один за другим раздаются оглушительные взрывы, вызывающие звон в ушах, рвут брошенные врагами свето-шумовые и газовые гранаты, которые бросают в костры, и, взрываясь, они невидимой силой разбрасывают горящий хлам и древесину на десятки метров. Когда происходит очередной взрыв, я замечаю Хемстворда. Лежа, он пытается сдвинуться с места, но что-то его сдерживает. С новым взрывом его накрывает огромный кусок доски.

Бросаюсь к нему, минуя один костер за другим. Из-за едкого смога не могу дышать. Спотыкаюсь о десятки беспощадно изуродованных тел, некоторых невозможно узнать: лица и части тела обгорели до костей.

Подбегаю к ослабелому Хемстворду. Необходимо поскорее его вытащить и найти Джойстин! Прячу руки в рукава и стаскиваю с него тяжелую воспламенившуюся доску. Хемстворд еще жив и это не может не радовать. Хватаю его за шиворот и отволакиваю прочь.

— Сейчас. — говорю я. Прилагая недюжинную силу, мне все ровно не удается оттянуть Хемстворда на безопасное расстояние. — Помоги мне! — прошу я его. Если я его не спасу — никогда себе этого не прощу. — Хоть немного, Хемстворд!

Упираясь, все же немного оттягиваю Хемстворда, но, взглянув на его ноги, пугаюсь тому, почему он не поднимается, чтобы мне помочь. Наверно, одна из многочисленных гранат разорвалась возле него и острые, как разбитое стекло, осколки изуродовали одну его ногу, а вторую отсекли до колена.

— Нет, нет, нет! — повторяю я Хемстворду на ухо, упав на колени. Слезы застилают глаза, а в груди сжимается комок боли. Отец Люка стонет, приподнимая руку. Он хочет мне что-то сказать. Чего же я смирилась? — ругаю я себя. Хемстворд жив, его нужно спасать!

Крепко-накрепко ухватившись за куртку, кое-как сдвигаю его с места. При каждом движении усталое лицо Хемстворда сморщивается, а его губы едва заметно шевелятся в сухом безмолвии.

Раздаются жуткие крики. Люди, как учуявшие опасность мыши, разбегаются кто куда. Приближается странное зловещее шипение, будто кто-то гасит огонь водой, а протестующие второпях отступают к Администрации. Подняв голову, взглядом натыкаюсь на вздымающуюся ввысь, источающую густой пар струю воды. Вот-вот этот горячий поток согнется в дугу и обрушится на нас. Но меня кто-то подхватывает, буквально снося с места, и я отпускаю Хемстворда, который остается обездвижено лежать между двух полыхающих костров. Из-за плеча Люка наблюдаю, как на его отца льется кипяток, и лицо того мгновенно покрывается уродливыми рубцами, становясь одной болезненной раной.

Я умоляю Люка остановиться, но он сдавленным голосом убеждает меня, что мы ничем ему не поможем, и отпускает меня лишь тогда, когда мы оказываемся за зданием администрации. Люк садится, опершись на стену. Он не в себе от потери отца и я сама еще немного и разрыдаюсь, совершенно потеряв самообладание. Я не ожидала, что конец будет настолько ужасным и будет столько смертей.

Успокаивая Люка, обнимаю его, а он тихо шепчет мне на ухо:

— Я не могу тебя потерять. Не хочу, чтобы ты умерла, Харпер. Только не ты! Я не знаю, как без тебя жить.

Уткнув лицо в просекшую дымом куртку Люка, поддаюсь нахлынувшим чувствам и, содрогаясь и всхлипывая, плачу. Я не хотела, чтобы его отец погиб. Мы были семьей, Хемстворд сам так говорил, а я зареклась себе его спасти, но не сдержала слова. И я точно не смогу жить, потеряв Люка. Он единственный, кто у меня остался.

К рассвету все стихает: солдаты уходят, водометы уезжают, некоторые костры гаснут, и из мокрого пепелища полупрозрачными лентами поднимается дым. Мертвых сжигают. Медсестры в ужасе рыдают: таких глубоких ранений и ожогов они никогда не видели. Естественно, в больнице лечились только те, кто мог себе позволить, и их раны не были смертельными, а всего лишь легким недомоганием.

К полудню усопших становится еще больше. Их тела выносят из подвала и бросают в огонь. Умирают от большой кровопотери, болевого шока, отравления газом и от огнестрельных ранений.

Покинув на пару минут комнату для задержанных, и остановившись в углу с кружками в руках, слушаю разговор Кентона Гарриета и Джойстин, спорящих настолько громко, что до меня долетает каждое их слово. Женщина, держа руки в карманах запятнанного кровью передника, настаивает на том, что надо усыплять тяжело раненых, ведь они умрут рано или поздно.

— Мы избавим их от страданий! — настаивает Джойстин. — К тому же, лекарства заканчиваются.

— Поступайте так, как вам угодно. — отмахивается Кентон, нервничая.

— Я не могу принимать такое решения самостоятельно. — утверждает медсестра. — Вы здесь всем руководите. Мне нужен ваш приказ.

— Мне надо все обдумать. — говорит Кентон, вытирая пот со лба.

— Учтите, у нас нет времени. — окончательно рассердившись, бросает Джойстин и гордо удаляется.

Джойстин уходит в подвал и одновременно указывает, кого и куда нести.

Кентон Гарриет оборачивается и, заметив меня, вздрагивает, как будто перед ним возник призрак.

— Н-не подкрадывайтесь. — просит он. — Меня это пугает.

Я смотрю ему вслед. Его чрезмерная пугливость и напряженный вид выдаются мне отнюдь небеспричинными. С чего это он так меня испугался? К тому же он сильно нервничает, словно боится кого-то.

Отстояв очередь к кухне, беру суп и чай. После Норы, любая здешняя еда кажется довольно странной на вид и вкус. Но выбор ограничен, и нужно питаться скудной порцией того, что есть.

Иду в комнату, где я недавно проспала почти сутки. Наглухо закрываю за собою дверь и ставлю кружки на стол. Осторожно сажусь на край матраса, возле Люка. Джойстин дала ему успокоительное, и он уснул ровно на четыре часа. А сейчас лежит, бессмысленно всматриваясь в потолок, и, положив руку на мои ноги, тихо произносит:

— Я не понимал, что ты чувствовала тогда. Я о Рике.

— Я не хочу это вспоминать. — говорю я, сжав его пальцы.

— Я должен был хоть как-то поддержать тебя. — продолжает Люк.

— Нет, не должен был! — возражаю я. — Мы поступали так, как должны были поступать, и то, что произошло, должно было произойти. И мы уже не изменим, но можем не повторять это в дальнейшем.

— Когда-нибудь ты упрекнешь меня в том, что я оставил тебя в тот момент, когда ты нуждалась во мне, в поддержке. А знаешь, что самое ужасное? — Люк смотрит на меня. — Ты всегда со мной. Всегда. И сейчас.

— И зачем ты мне это говоришь? — вырывается у меня.

— Я не заслужил этого.

— Ты спятил. — печально улыбаюсь я. — Не говори глупостей.

— На самом деле, я знал, что ты осталась одна. Но я ничего не сделал, чтобы помочь тебе.

— Это бред, Люк. — возмущаюсь я. Находясь в другом департаменте, как и чем бы он мне помог? А вот я бы могла помочь Хемстворду… Или, хотя бы раз в месяц украдкой навещать его. Он был бы мне рад. Но я этого не делала, не гостила у него и не общалась с ним, даже не могу назвать весомую причину — почему. Я не боялась, и час могла выкроить, не сходив один раз за Дугу. Но уже поздно об этом думать — Хемстворда не вернешь.

Рассматривая заплесневевшие внизу стены, взором цепляюсь за странную тряпицу под столом. И почему я не заметила ее раньше? Розовая ткань покрыта толстым слоем пыли. Ночью ее не разглядишь, а сейчас день, и свет проникает в комнату сквозь щели досок, попадая тонкой полоской прямо на нее. Никак не рассужу: почему она так меня интересует? Каждый раз, смотря на нее, нечто в груди отзывается вспышкой жара.

Приподнимаюсь, чтобы подползти к столу. Но подводится Люк, и я предлагаю ему поесть, а он отказывается, попросив сесть рядом. Убрав упавшее на мое лицо пасмо волос, Люк говорит:

— Осталось не долго. Скоро все закончится.

Его глаза полны печали.

— Думаешь, мы выживем?

— Мы постараемся. — горестно улыбается он. — Создадим семью, заведем детей…

— Через лет пять… — отвечаю я, обнимая Люка.

Меня душат слезы. Неужели он, в самом деле, верит, что это произойдет? Мечты — это мнимая выдумка, сокровенные желания, которым не дано осуществиться. Вполне возможно, что мы не доживем до утра… Можем умереть в любой момент. А Люк всегда был семейным человеком, он нуждался только в тех людях, которых любил. Даже поругавшись, он не оставлял меня и мы были друг для друга надежным оплотом. И я всегда понимала, что так или иначе, оставив в прошлом все ссоры и обиды, мы обязательно помиримся и когда-то поженимся. И вот он снова об этом говорит, и, по правде говоря, я хочу, чтобы это произошло, хочу разделить с ним жизнь, вместе встретить старость и наскучливыми дряхлыми стариками умереть в один день. Если бы это и вправду было возможно…

Люк вытирает рукавом мои мокрые щеки и снова обнимает.

— Все будет хорошо, Маверик. — шепчет он. — Вот увидишь. Обещай оставаться сильной, что бы не случилось.

— Я без тебя не смогу, Люк.

— Сможешь! Ты умная, храбрая, настойчивая, выносливая… Ты все сможешь! Пообещай мне, пожалуйста!

— Я попробую. — еле выговариваю я.

— Умница. — одобряет Люк, поглаживая меня по голове. — Я буду рядом, как можно дольше.

Зарыв лицо в шею Люка, вспоминаю данное себе обещание: что бы ни было — не плакать. Мне срочно нужно собраться и не раскисать. Все вполне приемлемо. Люк сейчас возле меня, он жив. Я чувствую запах его кожи, слышу, как он дышит и даже как, участившись, бьется его сердце. Так что, для того, чтобы хлюпать носом нет весомой причины.

— Ты колючий, как ежик. — вытер слезы, улыбаюсь я Люку. — Тебе нужно побриться.

— Да? — изумляется он, проводя пальцами по моим мокрым ресницам. — Совсем замотался. Завтра, ладно?

— Угу, — смеюсь я.

— Не плачь, Маверик. — просит он. — Не плачь…

Раздается нетерпеливый грохот в дверь — кто-то стучится и при этом недовольно пыхтит, как старый паровой катер. Люк говорит, что открыто, и в комнату, точно самолет, влетает раздраженная Джойстин. Ее серо-голубой колпак съехал на левую сторону головы, по лбу стекают прозрачные бусинки пота, халат, который она сменила утром, уже заляпан кровью и перемазан черной копотью.

— Знаете что!.. Сил моих больше нет! Хемстворда заменит только его сын! — рявкнув, заявляет она. Люк с безмолвным недоумением смотрит на женщину. — Только его сын! Я всем так и сказала.

Не понимая, о чем говорит медсестра, оглядываюсь на Люка.

— Я не могу и не хочу. — отказывается он.

— Люди ждут тебя! Они напуганы и готовы разбежаться, как крысы, чувствуя опасность. — предупреждает Джойстин. — Людям нужен лидер — тот, кто их возглавит и укажет верную дорогу. Иначе они действительно разбегутся. А их не так много осталось.

— Пускай идут. — роняет Люк и Джойстин рассержено и, перекосив большой рот, охает.

— Хемстворд никогда бы не сказал подобного.

— Вы не знали моего отца! — огрызается Люк. — Вы не можете знать, что бы он сказал!

— Ну, это слишком, сынок! — фыркает Джойстин. — Я прожила на белом свете дольше, и кое в чем разбираюсь лучше тебя.

— Да вы то и можете, что бесстыже и безнаказанно судачить! Так, что идите! Спасайтесь! — напоминает Люк. — И так многовато погибло…

— Что?! Да как ты смеешь! — вскрикивает свиным визгом женщина от неприятной правды, брошенной прямо ей в личину. — Ты понимаешь, чего мне стоило сюда прийти? — немного усмирившись, выпаливает Джойстин. — Я здесь, чтобы помочь людям. Я исполняю свой долг.

— Это ваша прямая обязанность. — вставляет Люк. — Но вы о ней вспоминаете только сейчас!

— Уйду я — уйдут другие. — угрожает медсестра, не выдумав ничего более дельного. — И никого не останется. А люди, что в подвале — они обречены. Да, моя совесть не чиста, но речь идет не обо мне, просто чисто по-человечески сжалься над ними! Хочешь узнать, почему они пришли сюда? Они наконец-то осмелились драться за свою жизнь. Они хотят доказать, что еще умеют бороться, что в их крови есть немного отваги, а в груди не погас огонь надежды. Они просто напуганы, им нужен кто-то, кто бы их слегка встряхнул, приободрил. Впрочем, — хмыкает она, — не обращай внимания. Можешь сидеть здесь, спрятавшись, и гордиться собой.

Запрокинув голову, Джойстин удаляется, демонстративно хлопнув дверью.

— Я устал. — тихо признается Люк.

— Наверно, ты все-таки должен их поддержать. — уверяю я его. — Мне не нравится тот Кентон. Он подозрительный и отстраняется… Ему это не нужно.

— Это он нас сдал. — оповещает Люк. Теперь-то мне понятно, почему тот меня так испугался и позеленел, как несвежий мертвец.

— Почему?

— Полагаю, он надеялся получить в вознаграждение снисходительность к себе.

— И как ты поступишь?

— Никак. — пожимает он плечами. — От предателей избавляются даже те, кому они служили. Я, наверное, пойду. Останешься здесь?

Я согласно киваю.

— Хорошо. — говорит Люк и целует меня. — Береги себя.

Люк забирает руку от моего лица, я замечаю на тыльной стороне ладони рисунок, но не успеваю спросить, что он означает. Как только за ним захлопывается дверь, а я тут же бросаюсь к столу, хватаю тряпку и резкими движениями стряхиваю с нее пыль.

Вопреки тому, что в Котле кроме серой и черной одежды больше никакой не отыщешь, у мамы были розовые платья. В день ее исчезновение на ней было одно из них. Значит, она не ушла по своей воле (этот вариант я всегда откидала), маму арестовали и держали здесь. Она была умной и предусмотрительной и могла оторвать кусок от подола платья и оставить, как след. Но она исчезла год назад, прошло слишком много времени. Но розовые платья были только у нее…

Нужно поискать еще доказательств. В голове возникает ряд вопросов, и они повергают меня в шок. Это ведь комната для приговоренных к казни, ее держали здесь и, вполне возможно, что ее пытали? Может, ее в тайне убили, а тело зарыли где-то поблизости? Или бросили в подвал? Тело давно могло разложиться. А если найду чьи-то кости, не буду уверена, что нашла останки своей матери. В конце концов, его могли сжечь. Но нельзя сидеть, сложа руки, рассчитывая, будто обнаружу еще один знак или она сама нежданно объявится. Определенно, надо ее искать.

Крепко сжимаю, впитавшую в себя пыль тряпицу, бегу в коридор. У главного выхода — негде яблоку упасть. Скопившейся народ взрывается негодующим гвалтом, когда в здание администрации на носилках вносят два маленьких и болезненно-хрупких тела. Кто-то не своим голосом кричит:

— Дети! Они убили детей! Гады!

С тяжким предчувствием мчусь к двери. Лишь бы не Лили! К этому времени они должны были отдалиться от Дуги, и, находясь на безопасном расстоянии и надежно спрятавшись, их бы не заметили.

Женщины в испуге и рыдая, закрывают лица ладонями. Проталкиваюсь ближе к носилкам. Девочка и мальчик не больше десяти лет лежат с открытыми стеклянными глазами, и их бесконечная пустота вызывает страх. Джойстин, выбежав в коридор, бросается к детям. Она, скорее всего, осознавая свою никчемность перед смерть и абсолютную невозможность им помочь, отдаляется от трупов. В каждого во лбу зияющая дырка от пули, точно как у моего отца. Однозначно, это предупреждение: мы должны остановиться или жертв будет еще больше, не исключено, что и детей не пощадят.

Джойстин равнодушно приказывает сжечь тела детей. Люди шокированы, но женщина, ни разу не усомнившись в своем распоряжении, настаивает, чтобы убитых бросили в огонь. Мальчика и девочку выносят.

Я сразу иду к Люку. И, как только нахожу его среди раненых, окликаю его, и, уединившись в темном закоулке, высказываю свое мнение, будто дети — это предостережение. На что он рассуждающе отвечает:

— Послушай меня, Харпер Маверик. Котел сровняют с землей вместе с его жителями. Селестайн лично говорила мне это. Она держит свое слово, ты же знаешь. Соврала бы она — не прислала бы тебя сюда, понимаешь? Она просто играет с нами, давит на жалость, чтобы мы отступили.

Я киваю. Аарон Селестайн всегда хотела от меня избавиться и выбрала для моей смерти весьма символическое место — площадь, где разгорелось восстание.

— Вот и славно. — Люк целует меня в лоб. — Прости, мне нужно идти.

Не желая оставаться на едине со смешанными чувствами и свирепыми угрызениями совести, — ведь вокруг полно раненых, они умирают, и в этом есть и моя вина, — помогаю Люку перевязывать покалеченных. Быстро пропитавшиеся кровью повязки, нужно менять каждые два-три часа. Сил ни у кого не хватает.

К обеду я сменила три фартука и поговорила с десятками человек, добросовестно выслушав их пожелания и все самое сокровенное, накопившееся у них на душе за долгие годы мучительной жизни, чем они непременно хотели поделиться хоть с кем-нибудь. Вопреки сильному недомоганию и слабости, некоторые намереваются вступить в бой сегодня ночью, а некоторые хотели бы поскорее забиться смертельным и беспросыпным сном, чтобы не чувствовать боли и отойти в мир иной, спокойный, не такой несправедливый и жестокий, как этот. Но большинство все же беспросветно и самоотверженно, как зеницу ока, лелеют благоуханную, здоровую надежду на скорую победу.

Вечер подкрадывается незаметно, а в месте с ним и усилился страх. Снарядившись, кто оружием, кто лекарствами и необъяснимо радикальной готовностью действовать, все, с напряженным трепетом, ждут от последних часов восстания самого худшего. Наверно, каждый с суровой невозмутимостью снаружи и разрушающим, как мощнейший взрыв, накаленным волнением и беспокойством внутри, предполагает — эта ночь последняя в их жизни и она точно не будет мирной и тихой, как море не знавшее шторма.

Способных принять бой осталось не более ста человек. Напичкавшись досыта обезболивающим, некоторые легко раненные, собрав в кулак стальную волю, подвелись на ноги и обмундировались. На полу разгромленной разрушительными боями площади снова разжигают костры и укрепляют заслоняющие от пуль и защищающие в самую лихую минуту баррикады.

В пять часов возвращается отправленный Люком разведчик и докладывает, что внутренние стены, к огромному сожалению, еще не прорубили, а колии, все-таки, расчистили от хлама, и прибыл новый поезд, доставив в Котел новую партию неконтролирующих себя солдат.

Люди серьезно паникуют, и Люк убеждающее разговаривает с каждым окончательно упавшим духом, всячески подбодряя. А я тщательно исследую каждую комнату, безуспешно пытаясь найти хоть малейший знак оставленный мамой, высматриваю каждую глубоко врезанную замысловатую царапину и загогулину на стенах, надеясь распознать в ней начерченный ею код. Она должна была оставить мне хоть что-то, что поспособствовали вывести меня на ее путь! Но все впустую: нанесенные, вероятнее всего, случайно заковырки не таят в себе никакого смысла.

За четверть восемь по всему Котлу распространяется голос Аарон Селестайн. Она повторяет вчерашнюю речь, призывая к перемирию и сложению оружия, и упоминает сегодняшнее событие — убийство детей. Аарон Селестайн, монотонно бубня, закликает восставших заканчивать бессмысленное противостояние, больше не совершать преступлений и соблюдать общественный порядок. Затем просит всех жителей Департамента-9 оставаться дома так, как вредители убивают детей. И додает:

— Мы избавимся от вредителей! И всеми возможными и невозможными методами возобновим спокойствие!

Весьма странно, что власть сама разожгла в людях жажду борьбы, а, теперь угрожая, пытается ее погасить.

В здании администрации убавляют громкость радиопередатчика. Бледные лица не более десятка находящихся в зале людей заливаются краской, а глаза загораются ненавистью. Наверняка, они понимают, что обречены, но все же мужественно двинутся в бой и, не сомневаясь в своем героическом решении, будут непреклонно стоять перед несвергаемым врагом до конца.

Ровно в восемь в Котле играет гимн — на час раньше, чем обычно.

Дрожит первая низкая, предвещающая беду нота. Раздается пушечный меткий выстрел. Я вскакиваю из-за стола — смертоносная пуля пробивает доску в одном из окон и попадает в широкую грудь стоящей рядом Джойстин, проходя насквозь. Женщина падает, а из несквозной раны хлещет кровь, и расползающаяся лужа, точно ореолом, обрамляет крупное тело мгновенно скончавшейся медсестры. Нарастающее напряжение, тут же перерастает в страшный переполох, и в полнейшей неразберихе все кидаются кто куда: или ложатся на пол в углах, прикрыв голову руками, либо убегают в подвал, пытаясь надежно укрыться в безопасном месте и все-таки спастись.

Доносится черед новых выстрелов. Доски, разлетаясь на острые осколки, отрываются от окон и с грохотом валятся на пол. Более пяти, неумело спрятавшихся, человек, судорожно вздрогнув, на миг застывают в неподвижности и безвольно падают. В голове рухнувшего рядом мужчины, появилась настолько большая дырка, что руку просунуть можно.

Я прячусь за перевернутым столом, но вряд ли он меня спасет от смертоносных пуль. Набравшись смелости, на четвереньках ползу в коридор. Отчетливо слышатся выстрелы и чудовищное бухканье частых взрывов снаружи.

Доползаю к порогу и… в зал через высокое окно влетает жестяная консервная банка и катится прямиком ко мне. Консервами никто и никогда в Котле не разбрасывался, и в этом случае не стоит надеяться, что внутри еда.

Выбежав в коридор, прячусь за стену и тут же ощущаю ее дребезжание — банка взорвалась. Осколки со звуком пролетают возле меня, и как только пыль оседает, замечаю возле башмака тонкие отрезки гвоздей.

Не утихают истерические крики и женский плач. Нужно убираться. — думаю я. И чем скорее, тем лучше. Раньше здание администрации служило стойким укрытием, но сейчас здесь опаснее, чем на площади.

Загремев, сдетонировала очередная банка. Мне отчетливо слышно, как гвозди с невероятной силой ударяются о стены, и те крошатся. Больше нельзя медлить.

Готовлюсь двинуться к выходу, но мой взор приковывает медленно выкатывающаяся в коридор жестянка. Я цепенею от слепого ужаса: она вот-вот взорвется — и гвозди изрешетят меня насквозь. И это займет не больше секунды. Банка останавливается и ту же секунду взрывается. Я едва успеваю выбежать на улицу, в сущий ад.

Обрушиваются огненные дожди, бетон устелен морем изуродованных трупов, резкие и внезапные залпы оглушают, как гром в свирепую грозу. Минуя костры, осторожно шагаю к центру площади. Судя по звукам, немного дальше, за непроглядной занавесью пламя, ведется настоящая война.

Периодично оглядываясь, обхожу три костра, переступаю через одно, потом второе и третье не подающее признаков жизни тело. Вся площадь устелена покалеченными и обгорелыми мертвецами. Некоторых из этих людей я никогда не видела, а с некоторыми сталкивалась постоянно.

— Что ты здесь делаешь?! — Я слышу Люка. — Убирайся отсюда! — прогоняет он меня, подойдя. — Уходи!

— Что происходит? — спрашиваю я, крепко обняв его.

Гимн заканчивается. Проходят секунда за секундой, прекращаются выстрелы и взрывы. Властный голос Аарон Селестайн невидимой волной прокачивается над площадью:

— Внимание! В виду того, что вредители не пристали на мирный призыв сдаться, мы решили взять на себя ответственность за обеспечение порядка на всей территории Департамента-9. Сейм постановил: немедленно провести Зачистку!

Голос Аарон Селестайн исчезает, слышно лишь глухое потрескивание горящей древесины.

— Мы не продержимся. — говорю я Люку, смотря на убитых. Его хмурое, но бесстрастное, лицо освещает заградительный огонь.

Со стороны центра площади выбегает мужчина, расширенные полные испуга глаза которого мельком и проницательно взирают на нас.

— Солдаты! — орет он, не останавливаясь. — Прибыло еще три колоны солдат!

— Что будем делать, Люк? — вырывается у меня. Противостояние зашло в глухой угол, и, наверняка, мы не выживем. Но, как же наши планы? Разве мы никогда не проживем нашу совместную, долгую и счастливую жизнь? Ну, почему он молчит?! У него что, нет запасного плана?

— Маверик, — наконец-то произносит Люк, — тебе нужно уходить.

— Что? Нет! — отрезаю я, чуть ли не топнув ногой. Как он такое может говорить?! Он ведь прекрасно знает, что мое место на площади в самый разгар восстания и рядом с ним. Нам всего лишь нужно придумать, как выйти из затруднительного положения.

— Тебе нельзя находиться здесь. — настаивает он. — Поверь мне!

— Не неси всякой ерунды! — возражаю я.

— Угомонись! Не будь такой упрямой, Маверик! — срывается Люк. — Послушайся меня, ладно?

— Иначе, что? — злюсь я на него. И до чего же Люк бесчувственный! Он что, не понимает, что я его не оставлю?

— Иначе…

Со стороны Администрации неожиданно появляется Генри Кендрик, которого сопровождают два одетых в мешковатую одежду здорованя. Это изгои! — радуюсь я про себя. Вольноотпущенные пришли на помощь, они здорово нас подкрепят! Я совершила огромную ошибку, заранее разуверившись и упав духом. С нами теперь изгои…

— Хорошо. — одобряюще вздыхает Люк, замысловато ухмыляющемуся Генри Кендрику. — До рассвета протянем.

— Все возможно. — просто отвечает тот, и хлопнув Люка по плечу, уходит. А два великана остаются, и как мне выдается, это не знаменует для меня ничего хорошего.

— Они отведут тебя в безопасное место. — предупреждает меня Люк.

— Что? — изумляюсь я. — Нет! Ты не посмеешь… Нет, Люк, я хочу быть с тобой. — возражаю я, цепляясь за воротник его куртки. Люк подает сигнал и два великана, схватив меня, оттягивают от него.

— Ослабь свои поганые щупальца! — яростно требую я, упираясь. Меня переполняет злость. Пытаясь вырваться из их ухватистых лап, брыкаюсь и верчусь, как перевернувшийся на спину жук. Но, заметив, что Люк отдаляется, ощущаю сжимающийся снежок боли в груди, и разразившись горькими слезами, умоляю его вернуться. — Нет, Люк! Не уходи! Не бросай меня… Люк!

Но, он будто не услышав меня и не обернувшись, скрывается за безжалостным огнем. Не чувствуя себя от злости я продолжаю вопить, безостановочно колочу кулаками по спине одного из изгоев, который несет меня, и даже угрожаю отгрызть ему ухо. Но ему хоть бы хны.

Мы стремительно отдаляемся от места, где возобновляется активная ружейная перестрелка, и раскатывается бабаханье взрывов. Началась зачистка Площади Свободы.

Громило бросает меня в тесную яму в подвале Пункта А. Я больно ударяюсь рукой, и, опустившись на сырую землю, потираю ее. На самом деле Пункт А — это давным-давно заброшенный Дом правосудия, находящийся через три таких же мрачных здания от Администрации. Изгои накрывают наспех вырытую яму деревянной крышкой и садятся сверху. Громко чавкая, с насмешкой и некоторой долей иронии обсуждают мятеж, предполагая вероятные концовки.

Понимая, что мне не выбраться, я, обхватив колени, немного успокаиваюсь. И все еще, отчаянно не верю в то, что произошло. Я не должна пересиживать в темной, сырой и холодной копанке, где места для меня одной и нет возможности даже ноги разогнуть, и всю досадливо тянущуюся ночь, слушть, как гремят взрывы и палят ружья. Я должна прикрывать Люка, видеть, что с ним ничего ужасного не приключилось, ведь складывается жуткое впечатление, будто Департамент-9 закидывают бомбами.

Меня не покидает плохое предчувствие. Я больше не могу сидеть, сложа руки, необходимо что-то предпринять. В который раз поднимаюсь, подпрыгиваю, но крышку сдвинуть не выходит.

— Ребята, — обращаюсь я, — выпустите меня, пожалуйста!

— Как ты уже надоела! — недовольно ворчит один.

— Ага! — поддерживает друга второй. — И спать не даешь… А мы ведь люди, нам нужен здоровый сон.

Да как они могут спать в такой неспокойный час! Неужели им плевать с высокой башни на то, что происходит на улице? Скорее всего, иначе бы они тут не околачивались, сторожа меня.

— Пожалуйста! — снова прошу я.

— Замолчи ты! — гавкает первый, ударив громоздким кулаком по крышке ямы.

Минуты тянутся неимоверно долго, и мне кажется, что прошла вечность с тех пор, как я в последний раз видела Люка. Я все больше тревожусь за него. Люк — дорогой мне человек, и если с ним что произойдет… Внезапно меня обуревает тревога: а вдруг в него попала пуля или осколок и его уже нет? Нет! Лишь бы не Люк! Я не могу его утратить, я не знаю, как без него жить. Хотя и злюсь на него, ведь он не имел права отправлять меня сюда. Он распорядился запереть меня здесь, лишь потому, что беспокоится за меня. Наверно, он боится потерять меня настолько сильно, как я боюсь потерять его.

После пяти неудачных попыток вылезти из глубокой копани, сил совсем не остается. И на пару минут я забываюсь беспокойным сном. Меня преследует кровавый давешний кошмар, будто Котел полностью разрушен и осталась только я в окружении сотен смрадных полуразложившихся трупов.

Опрометью проснувшись, отгоняю дурные мысли. И с опозданием замечаю, что наступила гулкая зловещая тишина: изгои не храпят и не бормочут, с улицы не доносится беспрестанное звенящее бахканье и отдаленные хлопки выстрелов. Но приближающийся непарный топот, меня настораживает.

— Ее здесь нет. — слышу я голос Фрэнка прямо над собой.

— Я так и знала. — откликается Аарон Селестайн.

— Мы все обыскали…

— Но где-то же она должна быть! — рявкает Селестайн. Через тонкие щели досок крышки, вижу, как она надевает черные перчатки.

— Возможно, она мертва… — предполагает Фрэнк.

— Искренне надеюсь. — продолжает Аарон Селестайн. — Нам будет достаточно Люка. Его казнь покажет, что идти против Сейма глупо, опасно и бессмысленно. А нам пора возвращаться, сейчас начнется Снос. Нам оставаться здесь больше ни к чему.

Аарон Селестайн и Фрэнк, торопясь, уходят. Я выжидаю несколько минут. И с трудом вникаю, что Люк жив. Он жив! Я так рада. Так счастлива, что не могу найти верных слов, чтобы передать это волнительное чувство. И к тому же он в относительной безопасности. Ну, почти в относительной безопасности, если не учитывать, что его планируют казнить. Но он умный и проворный, он сможет незаметно убежать, я в это верю. Он ведь бесследно удрал из Департамента-2, когда его арестовали, и в этот раз сможет. Он найдет способ, я это знаю.

И мне надо побыстрее уходить. Тянусь к крышке, подпрыгиваю раз и еще. Только с третьей попытки мне удается ее сдвинуть. Хватаюсь за край пола и подтягиваюсь. Вылезаю. На деревянном полу, среди остатков еды, лежат два окоченевших мертвых изгоя. И когда их убили? В каждого во лбу зияет дырка от пули, из которой змейкой вытекает кровь.

Вместо того, чтобы бежать прочь от Пункта А к отверстию в Дуге, я поднимаюсь на крышу Дома правосудия. Все ровно мне не улизнуть на ничейную территорию за Дугой по одной простой причине: я не успею к ней дойти. Бомбы застанут меня среди поросшего сорняками поля, где негде укрыться. Впрочем, для меня куда важнее знать, что Люк жив. И то, что я вот-вот умру, для меня всего лишь не стоящий внимания пустяк — рано или поздно это бы случилось. К тому же, я узнала то, подтверждение чему искала всю жизнь: за Дугой есть жизнь, и мир не уничтожен. Моя душа спокойна.

Выйдя на запущенную крышу трехэтажного здания, смотрю на пустынное бледно-серое рассветное небо. Солнце лениво поднимается, мало-помалу прогревая воздух. Вздымается легкий ветерок, лаская утренней прохладой кожу. Никогда еще в Котле не было настолько тихо, даже в такую рань. Смотрю на полуразваленное здание администрации. Кажется, Хемстворд говорил, что его ничто не разрушит, наверно, он один из немногих, кто был отъявленным жизнелюбом и верил в лучшее. Площадь Свободы устелена дымящим пеплом и усеянная, как земля плодами, многочисленными трупами.

Высоко в небе увеличивающимися точками надвигаются больше десятка планолетов. Затаиваю дыхание, сердце щемит, а ноги, обмякая, подкашиваются. Сейчас полетят бомбы, которые начисто сотрут Котел. Надеюсь, мятежники все же прорубили стены, и большая часть населения разошлась по соседним округам. Планолеты молниеносно проносятся над Департаментом-9, оставляя за собой белые дымчатые полоски, и исчезают. Но, почему они не выпустили бомбы? Неужели Снос отменили?

Сощурившись, продолжаю всматриваться в окрашивающееся небо. Аарон Селестайн ни за что не поменяет своего решения, и не стоит думать, будто Котлу дали второй шанс на существование.

Из стороны давно завалившихся домов, когда-то предназначавшихся для семей рабочих, едва слышно доносится бурный клекот и гвалт. Не на шутку встревожившись, присматриваюсь: люди, возможно, целыми семьями, вышли из своих лачуг. Наверно, они услышали шум планолетов, и им стало любопытно, что происходит. Но их уйма как много. Значит, стены не прорубили, и никто не покинул Котел? И почти восемь тысяч населения погибнут прямо сейчас? У меня холодок скользит по спине. Пока еще не поздно необходимо направить всех к отверстию в Дуге! Кто-то все же спасется.

Кидаюсь к уводящей вниз лестнице. И преодолев пару метров, вдруг замечаю, стремительно опускающиеся, заслоняющие небо точно полотном, пестрые бело-серые облака. Приглядываюсь к маленькому пушистому воздушному шарику, опустившемуся ниже всех. Да это одуванчик! Я широко и ребячески улыбаюсь. На Котел скинули армию одуванчиков!

Незначительный порыв ветра уносит одуванчик в тот момент, когда он должен был опуститься на мою ладонь. Резко обостряющееся внутренне чутье, подсказывает мне убегать сломя голову и неважно куда. Ведь, кто бы мог подумать, что милые сердцу цветки — разрушительное творение, опасный плод работы технических лабораторий Богема, — бомбы.

Подбегаю к лестнице. Одуванчик витает в воздухе, и садится на крышу.

Мощная волна небывало сильного взрыва поднимает и отбрасывает меня за обветшалый край крыши Дома правосудия. После короткого падения, ударяюсь о твердую почву. Мир в глазах расплывается и тускнеет, в ногах и руках усиливается слабость, наваливается непреодолимая усталость.

Между звуками взрывом различаю душераздирающие, панические крики. Слышу, как рушатся здания. Земля дрожит. Мне хочется спать, думаю, я умираю. Глаза мимо воли закрываются, когда две стены падают прямо на меня, заслоняя собою серо-голубое небо. Наступает кромешная темнота.