Республика Святой Софии

4.1. Миротворческая политика архиепископа Ионы

После смерти Евфимия II архиепископом в Новгороде по жребию был избран Иона, игумен монастыря Святого Николы из Неревского конца. «И вси священници и весь народ, Великый Новъгород, прославиша Бога и възрадовашася, и скоро шедъша посадник, и тысячкыи, и стареишии людие и весь Великый Новъгород в Неревьскый конец, в манастырь к святому Николе, и взяша раба Божия святого Николы игумена, благоумнаго, и смиренаго и нищелюбиваго Иону, и въведоша его в церковь святыя Софии честно на владычьство, и посадиша его в полате; в той день благ, и светел и радостен в славу Богу»[952].

Биография Ионы дошла до нас в двух вариантах: краткая история его детства в Новгородской четвертой летописи («поведа нам сам государь архиепископ Иона»[953]) и пространная — в «Повести об Ионе архиепископе новгородском», созданной в Новгороде на рубеже XV–XVI вв. Летописный вариант, хотя и очень короткий, насыщен бытовыми подробностями и производит впечатление записи со слов владыки.

Иона (в миру Иван) родился в Новгороде, в семь лет потерял родителей и был взят на воспитание некой вдовой Натальей, «матере Якова Дмитреевича Медоварцове, а Михайлове бабе»[954].

Уважительное именование сына Натальи по имени и отчеству свидетельствует о знатности этих людей. В двинских грамотах рубежа XIV–XV вв. упоминается боярин Яков Дмитриевич, а в новгородской летописи под 1445 г. описан подвиг воеводы Михаила Яковлевича во время похода новгородцев на Югру[955]. Воевода Михаил вполне мог быть сыном Якова Дмитриевича. Вероятно, что и сам Иван был родом не из простой семьи, раз его взяли на воспитание бояре. Возможно, родственники Ионы жили в Неревском конце, поэтому Иона и стал со временем игуменом кончанского монастыря Святого Николы.

Наталья озаботилась обучением своего воспитанника, отдав «на учение грамоте диякону». В период ученичества Иван повстречал некоего юродивого (в «Повести» — Михаила Клопского), который предсказал ему будущее архиепископство. Повзрослев, Иоанн удалился в Отенский монастырь и там принял постриг с именем Ионы. Обитель эта была основана в начале XV в. в 50 верстах от Новгорода. После смерти основателя монастыря — игумена Харитона — Иона был избран настоятелем обители. Со временем он приобрел известность в Новгороде. Избрание Ионы на кафедру архиепископа произошло, когда он уже был в пожилом возрасте. Вероятно, незадолго до своего избрания в архиепископы Иона стал игуменом в Никольском монастыре Неревского конца. В благодарность высшим силам за «доверие» владыка построил церковь Святого Николы не в городе, а в своей прежней обители — «в Отне пустыни»[956].

В год избрания Ионы новгородцы обменялись посольствами с королем Казимиром и приняли к себе «на пригороды» литовского князя Юрия Семеновича. В то же время отношения Новгорода с Москвой оставались доброжелательными. В следующем году Иона отправился на поставление к митрополиту в Москву. Вместе с владыкой к великому князю отправились представительные послы: «посадник Новгородчкых Федор Яковлич, Иван Офоносович, а с владыкою боярин, тысячкый Василей Олександрович Казимир, а от житьих послы: Офонос Микулинич Кукас, Киприян Арзубьев»[957].

Судя по летописи, посольство было успешным: «Честно его архиепископа Иону чествоваша митрополит Иона, и князь великый Василей Васильевич, и его дети и его бояре князя великого; с честию великою архиепископа владыку Иону и послов Новгородчкых и его бояр отпустиша скоро в Великый Новгород в дом святей Софии премудрости Божия»[958].

Великая честь, оказанная новгородскому владыке, объясняется шатким положением митрополита Ионы, который был избран на соборе русских епископов, а не поставлен в Константинополе. Не во всех русских землях это избрание было воспринято как законное. В том же 1458 г. в Риме был поставлен на литовскую митрополию ученик Исидора Грека — Григорий. Обеспокоенный этим московский митрополит созвал русских иерархов и потребовал от них заверений в отказе от сношений с литовским митрополитом. Была даже составлена соборная грамота русских епископов в верности митрополиту Ионе[959]. Новгородский архиепископ на соборе отсутствовал, но, учитывая его недавний приезд на поставление, можно предположить, что он подтвердил верность московскому избраннику. Летопись Авраамки, написанная владычным летописцем, называет Иону митрополитом «Кыевьскым всея Руси», то есть признает легитимность его избрания. То, что новгородская церковь признала нового митрополита, подтверждает и послание митрополита Ионы новгородскому владыке в феврале 1459 г.: «А тобя, своего сына, о том же благодарю и благославляю, чтобы еси, по своему к Богу, и по святых правил законоположению и повелению, и по обету и исповеданию, в своем поставлении… святей православной христианьстей вере стал и попечение имел крепко»[960].

Кроме того, в это время в Новгородско-Софийскую редакцию Кормчей была внесена статья, обосновавшая существование автокефальных церквей. Полностью умалчивая о бедствиях, постигших Сербскую и Болгарскую церкви, эта статья утверждала новую для Русской православной церкви мысль о необязательности подчинения Константинопольскому патриарху и способствовала укреплению нового самостоятельного статуса Русской митрополии.

Вернувшись из Москвы, Иона ввел в Новгороде почитание Сергия Радонежского. Владыка на свои средства поставил церковь «на вратях» во имя московского святого[961]. Этим архиепископ как бы продемонстрировал готовность Новгорода к миру и согласию с Москвой.

К московскому святому Сергию Радонежскому в Новгороде было особое отношение. Между Новгородом и Троице-Сергиевым монастырем уже давно существовали договорные отношения, на которые не влияли даже войны с московскими князьями. Сохранилась жалованная грамота Великого Новгорода Троице-Сергиеву монастырю на беспошлинный провоз товаров по Двине, в которой особо оговаривалось, что если «будет Новъгород Великии с которыми сторонами не мирен, а вы (двинские бояре. — О.В.) блюдите монастырского купчину и его людей, как своих, занеже весь господин Великии Новъгород жаловал Сергиев монастырь держать своим»[962].

Грамота датируется 1448–1454 гг., но написана она была «по старой грамоте по жалованои», т. е. при владыке Евфимии договор лишь возобновили, а впервые льготы Троице-Сергиеву монастырю были даны еще раньше.

О самом Сергии Радонежском новгородцы отзывались с уважением, это был единственный московский святой, вошедший в новгородский фольклор. Именовали его новгородцы Рыжебородым: «Никого не боимся, только Рыжебородого боимся»[963]. То есть Сергия Радонежского в Новгороде признавали равным по чудодейственной силе местным святым, а то и большим по силе.

В церковных делах архиепископ Иона во многом продолжил дела Евфимия II. Новый владыка много занимался церковным строительством, однажды даже лично участвовал в укреплении церкви святых Бориса и Глеба: «Обложи церковь… при архиепископе владыке Ионе, юже сам обложи своими рукама»[964]. Иона, как и Евфимий, поддерживал связь с Ближним Востоком. Священноинок Варсонофий — духовник Ионы — в 1456 г. совершил путешествие в Палестину и Иерусалим, а затем в Египет и Синай[965].

Следом за своим предшественником Иона утверждал идею богоизбранности Новгорода. В одной из грамот времени его владычества Иону титулуют как «преосвященнаго архиепископа богоспосаемого Великого Новгорода и Пскова»[966].

Иона поддерживал общежительские монастыри, по его благословению иноком Александром Сийским был основан Ошевенский общежительский монастырь.

В 1459 г. Иона вновь пригласил в Новгород Пахомия Логофета, который по заказу архиепископа дополнил старые произведения и написал новые — житие прежнего своего заказчика, архиепископа Евфимия II, похвальное «слово» на Покров Богородицы, Службу Антонию Печерскому. Логофет пробыл в Новгороде до приезда в город великого князя Василия Васильевича в 1461 г.

Великий князь с сыновьями Юрием и Андреем прибыл в Новгород «мирно, якоже ему възлюбилося к святей Софии премудрости Божия на поклон, и к честным гробом иже святых в святей Софии лежащей, и к святому Преображению святого Спаса, и к пречистой Его Матери святей Богородици и к чюдотворному гробу великого Варлама игумена святого Спаса Хутыньского…»[967]

Визит московских князей не доставил новгородцам особой радости, более того, в Новгороде почему-то заподозрили, что паломничество по святым местам — это только предлог, а на самом деле великий князь замыслил что-то недоброе, поэтому «Новгородци во стороже жиша»[968].

Как далеко зашла эта «настороженность» новгородцев, рассказывает Софийская вторая летопись: «Новгородцы же ударив в вечье и собравшися ко святей Софеи, свещащася все великого князя убити и с его детми. Ста же противу их владыка Иона, река сице: „О безумнии людие! Еще вы великого князя убьете, что вы приобрящете? Но большую язву Новгороду доспеете; сын бо его большей князь Иван се послышит ваше злотворение, а се часа того рать испросивши у царя и пойдет на вы и вывоюют всю землю вашу“. Они же окаяния возвратишася от злыя мысли своея»[969].

Обратим внимание, что владыка Иона не обратился к совести новгородцев, не читал им проповедь о смирении, но прямо указал на татарскую угрозу в случае войны с московским князем. Именно этот довод заставил народ отказаться от покушения.

Впрочем, полностью «миром» визит князя не обошелся. Москвичи поселились в постоянной резиденции великих князей — на Городище. Новгородские бояре устраивали пиры в честь гостей, приглашали их к себе в городские усадьбы. Князю и его свите приходилось постоянно ездить из Новгорода до Городища и обратно. В один из дней произошло покушение новгородских «шильников» на московского «удалого воеводу» Федора Васильевича Басенка, во время его возвращения с пира у посадника.

Интересно, что жертвой «шильников» стал именно Федор Басенок, который в 1456 г. участвовал в разгроме новгородцев москвичами под Русой. Возможно, имело место сведение счетов, кровная месть воеводе со стороны родственников погибших в том бою новгородцев.

Московский воевода остался жив, но шильники «убиша у него слугу именем Илейку Усатого Рязанца». Драка имела серьезные последствия: «Новгородци же слышавше голку и возмятошася и приидоша всем Новым Городом на великого князя к Городищу: чаяли, что князя великого сын пришел ратью на них и едва утолишася»[970]. Московский летописец с облегчением пишет: «Мало упасе Бог от кровопролития»[971].

В создавшейся непростой обстановке владыка Иона нашел замечательный способ сгладить противоречия. Произошло «чудо» — тяжело заболевший княжий отрок Григорий Тумган вернулся к жизни, приложившись к мощам новгородского святого Варлаама Хутынского. О чуде немедленно доложили великому князю, и тот «скоростию приехавша в дом святого Спаса преподобного Варлама… узреста своего отрока здрава суща… и прослависта Бога Царя небу и земли, и пречистую его Матерь Богородицю и угодника их преподобнаго Варлама, поборника и молебника Великому Новугороду»[972].

В данном летописном отрывке особо подчеркивается, что Варлаам — местный святой («поборник и молебник Великому Новугороду»). По замыслу архиепископа Ионы, именно в этом был главный смысл чуда — один из святых покровителей Новгорода исцелил любимого слугу московского князя.

Иона сам приехал в Хутынский монастырь, повидал исцеленного юношу, а затем подробно «нача его въпрашати о великом чюдеси бывшем святого Варлами пред народом»[973]. Более того, Иона приказал записать историю о чуде в книгу, чтобы весть о случившемся распространились не только в Новгороде, но и в «ины верныя земли»[974].

Как хороший дипломат, Иона подкрепил святое чудо земными дарами: «Возда честь князю великому Василью Васильевичи) всея Руси и сыном его, князю Юрью и князю Андрею, и их бояром, чтивше его по многи дни и дары многы въздаст ему, и сыном его и боярам его…»[975] Примеру архиепископа последовали великие бояре Новгорода. В результате «уцеломудрийся князь великый и во веру себе предложи еже о Бозе и о преподобьнем Варламе и о умерьше отроце, и его сынове… и бояре его и удариша челом святей Софии и боголепному Преображению святого Спаса на Хутины и преподобному Варламу великому чюдотворцю и святым церквам, и у архиепископа владыке Ионе благословение возмя, поклонивъся у всех седми соборов, а Новугороду отчине своей мужем волным такоже поклонивъся, поеха на Москву, одарен Божиею благодатию и преподобным Варламом и архиепископа владыке Ионе благословением и многыми дары, и всего Великого Новагорода здоровыем и смирением, и отъеха мирно…»[976]

Фраза «уцеломудрийся князь великый и во веру себе предложи» может означать, что только после богатых даров великий князь окончательно поверил в произошедшее чудо и примирился с новгородцами. По возвращении в Москву Василий Васильевич даже установил память святого Варлаама — у Боровицких ворот Кремля к храму Иоанна Предтечи был пристроен придел во имя святого Варлаама Хутынского.

Вероятно, вместе с князем или вскоре после его отъезда Новгород покинул и Пахомий Логофет. По поручению великого князя Василия Васильевича и митрополита он отправился в Кирилло-Белозерский монастырь, для написания жития основателя этого монастыря. Великий князь таким образом хотел отблагодарить эту обитель за поддержку в борьбе с Дмитрием Шемякой.

На следующий год владыка Иона озаботился укреплением города: «Той осени поставлен бысть город от Лукыне улици до Волхова, повелением архиепископа владыке Ионе; сие дело въскоре свершено бысть»[977]. Быстрота строительства объясняется неспокойной внешнеполитической обстановкой. Зимой псковичи втайне от Новгорода «задашася за великого князя Василья Васильевича… И бысть вражда велика межи землями князю великому и Новугороду и Пьскову с Немци…»[978]

Перед тем как «задаться» за великого князя, псковичи обратились за помощью к Новгороду: «Звати на Немец, на то же кровопролитие»[979]. В Новгороде обращение псковичей вызвало «ужас и печаль». Нежелание новгородцев воевать летописец объясняет стремлением жить мирно «со всеми землями» по христианским заповедям[980]. И вновь в непростой ситуации архиепископ Иона проявил себя блестящим дипломатом и мастером клерикальной магии: «Положи Бог в сердце рабу своему архиепископу Ионе благу мысль гнев Божий утолити, повеле поститися по всему граду, и вне града молебны пети и с кресты ходити своим собором и к преже чюдотворной иконе Знамения святей Богородице и по иным церквам»[981].

В это же время владыка вел переговоры со всеми заинтересованными сторонами. И вскоре «услыша Бог веру и слезы раба своего архиепископа Ионе и иных душ верных плач и слезы, скоро помилова: архиепископу Ионе на Ердане стоящу, того часа съехашася послове от князя великого и от Пьсковиц и от Немец в Великой Новъгород к архиепископу Ионе и к Великому Новугороду на мир»[982].

То есть архиепископ Иона не просто был инициатором мирного договора, но именно он организовал переговоры, собрал у себя послов от Москвы, Пскова и немецких земель. В результате было заключено перемирие на пять лет между Великим Новгородом, Псковом, великим князем Василием Васильевичем, епископом Юрьевским и Ливонским Орденом.

Итак, в летописи прямо указано, что жители Новгорода во второй половине XV в. предпочитали мирную жизнь войне. Летописец, радуясь заключению мира, вставляет в рассказ весьма любопытное заклинание-молитву: «Не нам, Господи, не нам, но имени твоему, дай же славу, Господи сил с нами отъемля брани до конец земли лук съкрушит, и сломит оружие, и щит съжжет огнем…»[983]

Приоритеты Новгорода в XV в. неуклонно меняются от нападения к обороне. В этот период в летописях преобладают сообщения не о новгородских военных походах, а о вторжениях противника в Новгородскую землю и о причиненном ей уроне. Боярам и другим состоятельным новгородцам с течением времени все выгоднее становилось вкладывать свои силы и средства не в войну, а в торговлю, земледелие, развитие промыслов. Если новгородец XII–XIII вв. — это в первую очередь воин, то новгородец XIV–XV вв. — это администратор-управленец, в первую очередь занимающийся развитием собственного хозяйства.

Военная служба постепенно становится все менее выгодной для новгородской знати, а без постоянной практики происходит утрата военных навыков. В XIV–XV вв. боярам уже невыгодно было воевать, рискуя собственной жизнью. Более простым для них представлялось откупиться от противника денежной выплатой, либо, если противник слишком несговорчив, нанять для ведения военных действий против него князей-кондотьеров с их дружинами.

В то время, когда по всей Руси считалось нормальным решать спорные вопросы силовыми методами, в Новгороде сочли победой несостоявшуюся войну. Летописец, близкий к архиепископу Ионе, не преминул вывести христианскую мораль произошедшего: «Упразнитися и разумейте, яко аз есмь Бог и вся дела в вере Божиим милованием и святей Софии и пречистей Его Матери Богородици молением, и раба его архиепископа Ионе благословлением и смирением, и всего Великого Новагорода здоровием и смиреномудрием умири Бог, и перемирные грамоты писаша…»[984]

Владыка Иона придавал большое значение чудесным моментам в жизни Новгорода. Владычный летописец скурпулезно собирал и записывал все чудесные явления, происходящие в новгородской земле. Так, в том же году в «Оркажьи монастыре у святаго архистратига Михайлова чюдеси, внутрь церкви сътворися знамение акы колокола звонящаго звук страшен не помногы дни слышавше вернии»[985]. Вероятно, люди стали трактовать чудо как дурное предзнаменование. Архиепископ Иона, собрав народ, объявил, что «звук страшен» — это милость Божия. При большом стечении народа владыка отслужил в церкви торжественную службу. Чудо принесло хороший доход Аркажскому монастырю — собравшиеся люди подавали милостыню в обитель «кождо по своей силе». После литургии новгородцы «надежю получивше разидошася кождо въсвояси»[986].

Успокоить народ, дать ему надежду на лучшее — вот к чему стремился владыка Иона. Таким же благим знамением было объявлено по весне необычное природное явление: «По 4 дни Волхово шьло возводь… си являет Бог милосердие свое, воля нам вразумляти»[987].

Даже произошедшая в июне трагедия в церкви Святого Иоанна Предтечи, когда во время литургии обрушился притвор «со многыми людьми», была умело смягчена летописцем — «уязви комуждо по съгрешению, но не до смерти, молитвами святого Иоанна Предтечи»[988].

В то же время во внешнеполитических делах зрело напряжение между Великим Новгородом и Москвой. Великий князь Василий Васильевич, хотя и «руку давал» на перемирие, все же имел на Новгород «многа замышления». Вскоре предлог для гнева был найден, причем дал его сам новгородский владыка. В марте 1461 г. умер митрополит Иона. Новгородский архиепископ не поехал на собор для выборов нового митрополита. Не присутствовал на соборе и тверской епископ. Владыки лишь прислали грамоты с согласием на любого кандидата, который будет избран собором: «Единство имею с вами, братьство духовное, служение церковное, еже ми поручи Бог, аще убо моя братья духовнаа вы в велици чти суще, далече от нас телесем отстоите, но духовными крепы и чистою мыслию еже к Богу и до нас достояете…»[989]

Возможно, в Новгородской и Тверской епархиях, хотя и признали в свое время митрополита Иону, все же сомневались в правомерности избрания митрополита всея Руси на соборе русских епископов без утверждения у Константинопольского патриарха. Тем более что подвластный туркам Константинополь, уже отрекшийся от унии и вернувшийся к этому времени в православие, отказался признать автокефалию Русской церкви. Но выступить открыто против решения собора означало выступить против великого князя, который всецело поддерживал автокефалию Русской церкви. Поэтому новгородский и тверской владыки предпочли просто устраниться от участия в соборе, заявив при этом, что согласны на любого кандидата.

В 1461 г. митрополитом был избран ростовский архиепископ Феодосий. Его избрание имело исключительный для Русской церкви характер. Еще при жизни митрополита Ионы в Москву были созваны несколько епископов, в присутствии которых великий князь Василий Темный просил Иону определить, кому быть его преемником на Московской кафедре. Иона благословил Феодосия. Была заготовлена грамота от имени митрополита Ионы, явившаяся своего рода его духовным завещанием, где в качестве преемника первосвятителя указывался именно Феодосий. Эта грамота была положена на престоле Успенского собора Московского Кремля. После кончины Ионы собрался Собор русских архиереев, и грамота была распечатана. Собор лишь подтвердил выбор почившего митрополита.

Поставление Феодосия на митрополию, произведенное без ведома Константинопольского патриарха, закрепляло новый, независимый статус Русской церкви. Константинопольская патриархия в ответ на этот произвол сохранила в силе церковное отлучение, наложенное на московских митрополитов униатскими патриархами.

На фоне этой сложной международной обстановки неявка архиепископа Ионы на избрание митрополита было воспринято московским князем как проявление враждебной политики Новгорода. 7 января 1462 г. в Великий Новгород приехало московское посольство. Владыка Иона, посадник, тысяцкий и «весь Великый Новгород» встретили московских бояр «с честью» и богато одарили. О содержании переговоров сведений не сохранилось, известно лишь, что они длились 16 дней и не способствовали улучшению новгородско-московских отношений: «от многа замышления княжа возмущахуся Новгородци и сътворше съвет, что ехати ко князю архиепископу Ионе на Москву и утолити княжий съвет и гнев и не еха, приспе архиепископу ин путь к Божии десятине, к великому говенью…»[990]

Отказ владыки ехать к князю летописец оправдал цитатой из Священного Писания: «Въспомяну пророка Данила: что не положить Божии власти под власть земную, избы от уст лвовых, такоже и архиепископ Иона присвоився к Божии десятине, и не поеха к великому князю, и улучи Божию милость, милость Божия помогаше Божиим рабом»[991].

То есть летописец прозрачно намекнул, что, не подчинившись приказу великого князя, олицетворяющего земную власть, архиепископ избегнул «пасти льва» — возможной казни со стороны Василия Темного. Московский князь был известен своими жестокими расправами с политическими противниками. Даже данное слово никогда его не сдерживало. Возможно, Иона действительно поступил мудро, не поехав в Москву под предлогом сбора церковной десятины. Но в результате «нача князь великый Василей Васильевич возбущатися от гнева на архиепископа Иону и на Великий Новгород, что к нему не поехал»[992].

Неизвестно, чем бы обернулся гнев великого князя, но в апреле Василий Васильевич умер. Великое княжение унаследовал его старший сын Иван. В 1463 г. Иона возглавил большое посольство в Москву «о смирении мира». Владыка был принят с почестями и пробыл у великого князя «немало дний». Однако «о блазем миру не успеша ничто же, далече бо от грешных спасение, но о Бозе сътворит силу, и той уничижит врагы наша»[993], — так прокомментировал результат посольства новгородский летописец.

Не добившись мира с Москвой, новгородцы в тот же год «послаша… посол свой Олуферья Васильевича С лизина к королю в Литву о княжи возмущении еже на Великий Новъгород Ивана Васильевича, такоже и Микиту Левонтеева ко князю Ивану Ондреевичю Можайску и к князю Ивану Дмитриевичу побороть по Великом Новегороде от князя великого, а имашася побороть, како Бог изволи. И тое зимы умири Бог молитвами святыя Богородица и преподобного Варълама молением за град наш, а благый Бог съхраняя нас, яко зиницю ока, вели нам разумети»[994].

Последней фразой летописец не только выразил уверенность в постоянной божественной защите Новгорода, но и сформулировал волю Бога новгородцам «разумети», то есть думать и действовать на свою пользу. Поступив по своему «розумению», новгородцы нарушили один из пунктов Яжелбицкого договора 1456 г., в котором говорилось: «А Великому Новугороду князя Ивана Андреевичя Можайского и его детей, и князя Ивана Дмитреевичя Шемякина и его детей, и его матери княгини Софьи и ее детей и зятьи Новугороду не приимати»[995].

Разлад с Москвой все же не привел к открытому военному столкновению. Можно предположить, что московские власти пошли на какие-то уступки, стремясь не допустить переход Новгорода под власть Литвы. В Новгороде исход конфликта восприняли как свою победу. Архиепископ Иона по возвращении из Москвы ввел в Новгороде почитание Евфимия II как святого. По повелению владыки была построена церковь Святого Евфимия на Вежищах «в славу Богу и святому великому Еуфимью владыке в вечную память и в жизнь вечную»[996]. Вспомним, что владыка Евфимий всеми средствами утверждал идею богоизбранности Новгорода среди других русских земель. Возвеличивание Евфимия II, таким образом, могло знаменовать дипломатическую победу Новгорода в отношениях с Москвой.

Напряжением в отношениях Новгорода с Москвой, как было уже не раз, воспользовались псковичи. Конфликт двух республик возник из-за того, что новгородцы отказали Пскову в помощи во время очередной войны с немцами. Псковичи обратились за помощью к великому князю. В Москву было отправлено посольство с жалобой на новгородцев и просьбой о поставлении в Псков своего владыки, «нашего же честнаго коего попа или игумена человека пъсковитина»[997]. Одновременно псковичи в очередной раз отобрали у архиепископа «воду и землю владычню» в Псковской земле, чем безмерно оскорбили хозяйственного архиепископа Иону. «Хлеб отьяша домовный святей Софеи и отца своего архиепископа владыкы Ионы, а свой злый нрав обнажиша, ослепи бо злоба их»[998].

Разгневанные новгородцы в отместку не пропустили псковское посольство, направляющееся в Москву, через свои земли. Псковские грамоты великий князь Московский все же получил, согласился помочь псковичам против немцев, однако, несмотря на трения в отношениях с Новгородом, архиепископа в Псков не назначил. В своей грамоте псковичам Иван Васильевич ответил уклончиво, что, дескать, «рад есмь печаловатися вами своими доброволными людьми, да то есть дело велико, хощем о том с своим отцем Феодосием митрополитом гораздо мыслити»[999].

Примерно такой же ответ великий князь дал и псковскому посольству, когда оно все же доехало до Москвы: «О владыце аз хощу слати своих послов в Великии Новъгород, такоже и к вам будут из Новагорода, и все за ними будет вам оуказано; а яз рад печаловатися вами с своим отцем Феодосием митрополитом»[1000].

По другой летописной версии, Иван Васильевич сразу отказал псковичам, «подумав со отцом митрополитом Феодосием, что не мощно быти во Пскове владыки, зане же искони не бывал, а не стол во Пскове, и подариша посла верблоудом»[1001]

Причин для отказа у великого князя было несколько. Во-первых, как раз в этот год псковичи с позором «выгнаша князя Володимира Ондреевича», наместника великого князя. Естественно, такое самоуправство вызвало гнев Ивана Васильевича. Великий князь даже не сразу принял псковских послов.

Во-вторых, опередив псковичей, в Москву приехали новгородские послы с жалобой на Псков (и весьма вероятно, с богатыми дарами). Новгородцы просили у великого князя военной помощи в походе на своих соседей-псковичей. Великий князь, впрочем, войск своих новгородцам не дал, ходить на Псков не велел, более того, постарался примирить Новгород с Псковом. Новгородцы даже «били челом» великому князю, что отныне псковичам «путь чист, по старине, черес Великеи Новъгород»[1002].

В-третьих, существовали еще и внутрицерковные причины отказа. Владыка Иона тоже отправил в Москву к митрополиту Феодосию «бояр своих» с жалобой на Псков (и вероятно, тоже с богатыми подарками). Митрополит написал в Псков грамоту, в которой решительно осудил действия псковичей по захвату земель владыки: «И вы деи нынеча в том во всем церковь Божию обидите, а земли и урокы, и дани, и хлеб и воды: и пошлины, у церкви Божией отъимаите, а к своему отцу, к Ионе архиепископу своей старины не правите ни в чем»[1003]. Далее Феодосий приказал: «Чим будет от вас изобижена церковь Божия Премудрости и что есте от нея отъимали, земли и воды, дань и оброки, хлеб и пошлины, и вы бы все отдали в дом святыя церкве Божия Премудрости и отцу своему Ионе архиепископу, по старине, занеже то все в дар Богови освященно есть»[1004]. «Или не знаете, — писал псковичам Феодосий, — что церковь соборная Святой Софии Премудрости Божией есть земное небо, и в ней совершается великое Божие таинство, и Христос, яко жертва, роздается для спасения и оживотворения душ и телес верующих! Но Господь, благодетельствующий верным, имеющим попечение о святей Его церкви, отмщает оскорбляющих ее, и страшно впасть в руки Бога живаго. Итак, чада, соблюдайте все, что установлено по старине судом соборной церкви, и не прикасайтесь к достоянию архиепископов ваших, ибо то все отдано для бескровной жертвы, за спасение душ прежде почивших отец и в поминовение вечное. Пишу вам по долгу святительскому, ибо церковь Божия никого не обижает, и ей причинять обиды воспрещают священные правила»[1005].

У митрополита Феодосия был свой резон сохранять хорошие отношения с новгородским владыкою. Еще в 1461 г. Феодосий направил в Новгород грамоту, в которой напоминал архиепископу об обещании не признавать литовского митрополита Григория.

Иона дипломатично ответил: «А еже пишешь к нам, господин и отец наш, о Григории, Исидорову ученику и ревнителю, еже не примешатися, якоже тогда, тако и ныне, к нему: ино, господине и отче, не обыче дом Премудрости Божия Святыя София волка вместо пастыря приимати, ни горкого вместо сладкых, ниже камению причащатися хлебу предлежащу, но дръжатися истиннаго пастыря, иже дверми в ограду овчу приходягцаго и душю за овця полагающа, а не от Рима прелазящаго»[1006].

Иона даже согласился с намерением Феодосия назначить своим преемником суздальского владыку Филиппа. Для новгородского владыки идея унии с католическим миром по-прежнему была неприемлема. Однако в Москве все же опасались, что Новгородская епархия может перейти в Литовскую митрополию, поэтому предпочитали сохранять хорошие отношения с новгородским владыкой.

Порвав отношения с Константинопольской патриархией, московская церковь все же не изолировалась полностью от православного мира. Иерусалимский патриарх Иоаким в 1464 г. выразил намерение лично посетить Москву, но его поездка не состоялась. От патриарха на Русь приехал митрополит Иосиф, который привез грамоту «хрестьянъскаго закона к благоверным князем, и архиепископ, и епископ, и ко всему священничкому чину и к всим православным хрестьяном»[1007]. В этой грамоте Иоаким прощал и отменял церковное запрещение, наложенное на Русь Константинополем.

Из Москвы Иосиф последовал в Великий Новгород, где «архиепископ… Иона умы ногу ему в великый четверг, в Петрово место, и иным своим учеником, якоже Христос своим учеником ногы умы и Петру, съмиреный образ всим нам подаруя друг другу ногы умыти…»[1008]

Представление, устроенное архиепископом Ионой, поражает воображение. Новгородский владыка фактически сыграл роль Христа в обряде чествования гостя. Далее Иона «честь возда» ерусалимскому митрополиту «и дары многы, и упокоив его многи дни, и многу милость сътвори о нем, подобляяся милостивым, и челование о Бозе сътворив и отпусти его, и поехал в Псков, по архиепископа владыке Ионе слову»[1009].

Видимо, Иона рассчитывал использовать авторитет митрополита Иосифа для склонения псковичей к покорности. Тем более что иерусалимский митрополит «приехал на Русь сия ради Христовы любви»[1010]. Однако визит митрополита Иосифа в Псков не способствовал налаживанию отношений псковичей с новгородцами. Прекратив военные действия с немцами и вновь подписав с ними мирный договор, в Пскове начали готовиться к другой войне — с Новгородом. В 1465 г. псковичи «обложиша стену древяну около Полонища и около Запсковиа, а блюдущися ратной силе Великого Новагорода»[1011]. Беспокоились псковичи не зря — в этом же году «бысть рагоза псковичам с Новымгородом про владычню землю и воду, что псковичи отняли у Новгорода»[1012].

Еще в начале конфликта с Псковом владыка Иона озаботился утвердить правоту новгородцев чудесным явлением. В 1464 г. «у святого Николы чюдотворнаго на островке» старцу Акинфу по ночам дважды являлся святой Никола. Это явление пополнило летописный список чудес, трактуемых архиепископом Ионой во славу богоизбранного Великого Новгорода: «Слава Богу и пречистей его матери Богородици и святому великому чюдотворцю Николе, спасающаго нас в векы веков»[1013].

Под покровительством святого Николы новгородцы начали переговоры с Ливонией о совместных действиях против Пскова. Псковичи обвинили новгородцев в измене крестному целованию, в нарушении условий взаимопомощи, в заключении сепаратного соглашения с немцами о совместных действиях против своего «младшего брата». Однако под угрозой объединенных действий Новгорода и немцев псковичи вынуждены были уступить. В Новгород приехали псковские послы «и ркоучи так своей братьи старейшей: се вам воды и земля владычня и вси оброкы по старине, а что есми по два лета с той земли хлеб имали и воды ловили, а тем кормили князя великого силоу, зане же есте на Немеч нам не помогали на своим перемирьи»[1014].

Псковичи согласились и на возобновление процедуры подъездов архиепископа в Псков: «А владыке новгородскому ездити во Пъсков по старине на свою пошлину»[1015].

Удачные для новгородцев переговоры осложнились лишь пожаром, который вспыхнул в Новгороде ночью 22 июня «на Десятине от поварне владыцных келей, стояце ту Пьсковъский посол; сие бысть от них огня огореша две церкве… и владычне кельи, и клети, и двореч, огороднице, и келеики… арцюхнове, и их гридница, и стареч цернец згоре, по нашим грехом, а по Пьсковъскому невидению и неразумию и по худому их величанию…»[1016]

Итак, псковские послы жили в Десятинном монастыре на Волосовой улице. Из-за их небрежного обращения с огнем пострадали в первую очередь владычные постройки на территории монастыря. Видимо, этот инцидент не улучшил отношения владыки к псковичам. Но все же в результате переговоров «новогородци, оузнавше бога, и взяше мир по старине с псковъскыми послы, и крест целоваша на том посадник и тысяцкои новгородцкои, и владыка благословил, тако же и послы псковскыа целовася крест в Великом Новегороде на старой грамоте на мирнои, по старине во едином братстве быти; и всем бысть радосно о миру»[1017].

Возможно, именно в это время в Новгородскую Кормчую была вставлена любопытная подделка — так называемое «Правило 165 св. отец Пятого собора на обидящих святые божие церкви»[1018]. В тексте содержались угрозы тем, кто «явится, неистовствуя на святые божие церкви и на священные их власти, данное от Богови в наследие вечных благ и на память последнего рода или монастырям данное граблением и насилием дея отьимая от них всяко данное, даемое Христови, и аще кто избрящется се творя бесчиние велие и святым церквам, четверицею паки воздаст воспять церковное, а не покоряюще же ся истинным правилам святых отец, аще воевода — воеводства чюж, или воин — воинства чюж, и паки аще великим негодованием негодовати начнут, забывши вышнего страха и облекшесь в бесстыдство — повелевает наша власть тех огнем сжжещи, дом же их святым божиим церквам вдати»[1019].

О том, что данный текст — подделка, заявил в 1517 г. Вассиан Патрикеев, который обнаружил, что «Правило» отсутствует в древнейшей софийской «Кормчей» XIII в.

Неизвестно, был ли написан текст «Правила» в Новгородской епархии в середине XV в. или просто переписан в Новгородскую Кормчую из других списков, но очевидно, что владыка Иона воспользовался авторитетом якобы древнего правила для обуздания псковичей с их стригольническими идеями.

В 1466 г. митрополит Феодосий «митрополию оставил», а точнее, был вынужден уйти, столкнувшись с сильнейшим возмущением и негодованием против себя со стороны русского духовенства. Ропот был вызван теми строгими мерами, которые митрополит предпринимал для оздоровления нравов приходского духовенства. В частности, Феодосий намеревался в очередной раз решить проблему вдовых попов. Митрополит подтвердил правило, которое обязывало овдовевших священников уходить в монастырь и принимать постриг. Тех же, у кого обнаруживалась сожительница, Феодосий, согласно канонам церкви, велел извергать из сана.

Не обретя поддержки своим реформам среди большей части русского духовенства, Феодосий оставил митрополичью кафедру. Вновь в Москве был созван собор русских епископов. И вновь на соборе отсутствовали главы новгородской и тверской епархий, прислав грамоты с согласием на любого кандидата.

Тот факт, что новгородский владыка уже в третий раз уклонился от личного участия в общерусском соборе, насторожил московских властителей. Тем более что в 1467 г. киевский митрополит Григорий обратился к Константинопольскому патриарху, изъявив желание вернуться в православие. Одновременно Григорий просил у патриарха рукоположения на русскую митрополию, не поскупившись при этом на подарки. Патриарх Дионисий восстановил Григория в православии и утвердил в сане не только литовского митрополита, но и «всея Руси».

Одновременно патриарх отправил своего посла в Литву, Москву и Новгород с требованием признать Григория митрополитом, а избранного в Москве Филиппа отстранить как незаконного и не признаваемого константинопольской церковью[1020]. Самозванного московского митрополита патриарх отлучил от церкви. Однако для Москвы пути возврата к прежнему церковному устройству уже не существовало. Великому князю, укреплявшему свою власть, не нужен был контроль над церковью со стороны Константинополя. Да и внутри своей державы московские князья еще со времен Дмитрия Донского стремились освободиться из-под опеки «духовных отцов» и поставить церковь в подчиненное положение. Добиться всей полноты власти Иван Васильевич мог, лишь контролируя выборы главы Русской церкви.

Великий князь поспешил написать послание к архиепископу Ионе, в котором вновь напомнил о данном владыкой обещании «не приступать к Григорию»: «И ты бы ныне… того отступника, Исидорова ученика Григория, благословения не принимал… и писанием его и поучением не внимал»[1021]. Иван III официально заявил, что с завоеванием Константинополя турками истинное православие у греков пресеклось, невзирая на их отказ от условий Ферраро-Флорентийской унии. Из этого следовало, что признание патриархом литовского митрополита Григория отнюдь не делает последнего законным главой Русской церкви. Более того, Иван III открыто отказался признавать главенство Константинопольского патриарха над Русской церковью: «Не требую его, ни его благословенья, ни его неблагословенья, имеем его от себя, самого того патриарха, чюжа и отреченна».

Хотя после признания Григория патриархией Иона имел полное право отказаться от своего прежнего обещания, данного в то время, когда киевский митрополит был униатом, владыка не рискнул на разрыв отношений с Москвой. Отсутствие Ионы на соборе в Москве в 1467 г. может объясняться не столько нежеланием участвовать в выборах митрополита, сколько простой нехваткой времени. Иона был уже очень стар, к тому же в Новгороде и Пскове начался мор и архиепископ мог посчитать себя не вправе покидать свою паству в тяжелое время.

«Повесть об Ионе» сохранила проповедь владыки, которой он утешал новгородцев во время мора: «Аще бо кто и язвен бысть, но обаче в дому своем есть, и вси свои изболезнующе ему суть. Аще и умрет кто, ближник своих руками с священническами молитвами погребается, и священными службами помяновен бывает, и покаянным грехом милость от бога отлучает. И ныне к покаянию прибегше, милостива господа бога сотворите, унша дела своя творяще, и со здравием спасение восприимете себе»[1022].

Для прекращения эпидемии владыка Иона с новгородцами прибегли к испытанному средству — строительству «всем миром» церкви-однодневки. Иона, с присущим ему мастерством клерикальной магии, устроил целое представление, соединяющее в себе христианские и древние языческие мотивы. Для начала владыка, «возъблагодарив Бога… и возвестив Великому Новугороду», путем жребия определил, во имя какого святого следует построить церковь — «знаменав 3 жребий: 1-й Божий, 2 Семеона Богоприимъча, 3 Ануфреев, и положи на престоле и свужив литургию месяца Сентября 26… и вшедши архиепископу владыке Ионе к народу в вече, и благословив народ… и вынесоша жребии от престола, и посмотрев архиепископ владыка Иона жребей Божии, и возблагодариша Бога, и вынесоша 2-й жребей Аруфреев, а Семиона Богоприимьча жребей на престоле оста, престолник бо бе Христов»[1023].

Затем архиепископ повелел новгородцам «путешествовать в лес храма ради святого Симеона». Через 4 дня новгородцы «от мала и велика и от детищ» вместе с бывшим в это время в городе князем Василием Васильевичем Низовским отправились в лес «от 6-го часа к нощи», то есть уже в темноте. Дальнейшие действия новгородцев напоминают языческий обряд выбора деревьев для строительства дома: «дошедше когождо до своего древа, и легъша ту когождо под своим древом, и бысть божественому оному часа в куроглашенье, и вставше от сна, и вземше каждый свое древо той нощи и понесоша на благоцветущее пресветлое место в манастырь Зверинечь, идеже пречистая туто и Семеон въсприя у Пречистой Христа на свои пристаришии и пресветлеи руце… Въззюблено бо место от всевидящаго и недреманнаго ока его своему престольнику Симеону возглашено архиепископом владыке Ионы… его издалече бо Христос просвещает оци душевнии и телеснеи рабам возлюбленым своим»[1024].

Церковь была построена 1 октября за шесть часов — в час дня строительство было начато, а в семь часов архиепископ уже освящал готовую церковь. Вскоре с наступлением холодов, как и большая часть эпидемий на Руси, мор пошел на убыль, а в марте прекратился совсем[1025].

В результате мора «не успеющу архиепископу… церквам и ко Псковьскым и к волостным священников съвершати: мнози бо умроша в милости Божии, а в иных морах не бысть тако о священниках, якоже в сей мор»[1026]. Видимо, болезнь была инфекционной, поскольку массово умирали священники, вынужденные по роду своей деятельности иметь дело с больными и умершими.

«Изнемогшу бо господину нашему архиепископу Ионе о новоставленых священников, и благодарением Божиим приспе приехать епископ Вымскый владыка Иваона в Великый Новъгород… и повеле архиепископ Иона священников поставлять ему, а сам тоже творяще; а иныя у Тверского епископа ставляхуся не успех ради своего господина архиепископа владыки Ионы; не мощно бо человеку против силы Божии стать»[1027].

То есть, псковские священники, несмотря на разрешение митрополита Киприана ставиться у глав других епархий, с какого-то времени вновь стали ставиться только у новгородского архиепископа. И лишь из-за чрезвычайной занятости владыки Ионы им было разрешено рукополагаться у тверского епископа.

На следующий год после усмирения эпидемии «возмутившимся хрестьаном о неправды в Великом Новгороде написаша грамоту и крест на ней человаша, и в ту ж неправду внидоша»[1028]. Сохранившиеся источники не позволяют достоверно восстановить события того года. Академик В. Л. Янин связывает это сообщение летописи с возможной реформой института посадничества в Новгороде[1029]. Исследователь Ю. Г. Алексеев предположил, что грамота 1469 г. связана с началом переговоров новгородцев с великим князем Казимиром[1030]. Если так, то владыка Иона был явно против этих переговоров. Владычный летописец прокомментировал подписание грамоты неодобрительно: «О пречистый Владыко, недреманное око! Пощади нас в кратком сем житии, в малом сем времени. Инде глаголет к безакоником: аще не обратитеся, оружье свое очистит и лук свой напряжет, уготова в них съсуды смертныя»[1031]. Цитата из Священного Писания, выбранная летописцем, явно намекала на возможность войны, если новгородцы не одумаются.

По зиме владыка ездил в Псков «к своим детем к меншим, брату Великого Новагорода, на свои старины и пошлины». Архиепископа сопровождали бояре со своими людьми: «От старейших посадник Лука Федорович сын посаднич, а от житьих… и с своим двором»[1032]. Псковичи встретили архиепископа и его большую свиту весьма торжественно: «Все священство и с множеством народа сретоша его с кресты оу Знамениа святей богородицы, за Новою стеною»[1033].

Иона в этот свой приезд ничем не нарушил сложившуюся традицию визитов новгородских архиепископов в Псков: благословил всех горожан, соборовал в храме Троицы и «сенедикт чтоша, и пеша благоверным князем и всем православным Христианом великиа многа лета, а злыа проклята»[1034].

Во время пребывания Ионы в Пскове в городе случился пожар — «и погоре весь Псков и церкви огореша». Владыка на время бедствия выехал в Снетогорский монастырь, который был в то время наиболее благоустроенной и обеспеченной обителью в Псковской земле. После пожара Иона пробыл в Пскове еще пять дней «и по том благословил всех моуж и пскович, и подъезд свои на священниках побрал».

То есть опустошивший весь город (и церкви, соответственно) пожар, по мнению владыки, не являлся смягчающим обстоятельством для уклонения от уплаты ему соответствующих пошлин. Визит архиепископа длился «без дву дней 4 недели». Псковичи с честью проводили своего владыку.

Однако вскоре в Пскове в очередной раз случился всплеск религиозного рвения среди горожан, что вызвало недовольство архиепископа. В 1469 г. псковичи отлучили от службы вдовых попов и дьяконов по всей Псковской волости (выполнив тем самым распоряжение митрополита Феодосия). При этом псковичи не посоветовались ни с новым митрополитом Филиппом, ни со своим архиепископом. Разгневанный таким самоуправством Иона уже готов был отлучить псковичей от церкви, но митрополит «о том емоу възбранил». Ведь псковичи опять действовали строго по церковным канонам.

Ободренные поддержкой митрополита, псковичи пошли еще дальше в утверждении на своей земле истинного благочестия. В ту же осень священники всех пяти соборов Пскова и черное духовенство выступили на вече с необычным предложением: «Ныне, сынови, попремежи себе хотим по правилам святых отец и святых апостол во всем священстве крепость поддержати, а о своем оуправлении, как нам священником по Намаканоноу жити; а вы нам, сынове, поборники боудете нашей крепости, зане же здесь правителя всей земли над нами нетоуть, а нам о себе тоя крепости оудержати не мощно попремежи себе о каковых ни боуди церковных вещех, а вы ся в то иное и миром встоупаете, а чрес святых апостол и святых отец правила; а в том, сынове, и на вас хотем таковоу же крепость духовноую поддержати»[1035].

Псковские власти и все псковичи дружно поддержали инициативу своих священнослужителей. После чего «все 5 сборов и все священство, написав грамотоу из Намаканоуна и в ларь положиша о своих священныческых крепостъх и о церковных вещех. А над собою на тоую грамотоу правителе всеми пятми сбори и всем священством на вече пред всем Псковом посадили попа Андреа Козоу святого Михаила Архангела, а дроугово с Завеличьа Харитона попа Оуспениа святей богородици»[1036].

Однако в среде псковского священства не было единства. Вскоре один из хранителей грамоты — поп Андрей, был за что-то оклеветан и вынужден бежать из Пскова в Новгород «к владыце жити». В результате архиепископ Иона услышал от попа Андрея несомненно тенденциозный рассказ о неслыханном самоуправстве псковичей, фактически приравниваемом к отделению от епархии.

Несмотря на почтенный возраст, Иона собрался в путь и приехал в Псков, как только устоялись по зиме дороги. Псковичи встретили архиепископа все так же торжественно, а Иона благословил псковичей и соборовал в храме Святой Троицы. Но затем архиепископ начал разбирательство: «Нача выспрасивати о священскои грамоте о крепостной, как посадников псковскых, тако и всего божиа священства, кто се тако оучинил, а без моего ведома».

Ключевым являлся вопрос церковного суда: если бы владыка позволил псковичам жить по грамоте, это бы означало его отказ от права суда, а следовательно, и от приносимого этим судом дохода. Иона прямо заявил, что «сам хочю соудити здесь, а вы бы есте тоую выням грамотоу подрали».

Псковичи вежливо (помня о мирном договоре с Новгородом), но твердо ответили: «Сам, господине, ведаешь, что тобе здесе не много быти, а того дела тобе вскоре не лзе же оуправити, зане же при сем последнем времени о церквах божиих смоущенно си л но в церковных вещех в священниках, не мощно нам тобе всего и сказати, тии сами ведают, тако творяще все бестоужство; ино о том та грамота от всего священства из Намаканона выписав и в ларь положена по вашему же словоу, как еси сам, господин, преже сего был в дому святей Троици и прежнии твоя братья, а велите и благословляете всех пяти сбор с своим наместником а с нашим псковитином всекиа священьническиа вещи по Намаканоноу правити».

То есть псковичи не отказали владыке в его праве приезжать в Псков и получать причитающиеся ему деньги, не отказались и от владычного наместника. Они лишь настаивали, чтобы владычный суд «правился» по Номоканону, как, собственно, и заповедовали до того все новгородские архиепископы.

Владыка не нашелся, что ответить. Продолжай он настаивать на уничтожении грамоты и дальше, это было бы равнозначно отказу самого Ионы от канонов православия. Тем более что в Новгородской Кормчей — переводе Номоканона — было записано: «Всею силою и всею мощью должни соуть архиепископы и епископы имети стражбоу о сущных правилех»[1037]. Иона вынужден был временно уступить псковичам: «И рече владыка: ино яз паки, сынов, о том доложу святейшего митрополита московского всеа Роусии Филипа, да о том к вам откажю, как ми повелит о том оуправити; зане же и сам, сынове, от вас слышю, что сиа вещь велика силно и христианствоу развратно, а божиим церквам мятно, а иноверным радостьно, христиан видяще в таковеи живоуще слабости, и от них оукорено за небрежение наше»[1038].

На этом, благословив еще раз псковичей, и «подъезд свои на священниках побрав», владыка уехал. Провожали его со многими подарками и со многою честию.

Владыка Иона действительно немедленно написал в Москву митрополиту о псковских делах. Филипп принял сторону новгородского архиепископа, поскольку стремился удержать Новгород в своей митрополии. На следующий год в Псков приехал посол от митрополита с грамотою. Филипп наказал, «чтобы есте, сынове, тоя оуправление священническое, как священники тако и весь Псков на своего богомолца на архиепископа положили, князь велики, ваш государь вам своей вотчине словом повестоует, а Филип митрополит всея Роуси вас своих сыновей, весь Псков, благословляет; зане же тое дело искони предано святителю оуправляти»[1039].

Архиепископ Иона в это же время прислал в Псков своего человека с уверениями, что «коли тыя святительскыа вещи положите на мне, то и сами оувъдите какову о том наипаче вашея кръпости духовноую крепость о всяком церковном оуправлении и о священниках поддержю»[1040].

Псковичи смирились, приняли благословение митрополита Филиппа «и своего государя великого князя слово и владычне благословение»[1041]. Пресловутая грамота была уничтожена. А в ту же зиму «Псков отрядив посадника псковского Якова Ивановича Крятова и с бояры в Великии Новъгород тех на владыце святительскых покладати вещей, тако и о порубленом гости и о тех людех, которых в Новегороде от посла отняли, от Ивана владычьника владычня, тако же и на Москвоу великому князю, к своему государю, о своих делех»[1042].

Это весьма интересное упоминание о приезде псковичей на суд к владыке в Новгород. Возможно, Иона не только разбирал «святительские» дела, но и способствовал освобождению из заключения псковичей, за которых хлопотали послы.

После того как псковское посольство отъехало на Москву, владыка Иона прислал в Псков грамоту «чтобы ко мне оу Великои Новъгород священници или диакони удовыа на оуправлениа ехали»[1043].

Вспомним, что даже митрополит не возражал против отлучения вдовых попов от службы. Новгородский же владыка Иона за плату разрешил вдовым священникам служить в псковских храмах, то есть открыто занялся симонией.

Псковский летописец с возмущением пишет: «И теми часы к немоу священници или диакони удовии начата ездити; а он оу них нача имати мздоу, в коего по рублю, в коего полтора, а их всех посполоу без востягновениа нача б лагос лов л яти, пети и своити им грамоты дроугыа и ста нова ис тоа мзды за печатми давати, а не по святых отец и святых апостол правилом, како ся сам ко всемоу Псковоу обещал по Наманаканоноу правити о всякой церковной вещи, о священникех вдовствоующих. То паки ведаеть бог»[1044].

В этот раз жители Пскова смирились со всеми требованиями новгородского владыки, но впоследствии, после присоединения Новгорода к Москве, в 1494 г. в Пскове «оставиша оудовых попов от службы»[1045]. Псковичи в конце концов все же настояли на своем.

В 1470 г. владыка Иона умер и по завещанию был похоронен в Отенской обители, в созданном им храме Святого Иоанна Предтечи.

Псковский летописец прокомментировал смерть Ионы как наказание грешного архиепископа за «сребролюбие»: «И по том владыка Иона, не много побыв, преставися к богоу, месяца ноября в 4 день, того же лъта, в 8 месяц. Яко же речеше инде: сан светлостию не оумолен бывает ни всего света богатством, како о души не сътворит измены тако и о смертной чаши»[1046].

Эта суровая мораль противопоставляется хвалебному славословию новгородского жития Ионы. Безымянный автор-новгородец писал о покойном владыке, что «не только московские великие князья питали сильную любовь к этому преподобному, но и тверские, и литовские, и смоленские, и полоцкие, и немецкие, и другие все, и все соседние земли во все время его епископства крепко любили его, и в мире жили с Великим Новгородом и со всеми его пределами. А земля Новгородская пребывала в полной тишине, и не слышно было войн во все дни архиепископства его»[1047].

В Новгороде кончину владыки действительно восприняли с большой скорбью. Его смерти, согласно новгородской летописи, предшествовали печальные предзнаменования: текли слезы из иконы Святой Богородицы в церкви Святого Евфимия и из иконы святого Николы в церкви на Микитиной улице; словно бы плакали тополя на Федорове улице.

Памятниками тринадцатилетнего святительства Ионы остались сооруженные им церкви: в Новгороде — во имя преподобного Сергия Радонежского, в Отенской обители — во имя Трех Святителей, во имя святого Иоанна Предтечи и пустынножителя Онуфрия. На месте деревянной церкви-однодневки, построенной во время моровой язвы, Иона после прекращения болезни выстроил каменную церковь во имя святого Симеона Богоприимца.

Вероятно, во время правления владыки Ионы в Новгороде в храме Святой Софии была установлена деревянная резная скульптура святого Георгия. В 1464 г. в Москве известный скульптор и зодчий Василий Дмитриевич Ермолин изготовил большую каменную скульптуру святого Георгия, которую поместили на Спасскую башню Кремля. Позднее подобные деревянные скульптуры Георгия были вырезаны для Ростова и Юрьева-Польского. Установка скульптуры главного святого покровителя Москвы в новгородском храме Святой Софии был жестом доброй воли владыки Ионы. Новгородская скульптура Георгия была создана явно по образцу работ московского мастера, а возможно, его учениками.

Иона Отенский продолжал линию своего предшественника, обустраивая резиденцию архиепископов — Владычный двор. Продолжил Иона и еще одно дело Евфимия II — реставрационное строительство церквей. В 1460-е гг. архиепископ освящал храмы, построенные на старой основе — Воскресенскую церковь на Мячине (1463), церкви святого Дмитрия (1462), Святых Козьмы и Демьяна (1464), Благовещенскую церковь (1466). На территории Детинца владыка на свои средства построил храмы на старой основе — церкви Святого Владимира (1461), святой Анастасии (1463) и Положения пояса (1464).

«Повесть об Ионе, архиепископе Новгородском», созданная либо во время присоединения Новгорода к Москве, либо уже после, приписывает владыке пророческий дар. Якобы он предсказал князю Ивану Васильевичу «свободу от Ордынского царя» и распространение его власти на многие страны. Автор повести вложил в уста Ионе горестные слова о том, что близкая гибель Новгорода кроется в нем самом — «усобицы их смятут их и разделение их низложит их».

Урожайные годы при Ионе, согласно «Повести», новгородцы относили за счет его святости, как иногда им случалось обвинять архиепископов за недород[1048]. В этой вере сохранилось языческое отношение народа к своему вождю или жрецу. Ученый-этнограф Д. Фрэзер убедительно доказал, что «на определенной стадии развития общества нередко считается, что царь или жрец наделен сверхъестественными способностями или является воплощением божества, и в соответствии с этим верованием предполагается, что ход природных явлений в большей или меньшей степени находится под его контролем»[1049]. Владыка Иона, мастерски владевший клерикальной магией, умело поддерживал такое к себе отношение новгородцев.

Вероятно, Житие Ионы было создано в Отенском монастыре. На эту мысль наводит особое внимание автора жития к «свободной» грамоте, которую по просьбе Ионы даровали обители великие князья. Автор жития как бы напоминал князю Ивану Васильевичу о нерушимости этой грамоты: «И пусть в будущем также помнит князь о монастыре своем — об Отенской пустыни, и дарует ей грамоту свободную, и суд свой установит по грамоте, данной монастырю его отцом, и печатью скрепит. Услышав такое наказание от архиепископа и вняв с радостью его просьбе о монастыре, князь Иван исполняет ее, даруя и собственную грамоту монастырю вслед за грамотой отца. Утвердил он свободу и суд свой монастырю, как и прежде в грамоте отца его, князя Василия, было. И скрепили грамоту позолоченною печатью с изображением князя, дабы повеление его было непоколебимо».

Реальный архиепископ Иона был далек от идеального портрета, нарисованного в житии. Неизвестный автор вынужден был сместить по времени многие события жизни владыки и о многом умолчать. Но несомненно, что Иона был патриотом своей земли, рачительным распорядителем имения Святой Софии и умелым политиком. Именно ему Новгород во многом был обязан сохранению пусть «худого», но мира с великим князем.

В управлении своей епархией Иона был подлинным владыкой. Он не только пресекал все попытки псковской церкви выйти из повиновения своему архиепископу, но и в самом Новгороде единолично управлял церковью. Он лично назначал игуменов крупнейших монастырей, в том числе и архимандрита. Наглядный пример всеохватности внутрицерковной политики владыки представляет собой рядный договор крестьян с Юрьевым монастырем, который был составлен «по благословенью преосвященнаго господина и осподаря архиепископа Великого Новгорода и Пскова владыки Ионы»[1050].

В то же время во внутреннем управлении республикой Иона играл более пассивную роль. Крепнущая боярская олигархия все дальше отодвигала владыку от рычагов управления. В Житии Зосимы Соловецкого четко обозначены рамки власти архиепископа Ионы в Великом Новгороде. Когда игумен Соловецкого монастыря Зосима приехал к владыке «монастырская ради потребы и неразумных человек обидящих»[1051], Иона не сразу вмешался в разбор дела между обителью и боярскими людьми, которые чинили обиды монахам. Архиепископ сначала отправил Зосиму к Марфе Борецкой, чьи владения соседствовали с монастырскими землями.

Впрочем, в данном случае владыка все же помог монастырю: «И архиепископ созва к себе боар, и въспомяну им о населницах, пакости деющих преподобному. И бояре все с мноземи обещанием помогати изволиша манастырю его. И даша ему написание на совладение острова Соловецкаго, и приложиша к нам и писанию восмь печатей оловя: первую владычну, 2-ю посадьничю; 3-ю тысяцкаго, и приложиша 5 печатей с пяти конец града того по печати, и тако запечатлев, и даст ему архиепископ»[1052].

Случай с Соловецкой обителью явно был не единственным конфликтом между монастырями и их светскими соседями. Влиятельные бояре, расширяя свои владения, постоянно сталкивались с необходимостью как-то улаживать отношения с соседними монастырями. Причем чаще всего бояре решали вопрос силовыми методами. По этому поводу в 1463 г. митрополит Феодосий обратился к властям Новгорода с увещеваниями: «А вы, дети мои посадники, и тысяцкие и бояре Великого Новгорода, не вступалися в церковные пошлины, ни в земли, ни в воды, блюлися бы казни святых правил; а кто будет от вас вступался, а тот перестал от сего часа».

Следующий митрополит Филипп также прислал в Новгород грозное послание, в котором перечислял проступки некоторых новгородцев: «В наше время некоторые мнят, что бессмертны, и хотят грубость чинити святей божией церкви и грабити святые церкви и монастыри, не думая о том, что церковные имения получены от тех, кто бедную свою душу хотяти искупити от вечного оного мучения, да отдал свое любострастное имение и села святым божиим церквам и монастырям, измоления ради от вечных мук и помяновения своея душа и своего роду». Митрополит писал далее, что «некоторые новгородцы тех имения церковные и села данные хотят имати себе, а приказ и духовные их грамоты рудят, а церкви божий грабячи, да сами тем хотят ся корыстовати».

Заметим, что прежде подобные грамоты митрополиты направляли в основном в Псков. Теперь же и в Новгородской земле крупные землевладельцы начали посягать на церковные льготы, а владыка уже с трудом сдерживал возросшие аппетиты новгородской «господы».

Твердо отстаивая свои права во Пскове, владыка Иона все больше уступал боярской олигархии в родном Новгороде. В последние годы существования Республики Святой Софии основные вопросы управления, в том числе и судебные, фактически полностью перешли в руки боярской олигархии.

4.2. «Крестовый» поход великого князя Ивана III на Новгород

Через четыре дня после смерти владыки Ионы в Новгород приехал «на стол князь Михаило Олелкович князей киевскых ис королевы роукы новогородци испросен, а с ним на похвалоу людей много силно; и новогородци их приаше честно»[1053]. Прежний служебный князь Новгорода Василий Горбатый-Суздальский отправился на Заволочье вместе с новгородским воеводой Василием Никифоровичем. Возможно, эту поездку следует рассматривать как военно-оборонительное мероприятие, поскольку новгородцы ожидали войны с великим князем и озаботились укреплением своих Двинских владений.

Возможно, владыка Иона до последних своих дней возражал против союза с Литвой. Но само по себе приглашение князя Михаила нельзя рассматривать как открытый «перевет» владыки и новгородцев к великому князю Литовскому и польскому королю Казимиру. Приглашение служебных князей из Литвы было в порядке вещей для Новгорода. Тем более что через два года истекал срок договора с немцами, заключенного в 1448 г. в Нарве на двадцать пять лет. В 1470 г. началась торговая блокада Новгорода со стороны Ганзы, следовательно, новгородцы могли опасаться войны с немцами и пригласить князя Михаила Олельковича для своей защиты.

Вскоре после приезда князя Михаила в Новгороде состоялись выборы владыки: «Посадники новогородскии и тысяцкии и весь Великои Новъгород, оу святого Софеа поставя вече пред святым Софеем, и положишя 3 жеребьи на престоле оу святей Софеи, един Варфонофьев, доуховника владычня, а дроугои Поуминов, ключника владычня, а третей Фефилактов с Вежищи, протодиакона и ризника владычня, а ркруще тако: кои себе жребии изберет на престоле дом святого Софея, тоя всемоу Великомоу Новоугороду преосвященный архиепископ. И избрабог и святыи Софеи премудрость божия слоужителя своемоу престолоу, а Великому Новоугородоу преосвященного архиепископа, и осташе на престоле жребеи Фифилактов протодиакона и ризника владычня; и весь Великои Новъгород тымы часы гнавше на Вежища, преведше и и възведше в владычен двор на сени честно, и нарекше и преосвященным архиепископом»[1054].

На первый взгляд, процедура избрания владыки сохранилась неизменной, как и в прежние времена. Но обратим внимание на кандидатуры — все трое претендентов на пост архиепископа были ближайшими доверенными лицами прежнего владыки. Один — духовник, второй — ключник, третий — протодиакон и ризник. Следовательно, новгородский «совет господ» мог рассчитывать, что любой из кандидатов продолжит политическую линию архиепископа Ионы, причем не только во внешней политике, но и во внутренних республиканских делах.

Типографская летопись называет Феофила «новопостриженным мнихом»: «Ноугородци избраша собе на владычество некоего новопостриженного монаха, диакону ему мирскому бывшу у Ионы архиепископа и нарекоша его собе отцом на место его»[1055].

То есть Феофил лишь незадолго до избрания принял постриг в Вежищском монастыре. Естественно, что, будучи простым монахом, а до того дьяконом, то есть принадлежа к низшим слоям церковнослужителей, новоизбранный владыка поспешил упрочить свое положение скорым поставлением. Феофил явно придерживался прежнего курса на мирные взаимоотношения с Москвой. Московская летопись сообщает, что новгородцы послали к великому князю Ивану Васильевичу «посла своего Никиту Ларионова бити челом и опаса просити, чтобы нареченому черньцю Феофилу пожаловал, повелел быти к собе на Москву и поставите бы его велел своему отцю митрополиту Филиппу на архиепископью Великого Новагорода и Пскова, яко же и преже сего было при прежних великих князеих»[1056].

Несмотря на верноподданический тон московского автора этих строк, все же можно сделать вывод, что в Новгороде в этот период у власти стояли сторонники мирных отношений с Москвой. Однако среди правителей Республики Святой Софии уже не было единства, великие бояре разделились на сторонников и противников московской великокняжеской власти.

Новгородские источники подтверждают, что новгородцы действительно послали к Ивану Васильевича посла за «опасными грамотами», чтобы «их Феофилу нареченому быти поставлену на владычество Великому Новугороду и Пскову, и в белом клобуце, и отъехати всем доброволно»[1057]. Белый клобук архиепископа, особо выделенный летописцем, видимо, подчеркивал прежние завоевания новгородской церкви, напоминал о ее особом положении в составе русской митрополии.

Великий князь дал новгородскому послу благожелательный ответ: «Что отчина моя, Великий Новъгород, прислали ко мне бити челом о том, что взял бог отца их, а нашего богомолца архиепископа Иону, а избрали себе по своему обычаю по жребием священноинока Феофила, и яз их, князь великий, жалую, и того нареченного Феофила. И велю ему быти к собе на Москву и к отцю своему, митрополиту Филипу, стати на архиепископью Новагорода и Пьскова безо всяких зацепов, но по прежнему обычаю, как было при отци моем, великом князе Василье, и при деде, и при прадеде моем, и преже бывших всех великых князех, их же род есмы, володимерских, и Новагорода Великого, и всея Руси»[1058].

Обращает на себя внимание многократное повторение в московских источниках одной главной идеи: Новгород — это «отчина» великих князей Владимирских, к роду которых принадлежит и князь Иван III. Следовательно, все действия Ивана Васильевича по отношению к своей «отчине» правомерны и направлены на сохранение священной «старины».

Митрополит от себя также дал грамоту новгородским послам, в которой писал: «Приехать нареченному на владычество священноиноку Феофилу добровольно по старой пошлине, да и кто с ним приедет посадников, или тысяцких, или бояр, или кто с ним ни будет, и отъехати добровольно, по Божию изволению им путь чист безо всякого слова и безо всякого опаса и без перевода»[1059].

По возвращении посла в Новгороде «мнози же тамо сущий людие лучши, посадници их, и тысяцкие, и житие люди велми о сем ради быша, и Феофил их»[1060]. То есть власти Новгорода вновь проявили лояльность по отношению к великому князю. Благожелательное отношение московских источников к Феофилу свидетельствует, что князь Иван Васильевич и митрополит Филипп явно рассчитывали обрести в новом архиепископе опору для проведения своей политики в Новгороде.

Главными возмутителями новгородцев против князя Московского в «Словесах избранных» названы бояре Исаковы, которые якобы действовали вместе с князем Литовским Михаилом Олельковичем. В действительности же литовская партия в Новгороде была значительно большей, в нее входили многие «великие» бояре (Лошинский, Офонасов, Есипов и др.), как, впрочем, и в «московскую партию» (Овинов, Никифоровы, Клементевы, Туча и др.). Чтобы оценить доводы обеих новгородских партий, разберем подробнее политическую обстановку в этот период.

В Литве в то время власть монарха была ограниченной. Русские земли, подчиненные власти великого князя Литовского, имели значительную автономию. Следовательно, для Новгорода было выгоднее политическое объединение с Литвой, чем признание власти великого князя Московского, который проводил политику централизации и стремился стать самовластным государем на всей подчиненной ему территории. Однако с экономической точки зрения Новгород был теснее связан с Москвой, нежели с Литвой. Именно через Новгород «Низовские земли» получали западноевропейские товары. К тому же главный путь на Восток по Волге контролировался Москвой, и новгородские купцы могли получать восточные товары, имеющие большую ценность на Западе, в основном через Московию. Что же касается балтийской торговли, западнорусские и литовские города имели собственные выходы на Балтику и были в определенном отношении соперниками Новгорода.

Отношения Литвы и Новгорода осложняла еще и религиозная проблема. Объединение с Литвой означало для Новгорода одновременное объединение и с Польшей — оплотом католицизма в Восточной Европе. Между 1447 и 1567 г. Польско-Литовская уния существовала только на уровне правителей. За немногими исключениями, Польша и Литва избирали на собственные троны одного и того же человека, который именовался «король Польши и великий князь Литовский». Во внутренней политике Литва была самостоятельным государством, но внешняя литовская политика учитывала польские интересы.

Согласно условиям первого договора об объединении Польши и Литвы (1385), римский католицизм официально стал государственной религией Великого княжества Литовского, и лишь католики могли обладать политическими правами. В результате литовцы были обращены в римский католицизм. Западнорусская знать, однако, сопротивлялась любой попытке своего обращения в римско-католическую веру или отмены ранее имевшегося политического статуса. В 1432 г. великий князь Литовский должен был пойти на уступки своим русским подданным и отменить статью, лишавшую их политических прав. Таким образом, получило косвенное признание существование в Литве православной церкви. Казнь православного митрополита Герасима в 1435 г. была обусловлена политическими, а не религиозными соображениями.

Великий князь литовский и король польский Казимир был сторонником Флорентийской унии. Он в свое время признал власть митрополита всея Руси Исидора над Западной русской церковью. А впоследствии Казимир принял утвержденного папой митрополита Григория, ученика Исидора. Однако западнорусские православные епископы неохотно согласились сотрудничать с Григорием. Один из них даже отказался признать Григория и бежал в Московию. Фактически никто из западнорусских епископов не принял от всего сердца унию, а общины были прямо против нее. После десяти лет безуспешных попыток укоренить идею унии среди своей паствы Григорий наконец сдался и в 1469 г. отправил посланника в Константинополь, прося о благословении греческого православного патриарха. Это не вызвало возражений со стороны короля Казимира. Русская православная церковь оказалась разделенной на две половины: автокефальную Московскую церковь и Киевский диоцез Константинопольского патриархата.

Таким образом, король Казимир лояльно относился к православию. Однако положение русских в Литовском княжестве было сложным. Численно русские составляли большинство населения великого княжества. Политически, однако, их положение было ослаблено после объединения Литвы с Польшей и обращения литовцев в римский католицизм. Несмотря на «Привилеи» 1432 г., лишь немногие русские были допущены к какому-либо высокому посту в государстве. Православные епископы не входили в раду (совещательный орган при великом князе), хотя римско-католические епископы играли в раде важную роль.

В начале своего правления, в 1441 г., Казимир признал своего дядю Свидригайло, популярного среди русского населения Литвы, князем Волыни, а своего двоюродного брата Александра (Олелько) — князем киевским. Эти уступки были результатом слабого положения Казимира на престоле и существования претендентов на трон. Позднее Казимир и литовские магнаты попытались воспрепятствовать подъему русского движения в великом княжестве, что создало оппозицию по отношению к Казимиру со стороны многих защитников прав русских.

Несмотря на все сложности в новгородско-литовских отношениях, сторонники отложения Новгорода к Литве подготовили проект договора с польским королем и великим литовским князем Казимиром, в котором поименно был перечислен весь «совет господ» Новгорода, во главе с нареченным владыкой Феофилом. В договоре специально оговаривалась гарантированная защита Новгорода со стороны короля против московского князя.

Никакой измены православию в договоре с Казимиром не было. Напротив, новгородцы всячески оговаривали сохранение на своей земле православия: «Держати тобе, честному королю, своего наместника на Городище от нашей веры от греческой, от православнаго хрестьянства»; «А у нас тебе, честны король, веры греческие православные нашей не отъимати. А где будет нам, Великому Новугороду, любо в своем православном хрестьянстве, ту мы владыку поставим по своей воли. А римских церквей тебе, честны король, в Великом Новегороде не ставити, ни по пригородом новогородцким, ни по всей земли Новогородцкои»[1061].

Неясно, как отнесся к договору князь Михаил Олелькович, который находился с Казимиром не в дружественных отношениях. Однако очевидно, что в Новгороде князь не прижился, и защищать раздираемую внутренними противоречиями республику не пожелал. 15 марта 1471 г., узнав о смерти своего старшего брата — киевского князя, Михаил Олелькович покинул Новгород. Причем по пути пограбил новгородские земли. Это наводит на мысль, что князю и его дружине не предоставили обещанных средств на их содержание.

Что же касается владыки Феофила, то он, видимо, одобрил договор лишь на условии, что в текст документа будет внесен пункт о том, что архиепископ новгородский будет поставляться в сан там, где пожелает («где будет нам… любо в своем православном хрестьянстве»). Таким образом, Феофил по-прежнему не считал возможным поставляться у бывшего униата Григория и оговорил для себя возможность ставиться у московского митрополита. Если бы Феофил полностью примкнул к литовской партии, не произошел бы вскоре скандал с Пименом. Бывший владычный ключник, не прошедший на выборах, открыто заявил, что «хотя на Киев мя пошлите, и тамо аз на свое постав ление еду»[1062].

Впервые Пимен появился на страницах летописи в 1463 г., когда «подписываша церков святого Николы на Островке, повелением и тщанием и верою еже к святому Николе робом Божиим Пумином, ключника влодычня архиепископа Ионы, но неуспеша написать зимы ради»[1063]. В 1468 г. Пимен заказал переписать Евангелие, о чем сохранилась запись в рукописи: «Написанабысть книга сиа святое Еуангелие в Великом Новеграде при великом князи Иване Васильевиче и при архиепископе Великого Новограда и Пскова владыкы Ионы, повелением раба божия священноинока Пимина, владычня ключника хлебного»[1064]. В 1469 г. Пимен оставался замещать Иону в Новгороде во время путешествия архиепископа в Псков: «А в дому ся оста Пумин ключник на вся дела»[1065].

То есть у Пимена уже был опыт административной работы, были и сторонники в городе. И все же произошедшее было неслыханным для Новгорода скандалом — при живом выбранном «честным жребием» владыке литовская боярская партия выдвинула своего кандидата, готового ехать на поставление к митрополиту Григорию. Следовательно, правители Новгорода уже относились без уважения к прежним обычаям республики и ради своих политических интересов готовы были пренебречь даже выбором святой покровительницы города — Софии. Филофей был избранником Софии, однако это не остановила литовскую партию.

По свидетельству «Словес избранных», Пимен был связан с Марфой Борецкой, даже давал ей деньги на подкуп новгородцев, чтобы набрать себе достаточно сторонников. Но в результате столкновения двух политических интересов перевес оказался на стороне умеренной партии, склоняющейся к компромиссу с московским князем. «По неколичех днех Великои Новъгород ключника владычня Пимина великим, силным избещестовав бесчестием, на кръпости издержав, самого измоучив, и кажноу вшоу в него розграбили, и кончее самого на 1000 роублев телом его продали; и яко же в притчи речеше: инде на едином месте честь не стоит, в мудрости разоумных ищет, а на гордых и безоумных пребыти не может»[1066].

Официально Пимена обвинили в растрате владычной казны — «казну… собе выносил». Но очевидно, что были еще и чисто политические причины наказания «гордого и безумного» претендента на архиепископство.

Однако полной победы у Феофила и его сторонников не получилось. «Литовская партия» не сдалась, — «и смутишася мнози от народа соблазном их». Владыка Феофил так и не смог поехать в Москву на поставление. Митрополит Филипп по этому поводу упрекал новгородцев: «Вы пак то великое дело… церковное и земское, заложили, а к моему господину… великому князю и ко мне есте по тем опасным грамотам не поехали»[1067].

Следовательно, «опасные грамоты» у нареченного владыки были, но поездка по каким-то причинам не состоялась.

В Москве в это время еще могли надеяться, что Феофил успокоит новгородцев, убедит их подчиниться великому князю Московскому. Однако авторитет владыки в конце XV в. был уже не тот, что в XIV— первой половине XV в. Да и Феофил по характеру явно не был политическим лидером, подобным архиепископам Василию Калике или Алексию. Несмотря на неоднократные повеления нареченного владыки «яко да престануть оттаковагозлаго начинания», новгородцы «не послушаху словес его»[1068].

В отчаянии Феофил «сам многажды покушашеся о сих, дабы от них сшел в монастырь, в келью свою». Но владыка был нужен как знамя Республики Святой Софии, особенно тем новгородцам, кто придерживался стороны великого князя. Феофила в монастырь не отпустили[1069].

Несомненно, что в Пскове знали о смуте в Новгороде. Неустойчивое положение новоизбранного архиепископа привело к тому, что в Пскове светские власти принялись самостоятельно решать церковные дела, не обращаясь к новому владыке. В Псковской летописи говорится о произошедшем в городе очередном церковном «неустроении». Некие монахи «отрекшеся мира яже в мире, и пришедше в мир» начали поднимать народ на главный собор Пскова — Святую Троицу, «истязуя от нея воды и земля даноя в наслъдье божиа в дом святыа Троица, а мир облеская лживыми словесы, а ркя тако: несть в том вам никакова греха, толко вы оттням тоую землю и воду от дому святыа Троица, да мне дайте в монастырь, а то яз ведаю. И посадники и весь Псков, месяца априля в 7 неделю цветноую, даше им на вече тоую землю и воду от домоу святыа Троица, Матоутину землю, его прадеда Нежятино данье преждьного посадника псковского старого»[1070].

Но не успело вече разойтись, как «загореся во Пскове за стеной того же Матоуте дворе; и бысть пламе и зной велике, показуя начало нашему бестрашью, божиею помощью егда вгасиша. А той Матута преже того за 4 месяци преставися…»[1071]

Можно лишь предполагать, кто так вовремя поджег Матутин двор. Нас больше интересует сам факт отъема и передачи церковных земель по решению городского вече.

Архиепископу Феофилу в это время было не до проблем псковской церкви. Митрополит Филипп 22 марта 1471 г. отправил в Новгород грамоту, в которой упрекал Феофила, что тот ничего не сообщает своему непосредственному начальству о новгородской смуте: «А ты ми, сыну, того не възвестишь и не опишешь… занеже… то есть попечение наше святительское». Митрополит предостерегал новгородцев от опасности «латынския прелести», из-за которой, якобы и Константинополь погиб, и Новгород та же участь ожидает: «Ныне слышю в детех ваших, в ноугородцех, да и в многых у вас в молодых людех, которые еще не навыкли доброй старине… да и нынеча деи те несмысленные, копячася в сонмы, да поостряются на многая стремления и на великое земное неустроение, нетишину, хотяче ввести мятежь велик и расколу в святей Божьей церкви, да оставя провославие и великую старину да приступи к латыном… А вы, сынове, православные старые посадници ноугородстии и тысяцкие, и бояре, и купцы, и весь Великый Новъгород, живучи в провославьи, сами того поберезите, да старии младых понакажите, да лихих вьсчюните от злаго начинания»[1072]. Филипп призвал новгородцев смириться «под крепкую руку благоверного и благочестиваго Русских земель государя великого князя Ивана Васильевича всеа Руси, вашего отчича и дедича»[1073].

Новгородцы не вняли уговорам — «писания не послушавше, но пребываста, по реченному, якоже аспида глуха, затыкающи уши свои»[1074], — с возмущением пишет автор «Словес избранных».

Псков, оказавшись между двух огней, попытался выступить посредником между Москвой и Новгородом, но новгородские правители отказались от переговоров. В Псков приехал послом владычный стольник Родион с требованием выступить совместно против великого князя. Заносчивый тон новгородского посла возмутил псковичей, особенно тех, которые еще совсем недавно были ограблены новгородцами и «сидели в железах» в Новгороде. Новгородский посол подвергся оскорблениям на вече, у него отняли его людей и 35 рублей серебра. Но все же Псков прямо не отказал Новгороду, псковичи ответили уклончиво: «Как вам князь великои отслет возметную грамоту, тогда нам явите, а мы, о том огадав, вам отвечаем»[1075].

По свидетельству «Словес избранных», великий князь еще присылал в Новгород своего посла, то ли надеясь решить дело миром, то ли стремясь переговорами выиграть время для подготовки к войне. Скорее всего, второе, поскольку война уже была неизбежна. Решимость великого князя в переговорах с Новгородом объясняется изменившимся положением Московского княжества. Затяжная война с Казанью (1467–1469) закончилась полной победой Москвы, что, естественно, укрепило веру московских войск в свою силу. Великий князь отныне мог, не опасаясь удара с восточных и юго-восточных рубежей, сосредоточить свои основные военные силы на северо-западном направлении.

В 1471 г. великий князь Московский начал войну против Новгорода под предлогом стремления новгородцев «за короля… датися, и архиепископа поставити от его митрополита… латининасуща»[1076]. Под «латинским» митрополитом подразумевается ученик Исидора, митрополит Григорий. Заметим, что хотя он и был ранее приверженцем унии, но к тому времени уже отрекся от прежних убеждений и был рукоположен в Константинополе. Так что предлог был явно надуманным.

Московские летописцы оправдывали поход своего князя «благородным» желанием сохранить русское благочестие: «Мужи Новгородсти не послушаху своего государя великого князя, еже о благочестии великоя старины глаголемых им. И того ради слава их смирися, и студ лица их покры их, зане бо свет оставльше мужие Новгородци и ко тме невидения прилагахуся, рекше к Латыном отступающе прилепляхуся…»[1077]

Великий князь хорошо подготовился к походу, причем не только в военном плане, но и идеологически. В обозе московского войска находился дьяк с особыми полномочиями — Степан Бородатый, умеющий «говорити по летопсцем руским», вычитывая из них «измены давние» новгородцев великим князьям. В «Словесах избранных» утверждалась идея справедливости действий Ивана III против преступных новгородцев: «Они же Новгородские мужи и вся их земля Новгородцкая, будучи государева отчина великого князя Иоанна Васильевича всеа Руси, и яко забывше своея великия старины, тако в начале от преже бывших государей, благочестивых святых князей великих, его прародителей, и пречестных его родителей великих князей, еще от святаго… великого князя Владимера… даже и до самого того князя и государя великого князя Ивана Васильевича, всея Руския зеля очича и дедича»[1078].

Таким образом, утверждали московские летописцы, Иван III, ведущий свое происхождение из рода великих князей «володимерьских и Новагорода Великого и всеа Русии», имел полное право силой вернуть себе свою отчину.

Однако политических причин для легитимизации похода на Новгород явно не хватало, даже московские знатоки «старины» это понимали. Именно поэтому был выдвинут главный лозунг войны — великий князь ополчился на Новгород «не яко на христиан, но яко на иноязычник и на отступник православия»[1079].

Такая трактовка событий полностью обеляла любые действия великого князя. Выступлению Ивана III на Новгород предшествовали пышные церковные представления, организованные митрополитом Филиппом. Война с Новгородом, начавшаяся в июне 1471 г., сопровождалась большим религиозным возбуждением. Это был крестовый поход, всем участникам которого заранее было обеспечено царствие небесное и прощение всех грехов, связанных с войной. Грамоты митрополита Филиппа новгородцам, написанные в ходе этих событий, были тем «духовным мечом», который удваивал силу меча железного.

«Князь же велики Иван Васильевич, приим благословение от отца своего митрополита Филиппа и от всех епископ земля своей и от всех священник, исходит с Мосъквы того же месяца иуния в 20, в четверток, на память святого отца Мефодья, а с ним царевич Данияр и прочий вой великаго князя, князи его мнози и вси воеводы, с многою силою въоружився на противныя, яко же преже прадед его благоверный велики князь Дмитрей Иванович на безбожнаго Мамая и на богомерзкое тое воиньство татарьское, тако же и сей благоверный и велики князь Иоан на сих отступник»[1080].

Новгородская летопись свидетельствует о совсем не христианском поведении московских ратей во время войны: «Взяша преже Роусу, и святыя церкви пожгоша, и всю Русу выжгоша»[1081]. Но с точки зрения московских летописцев, святая цель крестового похода Ивана III оправдывала все средства: «Братья же великого князя все со многими людьми каждый из своей отчины пойдя разными дорогами к Новгороду, беря в плен и сжигая и люди в плен уводя, также и воеводы великого князя творили, каждый в свое место послан… Псковичи со своей землей своей вышли на службу… и идучи начали Новгородские места грабить и жечь и людей сечь и в хоромы запирая жечь»[1082].

Аутодафе, устроенные псковичами, свидетельствуют, что и они расправлялись с новгородцами как с еретиками. Хотя Псковская вторая летопись о причинах войны пишет кратко и прагматично: «Нача искати на новгородцех своих прародителей старин земли и воде и всех пошлин, как пошло от великого князя Ярослава Володимировича, и хотя отмстити Великому Новугородоу древняя нечьсти и многиа грубости бывшиа от них великым князем. О сем аще хощеше оуведати, прошед Рускии летописец, вся си обрящеши».

Новгородцы не смогли организовать достойный отпор великому князю и его союзникам. Вот как пишет об этом московский летописец: «Новгородскиепосадници и тысячкие, купцы и житии люди, и мастери всякие, спроста рещи плотняци и гончары, и прочии, который родився на лошади не бывал, и на мысли которым того не бывало, что руки подняти противу великого князя, всех тех изменници они силою выгнаша; а которым бы не хотети поити к бою тому, и они сами тех разграбляху и избиваху, а иных в реку Влъхов вметаху; сами бо глаголаху яко было их сорок тысяч в бою том»[1083].

Казнь горожан, отказавшихся участвовать в новгородском ополчении, в условиях военного времени закономерна — это наказание изменников, не желающих защищать свое государство. Другое дело, что новгородские власти к тому времени дискредитировали себя настолько, что многие горожане не сочли возможным защищать такую республику с таким Советом господ. Кроме того, новгородцы в массе своей просто разучились воевать.

Исход войны был фактически решен во время сражения на Шелони. Одной из причин поражения сами новгородцы считали отказ владычного стяга ударить по москвичам — «не хотяху оударитися на княжю рать, глаголюще: „владыка нам не велел на великого князя руки поынути, послал нас владыка на Пьскович“»[1084].

Такой странный приказ Феофила можно расценить как откровенное предательство республики. Видимо, владыка не верил в победу раздираемого внутренними усобицами Новгорода и стремился показать свою лояльность великому князю. При этом архиепископ не скрывал своей антипатии к Пскову.

Новгородцы послали за помощью в Литву, но их посол не смог проехать через земли Ордена. Объединение Новгорода с польско-литовским королем было невыгодно Ливонии. Исключительный интерес для понимания происходивших переговоров представляет письмо ливонского магистра Вольтуса фон Герзе Великому магистру от 13 августа 1471 г. Ливонский магистр сообщал, что недавно (очевидно, после Шелонской битвы, но еще до заключения Коростынского мира[1085]) в Феллипе побывали одно за другим два новгородских посольства, известивших о всех «притеснениях», которые новгородцы терпят от «московского короля» и псковичей. Они желали, чтобы мир между Ливонией, с одной стороны, и Новгородом и Псковом — с другой, был бы продлен на 10 лет или на сколько Орден захочет при условии исключения из него Пскова. По словам магистра, новгородцы настоятельно просили отказать Пскову в мире и удержать псковичей дома, в то время как сами они хотели достаточно подготовиться к войне с «московским королем».

Свое отношение к просьбе новгородцев Вольтус фон Герзе выразил так: «Мы думаем, что для блага нашего Ордена и Ливонии не следует их оставлять без помощи, ибо если Новгород будет покорен московским королем и псковичами и покорен таким образом, что московский король станет, да хранит бог от этого, неограниченным господином Новгорода, тогда… господину рижскому архиепископу, господину епископу дерптскому и нашему Ордену в Ливонии воды и земли, которые псковичи у нас отняли во время доброго мира и до сих пор удерживают за собой, не только никогда не возвратить, но нам следует ожидать все больших нападений и притеснений. Нам кажется также, что если они таким образом объединятся, то мы попадем в тяжелое положение и должны будем с ними заключить мир по их воле и отказаться от всего, что псковичи отняли у нашего Ордена и других господ, или вести войну против всех них, что для нас будет очень тяжело»[1086].

Но дать новгородцам сразу положительный ответ магистр посчитал нецелесообразным. В Новгород были отправлены его послы, которым надлежало получить от новгородских властей подтверждение их просьбы и предложить им прислать своих представителей на съезд на реку Нарову 8 сентября для окончательного решения вопроса. Магистр тем временем собирался обсудить предложение новгородцев с рижским архиепископом и дерптским и эзельским епископами, а также с рыцарством Гаррии и Вирландии. «Если новгородцы согласятся, — писал магистр, — подтвердить предложенные условия приложением печатей и крестоцелованием и если названные ливонские прелаты и рыцарство нашего Ордена в Гаррии и Вирландии их одобрят и посоветуют так поступить, то мы не сможем уклониться и начнется война». В заключение ливонский магистр просил Великого магистра прислать помощь — 300–400 лошадей и сколько возможно пеших воинов. Орден, таким образом, готовился к войне с Москвой и Псковом, чтобы помешать подчинению Новгорода великокняжеской власти.

Однако оформление новгородско-ливонского военного союза, направленного против Москвы, не состоялось. Новгород приготовился к осаде, при этом внутри города продолжалась смута — «бысть в Новегороди молва велика, и мятежь мног, и многа лжа непразнена… И разделишася людие: инеи хотяху за князя, а инии за короля за Литовьского»[1087].

Тем временем Казимир не спешил на помощь Новгороду. Прямой путь из Литвы к Новгороду шел через Псков, а этот город поддерживал в войне московского князя. Перед Казимиром стоял выбор — либо с боем прорываться через псковские земли, либо вести армию в обход Пскова, через владения ливонских рыцарей. Казимир обратился к магистру ливонцев за разрешением на проход литовских войск, но магистр после долгой проволочки отказал.

В Новгороде, переполненном беженцами, между тем стало не хватать хлеба. Отсутствие запасов можно отчасти объяснить и торговой блокадой со стороны Ганзы. Войска великого князя продолжали разорять Новгородские волости.

И Новгород запросил мира — 11 августа 1471 г. между Иваном III и новгородским правительством был подписан мирный договор. В Новгородской повести о походе Ивана III процесс заключения мирного договора изложен кратко: «Езди наречений владыка Феофил с посадники новгородцкими и с житьими людми на Коростын и докончал мир с князем великим; и даша князю великому Ивану Васильевичю новгородци полшестенацать тысячи рублев, и целоваша новгородци крест князю великому, што за короля новгородцем не задаватися и очицев из Литвы не приимать; а все то богу попущающу грех ради наших»[1088].

В Московской повести о походе Ивана III приезд новгородских послов и последующие события изложены более подробно. Интересно, что прием новгородцев великим князем во многом был построен по образцу, принятому у ордынских царей. «А в той же день на усть Шолоны в судех озером Ильменем нареченный Феофил с посадники и с тысяцскими и с житьими людьми со всех конец, и начяшя преже бити челом князем и бояром, и воеводам великого князя, чтобы печаловалися братьи великого князя, а они бы печаловалися брату своему великому князю, да и сами бы бояре печаловалися. Бояре же пришед с ними, бишя челом братьи великого князя, братья же великого князя… и бояре их биша за них челом великому князю. Князь же велики их деля пожаловал, велел тому нареченному черньцю Феофилу, и посадником, и тысячким, и прочим быти к себе на очи. Они же вшед к великому князю и начяша бити челом о своем преступлении и что руку противу его подняли, чтобы пожаловал осподарь, смиловался над ними, възвратил бы гнев свой не их ради челом битьа, но свое бо благосердие показал и согрешающим, не велел бы боле того казнити, и грабити, и жещи, и пленити. Милосердовав же, князь великий показа к ним милость свою и прият челобитье их, утоли гнев свой, и в той час повеле престати жечи и пленити, плен, которой туто есть, отпустити, а которай отслан и отведен, и тех отдати»[1089].

Согласно «Словесам избранным», митрополит Филипп в это время прислал великому князю грамоту «со многим прощением и молением и челобитием печалуяся о душах многих православных людей, даже и тишины ради хрестиянския, писа о сих: „Имет, господине, бити челом тебе отчина твоя Великии Новгород, и ты бы, господине и сын, князь велики, пожаловал о них, смиловался Господа ради, а их бы еси челобитие приял; а яз тебе, своего господина и сына, благословляю“»[1090].

Митрополит, ходатайствуя за новгородцев, явно заботился о том, чтобы великий князь «не перегнул палку» и не подтолкнул Новгород к действительной измене православию.

Мир обошелся Новгороду очень дорого. Кроме 16 тысяч рублей и подарков родственникам и боярам великого князя, новгородцы понесли неисчислимые убытки — «вся их земля Новгородцкая грозою государя великого князя воеванна и выжжена, лучши людми выбита, и вытравлена вся и опустошенна, чего над ними от века не бывало»[1091].

Видимо, зверства, сотворенные над новгородцами войсками московского князя, так потрясли современников, что автору «Словес избранных» пришлось оправдывать Ивана Васильевича: «А то все зло и пагуба их (новгородцев. — О.К.) сталося им от самех их, за их лукавство и неправду и за их отступления к Латынству, их жо прелестники лукавыми людми изменникы; и та земская их беда и вся людцкая кровь да будет изысканна от Бога Вседержителя, по писанному: Господи! Зачинающих рать погуби. И то все на тех главах на изменных и на их душах, в сем веце и в будущем, аминь»[1092].

Жестокость свойственна войне. Но обычно при описании войн с единоверцами летописцы не акцентировали внимание на подобных жестокостях. В Московской повести о походе Ивана III на Новгород описывается война с вероотступниками, и поэтому одобряются любые действия против них.

Поход великого князя на Новгород был феодальной экспансией сильного растущего государства против слабого соседа. Оправдывать действия великого князя у его современников не было бы нужды, если бы его действия были законными по понятиям того времени. Однако Новгород не входил в состав Московского великого княжества. Новгородцы тоже защищали свою «старину», привилегии, дарованные им предками того же Ивана III. Поэтому главным оправданием военного похода для современников стало «отпадение» новгородцев от православия.

Московский летописец заботился не только об оправдании великого князя перед современниками, но и постарался обелить своего государя на Страшном суде, обвинив его противников-новгородцев во всех страшных грехах. Слух о походе московского князя на новгородцев, как на еретиков, желающих перейти в католичество, распространился и за пределами Руси. Иосафат Барбаро в своих записках «Путешествие в Тану» пишет: «Великий князь [московский] покорил также Новгород… Это громаднейший город, отдаленный от Москвы на восемь дней пути в северо-западном направлении. Раньше он управлялся народом, и люди жили там без всякого правосудия; среди них было много еретиков. Теперь понемногу переходят они в католическую веру, хотя одни верят, а другие нет; но они живут по закону, и у них есть судопроизводство»[1093].

Поход 1471 г. не означал еще полного уничтожения всех новгородских порядков. Коростынский договор Великого Новгорода с великим князем Иваном Васильевичем о мире (11 августа 1471 г., Грамота новгородская) оговаривал сохранение многих вольностей новгородских, в том числе право выборов владыки: «А навладычьствонам, Великому Нвоугороду, избирати нам собе по своей старине». Впрочем, при этом особо оговаривалось, что «ставитися нашему владыце в дому Пречистые и у гроба святого Петра чюдотворца на Москве у вас, у великих князей, и у вашего отца, у митрополита, который митрополит у вас, у великих князей ни будет; а инде нам владыки, опроче московъского митрополита, нигде не ставити». То есть, по условиям договора, закреплялось подчиненное положение новгородской церкви по отношению к московскому митрополиту.

Новгородский владыка явно участвовал в составлении новгородской мирной грамоты. Особо Феофил обеспокоился сохранением прежних пошлин: «А пошлины вам, великим князьям, и вашему отцу митрополиту от владыки имати по старине; а лишнего не прибавливати. А на Волоце и на Вологде владыце церкви и десятина и пошлина своя ведати по старине».

Памятуя о неизменной лояльности Феофила, великий князь принял это условие. А вскоре по благословению Феофила новгородцы на вече подписали грамоту Двинской земле о сложении крестного целования на подданство Новгороду ряда земель, отходящих во владение великого князя Ивана III[1094]. Это были земли, захваченные ушкуйниками-новгородцами в 1471 г. и приведенные к присяге Новгороду. Земли эти возвращались обратно Москве.

По возвращении Ивана III в Москву «срете его Филипп митрополит со кресты близ церкве, толико с мосту с болшего сшед каменаго да клядязя площаднаго со всем освященым собором. А народ московстий и многое их множество далече за градом стречали его: ини за 7 верст пеши, а инии ближе, малии и велици, славнии, неславнии, безчисленое их множество… Велья же бысть радость тогда в граде Москве»[1095].

В эту же зиму владыка Феофил в сопровождении боярского посольства отправился в Москву, где и был торжественно «поставлен преосвященным митрополитом всея Руси в Новгород на архиепископство… и были на поставлении его… епископы русские, и архимандриты, и протопопы, и игумены честные, и весь освященный собор славного града Москвы. После же своего поставления бил челом великому князю от себя и от всего Великого Новгорода с посадниками, и с тысяцкими, и со всеми теми, что пришли с ним, о пленных, о Казимире и о других товарищах, его. Князь же великий принял их челобитье и всех отпустил с честью, а было их всех в Москве тридцать. Самого же архиепископа отпустил того же месяца в двадцать третий день»[1096].

В Новгород архиепископ Феофил вернулся 7 января, «и выидоша на поле много священьска чину и множество народа, радованною ногою, на сретение владыке Феофила, и бысть радость велика, и благословением и богомолнею бысть в Новегороди всякого блага обилно и хлеб дешев»[1097].

Мирная жизнь в Новгороде постепенно налаживалась. Хлеб подешевел после продления в 1472 г. мира с немцами еще на десять лет. Торговая блокада была снята. До 1480 г. в источниках нет каких-либо упоминаний о конфликтах между Новгородом и Ливонией.

Неизвестно, как отразилось на авторитете Феофила его «промосковское» поведение во время войны. Несомненно, в Новгороде понимали, что такой владыка им необходим для переговоров с великим князем. Но показательно, что и новгородские, и псковские летописи очень скупо сообщают о деятельности владыки после возвращения из Москвы.

Из сохранившихся грамот 1471–1472 гг. можно узнать, что Феофил благословил возобновление торговых и судебных льгот для Троице-Сергиева монастыря при проезде через Двинские владения Новгорода. При этом жалованная грамота не просто повторяла форму, принятую при Евфимии II, но была несколько расширена, за счет увеличения льгот.

В Пскове владыку Феофила продолжали игнорировать. В том же 1471 г. «попи невкоупнии биша челом Псковоу, что печалоуася били челом великому князю и митрополиту Филиппу о 6-м сборе»[1098]. То есть, с важным вопросом о создании шестого собора в псковской церковной организации псковичи обратились напрямую к великому князю и митрополиту, минуя архиепископа.

В следующем, 1472 г., единая православно-католическая церковь предприняла еще одну попытку утвердить на Руси унию. В Соборе Святого Петра в Риме состоялось бракосочетание по латинскому обряду греческой принцессы Софьи Палеолог, наследницы византийского императорского дома, через доверенное лицо с московским князем Иваном III. Кортеж великой княгини отправился в Москву в сопровождении папского легата епископа Аячского Антония Бонумбре.

Путь византийской царевны пролегал через Псков и Новгород. Во Пскове невесту великого князя встречали с поистине сказочной пышностью: «начаша мед сытити и корм сбирати… И посадники псковский и бояре… изналивавши коубци и роги злащеныя с медом и с вином, и пришедши к ней челом оудариша. И она же приемши от них в честь и в любовь великоу… Тако же и тоу предо Псковом ей велика честь: священником бо противу ея с кресты и посадником псковскым вышедшим; она же из насада вышед на новогородском береге, и от священников благословение приемши, тако же и от посадников и от всего Пскова челобитие…»[1099]

Особо отмечено псковским летописцем, что при Софье находился католический священник: «Свои владыка с нею не по чиноу нашему оболчен бе весь черьвленым платьем, имъя на собе коуколь червлен же, на главе обвит глоухо, яко же каптоур литовскои, толко лице его знати и перстатици на роуках его имеяи непременно, яко роук его никомоу же видти, и в той благословляет, да тако же и крест пред ним и распятье осязаемоу, яко же всем человеком видети вылитое носять пред ним, на высокое древо восткноуто горе; не имея же поклонениа к святым иконам, и креста на собе роукою не прекрестяся, и в домоу святей Троици толко знаменася к пречистеи, и то по повелению царевне»[1100].

Католические обряды латинского епископа вызвали в Пскове удивление и некоторое смущение, но не возмутили народ и священнослужителей. Псков вновь, как и в 1439 г., проявил готовность принять унию, если таково будет решение великого князя.

Как отнеслись к католическому епископу в Великом Новгороде, летопись умалчивает, в ней лишь кратко упоминается, что Софья побывала в Новгороде «и от владыке Феофила благословение приемши и от посадников и от тысяцкых и от всего Великого Новагорода честь и дарове, и поеха скорее к Москве»[1101].

Известно, что Иван III легко относился к религии, а в церкви видел лишь орудие для воплощения своих замыслов. Но не таков был митрополит Филипп. Когда на Москве узнали о намерениях епископа войти в столицу с преднесением легатского креста, Филипп безапелляционно заявил, что в таком случае он навсегда покинет Москву. Бонумбре вынужден был отказаться от этой церемонии. Его дальнейшие переговоры с Иваном III о союзе против турок и церковном единстве также не принесли результатов. Взаимоотношения с Западом свелись к тому, что Иван III позднее пригласил в Москву итальянских архитекторов для возведения кремлевских храмов и башен.

В 1473 г., после грандиозного пожара, испепелившего митрополичий двор в Москве, скончался митрополит Филипп. Глава Русской православной церкви так и не успел закончить начатое им строительство нового Успенского храма. Собором русских архиереев при участии великого князя и его братьев новым митрополитом был избран коломенский владыка Геронтий.

О деятельности новгородского владыки Феофила в эти годы известно лишь, что в 1472 г. он ездил в Псков «месяца декабря в 9… на свои подъезд, и сборовав, и Псков своих детей благословил; и поехал в Новгород декабря, и проводиша его с честью»[1102].

В сохранившемся летописании 1470-х гг. владыка Феофил вообще упоминается крайне редко, что позволило исследователю новгородских летописей А. Г. Боброву предположить, что «с 1470 г. ведение летописания передается в руки магистрата. Возможно, конечно, что „владычная летопись“ за последние годы новгородской независимости существовала, но просто не дошла до нас»[1103]. Интересно, что летописец не просто не считал нужным упоминать о деятельности владыки Феофила, но в тех редких случаях, когда упомянуть его было просто невозможно, сохранял подчеркнуто нейтральный тон, а в описании Шелонской битвы даже позволил себе осудить распоряжения архиепископа. Подобное отношение летописца к человеку, который по новгородскому законодательству являлся главой республики, ярко демонстрирует отношение сведущих в политике новгородцев к своему владыке.

Вскоре в Новгороде произошли новые столкновения противников и сторонников великого князя Московского. Осенью 1475 г. степенной посадник Василий Ананьин в сопровождении четырнадцати других бояр и их слуг организовал нападение на жителей Славковой и Никитиной улиц. Были избиты, а некоторые до смерти, многие уличане, разграблено их имущество — «животов людских на тысячу рублев взяли, а людей многих до смерти перебили»[1104]. Приблизительно в это же время староста Федоровской улицы Памфил, в сопровождении двух бояр (принадлежавших к группе поддержки посадника Ананьина) напал на дом бояр Полинарьиных в Плотницком конце. Двор братьев Полинарьиных подвергся разграблению: «Людей у них перебили, а животы разграбили, а взяли на 500 рублев»[1105].

Пострадавшие новгородцы послали жалобщиков в Москву — искать справедливости у Ивана III. Великий князь с готовностью откликнулся на жалобы и отправился в Новгород лично вершить там свой суд. Псковские летописи подтверждают, что «новгородцы, люди житии и молодшии, сами его призвали на тые управы, на них насилье… посадники творили»[1106].

22 октября 1475 г. Иван III отправился из Москвы в Новгород с большой свитой. На Волочине 5 ноября его встретили первые делегации новгородцев: «Кузма Яковль с товарыщи, с жалобою на свою же братью на новугородцев; да туто же стретил его от владыки Феофила с поминки Василей Микифоров сын Пенков»[1107]. То есть владыка поспешил опередить светское посольство от Новгорода и первым приветствовать и одарить великого князя. Далее на всей протяженности пути до Новгорода Ивана Васильевича встречали группы новгородцев — как бояр, так и житьих людей, с подарками и различными жалобами.

За 90 верст до Новгорода в месте Рыдыне на реке Холове Ивана III торжественно встретили архиепископ Феофил, служилый князь Василий Гребенка Шуйский, посадники и тысяцкие, архимандрит Юрьева монастыря Феодосий, игумены Хутынского и Вяжицкого монастырей, а также «казначей Сергей, да духовник Еуфимей». Перед нами весь «совет господ» Республики Святой Софии — светские и духовные властители государства. Великому князю преподнесли «от владыки две бочки вина, красного едина, а белого другая, а от тех ото всех по меху вина»[1108].

Иван Васильевич устроил пир для встречающих: «И того дни у великого князя архиепископ и князь Василей и вси прежеречении с ними на обеде его ели и пили; и отпуси их от себе»[1109].

Кортеж великого князя достиг Новгорода 21 ноября. В соответствии с древними договорами, Иван III остановился на Городище, «а вся его сила по всем монастырем, было полно по обе стороне около всего Великого Новагорода». Даже Псковская летопись, лояльная по отношению к великому князю и часто враждебная к новгородцам, отмечает, что московское войско вело себя в Новгородской земле, как на завоеванной территории. Несмотря на мир, «было от них силно, много христиан пограблено по дорогам и по селом и по манастырем и числа краа нет»[1110].

Размещая московские войска по монастырям, Иван III преследовал вполне определенные цели. Монастыри в Новгородской земле основывались в местах, выгодных с точки зрения географического положения — в основном на берегах рек и около оживленных сухопутных дорог. В XIV–XV вв. монастыри активно строились при сухопутных дорогах. К концу новгородской независимости монастыри существовали почти при всех дорогах, подходивших к городу, а также вблизи водных путей в окрестностях Новгорода. Расположение Иваном Васильевичем своих войск по монастырям вокруг Новгорода означало контроль над всеми путями, связывающими город с окружающим миром. Кроме того, великий князь наверняка учитывал и хорошие условия для размещения войск — обжитой характер местности, наличие помещений, источников воды и т. д. Вспомним, что сожжение новгородцами пригородных монастырей в 1386 г. лишало противника возможности воспользоваться такими удобствами для расположения войск[1111].

Псковский летописец особо отметил запредельные по его понятиям расходы архиепископа и знатных новгородцев на содержание князя со свитой: «Владыке и посадником и всемоу Новугородоу кормом и даровы и всемоу сполоу числа же краа нет колко золота и серебра вывеже от них»[1112].

По приезде москвичей на Городище случился конфликт между великим князем и новгородским владыкой. Иван Васильевич разгневался на Феофила за то, что тот прислал ему «корму» с недостаточно представительными лицами. Великий князь с первых дней пребывания на Новгородской земле стремился принизить новгородских правителей и утвердить себя единственным господином Новгорода. Архиепископу пришлось «бить челом» боярам великого князя, чтобы тот «нелюбье отложил». Иван III разрешил взять «корма», только когда владыка прислал их со своим наместником. После этого Феофил сам «бил челом» великому князю, приглашал его «хлеб к себе ести». Но Иван Васильевич отказался от приглашения, сознательно нагнетая обстановку и демонстрируя новгородцам, «кто в доме хозяин». Лишь на следующий день, 22 ноября, на Городище состоялся большой пир, на котором великий князь угощал и архиепископа и бояр новгородских. В этот же день князь принял многих новгородских «жалобщиков», а также просителей из новгородских пригородов, в том числе и монастырских людей. Многие из них пришли пришли просить защиты от произвола воинов великого князя.

В город великий князь торжественно въехал 23 ноября. Архиепископ Феофил со всем духовенством встречал Ивана III «яко же повеле им сам князь великий, не превозносяся», то есть с подчеркнутым изъявлением полной покорности. Великий князь несомненно знал о том, что архиепископ является главой новгородского правительства. Поэтому-то так важно было для Ивана Васильевича, чтобы Феофил продемонстрировал перед всеми новгородцами, что признает великого князя своим господином.

После торжественной службы в Софийском соборе состоялся пир у архиепископа. В последующие дни великий князь продолжал прием «жалобщиков»: на Городище ехали «посадники и тысяцкие, и бояре, и житьи люди… и изветники челом ударити с поминки и с вином и всякие монастыри, и из всех властей Новугородцких старосты и лутчие люди и монастырские и корела». По словам летописца, челобитчики приходили «иные о жалобах, а иные лице его видити»[1113].

Обратим внимание на то, что в списке челобитчиков присутствуют «монастырские люди». По новгородскому законодательству, монастыри находились в ведении владыки, и только он мог судить обитателей монастырей и проживающих на землях монастыря крестьян. С XIV в. некоторые монастыри получили право самостоятельного суда над своими людьми, но архиепископу в таких случаях предоставлялся апелляционный суд и возможность личного разбора дел при «подъездах». Следовательно, обращение «монастырей» и «монастырских» людей с жалобами к великому князю в обход церковного начальства означает, что жаловались они либо на владыку новгородского, либо на притеснения новгородских бояр, с которыми ничего не мог поделать владыка. Это равно свидетельствует и о падении авторитета архиепископа в Новгороде, и об уменьшении его полномочий в новгородском суде.

Иван III простоял на Городище девять недель, верша свой суд по жалобам новгородцев. 26 ноября Иван устроил заседание верховного суда на Городище для рассмотрения двух упомянутых выше случаев боярского насилия. В число судей входили архиепископ Феофил и новгородские посадники. Суд признал справедливость иска потерпевших. Виновные бояре, включая Ананьина, были арестованы.

До этого момента Иван III действовал в границах полномочий, установленных договором 1471 г., и не посягал на новгородскую «старину». Однако вскоре Иван III приказал взять под стражу двух бояр, Олферия Офонасова и его сына, за связь с Казимиром Литовским. Это действие было незаконным, поскольку приказание Ивана III не было поддержано новгородскими официальными лицами. Но великий князь уже считал, что договоры 1456 и 1471 гг. дают ему полную власть действовать по своей собственной воле, тем более в тех случаях, которые можно было трактовать как предательство. 28 ноября на Городище приехала новгородская делегация во главе с владыкой Феофил ом — просить за арестованных бояр. Великий князь ответил отказом: «Ведомо тебе, богомольцу нашему, и всему Новугороду, отчине нашей, колико от тех бояр и наперед сего лиха чинилося, а нынеча что ни есть лиха в нашей отчине, то все от них чинится… ино како ми их за то лихо жаловати?» — так передает слова Ивана Васильевича Московская летопись.

Всего Иван III «поймал» шесть новгородских бояр и в тот же день отправил их в Москву. Какой была реакция новгородцев на этот великокняжеский произвол, сообщает Псковская летопись. Именно 28 ноября в Новгород приехали послы из Пскова к великому князю, а через два дня эти псковичи воочию наблюдали «чюдо дивно и страха исполнено». В ночь с 30 ноября на 1 декабря «встряхнувшеся Великий Новгород на князя великого и бысть пололох на всю нощь силне по всему Великому Новуграду»[1114]. По городу был распущен слух о том, что «видеша и слышаша мнози вернии, как столп огнян стоящь над Городищем от небеси до земля тако же и гром небеси»[1115]. Однако до военного противостояния в этот раз не дошло. Новгородцы вовремя вспомнили, что вокруг города по монастырям размещена немалая военная сила великого князя.

Однако и Иван Васильевич понял, что далее испытывать терпение новгородских бояр опасно. С утра первого декабря на Городище вновь приехал архиепископ Феофил с делегацией от новгородцев. Великий князь пошел на уступки и смягчил участь тех «винных» новгородцев, которые были взяты «на поруки» владыкой. Иван Васильевич «богомольца для своего владыки и отчины своей ради Великого Новгорода челобитья тех винных людей пожаловал». Обвиненным была предоставлена возможность после выплаты истцовых издержек выплачивать свою «вину» порознь, без круговой поруки и в рассрочку.

Великие бояре Новгорода понимали, чем грозит им справедливый суд великого князя (Иван Васильевич, укрепляя свой авторитет в Новгородских землях, явно старался решить все судебные вопросы по справедливости). Стремясь задобрить великого князя, бояре наперебой принялись устраивать пиры в его честь. Список даров, полученных Иваном III, потрясает воображение. Более всего нас интересуют дары новгородского владыки. Трижды за время своего «стояния» великий князь пировал у Феофила и трижды архиепископ щедро одаривал опасного гостя. Великий князь получил от новгородского владыки 18 поставов сукна ипрского, «а постав по 30 рублев Новгородцких», 550 золотых монет-корабленников, редкую и дорогую диковину — моржовый клык, 4 бочки заморских вин и бочку привозного же меду, жеребца, золотой ковш, украшенный жемчугом, 2 рога, окованных серебром, «мису серебряну 12 гривенок сребра», 5 сороков соболей[1116].

Щедрость архиепископа становится понятней, если учесть поведение великого князя по отношению к новгородским монастырям. Великий князь, без особого почтения относящийся к церковной собственности, собирался отписать на себя значительную часть земельного домена Святой Софии и монастырей. На шестнадцатый день пребывания князя в Новгороде Феофил лично приехал на Городище ходатайствовать за сохранение земель новгородских монастырей. Поддавшись на уговоры архиепископа, подкрепленные богатыми дарами, Иван III сократил свои захваты до более приемлемых размеров — половина владычных земель «да манастырских 6 манастыреи половину: Юрьева манастыря, у Аркажскаго, у Благовещенского, у Вонтонова, у Николского у Неровского конца, у Михаиловского на Сковоротке, а иные монастыри государь пожаловал, земли у них не взял, понеже те убоги, земли у них мало»[1117].

К «убогим» малоземельным обителям были причислены, таким образом, и богатейшие Вяжиский, Лисицкий и Хутынский монастыри.

Владыка Феофил явно отстаивал каждую пядь церковных земель. В результате переговоров «князь велики пожаловал архиепископа: половину волостей не имал их; а взял: 10 волостей оу Юрьева монастыря, 7 сот обежь и 20 обежь; оу Николскаго пол 300 с обжею; оу Вонтоновскаго пол 2 ста обжей; оу Михайловского 100 обежь бес трех»[1118].

За такую милость владыка преподнес великому князю дополнительные «поминки»: «панагею сизовову обложену златом с жемчюгом, да кубок яйце струфокамилово оковано сребром, чарку сердоличну окованну сребром, мису сребряну 12 гривенок, 200 карабленных»[1119]. Вскоре владыка еще раз приехал на Городище с новыми подарками: «Подал владыка: чеп золоту 10 гривенок злата, да чару золоту 10 гривенок злата и 10 золотников злата, да чару злоту в пол 2 гривенки и 10 золотников, да ковш золот гривенка 18 золотников, да крушку золочену сребряну 13 гривенок, да кубок складной серебрян золочен в пол семы ривенки, да пояс золочен великие оковы в пол 19 гривенки, да 100 золотых корабленных»[1120].

Подарки архиепископа выделяются в списке боярских подношений даже не столько ценой, сколько редкостью. Феофил задабривал великого князя, одаривая его заморскими диковинами, которые ранее попадали во владычную казну от ганзейских купцов.

Великий князь отъехал из Новгорода 23 января, а 26 марта «владыка новогородскои Феофил… поеха к великомоу князю с посадники и с бояры бити челом, чтобы князь великои посадников и их бояр отпоустил, которых, поймав, на Москвоу спровадил. И князь великои владыкоу и посадников и бояр новогородскых челобитьа не принял, а тых не отпоустил; и приехаше сами от великого князя, на святой недели, в Великой Новъгород добри здорови»[1121].

Ограничение вольностей Великого Новгорода после «крестового похода» Ивана III, закрепленное во время «мирного похода» великого князя, еще не слишком сильно ударили по новгородской церкви. Верховные иерархи, поддержавшие Москву, в тот момент не осознали, что Иван Васильевич не ограничится полумерами, что великий князь не остановится, пока не покорит Новгород себе полностью. В этом была главная ошибка владыки Феофила.

4.3. Ересь жидовствующих и падение Новгородской республики

Свои расходы, связанные с приездом великого князя, архиепископ Феофил вознамерился хотя бы частично восполнить за счет «подъезда» в Псков. В 1477 г. «приеха в Псков преосвященный архиепископ Великого Новагорода и Пскова владыка Феофил, месяца декабря 24, канон Рожества христова, на свои подъезд и на старины. И Псков и все священство, вышедше против его с кресты по старине, и прияша и честно, и подворьа им подаваша…»[1122]

В этот свой приезд владыка Феофил обнаружил, что ранее присланные им в Псков башенные «самозвонныа» часы, подобные новгородским, так и не были установлены. По какой-то причине часы так и не установили в храме Святой Троицы. Архиепископ со своим мастером специально поехали в Снетогорский монастырь, где и установили часы.

Во время своего дальнейшего пребывания в городе владыка Феофил «съборовав в святей Троици, генваря 13, в неделю, и быв во Пскове и благословив своих детей весь Псков, и поеха с честью и с проводом изо Пьскова, месяца генваря 21 в понедельник; а был во Пскове весь свои месяц, всю 4 недели; ни за много время ини владыки во Псков так всего месяца в свои приезд не живали»[1123].

То есть владыка полностью использовал свое право месячного суда. Однако даже за месяц он не смог собрать положенные ему пошлины. Уже из Новгорода владыка писал в Псков: «А оставляю вам, сынове, в свое место, на свой святительский суд, и на все свои пошлины наместника своего и вы к нему на суд приходите и на всякую росправу, и честь над ним держите, по нашему благословению»[1124].

В своей грамоте Феофил наказывал соблюдать «старину»: «А вы, священници, которые не заплатили подъезда моего, и вы ему (наместнику. — О.К.) платите подъезд наш в дом святей Софии и мне, чисто, по старине, без всякого забвениа, и корм давайте по старине; а которые священници не заплатят подъезда моего, и яз тем литургисати не велю. И то, старосты соборские и священници соборские положено на ваших душах»[1125].

Авторитет официальной церкви стремительно падал не только в Пскове, но и в Новгороде. В городе распространилась ересь жидовствующих, объявившаяся в Новгороде еще в начале 70-х гг. XV в., когда в город приехал киевский князь Михаил Олелькович. В его свите находился некий «жидовин именем Схариа, и сей бяше диаволов съсуд, и изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологы»[1126].

Схария (Захария) был весьма образованный для своего времени человек. В Литовско-Польском государстве в XV в. евреи принадлежали к наиболее образованной части общества. Исследователь ереси жидовствующих Прохоров Г. М. пишет о просвещенности Схарии следующее: «Захария, должно быть, знал итальянский, черкесский, русский, латинский (на латыни написана его сохранившаяся грамота Иоанну III), татарский, может быть, польский или литовский и еврейский (богослужебный) языки. Он появился в Новгороде молодым, образованным и богатым аристократом с большими международными связями»[1127].

Историк Русской церкви митрополит Макарий так говорил о вере жидовствующих: «В строгом смысле это была не ересь только, а полное отступничество от христианской веры и принятие веры иудейской. Схария и его товарищи проповедывали у нас не какую-либо ересь христианскую, а ту самую веру, которую держали сами и в том виде, в каком исповедуют ее все иудеи, отвергшие Христа Спасителя и Его Божественное учение»[1128].

Источников по движению жидовствующих в Новгороде и на Руси немного, и все они написаны в самом конце XV — начале XVI в. Во-первых, это послания новгородского архиепископа Геннадия, лично знакомого с ересью. Но архиепископ Геннадий не ставил своей целью систематическое изложение учения открытых им еретиков, а его характеристика жидовствующих, даваемая в терминах библейских и византийских ересей, способна вводить в заблуждение.

Вслед за посланиями архиепископа Геннадия можно ставить «Известие» митрополита Зосимы о соборе 1490 г. и приговор о еретиках. Отметим, что субъективно митрополит Зосима был в какой-то мере сторонником жидовствующих, поэтому его свидетельства о движении более объективны.

Наконец, самый обильный по внешности источник — специальная книга о ереси «Просветитель» Иосифа Волоцкого, содержащая исторический очерк ереси, и подробное обличение ее заблуждений[1129]. По словам Иосифа Волоцкого, еретики не поклонялись иконам, поскольку они «суть дела рук человеческих», не признавали Христа Сыном Божьим, держались правил Ветхого завета, празновали Пасху по-иудейски, не соблюдали православных постов. Но следует учитывать, что Иосиф писал свое сочинение спустя почти четверть века после появления ереси в Новгороде. Лично он не имел дела ни с ее представителями, ни с ее литературой, зная то и другое исключительно из вторых рук.

Сопоставление текстов всех вышеперечисленных источников позволяет реконструировать развитие движения жидовствующих в Новгороде. По всей видимости, отец-основатель ереси в Новгороде — Схария — был караимом. Караимами, то есть «читающими», называли себя те последователи веры Моисея, которые не просто читали священные книги, но при этом считали себя вправе обращаться к Закону Моисея без посредников, толковать его свободно, в согласии с собственным разумом. Этим они отличались от правоверных евреев раввинистов, руководствовавшихся преданием и Талмудом. Прохоров считает, что «первоначальное развитие караимства в мусульманской ближневосточной среде и связи, которые русско-польско-литовские караимы поддерживали со своими единоверцами в Турции, могут служить объяснением наличию у русских жидовствующих сочинений аль-Газали и Моисея Маймонида — авторов, живших в „Вавилонии“ и Египте как раз в то время (XII и XI вв.), когда там процветало караимство»[1130].

Первыми, кто попал под религиозное влияние Схарии в Новгороде, были священники Денис и Алексий. Вскоре, по свидетельству преподобного Иосифа, в Новгороде появились новые проповедники. Прибывшие евреи-торговцы по роду своей деятельности много общались с местными священнослужителями, поскольку именно духовенство заведовало в Новгороде торговыми весами и мерами. Постоянные контакты обеспечили пришельцам благоприятную возможность для проповеди и насаждения своих взглядов среди духовного сословия. Беседы иудеев с людьми, расположенными к сомнению, упали на удобренную почву. Еще в «Слове похвальном Варлааму Хутынскому» в ноябрьской Минее 1438 г. находим упоминание «инаго» иудея. К нему обращены слова в защиту почитания святых мощей, и прежде всего, «всечестной и чудотворной раке» преподобного, «исцеления неоскудно подающей». Автор Слова с возмущением обращается к своему оппоненту-иудею: «Что негодуеши, что печалуеши, что распыхающие, видев нас, поклоняемом мощем святого». Обычай поклонения мощам объясняется тем, что «видевшие знамения исцелений» православные христиане поклоняются не останкам мертвых людей, но святым, оставшимся и после смерти живыми, ибо в них вселился Бог. Сама необходимость таких объяснений доказывает, что в начале XV в. в Новгороде уже были представители иудейской веры, «смущающие» умы новгородцев.

Как образец диспутов христиан и евреев на Руси можно привести еще «Слово о вере христианской и жидовской», известное в двух вариантах. В «Слове» вступить в диспут о вере с еврейским философом и начетчиком вызывается не священник, а скоморох. Князь, желавший посрамления философа, усомнился в знаниях скомороха и сказал ему: «Жидовин мудр бе человек и учен философии, а ты, скоморох, не учен грамоте, ни писания не знаешь; то твоя наука — что скоморошить и у христиан деньги выманивать. — И рек скоморох: — Княже мой, господине! И христиан обманывать надобно умеючи; збодливого обманить, а середяго возвеселить, а скупаго добра и податливаго учинить. А не учась и у христиан ничего не добыть и головы своей не прокормить. И то, господине, учился памятно и по книгам отчасти»[1131].

В Новгороде в конце XV в. самыми усердными распространителями учения «жидовствующих» стали священники. По словам Иосифа Волоцкого, «Алексей научи многых жидовьству, еще же и зятя своего Ивашка Максимова и отца его попа Максима и многых от попов и от диаков и от простых людей. Денис же поп тако же многых научи жидовьствовати, потом и протопопа Гавриила Съфейскаго жидовствовати научи, научиша же и Гридю Клоча. Гридя же Клочь научи Григория Тучина жидовьству, его же отец бяше в Новегороде велику власть имеа… И толика створиша безакониа, яко ни древние еретици!»[1132]

Чем же оказалась привлекательной ересь жидовствующих для новгородцев? Одно из объяснений видится в том, что некоторыми сторонами своего учения ветхозаветная система тесно соприкасалась с русским языческими представлениями. В иудействе сохранялась языческая вера в реальность других богов, и сам ветхозаветный Бог был вполне материален — он обнаруживал себя через «наглядную агитацию» — знамения, чудеса.

Вера Моисеева предусматривала жертвоприношения, смысл которых был очевиден язычникам и сохранился как обряд даже в христианской Руси, несмотря на запрещения православной церкви.

В иудейской религии, как и в язычестве, не получила развития идея загробного воскресения мертвых. Древние евреи верили, что ад — это обычное место захоронения умерших, могила. Наказание за грехи человек обретает при жизни, и сама смерть считается в большинстве случаев наказанием, ибо, как сказано в Екклезиасте, «мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению» (IX, 5).

Согласно Иосифу Волоцкому, новгородские проповедники ереси — поп Алексей и его единомышленники — отрицали Святую Троицу, доказывая, что «Христос еще не родился есть, но еще будет время, егда имать родитися, а его же глаголют христиане Христа бога, той прост человек есть, а не бог»[1133]. Жидовствующие призывали «закон Моисеев держати» и на этом основании отказывались «поклонятися, иже от рук человеческых сътворенным вещем», то есть иконам и крестам. Как и стригольников, их возмущало поставление священнослужителей по мзде, им казалось бесполезным возведение Божьих храмов, если для исповедания достаточно чистых дел и помыслов. Особенно нападали они на «иночьское жительство», изобретенное, на их взгляд, вопреки христианскому канону, «самосмышлением и самоучением» корыстных монахов. Будь оно богоугодно, логично рассуждал Алексей, сам Христос и апостолы предстали бы в иноческом образе; «ныне же видим Христа написана и святых Апостол в мирьском образе, а не во иночьском». Следовательно, монахи живут по установлениям человеческим, а не божественным, и им совершенно неведома истинная вера.

Не верили жидовствующие и во второе пришествие Христа, которое на Руси в соответствии с древними пасхалиями приурочивали к 1492 г., в ночь с 24 на 25 марта. В эту ночь исходили семь тысяч лет от сотворения мира, а с их истечением должен был произойти «конец света». Даже пасхальные таблицы были доведены только до семитысячного года. В соловецкой пасхалии против 1492 г. отмечалось: «Зде страх! Зде скорбь! Аки в распятии Христове сей круг бысть, сие лето и на конце явися, в нем же чаем и всемирное Твое пришествие»[1134].

Жидовствующие давали людям надежду, что жизнь будет продолжаться и после 1492 г. Хронологический счет времени у еретиков, придерживавшихся еврейской эры, отличался от византийского летоисчисления на 1748 лет, то есть был значительно меньше, чем у православных, «и потому ино у них еще пришествия Христова несть, ино то они ждут антихриста. Ино то прелесть великая!» — писал впоследствии о жидовствующих архиепископ Геннадий[1135].

Вольнодумство распространилось по Новгороду. «Аще кто и не отступи в жидовство, — писал Иосиф Волоцкий, — то мнози научишася от них писаниа божественнаа укаряти и на торжишах, и в домех о вере любопрение творяху, и съмнение имяху. И толико бысть смущение в христианех, яковаже никогда же быша, отнелиже солнце благочестив начат восияти в Руской земли»[1136].

То есть грамотные люди в Новгороде прочли Ветхий Завет, вдумались в смысл написанного, и этот смысл многих потряс. В городе начались философские диспуты — «любопрение творяху». Следовательно, новгородские еретики-караимы свою главную задачу видели не только в сохранении «закона Моисея», но и в том, чтобы всякий человек мог свободно обращаться к книжным знаниям, не страшился думать и обсуждать Священное Писание. Сами они были люди широкой образованности и эрудиции, читали такие редкие на Руси книги, как «Аристотелевы врата», «Шестокрыл», а также трактаты по логике — «Книгу, глаголемая логика» и «Логику Авиасафа». «Шестокрыл» — это книга Иммануила бен-Иакова, итальянского еврея XIV в., представляющая сочинение о гадании по фазам луны, разделенное на шесть глав или крыл, откуда ее название. «Логика» — книга Моисея бен-Маймона, испанского еврея XIII в., сочинение философско-метафизического характера. «Тайная тайных» (или «Аристотелевы врата») — книга, содержащая якобы наставление Аристотеля Александру Македонскому, сочинение Моисея бен-Маймона, автора упомянутой «Логики».

Книги эти представляли собой разительный контраст церковной литературе, давали богатую пищу для размышлений и диспутов. Владыка Феофил ничего не смог противопоставить этой волне свободомыслия, тем более что сам архиепископ не был любим и уважаем в городе. Ведь церковь не смогла и не захотела защищать республиканские порядки Великого Новгорода. Возможно, поэтому так быстро и широко распространилась в городе ересь, отвергающая официальное церковное устройство.

В 1478–1480 гг. Иван III нанес новые тяжкие удары новгородскому дому Святой Софии. Новгородская четвертая летопись кратко сообщает о зимнем походе 1478 г. великого князя на Новгород: «Прииде князь великыи Иван Васильевич к Новугороду ратью (от Город некого стояньа в 3 год, стоа оу Троици на Паозерье) и стоял на Паозерье оу Троици. И владыка Новгородцкыи Феофил добиша челом великому князю и назвали его государем»[1137].

Великий князь в 1478 г. имел все основания считать, что в Новгороде наберется достаточно его сторонников, чтобы не опасаться за исход военной компании. Еще в феврале 1477 г. многие новгородцы явились в Москву на суд — одни, подчинившись вызову Ивана Васильевича, другие по собственному почину. «Прииде из Новагорода из Великого к великому князю на Москву посадник Захариа Овинов за приставом великого князя с многими новогородци, иным отвечивати, коих обидил, а на иных искати. Тако же и ини посадници и бояре приидоша: Василеи Микифоров Пенкев, и Иван Кузмин, и инии мнози. А того не бывало, как и земля их стала и как великий князи от Рюрика учали быти на Киеви и на Володимери и на Москве и до сего великого князя Ивана Васильевича»[1138].

Вскоре после этого несколько других бояр и житьих людей также приехали в Москву. Боярин Василий Никифоров даже поступил на службу к великому князю. Приехавшие в поисках справедливости в Москву новгородцы посягнули на одну из наиболее важных основ своей собственной старины, что свидетельствовало о растущей слабости Республики Святой Софии. В Москву за заступничеством и справедливостью ехали не только светские новгородцы, но и «черницы»[1139], то есть вновь представители низших слоев черного духовенства обратились за разбирательством своих дел к великому князю — светскому властителю, минуя свое непосредственное духовное начальство.

Однако всего этого было еще недостаточно для военного похода на Новгород. Ивану III требовался повод для окончательного подавления вольностей новгородских. В марте этого же года повод был найден. В Москву приехали два новгородца — Подвойский Назар и Захария. Они подали Ивану Васильевичу петицию, в которой обращались к нему как к новгородскому «господарю» (государю) вместо традиционной формы «господин». В Никоновской летописи говорится, что Назар и Захария были официально посланы в Москву «архиепископом Феофилом и всем Великим Новгородом»[1140]. Сокращенный летописный свод 1493 г. подробно рассказывает о новгородском посольстве: «Того же лета архиепископ новогородцкии Феофил и вси посадници и боаре Великого Новагорода прислали к великим князем Иваноу Васильевичу и сыну его Ивану Ивановичю послов своих, Назара подвоиского да Захара диака вечного, бити челом и называти себе их государи; а наперед того никоторого князя государем себе не зывали, но господином звали; а посылал о том владыка с бояры и с посадникы, а без Великого Новагорода ведома»[1141].

То есть налицо тайная измена республике высших властей Новгорода. Это объясняет, почему такая важная петиция была привезена людьми столь низкого положения, как Назар и Захария. Скорее всего, Феофил и те посадники, что отправили грамоту, заранее согласовали этот политический ход с великим князем, но написали и отправили петицию втайне от Новгородцев. Возможно, что вся история с посольством вообще не имела под собой реальной почвы, а была хорошо подготовленной провокацией со стороны Москвы. Исследователь Я. С. Лурье на основе анализа московских летописей доказал, что никакого специального новгородского посольства в 1477 г. в Москву не приезжало. «Рассказ же этот — позднейшее добавление к летописному повествованию в своде 1479 г., составленному уже после окончательной победы над Новгородом и уничтожения республики»[1142].

Так или иначе, но 24 апреля Иван III послал в Новгород «послы своя, Феодора Давыдовича и Ивана Борисовича Тучка и диака Василиа Долматова, к владыце и к всему Великому Новоугороду покрепити того, какова хотят государьства их, и они то заперлися, рекуще: „С тем есмя не посылывали“. И назвали то лжею, и бысть в них мятеж»[1143].

Послы великого князя выступили на вече и, ссылаясь на новгородское послание, в котором якобы новгородцы именовали Ивана III «господарем», объявили новые условия московского князя. Отныне великий князь должен иметь ничем не ограниченную судебную власть в Новгороде, а представительство великого князя должно быть на Ярославском Дворище, а не на Городище.

До этих пор государем новгородцы величали только свой город — Великий Новгород, да еще представителя святой Софии на земле — архиепископа. В ответ на требования Ивана III вече взбунтовалось. Архиепископ Феофил «и весь Великий Новгород» проявили полное единодушие и заявили, что Назар и Захария не имели поручения предлагать Ивану суверенное господство над Новгородом. Если власти Новгорода и предали ранее республику, то в этот момент, испугавшись реакции вече, они отказались от прежних замыслов.

Новгород поднялся по набату. Сторонники Москвы были обвинены в предательстве Новгорода. «И сътвориша вече, и пришед на Василиа Микифорава, и взяша его, и въскричаша: „Переветнике, изменнике! Был ты у великого князя и целовал еси ему крест на нас?“ Он же рече им: „Целовал семь крест великому князю на том, что ми служити емоу правдою и добра ми ему хотети, а не на государя своего Великого Новагорода, ни на вас, на свою господу и братию“. Они же без милости вземши, и ведоша его на вече, и камением оубиша его, а по обговору Захарии Овинова. А по том и того Захарию Овина убиша и с братом его Кузмою на владычни дворе. А прочии посадници и бояре, которые приатны князю великомоу, те все разбегошася из Великого Новаграда»[1144].

Другие летописи повествуют о вечевых расправах в Новгороде несколько иначе. Боярина Василия Никифорова «исьшекли топори в частье, а иных заповедали, тако же хотяче смертию казнить»[1145]. «А Луку Федорова да Фефилата Захарьина изымавше, посадили за сторожи, а потом приведоше их на вечье и пожаловаша их и целовали крест, что им хотети добра Новугороду»[1146]. Несогласия среди бояр вызвали брожения и в среде простых горожан. «И въсколебашася аки пьяни, и бяше в них непословича и многые брани, мнози бо велможи бояре перевет имеаху князю великому и того ради не изволиша в единомыслии быти, и всташа чернь на бояр, а бояри на чернь»[1147].

Посланцы Ивана III получили разрешение вернуться в Москву с официальным ответом: Новгород признает великого князя Ивана как господина, а не как господаря, и принимает его управление на основе договора 1471 г. Одновременно новгородцы утвердили грамоту, «что им великих князей московских не слушати и под суд к ним и к бояром не ездити, а судити им себя самим»[1148]. Грамота была скреплена 58-ю свинцовыми печатями, в том числе и владыки Феофила.

Великий князь получил долгожданный предлог окончательно подавить вольности своей богатейшей «отчины». Иван III объявил, что поскольку новгородцы сначала сами предложили ему государеву власть, а теперь называют его лжецом, это доказывает их неверность и клятвопреступление. На этом основании 30 сентября Иван Васильевич послал в Новгород свое объявление войны, а 9 октября уже начал наступление: «Князь великыи Иван Васильевич слышав от своих послов да и от новогородцкых посадников бывший мятеж в новогородцех и крестное их преступление, и поиде с Москвы к Новугороду казнити их войною за их преступление, месяца октября в 9»[1149]. К московской армии присоединились татарские всадники хана Касима и тверские войска. «Князь великии Иван Васильевич всеа Русии поиде к Великому Новугороду со многими силами, воюючи и пленяющи…»[1150]

В Новгороде достигнутое ненадолго единство бояр и простых горожан вновь распалось. Новгородские бояре братья Клементьевы даже бежали к Ивану Васильевичу и поступили к нему на службу.

Великий князь достиг окраин Новгорода 27 ноября и осадил город. Иван III сумел грамотно организовать доставку продовольствия в свою армию, в то время как в Новгороде начался голод и мор. К тому же город подвергался пушечному обстрелу. Бояре предпочли начать переговоры. Вероятно, в Новгороде еще не осознали, что это не очередное «размирье» с Москвой, но целенаправленное разрушение вечевых устоев Республики Святой Софии. В этот раз великий князь не шел ни на какие уступки.

Псковская вторая летопись сообщает, что «владыка Феофил с многыми бояры, многажды тогда приездя, биша чолом князю великому, чтобы их держал в старине; и он старине их ничего же не въсхоте, дондеже внидоша в всю его волю. И поцелова крест владыка Феофил, и посадники, и тысяцкии, и весь Великии Новъгород, стареишии люди и моложьшии, от мала и до велика, на всем добре и на всей воли князя великого: что не быти в Великом Новегороде ни посаднику, ни тысяцкому, ни вечю не быти; и вечный колокол свезоша на Москвоу».

Иван III въехал в покоренный Новгород 8 февраля «и обедни слушал у святыа Софеи, и велел колокол вечный спустити и вече разорити, новгородцев посадников и бояр и черных людей всех велел привести к целованию. А стоял тогды князь великий у Троици на Паозерии в Иванове дворе Лошинского»[1151].

15 января 1478 г. по приказу Ивана III «что была у Новогородцев грамота укреплена меж себя за пятьдесят и осмью печатей, и ту грамоту у них взяли боаря великого князя у целованиа на владычном дворе»[1152].

Великий князь отбыл из Ногорода 17 февраля, оставив в городе своих наместников: «2 на Ерослали дворе, князя Иоана Стрыгоу да брата его князя Ярослава, а на владычни стороне наместники посади бояр своих Василья Китая да Ивана Зеновьева, всяки им дела соудебныа и земскиа правити по великого князя пошлинам и старинам; а владыке новгородскомоу, опречь своего святительскаго соуду, ни посадником, ни тысяцким, ни всемоу Новоугородоу не въстоупатися ни во что же, ни вечу не быти, ни послов слати нам к ним, посольства правити комоу ни откоуду приехав с иноя земли, то к ним все правити, а не владыке, ни к Новоугородоу»[1153]. Отныне Новгород лишался права вести самостоятельную внешнюю политику, в том числе и торговую. Весь суд, кроме церковных дел, в Новгородской земле переходил в ведение наместников великого князя.

В результате удачной осады Новгорода великий князь получил десять владычных волостей и половину владений шести крупнейших монастырей. Б. Д. Греков исчислил размеры отобранных в 1478 г. на государя софийских земель по всем пятинам не менее чем в 8480 обж[1154]. По мнению В. Н. Вернадского, «эта цифра включает не только волости, переданные Ивану во время Троицкого стояния, но и взятые Иваном в 1479–1480 гг.»[1155].

Иван III привез из Новгорода множество трофеев: серебра, золота, драгоценных камней, шелковой ткани, одежды и мехов. Часть этого была взята из архиепископской казны, а часть — из конфискованной собственности бояр, обвиненных в предательстве. Покушение великого князя на церковные владения привело к конфликту Ивана Васильевича с митрополитом Геронтием, считающим церковные земли, где бы они ни находились, священными и неприкасаемыми для светских властей. Вскоре великий князь примирился с митрополитом, однако Иван III понимал, что ему срочно требуется найти новых идеологов для оправдания его действий. И таковых князь нашел в среде новгородских еретиков.

В 1479 г. Великий Иван Васильевич приехал в Новгород уже как хозяин и поселился со своими людьми не на Городище, а в Славенском конце. Сам князь остановился «на Ефимиеве дворе Медведнова»[1156]. Во время своего пребывания в городе Иван Васильевич познакомился со священниками-еретиками Денисом и Алексеем. Судьба их учителя Схарии в то время неизвестна. Возможно, он уехал из Новгорода вместе с князем Михаилом Олельковичем. В. Н. Татищев сообщает о том, что еретик был казнен: «Схарина… проклятый имеяше язык свой, яко уду, вельми сладкоречив, и глаголы его вся Библиею преисполнены, образ жития его являшеся целомудрен и кроток, но внутрь полон смрада и нечистоты. Той злоковарный многих тогда в Новеграде слабых смути и жидовствовати прельсти. И аще той враг в Новеграде с инными казнен бысть от Великаго князя Ивана Васильевича всея Русии, но есче не угаси огнь той ядовитый, не вси бо тии богоотступницы во время гнева погибоша; и останки тии начата разумножати, понеже вселися в многих сатана, и начаша Святое Евангелие отвергати, в басиню привменяти»[1157].

Но едва ли великий князь Иван Васильевич, покровительствовавший жидовствующим, казнил бы человека, принесшего на Русь это учение. Сообщение Татищева о казни подтверждения в других источниках не находит.

Еретики осуждали «стяжания» и «имения» церкви, поэтому действия великого князя, конфисковавшего владычные и монастырские земли, были полностью ими одобрены. Иван III по достоинству оценил ум и обходительность Дениса и Алексея и перевел обоих в Москву, первого священником кремлевского Архангельского собора, второго — протопопом кремлевского же Успенского собора. Попав в столицу, они начали вербовать новых последователей, в числе которых оказались архимандрит Симонова монастыря Зосима, известный дипломат и очень влиятельный при дворе думный дьяк Федор Курицын, дьячки великого князя Истома и Сверчок, переписчик книг Иван Черный и купец Семен Кленов. Протопоп Алексей стал духовником Ивана III и пользовался большим влиянием на князя: «Толико же дерзновение тогда имяху к державному протопоп Алексей и Федор Курицын яко никто жие ин»[1158].

В том же 1479 г. великий князь «изыма архиепископа новгородского в Новегороде в коромоле, и посла его на Москву, и казну его взяша: множество злата и сребра и сосудов его; не хотяша бо той владыка, чтобы Новъгород был за великим князем, но за королем или за иным государем, князь бо великии, коли впервые взял Новъгород, тогда отъя оу новгородского владыки половину волостей и сел оу всех монастырей, про то владыка нелюбие держаше, быша бо преже те волости великых же князей, но они освоиша»[1159].

Итак, владыка Феофил, неизменно поддерживающий великого князя даже во время военного завоевания Новгорода, перешел на сторону оппозиции, как только осознал, какими убытками для казны Святой Софии и сокращением власти архиепископа обернулось присоединение Новгорода к Москве. Любопытно, что московский летописец оправдал действия великого князя по захвату земель новгородских монастырей — якобы это были «волости великых же князей», которые «освоили» новгородцы.

Возможно, что владыка Феофил действительно интриговал против великого князя и был связан с братьями Ивана III — Андреем и Борисом, которые как раз в это время задумали «отступити» от своего брата. Весть об измене братьев Иван Васильевич получил, когда еще был в Новгороде. Вернувшись в Москву, великий князь послал к братьям своего боярина, который узнал, что Андрей и Борис со своими семьями и людьми направились «к Новгородскым волостем»[1160]. То есть можно предположить, что еще не знающие о судьбе владыки Феофила князья направлялись к нему в Новгород, чтобы вместе «отложиться» от великого князя. Получив весть о том, что заговор в Новгороде раскрыт, князья отказались от своих планов и направились в Литву.

Дальнейшая судьба последнего владыки республики Святой Софии в разных источниках представлена по-разному. Московский летописец свидетельствует, что в 1484 г. «остави, в заточении седя, новугородский владыка Феофил епископство нужею великого князя; и испусти его князь великий и повеле жити ему у Михайлова Чюда»[1161]. Якобы Феофил был вынужден заявить, что не способен «вести за собой паству Христову», и отказался от своего сана[1162]. По другой версии, Феофил, отправленный Иваном III24 января в Москву, сразу был посажен «в монастыре у Михайлова Чюда; и седел туто полтретья лета (или „полсема лета“. — О.К.), ту и преставился»[1163].

«Летописец новгородским церквам божиим» датирует его смерть 26 октября 1482 г. «и положен бысть в Великом Новеграде»[1164]. Но это сообщение едва ли достоверно, поскольку не подтверждается другими источниками. Еще меньше доверия вызывают Месяцесловы, отмечающие память Феофила 28 августа. Согласно им, останки последнего владыки республики Святой Софии находятся в Дальних пещерах Киево-Печерской лавры. Якобы на пещерной доске, закрывающей мощи, была следующая запись: «Когда Феофил лежал больной в Чудовом монастыре, явился ему Новгородский епископ Нифонт, почивавший в ближних пещерах и напомнил обещание его поклониться преподобным печерским. Он отправился в Киев, и уже приближался к Днепру, как болезнь его усилилась и он получил откровение, что хотя не достигнет он живым до пещер, но тело его упокоится в них, и это исполнилось»[1165]. Эта легенда явно была выдумана для закрепления за Феофилом мученического статуса.

Владыка Феофил вошел в историю как последний владыка республики Святой Софии, но время его владычества — это период деградации новгородской архиепископской кафедры. В отличие от своих предшественников Феофил очень мало строил, больших строительных работ во время его владычества в Новгороде не велось. Вероятно, в условиях острой внутриполитической борьбы 1470-х гг. строительная деятельность отошла на второй план. Исследователи относят ко времени правления Феофила Никольскую церковь в Гостинополье, так как в 1475 г. в этот храм были вложены богослужебные книги и колокол. К 1470-м гг. могут относиться Никольские церкви Полистского и Сокольницкого монастырей, церковь Святого Иоанна Богослова в селе Велебицы, Покровская церковь в селе Гора.

По верному замечанию А. С. Хорошева, «в сложных политических хитросплетениях новгородско-московских отношений заключительного периода новгородской независимости, когда перевес великокняжеской власти стал очевиден, софийская кафедра перешла к лавированию, стараясь и сохранить независимость Новгорода, и наладить отношения с великокняжеской администрацией»[1166]. Однако такая тактика не принесла желаемых результатов. Усиление власти великого князя в Новгороде, а затем окончательное падение республики стало смертным приговором устремлениям новгородской церковной организации к независимости от митрополита всея Руси. Церковь в Новгороде была одним из органов государственного устройства. Уничтожение новгородских республиканских органов в 1478 г. повлекло за собой снижение роли новгородского святителя и переход его на положение рядового иерарха в системе русской церковной организации. Одновременно с этим произошел подрыв экономического могущества новгородской церкви в результате экспроприации церковных земель Иваном III. Республика Святой Софии перестала существовать.

4.4. Отношение церкви к завоеванию Новгорода

В отечественной историографии гибель республики Святой Софии принято называть «присоединением к Москве» и трактовать как прогрессивное событие в рамках объединения русских земель в единую державу[1167]. Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. — одно из самых важных и многогранных явлений отечественной истории. Однако и в дореволюционной и в советской России практиковалась односторонняя оценка этой эпохи. Любые действия, ведущие к усилению Московского княжества, рассматривались историками как прогрессивные и этически оправданные, а любое им противодействие — как проявление реакции и даже как предательство национальных интересов России. В этом же ключе подавалась и история падения республики Святой Софии. Иной взгляд на «присоединение» высказал Р. Г. Скрынников в монографии «Трагедия Новгорода»: «Древний город пережил подлинную трагедию… Экспроприация всех новгородских бояр доказывала, что речь шла не об объединении Новгорода с Москвой, а о жестоком завоевании, сопровождавшемся разрушением всего традиционного строя общества…»[1168]

Речь идет о событиях 1484 г., когда «прииде великому князю обговор на новгородци от самих же новгородцев, яко посылалися братья их новугородци в Литву к королю. Князь велики посла и пойма их всех болших и житьих людей, человек с тридцать, и домы их повеле разграбити и повеле их мучати на Иванове дворе…»[1169] Впоследствии обвиненных в измене новгородцев государь приказал «заточити в тюрьмы по городом»[1170]. Эти действия великого князя вполне объяснимы — он расправлялся с изменниками (действительными или невинно оклевенанными — вопрос другой). Но Иван III не ограничился наказанием виновных: «Тое же зимы посла князь велики болших бояр новгородцких и боярынь, а казны их и села все велел отписати на себя, а им подавал поместиа на Москве под городом»[1171]. В 1488–1489 гг. великий князь осуществил второй этап новгородского вывода. «Тое же зимы посла князь велики и привели из Новагорода боле семи тысячь житиих людий на Москву, занеже хотели убить Якова Захарьича наместника новгородского; и иных думцев много Яков пересек и перевешал»[1172].

В 1489 г. выводы продолжались: «Тое же зимы князь велики Иван Васильевич приведе из Новагорода из Великого многых бояр и житиих людей и гостей, всех голов болши тысячи, и жаловал их на Москве давал поместиа, и в Володимири, и в Муроме, и в Новегороде Нижнем, и в Переяславле, и в Юреве, и в Ростове, и на Костроме и по иным городом; а в Новгород Велики на их поместиа послал московских много лучших людей…»[1173]

В другой летописи уточняется, что это было продолжение вывода 1488 г.: «Князь велики повеле вывести из Новагорода житьих людей, а вести в Новгород Нижний обговору деля, что наместники и волостели их продавали, и кои на них продажи взыщут, и они боронятся тем, что их, рекши, думали убить; и князь велики москвичь и иных городов людей посла в Новгород на житье, а их вывел, а многих изсечи велел на Москве, что, рекши, думали Якова Захарьича убити»[1174].

Из Новгорода были переселены все состоятельные граждане бывшего вольного города — бояре, житьи люди и купцы, то есть все те, кто прежде активно участвовали в решении государственных вопросов. Те, кто возмутились произволом великокняжеского наместника. Расселив новгородцев по разным городам и раздав новгородские земли своим людям, Иван III обезопасил себя от возможного восстания. В результате этих мер Великий Новгород лишился своей интеллектуальной и политической элиты.

Посетивший в XVI в. Русь Сигизмунд Герберштейн так отзывался о покорении Новгорода Иваном III: «Он явился в Новгород под предлогом благочестия, именно чтобы удержать их в вере, так как якобы они хотели отпасть от русского закона; посредством этой хитрости он занял Новгород и обратил его в рабство, — отнял все имущество у архиепископа, граждан, купцов и иноземцев и, как сообщали некоторые писатели, отвез оттуда в Москву триста повозок, нагруженных золотом, серебром и драгоценными камнями. Я тщательно расспрашивал в Москве об этом обстоятельстве и узнал, что оттуда было увезено гораздо больше повозок, нагруженных добычею. Да это и неудивительно, ибо, по взятии города, он увез с собою архиепископа и всех более богатых и могущественных лиц и послал в их имения, как бы в новые поселения, своих подданных»[1175].

Герберштейн посетил и Новгород, отметив в своих записках, что присоединение к Москве не пошло новгородцам на пользу: «Народ там был очень обходительный и честный, но ныне является весьма испорченным; вне сомнения, это произошло от московской заразы, которую туда ввезли с собою заезжие московиты»[1176].

Таким образом, «присоединение» Новгорода к Москве было не прогрессивным явлением в рамках объединения русских земель в одно государство, а действительно трагической гибелью самобытной республики.

Падение республики Святой Софии произошло не вдруг, а было подготовлено многими социальными и политическими явлениями. Сами новгородцы явно предчувствовали неизбежность перемен и даже ждали их. Все необычные явления, происходившие в городе, в официальном летописании истолковывались как недобрые знамения. Так, накануне похода Ивана III в 1471 г. на Новгород у Хутынского Спаса «зазвонили» сами собой колокола, а буря «сломила» крест на Святой Софии. В «Летописце новгородском церквам божиим» под 1471 г. рассказано: «Перед взятием Великаго Новаграда от великаго князя Иоанна Васильевича, како хотя первое пленити, начата знамения быти в Великом Новеграде… И паки того же лета бысть в Великом Новеграде знамение сицево: на двух гробех кровь явися у архиепископов новгородских Симеона и Мартириа, у Софии, в Золотой Мартирьевской паперти»[1177].

Со временем такие мелкие знамения превратились в многочисленные предания и легенды, связанные с концом новгородского вечевого уклада. В. О. Ключевский так характеризовал данный момент новгородской истории: «Когда разрушается сильный физический организм, его разрушение сказывается тяжкими вздохами и стонами; когда гибнет общественный союз, живший долгой и сильной жизнью, его гибель обыкновенно предваряется или сопровождается легендой…. В нашей истории немного эпох, которые были бы окружены таким роем поэтических сказаний, как падение новгородской вольности. Казалось, Господин Великий Новгород, чувствуя, что слабеет его жизненный пульс, перенес свои думы с Ярославова двора, где замолкал его голос, на святую Софию и другие местные святыни, вызывая из них предания старины»[1178]. В местных легендах ярко проявляется «идея святости новгородской старины, которая сама защищает себя от безумных дерзнутий москвичей» молитвами новгородских святых Варлаама Хутынского, архиепископов Иоанна и Моисея. После падения Новгородской боярской республики легенды продолжали жить в народе и складывались новые.

Большинство легенд были созданы в церковной среде и, следовательно, показывают отношение новгородской церкви к падению республики Святой Софии. Легенды-предостережения несли двойную смысловую нагрузку. Некоторые из них, написанные «задним числом» (как пророчества Михаила Клопского), создавались по заказу Ивана III и должны были служить укоренению в среде новгородцев идеи божественной предопределенности произошедшего, примирить их с властью великого князя. Другие же предостережения, созданные до войны, по замыслу авторов, должны были предотвратить падение Новгорода путем воздействия на умы и души новгородцев.

Вторая группа легенд — пророческие видения — была направлена на восстановление пошатнувшегося престижа новгородской церкви и ее святых. Авторитет православной церкви в Новгороде в конце XV в. стремительно падал. Промосковская деятельность архиепископа Феофила, которую можно было рассматривать как предательство республике, привела к тому, что новгородцы перестали воспринимать церковь и ее главу как некую реальную силу, способную их защитить. Ересь жидовствующих, которой оказывал покровительство сам великий князь Иван Васильевич, в Новгороде дошла до откровенного глумления над православием. В 1488 г. архиепископ Геннадий писал суздальскому епископу Нифонту о еретических надруганиях: «Ино познают: еретикам ослаба пришла, уже ныне наругаютца христьянству — вяжут кресты на вороны и на вороны. Многие ведели: ворон деи летает, а крест на нем вязан деревян, а ворона деи летает, а на ней крест медян. Ино таково наругание: ворон и ворона садятца на стерве и на калу, а крестом по тому волочат! А зде се обретох икону у Спаса на Ильине улици — Преображение с деянием, ино в празницех Обрезание написано — стоит Василией Кесарийский, да у Спаса руку да ногу отрезал, а на подписи написано: Обрезание Господа нашего Иисуса Христа… привели ко мне попа, да диакона, а они крестьянину дали крест тельник: древо плакун, да на кресте вырезан ворон… а христианин, дей, с тех мест учал сохути, да не много болел, да умер. И ныне таково есть бесчинство чинитца над Церковъю Божиею и над кресты и над иконам и над христианьством»[1179].

Во́роны и воро́ны с крестами — это, скорее всего, пародия на монахов и монахинь с их черным облачением. В народном представлении во́роны и воро́ны — птицы зловещие, предвестники всяческих бед. Такое глумление над чернецами явно свидетельствует об уменьшении роли монастырей и их обитателей в жизни Новгорода, о значительном падении авторитета монахов среди новгородцев.

К легендам-предостережениям относится в первую очередь повествование о фреске Христа Панкратора на куполе Святой Софии. В третьей Новгородской летописи приводится легенда, рассказывающая о чуде, произошедшем во время создания этой фрески. Художники пытались три раза изобразить руку Господа в жесте благословения, но каждый раз, когда возвращались к работе, рука чудесным образом оказывалась опять в сжатом состоянии. На четверное утро «глас бысть от образа Господня, иконным писцом глаголющ: „Писари, писари, о писари! Не пишите мя благословящею рукою, напишите мя сжатою рукою, аз бо в сей руце моей сей Великий Новегород держу. А когда сия рука моя распространится, тогда будет граду сему скончание“»[1180].

Новгородская Забелинская летопись середины XVII в. сохранила любопытный комментарий этой легенды: «И оттоле прияша обычай в Великом Новеграде воображати образ Господен во главах святых церквей, произволяющии же и на протчих святых иконах зжатою рукою. Зрите и слышите сия правовернии, какову благодать прият град сей от Спасителя нашего Спаса Христа, яко благоволи Бог образа своего честней десницы содержати его и окончание ему показа. Древле убо Костянтин град создав царь вручил Пресвятей Богородицы в соблюдении. Зде же много человеколюбец Бог содела, сам прият его во одержание свое. Воистинну двлеет сему по Давиду рещи: „Град царя великого, его же избра Господь и изволи его в жилище свое, и освяти селение свое вышния“»[1181].

Вера новгородцев в богоизбранность своей земли, таким образом, не была поколеблена даже завоеванием их Иваном III.

Еще одну легенду начала XVI в., связанную с иконой Спаса корсунского письма из Софийского собора, зафиксировала Новгородская вторая и третья летописи. Спас на этой иконе изображен с перстом, указующим вниз, в память наказания, которое он повелел наложить ангелам на византийского императора Мануила за «восхищение священнического суда»[1182]. В этой легенде современникам явно видна была параллель с действиями Ивана III, посягнувшего на священнический суд новгородского архиепископа.

В легендах, созданных либо по заказу великого князя Московского, либо с целью угодить ему, был создан образ Ивана III, как человека, призванного сокрушить Новгород. Эта идея прямо выражена в истории пророчества юродивого Михаила Клопского. Согласно повествованию, архиепископ Евфимий II посетил Михаила в Клопском монастыре 22 января 1440 г. Как только Евфимий вошел в его келью, Михаил сказал ему, что «сегодня радость большая в Москве». Затем он объяснил, что как раз сейчас у великого князя Василия родился сын и был наречен Иваном. «Разрушит он обычаи Новгородской земли и принесет гибель нашему городу»[1183].

Это событие было внесено позднее в «Степенную книгу» с таким прибавлением: «Инок свят от вельможеского рода, живый в монастыри Клопском, внезапу нача звонити в колокола и мнози снидошася; он же яко уродствуя бяше, и всем людям и самому архиепископу вопия и глаголяше… гордыню вашу упразднит (Иван III. — О.К.), и ваше самовластие разрушит, и самовластные ваши обычаи изменит, и за ваше непокорство многу беду и посечение и плен над вами сотворит, и богатство и села ваши восприимет»[1184].

В Житии Михаила Клопского приводится еще одно «пророчество», призванное способствовать смирению новгородцев. «Приехал посадник Иван Васильевич Немир на манастырь, а Михайла по манастырю ходит. И Михайло спросил посадника: „Что ездеши?“ И посадник отвеща ему: „Был есть у пратещи своей, у Ефросеньи, да приехал есмь у тебя благословится“. И Михайло рече ему: „Что твоя, чадо, за дума — ездешь думаешь ж жонъками?“ И посадник рече ему: „Будет у нас князь велики на лето да хочет воевать землю, а у нас есть князь — Михайло Литовъской“. И отвеща ему Михайло: „То у вас не князь — грязь! Разошлите послы к великому князю, добивайте челом. И не уймете князя, будет с силами к Новугороду, и не будет вам божия пособия. Станет князь великий в Бурегах и роспустит силу свою на Шелоне, и попленит новгородцев многых: иных на Москву сведет, а иных присечет, а иных на окуп даст. А Михайло князь о вас не станет, помочи от него не буде. И послати вам преподобного отца владыку да посадникы, да добивать челом ему, челобитье приать да и куны изъемлеть. Да по мале времени князь великый опять будет, да город возмет, да всю свою волю учинит, да бог даст ему“. И сбысся тако»[1185].

Иван Немир стал посадником в 1463 г.[1186], Михаил Олелькович был приглашен в 1471 г., летом того же 1471 г. произошла Шелонская битва. Все эти события произошли уже после смерти Михаила Клопского. Но Житие Михаила было написано уже после присоединения Новгорода к Москве. Это пророчество должно было показать великому князю лояльность Клопского монастыря. Известно, что Клопский монастырь получил в дар от Ивана III земли, видимо, за идеологическую поддержку.

Задним числом в список пророчеств было отнесено и неудачное строительство в 1435 г. церкви Иоанна Златоустого на Владычном дворе: «И егда мастера отступиша вси от церкви, и церковь вся и до основания падеся великим разрушением: и се знаменье показася, яко хощет власть Новгородских посадник и тысяцких и всех бояр и всея земли Новгородския разрушитися»[1187].

Еще одно пророчество изложено в Житии святых Зосимы и Савватия Соловецких. Житие это было составленно Досифеем в начале XVI в. В нем, в частности, рассказывается, как Зосима отправился в Новгород искать управы на боярских людей, которые не позволяли инокам Соловецкой обители ловить рыбу. В Новгороде Зосима побывал у архиепископа и бояр, и все его милостиво приняли, кроме Марфы Борецкой — владелицы острова, на котором жил Зосима. Когда он, хлопоча о своем деле, явился было к ней, она не пустила его к себе. Тогда преподобный, обратившись к ее дому, сказал: «Придут дни, когда живущие во дворе сем не оставят в нем следов своих, и затворятся двери дома сего, и двор их будет пуст». Только после того как по ходатайству архиепископа Феофила виднейшие бояре Новгорода щедро одарили Соловецкий монастырь, Марфа одумалась и пригласила преподобного к себе на пир. Зосиму встретили с почестями, хозяйка попросила у него прощения и посадила его за стол на почетное место. Вдруг среди пира преподобный задрожал, с ужасом глядя на сидевших за столом шестерых бояр. Зосима даже заплакал, но никому ничего не сказал. До конца пира он ничего не ел, ничего не говорил и был печален.

После обеда Зосима поведал своему ученику о бывшем ему страшном видении: «Шесть бояр, виденных мною на пиру без голов, со временем будут обезглавлены». Краткая версия истории о пророческом видении Зосимы включена в Никоновскую летопись[1188]. Там упоминаются четыре боярина, а не шесть, в соответствии с толкованием летописцем числа казненных новгородцев после Шелонской битвы. В. Л. Янин отмечает, что хотя после Шелонской битвы были обезглавлены четыре человека, но лишь двое из них были боярами — посадники Дмитрий Борецкий и Василий Селезнев. Казненные в это же время Киприян Арзубьев и Еремей Сухощок были житьими людьми. Это сопоставление текстов летописи и жития дало основание Янину усматривать в легенде символ, что «шесть обезглавленных бояр — это шесть посадников, образующих главный представительный орган боярской власти и олицетворяющий Новгородское государство»[1189].

Легенда не только прославляет святого, но имеет и чисто местное значение: после уничтожения новгородской независимости над монастырем нависла угроза потери земли, которая была подарена обители «еретичкою» Марфой Борецкой. Жителям Соловецкого острова пришлось оправдывать подарок чудом, которое можно было трактовать в угодном для московского князя смысле. Оказав великому князю идеологическую поддержку, Соловецкий, Клопский и Хутынский монастыри обезопасили свои владения от посягательств московских властей.

Но в то же время в новгородских монастырях, в том числе и в Хутынской обители, создавались легенды, направленные на возвеличивание новгородских святых и новгородской церкви. Одна из таких легенд связана со святым Варлаамом Хутынским. «Великий князь московский Иван III, завоевав Новгород, прибыл в Хутынскую обитель поклониться святому Варлааму и был удивлен, почему его мощи закрыты. „Почему не открывают гроб Святого?“ — спросил великий князь игумена. „Издавна никто не может видеть мощи чудотворца“, — отвечал игумен. Тогда великий князь гневно сказал: „Никто из святых не скрывается, они везде по вселенной явны бывают, чтобы каждый христианин мог с верою приходить к святым мощам, целовать их и получать защиту“. С этими словами он приказал открыть гроб, гневно ударяя жезлом в землю. Едва только стали поднимать каменную доску и копать землю, как из могилы повалил густой дым, а вслед за ним сверкнуло пламя, опалившее стены храма. В ужасе бросился князь со своей свитой вон из храма, выронив жезл, которым он ударял в землю. В память чуда этот жезл хранился в обители долгое время»[1190].

Другая легенда связана с владыкой Сергием, который был прислан из Москвы на новгородскую архиепископию вместо смещенного Феофила. Новый владыка был встречен враждебно не только в Новгороде, но и во Пскове. Псковская вторая летопись так повествует о его приезде: «Приеде с Москвы в Великыи Новъгород от великого князя Ивана Васильевича из него руце владыка Сергии, поставлен митрополитом Геронтием вместо Феофила; и многы игумены и попы исъпродаде и многы новыя пошлины введе».

Иван III, отправляя «из своей руки» архиепископа в Новгород, с присущей ему политической мудростью предварительно организовал пышные выборы владыки. За основу обряда была взята новгородская традиция избрания архиепископов по жребию из трех кандидатов. На архиепископию в Новгород претендовали архимандрит Спасского монастыря Елисей, архимандрит Чудовского монастыря Герасим и старец Троицкого монастыря Сергий. Митрополит Геронтий лично «вынеся жеребии Сергиев на архиепископьство в Великыи Новъгород»[1191].

Однако «освящение свыше» не прибавило авторитета Сергию в его епархии. С новым архиепископом Иван III прислал в Новгород «боярина своего с ним и казначея и диака» в сопровождении военного отряда, видимо опасаясь, что новгородцы выгонят его ставленника. Но и эта мера не помогла. «Того же лета в Новегороде владыце Сергию многажды начаша являтися святители новгородстии, лежащии в дому святого Софья, овогда во сне овогда яве, обличающе яве безумное дрьзнутие на поставление святительства ему, яко презревшу и поруганно оставльшу положеныя каноны святыми отцы, в них же глаголеть, яко живоу сущю епископу, и не яту бывшю, ни обличену ересьми или инеми вещьми пдобными извержениа и не праведно ни по правилом изгнану бывшю, не подобает иному на престол его мучительскы дръзати: престани, безумие, от таковаго начинания; и сия глаголюще в многыя недугы вложиша его».

В Новгороде еще долго отказывались верить в отречение и смерть владыки Феофила. В церковной среде после ареста архиепископа складывается отношение к нему как к мученику. Соответственно, его незаконного преемника Сергия восприняли крайне негативно. Видимо, новгородское окружение нового владыки постаралось создать давящую атмосферу вокруг Сергия, что и сказалось в конце концов на его здоровье. «Он же не радити нача о семь, и конечнее невидимою силою порази его о землю, и еле жива остави его токмо дышюща, и пребысть неколико, не глаголя, но нем. И от того часа оставль епископьство, пострижеся в скиму в манастыри святого Спаса на Хутыни; и тамо его невидимо паче перваго явления оумоучи и вне манастыря изверже; и тако воскоре отъеха на Москву со всеми своими дворяны, месяца июля в 23 день. Тогда и московская застава ратная сила отъехаша на Москву, а стояли в Новегогороде 17 недель». Применить силу против неугодного им Сергия новгородцы не решились, опасаясь московской «ратной силы». Но против «чудес» военная сила великого князя оказалась бессильна.

Согласно одной из новгородских легенд, болезнь поразила Сергия за оскорбление местного святого — архиепископа Моисея. Когда Сергий в 1484 г. приехал в Новгород, он пожелал осмотреть останки Моисея в Сковородском монастыре Михаила Архангела, вероятно, чтобы проверить святость покойного архиепископа. Новому владыке показали раку Моисея, но приказ открыть гробницу местный священник выполнить отказался, аргументировав свой отказ следующими словами: «Подобает святителю святителя скрывати». Тогда новоявленный владыка «возвысився умом высоты ради сана своего и величества, яко от Москвы прииде к гражданам яко пленным» пренебрежительно произнес: «Кого сего смердовича исмотрети?» Вскоре после этого Сергий тяжело заболел и потерял разум — «Сергий бысть от того времени изумлен»[1192]. Москвичи объясняли болезнь Сергия колдовскими действиями новгородцев: «они же ум отнята у него волшебством; глаголаше, Иоан чюдотворець, кое на бесе ездил, тот створе ему»[1193]. Впрочем, эта победа новгородцев окончилась ничем — следующий архиепископ был также назначен из Москвы.

Анализ легенд, связанных с гибелью республики Святой Софии, позволяет понять, как отнеслась новгородская церковь к падению республики. Церковные власти слишком поздно осознали, что потеря Новгородом политической независимости влечет за собой и ограничение власти церкви. Духовные лидеры республики недооценили стремление великого князя полностью подчинить себе Новгород и новгородскую церковь, как он уже подчинил себе митрополита всея Руси. Придерживаясь промосковской политики, новгородская церковь после падения республики лишилась своего исключительного положения в Русской митрополии.

После уничтожения республики Святой Софии новгородская церковь, чтобы не потерять всех своих земельных владений, была вынуждена сотрудничать с великим князем, выполнять его заказы — так появились легенды-пророчества о предопределенности захвата Новгорода Иваном Васильевичем. Однако в большинстве легенд главной является тема ностальгии по прежним временам расцвета вольного Новгорода. Составители легенд стремились показать святость новгородской старины, доказать, что святые покровители Новгорода по-прежнему заботятся о своей земле. В представлении средневековых людей исход земных войн во многом зависел от небесных сил — у какой из враждующий сторон святые покровители сильнее, за теми и победа. Вероятно, именно в это время сложилась пословица, что «московские чудотворцы перекокали новгородских»[1194]. Никакие чудеса, организованные новгородской церковью, уже не способны были вернуть старые порядки.