Революционер я или нет?

Чист, речист язык Славянский был всегда,

Чист, речист, певуч, как звучная вода.

Чутко-нежен, как над влагою камыш,

Как ковыль, когда в степи ты спишь – не спишь,

Сладко-долог, словно светлые мечты,

В утро Мая, в час когда цветут цветы.

Поцелуйно он, лелейно он лукав,

Как улыбка двух влюблённых в миг забав.

А порой, как за горою гулкий гром,

Для врага угроза верной мести в нём.

А порой, для тех чья жизнь один разбой,

Он как Море, что рокочет вперебой.

Он как Море, он как буря, как пожар,

Раз проснётся, рушит всё его удар.

Он проснулся, в рдяном гневе сны зажглись.

Кто разгневал? Прочь с дороги! Берегись!

Широки и глубоки

Рудо-жёлтые пески.

В мире, жертвенно, всегда,

Льётся, льётся кровь-руда.

В медном небе света нет.

Всё же вспыхнет молний свет,

И железная броня

Примет бой, в грозе звеня.

Бой за вольное житьё

Грянул. Сломано копьё.

И кольчуга сожжена.

А Свобода, где она?

Дверь дубовая крепка.

Кто раскроет зев замка?

Сжаты челюсти Змеи,

Свиты звенья чешуи.

И пустынно-широки

Рудо-жёлтые пески.

И безмерно, как вода,

Льётся, льётся кровь-руда.

На высоте звезда космата

Грозила нам уж много лет.

И видим: Брат восстал на брата,

Ни в чём уверенности нет.

Лучи косматой кровецветны,

Они отравны для сердец.

Все те, что были неприметны,

Теперь восстали наконец.

И рыбаки, забросив сети,

Нашли, что там дитя-урод.

Ожесточились даже дети,

Рука ребёнка нож берёт.

И рыбаки, забросив сети,

Со страхом видят: вновь урод.

Теперь прилив десятилетий

Нам много страхов принесёт.

В сгущённой мгле звезда космата

Зажжёт бесчисленность комет.

Пришла жестокая расплата,

Дрожите все, в ком чести нет.

Если хочешь смести паутину,

Так смотри и начни с паука.

Если хочешь ты вырубить прорубь, исторгни тяжёлую льдину,

Если хочешь ты песню пропеть, пусть же будет та песня звонка.

Если хочешь, живи. Если ж в жизни лишь тюрьмы и стены,

Встань могучей волной и преграду стремленьем разбей.

Если ж стены сильней, разбросайся же кружевом пены,

Но живёшь, так живи, и себя никогда не жалей.

Наш Царь – Мукден, наш Царь – Цусима,

Наш Царь – кровавое пятно,

Зловонье пороха и дыма,

В котором разуму – темно.

Наш Царь – убожество слепое,

Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,

Царь-висельник, тем низкий вдвое,

Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,

Но будет, час расплаты ждёт.

Кто начал царствовать – Ходынкой,

Тот кончит – встав на эшафот.

Народ подумал: вот заря,

Пришел тоске конец.

Народ пошел просить царя.

Ему в ответ свинец.

А, низкий деспот! Ты навек

В крови, в крови теперь.

Ты был ничтожный человек,

Теперь ты грязный зверь.

Но кровь рабочего взошла,

Как колос, перед ним.

И задрожал приспешник зла

Пред колосом таким.

Он красен, нет ему серпа, –

Обломится любой,

Гудят колосья, как толпа,

Растет колосьев строй.

И каждый колос – острый нож,

И каждый колос – взгляд.

Нет, царь, теперь не подойдешь,

Нет, подлый царь, назад!

Ты нас теперь не проведешь

Девятым января.

Ты – царь, и, значит, весь ты ложь, –

И мы сметем царя!

Были у нас и Цари, и Князья.

Правили. Правили разно.

Ты же, развратных ублюдков семья,

Правишь вполне безобразно.

Даже не правишь. Ты просто Бэдлам,

Злой, полоумно-спесивый.

Дом палачей, исторический срам,

Глупый, бездарный и лживый.

Был в оны годы безумный Иван,

Был он чудовищно-ликим,

Самоуправством кровавым был пьян,

Всё ж был он грозно-великим.

Был он бесовской мечтой обуян,

Дьяволам был он игрушка: –

Этот, теперешний, лишь истукан,

Марионетка, Петрушка.

Был в оны годы, совсем идиот,

Ликом уродливый, Павел,

Кукла-солдатик – но всё же и тот

Лучшую память оставил.

Павла пред нынешним нужно ценить,

Павел да будет восхвален: –

Он не тянул свою гнусную нить,

Быстро был создан им Пален.

Этот же, мерзостный, с лисьим хвостом,

С пастью, приличною волку,

К миру людей закликает, – притом

Грабит весь мир втихомолку.

Грабит, кощунствует, ёжится, лжёт,

Жалко скулит, как щенята.

Вы же, ублюдки, придворный оплот,

Славите доброго брата.

Будет. Окончилось. Видим вас всех.

Вам приготовлена плаха.

Грех исказнителей – смертный есть грех.

Ждите же царствия Страха!

Убийства, казни, тюрьмы, грабежи,

Сыск, розыск, обыск, щупальцы людские,

Сплетения бессовестнейшей лжи,

Слова – одни, и действия – другие.

Романовы с холопскою толпой,

С соизволенья всех, кто сердцем низок,

Ведут, как скот, рабочих на убой.

Раз, два, конец. Но час расплаты близок.

Есть точный счёт в течении всех дней,

Движенье в самой сущности возвратно.

Кинь в воздух кучу тяжкую камней,

Тебе их тяжесть станет вмиг понятна.

Почувствуешь убогой головой,

Измыслившей подобные забавы,

Что есть порядок в жизни мировой,

Ты любишь кровь – ты вступишь в сон кровавый.

Из крови, что излита, встанет кровь,

Жизнь хочет жить, к казнящим – казнь сурова.

Скорее, Жизнь, возмездие готовь,

Смерть Смерти, и да будет живо Слово!

Я смотрю в родник старинных наших слов,

Там провиденье глядится в глубь веков.

Словно в зеркале, в дрожании огней,

Речь старинная – в событьях наших дней.

Волчье время – с ноября до февраля.

Ты растерзана, родимая земля.

Волколаки и вампиры по тебе

Ходят с воем, нет и меры их гурьбе.

Что ни встретится живого – пища им,

Их дорога – трупы, трупы, дым и дым.

Что ни встретится живого – загрызут.

Где же есть на них управа – правый суд?

Оболгали, осквернили всё кругом,

Целый край – один сплошной кровавый ком.

С ноября до февраля был волчий счёт,

С февраля до коих пор другой идёт?

Волчьи души, есть же мера, наконец,

Слишком много было порвано сердец.

Слишком много было выпито из жил

Крови, крови, кровью мир вам послужил.

Он за службу ту отплатит вам теперь,

В крайний миг и агнец может быть как зверь.

В вещий миг предельно глянувших расплат

С вами травы как ножи заговорят.

Есть для оборотней страшный оборот,

Казнь для тех, кто перепутал всякий счёт.

Волчье время превратило всех в волков,

Волчьи души, зуб за зуб, ваш гроб готов.

Вы меня заставляете ведать вражду,

Быть в гробу, быть во сне, жить в бреду,

Быть в тяжёлом угаре с закрытостью глаз,

И за то проклинаю я вас.

Отравители, страшен ваш синий угар,

Но на чары ответность есть чар.

Я вам дымное зеркало, мёртвой рукой,

Протяну и убью вас тоской.

Опрокину в зеркальность уродство теней,

Ваше страшное станет страшней.

В этом дымном затоне есть вещая власть,

Есть возможность безгласно проклясть.

Пусть вас множество, – имя моё Легион,

Он идёт, и горит небосклон.

Я здесь мёртвый лежу, ворожу, ворожу,

Тайну тайн никому не скажу.

Я пройду через стены домов –

Я войду в сокровенность сердец –

Я восстал из священных гробов –

Я восстал, чтобы мстить, наконец, –

Я взлелеян кровавостью снов –

Я один мученический лик –

Я восстал из несчётных гробов –

Я возник – Я гляжу – Я возник –

Я хожу по изгибам умов –

Я крещу их багряным огнём –

Я ведун заклинательных слов –

Я убит – Мы убиты – Убьём –

Скоро двенадцатый час.

Дышат морозом узоры стекла.

Свечи, как блески неведомых глаз,

Молча колдуют. Сдвигается мгла.

Стынут глубинно и ждут зеркала.

Скоро двенадцатый час.

Взглянем ли мы без испуга на то,

Что наколдует нам льдяность зеркал?

Кто за спиной наклоняется? Что?

Прерванный пир и разбитый бокал.

Что-то мне шепчет: «Не то! О, не то!

Жди. И гляди. Есть в минутах – рассказ.

Нужно расслышать. Постой.

Ты наклонён над застывшей водой.

Зреет двенадцатый час.»

Вот проясняется льдяность глубин.

Город, воздвигнутый властной мечтой.

Город, с холодной его нищетой.

Сильные – вместе. Бессильный – один.

Слабые – вместе, но тяжестью льдин

Сильные их придавили, и лёд

Волосы поднял на нищих, куёт

Крышу над черепом. Снежность седин.

Тени свободные пляшут на льду.

Всё замутилось. Постой. Подожду.

Что это в небе? Вон там?

Солнце двойное. Морозный простор.

В Городе, там, по церквам, по крестам.

Солнце бросает обманный узор.

Солнце – двойное! Проклятие нам!

Кто-то велел площадям,

Улицам кто-то велел

Быть западнями. Какой-то намечен предел.

Сонмы голодных, возжаждавших душ.

Сонмы измученных тел.

Клочья растерзанных. В белом – кровавости луж.

Кто-то, себя убивая, в других направляет прицел.

Дети в узорах ветвей.

Малые птицы людские смеются под рокотом пуль.

Сад – в щебетании малых детей.

Точно – горячий Июль.

Точно – не льдяный Январь.

«Царь!» – припевают они и хохочут над страшными. «Царь!»

«Сколько нам пляшущих пуль!»

«Царь!» – припевают и с ветки на ветку летят.

Святочный праздник – для всех.

Разве не смех?

Вместо листов,

Мозгом младенческим ветки блестят.

Разве не смех?

Вместо цветов,

Улицы свежею кровью горят.

Сколько утех! Радость и смех!

Святочный праздник для всех.

Пляска! Постой!

Больно глазам. Ослепителен блеск.

Что за звенящий разрывчатый треск?

Лёд разломился под жаркой кипящей водой.

Чу! Наводнение! Город не выдержит. Скрепа его порвалась.

Зеркало падает. Сколько валов!

Сколько поклявшихся глаз!

Это – двенадцатый час!

Это – двенадцать часов!