Ревущая Тьма

Глава 18 На другом краю

В варпе космос выглядит калейдоскопом из оттенков фиолетового. Стремительно приближающиеся звезды переливаются лазурным и индиго, превращаясь то в тонкие пальцы света, то, благодаря искажению пространства-времени, в безымянные геометрические фигуры. Я стоял на мостике «Мистраля», завернутый в толстое одеяло, дрожа и едва сдерживая тошноту после фуги, и наблюдал, как причудливая ткань Вселенной вьется вокруг нас на скорости, в восемь раз превышающей световую. Конечно, это был лишь обман зрения. На самом деле мы не двигались, а находились в космическом пузыре, и нас несло, как чайку на волнах.

Отавия стояла у центральной панели управления, на платформе, откуда хорошо были видны работающие внизу офицеры. Она отдавала команды и отвечала на вопросы с отточенной за многие годы четкостью. Меня никто не беспокоил, и я мог блаженно стоять босиком, скрючившись, и наблюдать, как ионизированные частицы оседают на мембране искривленного пространства на краю варп-конверта. Как же они сияли! Как феи из лесов Луина, о которых рассказывала Кэт.

– Тридцать секунд до перехода на субсветовую скорость, мэм, – сообщил младший офицер. Не помню его имени.

– Приготовить поглотители к переходу на субсветовую скорость. Не хочу, чтобы след выдал нас при выходе из варпа. – Отавия схватилась за края панели, напрягая мускулистые руки. – Теплоотводы готовы?

– Так точно, мэм.

– Думаете, нас атакуют? – спросил я и тут же сжал челюсти, чтобы не клацать зубами.

– Не хочу рисковать кораблем, – бросила капитан.

– Пятнадцать секунд.

Шаркая по полу, я перебрался поближе. Отавия отдала еще несколько кратких приказов. Я молча наблюдал. В отличие от мостиков «Фараона» и соларианского «Бальмунга», где вместо иллюминаторов были информационные экраны и голографические панели, по бокам и сверху конусовидного носа «Мистраля» располагались полноценные окна. В них я и смотрел, кутаясь в одеяло, словно в тогу.

– Пять секунд, – произнес младший офицер.

Сквозь окна полился фиолетовый свет, продираясь, как солнечные лучи сквозь толщу воды.

– Граница.

Тьма.

Свет вдруг померк; его сменила усыпанная звездами бесконечность космоса. Вдали – впереди и под нами – виднелся холодный голубой сверхгигант. Иллюминаторы успешно сдерживали солнечное излучение, и сквозь сияние я заметил яркий нимб околозвездного диска. В звездной пыли вращались еще не сформировавшиеся планеты. Пылинки размером со спутники вились вокруг, увеличиваясь в размерах и разбиваясь. За всю жизнь я ни разу не видел ничего подобного. Рождение миров. Пройдет еще немало времени, прежде чем эта звезда, этот титан вылепит своих глиняных детей, но спустя миллиард или три миллиарда лет из этого хаоса могут образоваться полноценные планеты, горячие и неукротимые.

Мы нашли частоту для связи с экстрасоларианцами. Она была отмечена на терминале Крашеного вместе с координатами станции «Март». Отавия приготовилась подать сигнал – точное сообщение, которое я написал прежде, чем мы были заморожены после побега с «Бальмунга». С тех пор прошло почти семь лет.

Я не слышал, что она говорила.

Прислонившись к иллюминатору у правого борта, я вглядывался в алую пену и диск, в этот космический инкубатор.

«Рождение миров», – подумал я вновь, чувствуя тот же трепет, что в темных тоннелях Калагаха.

В галактической Тьме плыло четыреста миллиардов солнц. Империя занимала существенную часть пространства – миллионы систем, – но мы покрывали Галактику лишь подобно паутине в углу окна. Мы были ничтожны.

Случайно я заметил у диска какую-то синеватую вспышку. Если бы вместо окна была голографическая панель, я мог бы приблизить изображение, а так пришлось щуриться.

– Что-то вижу, – бросил я, не отводя взгляда.

Я не понимал, что именно увидел. Расстояние было слишком большим – все равно что пытаться разглядеть мошку на далеком холме. Вспышка повторилась, озарив тьму. Излучение термоядерного двигателя. Корабль.

– Множественные сигналы с диска! – крикнул младший офицер.

– Перехват? – настороженно спросила Отавия.

Я покосился на нее, на этого бронзового голиафа с волнистыми выбеленными волосами, склонившегося над панелью управления кораблем.

– Нет, – сказал я.

– Нет, – произнес в унисон со мной офицер и добавил: – Они не обращают на нас внимания. Движутся по своим траекториям.

– Это шахтеры, – догадался я, вспомнив голограммы шахтерских кораблей в поясе Делоса, которые показывал мне отец. – Выкачивают из диска тяжелые элементы. Должно быть, это проще, чем бурить планеты.

На моих глазах посреди диска и в тени освещаемых холодным солнцем планетоидов возникли новые вспышки.

Отавия вызвала с консоли несколько изображений, переданных внешними корабельными камерами:

– Похоже на то. А что станция? Дала ответ?

– Нет, мэм, – отчеканил связист. – Просигналить повторно?

– Да, – распорядилась Отавия. – Держимся прежнего курса.

Отходя от иллюминатора, я едва не споткнулся об одеяло.

– Пойду навещу остальных. По словам Окойо, все должны были проснуться.

Сиран и Паллино все еще ежились от холода в медике, укутанные согревающими одеялами. Оба пили обязательный после пробуждения апельсиновый сок. С ними были Айлекс и Бандит.

– Где Хлыст? – спросил я, приглаживая воротник.

С распадом Красного отряда я снова стал носить простые черные рубашки с брюками. Верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, приоткрывая оторочку с орнаментом «бута».

Паллино вперил в меня единственный голубой глаз. Он еще не надел повязку на другой, и покрытая шрамами глазница зияла передо мной.

– Размораживается.

– А сьельсин?

– Где-то, – пожал плечами старый мирмидонец.

– Его уже две недели как разбудили, – объяснила Айлекс, помогая Сиран встать. – Оно с доктором Ондеррой. Общаются.

– Что-что? – переспросил я, не до конца понимая. Должно быть, еще не отошел от фуги.

Дриада тряхнула головой:

– Отавия обустроила для него камеру как полноценную каюту. Они там.

Придерживая одеяло, она отвела Сиран к душевой. Гомункулы всегда восстанавливались после фуги быстрее нас, млекопитающих. Наверняка в биохимическом составе крови содержалось что-то, что им помогало.

Опустив руки, я кивнул и двинулся к выходу.

– Адр, – заставил меня развернуться голос Паллино. – Ты в порядке?

Я потупил взгляд, не зная, что сложнее – смотреть Паллино в пустую глазницу или в проницательный глаз. Я до сих пор прекрасно помнил, как кричала на меня Джинан, когда я поднимался по трапу, видел слезы в ее глазах, чувствовал ее гнев. Мы провели в заморозке семь лет, но, по сути, все это случилось лишь вчера.

«Мимолетное время, прости нас…» – подумал я. Это был не афоризм схоласта, а молитва, которую я помнил с детства[9].

Сделав резкий глубокий вдох, я расправил плечи, перестал сутулиться.

– Да, Паллино. Я… Со мной все будет хорошо.

И голубой глаз, и пустая глазница одинаково подозрительно прищурились, но Паллино улыбнулся, показав пожелтевшие зубы:

– Ну ладно. Ступай. Я скажу парнишке, где тебя искать.

Я отдал честь старому центуриону, прижав кулак к груди, и поспешно покинул медику. Прошел под боевыми знаменами, вяло болтавшимися под массивной переборкой. Никто меня не беспокоил, включая двух норманцев-часовых, оставленных Отавией у двери в карцер.

– Комендант, – пробубнили они с поклоном.

Я хотел было поправить их, сказать, что мечтам пришел конец, но не стал. По моей просьбе они открыли дверь, хотя я был без телохранителя, и я шагнул через порог.

В камере, несмотря на все разговоры о том, что это клетка, оказалось весьма уютно. Стены были белыми, проклепанными, как и в коридорах, потолок – слишком низким для ксенобита, а кровать – слишком короткой. Но по крайней мере, она там была. Как и туалет, и ультразвуковой душ. Свет был приглушен и настроен в красном спектре, чтобы защитить деликатное зрение сьельсина. Танаран сидело на краю кровати, склонив голову. Его белая грива постепенно отрастала и свешивалась на плечо. Темная мантия выглядела чистой, как новая, – я даже подумал, что кто-то напечатал ее, пока мы спали. Заметив меня, оно повернулось, прерывая разговор с…

– Валка! – с притворным удивлением воскликнул я.

Тавросианка-ксенолог улыбнулась.

– Адриан! Рада видеть вас в добром здравии, – произнесла она на чистом сьельсинском. – Мы как раз о вас говорили.

Танаран молча показало глянцевые зубы. Среди его сородичей это сошло бы за улыбку.

Когда дверь за мной закрылась, Валка снова заулыбалась, но перестала, заметив меч у меня на поясе.

– Только проснулись?

Сама она вовсе не испытывала симптомов недавно вышедших из фуги пациентов.

– Я… да, – ответил я на галстани, заведя руки за спину. – А вы?

Она помотала головой.

– Мы с Танараном уже две недели бодрствуем. Я практиковалась в сьельсинском, – ответила она на языке ксенобита для его удобства.

– Она хорошо говорит, – сказало Танаран. – Лучше тебя.

– Не сомневаюсь. – У меня не было сил улыбнуться. – Надо понимать, вторая заморозка прошла лучше первой?

Танаран гулко выдохнуло, и я не сразу понял, что это «да» на его языке. Нам пришлось импровизировать, переоборудовать реанимационный резервуар медики в ясли для фуги. Это было рискованно, но другого выхода не оставалось. Обычные ясли были слишком малы для высокого сьельсина.

– Okun’ta naddimn, – произнесло оно наконец.

«Ты сумасшедший».

Я ухмыльнулся.

– Видимо, твои корабли медленнее наших, – добавило Танаран.

Возражение было готово сорваться у меня с языка, подталкиваемое двумя десятилетиями аристократического воспитания, человеческой природой и имперской гордостью, что довлела надо мной, словно меч. Но я промолчал.

– Мы нашли… – спросила вместо этого Валка, переходя на галстани, – экстрасоларианцев?

– Да, – ответил я на том же языке. – По крайней мере, Отавия так считает. Кого-то мы нашли.

Я вкратце рассказал о шахтерских кораблях, которые мы заметили вдалеке.

– Это они. Похоже на них, – кивнула Валка.

– Но ничего похожего на станцию.

– Стан…цию? – переспросило Танаран на сбивчивом галстани. – Что такое стан…ция?

Я ошеломленно моргнул.

– Вы его учите? – покосился я на Валку.

– Честный бартер, – пожала она плечами. – Мы обсуждали их богов.

Тихих. Нельзя было ее винить. Валка путешествовала с нами десятки лет и большую часть времени бодрствовала, дожидаясь возможности поговорить с инопланетным баэтаном. Танаран было кем-то вроде жреца и… историка. Если его народ поклонялся Тихим – а это, судя по всему, так и было, – то Валка не могла упустить возможности стать первым человеком, расспросившим сьельсинского нобиля об их религии и богах. Это было ее мечтой – и большой честью.