Ржа

19

— Вы, Тит Пантелеевич, как хотите, а я этого не понимаю, — Леша Ильгэсиров сидел на асфальте, прислонившись спиной к длинному двухэтажному деревянному дому. — Могли бы его с собой брать. Ну, если не насовсем, то хотя бы почаще. Ну, чего он тут ошивается? Я его почти каждый день вижу. Чем он занят? Эти его друзья непонятные — русские, якуты, бурят какой-то и вообще черт знает кто. Сюда побежали, туда побежали. На днях, слышали, ребенок в костер кинул взрывчатку — ему глаз выбило? А здесь у детей всегда что-нибудь такое. Я даже слышал, что наркотики бывают тут у детей. Объясните мне, зачем им наркотики? Хочешь — кури табак. Ну, если подрос уже, — выпей. А вот это? Откуда это вообще везут сюда? Что это? Где выращивают?

Оленевод Тит Слепцов, дедушка Спири, сидел на пыльном асфальте рядом с Лешей и посматривал на собеседника умным лицом не спившегося северного старика. На плечах оленевода лежал старый ватник, пыльнее асфальта. Леша был немного пьян и настроен поговорить за жизнь. Короткие пухлые руки он сложил на круглом животе. Разговор велся по-эвенски.

— Я пытался, знаете ли, ему кое-что объяснить, — продолжал Леша. — А его друг, якутенок, натравил на меня своих братьев. Здоровые лбы, дерутся больно. Увезли бы вы его в стадо, хоть к делу привыкнет. Научат его здесь…

— Я читал в Джаана Сарданата, что наркотики выращивают в Средней Азии, что это мак или конопля, — рассудительно заметил дед Слепцов.

— А вы на каком языке читаете?

— На русском…

Собеседники помолчали, поглядывая по сторонам. Они сидели у самого угла дома и могли видеть с одной стороны двор, а с другой — дорогу, по которой иногда проходили люди.

— А я на якутском, — сообщил Леша.

— Ты на четверть якут, — снова расставил все на свои места старик.

— А почему на эвенском не печатают Джааны Сарданаты?

— А зачем? — спросил старик. — И так ведь понятно.

Леша снова помолчал и переменил тему.

— Тит Пантелеевич, а вы свою молодость помните хорошо?

Старик улыбнулся:

— Чем старше становишься, Алексей, тем легче вспоминать юность. Я отлично помню себя в твои годы.

— Вы тогда уже были женаты?

— Нет, я женился поздно, в девятнадцать лет. Хотя сейчас это считается даже рано. Знаешь, и раньше в четырнадцать лет парни все же не женились. Надо какое-то время пожить самостоятельной жизнью, понять, что к чему, в людях разобраться. Поэтому жену находили годам к шестнадцати, да.

Леша подумал с полминуты о том, что ему никак не удается подойти вплотную к интересующей его проблеме, и потому брякнул прямо:

— А почему они оленьей шкуркой пахнут?

— Кто? — удивленно поднял реденькие брови старик.

— Ну, они… Женщины… — Леша стыдливо мялся.

Старик Слепцов кашлянул в кулак, скрывая невежливый смешок. Покосился с ехидцей:

— Это ты про кого говоришь?

— Ээээ… — Леша мялся и кривил жирное плоское лицо… — Я тут… Понимаете, я, конечно, такой толстый и девушкам обычно не нравлюсь. А вот…

Он замолчал и вдруг облегченно засмеялся над собственной неловкостью. Старик одобрительно подхватил его смех.

— Вы меня извините, пожалуйста, — сказал Леша.

— Это молодость, — покивал дед. — Кого еще тебе спросить, если не старого человека… Но знаешь, Алексей, я ведь ни разу не замечал, чтобы женщины пахли оленьей шкуркой. За всю жизнь ни разу такого не было. Может, дело тут в чем-то другом?

— А в чем?

— Кто знает? — старик пожал пыльными плечами.

— А я считаю, что все русские женщины — уродливые. Особенно рыжие, — с вызовом в голосе ляпнул молодой Ильгэсиров.

Дед Слепцов помолчал, задумчиво глядя перед собой в пыль, пожевал серыми губами, за которыми прятались крепкие желтые зубы.

— А тебе какие женщины нравятся, Алексей? — спросил он. — На лицо какие?

— Я люблю, чтобы лицо было красивое, круглое, — с готовностью заговорил о приятном Леша. — Чтобы волосы были длинные, черные. Глаза не навылупку. Губы пухлые, розовые. Нос небольшой, не русский. Чтобы щеки румяные. Ну, и чтоб грудь была полная — это очень красиво.

— Ты любишь якуток, — сухо сказал старик.

Леша Ильгэсиров даже вздрогнул. А дед сдержанно продолжил:

— Красивыми эвенками всегда считались те, у кого лицо вытянутое, а подбородок острый и выступает вперед. Кожа белая, без румянца. И волосы светлые — это редко бывает у эвенов и потому ценится. А у якуток волосы всегда черные. Ну, еще рыжие есть, немного.

— Но ведь это некрасиво… — пробормотал уязвленный и нечистокровный эвен Ильгэсиров.

— Это очень красиво. — твердо сказал дед Слепцов. — А русским нравится, что у их женщин большие носы. И большие глаза. И разноцветные волосы. Им эвенки кажутся страшными. А еще русские, как и ты, любят большую грудь. Они вообще все большое любят, как я понимаю. Потому и не смешиваются народы — каждому свое.

— Вы, Тит Пантелеевич, конечно, правы, — вежливо и упрямо забурчал Ильгэсиров. — В ваше время, может, и красивым считалось, когда подбородок вперед и лицо бледное. А сейчас никто из моих знакомых на такую и не посмотрит.

— Это здесь… — вздохнул старик. — А приезжай в Сайылык или тем более село поменьше… Хотя ты прав тоже. Сейчас люди любят то, что видят по телевизору. А там только русские и якутки.

— Это плохо… — протянул Леша.

— Это хорошо, — убежденно кивнул Слепцов. — Чтобы тебя часто показывали по телевизору, нужно жить в городе. А если мы переедем в города, от нас ничего не останется. Наше дело — жить в селах, в тундре, охотиться и пасти оленей.

Он помолчал еще, а потом поднялся нервозно. Разговор задел его за живое. Старый Тит Слепцов еще сам толком не понял, почему вдруг обеспокоился тем, о чем сейчас шла речь, но он добавил неожиданно для себя самого:

— Да, ты прав. Ты точно прав. Я заберу Спирю отсюда.

Как только они поняли, что происходит, в дело пошли сюрикены — впервые за все время, что индейцы носили с собой эти заточенные железные цветки.

Десятиклассники попытались прижать индейцев — Спирю, Алешку и Дуди — к стене длинного двухэтажного дома. Рослые и страшные, они втроем подходили с трех сторон, — наверное, выследили, пока воины, в свою очередь, выслеживали Пуньку с ее потомством. Спиря не думал: он увидел врага и тут же вынул из кармана оружие. Металл свистнул в воздухе, блеснул неясно, и железный цветок отскочил от толстой ткани школьного кителя. Прыгун отшатнулся, схватившись за плечо.

— Ах, ты! — пораженно выдохнул он.

И нагнулся, чтобы поднять индейское оружие с асфальта.

— Атака! — крикнул Алешка неожиданно тонким голосом, ему было страшно. — Атака! Еще атака!

Двор наполнился тихим свистом и звоном. Кладбищенские цветы один за другим чиркали воздух по направлению к десятиклассникам. После первого попадания несколько сюрикенов пролетели мимо как что-то смутное, непонятное. Парни завертели головами недоуменно, пытаясь понять, что в них бросают дети. Прыгун расширенными глазами смотрел на железную звезду, которая ударила его.

— А-ай! — это еще один цветок ударился в его плечо рядом с шеей и тоже отскочил.

— Что это? — спросил один из его спутников и вдруг дернулся, схватившись за щеку, — металлический лепесток порезал ему лицо.

— Вы с ума сошли! — заорал Прыгун. — Стойте! Мы хотим поговорить!

— Еще атака! Еще! — кричал Алешка.

Враги сжались на асфальте в трех десятках шагов, присели на корточки, закрыли головы куртками, но при этом порывались вскочить и броситься на воинов у длинной стены.

— Кончились! — крикнул Спиря.

И Алешка понял, что у метательного чудо-оружия с могильных оград есть огромный минус — они быстро заканчивались. Он крикнул:

— Уходим!

И когда его бойцы побежали вдоль стены к дороге, он задержался на пару секунд и метнул в поднимающихся врагов два последних цветка. Обернувшись на бегу, Алешка заметил, как один из десятиклассников медленно падает вперед, закрыв лицо ладонью, а два других вскакивают во весь рост и взмахивают руками. Он изо всех сил рванулся вперед — за Дуди и Спирей. И что-то со звоном покатилось перед ним по асфальту, а потом что-то больно и тяжело стукнуло в ляжку сзади — словно ткнули зубилом. А еще он слышал, как ему в спину кричали матерно.

Дуди споткнулся в самом начале, когда индейцы были полны страха и поэтому не остановились. Черноголовая фигурка кувыркнулась в пыль и осталась лежать. Алешка и Спиря обернулись только через несколько шагов. Они видели, как их мелкий соплеменник пытается встать и как мимо него пробегают враги: им нужны были старшие индейцы. Поэтому не остановились. Крутнулись только на бегу. И даже не крикнули ничего своему шаману, которого подстерег дух неудачи. Оба они, Спиря и Алешка, были проворны и легки, как подобает настоящим воинам. Не успели еще их гортани заболеть от долгого быстрого бега, как они сбросили с себя погоню. Повиляли во дворах, чтобы запутать преследователей. Залегли в опилках между сваями одного из длинных домов, отплевываясь тягучей слюной. Смотрели друг на друга настороженно.

— Пойдем? — спросил Алешка через несколько минут.

Спиря сосредоточенно кивнул.

Они встали, и вождь охнул. Снова сел и, вывернув ногу коленом в сторону, стал осматривать правое бедро. На штанине, повыше подколенной впадины, виднелся разрез длиной сантиметра три. Под ним сочилась тихонько кровь — индейский сюрикен поразил своего же хозяина. Бросок десятиклассника был сильным, и потому лепесток могильного цветка пробил одежду.

— Ерунда, — махнул вождь, слегка нахмурив лоб.

Встал и пошел, ничуть не хромая. За ним, оглядываясь, поспешил Спиря.

Они быстро нашли десятиклассников. Те переместились всего за несколько дворов от места схватки. Стояли втроем, окружив маленького Дуди, и один из них вытирал кровь с лица — индейская атака не прошла врагам даром. Что-то говорили шаману, слышно было только громко произносимое: «Скажи!»

Дуди поднимал голову и неслышно отвечал. Его хватали за ворот курточки, трясли и снова повторяли: «Скажи! Скажи!»

— Что будем делать? — прошептал Алешка.

Спиря молчал. Его лицо было бледным и злым. Они стояли за углом деревянного цоколя и выглядывали оттуда по очереди.

— Мы не можем отбить его, — рассуждал тихо вождь, — никак не можем. Даже если бы все были здесь — вряд ли смогли бы. Ну, они же не будут его бить, он маленький…

— Надо к ним, — сказал Спиря.

Вождь вопросительно посмотрел на воина.

— Нужно, чтобы к ним вышел, кто важнее Дуди. Тогда они его отпустят.

Алешка ощутил холод в груди и давление в горле. Сглотнул.

— Но тогда… Если пойти и они отпустят Дуди, они оставят… меня…

Спиря посмотрел на него внимательно:

— Им нужен, кто сможет ответить за всех. Ты отвечаешь за всех.

На этот раз промолчал Алешка. В глубинах его памяти вдруг всколыхнулись волнами алые флаги, и тонкий детский голосок крикнул:«За краааааааасныыых!»

Он стоял, опершись спиной о доски домового цоколя, нагретые, неровные, по которым ползали мелкие самцы волосогрызок. И думал, что он будет делать, когда враги станут харкать ему в лицо или положат на его голову пропитанную мочой тряпку. Это казалось невыносимым.

— Знаешь, — сказал он, — они ведь не станут делать это с Дуди. Он слишком маленький. Он не поймет, если ему плевать в лицо.

Спиря выглянул на секунду из-за угла, увидел Дуди и десятиклассников, а потом сдержанно покосился на своего вождя.

— Ну, поорут на него и отпустят. Видно же, что он дурачок, — продолжил Алешка.

Ему хотелось, чтобы Спиря согласился с ним. Но Спиря молчал. И только выглядывал во двор, наклоняясь вперед, держась рукой за доски. И его всегда бледное, без румянца, лицо приобретало, казалось, голубоватый оттенок.

— Ведь на самом деле они и с Пашкой ничего плохого не сделали, — голос Алешки начал подрагивать от напряжения. — Просто он был старше, и поэтому…

— Пассатижи, — сказал вдруг Спиря, отшатнувшись назад.

— Что? — вождю показалось, что мир вокруг начинает едва заметно вращаться.

— Они ему пассатижи, — Спиря больше не хотел выглядывать и показывал рукой на угол цоколя.

Алешка осторожно взялся за угловые доски и высунулся. Десятиклассники стояли там же. И все так же между ними стоял нахохлившийся, мрачный Дуди. Он не улыбался. Один из врагов держал в руке плоскогубцы с красными пластиковыми ручками.

— Смотри! — сказал враг Дуди.

Дуди посмотрел на плоскогубцы равнодушно.

— Боишься? — спросил враг.

Дуди молча запрокинул голову и посмотрел врагу в глаза. Тот захихикал.

— Не бойся, будет просто немного больно. Это не опасно.

Враг был белобрысым, незнакомым. Прыгун и еще один десятиклассник взяли Дуди за плечи, а белобрысый схватил Дуди за руку и поднес к ней плоскогубцы.

Несколько секунд все стояли, замерев. А когда враг убрал свои плоскогубцы, Дуди согнулся пополам и закричал. Десятиклассники прыгнули в стороны.

— Да я немножко прижал! Мизинец! Чо ты! — взвизгнул тот, что держал Дуди за руку.

Дуди захлебнулся нечленораздельным воплем, захрипел, распрямился резко, прогнулся всем телом, так что даже поднялся на цыпочки, и упал навзничь, сухо стукнувшись черепом о щербатый асфальт. Его колотило, как будто кто-то невидимый и сильный тряс жестоко и молча тряпичную куклу.

— Бежим на хрен! — громко сказал Прыгун.

Десятиклассники ломанулись к выходу со двора, а с другой стороны, из-за угла синего деревянного цоколя, уже неслись индейцы. Алешка с разбегу упал на колени возле бьющегося в пыли шамана. Через плечо вождя перегнулся Спиря.

— Голову держи! Голову! — рявкнул он едва понятно.

Алешка схватил Дудины щеки, напряженные до состояния деревянности, попытался прижать, удержать на месте. И в этот момент шаман раскрыл огромные черные глаза в пушистых ресницах. Страшные круглые глаза. Без единой мысли. А меж его белых стиснутых губ поползла на Алешкины ладони теплая розовая пена. Спиря забежал с другой стороны и, оттолкнув Алешку, повернул голову шамана набок, подложив руку под его висок. Дуди еще несколько раз выгнулся и замер.