Ржавчина

VII.

Только на шестнадцатый день она пришла въ память. Двѣ недѣли Николай Сергѣевичъ мѣста себѣ не могъ найти. Онъ постоянно входилъ въ спальню жены; но какъ только больная начинала бредить, онъ опрометью выбѣгалъ изъ комнаты.

Слащовъ былъ суевѣренъ. Въ безсознательномъ бреду онъ боялся услышать дурное предсказаніе, предчувствіе смерти. Онъ входилъ съ себѣ въ кабинетъ, начиналъ перекладывать на столѣ всѣ вещи, приводилъ все въ порядокъ, безцѣльно опять входилъ въ комнату жены и пользовался каждымъ маленькимъ случаемъ, чтобъ уйти оттуда, но уйти, чтобы быть полезнымъ больной.

Шатовъ всѣ дни проводилъ у него. Ему было очень жаль Анну и онъ какъ будто бы считалъ себя виновнымъ въ этомъ взрывѣ нервнаго напряженія, вызванномъ имъ наружу тогда, въ маскарадѣ.

Какъ только замѣчалось ухудшеніе въ состояніи больной, Никсъ терялся и бѣжалъ за Шатовымъ. Тотъ спокойно и тихо измѣрялъ температуру, записывалъ ее, слушалъ пульсъ и принималъ какія-нибудь мѣры. Слащовъ, наволновавшійся днемъ, спалъ ночи какъ убитый; Шатовъ всѣ ночи просиживалъ около Анны. Онъ былъ радъ все сдѣлать, чтобы вернуть къ жизни это молодое, странное созданіе.

Уменьшенный свѣтъ лампы едва освѣщалъ большую спальню, обитую темно-краснымъ атласомъ съ бѣлымъ ковромъ и красною мебелью. По срединѣ комнаты виднѣлась широкая кровать, приставленная изголовьемъ къ стѣнѣ. Почти подъ самымъ потолкомъ былъ прикрѣпленъ красный балдахинъ, спускавшійся тяжелыми атласными складками въ подушкамъ. Серебряные амуры, поддерживающіе атласъ, рѣзко выдѣлялись на темномъ фонѣ. Въ тѣни, въ подушкахъ, зашевелилось что-то. Шатовъ быстро всталъ съ дивана и подошелъ къ кровати. Анна лежала на лѣвомъ боку и не могла видѣть его.

— Воды, — тихо сказала она, услышавъ, что подошелъ кто-то, — пить хочется.

Шатовъ молча подалъ ей стаканъ аршаду. Она взглянула на него кроткими, спокойными глазами. Она была слишкомъ слаба, чтобъ удивиться его появленію здѣсь.

— Приподнимите меня, — слабо сказала Анна.

Шатовъ взялъ ее подъ руки и посадилъ, положивъ сзади нея подушки.

— Слабы вы еще, голова закружится, — заботливо сказалъ онъ.

— Ничего, — проговорила она и взялась рукою за голову. — Ахъ, волосы… — безпомощно сказала она, проводя рукою по коротко обстриженнымъ волосамъ. — Когда это?

— Вамъ обстригли, когда вы были безъ памяти, — объяснялъ Шатовъ. — Нельзя было иначе компрессовъ класть, — не проходилъ холодъ къ головѣ.

— А я долго была безъ памяти? — спросила она его.

— Сегодня шестнадцать дней.

— Боже мой!… Значитъ, я была очень больна?… Я ничего не помню, ничего… Я и не страдала, кажется, совсѣмъ.

Она ослабѣла и опять легла.

Шатовъ поправилъ ей подушки, одѣяло и хотѣлъ сказать что-то. Анна спала уже тихимъ, спокойнымъ сномъ. Шатовъ пошелъ въ кабинетъ Никса. Онъ разбудилъ его и сказалъ, что Анна пришла въ сознаніе.

— Про меня спрашивала? — спросилъ Слащовъ.

— Н-нѣтъ, — замявшись отвѣтилъ ему Шатовъ и сталъ прощаться.