Ржевское пекло

Глава 2

Полуторка застряла в снегу, соскочила с проселка в кювет. Все попытки вытолкнуть машину не приводили к успеху. Капитан Слюсарев сорвал голос, выкрикивая команды, но десяток красноармейцев из комендантской роты ничего не могли сделать.

– Черт тебя подери! – хрипло выругал простуженный капитан виновато понурившегося шофера. – Дороги не видишь? Или руки дрожат?

– Так скаты лысые совсем, товарищ капитан, – снова начал бубнить немолодой водитель. – А вы все гнать приказывали. Нешто такими скатами дорогу удержишь?

– Так, бойцы! – перебил шофера капитан и повернулся к солдатам. – Делать нечего. Нами получен приказ к двенадцати ноль-ноль выйти к деревне Зуевка, занять позицию и скрытно ждать появления разведывательно-диверсионной группы противника. Упустить врага мы не имеем права. Фашистская нечисть и ее пособники из числа изменников Родины пробираются к нашим оборонным заводам, к складам с продовольствием и, самое главное, к стратегически важному объекту – железнодорожному мосту через Волгу. Если мы не выполним приказ, не успеем вовремя прибыть в указанное место, то враг уйдет. Тогда может случиться страшное! Фронт для нас сейчас здесь, в глубоком тылу, где куется наша победа! Ненавистный враг это знает. Нам предстоит за два часа преодолеть расстояние почти в двадцать километров. Двигаться придется почти всегда бегом. Если кто отстанет, не сможет бежать, то мы не сможем вас ждать! У нас не будет времени на то, чтобы помочь вам. Я хочу, чтобы каждый понимал это. А сейчас всем снять шинели! Пойдем налегке.

Солдаты торопливо стали стягивать шинели и забрасывать их в кузов полуторки. Они ремнями перетягивали телогрейки, поправляли патронные сумки.

К командиру подошли два молодых красноармейца, вытянулись по стойке смирно.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан? – звонким мальчишеским голосом сказал один из них.

– Что тебе, Тягунов? – офицер хмуро окинул взглядом тщедушную фигуру.

– Товарищ капитан, разрешите попробовать нам с Герасимовым в деревне найти лыжи и пройти до Зуевки напрямик. Деревня по дороге впереди, всего в километре. Если получится, то мы будем там раньше всех и сможем задержать диверсантов.

– Ты? С Герасимовым? – Слюсарев недоуменно посмотрел на парней.

Оба щуплые, невысокие, по внешнему виду никак не обладающие силой и выносливостью.

– Да вы хоть умеете на лыжах бегать?

– Умеем, товарищ капитан, – проговорил второй боец, торопясь все объяснить. – Мы же лыжники, а не грузчики. И стрелять умеем.

– Да вы после такого марша, пусть и на лыжах, в небо не попадете! – отмахнулся капитан. – У вас руки и ноги дрожать будут.

– Мы учились бегать и стрелять, – с обидой в голосе проговорил Тягунов. – У нас друг есть, он сын немецкого антифашиста. Его отец в тридцать шестом году должен был участвовать в Зимних Олимпийских играх в Германии. Только не в олимпийском виде спорта, а в демонстрационном показе.

– Да, – поддержал друга Герасимов. – Это были соревнования военных патрулей, гонка на лыжах с тяжелым ранцем за спиной и стрельба из винтовки. Антифашисты готовили выступление, в процессе которого хотели обличить нарождающийся нацизм в Германии, показать миру, что коричневая чума надвигается. Но гестапо добралось до них раньше. Отец нашего друга сумел бежать в Советский Союз. Он рабочий, занимался с нами!

– Так, стоп! – Слюсарев поднял руку. – Так вы умеете быстро бегать на лыжах и метко стрелять? У вас что, есть значки ворошиловских стрелков?

– Не успели сдать нормы на значок. Но мы готовы, у нас получится. Разрешите, товарищ капитан?

– Ладно, – Слюсарев, покусывая губу, смотрел на молодых ребят.

Он считал их ни на что не годными солдатами, тщедушными, совершенно неспортивными. После призыва они попали не в строевую часть, а в комендантскую роту.

«А ведь это выход, – понял вдруг капитан. – Если эти парни успеют добраться то нужного места первыми, то пусть не задержат, не уничтожат диверсантов, но хоть спугнут их, заставят изменить маршрут движения. Да просто стрелять начнут, шум поднимут, а это уже не так и мало».

– Комсомольцы? – строго спросил Слюсарев.

– Так точно! – хором отозвались красноармейцы.

– Вот что, братцы, – капитан понизил голос. – Верю в вас! Видите, застряли мы тут. Трудно успеть нам к поселку в назначенное время. А без этого вся операция может полететь в тартарары! Уйдут эти гады! Вы успейте, хоть как-то задержите врага, если увидите его. Стрельбу поднимите, кричите громче, чтобы видимость была, будто вас там взвод или даже целая рота. А мы постараемся напрямик, по снегу!

– Мы поспеем, товарищ капитан, – заверил командира Тягунов. – Можете на нас положиться!

– Давайте, хлопцы! Только в направлении не ошибитесь!

– Мы умеем по азимуту ходить! – бодро проговорил Герасимов и вслед за другом вскинул ладонь к шапке-ушанке.

Красноармейцы повесили винтовки на шеи и поспешили к поселку. Они то бежали, то переходили на быстрый шаг. Дорога, укатанная колесами грузовиков и гусеницами тракторов, была удобнее, чем снежный наст, на котором то и дело проваливались ноги.

– Валька, ты что удумал? – спросил Герасимов друга, когда они удалились от своего подразделения. – Ты же не дойдешь, у тебя нога толком не срослась после перелома.

– Раз выписали, значит, срослась, – сказал Тягунов и через силу улыбнулся. – У нас с тобой приказ, Мишаня, мы не можем подвести командира, товарищей. Что будет, если диверсанты пройдут к мосту, к какому-нибудь военному заводу?

– Не можем! – проворчал Герасимов. – Вот упадешь ты и встать не сдюжишь. Капитан Слюсарев думает, что ты здоров. Будет надеяться. Понимаешь, что ты натворил?

– Я дойду, Миха, – со злостью ответил Тягунов и прибавил шаг. – Смотри, вон школа на крайней улице. Там точно есть лыжи у учителя физкультуры. Обязательно!

Школьный сторож, фронтовик лет сорока без одной ноги, ковыляющий на самодельном протезе, сначала отнесся к словам солдат недоверчиво, даже проверил у них документы. Мало ли, может, дезертиры, а то те самые диверсанты и есть. Они хотят уйти от погони на лыжах через лес. Но потом сторож решил, что диверсанты не стали бы просить. Они просто прирезали бы его в школьном дворе, забросали бы тело снегом, а потом забрали бы лыжи и тихо.

Он посмотрел в глаза молодым солдатам, кивнул и сказал:

– Верю, сынки! Понимаю, дело такое! Отдам лыжи, а потом с меня пусть три шкуры спустят. Война, она и в тылу война.

Километров через десять Тягунов начал отставать. Его друг оборачивался и смотрел на измученное лицо Валентина, видел, как тот закусил побелевшую губу и продолжает размеренно идти привычным лыжным шагом. Сколько они за последние два года отмахали вместе по пересеченной местности! Теперь это их умение пригодилось для выполнения боевого задания. Но Валька уже терял силы, нога его подводила.

Герасимов остановился поперек лыжни, преградил другу путь и сказал:

– Вот что, Валек, ты ведь знаешь, чем мы рискуем. Ждать не буду, даже не спорь. Я пойду вперед так быстро, как только смогу. Догонишь – хорошо. Нет, значит, буду справляться один. Я продержусь, ты не сомневайся.

– Давай, Миха, – хрипло проговорил Тягунов и сплюнул на снег. – Я только вот в ритм войду. Нога немного того, но это пройдет. Я догоню тебя!

Красноармеец Михаил Герасимов успел вовремя. Он скатился с опушки леса по снежному насту и рухнул на бок, потому что ноги совсем не держали его. Почему-то на тренировках у парня все получалось хорошо и просто. Идешь размеренно, машинально отсчитываешь примерный километраж по меткам, заранее оставленным на маршруте, или просто помня карту. Потом выходишь на огневой рубеж. Там уже ждут судьи, расстелен брезент. Ты сбрасываешь учебную винтовку и ложишься на брезент уже с боевой. Пять выстрелов – полная обойма, а потом последний рывок к финишу.

Сейчас сердце у Герасимова колотилось так, что готово было вырваться из груди. Руки дрожали, а спина была мокрой.

Михаил понимал, что лежать нельзя. Он приподнялся на руках, намереваясь встать и найти удобную позицию, которая скрывала бы его самого и откуда он видел бы все поле и ближайший лесок.

Но Герасимов тут же снова поспешно упал грудью на снег. Руками в армейских трехпалых рукавицах он стал разводить стебли кустарника. Шапка наползла на лоб, закрыла один глаз. Красноармеец снова отпустил куст, поправил шапку, подтянул к себе винтовку и лихорадочно нащупал на поясе подсумок с тремя обоймами.

Всего пятнадцать патронов, а на трех телегах, которые только что вывернули из-за лесочка, сидели шесть человек в тулупах и стеганых телогрейках. Один был в форме красного командира, а еще двое – в милицейской.

Вот этого Герасимов никак не ожидал. А если это не диверсанты? Вдруг и правда свои, милиция с помощниками из местного населения? Они тоже едут по заданию, ловить тех же самых диверсантов? А как это проверить, понять, что они свои?

Подпускать их к себе никак нельзя. Если это враги, то они убьют одинокого красноармейца в два счета, и никто даже не узнает о том, что здесь произошло.

– Эй, приказываю вами остановиться! – срывающимся от волнения голосом закричал Герасимов. – Всем оставаться на месте! Старший ко мне! При неподчинении отдам приказ стрелять на поражение! Взвод, приготовиться!

По своей неопытности молодой красноармеец, вчерашний школьник, просто не знал, что так дороги не перекрываются.

Однако это хорошо знали те люди, которые сейчас ехали на подводах. Их окликнул совсем не командирский голос. Это значило, что там, в кустах, лежали неоперившиеся солдаты или местные добровольцы из истребительного батальона. Бывалые оперативники или армейские командиры подпустили бы подводы вплотную, будь у них целый взвод за спиной. Потом они ударили бы залпом или выскочили бы, окружили, наставили оружие и взяли бы живыми.

Герасимов каким-то внутренним чутьем понял, что это враги. Не остановились, не стали кричать в ответ, что мы, мол, свои. Ехали молча, только потянули из-под соломы и брезента автоматы и винтовки. Расстояние сокращалось, а подпускать их близко было нельзя.

А вдруг все же свои? Стрелять тоже нельзя.

Красноармеец оттянул затвор, достал из подсумка обойму с патронами. Мазать – слишком большая роскошь, стрелять надо сразу точно. С таким арсеналом бой продлится пять минут, никак не больше.

Тут в душе парня проснулись злость и отчаяние. Ведь он не должен пропустить врага! Придется сейчас зря истратить один патрон, но после этого сразу все станет понятно.

Хорошо смазанный затвор скользнул на место, загнал блестящий патрон в патронник. Трехлинейка удобно и привычно легла в ладонь, локоть чуть провалился в плотный снег.

Герасимов приподнял лицо так, чтобы звук шел в сторону людей, подъезжающих к нему, и снова закричал, но теперь уже уверенно и со злостью:

– Остановиться! Сойти с подвод и поднять руки! Старшему подойти ко мне! Считаю до трех и приказываю открывать огонь!

Шестеро мужчин попрыгали в снег, схватили с телег оружие. Трое потянули поводья, остальные стали настороженно смотреть по сторонам, искать спрятавшихся солдат. Герасимов хорошо видел три винтовки и столько же автоматов «ППШ». До врагов было всего метров сто. Они не останавливались, лишь чуть придержали лошадей.

Молодой красноармеец с шумом выдохнул и прицелился. Все же надо дать им шанс. Или использовать собственный. А вдруг это все же свои?

Герасимов чуть повел стволом и выстрелил в снег у ног человека с автоматом, который, судя по всему, был главным в этой группе. Пуля подняла столб белесой пыли.

Боец поднял голову, снова хотел крикнуть этим людям, чтобы они остановились и положили оружие. Но тут автомат и две винтовки ударили по кустам, за которыми лежал красноармеец. Две пули впились в снег возле его головы, еще несколько с противным воем пролетели над ней, сбивая ветки кустов.

Шестерка врагов рассыпалась впереди и стала перебежками приближаться к Герасимову. Они не боялись стрелять, наделать шума. Им нужно было как можно быстрее прорваться через этот нелепый кордон. Диверсанты не исключали, что дорогу им преградили всего два-три человека. Ведь их тут не должны были ждать. Они так тщательно путали следы и меняли направление, что угадать маршрут группы чекисты не могли.

Мушка послушно сошлась с целиком. Герасимов почему-то был спокоен. Страх ушел, дрожь в руках исчезла. Осталось только холодное и твердое желание не пустить врага дальше. Четырнадцать патронов? Ну и ладно. Значит, он будет бить врага, пока жив.

Красноармеец прицелился и выстрелил. Диверсант заорал от боли, упал и схватился за ногу. Остальные пятеро открыли ураганный огонь и разошлись в стороны еще шире. Герасимову повезло хотя бы в том, что враги так пока и не поняли, что он был тут один. Они вели огонь не только туда, откуда раздались два выстрела, но и по всем подозрительным местам. Еще две пули сбили ветки над головой.

Герасимов снова прицелился, нажал на спуск, промазал и сразу испугался. А если он будет промахиваться снова? Вдруг его ранят и он не сможет стрелять прицельно?

Отставить панику!

Михаил дал два выстрела подряд и точно в кого-то попал. Но теперь он должен был перезарядить свою винтовку.

– Ничего, – прошептал он, лежа на боку. – Теперь их там только четверо осталось.

Тягунов шел на выстрелы. Он уже понял, что стреляет его друг, а ему отвечают другие винтовки и автоматы. Не могли ребята из их взвода подойти так быстро! Значит, Миха там ведет бой один.

Последние шаги давались ему особенно тяжело. Вскоре он на негнущихся от усталости ногах подошел к толстой неровной березе, стоявшей на косогоре, и прижался к ней. Грудь Валентина вздымалась и опадала, он все никак не мог восстановить дыхание.

А там, внизу, вовсю шел бой. Он хорошо видел темную фигуру своего друга на снегу за кустами и четырех диверсантов, которые окружали его со всех сторон.

Как помочь, чем? Расстояние велико, больше двухсот метров! Но сейчас не важно, будешь ли ты попадать во врагов. Надо дать им понять, что Миха там не один, к нему подошла помощь.

Скорее, скорее!

Тягунов бросил лыжные палки, стащил с шеи винтовку и положил ее на толстую ветку березы. Хорошо, что нашлась такая на нужной высоте. Руки парня дрожали и прыгали от усталости, удержать оружие на весу ему было бы уже сложно.

Тягунов дернул затвор, загнал патрон в патронник, быстро прицелился и выстрелил. Он ни в кого не попал, да это и не важно было. Красноармеец истошно прокричал несуществующей роте команду окружать противника и открывать по нему огонь. После этого он снова выстрелил.

Диверсанты сначала залегли, а потом бросились назад к своим телегам. Тягунов расстрелял вторую обойму, когда наконец-то понял, что враги больше не бегут, не отстреливаются. Они бросили оружие и стоят, высоко задрав руки.

Через поле бежали, падали, вставали и снова бежали бойцы их роты. Их возглавлял капитан Слюсарев.

Позади, на краю поля, стояла «тридцатьчетверка», взявшаяся там непонятно откуда. На ее башне белела надпись «Зверобой».

Только тогда Валентин опустил разгоряченный лоб на ветку, ледяную от мороза.

Неужели смогли, успели? Он сам пришел на помощь Мишке? Значит, справились, не подвели капитана!

– Вот так бывает на войне, – тихо сказал Слюсарев, когда Валентин подошел к кустам и замер над телом друга. – Он ведь подвиг совершил, Тягунов. Один, не ожидая помощи, не зная, успеем ли мы вовремя. Завязал бой, задержал диверсантов и погиб как герой. Эх, пацаны!

Валентин опустился на колени перед другом. Герасимов лежал лицом вниз. Из его темени вытекло много крови. Снег возле головы стал красным и пенился.

Тягунов хотел было повернуть товарища на спину, но не решился. Он боялся увидеть мертвое лицо друга. Это же так страшно. Всего тридцать минут назад они шли рядом и разговаривали. Валентину трудно было поверить в то, что он никогда уже не увидит Мишку живым. Никто не увидит, даже его мама Валентина Матвеевна.

Над навесами открытого рынка поднимался белый пар от дыхания десятков людей, лошадей. Где-то рядом урчал мотор полуторки. Жизнь кипела в торговых рядах, несмотря на морозное утро. Женщины, закутавшиеся в большие платки поверх старых изношенных пальто, мужики в потертых полушубках или засаленных телогрейках. Вся эта масса людей перемешивалась между рядами. Снег скрипел под валенками и кирзовыми сапогами, многоголосый шум стоял такой же ощутимо плотный, как и пар из сотен ртов.

Торговали тут в основном старьем и продуктами из собственных погребов. Всем тем, что было выращено на огородах летом, связано женскими руками из пряжи, извлеченной из старых запасов, хранящихся в бабкиных сундуках.

На рынке хватало и людей в военной форме с эмблемами самых разных родов войск на петлицах. Это было более чем естественно для тылового города, в котором располагались несколько госпиталей и работали многочисленные оборонные предприятия.

Бабенко шел по базару в надежде раздобыть продуктов на сегодняшний вечер. Ему хотелось угостить друзей хорошим ужином с вареной рассыпчатой картошкой, тонко нарезанным салом и черным хлебом. Хорошо было бы под такое угощение и по рюмочке выпить, но если за этим занятием экипаж застанет кто-то из начальства госпиталя, то Бабенко не помогут никакие связи. Нарушение режима в госпитале наказывается так же строго, как и в воинской части, находящейся на передовой. За это запросто можно и в дисбат загреметь. А уж на гауптвахту после излечения – это точно!

– Семен! – вдруг раздался совсем рядом чей-то простуженный голос. – Бабенко, ты ли это?

Танкист обернулся и с удивлением увидел инженера Кологривцева, с которым они до войны вместе работали в Харькове. Своего коллегу Бабенко помнил всегда жизнерадостным. Неизменная улыбка во все лицо, румяные щеки балагура, известного на заводе, теперь исчезли без следа. Сейчас перед бывшим инженером-испытателем стоял ссутулившийся человек в стареньком пальто, замотанный по самые глаза шарфом ручной вязки. Ввалившиеся щеки и безмерная усталость в глазах заставили Бабенко броситься к старому знакомому и заключить его в объятия.

– Константин Палыч, ты? – Бабенко смотрел на Кологривцева, как будто хотел убедиться, что это тот самый человек. – Как ты здесь очутился? Вот уж не ожидал тебя увидеть!

– Завод эвакуировать толком не успели, но специалистов отправили по предприятиям, в тыл. Наркомат танковой промышленности так распорядился. Я попал сюда, в Саратов, на сто восьмидесятый завод, вот уже почти полгода главный инженер. А ты-то как? Ты же на фронте должен быть. Разве нет?

– Так и есть, – ответил Бабенко и развел руками. – Только застряли мы всем своим экипажем в госпитале. Я легче других отделался, а ребятам крепко досталось. Хожу, ищу, чем бы порадовать сослуживцев. Думаю, что меня выпишут раньше других, и загремлю я на передовую, разбросает нас война по разным фронтам. А ты как? Я смотрю, вам тут нисколько не легче, чем на фронте.

– Всякое бывает. Немецкие самолеты иногда прорываются к мосту. Пытались они и заводы бомбить. Работать приходится очень много, чтобы вам там, на фронте, помочь. Не все выдерживают. Почти без сна, сутками в цехах. Да и с питанием, сам понимаешь, все сложно. Квалифицированных специалистов остро не хватает. У станков стоят женщины и подростки. Многие освоили смежные специальности, хорошими рабочими стали, но мне инженеры нужны, понимаешь. Ведь решать приходится проблемы, связанные с ремонтом танков, другой техники. Да еще и текущее производство. – Кологривцев замолчал и лишь с досадой махнул рукой.

Военный комендант города вернулся в кабинет только утром, когда на улице совсем рассвело. Спать ему хотелось неимоверно. Полковник Волошин подошел к раковине в смежной с кабинетом комнате и расстегнул китель. Тело чесалось так, что он готов был разодрать кожу ногтями, а еще лучше отправиться в баню, где много горячей воды и мыла, самого простого, солдатского.

Ночь была утомительной. Противник снова сбросил разведывательно-диверсионную группу. Скорее всего, врагу помогал кто-то из местных предателей, бывших кулаков.

Коменданту пришлось выезжать на операцию вместе с сотрудниками областного управления НКВД. Потом перестрелка, беготня по поселку центральной усадьбы совхоза. Майка и нательная рубаха у полковника были тогда насквозь мокрыми от пота, но сейчас уже высохли.

– Кузнецов! – крикнул комендант, и в дверь тут же просунулась голова ефрейтора из комендантской роты, исполнявшего сегодня обязанности посыльного. – Возьми мой пистолет, отдай дневальному. Пусть почистит. Вызови ко мне Слюсарева.

Ледяная вода снимала усталость и сонливость как по мановению волшебной палочки. Полковник вымыл лицо и шею, стал растирать кожу полотенцем, пахнущим не особо приятно.

– Сволочи! – вслух произнес комендант, отбросив полотенце. – Хотите нас в скотов превратить, заставить не мыться, не бриться, из последних сил с вами сражаться? Нате выкусите! Разгребу утренние дела, потом буду бриться и голову мыть. Вечером в баню пойду, пусть даже ночью. На два часа меньше посплю, но отмоюсь. Чистое белье, белоснежный подворотничок! Я советский полковник и не позволю фашистам заставить меня опускаться!

Волошин расчесал влажные волосы, снова натянул на себя китель и уселся за стол. Бумаги целыми стопками, грудами! Как можно справляться с ними, успевать все просматривать и подписывать? Тут и снабжение, и приказы по личному составу, и много еще чего.

Кто-то думает, что командир в армии – это герой, как Чапаев, который на лихом коне с шашкой наголо. Нет, товарищи дорогие! Чем выше должность, тем больше командир превращается в хозяйственника. Да, есть у него заместители по всем вопросам, но отвечает за все только он сам, лично.

Волошин вздохнул, снова потер лицо ладонями и принялся просматривать и подписывать бумаги.

В дверь кто-то вежливо постучал.

В проеме появилось лицо помощника дежурного по комендатуре.

– Товарищ полковник, к вам лейтенант Соколов. Тот самый танкист из госпиталя, – доложил он.

– Слюсарев вернулся? – не отрывая глаз от бумаг, спросил полковник.

– Никак нет. У него там солдатик погиб во время задержания.

– Черт возьми! – Волошин, хмуро посмотрел на помощника дежурного. – У нас тут тоже война. Она по всей стране. Всюду гибнут люди. Прокляну того недоумка, который скажет потом, после нашей победы, что в тылу было легче, чем на фронте. Давай, веди лейтенанта!

Соколов вошел в кабинет коменданта и осмотрелся. Он и не думал увидеть какую-то роскошь, на фронте часто бывал у командиров полков и дивизий, а то и повыше. Там аскетизм был вполне оправдан, а этот кабинет можно было бы оформить и побогаче, с большим комфортом. Но нет, в центре помещения стоял лишь канцелярский стол, накрытый зеленым сукном со следами синих чернил. В углу примостились два кожаных кресла и небольшой столик под торшером. Несколько разномастных стульев стояли вдоль стены. Окно было до половины залеплено старыми газетами.

От этого вызова в комендатуру Алексей ничего хорошего не ждал. Наверное, кто-то из его экипажа проштрафился, нарушил режим. Командира не предупредили, не хотели расстраивать. Мол, придет сюда и все узнает.

– Товарищ полковник, лейтенант Соколов по вашему приказанию прибыл, – сухо доложил Алексей.

– Заходи, танкист, садись, – сказал комендант, поднялся из-за стола и протянул лейтенанту руку. – Вот и весь экипаж в сборе, да? Выписался?

– Прошу простить, не понял вас, – настороженно отозвался Алексей, удивленный таким радушным приемом. – Если вы про экипаж моего танка, с которым я сюда попал, то пулеметчик-радиотелеграфист еще находится на излечении в госпитале. Выписаны…

– Да, знаю, – отмахнулся полковник. – Твои наводчик и заряжающий сейчас в комендантской команде на хозработах. Механик-водитель прикомандирован пока к сто восьмидесятому заводу. Пусть поработает именно инженером, каковым он и был до войны.

– А что случилось, откуда такое решение? – осведомился Алексей.

– Ты, парень, не удивляйся, – заявил полковник. – Про то, что ты герой и танкисты твои тоже, я уже знаю. Награждали вас прямо в госпитале, да и потом люди рассказывали, как ты воюешь. Ведь с первого дня на передке, так?

– Так, но я не понимаю…

– Не комиссовали тебя потому, что командование вступилось. Не хочет оно такого командира терять. Меня просили посодействовать. Поэтому я вас и не отправляю пока с эшелоном на фронт. Давно всех разбросали бы, а так поедете в одну часть. Но малость попозже, когда твой джигит поправится.

– Спасибо, товарищ полковник! – Соколов буквально подскочил на стуле, не веря в такое везение.

– Ты особо не радуйся, – сказал полковник и хитро прищурился. – Думаешь, я за спасибо, безвозмездно все делаю? Вовсе нет. У меня, брат, своих проблем выше головы. Вот я вами и воспользуюсь, пока есть такая возможность. Мне опытные фронтовики вот как нужны! – В подтверждение правоты своих слов Волошин провел ребром ладони себе по горлу.

Алексей улыбнулся. Он уже понимал, что соглашаться при таком вот замечательном раскладе надо на все. Ничего плохого комендант ему не предложит. Даже если поставит начальником караула на гауптвахте, то и это ненадолго.

– Вот что, Соколов, – Волошин резко опустил ладонь на стол, как прессом припечатал какой-то лист бумаги. – Тебе задание – сформировать из местного населения истребительный батальон. Ты опытный командир, фронтовик, много раз участвовал в рейдах в тыл врага, в окружении был и выходил из него с честью. У тебя как раз есть тот самый опыт, который мне и нужен.

– Так что, на фронт мне не попасть теперь?

– Чудак, я же прошу тебя формированием заняться, обучением. Ты как инструктор будешь. Командовать батальоном станет кто-то из городского отдела НКВД или человек из городского партактива. Просто рук у нас не хватает. Нельзя необученных людей под пули посылать. Нужно им рассказать, как действуют враги на нашей территории, как их искать, чего они боятся. Учти, что в такие батальоны набирают мужчин, не подлежащих мобилизации. Эти подразделения следует расценивать как кадровый резерв РККА, особых частей НКВД и подразделений милиции. Все эти люди, как правило, находятся на казарменном положении, часто без отрыва от основной работы.

Дверь распахнулась, в кабинет быстрым шагом вошел командир в шинели с капитанскими шпалами на петлицах.

Погоны, введенные в Красной армии приказом от 6 января 1943 года, в тыловом Саратове пока еще были в диковинку. Тут их мало кто и видел, не говоря уже о том, чтобы носить.

– Разрешите, Сергей Демьянович?

– Ну наконец-то! – Волошин откинулся на спинку стула и сказал: – Знакомьтесь. Это лейтенант Соколов. Он будет готовить истребительный батальон. А это мой заместитель капитан Слюсарев.

Капитан пожал Алексею руку, как-то странно посмотрел на него, усмехнулся, потом прошел к стене, уселся на стул.

– Вот, значит, как. Ну, спасибо тебе, лейтенант Соколов! – с усталой улыбкой проговорил Слюсарев. – Экипаж у тебя хороший, мастерский просто. Ты знаешь, что сегодня мы задержали группу немецких диверсантов, которые шли взрывать железнодорожный мост через Волгу? Помогли нам твой танк и механик-водитель. Кто у вас там Фенимора Купера начитался, а, лейтенант? Представляете, Сергей Демьянович, они танк назвали «Зверобой».

– Мой танк? – опешил Алексей. – Как помог, что там случилось?

Вместо ответа Слюсарев громко крикнул в сторону двери:

– Герасимов! Где там наш танкист? Давай его сюда!

Дверь открылась медленно, даже как-то осторожно, и в кабинет вошел Бабенко. Одет он был в стеганые ватные штаны и телогрейку. На ногах валенки. Ни дать ни взять рабочий с соседнего завода. Увидев командира, сержант сразу заулыбался, но тут же опомнился и попытался вытянуться перед старшим по званию, как оно и положено по уставу.

– Вот он и помог нам. У меня машина застряла в снегу, там намело выше головы. Я двух бойцов отправил на лыжах вперед, а с остальными хотел напрямки, через поле и лес. А тут ваш «Зверобой». Товарищ Бабенко очень даже вовремя оказался на той дороге, обкатывал там новый двигатель и трансмиссию. Как уж он нас заметил в поле, не знаю, видать, я сильно руками махал. На броню десятерых взял и айда по полю. Успели мы!

– У тебя кто-то из роты погиб? – спросил Волошин.

– Да, – ответил Слюсарев и сразу помрачнел. – Миша Герасимов. Один из тех двух комсомольцев, которые вызвались на лыжах идти вперед. Геройские ребята. Помогли нам, из-за них мы диверсантов и взяли. Но вот Михаил погиб. Спасибо тебе, танкист!

– Так что, «Зверобой» отремонтировали? – Соколов не верил своим ушам.

– Как новенький! – скромно отозвался Бабенко. – Башню, правда, пришлось новую ставить, расширенную, с усиленным бронированием. Трансмиссия на пять передач, гусеницы с улучшенными грунтозацепами, вентиляция в башню, дополнительный щит курсового пулемета, поручни для десанта наварили, установили командирскую башенку. Сейчас их много приходит. И немецкие, и наши, есть и экспериментальные, но они неудобные.

– Ну а теперь вот что! – заявил комендант. – До шестнадцати часов я отпускаю вас на завод. Осмотрите свой танк, примите его. Вам на нем еще воевать и воевать. На сто восьмидесятом заводе главным инженером служит земляк вашего механика-водителя. Они, кажется, в Харькове на одном заводе работали. Так, Бабенко?

– Так точно! Мы несколько лет вместе работали, – ответил танкист.

– Вот и отлично. А в шестнадцать ноль-ноль прошу ко мне, товарищ лейтенант. Будет у нас что-то вроде совещания с представителем из НКВД по поводу создания истребительного батальона. Готовьте все вопросы, какие есть. Потом задавать их будет поздно. Придет время исполнять!

Константин Павлович Кологривцев встретил на проходной завода Соколова и Бабенко. Он крепко пожал руку старому товарищу и слушал, как тот нахваливал своего ротного командира.

Алексей даже смутился немного, решил сменить тему разговора и стал расспрашивать о заводе.

– У вас хорошее оборудование. Мне Семен Михайлович рассказал о том, что вы сделали с нашим танком, – произнес он.

– Возможности цехов позволяли. Изначально профиль у завода был все же немного иной, больше уклон в энергооборудование. Но вот стали получать броневой прокат, варим теперь корпуса танков, башни. Очень много приходит поврежденных машин. Мы их восстанавливаем, чиним, улучшаем. Когда начались бои за Сталинград, много чего было эвакуировано оттуда в Саратов. Часть производства с Украины перемещена. Так вот и воюем здесь, в тылу! Хотите, устрою вам экскурсию по заводу? Может, вы мне отдадите вашего Бабенко, товарищ командир? Я договорюсь через наркомат, мне пойдут навстречу. Не хватает у меня квалифицированных инженеров, хоть режьте!

Соколов задумался, не знал, что на это ответить. С одной стороны, он понимал, что, оставаясь в тылу, Бабенко имел все шансы выжить в этой войне. С другой стороны, экипаж лишался настоящего мастера своего дела, великолепного механика-водителя. Ведь во многом он был жив еще и потому, что его спасал Бабенко своими умелыми действиями, незаурядным опытом инженера-испытателя. Но решать судьбу своего подчиненного лейтенант не брался. Принимать решение тут должен был сам Бабенко.

– Спасибо, конечно, за предложение, Константин Палыч, – с улыбкой проговорил механик-водитель. – Но я с ребятами, на фронт. Как-то сдружились мы уже, второй год в одном танке. Мне кажется, что от меня пользы в бою будет больше, чем на заводе. А вы здесь… справлялись же как-то раньше.

Снова завыла сирена, но никто из рабочих даже не повернул головы. В стороне Волги стали бить зенитки.

– К мосту? – спросил Соколов, остановившись и прислушиваясь.

– Да, – ответил Кологривцев. – В последнее время немцы стали пытаться прорываться к нему и днем, но ни разу не смогли отбомбиться. Летчики наши молодцы, перехватывают их на дальних подступах, заставляют бросать бомбы в чистом поле и улепетывать. Несколько бомб, правда, падали на территории заводов, но серьезных разрушений не причинили.

– Капитан госбезопасности Попов, – представился мужчина в армейской форме с малиновыми петлицами, поднявшись со стула и крепко пожав руку Соколову. – Давайте обсудим ваше задание. Ситуация такова. – Попов достал из кармана пачку «Казбека», вытащил из нее папиросу и принялся задумчиво разминать его пальцами. – Во время летне-осенней кампании сорок второго года абвер и Главное управление имперской безопасности Германии активизировали заброску шпионов в Поволжье. Нацелены они были на Саратовскую и Куйбышевскую области. За все время, включая и зиму сорок третьего года, выброски немецких диверсионных и разведывательных групп были зафиксированы в районах Балашова, Саратова, Пензы, Куйбышева, Сызрани и других волжских городов. Когда обстановка в районе Сталинграда осложнилась, немцы стали наращивать масштабы заброски агентуры. Аппараты местных управлений НКВД вынуждены были во все больших масштабах использовать бойцов истребительных батальонов и население. Заброска шпионов, подготовленных в разведшколах абвера, осуществлялась различными подразделениями немецкой авиации. Для этих целей нередко привлекались бомбардировочные эскадры. Самолеты, забрасывавшие разведывательно-диверсионные группы, взлетали в основном с аэродрома, расположенного в Полтаве, где находился крупный немецкий разведывательный центр.

– Это значит, что к нам в тыл фашисты забрасывают не немцев, а наших же бывших граждан, завербованных ими? – спросил Соколов.

– Именно так и получается, – ответил капитан. – Расходный материал. Учить русскому языку и правилам поведения в нашей стране – это долго и дорого. Немцев на такие операции не отправляют. Фашисты не брезгуют ничем. Среди диверсантов, задержанных нами, есть убежденные антикоммунисты, просто беспринципные авантюристы и уголовные преступники, которые вызвались стать добровольцами. Чаще всего им давались задания взрывать железнодорожные линии и наносить удары по кораблям Волжской военной флотилии, чтобы блокировать судоходство. В процессе проведения следственных мероприятий только по Саратовской области была получена информация на шестьдесят агентов немецкой разведки, переброшенных в наш тыл, и их активных пособников. В феврале этого года здесь, в Саратове, были выявлены и задержаны пять человек, остальные объявлены в розыск. На территории Балашовского, Турковского и Бакурского районов нам удалось задержать пять членов разведгруппы противника, прошедших подготовку в Полтавской диверсионной школе. Вы понимаете масштабы этой тайной войны? У немцев эта операция носит условное название «Волжский вал». Вот поэтому и принято решение о формировании дополнительных истребительных батальонов в городах и поселках. Мы должны противопоставить врагу нашу сплоченность!