Риббентроп. Дипломат от фюрера

Глава 2 Дипломат нового типа (1933–1935)

Насколько Риббентроп считал себя специалистом в области внешней политики, сказать трудно. Знатоком его считал Гитлер, собственные познания которого об окружающем мире были весьма скромны. Бесспорно другое: его амбиции были связаны именно с дипломатией.

Если верить Папену, вскоре после прихода нацистов к власти Риббентроп обратился к нему с просьбой о содействии в получении поста статс-секретаря МИДа. Почему к Папену, а не к Гитлеру? Потому, что их знакомство было более давним и более близким? Думаю, решающую роль сыграло то, что министерство, известное в обиходе как «Вильгельмштрассе» (по названию улицы, на которой оно находилось), возглавлял барон Константин фон Нейрат, приглашенный на этот пост именно Папеном. Одним из условий назначения Гитлера рейхсканцлером было невмешательство нацистов в деятельность МИДа, глава которого напрямую подчинялся президенту Гинденбургу. На это пришлось согласиться. Понимая, что Нейрат – консерватор, аристократ и мастер дипломатической рутины – не возьмет к себе в заместители «торговца шампанским», а заставить его не удастся, Папен стал отговаривать Риббентропа, ссылаясь на то, что статс-секретарь – должность сугубо бюрократическая и не престижная. В интервью, данном незадолго до смерти, экс-рейхсканцлер добавил, что, прося о должности, Риббентроп представил записку с соображениями о внешней политике, но Нейрат счел ее «дилетантской» и «безграмотной»¹. Проверить это, к сожалению, невозможно, ибо записка не сохранилась.

Гитлер не любил дипломатов – ни своих, ни чужих – и не верил им. Вместе с тем он нуждался в людях, знавших мир за пределами Германии и способных доходчиво рассказывать о нем. Риббентроп принадлежал к их числу, но у него сразу же нашлись многочисленные, влиятельные и не слишком разборчивые в средствах соперники. Рудольф фон Риббентроп пишет об отце: «Как “человек со стороны” он не был закален и ожесточен во внутрипартийной борьбе за влияние и власть. Возникающие при этом ссоры, интриги, борьба направлений и образование фракций были ему незнакомы. У него отсутствовала возможность узнать людей, бывших в подчинении Гитлера, но имевших на него влияние, изучить их характеры и оценить их важность. Люди, с которыми он должен был сотрудничать в верхах режима, были ему чужды как по происхождению, так и по менталитету. Он снискал благоволение фюрера, спустившись “сверху”, и многие завидовали его позиции и влиянию»².

Первого апреля 1933 года было создано Внешнеполитическое управление НСДАП во главе с Альфредом Розенбергом, главным партийным философом и теоретиком «новой внешней политики». Авторитет рейхслейтера Розенберга, первым привезшего в Германию «Протоколы сионских мудрецов» и видевшего «жидобольшевизм» собственными глазами, был непоколебим до тех пор, пока в начале мая того же года, во время визита в Лондон он не возложил к кенотафу на Уайтхолле венок со свастиками на лентах. Ветераны из Британского легиона сочли это оскорблением: венок оказался в Темзе, отчеты о происшествии – в газетах. Перед этим по просьбе германского посольства Розенберга приняли министр иностранных дел сэр Джон Саймон и его постоянный заместитель сэр Роберт Ванситтарт, ярый германофоб[13], приняли холодно и равнодушно. Визит окончился очевидным провалом, причиной которого лондонские газеты назвали незнание гитлеровским эмиссаром британского менталитета и реалий. Больше Розенберга за границу не посылали³.

Сентябрьский выезд министра пропаганды Геббельса на конференцию по разоружению в Женеву (на чем настоял Нейрат, не желавший оправдываться за преследования евреев и костры из книг) оказался удачнее, хотя увязавшийся с ним вечно нетрезвый глава Германского трудового фронта Лей явно подпортил картину. Однако договориться с великими державами не удалось: 14 октября Гитлер заявил, что Третий рейх покидает и конференцию, и саму Лигу Наций.

В том же 1933 году ведомства Розенберга и Геббельса вывели из игры еще одного потенциального «дипломата» – Курта Людеке. Старый член партии, собиравший для нее деньги в Новом Свете в двадцатые годы, Людеке с осени 1932 года не только был аккредитован при Белом доме, Госдепартаменте и Конгрессе как корреспондент нацистской прессы, но имел мандат на право представлять в США, Канаде и Мексике «политические интересы» НСДАП и воспринимался как «неофициальный посол Гитлера». В марте 1933 года он отправился в Берлин, рассчитывая на одобрение своих планов ведения пропаганды за рубежом, но попал в жернова интриг и угодил в концентрационный лагерь, откуда выбрался только через год и вернулся в США. Гибель его друзей Эрнста Рёма и Грегора Штрассера во время «Ночи длинных ножей» 30 июня 1934 года побудила Людеке порвать с рейхом и дать показания о нацистской пропаганде, а затем потребовать от партайгеноссе 50 тысяч долларов за дальнейшее молчание. Не получив денег, в 1938 году Людеке опубликовал мемуары, однако они почти не содержали новой информации, а потому не вызвали интереса. В годы войны он был интернирован, а затем вернулся на родину, где умер в полном забвении⁴.

Внешнеполитические дебюты Риббентропа относятся к лету – осени 1933 года. Пока ему приходилось довольствоваться прикрытием торговой деятельности и полагаться лишь на личные дружеские связи, главными из которых были журналист Фернан де Бринон в Париже и бизнесмен Эрнст Теннант в Лондоне.

В сентябре 1932 года маркиз Мельхиор де Полиньяк, производитель шампанского «Поммери», которым торговала фирма Риббентропа[14], познакомил его со своим приятелем де Бриноном. Тот считался знатоком Германии, куда регулярно ездил, водил знакомство с руководителями Веймарской республики Густавом Штреземаном и Германом Брюнингом, промышленниками Гуго Стиннесом и Фрицем Тиссеном и сопровождал премьера Пьера Лаваля во время официального визита в Берлин в 1931 году. В духе идей Аристида Бриана он выступал за диалог и сотрудничество с Германией, видя в этом залог не только мира, но экономического процветания Европы. Риббентроп под влиянием Штреземана высказывал похожие мысли. Де Бринону он запомнился как «очень красивый мужчина» и «светский человек, но без большой культуры и большого ума». «Вы знаете слишком много евреев и слишком мало национал-социалистов, – сказал Риббентроп новому знакомому. – Когда вы приедете в Берлин, я устрою вам интересные встречи». Француз не заставил себя ждать и 30 января 1933 года наблюдал торжества в честь прихода нацистов к власти. Днем позже правительство Франции возглавил Эдуард Даладье, лидер радикал-социалистов и личный друг де Бринона, менее скованный узами «антифашистской» догматики, чем его главный соперник в партии Эдуард Эррио (их отношения называли «войной двух Эдуардов»).

Риббентроп сдержал обещание, но в ответ попросил о встрече с премьером, которая состоялась в середине августа 1933 года у де Бринона в Нёйи. Эмиссар Берлина склонял Даладье к личному контакту с Гитлером, что на какой-то момент показалось возможным. 30 августа он писал де Бринону: «Получил Ваше письмо от 27 августа. Я доволен новостями и рад предстоящему приезду Вас и Вашего друга. Если удобно, я встречу Вас с “Северного экспресса”, прибывающего на берлинскую станцию “Зоо” в 8.22 утра в пятницу 8 сентября. Сообщите мне, если это решено… P. S. Позвольте напомнить о важности Ваших инкогнито, прежде всего в отношении Вашего друга, во время путешествия»⁵.

В итоге «друг», то есть Даладье, опасаясь шумихи в антинемецки настроенной прессе, отказался от поездки, и де Бринон отправился один. 9 сентября он встретился с Гитлером в присутствии военного министра Вернера фон Бломберга и Риббентропа, переводившего беседу. Фюрер заявил, что ищет «честного сотрудничества», и предложил «выйти за рамки дипломатических каналов», лично встретившись с французским премьером. Де Бринон немедленно сообщил Даладье о предложении, сделанном на самом высоком уровне. 13 сентября Риббентроп известил его, что на следующий день сам приедет в Париж, но и на сей раз ожидаемые результаты достигнуты не были. Французский премьер ответил: «На встречу я пойти не могу, ибо нахожусь в рамках такой системы, которая не позволяет мне действовать столь же свободно, как господин Гитлер»⁶. Даладье встретится с рейхсканцлером только через пять лет – на Мюнхенской конференции, когда «бык из Воклюзы» снова будет во главе правительства Франции. В сентябре 1939 года он объявит войну Германии, а после поражения окажется ее пленником.

Шестнадцатого ноября 1933 года Риббентроп устроил де Бринону интервью с Гитлером, появившееся в газете «Матэн» неделей позже и ставшее сенсацией, а в начале декабря снова поехал в Париж, где за ним уже следила местная контрразведка. Даладье, оставивший пост премьера и ставший военным министром, дважды встречался с ним, но ничем не обнадежил. Однако друзья не унывали. Интервью и статьи де Бринона изображали Гитлера разумным государственным деятелем, готовым к диалогу, если не к компромиссу. Они противостояли как антинацистской пропаганде социалистов и коммунистов, демонизировавшей фюрера из-за репрессивной внутренней политики, так и антигерманской пропаганде «правых» вроде Шарля Морраса и Леона Доде, требовавших жесткого курса в отношении «наследственного врага».

В январе 1934 года вышла книга де Бринона «Франция – Германия, 1918–1934» – «один из лучших обзоров франко-германских отношений, появившихся в межвоенный период», по оценке Отто Абеца, сотрудника Риббентропа. В нее вошли не только интервью Гитлера, но и отклик на него британского журналиста Уорда Прайса, получившего аудиенцию у фюрера и бывавшего в Далеме⁷. «Оба журналиста выступали за большее согласие между своими странами и Германией. Соответственно открытой, даже задушевной была атмосфера их посещений у нас», – вспоминал Рудольф фон Риббентроп⁸.

Более результативными оказались поездки в Англию, о которых Риббентроп докладывал Гитлеру. Эти отчеты, не попадавшие в МИД и мало кому известные, «нашлись» в бумагах американского журналиста Луиса Лохнера в Гуверовской библиотеке, но до сих пор не опубликованы (пользуюсь их изложением у Д. Ирвинга и М. Блока).

«Связной» Риббентропа Эрнст Теннант принадлежал к состоятельной шотландской семье и имел обширные знакомства в деловых и политических кругах. Участие в Первой мировой войне сделало его пацифистом, зрелище послевоенного хаоса и разрухи – антикоммунистом. С 1919 по 1939 год Теннант побывал в Германии 180 раз, в том числе с официальными миссиями. Глубоко уважая немцев, он считал еще одну войну с ними величайшим бедствием и для своей страны, и для всей Европы, а потому был противником Версальского «диктата». Один из его деловых партнеров Ойген Ленкеринг, член НСДАП, убеждал Теннанта в том, что только Гитлер может спасти Германию от коммунизма, что его поддерживает вся «здоровая» часть народа и что за границей о нем сложилось превратное мнение. В конце января 1932 года Теннант присутствовал на встрече Гитлера с германскими промышленниками, составил о ней подробный отчет и переслал его в Форин Оффис, но услышал в ответ, что в его услугах не нуждаются, поскольку достаточно информированы о происходящем.

В том же году в Берлине Теннант познакомился с будущим рейхсминистром. «Признаюсь честно, при первой встрече Риббентроп мне понравился. […] Он прекрасно говорил по-английски и по-французски, любил рыбалку, охоту, живопись – всё, что любил и я. […] На протяжении 1933 года я приезжал в Берлин в среднем раз в месяц. […] Я обычно встречался с Риббентропом и иногда останавливался у него дома в Далеме. Мы часами беседовали о важности дружбы и взаимопонимания между Британией и Германией и о путях и способах его достижения»⁹.

«На Эрнста Теннанта мы смотрели с тайным восхищением, – вспоминает Рудольф фон Риббентроп. – Высокий грузный шотландец рассказал отцу: он был одним из, пожалуй, считаных людей, которые тяжелоранеными побывали в лапах льва и смогли спастись. […] Теннант путешествовал по свету и собирал бабочек. Он был богат и независим. Как многие англичане с международными связями он предоставил себя в распоряжение Интеллидженс Сервис – в этом случае в качестве контакта к отцу. Родители разъяснили мне, что немало англичан за границей сотрудничают с секретной службой, поскольку это воспринимается как естественный долг по отношению к своей стране – установка, редко встречающаяся в Германии. Мои родители сожалели об этом, признавая, однако, что немецкие профессиональные дипломаты не слишком побуждают земляков с международными связями предоставлять в распоряжение “службе” свои знания, наблюдения и связи. Отец полагал, как раз торговые агенты, журналисты, ученые и т. д. зачастую располагают лучшим знанием страны пребывания и ее отношений, чем карьерные дипломаты»¹⁰.

В конце октября 1933 года Риббентроп попросил Теннанта о встрече с лидером консерваторов Стэнли Болдуином – ключевой фигурой «национального правительства» Рамсея Макдональда и потенциальным преемником стареющего премьера. Не будучи лично знаком с Болдуином, Теннант обратился к влиятельному консерватору Джону Дэвидсону, проявлявшему интерес к «новой Германии». Встреча была организована втайне от дипломатов обеих стран: 20 ноября Риббентроп, Теннант и Болдуин собрались у Дэвидсона за ланчем. «Я со всей откровенностью изложил лорду-канцлеру [правильно: лорду-председателю Совета. – В. М.] мысли Адольфа Гитлера о равенстве в вооружениях и их практическом осуществлении, а также передал ему желание фюрера добиться прочных дружественных отношений с Англией. У меня сложилось впечатление, что моя информация весьма заинтересовала Болдуина. Чисто по-человечески я с первого же момента почувствовал приятный контакт с этим типичным представителем английских консерваторов. Весь его облик и манеры внушали доверие»¹¹.

Согласно Теннанту, Риббентроп произвел хорошее впечатление на Болдуина; согласно Дэвидсону, лидер консерваторов не принял гостя всерьез, хоть и был с ним подчеркнуто любезен¹². Болдуин пригласил Риббентропа «на чашку чаю» в официальную резиденцию и устроил ему встречу с премьером. Выслушав гостя, Макдональд сказал, что тоже выступает за мир, разоружение и сотрудничество (Риббентроп уверял, что таковы цели Гитлера, рассчитывающего на сотрудничество со «всемогущей Британской империей»), но заметил, что многих беспокоит существование вооруженных формирований СА и СС как «второй армии». «Макдональд, любезный, как все англичане, сказал, шутя, что он наверняка проголосовал бы за меня, если бы я был выставлен кандидатом в его избирательном округе»¹³.

Макдональд и Болдуин вновь беседовали с Риббентропом 26 ноября в присутствии министра иностранных дел Саймона. Премьер и лорд-председатель проявили некоторый интерес к контактам с вождями рейха, но педант Саймон заявил, что все должно идти только по дипломатическим каналам (не поэтому ли он показался берлинскому гостю холодным и недоброжелательным?). На прощание Макдональд сказал: «Когда будете докладывать канцлеру, пожалуйста, передайте ему от меня, что мы обязательно найдем общий путь, по которому идти». Вечером премьер записал впечатления о Риббентропе: «Приятный собеседник, с ясными серыми глазами, которые могут быть невинными, жесткими или вспыхивать ненавистью, с мягким голосом, располагающим к себе, но не обезоруживающим. […] Не понимает, почему мы не поступаем так, как предлагает Гитлер, не едем в Берлин. […] Как бы ни развернулись события, мы должны быть осторожны с новой Германией, которая ведет себя как избалованный ребенок, требующий, чтобы все шло по его желанию»¹⁴.

Больше Макдональд контактов с рейхом не искал, но французы занервничали, и Саймону пришлось успокаивать их.

В декабре 1933 года при помощи Риббентропа Теннант увиделся с Гитлером. Рейхсканцлер «был очень расстроен тем, что “союзные” политики ездят по Европе из Парижа в Рим и из Рима в Лондон, обсуждая его, но ни один из них ни разу не заехал к нему и, следовательно, ничего про него не знает» и спросил, не выделит ли Болдуин несколько дней для переговоров где-нибудь на границе или на борту корабля, так как он сам не может покинуть Германию. В случае успеха их сотрудничества «в Европе через полгода не будет ни одного безработного», – заявил фюрер, добавив, что не хочет вести переговоры с Саймоном. В ответ на сообщение Теннанта Болдуин заявил, что лично он не против встречи, но это не входит в его компетенцию и что для начала необходимо направить в рейх, причем неофициально, эмиссара вроде Дэвидсона или Джеффри Ллойда, секретаря Болдуина. 20 декабря Теннант известил об этом Берлин, а через два дня узнал, что Дэвидсон отказался от поездки. Риббентроп попытался добиться хотя бы личного послания Болдуина Гитлеру, но настроение лидера консерваторов переменилось: по настоянию Ванситтарта он заявил, что всем должны заниматься исключительно дипломаты¹⁵. Риббентроп пришел в отчаяние. 12 февраля 1934 года в Лондоне он уговаривал Болдуина изменить решение, но тщетно. «Между 1933 и 1935 годами все его усилия были сосредоточены на создании дружбы и взаимопонимания между Британией и Германией, но ему ни разу не дали шанса», – признал после войны Теннант¹⁶.

Иностранные нотабли слушали Риббентропа как «голос» Гитлера, но лично ему не придавали никакого значения, поскольку у него не было какого-либо официального статуса. Полученное 30 мая 1933 года звание штандартенфюрера СС[15] едва ли могло исправить положение. 12 ноября 1933 года Риббентроп был избран депутатом Рейхстага по 4-му избирательному округу (Потсдам I). Стремясь стать своим среди «старых бойцов», он часто приглашал к себе в гости начальника штаба СА Эрнста Рёма, который пытался наладить контакты с иностранными дипломатами и журналистами, преследуя собственные, далеко идущие цели.

Второго февраля 1934 года Риббентроп попросил Нейрата поспособствовать, чтобы послы оказали ему всяческое содействие, а также чтобы его допустили к дипломатической переписке. Министр принял гостя холодно, едва скрывая пренебрежение к «выскочке» и «нацисту», в котором, однако, не видел серьезного соперника, а потому через три дня предписал послам в Лондоне и Париже Леопольду фон Хёшу и Роланду Кёстеру не отказывать в помощи человеку, «пользующемуся доверием канцлера», с условием, что тот будет извещать их о своих планах и докладывать министру¹⁷. Розенберга, Геббельса и Лея на Вильгельмштрассе считали людьми более влиятельными, а потому более опасными.

Не принимали Риббентропа всерьез и иностранные дипломаты, работавшие в Берлине. 8 февраля 1934 года британский посол сэр Эрик Фиппс сообщил Саймону о неожиданном визите Риббентропа, который заявил, что разочарован предложениями Лондона по разоружению, и заговорил об англо-германском сотрудничестве в противовес Франции. Фиппс парировал: мир в Европе невозможен без взаимопонимания Лондона, Берлина и Парижа. Посол охарактеризовал визитера как «националиста, решившего покинуть тонущий корабль и присоединиться к нацистам до того, как те придут к власти» и как «агента для заграничной пропаганды», который не имеет ни серьезного влияния, ни официальных полномочий¹⁸.

Еще большее разочарование постигло Риббентропа во время визита в Берлин 20–22 февраля парламентского заместителя министра иностранных дел Энтони Идена. По инициативе Гитлера он пригласил Идена (с которым только что познакомился в Лондоне) на ужин в Далем, планируя организовать неформальную встречу с рейхсканцлером, но гость сообщил через посыльного, что занят. Пришлось довольствоваться ролью «лица без речей» на встрече в Рейхсканцелярии 20 февраля. На прием в британское посольство «торговца шампанским» тоже не пригласили¹⁹.

Дальше так продолжаться не могло. В один из мартовских дней 1934 года Риббентроп отправился к Гитлеру, для моральной поддержки захватив с собой Теннанта, который больше часа просидел в приемной. Из кабинета доносились отголоски разговора на повышенных тонах. Риббентроп вышел бледный: фюрер отказал ему в должности, не желая лишаться неофициального агента, который может действовать за спиной дипломатов, и считая, что этого положения вполне достаточно²⁰.

С горя Риббентроп поехал во Францию (по утверждению биографов, в конце 1933-го и начале 1934 года он побывал там не менее десяти раз). В воскресенье 4 марта его принял министр иностранных дел Луи Барту – ветеран дипломатических и политических интриг, гурман, библиофил и писатель. Другой его известной чертой была германофобия – правда, ограничивавшаяся сферой политики. Встречу, втайне от германского посольства, устроил бывший глава Муниципального совета Парижа Жан де Кастеллан. Барту принял гостя дома, подчеркивая неофициальный характер беседы, которую тем не менее подробно записал, а запись отправил в служебный архив и послу в Берлине Андре Франсуа-Понсе²¹.

Риббентроп, представившийся депутатом Рейхстага и другом фюрера, привычно заговорил о необходимости улучшения двусторонних отношений (недруги сравнивали его с граммофоном, проигрывающим одну и ту же пластинку), чему мешают неравноправие Германии и предвзятое отношение Франции. Он даже попытался слегка дезавуировать внешнеполитические главы «Майн кампф», в которой Франция была названа главным врагом[16], но Барту заметил, что в новых изданиях эти страницы остаются без изменений (он был одним из немногих французов, читавших «библию нацизма»). Перейдя к текущим проблемам, Риббентроп сказал, что Эльзас и Лотарингия останутся французскими, но Саар[17] должен быть немецким, однако собеседник «не вступил, точнее, не позволил втянуть себя в дискуссию». Упомянув приезд Идена в Берлин, визитер вернулся к идее прямых контактов, но Барту решительно заявил, что это – дело дипломатов. По воспоминаниям Риббентропа, хозяин «говорил гораздо больше о своей великолепной библиотеке и о Рихарде Вагнере [чем не предмет для беседы с Гитлером? – В. М.]… Когда речь зашла о политике, его реплики – правда, всегда любезные – сделались едкими […] Рассказывая любовные истории из жизни знаменитых людей (тема, в которой он был большим знатоком), министр ловко обходил рифы на пути к какому-либо решению насчет равноправия Германии в вооружениях»²². После беседы он прислал гостю свою книгу «Любовная жизнь Рихарда Вагнера» с надписью: «В память о беседе, в которой Вагнер сыграл сближающую роль» («En mе́moire d’une conversation dans laquelle Wagner a jouе́ le rôle de rapprochement»). Интересно, где сейчас этот экземпляр?..

В начале следующей недели Барту поинтересовался у германского посла, кто такой «месье Риббентроп», что он делает в Париже, кого представляет и как понимать визит, о котором его – главу внешнеполитического ведомства! – не сочли нужным предупредить. 7 марта Кёстер (не ошибемся, предположив, что он был раздражен и обескуражен) написал об этом Нейрату, добавив, что «по понятным мотивам он тоже хочет знать о характере визита Риббентропа и о причинах отказа от обычных каналов связи». Министр составил меморандум о вояжах «старого члена НСДАП [так! – В. М.], пользующегося особым доверием канцлера», отметив, что Барту общался с Риббентропом «в определенно саркастической манере» и отказался от любых контактов вне сферы традиционной дипломатии. «Г-н фон Риббентроп, – гласила последняя фраза, – еще не сообщил мне о своем последнем визите в Париж». Записка предназначалась рейхспрезиденту Гинденбургу. Несколько дней спустя начальник Президентской канцелярии Мейснер известил статс-секретаря МИДа Бернгарда фон Бюлова, что рейхспрезидент «не считает целесообразным прибегать к помощи подобных посредников». Бюлов немедленно телеграфировал Кёстеру эту, без сомнения, приятную для того новость и постарался довести ее до сведения Гитлера²³. Тем не менее Барту еще раз встретился с Риббентропом в доме владельца газеты «Матэн»[18] Мориса Бюно-Варийя, оказавшись более разговорчивым, хотя и столь же несговорчивым. «Его неизменный ответ звучал так: прежде чем вести с нами переговоры по вопросу вооружений, он должен сначала упорядочить свои союзы со странами Восточной Европы»²⁴.

Гитлер, наконец, нашел своему советнику официальную должность. 18 апреля 1934 года Нейрат известил глав германских дипломатических миссий за рубежом, что «рейхспрезидент, в соответствии с пожеланием рейхсканцлера, назначил г-на Иоахима фон Риббентропа уполномоченным по вопросам вооружения. В этом качестве он подчиняется министру иностранных дел. Цель назначения – предоставить г-ну Риббентропу [без «фон»! – В. М.] возможность в официальном качестве вести переговоры по вопросам разоружения с министрами и официальными представителями других стран. Само собой разумеется, что он будет посещать министров или министерства в стране Вашего пребывания только в сопровождении главы миссии или исполняющего его обязанности и что посольство будет давать ему советы в отношении всех действий, в том числе неофициального характера, которые он может предпринять. Г-н фон Риббентроп, в свою очередь, будет информировать посла или исполняющего его обязанности о всех своих впечатлениях и наблюдениях, а в переговорах будет принимать во внимание советы и информацию, предоставленную нашими миссиями. О всех визитах, которые г-н фон Риббентроп может планировать, будет сообщено заранее»²⁵. Через пять дней в печати появилось официальное сообщение о его назначении «специальным уполномоченным по вопросам разоружения» (в приведенном выше письме Нейрат неправильно указал должность) – хотя Германия покинула международную конференцию по разоружению еще в конце 1933 года. Получение официального статуса, да еще с присвоением ранга чрезвычайного и полномочного посла, стало первой победой Риббентропа.

Французский посол Франсуа-Понсе 24 апреля поинтересовался у военного министра генерала фон Бломберга, что всё это значит. «Назначение многих интригует, – ответил тот. – Считается, что оно указывает на новые планы, открывает глубокие намерения и означает начало новой фазы переговоров. На самом деле всё гораздо проще. Риббентроп хотел звания, должности, места; или скорее его жена, амбициозная и тщеславная, заставила его потребовать хоть чего-нибудь […] Он больше не частное лицо, и это облегчает ему сношения с нашими дипломатическими представителями. Увидите, что назначение Риббентропа не имеет того значения, которое вы ему придаете». «Доволен ли Риббентроп?» – спросил посол. «Наполовину, – ответил генерал. – У него разыгрался аппетит. Он считает это временной должностью и рассчитывает сменить ее на место посла. Но это для него, бесспорно, слишком большой кусок. У него нет никаких шансов его получить!» Начальник 2-го отдела МИДа, ведавшего странами Западной и Южной Европы, а также вопросами Лиги Наций и разоружения, Герхард Кёпке, старый друг Нейрата, сообщил Франсуа-Понсе, что на Вильгельмштрассе назначение восприняли как «профессиональное оскорбление», что статс-секретарь Бюлов подбивал министра на протест, однако, поразмыслив, дипломаты успокоились, решив, что теперь «коммивояжер» будет связан служебной ответственностью и «менее опасен, чем раньше»²⁶.

Специальный уполномоченный получил несколько комнат в здании МИДа, но летом 1934 года ему удалось добиться предоставления бывшего прусского Государственного министерства на Вильгельмштрассе, 64, которая стала тесна занимавшему возглавлявшему ее Герману Герингу. В отечественной литературе руководимую им структуру принято называть «Бюро Риббентропа», хотя первоначальное, скромно звучащее название Ribbentrop Büro вскоре превратилось в более статусное Ribbentrop Dienststelle, то есть организация или агентство. Формально возглавляемая Риббентропом служба имела статус Штаба связи НСДАП (Verbindungsstab der NSDAP) в составе Штаба заместителя фюрера по партии и являлась группой экспертов по внешнеполитическим вопросам. К концу 1934 года там было 14 сотрудников (8 экспертов, 2 адъютанта и 4 секретаря), в 1935 году – 33, в 1936 году – 150 при бюджете в 10 миллионов марок из партийной кассы²⁷. В июне 1935 года бюро получило казенное название Управление по внешнеполитическим специальным вопросам (Amt für außenpolitische Sonderfragen), оставаясь в составе все того же Штаба заместителя фюрера, из фондов которого оно формально и финансировалось. Впрочем, финансы Риббентропу поступали также из специального фонда А. Гитлера, из имперского бюджета, а с 1936 года еще и из Фонда германской экономики Адольфа Гитлера.

Кадровые дипломаты презирали «дилетантскую контору» и не стремились туда. Вокруг Риббентропа собрались, возможно, случайные, но своеобразные и одаренные люди, которые едва ли могли бы сделать карьеру обычным путем. Папен аттестовал их как «безработных журналистов, молодых коммивояжеров, не добившихся успеха за границей, и нацистов, искавших кратчайший путь на дипломатическую службу». «Персонал “бюро”, – вторил ему титулованный дипломат из «старой гвардии», – составляли выходцы из всех слоев общества, но главным образом молодые люди, у которых было больше опыта в карьеристском рвении, нежели квалификации и такта»²⁸.

Риббентроп искал таланты повсюду, руководствуясь принципом «дайте им шанс». Обладавший широким кругозором, но неглубокими знаниями в сфере мировой истории и политики[19], он сделал ставку на энергичных и предприимчивых людей в возрасте от тридцати до сорока лет, нередко с учеными степенями. «Применяя к политической работе коммерческие принципы, Риббентроп оценивал сотрудников по их инициативам и результатам»²⁹.

Ключевой фигурой бюро стал бывший военный летчик Герман фон Раумер, ровесник шефа, отвечавший за восточное направление. Францию курировал будущий посол в оккупированном Париже Отто Абец – энергичный преподаватель рисования, женатый на француженке и занимавшийся организацией встреч молодежи двух стран³⁰