Ринг

Николай Иванович Леонов РИНГ

В арбатском переулке в душный августовский вечер было привычно тихо. Старые, плотно стоящие дома источали накопленный за день жар; асфальт, хотя солнце скрылось, мягко пружинил под каблуками одиноких прохожих. Бесшумно крутились колеса детской коляски, мужчина, который ее катил, обладал всеми признаками процветающего пенсионера — старомодный летний пиджак и соломенная шляпа, чесучовые брюки и широконосые кожаные сандалии, пережившие круговорот моды и сейчас отвечающие самым взыскательным вкусам. Мужчина смотрел на спящего малыша благоговейно, изредка он поднимал голову, нахмурившись, оглядывал безлюдный переулок и, лишь убедившись, что никто не может побеспокоить безмятежный сон внука, вновь умиротворенно улыбался. Так он дошел до перекрестка и начал поворачивать назад, когда мимо очень медленно проехала серая «волга» и остановилась у дверей небольшого продовольственного магазина. Сидевший за рулем старший инспектор Управления Московского уголовного розыска майор милиции Исаков вышел первым, затем к нему присоединились подполковник Игорь Николаевич Мягков, респектабельный и улыбчивый, инспектор Виктор Валов — как всякий новичок, он был излишне серьезен, и двое молодых солдат. Исаков молча осмотрел безлюдный переулок и кивнул на мужчину с коляской:

— Этот персонаж в диковину или его вчера видели здесь?

Переглянувшись, солдаты ответили отрицательно.

Мягков раскрыл блокнот, сделал пометку.

— Виктор, ты все же потолкуй с товарищем. Возможно, вчера он тоже гулял в это время, — отогнув белоснежную манжету, он взглянул на часы.

Накануне в переулке неизвестный преступник напал на инкассатора. Вчера же следователь прокуратуры провел осмотр места происшествия. Инкассатор Федякин, упав, ударился головой о край тротуара и скончался, не приходя в сознание. Сбитый с ног охранник также ничего вразумительного объяснить не мог. Исаков, старший группы, которой предстояло найти преступника, решил приехать сюда снова, попытаться восстановить картину преступления.

Здесь вчера стояла машина инкассатора Федякина. Исаков бездумно посмотрел на не очень чистую витрину с пирамидами консервных банок, на дверь, которую скоро запрут на висячий замок.

Он машинально измерил расстояние от двери магазина до машины — два, два с половиной шага. Федякин и охранник не успели их сделать. Преступник сбил их с ног, подхватил портфель с деньгами и побежал. Когда охранник поднялся — Исаков видел этого хлипкого мужичка, — преступника уже не было. Охранник выстрелил в воздух и бросился к телефону. Вот и все!

Солдаты с любопытством поглядывали на Исакова, узнавая в нем знаменитого боксера, чемпиона Олимпийских игр.

Исаков взглянул на них и не удержался от давно вертевшейся на языке фразы:

— Двое одного не сумели задержать. Воины!

Воины виновато опустили головы. Исаков свернул в переулок, молча зашагал к большому серому дому, остановился у подъезда.

— Здесь?

— Так точно, товарищ майор! — ефрейтор козырнул, вытянулся.

— Спокойнее, — Исаков поморщился. — Народ оглядывается. — Опять посмотрел на часы. — Вот сейчас он и появился. Давайте снова по порядку. Забудьте все, что вы вчера рассказывали. Только, пожалуйста, без этих: «так точно», «слушаюсь» — и на полтона ниже. Мы слышим хорошо, ясно?

— Так... — Ефрейтор тронул рукой белесый чуб, словно желал его пригладить, и уж совсем тихо сказал: — Ясно.

Солдаты переглянулись, и ефрейтор начал рассказывать:

— Были в увольнении, зашли ко мне пообедать. Я в этом доме живу. Вышли, значит, Лешка спросил спичку, и мы здесь остановились. Я не видел, откуда он выскочил, услышал топот, вижу — бежит.

По тротуару пожилой мужчина катил детскую коляску, все, уступая дорогу, сошли на мостовую, Виктор догнал его и, о чем-то разговаривая, пошел рядом.

— Бежит и бежит, — продолжал ефрейтор, — может, тренируется человек.

— А тут за углом как шарахнут из пистолета, — вмешался второй солдат. — Я понял: что-то неладно.

— Костюк, — строго одернул ефрейтор. — Он еще не поравнялся с нами, но стал на другую сторону забирать. Мы и бросились за ним.

— Где он был, когда вы побежали? — спросил Исаков.

— У того дома, — показал ефрейтор.

— Идите туда, Костюк, а вы, ефрейтор, останьтесь, — Исаков задумался, прикидывая расстояние.

Ефрейтор занял свое место, в это время вернулся Виктор, отрицательно покачал головой. Мягков вычеркнул из блокнота строчку. Исаков продолжал восстанавливать события.

— По моему хлопку, — сказал он, — ефрейтор бежит в проходной двор, в котором скрылся преступник, а вы, Костюк, догоняйте его. Внимание! Начали!

Придерживая рукой пилотку, ефрейтор неторопливо побежал, Исаков остановил его:

— Назад! Ефрейтор Петров, вам задача ясна?

— Так точно, товарищ майор. Чтобы все было, как тогда.

— Верно! Вы ограбили инкассатора, вас начали преследовать!

— Понятно! — Петров снял пилотку и заправил ее за ремень.

— Готовы? — Исаков повернулся. Несколько окон было открыто, в подворотне застыл мальчуган с большим пестрым мячом. Свидетелей было хоть отбавляй. — Начали! — крикнул Исаков.

Солдаты побежали, но в самый решающий момент мальчишка в подворотне уронил мяч, он выкатился под ноги Петрову, ефрейтор чудом не упал, но все равно успел убежать в подворотню. Товарищ его так и не догнал.

— Валюха! — завопил мальчишка, подхватив мяч. — Ва-люха, кино снимают!

Начали собираться любопытные. Исаков видел, что преступника догнать было нельзя, он менял солдат местами и заставлял бежать, снова и снова.

— Репетируют, камеры-то нет, — разочарованно заметил кто-то.

Опыт повторили, но «преступник» успевал убежать в проходной двор, догнать его не удавалось. Исаков подозвал запыхавшихся солдат.

— Петров убегает, во дворе не останавливается — вы, Костюк, его преследуете до Садового кольца.

Мягков осторожно тронул Исакова за плечо и сказал:

— Хватит, Петр. Совершенно ясно, что преступник умышленно замедлил бег. Не хотел выводить погоню на людное место.

Исаков не ответил, солдаты пробежали по переулку, через двор на Садовое и вернулись.

— Но мы догнали его, — тяжело дыша, сказал ефрейтор. — Честное слово, товарищ майор. Вот здесь и догнали.

— Я вам верю, Петров. Вы его догнали, а что было дальше? — Исаков повернулся к Мягкову: — Набросай планчик.

Мягков достал папку, стал писать, а ефрейтор рассказывал:

— Лешка догнал его первым. Я проскочил дальше.

— Ну и?..

— Алексей столкнулся с бандитом, застонал и упал. Я подумал, что тот Лешку ножом ткнул. Бандит замахнулся портфелем, я хотел уклониться. Дальше не помню. Ударил он меня. Я упал.

— Ясно. — Исакову ничего не было ясно. Случается, что свидетели, стараясь объяснить свою растерянность или трусость, говорят, что у преступника было оружие. Здесь, наоборот, все утверждают, что преступник вооружен не был. А где логика? Напал на инкассатора и охранника... Опять один и без оружия. Один против двоих. Так уж был уверен в своих силах?

— Вы говорили, что преступник, когда бежал, держал портфель в правой руке? — нерешительно спросил Исаков.

— Точно помню, — ответил ефрейтор.

— А когда он сбил Алексея и напал на вас, в какой руке у него был портфель? — Исаков занял место преступника и мгновенно преобразился, это был уже не сухой, с военной выправкой человек. Он покачивался на полусогнутых ногах, глаза его сузились, неспокойно поблескивали. Он забрал у Мягкова папку с бумагами, держал ее в правой руке. Исаков неожиданно замахнулся на ефрейтора папкой, тот шарахнулся, Исаков мягко скользнул наперерез, приложил левый кулак к подбородку растерявшегося юноши.

— Точно! Точно так и было, товарищ майор, — изумленно пробормотал ефрейтор. — А на руках у него были черные кожаные перчатки. И стоял он точно, как вы, в стойке.

— Говоришь, он был в черных кожаных перчатках?

— Так все же преступники в перчатках, — как само собой разумеющееся ответил ефрейтор, призывая в свидетели товарища, и солдат согласно кивнул.

— Чтобы отпечатков на твоей челюсти не оставить? — спросил Исаков. — Перчатки, стойка... — сказал он как бы самому себе. — Подойдите, Костюк.

Когда солдат подошел, Исаков снял с него ремень, поднял гимнастерку и майку. На животе у юноши разливался фиолетовый кровоподтек. Исаков осторожно ощупал границы, впервые за все время улыбнулся, словно увидел что-то очень интересное.

Исаков вел машину близко к тротуару, и лица пешеходов мелькали так быстро, что сливались почти в сплошную массу. Мягков сидел рядом и, казалось, дремал, прижимая к пухлому животу папку с документами. Виктор Валов молча поглядывал на старших товарищей, чувствовал, что они поссорились. Когда «волга» нырнула в туннель на площади Маяковского, Мягков поежился, поднял боковое стекло и спросил:

— Ты, вероятно, полагаешь, что грабитель был боксером? — И, не ожидая ответа, быстро продолжал: — Возможно. Напал на инкассатора без оружия, когда его преследовали, замедлил бег и сам бросился на двоих довольно крепких парней. Верно?

— Вчера с прокуратурой выезжал ты? — вопросом на вопрос ответил Исаков.

— Ты же знаешь, — Мягков чересчур озабоченно стал шарить по карманам и вытянул сигареты.

— Работничек. — Исаков свернул на Петровку и остановил машину у «Эрмитажа». — Как же ты не установил, что солдаты его догнать не могли? «Сам бросился на двоих», — передразнивая Мягкова, сказал он. — Да, бросился! А почему? Чтобы на Садовое погоню за собой не вывести. Почему не записал, что преступник был в перчатках? Или ты считаешь, что он боялся пальцевые отпечатки оставить? А то, что он руки боялся разбить, ты не подумал? Я за тебя думать обязан?

— Я! Я! Петр Исаков! Возможно, ты прав, — нажимая на первое слово, сказал Мягков. — Возможно, преступник — боксер.

— Точно, и довольно классный. Только поднаторевший боец встретит левым апперкотом по корпусу, а не прямым в лицо, и точно под правое ребро, не выше и не ниже. Ефрейтора он завалил левым боковым. В челюсть, в самую точку, почти следа не оставил.

Он говорил раздумчиво, старательно подбирая слова. Сейчас он всю картину преступления видел совершенно отчетливо. Боксер! Конечно, боксер! И очень хороший. Чтобы все так точно выполнить, нужна хватка. Кто же из ребят мог пойти на такое?.. Но преступление совершилось.

Исаков в своей правоте не сомневался и уверенно говорил:

— И инкассатора он сбил левым боковым. Левша. Средневес или полутяж. Боксер. К сожалению.

Мягков помолчал, пожевал губами, словно обсасывая все услышанное, и вздохнул.

— Н-да... Тебе, Петр, виднее. Ты талант общепризнанный. Но почему «к сожалению»? Раз боксер, то найдем. Опознать есть кому. Почему «к сожалению»? Дай Бог, чтобы ты оказался прав. Разыщем, — Мягков осторожно поправил галстук.

Исаков посмотрел на своего сотрудника и ничего не ответил.

На следующий день в восемь утра опергруппа собралась в кабинете у начальника отдела.

Исаков говорил уверенно и категорично:

— Предлагаю разрабатывать версию — преступник в прошлом или настоящем высококвалифицированный боксер.

Виктор вопросительно посмотрел на полковника и неуверенно сказал:

— Так уж и боксер. Может, и нет?

— Может, и нет? Ваше предложение? — резко спросил Исаков. — Нет? Тогда не занимайтесь болтовней.

Полковник положил на столик очередной карандаш, и в наступившей тишине он резко щелкнул, все выжидающе переглянулись, но полковник молчал.

Мягков с интересом разглядывал безукоризненную складку брюк. Виктор привстал, поднял палец и неестественно громко выпалил:

— Нужен план, Петр Алексеевич.

Исаков улыбнулся, полковник Хромов собрал карандаши, поднялся.

— Все свободны. Петр Алексеевич, задержитесь... Мягче надо с людьми, Петр Алексеевич, — сказал он, когда все вышли. — Вы не на ринге, черт возьми.

— На ринге, — Исаков поднял голову. — А если я, товарищ полковник, не справляюсь, вновь назначьте старшим подполковника Мягкова. Он с людьми ладить умеет.

Хромов зачем-то обошел вокруг стола и только потом ответил:

— Давайте договоримся, Петр Алексеевич, каждый решает свои вопросы.

— Слушаюсь, — Исаков встал. Хромов жестом остановил его.

Полковник стоял у окна, спиной к Исакову, ругал себя за излишнюю резкость и понимал, что группа составлена неудачно.

Мягков очень способный работник. Лет десять назад он был чуть ли не лучшим в управлении, уже ставился вопрос о выдвижении его на должность заместителя начальника отдела. Не было вакансии, и решили подождать. Но постепенно он как-то завял, начал работать без огонька, дальше — хуже и хуже. Тогда, десять лет назад, пришел в отдел Исаков, и именно в группу Мягкова.

Полковник чуть повернулся и взглянул на Исакова, который листал блокнот, о чем-то сосредоточенно думал. Завидные нервы у человека. А как он, полковник Хромов, не хотел брать в отдел олимпийского чемпиона! Исаков был в зените славы, полковник решил, что в отдел пристраивают спортсмена, будет болтаться по сборам и соревнованиям, только его и увидишь, что в день зарплаты. Единица занята, людей не хватает. Начали звонить, откуда только ни звонили, как расхваливали, но, пока комиссар не приказал, Хромов не сдавался. Кажется, он чуть ли не извинялся перед Мягковым, что дает ему в группу новичка, посоветовал дать чемпиону самую что ни на есть бумажную работу, пусть сразу сообразит: тяжелые кулаки в уголовном розыске фактор не решающий.

Что Исакову поручили? Ах да! Раскрывали убийство Панкратова, на месте преступления была найдена обойма от пистолета ТТ, удалось установить, что пистолет с таким номером в сорок втором году был направлен с большой партией на 2-й Украинский фронт. Вот и решили проверить картотеку военкомата, кто из жителей района служил в эти годы на данном фронте. Огромная работа; практически почти бессмысленная: ведь во время войны оружие переходило из рук в руки, да и после войны могло поменять десяток хозяев.

Месяц Исаков с утра до вечера перебирал пыльные карточки, перебирал бы и дальше, но убийцу задержали другие сотрудники и, естественно, не по материалам Исакова. Уже тогда в новичке все почувствовали упорство и спокойную уверенность. В МУРе уважают упорных, на чемпиона стали смотреть серьезнее.

На совещаниях он помалкивал, Исаков вообще разговорчивостью не отличался, а когда он взял с поличным Володю Интеллигента, Исакова признали окончательно. Дело в том, что Владимир Сухарев, известный под кличкой Интеллигент, не был ни убийцей, ни высококвалифицированным вором. Он был очень хитрым, подлым человеком и осторожным преступником. Его специальностью были карманные кражи, задержать его не представлялось возможным, так как сам Сухарев «не брал». Он «работал» с партнером, который совершал кражу, Сухарев же лишь находил жертву, подсказывал, где у «клиента» хранятся деньги. Ребята совершали кражу, их задерживали и арестовывали, но они не давали против Сухарева показаний, доказательств не было, он оставался на свободе. Так продолжалось довольно долго, весь инспекторский состав знал Сухарева в лицо, он тоже всех знал, ходил посмеивался. Через его руки проходили изрядные деньги, партнеры, как правило несовершеннолетние юнцы, отправлялись в суд и по этапу, Сухарев оставался безнаказанным. Однажды комиссар на совещании управления упрекнул сотрудников, все, опустив головы, молчали. Раскрывали сложнейшие дела, распутывали хитроумные комбинации, а взять этого проходимца с поличным казалось невозможным.

В истории МУРа впервые на большом совещании заговорили о карманнике. Это было оскорбительно, все молчали, ни слова не произнес и Исаков. Через месяц он взял Сухарева с партнером на маршруте второго троллейбуса. Задержать карманника в одиночку, да еще на транспорте, да еще если он сам «не берет»...

Никто и не заметил, как Исаков оставил ринг. А еще через два года он стал одним из лучших сотрудников отдела, а затем и управления, мог бы стать и всеобщим любимцем. Да уж больно он был остроугольный, этот Исаков. Даже когда полковник назначил его старшим вместо Мягкова, энтузиазм которого к работе угасал прямо на глазах, Исаков отнесся к назначению как к должному, вроде и не обрадовался. Продолжая работать, за год вывел группу на первое место.

Хотя старшинство в МУРе определяет не звание, а должность, Исакову, видимо, не просто командовать подполковником Мягковым. Интересно, какие у них взаимоотношения? Еще в группе работает Федор Попов. Тоже подполковник. Старейший инспектор МУРа. Ветеран.

Попов и Валов? У первого все в прошлом, у второго — в будущем. Но работать-то надо сегодня.

Хромов отошел от окна. Исаков закрыл блокнот. Они еще помолчали, наконец полковник сказал:

— Идите, Петр Алексеевич. Докладывайте ежедневно.

— Слушаюсь! — Исаков быстро вышел; Хромов поймал себя на мысли, что не завидует подчиненным этого человека. Признаться, сам полковник не очень любил Исакова.

Он уважал его, ценил как отличного работника, но было в нем что-то настораживающее, не разрешающее сблизиться с ним, его нельзя в трудную минуту похлопать по плечу, успокоить: мол, ничего, парень, потерпи, все образуется. Исакова и хвалить-то было неудобно, так как он никогда не ожидал похвал, сам знал себе цену, которую, видимо, считал довольно высокой.

Выдвинув версию, что убийца был в прошлом боксером, Исаков составил план дополнительных оперативных мероприятий, обсудил с товарищами, утвердил у начальства. Хотя в этом плане ни слова не говорилось о беседе с Виталием Ивановичем Островерховым, Исаков первым долгом решил встретиться именно со своим старым другом и тренером.

В этот день Исаков пришел домой около пяти, жена решила, что через час-два он вновь отправится на работу.

— Молодец, я успею тебя покормить. Вечером у меня на Шаболовке запись. — Наташа работала на телевидении и изредка вела детские передачи. — Тебе когда уходить?

— И не надейся, никуда не пойду, — он взъерошил ее короткую прическу. — У нас сегодня гость. Держу пари, Наташка, что не угадаешь.

Наташа обрадовалась, но, заглянув в холодильник, озабоченно спросила:

— Гость один?

— Один, но не обольщайся, — Исаков рассмеялся. Когда он смеялся, ему нельзя было дать больше тридцати.

— Такой прожорливый? — Наташа уже надела плащ, схватив сумку, бросилась к двери.

Исаков вынул из кармана плаща купленную по дороге бутылку портвейна: Островерхов предпочитал именно этот напиток.

Квартира Исаковых была расположена в старинном четырехэтажном доме, несмотря на свои малые габариты — две комнаты общей площадью двадцать шесть метров да кухня семь, — имела ряд неоспоримых преимуществ. Стены в доме были такие толстые, что Исаковы не знали, живут ли по соседству музыканты, певцы или танцоры и как относятся друг к другу супруги в квартире за стеной.

Исаков обошел свои более чем скромные владения, отметил, что в комнате сына, как всегда, беспорядок, начал было обдумывать, как начать разговор с тренером, когда в передней раздался звонок.

Виталий Иванович был все так же худ и мал, волосы так же серыми прядями спадали на лоб, а когда он, обнимая ученика, говорил, что свинство по стольку времени не видеться, выяснилось, что и голос его не изменился, все так же басовито хрипел на одной ноте.

Исаков достал вино, себе налил сок.

— Не научился, — одобрительно отметил тренер, хлопнул ученика по жесткой спине.

— А курить начал, Иваныч, — Исаков достал сигареты.

— И зря, мальчик. Лучше рюмочку пропустить.

Они еще несколько минут говорили никому не нужные слова, с любопытством разглядывали друг друга, наконец Исаков не выдержал и без подробностей рассказал тренеру о происшедшем, спросил, не помнит ли тренер левшу, который лет десять-пятнадцать назад хорошо боксировал в среднем или полутяжелом весе.

Островерхов смутился, попытался постепенно называть имена и вес, с грустью поглядывал мимо знаменитого ученика на застекленные полки полированного серванта, заставленные кубками, чашами, хрустальными вазами, а на бархатной подушке красовались медали различных размеров и достоинств.

— Левша, левша, — отводя глаза, повторял тренер и тер подбородок. — Кто же еще, Петр, у нас был? Ляпин был не левша, но бил левой дай бог каждому.

— Запишу на всякий случай. Славка? — Исаков сделал очередную запись.

— Да. Вроде бы, — сказал Островерхов, — но ведь он парень золотой.

Исаков отложил ручку.

— Иваныч, — он нагнулся к тренеру, — думаешь, мне это приятно?

— Все, Петр, больше, убей, не помню, — Островерхов крякнул, налил себе вина. — Я еще левша, но вроде бы староват для проверок.

Исаков закрыл блокнот, спрятал авторучку, постучал кулаком в стену, и в комнату тут же вбежала Наташа. Маленькая, ловкая и улыбчивая, она выглядела двадцатитрехлетней студенткой.

— Виталий Иванович, дорогой, — она обняла тренера,— я слышу голос, сразу узнала. — Она отстранилась и окинула Островерхова быстрым взглядом: — Совсем не изменился...

—Говори, говори, — он неловко поцеловал ее в щеку. — Ты, Наталка, точно не меняешься. Словно шестнадцати лет и не было.

— Кольке пятнадцать, в десятый перешел. — Наташа быстро убрала со стола портвейн и стаканы: — Чай организую. Выпьем чайку, Виталий Иванович?

— Как пятнадцать? — Островерхов поднял ладонь чуть выше стола.

Наташа звонко рассмеялась, подняла руку над головой.

— Сейчас явится.

— Пятнадцать, — ошарашенно повторял тренер, погладил себя по волосам, вздохнул, повернулся к наблюдавшему эту сцену Исакову. — Чего же не приводишь парня? Пора начинать. В каком он весе?

— От шестидесяти семи до семидесяти одного, — ответил Исаков. — Но на ринг он не рвется.

— Как это не рвется! — возмутился Островерхов, встал и открыл сервант: — Ты его только приведи. Всыплют! При такой родословной вмиг кровь загорится. — Он взял хрустальную вазу: — Помнишь? — Исаков кивнул. — Рано ты ушел, Петр. Рано.

— Тридцать стукнуло. Вовремя ушел, — возразил Исаков.

— А у меня сейчас ребята ничего. Приличные, — продолжал Островерхов и любовно погладил вазу.

Ваза была хрустальная, без подписи. Островерхов попытался вспомнить, за что они с Петром ее получили. Тренер поставил вазу на место, прочитал подписи на других призах, даты воскрешали в памяти события.

Петр, тогда еще совсем мальчишка, протянул кубок Островерхову, попросил взять на память о первой победе. В тот вечер в скромном номере гостиницы состоялся важный для обоих разговор. Разговор о спорте, о его месте в жизни.

Островерхов никогда не говорил ученикам: спорт — главное, если ты хочешь побеждать, подчини себя законам спорта, все остальное отодвинь на второй план. Человек должен сделать выбор сам. Без нажима со стороны. Велик соблазн подтолкнуть, убедить, что талантлив, соблазнить победами, поездками за границу, славой. Кто знает, будут ли победы и слава! Не превратится ли неожиданно в посредственного середнячка? Островерхов убежден, что ни один тренер этого не знает. Хороший тренер знает все о пути, который надо пройти, может и обязан помочь в дороге, поддержать и ободрить. Шагать же человек должен сам. И никогда Островерхов не уговаривал своих учеников идти до конца, не обижался, если они останавливались на достигнутом. Он очень огорчался, когда способные ребята, соблазненные сладкими речами кого-нибудь из коллег, уходили от него, делали на спорт ставку и порой превращались в неудачников.

Исаков смотрел на старого тренера и друга, решил отвлечь его от воспоминаний.

— Вот заявлюсь на первенство Москвы и всыплю твоим ребятам, — шутливо сказал Исаков и расправил плечи.

— Заявись, заявись! — Островерхов взял другой кубок и любовно погладил широкой ладонью. — Вот бы зрелище получилось. Все старики сбежались бы посмотреть.

Исаков улыбнулся, взгляд его упал на список, который он только что составил, улыбка пропала. Он подвинул блокнот, задумчиво сказал:

— Сбежались бы, говоришь?

— Обязательно, Петр! — Островерхов осторожно перебирал лежавшие на бархатной подушечке медали. — Я тоже заявлюсь. Один держать, а другой бить будет. Мы им, пацанам, накостыляем. — Он закрыл сервант, провел сухой ладонью по лицу, взглянул на часы, заторопился: — Тренировка у меня.

— А чай! — Наташа попыталась остановить Островерхова.

— Опаздываю, Наташка! Сына присылай, Петр! Я из него мужчину сделаю! — крикнул он, уже спускаясь по лестнице.

Исаков постоял на площадке и, лишь услышав, как хлопнула дверь парадного, вернулся в квартиру. Он зашел в комнату сына, начал перебирать разбросанные на столе книги. Старый тренер, не подозревая, коснулся больного места: с сыном у Исакова не ладилось. А как радовался, что родился мальчишка. Николай рос парнем неглупым, да, в общем, вполне пристойным человеком.

Исаков оставил в покое книги, прошелся по комнате, катнул ногой покрытые пылью гантели.

Сыну не исполнилось двух лет, когда Исаков начал с ним делать гимнастику, малышу понравилось, но стоило отцу пропустить день или два, мальчишка ленился, затем бросал заниматься вообще. Когда Николай пошел в школу, Исаков перестал читать нотации и принуждать, он ежедневно делал гимнастику сам, убежденный, что сын не удержится, заговорит самолюбие. Действительно, раз в два-три месяца Колька хватался за гантели, несколько дней крутился перед зеркалом, щупал вялые мышцы. Исаков молчал, он знал, что в спорт привести человека нельзя, он обязан прийти сам, иначе не выдержит, рано или поздно дрогнет, сломается. Если парень не может преодолеть себя в такой ерунде, как обыкновенная гимнастика, разговор о спорте смешон. Ведь никому не придет в голову предложить человеку, у которого нет сил, подняться с постели, пробежать десять километров.

В одно обыкновенное утро, когда Исаков привычно прыгал через скакалку, в коридор вышла жена. На Наташе были лыжные брюки и старенький свитер, она вынесла табурет, положила на него какую-то бумажку, позже Исаков узнал, что Наташка вырезала из журнала «Здоровье» комплекс упражнений для новичков. По-детски сопя и отдуваясь, Наташа неумело выполняла нехитрые упражнения.

В ванной они посмотрели друг на друга, жена заговорщицки подмигнула, Исаков поцеловал ее в мокрое ухо. Он знал, что Наташка не подведет. Через год она свободно делала стойку на кистях, лучше сына ходила на лыжах, плавала не хуже, а в гимнастике их нельзя было и сравнивать.

С лукавой усмешкой сын следил за родителями, отпускал беззлобные колкости, но сам не менялся ни на йоту.

Так продолжается до сегодняшнего дня.

Хотя Исаков прекрасно понимал, что не впервые в истории человечества сын абсолютно не похож на отца, легче ему от этого понимания не было. Сам Исаков не просто любил спорт или считал его совершенно необходимым, особенно для мужчины. Исаков носил спорт в себе, он был его неотъемлемой частью, составной единицей, которую невозможно отобрать. Ощущение физического здоровья помогало сохранять мальчишескую жизнерадостность, даже непосредственность, а привычка побеждать превратилась в обязанность. Он был Петр Исаков, люди привыкли к этому, привыкли к тому, что он стоит на ступеньку выше. И тут медаль поворачивалась своей оборотней стороной...

Хлопнула входная дверь, и раздался ломкий басок сына:

— Отец! — Николай вошел в комнату и торжественно сказал: — Слушай, великий Исаков, я решил сделать тебе подарок! — Он приблизился вплотную и прошептал: — Я решил заняться спортом.

— Поздравляю, — Исаков хотел обойти сына, но Николай схватил его за рукав:

— Помнишь свое обещание?

— Не помню, — не моргнув, соврал Исаков.

— Тренировочный костюм. Ты обещал тренировочный костюм, если серьезно... — Николай сделал паузу, — серьезно займусь спортом.

— И давно принято серьезное решение?

— Стоп! — сын положил руку ему на плечо. — Я лодырь, верно, но я никогда тебя не обманывал. Раз сказал, я слово сдержу.

Исаков пожал плечами.

— Мне твои слова ни к чему. Можешь не заниматься.

Сын опешил, смотрел растерянно, затем осторожно спросил:

— А если я у тебя выиграю? Ну там, у дивана.

У них существовала игра. Исаков становился спиной к тахте, примерно в шаге от нее, а Николай должен был его на эту тахту посадить. Сыну давалось десять попыток.

— Выиграешь? — Исаков критически оглядел нескладную фигуру сына. — Ну, если выиграешь, дело другое.

Они пошли в столовую, скинули пиджаки и заняли исходные позиции.

Николай начал кружить, выбирать удобный момент для атаки. Наконец он решился и бросился, стараясь ударом плеча сбить отца с ног. Исаков сделал легкое движение в сторону, Николай упал на тахту.

— Один, — сказал Исаков.

Николай поднялся, они вновь заняли исходные позиции. Бесплодно использовав еще пять попыток, Николай выдохся, было видно, что он злится, Исаков не обращал на это внимания, стоял, чуть расставив ноги, внимательно следил за противником. Сын взял отца за рукава, оттянул в одну сторону, хотел рвануть в другую, Исаков дал ему подножку, и Николай снова шлепнулся на тахту.

— Семь.

— Но ты не имеешь права атаковать, — сказал юноша.

— Это контратака, парень.

Николай обошел отца, сделал вид, что хочет отряхнуть брюки, неожиданно кинулся вперед, Исаков успел отскочить и дать сыну по затылку.

— Дерешься. — Юноша встал.

Исаков уже решил было поддаться, но, увидев, что губы у сына дрожат, а глаза поблескивают, сказал насмешливо:

— Не прибегай к нечестным приемам, осталось две попытки.

Николай взял отца за руку. Исаков отдал ее спокойно, не двинулся. Юноша двумя руками захватил кисть, рванул на себя, затем в одну сторону, в другую и, описав широкую дугу, плюхнулся на тахту.

— Девять, — констатировал Исаков.

Не успел юноша занять исходную позицию, как Исаков обрушил на него вихрь ударов. Все они были ложными, ни один не достигал цели, но сын испуганно шарахался, попытался оттолкнуть отца, Исаков увернулся, они поменялись местами, юноша попятился, сел на тахту.

— Аут! — Исаков снял рубашку, пошел в ванную. — Никакого костюма не будет.

— Отец, это нечестно, — Николай пошел за Исаковым в ванную, из кухни выглянула Наташа и спросила:

— Можно накрывать на стол?

Николай обнял мать за плечи, стал что-то быстро говорить.

Растираясь полотенцем, Исаков смотрел на жену и сына. Они выглядели чуть ли не ровесниками. Возможно, оттого, что Наташа была маленького роста и сохранила девичью фигуру, возможно, оттого, что ни одной секунды не стояла на месте, была по-девчоночьи бойка, смешлива, а возможно, Исакову просто так казалось, в конце концов, он-то был судьей пристрастным.

За ужином Наташа наступила ему на ногу и сказала:

— Петр, ты же всегда хотел, чтобы Коля занимался спортом.

— Нехорошо, когда слово противоречит делу, отец, — Николай подмигнул матери и, подбадриваемый молчанием отца, продолжал: — У Сашки есть тренировочный костюм, у Володьки уже второй, у меня, между прочим, тоже есть...

Исаков поднял голову, сын замолчал.

— Наташа, как мы ухитрились вырастить такого парня? Где твое самолюбие, старик? Мы договорились — ты проиграл.

Исаков сидел, опустив широкие плечи, и был он совсем не тот человек, что в МУРе. Наташа видела, как он устал, как нервничает, что ему трудно, видно, опять что-то случилось на работе. Она понимала: сейчас следует промолчать, но не выдержала:

— Как иногда я хотела, чтобы тебя побили!

— Меня мало били? — вяло удивился Исаков.

— Чтобы победили! Я устала от твоего чемпионства... Ты ушел с ринга, я надеялась... Все снова, и конца не будет...

Наташа подождала ответа, хотя не сомневалась, что муж промолчит.

Она немного поостыла. Пройдет, решила она, ведь всегда проходит. Нужно время, терпение, он вернется к ней и рассмеется: «Я еще ничего, Наташка». Некоторое время он будет бегать веселый, беззаботный, как школьник в летние каникулы. Начнутся подарки, театры, веселые компании, он будет торопиться, гнать жизнь быстрее, быстрее. Затем снова начнет задумываться, молча лежать на диване, отвечать с опозданием и невпопад. Потом замолчит.

Она подошла к мужу, обняла за плечи, он на секунду прижался к ней, словно ища поддержки. Когда ему бывало худо, он всегда молчал. Люди, знавшие Исакова плохо, считали, что живет он легко, играючи — близкие так не считали, а его молчаливость объясняли сильной волей или гордостью. Исаков же просто стеснялся и побороть свою стеснительность не мог. Он клял себя последними словами, что не умеет быть откровенным, хотел бы иметь возможность пожаловаться, но, лишенный ее, лишь злился, слушая откровения и жалобы других людей.

Легли они рано, но заснуть не удавалось. Ночь предыдущую он почти не спал, и день был достаточно тяжелый, а сон лишь коснулся — на секунду прикрыл веки — и пропал. Исаков лежал на спине, заложив руки за голову, недавний разговор с тренером заставил вспомнить о ринге.

Понимая, что все равно не заснет, он лежал, слушал легкое дыхание жены и вспоминал. Многие, очень многие свои поступки прошлого Исаков объяснить не мог.

Впервые выиграл первенство страны и поступил в юридический институт. Почему в юридический? Был слаб в математике? Не очень убедительно. Выиграл Олимпийские игры и пошел на оперативную работу. В двадцать пять лет его уже называли по имени-отчеству, все были убеждены: станет тренером, впереди сборная страны. Он стал не тренером, а лейтенантом милиции. Почему? Романтика? Знал точно: романтики не будет. Ее и не было, по крайней мере тогда.

Дорогомиловский рынок. Очень хорошо он запомнил Дорогомиловский рынок. Он только вернулся из Лондона, выиграл первенство Европы, в последний день мэр города давал пышный прием. Прилетел, явился на работу, и первое оперативное задание. В скупочном пункте Дорогомиловского рынка ждали появления давно разыскиваемого убийцы. В рваной телогрейке, в сбитых набок кирзовых сапогах Исаков толкался среди барыг и трясущихся алкоголиков, ждал. Ждал и вспоминал прием в Лондоне.

Часто дождило, было мокро и холодно, больше всего его почему-то раздражали запахи. Гниющие овощи, водочный перегар. Тупо слоняясь по рынку, он хлюпал по лужам, на липких пивных бочках драл ржавую таранку и отупел до того, что не узнал бы разыскиваемого, столкнись с ним нос к носу. В те дни он еле сдержался, уж слишком разительна и мгновенна была перемена. Хотелось бросить все, явиться в управление, крикнуть: «Вы что, с ума сошли? Я же Исаков!..»

Убийцу задержали в багажном отделении Казанского вокзала.

Наверное, тогда Исаков и стал работником уголовного розыска.

Он еще выступал, даже вновь выиграл первенство страны. Все удивились, когда он ушел с ринга. Почему ушел? Спорт переставал быть единственным, главным в жизни? Может, так, а возможно, боялся проиграть, уйти битым. Сегодня Иваныч сказал — рано ушел. Кто знает?

Убийство совершил боксер, настоящее вытащило на свет прошлое. Что-то важное сегодня сказал Иваныч?

Исаков провел рукой по глазам и услышал, как Наташа повернулась на своей кровати и позвала:

— Петр?

Он молчал, надеясь, что Наташа подумает, что ошиблась, и заснет. Но обмануть жену он не мог никогда. Наташа всегда знала, спит он или нет.

— Хватит думать, Исаков. Давай лучше чайку попьем.

Они пошли на кухню пить чай, и Исаков неожиданно вспомнил фразу тренера. Иваныч сказал: «Заявись, заявись! Вот бы зрелище получилось! Все старики сбежались бы!»

На следующий день вышел из отпуска Федор Владимирович Попов. Подполковник пятидесяти четырех лет от роду, он работал в уголовном розыске с первых дней войны. Внешностью он обладал незаурядной. Круглая голова плотно сидела на широких сутулых плечах, ноги были коротковаты для массивного торса, зато руки с тяжелыми кистями были длины более чем достаточной.

Войдя к Исакову в кабинет, он протянул руку.

— Здравствуй, Петр. Вернулся. Слышал, боксера ловим? Ну-ну, — не ожидая ответа, Попов тяжело повернулся, хитро глянул на сидевшего за соседним столом Виктора. — Где Мягков? — Он вынул из кармана пачку писем. — Из канцелярии передали.

Виктор понимающе улыбнулся.

— Париж, Нью-Йорк, Лондон? — он взял у Попова письма в и сильно засаленных конвертах, некоторые сложены треугольником.

— Ты заимей такую почту, парень, — Попов говорил Виктору, а смотрел на Исакова. — Верно, Петр?

Исаков не ответил. Он подождал, пока Попов выйдет, перебросил через стол Виктору список старых боксеров, который они составили с тренером, и почувствовал себя предателем. Не все здесь были его друзьями, он даже не всех помнил как следует, но это были, конечно, честные ребята. Проверять их, не верить... Где-то подсознательно не хотелось, чтобы работа Виктора оказалась удачной. Исаков предупредил, что нужны только фотографии, ничего больше.

Виктор выполнил задание к вечеру.

Переснятые в паспортном столе, увеличенные до портретного формата, фотографии были не особенно четкие. Ефрейтор внимательно разглядывал каждую и уверенно откладывал в сторону. Солдат Костюк сидел здесь же, в кабинете. Следили за ефрейтором и Исаков с Мягковым. Исаков напрягался, облегченно вздыхал, когда очередная фотография откладывалась в сторону. Наконец последний снимок был отложен, ефрейтор вытянулся и сказал:

— Никак нет, товарищ подполковник.

Исаков просмотрел еще раз список, улыбнулся, разорвал, бросил в корзину. Мягков одернул и без того безукоризненно сидевший, пиджак, несколько удивленно взглянул на товарища. Пауза затягивалась. Мягков взял пачку фотографий, щелкнул ею, словно колодой игральных карт, разбросал по столу, снова собрал, усмехнувшись, сказал:

— Попробуем иначе, ребята. Костюк, выйдите в коридор. Петров, останьтесь.

Когда солдат вышел, Мягков протянул фотографии ефрейтору.

— Выберите среди этих людей человека, который, по вашему мнению, наиболее похож на преступника.

Исаков понял идею товарища, молча наблюдал за происходящим.

Солдаты, меняясь местами, по очереди выбрали по одному снимку. Ужас был не в том, что они отложили разные карточки, а в том, что, когда Мягков положил две фотографии рядом, стало совершенно очевидно: «опознанные» даже отдаленно не походили друг на друга.

Солдаты растерянно смотрели на дело рук своих, начали было спорить, каждый пытался доказать свою правоту. Мягков их прервал и отпустил.

Оставшись вдвоем, Мягков и Исаков молчали, без слов было ясно, что свидетелей, способных опознать преступника, у них нет. Теперь, даже если удастся каким-то чудом найти убийцу, доказывать его вину будет неимоверно трудно, если вообще возможно.

И все же Исаков решил обойти с солдатами спортивные залы, где тренируются боксеры, вдруг, увидев убийцу, ребята вспомнят. Мягков возражал, доказывая, что проверять действующих боксеров абсолютно бессмысленно, ведь солдаты дружно утверждали, что преступнику около сорока.

Исаков был упрям, с переодетыми в штатские костюмы солдатами пошел из зала в зал, с одной тренировки боксеров на другую. Здороваясь с ветеранами, он не очень уверенно объяснял, что заглянул по старинке, «на огонек», приглядывался к окружающим, покидая зал, ничего не спрашивал у солдат, которые наблюдали тренировку либо с балкона, либо толкались в дверях среди других любопытных.

Так они шли из зала в зал, с одной тренировки на другую. Исаков встречал знакомых везде, солдаты «знакомого» не встречали.

Официально рабочий день в МУРе начинался в девять сорок пять, с оперативного совещания. Проводит его либо начальник управления, либо сотрудники расходятся по кабинетам начальников отделов. Но, так как инспекторский состав работает в различное время суток, существует обычай — встречаться в половине десятого в коридорах, иначе с приятелем из соседнего кабинета можно не поговорить и неделю, и две.

Мягков, как всегда элегантный, в нагрудном кармане пиджака платочек в цвет галстука, тоже стоял у дверей кабинета и рассеянно улыбался. Молодой рослый инспектор воинственно наступал на Мягкова и говорил:

— Что мне прикажете делать, Игорь Николаевич?

Мягков ладонью отстранил воинственно настроенного товарища, вновь улыбнулся, пожал плечами.

— Не хочет бандюга разговаривать. Словно я его на блины пригласил. Отведи меня к Игорю Николаевичу. С ним хочу говорить, а с тобой не буду.

Мягков считался мастером допросов, умеющим разговорить самого замкнутого преступника, наладить с любым человеком личный контакт. У него была самая обширная почта, ему писали и из зоны, и после освобождения, «крестники» не забывали его, порой, вторично арестованные, они отказывались давать показания, просили отвести к Игорю Николаевичу. Тот факт, что они называли его исключительно по имени-отчеству и никогда — «гражданин начальник», свидетельствовал о признании за Мягковым права допрашивать их.

— Кучеренко? — Мягков задумался, улыбнулся, вновь пожал плечами. — А он все с Зинаидой живет? Красивая женщина. Близнята его, наверное, уже в школу ходят?

— У этого бандюги семья есть? — удивился собеседник Мягкова. — А мне врал, что одинокий.

Улыбка на лице Мягкова пропала, он взглянул на товарища внимательно.

— У Кучеренко есть семья. А вот у тебя, Василий, что есть? Заладил: бандюга, бандюга. Кучеренко — парень неплохой.

— У вас они все хорошие. Сюсюкаете, они и рады свои сложные души выворачивать, — инспектор насупился и отошел. — Ладно, один справлюсь.

— Ну, ну, — Мягков отвернулся.

Перед началом оперативки начальник вызвал Исакова.

— Петр Алексеевич, дело по инкассатору передали в прокуратуру города.

Исаков не ответил.

До оперативки оставалось всего несколько минут, но полковник не отпустил Исакова. Он снял свои профессорские очки и, похлопывая ими по ладони, неторопливо заговорил:

— Я не хочу тебя ругать, Петр, при всем отделе. Авторитет ты свой заслужил, его надо беречь, тем не менее... Ножевое ранение в Филях, изнасилование в Измайлове. Нападение на водителя такси... Теперь убийство инкассатора.

Исаков молчал. Полковник говорил правду, все так и было, но ведь знает же Николай Иванович, что все работают, стараются. Пройдет время, будет результат.

— Выправимся, Николай Иванович, — ответил он сухо.

— Я это уже слышал, — излишне резко сказал Хромов. Хотел посмотреть на подчиненного строго, но, как у многих близоруких людей, глаза полковника были по-детски наивны и беззащитны. Он это знал, быстро надел очки, словно вооружился, снова снял их и уже мягче продолжал: — Я верю в тебя, Петр. Ты человек способный, талантливый, можно сказать. — Исаков пожал плечами, как бы говоря — это уже совсем ни к чему.

— Взять у тебя одно дело? — спросил полковник и тут же стал придумывать, кому это дело можно сейчас передать, кто наименее загружен?

— Мы справимся, — Исаков хотел поблагодарить, но вместо этого посмотрел враждебно.

Дверь открылась. Хромов сердито махнул рукой, и она мгновенно захлопнулась. Полковник чуть было не сказал: идите, но сдержался, подошел к Петру вплотную.

— Валов молод еще? Может, я не прав, что взял его в отдел? Поторопился? Давай исправим, ты скажи. Что молчишь? С Мягковым ладишь? Ты ведь под его началом служил, может...

Исаков не выносил разговора «по душам», чуть отодвинулся, резко сказал:

— Все нормально, товарищ полковник. Справимся.

Очень хотелось сказать короткое слово «дурак», но полковник сдержался.

Что же, раз ты такой сильный, то с тебя и спросить не грех. Хромов оглядел Исакова с ног до головы, словно еще раз прикидывая.

— Я слышал, в футболе бывают матчи ветеранов, — медленно проговорил он, заметил, как напрягся Исаков. — На них, наверное, специфическая публика ходит.

— Что вы имеете в виду, товарищ полковник?

— Подумай, ты же олимпийский чемпион. Убийца твой коллега. И помни, голубчик, я тобой недоволен, — полковник уже спокойно надел очки, голос его утерял отцовскую интимность: — Человек взрослый, сам понимаешь. Твоя группа тянет вниз весь отдел.

Исаков ждал прихода Федякиной. Однако стук в дверь заставил его врасплох.

Исаков одернул пиджак, взглянул на Виктора, который за соседним столом писал, откашлялся, громко сказал:

— Войдите!

Федякина не вошла, а протиснулась в чуть приоткрытую дверь, будто ей кто-то мешал. Она мяла в руках пропуск и нерешительно спросила:

— Товарищ Исаков!

— Да. Проходите, пожалуйста. Садитесь, — он вышел из-за стола, подал женщине стул.

— Я Федякина. Миши покойного супруга, — сказала она и сложила руки на животе.

Исаков кивнул, нервно стал листать календарь, пытаясь найти запись с именем-отчеством жены убитого инкассатора, ругал себя, что не сделал это раньше. Не нашел, отодвинул календарь.

— Очень приятно познакомиться, — он понял, что сказал глупость, нахмурился, но женщина встала, протянула через стол руку, представилась:

— Мария Васильевна. Очень приятно.

— Петр Алексеевич. Вас, Мария Васильевна, интересуют результаты розыска? Пока порадовать... — Исаков запнулся. — Нового ничего нет. Ищем преступника, найдем обязательно.

Федякина слушала напряженно, словно пытаясь понять незнакомый язык, когда Исаков замолчал, торопливо сказала:

— Это понятно, у вас работа, — она крутила пуговицу кофточки.

Исакову ответить было нечего. Да, работа, которую сейчас он делает плохо. Федякина все крутила пуговицу кофточки, наконец оторвала ее, зажала в посиневшем от напряжения кулачке. Исаков отвел глаза, встретился взглядом с неподвижно сидевшим Виктором, открыл рот, еще не зная, что скажет, но Федякина опередила его. Она говорила извиняющимся тоном, боялась, что могут перебить:

— Я-то за костюмом Мишиным пришла. — Федякина стала быстро объяснять: — Мишин костюмчик забрали зачем-то, обещали вернуть. Синий, иностранный, на трех пуговицах пиджак, на брюках, вот тут, на коленке, штопочка. Мы этот костюм Мише к Новому году купили, он первого и порвал. На гвоздь налетел. Я заштопала, а так костюм новый совсем, — она тяжело перевела дух, посмотрела на Исакова вопросительно.

Он понимающе кивнул, отодвинул телефон и позвонил в научно-технический отдел.

— Фролов? Здравствуй. Исаков говорит. Костюм Федякина у тебя?

— Штопочка на коленке, — подсказала Федякина.

— Хорошо, хорошо. Мы от этой экспертизы ничего не ждали. Потом поговорим. Ты будь другом, спустись ко мне. Здесь супруга покойника, я оформлю возврат. Спасибо, жду. — Исаков повернулся к Федякиной: — Сейчас принесут.

— Вот уж спасибо, — Федякина заулыбалась, лицо ее сразу помолодело. — Порядок у вас, Петр Алексеевич. Позвонили и пожалуйста. Порядок. Мне соседка наговорила: забудь про костюмчик, Машка. Милиция вещей не отдает, — она говорила и говорила, боялась остановиться. — А у меня старшой подрастает. Через год ему как раз впору будет. Не напутает ваш приятель? Мишин принесет?

— Не напутает, Мария Васильевна. У нас порядок строгий, — с тяжелым вздохом ответил Исаков.

Сотрудник НТО принес костюм, оформил возврат. Штопочка была, костюм был. Миши не было. Руки женщины дрожали, она гладила материал. Исаков старался смотреть в окно. Федякина и сотрудник НТО ушли. Исаков сел за стол, а оказался прижатым в углу ринга. Удары чувствовал, а противника не видел. Не было противника.

— Мужа убили, а она о костюмчике беспокоится.

Исаков забыл про Виктора и сейчас никак не мог понять смысла сказанной фразы.

— Костюмчик? Какой костюмчик? — недоуменно переспросил он, наконец понял, шагнул к столу Виктора. — Что ты сказал? — Виктор вместе со стулом отодвинулся к стене. — Мужа, говоришь, убили? Так ты только про костюмчик и понял? Она же нас щадила, стеснялась за нас! Это ты понял?

Виктор впервые видел своего кумира в бешенстве. Но погас он так же быстро, как и вспыхнул. Напрягся мускулистым телом, застыл на секунду, тяжело выдохнул, привычным жестом пригладил свои короткие волосы, спокойно отошел, неожиданно зевнул так, что Виктору показалось, скулы хрустнули...

— Петр Алексеевич...

— В другой раз поговорим, — Исаков снова зевнул, — ты давай, работай пока...

Уже на улице Виктор вспомнил эту фразу и все еще ежился. Верно говорят, что Исаков не сахар.

Исаков запер за Виктором дверь, лег на диван, расслабился, закрыл глаза, последнее время он все чаще прибегал к этому приему, чтобы успокоиться.

За время работы в розыске Исаков задерживал преступников разных: пьяных и трезвых, с ножами, бритвами и пистолетами. Были злые, трусливые, отчаянно храбрые. Конечно, порой испугаешься, но пройдет лишь час, и ты уже смеешься, подшучиваешь над собой, рассказывая товарищам, утрируешь свой страх, комизм ситуации. А завтра и не вспомнишь уже.

Но есть вещи, что не только за хмельным столом, лучшему другу по секрету не скажешь. Объяснить трудно. Есть такое понятие: естественное старение железа. Отпущен тавровой балке определенный срок, и хоть она железная, имеет законное право сломаться, так как накопилась в ней усталость. А сколько человек может выслушать лжи, увидеть грязи, крови, нечистот человеческих?

Сегодня ложь, завтра подлость, через день злость — легонько, а коснется тебя, ни шрама не оставит, ни маленькой царапинки. Месяцы проходят, годы, капля камень долбит, и от работы с преступниками человек больным может стать.

Рассказывает тебе друг о своих неприятностях на работе, ты слушаешь, а сам привычно проверяешь: сходятся у тебя концы с концами или нет. Порой забудешь, что с другом разговариваешь, сказать хочется — молчал бы, старик, разве это горе? Ты и бед-то не видел. Вот я вчера... Что вчера? То же, что год назад и десять. Страшно, если недоверчив стал, нечувствителен, если коростой покрылся, если с тобой поговорить-то по-человечески нельзя.

Рассказывает тебе друг какую-то историю, ты вспоминаешь, что месяц назад он рассказывал ее совсем иначе. Врет! Зачем? Какую цель преследует? Какой ему поставить вопрос и выяснить правду? Гонишь эти мысли, объясняешь, что, мол, спутал человек, забыл. Но уже поздно, машина запущена, шестеренки крутятся, привычно выскакивают нужные вопросы, а ответы тебе лучше бы не слышать. Крючочек — петелька, крючочек — петелька, выползает совершенно ненужная тебе правда.

Исаков поднялся с дивана, сел за стол.

Преступник боксер, в залах его не нашли. Не могли найти, раз солдаты утверждают, что ему за тридцать. Сейчас тренируются мальчишки рождения чуть ли не пятьдесят пятого года. Если ему за тридцать и он был хорошим боксером, а это ясно, как день, то он Петра Исакова знает. Хорошо знает. Может, встречались. Пожимали друг другу руки. «Убийца ваш коллега», — сказал полковник. Коллега. Хорошее слово. Как найти своего коллегу?

Исаков вспомнил недавно виденную афишу: «Дворец спорта „Крылья Советов“». Первенство Москвы по боксу».

Он вскочил, перелистнул календарь. Через три недели. Возможно, убийца, как и сам Исаков, редко ходит на соревнования? Надо, чтобы пришел! Коллега. Что его заставит прийти?..

Полковник Хромов что-то сосредоточенно писал, увидев Исакова, предостерегающе поднял палец, молча указал на кресло. Петр не сел в кресло, а облокотился на сейф. Видимо, то, что Исаков стоит, раздражало полковника, он покосился на подчиненного, пытался закончить фразу, поморщился и отложил авторучку. Он не хотел помочь Исакову, не задал вопроса, молча ждал. Пусть на себе испытывает политику силы. Петр кашлянул и сказал:

— Ветераны играют товарищеский матч между собой. Мне же придется выступать на официальных соревнованиях против действующих спортсменов. Да и бокс — не футбол.

— Как Федякина? Вы вернули ей костюм мужа? — словно не расслышав сказанного, спросил полковник.

— Вернул, — растерянно ответил Исаков, посмотрел в спокойное, равнодушное лицо начальника и неожиданно понял, что его, Петра Исакова, умышленно загнали в угол.

Утренний разговор в несвойственном полковнику резком тоне, встреча с женой убитого. Теперь он, Исаков, пришел сам и стоит словно мальчик, барахтается, не может выбраться из угла, выход из которого только один — принять бой.

— Хорошо, я выйду на ринг, товарищ полковник, — на последних словах Исаков сделал ударение.

— Я слабо разбираюсь в спорте, Петр Алексеевич, — подчеркнуто мягко ответил Хромов. — Вы сами настаиваете на единственной версии. Решайте ее самостоятельно, не сомневаюсь, что вы сделали правильный выбор.

Исаков рассмеялся, ведь права выбора-то его и лишил начальник. И лишил совершенно сознательно. В который уже раз Петр убедился, что недооценивает способности и опыт полковника. Хромов тоже улыбнулся и решил закончить разговор.

— Лично я люблю отдавать долги. В свое время вы часто отсутствовали. Бокс отнимал у вас уйму времени. Я рад, что вам представилась возможность рассчитаться. Желаю успеха, — полковник надел очки и взял авторучку.

В коридоре Исаков шепотом выругался, ведь даже позы героя лишил его полковник.

Валов каждый день приносил на работу «Советский спорт», и Исаков взял с сейфа газету, нашел нужный телефон и набрал номер. Петру не пришлось долго объяснять, кто он такой и почему просит сообщить через газеты о своем возвращении на ринг. Редактор, с которым он разговаривал, его прекрасно помнил, да и Петр знал этого журналиста. Их связывал давний спор. Журналист даже обрадовался звонку, сказал, что готовит обзорную статью о предстоящем первенстве, и, как бы между прочим, заметил, что Петр Исаков, естественно, уверен в своей победе. Исакову ничего не оставалось, как подтвердить это мнение. Теперь он знал, что его имя будет набрано крупным шрифтом.

Вечером Исаков, прыгая через две ступеньки, поднялся по лестнице, ворвался в свою квартиру, вбежал в большую комнату и включил телевизор. Пока он разогревался, Исаков сходил на кухню, достал из холодильника бутылку кефира. Из комнаты донеслись позывные и песенка передачи «Спокойной ночи, малыши». Зажегся экран, Наташа Исакова улыбнулась и сказала:

— Добрый вечер, мои маленькие друзья.

— Добрый вечер, — ответил Исаков и стал смотреть передачу.

Наташа вела детские передачи крайне редко. Исаков старался все их смотреть. Обычно в эти минуты он забывал обо всем, но сегодня очень быстро потерял нить нехитрой интриги, смотрел на экран и думал о своем. Большинство людей считали Исакова человеком крайне рациональным, заранее взвешивающим все свои слова и поступки. В действительности он часто принимал то или иное решение чисто интуитивно, лишь затем находил ему логическое обоснование. Порой не отвечал на недоуменные вопросы, но окружающие думали, что, как бы ни было несуразно его поведение, все им давно выверено, просчитано.

Теперь молчанием не отделаешься: и жена, и Иваныч имеют право знать, почему он вдруг решил вернуться на ринг. Что же им ответить?

Хлопнула входная дверь. Исаков взглянул на экран, крикнул:

— Николай? Иди на мать посмотри. Она сегодня красавица.

— Значит, только сегодня? — Наташа быстро вошла в комнату, взъерошила мужу волосы, хотела выключить телевизор, но Исаков взял ее за талию, усадил рядом. Они молча досматривали передачу. Исаков откашлялся и, пытаясь казаться беспечным, спросил, показав на экран:

— Тебе не кажется, что этот бравый солдатик похож на меня? Такой сильный, а двигаться без твоих рук не может.

Наташа быстро взглянула на мужа, но в эту минуту в дверь позвонили. Наташа открыла, и в квартире появился Островерхов. Он не стеснялся, не протиснулся бочком, как при первом визите, вошел прямой, воинственно расправив плечи.

Наташа обрадовалась, поздоровавшись, хотела помочь снять плащ. Островерхов улыбнулся ей, раздеться отказался, не сводил глаз со стоявшего на пороге комнаты Исакова.

— Привет, Иваныч! Заходи, старина, — Исаков зябко повел плечами, виновато отвернулся.

Островерхов был намного ниже своего ученика, но, вскинув голову, он высокомерно смерил его взглядом, посмотрел сверху вниз. Оттягивая кулаками карманы плаща, он стоял перед Исаковым, широко расставив ноги, слегка покачиваясь, переносил вес тела с пятки на носок, смотрел в упор, но не в глаза, чуть выше. От этого взгляда становилось особенно неуютно.

Даже мальчишкой Исаков не боялся Островерхова, сейчас же испугался, увидел, что тренер может ударить. Влепить пощечину и прогнать. Куда? Из собственного дома?

Островерхов вошел в комнату, оттолкнул ногой предложенный Исаковым стул, сделал еще несколько шагов, остался стоять спиной, не поворачивался.

— Наташка, там вино осталось, — излишне громко сказал Исаков, стал шарить но карманам в поисках сигарет.

Наташа протянула ему сигареты и зажигалку, поставила на стол начатую бутылку вина, рюмки, вопросительно взглянула на мужа.

— Ладно, Иваныч. Садись, — Исаков кивнул жене на дверь. — Потом поговорим.

Наташа отрицательно покачала головой, села за стол и спросила:

— Что он наделал, Виталий Иваныч?

Островерхов резко повернулся, взглянул на Наташу, вздохнул, снял плащ, бросил Исакову.

— Извини, Наташа, — он сел напротив нее, подождал, пока Исаков повесит плащ и вернется в комнату. — Потом поговорим? Мол, не женское это дело? А кто тебя на этом диване полумертвого отхаживал? Кто тебя терпит, эгоиста, столько лет? — голос Островерхова задрожал, он кашлянул, выпил вина, тяжело вздохнул. — Наталка, ты знаешь, что он на ринг собирается вернуться? — он кивнул, снова выпил. — Не знаешь, конечно. Кто мы с тобой такие?

Наташа встала, взглянула на Исакова, но тут же поняла, что все сказанное правда. Она отвернулась, ей было стыдно за мужа. Он не мог допустить, чтобы эту новость Островерхову сообщил чужой. Исаков от ее поворота головы вздрогнул, как от пощечины.

— Есть Исаков! — продолжал Островерхов. — Он принимает решение сам! Один!

Исаков, за минуту до того виноватый и расслабленный, стоял напряженный, смотрел на тренера жестко.

— Верно, Иваныч. Я сам принимаю решения, — он встал между тренером и женой. — Один из твоих учеников убил человека.

— Почему именно мой? — возмущенно спросил Островерхов.

— Ученик твоего друга. Тебе легче? — Исаков почувствовал, что Наташа хочет выйти из комнаты, не поворачиваясь, перехватил ее, обнял за плечи. — Извини! Я не успел тебе сказать.

Островерхов поднялся, не прощаясь, вышел на лестницу. Исаков, продолжая обнимать жену, шагнул следом, остановился в дверях.

— Не разрешу! — Островерхов начал спускаться.

— Разрешишь! — Исаков намотал на ладонь дверную цепочку, потянул ее с такой силой, словно хотел разорвать металл. Пальцы скрючились и побелели. Исаков посмотрел на пустую лестницу, повернулся к жене.

— И ты разрешишь. У меня нет другого выхода, — он освободил затекшую ладонь, хотел хлопнуть дверью, сдержался, закрыл ее мягко.

Стрелка секундомера щелкала, медленно ползла по кругу. Свистела резиновая скакалка. Островерхов со скучающим выражением смотрел на секундомер и на ноги тяжело прыгающего через скакалку Исакова. По лицу экс-чемпиона градом катил пот, как он ни старался скрыть, дыхание было прерывистым и коротким. Тренер выключил секундомер, пожал плечами, отошел в сторону. Исаков перестал прыгать, тяжело дыша, вытерся полотенцем и начал упрямо работать на груше.

Тренировавшиеся в зале не столько работали, сколько наблюдали за прославленным экс-чемпионом. Затем они вообще бросили тренироваться, собрались в кучу, получилось, что Исаков тренируется в зале один, а все стоят и смотрят. Боксеры шепотом переговаривались:

— Так он же старик. Не дышит совсем.

— Говорят, классный боец был.

— Раньше все были классными. Послушаешь, выходит, никто не проигрывал. Одни чемпионы.

— Красиво работает.

— Чего красивого? Ему же сто лет.

— Тридцать пять.

— Я и говорю, что сто.

Увидев, что тренер направляется в их сторону, ребята неохотно разошлись по местам. Островерхов пошел по залу, от одного спортсмена к другому, делая замечания.

Тренировка в зале не получалась, боксеры следили за Исаковым, сами работали невнимательно и вяло. Островерхов хлопнул в ладоши и крикнул:

— На сегодня все! Всем в душ!

Он подошел к Исакову, который упрямо продолжал бой с тенью, ударил его «лапой» по плечу.

— Прекрати этот цирк. Тренировку мне сорвал. От твоего дыхания в зале сквозняк. Двери хлопают.

— Ты прав, Иваныч, все же заяви меня на Москву, — Исаков вытер пот.

Они посмотрели друг другу в лицо: тренер угрюмо, исподлобья — ученик, наоборот, вскинул голову, задрал подбородок.

— Я все равно выступлю на первенстве Москвы, у тебя нет формальных причин мне отказывать, — быстро говорил Петр, понимал, что говорит плохо, злился. — Я заслуженный мастер спорта, член общества, врач меня пропустит. Извини, старина, тебе придется меня заявить.

— Ты в своем уме? — Островерхов от возмущения даже задохнулся. — Ты с кем разговариваешь, мальчишка? — Он повернулся, пошел из зала. Исаков догнал его и быстро заговорил:

— У меня нет другого выхода! Пойми, старина, я ничего больше не могу придумать. Двадцать лет назад, Иваныч, ты мне сказал: «Запомни, Петр, в конце концов побеждает не тот, у кого крепче кулаки. Главное, идти до конца, подняться с пола, когда ноги не держат и встать уже невозможно». Ты говорил так, Иваныч? Ты говорил, я запомнил, — продолжал Исаков. — Это закон жизни. Надо уметь выстоять, суметь подняться. Сейчас мне надо драться, такая у меня работа.

— А если он не придет? — спросил тренер.

— Он боксер моего поколения, он не удержится, чтобы не посмотреть, как будут бить Петра Исакова. Он человек с комплексом, возможно, завидовал мне. Он придет полюбоваться. Ты сам говорил, что все старики сбегутся.

— А если нет? — снова спросил тренер.

— Иваныч, ты учишь людей драться. Один из твоих учеников либо ученик твоего товарища убил человека. Кто отвечает за это? Он может убить или изувечить еще кого-нибудь.

— Если он не придет? — Островерхов остановился у огромного, висевшего на стене портрета Исакова.

— Я должен это сделать. Придет он или нет, я должен.

— Ты не готов, Петр. Абсолютно не готов. Будет жалкое зрелище. Тебя будут бить, я понимаю, ты стерпишь. Скажут, что ты никогда не был бойцом. Никогда!

Исаков знал, что тренер абсолютно прав. Люди не прощают своим кумирам поражения. Тем более позора. Еще утром ему казалось, что он почти в форме, только сейчас, после легкой тренировки, стало ясно обратное.

На ринг выходить страшно. Боится он, конечно, не кулаков. Боится уничтожить уверенность, ведь уверенность в непобедимости Исакова существует не только в сердцах ветеранов, но и в самом Исакове. А если это блеф? Сказка? Миф? Сейчас, раздумывая, он убежден, что скорее поднимется на любой ринг, что бы ни ждало его, чем откажется. Он не может отказаться. Как только он спасует, хотя бы единственный раз, он перестанет быть Петром Исаковым. Он же столько раз говорил — главное не бокс, даже не спорт, а умение преодолеть неуверенность, страх, перешагнуть через «не могу».

Исаков сказал, что думал:

— Скажут? Скажут, что никогда не был боксером? Ну и черт с ними! Мне только тридцать пять, а я уже реликвия. Покойник. Мне надоело быть Петром Исаковым — полутяжеловесом. Надоело слышать: «Исаков? Тот самый? Вы помните его правый апперкот? Его финальный бой с американцем?» Да! Было! Мы с тобой никогда не забудем. Но я хочу иметь не только прошлое.

— Будущее. Какое оно еще, будущее? А здесь уже есть, — Островерхов показал на портрет Исакова. — Каким трудом добился. Мы-то с тобой знаем, что все потом и кровью. — Старый тренер спорил по инерции, он давно понял, что Исакова не переубедить. Согласившись, чтобы ученик пришел на тренировку, Островерхов надеялся, что Петр потренируется минут двадцать и, убедившись в бессмысленности задуманного, откажется добровольно. Странно, тренер забыл характер своего ученика. Только увидев Петра в зале, Островерхов все вспомнил, все понял. Сейчас он гордился Петром, гордился собой. Немногие могут похвастаться таким учеником. Отворачиваясь, чтобы Петр не видел его улыбки, Островерхов уже совсем неуверенно сказал: — Упрямый дурак.

— Я не могу иначе. Если есть шанс на успех, я должен...— продолжал наступать Исаков. — Странно, что я тебе объясняю. Если я сейчас спасую — значит, ты научил меня только кулачной драке. Я зря поднялся с пола в бою с американцем.

Островерхов вновь взял Исакова за плечи, взглянул на ученика с улыбкой.

— Он мог быть... горнолыжником. Ты полез бы в горы?

— Не знаю. Преступник — боксер.

Наташа достала чемодан Исакова, вытерла пыль, с грустной улыбкой рассматривала гостиничные наклейки. Париж, Нью-Йорк, Прага, Лондон, Вена, Токио.

Она налила в тарелку теплую воду, намылила тряпку, стала смывать наклейки. Некоторые не поддавались, тогда она скоблила ножом. Раздался телефонный звонок. Наташа подбежала и сняла трубку.

— Будет выступать! Будет! Нет его! В консерватории он работает, туда звоните.

Исаков вышел из душа и спросил:

— Почему в консерватории?

Наташа не ответила, побежала на кухню, вернулась с тарелкой пельменей. Из соседней комнаты вышел Николай, хотел обнять мать. Наташа увернулась, шлепнула его по руке.

— Развинтились вы у меня. Садитесь есть.

— Отец, садись есть, остынет, — пробасил парень.

Исаков покосился на стол, принюхался, спросил:

— Пельмени? Растренировалась, Наташка. — Он вытащил из холодильника сыр, придирчиво оглядел, отрезал половину.

Наташа следила за мужем — все как и раньше. Но ведь он постарел и раз выходит драться, значит, очень нужно. Она подошла к Исакову, поднялась на цыпочки, хотела обнять, но, встретив настороженный взгляд, положила ладони на плечи.

— Все будет в порядке. Я уверена.

— Конечно, детка, — он взъерошил ей волосы.

На часах, что висели у дома, было без пяти шесть, когда отец и сын Исаковы вышли из подъезда. Они шли в ногу, были чем-то похожи, хотя отец был выше и шире, лицом жестче. Сын шагал мягче, не смотрел прямо перед собой, рассеянно поглядывал по сторонам. Они остановились на углу переулка, ожидая, пока развернется грузовик с прицепом. Рядом двое мужчин разглядывали двухэтажный дом с колоннами.

— За неделю справимся, — сказал один.

— Неплохой еще домишко, — сделав в блокноте пометку, сказал другой.

Исаков посмотрел на мужчин, на дом, о котором они говорили, подтолкнув сына, пошел дальше. Так же молча они вышли к Никитским воротам и сразу попали в людской водоворот. На остановках троллейбусов и автобусов выстроились длинные очереди. Какой-то мужчина бегал по мостовой: то ли пытался остановить машины, то ли броситься под них. Его аккуратно объезжали.

Исаковы вышли на Тверской бульвар. Здесь царили мир и тишина. На тяжелых скамейках отдыхали спокойные пожилые люди, детские коляски, словно лодочки, мерно покачивались рядом.

Николай шел насупившись, изредка поглядывая на отца, хотел заговорить, но не решался. Исаков по привычке напевал. Отправляясь на соревнования, он всегда напевал. Некоторые принимали его песни за показную браваду, большинство считали, мол, нервы идеальные, оттого и поет, не думает он о предстоящем бое. Ошибались и те и другие. Исаков перед боем нервничал, успокаивался только после команды: «бокс!» — пел он оттого, что любил петь, но слуха не было и петь при людях он стеснялся. Не помнит, когда запел впервые, кажется, всегда вот так — ходил с чемоданчиком и напевал.

Если соревнования проходили в спортивном клубе «Крылья Советов», то он шел до зала пешком. Последние годы сын провожал его до конца бульвара, там они расставались. Колька раньше подпевал отцу, но ведь сын тогда не доставал до плеча даже вихрами, считал, что Исакова победить нельзя, все это веселая прогулка за очередным кубком. Сейчас он взрослый, не поет, шагает хмурый, хочет заговорить, да пороху не хватает

Дойдя до Пушкинской площади, Исаков остановился.

— Дальше я пойду один, — сказал он и переложил чемоданчик в другую руку.

— Боишься, что заблужусь? — смешливо улыбнувшись, спросил сын.

Исаков не хотел признаваться, что не пойдет пешком, сядет на троллейбус, поэтому излишне резко сказал:

— Выкладывай, не мучайся, я не обижусь.

Николай вынул из кармана «Советский спорт» и прочитал:

— Вторая молодость. Чемпион... прочее и прочее... Петр Исаков возвращается на ринг. Зачем ты дал интервью, отец?

— Я сам позвонил в редакцию.

Николай смял газету, положил в карман.

— Виталий Иванович сказал, что тебя крепко и позорно побьют, отец.

Исаков поддал ногой камешек, следил, как он прыгает по бульвару.

— Иваныч в боксе понимает.

Сын схватил отца за руку и быстро заговорил:

— Если тебе наплевать на свою славу, подумай о других. Я сын Петра Исакова. А если бы дело расследовал человек, не занимавшийся боксом?

Исаков сжал сыну кисть и спросил:

— Ты не собираешься перейти в параллельный класс?

— Зачем, отец?

— А там учится сын тяжеловеса Иванова. Ты был бы еще и однокашником. Неплохо. Сын Исакова и однокашник сына Иванова. Неплохая биография.

Ефрейтор Петров и солдат Костюк, одетые в штатское, появились в зале порознь, заняли места в разных концах. Мягков перекинул через плечо ремень фотоаппарата, стал прогуливаться у самого ринга. Сделав несколько снимков, он нашел взглядом ефрейтора. Тот переглянулся с товарищем, отрицательно покачал головой. Мягков посмотрел на сидевшего у выхода Виктора, на рукаве которого была красная повязка, понял, что новостей нет. Белый ринг с туго натянутыми канатами был ярко освещен, места зрителей тонули в полумраке.

Исаков стоял, опустив голову, чемоданчик двухпудовой гирей оттягивал руку. В этом зале он начинал, здесь закончил. Зачем он вернулся? Прав Иваныч, ведь преступник мог бы быть и горнолыжником.

Исаков вспомнил свой последний день в этом зале.

Был день открытия чемпионата страны. Судьи в белых костюмах, торжественные, чуть-чуть зазнавались, избегали разговаривать со знакомыми боксерами. Зная все и всех, крутились у ринга журналисты и фотокорреспонденты, телеоператоры о чем-то перешептывались по внутренней связи.

Стоя у угла ринга, Исаков и Виталий Иванович Островерхов старались не смотреть друг другу в лицо. Дрожащими руками Островерхов приколол ученику несколько медалей. Петр неловко поежился, тихо сказал:

— Неудобно, Иваныч, не носил я их.

В зале прозвучал хорошо всем знакомый голос Николая Озерова:

— На ринг вызывается заслуженный мастер спорта, пятикратный чемпион страны, чемпион Европы и Олимпийских игр Петр Исаков.

Зал громыхнул аплодисментами. Петр застегнул пиджак, поправил медали, быстро поднялся на ринг.

— Друзья, сегодня прощается с рингом замечательный спортсмен...

Исаков щурился от яркого света и не слышал Озерова. Он впервые стоял на ринге в вечернем костюме, ему было неуютно, он неловко одергивал пиджак, смотрел в привычный темный зал.

— Пожелаем же, друзья, Петру Алексеевичу Исакову добиться в жизни таких же успехов, каких он добился на ринге.

Исаков раскланялся и уже спустился с ринга, когда звонкий мальчишеский голос, перекрывая аплодисменты, прокричал:

—Исаков, не уходи!..

Исаков дважды прошел мимо раздевалки. Он предполагал, что будет трудно подняться на ринг, а об этом пороге забыл. Сейчас еще можно отказаться, но стоит переодеться... Он наклонил голову, зло толкнул дверь, оказалось, что толкнул слишком сильно, она ударилась ручкой о стену.

— Ой! А закрывать кто... — закричал было голый боксер, прикрываясь полотенцем, но, увидев Исакова, замолчал.

— Извини, — Исаков закрыл дверь, повернул к правой скамейке, когда-то он всегда раздевался в этом углу. Он открыл чемодан, вынимая вещи, аккуратно раскладывал их в определенной последовательности. Привычное занятие немного успокоило, он сел, украдкой взглянул на окружающих. Островерхов вошел уверенно, но не слишком, без развязной бравады, сразу было видно, что человек пришел в свой дом.

— Переодеваешься? Не торопись, еще рано. — Он взял бинты: — Неужели старые сохранил?

— Наташка, — ответил Исаков.

Он бинтовал руки, рассеянно наблюдая за молодежью — многие из присутствующих были моложе его ровно вдвое. Островерхов привычно погладил затылок и тихо заговорил:

— Он любит работать на дистанции. Темповик, хорошо дышит. Сбивай темп... Не отдавай центр ринга, пусть он бегает. В первом раунде он будет тебя бояться. Ты можешь выиграть раунд за счет точности. — Островерхов посмотрел на безучастное лицо Исакова, вздохнул и замолчал.

Виктор Валов, проверяя у входивших билеты, остановил очередного рассеянного, хотел задать дежурный вопрос, но «безбилетником» оказался подполковник Попов.

Равнодушно оттолкнув руку Виктора, он спросил:

— Наш-то что, тоже биться будет?

— Будет, товарищ... — Виктор смешался и поправился: — Федор Владимирович.

— Дела, — протянул Попов.

Он отыскал свободное место, недовольно огляделся, рядом какой-то мальчишка пронзительно свистнул, старый инспектор хотел было дать ему по губам, но, взглянув на мальчишку внимательно, сказал:

— Ты, пострел, не свисти, объясни ка лучше, кто здесь кого. Понял?

— Что, в первый раз, что ли? — спросил парнишка покровительственно.

— В первый, — сознался Попов. — Сидеть бы дома, да вот понесла нелегкая.

Откровенность Попова обезоружила «бывалого боксера», он быстро заговорил:

— Так все же ясно, папаша. Сейчас Титов выиграл, а победу Худякову дали.

Диктор перебил объяснения:

— На ринг вызываются боксеры полутяжелого веса Петр Исаков и Алексей Фролов.

— Кто такие? — спросил Попов.

— Исаков! — Парень подпрыгнул. — Вы что, газет никогда не читали? Сейчас Исаков старик, — он вздохнул. — Куда лезет? А какой боец был!

— Много ты понимаешь, — Попов сунул в рот мундштук, свирепо взглянул на соседа.

Исаков шел, как всегда, опустив голову. Островерхов, как всегда, держался чуть позади, положив руку на плечо боксера. Сто шестьдесят два раза они так поднимались на ринг и сто пятьдесят восемь уходили победителями. Исаков коснулся рукой туго натянутых канатов, встал лицом к тренеру и опустил расслабленные плечи. Он не уходил отсюда, не было пяти лет перерыва.

Фролов, смуглый длинноногий юноша, поднялся на ринг с противоположной стороны. Исаков не смотрел на противника, заглянет ему в глаза во время рукопожатия, перед самым боем. Важно понять его в последнюю секунду, перед тем как он ощетинится ударами, закроется перчатками и станет боксером. Когда он пожимает руки, он открыт.

По вызову судьи Исаков вышел на середину, пожал протянутые перчатки и посмотрел. Любопытство. Он увидел недоумение и любопытство. Немного волнения.

Исаков вернулся в угол, последний раз наканифолил боксерки.

— Бокс! — судья сделал шаг назад.

Исаков остановился в центре ринга, ожидая нападения. Фролов медлил, возникла секундная пауза, в зале стало непривычно тихо. Фролов сделал ложный выпад, хотел начать атаку, но Исаков предугадал маневр, встретил противника левым прямым, Фролов отскочил. В зале раздались смех и аплодисменты.

Фролов снова пошел в атаку, вошел в ближний бой. Исаков захватил ему руки, судья развел боксеров.

Так повторялось дважды, в третий раз Исаков неожиданно опередил противника, начал атаку сам, и секунд тридцать на ринге был прежний Исаков. Мягко пружиня на полусогнутых ногах, он нырял под удары противника, преследовал его по всему рингу, не давал захватить руки, атаковал непрерывно. Это был высший класс. Фролов растерянно метался по рингу, но Исаков не отпускал его с дистанции удара.

Прозвучал гонг. Исаков опустился на подставленный Островерховым табурет, закрыл глаза. Тренер размахивал полотенцем и быстро говорил:

— Все верно, первый раунд твой. Но сейчас Саня его накачает, и он кинется. Встречай жестче, а то обнаглеет.

Исаков не открывал глаза, старался унять в ногах дрожь и привести в порядок дыхание. Впереди еще два раунда, если Фролов опомнится и станет активнее — конец. Почему вдруг такие мысли? Почему ноги отяжелели и дрожат? Исаков не ожидал, что устанет так быстро ...

— Бокс!

Исаков внимательно следил за противником, который, делая ложные выпады, не решался пойти в атаку. В публике раздался смех, кто-то свистнул.

— Работать надо!

Наконец бой начался, не прошло и минуты, как Исаков стал вновь задыхаться, в глазах Фролова появилась уверенность, он атаковал все настойчивее, его удары все чаще достигали цели, движения Исакова становились все медленнее. Перед концом второго раунда Исаков неожиданно почувствовал себя лучше, дыхание наладилось, он решил скрыть свое состояние от противника, продолжая демонстрировать крайнюю степень усталости. Буквально за секунду до гонга Исаков провел серию жестких ударов, он знал, что они произведут должное впечатление на судей. Последняя серия создавала видимость, что раунд ничейный, хотя Исаков отлично понимал — судьи подсчитывали все точно, его преимущество, которое он получил в первом раунде, почти сведено на нет.

Из всех присутствующих в зале, пожалуй, самыми ярыми болельщиками Исакова были его старые товарищи по рингу — Валентин Седов и Константин Пухов.

Пухов, маленький, кругленький и смешливый, никак не походил на прославленного в прошлом боксера. Оставив ринг, он располнел, искрился добродушием, жизнерадостностью.

Седов еще более жилист и худ, чем десять лет назад. Он был первой перчаткой страны во втором среднем весе, но на ринг вышел Исаков. Седов дважды проиграл, решил уйти в полутяжелый вес. Исаков тоже прибавил в весе, они снова встретились. Три года Седов безуспешно пытался вернуть себе звание чемпиона, бросил выступать, стал тренером. Он завидовал Исакову, любил его, следил за успехом и триумфом на Олимпийских играх. Седов справедливо считал, что они с Исаковым были элитой советского бокса, останутся в истории навсегда. Седов расстроился, когда узнал, что Исаков вернулся на ринг, решил не приходить в зал, не видеть, как будут хоронить их спортивную славу. Решил твердо, но прибежал Пухов, заговорил, закружил, и сил не хватило.

Исаков вытянул ноги, опустил руки, широко открытыми глазами смотрел сквозь канаты. Вдруг вспомнил, что пришел не состязаться с этим мальчиком, стал искать среди участников и судей Мягкова и нашел его. Мягков отрицательно покачал головой.

Старый сыщик Попов ничего не понимал в боксе, но в людях он разбирался. Сейчас он увидел, как Исаков ведет бой, и неожиданно понял, что для упрямого малого это не спортивный поединок. Исаков работает по версии. Есть ничтожный шанс, что преступник в зале, пришел посмотреть или, возможно, придет завтра. Таков принцип розыска: должен быть использован даже ничтожный шанс. Слушая реплики окружающих, Попов только теперь понял, как Исаков знаменит, а ведь они работают вместе больше десяти лет. Как же он не знал этого раньше? Как вообще не понимал этого парня? Ведь он каждый день работает, как сейчас на ринге. Упрямый, с потом и кровью.

Островерхов помог Исакову встать, положил руку ему на затылок, заглянул в глаза. Как помочь, встряхнуть, заставить собраться? Неожиданно тренер вспомнил, ударил слегка по щеке и презрительно сказал:

— На ногах не стоишь! Размазня, зачем на ринг полез? Смотри, этот сопляк тебя за противника не считает.

Исаков вздрогнул, ему стало холодно, по коже пробежали мурашки, он двинулся вперед, увидел, как противник улыбнулся, что-то сказал тренеру, и они ударили перчатками друг друга. Именно этого Исакову не хватало, разозлился. По-настоящему, как умел злиться когда-то, оставаясь спокойным и сосредоточенным. Он вновь занял центр ринга. Думаешь, уже выиграл, мальчик? Ну-ну!

Он чувствовал, что сил у него осталось секунд на тридцать настоящего боя. Следовательно, надо протянуть две с половиной минуты, выдать все под занавес.

Несколько секунд Исаков вяло защищался, когда же Фролов стал небрежен в защите, встретил его таким точным и жестким прямым, что юноша закачался. Исаков чуть было не бросился добивать, но вовремя сдержался, и бой пошел по нужному руслу. Пока Фролов оправился, пока он соображал, как продолжать бой, шло время.

Исаков видел, как тренер Фролова хватается за голову, но сам Фролов этого не видел.

Пошла вторая минута, бой был чисто ничейным. Еще немного!

Пора! Исаков пошел в атаку!

Немногие в зале поняли, что произошло, но такие ветераны, как Седов и Пухов, переглянулись и встали со своих мест. Исаков был их чемпион, когда-то именно их он сбивал с ног, лишал славы, титулов, интересных поездок за границу. Хотя сегодня они дружно негодовали, что Петр посмел выйти на ринг, где наверняка потерпит поражение не только Петр Исаков, но и заслуженный мастер спорта Валентин Седов и мастер спорта Константин Пухов, — сейчас они, стоя, приветствовали Исакова. Был единственный шанс на победу, и Петр его использовал полностью.

Придерживая сползающий халат, стараясь не качаться, не глядя по сторонам, Исаков прошел сквозь строй болельщиков, протиснулся в раздевалку. За ним, перекинув через плечо перчатки и полотенце, шел Островерхов. Потеснив болельщиков, он закрыл дверь.

— Все! Все! Кончилось представление! Завтра приходите.

Мокрый от пота, тяжело дыша, Исаков выпил несколько глотков боржоми, а остатки вылил на голову.

Островерхов подвинул Исакову чемодан, хотел похвалить, обнять Петра, не сумел, нарочито грубо сказал:

— Бровь покажи, — он взял его за подбородок, повернул к свету. Осмотрев вспухшую бровь, быстро погладил Исакова по мокрым волосам, уже на выходе пробормотал: — До завтра, Петр. На ночь пару столовых ложек валерьяны выпей, иначе не заснешь.

В зале проходили последние схватки тяжеловесов, поэтому в коридоре не было ни души. Исаков подошел к буфету, здесь его слегка толкнули сначала с одной стороны, затем с другой. Он оглянулся и увидел Седова и Пухова. Исаков улыбнулся распухшими губами, хотел обнять друзей, они посторонились, и Исаков опустил руки. Боксеры переглянулись, взяли его под локти, вывели на лестничную площадку с дверью, над которой горела надпись: «Запасный выход».

— Рад вас видеть, ребята.

— Ясное дело, — Седов закурил, угостил товарища. — По мне, так лучше бы тебя и не видеть. Насмотрелся.

— Подожди, Валя, — остановил приятеля Пухов, погасив папиросу о каблук, спросил: — Что-нибудь случилось, Петр?

— Ничего, — Исаков отвернулся.

— Ты подожди, — снова повторил Пухов, крепко взял его за рукав. — Так не пойдет, Петр. Что случилось-то?

— Мо-жет, объяснишь? — неожиданно заикаясь, спросил Седов. — Ты ведь не только себя на позор вытащил.

— Выиграл все-таки, — попытался отшутиться Исаков.

— Что случилось, спрашиваю? — Седов смотрел угрюмо в упор.

Исакова обрадовала настойчивость старых товарищей, их уверенность, что без крайней необходимости он на ринг не вернулся бы.

— Вы знаете, что я на Петровке работаю?

— Ну? — почти в один голос нетерпеливо спросили боксеры.

Он коротко, без подробностей, не упоминая о смерти Федякина, рассказал о случившемся. Впервые ему не пришлось доказывать, что преступник боксер. Ребята все поняли с полуслова.

— Матерый подлюга! — выругался Пухов. — Ты, значит, решил нас собрать и проверить? На ринг полез...

— Брек, Валя! — прервал товарища Седов. — Это наше дело. Общее. Нас всех испачкали. Сами искать будем, всех переберем, каждого руками пощупаем.

Исаков дал товарищам фоторобот — рисованный портрет преступника, сделанный в научно-техническом отделе на основании показаний солдат. Отдавая Седову карточку, Исаков предупредил, что свидетели путаются, возможна ошибка.

Седов и Пухов сидели на лавочке на аллее Ленинградского проспекта, прямо напротив Дворца спорта. Наступили сумерки, друзья расположились под фонарем, в свете которого рассматривали фоторобот разыскиваемого преступника.

— Тип лица, такой тип лица у половины людей. Ничего примечательного. Левша... — говорил Пухов.

Седов молча смотрел на фотографию, вспоминал.

— От среднего до полутяжелого, — Седов помолчал. — Кто у нас бил левой в этих весовых категориях... Неужели не вспомнил?

Некоторое время друзья молчали, затем Седов вытащил из кармана горсть мелочи, нашел двухкопеечную монету, протянул приятелю.

— Позвони жене, скажи, что задерживаешь до утра.

— Какой жене? — Пухов смотрел удивленно. — Я же холостой.

— Моей жене. Соври что-нибудь, — Седов сунул приятелю монету, втолкнул в будку. — Будем искать эту подлюгу. Петру нельзя завтра выходить на ринг.

Супруга Седова обозвала их алкоголиками и повесила трубку.

— Не надо жениться, Костя, — философски реагировал Седов. — Выворачивай карманы.

Седов с Пуховым гнали машину из одного адреса в другой. Их визиты не встречали овациями. Так и младший научный сотрудник Кирилл Иванович Карасев, когда его разбудили приятели, не подпрыгнул от восторга, сидел на кровати в одних трусах, сучил босыми ногами, испуганно смотрел на Пухова и Седова.

— Ошалели совсем. Баламуты, — он отыскал тапочки, накинул одеяло, пересел за стол. Теперь прямо над его головой оказался большой портрет — молодой мускулистый парень прикрывал подбородок боксерскими перчатками, хитро щурил глаза.

Хозяин натянул плотнее одеяло, зябко поежился.

— Дай еще глянуть, — сказал он стоявшему рядом Седову, взял фоторобот, протер глаза и, вытянув руку с карточкой, стал разглядывать. — Валюха, на тумбочке очки.

Седов передал ему очки, хозяин надел их, посмотрел на карточку, покачал головой.

— Мертвец какой-то. Морда-то неживая. Левша, говорите?

Сидевший напротив него Пухов вынул авторучку и блокнот, что-то написал, вычеркнул фамилию хозяина из длинного списка.

— Ну? — нетерпеливо спросил Седов.

— Не помню, — хозяин бросил карточку, снова зевнул, окончательно проснувшись, возмутился: — Вы ошалели? Ночью врываться...

— Спокойно, Карась, — Седов погладил хозяина по лысеющей голове. — Утром все на работу уедут. У тебя фонарь есть?

— Что? Какой фонарь?

— Электрический, с батарейками, — ответил Пухов. — И десять рублей.

Хозяин вздохнул, шлепая туфлями, подошел к шкафу, пошарил на полке, достал электрический фонарик.

— Ведь не отдадите... А денег нет у меня. — Увидев на лицах приятелей недоверие, он повторил: — Честно нет.

Пухов осуждающе покачал головой. Седов взял хозяина за плечо.

— В пятьдесят шестом в Риге я тебе обеды отдавал?

— Вспомнил. Ты вес гнал. Потому и отдавал.

— Я тебе в Вильнюсе совсем новые боксерки отдал, деньги где? — перегнулся через стол Пухов.

— Не помню, — хозяин поморщился.

— В пятьдесят треть...

— Дай червонец, Карась. Добром прошу! — Седов тряхнул хозяина, поднял со стула.

Пухов вскочил, снял со стены портрет молодого боксера, поставил перед хозяином.

— Дай деньги, Карась! Вещами возьмем!

Поняв, что сопротивление бесполезно, хозяин расстался с последней пятеркой, облегченно вздохнув, закрыл за ночными визитерами дверь.

На счетчике такси выпрыгнула цифра пятнадцать.

Пухов вычеркнул в блокноте очередную фамилию, обратился к дремавшему рядом Седову.

— Шабаш, Валюха, по домам.

— Неужто все? — Седов зевнул, протянул руку к блокноту.

Пухов спрятал блокнот в карман, быстро застегнул пуговицы.

— Хватит! — Пухов попытался сделать серьезное лицо. — Этот Исаков всю жизнь заставляет меня ишачить! — он с каждым словом распалялся все больше.

— Он тебя не просил.

— Кого он в жизни просил? — Пухов смотрел возмущенно. — Он просить не подумает, ты сам, по доброй воле, в лепешку расшибешься. Он потом только глянет: мол, ладно, согласен, ты тоже человек!

— Ты чего это вдруг? — Седов недоуменно смотрел на товарища.

— Я вот езжу, врываюсь в дома, людей бужу, ругаюсь! — Пухов повернулся к водителю, тот спокойно дремал, довольный подвернувшимися ночью клиентами. — Задумался, вспоминать начал, — спокойно продолжал Пухов. — В пятьдесят пятом он на сборах появился, еще никто, мальчонка, сопля худющая.

Седов задумчиво улыбался, согласно кивая.

— Смотрю, коечка у него заправлена образцово. Все посмеялись, а через неделю? Все заправляли, — как о великом событии сообщил Пухов. — Двое у нас покуривали, бросили...

— Точно... — мечтательно протянул Седов. — Помню, пришел как-то я поздно, Исаков приподнялся на кровати, глянул, снова лег. На следующий день в спарринге отказался работать.

— Все так было! — обрадовался поддержке приятеля Пухов. — Колька Севидов на Европе румыну посеченную бровь сорвал. Исаков с ним три года не здоровался... Я в пятьдесят девятом в финал первенства страны вышел, смотрю, у противника левая бровь подтекает, ни одного правого бокового не провел, проиграл. Из-за него, из-за Исакова! Он только похлопал меня по спине и подмигнул, разрешил дышать с ним одним воздухом. Эгоист?

— Точно, — согласился Седов радостно. — Кто у нас следующий? Поехали!

Пухов растерянно заморгал, вытащил блокнот, назвал водителю адрес, затем рассмеялся и спросил:

— Закурить осталось?

— Все, — Седов провел ладонью по карману. Водитель протянул Пухову пачку «Беломора».

— Кого ищете, ребята?

— Друга. Срочно найти требуется, — Пухов вынул из пачки несколько штук.

Поднялся Исаков, как обычно, в половине восьмого, мышцы побаливали, в основном же чувствовал он себя вполне сносно. Под глазами только разлилась синева. В ожидании завтрака развернул «Советский спорт».

«На ринге экс-чемпион» — так назывался отчет о первом дне соревнований. Заканчивался он многозначительным вопросом: «Молодость или опыт?»

До чего же глупо! Исаков отложил газету. Вспомнились старые споры с этим корреспондентом. Как его фамилия? Исаков вновь развернул газету. В. Катушев. Да, да, Катушев. Он был страстным поклонником восходящих «звезд». Стоило неизвестному парню прилично выступить, как Катушев разражался хвалебной статьей. Заслуги чемпиона ставились под сомнение. Катушев писал о них снисходительно, перечисляя их победы панихидным тоном. Его любимым лозунгом было: «Дорогу молодым!» Он был искренен, восторженно верил, что открывает нового олимпийца. Почему-то на меньшее он никогда не соглашался. Молодые ребята, подхлестываемые его звонкими фразами, пытались перескочить через ступеньку. Катушев забывал их быстро. Забывал сразу. Молодых много, не этот, так тот. Дорогу молодым! Неважно, что у способного парня закружилась голова, он сошел с ринга, практически не выходя на него. Есть другие. Дорогу молодым!

Исаков решил дать ему бой. Пытался объяснить, что молодость лишь потенциал, лишь упорный труд, творческий союз с ветеранами может принести результат. Говорил, что не стоит мечтать об олимпийской короне раньше времени, в спорте каждую ступеньку необходимо брать с боя. Тогда Катушев обвинил Исакова в заземленности и бескрылости.

Наташа поставила перед ним тарелку с большим куском непрожаренного мяса и чашку кофе.

— Сахар не класть?

— Положи, малыш, я в весе.

— В три часа в «Баррикадах» новые мультяшки. Я взяла на работе отгул.

— Ты у меня, Наташа, тренером можешь работать, — Исаков разрезал мясо, убедился, что оно достаточно сырое, удовлетворенно кивнул. — Наталка, знаешь, что делают молодые боксеры перед боем, когда хотят скрыть мандраж? — спросил Исаков.

— Ты противный малый, Исаков. Когда ты нервничаешь, ты зеваешь. Во весь рот. — Наташа села напротив и начала завтракать: — Так пойдем на мультяшки?

— Не могу. Надо быть на работе.

— На дни боев освободить не могут? Без тебя МУР не обойдется?

— Обойдется. К сожалению. В другой раз, малыш. Сегодня дел много.

Отдел, которым руководил полковник Хромов, занимался раскрытием особо опасных преступлений. Раскрывая одно преступление, разыскивая конкретных преступников, в большинстве случаев сталкиваешься с совершенно другими делами и людьми, поэтому в производстве у любого инспектора уголовного розыска накапливаются основные дела и побочные. Все они требуют времени и сил, следователь торопит, прокурор и начальник проверяют! В этот день Исаков решил просмотреть материалы, скопившиеся в группе, так как показатели оставляли желать лучшего.

Начал он с Виктора и сразу натолкнулся на дело, которым, по его мнению, не следовало заниматься в Управлении уголовного розыска. Подростки ломали телефонные автоматы, наносили огромный вред, однако Исаков считал, что материал следует передать в районное отделение милиции.

Мягков пытался его отговорить.

— Петр, пускай Виктор доведет дело. Он сам нашел этих ребят, сам расколол. Они, паршивцы, в округе телефонов с полсотни разломали. Пятьдесят раскрытых краж...

— Не стыдно? — перебил Исаков.

— Нет. Такой учет работы придумал не я. Конечно, Николай Иванович скажет, что мы ерундой занимаемся. Когда же итоги подведут, все забудут, что это были телефоны-автоматы...

Исаков передал Виктору папку с материалами.

— Отдай в отделение по месту совершения преступления. Пусть другие процент раскрываемости таким образом повышают.

— Петр Алексеевич, я работал по грабежам, вышел на ребят случайно.

— Молодец, — Исаков поправил темные очки. — Когда отделение закончит расследование, пройдись по школам, поговори с педагогами, с ребятами, — он помолчал. — А сейчас сходи в буфет, нам поговорить надо.

Исаков считал неудобным выговаривать старшим товарищам в присутствии совсем еще молодого сотрудника. И в таких случаях выпроваживал его довольно бесцеремонно.

Когда Виктор вышел, Попов, до этого молча сидевший на диване, сказал:

— Зря, Петр. Виктор — парень отличный, — он вынул изо рта мундштук, нехотя добавил: — С ним мягче надо.

— Хорошо... хорошо... Лучше скажите, чем вы сейчас занимаетесь, — резко спросил Исаков.

— Ломбарды проверяю. Пытаюсь вещички найти. По делу Голиковой.

— Такое старье ломбард не принимает. Зря время теряете.

— Планчик-то Николай Иванович утверждал. Он в розыскном деле профессор, — Попов кашлянул. — Если по-вашему, то заслуженный мастер спорта.

Исаков весело рассмеялся; Мягков, которого угнетала напряженная атмосфера, обрадованно поддержал Исакова; Попов решил, что пошутил удачно, заулыбался.

— С какого числа ломбарды проверяете? — оборвал веселье Исаков.

— Пятый день. Там, знаешь ли, есть где повозиться, — снова ощетинился Попов.

— Повозиться в последнее время вы стали мастера.

Попов поднялся, одернул пиджак, посмотрел на Исакова удивленно. В таком тоне с Поповым не разговаривал даже комиссар.

Старый инспектор тяжело пошел к двери, оглянулся, снова долго посмотрел на Петра.

— Теперь за меня возьмешься? — спросил Мягков.

Исаков не ответил, снял очки, потер ладонями лицо и спросил:

— Поедем в район?

Мягков посмотрел на льющийся из окна солнечный свет, на Исакова и, помявшись, ответил:

— Давай я один съезжу. Жарко сегодня, — он хотел добавить, что надо беречь силы, ведь вечером бой, но, зная, что Исакову ничего доказать нельзя, промолчал.

В машине Исаков молчал, вспоминал разговор с Поповым. Он, Исаков, прав: Виктора надо приучать к серьезной работе, не давать размениваться. Можно было, конечно, Попову это объяснить. А какого черта? Опытнейший человек, сам отлично знает.

Мягков развалился на сиденье, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, слегка ослабил узел галстука.

В последнее время Мягков все больше задумывался, каким образом получилось, что он в подчинении у Исакова.

Почему вообще в жизни все складывается не по заданному плану? Мечтал об адвокатуре — работает в уголовном розыске. Начал работу так удачно, а сегодня стоит на ступеньку ниже, чем десять лет назад. Когда полковник, решив подстегнуть самолюбие Мягкова, назначил старшим Исакова, он, Мягков, лишь внутренне рассмеялся. Предвкушая торжество, был уверен, что Петр не справится и Хромову при всем отделе придется признать свою ошибку. Петр уперся, работал сутками, не только справился, стал чуть ли не лучшим в управлении. Тогда Мягков придумал для себя оправдание, мол, все к лучшему. Что такое старший группы? Зарплата та же, ответственности больше. За спиной Исакова спокойно можно поступить в аспирантуру, заняться вплотную кандидатской. Где аспирантура? Где диссертация?

Он же прекрасно понимает, что талантом его Бог не обидел, во многом он способнее Исакова, например, в умении работать с людьми.

— Тебя за эту самую безжалостность не любят, — сказал он, подумав, добавил: — Люди не замечают, что ты к себе еще безжалостнее, чем к другим.

Исаков не отвечал. В темных очках он был еще более непроницаем. Сухой и собранный, он производил впечатление человека непоколебимого, удачливого и всеми любимого. Ничего этого у Исакова не было. Этот выезд в район — просто бегство. Уйти домой и лечь — не хватает мужества, оставаться в управлении и работать — не хватает сил.

С Пуховым и Седовым Исаков встретился за два часа до боя. Увидев виноватые лица друзей, он рассмеялся, опередив их, сказал:

— Привет, ребята! Вы что же, рассчитывали так быстро поймать преступника?

Жестикулируя, с красочными подробностями, Пухов рассказал о ночном путешествии. Исаков слушал очень внимательно, чем немало удивил старых боксеров.

— Молодцы. Составьте мне два списка. Первый — у кого вы были. Второй — кто из них сегодня придет в зал, — видя недоумение друзей, он пояснил: — Если вы побывали у преступника, то сегодня он придет сюда обязательно. Придет, чтобы доказать свою невиновность. Он увидел, что фоторобот на него не похож, понял, что бояться ему нечего, придет, обязательно покажется вам на глаза, спросит, как дела. Попытается помочь в розыске.

— А если мы у него не были? — спросил Седов.

Исаков развел руками.

— Дай-ка фоторобот, Валя, — обратился он к Пухову, затем продолжал: — Забудьте о внешности, попробуем подойти с другой стороны. Мы же знаете наших ребят. Кто из них способен на преступление? Вспомните характер каждого.

Договорившись о встрече на завтра, Исаков ушел. Пухов проводил взглядом его высокую поджарую фигуру, хлопнул Седова по плечу.

— Порядок, Седой! Петр нас снова запряг, теперь будем вкалывать.

Исаков отметил широкие юношеские костлявые плечи своего будущего противника, его нагловатую усмешку, пожал ему руку и, как бы между прочим, сказал его тренеру:

— Твои ученики, Василий, всегда отличались хорошими боковыми.

Когда он отошел, юноша повернулся к тренеру.

— Он уже все обо мне знает, Василий Николаевич.

— Что он знает? Не вздумай его бояться. Одно имя осталось. Работай побыстрее, и он твой.

После утренней стычки Попов решил проучить мальчишку. В своем кабинете он долго сердито сопел, грыз мундштук, обдумывая план предстоящей мести, вдруг вспомнил, как неделю назад присутствовал на допросе, который проводил Исаков. Петр допрашивал официантку Голикову. Она могла опознать давно известного Попову рецидивиста Кирюшина, которого подозревали в совершении дерзкого преступления. Голикова не хотела давать показания, Попов видел, что ее пугает напор Исакова, что женщину надо допрашивать мягче, ничего не писать при первой беседе. Он хорошо знал таких людей, чей девиз — ни во что не вмешиваться.

В тот день Попов промолчал, сейчас вспомнил Голикову, поехал в кафе, долго сидел за ее столиком, благо посетителей почти не было. Официантка его не узнала, и Попов пил кофе, приглядываясь к женщине, слушал, как она переговаривается с товарками, затем сам включился в общую беседу. Солидный и ненавязчивый, Попов не походил на ухажера, девушки охотно приняли его в компанию. Так он просидел два часа, выяснил, что скоро будет пересменка, дождался, пока Голикова выйдет, и долго ехал с ней в троллейбусе. Женщина не видела старою инспектора и, когда он при выходе подхватил ее тяжелую сумку, удивленно взглянула на него, затем испуганно отстранилась. Напомнив об их первой встрече в МУРе, Попов по реакции Голиковой окончательно убедился, что она видела и может опознать преступника.

Они сидели на лавочке сквера, молчали. Попов знал, что торопить свидетельницу нельзя. Наконец она заговорила сама, долго объясняла, почему боится давать показания. Попов грыз мундштук и кивал, согласился, что она права полностью, но не уходил. Сидел, молча ждал, и женщина, не выдержав, все рассказала. Сначала выслушав, а затем в ближайшем отделении милиции записав показания, Попов, обрадованный, поехал в управление. Теперь-то он утрет нос мальчишке, теперь они выяснят, кто из них возится, а кто работает. Он еще не доехал до управления, как постепенно чувство радости и злорадства оставило его. Чему радоваться? Нашел преступника? Так ведь не этому обрадовался. Петра нужно было поправить неделю назад. А он промолчал, неделю потеряли. Кирюшин мог совершить еще одно преступление. Мог убить, потому что старший инспектор Попов стал медлителен. Исаков прав. Он снова будет драться сегодня с молодым парнем, будет драться не для того, чтобы доказать что-то ему, Федору Попову. Надо срочно найти Кирюшина. Сначала заглянуть в зал, пусть Исаков знает: одним делом будет числиться меньше.

Утром Попов прогуливался у кабинета начальника отдела. Как обычно, Хромов приехал около девяти.

— Здравствуй, Федор, — сказал он, не останавливаясь.

— Коля, я хотел попросить тебя...

Попов уже лет пятнадцать не называл его по имени. Хромов удивился, кивнул старому товарищу, пригласил в кабинет.

Попов достал из кармана сложенный вчетверо листок, молча протянул начальнику. Хромов прочитал, снял очки, потер переносицу.

— Может, сядешь? Выкладывай, что случилось.

Попов сел, пожал плечами, вздохнул.

— Стар стал. На пенсию пора... — Хромов молчал, постукивая очками по столу, смотрел вопросительно, и Попов добавил: — Я уж пару лет без огонька работаю... По-старому пороху не хватает.

Хромов вновь перечитал рапорт, убрал его в стол.

— Не вовремя ты, Федор, Исакова бросаешь.

— Петру нужны люди другие, — ответил Попов и перешел на официальный тон: — Товарищ полковник, прошу моему рапорту дать официальный ход. И еще, — он кашлянул, — вы прикажите Исакову, чтобы он сегодня этот чертов бокс прекратил. Нельзя так.

— Хорошо, Федор Владимирович, в отношении вашего рапорта я посоветуюсь с комиссаром, — ответил Хромов.

Попов неторопливо вышел, Хромов сделал запись в настольном календаре, затем нагнулся к селектору:

— Петр Алексеевич?

— Слушаю, Николай Иванович.

— Зайдите ко мне. — Хромов вынул из стола рапорт Попова, когда Исаков вошел, передумал и спрятал рапорт назад в ящик.

Увидев на Исакове темные очки, Хромов раздраженно спросил:

— Вы что, на кинофестивале?

Исаков снял очки, отвернулся. Хромов успел заметить синяк под глазом и сказал:

— Извините, лучше в очках, — деланно бодрым голосом продолжал: — Поздравляю, Петр Алексеевич, дело по изнасилованию вы раскрыли. Выправляешься потихоньку.

Одобрение начальника разозлило; вместо того, чтобы похвалить Попова, Исаков сказал:

— Попов проснулся. Его заслуга.

Хромов достал рапорт Попова. «Проснулся» — слово-то какое отыскал обидное. Полковник перечитал короткие строчки, язык канцелярский: «Прошу Вашего ходатайства перед вышестоящим командованием... Тридцать один год...» Хромов снова убрал рапорт.

— Попов — хороший работник, если бы не образование.

Исаков слушал вежливо, но равнодушно, и полковник замолчал. В чем-то этот равнодушный парень Исаков виноват, раз Федор решил уволиться.

— Теперь таких работников нет. Попов старая гвардия, из настоящих.

— Он неплохо закончил последнее дело, я, честно сказать, не ожидал, — ответил Исаков несколько удивленно.

— У вас все, Петр Алексеевич? — спросил Хромов, вспоминая, что сам вызвал Исакова, кажется, похвалить, поддержать собирался, сейчас забыл об этом. Спохватившись, полковник сказал: — В девятнадцать часов мы с вами идем к комиссару.

Исаков снял очки.

— У меня вечером операция.

— Ну, если операция... Задержание — причина уважительная. У меня к тебе просьба, Петр. Хватит бокса. Ты же видишь, бессмысленно это, шансы на успех ничтожны.

— Хорошо, что просьба, — сдержанно ответил Исаков. — Я подумаю. А насчет шансов, так я в уголовном розыске выполнял и более бессмысленную работу. Картотеку военкомата помните?

Хромов помнил, у него была отличная память, особенно на свои ошибки.

— Вы правы, Исаков. Поступайте, как считаете нужным.

Молодой почтальон, в котором сразу угадывался подрабатывающий студент, застегнул сумку, расписался в ведомости и сказал:

— Люблю пенсию людям приносить. Словно это я сам отдаю людям собственные деньги. Я такой добрый! — Он рассмеялся, выскочил на улицу.

Почтальон, насвистывая, радуясь веселому теплому дню, отправился в свой микрорайон. На секунду он задержался у футбольной афиши, затем вошел во двор.

От самого почтового отделения за юношей неотступно шел широкоплечий мужчина. Он ждал, пока почтальон стоял у афиши. Видимо, он знал маршрут почтальона, потому что во двор мужчина вошел первым, шагал не оглядываясь, на ходу надел черные кожаные перчатки, неожиданно присел, как человек, у которого развязался на ботинке шнурок.

Когда ничего не подозревавший юноша проходил мимо, мужчина выпрямился, нанес почтальону неожиданный удар в челюсть, подхватил за талию, аккуратно опустил на землю. Преступник вынул из сумки деньги, сунул вместе со снятыми перчатками в карман, оглянулся. Через минуту почтальон пришел в себя, через две он уже звонил по телефону, через десять оперативная группа была на месте преступления.

Исаков следил за экспертом НТО, который осматривал землю. Почтальон был здесь же, тихо переговаривался с Мягковым, который что-то записывал в блокнот. Затем, вырвав листок, он отдал его опустившему голову почтальону.

Исаков с Мягковым прошли подъезд, из которого выходил преступник, и оказались на улице.

— Теперь ты не сомневаешься, что преступник боксер? — спросил Исаков. — Сохранил своеобразную порядочность, отыскал среди почтальонов мужчину. Видно, на женщину рука все-таки не поднимается.

— Да, да. Где его искать?

Несколько секунд приятели стояли молча, смотрели на мелькавшие лица суетливых, куда-то спешивших москвичей. К ним подошел почтальон и прервал затянувшееся молчание.

— Вы просили меня не уходить.

— Да, да, — Мягков кивнул. — Идемте.

— Минуточку, — Исаков взял почтальона под руку, юноша вздрогнул, такая жесткая у этого человека была ладонь: — Покажите руки, — юноша не понял. Исаков осмотрел его ладони, провел по локтям, затем по коленям. — Нигде не болит?

— Нет. Здесь только, — юноша тронул челюсть.

— Странно, — Исаков вернулся во двор, попросил почтальона снять пиджак и рубашку.

Исаков обследовал его словно доктор, гладил локти и колени, внимательно осмотрел пиджак и заулыбался.

— Вы утверждаете, что упали? — спросил Исаков, когда юноша оделся.

— Да! Вы не верите? Даю честное слово, что...

— Стоп! Все в порядке, юноша, я вам верю. Верю каждому слову, — Исаков повернулся к Мягкову. — Игорь, договорись с товарищем, чтобы вечером он был в зале. И сумку захватил с собой.

Группа вернулась в управление. Виктор закрылся в кабинете, где начал официально допрашивать почтальона. Исаков перешел в кабинет Мягкова.

— Нет сомнения, почтальон говорит правду. Но почему, упав на асфальт, он даже не поцарапался, не ушибся? — Исаков сделал паузу, затем продолжал: — Ответ может быть лишь один. Как ни парадоксально, преступник, нокаутировав почтальона, поддержал его, уложил на асфальт аккуратно. Почему? Боялся, что парень, упав, может разбиться? Откуда такая мысль? Видимо, преступник узнал, что Федякин, ударившись головой, скончался. Где преступник мог узнать об этом? Только в спортзале. Я по дороге выяснил, что болтун Виктор сообщил об этом моему товарищу Валентину Пухову.

Мягков смотрел удивленно.

— Трепач Валька сболтнул кому-то.

— Кто-то передал еще кому-то, тот, в свою очередь, рассказал... — добавил Мягков.

— Ошибаешься, Игорь! — Исаков быстро расхаживал по кабинету. — Сколько преступник взял у Федякина? Шесть тысяч с лишним. А у почтальона? Триста сорок семь с копейками. Не сходится! Взяв крупный куш, преступник всегда стремится взять еще больше. Сегодняшним преступлением он хочет нам доказать, что мы далеко от него. Улавливаешь? Если бы сообщение о смерти Федякина поступило к преступнику через десятые руки, он бы затаился. Мои ребята спугнули его, уверен, что они с преступником говорили, он испугался, сегодняшним грабежом пытается сбить нас с толку.

Исаков не собирался выходить на ринг, бой со Смирновым был бы бессмысленным самоистязанием. Молодой, опытный и техничный, Смирнов в лучшие годы Исакова оказался бы серьезным противником. Помахивая чемоданчиком, который он взял с собой, чтобы никто не догадался о принятом решении, Исаков приехал в спортзал раньше обычного. Еще не начали работать «мухачи». Седов и Пухов встретили его у входа. Исаков усадил их в еще пустом буфете, с деланно строгим видом взял Пухова за лацкан пиджака.

— Валя, кому ты рассказывал, что инкассатор в больнице умер?

Пухов изобразил недоумение и обиду, возмущенный Седов тихо выругался. Через минуту Пухов, признавшись, что действительно рассказал о смерти инкассатора, назвал четыре фамилии.

— Я же хотел как лучше, — оправдывался он.

— Впервые твоя болтливость, кажется, принесла пользу,— успокоил его Исаков. Предупредив, чтобы приятели никуда не уходили, он вышел.

Необходимо побыть одному, сосредоточиться, выработать точный план действий. Сейчас ошибиться — значит упустить преступника, оставить его на свободе на неопределенное время. К своему стыду, Исаков не сумел вспомнить ни одного из названных Пуховым. Надо увидеть в лицо.

Он вернулся в зал.

— Вот что, Петр, — сказал решительно Седов, останавливая Исакова в коридоре и отводя в сторону. — Мы так решили, — он оттеснил пытавшегося вмешаться Пухова. — За троих мы ручаемся, и ты их не трогай. Настоящие ребята. — Расценив молчание Исакова как протест, Седов еще больше ссутулился, наклонив голову, зашептал: — Сказал — ручаюсь! Не марай ребят, Петр! Не позволю, слышишь?

— Спасибо, — Исаков отстранил жилистый кулак Седова.

Пухов, которому очень хотелось что-то сказать, топтался рядом, вдруг тронул Исакова за рукав и зашептал:

— Петр, у буфета в синем костюме. Я вчера ему рассказал об инкассаторе.

У буфета стояла группа болельщиков, мужчина в синем костюме что-то говорил, его слушали, улыбаясь. Исаков видел только его профиль, знакомый, явно знакомый парень. Но кто такой?

— Мясник. Помнишь? — спросил Пухов.

— Куркин. Иван Куркин, — подсказал Седов.

— Да, да, конечно, — Исаков прошел мимо Куркина и его друзей, чувствуя, что они смотрят ему в затылок.

Исакову срочно нужен был кто-либо из товарищей по работе, но, согласно договоренности, и Мягков, и Валов должны были появиться в зале позднее, когда объявят, что Исаков с соревнований снимается. Он решил уже звонить сам, когда увидел Попова. У старого инспектора был сегодня отгул. Исаков удивился и обрадовался неожиданной помощи.

— Федор, срочно проверь по картотеке. Куркин Иван, кличка Мясник, лет тридцати пяти.

Попов не ответил, лишь кивнул. Исаков почувствовал облегчение от присутствия этого спокойного, уверенного человека.

Иван Куркин?

Конечно. Исаков помнил Куркина. Средневес, затем полутяж, он обладал нокаутирующим ударом с обеих рук, особенно сильна была левая. Бой, как правило, он заканчивал досрочно.

Сколько же прошло лет? Одиннадцать? Нет, двенадцать. Все с нетерпением ждали их встречи. Исаков был чемпионом страны и Европы, но сокрушающие удары Куркина быстро создали ему славу. Лишь немногие знатоки, посмеиваясь, предостерегали от скоропалительных прогнозов. Исакову Куркин активно не нравился. На ринге он работал, как говорят боксеры, грязно. Иногда бил открытой перчаткой, рвал противнику брови, мог попасть ниже пояса, за что его и прозвали Мясником. Однако его любили, почему-то считалось, что боксирует Куркин в истинно «русской» манере, пренебрегая защитой, шел в атаку, сокрушал сильными ударами. Исаков считал его успех временным, в своей победе не сомневался. Они не встретились. Исаков прибавил в весе, перешел в полутяжелый. Куркин работал в среднем. Затем он тоже перешел в полутяжелый. Вместе жили на сборах, тренировались. Все с нетерпением ждали их встречи. Буквально за месяц до первенства страны Исакова неожиданно вызвали в дисциплинарную комиссию Комитета физкультуры, стали расспрашивать о Куркине.

Какой человек, товарищ? Через несколько дней выяснилось, что он подрался на улице, сломал человеку челюсть. Исаков, он уже тогда состоял во Всесоюзном тренерском совете, — настоял на дисквалификации Куркина на год. Многие решили, что его принципиальность не более чем стремление убрать опасного соперника. Исаков хотел было встретиться с Куркиным, предложить вместе готовиться к первенству следующего года. Хотел, да не сделал. Уехал за границу, затем начал работать в МУРе, забыл.

Куркин на ринг не вернулся. Не появился он и среди зрителей. Скоро о нем забыли все. Был человек — и нет его. Забыли.

Исаков растерянно посмотрел на себя в зеркало, повернулся к нему спиной. С противоположной стены тоже смотрел Петр Исаков.

Он вышел из тренировочного зала, начались бои, в коридоре почти никого не было. Исаков остановился у стенда с таблицей розыгрыша, не мог сосредоточиться, найти свою фамилию, когда кто-то мягко тронул его за локоть.

— Петр Алексеевич.

Он повернулся, рядом стоял корреспондент «Советского спорта» В. Катушев. Он был человеком с мягкими движениями, тихим, вкрадчивым голосом и осторожной, извиняющейся улыбкой.

Исаков, молча, чуть наклонил голову,

— Вы будете сегодня выступать? — Катушев теребил футляр фотоаппарата, решая, открывать его или нет. — Не скрою, ваше возвращение на ринг меня потрясло. Вы отчаянно смелы, раз решили на собственном примере доказать правоту своей теории.

Исаков удержался, не спросил, о какой теории именно идет речь. Хотел было откровенно признаться, что не спортивные цели преследует он сегодня. Начал даже подбирать слова, но В. Катушева как будто не интересовало мнение собеседника.

— Вы не можете обижаться, Петр Алексеевич, я объективно отмечаю ваш опыт и мужество.

— Я всегда не сомневался в вашей объективности и высоком понимании спорта, — Исаков поклонился и пошел в зал.

Оглядев места участников, он подошел к Пухову, тронул за плечо и указал на выход. Когда тот подошел, Исаков объяснил, что просит не спускать глаз с Куркина. Ненавязчиво преследовать его везде: в холле, у буфета, даже в туалете. Любыми средствами задержать его до конца соревнований.

— Сделаем, — ответил Пухов. Исаков видел, как он и Седов, поднявшись со своих мест, сели рядом с Куркиным.

Следующий бой легковесов знатоки, видимо, считали неинтересным, так как многие вышли в коридор. Куркин, Седов и Пухов направились в курительную, здесь и нашел их Исаков.

— Привет, Иван, — сказал он Куркину, словно они лишь вчера расстались.

— Ребята, это же сам Исаков, — Куркин поклонился. Был он все так же кряжист и сутуловат, так же тяжелые веки прикрывали глаза.

Исаков старался в них не смотреть. Не ответив на выпад Куркина, взяв у Пухова сигарету, он стал расспрашивать о Смирнове. Боксеры хвалили молодого коллегу. Куркин слушал молча, неожиданно перебил:

— Слышал я, что Смирнов вчера пил пиво, — заметив недоумение Пухова и Седова, пояснил: — Не положено боксеру выпивать. — Куркин тяжело повернулся к Исакову: — Может, снимешь его с соревнования? Зачем тебе нужен такой тяжелый противник?

Исаков, не поднимая глаз, скользил взглядом по широкой спине Куркина.

— Я ведь не боксировать пришел, Иван, — оправдываясь, ответил Исаков. — У меня сегодня один человек деньги занял, я зашел должок получить. — Он совсем опустил голову, сосредоточенно разглядывая ботинки.

— Снимаешься! — Куркин довольно хохотнул. — Всегда трусоват был, показуха одна.

Исаков жестом остановил пытавшегося вмешаться Пухова.

— Говорю, один человек деньги занял. Боюсь, не отдаст, — Исаков поднял голову, уперся взглядом в глаза Куркина. — Взял в двенадцать часов семь минут триста сорок семь рублей семьдесят пять копеек, — они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. Противоестествен был этот долгий взгляд в упор. По лицу Исакова медленно расплывалась улыбка: — Может, он отдаст триста сорок семь рублей семьдесят пять копеек?

Куркин провел ладонью по лицу, откашлялся, сплюнул в угол.

— Раз твоего боя не будет, я пойду, пожалуй. Жалко, — он деланно засмеялся. — Представляю это зрелище!

— Почему не будет? — лениво протянул Исаков. — Рано еще, придет время, переоденусь.

Островерхов подошел к двери с табличкой «Главная судейская коллегия» одновременно с грузным мужчиной в белом костюме, с круглой эмблемой на груди — «Главный судья».

— Здравствуй, Виталий Иванович, — судья открыл перед тренером дверь.

Островерхов, поблагодарив кивком, вошел в судейскую.

— Исаков снимается, — сказал он тихо. Все присутствующие замолчали и повернулись к Островерхову.

— Правильно!

— Ясно было! Зачем лез?

Старый тренер вспомнил, что забыл написать заявление, заверить его у врача. В общем-то дело бессмысленное, Петра наказать и дисквалифицировать нельзя. Но порядок существует. Островерхов взял лист бумаги, начал писать, когда в судейскую быстро вошел Исаков, оценил ситуацию, одной рукой смял бумагу, другой подхватил тренера за локоть, уже на пороге, через плечо бросил:

— Шутка!

Островерхов пытался вырваться, Петр вел его по тесному коридору, улыбаясь, шептал:

— Иваныч, на нас смотрят. Спокойно, старина. Не могу я, старина, отказаться. Пусть лучше убьют.

— Дурак. Упрямый дурак, — устало и безнадежно сказал Островерхов.

Исаков одевался и равнодушно решал: что конкретно его заставляет подняться на ринг? Федякина, которая крутила пуговицу кофточки? «Это понятно, у вас работа. Я-то за костюмом Мишиным пришла». Куркин? «Всегда трусоват был. Одна показуха». Исаков прекрасно понимал, что раз уж выходит на ринг, обязан думать лишь о боксе, все остальное в сторону. Он пытался сосредоточиться, составить план боя, но видел только Куркина. Неужели тогда, двенадцать лет назад, он из-за дисквалификации сошел с рельсов, сделал первый шаг к преступлению? Не подними тогда Исаков скандал, Куркина бы не дисквалифицировали. Он не бросил бы спорт, остался человеком. Федякин был бы жив. Исаков вспомнил последнюю фразу своего выступления на тренерском совете: «Спорт воспитывает мужественных людей, а не хулиганов. Им не должно быть места в наших рядах». Красивые, правильные слова. Слова. Слова. Ведь хотел встретиться с Куркиным, поговорить по душам.

Куркин... В курительной, когда Исаков назвал, сколько денег было взято у почтальона, и посмотрел Куркину в глаза, произошло короткое замыкание. Обоим все стало ясно. Если бы начать допрос мгновенно, Куркин сознался бы. Он почувствовал, что выдал себя. Сейчас он опомнился, взвесил все, понял — доказательств нет.

Разминаясь и пытаясь анализировать ситуацию, Исаков не заметил, как в раздевалку вошел Попов. Он встал у стены, терпеливо ждал. Когда Исаков, вытираясь полотенцем, взглянул на Попова, тот подошел.

— В шестьдесят втором два года за хулиганство, в шестьдесят седьмом — четыре за грабеж. Освободился в прошлом году, в сентябре.

Исаков кивнул. Попов осуждающе оглядел его, пожал широкими плечами, что-то недовольно бормоча, вышел в коридор.

Судья-информатор пригласил на ринг. Исаков бросил полотенце тренеру, привычно наклонил голову, двинулся по знакомому коридору. Зал встретил аплодисментами, но Исаков плохо слышал их. Что-то он забыл, что еще надо сделать? На полпути он остановился, осмотрел места участников. Пухов чуть поднял руку. Исаков изменил направление, подошел. Куркин сидел между Пуховым и Седовым. В это время на ринг поднялся Смирнов, зрители не смотрели на Исакова, приветствовали молодого чемпиона. Куркин поднял голову, перекрывая шум, крикнул:

— Иди, что стоишь?

Исаков не знал, что ответить, он молча смотрел на Куркина. Тот неловко заерзал на скамейке, хотел встать, но Пухов с Седовым удержали его.

— На ринг вызывается Петр Исаков! — Судья-информатор, хотя сидел в двух шагах, сказал эту фразу в микрофон.

Исаков занял свой угол, наканифолил боксерки, помог Островерхову снять с себя джемпер — все делал автоматически, не думая.

— Петр! — вытирая ему лицо, Островерхов ударил по щеке. — Очнись, иначе он нокаутирует тебя первым ударом.

— Пустяки, старина, — Исаков оперся на тугие канаты, присел. Неожиданно он почувствовал слабость, начало подташнивать. Почему пустяки? Он, Исаков, будет валяться на ринге. И нокаутируют не первым ударом, сначала под свист и аплодисменты измордуют. Зачем это нужно? Озноб, затем холодный пот. Все в одну секунду. Когда-то, тысячу лет назад, сойдясь с противником в клинче, Исаков удивился, что тело боксера было холодным. Страх? Недаром говорят, что страх леденит.

— Иди, Петр! — повторил Островерхов, даже толкнул.

Исаков повернулся лицом к центру ринга, там, улыбаясь, протягивая руки, ждал Смирнов. Впервые Исаков, пожимая перчатки, не заглянул противнику в глаза. Произнес дежурные фразы судья, боксеры вновь вернулись в свои углы.

Смирнов улыбался тренеру, кивнул. Они договорились, что молодой боксер предложит игровой бокс в среднем темпе. Исаков поймет, бой пройдет ровно, с небольшим преимуществом Смирнова, в третьем раунде он не будет форсировать ситуацию, сделает ровно столько, сколько необходимо для победы. Не больше.

Островерхов вытер ученику лицо, ничего не сказал, лишь повернул и подтолкнул в спину. Исаков пытался найти взглядом Куркина, не удалось, посмотрел на Смирнова, шагнул, протянул руки.

— Бокс!

Боксеры не двигались, публика, застыв в ожидании, тяжело вздыхала. Этот бой не походил на предыдущие. Разрушив миролюбивые планы Смирнова, Исаков пошел в атаку, он не выжидал, не экономил силы, мягко, по-кошачьи двинулся вперед, легко тронул перчатки Смирнова, как бы приглашая поиграть, тут же обрушил на него тяжелую серию ударов. Ошарашенный Смирнов отступил.

Зрители начали вставать, через несколько секунд стояли уже абсолютно все. Даже главная судейская коллегия поднялась из-за своего стола.

Исаков дрался яростно, ничего подобного в предыдущих боях не было. В абсолютной тишине слышались лишь дыхание бойцов и звуки ударов. Исаков рвался вперед. Смирнов пытался в ближнем бою захватить ему руки. Исаков рвал связку и бил. Он атаковал из всех положений, почти каждый удар мог закончить бой. Постепенно Смирнов опомнился, теперь атака перехлестывала атаку.

Пухов смотрел широко открытыми глазами, шептал:

— Исаков! Вот он, Исаков!

— Пошел ва-банк — Седов схватил приятеля за плечо. — На сколько его хватит?

— На один раунд, — Пухов втянул голову в плечи, вздрагивал, словно под тяжелыми ударами на ринге. — Ищет шанс. Исаков! Вот он, Исаков! Смотри, Иван, как дерется мужчина, — он схватил Куркина за плечо, ожесточенно тряс, сам, не отрываясь, смотрел на ринг.

Куркин молчал. Зал аплодировал, словно уже объявили победителя.

Исаков знал, что такой темп может выдержать лишь один раунд. Неожиданно ему стало весело. Бездумно-весело и легко, как человеку, красиво прокучивающему последний рубль. Он, Исаков, вновь победил себя, пусть до конца остались считанные секунды. Этот конец не будет бесславным. Исаков ведет свой последний бой как мужчина. Чувствуя, что силы вот-вот оставят его, он начал опускать правую руку, стал нырять, выбирая момент для решающего удара. Во время очередной атаки Смирнова Исаков открылся окончательно, бросился вперед, стремясь нанести свой сокрушительный правый апперкот. Смирнов опередил, встретил ударом. Исаков на секунду остановился, рухнул лицом вниз.

По рингу плыл зеленый туман, канаты почему-то были натянуты под самым потолком. Тихо. Ни единого звука, как в аквариуме. Исаков встал на колени, ринг завертелся, зал обвалился громом аплодисментов и режущим свистом.

— Аут! — крикнул судья и махнул рукой.

Смирнов бросился к Исакову, поднял, повел в угол. Островерхов подставил стул. Смирнов оттянул ногой канаты, помог уйти с ринга.

— Смирнов! — судья подбежал к покидавшим ринг боксерам. — Я должен объявить победителя!

Боксер пожал ему руку, вместе с Исаковым вышел из зала. Ринг был пуст, судья-информатор, неловко кашлянув в микрофон, быстро проговорил:

— Победил Владимир Смирнов, — он опустил слова: «нокаутом в первом раунде». — На ринг вызываются...

Попов сидел среди зрителей, щурился на яркий квадрат пустого ринга, грыз мундштук, угрюмо посапывал. Старый инспектор ничего не понимал в технике и тактике бокса, но, как сам любил выразиться, «в человеках разбирался прилично». Видя сегодняшнее отчаянное мужество Исакова, Попов лишь тихо ругался, но то, как он упал лицом вниз, выбило старого инспектора из колеи. Он понял: Исаков не имел шансов в этом бою, отлично зная это, он все-таки вышел на ринг. Не отказался.

Попов поднялся, наступая кому-то на ноги, двинулся к выходу. Начался полуфинальный бой тяжеловесов, зрители удивленно поглядывали на угрюмого сутулого человека, который, не глядя на ринг, проталкивался в дверь.

Исаков, Смирнов и Островерхов вошли в раздевалку, тренер почему-то улыбался, облегченно вздыхал и говорил:

— Кончилось! — Он рассмеялся. — Думал, умру, а вот живой, и ничего.

Смирнов снял с Исакова перчатки, стал разбинтовывать ему руки. Дверь приоткрылась, Смирнов резко повернулся, дверь быстро захлопнули.

— Ошарашили вы меня, Петр Алексеевич, — виновато сказал он, — потому так и получилось.

— Все правильно, Володя, — Исаков откинул голову, вздохнул. — Ни разу в нокауте не был. Лежал однажды с американцем, встал. Помнишь, Иваныч?

— Мальчишка! — Островерхов схватил ученика за голову и стал ощупывать. — Все в норме... бровь не потекла, под левым глазом немножко.

Закончился последний бой, и публика поднялась с мест, но когда самые торопливые вышли из зала, то увидели, что в проходе, лицом к ним, с равным интервалом между собой, неподвижно стоят два солдата, подполковник милиции Мягков и лейтенант Валов.

— Нельзя? — спросил кто-то.

— Пожалуйста! Проходите, пожалуйста! — громко сказал Мягков, затем повторял эти слова, пока недоуменно оглядывающаяся публика проходила сквозь этот неподвижно стоявший живой забор.

— Ловят кого-то! — громко сказал один из старых боксеров.

Людской поток замедлил движение.

— Теперь не уйдет.

Люди, уже прошедшие сквозь кордон, не выходили на улицу, послышались шутки:

— Быстрее! Или боитесь?

Но шутников не поддержали, люди шли медленно, даже задерживались на секунду, и каждый смотрел солдатам в лицо.

Людей в зале становилось все меньше и меньше, наконец вышли последние.

И в этот момент в коридоре, за дверью, раздались неуверенные шаги. Все повернулись и замолчали. Держа голову неестественно прямо, в дверях появился Исаков, следом с его чемоданчиком вышел Островерхов. Исаков посмотрел на Мягкова, тот махнул рукой, из толпы вынырнул почтальон с сумкой через плечо. Он встал рядом с Исаковым, они повернулись к двери. Вновь в коридоре послышались шаги. Пухов и Седов вывели Куркина. Почтальон, который не знал грабителя в лицо, инстинктивно шагнул к Куркину. Седов с Пуховым отошли в сторону. Куркин стоял один, десятки людей напряженно следили за ним. Он узнал почтальона, попятился. Солдаты сделали несколько шагов вперед, только тогда Куркин увидел и солдат.

— Да берите вы его! — вдруг крикнул из толпы Попов. Возглас вырвался у него непроизвольно, прозвучал как выстрел, как сигнал к действию.

Рванулся с места Куркин, побежал не назад — бросился к Исакову. Лишь одно желание владело преступником — ударить, топтать ногами, хотя бы укусить, конечно, лучше всего, убить Исакова.

Седов и Пухов схватили Куркина. Седов тяжело вздохнул, прикрыл глаза.

— Не смей!

Окрик Исакова остановил старого боксера. Он с сожалением разжал кулак, сплюнул под ноги.

— Подлюга! — пытаясь получить максимальное удовольствие, попросил: — Дайте я наручники надену.

Но и в этом ему было отказано. Попов подошел к Куркину, сдернул с него галстук, ловко связал преступнику руки.

Солдаты, почтальон, Виктор и Попов увезли Куркина.

— До встречи, ребята, — Исаков оглядел присутствующих. — Простите за плохой бокс. Из вашего Смирнова большой боксер вырастет.

Пухов толкнул Седова в бок.

— Может, он тебе спасибо сказал? Лично мне — нет.

— Отстань! — огрызнулся Седов.

Мягков ждал Исакова в машине.

— Поздравляю, Петр.

Исаков хотел ответить, что финал Мягков придумал отличный, но промолчал. Зачем говорить, если Игорь сам все знает?

— Видал, какие в боксе ребята? — усаживаясь рядом, сказал Исаков и вдруг похлопал приятеля по опавшему животу. — Подполковник, куда животик девал?

Исаков проснулся, с трудом перевернулся на спину и понял, что встать не сможет. Тело не то что болело, просто валялось на тахте отдельными частями, которые и не собирались соединяться и подчиняться воле хозяина. Кто здесь хозяин? Исаков жалобно охнул.

— Проснулся, лев? — Наташа вбежала в комнату, отдернула занавески. — Быстрее, жду тебя, не делаю гимнастику. Вставай, гладиатор! Пират двадцатого века!

Она выскочила из комнаты, чтобы Исаков смог подняться один, в уверенности, что никто не видит его минутной слабости. Надо его заставить сделать гимнастику: во-первых, ему станет легче, во-вторых, он одержит эту маленькую победу, будет горд целый день, словно мальчишка. Наташа услышала, как скрипнула тахта, значит, все-таки встал. Она вновь влетела в комнату, включила проигрыватель, под джаз начала разминаться. Она старалась смотреть на стену, дать мужу время собраться. Неожиданно она на цыпочках пробежала в коридор, приложила ухо к двери в комнату сына и быстро вернулась.

— Сопит и гремит гантелями, — заговорщицки сообщила она. — Уже третий день.

— Победа! — Исаков присел и упал на руки. — Воля нашего сына меня потрясает!

— Иногда надо человеку помочь.

Наташа тихонько рассмеялась, побежала к сыну. Как там поживает второй победитель? Николай пробурчал приветствие и повернулся спиной. Наташа успела увидеть синяк под глазом, сын понял, что разоблачен, и беспечным тоном спросил:

— Где у нас свинцовая примочка?

— Вчера утром получил? — Наташа профессионально осмотрела заплывший глаз. — Поздно примочку ставить. — Она повернула голову, пощупала затылок. — Жить будешь.

Когда Николай сел за стол, Исаков, глядя в тарелку, спросил:

— С кем ты поспорил?

— С товарищем девушку не поделили, — деланно беспечно ответил сын.

Исаков удержался и не сказал: «Врешь, парень». Исаков сразу определил: удар был нанесен боксерской перчаткой. Полез на ринг? Ну-ну! Поживем — увидим. Вместо этого он спросил:

— Почту вынимал? Где «Советский спорт»?

— Ничего интересного, отец.

Исаков промолчал, закончив завтрак, зашел к Николаю в комнату, развернул газету.

...Знакомый финал. Многолетний спор, который вел Петр Исаков, разрешился. Экс-чемпион получил возможность на личном опыте убедиться, что спорт — удел молодых... Исаков усмехнулся, отложил газету.

— Наташка! — крикнул Исаков, выходя в коридор. — Разгружай сервант, как договаривались.

Вчера вечером он убедил жену, что все его кубки и медали давно пора из серванта убрать.

— Занимаюсь, — Наташа уже выставила часть кубков на стол. — Откуда эта пыль только берется. Вытираю, вытираю, — неестественно звонким голосом говорила она. Исаков поставил на стол чемодан, начал укладывать в него свои награды, движения Исакова были механическими и безучастными.

— Один оставим, — Наташа схватила кубок.

— Нет, — Исаков не повысил голоса.

Зная, что спорить бесполезно, Наташа бережно уложила кубок в чемодан.

Николай вошел в комнату, встал у дверей.

— Теперь все убирают. Отец, ты что — не завоевал их? Тебе подарили?

Наташа сердито взглянула на сына. Исаков улыбнулся, спокойно ответил:

— Просто у нас квартира, а не исторический музей, — он застегнул чемодан, остановился напротив сына. — Я освобождаю место для тебя. Две выставки слишком претенциозно.

Исаков вышел, сын ошарашенно посмотрел на пустой сервант, на мать, которая постукивала пальцем по виску, и крикнул:

— Я не собираюсь заниматься спортом!

— Твое дело, но мужчина обязан побеждать. Если он мужчина, — Исаков вернулся в комнату со своим тренировочным костюмом под мышкой. — Наташа, поставь сюда что-нибудь. Пока. На время. — Он молча бросил костюм сыну. — Только, ради Бога, не эти модные свечи. Терпеть их не могу.

В коридоре управления Исаков увидел сутулую фигуру Попова. Старый инспектор прогуливался у двери начальника отдела, пробурчав нечленораздельное приветствие, отвернулся. Когда Исаков скрылся в своем кабинете, Попов недовольно посмотрел ему вслед и тихонько выругался.

В кабинете Виктор уже сидел за своим столом, писал какой-то документ, увидев Исакова, он поздоровался, спокойно сообщил:

— Ножевое ранение в Филях и нападение на водителя такси раскрыли, преступник в КПЗ, потерпевшие опознали, — он сказал сухо, без эмоций, продолжая писать. Странно, не вскочил, не тыкает своим пальцем.

— Кто задержал?

— Мы задержали, — не поднимая головы, ответил Виктор, затем отложил ручку и, глядя в глаза удивленного Исакова, сказал: — Я попрошу вас, Петр Алексеевич, не выставлять меня за дверь каждый раз, когда вам нужно поругаться со старшими товарищами, — он не выдержал сдержанного тона и начал по привычке тыкать в Исакова указательным пальцем. — Авторитета у них не убудет, я уже не мальчик.

Исаков стоял, широко расставив ноги, держа руки в карманах брюк, слегка раскачивался, перенося вес тела с пятки на носок и обратно. Ему хотелось обнять или хотя бы похлопать по плечу ершистого парня, сказать: «Молодец, Виктор, давно бы так», — но он лишь усмехнулся, ответил на длинную тираду сухо и коротко:

— Ну-ну, поживем — увидим, — и отправился в соседний кабинет. Здесь тоже творились непонятные вещи. На диване лежал какой-то человек.

— Тише, Петр Алексеевич, — сказал Виктор, входя следом.

— Кто это? Где Мягков? — спросил Исаков.

Тело на диване зашевелилось, спустило ноги, село, Исаков узнал Мягкова. Узнал с трудом, так как лохматый, небритый человек в мятом костюме, в залепленных глиной ботинках с Игорем Николаевичем Мягковым имел крайне мало общего.

— Я здесь, ваше благородие, — Мягков зевнул, поднялся, с неподдельным ужасом стал оглядывать свой костюм: — Милая мама, до чего человека довели, — он провел ладонью по щеке, Исаков, дай электробритву.

Исаков знал, что от него ждут восхищения, радости, похвалы. Ждут вопросов о том, как вышли на преступника, кто получил данные, как задерживали и допрашивали. Он и хотел бы похвалить, но слова не выговаривались. Они и так знают, что молодцы. Исаков чувствовал — все равно похвалить надо, особенно Мягкова, но против воли сказал:

— Приведи себя в порядок, Игорь. Через двадцать минут оперативка.

Когда Исаков ушел, Мягков откинулся на спинку стула, жалобно заморгал и пожаловался:

— Разве ему угодишь? Нет, Виктор, ты скажи... — Он не закончил фразу, перешел на философский тон: — Такова жизнь, Виктор, — Мягков пытался обрывком газеты вычистить ботинки. — Все мы умираем непонятыми. Привыкай.

Попов продолжал расхаживать у кабинета начальника отдела. Наконец он увидел худую, длинную фигуру полковника, одернул пиджак, поправил неумело завязанный галстук.

— Ты ко мне, Федор? — спросил подошедший Хромов.

— Рапорт еще у тебя, Коля? — Когда полковник кивнул, Попов поспешно закончил: — Дай-ка его сюда на минутку.

Убедившись, что бумага та самая, Попов смял ее, засунул в карман.

— Запрягать твой Исаков здоров. Сам пашет и других до смерти загоняет, — уже с порога пробурчал он.

Исаков в это время сидел в кабинете за столом, готовился к допросу Куркина. Если бы тогда, двенадцать лет назад... Исаков провел ладонью по лицу, сердито взглянул на вошедшего в кабинет Виктора.

— Игорь Николаевич допросит Куркина, — угадывая самочувствие начальника, сказал Виктор.

Исаков хотел было просто выставить Виктора из кабинета, махнул привычно рукой. Удержался, удивляясь собственной откровенности, сказал:

— Нет, Виктор. На этот ринг я обязан подняться сам.

— Так вы же вчера...

— То было вчера, — перебил Исаков товарища.