Ришелье

Неизвестный Ришелье

Полноте! — воскликнет читатель, взявший в руки эту книгу. — Да кому же он не известен? Действительно, кому? Довольно упомянуть имя Ришелье, чтобы из небытия возникла целая эпоха, воскрешенная более полутораста лет назад блистательным талантом Дюма-отца. «Дьявол в пурпурной мантии» — Арман Жан дю Плесси, кардинал и герцог де Ришелье обрел на страницах «Трех мушкетеров» свое поистине «второе рождение». Десятки поколений читателей судили, да и судят до сих пор, о его личности и государственной деятельности, основываясь на мнениях знаменитого романиста. В образе Ришелье подлинная историческая личность и герой романа соединились столь органично, что противопоставление исторической правды и художественного вымысла стало некоей трудно разрешимой дилеммой. Воистину, правы были братья Гонкур, когда писали: «История — это роман, который был; роман — это история, которая могла бы быть». Двадцатый век лишь закрепил положение, сложившиеся в веке девятнадцатом. «Правление Ришелье, и особенно его образ, — писала А. Д. Люблинская, — связаны теперь в воображении читателей Дюма и бесчисленных кино- и телезрителей с бессмертными «Тремя мушкетерами». Как бы вольно ни обращались сценаристы и режиссеры с тканью знаменитого романа, фигура кардинала как воплощения зла остается неизменной. Дюма следовал за своими современниками — историками романтической школы и литераторами. С той поры в науке Ришелье был множество раз «реабилитирован», и каждая новая работа приносит тому, все новые и новые доказательства

Но это — достояние специалиста. Послужит ли оно когда-нибудь созданию нового романа?. Вопрос, надо признать, и по сей день остающийся риторическим. Причин тому множество, но самой очевидной является, по-видимому, чрезвычайная скудность в отечественной исторической литературе биографических сочинений о жизни и деятельности одного из великих кардиналов, «сотворивших Францию». Появление в 1990 г. биографии Ришелье, написанной П. П. Черкасовым, и переиздание биографического очерка о Ришелье, вышедшего еще в конца прошлого века в «Биографической библиотеке» Ф. Павленкова, не могли коренным образом изменить сложившейся в отечественной историографии ситуации. «Литературный» Ришелье, как и прежде, довлеет над Ришелье «историческим».

По сути, тот Ришелье, которого «знает» у нас в стране массовый читатель — это Ришелье Дюма и, быть может, отчасти Ришелье Альфреда де Виньи и Виктора Гюго. Впрочем, и потомственный аристократ граф де Виньи и сын наполеоновского генерала Гюго — оба были весьма далеки от того, чтобы в своих произведениях приблизиться к разгадке «тайны» Ришелье. Если Виньи попытался «развенчать» Ришелье с правых, консервативных позиций, считая его подлинным творцом абсолютной монархии, уничтожившей «старинные доблести, вольный дух и независимость дворянства», то Гюго воспринимал кардинала «как символ деспотического антинародного правления». «Человек-символ» оказался столь магически неотразим, что даже историки-профессионалы нередко ошибались в его оценке, подчас «демонизируя» Ришелье, рисуя его всесильным гением, осуществляющим только свою личную волю. Однако подлинное историческое величие Ришелье заключается, разумеется, не в этом. Особое значение Ришелье в истории французского абсолютизма заключается в создании для фактически сделавшейся неограниченной королевской власти недостававших ей постоянных центральных и местных органов, при помощи которых эта власть могла бы непрерывно и успешно действовать. «Не преувеличивая значения его деятельности, — писал автор огромной семитомной «Истории кардинала де Ришелье» Габриэль Аното, — небесполезно все-таки вспомнить, как она примыкала к общей политике королей… Эта борьба (между знатью и королевской властью. — А. Е.), — продолжает историк, — еще не была окончена в ту минуту, когда Ришелье становится во главе правления, но, бесспорно, он следовал монархической традиции, когда наносил феодальной аристократии последний удар». Строго говоря, Аното не совсем прав в последнем своем утверждении. Окончательно с феодальной вольницей покончит лишь «великий век» Людовика XIV. Именно «король-солнце» положит последний кирпичик в величественное здание абсолютной монархии, но как раз это, по всей вероятности, создаст некую критическую массу, в силу которой оно тогда же даст трещину. Однако в целом Аното совершенно верно определил то, в чем, собственно, состоит историческое бессмертие Ришелье. Великий кардинал был одной из ключевых фигур в длинной веренице французских государственных деятелей и политических мыслителей, создавших абсолютную монархию как доктрину и реально действующий политический институт. Ришелье — подлинный сын своего сословия — дворянства и сын своего века не выходит за рамки эпохи и в какой-то мере является ее «визитной карточкой». Без Ришелье наше представление об абсолютизме XVIII в. будет неполным и совершенно недостаточным. С Ришелье это вполне историческое, а следовательно, и подзабытое понятие обретает свою реальность.

Разговор о конкретной исторической личности, да еще такого масштаба, как личность кардинала де Ришелье, как бы предполагает «суд» над кардиналом. Но еще сто лет назад Аното со всей твердостью и справедливостью высказал глубокое убеждение в бесцельности суда над Ришелье: «Лучше, — писал он, — стремиться к пониманию того, что он сделал, чем к пустой забаве рассуждений о том, что он должен был бы сделать».

Итак, что же он сделал?

Ришелье сильно облегчил задачу историков, в немногих словах резюмировав программу своей государственной деятельности во вступлении к «Политическому завещанию»: «Я обещал вам, — обращается он к королю, — употребить все свое искусство и весь свой авторитет, который вам угодно было дать мне, на то, чтобы сокрушить партию гугенотов, сломить спесь вельмож, привести всех ваших подданных к исполнению своих обязанностей и возвысить имя ваше среди других наций на ту высоту, на которой оно должно находиться». Сумел ли Ришелье, «правивший почти с такой же абсолютной властью, как сам король», выполнить обещания, данные им Людовику XIII? Современники кардинала почти в один голос отвечают на этот вопрос утвердительно. Герцог Франсуа де Ларошфуко, по милости всесильного первого министра «посетивший» грозную королевскую тюрьму Бастилию, тем не менее писал в своих «Мемуарах»: «Как бы ни радовались враги Кардинала, увидев, что пришел конец их гонениям (со смертью Ришелье, — А. Е.), дальнейшее с несомненностью показало, что эта потеря нанесла существеннейший ущерб государству; и так как Кардинал дерзнул столь во многом изменить его форму, только он и мог бы успешно ее поддерживать, если бы его правление и его жизнь оказались более продолжительными. Никто лучше него не постиг до того времени всей мощи королевства и никто не сумел объединить его полностью в руках самодержца… вельможи королевства были сломлены и унижены, народ обременен податями, но взятие Ла-Рошели, сокрушение партии гугенотов, ослабление Австрийского дома, такое величие в его замыслах, такая ловкость в осуществлении их должны взять верх над злопамятством частных лиц и превознести его память хвалою, которую она по справедливости заслуживала». В «Занимательных историях» Таллемана де Рео, где Ришелье изображен неким Юпитером-Скапеном, автор все же пишет о кардинале: «было желательно, чтобы он (Ришелье. — А. Е.) пожил подольше, дабы одолеть Австрийский дом». В «Мемуарах мессира д’Артаньяна», в главе, посвященной заговору Сен-Мара, бравый капитан-лейтенант мушкетеров пишет: «Месье Кардинал де Ришелье был наверняка одним из самых великих людей, когда-либо существовавших не только во Франции, но и во всей Европе… Принцы Крови… терпеть его не могли, потому что он испытывал к ним не больше почтения, чем ко всем остальным… Высшая знать, чьим врагом он всегда себя объявлял, питала те же самые чувства к Его Высокопреосвященству. Наконец, парламенты равным образом были им раздражены, потому что он преуменьшил их власть введением комиссаров, кого он назначал на любой процесс, и возвышением Совета (Королевского. — А. Е.) им в ущерб».

Таким образом, очевидно, что политическая программа, столь четко сформированная в «Политическом завещании», и в самом деле в основных чертах воплотилась в жизнь к 1642 году. «Приняв в 1624 году в управление «умирающую Францию» (La France mourante), он (Ришелье. — А. Е.), оставлял Людовику XIII в 1642 году «Францию торжествующую» (La France triumphante). Так, во всяком случае, представлялось министру-кардиналу на смертном одре».

Несомненными итогами 18-летнего правления кардинала Ришелье были: утверждение абсолютизма во Франции, разгром гугенотской партии внутри страны, ликвидация угрозы испано-австрийской и папской гегемонии, угрожавшей «распространить власть инквизиции на всю Западную Европу. История должна поэтому признать, что кардинал Ришелье фактически оказал цивилизации значительную услугу». «Успех его (Ришелье. — А. Е.) дипломатии, подготовившей последующую гегемонию Франции на континенте, окружил ореолом его фигуру». Бесспорен и огромен вклад Ришелье в развитие французской культуры. «Он придавал очень важное значение литературе и, имея претензию сам быть писателем, окружил себя поэтами и критиками, назначал им пенсии и стремился поставить литературу и театр на службу своей политике. С этой целью он основал Французскую академию и соответственно направлял ее деятельность. Он содействовал формированию классицизма как официального, общегосударственного литературного стиля. Он поддерживал также зарождавшуюся в это время периодическую печать и использовал для пропаганды своей политики основанную в 1631 году Теофрастом Ренодо «Французскую газету» («Gazette le France»).

Видимо, по этой причине, когда в ноябре 1985 году во Франции отмечалось 400-летие со дня рождения Ришелье и 350-летие основанной им Французской академии, в организованных по этому случаю торжествах был выделен лишь один аспект из многообразной деятельности кардинала — культура.

Сам Ришелье, умирая, вряд ли мог предположить, что его далекие потомки будут вспоминать о нем лишь в связи с Академией. «Ежели тень моя, которая в сих записках явится, возможет по смерти моей несколько способствовать в учреждении сего великого-государства… то я почту себя счастливым», — писал Ришелье в своем «Политическом завещании». Честолюбие, которым природа столь щедро «одарила» Ришелье, побуждала великого кардинала даже из могилы пытаться навязать современникам свою волю. Попытка эта, разумеется, не могла быть успешной. «И все же огромный вклад кардинала Ришелье в создание новой Франции не может быть убедительно оспорен. Безусловно, он принадлежит к числу наиболее крупных и ярких фигур во французской истории, с которых началась, собственно, национальная политика Франции».

В предлагаемой вниманию читателей книге профессора французской истории Бирмингемского университета Роберта Кнехта предпринята очередная попытка нового «прочтения» биографии знаменитого кардинала.

Профессор Р. Кнехт в своей книге отошел от привычного для нас хронологического принципа написания биографии своего героя. Выделив в отдельные главы крупные проблемы государственной деятельности министра-кардинала, он сумел более четко и, возможно, более наглядно показать личность Ришелье и его эпоху, нежели это можно было бы сделать, сохраняя традиционную структуру книги.

Думается, что читатели с интересом встретят новую биографию Ришелье и, возможно, не без пользы для себя прочитают многие ее главы. Несомненного внимания, на наш взгляд, заслуживают такие разделы отдельных глав, как, например: раздел второй главы 2 (Основа власти Ришелье), раздел второй главы 3 (Ришелье-человек), глава 11 (Ришелье как пропагандист) и глава 12 (Ришелье как покровитель литературы и искусства). Это, конечно, не означает, что не названные нами разделы и главы не заслуживают внимания. Здесь речь идет лишь о том, что сюжеты, связанные с началом политической биографии Ришелье, а также с проблемами внешней политики и экономики в отечественной историографии, разработаны довольно полно, в связи с чем в книге Р. Кнехта по этим вопросам российский читатель вряд ли найдет что-то принципиально новое и неизвестное.

Вместе с тем, написанная живо и интересно, книга английского историка, несомненно, найдет своего благодарного читателя.

Предисловие

Кардинала Ришелье роднит с Бисмарком то, что оба они принадлежат к тем немногим иностранным государственным деятелям, которых знает средний образованный англичанин. Почему так случилось — предмет размышления. Сами по себе его достижения, хотя и значительные, не более важны, чем плоды деятельности некоторых других государственных мужей, чья известность ограничивалась их собственными странами. Не повлиял Ришелье и на историю Англии. Его роль в разгроме экспедиции Бекингема к Иль-де-Ре вряд ли оправдывает исключительное место, которое он занимает в-английском историческом мышлении. Гораздо более значительным, возможно, было усердное культивирование кардиналом собственной посмертной репутации. Поручив историкам восславлять его достижения и записывая свои политические идеи на бумагу, он сделал все возможное для того, чтобы не быть легко забытым или недооцененным. Возникает вопрос: до середины двадцатого столетия англичане представляли кардинала не столько героем, сколько злодеем. Макиавелли, по их представлениям, имел с ним ближайшее сродство: дьявол и священник одновременно. Почему это произошло?

Популярность кардинала у народа Англии девятнадцатого столетия, вероятно, объясняется влиянием художественней литературы, а не истории.

В 1826 году Альфред де Виньи, один из пионеров французского романтизма, опубликовал исторический роман «Пятое марта», в котором Ришелье представлен жестоким тираном. Среди английских читателей был Эдвард Булвер-Литтон, роман вдохновил его написать пьесу белым стихом, названную «Ришелье, или Конспирация». Автор не испытывал ненависти к Ришелье. Он видел в нем диктатора Франции, но одновременно и ее благодетеля, человека двойственного характера, мудрого и злого одновременно. Писатель заинтересовал знаменитого актера Макреди и помог тому увидеть драматический потенциал Ришелье с «одной ногой б комедии, а другой — в трагедии». Актеры в те дни принимали историю всерьез. Макреди прочитал «Пятое марта» и, узнав, что де Виньи в Англии, встретился с ним. «Он будет великолепен в роли Ришелье», — предугадал де Виньи, — и у меня есть многое, что рассказать ему об этом человеке, чьим личным врагом я чувствовал себя все время, пока писал «Пятое марта». 24 февраля 1838 года Макреди ответствовал Булвер-Литтону: «Граф де Виньи уделил мне более двух часов во вторник и показал Ришелье как живого». Подсказка хорошо помогла Макреди. Спектакль в Ковент-Гардене (1839 г.), в присутствии королевы, прошел прямо на ура. Последовали частые постановки, только Генри Ирвинг представил ее в Лицеуме не менее четырех раз. Ришелье стал известен в Англии как сценический злодей. Сн также получил известность благодаря романам Александра Дюма, особенно «Трем мушкетерам». В 1896 году он вновьпоявился в популярном романе Стенли Веймана «Под красной мантией», который был с успехом воспроизведен Хеймаркетским театром, так стоит ли удивляться тому, что Ришелье сделался своим по эту сторону пролива? О нем узнали школьники и выпускники благодаря частому упоминанию его имени в экзаменационных вопросах по новой истории Европы. Прошлые поколения историков представляли его как реставратора величия Франции после разрушительных гражданских войн и основателя абсолютной монархии, которая достигла своего зенита при Людовике. XIV. Эта картина остается в основном верной, но современные исследования несколько изменили ее в различных направлениях. Внимание нового поколения историков привлек ряд аспектов, которыми пренебрегали ранее: природа абсолютизма, королевская власть в провинции, влияние Тридцатилетней войны на налоги, причины социальных потрясений. В ряду более значительных достижений в этих областях надо отметить исследования массовых восстаний французских студентов при Ришелье. О природе абсолютизма вели жаркие споры Поршнев, Мунье и Бейк. Уильям Черч исследовал концепцию Ришелье «разум государства». Роль интендантов в меняющемся состоянии королевской казны изучалась Ричардом Боннеем. По-новому был освещен, в частности, Давидом Паркером, мятеж Ла-Рошели и гугенотов в целом. Джозеф Берджин показал, что в основе власти Ришелье было нечто большее, чем доверие короля: сыграло свою роль систематическое приумножение и без того обширного личного состояния, немалую часть которого составляли земли и службы в Западной Франции. В нашем труде сделана попытка объединить открытия последних лет и увидеть Ришелье в новом ракурсе.

Предназначая книгу о Ришелье, в основном, школьникам, студентам и учителям, я чувствую, что нужно ограничиться его деятельностью как министра, имея в виду восхождение к вершине власти, оппозицию, с которой ему пришлось столкнуться, цели и политику в стране и за рубежом, его заинтересованность флотом и торговлей с другими странами, методы управления и покровительство наукам и искусству. Точности ради повествование должно вестись в хронологическом порядке. Это сделано в пределах каждого раздела. Первые три главы познакомят с Ришелье тех читателей, которые до сих пор ничего не знают о нем. Мне очень помог Джозеф Берджин — он давал советы и книги, которые трудно достать. Его книга о частной жизни Ришелье вдохновила меня, а исследования восхождения кардинала к власти, ведущиеся в настоящее время, без сомнения, впечатляют. Я признателен Кейту Роббинсу за его любезное предложение написать книгу в этой серии и очень полезные советы, а также И. А. Шапиро и Сюзан Брок за их помощь в сфере театра. Я, как всегда, в большом долгу перед моей женой за то, что она позволила Ришелье возобладать над более срочными делами.

Глава I
Путь Ришелье к власти
(1585–1624)

Арман Жан дю Плесси, будущий кардинал Ришелье, родился 9 сентября 1585 года, вероятнее всего, в Париже. Он был младшим сыном Франсуа дю Плесси, сеньора поместья Ришелье, дворянина из Пуату. В начале своей Карьеры Франсуа избежал смертной казни за убийство и был отправлен в ссылку в Польшу в свите герцога Анжуйского, который после недолгого пребывания монархом этой страны унаследовал Французское королевство в мае 1574 года как король Генрих III. Франсуа был назначен на должность прево[1] резиденции короля и в качестве такового отвечал за поддержание законности и порядка при дворе. В 1578 году он получил титул главного прево Франции и был возведен в звание рыцаря Святого Духа. Это был новый рыцарский орден с неизменным числом членов — сто человек, посвященный почитанию Генриха III. Обязанности Франсуа часто удерживали его в Париже, что, видимо, объясняет, почему его сын Арман Жан скорее всего родился в Париже, а не в родовом доме, в Пуату. Как член королевской свиты Франсуа принимал участие в некоторых знаменитых сражениях религиозных войн. Он одним из первых признал Генриха IV и сохранил должность главного прево, принимал участие в кампаниях Генриха по завоеванию своего королевства, был участником битв при Арке и Иври. Он не дожил до окончательной победы Генриха, так как умер 10 июля 1590 года в возрасте 42 лет.

Сюзанна де ла Порт, мать кардинала Ришелье, была дочерью Франсуа де ла Порта, преуспевающего деятеля парижского парламента. Она вышла замуж за Франсуа дю Плесси в 1569 году, принеся ему значительное приданое. Родила пятерых детей: трех сыновей — Генриха, Альфонса и Армана Жана, и двух дочерей — Франсуазу и Николь. Сюзанна, по-видимому, была в непростых отношениях со своей свекровью. Кроме того, после смерти мужа испытывала серьезные финансовые затруднения. Она, очевидно, была вынуждена продать его орденскую цепь, но, по мнению д-ра Берджина, «очень мало известно о материальном положении семьи Ришелье до прихода кардинала к власти». Тем не менее ясно, что Франсуа дю Плесси оставил свои дела в беспорядке. Его вдова и, позднее, дети решили, что в их интересах отказаться от наследства. Поместье было разорено, а кредиторам оставалось лишь возместить свои ссуды его продажей. В 1603 году Сюзанне было позволено взять 22 000 ливров за поместье.

После смерти мужа Сюзанна жила в родовом поместье Ришелье, в Пуату; именно там ее третий сын, Арман Жан, провел свое детство. В 1594 году его дядя Амадор де ля Порт взял его в Париж, который недавно покорился королю Генриху IV. С приходом мира в столице вновь открылись университеты, и Арман поступил в знаменитый Коллеж де Наварр. Курс обучения включал три основные предмета: грамматику, искусство и философию. Молодые дворяне обычно изучали первые два, оставляя философию студентам, которые хотели стать священнослужителями или учеными. Арман был, по общим отзывам, прилежным студентом. По свидетельству тех лет, «жажда похвалы и страх перед критикой были настолько сильны, что заставляли его строго блюсти все правила».

Когда Арман завершил изучение грамматики и искусства, мать собрала семейный совет. Было решено, что он станет солдатом. Ему пожаловали титул маркиза дю Шийю и позволили носить шпагу. Он переехал из дома своего дяди Амадора в дом члена парламента[2] по имени Бутийе. В то же время он поступил в Академию Антуана де Плювинеля, высшую школу для дворян. Там уделяли внимание не только физическим упражнениям, фехтованию и верховой езде, но и хорошим манерам, живости ума и тела, элегантности и благородному поведению. Изысканные манеры и умение выбрать одежду также были предметом обучения в Академии.

Армана всегда тянуло к военному искусству, но неожиданный поворот в судьбе семьи Ришелье изменил его предназначение. Причина заключилась в ответственности за управление епископальными землями Люсон.

Во Франции XVI века стало обычаем для короля давать важные церковные приходы, такие как епископства (диоцезы), преданным слугам, даже если они были мирянами. Так, в 1584 году Генрих III отдал диоцез (провинцию) Люсон Франсуа дю Плесси, потом она передавалась по воле семьи Ришелье. Первым епископом, назначенным Франсуа, был его дядя Жак, который никогда там не жил. Второй — Франсуа Ивер, кюре Брайе — выполнял функции смотрителя до тех пор, пока брат Армана, Альфонс, которому было обещано епископство, не закончил учебу. Но в 1602 году он отказался от сана и и предпочел стать монахом-картезианцем. Семья Ришелье призвала Аркана занять его место, чтобы не потерять Люсон и доходы от нее в результате решения Альфонса. Он согласился без колебания. «Да будет воля Господа, — написал он дяде, — я приму все ради блага церкви и славы нашего имени».

Поворот в карьере Армана вызвал необходимость изменить направление в образовании. Он оставил Академию Плювинеля и вернулся в Коллеж де Наварр, чтобы изучать философию, и сразу ринулся в дискуссии с таким пылом и усердием, что отдавал им ежедневно по восемь часов в течение четырех лет. Этот период интенсивной учебы, по всей вероятности, основательно подорвал его здоровье. В 1604 году Арман принял участие в публичной дискуссии в коллеже. К этому времени он был формально назначен епископом Люсонским, но поскольку еще не достиг канонического возраста, то требовалось особое разрешение папы для посвящения в сан. Такие разрешения не были в обычае, и Генрих IV специально просил кардинала дю Перрона получить его. Между тем Ришелье (как мы его теперь будем называть) получил разрешение свободного проживания при университете. Он приехал в Рим, Святой Город, в январе 1607 года и был представлен папе Павлу V французским послом. Он явно поразил всех, включая папу, своим красноречием и необычайной памятью. Утверждается также, что Арман бегло говорил на итальянском и испанском языках. Получив особое разрешение, он был посвящен в сан в Риме 17 апреля 1607 года[3].

Вскоре новый епископ вернулся в Париж и с головой ушел в учебу. 29 октября он стал бакалавром теологии (а не доктором, по мнению некоторых историков). Через несколько дней был принят в члены Сорбонны[4]. Теперь он готов делать карьеру при дворе, но в январе 1608 года тяжело заболел: несколько недель страдал от приступов лихорадки и тяжелейших мигреней. В течение всей жизни Ришелье мучился тем, что называл «своей несчастной головой». К Великому посту 1608 года он достаточно выздоровел, чтобы получить приглашение стать причетником при дворе, но это не оправдало его надежды на более весомое признание и он вернулся в Люсон. С 1583 года семья Ришелье извлекала доход из диоцеза, ничего не вкладывая взамен. Епископы не жили там, собор и епископский особняк обветшали.

Ришелье начал с устройства дома, достойного его положения. Он нанял слуг, приобрел мебель и посуду и через несколько месяцев уже дал понять окружающим, что считается человеком с достатком. Между тем он был официально введен в должность епископа и дал обет служить своей пастве… Начал он с обновления епископского духовенства в соответствии с правилами, установленными Тридентским собором[5]. Синод издал ряд указов, напоминающих духовенству о его обязанностях. Священники должны держаться подальше от ярмарок и воздерживаться от торговли и азартных игр, иметь выбритой тонзуру и прилично одеваться, достойно отправлять церковные таинства и службу. Литургия (месса) должна проводиться в удобные для верующих часы. На время богослужения таверны закрываются. Каждое воскресенье приходские священники преподают катехизис и читают молитвы и десять заповедей на французском языке, а не по-латыни, чтобы всем было понятно. Верующих нужно поощрять к принятию причастия раз в месяц или, по крайней мере, в течение четырех главных христианских праздников.

Ришелье приложил громадные усилия для возрождения религиозных обрядов в своем диоцезе. Он написал небольшую книгу, названную «Воспитание христианина», целью которой было изложить христианские истины в доступной всем форме. Не будучи в большой степени затронутой аскетическими взглядами Контрреформации, его вера была тем не менее искренней. «Он действительно верил в великую миссию Римской Церкви и постоянно старался улучшить ее организацию и содействовать ее религиозным целям». «Воспитание христианина» было опубликовано в 1618 году. Книга широко распространялась во Франции и была переведена на другие языки. В качестве епископа Люсонского Ришелье много ездил. Это были не просто обычные инспекции. Духовенство должно было готовиться к его приезду организацией проповедей и молитвенных собраний. В своем стремлении поднять авторитет местного духовенства Ришелье тщательно контролировал новые назначения. Он был одним из первых французских прелатов, которые всерьез приняли Тридентскую директиву по созданию семинарий. В 1609 году он приобрел дом недалеко от своего собора, чтобы использовать его под семинарию. Семинарии существовали и в других частях Франции, но не были многочисленными вплоть до 1650 года.

Впоследствии Ришелье стал образцовым епископом, но, управляя бедным диоцезом, не мог удовлетворить свои амбиции. Люсон был лишь отправным пунктом для возвращения в Париж, к королевскому двору в подходящий момент. Убийство Генриха IV 14 мая 1610 года[6] дало ему шанс вырваться из провинциальной тихой заводи. Сыну короля и наследнику, Людовику XIII в это время было всего девять лет, слишком мало, чтобы управлять страной. Королева-мать Мария Медичи стала регентшей до совершеннолетия Людовика. В тринадцать лет он был провозглашен королем Франции. Смена режима была знакома французам, многие из которых хорошо помнили гражданские войны[7] в период несовершеннолетия Франциска II и регентства Екатерины Медичи. В июне 1610 года, когда провинциальные губернаторы готовились к возможным новым бунтам, Ришелье вернулся в Париж. Он навестил членов администрации, не сомневаясь, что сможет снискать их расположение, и прочитал несколько проповедей. Но, казалось, никого не заинтересовал. Сюлли и другие министры покойного короля все еще возглавляли правительство и для новичков время еще не пришло.

Итак, Ришелье вернулся в свой Люсон, откуда следил за событиями в столице и старался снискать расположение высокопоставленных лиц, предлагая им помощь и раболепно уверяя в своей лояльности.

В конце 1613 года Ришелье снова приехал в Париж и свел знакомство с фаворитом регентши, итальянцем Кончино Кончини, который только что стал маршалом Франции[8]. Он и его жена, Леонора Галигаи, были среди первых получателей многих пенсионов и должностей, которыми Мария осыпала свою свиту после смерти мужа. В течение нескольких месяцев Кончини стал маркизом д’Анкром, правителем Перонны, Руа и Мондидье, генерал-лейтенантом Пикардии и первым камергером. Его стремительное возвышение чрезвычайно не нравилось французской знати. Ришелье же тщательно скрывал презрение, которое испытывал к этому итальянскому выскочке. «Монсиньор, — писал он Кончини, — так как я всегда чту тех, кому обещал служить, так и вам я подтверждаю свою преданность, поскольку скорее выкажу реальную преданность в важных случаях, чем продемонстрирую ее вам в другое время».

Считается, что Мария Медичи была более способной правительницей, чем предполагали историки, истаралась, насколько возможно, продолжать политику Генриха IV. Такая точка зрения не выдерживает фактических свидетельств. Мария была истинной католичкой и другом Испании, и ее политика не нравилась премьер-министру Генриха IV Сюлли, поэтому он подал в отставку в январе 1611 года. Взамен создали комиссию из трех старейшин — Брюлара де Силлери, Виллеруа и Жаннена, — которые не обладали достаточным авторитетом для поддержания порядка среди высшей знати. За отставкой Сюлли последовало «ослабление строгого контроля и поток пенсионов и даров, беспрецедентный с 1594 года». В период между 1610 и 1614 годами регентша истратила почти 10 миллионов ливров на подкуп магнатов. Что еще больше осложнило ситуацию, так это контроль, осуществляемый над регентством женой Кончини, Леонорой. Щедрость регентши к высшей знати могла купить четыре года мира в стране, но в 1614 году это стало бесполезным. В стране прошла волна возмущений знати, начало которым положило восстание Генриха, принца Конде. Он заявил в манифесте, что только Генеральные Штаты[9] могут спасти страну от краха. Во время переговоров Конде возражал не только против контроля над регентством, но также и против намерения регентши женить своего сына Людовика XIII на испанской инфанте Анне Австрийской. Чтобы избежать открытого мятежа, правительство пришло к соглашению с Конде при Сан-Менеульде (15 мая 1614 года). Брак с испанской инфантой был отложен до совершеннолетия короля, в августе были созваны Генеральные Штаты в Сансе, и Конде получил 450 000 ливров для покрытия расходов на восстание. Мемуары Ришелье указывают, что он был невысокого мнения об обеих сторонах. «Это было такое ужасное время, — пишет он, — ведь именно те из высшей знати, кто был наиболее могущественным, разжигали волнения; а в период беспорядков… министры старались спасти свою собственную шкуру, вместо того чтобы обеспечить безопасность страны».

Контроль над выборами в Генеральные Штаты имел решающее значение для сохранения регентства. Королевские послания, отправленные губернаторам в начале июня, требовали от них созыва трех сословий[10] своих провинций. Нужно было составить наказы и выбрать депутатов из числа честных и умных, искренне заинтересованных в благополучии короля и его подданных. Одним из таких людей был епископ Люсонский. 24 августа он был избран от духовенства Пуату. В последующие недели он помогал составлять наказы третьего сословия, которые в своей законченной форме должны были отразить большую часть мнений, особенно о необходимости декорума при религиозных отправлениях, повиновения Тридентекому декрету, повышения качества образования священников и запрета на проведение дуэлей. В последних числах сентября правительство отложило созыв Генеральных Штатов до совершеннолетия короля и перенесло место проведения в Париж.

Совершеннолетие Людовика XIII было официально провозглашено 2 октября в присутствии Конде и большинства других недовольных дворян. Первым указом нового короля было возобновление действия эдиктов, осуждающих богохульство, защищающих гугенотов, запрещающих дуэли, ставящих вне закона образование союзов и провозглашающих мир в королевстве. Между тем депутаты Генеральных Штатов начали прибывать в Париж. Сведения о некоторых спорных вопросах, решаемых ими, можно, почерпнуть из многочисленных памфлетов, имевших хождение в то время. Выпускаемые духовенством, они были направлены в основном на опровержение аргументов относительно власти короля, выдвигаемых третьим сословием, а также достижение официального принятия декретов Тридентского собора. Составители памфлетов из знати стремились защитить аристократические привилегии от посягательств королевских чиновников. Что касается составителей памфлетов из третьего сословия, они стремились освободить народ от чрезмерных налогов, насилия и ограничений в делах.

Несмотря на то, что сословия собирались отдельно друг от друга, они понимали необходимость выработки последовательной программы реформ. В конце концов они установили связь друг с другом, обменявшись делегациями. Ришелье выступал в качестве представителя духовенства в переговорах с двумя другими сословиями. Так, он предложил третьему сословию принести клятву действовать во имя славы Господа, служения королю и помощи людям. Он также выступил посредником в спорах между знатью и третьим сословием по поводу прекращения выплат ежегодной пошлины. Много споров вызывала статья, пред с гав ленная третьему сословию 15 декабря, требующая провозгласить в качестве основного закона то, что король Франции является повелителем в своей стране и никакая власть на земле, ни духовная, ни светская, не может иметь влияния в его королевстве. Это было серьезным вызовом церковной власти и спровоцировало яростное сопротивление духовенства. Другие важные вопросы также привлекли внимание духовенства. Они требовали серьезного пересмотра правительственных расходов, отмены ежегодной пошлины и отказа от применения декрета Тридентского собора во Франции.

Заседания Генеральных Штатов были официально закрыты в резиденции Бурбонов 23 февраля 1615 года. Это было только второе совместное собрание Штатов после открытия сессии, и целью его было — каждое сословие представляет свои наказы королю. Правительство явно старалось не допускать дискуссий, и известно, что королева-мать влияла на выбор докладчиков. Во всяком случае, несомненно, она дала согласие выдвинуть Ришелье в качестве представителя от духовенства. Он начал с того, что обратил внимание на финансовое состояние королевского двора. Необходимо, сказал он, уменьшить количество бесполезных даров, налоговых освобождений и улучшить материальное и моральное положение духовенства. Французская церковь, продолжал он, «была лишена достоинства и авторитета и ограблена и осквернена». Поскольку это затрудняло ее миссию, было потеряно много душ, за которые королю придется держать ответ перед Господом. Есть четыре способа исправить положение: первое — он мог бы дать духовенству долю в управлении королевством. Подтверждение этому было в истории: в прошлом все народы, и язычники и христиане, отдавали духовенству ведущую роль в делах государства. Давшие обет безбрачия и потому свободные от мирских интересов, священнослужители идеально подходят для этой роли. Второе — церковь должна быть освобождена от налогов, ее единственным законным вкладом должна быть молитва. Третье — она должна быть защищена от посягательств мирских судей и других чиновников. Гугеноты, которые

Во время пребывания двора в Бордо политическая ситуация во Франции резко обострилась. Конде намеревался пойти маршем на юг и соединить силы с Руаном. Однако к январю 1616 года принц проявил интерес к переговорам. Испанские браки, несмотря на противодействие, были заключены, а он не смог получить во Франции широкую поддержку. 3 мая в Лудене был подписан мир между короной и мятежниками, которые снова получили от правительства деньги и должности. Как печально заметил Ришелье, демонстрация силы со стороны короны могла бы закончиться более дешевым соглашением. Как бы то ни было, договор свидетельствовал о триумфе партии мира при дворе. По договору, Конде наделялся правом скреплять подписью королевские указы, и все надеялись, что люто ненавидимой власти Кончини приходит конец. Но Мария не была готова так легко расстаться со своим фаворитом. В мае она добилась назначения Клода Барбена, одного из его ставленников, контролером финансов[11]. Месяцем позже сам Кончини был произведен в генерал-лейтенанты Нормандии и пожалован крепостями Кан, Понт-де-л’Арш и Кильбёф.

Ришелье, который заботился о дальнейшем возвышении Кончини, приветствовал эти назначения. Он возвратился в Париж, заверил Марию в своей преданности, и вскоре ему представился случай доказать это — поехав в Бурже и уговорив Конде вернуться ко двору.

Правда, принц продолжал оставаться центром оппозиции. В его резиденцию во дворце де Гонди стекалось большое количество противников Кончини. 1 сентября Конде был арестован. Его тайные сторонники бежали из столицы в Суассон. Казалось, вновь возникла опасность возобновления гражданской войны, но 6 октября было заключено еще одно соглашение! Отказался подчиниться только герцог де Невер. Он захватил замок, принадлежавший ла Вьевилю, который немедленно потребовал от короля справедливости. Это привело к отставке хранителя печати дю Вера. Его место, занял Манго, бывший государственным секретарем. 30 ноября Ришелье был назначен на эту вакантную должность.

На Ришелье как на государственного секретаря была возложена ответственность за военные и иностранные дела. Его первейшей заботой было разобраться с мятежными аристократами. Он собрал три армии — герцога де Гиза, графа д’Оверна и маршала Монтиньи. Они выступили в феврале, и Ришелье вынужден, был зорко следить за своими командующими, поскольку те часто медлили с наложением дисциплинарных взысканий на своих подчиненных. В армии процветал абсентеизм[12], и государственный секретарь вынужден был адресовать язвительные упреки своим командующим. Он также старался своевременно платить войскам, это было вечной проблемой войн того времени.

Приказы Ришелье были ясными и точными, но они не всегда исполнялись, особенно если задевали чувства знати. Ему с трудом удавалось убедить своих подчиненных в том, что он действительно хочет стереть с лица земли сдавшиеся крепости.

Во внешнеполитических делах на этой ступени своей карьеры Ришелье не добился особенных успехов. Как он вскоре обнаружил, к 1617 году международный авторитет Франции пал чрезвычайно низко. Ему нужно было убедить бывших протестантских союзников Франции — Англию, Объединенные Провинции и германских принцев, — что недавнее заигрывание Марии Медичи с Габсбургами не означает, что те позабыты. Французские эмиссары, отправляемые ко дворам разных стран с целью объяснить политику, не всегда были способны противопоставить что-либо пропаганде, распространяемой мятежными французскими дворянами или гугенотами. В Италии у Ришелье произошли две крупные неудачи. Летом 1616 года герцог Савойский вторгся в Монферрат, принадлежавший Мантуе, находившейся под покровительством Испании. Испанский губернатор Милана ответил тем же, перейдя границу Пьемонта, после чего герцог Савойский запросил помощи Франции. К счастью для Ришелье, король Испании изъявил желание вести переговоры. Епископ, в свою очередь, предложил свои услуги герцогу, если тот уйдет из Монферрата. Мир, казалось, был близок, когда в декабре французский маршал Ледигьер, действуй по своему усмотрению, изгнал испанцев из Пьемонта. Ришелье публично снял с себя ответственность за эту акцию, хотя и согласился с ее результатами. Пьемонт освобожден, Испании преподан урок, а герцог Савойский оставил Монферрат.

Еще более сильное унижение испытал Ришелье из-за конфликта между Венецией, традиционным союзником Франции, и эрцгерцогом Фердинандом из Штирии. Венеция старалась установить торговые связи со швейцарскими кантонами Берном и Цюрихом, но им требовалось получить разрешение Франции на проезд по территории Гризона, небольшой республики, связанной с Францией договором. Ришелье, который все же не хотел провоцировать Габсбургов, отказал в необходимом разрешении и предложил венецианцам свое посредничество. Но они попросили вмешаться Испанию. Глубоко уязвленный этим пренебрежением, Ришелье впал в бессильную ярость. Он предупредил венецианцев, о недовольстве Людовика XIII. «Сейчас он слаб, это так, — сказал он, — но не настолько, чтобы со временем его королевство не восстановило прежнее свое могущество и не заслужило уважения, которого оно достойно по праву». Однако в тот момент епископ навлек на себя и народ лишь насмешки.

В середине апреля корона, казалось, почти добилась подавления последних мятежей аристократов. Герцог де Майен, удерживавший Суассон, запросил условия сдачи. Барбен и Ришелье хотели заставить герцога сдаться безоговорочно. Но им помешали события при дворе, где высокомерие Кончини, его диктаторские замашки и открытое презрение к Людовику XIII становились с каждым днем все более нетерпимыми для молодого монарха. Возникла даже угроза личной безопасности короля, когда Кончини приступил к укреплению Кильбёфа в Нормандии. К концу 1616 года Людовик XIII начал прибегать к советам небольшого круга своих друзей, которые каждый вечерь сопровождали его отход ко сну. Главой неформального совета был Шарль Альбер де Люинь, мелкий дворянин из Прованса. В 1611 году он стал главным сокольничим, в январе 1615 года — губернатором Амбуаза и в 1616 году — комендантом Лувра. По этой последней должности он получил право занять комнату прямо над покоями короля, которые соединялись между собой потайной лестницей. Обаятельный и элегантный, Люинь вскоре приобрел сильное влияние на короля.

17 апреля Кончини возвратился в Париж, решительно настроенный покончить со своими врагами при дворе. Люинь настаивал на отъезде короля, но Людовик отказался от такого недостойного шага. Он был облечен властью, но не мог, арестовать Кончини и отдать его под суд. Поэтому решили заманить, фаворита в ловушку. 24 апреля, как только Кончини въехал во двор Лувра, за ним сразу же закрылись ворота и отсекли от вооруженного эскорта. Выстрелом в упор его убили. Узнав об этом, Ришелье выразил удивление, что друзья короля оказались настолько сильными, чтобы осуществить столь смелое предприятие. Он немедленно поехал в Лувр поздравить короля с избавлением от временщика, но Людовик не пожелал принять его. По одной из версий, Людовик стоял на бильярдном столе в окружении толпы восторженных придворных, когда прибыл епископ. «Ну, Люсон, вот я и избавился от вашей тирании, — воскликнул король. — Идите, монсеньор, идите. Оставьте этот дом». В своих мемуарах Ришелье дает другое толкование. Король, свидетельствует он, очень хотел его видеть, говоря, что не считает его ответственным за дурные намерения Кончини. Затем Люинь предложил ему занять свое место в королевском совете, равно как и свои должности. Но бесспорно то, что Ришелье потерял свою министерскую должность при перестановках, которые вернули к власти старых министров Генриха IV: Виллеруа, Жаннена, дю Вера и Силлери. Он также перестал быть королевским советником.

Вскоре после этого король выслал Марию Медичи в Блуа и Ришелье сопровождал ее как председатель совета. Второй раз он оказался в ссылке. Прошло семь долгих лет, прежде чем он вернулся. Но его амбиции сохранились. Через несколько дней после приезда в Блуа он написал Люиню подробный отчет о поездке королевы-матери. Впоследствии он постоянно информировал фаворита обо всем, что происходило в ее окружении. «Я обещал королю с легкостью прекратить все распри, заговоры и интриги или, если я не сумею этого сделать, вовремя предупредить его, чтобы он мог принять меры». Действуя как самозванный правительственный шпион, Ришелье, очевидно, надеялся вернуть доверие короля, но преуспел лишь в том, что вызвал всеобщее недоверие. Он и сам понимал это. «Я самый несчастный из людей, — писал он, — хотя совершенно не заслужил этого. Если бы я не думал, что буду защищен от зависти и злости поддержкой, о которой вы знаете, я никогда не сел бы на этот корабль». Он бы поразил своих врагов, по его словам, доказав свою полную преданность королю, но в настоящий момент решил отойти от общественной жизни и 11 июня 1617 года покинул Блуа, никому не сообщив об этом. Позднее он объяснил, что пытался опередить письмо короля, предписывающее ему возвратиться в Люсон. Как бы то ни было, Мария пришла в ярость. Она настаивала на его возвращении и просила Людовика и Люиня отменить приказ, на который ссылался Ришелье. «Ссылка епископа Люсонского, — заявила она, — свидетельствует о том, что- ко мне относятся не как к королеве-матери, а как к рабыне». 15 июня Людовик приказал Ришелье оставаться пока в приходе, «чтобы исполнять обязанности сана и призвать свою паству следовать заповедям Господа и его».

Диктатура Кончини проложила дорогу диктатуре Люиня. Как заметил Буйон, постоялый двор тот же, только вывеска другая. Люинь получил состояние и должности Кончини, но большая часть имущества осталась у вдовы Кончини, Леоноры. Чтобы получить все остальное, Люинь судил ее по сфабрикованному обвинению в колдовстве. Она была признана виновной и казнена, а имущество передано Люиню. В сентябре новый фаворит женился на одной из знатнейших особ Франции. В то же время он внимательно следил за Марией и ее окружением. Некоторые письма перехватывались, а Людовика XIII убеждали в том, что против него готовится заговор. Люинь предпринял соответствующие действия, одной из его жертв был Ришелье, который 7 апреля был сослан в Авиньон, в то время автономный папский анклав внутри Франции.

22 февраля 1619 года Мария осуществила рискованный побег из замка в Блуа с молчаливого согласия герцога д’Эпернона. Он был обвинен правительством в ее похищении и ему угрожало соответствующее наказание, но Ришелье предложил свое посредничество между королевой-матерью и правительством. Предложение было принято, и Ришелье покинул Авиньон. Его переговоры с Марией и д’Эперноном в Ангулеме закончились 30 апреля договором, по которому Мария получала в управление Анжу, а д’Эпернон был прощен. Это соглашение широко представлялось как триумф епископа. 5 сентября в Кузьере состоялось публичное примирение Людовика XIII и Марии, но королева-мать отказывалась вернуться ко двору, если не будет допущена в совет. Поскольку Люинь на это не соглашался, назревал новый кризис. Людовик решил применить силу. 7 августа он разбил армию Марии при Ле-Понт-де-Се, возле Анжера. Спустя три дня был подписан новый договор, подтверждающий Ангулемское соглашение. Людовик и его мать вновь публично примирились, на этот раз в Бриссаке, после чего Мария возвратилась в Анжер, в то время как Людовик отправился на юг, чтобы восстановить католичество в Беарне и присоединить это независимое государство к французскому королевству.

Покорение Беарна было совершено с такой легкостью, что это вдохновило Людовика XIII на дальнейшие подвиги. Контрудар воинственных, гугенотов, направленный на Ла-Рошель весной 1621 года, послужил началом новой королевской кампании на юго-западе. Она началась с осады Сан-Жан д’Анжели, который сдался 23 июня. За этим в течение лета последовали новые победы короля над гугенотами, но осада Монтобана позднее навлекла подозрения на Люиня, который к этому времени стал коннетаблем[13] Франции и хранителем печати. Он был чрезвычайно непопулярен, особенно среди высшей знати, и ходили слухи, что король в нем разочарован. Поэтому смерть Люиня от лихорадки 15 декабря многие с облегчением восприняли как избавление. Однако это не принесло изменений в политике, как многие ожидали: в 1622 году война против гугенотов возобновилась.

Смерть Люиня обезглавила администрацию. В окружении Людовика XIII не было никого, кто бы мог занять его место и пользоваться доверием короля. Мария Медичи исключалась из-за своих недавних поступков. За ней стоял Ришелье, который уже привлек внимание проницательных иностранных наблюдателей, но Людовик считал его амбициозным интриганом. «Вот идет двурушник», — сказал он однажды о проходящем мимо Ришелье. В другой раз Людовик указал на него со словами: «Вот человек, который стремится войти в мой совет, но я не могу этого допустить после всего зла, которое он мне причинил». Людовик помнил тесную связь епископа с Кончини и его роль в истории с королевой-матерью. Все знали, что своими недавними дипломатическими успехами она обязана ему, но при дворе его способности и амбиции вызывали опасения. Он хотел быть кардиналом, и Мария прилагала все усилия для этого. Людовик XIII и Люинь официально представили его кандидатуру, но неофициально предупредили об опасности его продвижения. В конце концов, Ришелье не было в числе новых кардиналов, возведенных в сан в январе 1621 года. Однако после смерти Люиня король стал более благожелательным и попросил папу римского рассмотреть вопрос. 5 сентября 1622 года Ришелье был возведен в сан кардинала. Поскольку перед ним открывалась новая карьера, он решил освободить себя от любых препятствий, которые могли бы встать на его пути. Обязанности епископа не так легко вписывались в хлопотливую министерскую карьеру. Поэтому Ришелье сложил с себя обязанности епископа Люсонского, но оставил за собой пенсион в 5000 ливров из доходов диоцеза. Кроме того, он передал также и обязанности главного духовника Марии.

Людовик XIII с почтением относился к старым министрам своего отца, но их оставалось все меньше и меньше. Виллеруа умер в 1617 году. Жаннену было восемьдесят, как и новому хранителю печати де Вику. Канцлер Силлери был не моложе. Государственные секретари, за исключением сына Силлери, Пюизьё, были второстепенными фигурами. Глава королевского совета, кардинал де Рец, был лишь номинально его главой. Оставались две значительные фигуры: принц Конде и министр финансов Шомбер. Конде был освобожден и введен в совет, но ему не могли так легко простить бурное прошлое, кроме того, он представлял потенциальную угрозу для трона. Шомбер был знающим и Честным, но не мог контролировать государственные расходы. В январе 1623 года он был заменен ла Вьёвилем, который обеспечил себе поддержку, заключив союз с королевой-матерью. Но для этого ему пришлось заплатить высокую цену: 29 апреля 1624 года Ришелье был введен в королевский совет.

Глава 2
Премьер-министр Ришелье

Совет, в который Ришелье был введен королем Людовиком XIII 29 апреля 1624 года, был высшим советом, главным органом, определяющим политику Франции. Назовем его Государственным советом. Он составлял часть Королевского совета, в который входили три меньших (Государственный, Финансовый и Тайный). Имелись строго разграниченные обязанности, а именно: административные, финансовые и юридические, — но в то же время они часто пересекались как функционально, так и по персональному составу. Членство в Государственном совете было менее подвижным, чем предполагают некоторые историки. Кроме короля, в число его членов, которые назывались министрами, входили премьер-министр, канцлер, или хранитель печати, министр финансов и не менее одного государственного секретаря. Присутствовало также несколько секретарей, которые при необходимости записывали решения или поступающую информацию. Время от времени для консультаций приглашались и другие люди.

Компетенция Государственного совета была все объемлющей, хотя большая часть времени тратилась на обсуждение политических вопросов. По мере накопления вопросов, доходящих до совета, считалось необходимым посвятить им несколько дней. Председательствовал на совете король, который теоретически присутствовал всегда. В отсутствие короля его место занимали мать или канцлер. Однако все решения принимались «королем в его совете». Он один мог принимать решения и был волен не считаться с мнением совета, даже если оно. было едино душным. Его решения обретали форму декретов, которые он подписывал, а секретари ставили вторую подпись. Декреты имели силу закона; ни один орган, кроме короля, не мог аннулировать или изменить их.

Заседания совета проходили согласно строгому протоколу. Король во главе стола в кресле, а министры сидели на складных табуретах в соответствии со строгим порядком старшинства. Главные министры сидели ближе к королю, остальные — в соответствии с датой введения в совет. Ришелье как кардинал представлял в этом смысле проблему. Будучи новым членом, должен ли он сидеть на самом удаленном от короля месте, или иметь преимущество по сравнению со светскими членами? Коннетабль Ледигьер решительно возражал против того, чтобы Ришелье сидел перед ним. Но юристы нашли доказательства, что с пятнадцатого столетия кардиналы всегда имели преимущество перед мирянами. Таким образом, Ришелье было позволено сидеть к королю ближе, чем канцлеру или коннетаблю. Это не прибавило ему популярности.

Когда Ришелье вошел в совет, премьер-министром был ла Вьёвиль, министр финансов с января 1623 года. Он был достаточно квалифицированным для такой должности, но ему не хватало прочной властной опоры среди центрального правительства. Он вошел в союз с д’Алигром, хранителем печати, и, что еще важнее, с королевой-матерью. Но ценой, которою ему пришлось заплатить за поддержку Марии, было введение в совет Ришелье. С этого времени он находился под угрозой заключения союза Ришелье с д’Алигром. Однако ла Вьёвиль сам явился причиной своего падения. Как отметил позднее Ришелье, министр был «похож на пьяницу, который не мог сделать и шагу, не споткнувшись». Своей политикой сокращения финансовых расходов он приобрел много врагов и умудрился оттолкнуть от себя одновременно и короля, и королеву-мать, и Гастона Орлеанского. Приняв на себя слишком много властных полномочий и наделав ошибок во внешней политике, он стал мишенью резких нападок Фанкана, сподвижника Ришелье. 12 августа 1624 года ла Вьёвилю предложили уйти в отставку, но король предпочел арестовать его. На следующий день Ришелье был назначен премьер-министром.

В качестве премьер-министра Ришелье имел неограниченные полномочия. Он давал подробные инструкции послам, военачальникам и губернаторам провинций, вел обширную переписку с епископами, дворянами, чиновниками и интендантами. В июне 1626 года он был освобожден от разбора частных жалоб, так что смог сосредоточиться на действительно важных для государства делах. В Государственном совете его голос был решающим. Он доводил до короля или регента мнения министров. После 1630 года старался заниматься главным образом внешними делами, оставляя внутренние другим. Он не присутствовал на малых советах, но всегда был в курсе благодаря сообщениям канцлера. Ришелье не разбирался в финансовых делах и предоставлял решение специалистам, но тем не менее требовал пересмотра финансовой политики.

Он был не первым премьер-министром и не мог быть последним. Как кардинал имел большое преимущество по сравнению со своими светскими предшественниками, Кончини и Люинем. За ним стояла церковь, которая не могла терпеть нападки на своего главного представителя в совете. Но это не спасло бы Ришелье, если бы король почему-либо отвернулся от него. У Людовика, как мы видели, были серьезные причины не допускать Ришелье на первое место в своем совете. Но под нажимом матери он изменил свое мнение, а вскоре и оценил выдающиеся качества кардинала.

Людовик был сознательным монархом, он чувствовал себя наместником Бога на земле с ответственностью за своих подданных. В то же время он понимал, что не может править единолично: ему нужен был тот, на кого он мог переложить часть все возрастающих обременительных забот правительства и давать указания. Ришелье квалифицированно и надежно принял на себя все задачи. Он никогда не обольщался властью до такой степени, чтобы не помнить, что он есть и всегда будет вторым после короля в управлении страной. Он осторожно объяснял королю свою политику, давая ему возможность думать, что принятые им решения были его собственными. Такт кардинала принес свои плоды: король стал его другом. В 1626 году кардинал, находясь под сильным давлением, попросил об отставке. Людовик заставил его изменить свое решение: «Слава Богу, все идет хорошо, — писал он, — поскольку вы в совете. Мое доверие к вам полное, и действительно, у меня не было никого, чья служба радовала бы меня больше».

Ришелье, однако, никогда не был фаворитом, и всегда существовала вероятность, что королевская особа будет искать случая избавиться от него. К счастью для Ришелье, Людовик был не из тех, кто подпадает под женские чары, поскольку никогда не проявлял большого интереса к женщинам. Но он уважал свою мать, которая была, вероятно, единственной женщиной, представлявшей потенциальную угрозу для Ришелье. Еще более опасны были друзья Людовика мужского пола. После падения Люиня — Туара, Баррада, Сен-Симон и Сен-Мар, Ни один из них не мог сравниться с Ришелье. Лишь Сен-Мар был настолько неосторожен, что попытался сделать это — попытка стоила ему жизни. И действительно, Людовик никогда не позволял ни одному фавориту оказывать на него сильное влияние. Правда, один человек все же имел свою собственную точку зрения. Это был Гастон Орлеанский (Monsieur)[14], который в качестве брата короля и наследника трона (до рождения Людовика XIV 5 сентября 1638 года) не подвергался преследованиям. Его нельзя было судить, заключать в тюрьму или казнить, и, если бы он решил скрыться за рубеж, его должны были вернуть назад, чтобы враги Франции не могли воспользоваться им. К счастью для Ришелье, Людовик ревниво относился к Гастону, который был любимым сыном Марии Медичи и обладал всеми светскими качествами, которых так явно недоставало королю. Гастон оставался источником постоянного раздражения для Ришелье на протяжении всей его министерской деятельности.

С течением лет, казалось, возникли истинные узы дружбы между королем и его премьер-министром. Слабое здоровье обоих, видимо, углубляло их взаимопонимание и взаимозависимость. Людовик был подвержен приступам из-за воспаления тонких кишок еще с юношеских лет и был ограничен в движении из-за туберкулеза. В 1630 году он чуть не умер от абсцесса, и Ришелье испугался за себя. Как он писал своему другу Шомберу, если бы король умер, его собственная жизнь и работа были бы уничтожены ненавистью врагов. Людовик хорошо понимал это. «Вы все отдаете моей службе, — писал он, — и многие вельможи недовольны вами из-за меня, но все знают, что я вас никогда не предам».

В течение долгого времени историки считали, что Ришелье фактически единолично правил Францией, но, как и любой первый министр, он нуждался в помощниках. На самом деле Ришелье продвинулся еще дальше: его помощники были также и его «созданиями», так сказать, людьми, связанными с ним обязательствами и привязанностью. И насколько это было возможно, он брал их из своей собственной семьи. Как сам он копил должности и состояние, так и дю Плесси и ла Порт получили должности и общественный престиж в политической и церковной сферах. Брат Ришелье стал кардиналом, одна из племянниц — герцогиней, а кузен — маршалом Франции. Бесчисленное количество должностей было роздано дальним родственникам. Дав членам своей семьи власть и влияние, кардинал, естественно, обеспечил свою собственную безопасность.

Среди друзей, которые были обязаны Ришелье своей карьерой, особенно следует отметить Бутийе. Их семья играла важную роль в его жизни с самого детства. В сентябре 1628 года Клод Бутийе стал государственным секретарем, а в мае 1629 года он оказался в министерстве иностранных дел. В 1632 году его сын Леон, граф де Шавиньи, стал государственным секретарем по иностранным делам, а его отец и Клод де Буйон стали министрами финансов. Они оставались преданными кардиналу до самой его смерти, в то же время получая от него для своих семей различные блага: более высокие доходы, выгодные браки и должности с пенсионом. Хотя Клод де Буйон был старше Ришелье и принадлежал к богатому и влиятельному роду, он посвятил себя службе кардиналу в период с 1624 по 1630 годы и в качестве министра финансов много потрудился для удовлетворения военных нужд Ришелье.

Среди наиболее усердных помощников Ришелье были его четыре государственных секретаря. Традиционно их роль сводилась к чтению королю корреспонденции, подготовке ответов под его диктовку и хранению выдержек из писем. Каждый посещал Государственный совет раз в месяц по очереди. Даже в XVI столетии секретари имели специализацию, отвечали за определенную группу провинций. Но к XVII веку двое из них занимались, в частности, военными и иностранными делами. В марте, 1626 года это различие было официально закреплено. Секретари, исполняя свои, ежедневные обязанности, получали огромное количество различных сведений со всего королевства и из-за границы, и в их обязанности входило сообщать ее королю, премьер-министру и соответствующим министрам. Но они были больше, чем просто передающие информацию. Принимая во внимание осведомленность, часто просили у них совета и требовалось их активное участие в дебатах совета.

Государственные секретари были также неоценимыми посредниками между королем и премьер-министром, которых часто разделяли обстоятельства. Людовик XIII почти всегда держал при себе секретаря, чтобы тот передавал его приказы. Отчеты Шавиньи были бесценны для Ришелье, поскольку держали его в курсе изменчивого настроения короля. «Если расположение короля останется таким, как сейчас, — писал он 3 сентября 1638 года, — то Его Высокопреосвященство сможет предложить ему все, что он хочет, так как Его Величество ничего не имеет против его советов, и я чувствую, что в настоящий момент он не находится в том недоверчивом настроении, которое выказал недавно». У государственного секретаря по иностранным делам Шавиньи были две главные обязанности: первая — проверять переписку короля с правительствами и послами; вторая — влиять на принятие решений по внешней политике.

Франсуа Сюбле де Нуайе, который стал государственным секретарем по военным делам в 1636 году, был неутомимым работником. В течение более семи лет он подготовил почти 18 000 писем и донесений.

Несмотря на то, что, как и другие секретари, он занимался разнообразными делами, основной его обязанностью были военные дела. Франсуа занимал незавидное положение между командующими армиями, которые постоянно просили денег, и министрами финансов, которые старались их не платить. Людовик XIII его не жаловал, но Ришелье доверял ему. «Я так глубоко верю всему, что исходит от господина де Нуайе, — однажды написал он, — что у него нет необходимости посылать мне именные списки, а результаты проверки войск, он прекрасно знает, я никогда не смотрю. Достаточно того, что он не пожалел труда, чтобы написать мне обо всем происходящем». Сюбле был заслуженно вознагражден Ришелье. Он стал сюринтендантом королевских дворцов и в таком качестве управлял и Лувром[15]. Он был консьержем Фонтенбло[16]. В 1642 году Сюбле приобрел для Ришелье библиотеку, а также оформил его последнюю волю и завещание.

Ришелье был слишком проницательным политиком, чтобы полагаться только на доверие короля для того чтобы удержаться премьер-министром. Он испытал гражданскую смуту и видел противостояние короне представителей высшей знати, опиравшихся на свои мощные провинциальные позиции. Политический советник Марии Медичи, он составил отчет, указывающий на преимущество Нанта как укрепленного города по сравнению с Анжером. Став премьер-министром, он начал создавать свои позиции в провинции, прибирая к рукам губернаторские должности в Западной Франции.

Губернаторы провинций были влиятельными фигурами. В начале XVI века это были принцы крови или представители высшей знати, обеспечивавшие сеть «вице-королей», посредством которой король мог управлять своим королевством. Во время религиозных войн, когда центральное правительство оказывалось на грани краха, они часто действовали как полуавтономные правители, имевшие собственные армии. Став губернатором, Ришелье смог бы достичь четырех целей: во-первых, установить свою власть над провинцией или городом; во-вторых, расширить сферу своего влияния; в-третьих, получить крепости, которые могли оказаться полезными в борьбе с врагом; и, в-четвертых, помешать тем, кто претендовал на такое же губернаторство.

Ришелье обратил внимание на провинции и города в Западной Франции. Он начал с Гавра (октябрь 1626 года) и посвятил много времени тому, чтобы сделать его самым укрепленным городом Франции.

Затем последовали менее значительные губернаторства (Гарфлёр, Монвилье, Понт-де-л’Арш, Гонфлёр). К концу 1626 года он получил контроль над Бруажем под номинальным управлением Марии Медичи. В октябре 1629 года был назначен генерал-лейтенантом в Бруаже, Олероне и Ре. В то же время стал капитаном и губернатором острова и крепости (Элерон. В декабре 1630 года Ришелье стал губернатором Ре, Они и Ла-Рошели вместо Туаре, которому в качестве компенсации был вручен маршальский жезл. В 1632 году Ришелье получил Нант. И наконец, губернаторство в Бретани по просьбе провинциальных властей. Из всех его губернаторских должностей эта была самой важной» так как давала права и прерогативы, восходящие к дням существования независимых герцогств. Такая концентрация губернаторской власти, а все эти должности были получены за период менее шести лет, указывала на «решимость и способность Ришелье создать для себя властную основу вне королевского двора и совета».

К этому следует прибавить все должности губернаторов (например Бреста и Кале), полученные членами его семьи или ближайшими политическими сподвижниками, которые служили расширению его собственной власти.

До недавнего времени было мало известно о личном, состоянии Ришелье. Историки склонялись к мысли о Том, что его могущество основывалось исключительно на доверии к нему короля и политические амбиции были полностью посвящены службе государству. По словам С. В. Ведгуда: «Он всегда оставался тем, кем всегда хотел быть, не богатым и могущественным человеком, а слугой государства, или, выражаясь словами, начертанными на его колыбели, — «Арманом для короля»: Одйако появились свидетельства, которые заставляют подправить это суждение. Несмотря на его отказ от любых финансовых предприятий, Ришелье прекрасно понимал смысл изречения «Деньги — это власть». Как премьер-министр Ришелье получал жалованье 40 000 ливров, но его неофициальный доход был более значительным. Частично он получал его от своих провинциальных губернаторских должностей, которые заимел. Жалованье губернатора составляло 6000 ливров, но остальные доходы он скрывал: Представительные штаты, города и корпорации обычно покупали расположение губернатора, преподнося ему значительные дары Деньгами или натурой. Он мог также иметь долю в сумме налогов или незаконно повышать налоги по своему усмотрению. Он мог шантажировать финансистов или получать взятки от чиновников и других лиц, ищущих его покровительства. Ни один губернатор не оставил бухгалтерских книг. Но известно, что Ришелье получал пенсион в 720 000 ливров от Бретани. Он, видимо, также получал прибыль от своих многочисленных должностей в городах. Гавр, Ла-Рошель, Нант и Бруаж были процветающими портами на Атлантическом побережье, которые старались заручиться его расположением.

В начале 1626 года Ришелье был назначен начальником и главным сюринтендантом навигации и торговли., а в январе 1627 года была упразднена должность Адмирала Франции, которую занимал Монморанси. Кардицал попросил не выдавать жалованья по своей новой должности. Это должно было сэкономить короне 35 000 ливров в год, но Ришелье получил от должности прибыль, которая и не снилась его предшественнику. Людовик XIII даровал ему право на долю в суммах, получаемых при кораблекрушениях, конфискации судов и от морской торговли. Ему также было разрешено получать суммы от разрешений, выдаваемых французским судам перед их отплытием. В декабре 1628 года ему были пожизненно переданы сборы за стоянку судов, взимаемые во французских портах. И наконец, в феврале 1631 года, ему было поручено назначать всех морских чиновников, а в действительности класть в карман доход от продажи этих должностей. К концу 30-х годов известные доходы Grand Maitre (главного распорядителя) составляли от 200 000 до 240 000 ливров в год.

Ришелье вкладывал деньги в покупку земли. Его отец умер банкротом, но брат Анри (которого историки незаслуженно считали транжирой), многое сделал для выкупа родовых земель. Таким образом Ришелье унаследовал поместье в Пуату, которое послужило основой для приобретения более обширных владений. Он терпеливо подбирался к землям знатных семей, обремененных огромными долгами. Но это не выглядело беспорядочным: его интересовали прежде всего районы Западной Франции: Анжу-Пуату и Они-Сентонж, где личное влияние было обеспечено его губернаторством, должностью главного распорядителя и приобретениями королевских владений. Его вложения в земли были «частью направленной стратегии, имеющей целью заполучить все важные источники власти и установить контроль над этими районами». В 1621 году Ришелье смог купить родовое поместье Ришелье, которое приобщил к землям, унаследованным от своего брата Анри. И все же это не составило значительных владений в провинции. Однако в июле 1626 года он купил Фей за 127 500 ливров, таким образом подтвердив свое стремление стать крупнейшим землевладельцем в Анжу-Пуату. 5 августе 1631 года Людовик XIII даровал ему статус герцогства-пэрства во владении сеньора Ришелье, сделав его «кардиналом-герцогом». Одновременно с этим новым титулом он получил власть, выражаемую правом вершить герцогский суд. В мае 1631 года он получил от короля разрешение окружить стенами поместье Ришелье и проводить там регулярные ярмарки и базары. Кардинал построил также неподалеку красивый замок и убедил своих богатых знакомых построить дома. В последнее десятилетие своей жизни Ришелье прибавил еще пять поместий в свои владения в этой части Франции. Самым важным из них была усадьба Монпансье в Шампиньи, которую приобрел Гастон Орлеанский в 1630-е годы для своей внучки, будущей Великой Мадемуазель. Всего кардинал истратил на приобретение земель в Анжу-Пуату 1 294 000 ливров. В Они-

Сентонже его последним приобретением был Фронзак, который стоил ему 600 000 ливров и сделал его дважды герцогом. Всего вложения в земли в этой части Франции составили до 18 630 000 ливров. Повсюду во Франции кардинал приобретал земли для дальнейшей перепродажи или обмена. Некоторые из них были в пределах Парижа, где он провел много времени, отыскивая уютное сельское местечко, пока не обосновался в Рюэле. Когда Ришелье умер, земли в его владениях стоили около 5 миллионов ливров. «Никто другой, — писал Берджин, — даже Мазарини, за всю историю королевства, не смог сосредоточить в своих руках такие огромные земельные угодья».

Другими формами вложения, используемыми Ришелье, были права, относящиеся к королевским владениям и рентам. В период с 1627 по 1634 год кардинал истратил около 250 000 ливров в Анжу-Пуату и Они-Сентонж. Его приобретение владений в Бруаже помогло ему укрепить свое влияние в этом районе. Это также давало ему долю в прибыльном налоге на соль. Его права в Бруаже и Ла-Рошели, вместе взятые, приносили больше дохода, чем все его земли. В феврале 1634 года корона внезапно решила отменить право (долевого участия), которое она усердно продавала с 1610-х годов, но кардиналу его прекрасно компенсировали суммой в размере более 150 000 ливров наличными. Большую часть этой суммы он вложил в ренту. После смерти Ришелье его вложения во владения насчитывали 1 378 000 ливров. Доход, получаемый им от ренты, составлял от 60 000 ливров в 1628 году до 120 000 в 1633 году. В 1636 году общая сумма составила 200 000, а в 1642 году — 190 000. Одним из самых прибыльных прав была его доля в соляном налоге в Бруаже, которая давала годовой доход в размере 100 000 ливров в период с 1635 по 1642 годы. За исключением его адмиральских прав это было самым большим вкладом в доходы кардинала в последние годы жизни. «Несмотря на допущенные ошибки и промахи в оценках, — пишет Берджин, — немногие в продолжение всего периода королевского строя могли спекулировать королевскими владениями так упорно и с таким успехом».

И напротив, доля владения кардинала в рентах была незначительной. Это были самые любимые методы повышения доходов короны. Колебания курса были предметом лихорадочной спекуляции: при насыщении рынка ренты покупались, продавались и обменивались по стоимости, намного меньшей их номинальной стоимости. И все же владения Ришелье были ограничены по количеству. Четыре из пяти истрачены при его жизни на покровительство и финансирование определенных религиозных предприятий и отдельных личностей. В отличие от многих рантье, кардинал, видимо, вознаграждался короной соответствующим образом.

Состояние Ришелье включало также церковные бенефиции. Плюрализм — владение более чем одной бенефицией одним лицом — был широко распространен на всех уровнях церковной иерархии ниже сана епископа. Другой распространенной практикой было жалование бенефиций в комменду[17]. Это давало возможность другим лицам, кроме членов религиозных орденов, стать номинальными аббатами и настоятелями.

Даже миряне могли стать владельцами комменд. Они не только осуществляли большую долю контроля над соответствующими религиозными учреждениями, но также получали львиную долю их доходов. Жалование бенефиций в комменду было даром короля, а его двор был расчетной палатой для их передачи. Как кардинал Ришелье имел особые побудительные мотивы для накопления бенефиций: было общепризнанно, что сан кардинала должен опираться на значительные доходы от бенефиций.

Ришелье был «одним из наиболее обеспеченных бенефициями священнослужителей за всю историю Франции». До 1621 года его бенефиции были в Пуату, но спустя три года он получил Сан-Пьер-де-Шалон в Шампани, а впоследствии его географические горизонты еще более расширились. В 1629 году он получил главные аббатства, включая Клюни, которым почти столетие владел род Гизов. К середине 1630-х годов он решил объединить все бенедиктинские и клюнийские религиозные братства во Франции в единую реформированную конгрегацию под эгидой ордена св. Мавра. Как часть этого плана он получил контроль над конгрегацией Шезаль-Бенуа в августе 1634 года и объявил себя «аббатом, главой и генеральным администратором» Сито и Премонтре. Ришелье окончил жизнь владельцем пятнадцати аббатств, четырех приходов и главой Шезаль-Бенуа. Его собрание бенефиций было самым большим из тех, какими владело отдельное лицо когда-либо во французской истории. Только небольшая часть давала доход менее 10 000 ливров в год. Подобно большинству других владельцев бенефиций, Ришелье получал свои доходы от аренды на определенный срок, что давало ему гарантированный доход, одновременно избавляя его от многих административных и экономических опасностей. В 1634 году его годовой доход от бенефиций составил 240 000 ливров.

Огромное состояние Ришелье обусловило создание сложной административной машины, но между его личными и общественными делами нельзя было провести четкую грань. Так же, как его личные секретари выполняли широкий круг общественных обязанностей, так и королевские чиновники помогали ему вести его личные дела. Среди наиболее важных из его личных секретарей были Мишель ле Маль, настоятель Ле-Рош, и Юлиус де Лойн, господин Ла-Понтери. У кардинала был также и свой совет, который изучал отчеты многочисленных судебных исполнителей и разбирал заявления. Два высокопоставленных священнослужителя — Анри де Сурди, архиепископ Бордо, и Леонор д’Этамп, епископ Шартра, а позднее архиепископ Реймса, помогали Ришелье во многих делах. Сурди, например, руководил работами по строительству замка Ришелье, а д’Этамп управлял домом кардинала и его строительными проектами в Рюле и Пале-Кардиналь. Почти все владения Ришелье находились в руках арендаторов, связанных с ним краткосрочными контрактами, среди них были три протестантских банкира, которых он, очевидно, постоянно нанимал в течение десяти лет.

Из изучения состояния Ришелье можно извлечь важные уроки. В способах его накопления не было ничего случайного. С самого начала своей министерской карьеры он был нацелен на приобретение должностей, земель, бенефиций и рент. Всеми возможными способами он старался увеличить свои доходы. По мере расширения его влияния росли и его возможности назначать членов своей семьи и друзей на влиятельные должности. Он преследовал две цели: во-первых, повысить свой статус и статус своего рода до уровня высшей аристократии; во-вторых, создать значительную территориальную базу, способную служить опорой его политической власти. Ришелье, безусловно, зависел от доверия короля, но не полагался исключительно на него. Он знал слишком много фаворитов, падение которых обусловлено тем, что они полагались на нечто куда менее существенное, чем состояние, пользовались им для защиты от превратностей судьбы. Не подлежит сомнению, что ему нужно было сконцентрировать свои должности и земли в Западной Франции. Постепенно он становился владельцем Атлантического побережья Франции и многих земель в глубине материка. Несколько основных крепостей и весь флот попали под его контроль. Можно лишь предполагать, посмел бы ли он применить его против короны, но такая возможность у него была.

Ришелье был страстно предан государству. Но можно ли считать его деятелем, воодушевленным лишь самоотверженным служением Франции и королю? Слишком многими соображениями руководствовался он при сколачивании своего состояния, чтобы предполагать в нем возвышенный идеализм, не замутненный собственными интересами. Можно допустить, что Ришелье оставил управление своими личными делами мелким чиновникам, которые имели, в отличие от него, хватку в финансовые делах. Но данные свидетельствуют об обратном. «Текущие вопросы управления, — пишет Берджин, — он оставил тем, кто был нанят для этой цели, но решения, которые определяли его состояние, он принимал сам».

Глава 3
Триумф Ришелье

В 1624 году Ришелье все еще оставался подставным лицом для королевы-матери Марии Медичи. Ей было совсем не просто содействовать его возвышению и ходатайствовать перед королем о его допуске в совет: сделала это она в надежде использовать Ришелье для укрепления собственных позиций в правительстве. Гордая и честолюбивая, она стремилась вернуть себе те властные полномочия, которыми обладала, будучи регентшей в 1610–1617 годах. Поначалу Мария не испытала разочарования, так как Ришелье был достаточно проницателен, чтобы понять важность ее поддержки. Он выказывал величайшее внимание к тем мнениям в совете, которые исходили от нее. Сообщал ей о наиболее важных делах, еще до того как они выносились на обсуждение, и советовался с нею точно так же, как и с королем. Но Мария была менее искушена в политике, нежели кардинал. Она была доброй католичкой, мечтавшей о торжестве Контрреформации[18] и победе австрийских и испанских Габсбургов над их протестантскими противниками — голландцами и германскими князьями. Начиная с 1624 года, она была в авангарде devots — святош-французов, веривших в то, что мир с Габсбургами является непременным условием уничтожения ереси у себя дома. Ришелье в своем сане кардинала, естественно, должен был разделять эти взгляды. Но опыт уже научил его, что религия и политика отнюдь не всегда уживаются вместе. Относясь с почтением к королеве-матери, он все же не был предан ей настолько, чтобы жертвовать своими политическими убеждениями ради сохранения добрых отношений.

Брак сестры Людовика XIII Генриетты-Марии с Карлом, принцем Уэльским, явился первой задачей внешней политики, с которой пришлось столкнуться Ришелье в качестве премьер-министра. То, что она была связана переговорами с протестантской державой, — вовсе не огорчило Марию. Она страстно хотела этого брака, и святоши, как впоследствии выяснилось, совершенно ошибочно полагали, что заключение брачного союза пойдет на пользу английскому католицизму. Спор между Францией и. Испанией по поводу Альпийской долины (Вальтелины)[19] совсем иное дело, так как он был чреват вооруженным противостоянием между Францией и папским престолом, которому Испания передала свои форты в долине. Поддержка, оказанная святошами папскому, нунцию[20] кардиналу Барберини во время посещения им Парижа, была примером открытой оппозиции антииспанской политике Ришелье. Его обвинили в покровительстве еретикам, ибо он предложил отложить решение вопроса с гугенотами до тех пор, пока спор вокруг Вальтелины не будет улажен. Соглашение, подписанное Людовиком XIII и протестантским городом Ла-Рошель в феврале 1626 года послужило поводам к появлению множества в основном иностранных памфлетов, обвинявших Ришелье в том, что он заключил мир с гугенотами, дабы развязать себе руки для помощи протестантам за пределами Франции в их борьбе против Габсбургов.

Противники кардинала обрели своего подлинного вождя в лице младшего брата Людовика XIII Гастона[21], которого обыкновенно называют «Monsieur». Историки, как правило, оценивают его невысоко. По их мнению, это человек беспринципный, распущенный и подлый, хотя более яркий, чем король. Один историк даже предположил, что Гастон в глубине души придерживался полулиберальных взглядов, высказанных в целом ряде его публичных заявлений. Искренен или нет он был в своей приверженности идее ограниченной монархии — неизвестно. Несомненно лишь то, что он, его высокородные друзья и их жены постоянно затевали заговоры, стремясь низвергнуть Ришелье вплоть до конца его жизни. Бесспорно, положение Гастона было достаточно прочным, чтобы плести заговоры, так как он был не только братом короля, но и наследником престола, по меньшей мере до того момента, когда в сентябре 1638 года родился будущий Людовик XIV. Мать, обожавшая его, упрашивала сына взять в жены. Марию де Бурбон-Монпансье, которая тому не нравилась. Королю эта идея тоже не пришлась по душе, так как Мария была связана родственными узами с могущественным домом герцогов Гизов. Впрочем, он дал согласие на этот брак, в то время как несколько вельмож, включая Конде и графа де Суассона, объединились, чтобы отстоять безбрачие Гастона. Эта группа получила прозвище партии «ненавистников женитьбы». Но главным противником брака с Монпансье была королева Анна Австрийская. Ей помогала одна из ее придворных дам, сверхинтриганка герцогиня де Шеврез[22], которую Ришелье вполне заслуженно прозвал «дьяволицей». Она изо всех сил старалась привлечь в число сторонников во Франции и за её пределами прежнего наставника Гастона — маршала д’Орнано. Проявив изрядную долю наивности, он осведомился кое у кого из губернаторов провинций, готовы ли те предоставить Гастону убежище в случае если тот будет вынужден покинуть двор. Король, оповещенный о действиях маршала, распорядился его арестовать в марте 1626 года. Полагая, что Ришелье ответствен за все их беды, Гастон и его друзья вынашивали планы, запугать, похитить И даже убить его. Людовик дал кардиналу вооруженную охрану и вынудил своего брата подчиниться. 31 мая Гастон официально обязался хранить верность королю, и извещать его о любом будущем заговоре. Его клятва, однако, ничего не значила. Вскоре он опять превратился в центральную фигуру заговора, в котором на этот раз участвовал молодой граф де Шале. Заговорщики были выданы изменником, и Шале арестовали. Гастон подумывал о бегстве за пределы королевства, но его уговорили отказаться от этого намерения. 31 июля ему пожаловали герцогство Орлеанское и графство Блуа во владение наряду с огромной ежегодной пенсией. В обмен на эти подачки, к величайшей радости своей матери, он женился б августа на Марии де Монпансье. Тринадцатью днями позже Шале был казнен, а 2 сентября своей смертью умер д’Орнано. Герцогиня де Шеврез, высланная по приказу короля в Пуату, предпочла совсем покинуть королевство и обосноваться в Лотарингии, в те времена независимом герцогстве, очень скоро превратившемся в настоящее гнездо противников Ришелье. Следствием этих драматических происшествий при дворе явилась отставка канцлера д’Алигра. 1 июня Мишель де Марильяк был назначен хранителем печати, а через восемь дней маркиз д’Эффиа получил портфель министра финансов. Несмотря на множество неотложных внутренних и международных проблем, в 1626–1630 годах были предприняты серьезные попытки провести административную реформу. Традиционное мнение о том, что в правительстве не было единства, так как Марильяк хотел провести реформу, а Ришелье стремился к войне, уже не выдерживает критики. По крайней мере, в 1626 и 1627 годах Ришелье разделял те же намерения, что Марильяк и д’Эффиа. В дополнение к общему плану реформ он пытался добиться восстановления стабильности в сфере королевских финансов путем создания бюджетных накоплений, впервые со времен министерства Сюлли. Наряду с сокращением расходов, кардинал задумал перераспределить налоги, но, будучи реально мыслящим политиком, был вынужден повременить с осуществлением реформ, для того чтобы привести их в соответствие с другими своими политическими целями.

И все же были проведены некоторые важные мероприятия, прежде всего в январе 1627 года упразднили должности Коннетабля и Адмирала Франции[23]. Эта мера объяснялась как финансовыми, так и политическими причинами. Усиление контроля над военными и морскими расходами со стороны министра финансов было невозможно при наличии двух этих должностей. Ришелье, стремясь превратить Францию в мощную морскую державу, сам себя назначил Начальником и Генеральным сюринтендантом навигации и торговли Франции (Grand maitre, chef et surintendant general de la navigation et commerce de France). Прочие реформы, внесенные в Собрание нотаблей[24] (проходившее с декабря 1626 по февраль 1627 года), материализовались в знаменитом Кодексе Мишо (Code Michau), составленном Марильяком в 1629 году.

С апреля 1624 по ноябрь 1630 года во главе управления Францией находился триумвират, состоявший из короля, его матери и кардинала Ришелье. Но в ноябре 1630 года Людовик XIII помимо своей воли был принужден расстаться с одним из членов «тройки». Кто должен был им стать, его мать или кардинал? Он сделал свой выбор — и это происшествие стало известно как «День одураченных». Событие стало решающим в карьере Ришелье как государственного деятеля. Мария Медичи чрезвычайно ревниво относилась к политическому влиянию, которым обладала в качестве королевы-матери. Наряду с этим, она была женщиной довольно ограниченной и легко верившей придворным сплетням. Ришелье, пребывая в должности сюринтенданта Дома королевы, постарался пристроить в его штат многих своих родственников и друзей, но ему было совсем не просто удалить из ее окружения членов королевской фамилии и представителей высшей знати, многие из которых всем сердцем ненавидели его. И все же отношения между королевой-матерью и кардиналом оставались более или менее ровными вплоть до осады Ла-Рошели. Современники отмечали, что после победы Ришелье над гугенотами он стал куда менее предупредителен по отношению к ней и не очень-то склонен спрашивать у нее совета. Услышав, как королева-мать сетует по поводу его поведения, он поспешил ее успокоить: «Я возражаю перед лицом Господа, — писал он 30 апреля 1628 года, — против того, что я менее сильно озабочен тем, чтобы Вам услужить, нежели стремлением достичь спасения… Вы сказали Monsieur, что с Вами обращаются, как с куклой. Вы легко можете вообразить, каким страшным ударом является это утверждение в отношении того, кто никогда не помышлял ни о чем другом, как только о Вашей чести и славе». Ответ Марии также был обнадеживающим: «Прошу Вас, не верьте, что в чувствах, какие я испытывала к Вам, что-то изменилось или что-либо может привести к подобной перемене». Но что бы ни говорила Мария, она не могла допустить, что ее протеже стал более влиятельным, чем она сама. А ведь он даже посмел возражать ей в совете. Вернейшим признаком разлада между ними было происшествие в Фонтенбло в сентябре 1629 года, случившееся вскоре после возвращения Ришелье из его победоносной кампании против гугенотов Лангедока. Получив прилюдно выволочку от Марии, кардинал подал в отставку — и с поста министра и с должности сюринтенданта дома королевы. Людовик XIII предпочел уладить дело миром, но, как отметил папский нунций, королева-мать в глубине души таила «ту же ненависть» в отношении кардинала, которую испытывала прежде. В то время как зависть была главной причиной обиды Марии в отношении Ришелье, многих ее сторонников побуждали к действиям более прагматические причины. Первыми среди этих сторонников были Мишель де Марильяк, хранитель печати, и кардинал Пьер де Берюль. Марильяк в это время находился в зените своей долгой и славной административной карьеры. Суровый католик, он некогда примкнул к Католической лиге[25], в то время как его семейство играло заметную роль во французской Контрреформации. В течение пяти лет он прекрасно ладил с Ришелье, но в 1629 году Марильяк выступил против намерения кардинала совершить вооруженное вторжение в Италию. Что касается Берюля, то он был основателем ордена Ораторианцев и автором нескольких книг мистического содержания. В 1627 году, по представлению Ришелье и Марии, он был пожалован красной шапкой кардинала. Он часто заверял в своей преданности, но искренность, очевидно, не была главной чертой его характера и доведения, и политическими взглядами, разумеется, отличался от Ришелье. После взятия Ла-Рошели он, к примеру, ратовал за крестовый поход под религиозным знаменем против Англии. Ришелье, будучи реалистом, не мог тратить время на осуществление провокационной политики Берюля. Он был для него как кость в горле, и Ришелье уже совсем собрался отправить его послом в Рим, когда Берюль внезапно умер (2 октября 1629 г.).

И Марильяк и Берюль были убеждены в том, что Ришелье должен приложить все усилия для искоренения ереси в стране вместо войны с Испанией, которую они воспринимали как признанного лидера католического мира. В то время как Ришелье рассуждал о чести короля и его престиже в Европе, а также о необходимости предотвратить дальнейший рост могущества Испании, Марильяк указывал на тревожное положение дел во Франции: мятежи знати и крестьянские бунты, всеобщее обнищание и хронический дефицит государственного бюджета. В конце 1628 года Марильяк и Берюль воспротивились желанию Ришелье вмешаться в спор о мантуанском наследстве. Они считали, что подобное вмешательство приведет и войне с Испанией. В то время как король продолжал поддерживать политику Ришелье, Марильяк и Берюль сумели завоевать доверие королевы-матери. Пока Ришелье находился вблизи короля, он мог быть уверен, что будет проводиться в жизнь его политическая линия. Но, по иронии судьбы, развязанная им война в Италии привела к временному отдалению от короля. В начале 1630 года, когда Людовик XIII хотел, возглавив армию, перейти Альпы, его уговорили не предпринимать похода до тех пор, пока брат короля находится в изгнании за границей. Вследствие этого Людовик остался во Франции, чтобы обсудить вопрос о возвращении своего брата, и возложил на Ришелье заботы о подготовке вторжения в Италию[26]. Захват им 29 марта Пииьероля, стратегически очень важного города в Савойе, со всей остротой поставил принципиальный вопрос в политике: не вызовет ли удержание Францией Пиньероля войны с Испанией или же лучше вернуть Пиньероль, дабы прийти к мирному решению? Ришелье полагал, что Франция, невзирая на риск, должна удержать Пиньероль, чтобы сохранить свое влияние в Италии, и в знаменитом меморандуме Людовику изложил все за и против такого рода решения. Королю лишь оставалось сделать выбор. Людовик к этому времени сумел вернуть брата во Францию и потому мог беспрепятственно присоединиться к Ришелье. Он также был за то, чтобы удержать Пиньероль, но не мог принять окончательного решения, не получив согласия своей жены и королевы-матери. Он попросил Ришелье обсудить вопрос с Марией, но та нашла отговорки, чтобы избежать этого. Французский двор окончательно разделился на два лагеря: в то время как две королевы и Марильяк находились в Лионе, Людовик и Ришелье руководили военными операциями из Сан-Жан-де-Морьен. Однако к 25 июля король заболел и возвратился в Лион, оставив Ришелье в действующей армии. У кардинала был повод опасаться, что Людовик подпадет под влияние Марии и Марильяка. Так как начавшаяся эпидемия чумы сделала его пребывание в армии опасным, он также выехал в Лион. Возвратился 28 августа с твердым намерением окончательно выяснить отношения со своими врагами. Мария вела себя странно непоследовательно с кардиналом. Ее позиции изменялись от случая к случаю, и королева прибегала к разнообразной духовной помощи, как бы для того, чтобы успокоить свою измученную совесть. Никакого определенного решения относительно вопросов внешней политики не было принято вплоть до 22 сентября, когда Людовик подхватил жестокую лихорадку. Шансов, что он выживет, почти не было, и беспокойство Ришелье возрастало все больше при мысли о том, что Monsieur наследует королевский престол. Однако к 30 сентября здоровье короля внезапно улучшилось. Ришелье высказал чувство облегчения д’Эффиа: «Я молю Бога лучше дать мне умереть, чем вернуть нас в то состояние, в котором мы только что были». Но кардинала ожидали куда более сложные испытания.

В начале октября Людовик достаточно окреп, чтобы отправиться в свой любимый Иль-де-Франс. Он выехал из Лиона вместе с Ришелье 16 октября, но уже четырьмя днями позже в Руане получил известие о Регенсбургском договоре. Так как эта новость требовала обсуждения в совете, король приказал Ришелье дождаться прибытия королевы-матери и членов совета, в то время как сам продолжил поездку в Париж. На заседании совета, где в отсутствие сына председательствовала Мария, Ришелье и Марильяк крепко поспорили по поводу договора. Ришелье хотел отвергнуть договор, в то время как Марильак: был за его подтверждение. Ко всеобщему удивлению, Мария встала на сторону Ришелье, убедив его в мысли, что она вернула ему свое благоволение. Но, по свидетельству современников, она была флорентийкой, для которой искусство притворяться было второй натурой. Она добилась у Людовика во время его последней болезни твердого обещания, что, вернувшись в Париж, он отправит кардинала в отставку. Доехав до Ла-Шарите-сюр-Луар, она написала королю письмо, напомнив о его обещании. Но Людовик продолжал обещать Ришелье свою поддержку. «Будьте уверены, — писал он, — в моей привязанности, которая всегда будет такой, какой Вы бы желали ее».

К 9 ноября король, королева-мать и кардинал уже находились в Париже в своих резиденциях. Сценарий для Дня Одураченных, одного из наиболее драматических эпизодов французской истории, был готов. Описывая его, большинство историков доверяют рассказу Витторио Сири, получившего сведения от фаворита Людовика XIII Клода де Сен-Симона, отца будущего знаменитого мемуариста. Он также имел в распоряжении воспоминания современников. Но, как выяснил Пьер Шевалье, в этих источниках содержится немало неточностей и противоречий. Они не согласуются даже относительно точной даты Дня Одураченных. Одни называют 10 ноября, другие — 11 ноября. Несомненно лишь то, что именно Сен-Симон всегда был очевидцем тех событий, которые описывал. Наиболее достоверные сведения о том, что произошло, заключены в донесениях иностранных посланников, находившихся тогда в Париже. Они неопровержимо свидетельствуют о том, что День Одураченных — по сути, события двух дней: воскресенья 10 ноября и понедельника 11 ноября.

10 ноября Людовик XIII присутствовал на утреннем мессе в Нотр-Дам. В полдень он председательствовал на заседании совета, проходившем в резиденции его матери, Люксембургском дворце. Мария, Ришелье и Марильяк — все в сборе. Было решено назначить маршала де Марильяка, брата члена совета, командующим французской армией в Италии. Сразу же после этого Мария показала истинное лицо. В присутствии сына она заявила Ришелье, что вот уже более года как он утратил ее доверие и она более не нуждается в его услугах в качестве сюринтенданта ее дома. Его смещение влекло за собой отставку всех его родственников и друзей. Король, несомненно, рассчитывая вновь уладить отношения между матерью и кардиналом, посоветовал Ришелье увидеть Марию на следующий день, испросив прощальную аудиенцию прежде визита к нему в Версаль.

В понедельник 11 ноября в 11.30 пополудни Ришелье вновь явился в Люксембургский дворец, чтобы получить прощальную аудиенцию у королевы-матери. Его даже не пустили на порог, но, прекрасно зная планировку дворца, он сумел добраться до комнат королевы, пройдя туда через часовню. Кардинал внезапно предстал перед Марией и королем, которые в тот момент разговаривали друг с другом: «Ваши Величества ведут речь обо мне?» — «Да», — высокомерно ответила королева. Затем, кипя от злости, она объяснила, что теперь уже может не скрывать своей ненависти к кардиналу и сносить оскорбления с его стороны. Она приказала ему уйти, сказав напоследок, что отныне не желает видеть его и слышать о нем. В ответ Ришелье посетовал на свою несчастную судьбу. Для него, сказал он, нет худшей немилости, нежели утрата покровительства ее величества. Он умолял короля принять его отставку, ибо стал ненавистен его матери и ему теперь не на что рассчитывать. Согласно некоторым свидетельствам о происшедшем, Мария заявила сыну, что либо она, либо кардинал должны покинуть двор, в то время как Людовик сказал Ришелье, что рассчитывает и впредь на его службу и никогда не отправит его в изгнание. Обличительная речь Марии, однако, произвела на кардинала эффект разорвавшейся бомбы. Разрыдавшись, он упал на колени и прежде чем выйти из комнаты, поцеловал край платья королевы. Лишь только весть о его отставке распространилась по дворцу, вокруг королевы-матери собралась ликующая толпа. Она объявила, что преемником Ришелье будет Марильяк.

По возвращении Ришелье в его резиденцию, Малый Люксембург, кардинал де ла Валетт посоветовал ему не исчезать с глаз королевы. В противном случае, сказал он, Людовик вскоре забудет о нем и подпадет под влияние врагов. Предостережение оказалось излишним, так как король вызвал Ришелье к себе в Версаль. Это было несколько необычно, ибо Версаль по тем временам был всего лишь скромным деревенским домом, где король подчас искал спасения от государственных дел — заседания совета никогда там не проводились. Приехав туда вечером того же дня, Ришелье пал к ногам Людовика и поблагодарил его, назвав «лучшим из всех государей». Со своей стороны, король назвал кардинала «самым законопослушным и преданным слугой в мире». Он осудил как низкую интригу отношение к нему матери и пообещал защитить кардинала от происков врагов. Предоставив ему комнату в своем доме, Людовик отпустил придворных и оставался с кардиналом один на один в течение четырех часов. Суть их разговора известна, так как Ришелье сообщил о нем двум своим приближенным. Он вновь заявил о намерении уйти в отставку, но король даже не стал слушать. «Я категорически Вам повелеваю, — сказал он, — остаться и продолжить управлять моими делами; это мое окончательное решение». В тот же вечер, но чуть позже, Людовик председательствовал на заседании совета. Всем бросилось в глаза отсутствие Марильяка, которому в отличие от его коллег было приказано приехать в Глатиньи — деревню неподалеку от Версаля. Догадавшись, что это означает, он сжег свои бумаги той же ночью. На заседании совета Людовик объявил об отставке Марильяка и о передаче должности хранителя печати господину де Шатонефу, одному из близких Ришелье лиц. Вскоре после этого Марильяк был арестован и отправлен в тюрьму в Кан. Позже его перевели в тюрьму Шатодена, где он и умер в 1632 году. Тем временем в Италию был отправлен приказ об аресте его брата, маршала де Марильяка, которого в конце концов отдали под суд и казнили.

Людовик XIII, чья твердая позиция в этом деле существенно меняет портрет, нарисованный современными мемуаристами, сообщил матери о принятых в Версале решениях. Она не верила своим ушам и, вероятно, отправилась бы немедля в Версаль, но ее отговорили. Радостная атмосфера в ее окружении сменилась отчаянием, и скоро она была покинута теми, кто всего лишь днем раньше восторженно поздравлял ее.

Триумф Ришелье теперь воспринимают как победу добрых французов (bons Francais) над испанцами, которых обвиняли в подготовке государственного переворота. Но это был не конец. Важнейшим вопросом, все еще заботившим его, было — согласится ли Мария его принять? А если нет, сможет ли он продолжать служить королю? Людовик еще не оставил надежды помирить их и в декабре ему это почти удалось сделать, заручившись помощью папского нунция Баньи. Мария согласилась встретиться с Ришелье на заседании совета, но отказалась передать ему управление своим домом. Вскоре произошло событие, которое предопределило судьбу королевы-матери. Ее сын Гастон, как всегда, держал нос по ветру. Отпраздновав вместе с матерью в Люксембурге победу над кардиналом, он уже 6 декабря уверял Ришелье в своей дружбе и покровительстве. Однако сам Monsieur был игрушкой в руках двух своих придворных Пюилорана и ле Куаньо. Они же были крайне раздосадованы решением Королевского совета, исходившего от Ришелье, отложить выполнение обещаний относительно их самих. Обвинив Ришелье в нарушении своих обязательств, принц заявил, что считает себя свободным от клятвы, данной им 6 декабря.

В то время как Ришелье пытался оправдаться, Гастон грубо прервал разговор, заявив, что сумеет защитить себя, если подвергнется оскорблению. Затем выехал из Парижа в Орлеан. Вскоре двор перебрался в Компьен, где на заседании совета начали обсуждение нового кризиса. Выступая последним, Ришелье рассмотрел четыре возможных варианта решения. Он откровенно высказывался в пользу первого решения, предусматривавшего его собственную отставку, в то время как коллеги по министерству высказались за четвертый вариант решения — высылку королевы-матери, которая способствовала разгулу оппозиции. Король поступил в соответствии с этим решением. Он посадил Марию под домашний арест и приказал выслать ее в Мулен. Несколько приближенных из дома королевы также были либо высланы, либо брошены в тюрьму. 23 февраля король покинул Компьен, даже не заглянув на прощанье к своей матери. Больше ее он уже не видел.

18 июля Мария тайно выехала из Компьена. Она добралась до пограничного города Ла-Капель, где противники кардинала предложили ей убежище, но так как ее планы расстроились, королеве не оставалось иного выбора, нежели отправиться в изгнание в Испанские Нидерланды[27]. Оттуда она направила официальную жалобу против Ришелье, содержащую требование, обращенное к Парижскому парламенту, отдать его под суд. Но сам Людовик XIII 12 августа явился в парламент. Он отверг, как клеветническую, петицию своей матери, обвинил ее советников в оскорблении величества (lese-majeste), запретив всякого рода отношения с ними, и приказал конфисковать принадлежавшее Марии имущество. Это ознаменовало окончательный разрыв между матерью и сыном. Она умерла в изгнании в Кельне (1642 г.).

Изгнание королевы-матери ликвидировало серьезную угрозу владычеству Ришелье. Однако было бы неверно утверждать, что с этого момента его отношения с королем стали совсем безоблачными. Гастон Орлеанский по-прежнему представлял угрозу, по меньшей мере до тех пор, пока оставался наследником престола. Ришелье также должен был опасаться королевских любимчиков и самой королевы. Он не мог рассчитывать на непременную поддержку со стороны Людовика. Как он сам однажды признался, «покорить» королевский кабинет было куда сложнее, чем одержать победу на всех полях сражения в Европе.

Существуют два взаимоисключающих портрета Ришелье. Один изображает кровавого тирана, хладнокровно бросавшего своих противников в тюрьмы и подвергавшего их смертной казни, тиранически навязавшего свою волю слабому и бесхарактерному монарху. Другой рисует гениального государственного деятеля, которому удалось восстановить величие Франции по окончании гражданских войн, восторженные сторонники Ришелье утверждают, что ему принадлежит авторство или по крайней мере возрождение идеи «естественных границ»[28] Франции, что он заложил основы абсолютной монархии и содействовал централизации королевства. Ни одна из характеристик не может быть признана точной без серьезных поправок, внесенных Историей.

Внешность Ришелье всем хорошо известна, главным образом благодаря портретам кисти Филиппа де Шампаня. Высокий и худощавый, удлиненное лицо с тонкими чертами, высокий лоб, приподнятые брови, большие карие глаза, длинный, тонкий, слегка изогнутый нос, хорошо очерченный рот и тяжелый подбородок под остроконечной и тщательно ухоженной бородкой.

Однако привлекательная внешность кардинала не являлась свидетельством хорошего здоровья. Большую часть жизни Ришелье страдал от сильных приступов головной боли. Время от времени его лихорадило. В ноябре 1632 года во время поездки в Бордо он опасно занемог. Абсцесс мочевого пузыря доставил ему массу неприятностей. С помощью хирургического вмешательства положение было исправлено, но болезнь вернулась в 1635 году. Кардиналу было тяжело передвигаться даже на носилках, и он боялся, что скоро окажется прикованным к постели. Хирурги вновь пришли на помощь, облегчили страдания, но не прибавили оптимизма. «То, что меня отныне можно считать крепким как алмаз, — писал Ришелье королю, — так это если речь идет об Алансонском алмазе, который не более прочен, чем стекло». Он также страдал от геморроя. Боли были столь мучительны в мае 1634 года, что, как он и предвидел, его доставили в Париж на носилках. В июне он благодарил короля за его милости, «которые единственные, кроме милосердия Господа, позволяют мне справляться с постоянными недугами. Мой ревматизм, — продолжал он, — все еще беспокоит, правда, лишь слегка, то одну, то другую часть тела: сейчас он перебросился на челюсть, но я лечусь изо всех сил с помощью небольшого числа лекарств». Кардинал был подвержен хронической бессоннице. Он мог проснуться в два часа ночи и работать со своим секретарем до пяти. Иногда читал до утра.

Враги Ришелье распространяли слухи о том, будто каждый месяц он запирается о своим слугой и доктором в комнате и два-три дня буйствует до появления пены изо рта и прячется под кроватью. Эта история из ряде сплетен, утверждающих, что Гитлер грыз ковры, катаясь по полу. Да, Ришелье и в самом деле был человеком в высшей степени нервным. Холодная, бесстрастная внешность, которую он обыкновенно являл миру, скрывала его невероятно нервную натуру. Он был в состоянии проливать потоки слез, заслужив презрительное замечание Марии Медичи, что «он может разрыдаться, когда угодно, стоит ему только пожелать». Подчас Ришелье пытался скрыть свои эмоции, забравшись в постель. Был склонен к меланхолии. Его друг, епископ Лавор писал: «Он пребывал в меланхолическом расположении и имел слабость быть мрачным и раздражительным». Понятно, что проблема здоровья должна была сильно беспокоить его. Под рукой всегда находились врачи, аптекарь и хирург. Раз в неделю Ришелье пускали кровь и ежедневно ставили клизму. Перечень лекарств был огромен: в 1635 году он насчитывал их более чем на 1400 ливров.

Вообще же кардинал жил экономно. Он предпочитал обедать в одиночестве и ограничивался всего лишь двумя блюдами. Затем позволял себе развлечься. В Рюэле обыкновенно прогуливался по саду. Ему нравилось слушать музыку, хотя и не хватало времени на это. Главным его развлечением была беседа. В глубине души он любил деревню и ему претили парижская сутолока и запахи столицы. Куда больше ему нравились пригороды, более всего он получал удовольствие от «рюэльского уединения». Ришелье был настоящим отшельником. Он не любил давать аудиенции и явно вредил своей популярности, устраивая их как можно реже.

Многим кардинал внушал страх. Зачастую он выглядел бесстрастным и высокомерным. Хотя и признавался, что не всегда умеет быть достаточно обходительным с теми, чье положение того заслуживало. И все же в исключительных случаях он мог быть приветливым и обворожительным. В 1629 году жители Мантобана, только что потерпевшие поражение от войск кардинала, были изумлены его «милосердием и умеренностью», которые в корне изменили репутацию жестокого политика, о которой они слышали раньше. Его друзья считали портрет, нарисованный враждебными кардиналу памфлетистами, искаженным и гротескным. Робость, на которую Ришелье часто сетовал, возможно, отчасти объясняет его ледяную сдержанность в отношении людей, е которыми он не был прежде знаком. Что касается близких друзей, то к ним он испытывал нежную любовь. Так, когда после долгого отсутствия к нему неожиданно приехал отец Котон, Ришелье прервал аудиенцию, которую давал двум послам, чтобы броситься на шею другу и пылко расцеловать его. Он был любим своими слугами, с которыми был милостив и щедр. Камердинер Дебурне, поступивший на службу в 17 лет, оставался с ним до конца его жизни.

На всякого, кто имел дело с Ришелье, большое впечатление производил его ум. «Разум, — писал он, — должен всем управлять и руководить; все следует совершать в соответствии с ним, не увлекаясь эмоциями». Его многочисленные докладные записки королю доказывают глубокое понимание государственных проблем. Он проникал в самую суть, оценивая аргументы «за» и «против» в выработке определенного курса. В конечном счете, он оставлял решение дел королю, всегда обозначая, однако, предпочтительный вариант. Среди качеств, необходимых для хорошего управления страной, твердость, по его мнению, стояла на втором месте после разума. «Правительству, — писал он, — нужны добродетель мужа и непоколебимая твердость». Он не отступал от раз принятого решения, коль скоро был уверен в его правильности. Но, будучи по характеру человеком осторожным, он допускал, что может сожалеть о решениях, принятых под воздействием гнева. Он рекомендовал французским представителям за границей проявлять сдержанность и спокойствие. Его непоколебимость часто путали с жестокостью, имея в виду уверенность, что законность и порядок могут быть обеспечены при помощи насилия. По его мнению, на людей наказания действовали куда сильнее, чем награды. Это было в особенности верно в отношений французов, от природы склонных к неповиновению. И все же жестокость была нужна не ради себя самой. «Правительство, — говорил он, — не сможет ничего сделать, если никто ничем не доволен и всякий подвержен насилию. Жестокость очень опасна там, где все недовольны». Подчас Ришелье проповедовал умеренность. «Гораздо предпочтительнее, — заявил он, — чтобы подданные возвратились к исполнению своего долга сами, нежели их принуждали бы к этому силой, которая используется Богом и людьми, лишь если первое невозможно». Именно король, а не Ришелье, нес прямую ответственность за самые громкие казни.

Рассерженные намерением Ришелье разрешить гугенотам свободу совести, прозелиты католицизма гневно именовали его протестантом и даже атеистом. Это обвинение было явной нелепостью. Насколько мы в состоянии судить, Ришелье был глубоко религиозным человеком. Его ежедневный распорядок дня свидетельствовал о набожности. И утром и вечером он молился, ежедневно посещая мессу. По воскресеньям ходил исповедоваться и получал отпущение грехов. Когда по важным церковным дням и на праздники Богородицы он совершал службу, то делал это с образцовым благочестием. На Пасху удалялся в монастырь. Сомнения в вопросах веры побуждали его обращаться за их разрешением в Рим. Так, ему позволили участвовать в дискуссиях о примирении, которые могли привести к «пролитию крови». Он был также освобожден от обязанности читать свой требник каждый день. Вместо этого ему достаточно было лишний раз помолиться перед распятием. Ришелье всегда помнил о бренности бытия. «Мы все, — говорил он, — подобны морякам, сидящим спиной к тому месту, др которого хотим добраться: мы пытаемся прогнать мысль о смерти и тем не менее приближаемся к ней».

При всей своей занятости политическими делами Ришелье находил время на обсуждение вопросов религии. Его дом был полон священнослужителей. Все его советники стали епископами, как, впрочем, и некоторые из его духовников. К последним относится и Жак Леско, известный теолог, ставший одним из выдающихся церковных деятелей. Ближайший друг Ришелье отец Жозеф имел репутацию проповедника, миссионера, реформатора и автора ряда сочинений на духовные темы. Его комната сообщалась с комнатами кардинала и его помощников, которые, как и он сам, были капуцинами[29]. Среди прочих близких Ришелье друзей — Жорж Фурнье и Жак Сирмон, Анри де Сурди, архиепископ Бордоский, иезуиты, Шарль-Франсуа Абр де Ракони, которому принадлежит одно из лучших описаний внешности кардинала. Он придерживался крайних ультрамонтанских[30] взглядов и был одним из первых противников янсенизма[31]. В 1636 году стал епископом Лавора. Другом кардинала был англичанин Ричард Смит, основавший женский монастырь для английских монахинь в Париже — Dames anglaises.

На протяжении карьеры государственного деятеля Ришелье не переставал заниматься церковной реформой. Он не раз обсуждал вопросы устройства семинарий, вроде тех, что были основаны Тридентским собором, с Венсаном де Полем[32], который организовал одну из них в Париже в 1642 году. Он также старался убедить главу ораторианцев основать несколько семинарий в зданиях, принадлежавших ордену. Другим приоритетным для Ришелье делом были поиски достойных кандидатов на должность епископов. Несколько человек он нашел в своем окружении, но просил других, в том числе и преподобного Венсана, рекомендовать ему достойных лиц. Его усилия привели к тому, что французскими епископами в то время стали самые благочестивые люди века. Наконец, как ясно следует из «Политического завещания» Ришелье, он был глубоко заинтересован реформированием религиозных орденов. Он настаивал на том, чтобы монахи-бенедиктинцы[33] и монахи-цистерцианцы[34] соблюдали свои уставы, и был сторонником реформы среди нищенствующей братии. Но предметом его особого внимания были женские монашеские ордена. Так, отец Жозеф с его помощью основал орден монахинь Пресвятой Девы Кальверской, главной идеей которого было то, что Людовик XIII обязан препоручить свое королевство Деве Марии. Ришелье также поддерживал тесные дружеские отношения с кармелитами[35] с улицы Сен-Жак. Наконец наряду с отцом Жозефом проявлял интерес к миссионерским организациям за границей. По словам епископа Лавора, «его ревностное служение славе Господа было безграничным». Однако как церковный реформатор он добился немногого, ибо его авторитет в каждом ордене сталкивался с интересами групп реформаторов, не идущих на компромиссы. Они вызывали мощную оппозицию у большинства монахов тем, что использовали силу. В конце концов, оппозиция, возглавляемая аббатом Клерво и поддержанная папой Урбаном XIII, одержала победу, которая привела к реакции в 1643 году, охарактеризованной одним историком как «монашеская Фронда»[36]. Невзирая на обременительные обязанности государственного мужа, Ришелье находил время сочинять теологические трактаты. Согласно его духовнику, он «посвящал этому не только свободные дневные часы, во обыкновенно и большую часть ночи».

Его религиозные сочинения демонстрируют основательное знание католического вероучения. Однако хотя в его великолепной библиотеке были мистические труды Св. Иоанна Крестителя и Св. Терезы Авилской, сам он не был приверженцем мистицизма. «Он ни в малейшей степени не был в плену у чувства духовного прегрешения, столь характерного для мистиков, всегда озабоченных тем, не примешана ли гордыня к совершению самых благочестивых поступков». Ришелье опасался мистиков и дал практическое доказательство этого, распорядившись заключить в Венсенскую тюрьму[37] аббата Сен-Сирана в мае 1638 года. Несколько глав из неоконченной работы «Трактат о совершенстве христианина» Ришелье были направлены против Сен-Сирана. «Созерцательность, — писал кардинал, — куда больше, чем действие, чревата обманом… В делах веры крайне опасно идти неизведанными путями, проявлять особую набожность… На этом основании многие считают, что могут достичь подлинного благочестия лишь в том случае, когда учредят новый духовный орден». На протяжении всей своей жизни Ришелье строго соблюдал решения Тридентского собора.

Личная жизнь Ришелье была вполне благопристойной. Враги, правда, пытались, наряду с другими обвинениями в его адрес, обвинить кардинала в распущенности[38]. Они утверждали, что в юности у него было несколько любовных увлечений. По слухам, он был в «довольно близких» отношениях с госпожой Вуфлер и у нее от него даже был сын. Однако нет никаких документальных свидетельств, подкрепляющих это утверждение. Еще более сомнительна история о том, что Ришелье был любовником королевы Анны Австрийской. Как пишет один из новейших биографов кардинала: «Все позднейшие посмертные слухи о развратном поведении Ришелье были тщательно изучены и отвергнуты».

Думается, что кардинал не был особенно высокого мнения о женщинах. «Эти божьи твари, — говорил он о них, — довольно странные создания. Кое-кто думает, что они не способны нанести большого вреда, ибо не могут сделать и ничего хорошего, но я не разделяю этого мнения и, по совести, должен признаться, что никто не способен лучше содействовать гибели государства, чем они».

Ришелье отнюдь не был аскетом. Под его красной мантией не скрывался монах. Он был богатейшим человеком во Франции и жил достаточно расточительно. Он покупал земли, возводил великолепные дома и собирал произведения искусства. Его резиденция по своему масштабу и блеску была равна домам величайших из аристократов. Его обслуживали придворные, секретари, слуги, солдаты и пажи. Враги Ришелье уверяли, что когда он покидал свою резиденцию, то близлежащая улица была запружена каретами и случайные прохожие по ошибке приветствовали его криками: «Да здравствует король!» И все же, невзирая на это великолепие и стремление Ришелье обнародовать свои достижения и увековечить свое имя, он мог быть скромным. Если ему откровенно льстили, он отворачивался и не выказывал ни малейшего интереса. Частная жизнь его была проста. Все свидетельствует о том, что Ришелье — сложная фигура, полная лукавства и явных противоречий. Немногие государственные деятели прошлого были столь опорочены, как Ришелье. Его называли тщеславным, вероломным, высокомерным, пронырливым, мстительным, жестоким, корыстолюбивым, обвиняя и во многом другом. Разумеется, он не был совершенством и далеко не всегда жил в соответствии с достойными восхищения чувствами, высказанными в его писаниях. Добиваясь осуществления своих честолюбивых замыслов, он мог быть расчетливым и крайне подобострастным. Придерживаясь своих идеалов, становился безжалостным… В своих политических делах не всегда шел прямым путем и его преданность Людовику XIII и Франции была не столь однозначной, как утверждали его поклонники. Он постоянно преумножал одно из богатейших частных состояний эпохи «старого порядка». Не испытывая угрызений совести, использовал власть и влияние, дабы содействовать карьере своих родственников. Но все же добродетели его перевешивали пороки, и этому в немалой степени способствовало его философское отношение к разного рода оскорблениями. «Что бы человек ни совершил, — писал он, — общество никогда не будет справедливо. Великий человек, достойно служивший своей стране, сродни приговоренному к смерти. Единственная разница в том, что последнего карают за грехи, а первого — за добродетели».

Глава 4
Ришелье и высшая знать

Во введении к «Политическому завещанию» Ришелье напоминает то, что он обещал Людовику XIII. Среди прочего было стремление использовать всю силу и власть, предоставленные ему королем, для того чтобы ослабить высокомерие знати. Было бы, однако, неверно прийти на основании этого утверждения к заключению, что кардинал был в принципе враждебен всей знати как таковой. В других разделах «Политического завещания» Ришелье выказал очень высокое мнение относительно второго сословия. Оно уподоблялось «нерву государства» и рассматривалось как спинной хребет армии. Ришелье сожалел об ухудшении экономического положения знати в результате инфляции, связанной с продажей должностей[39]. Он убеждал короля поправить дело различными способами, например, путем назначения только знатных лиц на должности губернаторов, высшие военные и придворные посты. В делах, касающихся лично его, Ришелье являл «совершеннейший пример уважения аристократических ценностей», уделяя много внимания возвышению своего семейства до вершин аристократии и подражая высшей знати во всех отношениях, за исключением ее вздорного политического поведения. Он приобретал земли, титулы и дворцы для того, чтобы соперничать с крупнейшими сеньорами, и устраивал браки своих родственников с представителями знатнейших фамилий. Его племянница Клер Клемане де Брезе вышла замуж в 1641 году за будущего «Великого Конде»[40].

Таким образом, Ришелье был высокого мнения о знати, искренне веря, что она вносит важный вклад в жизнь нации. Но он так же искренно верил в то, что все лица благородного происхождения, даже самые знатные из них, не должны участвовать в политических интригах и обязаны быть лояльными по отношению к короне. Однако это мнение, вполне понятное в настоящее время, отнюдь не согласовывалось с представлениями о службе королю, которое французская аристократия унаследовала от своего феодального прошлого. Аристократы считали себя вассалами и рассматривали свою службу у короля как частное и добровольное дело. Король в их глазах разделял свое достоинство вместе со знатью: он был первым среди равных. Их взаимоотношения с ним строились на основе обоюдных обязательств, диктуемых честью и верностью вассала своему сеньору. В то же время для знати чрезвычайно важны были сеньоральные взаимоотношения. Дворянин обычно добивался успеха в карьере, поступая на службу к другому, более влиятельному члену того же сословия. Так, кое-кто из придворных Людовика XIII связал судьбу с беспокойным братом короля, герцогом. Гастоном Орлеанским, втянувшим своих протеже в ряд заговоров, направленных против Ришелье и его политики.

Самый ранний из этих заговоров был связан с поддержанным Ришелье предложением о женитьбе Гастона на мадемуазель де Монпансье. Этому предложению решительно воспротивилась группа аристократов, имевшая родственные связи в Голландии и Англии. Число оппозиционеров увеличилось, и Людовик приказал арестовать некоторых из них. Первым был арестован маршал д’Орнано (6 мая 1626 г.). Он был брошен в тюрьму и умер через несколько недель своей смертью к большому огорчению кардинала Ришелье, который хотел отдать его под суд. 13 июня были арестованы сводные братья короля Цезарь и Александр де Ван-дом. Но самым знаменитым арестованным оказался взятый под стражу 8 июля граф де Шале.

Он был отправлен в тюрьму Нанта, где в то время прибывал двор, по обвинению в оскорблении величества. Для суда над ним был учрежден специальный трибунал и очень скоро ему вынесли обвинительный приговор. Шале был внуком знаменитого маршала XVI века Монлюка, автора «Комментариев», и его мать умоляла короля сохранить жизнь сыну, напомнив об услугах, оказанных ее семейством прежним французским монархам. Однако Людовик и Ришелье были непреклонны. 19 августа Шале был казнен самым ужасным образом. В отсутствие палача его обязанность доверили исполнить каторжнику. Так как подходящего для казни топора не было найдено, его заменили мечом. Но каторжник не имел представления, как с ним обращаться. Нанеся по голове жертвы более пятнадцати ударов мечом, он принялся добивать ее — последовало двадцать девять ударов молота. Ришелье полностью одобрил подобную жестокость. В меморандуме королю, написанном вскоре после смерти Шале, он предупреждал о том, к каким последствиям может привести успех заговоров против него. Если это случится, Людовик не только потеряет своего самого преданного слугу, но также нанесет смертельный удар вере в покровительство короля, и его слуги будут искать безопасности где-нибудь в другом месте. В 1626 году были осуществлены еще два мероприятия, направленные против непокорной знати. В феврале король запретил дуэли, а в июле отдал распоряжение о разрушении всех замков, находящихся вдали от границ королевства. В XVI веке дуэли превратились в настоящую манию. Они были осуждены Тридентским собором, и во Франции в 1566 и 1579 годах, к примеру, против них было принято несколько законодательных актов, которые, однако, не возымели действия. У Ришелье были личные причины не любить дуэли. В одной из них его отец отправил противника на тот свет, в другой погиб его старший брат. Февральский эдикт 1626 года предусматривал тяжелую кару в отношении дуэлянтов[41]. Вызов на дуэль влек за собой потерю должности, конфискацию половины имущества преступника и изгнание на три года. Дуэль, не повлекшая смертельного исхода, наказывалась утратой привилегированного положения, навлекала позор на дуэлянтов или даже смертную казнь; дуэль со смертельным исходом подпадала под статью об оскорблении его величества. Именно в знак протеста против этого эдикта победитель в двадцати двух дуэлях граф де Бутевиль затеял 14 мая 1677 года на королевской площади дуэль, в которой участвовало шесть человек. Один из них, известный дуэлянт Бюсси д’Амбуаз, был убит, а другой из участников тяжело ранен. Бутевиль и его двоюродный брат де Шапель, также участвовавший в дуэли, бежали из Парижа, однако скоро были схвачены и брошены в Бастилию[42]. Между тем Бутевиль был не простым дуэлянтом: он принадлежал к прославленному роду Монморанси-Люксембург, вследствие чего суд над ним мог иметь большое политическое значение.

Герцог Монморанси и принц Конде, равно как графиня де Бутевиль и некоторые другие аристократки, взывали к королю с просьбой проявить милосердие. Говоря о графине, бывшей на третьем месяце беременности, Людовик XIII заметил: «Мне жаль женщину, но я обязан защитить мое достоинство». Вследствие этого Бутевиль и его двоюродный брат были казнены 22 июня 1627 года, как предписывал закон, на Гревской площади[43]. Рассуждая по поводу этого события, Ришелье писал: «Невозможно для человека с благородным сердцем не испытать симпатии к несчастному молодому дворянину, чья юность и мужество вызывает глубокое сострадание». Однако реки крови, которую проливала знать, участвуя в дуэлях, дали кардиналу силы превозмочь свои чувства и укрепить короля в решимости действовать в интересах государства. Смерть Бутевиля настолько потрясла общественное мнение, что Ришелье использовал всю мощь пропагандистской машины, чтобы оправдать ее. Исходивший из официальных кругов памфлет, озаглавленный «Les Paroles de la France a la noblesse fransaise», оценивал дуэли как оскорбление Бога, короля и французской нации. Другой памфлет, в виде письма от жителя Голландии, доказывал, что дуэли представителей французской знати на руку главному врагу Франции — Испании. В то время как они умерщвляют друг друга, Испания готовится захватить мировое лидерство. В третьем памфлете призрак Бутевиля советовал своим прежним товарищам не следовать его примеру: «Учитесь на моем примере, извлеките пользу из моей гибели и откажитесь от пагубного обычая драться на дуэли, который фурии принесли из глубин ада, для того чтобы развратить души, уничтожить тела и ослабить королевство в интересах его врагов».

Насколько же Ришелье преуспел в искоренении дуэлей? Его «Мемуары» позволяют думать, что он и король одержали заметную победу над аристократией. Возможно, какое-то время это было действительно так. В течение нескольких лет, последовавших за казнью Бутевиля, в «Mercure franсois» не встречалось упоминаний о дуэлях. Но уже к 1629 году Ришелье выговаривал его величеству за слабость, допущенную им в применении законов, в особенности эдикта о дуэлях. В последующее десятилетие дуэли при дворе возобновились. В 1631 году Монморанси и Шеврез обнажили шпаги в королевском парке в Монсо. Их быстро разняли и отправили в деревню. Но уже через несколько недель они были при дворе. В мае 1634 года Людовик XIII возобновил эдикт 1626 года, сожалея, что «злоупотребление вновь оказалось сильнее закона». Новая кровопролитная дуэль произошла в 1638 году и еще одна — с куда большим числом жертв — в феврале 1639 года. Сознавая тщетность наказаний, Людовик помиловал дуэлянтов в 1638 и 1640. годах. В конце жизни Ришелье вновь пришлось столкнуться с проблемой дуэлей. Он написал о ней в «Политическом завещании» и добился принятия нового закона против дуэлей, опубликованного после его смерти в 1643 году. В преамбуле говорилось, что ни милосердие, ни суровость не могли противостоять этому злу. Таким образом, Ришелье нельзя приписывать честь окончательного искоренения дуэлей. На собрании нотаблей 1626–1627 годов Ришелье попытался усилить контроль над знатью со стороны короля. Мятежи аристократов заняли важное место в повестке собрания нотаблей.

2 декабря Ришелье и Марильяк поспорили о наиболее действенных мерах искоренения мятежей. Марильяк разъяснял, что даже если вина доказана, как в случае с Шале, поступать так, как поступили с ним, не всегда правильно. В отсутствие доказательств королевская власть была вправе действовать на основании предположения. Ришелье заявил, что расходы, необходимые для безопасности государства, полностью оправданны, даже когда нужна строжайшая экономия средств. Чтобы обеспечить поддержку со стороны нотаблей, он предложил уменьшить штрафы за правонарушения, компенсировав денежные подери более оперативным их взиманием. Однако вызывает сомнение, помышлял ли он и в самом деле о какой-либо снисходительности. Пометки на полях предложенных мер показывают его действительное мнение. по этому вопросу: «Короли остаются королями лишь до тех пор, пока их власть признана и они оказывают свое покровительство подданным. Они и не в состояния обеспечить это, если подданные не пребывают в строжайшем повиновении, ибо любое неповиновение, даже одного лица, может, привести к результатам, которые окажут воздействие на общество. Повиновение является главным качеством подданного».

После продолжительных дискуссий нотабли согласились со всеми предложениями кардинала, включая предложение о разрушении замков, находящихся вдали от границ, впрочем, все документы, исходившие от Ришелье во время заседания нотаблей, были враждебны интересам знати. В «Кодекс Мишо», согласно пространной рекомендации[44] Второго Сословия, был включен ряд уступок. В них проявилась искренняя озабоченность бедственным положением знати. Но кардинал не допускал мысли о том, чтобы позволить ей вмешиваться в дела государства. Политика была исключительной прерогативой короля и его министров.

В январе 1629 года, за пять месяцев до заключения мира в Але, ознаменовавшего окончательное подчинение гугенотов короне, Ришелье подал королю важный меморандум, предлагавший способы усиления его власти во внутриполитических и международных делах. Надзор за представителями знатнейших фамилий и сведение к минимуму их антигосударственной деятельности были для кардинала в числе важнейших дел. Он подходил к решению этой проблемы с большой осторожностью. Что касается Monsieur, то он посоветовал королю удовлетворить по возможности все его притязания, не нанося, однако, ущерба государству. Ему следовало оказывать благосклонность грандам[45] и, в случае необходимости, помогать им, с тем чтобы удержать их от перехода на службу к другому государю. В то же время Людовику было нужно форсировать усилия, чтобы провести в жизнь свои законы. Преступления против государства надо было наказывать с величайшей решимостью, иначе государство не смогло бы существовать. «День Одураченных» при всей своей жизненной важности для укрепления позиций Ришелье у кормила государства не положил предела аристократическим заговорам, направленным на его низвержение.

Они плелись вплоть до последних месяцев его правления. Даже после побега за границу в 1631 году Мария Медичи и Гастон Орлеанский пользовались сочувствием многих представителей знати во Франции. Они оказались способны наносить ущерб как власти Людовика над подданными, так и его отношениям с иностранными державами. В качестве наследника престола Monsieur располагал большим, хотя и довольно робким, числом сторонников внутри королевства. Общественное мнение Франции было резко поляризовано относительно справедливости добровольного изгнания Гастона и его матери. В течение 1631 года в Париже появилось множество памфлетов в их поддержку. 30 марта Людовик выпустил декларацию, объявлявшую всех посоветовавших его брату покинуть королевство, последовавших за ним в изгнание или собиравших войска от его имени виновными в оскорблении величества. Со своей стороны, Гастон опубликовал 1 апреля письмо королю, в котором оправдывал свое бегство дурным отношением к себе и королеве-матери. Вслед за ним, 30 апреля появилось куда более пространное письмо, которое обычно называют манифестом Гастона Орлеанского, возложившее всю ответственность за беды, переживаемые Францией, на Ришелье. Логическим ответом на это обвинение явилось то, что политика кардинала была государственной политикой лишь потому, что король одобрил ее. Таким, в сущности, и был ответ короля Гастону: критика, которой он подверг политику короля, не заслуживает подобного ответа. Король, однако, хотел внести ясность в один вопрос: «Мне хорошо известны качества и талант людей, чьими услугами я пользуюсь, и, по милости Божией, я разбираюсь в своих делах лучше, нежели те, кто по ошибке пытается вмешиваться в их обсуждение. Ни вы, ни они не в праве обсуждать мои действия или действия тех лиц, которые состоят у меня на службе. У вас нет власти над ними: напротив, только я могу распорядиться о наказании ваших сторонников в том случае, если они будут поступать неправильно».

Одной из главных жертв «Дня Одураченных» был маршал Луи де Марильяк, который в качестве командующего французской армией в Италии вполне мог привести войска во Францию и поднять мятеж. Нет ни малейших свидетельств, что подобная идея когда-либо приходила ему в голову, однако Ришелье решил не рисковать. Маршал был арестован и доставлен во Францию, чтобы предстать, перед особым судом. Судьи были тщательно отобраны самим Ришелье, и когда они выказали нежелание осудить маршала, он перевел заседания суда в свой дом в Рюэле, вне всякого сомнения, чтобы запугать их. Исход процесса, невзирая на мужественную защиту маршала, был очевиден. 8 мая 1632 года он был приговорен к смертной казни и двумя днями позже обезглавлен на Гревской площади. Замечательно то, что все документы судебного процесса по королевскому приказу были уничтожены. Казнь Марильяка должна была стать примером для тех, кто пожелал бы бросить вызов власти Ришелье. Она сослужила бы лучшую службу, если бы маршал не был невинной жертвой. Явная несправедливость к нему возбудила чувства глубокого негодования в отношении кардинала. Один из памфлетистов Марии Медичи, Шантелуб, выразил широко распространенное мнение, написав следующие строки: «Ныне всеми признано справедливым заключать в тюрьму любого вследствие желания фаворита (ибо всем известно, что эти акты исходят не от короля): Любое подозрение является причиной для тюремного заключения; любое заключение под стражу санкционируется судьями. Любой предлог используется для доказательства преступления. Каждое преступление подлежит наказанию. Каждый приговор, как правило, является смертным приговором. Любой вызвавший недовольство фаворита заключается в тюрьму, и каждый находящийся в тюрьме может быть казнен, для того чтобы оправдать его арест. Чьи же это максимы, государства или преисподней?».

Социальный статут Марильяка был не очень высок. То же самое нельзя сказать о следующей, более важной жертве кардинала — Анри, герцоге де Монморанси. Он принадлежал к одному из знатнейших домов, давших Франции в течение столетий пять коннетаблей, двух магистров, семь маршалов, пять адмиралов и двух великих камергеров. Анри был принцем крови, крестником Генриха IV и зятем принца Конде. В качестве губернатора Лангедока жил почти как король на юге Франции. Вообще-то он был, разумеется, опасен, так как его провинция граничила с главным врагом Франции из числа иностранных держав — Испанией. Однако в течение долгого времени его лояльность не вызывала сомнений. Ему не понравилось, когда Ришелье освободил его от должности Адмирала Франции. Он не мог также приветствовать казнь своего двоюродного брата Бутеви ля. Однако их отношения с кардиналом оставались достаточно дружескими и позже. В сентябре 1630 года он предложил Ришелье убежище в Лангедоке, когда безопасность того была под угрозой в связи с тяжелой болезнью Людовика XIII. Но в 1631 году в Лангедоке начались серьезные волнения вследствие попыток Ришелье ввести elus (избранных) в провинции, шаг, вызвавший глубокое недовольство местных органов сословного представительства, воспринявшего его как нарушение своих старинных привилегий. Монморанси не возражал против elus, но начал переговоры с целью достигнуть компромисса для обеих сторон. Остановились на том, чтобы уполномоченные короля не надзирали за сбором части налогов, которые могли взиматься лишь с согласия местных властей. Но в провинции сохранялось достаточно поводов для беспокойства, которыми могли бы воспользоваться королева-мать и Гастон Орлеанский, чтобы возбудить недовольство правительством. Монморанси испытал на себе сильное давление со стороны епископа Альби и прочих местных сторонников коронованных изгнанников, требовавших оказать им поддержку. Герцогу сообщили, что вскоре Гастон будет готов выступит во главе армии, субсидируемой Испанией и герцогом Лотарингским. К июлю 1632 года он решил доверить свою судьбу Monsieur. Риск примкнуть к Гастону был очень велик, и Монморанси поговаривал, что перейдет на службу к Густаву-Адольфу[46], если заговор потерпит провал.

В середине июня 1632 года Гастон Орлеанский вступил на территорию Франции из Люксембурга во главе маленькой армии и затем двинулся на юг, чтобы соединиться с Монморанси в Лангедоке. Он издал прокламацию, в которой заявлял о своей лояльности по отношению к королю, призывая в то же время всех французов освободиться от тиранической власти кардинала. Ришелье осуждался как «нарушитель общественного мира, враг короля и королевской фамилии, разрушитель государства, незаконно захвативший в свои руки важнейшие должности в королевстве, тиран в отношении большого числа знатных особ, а также всего французского народа, страдающего под его бременем».[47]

Гастон рассчитывал, что Дижон откроет перед ним свои ворота, но этого не произошло. Тем временем Монморанси бросил вызов, приказав арестовать королевских уполномоченных в Лангедоке. 22 июля Штаты призвали его слиться с ними в «единый союз, для того чтобы послужить королю и облегчить положение провинции». В действительности это означало объявление гражданской войны. 12 августа Людовик осудил всех, кто оказал Гастону прямую или косвенную поддержку, как мятежников, виновных в оскорблении величества.

1 сентября Монморанси и Гастон, силы которых к тому времени уже объединились, встретились с армией короля под командованием маршала Шомбера при Кастельнодари. Последовал непродолжительный бой, в ходе которого Монморанси был тяжело ранен и взят в плен. Этот факт сильно озадачил Ришелье. Герцог был, безусловно, виновен в государственной измене и ничто кроме его смерти не могло согласовываться со строжайшими критериями кардинала относительно того, как следует поддерживать порядок в стране. Но, поскольку он принадлежал к одной из самых знатных семей, суд и казнь были чреваты взрывом возмущения среди людей его круга. По закону герцог мог настаивать на том, чтобы его судили пэры в Парижском парламенте, однако суд прошел в стенах Тулузского парламента. Когда интересы государства находились под угрозой, у Ришелье не было времени на соблюдение юридических норм. Во Франции и за ее пределами были приняты все меры, чтобы добиться изменения приговора Монморанси[48]. Ходатаи в его пользу указывали на то, что он еще молод и способен оказать важные услуги королю. Перед дворцом архиепископа, где в то время находился король, собралась толпа, скандируя: «Простите его! Простите его, проявите к нему снисхождение!» Даже капитан гвардейцев короля, пав на колена перед Людовиком, умолял его проявить милосердие. Но король лишь огрызнулся в ответ: «Его нельзя простить. Он должен умереть». Монморанси, последний из своего рода, был в итоге казнен во дворе тулузской ратуши. Он очень мужественно держался до самого конца.

Тем временем в Безье Гастон Орлеанский и король пришли к соглашению, но уже 6 ноября, неделю спустя после казни Монморанси, Monsieur покинул королевство под тем предлогом, что был обманут.

Он подписал соглашение в Безье, по его словам, надеясь спасти жизнь Монморанси. То, что эта надежда не сбылась, запятнало его честь. Людовик заявил, что смерть герцога, учитывая его преступление, была вполне оправданной. Он был преисполнен решимости не допустить гибели своих поданных вследствие «этих жалких мятежей». В начале 1633 года Ришелье добился осуждения сторонников Гастона внутри страны. Парламент Дижона признал их виновными в оскорблении величества. Их имущество конфисковали 4 в связи с отсутствием приговоренных казнили их чучела.

19 января королевская декларация ужесточила существующее законодательство в отношении чиновников, виновных в оскорблении его величества. Метили в ле Куаньо, президента Парижского парламента, постоянно сопровождавшего Monsieur в изгнание. Со временем, однако, стало ясно, что Гастона нельзя побудить вернуться назад столь жестокими мерами. Поэтому Ришелье изменил свою тактику. 16 января 1634 года Людовик XIII пообещал Гастону и его друзьям, исключая ле Куаньо и нескольких других лиц, амнистию в том случае, если они возвратятся во Францию в течение трех месяцев. В начале октября Гастон и многие из его сторонников, намыкавшись в изгнании, явились во Францию. Примирение Людовика XIII и Гастона произошло в Сен-Жермен-ан-Ле 21 октября, причем имела место трогательная сцена[49]. Пюилорен, сыгравший главную роль в тайных переговорах, приведших к этому событию, был прощен. До конца октября Людовик предал забвению все враждебные действия Гастона и за исключением ле Куаньо помиловал всех, кто разделил с ним изгнание. Им были возврашены имущество, должности и титулы. Гастон и Ришелье, по крайней мере публично, также пошли на мировую. Но кардинал по-прежнему зорко присматривал за действиями Monsieur, в случае необходимости не скупясь на выговоры. После объявления Францией войны Испании в мае 1635 года Ришелье установил еще более строгий надзор за французской знатью. В случае любого, даже самого слабого намека на преступные намерения следовало действовать безотлагательно, не слишком заботясь о соблюдении буквы закона. Одной из первых жертв Ришелье в военное время стал Луи Клозель, сеньор де ла Рош, попытавшийся подкупить герцога де Роана, командовавшего французскими войсками в Вальтелиие, чтобы склонить его на сторону Испании. Однако Роан велел схватить Клозеля и сообщил о случившемся Ришелье, который принял личное участие в расследовании обвинения. В октябре 1635 года в его отсутствие на заседании суда он был признан виновным и в ноябре подвергнут пыткам и. казнен. Кардинал утверждал, что выходившие за рамки закона меры, примененные к Клозелю, оправданы тем, что тот угрожал безопасности государства. Другой аристократ, Адриен де Монлюк граф де Крамель оказался более счастлив. Он всего лишь выражал пораженческие настроения и умолял короля заключить мир. Ришелье, опасаясь его влияния на короля, без, каких-либо обвинений бросил графа в Бастилию. «Если не остановить клики, — писал он королю, — уничтожая их в зародыше, пока они еще настолько слабы, что те, кто не знает их характера, не могут понять, чего следует ждать от них, то, окрепнув, они настолько умножатся, что позже невозможно будет противостоять их силе». Как всегда, Ришелье выступал могущественным адвокатом превентивного удара. Крамель оставался в тюрьме до самой смерти Ришелье.

Летом 1638 года кардинал испытал потрясение, узнав, что французская армия, осаждавшая Фонтараби, наголову разгромлена испанцами. Его огорчение превратилось в гнев, когда он обнаружил, что всему виной проявленная нерадивость. Принц Конде во всем обвинил герцога де ла Валетта, упорно отказывавшегося штурмовать Фонтараби, даже когда в ее стенах была пробита брешь. Как уверяли, герцог сказал, что поскольку сам платит своим войскам, то должен беречь жизнь солдат. Заметили, что он даже улыбался во время отступления. Вместо того чтобы опровергнуть эти обвинения, ла Валетт бежал в Англию, где и оставался вплоть до смерти Ришелье. Тем временем кардинал решил примерно наказать его. Согласно обычаю, тот подлежал суду пэров в стенах Парижского парламента; вместо этого в Сен-Жермен-ан-Ле был учрежден особый суд под председательством канцлера Сегье, на которого можно было положиться, чтобы обрести обвинительный приговор. Когда первый президент парламента высказал протест, Людовик XIII немедленно поставил его на место: «Я желаю, чтобы мне повиновались, — сказал он, — и хочу, чтобы вы поняли: все привилегии основываются на дурных обычаях. Я не хочу даже слышать о них». В конце концов ла Валетт был признан виновным в государственной измене и 8 июня его чучело подверглось казни на Гревской площади.

Аристократическая оппозиция Ришелье, однако, продолжала существовать до самой его смерти. В 1642 году серьезной угрозой его власти стал королевский фаворит Анри Куаффье де Рузе, маркиз де Сен-Мар, которого он сам представил Людовику. В то время кардинал полагал, что красивый молодой человек сможет став фаворитом, удовлетворить духовные запросы короля, не представляя угрозы собственным позициям министра. Однако Сен-Мар обладал политическими амбициями, которые вышли на передний план, когда он окончательно вскружил голову королю. В девятнадцать лет он удостоился должности Grand Ecuyer de France (главного конюшего) — отсюда и пошло прозвище «Господин Главный», по которому его узнавали при дворе. Хотя Людовик и был увлечен им, он видел его недостатки и время от времени пенял ему за расточительность и распутный образ жизни. Отношения между королем и Сен-Маром прерывались бурными вспышками гнева, напоминающими размолвки «любовников». Временами Ришелье приходилось вмешиваться, к немалому раздражению Сен-Мара, который пришел к мысли о том, что его влияние на короля лишь усилится, если кардинал уйдет в отставку. Он ловко пытался отдалить Людовика от Ришелье, воспользовавшись разочарованием короля войной, при несшей столько страданий его подданным. Он умолял Людовика взять на себя ответственность за внеш нюю политику Франции. Вполне вероятно, что начале 1630-х годов за спиной Ришелье Людовиь пытался достичь соглашения с Испанией. Теперь казалось, что он готов попытаться сделать это опять. Широкое распространение приобрело мнение, что Ришелье никогда не заключит мир, ибо благодаря войне он становился совершенно необходим королю.

Содействуя заключению мира, Сен-Мар рассматривал себя выразителем национальных интересов Франции. Он мог рассчитывать на поддержку Гастона Орлеанского и его друзей. Среди них был герцог де Буйон, сеньор Седана, и Франсуа де Ту, сын знаменитого историка, носившего то же имя, который выполнял роль посредника. Заговорщики отправили и Испанию своего эмиссара с проектом мирного договора. Они обещали поддержать испанское вторжение во Францию в обмен на военную и финансовую по мощь. Их явной целью было низвержение Ришелье, за тем они предполагали заключить мир с Испанией на основе взаимного возвращения завоеванных территорий. В то же время Франция должна была оставит! на произвол судьбы своих протестантских союзников 13 марта 1642 года был подписан договор с Оливаресом[50]. Убийство Ришелье, возможно, также планировалось Сен-Маром, хотя сам он всегда отрицал это. Согласно мемуарам Монгла, Сен-Мар до смерти напугал Людовика XIII, предложив убить кардинала. Король высказался против, так как это могло привести к его отлучению от церкви. Мемуары не могут считаться непреложной истиной, но письмо, впоследствии написанное королем канцлеру Сегье, дает представление о том, что верность короля Ришелье отнюдь не была непоколебимой. Он признавался, что временами выражал недовольство кардиналом и разрешал Сен-Мару откровенно высказывать свое мнение. «Но, — писал Людовик, — когда он зашел столь далеко и сказал мне, что пришло время избавиться от моего названого брата, и предложил себя для исполнения, я пришел в ужас и содрогнулся от его злокозненных мыслей».

Каким образом Ришелье раскрыл заговор — не вполне ясно. Возможно, донесли его многочисленные шпионы, но, вполне вероятно, он был выдан ему королевой Анной Австрийской, которую заговорщики посвятили в суть дела на ранней стадии.

Текст Испанского договора, безусловно, попал в руки кардинала. К 11 июня он располагал достаточным числом доказательств, чтобы действовать против заговорщиков. Людовик XIII узнал о заговоре в Нарбоне днем позже. Порядком расстроенный этой новостью, он приказал арестовать Сен-Мара, де Ту и Буйона. Что касается Гастона Орлеанского, тому было обещано королевское прощение при условии, что он откроет все, что знает. К 7 июля он признал свое соучастие в заговоре, но всю вину за происшедшее возложил на Сен-Мара. Буйон сумел договориться с королем, согласившись передать Седан под власть Франции.

Главные заговорщики Сен-Мар и де Ту предстали перед специальным судом в Лионе под председательством Сегье. Ришелье внимательно следил за судебным процессом из дома, находящегося неподалеку от здания суда. 12 сентября оба обвиняемых были признаны виновными в государственной измене и приговорены к смертной казни. Кардинал хотел, чтобы Сен-Мара после пыток допросили еще раз, объявив приговор, но судьи избавили его от этого жестокого испытания, после того как он уверил их, что ему больше не в чем сознаться. В тот же день он и де Ту были доставлены в карете на Плас-де-Терро, где при огромном скоплении народа были обезглавлены. Как и в случае с Шале, казнь доверили совершить «любителю». «Господин Главный, — писал Ришелье, — встретил смерть с достоинством и неким притворным презрением к ней, он был высокомерен даже на эшафоте… Господин де Ту встретил смерть с куда меньшим спокойствием, продемонстрировав, однако, глубокую набожность и смирение».

С главными заговорщиками было покончено, но Ришелье не был уверен в отношении к себе короля. Людовик не был столь безгрешен, как ему того хотелось бы. Буйон верил, что Сен-Мар сблизился с ним с согласия короля, в то время как де Ту утверждал, что он вел переговоры с Испанией с одобрения Людовика. Кардиналу были нужны гарантии того, что его положение не подвергнется вновь никакому риску. Угрожая своей отставкой, он добился от короля увольнения четырех его гвардейцев, тесно связанных с Сен-Маром. Король также дал письменное обещание не приближать к себе никого, не принадлежащего к членам совета. Людовик поддержал мнение Ришелье по политическим вопросам: он собирался отвергнуть любой мирный договор, который мог лишить Францию ее завоеваний. Но если внешне король и кардинал находились в добром согласии, то их личные отношения значительно ухудшились в результате «дела Сен-Мара». Последнее письмо Людовика кардиналу неприятно поражает своим ледяным тоном.

4 декабря Ришелье умер. В течение нескольких месяцев, до 14 мая 1643 года, Людовик XIII правил самостоятельно. Он всех удивил, сохранив на прежних должностях сподвижников кардинала и придерживаясь его политики. Однако в отношении к знати проявилось больше милосердия. Так, он разрешил вернуться домой именитым изгнанникам и освободил узников Бастилии. Видные деятели прошлого, герцог де Вандом и граф де Крамель в их числе, вновь появились на политической сцене. Гастон Орлеанский прибыл в Блуа, чтобы занять свое место при дворе. По свидетельству Ларошфуко, двор был полон «всеми, кто подвергся гонениям при кардинале Ришелье». Многих обуревало сильное желание отомстить: эти люди хотели вернуть свое прежнее положение и лишить родственников и друзей Ришелье имущества и должностей. Подмостки для нового всплеска аристократических мятежей были готовы, возникшая шесть лет спустя «Фронда принцев» показала, что успех Ришелье в усмирении грандов был весьма недолговременным. Программа «фрондеров» 1649 года была, в сущности, той же самой, что и заговорщиков 1642 года. И те и другие хотели добиться отставки первого министра короля (в данном случае Мазарини) и заключить мир с Испанией. Но более всего они желали изменить тенденцию последних лет, которая лишала их того, что они рассматривали как свое законное право быть «естественными» советниками короля.

Глава 5
Ришелье и гугеноты

Вначале XVII века Франция стояла перед необходимостью разрешения религиозного вопроса. В стране существовало два вероисповедания: католицизм и протестантизм. Сегодня это не могло бы составить проблему, так как политика и религия обычно считаются отдельными сферами человеческой деятельности. В одну нацию могут входить люди нескольких вероисповеданий, и даже не обязательно христианских. Это было совершенно невероятно во Франции XVII века. Король, вообще говоря, рассматривался своими подданными как наместник Бога на земле. Его коронация, или sacre, являлась религиозной церемонией, во время которой совершался обряд помазания священным елеем. Это давало ему право принимать причастие, в том числе как священнослужителю, и обладание чудесным даром исцеления страждущих. Он носил титул «Христианнейшего короля» и его самой важной обязанностью была защита католического вероисповедания от врагов. Коронационная клятва включала обещание искоренить ересь в королевстве. Все же в начале XVII века среди подданных было немало протестантов, или гугенотов, являвшихся еретиками в глазах Римской католической церкви. Но что самое главное, у них была своя политическая и военная организация внутри государства. Для многих французов, особенно для католического духовенства, это являлось совершенно нетерпимым. Национальное единство было непреложной истиной, их девиз гласил: «Один король, один закон, одна вера», и они страстно желали наступления того времени, когда гугеноты вернутся в лоно католицизма или будут принуждены сделать это. Гугеноты составляли меньшую часть французского народа. Нельзя привести точную цифру, однако подсчитали, что около 1600 года насчитывалось 1,2 миллиона протестантов, что составляло 5–6 процентов от общего состава населения Франции. Их большая часть проживала на юге, в полуокружье от Ла-Рошели на западе до Балансе на востоке. Отдельные значительные общины гугенотов существовали в Нормандии, Орлеане и вокруг Шартра, но не были связаны друг с другом. То же самое можно сказать о гугенотах Иль-де-Франса и Пикардии. Во всех прочих частях страны число приверженцев протестантизма было незначительным.

Хотя существовали целые деревни гугенотов, но протестантизм был гораздо сильнее привязан к городам, нежели к сельской округе. Некоторые города юга были полностью протестантскими (Монтобан, Ла-Рошель, Милло, Кастр, Нерак и Клерак). В других городах (Ниме, Монпелье), где протестанты составляли большинство, они преимущественно принадлежали к верхушке общества. Среди ремесленников, и торговцев существовали различия в вероисповедании, которые не всегда легко объяснить: так, кожевники и суконщики, как правило, — протестанты, в то время как каменщики, торговцы продуктами и вином обыкновенно католики. Многие из гугенотов занимали должности по юридическому и финансовому ведомствам, попросту купив их, что давало им обширные полномочия в королевской администрации тех областей, где они преобладали. Подобно своим католическим «коллегам», чиновники-гугеноты с жадностью приобретали сеньораты, когда им представлялась такая возможность. Около 1600 аристократов и менее знатных лиц (hobereaux) насчитывалось среди гугенотских общин. Несколько человек, некогда входивших в Королевский совет, принадлежали к высшей знати и теперь должны были довольствоваться придворными должностями или важными постами в местной администрации. К ним относились семейства Буйон, Роан, Шатильон, ла Форс и ла Тремуй. Они были владельцами великолепных особняков в Париже и замков в сельской местности. В случае необходимости, они могли выставить собственные армии из числа своих многочисленных арендаторов. Однако масса куда менее знатных дворян, отнюдь не богатых, тем не менее обладала значительным влиянием в церковной общине, муниципалитете и провинциальном совете.

Зачастую они были ветеранами религиозных войн, но их убеждения не всегда были непоколебимыми. Кое-кого из них склонили к перемене веры ради материальных благ, связанных со службой короне.

Иногда утверждают, что Нантский эдикт, изданный королем Генрихом IV в 1598 году[51], разрешил религиозный вопрос во Франции, гарантировав терпимость в отношении гугенотов. На деле же проблема оставалась не разрешенной как минимум до отмены эдикта Людовиком XIV в 1685 году. Он состоял из четырех отдельных документов (девяноста двух общих статей, пятидесяти шести секретных статей и двух королевских гарантий) и его цель была в том, чтобы дать подданным короля «общий закон, ясный, точный и абсолютный, применимый во всех спорах, которые могут возникнуть среди них… и установить добрый и прочный мир». Были разрешены три вида гугенотского богослужения: во-первых, в поместьях знати, обладавшей судейскими полномочиями; во-вторых, в двух местечках в каждом бальяже[52], определенных королевскими комиссарами; и, в-третьих, повсюду, где гугеноты могли доказать, что там их вера открыто исповедалась в 1597 году. Эдикт также позволял им занимать любую государственную должность и заниматься любой профессией или родом деятельности. Им был гарантирован допуск во все школы, университеты и больницы. Специальные трибуналы, называвшиеся chambres de l'edit, куда входили протестанские и католические судьи, должны были осуществлять процессы, касавшиеся гугенотов. Секретные статьи распространялись на весь эдикт и имели дело с исключениями. Что касается королевских гарантий, то они предоставляли гугенотам ограниченную военную и политическую самостоятельность. Первая обеспечивала протестантских пасторов денежными жалованием из общественных фондов, а вторая устанавливала ежегодные отчисления в размере 180 000 экю[53] на восемь лет для уплаты жалованья гарнизонам около пятидесяти укрепленных гугенотских городов (places de surete), разбросанных по Западной и Южной Франции. Гугенотам разрешили за свой счет содержать еще около 150 чрезвычайных и восемьдесят обычных фортов. Нантский эдикт обманул ожидания многих протестантов. Он не поставил их церковь на один уровень с католической. Гугеноты могли совершать богослужения только в специально отведенных местах. Так, во всех городах с кафедральными соборами протестантские храмы могли быть сооружаемы лишь в пригородах. Более того, эдикт призывал восстановить католицизм повсюду, где был запрещен гугенотами. Он предусматривал восстановление католических церквей там, где таковые были разрушены, открытие мужских и женских монастырей и возвращение католическому духовенству отнятого у него имущества. Протестантские книги можно было издавать лишь в городах, контролируемых гугенотами, во всех прочих местах они подлежали цензуре. Совершенно неверно считать, как это часто встречается, что Нантский эдикт создал «государство в государстве», так как королевские гарантии, на которые ссылаются в данном случае, были всего лишь личными обещаниями Генриха IV, они не связывали никакими обязательствами его наследников. 82-я статья эдикта запрещала политические ассамблеи протестантов как национальные, так и провинциальные. Были разрешены клубы и провинциальные синоды, учреждаемые только в религиозных целях. Не допускалось создание какой-либо гугенотской корпорации: вся собственность гугенотов должна была оставаться в частном владении. В лучшем случае, эдикт превращал гугенотов в привилегированную группу населения внутри королевства, но даже этого было достаточно, чтобы вызвать раздражение многих католиков.

Прежде чем Нантский эдикт обрел силу закона, его нужно было зарегистрировать разными парламентами, а это оказалось далеко не простым делом. В феврале 1599 года Генрих IV убеждал Парижский парламент зарегистрировать эдикт: «То, что я сделал, — сказал он, — сделано ради мира, я утвердил его на границах моего королевства и теперь желаю обеспечить мир внутри. Вы должны повиноваться мне, хотя бы в силу того положения, которое я занимаю, и обязательства, которое разделяют мои подданные и особенно вы как мой парламент». Тремя неделями позже парламент зарегистрировал эдикт, и другие парламенты, хотя и без особой поспешности, последовали его примеру. Руанский же воздерживался от регистрации эдикта вплоть до 1609 года, уполномоченные, направленные в провинции для обеспечения исполнения эдикта, встретили сопротивление со стороны католиков-экстремистов. Определение городов, где было разрешено протестантское богослужение, стало предметом споров.

Выполнение эдикта было поистине подвигом Геракла, для завершения которого понадобилось бы много лет, но даже после этого следовало проявлять постоянную бдительность. Официально провозглашенный «вечным» и «неизменным», эдикт на самом деле не стал окончательным разрешением религиозного вопроса. Сама фразеология эдикта указывала на его временный характер: «Господь не считает, что мои подданные должны пока что служить и поклоняться ему, исповедуя одну форму религии». Это мнение разделялось и католиками и гугенотами; каждая из сторон была убеждена в том, что рано или поздно она обратит другую в свою веру. В то время как гугеноты продолжали выступать против перехода в католичество и выказывать неприятие других католических доктрин, авторы католических памфлетов доказывали, что протестантизм во Франции выжил исключительно благодаря королевскому милосердию. «Католическая вера, — заявлял один из них, обращаясь к гугенотам, — является основном законом страны, религией наших отцов и наших королей; вашу же просто терпят как гнойник на теле Франции».

Ришелье, выросший в Пуату, провинции, где гугеноты составляли немалую долю населения, хорошо их знал. Его первое публичное заявление относительно их прозвучало во время рукоположения его епископом Люсона в 1609 году. Обращаясь к своей пастве, он сказал «Я знаю, что здесь присутствуют люди, не согласные с нами в вопросах веры. Я надеюсь, что мы сможет объединиться в любви к Богу. Я сделаю все, что в моих силах, дабы достичь этого на пользу как им, так и нам, и одобрения королем, которому мы все обязаны служить».

Но все же, несмотря на примирительные слова, отношения Ришелье с гугенотами в его приходе далеко не всегда были безоблачными. Он потребовал, чтобы они подыскали себе другое место, когда те начали строить церковь неподалеку от кафедрального собора, и предложил им компенсацию. Гугеноты отказались и обратились с запросом к правительству, но, в конце концов, должны были подчиниться. Они обвиняли Ришелье в том, что он притесняет их различными способами: настаивая, чтобы ему кланялись, когда он проходит мимо их церкви, добиваясь отставки со своего поста сержанта, «доброго старого человека», из-за его вероисповедания и устраивая повторное крещение людей, которые хуже прошли обряд крещения в качестве протестантов. Но католики тоже имели причины жаловаться, если верить меморандуму тайного королевского агента в Пуату за 1608 год. Составляя большинство населения, они, однако, далеко не всегда могли спокойно, совершать богослужения рядом со своими соседями-гугенотами. Епископ и его причт несколько раз жаловались королю на ущерб, нанесенный ими храмам и другим церковным зданиям. Другим поводом раздражения для католиков был отказ гугенотов платить определенные налоги. В письме к одному аристократу-гугеноту в 1609 году Ришелье сетовал на грубость гугенотов, с которыми пытался жить в мире.

В мае 1611 года в Сомюре собралась Протестантская ассамблея. Регентша Мария Медичи через своих представителей попросила делегатов назначить шесть человек, которые бы защищали их интересы при дворе, и затем разойтись. Но ее не стали слушать и в свою очередь объявили ассамблею постоянной, направив регентше различные требования. Они были настолько непомерны, по мнению Ришелье, что даже если бы весь Королевский совет состоял из протестантов, то и тогда бы их нельзя было выполнить. Переговоры между ассамблеей и регентшей продолжались четыре месяца. В итоге делегаты. собравшиеся в Сомюре, согласились разойтись, но поставили при этом условия, по словам Ришелье, определенно угрожавшие политическому единству королевства. Они возвратились в свои провинции, намеревались «нарушить мир в стране и поймать рыбку в мутной воде».

Ришелье всегда проводил четкое отличие между религиозным нонконформизмом и политическим призывом к мятежу. Он не верил в то, что можно заставить гугенотов обратиться в католицизм, и в то же время был убежден в невозможности позволить им не подчиняться короне. Так, он был возмущен словами протестантского священника, адресованными канцлеру, что если гугенотам откажут в их требованиях, то они возьмут это без спросу, и тем, что тот не был наказан. «Этого наглеца, — писал он, — следовало бы арестовать. Позже его можно было бы освободить в знак королевского милосердия, но после того как власть и авторитет короля были бы подтверждены самым наглядным образом». Ришелье неуклонно отстаивал свое мнение в послании Генеральным Штатам 1614 года. Гугеноты, прибегнувшие к насилию, — говорил он, — должны быть сурово наказаны: других же следует оставить в покое. «Единственное, чего мы желаем — это обратить их в католическую веру, — добавил он, — и достичь того можем нашим собственным примером, учением и молитвами — единственным оружием, которым мы владеем, чтобы бороться с ними».

В качестве епископа Ришелье, разумеется, был обязан пытаться обратить еретиков в католичество. Он добивался этого, поощряя деятельность миссионеров и сочиняя трактаты против гугенотов. Разрешил ораторианцам и капуцинам обосноваться в Люсонском диоцезе[54], предоставив им все возможности для проповеднической деятельности. Капуцинам сопутствовал особый успех. В октябре 1622 года они обратили в католичество многих гугенотов Пуату, даже в поместьях Роана, где мессу не служили уже лет шестьдесят.

Личным вкладом Ришелье в борьбу против ереси явилась книга, озаглавленная «Des principaux points de la foi de l’Eglese catholique». Он написал ее в монастыре Куссе, вскоре после падения Кончини, когда сам потерял должность министра. Она явилась ответом четырем пасторам из Шарантона, написавшим в защиту протестантской веры, отправившим это королю и получившим широкую известность. В своем предисловии Ришелье указывал на то, что его цель — не обижать гугенотов, а излечить их. Он не приемлет только их доктрины, а не лично их, к кому не испытывает ничего, кроме добрых чувств. Шарантонские пасторы, доказывал он, имеют все основания быть благодарными королям Франции, вместо того чтобы жаловаться на них. Их вера ненавистна отнюдь не по тем причинам, на которые они указывают, но совсем по другим, которые они скрывают. Католическая церковь, ее священнослужители и все прочие, кого они обвиняют в разных прегрешениях, на деле невиновны. Книга Ришелье состояла из девятнадцати глав: четырнадцать представляли подробные ответы на обвинения, высказанные пасторами; оставшиеся пять претендовали на объяснение того, почему «все должны питать отвращение» к протестантской вере. Согласно Ришелье, Реформация[55] воскресила еретические учения древности, открыла двери всем порокам и пошатнула самые основы монархической власти.

Лишь немногие из католиков убеждали Людовика XIII последовать примеру его отца, повременив с религиозной унификацией королевства, однако этого мнения не разделяло духовенство, присутствовавшее на Генеральных Штатах 1614 года. Оно желало того, чтобы протестантизм, или мнимо реформированная вера, был запрещен, хотя и готово было принять Нантский эдикт как временную политическую необходимость.

Но католическое духовенство полагало, что эдикт должен быть проведен в жизнь в областях, где гугеноты были сильны, и напугалось, узнав о положении дел в маленьком, независимом графстве Беарн, где имуществом церкви владели еретики, а католическое богослужение находилось под запретом. Соответственно, Генеральные Штаты потребовали восстановления католичества в Беарне и даже полного присоединения территории графства к Франции. На собрании французского духовенства, проходившем в Париже в 1617 году, епископ Макона выражал недовольство тем, что церковные доходы в Беарне используются для выплат жалования протестантским священникам и помощи студентам, изучающим протестантскую теологию. Такое злоупотребление средствами католической церкви, считал он, все равно, что позволить грешнице пить воду из освященных чаш! Он напомнил собравшимся пророческое завещание Св. Реми о том, что королевство погибнет, если католическая вера будет уничтожена или изменена. Его обращение вызвало отклик в стране: 25 июня Королевский совет распорядился о восстановлении католического богослужения и всей церковной собственности в Беарне. Штаты Беарна выступили с энергичным протестом против королевского решения и в течение какого-то времени казалось, что Людовик XIII повременит с его исполнением. Это было связано с тем, что недавнее выступление Марии Медичи привело его в смущение. Как только он подписал Анжерский договор в августе 1620 года, король сразу же повел армию на юг. 15 октября, в По, совет Беарна умолил Людовика о прощении. Двумя днями позже он отправил в отставку губернатора-протестанта и назначил на его место католика. 19 октября официально объявили о союзе Беарна и Наварры с Францией. В то же время распорядился о восстановлении католического богослужения на обеих территориях, равно как и о возвращении собственности церкви. На следующий день с полувековым аскетизмом гугенотов в По было покончено в тот момент, когда в кафедральных соборах зазвучали торжественные звуки Те Deum[56].

Аннексия Беарна Францией была не единственным бедствием, которое претерпел в ту пору протестантизм, другим несчастьем было поражение, нанесенное Габсбургами Фридриху V, курфюрсту Пфальца и королю Богемии в битве при Белой Горе[57]. Эти два события, происшедшие почти одновременно, вселили страх в сердца гугенотов, которые ощущали все большую уязвимость своих позиций с момента смерти Генриха IV. В декабре 1620 года на чрезвычайной ассамблее в Ла-Рошели они решили сопротивляться правительству, если понадобится, с применением силы. Отнюдь не вся гугенотская знать разделяла эту решимость. Ледигьеры, Сюлли и Буйон остались в стороне от ассамблеи, взвалив всю ответственность за ее действия на твердолобых ла Форса, Субиза и ла Тремуйя. Ассамблея распорядилась о наборе войск, выплата жалованья которым должна была осуществляться, где возможно, за счет общественных фондов. Протестантская Франция была разделена на восемь военных округов, или cercles, под верховным командованием Анри де Роана. Places de surete были приведены в боевую готовность, и провинциальные ассамблеи собрались на свои заседания с целью организовать сопротивление. Короче говоря, «Соединенные Провинции Юга»; которые доставляли немало неприятностей монархии в завершающие десятилетия религиозных войн, вновь стали реальностью. Канцлер Брюлар де Силлери, который был достаточно стар, чтобы помнить об этих бедствиях, поделился своими страхами с венецианскими послами: «Скажу вам откровенно, господа, я не знаю, что случится с нами. Зараза проникла в нашу кровь и плоть. Гугеноты создали корпорацию, наносящую урон власти короля и вырывающую скипетр из его рук. В Ла-Рошели они без спросу созвали ассамблею, составили статусы, приняли решения относительно налогов, собирают деньги, выступают с обвинениями в адрес милиции, сооружают укрепления, ведут себя так, будто короля не существует и они являются подлинными хозяевами».

Не все члены правительства находили приятной перспективу возобновления войны с гугенотами, однако Людовик XIII, имевший в своем характере что-то от фанатика, не колебался ни минуты. И в самом деле, его вполне можно обвинить в том, что он первый развязал войну, ибо его решение совершить поход на юго-запад против гугенотов было принято месяцем раньше решений, одобренных на ассамблее в Ла-Рошели.

Прежде чем покинуть Сомюр, он получил отпущение грехов и помолился так, как если бы отправлялся в крестовый поход. Вслед за капитуляцией Сен-Жан-д’Анжели 24 июня его самоуверенность заметно возросла. «Он настолько решился довести свое предприятие до конца, — доносили венецианские послы, — что с крайним презрением обращается с теми, кто отговаривает его от этого. В результате он говорит, что встал на дорогу, следуя по которой станет настоящим королем Франции, и что всякий, кто пытается оттеснить его на второй план, никогда не будет его другом». В августе 1621 года королевский уполномоченный призвал ассамблею духовенства, собравшуюся в Бордо, предоставить Людовику один миллион ливров для выполнения его священного предназначения. «Так как Ла-Рошель является столицей раскола и мятежа, — заявил он, — ее покорение обеспечит уничтожение чудовища (еретичества). Отложив все прочее в сторону, следует атаковать — и ее падение станет неизбежным». В то время как духовенство изыскивало способы собрать такую огромную сумму денег, королевский крестовый поход набирал силу. 4 августа, после десятидневной осады, сдался Клерак. Однако при Монтобане он встретил стойкое сопротивление. Осада тянулась с 21 августа до 18 ноября, королевская армия буквально растаяла вследствие дезертирства, измены и эпидемии чумы. Из 20 000 человек в строю осталось лишь 4000. Людовику пришлось отступить, в то время как Люинь вел переговоры с Роаном.

После этого унижения Людовик возвратился в Париж и распорядился начать мирные переговоры с гугенотами, но зима миновала, а результат так и не был достигнут. В апреле 1622 года король собрал свой армию в Нанте, откуда предпринял наступление в западном направлении и столкнулся с большой армией гугенотов под командованием Субиза, опустошившей Бретань и Пуату. 15 апреля королевские войска разгромили Субиза при Идь-де-Рье. Вслед за победой был сооружен Форт-Луи, господствовавший над прилегавшими к Ла-Рошели землями, который неизбежно должен был стать яблоком раздора. Горожане утверждали, что это ставит под вопрос их лояльность в отношении короля и нарушает торговые связи. В середине лета восемь тысяч солдат короля стали лагерем близ городских стен. Но вместо того чтобы немедленно штурмовать Ла-Рошель, король предпочел начать осаду другой гугенотской твердыни, расположенной несколько южнее, — Монпелье. Осажденные ожидали помощи от Роана, но у него возникли сложности с набором войск и денежные проблемы. Когда в октябре он предпринял наступление в направлении Монпелье, то обнаружил, что путь прегражден королевской армией, и не отважился дать сражение. Со своей стороны, Людовик XIII был озабочен положением дел в Италии, где Габсбургам удалось установить свой контроль над Вальтелиной. Таким образом, обе стороны в гражданской войне имели веские основания для подписания мира в Монпелье (18 октября 1622 г.). Подтверждая Нантский эдикт, мирный договор обеспечивал разрушение оборонительных сооружений гугенотских крепостей повсюду, за исключением Ла-Рошели и Монтобана.

Война 1622 года серьезно ослабила позиции гугенотов. Кроме пяти городов они утратили контроль над нижним Лангедоком. Ла-Рошель систематически отделялась от других территорий, однако правительство знало, что ее захват будет трудным и дорогостоящим предприятием. Правительству было также необходимо усилить свои позиции не юге, так как мир в Монпелье нелегко было претворять в жизнь. Гугенотские города крайне неохотно шли на разрушение своих оборонительных сооружений и находили всевозможные оправдания для того чтобы отсрочить уничтожение фортификаций. Правительство, занимаясь другими проблемами, не упускало из виду свою основную цель — покорение Ла-Рошели. В Форт-Луи находился сильный гарнизон, и правительство, кроме того, постаралось ослабить позиции Роана, поощряя протестантскую знать обращаться в католичество.

К этому времени Ришелье стал первым министром короля. Он был сильно обеспокоен международными делами. Французские войска заняли земли гризонов и в союзе с герцогом Савойским осадили Геную. Франция также направила войска на помощь голландцам и оказала денежную поддержку Мансфельду[58]. Но после обнадеживающего начала военные операции французов стали менее решительными, главным образом, из-за недостатка денег. Позиции кардинала в правительстве пошатнулись. Казалось, для гугенотов настал удачный момент вернуть потерянное. Субнз поднял мятеж и призвал население Ла-Рошели поддержать его, но жителей раздирали внутренние распри. Олигархия, управлявшая городом, уверяла корону в своей лояльности, но была вынуждена подчиниться горожанам. В мае 1625 года Ла-Рошель поддержала мятежного Субиза. Французские войска были разбросаны, а Ришелье, не теряя времени, пытался сыграть на разногласиях среди ларошельцев. 14 сентября он все еще вел с ними переговоры, тогда как большой королевский флот под командованием герцога де Монморанси приблизился к крепости, отрезав ее от флота Субиза, находившегося близ острова Ре. После битвы, продолжавшейся два дня, Субиз потерпел поражение и бежал в Англию. Начались затяжные переговоры между правительством и крепостью, причем камнем преткновения стало требование горожан о срытии Форт-Луи. Это требование могло быть удовлетворено лишь при условии, что гугеноты получат помощь со стороны Англии, однако направленные Карлом I к французскому двору посланники бросили их на произвол Ришелье. Им дали понять, что лучший способ послужить национальным интересам Англии состоит в том, чтобы принять условия мира.

5 февраля 1626 года мирный договор был должным образом подписан: ларошельцам было запрещено иметь военные корабли и требовать уничтожения форта.

С другой стороны, король получил право сохранить за собой Форт-Луи и расположить гарнизоны на прибрежных островах Ре и Олерон. Вполне понятно, что большинство ларошельцев было недовольно соглашением. Кроме того, что трудно смириться с существованием Форт-Луи, опасно присутствие королевских войск и боевых кораблей прямо у стен крепости. Возмущение вызвало также то, что нельзя было ввозить вино с. острова Ре, и вероятность, что их заставят платить габель[59]. Ришелье сделал все возможное, чтобы умерить их страхи, но на его слова не обратили внимания. Ларошельцы продолжали называть себя рабами. Они чувствовали, что корона намерена уничтожить их, это явилось бы первым шагом к искоренению протестантской религии во Франции в целом. Англия казалась им единственной надеждой.

«Наши руки связаны, — заявил один из них, — наше спасение может прийти только с севера, то есть от всемилостивейшего монарха, являющегося гарантом мира, и его строгого выполнения, чего до сих пор не было сделано… Тот, кто владеет островами, владеет всем городом, а не только его окрестностями. Это бесспорная истина».

Гугеноты видели в короле Карле I своего покровителя, и Ла-Рошель направила к нему послов, поддержавших Субиза и других изгнанников.

В 1627 году фаворит и министр Карла I Джордж Вильерс, герцог Бекингем[60] снарядил морскую экспедицию против Франции. Она состояла из 84 кораблей и примерно 10 000 человек на борту. Достигнув острова Ре, Бекингем 20 июля направил в Ла-Рошель делегацию с просьбой впустить корабли в гавань. К его великому удивлению, он получил отказ. Мэр объяснил, что горожане верны королю Франции. Только Субиз, да и то не без труда, сумел попасть в крепость. После дальнейших переговоров ларошельцы поблагодарили англичан за помощь и пожелали экспедиции Бекингема успеха. Бекингем высадил войска на острове Ре и осадил крепость Сен-Мартен, которую оборонял маршал Туара. Герцог полагал, что если только ему удастся захватить крепость, гугеноты восстанут все как один. Но снаряжение и подкрепления, которые он требовал из Англии, так и не прибыли. «Наши запасы пополняются медленно, — писал он 14 августа, — а количество солдат убывает». Однако в начале сентября ларошельцы наконец отважились открыто поддержать англичан и вскоре к Бекингему прибыли 2000 ирландцев в качестве подкрепления. Герцог Ангулемский, командовавший армией короля под Ла-Рошелью, настойчиво просил помощи Людовика XIII. Он объяснял, что Сен-Мартен не сможет держаться дольше, если на остров Ре не будет немедленно направлена армия. Тем временем Туара изучал возможности урегулировать конфликт путем переговоров, однако Ришелье считал это невозможным до тех пор, пока хоть какие-то английские войска оставались на французской земле. Он объявил о том, что Людовик XIII вскоре возглавит армию и будут предприняты все усилия для того чтобы выручить Сен-Мартен. До прибытия короля руководство военными операциями было поручено его брату Гастону. К концу сентября солдаты Туара были готовы взбунтоваться. Маршал обратился к Бекингему с запросом относительно условий капитуляции, но герцог вместо того чтобы самому их выработать попросил Туара назвать свои собственные условия. Время, ушедшее на это, предоставило французам, находящимся на материке, возможность собрать флот в помощь осажденным. В ночь на 7 октября 29 французских кораблей с людьми и припасами проскользнули мимо англичан. Таким образом, крепость Сен-Мартен была спасена в тот момент, когда уже готовились сдаться неприятелю. На следующее утро ликующий французский гарнизон приветствовал осадивших крепость англичан вздетыми на пики цыплятами, индюшками, окороками и языками. Последняя попытка англичан штурмовать крепость 6 ноября закончилась полным провалом. Французы захватили 44 знамени, которые были с триумфом доставлены в Париж и выставлены в соборе Нотр-Дам. 8 ноября экспедиция Бекингема отправилась домой. Уход англичан позволил Людовику XIII бросить все силы на осаду Ла-Рошели. Приняв командование над армией 12 октября, он решил блокировать город. Со стороны суши была сооружена линия укреплений, полукругом опоясавшая город, края которой достигали залива Ла-Рошели. Они были заняты большой и щедро оплаченной армией. Как отмечал Ришелье: «Солдатское жалованье является душой солдата и поддерживает его бодрость духа». Но поскольку Ла-Рошель была портовым городом, ее следовало также блокировать и со стороны моря. Французский военно-морской флот не казался достаточно надежной защитой против возможных операций англичан по снятию блокады. Каменный док с брешью посередине, чтобы ослабить давление волн, был поэтому сооружен у входа в гавань Ла-Рошели. Авторство проекта принадлежало двум французским инженерам, Клеману Метезо и Жану Тирио, а его осуществлением занялись армейские добровольцы. Даже сам Людовик XIII время от времени лично участвовал в строительстве дока. В качестве дополнительного средства защиты от мелких судов, прорывавшихся в крепость, деревянные брусья, соединенные скрещенными перекладинами, были протянуты по морскому дну в том месте, где находилась брешь. Близ Форта-Луи была сооружена альтернативная гавань, получившая название Порт-Нев[61], являвшаяся укрытием для королевского флота, прибывшего сюда в январе.

Ларошельцы не могли рассчитывать самостоятельно, без помощи извне, снять блокаду. Они уповали главным образом на Англию, одновременно также ожидали помощи от собратьев по вере из Южной Франции. И сентября 1627 года на протестантской ассамблее в Узе Роан был утвержден в должности первосвященника всех протестантских церквей и было решено заключить союз с Англией. Однако многие гугенотские города отказались поддержать его мятеж. Это привело к затруднениям для Роана в сборе денег, необходимых для армии. Он довольно успешно сражался против Конде и Монморанси, командовавших войсками короля на юге, но постепенно оказался в безвыходном положении в Севеннах. Таким образом, он был не в состоянии прийти на помощь Ла-Рошели. Поддержка со стороны англичан осталась единственной надеждой ларошельцев. Но отправленный им на помощь английский флот под командованием графа Денби не предпринял серьезной попытки прорвать блокаду, организованную французским королем.

10 февраля 1628 года Людовик XIII возвратился в Париж, возложив руководство военными операциями на Ришелье в качестве своего генерал-лейтенанта. Той же ночью он написал ему: «Вы всегда можете быть уверены в моей любви и в том, что я сдержу свое обещание относительно вас до самой смерти! Сейчас мне очень не хватает вас». С помощью отца Жозефа кардинал всецело посвятил себя порученному делу. Он опасался, что аристократы, командовавшие полками, не станут выполнять распоряжений священнослужителя, но те слишком завидовали друг другу, чтобы мешать ему. Таким образом, он не встретил серьезного сопротивления, когда начал активную подготовку к штурму крепости. Все это время он сообщал королю обо всем происходящем, включая неудачную попытку штурма 11 марта. К середине апреля Людовик возвратился в лагерь, разбитый возле городских стен, и Ришелье вновь стал его главным советником. Проведя инспекцию армии и дока, Людовик написал письмо матери, в котором высказал уверенность в кардинале. «Вы занимаете все его мысли, — писала Мария Ришелье, — он говорит, что без вас все обернулось бы плохо!».

Однако к середине августа Людовику стало ясно, что осада продлится еще достаточно долго. Расходы на содержание огромной армии и на постоянный ремонт дока стремительно росли. Король был чрезвычайно обеспокоен событиями в Италии. Поэтому миротворческие настроения охватили и ларошельцев, но их новый мэр Жан Гитон был исполнен решимости сражаться. Он будто бы вонзил кинжал в стол, воскликнув: «Так я прикончу первого, кто заговорит о сдаче».

Однако мнения ларошельцев на этот счет не совпадали, и Ришелье делал все возможное, чтобы усилить их разногласия посредством пропаганды. Правительственный памфлет, каким-то образом попавший в город, осуждал необузданную тиранию избранных, приносящих бедствия ларошельцам. Они захватили все имеющиеся запасы зерна, хотя бедняки умирают от голода и при известных обстоятельствах сумеют получить все от договора с королем.

23 августа Бекингем бил убит в Портсмуте, в то время как шла подготовка к другой экспедиции в помощь Ла-Рошели. Несмотря на гибель командующего 7 сентября, экспедиция вышла в море под началом графа Линдсея. Она прибыла к Ла-Рошели в конце месяца, но не сумела прорвать королевскую блокаду, вследствие чего стало ясно, что Карлу I не удастся выполнить своего обещания помочь ларошельцам. 26 октября крепость решила сдаться на милость короля. Мнения советников разделились: одни были сторонниками сурового наказания мятежников, другие желали, чтобы наказание понесли лишь предводители. Ришелье высказался за то, чтобы проявить милосердие. Ларошельцы, доказывал он, никогда не отрекались от своей верности в отношении короля. Милосердие принесет ему славу, облегчит капитуляцию гугенотов в центре страны и предвосхитит любое действие англичан с целью вернут свой престиж, предложив себя в качестве посредников противоборствующих сторон. В конце концов король одобрил именно эту линию поведения. Ларошельцам были сохранены жизнь, имущество и вера, но отнюдь не укрепления и привилегии. У них не было иного выбора, кроме капитуляции. В связи с этим к Людовику направили делегацию. На следующий день его армия вступила в город, получив строжайшие указания не обижать жителей. Во второй половине дня Ришелье и папский нунций вслед за войсками въехали в город. Гитон в сопровождении алебардщиков вышел навстречу, но Ришелье отослал их с глаз долой, сказав Гитону, что тот не является больше мэром, и запретил городским магистратам собираться вместе до тех пор, пока не будут восстановлены гражданский и уголовный суды.

31 октября сотни телег, груженных продовольствием, стада крупного рогатого скота и отары овец были доставлены в Ла-Рошель, чтобы накормить голодающее население. Саперы королевской армии приступили к погребению трупов, лежащих на улицах и в домах. В День Всех Святых Ришелье отслужил торжественную мессу в церкви Св. Маргариты. Во второй половине дня Людовик XIII в доспехах, покрытых алым плащом, въехал в город со своими войсками. Двумя днями позже он принял участие в религиозной процессии. Окна, выходившие на улицу по которой двигалась процессия, были полны людей, страстно желавших увидеть короля. Некогда устрашенные им, они смотрели на него теперь, как на ангела, который избавил их от смерти. 18 ноября, определив свои правила для городской администрации, Людовик покинул Ла-Рошель. Четыре полка были оставлены для надзора за уничтожением городских укреплений.

В некотором смысле корона обошлась с ларошельцами милостиво, но они лишились всего того, что придавало им совершенно исключительную степень независимости среди прочих французских городов. Управление крепостью было передано королевским чиновникам, а их доходы присвоены короной. Законная власть, которой официально обладал городской муниципалитет, была передана гражданскому и уголовному судьям, действовавшим под началом местного сенешаля[62]. Утрата Ла-Рошелыо привилегий, которыми она обладала еще с XIV века, оставила ее беззащитной перед суровостью королевской налоговой политики. Она должна была теперь уплачивать пошлины на импорт и экспорт товаров, в то время как ее доходы от перевозки грузов на кораблях попадали к Ришелье, поскольку он являлся Grand maitre et surintendant general de la navigation. Отныне ларошельцы должны были выплачивать ежегодную субсидию, для того чтобы освободиться от тальи[63]. В 1638 году были введены или увеличены различные пошлины на товары от вин до мыла с целью «покрыть военные издержки». Корона получила также непосредственный доступ к соляным месторождениям близ Ла-Рошели, с которых извлекала высокие пошлины.

Что касается религии, то ларошельцы должны были согласиться с возрождением католичества. Корона разработала положения о реорганизации церковных округов, поддержке священнослужителей и патронаже католической церкви над больницами. Протестантская церковь в центре города превратилась в католическую, хотя гугенотам и пообещали новый храм, в том месте, которое укажет король. Были предприняты шаги, чтобы получить от Рима разрешение учредить епископство в Ла-Рошели. Между 1628 и 1637 годами в городе обосновалось большое число религиозных орденов. Это совпало с резким ростом численности католического населения. Большую роль сыграло здесь постановление, запрещавшее гугенотам селиться в городе, если они не жили там до 1629 года. Для католиков таких запретов не существовало. Таким образом, к середине 1630-х годов численность католического населения составила 10 000, а гугенотского — только 8 000. К 1.676 году баланс сложился не в пользу гугенотов: католиков было уже 23 000, гугенотов — 5 000. И все же последние продолжали занимать господствующее положение в торговой и морской жизни Ла-Рошели вплоть до отмены Нантского эдикта в 1685 году.

Падение Ла-Рошели в 1628 году почти неизбежно вело к капитуляции гугенотов в центральных районах страны. Правда, это произошло не сразу, так как королевская армия отправилась в Италию. Продолжить сопротивление Роана побуждали обещания помощи со стороны Англии, которые, впрочем, так и остались обещаниями. В результате Ришелье вернул армию в Лангедок. В мае 1629 года после десятидневной осады был безжалостно разграблен город Прива.

Кардинал выказал беспокойство по поводу резни, учиненной без его ведома, но утешил себя мыслью, что теперь можно ждать от других городов покорности и отказа бороться. Это в самом деле и произошло, и 28 июня Людовик XIII издал эдикт Але. Хотя его часто именуют «мир», на самом деле это был акт прощения и помилования. Он продублировал Нанский эдикт, но лишь в его основной части. Дополнительные статьи, гарантировавшие гугенотам политические и военные права, были аннулированы. Все их укрепления и крепости подлежали уничтожению. После возвращения короля на север Франции Ришелье остался в Лангедоке и лично проверил факт разрушения стен в двадцати городах. Когда депутация из Монтобана попросила Ришелье отменить решение о разрушении их крепостных сооружений, он пригрозил осадить город. Члены делегации незамедлительно подчинились. Но даже после этого Ришелье взял в заложники аристократов из Монтобана, прежде чем сменил гнев на милость. Затем в окружении войск он вступил в город и после торжественного Те Deum в соборе св. Жака наблюдал за разрушением стен Монтобана.

Гугеноты не являлись больше политической силой, но продолжали оставаться важным религиозным меньшинством. Теоретически государство признавало их право отправлять богослужение по протестантскому обряду, но период с 1629 по 1685 год ознаменовался настоящей нетерпимостью в отношении гугенотов. В мае 1634 года Королевский совет, воспользовавшись одной из статей Нантского эдикта, запретил всякое протестантское богослужение в поместьях Ришелье. Годом позже новый декрет, принятый по наущению Ришелье, остановил деятельность всех протестантских проповедников в церковных землях В январе 1642 года Королевский совет приказал гугенотам Витре отказаться от своей церкви, потому что она находилась слишком близко от католическо го костела. Иногда пасторам запрещали читать про поведи там, где они не проживали. Официальные преследования гугенотов были поддержаны Compagnie du Saint-Sacrement — тайным обществом светских и духовных лиц, посвятивших себя славе Бо-жией. Одним из его первоочередных дел было обратить еретиков, другим — воспрепятствовать им получать какую-либо профессию или заниматься торговлей. И все же, несмотря на все преследования, общая численность гугенотов между 1630 и 1656 годами не уменьшилась, напротив, даже возросла. Таким образом, «мир» в Але не покончил с ними он всего лишь уничтожил так называемую гугенотскую республику. После 1628 года Ла-Рошель превратилась в обычный морской порт и город на юго-западе Франции. В какой-то степени Ришелье нанес существенный удар по политическому и экономическому единству Франции. Однако религиозную проблему, ведущую свой счет с XVI века, ему разрешить не удалось.

Ришелье был озабочен религиозным расколом вс Франции вплоть до конца своей жизни. В 1640 году Мазарини обнаружил, что кардинал в минуты отдыха имел обыкновение кое-что записывать относительно важных дел. Это свидетельство было подтверждено посмертной публикацией в 1651 году «Тгаite qui contient la methode la plus facile et la plus assuree pour convertir ceux qui se sont separes de l’Eglise» (трактат, содержащий простейшие и надежнейшие методы обращения людей, оставивших церковь). В этой работе Ришелье остановился на основных догматах католической веры и попытался перетянуть кальвинистов, указав на различия их и лютеранских доктрин, а также собственные противоречия. В течение долгого времени кардинал желал организовать основательные дискуссии между теологами с обеих сторон, будучи уверен в том, что истина восторжествует и приведет гугенотов обратно в лоно католичества. Но его намерение не нашло поддержки в Риме, который не верил в успех обсуждений такого рода с еретиками. Ришелье все же продолжал надеяться. В сентябре 1641 года папский нунций Гримальди докладывал, что «лишь только мир был заключен, Его Высокопреосвященством всецело завладела мысль обратить французских еретиков в католическую веру и потому он нынче пытается ускорить процесс, желая, чтобы это произошло не только силой страха, но силой убеждения и благодаря священнослужителям, следуя за которыми, люди с легкостью обратятся к истинной вере».

Но мир с Габсбургами при жизни Ришелье не был заключен, потому-то он и не мог начать решительное наступление, которое привело бы к религиозному единству.

Глава 6
Внешняя политика Ришелье
(1624–1635)

Внешнеполитические дела занимали немалое место в карьере Ришелье как государственного деятеля. Одной из его целей, как отмечено в «Политическом завещании», было стремление возвысить репутацию короля среди иностранных держав до надлежащего уровня. Далее в той же работе Ришелье подчеркивал необходимость непрерывной дипломатической активности. «Абсолютно необходимо, — писал он, — для блага государства неустанно, явно или тайно вести переговоры всегда и везде, даже там, где результаты не слишком обнадеживают».

Стремление Ришелье осуществлять внешнюю политику неизбежно обусловливалось положением дел внутри Франции: финансовые средства, которыми располагало правительство, не давали возможности проявлять инициативу одновременно во многих местах, особенно если это было сопряжено с необходимостью военной поддержки. Долгое время действия за границей сдерживались в связи с гугенотским мятежом в Ла-Рошели. После его подавления у кардинала были развязаны руки в отношениях с иностранными державами. Радость по поводу наконец-то обретенной свободы была отражена в памятной записке королю от января 1629 года: «Теперь, когда Ла-Рошель пала, — писал он, — король может стать самым могущественным монархом на свете, если пожелает того…». Однако на этом этапе Ришелье был более озабочен тем, чтобы сдерживать активность испанцев в Италии, нежели беспокоиться по поводу усиления власти императора в Германии. «Наша единственная, непременная задача, — писал Ришелье, — ограничить рост могущества Испании». В то же самое время он был убежден в необходимости проведения масштабной внешней политики: «Франция должна позаботиться об укреплении своего внутриполитического положения и о проникновении во все сопредельные страны, с тем чтобы защитить их от испанского диктата, когда тому представится случай… Мы должны подумать об укреплении обороны Меца и о том, чтобы добраться до Страсбурга для обретения выхода в пределы Германии. Но, — продолжал он, — этого можно будет достичь лишь в течение долгого времени, проявляя величайшую сдержанность и действуя осмотрительно и тайно».

В общих чертах, в антигабсбургской внешней политике Ришелье не было ничего нового: ее истоки следует искать по меньшей мере в 1521 году, когда французский король Франциск I объявил войну императору Карлу V, бывшему тогда государем Нидерландов, Франш-Конте, Священной Римской империи, Испании, отдельных земель Италии и Нового Света. Еще никогда, со времен Древнего Рима, не существовало гегемонии, подобно этой, и Франция почувствовала себя униженной. Конфликт царствующих домов Валуа и Габсбургов вылился в вооруженную борьбу, главным образом на территории Италии, и практически не прерывался до 1559 года, когда взаимное истощение сил и обоюдное желание начать борьбу с ересью привели обе стороны за стол переговоров. На протяжении второй половины XVI века Франция была слишком увлечена своими гражданскими войнами, чтобы возобновить борьбу с Габсбургами. К тому времени Карл V отрекся от престола и разделил свою империю на две части: Священная Римская империя перешла по наследству его брату Фердинанду I, а все прочее — его сыну Филиппу II. Таким образом, ко времени прихода Ришелье к власти существовали две ветки Габсбургской династии: одна — в Вене во главе с Фердинандом II; другая — в Мадриде во главе с Филиппом IV. У них было немало общих интересов, среди которых особенно выделялась защита католической веры от протестантизма. Однако было бы ошибкой полагать, что они всегда желали помогать друг другу.

Международные отношения в начале XVII века во многом были предопределены событиями предшествовавшего столетия. Среди них особенно важными явились протестантская Реформация и Нидерландское восстание. Реформация разрушила единство христианского мира. В то время некоторые страны, такие как Англия и Швеция, официально стали протестантскими державами, другие — Франция, Испания и Священная Римская империя остались верны католичеству. Этот выбор, однако, редко решался мирным путем. Во Франции лишь значительное меньшинство королевских подданных, как мы уже видели, признало кальвинизм в качестве своей религии, отказ короны проявить терпимость по отношению к ним явился одной из причин так называемых религиозных войн, буквально раздиравших нацию с 1562 по 1598 годы. В империи ситуация осложнялась политической раздробленностью страны. Хотя император формально являлся главой правительства, реальной властью обладали около пятидесяти духовных лиц и тридцати светских князей. Наиболее значительными из них были семеро электоров (избирателей императора. — Ред.): герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский, король Богемии, граф Пфальца и архиепископы Майнца, Трира и Кельна. За ними следовали наследственные князья, вольные имперские Города и множество более мелких владетелей. Многие из них стали протестантами, в то время как прочие остались католиками. Согласно Аугсбургскому миру (1555 г.)[64], каждый князь получил право обратить подданных в свою веру.

Восстание в Нидерландах, начавшееся в 1566 году, явилось попыткой сбросить испанское иго, которое они испытывали из-за династических всплесков. Первоначально борьба носила по преимуществу политический характер, но с ее развитием обрела ярко выраженный религиозный аспект. Кальвинизм оказался тесно связан с делом голландской независимости. В 1579 году семь северных провинций отошли от Испании, создав Объединенные Провинции, одну из немногих республик, существовавших в Европе XVI века. Другие провинции остались под испанским владычеством. Восстание не осталось в рамках двустороннего конфликта; голландцев поддерживали другие страны, главным образом, Англия и Франция. Разумеется, Испания была разгневана иностранным вмешательством в то, что она рассматривала как свои внутренние дела. Ее ответом Англии стала печально знаменитая Армада 1588 года, а Франции — поддержка Католической лиги против гугенотов, возглавляемых Генрихом Наваррским. Частью цены, которую последний наряду с переходом в католичество был принужден заплатить за обладание французским королевском, явилась война с Испанией, завершившаяся Вервенским миром в 1598 году. Помощь, оказанную Испанией лиге, во Франции долго помнили и часто приводили в пример как стремление разделить и ослабить французов. Нидерландское восстание потребовало от Испании огромных военных усилий, которые самым тяжким образом отразились на ее ресурсах. Переброска армий из Испании и Италии в Нидерланды была далеко не простым делом. Так как морской маршрут через Бискайский залив и канал был слишком опасен, испанские войска добирались до Нидерландов сухим путем из Генуи, используя множество дорог, известных как «Испанский Путь». Он проходил через Савойю, Франш-Конте, Лотарингию и? Люксембург. Очевидно, для французского правительства весьма соблазнительной перспективой было блокирование «Испанского Пути», ибо его страшно раздражало присутствие Габсбургов в окружающих землях. Так, например, благодаря Лионскому договору, в 1601 году Генрих IV установил контроль над частью Савойи, вынудив испанцев вести свои армии несколько восточнее. Ломбардию и Тироль связывала долина Вальтелины, чрезвычайно важная для Испании, после того как в апреле 1621 года истек срок 12-летнего перемирия (заключенного в 1609 году), положившего конец Нидерландскому восстанию.

Ришелье достиг полной власти лишь через несколько лет после начала Тридцатилетней войны. Она началась восстанием в Богемии. В 1617 году эрцгерцог Фердинанд Габсбург стал королем этой страны. Будучи твердолобым католиком, он все же был признан богемскими протестантами при условии, что будет соблюдать слово государя, гарантировавшее им веротерпимость. Вскоре он нарушил его. В марте 1619 года умер король Матяш, его место занял Фердинанд. Это открыло дорогу восстанию в Богемии. Низложив Фердинанда, восставшие предложили трон Фридриху V курфюрсту (князю-электору) Пфальцскому, который был кальвинистом. Такое развитие событий привело к вовлечению Испании, которая должна была вскоре возобновить войну с голландцами. В качестве меры предосторожности Спинола, командующий испанской армией во Франции, вторгся на территорию Пфальца, в то время как Фердинанд в Богемии обеспечил себе возвращение, одержав победу при Белой горе (1620 г.). Фридрих V отправился в изгнание в Гаагу. Он был лишен императором своих прав и в 1623 году его титул и земли были переданы Максимилиану Баварскому, вождю Католической лиги. Последний, разумеется, вознегодовал по поводу оккупации войсками Спинолы Пфальца, и его вмешательство не позволило генералу начать мощное наступление на Объединенные Провинции в 1621 году. Это позволило голландцам в 1624 году начать переговоры с Англией и Францией о заключении Компьенского договора. Годом позже испанцы начали свое генеральное наступление против голландцев, увенчавшееся захватом Спинолой Бреды, событием, которое обессмертил Веласкес в одной из своих самых знаменитых картин[65]. Отчаянно нуждаясь в поддержке извне, голландцы обратились за ней к датскому королю Кристиану IV. В декабре 1625 года в Гааге была создана коалиция, которая намеревалась с трех сторон напасть на Габсбургов. Но Кристиану оказалось достаточно сложно организовать своих союзников. В августе 1626 года его армия была разгромлена имперским полководцем Тилли при Луттере. К концу 1627 года Кристиан был вынужден отступить в пределы своего королевства. Тем временем Фердинанд окончательно покорил Богемию, тогда как его генерал Валленштейн опустошил Мекленбург, распространив власть Габсбургов до южного побережья Балтики. Это дало Испании возможность подорвать голландскую экономику, но вызвало враждебное отношение со стороны Швеции. Тридцатилетняя война распространилась и дальше, подобно масляному пятну на карте Европы. Сначала Франция пыталась избежать прямого участия в войне, но, учитывая ее традиционную враждебность по отношению к Габсбургам, стало ясно, что это лишь дело времени, когда она также будет втянута в конфликт.

Историки, по традиции, считают, что с момента включения в состав Королевского совета в апреле 1624 года Ришелье внес коренные перемены во внешнюю политику Франции. В действительности же его первые шаги на дипломатическом поприще были робкими, а успехи — весьма ограниченными. Он не мог позволить себе отважиться на рискованные действия до тех пор, пока не завоевал полного доверия Людовика XIII и не пополнил королевскую казну. Какое-то время Ришелье должен был соблюдать осторожность. Первое, что он предпринял, — постарался обеспечить как можно более длительный период внешнего мира, в котором он нуждался, для того чтобы подчинить Ла-Рошель, а попросту продолжил ту политику, которой придерживался его предшественник ла Вьевиль. Особенно привлекали его внимание два события: брак английского принца с французской принцессой и Вальтелинский вопрос.

Ла Вьевиль начал переговоры относительно бракосочетания принца Уэльского с сестрой Людовика XIII Генриеттой Марией. Политически этот брак был задуман с целью предотвратить союз Англии и Испании, о котором много говорили в последние годы. Он мог также воспрепятствовать какому бы то ни было отношению англичан с гугенотами. Святоши одобрили брак, полагая, что он посодействует улучшению религиозного статуса английских католиков. До того как переговоры были завершены, умер английский король Яков I и таким образом Генриетта Мария вышла замуж за нового короля Карла I, которого в качестве доверенного лица на брачной церемонии 11 мая 1625 года представлял его фаворит Бекингем. Герцог воспользовался представившимся случаем, чтобы предложить Людовику XIII заключить тайный союз против Испании. Но такой поворот показался Ришелье преждевременным. Его сдержанность не понравилась Бекингему, который, эпатируя французов, принялся ухаживать за молодой королевой Анной Австрийской.

Первой важной международной проблемой, с которой столкнулся Ришелье, став первым министром, были проблема Вельтелины. В 1620 году Испания, воспользовавшись восстанием, поднятым католическим населением против господства протестантов, гризонов или Серой лиги, воздвигла цепь фортов по всей долине. Но Вальтелина также использовалась Францией в качестве военного коридора, по которому можно было добраться до Венеции — ее единственного надежного союзника в Италии. В 1622 году Франция, Савойя и Венеция договорились изгнать испанцев из Вальтелины силой оружия, в то время как Испания приводила в порядок свои форты, намереваясь укомплектовать их папскими войсками. Папа Григорий V дал согласие на просьбу испанцев, а Людовика XIII убедили оставить все в прежнем положении. Именно такую обстановку застал Ришелье, придя к власти.

Первым шагом кардинала относительно Вальтелины была попытка заручиться поддержкой нового папы Урбана VIII. Однако же, несмотря на свое благосклонное, в общем, отношение к Франции, он не был расположен отдать форты в Вальтелине, не получив за них никакой компенсации. Это заставило Ришелье использовать силу. В ноябре 1624 году франко-швейцарская армия изгнала папские гарнизоны. Урбан направил в Париж легата е требованием не передавать католическое население Вальтелины под тираническую власть гризонов. Но легат вернулся с пустыми руками, после того как Ришелье отказался сделать что-либо предосудительное для прав гризонов. В марте 1625 года Франция и Савойя предприняли совместное наступление на Геную, намереваясь воспрепятствовать торговле испанцев в Вальтелине. Это побудило Мадрид вторгнуться во Францию сразу с трех направлений. Но испанский первый министр — граф и герцог Оливарес не хотел начинать войну, которая могла подорвать позиции внутри страны и разорить казну. Поэтому он медлил, несмотря на победу Спинолы под Бредой, усилившую давление на него сторонников войны.

К весне 1626 года Ришелье с беспокойством наблюдал за мирным урегулированием в Италии. В течение зимы ему пришлось столкнуться одновременно с гугенотским восстанием и возможностью войны с Испанией. Состояние французской королевской казны не позволяло идти на риск, начав войну с Испанией. С другой стороны, кардинал испытал на себе критику со стороны церковников за свою антипапскую политику в Вальтелине. В результате он отступил со своей чересчур уязвимой позиции: начал мирные переговоры с гугенотами (5 февраля) и дал указания дю Фаржи, французскому послу в Мадриде, найти возможность урегулирования Вальтелинского спора. Результатом явился Монзонский договор (5 марта), по которому Испания признавала суверенитет гризонов над католическим населением долины, при условии, что Франция выведет оттуда свои войска. Известия о договоре вызвали негодование во Франции и за ее пределами. Союзники Франции (Венеция, Савойя и Нидерланды) почувствовали себя брошенными. Ришелье дезавуировал дю Фаржи, говоря, что тот превысил свои полномочия, но как только шум утих, ратифицировал договор. За этим последовало некоторое улучшение франко-испанских отношений, которое позволило кардиналу сосредоточить усилия на войне против Ла-Рошели.

Улучшение отношений между Францией и Испанией повлекло соответственно ухудшение их между Францией и Англией. Это произошло почти сразу, как только Генриетта Мария вышла замуж за Карла I. Когда Бассомпьер посетил Лондон, намереваясь уладить споры между двумя странами, Карл I спросил его, не приехал ли тот объявить войну. Бекингем, который по личным причинам недолюбливал Францию, также стремился помешать намерению Ришелье превратить Францию в мощную морскую державу. Тем временем и герцог и его хозяин поддались настоятельным уговорам Субиза, бежавшего в Англию, прийти на помощь его осажденным в Ла-Рошели единоверцам. Обеспокоенный таким развитием событий, Ришелье предпринял шаги для защиты атлантического побережья Франции от нападения англичан и предотвращения возможного сближения Англии и Испании. В июле 1626 года дю Фаржи предложил Оливаресу заключить франко-испанский союз. Это привело в восторг служителей церкви, желавших, чтобы французская политика базировалась на «естественном» союзе двух великих католических держав. Однако в Мадриде недоверие в отношении Франции зашло слишком далеко. Инфанта выразила общее мнение, напомнив Оливаресу афоризм Филиппа II о постоянстве в непримиримости между Испанией и Францией. И все же согласие было на руку в тот момент обоим премьер-министрам, поэтому 20 марта 1627 года был подписан франко-испанский союз, направленный против Англии. Тремя месяцами позже началась злополучная экспедиция Бекингема на остров Ре. В соответствии с договором Испания послала свой флот в помощь Франции для отражения английского нападения, но он прибыл уже после того, как Бекингем потерпел поражение.

В самом конце 1627 года, когда Ришелье все еще воевал с ларошельцами, в Италии произошло событие, которое способно было подорвать франко-испанский союз. 26 декабря умер герцог Винченцо II Мантуанский, последний представитель мужской линии дома Гонзаго, оставив достаточно спорное наследство. Оно заключало в себе не только герцогство Мантуанское, но и маркизат Монферрат. Оба владения являлись имперскими фьефами, но если в маркизате наследником могла быть особа женского пола, то герцогство мог наследовать лишь мужчина. Стратегически герцогство занимало очень важное положение: оно граничило с землями Милана, наследным герцогом которого был испанский король, тогда как Монферрат со своей крепостью в Казале контролировал верховья реки По. Завладеть им страстно желал Карл Эммануил Савойский. Незадолго до смерти Винченцо назначил своим наследником двоюродного брата Карла, герцога Неверского, принадлежавшего к французской ветви дома Гонзаго. Ожидая прибытия Карла, его сын, герцог Рефлуа, уже находившийся в Мантуе, начал действовать от его имени. Он поспешно женился на племяннице Винченцо Марии. Никто не пытался получить разрешения у императора. Мадрид также не был извещен об этом браке. Прибыв в Мантую в январе 1628 года, Невер направил посла в Вену, чтобы уладить дело с императором. Права Невера на Мантую были достаточно обоснованны, но Испания крайне раздраженно среагировала на опрометчивое его поведение. Ее заботила возможная угроза Милану, проистекавшая от союза Невера, Людовика XIII и Карла Эммануила. Но миланская армия под командованием Гонзало де Кордоба была малочисленной и нуждалась в деньгах. Более того, король Испании, будучи герцогом Миланским, по закону должен был действовать, лишь имея предписание императора, а Фердинанд в тот момент не был готов к войне. Поэтому Гонзало мог выступать только от имени короля Испании. В мае 1628 года он осадил Казаль, но его сил оказалось недостаточно, и войска все еще находились в лагере у стен крепости. Теперь Ришелье мог уделять больше внимания Италии. Он убеждал его величество не рисковать честью, оставив без поддержки своего союзника, герцога Неверского. Действуя без промедления, сказал он, Людовик сможет снять осаду Казаля и восстановить мир в Италии уже в мае 1629 года. Он сможет навести порядок в Лангедоке в июле и с триумфом возвратиться в Париж в августе.

15 января 1629 года Людовик выехал из Парижа в сопровождении Ришелье. Чтобы достичь Казаля, французская армия должна была пройти через территорию Савойи, но путь преградили войска герцога. Однако 6 марта французам удалось прорваться через Сузский перевал и несколько дней спустя Карл Эммануил запросил мира. Франция предложила ему часть Монферрата за право прохода на территорию маркизата и за помощь в изгнании испанцев. Гонзало, постоянно нуждавшийся в деньгах, прекратил осаду Казаля, Впечатление, произведенное этими событиями на Испанию, было катастрофическим. Филиппа IV сразила лихорадка; Оливарес заявил, что поражен в самое сердце бесчестьем, которое переживала нация. В течение всего апреля Людовик XIII оставался в Сузе, принимая послов из Флоренции, Генуи и Венеции. Он заявил, что их права были спасены его своевременным вмешательством. Оставив гарнизон в Казале, он вернулся во Францию, чтобы покончить с гугенотским восстанием в Лангедоке..

Но все же ситуация в Италии была весьма далека от урегулирования. В течение многих лет испанское правительство стремилось получить помощь императора Фердинанда, но неурядицы внутри страны воспрепятствовали откликнуться на это. Однако весной. 1629 года ситуация в Германии была достаточно спокойной для того, чтобы ему заняться Италией. Он все еще не был готов признать Невера герцогом Мантуанским. К концу мая имперская армия находилась на пути в Милан, а в июне Фердинанд обратился в Мадрвд с призывом к совместным действиям южнее Альпийских гор. Филипп IV говорил Оливаресу: «Я намерен что-либо предпринять против французов, которые заслуживают того, что с ними произойдет». Так как Невер не выказывал желания согласиться с мирным урегулированием, имперская армия опустошила герцогство, в то время как Спинола, хоть и с неохотой, вновь осадил Казаль. Что же касается герцога Савойского, то он не имел ни малейшего желания выполнять условия Сузского договора. К июлю Ришелье убедился в необходимости вмешательства в дела Италии, но не обрел поддержки в Королевском совете. Группа, возглавляемая Марильяком и Берюлем, осуждала политику, чреватую разрывом отношений между Францией и Испанией. Она придавала куда меньше значения поддержанию французского престижа за границей, нежели разрешению проблемы ереси у себя дома.

К ноябрю 1629 года Ришелье настолько упрочил свое величие в совете, что смог добиться решения о возобновлении войны в Италии. Но необходимость возвратить Monsieur из его добровольного изгнания удержала Людовика XIII в Париже. Поэтому командование новой итальянской экспедицией было доверено Ришелье, получившему звание генерал-лейтенанта. В середине зимы он пересек Альпы и при Сузе обнаружил, что ущелье занято войсками герцога Савойского. Узнав, что часть гарнизона Пиньероля была оттуда выведена, он приказал маршалу Креки внезапным нападением захватить город. Город сдался 29 марта, обеспечив французам важную стратегическую базу на самой границе с Пьемонтом.

Падение Пьемонта было событием чрезвычайной важности, так как побудило Людовика XIII сделать выбор между политикой Ришелье и Марильяка. Это раз и навсегда поставило вопрос о мире или войне с Испанией, так как испанцам было нежелательно позволять французам обладать столь важной базой в Италии. Герцог Савойский потребовал возвратить Пиньероль, в противном случае он угрожал открыто перейти на сторону Испании. 13 апреля в своем знаменитом меморандуме Ришелье поставил короля перед выбором: «Не мое дело, — писал он, — говорить о том, должен ли Пиньероль быть возвращен или нет, ибо я слишком мало знаю. Все, что я могу сказать, так это если он будет удержан и укреплен, король… превратится в арбитра и владыку Италии. С другой стороны, если он будет возвращен, король должен навсегда распрощаться с мыслью об Италии». Почетный мир возможен, продолжал Ришелье, но он подвергнет опасности будущее Италии. Альтернативой явится длительная и дорогостоящая война. Прежде чем принять эту линию поведения, необходимо выяснить, сможет ли королевская казна выдержать военные затраты и обеспечить внутренний мир в королевстве. Оставляя решение вопроса на усмотрение короля, Ришелье наталкивал его на мысль — если он выбирает мир, то должен заключить его без промедлений, пока авторитет за границей достаточно высок; если же он предпочтет войну, то должен немедленно напасть на Савойю, забыть о покое, улучшении жизни и реформах в стране.

Депеша кардинала застала Людовика в Дижоне, вскоре после его примирения с братом. Он не дал прямого ответа, но Ришелье сообщили, что король собирается напасть на Савойю. Из Дижона король выехал в Лион, где попрощался с двумя королевами и членами своего совета. 10 мая он уже был в Гренобле, к нему присоединился Ришелье. Они обсудили ситуацию в Италии и отвергли условия мира, предложенные Испанией. Людовик подтвердил свою решимость удержать Пиньероль и направил Ришелье в Лион, где тому предстояло добиться согласия королевы-матери на продолжение войны. Вскоре после этого французы развязали войну против Савойи. К июню все герцогство находилось в руках французов, исключая всего лишь одну крепость. Тем временем Спинола осаждал Казаль, по распоряжению короля Испании, а Коллальто — Мантую, по приказу императора. Переговоры между всеми участниками конфликта проходили с благословения папы. Посредником выступал Джулио Мазарини, на которого Ришелье впервые обратил внимание именно в это время. Тогда же в Лионе Мария Медичи и ее сторонники продолжали исподволь критиковать политику кардинала. Рассчитывая восстановить единство в правительстве, он организовал встречу королевы-матери и ее сына, но Мария отказалась прийти, сославшись на плохое самочувствие. Поэтому Людовик приехал в Лион сам по себе. Ришелье опасался впечатления, что король не собирается, в конце концов, ехать в Италию. Его опасение подтвердилось, когда 6000 французских солдат дезертировали из армии. Король тоже ничего не добился в Лионе: оппозиция продолжала подрывать все усилия Ришелье. В июле Людовик ХШ прибыл в армию и ворвался в Савойю, все сметая на своем пути, но болезнь заставила его возвратиться в Лион, тогда как Ришелье остался в Морьяне, где узнал о том, что Мантуя взята императорскими войсками.

«Если вы и впрямь думаете (писал он Марильяку), что кукурузные початки могут быть превращены в хороших солдат, то значит мы совершим чудеса, в особенности если чуму заменим добрым здоровьем, нужду — изобилием, непостоянство французов. — твердостью и не потеряем три месяца, демонстрируя наше стремление к миру настолько, что наши враги решат, что мы не способны сражаться».

После того как Ришелье вернулся в Лион в начале сентября, в Казале было заключено перемирие. Но в то время как оживились надежды на мир в Италии, при французском дворе воцарились уныние и неопределенность. Людовик XIII был настолько серьезно болен, что его смерть казалась неминуемой. Наследнице престола Гастон Орлеанский и его партия е нетерпением ожидали низвержения Ришелье. Король, однако, неожиданно выздоровел. Угроза положению Ришелье была устранена и его контроль над политикой упрочился. Срок последнего перемирия истек, и новая французская армия выступила на помощь Казалю. Цель была почти достигнута, когда появился всадник, размахивающий белым шарфом. «Остановитесь! Остановитесь! — кричал он. — Мир! Мир!» Это был Мазарини, сумевший выработать условия мира, приемлемые для всех. Согласно договору в Кераско, Испания согласилась вывести войска из Монферрата при условии, что французы оставят Казаль и вернут герцогу Савойскому его земли. В ожидании императорского утверждения Невера в новом звании его сыну., герцогу дю Мену, были переданы крепости герцогства Мантуанского, из которых должны были уйти французские и испанские войска.

Хотя усилия Ришелье были сосредоточены на его антигабсбургской политике в Италии, тем не менее он правильно оценивал события в Германии. Но лишь в январе 1630 года его стратегия в этом регионе приобрела отчетливые очертания. Цели были подробно изложены в инструкциях Маршвилю, направленному послом в Германию. Он должен был сообщить германским электорам, что Людовик XIII «преисполнен искреннего желания освободить Италию и Германию от угнетения, под которым они оказались из-за явной жестокости и честолюбия Австрийского дома». Он готов помочь им вновь обрести утраченную свободу. Они, в свою очередь, должны просить императора отправить Валленштейна в отставку, восстановить мир в Италии или по меньшей мере вывести свои войска оттуда, убедить Испанию оставить Пфальц, разоружиться и таким образом сделать возможным созыв имперскою сейма. В случае отказы Фердинанда Людовик был готов за свой счет «привести могущественную армию в какую-нибудь область Германии, в качестве меры убеждения. Из этих инструкций ясно, что Ришелье не рассматривал Тридцатилетнюю войну как религиозный конфликт. Он рассчитывал, что все электоры, как католические, так и протестантские, заинтересованы в том, чтобы противостоять Габсбургам. Они также показывают, насколько были тесно связаны, по мнению кардинала, положение дел в Германии и защита французских интересов в Италии. Император Фердинанд совсем недавно вызвал большое недовольство среди германских князей-протестантов, издав эдикт о реституциях, призывающий возвратить всю собственность, изъятую у католической церкви с 1552 года. В то же время он желал, чтобы его сын был избран римским королем. Замыслив это, он летом 1630 года созвал электоров в Регенсбурге. Среди присутствовавших там иностранных дипломатов было двое французов: Брюлар де Леон и отец Жозеф. Первый аккредитован официально; второй играл роль неофициального советника, но доверие к нему Ришелье превращало того в подлинного главу миссии*. Переговоры с электорами почти не отражены в его переписке, а замечания, вложенные в уста императора, скорее всего имеют апокрифический характер. Утверждали, будто тот выразил недовольство, «что жалкий капуцин разоружил его с помощью своих четок и ухитрился, невзирая на малые размеры своего капюшона, поместить в него шесть шляп электоров». Инструкции, данные отцу Жозефу, однако, известны. Его главная задача состояла в том, чтобы не допустить избрания сына императора римским королем. Ему также поручалось создать третью партию в Германии, в которую бы вошли Максимилиан Баварский и Католическая лига, чей нейтралитет мог быть гарантирован Францией. Электоров, однако, интересовала лишь отставка Валленштейна и роспуск его армии. Фердинанд согласился с обоими требованиями, надеясь, что взамен его сын будет избран римским королем, но электоры отказали ему в этом. Власть императора ослабла, и у Ришелье появился повод для радости. Правда, ему не удалось разъединить Максимилиана и Католическую лигу с императором.

В другом отношении французская миссия в Регенсбурге окончилась неудачей. Брюлар де Леон и отец Жозеф отнюдь не рассчитывали разрешить ситуацию в Италии, но в ходе их миссии Ришелье хотел оказать давление на Испанию с помощью императора ради обретения мира в Италии. Однако Фердинанд хитроумно поставил мир в Италии в зависимость от согласия или отказа Франции помогать его врагам внутри империи. Французские посланцы попытались добиться некоторого смягчения этого условия, но у них ничего не вышло. В результате Регенсбургский договор, подписанный ими в октябре, никогда не был ратифицирован Людовиком XIII. Война в Италии длилась до июня 1631 года.

В германской политике Ришелье было два аспекта. С одной стороны, он стремился к заключению оборонительного союза между Людовиком XIII и Максимилианом Баварским, который должен был лишить императора поддержки Баварии; с другой стороны, он хотел подписать, договор о финансовой помощи королю Швеции, которая позволила бы последнему совершить вторжение в Германию и напасть на наследственные земли Гасбсбургов. Максимилиана и Людовика XIII объединяла общая заинтересованность в защите католической веры, правда, лишь до тех пор, пока это не становилось выгодно испанцам. Электор был также горячим поборником тех германских свобод, которые, по словам Людовика, он принимал так близко к сердцу. И все же в своей основе французская и баварская позиции были мало совместимы: Франция стремилась отделить Баварию от императора и создать некую третью партию внутри империи, которая должна была стать послушным орудием французской политики. Максимилиан, со своей стороны, хотел отделить Людовика XIII от его протестантских союзников и с помощью Франции освободить Германию от Габсбургского господства, не нанеся при этим урона делу Контрреформации. Из-за коренного расхождения переговоры в Регенсбурге между отцом Жозефом и Максимилианом усложнились и запутались. И все же в результате франко-баварский союз был заключен — в Мюнхене (8 мая 1631 г.) и в Фонтенбло (30 мая). Обе стороны дали обещание не помогать врагам друг друга ни прямым, ни косвенным образом. Людовик XIII пообещал защищать звание Максимилиана как электора. Оба гарантировали друг другу целостность своих владений. Но электор сохранил за собой право при всех обстоятельствах выполнять свои обязательства в отношении императора.

Французские историки привыкли считать, что вмешательство шведского монарха Густава Адольфа в Тридцатилетнюю войну было подстроено Ришелье, для того чтобы выиграть время и дать Франции подготовиться вступить в конфликт. Но у Густава имелись собственные серьезные причины. Он хотел гарантировать безопасность Швеции, изгнав имперские силы с балтийского побережья. В то же время он желал возродить союз северогерманских протестантских государств, способный противостоять поднимающему голову католицизму. Но, нуждаясь в деньгах, был вовсе не прочь получить финансовую помощь из-за границы. Благодаря, главным образом, упорству французского посла барона де IIIарансе, затянувшиеся переговоры между Францией и Швецией увенчались наконец подписанием Бервальдского договора (23 января 1631 г.). Густав согласился выставить в Германию армию из 30 000 пехотинцев и 6 000 кавалеристов в обмен на ежегодную субсидию в размере 1 миллиона ливров сроком на пять лет. Он обещал уважать католическое вероисповедание там, где оно существовало, и не нарушать нейтралитет Баварии и Лиги, коль скоро они объявили о нем. Этот договор не союз, а скорее соглашение о субсидиях: Франция не вступала в войну, так же она никоим образом не гарантировала какие-либо завоевания Густава. Мнение Ришелье по поводу договора передал отец Жозеф: «Этими соглашениями надо пользоваться как ядом — малая доза может служить противоядием, слишком большая — убивает». Если Бервальдский договор первоначально рассматривался как триумф французской дипломатии, то это произошло попросту из-за опасности, которая содержалась в самой его сути и в течение некоторого времени не была очевидной.

Французская политика в Германии весной 1631 года, таким образом, зиждилась на двух договорах, независимых друг от друга: первый — с германским католическим князем, главой германской Католической лиги; второй — с протестантским монархом, считавшим себя покровителем протестантской церкви. Задача Ришелье заключалась в том, чтобы заставить союзников бежать в одной упряжке: их нужно было выстроить по ранжиру, в то время как ни у одного из них не было желания поддерживать дружеские связи друг с другом — вот с какими трудностями пришлось столкнуться Ришелье в Германии в последующие месяцы. Он мог рассчитывать на то, что французские субсидии помогут обуздать Густава, но, похоже, обманулся на счет характера короля и его целей. Субсидия, помогая Густаву преодолеть сиюминутные трудности, утрачивала свое значение с успешным завоеванием шведами земель Германии.

В апреле 1631 года протестантские князья Германии во главе с Иоганном Георгом Саксонским и Георгом Вильгельмом Бранденбургским собрались в Лейпциге. Они предложили Фердинанду свою помощь в борьбе против шведского вторжения при условии, что он отменит эдикт о реституциях, но император отказался пойти на это, так как эдикт был для него делом совести. Случившееся вскоре после этого разграбление Магдебурга имперской армией под командованием Тилли привело к полной перемене настроений среди протестантских князей, не оставив им другого пути кроме как соединиться со шведами. Тем временем армия Густава, подобно урагану, пронеслась через Германию. 17 сентября она разгромила имперскую армию под Брейтенфельдом. Официально являясь другом шведов, Ришелье тем не менее с тревогой наблюдал за потрясающими успехами Густава. Они в пух и прах разнесли все надежды, которые он и отец Жозеф питали относительно того, чтобы стать арбитрами в борьбе протестантских и католических князей. Теперь Густав, а вовсе не Людовик XIII являлся борцом за свободу Германии. Более того, его триумф неизбежно бросал католиков в объятия императора, поскольку Густав не выказывал ни малейшей склонности обращаться с ними как с нейтралами. Теперь многое зависело от его дальнейших действий. Отправит ли он свои войска на зимние квартиры, дав дипломатам время достичь какого-либо варианта примирения, или окажет давление на Габсбургов, осуществив вторжение в Богемию и напав на их родовые земли? Фактически Густав не сделал ни того, ни другого: он отправил Саксонскую армию освободить от неприятеля Богемию, в то время сам вихрем про несся через Франконию и Тюрингию, захватив Эр фурт, Вюрцбург, Франкфурт-на-Майне и 20 декабря — Майнц. Вскоре шведские отряды проникли в Эльзас. Наступление шведской армии в западном на правлении, столь же стремительное, сколь и разрушительное, вынудило Ришелье заняться проблемой безопасности французской восточной границы как делом крайней необходимости. Слабым местом обороны в этом районе было герцогство Лотарингское которое в начале XVII века все еще сохраняло независимость. Здесь имела место путаница, вызванная соперничавшими юрисдикциями. На западе Barrios mouvant был французским фьефом, в то время как собственно герцогство, теоретически независимое от империи, охватывало часть области верхнего Рейна и заключало в себе много имперских фьефов. Еще более усложняло дело заявление французского короля о своих правах на города Мец, Туль и Верден. В 1629 году вследствие спора по поводу Меца имперские войска заняли города Вик и Муайянвик. Что касается герцога Карла IV, то он находился в плохих отношениях с Людовиком XIII, который отказывался признать его герцогом Бара. Поэтому ор тяготел к Габсбургам и после Дня Одураченных предоставил убежище Гастону Орлеанскому при своей дворе в Нанси. Ришелье опасался, что Лотарингия может быть использована как плацдарм, чтобы начать наступление с целью отменить приговор того судьбоносного дня. Когда герцог собрал войска под предлогом того, что они будут использованы против шведов, Ришелье попросил отвести их от французской границы. В декабре 1631 года французская армия освободила Муайянвик от войск императора и 6 января Карл IV подписал Викский договор с Францией. Он обещал поддерживать с ней добрососедские отношения, передав на три года крепость Марсаль и пообещав предоставить французским войскам свободный проход через свои земли. Это позволяло Людовику XIII в случае необходимости направить войска в Эльзас, избавив их от необходимости пробиваться туда силой оружия. Вероятно, план вторжения в Эльзас обсуждался на заседании Королевского совета 6 января, но был отложен, после того как против него высказался отец Жозеф.

В начале января посольство, возглавляемое двоюродным братом Ришелье де Врезе, посетило Густава в Майнце с целью убедить его отвести свои войска с Рейна и уважать нейтралитет Максимилиана Баварского и Католической лиги. Но послы встретили довольно грубый прием. Густав, ожидавший немедленной помощи со стороны Людовика XIII, с негодованием воспринял предложение об уходе из Рейнских земель и отказался рассматривать католических князей в качестве нейтралов. Когда ему сказали о предстоящем приезде их представителей, он обозвал их «плутами и изменниками», угрожая вздернуть на виселице. «Он был так зол, — писал де Брезе, — что нам не составило бы труда разорвать отношения и объявить ему войну». В конце концов, Густав заставил послов подписать соглашение, обязавшее Ришелье согласиться на восстановление в Германии status quo ante belium[66] и разорвать соглашение кардинала с Максимилианом. Последний действительно не осторожничал. 28 февраля его армия изгнала шведов из Бамберга, тем самым окончательно развеяв надежды Ришелье предотвратить конфликт между двумя союзниками Франции. В начале марта 1632 года. Густав из Майнца направился в центр Германии.

Форсировав реку Лех, он прошел через всю Баварию, с триумфом вступив в Мюнхен. Отсюда Густав взял курс на север по направлению к Нюрнбергу. По пути под Люценом встретился с имперской армией. В последовавшей затем битве 16 ноября имперские войска были разгромлены, но и Густав, возглавив кавалерийскую атаку, пал в бою.

1632 год был для Ришелье годом испытаний. Хотя он не упускал из виду события за рубежом, мятеж Монморанси в Лангедоке почти всецело оказался в центре его внимания. Даже после казни герцога бунтарские настроения среди представителей высшей знати продолжали приковывать внимание кардинала. Очевидно, эти события были еще свежи в его памяти, когда он узнал о смерти Густава. «Если бы шведский король повременил со своей смертью хоть на полгода, — писал он Людовику XIII, — то дела Вашего Величества, похоже, находились бы в большей безопасности». Реакция кардинала на смерть Густава представляла собой странное сочетание облегчения и обеспокоенности. Он был слишком своенравен, чтобы быть удобным., но его исчезновение грозило вакуумом власти в Германии, который могли заполнить Габсбурги. Поскольку Франция все еще не была готова к военному вмешательству в конфликт по ту сторону Рейна, она была сильно озабочена тем, чтобы давление на императора не ослабевало, ибо это могло позволить оказать помощь своему испанскому кузену куда более действенно в Италии или Нидерландах. Так, французский посол Фокьер всеми силами побуждал протестантских электоров, собравшихся в Гейльбронне, продолжить войну. Но французской дипломатии не удалось предотвратить присоединение Максимилиана Баварского и Католической лиги к силам, боровшимся против шведов и Гейльброннской лиги, возглавляемой теперь Акселем Оксенштерной, регентом при юной шведской королеве Кристине.

Тем временем Ришелье использовал любую возможность, чтобы теснее привязать к Франции Лотарингию. Ее герцог Карл IV нарушил Викский договор, тайно выдав свою дочь Маргариту за мятежного брата Людовика XIII Гастона. Это послужило для Людовика предлогом к вторжению в Лотарингию и к тому, чтобы навязать более тяжелый договор Карлу в Ливердене (26 июня). В дополнение к Марсалю Франции перешло графство Клермон-ан-Аргонн и французские гарнизоны расположились в городах Стене и Жамеце. Но даже после этого Карл IV продолжал оказывать знаки внимания императору, взяв под свою защиту от шведов Ганау и Саверн. Хотя Ришелье хотел избежать впечатления, будто Франция стремится к захватам территории в Лотарингии, из боязни вызвать недовольство своих германских союзников, Людовик оккупировал часть Нанси в сентябре 1633 года. В начале следующего года в Парижском парламенте Ришелье начал процесс с целью аннулировать брак Гастона с Маргаритой и во время того же судебного процесса добился отречения герцога и секвестра его имущества. Карл IV предпочел отречься в пользу своего брата Никола Франсуа, нежели предстать перед судом, и после этого поступил на службу к императору. Вскоре Никола Франсуа бежал в Италию, открыв тем самым французам путь к аннексии герцогства.

Захват Францией Лотарингии облегчил продвижение французских войск в Эльзас, в высшей степени важный район, который и имперцы, и шведы, и испанцы стремились взять под контроль. По мнению Ришелье, шведы представляли в этом районе столь же большую опасность, как и испанцы. В идеале Ришелье хотел бы устранить и тех и других, заменив их там, где это только возможно, французскими гарнизонами. Фокьеру поручили убедить Оксенштерну в том, что у Людовика XIII нет никаких долговременных проектов в этом регионе: он просто желает поставить «преграду случайностям, для того чтобы защитить своих друзей». К осени 1633 года шведы захватили почти весь Эльзас, исключая Сандгау и Брейзах, все еще удерживаемые испанцами. Но Франция попыталась получить несколько важных точек опоры. В июле 1632 года Трирский электор согласился принять покровительство Франции и разрешил французским войскам расположиться гарнизоном в Филиппсбурге. В октябре 1633 года герцог Вюртембергский вверил покровительству Франции свое герцогство Монбельяр, которое частично прикрывало восточные подступы к Бургундии, а в декабре граф Ганау позволил французам поставить свои гарнизоны в трех городах Нижнего Эльзаса. В январе 1634 года Хагенау, Саверн и Базельский епископат также приняли французский протекторат.

Тем временем Ришелье предстояло дать совет Людовику XIII относительно двух важных дипломатических инициатив: одной — со стороны Объединенных Провинций и другой — со стороны шведов. Вслед за оборонительным союзом, заключенным между Францией и Объединенными Провинциями в апреле 1634 года штатгальтер[67] Фридрих Генрик попытался склонить Людовика XIII к военной интервенции в Нидерландах. Голландские послы, направленные в Париж для ратификации союзного договора, предложили заключить еще один, предполагавший совместное завоевание и раздел территории Испанских Нидерландов. Франция получала фламандское побережье вплоть до Брюгге, а Объединенные Провинции — все остальные земли. Предложение было заманчивым, и Ришелье тщательно взвесил все «за» и «против». Его преимущество заключалось в продвижении французских границ далеко на север от Артуа, что заметно уменьшало уязвимость Парижа для вражеских вторжений с этого направления. Но война на три фронта одновременно — в Нидерландах, Германии и Италии — была крайне рискованным предприятием. Франция могла оказаться вовлеченной в давнюю войну между голландцами и испанцами. Поэтому кардинал посоветовал Людовику отклонить предложение.

Шведская инициатива, казалось, была совершенно не связана с голландской. Опасаясь распада Гейльброннской лиги, Оксенштерна полагал, что Франция сможет воскресить ее боевой дух. В августе он принял решение передать Филиппсбург французам, предложив затем Людовику XIII заключить наступательный союз. Швеция должна была напасть на Габсбургов в Богемии и Силезии, оставив французов обороняться от империи на западе. Это тоже было весьма соблазнительным предложением. В случае его принятия у Людовика были бы развязаны руки относительно Рейна. Но здесь опять-таки присутствовал определенный риск — германские князья объединяются вокруг императора против иноземных захватчиков. Если это случится, Франция окажется вовлеченной в бесконечную войну. Это была устрашающая перспектива, и Ришелье вновь посоветовал Его Величеству отвергнуть предложение. Даже в далеко зашедшем конфликте он стремился оттянуть вступление Франции в Тридцатилетнюю войну на как можно более поздний срок. Однако участие в европейской войне было предопределено внезапным поворотом событий.

В 1634 году брат Филиппа IV кардинал-инфант Фердинанд собрал большую армию в Милане, предназначенную для службы в Нидерландах. Поскольку «Испанский Путь» был блокирован французами в Эльзасе и Лотарингии, ему посоветовали пройти маршем германские земли, соединиться с силами императора и проложить дорогу через протестантские государства. 6 сентября объединенная габсбургская армия нанесла сокрушительное поражение шведским и протестантским силам при Нердаингене. Потрясенная этой катастрофой, Гейльброннская лига обратилась к Франции за помощью. Она предложила большие уступки в обмен на немедленное объявление Францией войны Испании и императору. В декабре Оксенштерна вышел из Лиги и даже давний шведский союзник Вильгельм Гессе Кассельский обнаружил, что теперь только Франция может спасти дело протестантизма. «Австрийский дом, — писал он, — жсласг подчинить себе всю Германию, искореняя свободу и реформированную религию. Поэтому, оказавшись в такой крайности, мы должны объединиться с Францией».

Глава 7
Ришелье и война
(1635–1642)

Вести о разгроме шведов при Нердлингене 6 сентября 1634 года достигли Парижа 11-го числа. Шесть часов спустя после их получения Ришелье; направил Людовику XIII докладную записку. На этот раз он не обсуждал всё «за» и «против» сложившейся ситуации: лишь линия поведения казалась возможной. Если Гейльброннской лиге не оказать незамедлительную помощь, она прекратит существование, оставив Францию нести основную тяжесть борьбы с могуществом Габсбургов. Кардинал был давно убежден в том, что рано или поздно

Франции придется вместо «тайной» начать «открытую» войну с императором. Время для этого настало. Франция поступила бы неосмотрительно, оставаясь в одиночестве перед лицом объединенных сил Испании и империи. Зная это, Ришелье тем не менее предложил действовать осторожно. Он знал, что французские финансы, равно как и армия, находятся в неважном состоянии. Нужно было несколько месяцев, для того чтобы страна подготовилась к участию в войне.

В промежутке между Нердлингеном и вступлением в Тридцатилетнюю войну Франция подписала два важных договора: с Объединенными Провинциями и Швецией. 8 февраля 1635 года был заключен франко-голландский союз, предусматривавший совместное вторжение в Испанские Нидерланды и их последующий раздел. За ним. появился подписанный в Компьене 28 апреля новый договор со Швецией, вступавший в силу лишь после открытого разрыва Франции с Испанией и империей. Ни тот, ни другой договор не устраивал Францию полностью. Предварительные условия о разделе Испанских Нидерландов в Голландском договоре не были четко обозначены. Что касается другого договора, то он давал возможность Швеции оставить Францию в любой момент. Позволяя Швеции удерживать в своих руках владения близ Майнца и Вормса, договор превосходно оправдывал серьезные нарушения, допущенные со стороны германской Контрреформации. Два договора ознаменовали окончательный крах попыток Ришелье примирить два религиозных лагеря в Германии.

Между тем император сблизился с протестантскими князьями. «Пирнские прелиминарии» (ноябрь 1634 г.) предоставляли разнообразные уступки курфюрсту Саксонии. Более того, срок возвращения церковных земель в соответствии с эдиктом о реституциях был перенесен на ноябрь 1637 года. Это позволяло католическим князьям сохранить в своих руках захваченные ими на юге и юго-западе Германии земли, одновременно гарантируя секуляризованные земли протестантам на севере. В момент, когда дипломаты с обеих сторон усиленно выясняли последствия шведского разгрома при Нердлингене, война внутри империи продолжалась. Бернгард Саксен-Веймарский, один из лучших военачальников протестантской стороны, пытался остановить наступление имперских армий на западном направлении. Отступив из своего герцогства — Франконии, он в течение некоторого времени умело удерживал Рейнские земли между Маннгеймом и Майнцем. Но в январе 1635 года имперцы захватили Филиппсбург, а испанцы опустошили Трирское княжества. Хотя Людовик XIII в качестве протектора эльзасских городов удерживал левый берег Рейна а его намерения и цели уже столкнулись с намерениями императора, война все еще не была объявлена.

26 марта 1635 года испанские войска вступили в Трир и увезли оттуда курфюрста как своего пленника. Официально он находился под покровительством Франции, и эта испанская акция была воспринята Людовиком XIII как серьезная провокация. Французский государственный совет на своем заседании 1 апреля прешел., к заключению, что «король не может избежать войны, дабы отомстить за оскорбление, нанесенное. ему заточением князя, находящегося под покровительством». 19 мая французский герольд доставил в Брюссель королю Испании и кардиналу-инфанту формальный акт объявления войны. Объявление войны было, однако, адресовано лишь Испании. Это полностью согласовывалось с точкой зрения Ришелье на Испанию как главного противника Франции. Он был готов выполнить свои обязательства по последнему договору с голландцами, но не имел ни малейшего намерения на этом этапе принять участие в германском конфликте. Он надеялся, что французские гарнизоны в Эльзасе воспрепятствуют любой попытке Габсбургов вторгнуться в Лотарингию или Бургундию.

Заседание Королевского совета в Конпьене 28 апреля показало, насколько плохо Франция была подготовлена к участию в большой войне. Члены совета оказались неспособны выработать какую-либо глобальную стратегию. Все, что могли сделать Ришелье и его коллеги, заключалось в попытках определить численность неприятельских войск, выставленных против них, и гадать о целях военачальников, для того чтобы собрать достаточное число французских солдат и воспрепятствовать их наступлению везде, где бы оно ни случалось. Они не проводили различий между испанцами и имперцами, невзирая на решимость Ришелье объявить войну лишь первым. Членов совета заботили главным образом издержки, необходимые для содержания большой армии. Они предчувствовали, что возможным разрешением вопроса может быть предоставление войскам большей свободы Жить за счет сельской округи, «Не отступая в то же время слишком далеко от дисциплины и повиновения». Одним из способов обеспечить благоразумное поведение в отношении местных жителей заключалось в сдерживании цен на продовольствие; другим способом было разрешение деревенским общинам снабжать войска провизией, дав им надежду на компенсацию. «Короче говоря, — писал Паже, — отсутствие единоначалия, стратегические идеи более чем посредственного Свойства, прискорбное отсутствие финансовых ресурсов — таковы условия, при которых Франция вступила в войну».

Франция начала военные действия, но лишь против Испании. 20 мая, днем спустя после объявления войны, маршалы Шатильон и де Брезе разбили испанцев при Авене, неподалеку от Льежа, возбудив ненависть местного населения варварским поведением французских солдат. Дезертирство и болезни также собрали свою дань, и армия вскоре превратилась в настоящий сброд, который голландцам пришлось отправлять на родину морем. Таков был бесславный конец кампании. Ришелье выразил свою горечь в письме королю: «Мое сердце обливается кровью, узнав о той нищете, в которой полностью погибла фландрская армия… Это куда как важно для короля, ибо та власть достойна презрения, чьи войска гибнут от нищеты».

Впрочем, кардинала не порадовала и Италия. 11 июля, после того как герцог де Роан занял большую часть Вальтелины, Франция подписала договор с герцогами Савойи и Пармы о совместном завоевании Миланского герцогства. Но Ришелье не удалось сойтись с другими итальянскими государствами, и последующая кампания выдохлась, едва успев начаться.

Война в Германии также началась для Франции плохо. 30 мая герцог Саксонии изменил шведам, перейдя на сторону императора. Курфюрст Бранденбургский вскоре последовал его примеру. Другие князья и большинство имперских городов приняли условия Пирнских прелиминариев. От Гейльброннской лиги сохранилась лишь горстка мелких князей. Некоторые превратились в беглецов, другие располагали незначительными воинскими контингентами. Людовик XIII дал согласие финансировать Вильгельма Гессе-Кассельского и его 10-тысячную армию. Другим уцелевшим протестантским князем был Бернгард Саксен-Веймарский. Он потерял герцогство, но сохранил верность своим войскам. В октябре Людовик ХШ согласился субсидировать ему 18-тысячную армию, при условии, что она перейдет в полное распоряжение короля. Взамен Бернгард получал эльзасские земли Габсбургов. Это побудило его удерживать Эльзас и, если возможно, захватить Брейзах у испанских и имперских войск. Таким образом, все, что осталось от великой антигабсбургской коалиции, некогда возглавляемой Густавом Адольфом, представляло собой пару армий, находящихся на содержании Франции. Вся остальная империя была на стороне императора.

Что касается Швеции, то ее союз с Францией всегда был непрочным. Цели Оксенштерны заметно отличались от целей Ришелье: он не воевал с Испанией и был готов заключить сепаратный мир с императором при условии, что шведские завоевания на севере Германии будут гарантированы. Со своей стороны, Ришелье полагал, что интересам Франции в наибольшей степени соответствует всеобщий мир, включающий мир как с империей, так и с Испанией. В течение всего 1635 года шведы сражались в одиночестве. Их главная армия под командованием Баннера безуспешно пыталась пробиться к Богемии, тогда как находящаяся западнее имперская армия, возглавляемая Галласом, принудила герцога Саксен-Веймарского отступить на территорию Лотарингии.

1636 год во Франции потом долго вспоминали, как «год Корби»[68]. Он оказался даже хуже, чем 1635 год. Полагая, что Франция не выдержит совместного нападения испанских и имперских войск, кардинал-инфант договорился с Галласом, что как только тот вторгнется в Бургундию, сам он совершит поход в Пикардию из Артуа…

Ни один риз командующих не встретил серьезного сопротивления. В то время как Галлас осадил Сен-Жан-де-Лон, кардинал-инфант захватил Ла-Капель, а затем Корби, охранявший подступы к Парижу на севере. Баварская кавалерия под командованием фон Верта после захвата Руа и Мондидье достигла стен Компьена и Понтуаза.

Во время девятидневной осады Корби паника охватила французскую столицу, об укреплениях которой никто не. позаботился. Много парижан бежало на юг, но Людовик XIII остался непреклонен. Он обратился к муниципальным властям, судам высшей инстанции, купцам, ремесленникам с призывом собрать деньги, необходимые для набора войск. Всех безработных, способных носить оружие, уговаривали идти служить в качестве волонтеров под командованием маршала де Лафорса. В результате для защиты столицы была собрана армия в 30 000 человек. Тем временем Людовик XIII без какой-либо вооруженной охраны разъезжал по улицам города, обращаясь к прохожим со словами ободрения и поддержки. Ришелье поначалу выказал меньшее мужество. Больной и обремененный заботами, он даже поговаривал об отставке, но, подстрекаемый королем, тоже появился на улицах, где еще совсем недавно люди шумно требовали его казни. Нарочитое спокойствие Произвела должное впечатление: люди успокоились, некоторые даже просили Господа помочь кардиналу добиться успеха. И все же Ришелье был настроен пессимистически. Он предлагал отступить к Луаре, но король отверг эту идею. 1 сентября Людовик отправился на север Франции отвоевывать города, оказавшиеся в руках неприятеля.

Его задача оказалась легче, чем казалось, так как кардинал-инфант, обманутый в своих надеждах получить помощь от немцев Галласа, благоразумно решил отступить перед лицом французского контрнаступления. 14 ноября Корби был отвоеван французами. Тем временем, опустошив Бургундию, имперцы мало чего сумели добиться. Маленький городок Сен-Жан-де-Лон прославился, задержав наступление Галасса, и заслужил прозвище Сен-Жан-Бель-Дефанс[69]. Осенью Галлас был отозван в Германию.

Франция пережила грозу 1636 года. Она выдержала вторжение кардинала-инфанта и волну анти-фискальных мятежей на юго-западе. Но у Ришелье было мало причин радоваться этому, так как Гастоном Орлеанским и графом де Суассоном был затеян новый заговор, целью которого было его свержение. Вполне понятно, что он начал искать возможность получить передышку. В марте 1637 года барон де Пюжоль сообщил Оливаресу о том, что Ришелье готов вступить в переговоры. Последовали непростые переговоры, лишь подчеркивавшие разногласия, существовавшие между Францией и Испанией. Ришелье стремился заключить перемирие; Оливарес добивался всеобщего мира, основанного на взаимном возвращении завоеванных земель. Каждая из сторон хотела отделить от другой ее союзников, ни одна сторона не была готова пойти на серьезные уступки.

В.то время война в Северной Франции в 1637 году фактически приостановилась, важные события произошли в Италии. После смерти Карла Неверского в сентябре 1636 года герцогство. Мантуанское перешло к его вдове, которая была душой и телом предана Испании. Год спустя, 8 октября 1637 года, умер Виктор-Амадей Савойский. Его вдова Кристина, ставшая регентшей, будучи сестрой Людовика XIII, должна была считаться и с двумя двоюродными братьями — кардиналом Морисом и князем Томасом, занимавшими происпанскую позицию. Пьемонт вскоре перешел на их сторону, и герцогине пришлось укрыться в туринской цитадели. В результате она бежала во Францию, но не позволила, чтобы ее сын воспитывался при дворе Людовика XIII. Другая неприятность для Ришелье была связана с Вальтелиной. Герцог де Роан пытался помирить местных жителей с гризонами, но добился лишь того, что отдалил от себя последних и был принужден покинуть долину. Это сделало любое французское вторжение в Италию невозможным, открыв в то же время испанским войскам дорогу в Тироль. Однако далеко не все благоприятствовало Испании в 1637 году. Попытка вторгнуться во Францию из Каталонии закончилась позорным поражением испанцев при Лекате 27 сентября.

В Германии Фердинанд II наконец добился того, к чему так долго стремился: 22 декабря 1636 года его сын Фердинанд был избран римским королем. Он унаследовал Империю со смертью отца, последовавшей 15 февраля 1637 года. Его стремление было восстановить мир и процветание в германских землях, опустошенных недавними войнами и ужасными эпидемиями. К 1637 году Оксенштерна оставил надежды сохранить шведский контроль над Померанией, заключив сепаратный мир с императором. Поэтому он сблизился с Францией, подписав с ней Гамбургский договор (15 марта 1638 г.). Это заставило Францию объявить войну императору, в которую она вскоре вступила. Теперь союзники предполагали объединить свои наступательные операции: шведы — в Саксонии, французы — на севере Германии.

Французские историки, как правило, утверждают, что период министерства Ришелье отмечен постоянным улучшением военного состояния Франции. Они приписывают это улучшение реорганизации армий, предпринятой кардиналом, начиная с 1635 года. Согласно Паже, она основывалась не столько на каком-то разработанном плане, сколько на необходимости удовлетворить насущные потребности. Реорганизация характеризовалась двумя основными чертами: преобладающей ролью гражданских лиц и огромным увеличением численности войск. В число гражданских лиц попали ответственный министр (Сервьен в 1635 году; Сюбле де Нуайе, начиная с февраля 1636 года), королевские комиссары и интендант справедливости при каждой из армий, который не только следил за уплатой жалования войскам и распределением припасов, но также судил за правонарушения, совершенные солдатами. К июлю 1635 года насчитывалось не менее девяти действующих армий общей численностью в 160 000 человек (134 000 пехотинцев, 26 000 кавалеристов). Ришелье пытался увеличить их численность путем созыва феодального ополчения (ban et arriere ban), но оставил свою затею, убедившись в ее неудаче. Он также старался улучшить снабжение армии продовольствием и фуражом.

Но если успехи Ришелье были столь значительны, то почему же ему не удалось нанести решающее поражение Габсбургам в течение своей жизни? Испания, в 1640-х годах почти исчерпавшая свои возможности, все же сумела продолжить войну вплоть до 1659 года. Это произошло потому, что война отнюдь не все время была успешной для Франции, как в том уверяли некоторые историки. По иронии судьбы, победы на поле брани были одержаны правительством Ришелье лишь в начале войны. После этого Франция оказалась втянута в войну осад. Это было вполне обычно для военного искусства XVII века, но осады требовали затрат значительных усилий, не всегда оправдываемых достигнутым результатом. В течение всего министерства Ришелье победы сменялись поражениями. И все же Франция обладала множеством преимуществ по отношению к Испании: хорошими материальными ресурсами, могущественными союзниками (Швецией и Голландией), развитой экономикой и относительно компактными путями сообщений. Так где же была допущена ошибка? Согласно Давиду Парро, ответ может быть найден в хроническом несовершенстве военной администрации.

Цифры, обычно приводимые для характеристики мощи французской армии в 1630-е годы, вводят в заблуждение. Они исходят от управления по финансам и подсчетов, проводимых в канун кампаний. Более достоверные цифры дают списки личного состава, составленные военными комиссарами (соmmisaires des guerres). Они наводят па мысль о том, что в армии насчитывалось где-то 60 000 пехотинцев и от 8 до 9 000 кавалеристов. В ходе кампании набиралось от 50 до 60 000 солдат дополнительно, для того чтобы восполнить потери убитыми, ранеными, больными и дезертирами. Таким образом, первоначальный подсчет остается тем же самым. В последующие годы масштаб набора рекрутов был большим, но все же это не вело к значительному увеличению армий, принимавших участие в боевых действиях.

В таком случае армия была, вероятно, куда меньшей по численности, нежели обычно полагали. От 70 до 80 000 человек — представляется вполне приемлемой цифрой. Однако армия была все же слишком велика, чтобы ее можно было обеспечить необходимыми припасами и регулярно выплачивать жалованье войскам. Одной из причин этого было тяжелое бремя государственного долга, лежащее на короне. Задолго до 1635 года она очутилась в сетях займов и договоров, переговоры по которым велись каждый год из расчета годового государственного дохода. Даже в мирное время корова осуществляла займы, с тем чтобы постоянно поддерживать связь со своими кредиторами, не теряя при этом слишком большой части дохода. Министр финансов много времени посвящал вопросу о новых займах, чтобы с их помощью уплатить проценты па долговым обязательствам или выплатить старые долги. Значительная часть доходов короны уходила на уплату долга или процентов финансистам. То, что оставалось, предназначалось на военные нужды, но этого было явно недостаточно. Лишь главная армия во время отдельной кампании могла рассчитывать на то, что ее потребности будут оплачены наличными деньгами, все прочие ожидали только проволочек и обманутых надежд. Другие подразделения также, вероятно, ожидало, разочарование. В 1638 году Ришелье порицал Буйона за презрительное отношение к ассигнатам, неудачные военные действия, не предложив, однако, пути разрешения.

Финансирование военных действий было, конечно, общей проблемой в Европе XVII века: все правительства должны были справляться с нуждами армии, численность которой росла быстрее, чем государственные доходы. Все же Франция в этом отношении была единственной в своем роде. Другие страны использовали откупную систему. Военный откупщик набирал и содержал армию за свой собственный счет против последующих выплат долга, касающихся правительства. В 1620-е и 1630-е годы эта система развилась в связи с обложением, именуемым «контрибуциями», собираемыми с вражеской или нейтральной территории. Они использовались для обеспечения армии средствами к существованию и для выплаты части суммы, внесенной откупщиком. Откупная система, будучи до некоторой степени самоокупаемой, делала возможной создание куда больших… армий, чем в прошлом. Это также способствовало возрастанию военной квалификации, так как командиры имели финансовые ставки в своих армиях. Но в силу политических причин, Франция не приняла систему откупов. Опыт гражданских войн объяснял нежелание ее правительства доверить военные полномочия своим подданным. Однако оно не возражало против того, чтобы иностранные откупщики, вроде Бернгарда Саксен-Веймарского, поступали к нему на службу. В то же время, отвергая в общем систему военных откупов, французское правительство использовало систему, бесспорно, куда более опасную. Профессия военного пользовалась высочайшим общественным признанием во. Франции, и борьба за военные должности была даже более активной, нежели соперничество среди гражданских чиновников. В назначении, на такие должности правительство предпочитало тех соискателей, которые были готовы взять на себя издержки, сопряженные с набором и обеспечением их собственных войск. Вследствие этого такие люди предоставляли займы короне, не рассчитывая на возвращение ссуды. Военный держатель должности, однако, не получал никаких собственнических прав на свое военное подразделение. Он не мог продать или передать его кому-либо без королевского разрешения, он также не получал никакой компенсации в случае, если его подразделение будет расформировано. Таким образом, многие офицеры оказались в достаточно трудном финансовом положении. Так как они были добровольцами, а не наемниками, они не чувствовали себя связанными воинской дисциплиной или какими-либо обязательствами оставаться на своем посту. Так, отсутствие офицера на службе стало здесь правилом, более чем в любой другой современной армии. Но даже если офицер находился не месте, он обычно занимался неблаговидными делами всякого рода, стремясь компенсировать свои денежные затраты.

Действенная администрация могла бы обуздать худшие злоупотребления во французской армии, но Ришелье не удалось с этим справиться. Армейские intendants (интенданты) оказались не столь полезными, как их гражданские двойники. Некоторые из них впали в зависимость от аристократических командиров. Может быть, поэтому в 1630-х годах правительство увеличило ответственность commissaires des guerres (военных комиссаров). Некоторые из них были уполномочены в 1637–1638 годах собрать и распределить новый налог (subsistences), предназначенный для оплаты за постой войск на зимних квартирах. Но от этой затеи вскоре отказались, так как она давала комиссарам слишком большой простор для коррупции и злоупотреблений служебным положением. К 1640-м годам интенданты стали ключевыми фигурами в военной администрации.

Столкнувшись с постоянными неудачами правительства в плане проблем распределения финансовых средств, снабжения и дисциплины, Ришелье начал привлекать на службу клиентов, которые могли использовать собственные средства, чтобы компенсировать. провалы военных поставщиков. Но существовал известный предел того, что они могли делать, узы отношений не предлагали постоянного окончательного разрешения проблемы основного недостатка военной администрации. В 1650 году ле Теллье[70] описывал французскую армию как «республику, чьи кантоны составлены из сил их корпусных командиров». Это обычно принимается во внимание, когда речь заходит об упадке королевской власти во времена Фронды, но дю Парро считает это «приговором, свидетельствующим о полной неспособности министерства Ришелье разрешить проблемы, созданные значительно большим военным хозяйством, чем то, которым Франция располагала прежде».

В октябре 1637 года штатгальтер Фридрих Генрих захватил Бреду, вынудив Испанию отозвать часть ее войск из Германии. Воспользовавшись их уходом, Бернгард Саксен-Веймарский предпринял наступление из Базеля, вдоль Рейна. Захватив Рейнфельден, он осадил важную крепость Брейзах. Между тем в Нидерландах маршал Шатильон начал осаду Сен-Омера, а принц Конде на юго-западе сумел достичь франко-испанской границы и осадил Фощараби. Форт под командованием архиепископа Бордоского Сурди поддерживал его операции со стороны моря. Ободренный этими успехами Ришелье предложил испанцам заключить перемирие, в сущности сохранявшее статус кво. Он и дон Мигель де Саламанка тайно встретились в Компьене, но не сумели прийти к соглашению. Ришелье явно рассчитывал на большие военные успехи. Но его ожидали немалые разочарования. На севере Шатильон отступил от Сен-Омера, после того как легкомысленно упустил из виду канал, по которому необходимые припасы доставлялись неприятелю. В Италии Креки был убит, а его, преемник кардинал де ла Валетт потерпел поражение при Верчелли. Но самые худшие вести пришли из Фонтараби. Ришелье ждал, что город захватят французы, но вместо этого узнал, что те даже не пытались штурмовать его, после того как были разрушены оборонительные сооружения. Французские войска потерпели сокрушительное поражение от значительно меньших сил неприятеля. «Я так огорчен из-за Фонтараби, — писал Ришелье, — что это убьет меня». Тем не менее некоторым утешением для него стали успехи французов на море, среди которых были и действия его племянника Пон Курле близ Генуи. «Я преисполнен радости по поводу побед Его Величества, — писал он, — и мне особенно радостно видеть, что его флот, находящийся под моей особой ответственностью, исполнил свой долг».

17 декабря Брейзах сдался Бернгарду Саксен-Веймарскому; потеря этой крепости лишила Испанию двух жизненно важных военных коридоров: одного — в сердце империи, другого — во Фландрию. Это было особенно важно в то время, когда нехватка закаленных ветеранов вынуждала Испанию часто перебрасывать свои войска с одного театра военных действий на другой. Но захват Брейзаха был в определенной степени опасен для Франции. Бернгард Сакеен-Веймарский желал стать герцогом Эльзаса, и было вполне вероятно, что он постарается достичь взаимопонимания с императором. Однако в конце года он умер, а его наследник подтвердил свою верность в отношении Франции. Потеряв контроль над Брейзахом, Испания отступила к морю, чтобы удержать жизненно важные линии коммуникаций открытыми. В 1639 году в Корунне была собрана мощная армада, предназначенная для Фландрии. На ее борту находилось воинское подкрепление, вспомогательные войска и значительные денежные средстве. Испанский флот на этот раз был не столь огромен, как Непобедимая Армада 1588 года, но его огневая мощь была большей. В середине сентября, избежав битвы с голландским флотом под командованием Тромпа, армада укрылась в гавани Дувра. 21 октября голландцы нанесли тяжелое поражение испанцам в тот момент, когда те попытались незаметно проскользнуть мимо них. Для Испании это было несчастьем номер один. Утратив контроль над северными морями, который теперь перешел к голландцам, Испания была принуждена повсюду перейти в обороне. Главной заботой Оливареса в начале 1640-х годов было стремление избежать новой весенней кампании. «Знаком того, что Господь желает заключения мира, — писал Оливарес, — является то, что Он определенным образом лишил нас средств продолжать войну». Испанский Государственный совет разделял эту точку зрения и желал достичь взаимопонимания с Францией. Однако Ришелье был слишком воодушевлен победой Тромпа. Он планировал морские операции у берегов Испании, в центре Атлантики и не хотел, чтобы его голландские и шведские союзники заподозрили что-то неладное, если станет известно о его тайных переговорах с Испанией. Когда в июне 1640 года испанский эмиссар посетил кардинала в Компьене, тот высокомерно отверг предложенные ему условия.

Некоторые историки полагают, что Ришелье обладал лучшими возможностями, чтобы выиграть войну после 1638 года, так как безотлагательные дела Франции были в значительной степени улажены. Но он продолжал по-прежнему сталкиваться с серьезными проблемами внутри страны: мятежами против налогов и аристократическими заговорами. В 1639 году вспыхнуло восстание в Нормандии. Это было «движение такого размаха, что. оно привело в беспорядок все королевство и затруднило ведение военных действий за границей». И все же внутренние проблемы Франции были относительно меньшими в сравнении с теми, которые были связаны с Испанией. В 1640 году на Иберийском полуострове вспыхнули два крупных восстания: одно — в Каталонии, другое — в Португалии. Центром Каталонского восстания стала Барселона. Каталонское восстание с центром в Барселоне было спровоцировано старинной традицией местной автономии и ненавистью к правящей Кастильской династии. Вершиной восстания явилось убийство в июне вице-короля. Близость Каталонии к Франции делала восстание вдвойне опасным. Еще до его начала Ришелье выказал готовность помочь мятежникам. 16 января их вождь По Клари объявил Каталонию независимой республикой под французским протекторатом. Через несколько дней он заявил о верности Каталонии Людовику XIII, «как во времена Карла Великого». Французы оказали восставшим всестороннюю военную поддержку: 26 января объединенная франко-каталонская армия разбила испанскую армию при Монжюнике, близ Барселоны.

Тем временем в Португалии вспыхнуло другое восстание. Планы восстания были разработаны, вероятно, не без помощи Ришелье, осенью 1640 года. 1 декабря они были приведены в действие и герцог Браганский был провозглашен королем Жоаном IV.

«Этот год, — писал Оливарес, — несомненно, может считаться самым несчастным, из тех, которые когда-либо переживала эта монархия»…

Несчастья, случившиеся в Филиппом IV и его министрами в 1640 году, неизбежно ослабили их военные усилия. «Нам осталось лишь одно средство, — писал кардинал-инфант, — создать пятую колонну во Франции и с ее помощью попытаться заставить правительство в Париже проводить ответственную политику». Это. был реальный выбор, связанный с непопулярностью. Ришелье внутри самой Франции. Весной 1641 года граф де Суассон, герцог де Гиз и герцог де Буйон подготовили заговор с целью низвержения кардинала. Опираясь на поддержку Испании и ее субсидии, они собрали армию и летом со стороны Седана вторглись во Францию. Маршал Шатильон попытался преградить им путь, но был разгромлен при Ла-Марфе. Суассон был убит в сражении, и заговор потерпел провал. В начале же 1642 года возродился вновь. Во главе его встал фаворит Людовика XIII Сен-Мар, интриговавший в пользу Гастона Орлеанского. Он направил своего агента в Испанию, который заключил соглашение с Оливаресом, но копия соглашения попала в руки Ришелье, что и предопределило судьбу Сен-Мара.

Людовик XIII и Ришелье в это время участвовали в новой кампании, целью которой был захват столицы Руссиддона — Перпиньяна. Его капитуляция 10 сентября явилась сокрушительным ударом по моральному духу испанцев. Утверждали, будто бы Оливарес умолял Филиппа IV позволить ему выброситься из окна. Вскоре испанцы потерпели новое поражение при Лериде. В то же самое время в Германии армия покойного Бернгарда Саксен-Веймарского, которой теперь командовал маршал Гебриан, и шведская армия Торстенсена провели ряд молниеносных операций, приведших имперскую армию в полное Замешательство. В начале зимы 1641–1642 годов Франция и Швеция предложили императору созвать одновременно две конференции: одну — в Мюнстере, другую — в Оснабрюке с целью выработать условия мирного урегулирования. Таким образом, если войне с Испанией еще не было видно конца, то к моменту смерти Ришелье 4 декабря 1642 года уже обозначились перспективы мира на берегах Рейна. Фактически Тридцатилетняя война продлилась до Вестфальского мира 1648 года, а франко-испанская — до Пиренейского мира 1659 года.

Чего же Франция добилась в войне к 1642 году? Бесспорно, она стала более сильной, более уважаемой нацией, чем была двадцатью годами раньше, когда Ришелье занял пост премьер-министра. Территория страны увеличилась. Ее северные границы Достигли Артуа. Далее, на востоке, под ее власть попали Лотарингия и Эльзас. У нее были опорные пункты в Италии, а на юге она оккупировала Руссильон. Дипломатически ее союз с Португалией вбивал клин в Иберийский полуостров. С ее морской силой также приходилось считаться. Но все эти успехи были достигнуты за счет невиданного обнищания французского народа, и поэтому может быть задан вопрос: было ли все оправданным? Цена войны была бы меньше, если бы та была менее продолжительной. Испания, безусловно, хотела побыстрее достичь мирного урегулирования. Ришелье, как мы уже рассказывали, всегда стремился к миру, но факт остается фактом — именно его непреклонность в начале 1640-х годов привела к продолжению войны.

Глава 8
Ришелье, налогообложение и народные волнения

Внешняя политика Ришелье оказалась весьма дорогостоящей. Еще до 1635 года Франция платила своим союзникам огромные деньги в виде субсидий. После того как она вступила в Тридцатилетнюю войну, ее военные расходы росли очень быстро, в среднем с 16 миллионов ливров в год в 1620-х годах до 33 миллионов после 1635 года и свыше 38 миллионов после 1640 года. Теоретически король, мог оплатить эти расходы, так как его доходы в 1636 году заставили примерно 108 миллионов. Однако полученная в действительности сумма была меньше официально названной. Так как война затянулась. Ришелье и его министры начали проводить крайне непопулярную финансовую политику, которая вызвала в стране достаточно серьезные волнения, угрожавшие военным усилиям правительства.

Ответственность за финансирование военных действий Франции пала на двух министров, Клода де Буйона и Клода Бутийе, назначенных в августе 1632 года. В 1635 году Ришелье писал им: «Я полностью признаю свое невежество в финансовых делах и сознаю, что вы настолько сведущи в этом, что единственный совет, который я могу дать вам, заключается в использовании тех людей, кого вы считаете наиболее полезными королю, и уверенность, что я буду поддерживать вас любым возможным образом».

Задача Буйона была не из легких. Хотя доходы короля с 1630 года возросли С 43 миллионов ливров до 57,5 миллионов, сумма наличных денег, полученная казной, была намного меньше. Основной причиной этого, видимо, было быстрое отчуждение королевских налогов в период 1632–1633 годов.

Французская королевская власть в начале XVII века имела три типа доходов: прямые и косвенные налоги, а также чрезвычайные доходы (finanoes extraordinaires). Главным прямым налогом была tallle (талья), взимавшаяся ежегодно, в размере, устанавливаемом Финансовым советом. Существовало два вида тальи: taille reelle, государственный налог, который платали все, независимо от социального положения, и taille personnelle, который платили в основном не имевшие привилегий простые люди. Первый, более справедливый, был только в нескольких областях страны, включая Лангедок и Прованс. Второй имел более распространенную форму, но даже среди не имевших привилегий было много исключений. К ним относились несколько профессиональных групп, которыми были жители многих городов, включая Париж. Правительство также иногда вводило в дополнение к талье налоги, называвшиеся crues. Существовал также военный налог, taiillon.

Косвенным налогом был gabelle, или налог на соль, взимавшийся большей частью в северных и центральных провинциях (pays de grandes gabelles). Здесь соль отвозилась на королевские товарные склады (greniers), где нужно было заплатить налог, прежде чем ее можно было продать. Государство требовало, чтобы каждая семья покупала достаточное количество соли для своих нужд на королевских складах. Некоторые районы Франции (например, Нормандия) не платили налога на соль. Другим косвенным налогом был aides, который взимался за потребление и перевозку определенных напитков и продуктов, главным образом вина, а также traites, таможенная пошлина, которая бралась не только на границе королевства, но и внутри страны на границе определенных провинций.

Прямые и косвенные налоги устанавливались по-разному. За первые отвечали две группы чиновников: казначеи и сборщики налогов, чьи соответствующие фискальные районы назывались generalites и elections. Каждую осень казначей должен был инспектировать свой район, чтобы удостовериться, что жители этого района смогут заплатить налог taille в следующем году. Он должен был делать записи о любом бедствии, например, плохом урожае, который мог повлиять на способность указанного района платить налоги. После того как казначей получал сообщение об общей сумме налога, установленной правительством, он распределял эту сумму между elections, а сборщики налогов затем определяли сумму налога по каждому приходу в своих районах. Хотя теоретически система была совсем простой, она все же имела серьезные недостатки. Ответственные чиновники, приобретшие свои должности у государства, не всегда были щепетильны в отношении выполнения своих обязанностей. Некоторые казначеи не проводили инспекции, либо оказывали предпочтение одной области в ущерб другой. Но самыми злостными правонарушителями были сборщики налогов, которые компенсировали отсутствие уважения к свой должности, обманывая государство. Они неоднократно обвинялись в подделках налоговых документов, делая одолжения своим друзьям и родственникам.

Сборщики налога taille выбирались местной общиной. Они отвечали за общую сумму налога, которую должны были собрать; если эта сумма оказывалась меньше ожидаемой, они выплачивали недостачу из своего кармана или их ждала тюрьма. Таких тюремных заключений было много между 1636 и 1648 годами; заключение могло длиться несколько дней или месяцев. Богатый заключенный мог быть освобожден раньше; бедному же, не имевшему покровителей, надеяться было не на что. Во французских тюрьмах находилось много сборщиков налогов, которых оставили умирать от голода. Не удивительно, что прихожане предлагали свою помощь в этом качестве. За уплату налога (тальи) несла ответственность вся община. Даже налогоплательщик, уплативший свою долю, мог отвечать за своих соседей.

Среди различных видов дохода короля талья имела особое значение во время войны с Испанией. Талья также была непопулярна среди крестьян, которые несли самое тяжелое бремя, и поэтому существовало широко распространенное сопротивление сбору этого налога. В результате, начиная с 1630-х годов и позднее, имелась серьезная задолженность по доходу от тальи. Приведем только несколько примеров. В 1641 году район (election) Лош с 1632 и за последующие годы задолжал более I миллиона ливров; к 1643 голу область (generalite) Бурж имела задолженность в 2,25; миллиона ливров за шесть лег; в сентябре 1642 года пять районов (elections) в области Монтебан были должны государству 1 175 073 ливров за 1639–1641 годы. Ситуация ухудшилась из-за сборщиков налогов, которые использовали сопротивление крестьян в качестве оправдания для невыполнения ими своих обязанностей. В продолжение 1642 года Бутийе предупреждал Ришелье о необходимости активизации сбора тальи.

В 1634 году правительство создало комиссию для исследования регулирования сбора налога, что предвещало скорое появление интендантов, на которых будет возложена ответственность за финансы. В августе 1642 года они получили полномочия на установление суммы налогообложения. Каждому интенданту должен был помогать один казначей и три сборщика налогов, выбранные им самим. Он должен был обеспечить справедливое распределение налогов и назначение в каждом приходе сборщиков налогов. Интендант также был обязан расследовать случаи подделок документов и казнокрадства и обеспечивать выполнение сборщиками своих обязанностей. Введение нового режима не было, естественно, поддержана везде. Во многих местах бывшие там чиновники препятствовали интендантам, но те работали, не обращая на это никакого внимания. С 1636 по 1640 год они изучали области, где взималась талья. В целом, они пытались поддерживать те приходы, которые по крайней мере старались платить свои долги. Их деятельность была более результативной, а следовательно, хотя и проводилась с хорошими намерениями, — более непопулярной, как и вмешательство центрального правительства в дела крестьян.

Сопротивление налогообложению было таково, что правительству приходилось прибегать к силе, чтобы собрать налоги. Это принимало различные формы: конфискация имущества, заключение в тюрьму, ввод войск и создание специальных военных подразделений. Для короны было обычным делом конфисковать движимое имущество и животных задолжавшего налогоплательщика. Имущество продавали с аукциона за пределами церковного прихода и в течение нескольких дней хранили на складе, чтобы дать владельцу возможность выкупить его и возместить расходы на конфискацию. Чиновники, проводившие такие конфискации, иногда ждали несколько лет, прежде чем вернуться в деревню и действительно разграбить ее. Жители, найдя свои дома и хлева пустыми, уходили со своих земель. Одни низшие местные чиновники не могли взять на себя задачу принуждения налогоплательщиков. Король использовал для этого и войска. Они расквартировывались в препятствовавших сборам налогов приходах за их же счет и не уходили, пока налоги не были заплачены. Солдаты, конечно, вели себя ужасно, вызывая тем самым сильное возмущение народа. В ноябре 1638 года представители общин Гиени, встретившись в Бордо, умоляли правительство взимать налоги в соответствии со старым обычаем и не использовать войска «из-за разорения и расходов, причиняемых ими народу». Прибегая к насилию, государство отказывалось от векового принципа «никакого налогообложения без согласования». Это было одно из самых отрицательных проявлений абсолютной монархии.

При Ришелье специально предназначенные для помощи финансовым чиновникам войска располагались в большинстве провинций. Это была легкая кавалерия, из которой формировались роты, в 50— 100 человек, каждая под командованием офицеров. Их обязанностью было сопровождать правительственных чиновников в поездках для сбора налогов и расквартировывать войска в неплативших приходах. Их набирали и платили им traitants (откупщики), а контролировали местные интенданты, войскам хорошо платили, чтобы обеспечить их лояльность. Первая рота fusiliers pour les tailles была создана в Ангумуа в мае 1636 года, но вскоре была расформирована из-за своих преступлений. Однако между 1640 и 1644 годом множество таких рот были прикомандированы к интендантам. Как это ни странно, фискальные войска существовали во Франции вплоть до февраля 1877 года!

Косвенные налоги были отданы на откуп: это значит, что финансисты взяли на себя управление ими, а в обмен обязались- платить королю каждый год определенную сумму. Однако налогами, которые были в основном на потребление, все труднее становилось управлять во время войны. Прекращение торговли между Францией и Испанией, а также разорение приграничных провинций привело к уменьшению потребления, в результате чего снизилось поступление сельскохозяйственных налогов. Другая трудность, с которой сталкивались контрагенты, заключалась в отказе верховных судов утвердить некоторые финансовые законопроекты. В результате крестьяне не могли платить определенные налоги. Даже там, где не возникало препятствий, доходы государства от косвенного налогообложения были намного меньше, чем ожидалось.

Таким образом, по множеству причин доход как от прямых, так и косвенных налогов был недостаточным, чтобы покрыть все расходы правительства в военное время. Поэтому оно было вынуждено обратиться к необычным доходным статьям, как, например, продажа рент и должностей, что осуществлялось посредством отдельных контрактов, или traites. Контрагент (traitant, или partisan) являлся либо частным финансистом, либо финансовым консорциумом. В любом случае платеж установленного процента оговаривался в контракте. Государственные rentes чрезвычайно увеличились с тех пор, как их пустили в оборот в 1522 году. Каждому рантье (rentier) государство обещало в обмен на сумму капитала платить ежегодные проценты или ренту (rente). Продажа таких рент, несомненно, была легким способом быстрого получения правительством больших сумм наличными, но в то же время это увеличивало его долгосрочные расходы. Это было возложено на налогообложение, от которого правительство могло ожидать соответственно меньше средств на другие цели, хотя и срочные. Правительство попыталось предотвратить катастрофу путем создания новых рент, чтобы заплатить проценты по старым, но это только частично помогло погасить долг по его долгосрочным обязательствам. Во время правления Людовика XIII вся эта система серьезно вышла из-под контроля: в феврале 1634 года были учреждены ренты стоимостью 41 миллионов ливров. Но рынок вскоре был насыщен, и ценность рент резко упала. К январю 1639 года ренты стоимостью 600 000 ливров остались непроданными.

Ренты эксплуатировались финансистами, которые продавали их для правительства, для получения личной спекулятивной прибыли. Большинство из них были французами, чьи конторы находились в Париже. Обычно это были должностные лица и, следовательно, дворяне. Ришелье характеризовал их как «отдельную часть, наносящую вред государству, но все же необходимую». Они были «необходимы» государству так ростовщики, но «наносили вред», потому что всеми силами стремились извлекать прибыль для самих себя. Спекуляция была их опорой в торговле. Постоянной заботой правительства был вопрос, как остановить их; было нелегко придумать такие рычаги регулирования, которые не разрушили бы доверия к ним. Министры тоже были виноваты в частной спекуляции и поэтому боялись любого расследования, которое могло бы раскрыть и их сомнительные дела. Как написал один историк, «взаимосвязь государственных и частных финансовых операций в среде правительства означала, что существовали дела, которые нужно было скрыть от глаз общественности».

В большинстве случаев контракты были действенны в отношении: продажи должностей. Ришелье видел вред, приносимый такой практикой, однако она слишком укоренилась, чтобы можно было легко ее упразднить. В любом случае, правительство не имело средств, чтобы компенсировать чиновникам отмену их должностей. Оно могло прекратить создавать новые должности, но как всегда ему были нужны доходы от их продажи. Это был заколдованный круг, из которого, казалось, не было выхода. Как в случае с рентами, продажа должностей была прибыльной в короткие сроки, но влекла за собой долгосрочные расходы. Ведь чиновникам платило жалованье государство. В 1639 году Ришелье составил счет на 34 миллиона ливров. Это также должно было финансироваться налогообложением. К 1640 году платежи рантье и, чиновникам составили около 48,8 миллиона ливров, и Буйон был вынужден сократить их. Непопулярность правительства от этого неизбежно возросла. Когда Буйон умер, его пришлось хоронить тайно, чтобы избежать бурного всплеска народного веселья.

Управление Буйона финансовыми делами привело в целом к печальным последствиям. Почти единственным, что он сделал хорошего, было проведение девальвации валюты в 1636 году, что укрепило валютное положение Франции: испанские монеты хлынули в королевство, чтобы быть затем переплавленными во французские деньги. Девальвация также помогла французской торговле стать более конкурентоспособной, путем стимулирования экспорта; она поощряла частное вкладывание средств в королевские финансовые сделки и уменьшала действительные расходы на субсидии союзникам Франции. Но во всех других отношениях Буйон нанес неисчислимый ущерб финансам государства. Его чрезмерное использование рент сыграло на руку частным финансистам. Буйон, пишет Бонни, создал «самый плохой из всех миров: нелогичную и непопулярную систему, которая работала к выгоде немногих за счет многих без какой-либо реальной выгоды королевству». Его смерть, к сожалению, не привела к каким-либо, изменениям. Преемник, Бутийе, ратовал за увеличение королевских займов. Были заключены договоры о займах на сумму 15,9 миллиона ливров в 1639 и 37,6 миллиона ливров — в 1640 году. В то же время доходы от всех видов налогообложения должны были поступить, по крайней мере, не раньше, чем через год, в рамках договоров о займах с финансистами. К тому времени, когда Людовик XIII умер, доходы последующих двух лет ожидались в размере 12 миллионов ливров. Это было банкротство.

Ришелье умер, не достигнув мирного решения, которое бы уменьшило бремя налогов для французского народа. Ему также не удалось обеспечить достаточный доход, чтобы продолжать вести войну бесконечно долго.

Налоги были основным предметом недовольства крестьянства в 1630-х годах. Их тяжесть усугублялась экономическим спадом: после периода медленного подъема цены в основном держались на одном уровне на протяжении 1630-х годов, а после 1640 года резко упали. Как следствие, доходы крестьян и ремесленников сократились, что снизило их налоговую платежеспособность. Их положение еще более ухудшилось в связи с исключительно неблагоприятными погодными условиями. Суровые зимы и влажные весны губили урожай несколько лет подряд, что привело к голоду, болезням и высокой смертности. С 1630 по 1632 годы смерть собрала богатый урожай. Чума поразила Бургундию в 1636 году и распространилась к западу по южной половине Франции, достигнув пика летом 1637 года. Значительно сократились производительные людские ресурсы, поскольку крестьяне и ремесленники по ряду причин понесли более серьезные потери по сравнению с другими социальными группами. Торговля также была нарушена, потому что временно закрыли рынки и ярмарки, а незнакомцам был запрещен вход в города. Плохие урожаи привели к росту бродяжничества. Обнищавшие крестьяне собирались в большие группы мигрантов, устремившиеся из самых бедных областей в менее бедные, а из деревень в города. Это в свою очередь создало трудности для городов: кормление голодных и лечение больных заставляло муниципальные власти залезать в долги.

Одним из главных результатов королевской налоговой политики, которая с каждым днем становилась все более тяжким бременем для людей в условиях ухудшающегося экономического положения, стали народные бунты. Начиная с весны 1630 года и до конце правления Людовика XIII «бунт был заразной болезнью в стране». В течение срока пребывания Ришелье у власти произошло три крупных восстания: в Керси (1629), на юго-западе (1633–1637) и в Нормандии (1639). Наиболее значительными были восстания кроканов (1936) и «босоногих» (1639). Восстание кроканов, начавшееся в мае 1636 года в различных местах юго-запада, впоследствии распространилось на территорию большую, чем та, что была охвачена Жакерией в XIV веке. Это, несомненно, было самое крупное крестьянское восстание за всю французскую историю. С самого начала оно было направлено против налоговых чиновников, некоторые стали жертвами жестокой расправы. Любимыми лозунгами восставших были «Vive la Roi sans la gabelle! Vive la Roi sans la taille!» (Да здравствует король без габели! Да здравствует король без тальи!). В 1637 году их возглавил дворянин из Перигора по имени Ламот Лафоре, который организовал дисциплинированную армию. В своем манифесте он призвал короля отменить новые, налоги, разогнать налоговых чиновников и восстановить самоуправление в провинциях. Недовольство налоговым произволом со стороны «этих парижских господ» было одним из основных мотивов движения кроканов.

Нормандия из всех французских провинций несла самое тяжелое налоговое бремя. Прямой налог (taille) возрос настолько, что с последнего собрания провинциальных Штатов в 1635 году люди просто не могли его выплатить. В 1639 году из 139 приходов 82 не смогли внести налог. Города, освобожденные от налога, должны были расплачиваться принудительными кредитами. В довершение бед в провинции с 1619.no 1639 годы свирепствовала чума, а в 1636 году она была наводнена войсками. К 1639 году провинция бурлила от недовольства. Восстание «босоногих» было всего лишь крупнейшим из нескольких нормандских восстаний того года. Поводом для него стал слух о том, что в Нижней Нормандии вводится соляной налог (gabelle). После расправы над чиновником, который прибыл в Авранш по совсем другому делу, восставшие организовались в «армию страдальцев» под командованием «генерала», по прозвищу Жан Босоногий, личность которого осталась неустановленной. Их основной целью, похоже, было освобождение «отчизны (т. е. Нормандии) от сборщиков налогов (gabeleurs) и восстановление порядка, существовавшего до 1635 года, когда еще собирались провинциальные штаты.

Французским историкам давно были известны народные бунты во Франции начала века; однако им не уделялось того внимания, которое они заслуживали до появления в 1948 году серьезной работы о них, опубликованной русским историком Б. Ф. Поршневым. По его мнению, бунты, хоть и возглавляемые иногда дворянами, были в основном спонтанными восстаниями крестьянства и городской бедноты. Несмотря на то, что восставшие первым делом непременно нападали на сборщиков налогов, они очень скоро обращали свой гнев против богатых вообще, поджигая замки и городские усадьбы без разбору, поскольку своими врагами они видели не столько корону, сколько феодальный строй в целом. Они жаловались не только на королевские налоги, но и на всю систему феодальных податей и барщины. Франция, согласно Поршневу, в XVII веке была все еще феодальным государством: экономическая власть оставалась в руках земельной аристократии, а королевский абсолютизм был в ее руках политическим средством увековечения своей доминирующей роли по отношению к остальному обществу. Монархия, другими словами, была частью феодального порядка, а королевское налогообложение просто централизованной формой получения дохода феодалами.

Марксистский подход Поршнева был встречен в штыки большинством французских историков. Ролан Мунье не согласился с тезисом о спонтанности бунтов. По его утверждению, все крупнейшие из них были организованы дворянами или чиновниками, а иногда и возглавлялись ими. Некоторые сеньоры, возможно, и вызывали ненависть своих крестьян, будучи жестокими и жадными, но большинство стремилось защитить крестьян от налогового пресса короны. Поступая таким образом, сеньоры защищали свои собственные интересы, поскольку увеличение королевских налогов неизбежно затрудняло выплату крестьянами феодальных сборов. Франция XVII века, согласно Мунье, уже не феодальное государство: ее экономика была в значительной мере пронизана капитализмом, а абсолютизм не только не был инструментом аристократии, но и развился в ущерб ей. Целью дворянства было не укрепление абсолютизма, а разрушение его за счет возврата в феодальное прошлое. Более того, классовая война была невозможна во Франции XVII века, потому что ее население было расслоено не по горизонтали в «классы», а вертикально — в «сословия» на основании общественного престижа, положения и почета, не связанных с производством материальных благ.

За последние годы появилось много новых исследований по народным бунтам во Франции XVII века. И. М. Берсе, изучавший восстания на юго-западе Франции, исключил любую связь между ними и неурожайными годами, голодом и чумой. Гораздо значительнее оказалась роль внезапного роста королевских налогов, которые попрали многие из местных институтов и привилегий. Берсе удачно назвал «налоговым терроризмом» те методы, которые правительство применяло со времен Ришелье. Они затронули все слои общества, включая нобилитет, так что бунт обычно принимал форму восстания всего города или деревни против королевского сборщика налогов. Примерно той же позиции придерживается и Пиллорже в своей работе о восстаниях в Провансе. Здесь они были значительно слабее и гораздо менее разрушительнее, чем в Аквитании. Большинство из них ограничивались отдельной общиной, и нет никакие свидетельств объединения пролетариата нескольких городов или деревень против богачей. Мадлен Фуазиль, специализирующаяся на восстании «босоногих», также не нашла свидетельств классовой борьбы. Восстание было строго локализованным: оно состояло из нескольких независимых восстаний, которые никогда не стремились к объединению сил. У восставших не было никакой программы социальной реформы: их единственной заботой была защита своих традиционных прав и привилегий против покушений на них центрального правительства.

Разжигание и поощрение аристократами крестьянских волнений наводит на мысль, что нобилитет был более подвержен в то время налоговому давлению, чем принято считать. Действительно, на протяжении первой половины века правительство систематически стремилось к ограничению налоговых привилегий. В районах с налогом taille personalle оно проводило проверки документов у лиц, заявлявших о праве на освобождение от налогов, и в случаях, когда такое право подтверждалось, правительство стремилось ограничить его действие только одним имением на человека. В районах с налогом taille reelle правительство стремилось заставить аристократов платить налоги за земли в их владениях, используемых недворянами. Еще одним способом выжать средства из аристократов были манипуляции с феодальным ополчением (ban и arreere-ban): оно созывалось только для того, чтобы его распустить за отступные в размере 15–20 % предполагаемого годового дохода феодала. Это был замаскированный налог.

Правительство не могло выбрать худшего бремени для выжимания денег из дворянства, доходы которого сократились в результате войны и экономического спада. Доклад, направленный королю после Собрания нотаблей 1626–1627 годов, отражает плохое финансовое положение всего сословия. В списках окружного суда в Амьене за годы после 1639 года значатся аристократы, освобожденные от представления рекрутов на основании бедности. В 1651 году аристократы жаловались: налоги стали настолько высоки, что их арендаторы неспособны платить аренду. Они жаловались также на вооруженные обыски налоговыми чиновниками и на ущерб, наносимый расквартированными у них солдатами. С учетом этих фактов неудивительно, что дворяне были недовольны и время от времени испытывали искушение присоединиться к другим социальным группам, противостоящим правительству.

Реакцию Ришелье на бунт в Нормандии вряд ли можно назвать конструктивной. Он созвал финансовых чиновников, которые старались собрать деньги для войны. «Я должен оказать, — писал он Бутийе, — что не понимаю, почему вы принимаете настолько непродуманные решения в вашем финансовом совете. Болезней, даже самых неизлечимых, можно легко избежать; однако, заразившись ими, уже не спасешься». Кардинал считал, что введение gabelle в Нормандии было серьезной ошибкой, так как отменяло одну из наиболее ценимых местных привилегий и наносило вред экономике провинции. Полученный такой ценой доход не оправдывал потерь. Однако если Ришелье и был здесь силен задним умом, он тем не менее не желал отказываться от принципов, изложенных в своем политическом завещании. Бунт против государственной власти, каким бы обоснованным он ни был, должен быть подавлен с показательной жестокостью. «Жестокость к тем, кто презирает закон и устои государства, — писал он, — есть общественное благо: нет худшего преступления против общественных интересов, чем проявление мягкости к преступникам». «В том, что касается государственных преступлений, — писал Ришелье далее, — следует закрыть дверь перед состраданием и не обращать внимания на жалобы заинтересованных сторон и речи неграмотного народа, который иногда осуждает самые полезные и необходимые меры». 26 декабря 1629 года кардинал выразил свое одобрение мерам, принятым по подавлению восстания в Нормандии. «Вы начали столь хорошо, — писал он канцлеру, — что я не сомневаюсь в том, что Вы доведете свой поход до счастливого завершения, которое установит такой порядок в Нормандии, что нам нечего будет более опасаться этой провинции, да и прочих, которые, несомненно, будут следовать своему долгу из страха». Депутат из Нормандии, посетивший кардинала, сообщал, что «хорошо понял, цель Королевского совета заключалась в том, чтобы представить события в Руане как государственное дело первостепенной важности, которое должно послужить всем уроком».

Людовик XIII был глубоко обеспокоен волнениями среди своих подданных, в то время как он защищал границы королевства против иностранного противника. «Эти народные восстания… — писал он, — такого размаха и настолько беспокоят меня, что нельзя услужить мне лучше, чем подавив их».

Сначала Королевский совет ожидал этого от местных властей. Однако в Сентонже у вице-сенешаля не было достаточно сил для восстановления порядка. Попытка с его стороны мобилизовать местное дворянство оказалась безуспешной. Поэтому возникла необходимость в использовании ветеранов, но эти войска были, вскоре отозваны на северо-восток Франции для отражения внешней угрозы. Правительству ничего не оставалось, как тянуть время: были посланы люди с поручением успокоить восставших. Им следовало говорить, что короля обманули министры и что король собирается примерно наказать этих спекулянтов, обогатившихся за счет его подданных, Власть отказалась от требований выплаты задолженности по taille и требовала теперь только вовремя и полностью внести годовой налог. Однако эти послабления правительства поощрили в других областях сопротивление налогообложению. К осени 1636 года налоговая система на юго-западе Франции почти прекратила свое существование.

Восстание кроканов в Перигоре было еще серьезнее; оно создавало большие трудности для правительства в то время как Франции угрожало вторжение внешнего врага. Герцог д’Эпернон, правитель Гиени, был стар и болен. 12 мая он писал Ришелье: «Все, особенно зажиточные люди, не знают, что может теперь статься с ними». К счастью для герцога, он смог вызвать своего сына, герцога ла Валетта, который поспешил к северу, с испанского фронта, с армией из 3000 пехотинцев и 4000 всадников. Около 3000 кроканов укрылись в деревне Ла Совета. После того как они отказались сдаться, ла Валетт начал приступ. Два часа ожесточенного рукопашного боя закончились кровавой бойней. Было убито около 1500 кроканов и от 200 до 800 королевских солдат. Уцелевшие кроканы присоединились к силам восставших под командованием Ламота Лафоре в Бержераке.

Ла Валетт стремился избежать еще одной бойни. Он вступил в переговоры с Ламотом, который согласился распустить свое войско на определенных условиях. Однако дух восстания продолжал жить, и ла Валетт потребовал от парламента в Бордо принятия строгих мер. Репрессии, считал он, будут наиболее эффективны, если направить их против «людей известных и умелых, которые разжигают и поддерживают восстания публичным оскорблением власти». Он предложил сносить их дома и раздавать их имущество местным командирам, отличившимся при Ла Совета. С середины июня до середины июля шли суды парламента Бордо над вождями кроканов. Около десяти из них были казнены. 23 июня правительство предоставило амнистию остальным участникам восстания при условии срочной выплаты taille, однако это не означало смягчения отношения короны к будущим налоговым бунтам. Чиновники-elus, бежавшие при первых признаках волнений, были заменены, а юго-запад был наводнен войсками, обеспечивавшими сбор taille.

Можно заметить различие между реакцией короны на восстание кроканов и «босоногих». В отношении первого власть ожидала восстановления порядка от местных органов — правителя Гиени и парламента Бордо. Власть удовольствовалась здесь примерным наказанием вождей восставших — особенно тех, кто имел высокое социальное положение — и даже была готова пойти на налоговые уступки. В Нормандии же правительство осуществляло гораздо более прямое вмешательство, не в последнюю очередь из-за близости провинции к столице. В провинцию было направлено три экспедиционных корпуса, которыми командовали соответственно Шарль Леруа де Лапотри, полковник Жан Гассьон и канцлер Пьер Сегье. 5 декабря 1639 года Людовик XIII приказал казнить тридцать пленных, Остальные, объяснил он, будут отправлены на галеры. Карательные силы должны были также уничтожить дома восставших в Авранще, а затем отправиться к Виру и разрушить его укрепления. В Кане Гассьон расквартировывал своих солдат в домах жителей без учета их привилегий. Однако наиболее ярким событием экспедиции было ожесточенное сражение с «армией страдальцев» у Авранша, в котором погибло более 300 восставших. Ришелье поздравил Гассьона 26 декабря: «Вы не могли бы принести большей радости королю, — писал он, — чем подавлением нормандских повстанцев. Это будет нелегко сделать, но этим Вы приобретете как минимум милость у короля».

Из трех походов в Норманию самым значительным был поход Сегье, который продолжался более трех месяцев (с 19 декабря 1639 года до 27 марта 1640 года). Его сопровождала большая группа советников, следователей и юристов. По пути своего следования он отстранял от должностей муниципальных чиновников и должностных лиц. Канцлер также приговорил нескольких вождей восстания к смерти без суда. В Руане, однако, его представители были на удивление мягкосердечны. Считая, что масштаб волнений в городе был намеренно раздут некоторыми местными финансистами, они освободили из заключения многих арестованных.

Несмотря на то, что подавление королевскими войсками нормандского восстания было менее жестоким, чем можно было ожидать, города провинции легко не отделались. В дополнение к утрате своих эшевенов[71] и привилегий, они должны были выплатить огромные суммы в виде компенсаций жертвам восстания. Например, Кутанс должен был внести 31 200 ливров, Байе — 22 000, а Вир — 26 820 ливров. В Кане все население должно было сдать оружие. Город также потерял свои привилегии, а его доход был конфискован в пользу короля. Одновременно на него наложили контрибуцию в размере 159 215 Ливров. Для сбора этой суммы горожанам разрешили облагать налогами товары, ввозимые в город. Несколько месяцев спустя от них потребовали еще 10 000 ливров для содержания войск, введенных в провинцию.

В Руане полномочия эшевенов были приостановлены, горожане разоружены, введены разорительные налоговые санкции, а городская казна конфискована. Налоговые санкции составили в сумме 1 085 000 ливров. 17 декабря 1639 года была приостановлена работа парламента Руана, а его судебные функции временно переданы чиновникам, сопровождавшим Сегье. Эта приостановка действовала до октября 1641. го да, когда суд был восстановлен в значительно ослабленной форме. Он был разделен на две шестимесячные сессии с созданием сорока четырех новых должностей советников.

Ришелье предупреждал короля, о том, что война означает откладывание внутригосударственной реформы на неопределенное время. Он, однако, не предвидел еще и серьезной вспышки внутренних волнений, способных серьезно угрожать военной кампании и даже безопасности короля. Ришелье, который первоначально предлагал ослабить налоговое бремя для королевских подданных, был вынужден осуществлять политику, полностью противоположную своим рекомендациям. По словам В. Л. Тапье: «Придерживаясь различных разорительных методов, которым его заставляла следовать государственная военная и финансовая нужда, он ввергнул ее (Францию) снова в пропасть, из которой так стремился ее вытащить».

Глава 9
Ришелье и абсолютизм

Кардинал Ришелье традиционно изображался архитектором французского абсолютизма. Однако «абсолютизм» как форма правления значительно старше. Его теория уходит корнями, по меньшей мере, еще во времена Римской империи — в третьем столетии Ульпиан (Ulpian.) создал поговорку: quod principi placuit legis habet vigorem (желание князя — закон). Идея о короле как императоре внутри своего королевства распространилась во Франции в XV веке. Хотя термин «абсолютизм» относится только ко времени Французской революции, выражение «абсолютная власть» берет свое начало в средние века. Что касается практики абсолютизма, то уже намного труднее определить это с точностью. В сущности, это режим, при котором власть правителя не является ограниченной какими-либо институтами, кроме божественного закона. Такой режим существовал во Франции задолго до Ришелье. Королевская власть в начале XVI века во Франции уже была абсолютной, поскольку король считался наместником Бога и не отвечал ни перед кем, кроме него. Но все же его власть были также ограничена в том смысле, что он должен был править в соответствии с заветами божественного и естественного правосудия. Однако к XVII веку разные слуги королевской власти представляли ее по-разному. Таким образом, для Ришелье обычные законные процедуры были применимы к подданным короля в их делах друг с другом, но могли игнорироваться законом там, где затрагивались интересы государства. В этом отношении о нем можно было бы сказать, что он способствовал более крайнему и более светскому определению «абсолютизма».

Самым большим препятствием к неограниченному осуществлению королевской власти была власть «верховных судов». Хотя они были «верховными» в том смысле, что когда-то являлись частью Curia Regis и все еще осуществляли власть короля, они стали с течением времени достаточно независимыми, чтобы развить собственные интересы и отношения, которые не обязательно совпадали с таковыми короля или его министров. Таким образом парламенты, особенно парламент Парижа, который был самым важным из них, критически относился к некоторым сторонам королевской политики. Кроме того, что они были высшими судебными инстанциями в королевстве после короля, они должны были утверждать законопроекты и возражать против законодательных предложений, которые казались им нежелательными. Право парламента на протест могло серьезно мешать действиям правительства, особенно во время войны, хотя король мог осуществлять свою волю, созывая специальную сессию, называвшуюся Lit-de-justice, на которой он лично наблюдал за утверждением законов, временно беря обратно власть, которую он передал парламенту.

Затаенное недовольство, неоднократно выражавшееся парламентом при Людовике XIII, проявлялось в виде использования правительством специальных судебных комиссий. Однако это не было новшеством: такие комиссии имели длинную историю, появившись в XV столетии, когда они часто использовались для политических целей. Даже в таком виде они рассматривались многими как умаление законности монархии, которая, как считалось, опирается на надлежащее отправление правосудия. Условия, при которых королевская власть могла вмешиваться в действия верховных судов, были ограничены законами 1562 и 1572 годов, но они игнорировались Людовиком XIII и Ришелье. По словам одного парламентария, «комиссии принимают решения по незначительным делам чаще, чем обычные суды». Ближе к концу правления президенты парламента выражали недовольство тем, что король мог судить любого человека, назначив судьей также любого.

Специальные комиссии для расследования преступлений lese-majeste использовались Люинем в начале правления Людовика XIII, чтобы устранять своих политических врагов. Его примеру последовал Ришелье, которые использовал специально подобранных судей, чтобы судить Пюилорана, маршала де Марийяка, герцога де Монморанси и Сен-Мара. Похожие комиссии создавались также для расследования других преступлений. Самой известной была Chambre de l’Arsenal, которая использовалась для проведения скорого правосудия в отношении политических преступников. Ее созданию в 1631 году парламент сопротивлялся в течение нескольких месяцев, однако в конце концов ему пришлось уступить, и новый суд мог действовать без помех. Он стал печально известен из-за своих тайных процессов и ночных казней. Иногда Ришелье вполне обходился без юридических формальностей при отправлении правосудия. Так, аббат Сеп-Сиран, подозревавшийся в симпатиях к янсенистам, был заключен в тюрьму Венсенского замка на четыре года без судебного разбирательства. После нормандского мятежа в 1639 году канцлер Сегье приговаривал людей к смерти без суда, по одному своему слову. В глазах Людовика XIII и его главного министра такие судебные эксцессы были совершенно в порядке вещей. Один из пропагандистов Ришелье заявил, что «правосудие, добродетель и честность монарха действуют совершенно иначе, чем у простых людей».

Ришелье не только помог ограничить законную власть парламента; он также выступал против его политических притязаний. Здесь он снова подчинялся традиции. Король и парламент находились в политическом конфликте в течение, по меньшей мере, одного столетия. В 1527 году Франциск I запретил суду вмешиваться в государственные дела. Во времена Людовика XIII такой же запрет был объявлен хранителем печати, Мишелем де Марийяком: он напомнил судьям, что их обязанностью было отправлять правосудие, а не вмешиваться в дела государственные. В 1629 году свод законов Code Michau постановил, что утверждение предложенных королевских законопроектов должно быть автоматическим, если не представлены возражения в течение двух месяцев после получения законопроектов парламентом. В январе 1632 года после отказа парламента утвердить указ об учреждении Chambre de l’Arsenal, делегация судей предстала перед королем в Меце. «Вы здесь, — сказал он им, — только для того, чтобы рассудить истца и ответчика, и я не дам вам зазнаться; если вы будете продолжать свои козни, я быстро подстригу ваши коготки».

Разногласия между королем и парламентом достигли высшей точки в 1635 году, после начала войны с Испанией. Людовик провел Lit-de-justice в декабре, чтобы утвердить несколько указов, создававших новые должности, 24 из них — в самом парламенте. Указы были утверждены, однако некоторые члены Enquetes (Следственной палаты, одной из палат Парижского парламента) попытались провести их обсуждение на пленарном заседании суда. Самые откровенные критики были арестованы в январе 1636 года и высланы из столицы, после чего их коллеги организовали судебный бойкот, который продолжался до марта. Мир был восстановлен только тогда, когда король согласился восстановить в правах высланных судей и сократить число новых должностей до семнадцати. В 1638 году произошло другое столкновение, когда парламент заявил протест по поводу неспособности правительства выплатить проценты по определенным облигациям. Были высланы пять судей и организован еще один судебный бойкот. Однако на этот раз парламент сдался без особых уступок со стороны короля. В начале 1640 года еще двое судей были высланы, после того как они выступили против создания новых должностей. В феврале 1641 года парламент был вынужден утвердить указ, ограничивавший его возможности высказывать свое мнение в отношении государственные дел. С этого времени законопроекты политического рода, чаще чем финансовые или юридические, должны были утверждаться без предварительного обсуждения.

Народное представительство не играло никакой роли при абсолютном правлении. Во время правления Ришелье не было проведено ни одного заседания Генеральных Штатов — единственного органа власти во Франции, который был одновременно представительным и общенациональным. Однако представительные собрания — штаты — уцелели в нескольких провинциях (Дофине, Бургундия, Лангедок, Прованс и Бретань). Это били самоуправляющиеся провинции (pays d’etets), в которых фискальный режим отличался от применяемого в административных провинциях, где налоги распределялись выборными лицами (pays d’elections). Несмотря на то, что позднее налоги определялись королевским советом и взимались королевскими чиновниками — казначеями Франции и сборщиками налогов (tresoriers de France и elus), в самоуправляющихся провинциях (pays d’etats) они устанавливались голосованием, определялись и собирались самими штатами. Однако во время правления Людовика XIII центральное правительство пыталось увеличить число финансово-податных округов (elections) до количества самоуправляющихся провинций (pays d’etats).

В марте 1628 года Людовик XIII издал указ о создании десяти финансово-податных округов в провинции Дофине, в каждом из которые было по двадцать семь чиновников. Он объявил, что хочет обеспечить равномерное распределение налогов и что налоги не будут взиматься без его согласия. Однако эта акция была проведена, несомненно, для того, чтобы увеличить поступление денег для правительства путем создания новых должностей, которые можно было купить. Новая система стоила провинции Дофине, вероятно, больше, чем существовавшая до сих пор система; провинция воспротивилась реформе, но была побеждена. Ей были навязаны сборщики налогов (elus), и ее штаты перестали действовать. В Бургундии подобная реформа короля встретила более сильное сопротивление. В феврале 1630 года в Дижоне произошли сильные волнения. Король пригрозил лишить город привилегий и разрушить его стены. Канцлер убедил городские власти в необходимости проявить покорность: «Подданные не должны обсуждать мотивы приказа… Если они подчиняются только тогда, когда сочтут это нужным, то это уже не подчинение. В основе общественного спокойствия и порядка лежит почтительность, которую должны внушать высшие власти». Хотя Дижон покорился, он все-таки потерял свои привилегии, как и вся провинция. В Провансе также было применено насилие, когда король учредил десять финансово-податных округов с общим числом чиновников 350 человек. У представителя короля, Дре д’Обре, посланного в Экс для наблюдения за утверждением указа местным парламентом, сожгли его карету, а самому ему пришлось бежать через крышу дома. Королевский указ был осужден Штатами как «самый пагубный не только для имущества, по также и для свобод, даже самой жизни народа этой страны». К ноябрю 1629 года Экс был охвачен восстанием, а провинция все еще была без сборщиков налогов (elus). В Лангедоке произошла похожая история. Указ о создании двадцати двух округов со штатом служащих в 700 человек встретил сильное сопротивление со стороны парламента Тулузы. Среди самоуправляющихся провинций (pays d’etats) только в Бретани кампания правительства по достижению налогового единообразия прошла без эксцессов. Почему это было так, можно только догадываться. Бретонцы были известны своим неистовым независимым характером. Их мог также защитить Ришелье, который нуждался в сотрудничестве с ними в интересах развития морской торговли.

В сентябре 1629 года английский посол во Франции, сэр Томас Эдмондс, приписал Ришелье ответственность за притеснение королем провинциальных штатов:

«Он упразднил этот обычай созыва штатов губернатором и постановил, что после учреждения любой комиссии для сбора любых денежных средств в любой провинции это будет выполняться только государственными сборщиками налогов, которые являются лицами, привыкшими взимать налоги по всей стране, и чтобы сделать их власть абсолютной, они продают должности упомянутых сборщиков налогов по самой высокой цене, что точно определяет доход губернатора. Это он уже осуществил (как сказано) в провинциях Прованс, Дофине и Лангедок, и если сможет сделать то же в Бретани, что будет труднее, так как народ там сильнее держится за свои привилегии, то ему будет тотчас легче сделать это в других землях».

Однако точность этого сообщения современника была подвергнута сомнению историком Джоном Расселом Мейджором. Он указывает на то, что посол был новым, неопытным человеком, склонным приписывать все политические решения Ришелье. По мнению историка, министром, ответственным за расширение системы округов (elections) до числа самоуправляющихся провинций (pays d’etats), был хранитель печати Марийяк, а не Ришелье. За исключением случая с Лангедоком, утверждает он, Ришелье не имел дела с сословиями. Он никогда не упоминал о них в своих различных реформаторских предложениях, и почти никогда — в своей корреспонденции. Однако для историка опасно слишком много читать в тишине. Более того, другой историк, Орест Тейпам, указывал на тщетность попыток определения, кто же был инициатором изданного указа или принятого решения в правительстве Людовика XIII. «Главным принципом монархии являлось то, — пишет он, — что король был источником политической власти в государстве и не разрешал министрам утверждать, к их чести или нет, политические решения».

Но что же произошло с провинциальными штатами после Дня Одураченных, когда Ришелье восторжествовал над Марийяком? Политика, проводившаяся до сих пор правительством, была круто изменена. От абсолютизма, по словам Мейджора, отказались. Фактические данные, по крайней мере внешне, кажется, подтверждают этот вывод. В Бургундии были вскоре продолжены переговоры между королем и штатами. Во время своего визита в Дижон Людовик XIII заявил о готовности отменить указ об округах (elections) из-за нужды в деньгах. Штаты предложили ему 1,6 миллиона ливров, которые он принял. Бургундия таким образом сохранила свои штаты, а Дижон получил обратно привилегии. В Провансе новый губернатор Конде предложил отменить указ об округах (elections) за соответствующую плату. После небольшого торга штаты согласились платить 375 000 ливров в год в течение четырех лет. К осени 1631 года провинция практически вернулась к нормальной жизни. В Лангедоке не произошло быстрых перемен: налоги продолжали взимать без согласия штатов. Однако в сентябре 1631 года округа (elections) были запрещены королем. Людовик XIII запросил 3 885 000 ливров в качестве компенсации за сборщиков налогов (elus). Штаты согласились на это, и должность сборщиков была упразднена. Только в Дофине сохранилась система округов (elections). Это объяснялось, возможно, главным образом, неспособностью штатов урегулировать давнишний спор о природе налогов (taille).

Все это, по словам Мейджора, говорит о тенденции отказа от абсолютизма, после того как Ришелье победил Марийяка. Однако изменение политики произошло скорее благодаря обстоятельствам, чем личностям. Создание округов (elections) в самоуправляющихся провинциях столкнулось с сильным сопротивлением. Сопротивление часто вырастало в жестокие столкновения. Так как Франция готовилась вступить в Тридцатилетнюю войну, ее правительство не могло допустить, чтобы внутренние беспорядки вышли из-под контроля. Оно также нуждалось в деньгах, и политика отмены непопулярного закона в обмен на соответствующие наличные денежные средства, должно быть, имела больше смысла, чем упорное проведение курса, который только вызывал в стране волнения. Можем ли мы быть уверены в том, что даже Марийяк хотел проведения налоговой реформы любой ценой? Мейджор полагает, что Ришелье был сторонником введения финансово-податных округов (elections) в Лангедоке. Почему же он тогда согласился с их упразднением в 1651 году? Очевидно, он понимал, что новые условия требовали новой политики. Развитие абсолютистского государства, как доказал Дэвид Паркер, «было результатом не постоянного применения нового взгляда правительства или общества, а прагматической, часто специально (ad hos) внутренне противоречивой попыткой восстановить королевскую власть в обстановке быстро меняющегося мира. В любом случае ошибочно ставить знак равенства между elections и абсолютизмом, так как «существовали основательные и хорошо осознаваемые причины для того, чтобы не рассматривать elections как панацею от финансовых проблем правительства или как лучший способ для развития налогового единообразия». Эта политика несла с собой огромное увеличение административных расходов. Тем более, что сборщики налогов (elus) были известны своей неспособностью и взяточничеством. Более эффективным способом решения проблем правительства было не увеличение уже существующего числа продажных чиновников, а рассылка членов комиссий, чья власть могла быть легко упразднена королем.

Продажа должностей была весьма выгодной и использовалась французской королевской властью еще в средние века для увеличения доходов. Должность была больше, нежели пост в королевской государственной службе. По определению юриста Луазо, жившего в XVII веке, это было «обычное звание в сфере государственной власти». Под «обычным» он подразумевал «постоянное», в отличие от временного» или «чрезвычайного» чина; под «званием» — социальное положение, так как должности позволяли получить дворянство. Высшие государственные чины (например, канцлерство) давали наследственное дворянство, в то время как меньшие должности давали его только на время жизни самого чиновника. Однако семье чиновника могло быть навсегда пожаловано дворянство, если три последующих поколения удерживали эту должность в течение двадцати лет. Это стало возможным благодаря тому, что чиновник мог купить право передавать свою должность кому-либо еще. Ведь она также считалась одним из предметов частной собственности, которая могла быть куплена, продана или передана. Таким образом, рядом со старым дворянством (nobless d’epee) появлялось чиновное дворянство (noblesse de robe). Жалованье у этих должностей обычно было невысоким; однако они имели много льгот. Поэтому многие хотели получить их, и король учредил их больше, чем было необходимо для удовлетворения все увеличивающегося спроса той части людей, которые хотели улучшить свое социальное положение или увеличить доход.

С политической точки зрения, продажа должностей была опасна, так как король терял контроль над частью своей власти. Ведь у чиновников появилось групповое самосознание и коллективные интересы, которые не обязательно совпадали с тем, чего хотел или в чем нуждался король. Так, существовала тенденция сохранения должностей за относительно немногими семьями, которые стали чем-то вроде четвертого сословия в королевстве. Тот факт, что должности продавались, означал, что они могли легко попасть в руки людей, которым не хватало знаний или способностей, необходимых для выполнения таких функций. Короче говоря, к началу XVII века сложилась ситуация, когда король больше не мог быть уверен, что чиновники, для которых он первоначально создал должности, будут выполнять его волю. Другими словами, продажные должности стали препятствием на пути создания сильного правительства. Так как правительство постоянно нуждалось в финансах, особенно после начала Тридцатилетней войны, появилась необходимость в обходе чиновников посредством должностных лиц, находившихся под непосредственным контролем королевской власти. Это были интенданты (intendans).

Учреждение должности интенданта не было неожиданностью. Появление этой должности в начале XVII века ознаменовало собой кульминационный пункт долгого процесса, при котором центральное правительство рассылало комиссаров в провинции для выполнения определенных специфических задач. Это происходило в XVI веке. При Генрихе III, например, чиновники при Королевском совете (maitres des requetes) отправлялись в поездки с инспекциями, называвшимися chevauchees. Во время правления Генриха IV центральное правительство несколько раз рассылало комиссаров, как, например, в 1598–1599 годах для регулирования сбора налогов (taille). Ими постоянно руководили и поддерживали из Парижа, и их полномочия постоянно расширялись для решения любого рода дел в провинциях. Однако, если интенданты Людовика XIII появились в XVI веке из большого числа комиссаров, по-разному называвшихся, то можно сказать, что в настоящем своем виде они появились в 30-х годах XVII века. Они просто прекратили надзирать за существующими финансовыми чиновниками, — tresoriers de France et elus — и фактически взяли на себя их функции.

Как видим, внешняя политика Ришелье оказалась крайне дорогой. Различными средствами правительство пыталось увеличить свои доходы. Однако ему пришлось преодолеть недостатки своих финансовых чиновников. В мае 1635 года Людовик XIII выразил сильное недовольство тем, что они препятствуют выполнению королевских указов и поручений. Например, в 1630 году казначеи Франции (tresoriers de France) в Бордо протестовали против сбора налогов, пока соответствующие королевские указы не были утверждены местным парламентом. Они действовали правомерно, но во время войны король не мог терпеть такого обструкционизма. Чиновники также были во многом виноваты и в других бедах, с которыми сталкивалось правительство. Как мы видим, налоги были основной причиной народных беспорядков, но более непопулярной была несправедливость при распределении налогов и злоупотребления при их сборе. Так, посланный в Бордо в 1634 году интендант увидел казначеев, которые не имели понятия о налоговой платежеспособности определенных приходов и не меняли распределение налогов в течение шестидесяти лет. Финансовая эксплуатация чиновников правительством в начале XVII века имела катастрофические последствия для их надежности в качестве официальных лиц в финансовой сфере. К 1635 году сборщики налогов выражали недовольство тем, что последующее создание новых должностей вдвое уменьшило ценность существовавших. Они пытались компенсировать убытки, занимаясь казнокрадством, сокращая, таким образом, доходы короля от налогообложения. Сопротивление крестьян налогообложению использовалось королевскими судебными исполнителями как предлог для отказа от сотрудничества с правительством. Это было достаточно плохо в мирное время, а во время войны грозило катастрофой. Королю необходимо было искоренить такие злоупотребления, чтобы получить причитавшиеся ему деньги, уменьшить слабость и беспомощность государства и избежать риска восстаний.

В декабре 1633 года король решил отправить в провинции комиссаров для того, чтобы обеспечить справедливое распределение налогов среди приходов и налогоплательщиков. Комиссары были посланы во все финансово-податные округа, однако правительство пока не намеревалось заменить ими чиновников, даже на время. Оно просто хотело, чтобы они лучше ему служили. Это стало ясно после указа в мае 1635 года, который учредил четыре должности председательствующих и главных интендантов (intendants presidents et generaux) в каждом финансовом бюро (bureau des finances). Их задачей было обеспечивать полное выполнение королевских указов без каких-либо задержек. Казначеи (tresoriers) не были лишены своих функций. Однако этот шаг оказался недостаточным: год спустя беспорядки стали происходить чаще, и виной тому были злоупотребления чиновников. В 1637 году правительство приняло решение ввести принудительный заем с городов. Предполагая, что они будут сопротивляться, правительство возложило это на комиссаров; вновь они действовали лишь временно. В ноябре 1641 года король снова выразил недовольство неспособностью казначеев Франции (tresoriers de France) и сборщиков налогов (elus) справедливо распределять и собирать налоги. Однако на этот раз он пригрозил заменить их комиссарами, если они не удовлетворят его в отношении сбора налогов в 1642 году. 22 августа 1642 года правительство официально поручило распределение и сбор основного (taille) и других налогов интендантам, тем самым действительно понизив в должности существовавших чиновников. Они потеряли свои права в отношении налогообложения, за исключением тех случаев, когда интенданты использовали их в качестве помощников. Это был поистине важный шаг: он превратил интендантов в налоговых управляющих в провинциях, которые были напрямую подчинены королю и могли быть легко уволены.

Обычный интендант был из парижской новой знати (noblesse de robe). Изучив юриспруденцию, он занимался ею несколько лет до вступления в верховный суд в молодом возрасте или в двадцать с лишним лет. Он покупал должность королевского следователя (maitre des requetes), заплатив большую сумму (обычно 150 000 ливров), которая давала ему право председательствовать в различных судах и в королевских судебных комиссиях. Традиционно maitre des requetes получали прошения, которые подданные присылали королю. К 1610 году они приобрели монополию на представление дел в Тайном совете (Conseil prive). Однако их обязанности значительно расширились. Должность интенданта не была их конечной целью; обычно это была подготовка в долгой карьере в Королевском совете. Интенданты разделяли определенные идеи и взгляды. Они твердо придерживались принципа, провозглашенного ле Бре в его работе «De la souverainete du гоу», что «необходимость не знает закона». Это правило использовалось во время войны, чтобы оправдать увеличение налогов и различные деспотические мероприятия.

Интендант был одновременно и судьей, и управляющим. Его полномочия определялись комиссией, которая могла быть либо общей, либо особой. Местные условия могли стать причиной того, что один интендант получал более широкие полномочия, чем другой. Первая комиссия, определившая три власти — суд, полицию и финансы, появилась в 1621 году. После этого они стали обычными. Полномочия интендантов были гибким инструментом правительства, и они не представляли угрозы королевской власти, так как решения интендантов всегда могли быть отменены Королевским советом. Только в определенных уголовных делах они могли выносить приговоры, которые не рассматривались Советом.

Историк утверждает, что в 1624 году интенданты «были почти везде… и заведовали почти всем». Это большое преувеличение. Между 1560 и 1630 годами было назначено всего 120 интендантов. С 1630 по 1648 год их число увеличилось со 120 до 150. Как пишет Бонней: «Война, сверх всех своих финансовых требований, должна была доказать, что учреждение должности интенданта имело решающее значение». К ноябрю 1641 года их можно было обнаружить на всех административных участках. Действовало относительно твердое правило трехгодичного правления, после чего интенданта снимали с должности, направляя в другую провинцию, или отзывали. В среднем в 1634–1648 годах интенданты оставались в должности менее трех лет

Участившееся использование интендантов королевской властью неизбежно повлияло на губернаторов провинций, ведь в прошлом они имели полную власть в решении местных дел и подчинялись только местным парламентам. Во время Ришелье большое число губернаторов было смещено, разжаловано, выслано или заключено в тюрьму. Но это происходило из-за их участия в различных заговорах аристократии, а не по причине какого-либо обдуманного плана кардинала уничтожить должность губернатора как таковую. В действительности он стремился заполучить эти должности для себя, своих родственников и клиентов. В самом начале интенданты должны были всего лишь помогать губернаторам. Такое сотрудничество потенциально было более полезным для обеспечения утверждения королевских декретов верховными судами, в военных делах, для контроля над городами и взимания налогов. Ведь губернатор в местном масштабе управлял обширной сетью клиентуры, которая была вне контроля интендантов. Однако сотрудничество не всегда претворялось в жизнь. Губернаторы в провинции не могли взяться за оружие против дворянства, которое поддерживало крестьян в их сопротивлении сбору налогов правительством. Интендантам, таким образом, оставалось только действовать в одиночку. С 1629 года и далее, они контролировали деятельность низшего дворянства, как будто это было нечто само собой разумеющееся. В августе 1642 года они были уполномочены преследовать судебном порядком любого, даже сеньора, кто опаздывал с уплатой налогов.

Другой обязанностью интендантов было отстаивать городское самоуправление. Большинство городов контролировались олигархией, которая ревностно охраняла свои привилегии, включая освобождение от налогов. Интенданты также предпочитали скорее сопротивляться или выступать против королевских приказов, чем вызывать волнения городской черни. Но даже при таком положении вещей при Ришелье в городах происходило много мятежей, чаще всего вызванных сборами налогов. Принудительный заем для городов (декабрь 1636 года), налог на состояние (1639–1640 гг.) и 5 %-ный налог на торговлю (1640) подлили масла в огонь. После каждого случая беспорядков интендант расследовал его причины и в судебном порядке преследовал зачинщиков. Хотя волнения в городах при Ришелье чаще всего были незначительными, но все же они были достаточно серьезными, чтобы усилить контроль королевской власти над городскими делами. После 1642 года интенданты использовались для своего рода административной опеки над городами.

Именно при Ришелье интенданты появились в качестве первых представителей королевского абсолютизма. В течение долгого времени они помогали сделать монархию намного сильнее, чем она была в 1624 году. С абсолютистской точки зрения, интендант имел большие преимущества перед чиновниками: его полномочия можно было изменить в зависимости от обстоятельств; его должность можно было отменить, если он не выполнял своих обязанностей. В отличие от верховных судов, губернаторов провинций и сословий, интенданты не могли стать альтернативным источником власти для короля. В то же Время их социальное и профессиональное происхождение обеспечивало простой подход к работе и служило гарантией их лояльности государству. Их главной целью было устранение препятствий на пути Франции к военным достижениям. Они достигли этого с большим успехом. Без их усилий трудно представить себе, как смогла бы Франция выйти победительницей в Тридцати летней войне. Ришелье не дожил до этого. Самое большею испытание для интендантов — Фронда — еще не наступило, когда он умер.

Однако, сделав их вместо чиновников главными представителями королевской власти в провинциях, Ришелье внес значительный вклад в развитие абсолютизма во Франции.

Глава 10
Ришелье и экономика

Ришелье всегда был заинтересован в развитии морской торговли. Некоторые историки пытались объяснить этот интерес наследственностью. Действительно, его прадед был вице-адмиралом, дед — морским капитаном, а отец — капитаном капера. Однако своим интересом кардинал наверняка был обязан не столько предкам, сколько своему острому осознанию экономических реалий. Как умный наблюдатель, Ришелье прислушивался к оживленным спорам, которые происходили вокруг него, о положении экономики Франции. В частности, он сознавал решающую роль торговли с заокеанскими странами в жизни государства.

К XII веку главный центр международной торговли переместился со Средиземного моря в Атлантику. Франция, имевшая морские побережья и там и там, неизбежно было вовлечена в это. Но во время религиозных войн она уступила большую часть своей морской торговли, которая попала в руки Англии и Голландии. У них были более крупные корабли и успешно работавшие торговые компании, такие как голландская Ост-Индская компания. Купцы этих стран активно поощрялись своими правительствами посредством протекционистского законодательства. Английских и голландских купцов можно было увидеть повсюду в портах Франции на Атлантике. Торговля французской солью на Балтике стала монополией Голландии. То же самое происходило с большей частью виноторговли. Голландцы не довольствовались только перевозками вина из Бордо в Северную Европу; они сами разводили виноградники и производили вино. Даже на Средиземном море английские и голландские купцы были более заметны, серьезно угрожая захватить привилегированные места французских купцов в Оттоманской империи XVI столетия.

Франция должна была быть на первом плане среди торгующих стран. Как указывали писатели того времени, у нее была длинная береговая линия с большим количеством прекрасных портов, многочисленные леса, способные поставлять строевой лес для постройки кораблей, и много мореплавателей. Но ее торговый флот все еще был сравнительно небольшим и состоял из кораблей малой грузоподъемности. Многие корабли были построены в Объединенных Провинциях, а большинство французских моряков служили на иностранных кораблях, потому что дома для них не было работы. Что касается военного флота Франции, то он почти не существовал в начале правления Людовика XIII. В результате французские купцы были легкой добычей для корсаров и пиратов. Нидерланды, хотя официально и союзническая страна, без колебаний нападали на них. Но самым страшным бичом были пираты с побережья Северной Африки. Они захватывали не только корабли и грузы, но и моряков, которых продавали затем в рабство.

Существовали, по крайней мере, три причины слабости Франции на море. Первым было то, что внимание сменявших друг друга правительств было поглощено континентальными проблемами. Французская монархия не думала, что она сможет защищаться одновременно и на суше и на море; имея выбор, она выбрала сушу. Более важной причиной, возможно, было предубеждение французов против торговли. В то время как в Англии и Объединенных Провинциях торговля не рассматривалась как низкое занятие, во Франции ее презирали. Дворянин, занимавшийся торговлей, рисковал потерять свои привилегии по существующим правилам, в то время как купец обычно стремился стать дворянином, вкладывая деньги в землю или купив должность. Он также давал своему сыну скорее гуманитарное образование, чем коммерческое. В результате Франции недоставало такого рода торговых династий, которые процветали в других странах.

Ришелье знал об этих проблемах и о средствах, предлагавшихся тогдашними теоретиками экономики. Одним из самых известных среди них был Антуан де Монкретьен, который опубликовал книгу «Traite d’economic politique» в 1615 году. В ней иностранцы осуждались как пиявки, высасывавшие кровь государства. «Самая королевская задача, которую Ваше Величество может выполнить, — писал он, — это восстановить порядок там, где он был нарушен, отрегулировать механические искусства, которые находятся в ужасной неразберихе, восстановить торговлю и коммерцию, которым так долго препятствовали и мешали». Чтобы достичь этого, доказывал автор, необходимо защищать французскую торговлю и промышленность от конкуренции с Англией и Нидерландами. Они ввели строгие ограничения на французские товары, и Франция должна ответить такими же мерами. Монкретьен с одобрением отметил строгие правила заключения коммерческих сделок в Лондоне в сравнении с французскими, которые отличались вседозволенностью и полной свободой. Он советовал установить более жесткий контроль за иностранными судами во французских гаванях, строить больше портов и отдавать предпочтение в использовании французским судам перед иностранными. Он также убеждал правительство последовать примеру голландской Ост-Индской компании. Военный флот был также весьма важен для защиты интересов Франции на море.

Ришелье официально заявил о своих морских интересах в регламенте 1625 года. Королю, — заявил он, — всегда было важно иметь сорок галер для защиты французских купцов, торгующих с Левантом, от нападений корсаров с северного побережья Африки. Поэтому он приказал казначею выдать 150 000 экю на строительство тридцати галер. Оставленные на побережье гавани также нуждались в укреплении и гарнизонах, с тем чтобы избежать использования их пиратами в качестве удобных опорных пунктов. Штаты Прованса заплатили за строительство фортов, а он — за ввод войск. Расходы на содержание галер были покрыты пошлинами на табак и сахар. Ришелье учел также политические преимущества достижения контроля над морским путем в Италию. Это не только вынудило бы испанские военные транспортные корабли, направляющиеся в Италию, столкнуться с дополнительной опасностью плавания в открытом море; это также могло бы подтолкнуть угнетенный народ в Неаполе и на Сицилии свергнуть своих вице-королей, а итальянских князей — послать военную помощь Людовику XIII.

В октябре 1626 года Сен-Жерменским указом Ришелье был утвержден Главным управляющим и начальником коммерции и мореплавания. Этот новый пост давал ему возможность контролировать морское судоходство и королевский военно-морской флот. Однако прежде чем взять на себя обязанности в области морской политики, ему нужно было избавиться от существовавшей устарелой военно-морской администрации. Она состояла, по существу, из Адмирала Франции и трех адмиралов — Гиени, Бретани и Прованса соответственно. Адмирал в то время был не моряком, а управляющим с полномочиями контроля над портами и судоходством и правом устанавливать ряд тарифов на суда и товары. В 1612 году Генрих II герцог де Монморанси сделал первый шаг в направлении объединения администрации, соединив адмиралтейство Франции с адмиралтейством Бретани. Через год он добавил и адмиралтейство Гиени. В августе 1626 года Ришелье убедил Монморанси уступить все три адмиралтейства за 120 000 ливров. Три должности были затем упразднены, а их полномочия переданы Главному управляющему. Однако Сен-Жерменский указ еще нуждался в утверждении парламентами. Некоторые согласились на это, но парламент Ренна выступил против, заявив, что адмиралтейство Бретани традиционно управлялось губернатором провинции. «Я не планирую вводить что-то новое в Бретани или где-то еще, — объяснил Ришелье, — а только стараюсь спокойно найти способы, с помощью которых те, кто хочет торговать, могли бы делать это безопасно». Затруднение было преодолено, когда герцог Вандомский отказался от должности губернатора и Ришелье принял приглашение от штатов Бретани сменить его. Только адмирал Прованса не вошел в новую администрацию. В июне 1629 года Людовик XIII расширил полномочия Главного управляющего, дав ему возможность контролировать Средиземноморье. Герцог Гиз, бывший губернатором Прованса, выразил резкое недовольство по поводу потери своего адмиралтейства, но вскоре после этого впал в немилость и отправился в изгнание, оставив Ришелье всю свою власть.

В ноябре 1626 года мальтийский рыцарь, по имени Исаак де Разильи, отправил памятную записку Ришелье, составив обширную программу развития морского судоходства и заокеанской экспансии. Он отказался, как от старого кафтана, от представления, что Франция была независимой в экономическом отношении и не нуждалась во ввозе чего-либо из-за границы. Напротив, утверждал Разильи, ей необходимо эксплуатировать свои природные преимущества и развивать торговлю с заокеанскими странами. «Кто бы ни был хозяином моря, — писал он, — он имеет большую власть и на суше. Нужно было посмотреть на короля Испании, чтобы понять верность его утверждения: с тех пор как у него появился военный флот, он покорил так много стран, что солнце никогда не заходило в его владениях. Даже такие небольшие страны, как Объединенные Провинции, достигли слияния вследствие своего морского могущества. Король Франции в противоположность этому не мог даже подавить сопротивление герцога де Роана без иностранной помощи. Французам, продолжал Разильи, нужно изменить свое отношение к торговле. Обнищавшее дворянство должно стремиться восстановить свое состояние, выйдя в море. Нужно учреждать такие же компании, как в Англии или Голландии. Если бы были предприняты правильные шаги, король Франции мог бы за десять лет стать «хозяином моря».

В дополнение к записке Разильи Ришелье изучал сообщения капуцинских проповедников в Леванте и других местах, которые передавал ему его друг, отец Жозеф. Хотя в них речь шла чаще всего о религиозных вопросах, они также содержали полезную информацию о торговле, так как миссионеры часто общались с французскими купцами и их конкурентами. Кардинал также читал доклады французских дипломатов. Они сообщали ему о некоторых ограничениях, введенных в Испании и Англии для французских коммерсантов. В то время как в Англии наложили запрет на ввоз французского сукна, Франция была наводнена дешевым английским сукном. В 1626 году французский посол в Англии заявил, что англичане объявили войну Испании, но ведут ее только против Франции. Они объявили все французские суда, торгующие с Испанией, законным трофеем. Что касается голландцев, то те официально были союзниками Франции, однако не высказывали сожаления по поводу грабежа ее кораблей.

18 ноября 1626 года Ришелье направил памятную записку хранителю печати Марийяку, для использования ее при подготовке его речи на Собрании нотаблей, которое должно было открыться 2 декабря в Париже. Оно начиналось со следующего заявления:

«До сегодняшнего дня было позором, что король, являющийся старшим сыном церкви, стоит ниже самого маленького князя в христианском мире по своей власти на море. Его Величество, видя, как пострадали от этого его королевство и подданные, принял решение исправить дело, оказавшись таким же сильным на море, каковым он является на суше. Однако для этого решения нельзя не принимать во внимание нашу торговлю. Ведь подданных короля ежегодно обманывали не только в отношении товаров, но и в отношении их свободы. Наши соседи считают, что имеют право продавать нам свои товары и покупать наши на своих условиях. Но эти невзгоды теперь прекратится. Его Величество решил содержать тридцать хороших военных кораблей, которые будут охранять побережье, держать подданных в покорности и научат его соседей уважению, которое они должны питать к такому великому государству».

Когда нотабли собрались в декабре, король объяснил, что их созвали для устранения беспорядка в государстве. Позднее сам Ришелье заявил: «Это собрание должно быть коротким, но плоды обсуждения сохранятся надолго». Военно-морской флот и торговля были только частью широкой программы внутренней реформы, представленной нотаблям. Марийяк, как оказалось, не использовал в своей речи все пункты записки Ришелье, которые могут объяснить, что побудило кардинала самому обратиться к нотаблям. Он не дал подробного отчета о реформах, которые задумал, ограничившись вопросами внешней политики. Однако 11 января 1627 года он представил меморандум в тринадцать статей с планами правительства реформы торговли, законодательства, армии и финансовой системы. Туда также были включены предложения для реформы образования.

В нем говорилось, что слишком много людей получили гуманитарное образование, но технических профессий не хватало. Поэтому было необходимо уменьшить количество учебных заведений, существовавших в маленьких городках королевства, что заставляло коммерсантов, и даже земледельцев, забирать детей из своей профессии для того, чтобы обучить их другим занятиям, в которых они очень часто ничего не зарабатывали и разоряли других.

Кардинал верил также, что знать будет содействовать процветанию государства, и настаивал на ослаблении правил derogeance.

Доводы Ришелье и данные, которые он представил нотаблям, произвели на них должное впечатление. Они одобрили необходимость возвратить королевству «богатства моря» и поддержали идею создания торговых компаний, строительства большего числа кораблей и введения обязательных правил против ввоза иностранных промышленных товаров. Кардинал мог быть удовлетворен. Его прошлые усилия встретили одобрение, и фактически он получил свободу действий на будущее. Знаменитый свод законов Code Michau, который Марийяк составил после собрания, содержал несколько коммерческих статей. Так, он позволял дворянам заниматься торговлей, не лишая их дворянского статуса, но запрещал французским морякам служить на иностранных судах и налагал запрет на ввоз иностранных промышленных товаров. Законопроект Code Michau был утвержден парламентом 1629 году, однако он натолкнулся на такое сильное противодействие со стороны чиновников, что превратился в не применяющийся, но и не отмененный закон, за чем последовала отставка Марийяка. Ришелье никогда не пытался провести этот закон в жизнь.

Слабость Франции на море в начале XVII века хорошо иллюстрируется случаем, произошедшим с Сюлли, когда тот приехал в Англию в качестве посла в 1603 году. Он путешествовал из Кале на английском судне, а его товарищ, Доминик де Вик, — на судне под французским флагом. Английский капитан, возмутившись таким оскорблением верховной власти на море, приписываемой Якову I, потребовал спустить французский флаг. Получив отказ, он открыл огонь из трех пушек по французскому кораблю и наверняка потопил бы его, если бы Сюлли не уговорил де Вика выполнить требование англичанина. Унижение, которое не было отомщено, упомянул Ришелье в его «Политическом завещании». Выстрелы, — писал он, — «пронзили сердце настоящего француза». Он решил сделать все, что было в его власти, чтобы предотвратить любое повторение такого национального унижения.

Одним из первых шагов кардинала по улучшению положения Франции в качестве морской державы было распоряжение об изучении состояния ее военно-морского флота, одно — по флоту на Атлантике, другие — по флоту на Средиземном море или в Леванте. Составление доклада поручено в 1629 году Луи ле Ру, сеньору д’Инфревилю, и позднее, в 1633 году, Анри де Сегерану, сеньору де Буку. Командировка д’Инфревиля продолжалась почти два года и имела результатом подробный отчет, который рисовал мрачную картину состояния французского флота на Атлантике. Вдоль всего побережья от Кале до Байонны он насчитал только 60 капитанов, 46 лоцманов, 820 кораблестроителей, 200 канониров, 500 капитанов торговых судов и 5300 моряков. Количество мореходов в провинциях на Атлантическом побережье составляло 6–7 тыс. человек. Причиной низких цифровых данных пополнения числа моряков было отсутствие заинтересованности в море, так сильно выраженное королевской властью. Это заставляло людей искать заработка на суше или служить на иностранных судах. Нехватка людских ресурсов была напрямую связана с недостатком кораблей. Только Нормандия и Бретань частным образом владели кораблями, которые можно было использовать во время войны. Что касается портов на Атлантическом побережье, то они были старыми и запущенными. Например, в Булони порт с каждым днем все больше разрушался; в Кане французские пираты, нанятые Испанией, охотились на французские корабли; в Нанте речное русло быстро уменьшалось в размерах из-за запустения. Единственная достаточно оптимистичная часть доклада д’Инфревиля касалась королевского военно-морского флота, который увеличился в результате поддержки кардиналом Ришелье кораблестроения. Но склады и арсеналы флота оставляли желать лучшего. В Бресте от склада, построенного Франциском I, остались только стены. В Шатолене пять из двадцати четырех пушек, проверенных комиссаром, оказались никуда не годными. В Нанте хозяин кузницы объяснил, что по контракту он должен был изготовить 500 оружейных стволов и большое количество пушечных ядер, но не знал ни длину стволов, ни размер ядер. Он ничего до сих пор не изготовил, так как не получил платы.

Командировка Сегерана длилась всего два месяца, за которые он посетил менее крупную область — побережье Прованса. Но он был, пожалуй, более основательным, чем д’Инфревиль. Куда бы он ни поехал, он везде устраивал встречи с городскими чиновниками и уважаемыми горожанами, чтобы ему кратко рассказали о прошлом и настоящем положении дел в морской торговле. Он также лично инспектировал порты, суда и арсеналы. Ему помогал Жак де Маре, математик, который составлял планы, впоследствии включенные в большую карту (теперь утерянную) побережья Прованса. Именно на основе этой карты Ришелье решил укрепить берег в различных местах. Это необходимо было сделать срочно, так как вдоль его линии люди жили в страхе перед пиратами с северного побережья Африки и у них не было должной защиты. Например, в Касси форт защищал только его сторож с двумя фальконетами, один из которых не действовал. В Тулоне укрепления были совершенно немыслимыми. Гарнизон состоял из «добряка начальника», которому ничего не платили в течение двадцати лет, его жены и слуги. И все же гавани Прованса, хотя и без защиты, продолжали существовать, а число их мореплавателей оставалось большим. Не считая Марсель и Тулон, Сегеран насчитал 7000 моряков. Флот Прованса, не считая галер, имел сорок одно судно дальнего плавания и 427 каботажных. Но только пять из них могли быть превращены в военные корабли.

Реформа военно-морского флота Ришелье состояла из четырех этапов: военно-морская администрация, политика набора новобранцев, снабжение портов, лесные склады и арсеналы для кораблестроения и строительство военных кораблей. 6 января 1624 года

Людовик XIII учредил Морской совет (Conseil de Marine) для рассмотрения предложений адмирала Монморанси и его подчиненных, а также для передачи важных дел на рассмотрение Королевского совета. При Ришелье основной функцией этого совета была подготовка административных распоряжений, требовавших подписи кардинала. Главным документом такого рода был устав морского флота (Reglament sur le fait de la marine) 1631 года. Он предписывал королевским судам быть сконцентрированными в портах Бруажа, Бреста и Гавра. К каждому порту приписывался генеральный комиссар (commrsaire-general), отвечавший за содержание кораблей и их команд, а также начальник эскадры (chef d’escadre), отвечавший за оборону. Каждый чиновник имел штат служащих, а все управление находилось в руках дяди кардинала, Амадора ла Порта, Генерального интенданта мореплавания и торговли. Восьми генерал-лейтенантам было поручено патрулирование берега.

Набор пополнения оказался сложным. В то время как в армию могли взять добровольцев, в военно-морской флот требовались люди с опытом службы на море. Чтобы удовлетворить эту потребность, адмирал Монморанси предложил в 1624 году завести реестр капитанов кораблей и лоцманов. Идея была поддержана Ришелье и развита в своде законов Code Michau, но так никогда и не использовалась должным образом.

Ришелье также позаботился о создании сильных опорных пунктов вдоль Атлантического и Средиземноморского побережья, каждый из которых имел крепость, лесной склад для строительства кораблей, арсенал и гавань, полностью обеспеченную такими предметами первой необходимости, как канаты, парусина и смола, и командой опытных работников, которые могли проводить ремонт. В конце концов он выбрал три порта на Атлантике — Гавр, Брест и Бруаж, — и один на Средиземном море — Тулон. Ришелье имел личные основания быть заинтересованным в Гавре, так как прадед помог основать его, а отец командовал там судном. В 1635 году кардинал оплатил строительство важных объектов, которые включали маленькую бухту, шлюз и различные укрепления. Он даже был основателем Бреста, который во время его правления приобрел несколько внушительных укреплений, большое количество складов, канатную фабрику и лесные склады для строительства кораблей. Кардинал так гордился этим портом, что называл его «мой Брест», но Бруаж, которому он уделял больше внимания и на который тратил больше денег, принес одно разочарование: он постоянно засорялся илом, и преемники Ришелье отказались от него. На Средиземном море развитие Тулона как военно-морской базы началось только в 1640 году, так что плоды этого стали видны только после смерти кардинала.

Достаточно нескольких статистических данных, чтобы показать, насколько Ришелье преуспел, пытаясь обеспечить Людовику XIII «господство на море». В 1625 году на Атлантике не было постоянного флота, а на Средиземном море была всего дюжина галер. Десять лет спустя на Атлантике было уже три эскадры крупных кораблей и одна на Средиземном море, в дополнение к галерам. С начала своего пребывания у власти Ришелье признал необходимость увеличения военно-морских сил на обоих морях. В конце 1626 года он распорядился о строительстве восемнадцати кораблей, а в феврале 1627 увеличил их количество до двадцати четырех. Так как адмиралтейство не имело собственных лесных складов, использовались частные, большей частью находившиеся в Нормандии и Бретани.

Чтобы ускорить дело, Ришелье нанял трех капитанов: Разильи и Дюме в Нормандии и А. де Болье в Бретани. Кардинал ждал от них быстрой работы. «Хотя я знаю, что нет никакой нужды давить на вас, — писал он, — я все-таки прошу вас поспешить с проверкой кораблей». Ришелье думал, что Франция сможет сама себя обеспечить необходимыми для кораблестроения материалами, но вскоре обнаружилась необходимость ввозить строевой лес из Германии, железо с побережья Бискайского залива и из Швеции, а пеньку из Риги. Это требовало денег и времени. Франция также страдала от недостатка квалифицированной рабочей силы. В результате вновь построенные корабли часто оказывались ненадежными. Как сообщал де ла Порт в 1634 году, «многие корабли, построенные Вашим Величеством в этом королевстве, не были хорошо укреплены или построены. Некоторые развалились на части под тяжестью собственного веса, не выходя в море, в то время как другие вышли в море с недостаточным количеством моряков и товаров… Все это из-за нехватки знаний, и учений со стороны строителей».

В 1627 году Ришелье разработал план набора пятидесяти искусных плотников для строительства кораблей и проверки их мореходных качеств, но из этого ничего не вышло. Поэтому ему пришлось нанять иностранных рабочих и построить корабли за границей.

Несмотря на эти недостатки, Ришелье все-таки смог дать Франции значительный военный флот.

Он включал 41 судно в 1633 году и 46, — в 1635. Флот, с которым Сурди вышел в Средиземное море в 1636 году, был самым большим, который когда-либо собирался там, но ему недоставало однородности. Английские и голландские военно-морские эскадры состояли, главным образом, из кораблей водоизмещением 500 тонн и одного более крупного флагманского корабля. Атлантический флот Ришелье состоял в основном из небольших кораблей водоизмещением около 300 тонн. Он скорее предназначался для молниеносных ударов, чем для ведения сражений. Заметным исключением был «Соurоnnе», военный корабль водоизмещением в 2000 тонн, вооруженный 72 пушками и имевший команду в 600 человек. Он был построен во Франции, и им восхищались Даже иностранцы. На Леванте продолжали господствовать галеры. В 1635 году Ришелье отдал приказ построить одиннадцать галер, чтобы довести их общее число до двадцати четырех. Он также создал эскадру крупных кораблей, которая со временем насчитывала восемнадцать единиц. Морские нововведения также интересовали кардинала: он разработал использование брандеров, распорядился о создании чего-то вроде барж, намереваясь «произвести значительный эффект в море», а также дал двенадцатилетнюю привилегию изобретателю подводной лодки.

В своей, «Hydrographie» 1643 года отец Фурньо заявлял в предисловии, обращенном к королю: «Море никогда не было так обязано кому-либо из королей, как оно обязано вам; никогда оно не было Таким богатым и славным, как во время вашего правления. Никогда Франция так мало не заслуживала упрека в том, что она пренебрегала морскими делами (la navigation) в ущерб своему положению».

Хотя Фурнье не упоминал Ришелье в своем панегирике, кардинал все же заслужил больших похвал за быстрое усиление могущества Франции на море.

Имея в своем распоряжении более хороший флот, Ришелье мог ожидать улучшения положения Франции в качестве мировой торговой державы. Он был заинтересован в развитии торговли на Средиземном море и на Атлантике. Мы знаем, что он изменил свое мнение касательно направления торговли Франции. Колеблясь вначале из-за существовавшего мнения, что торговля с Левантом лишала королевство денег просто потому, что закупались ненужные предметы роскоши, он пришел к пониманию того, что оно было ошибочным. Как объяснил анонимный житель Марселя в докладе, затребованном кардиналом в 1628 году, Франция не могла обойтись без товаров из Леванта. Если французы не покупали их, то это делали иностранцы и тогда уже приходилось покупать товары у них, что приносило иностранцам доход, который могли бы иметь французы. Торговля с Левантом также давала работу многим французам и обеспечивала рынок сбыта для их промышленных товаров. Она способствовала кораблестроению и приносила прибыль королевской казне от таможенных пошлин. Такие аргументы склонили Ришелье на свою сторону. Поэтому он написал в своем «Политическом завещании»: Я признаю, что долго ошибался насчет торговли Прованса с Левантом. Я считал, как и многие другие, что это было вредно государству, разделял общую точку зрения, что эта торговля лишала королевство денег, только для того чтобы ввозить в страну несущественные предметы роскоши. Но, получив точные данные об этой «плохой» торговле, я передумал по тем причинам, которые являются настолько обоснованными, что всякий, кто постарается узнать их, поймет, что я прав.

Ришелье стремился установить прямые сношения с Персией, которую он оценивал как потенциального поставщика сырого шелка для промышленности Тура, который он взял под свое покровительство. В 1626 году он послал Луи Дезая де Курменена в Турцию в надежде оживить торговлю с этой страной. Кардинал хотел восстановить доброе имя французских купцов, которое они запятнали из-за разных нечестных поступков. К несчастью, одним из самых больших обидчиков был Арле де Сизи, французский посол в Константинополе, который сильно задолжал многим иностранным торговцам. Он возмущался поездкой Курменена и мешал ему. В конце концов Курменену пришлось отказаться от своего путешествия в Персию, тем самым разрушив надежды Ришелье на более близкие коммерческие отношения с шахом. Однако Турция не была единственным путем, идя по которому французские коммерсанты могли достичь Персии. Возможный альтернативный путь лежал через Московию. В XVI столетии англичане основали в Архангельске факторию, из которой они путешествовали на юг, с разрешения царя, до самого Каспийского моря. Ришелье надеялся, что французам позволят делать то же самое, используя Нарву как отправной пункт.

В 1626 году Курменен получил новое задание, на этот раз он должен был отправиться в Данию и Московию. Ему вручили инструкции провести переговоры с датчанами о снижении пошлин на товары, проходящие через пролив, а с Московией — о получении права на сухопутный транзит в Персию. 14 июля 1629 года торговое соглашение с Данией уменьшило пошлину на проходящие через пролив французские товары. Но в Московии Курменена ожидал резкий отказ. Царь Михаил Романов был рад посещению французами его страны, но отказался дать им разрешение, на транзит в Персию. Он пообещал продавать им шелк так дешево, что им не понадобится туда ехать. Таким образом, «великий проект» Ришелье французско-персидского прямого торгового пути через Балтику и Московию никогда не был. осуществлен. Однако полезным побочным продуктом миссии Курменена было оживление торговли Франции с балтийскими странами. В 1628 году ни один французский корабль не проходил через пролив. К 1630 году их число достигло двадцати, и к 1631 году — семидесяти двух. Но это оживление было недолгим. Вслед за вступлением Франции в Тридцатилетнюю войну ее торговля на Балтике прекратилась.

К началу XVII века Атлантика догнала Средиземное море в качестве основного центра международной торговли. Несмотря на возраставшую зависимость от Голландии, французские порты на Атлантике поддерживали высокий уровень экономической деятельности. Однако каждый из них функционировал на свой страх и риск, не учитывая национальные интересы. Любые действия правительства в направлении развития колониальных и морских активов Франции на коллективной основе наталкивались на упорное сопротивление коммерческих групп. Они мало были заинтересованы в долгосрочных проектах, предпочитая быструю прибыль от рыболовства или торговли мехом. Они были готовы воспользоваться планами правительства, если только это помогало им соревноваться со своими французскими конкурентами. Именно против этих предпосылок местного партикуляризма и меркантильной близорукости боролся Ришелье, пытаясь создать компании, сравнимые с английскими и голландскими[72].

В июле 1626 года Людовик XIII учредил компанию Морбиан. Сто купцов с общим капиталом 1 600 000 ливров основали ее как «вольный город», который они должны были развивать разными способами. Им гарантировали те же привилегии, что имели дворяне. В то же самое время они получили монополию на торговлю с Ост- и Вест-Индией, Новой Францией и Левантом, а также им было разрешено основывать колонии. Однако осуществление этого честолюбивого плана натолкнулось на сильное противодействие парламента Ренна, поддержанного коммерсантами Нанта и Сен-Мало, считавшими компанию вредной для своих привилегий. К тому моменту, когда штаты Бретани приняли этот проект, было потеряно так много времени, что от него пришлось отказаться. За ним сразу последовал другой под названием Compagnie de la Nacelle de St Pierre Fleurdelysee. Эта компания планировала создать два «свободных порта», один на Атлантике, другой — на Средиземном море, а также склады во всех крупных городах Франции. Она также намеревалась стимулировать широкий спектр промышленной и сельскохозяйственной деятельности, как, например, угольные шахты, ловля рыбы в глубоких водах, выращивание риса и сахарного тростника. Более того, компания обязалась послать двенадцать полностью оснащенных кораблей в Новую Францию, а в течение шести месяцев перевезти туда 100 семей. Компания была освобождена от налогов, и ее иностранные участники должны были рассматриваться как французы. Однако по причинам, которые остались непонятными, компания так и осталась на бумаге.

Коммерческая эксплуатация Северной Америки планировалась в гигантских размерах среди планов развития заокеанской торговли Франции в XVII веке. Однако к 1627 году от «Новой Франции» мало что осталось. Это название было дано колониям Франции в Канаде и Акадии (теперь Новая Шотландия). Каждую зиму маленькое поселение в 107 человек оказывалось отрезанным от Европы. Люди жили на тех продуктах, что оставались на их складах, и ждали нового привоза продуктов весной. Если корабль, привозивший их из Франции, задерживался по какой-либо причине, наступал голод. С политической точки зрения, организация колонии находилась в зачаточном состоянии. Ее единственным значительным достижением была прибыльная торговля мехом, которая расширилась далеко в глубь страны и основывалась на хороших отношениях с индейцами. Но одна она не могла компенсировать количественную незначительность французского поселения или его ненадежность.

Ришелье пытался вдохнуть новую жизнь в слабую французскую колонию в Северной Америке. В апреле и мае 1627 года он подписал закон об учреждении ноной компании под названием Compagnie de la Nouvel e France. Ее штаб-квартира должна была находиться в Париже и в состав должны были входить по меньшей мере 100 членов (отсюда ее другое название: Compagnie des Cent Associes). Капитал был определен в 300 000 ливров, каждый член вносил 3000 ливров. Дивиденды не выплачивались в течение трех лет, а добавлялись к капиталу каждого члена. После этого им позволялось получать треть доходов. Это было сделано для обеспечения прочности предприятия. Кроме Квебека, двух военных кораблей и четырех пушек, компаньоны получили «Новую Францию», которая была охарактеризована как огромная территория, простиравшаяся от Флориды на юге до Арктического круга на севере, и от Ньюфаундленда на востоке до Великих Озер на западе. Компания также получила монополию на торговлю в Новой Франции в течение пятнадцати лет, за исключением рыбного промысла; после истечения этого срока она должна была заниматься только торговлей земельными наделами, шкурками и кожей. Компании были сделаны пять важных уступок, чтобы поддержать ее: дворянам и духовенству, присоединившимся к ней, было разрешено торговать без риска потерять свои привилегии. Двенадцать членов компании получали дворянство. Любой переселенец, желавший вернуться во Францию после занятия своим ремеслом в Новой Франции, получал звание «мастер» и мог держать лавку с правом «свободной продажи». Потомки поселенцев считались французами. И наконец, в течение первых пятнадцати лет все товары, перевозившиеся по любому пути между Францией и Новой Францией, освобождались от пошлины. 100 членов компании, со своей стороны, обязались в течение первых пятнадцати лет отправить в Новую Францию 4000 колонистов — все французы и католики.

Новая компания создавалась поспешно, и Ришелье стал одним из ее участников. Другим участником был Самюэль Шамплен, основавший в 1608 году французское поселение в Квебеке. Список, составленный 17 мая 1627 года, насчитывал всего 107 членов. Из них двадцать шесть были купцами, а остальные, по большей части, чиновниками. Несмотря на то, что в прошлом французская колонизация исходила, главным образом, из Бретани и Нормандии, теперь она шла из Парижа. К несчастью, разработка проекта совпала с началом военных действий в 1627 году между Англией и Францией. Именно тогда, когда Сто Компаньонов собирались отправить свою первую экспедицию, в Англии Джервейз Керк создал конкурирующую компанию с целью захвата ключевых районов Новой Франции и монополизации ее торговли. В 1628 году посланный Керком флот разрушил два французских поселения в устье реки Святого Лаврентия и поблизости от него. Он также захватил флот Ста Компаньонов вместе с его драгоценным грузом, состоявшим из продуктов и товаров для обмена. В 1629 году англо-шотландская экспедиция захватила Квебек. Французский посол в Англии, которому помогал Шамплен, начал переговоры с целью возвращения французских поселений. Карл I изъявил желание отдать обратно Квебек, но не Акадию, которая была передана шотландцу Вильяму Александру. В течение трех лет, пока тянулись переговоры, река Святого Лаврентия оставалась закрытой для Франции, что нанесло большой ущерб Ста Компаньонам. Однако 29 марта 1632 года согласно Сен-Жерменскому договору Англия согласилась освободить Новую Францию. Сто Компаньонов могли теперь возобновить свой первоначальный проект. Но когда они вернулись в Новую Францию, оказалось, что дома разрушены, животные разбежались, а страна превратилась в пустыню. Только торговля мехом не пострадала. Последствия были грустными. Компания не смогла оправиться от понесенных во время войны с Англией потерь. К тому времени, когда Ришелье умер, она потеряла весь свой первоначальный динамизм. Хотя компания продолжала владеть Новой Францией, она уступила в 1645 году свою торговую монополию в Канаде местной общине жителей; два года спустя она отдала свою монополию в Акадии Мену д’Ольнэ.

Необходимо учитывать положение Новой Франции в 1663 году, чтобы понять, как далеко находилась компания Ста Компаньонов от своих целей, поставленных в 1627 году. Вместо 4000 первоначально предусмотренных поселенцев, в Новой Франции жили только около 2500. По сравнению с другими европейскими колониями в Северной Америке это были достаточно небольшие цифры: в Новой Голландии жили 10 000 человек, а в Вирджинии — 30 000. Небольшое по численности французское население было крайне уязвимо с военной и экономической точек зрения. К 1663 году в Новой Франции не было серьезного рыбного промысла или промышленного производства. Ее экономика почти исключительно основывалась на торговле мехом. Если торговля нарушалась, как это произошло во время войны ирокезов с гуронами, стране не на что было опереться. Единственной спасительной чертой Новой Франции было заметное процветание католических миссий. Иезуиты, основавшие в Квебеке коллеж, — первый в Северной Америке, — являлись лидерами. За ними последовали в 1639 году монахини-урсулинки, которые основали школу для девочек, а также дьеппские сестры милосердия, содержавшие больницу. Пока что эти организации были преждевременными, учитывая отсталое положение колонии. В общем, колонизация Новой Франции при Ришелье не была успешной.

Ришелье, по крайней мере, на бумаге, не проявлял особого интереса к торговле с Карибским бассейном, но как ни парадоксально, именно здесь его рискованные предприятия оказались наиболее успешными. В 1626 году двое французов, Урбен де Руасси и Пьер Белен, сеньор д’Эснамбюк, создали компанию с целью заселения островов Сен-Киттс (называвшегося Сен-Кристоф), Барбадос и других, «обращенных к Перу», и 12 февраля она получила название Compagnie de lies d’Amerique. Ришелье стал ее членом, внеся из своего кармана 3000 ливров и предоставив корабль стоимостью 8000 ливров. В дополнение к поддержке переселения в Вест-Индию компания привезла из Сенегала рабов для работы на табачных и хлопковых плантациях на Мартинике, Гваделупе и Санто-Доминго. Компания также поддерживала производства сахара. Ко времени смерти Ришелье в Вест-Индии было 7000 французских поселенцев.

Насколько Ришелье преуспел в оживлении торговли Франции с заокеанскими странами? Ответ должен быть определенным. Подготавливая почву для работы, Кольбера[73] позднее, в конце столетия, кардинал не мог за короткое время превратить Францию в торговую державу первой величины. Он сделал несколько больше, чем просто указал путь, по которому его соотечественники должны были идти, если они всерьез хотели бросить вызов экономическому превосходству Голландии. Только чудо могло в корне изменить их отношение к торговле. Даже во времена Людовика XIV огромная пропасть разделяла Францию и Объединенные Провинции как торговые державы. К 1661 году все торговые компании, о которых мечтали при Людовике XIII, либо прекратили свое существование, либо умирали. Что касается французской заокеанской империи, то она едва существовала. Все, что от нее осталось, были несколько сотен поселенцев в Канаде и немногим более в Вест-Индии.

Как мы теперь знаем, в начале XVII века промышленности во Франции не было. Не было даже самого этого слова. Употреблялось выражение arts et manufactures, подразумевавшее близкий союз между художником и ремесленником. Фабрики современного типа появились только в XVIII столетии. Предварительная работа выполнялась мастеровыми, работавшими во многих небольших цехах. Ремесленники, которым они принадлежали, были либо свободными, либо зависели от правил гильдии (metiers jures). Но в XVI веке король поддерживал создание мануфактур. Они состояли из большого количества мастерских, которые нанимали сотни, даже тысячи изолированных мастеровых, работавших на одного предпринимателя. Он распределял между ними сырье и продавал их продукцию.

Основной причиной, по которой Франциск I и его наследники проявляли интерес к промышленному производству, была их забота о прекращении вывоза из Франции монет в обмен на иностранные предметы роскоши, как, например, фламандские гобелены или изделия из венецианского стекла. Однако королевские мануфактуры были незначительными вплоть до царствования Генриха IV. Из сорока восьми мануфактур, существовавших в 1610 году, только восемь появились до этого времени. Сначала королевские мануфактуры были сконцентрированы в районе Парижа или долине Луары. Лион, второй промышленный центр после Парижа, ревностно оберегал свою экономическую независимость. С течением времени частными лицами были созданы другие мануфактуры, поддерживавшиеся королем, которые обыкновенно принимали форму монополии. По словам одного историка, между 1589 и 1660 годами появилось 260 мануфактур, но многие из них вскоре разорились.

Ришелье, как уже говорилось, был намного меньше заинтересован в промышленности, чем в торговле. Но все же он не совсем пренебрегал ею. Он особенно интересовался шелковой мануфактурой Тура, который находился поблизости от его герцогских владений. Он заказывал на этой мануфактуре меблировку для своей резиденций в Париже и в провинции и хвалил качество ее продукции в своем «Политическом завещании».

Однако такую поддержку французской промышленности необходимо сравнить с ущербом, нанесенным излишним контролем правительства. С конца XVI столетия и далее французская королевская власть пыталась контролировать все существовавшие гильдии ремесленников с разной степенью успеха. Причины такой политики были чисто финансовыми. Когда создавалась гильдия (communaute de metiers), нужно было заплатить налог королю. Подобным образом, ни один ремесленник не имел права работать мастером, если не имел соответствующего диплома (lettres de maitrise), который также облагался налогом. При Ришелье правительство ввело еще больший промышленный контроль. Например, в 1625 году были учреждены должности королевских инспекторов пива только потому, что считалось, будто плохое пиво вызывало простуду и другие болезни. В следующем году были назначены инспекторы в каждый судебный округ для проверки качества железа. Так как эти должности были продажными, король хотел извлекать финансовую выгоду из их создания и увеличения их числа. Однако такой политикой сильно возмущались в промышленных кругах. В 1639 году в Руане началось восстание «босоногих», которые убили государственного инспектора текстильных изделий. В 1643 году жители Руана возмущались тем, что королевские чиновники в любое время осматривали их цехи и портили товары.

Однако внешняя политика Ришелье и войны требовали денег, и контроль за промышленностью был одним из способов увеличения доходов. Отсюда мнение Хойзера, что достижения кардинала в промышленности были «уничтожены фискальными интересами». Другой историк, Джон Неф, заявлял, что контроль правительства затруднял технологические перемены и частично был причиной индустриальной отсталости Франции в сравнении с Англией во времена Людовика XIII. С населением в три раза больше, чем в Англии, Франция имела в три раза меньше шахт и небольших фабрик; только в изготовлении предметов роскоши, таких как шелковые ткани и гобелены, она была впереди. Ришелье также должен взять на себя часть вины за ее отсталость.

Глава 11
Ришелье как пропагандист

Политическая значимость общественного мнения высоко оценивалась во Франции начала XVII века. Признанным правилом считалось, что государь в той же степени управляет умами подданных, как и их телами. Как писал Коломби в 1631 году: «Для государей недостаточно быть Божьими помазанниками, необходимо убедить в этом подданных». Для достижения этой цели королю требовалось привлечь проповедников и писателей, которые бы защищали его политику и служили бы его интересам. По мнению другого писателя, Ноде, двенадцать проповедников представляли большую ценность в деле обретения повиновения подданных своему государю, нежели две армии. Никто не понимал этого лучше, чем Ришелье, который возможно занимался пропагандой больше любого другого государственного деятеля своего времени. С начала своей карьеры Ришелье пытался по мере возможностей выяснить, что люди говорят и думают относительно государственных дел. В 1614 году собрал он памфлеты, вышедшие к созыву Генеральных Штатов, и приказал их переплести, чтобы ими было удобнее пользоваться. В качестве министра он накопил обширные личные архивы и оказывал покровительство архивным исследованиям таких экспертов-специалистов как Дюпюи и Годфруа. В политическом завещании Ришелье упоминает о своей привычке «много выслушивать» и «чудовищной осведомленности». По словам де Реца[74], он был самым осведомленным министром в мире. Достигнув власти, он оказался в том положении, где ему было еще лучше собирать всевозможные сведения и пропагандировать свои собственные идеи. Обер утверждает, что кардинал постоянно посылал книгопродавцев за границу, чтобы выяснить, кто сочиняет памфлеты против него. Во время своего lever[75] он принимал курьеров из различных частей Франции и Европы, а затем вызывал секретаря, с тем чтобы набросать текст меморандума, который передавался типографам. Он обрабатывал новости, которые, будучи должным образом подправлены, публиковались на Пон-Нев. Участие Ришелье в издании памфлетов приобретало различные формы. Иногда он высказывал общую идею памфлета, в других случаях правил текст, написанный по его же наущению. В пропаганде не было ничего случайного: она была тщательно продумана, как по форме, так и по содержанию с тем, чтобы содействовать распространению идей или создавать нужное настроение. Кардинал полагал, что этих целей лучше достичь посредством издания множества мелких памфлетов, нежели путем издания одной большой книги. Большая часть памфлетов, изданных при его поддержке, была нацелена на разжигание антииспанских настроений. Контроль над общественным мнением был, конечно, обоюдным. Чтобы обеспечить всеобщую поддержку своей политике, Ришелье было необходимо задушить критику, и это он осуществил с большим успехом.

При Генрихе IV пресса была относительно свободна, но в эпоху Ришелье подчинялась жестокому, деспотическому режиму. В 1624 году была ужесточена цензура. Эдикт от 10 июля запретил печатание «писем, мемуаров или инструкций, касающихся государственных дел», без разрешения государственного секретаря, скрепленного Большой Печатью. На Собрании нотаблей (1626–1627 гг.) Ришелье предложил ввести суровое наказание за публикацию поджигательной и клеветнической литературы. Такие меры оказались довольно действенны. Большинство памфлетов, опубликованных во Франции при Ришелье, поддерживали правительство: те же, которые выражали противоположную точку зрения, приходили из-за границы. Кардинал распространил толкование понятия lese-majeste (оскорбления величества) на любой текст, критиковавший правительство. Всякий, кто отваживался публиковать «безрассудное» сочинение о текущих событиях, рисковал очутиться в тюрьме или угодить на эшафот. И действительно, во время его министерства два памфлетиста были обезглавлены. Охота за такого рода писаками входила в обязанности «кардинальского палача» Исаака де Лаффема.

Ришелье использовал больше писателей для прославления своей администрации, чем любой другой государственный деятель его времени. Среди них был Матье де Морг, который вначале поддерживал кардинала, но после «Дня Одураченных» стал самым ярым и наиболее последовательным его критиком в печати. Другим был Франсуа Ланглуа, сьер де Фанка, который выполнял обязанности пресс-секретаря при Ришелье, вербуя на его сторону собрать-ев-писателей и давая им свои инструкции. Поговаривали, что в течение десятка лет он беседовал с кардиналом каждый день по два-три часа. У него была масса идей, много полезных контактов за границей и энергичный стиль. Его излюбленными мишенями были Испания и devots (святоши). Он не одобрял насильственного обращения еретиков, придерживаясь пословицы, что «лучше позволить ребенку сморкаться, чем отрывать ему нос».

В сентябре 1625 года за границей был опубликован памфлет под заглавием «Abmonito ad regem», представлявший собой особенно удачное публичное обвинение внешней политики Ришелье. Он осуждал союзы Людовика XIII с еретическими державами как противоречащие Священному Писанию. Его министры, заявлялось в памфлете, заблуждались, полагая, что война с Испанией носит чисто светский характер. Они называют себя католиками, но на деле являются атеистами, которые смеются над «Богом под маской служения общественному благу. Никто, утверждал памфлет, не имеет права принудить католика служить еретикам; если король поднял оружие против веры, его подданные обязаны сопротивляться ему. Ришелье не мог оставить такой трактат без ответа. Сначала он обратился к Фанка, чье «Le miroir du temps passe» («Зеркало прошлых времен») открыло серию написанных по официальному заказу памфлетов, оправдывающих французскую политику. Есть свидетельства тому, что сам Ришелье помогал придать нужную форму ее содержанию. Памфлет ставил знак равенства между кликой devots (святош) и прежним Ligueurs (лигеры)[76], обвиняя их в разрушении государства во имя религии. Он перечислял примеры предательства Католической лиги, включающие вмешательство иезуитов и папских посланцев во французскую политику, попытки ультрамонтанов противостоять французской дипломатии в различных частях Европы. Главной целью Фанка было показать, что devots используют религию, чтобы содействовать установлению испанской гегемонии.

Среди многих памфлетов 1620-х годов, написанных по заказу Ришелье, наибольший интерес представляет «Catholique d’Etat» (май 1625 г.). Его авторство приписывают бывшему протестанту Иеремии Феррье, но скорее всего памфлет был плодом совместного труда целой группы лиц, включавших Феррье, отца Жозефа, Берюлля и, вероятно, еще нескольких высокопоставленных духовных лиц. Возможно, Ришелье лично присматривал за ходом работы и подправил ее в самом конце. Ее главной задачей было опровергнуть мысль о том, что французская политика, особенно война против Испании и союзы с еретическими державами, является противной христианству. Памфлет оспаривал также право королевских подданных, включая теологов, ставить под вопрос справедливость политики короля. Испанцы — вот истинные враги Господа. Они притворяются защитниками веры, но на деле отделяют политику от религии. Именно король Франции защищает веру, зная их истинную цену. «Враги наших королей, — писал автор, — являются врагами Господа; потому должны быть и нашими врагами». И подданный обязан повиноваться королю, ибо того требует его вера; ему непозволительно даже высказывать критику в адрес монарха: «Подданные не могут быть ни цензорами, ни судьями, определяющими, справедлива или не справедлива война, которую ведут их короли; их обязанность состоит лишь в повиновении и верности. «Catholique d’Etat» приводил библейские истории в свою пользу в споре, что еретические державы являются законными и католические правители могут вступать с ними в союзы, если того потребуют обстоятельства. В памфлете проводилось четкое различие между общественной и личной моралью: «Справедливость в отношениях между королевствами основывается на иных законах, нежели та справедливость, которая существует между частными лицами». Лишь королю и его министрам разрешено решать, что правильно, а что ложно в делах государства; подданные находятся не в том положении, чтобы знать это.

Три основные темы прослеживаются во многих проправительственных памфлетах, появившихся между 1624 и 1627 годами: восстановление авторитета королевской власти, а также осуждение Испании за границей и святош внутри страны. Генрих IV провозглашался восстановителем королевской власти во Франции, а Людовик XIII — продолжателем этого благородного дела. Они превратили Францию из слабого государства в первоклассную державу. Король рассматривался как главный рычаг жизни нации и его власть зачастую уподоблялась действию божественного разума. Испанцы критиковались за их гордыню, честолюбие и беспринципность. Они обвинялись в стремлении к мировому господству и в использовании религии ради достижения этой цели. Памфлеты также нападали на тех «великих католиков, чья ревность в делах веры проявляется лишь в речах» — лицемеров, поддерживающих сторону Испании, заявляя в то же время о защите католицизма. Припоминались памфлетистами ужасы религиозных войн и прослеживалась прямая линия, связывающая Лигу с кликой святош. Деятельность Лиги тесно связывалась с деятельностью иезуитов, которых винили в убийстве Генриха IV.

Тюо доказывал, что памфлеты, финансируемые Ришелье, ясно указывают на секуляризацию французской политической мысли. Религиозные обоснования политических акций все больше отходили на задний план, по сравнению с обоснованиями посредством упоминания национальных интересов или государственных соображений. В то время как памфлетисты все еще не видели во Франции светское государство, они отделяли государственные интересы и религию более четко, чем когда-либо прежде.

В. Ф. Черч не согласен с этим мнением. На его взгляд, Ришелье был весьма далек от того, чтобы быть политиком макиавеллиевского типа. Религиозный характер французского государства слишком глубоко укоренился, чтобы такое стало возможным. Острая политическая необходимость могла заставить Ришелье прибегнуть к макиавеллневским методам, но, утверждал Черч, «его основополагающие идеалы и цели были совершенно удалены от идеалов, и целей хитрой флорентийки».

После «Дня Одураченных» у Ришелье появилась возможность создать куда более эффективную пропагандистскую машину, чем это было позволено сделать прежде. Он возложил на себя роль «учителя французского народа», окружив свою особу группой послушных писателей. Среди них были Буаробер, Поль дю Шастеле и Жан Шаплен. Прослужив некоторое время (адвокатом) в Руанском парламенте: Буаробер сделался придворным поэтом и кем-то вроде литературного агента кардинала. Ему принадлежала выдающаяся роль в создании Французской академии. Дю Шастеле также был экс-парламентарием. Ришелье постоянно пользовался его услугами, когда ему было нужно ответить своим критикам, и тоже был одним из основателей Академии. Шаплен пришел на сцену Малербу в качестве официального поэта. Он любил подчеркивать свою преданность Ришелье, называя его «этот божественный человек». После 1630 года группа писателей, работавших на Ришелье, в какой-то степени оформилась с основанием Французской академии.

Несмотря на то, что создание Академии бесспорно было задумано для того, чтобы повысить умственный и художественный престиж Франции, оно имело также и политический подтекст. По свидетельству Шаплена, Ришелье был убежден, что лишь его известные слуги должны быть членами Академии. Некоторым он поручал править его речи, другим — проверять теологические сочинения, третьи — писали памфлеты в его защиту. Подобное использование Академии встречало критику в обществе, а парламент выразил свою обеспокоенность по этому поводу, отложив регистрацию патента о ее учреждении. Правительство отрицало, что, учреждая Академию, оно имело в виду какие-то политические arriere-pensee (дивиденды), но общество осталось скептически настроено относительно этих утверждений. Было широко распространено мнение о том, что академики получают плату за поддержку действий кардинала. Самым ранним критиком политической роли Академии был Матье де Морг: «Воистину, — писал он, — я никогда не видел человека более несчастливого в его панегириках, чем Его Высокопреосвященство, которого никогда не уважал ни один честный человек и не хвалил ни один способный и знающий писатель. Он признавал свою бедность в этом отношении и, чтобы справиться с ней, учредил школу, или скорее птичник Сапфо, Академию… Там собралось великое множество нищих, научившихся сочинять фальшивки, маскировать отвратительные поступки и изготовлять бальзамы, чтобы утишить боль от ран, нанесенных обществу и кардиналу. Он сулит продвижение по службе и раздает мелкие подачки этому сброду, который искажает истину из-за куска хлеба».

При всей своей чрезмерности, эта критика была, безусловно, справедлива в той ее части, которая указывала на использование Академии Ришелье в политических целях. К числу основателей Академии относились Поль Э дю Шастеле, Жан Сирмон, Жан де Сильон и Гез де Бальзак, каждый из которых выступал в поддержку Ришелье во время собраний Академии. Прием в ее члены, осуществленный некоторое время спустя, показывал, что кардинал продолжал вплотную заниматься вопросами ее формирования.

1630-е годы ознаменовались также созданием официальной прессы. Французский журнал «Lе Меrcure francois» уже существовал к тому моменту, когда Ришелье пришел к власти. Будучи основан в 1605 году, он представлял собой официальное собрание новостей, относящихся к придворной жизни и к особе короля. С 1624 года вплоть до своей смерти в 1638 году журнал возглавлял отец Жозеф. Но его возможности влиять на общественное мнение были ограничены тем, что журнал появлялся лишь один раз в год. Необходимость в газете, которая бы выходила регулярнее и чаще, привела к созданию «Gazette». Ее издателем был врач и филантроп Теофраст Ренодо, как и Ришелье, родом из Пуату. «Gazette» не была первой французской газетой. Еще прежде нее стал выходить еженедельник «Notivelles ordinaires», издаваемый тремя членами Корпорации печатников и книготорговцев. Они возбудили иск против Ренодо, который обратился за помощью к Ришелье, в результате чего 18 ноября он получил исключительное право на публикацию новостей. Его привилегии были затем подтверждены в феврале 1635 года. Он и его наследники получили право издавать «Gazette» в полном объеме, миролюбиво, постоянно, без страданий или какого-либо беспокойства либо препятствия, вопреки сделанному, напечатанному или нанесенному им ущербу.

По своему масштабу Ренодо был самым значительным издателем в Париже между 1633 и 1644 годами. Его «Gazette» выходила в свет каждую субботу. Первоначально она состояла из четырех страниц, затем выросла до восьми и даже до двенадцати. По своему содержанию и цене (двенадцатистраничный номер стоил четыре су) она не была предназначена для большинства французов, но читатели могли, уплачивая ежемесячный взнос, читать ее в магазине или же в киоске на Пон-Нев. В 1631 году Ренодо предпринял издание Recueil (Сборники), в которых были собраны воедино все номера прошедшего года. Это издание оказалось столь удачным, что стало выходить ежегодно. В марте 1634 году он приступил к публикации Relations extraordinaires, где помещались экстренные сообщения о происшествиях. Это издание выходило чаще одного раза в месяц, иногда даже каждую неделю. К 1644 году Рено до был владельцем по меньшей мере четырех типографий. С тремя из них, работавшими на полную мощность, он мог издавать от 1 200 до 1 500 экземпляров «Gazette» каждый день.

Ренодо рассматривал себя лишь как простого собирателя новостей. Пресс времени не позволяет ему, объяснял он, проверять достоверность каждой из новостей, полученной им. Все, что преподносилось в качестве действительного факта, подчас оказывалось просто слухом. Ему нравилось представлять себя объективным, но, отбирая статьи для публикации, он старался прославить монархию. «Gazette» была полна новостями о королевской фамилии и происшествиях при дворе. Депеши из тех мест, где в это время мог находиться король, постоянно печатались в газетах. Жизнь Людовика XIII представляла некий длинный перечень всех рыцарских и христианских добродетелей, которым его подданные намерены подражать. Ришелье также изображался в качестве сверхъестественного существа.

Как бы Ренодо ни стремился к объективности, новости, которые он делал достоянием общественности, безусловно, были на руку правительству: например, новости о бедах, сопровождавших жизнь Марии Медичи в изгнании, находились в явном противоречии с теми описаниями, которые она составила сама. Вслед за объявлением Фраццией войны Испании и мае 1635 года «Gazette» оказала помощь в мобилизации страны. О плохих новостях либо не сообщалось вовсе, либо сообщение о них задерживалось. Так, после захвата Испанией Корби 15 августа 1636 года воцарилось двухмесячное молчание, в то время как по прошествии всего лишь трех дней с момента его освобождения, 17 ноября, об этом было сообщено в печати. Хотя у армий XVII века дела с дисциплиной обстояли из рук вон плохо, зверства, согласно «Gazette», совершались лишь противниками Франции, но никогда ее собственными войсками или же войсками ее союзников. В равной степени пристрастным было отношение Ренодо к экономическим проблемам. «Gazette» постоянно напоминала своим читателям о том вызове, который бросили голландцы экономическим интересам Франции. Во многих ее статьях нашел отражение интерес Ришелье к заграничной торговле. Одна из самых длинных статей на экономическую тему была посвящена восторженному описанию французской колонии в Акадии. «Это предприятие, — гласила статья, — должно цениться более чем что-либо, так как освободит нас, мы надеемся, от всех трудоспособных нищих во Франции».

Влияние Ришелье на «Gazette» простиралось от формулировки теоретических положений до поручений написать особые статьи определенным лицам, а также написания и редактирования целых официальных донесений им самим. Его — критики были убеждены, что «Gazette» «корректировалась и приобретала нужную остроту согласно вкусам Его Высокопреосвященства». Это было преувеличением, но он бесспорно уделял столь же пристальное внимание участию в газете, как и всем другим своим писаниям. Так, в августе 1642 года он писал Сюбле де Нуайе и Шавиньи, которых он часто использовал как посредников в своих связях с «Gazette»: «Чрезвычайно важно передать г-ну Ренодо письмо, которое вы направили местным чиновникам и посланникам. Я умоляю вас передать ему это письмо, так хорошо написанное и со столь хорошо расставленными акцентами, что он сможет напечатать все необходимое, не допустив ни единой ошибки». 15 сентября 1635 года после морской битвы близ Генуи Ришелье советовал Шавиньи: «Я прошу вас передать Ренодо не печатать ничего об этом деле до тех пор, пока я не пришлю ему реляцию. Я уже видел одну, совершенно неудовлетворительную, ибо она оскорбляет всех наших капитанов галер». Двумя днями позже он прислал обещанный отчет: «Я посылаю вам отчет о битве между галерами в том виде, в каком его следует передать Ренодо. Я исправил кое-что в содержании, задевающее всех капитанов, в том числе и тех, кто проявил себя Наилучшим образом».

Даже доклады, направленные королю, подправлялись кардиналом прежде, нежели они публиковались в «Gazette». Ренодо мог ожидать редакторского вмешательства со стороны Ришелье вплоть до последней минуты. К примеру, 4 июня 1633 года Ришелье прислал статью в утренний номер «Gazette», который был уже наполовину напечатан и сверстан; пришлось делать новый набор, чтобы найти место для статьи кардинала». Ришелье контролировал «Gazette» с помощью целого ряда посредников, которые именовались «редакционным комитетом, состоящим из лиц, преданных монархии». К их числу относились отец Жозеф, Шавиньи и Пьер д’Озье. Отец Жозеф снабжал «Gazette» информацией, доставляемой миссионерами-капуцинаци из Абиссинии, Китая, Японии и Индии. Шавиньи доверялось руководить «Gazette» в то время, когда Ришелье не было в Париже. Пьер д’Озье предоставлял в распоряжение Ренодо всю свою обширную информацию о европейских связях Франции.

Академия и «Gazette» были единственными средствами, с помощью которых Ришелье пытался оказывать воздействие на общественное мнение в 1630-е годы. Литература в общем также становилась все более и более политизированной. Так, в поэзии Людовик XIII и Ришелье восхвалялись Малербом. Он написал сонет, прославляющий вхождение Ришелье в Королевский совет и его председательство в Совете, точно так же как и знаменитую оду в честь кампании Людовика XIII по наказанию мятежников Ла-Рошели.

В 1633 году группа поэтов, под руководством Малерба, опубликовала два сборника стихов, восхваляющих короля и кардинала. Ришелье нравилось быть объектом поклонения. Таллеман рассказывает нам о том, что однажды кардинал вычеркнул слово «героя» из посвящения, адресованного ему, заменив его словом «полубог».

Ришелье также привлекал на свою сторону историков. В 1631 году Сирмон написал биографию первого министра Людовика XII кардинала Амбуазского, которая, в действительности, была панегириком Ришелье. Другой параллелью, которую часто проводили в это время, была параллель между Ришелье и кардиналом Хименесом де Кинеросом, знаменитым министром католических королей Испании. Целью таких сравнений было оправдание правительства Ришелье и доказательство его превосходства. Историки искали оправданий внешней политике Ришелье, приводя в пример короля Генриха IV. Иногда кардинал участвовал в написании исторических сочинений. К примеру, Сципион Дюплекс рассказывает нам о том, что Ришелье сообщил ему информацию, которую он не смог бы нигде разузнать. Дюплекс был самым талантливым, способным и плодовитым из историков — апологетов Ришелье. Наиболее важная его работа, «Histoire de Louis Juste treizieme de ce nom»[77] (1635 г.). Хотя достижения короля были превознесены в должной степени, именно Ришелье отдавалась пальма первенства. Рассмотрев неудачи, постигшие министров до того, как кардинал возглавил правительство, Дюплекс писал: «Но с тех пор, как кардинал Ришелье встал во главе правительства, все эти недостатки исчезли благодаря необходимым лекарствам, которые он применил к ним со сверхчеловеческой осторожностью». Историк рассматривал Ришелье как человека избранного и вдохновленного богом: «Господь, исключительно в силу своей благосклонности по отношению к монархии, дал нам француза, который искренне и нежно любит свое отечество и заслуживает не только почестей и славы, но и благоговения, так как удостоился почестей от самого Его Королевского Величества».

Театр также попал под влияние кардинала. Начиная с 1635 года, он, получив поддержку государства, переживал возрождение во Франции. В 1635 году король решил учредить три постоянные компании актеров и в 1641 году издал декларацию, поддерживающую общественное уважение к актерской профессии. Сам Ришелье написал пьесу «Lа Comedie les Tuileries», но настоял на том, чтобы Шаплен приписал авторство себе. Другие авторы, от которых кардинал получал пьесы, составляли группу так называемых Пяти Авторов, включавшую Корнеля, Буаробера и прежде всего Демаре. В 1641 году состоялось представление трагикомедии Демаре «Мирам» в ознаменование открытия театра в Пале-Кардиналь. Вызванная, очевидно, делом Анны Австрийской и герцога Бекингема, она была явно рассчитана на то, чтобы высмеять происпанское лобби, свившее гнездо при дворе. Другая пьеса Демаре, «Europe», представляла собой аллегорическое прославление внешней политики Людовика XIII. Ришелье также поручил Франсуа Эдлену, аббату д’Обиньяку написать трактат о театре. Написанный в 1641 году, он, однако, был опубликован лишь в 1657 году. Автор превозносил воспитательную ценность драмы. Она может научить людей тем вещам, которым они в ином случае будут сопротивляться, таким как склонность к войне, славе, героическим достоинствам и «некоему оттенку нравственной добродетели». Занимая умы праздных людей, она удерживает их от злых умыслов.

Наряду с этой разнообразной литературной деятельностью, поток памфлетов, оправдывающих политику Ришелье, захлестнул книжные лавки. Многие из памфлетов, опубликованные в начале 30-х годов, касались мятежа Марии Медичи и Гастона Орлеанского. Четыре из них, опубликованные в 1631 году, были написаны Жаном Сирмоном. «Coup d’Etat de Louis XIII» превозносил короля за то, что он сохранил Ришелье на своей службе и противостоял давлению со стороны grands, которые заключили союз с Испанией. Он хвалил кардинала за то, что тот вновь открыл искусство управления, — подобно Тиберию[78] или Людовику XI[79]. «Defence du roi et de ses ministres» опровергал письмо Гастона от 30 мая 1631 года, объяснявшее его обиды. «Les entretiens des Champs Elysees» была придана форма беседы умерших государственных деятелей с солдатами. Среди них был и Генрих IV, похваливший Людовика XIII за то, что тот удержал при себе своего незаменимого министра. «La reponse au libelle intitule: Tres humble, tres veritable et tres importante Remontrance au Roi» (1632 г.), опровергал сочинение Матье де Морга, бывшего самым беспощадным критиком Ришелье из всей пишущей братии. «L’Hellebore pour nos malcontents» изображал аристократических сторонников Гастона людьми своекорыстными, завистливыми и жадными. Наконец, «Observations sur la vie et condamnation du marechal de Marillac» Э дю Шастеле рисовали несчастного маршала как «путаника, вымогателя, расхитителя и казнокрада». Это было также и обвинением святош в целом.

Проправительственные памфлеты 30-х годов оправдывали правительство Ришелье, исходя из религиозных, практических и исторических оснований. Они указывали на факт, что его политика была одобрена королем, чья власть является божественной. Один из памфлетов утверждал, что было бы богохульством высказывать сомнения по поводу решений короля и что его министры, равно как и он сам, не подлежат никакой критике. Короче говоря, повиновение Ришелье приравнивалось к покорности королю. «Министры, — писал Сирмон, — относятся к государю так же, как лучи солнца к самому солнцу». Ашиль де Санси уподоблял отношения Ришелье с Людовиком XIII отношениям между Моисеем и Богом. Так же, как Господь руководил своим народом через Моисея, кардинал управляет ради короля его подданными. Такие панегирики министру короля были беспрецедентными во французской истории. Поэтому не удивительно то, что Ришелье был склонен приравнивать критику его политики к преступлению lese-majeste. Важной вехой в истории французской полемики 30-х годов было подготовленное Э дю Шастеле издание «Recueil de diverses pieces pour servir а l'histoire». В нем были собраны воедино десятки документов и ранние трактаты, поддерживавшие Ришелье. Кардинал оплатил эту публикацию и Э получил официальное одобрение своей работы со стороны Академии. В предисловии подчеркивалась совместная ответственность короля и кардинала за осуществление государственной политики.

Что касается проведения настоящей политики, памфлетисты кардинала подчеркивали необходимость поддерживать порядок в королевстве и подавлять все мало-мальски подрывавшие его единство элементы. Имея в виду королеву-мать и Monsieure, Сирмон писал: «Не имеет значения, кто вызывает бедствие, ибо не существует ни обязательств, столь огромных, ни размышлений, столь справедливых, чтобы это помешало предупредить его начало и положить предел распространению дурного влияния тех лиц, от которых оно произошло, или же от тех, кого подозревают в этом. Я не делаю никаких исключений в этом; это ни от кого не зависит».

Исполняя свой долг по сохранению государства, правитель обязан отбросить все прочие соображения: «Безопасность государства — превыше всего». Другой памфлет Санси оправдывал внешнюю политику Ришелье как необходимую для обеспечения законности и порядка в стране плату. Хотя она заставляет людей идти на жертвы, выгоды от войны намного превосходят наносимый ею ущерб.

В дополнение к памфлетам правительственная пропаганда предлагала теоретические работы для более взыскательного читателя. Одной из самых важных был «Le Prince» Геза де Бальзака (1631 г.). Автор, помещая в центр своего произведения Людовика XIII, в то же время превозносит политику Ришелье: «Вслед за королем вы постоянно присутствуете в моих мыслях. Я с трудом когда-либо смогу отвлечься от наблюдений за течением вашей жизни, и если у вас есть сторонники, более неутомимые, чем я… Уверен, что у вас нет ни более преданного слуги, ни того, чья любовь шла от самого сердца и была бы более пылкой и естественной».

Бальзак видел в восстановлении французского государства вслед за хаосом религиозных войн величайшее достижение Людовика XIII: «Я с трудом могу поверить своим собственным глазам и впечатлениям, когда смотрю на настоящее и припоминаю прошлое время. Это уже больше не та Франция, которую вплоть до недавнего времени раздирали распри, больная и слабая. Французы более не являются врагами своей страны, ленивыми в службе своим государям и презираемыми другими нациями. Теперь в их лице я вижу других людей и в том же самом королевстве — другую страну. Форма осталась прежней, но содержание обновилось».

Бальзак видел в короле единственного в своем роде государя, действующего по внушению Всемогущего Бога. «Большая часть его великих решений, — писал он, — была внушена ему самим небом. Большая часть его решений проистекает из высшего благоразумия и вдохновляется непосредственно Богом». Справедливость действий короля, по мнению Бальзака, обеспечивается божественным вдохновением. Поэтому он был готов оправдать даже те сомнительные в моральном отношении меры, которые мог применить король ради общественного блага. В выборе между правами личности и общественной безопасностью Бальзак предпочитал последнее первому. Он рассматривал как законную всякую меру, даже произвольную казнь, если она была необходима для политического выживания: «Утопающий хватается за все, что может, будь это даже обнаженный меч или раскаленное железо. Необходимость разделяет братьев и объединяет незнакомцев. Она объединяет христиан и турок в борьбе против христиан; она извиняет и оправдывает все то, что сама же создает. Божественный закон не отменяет естественный закон. Самосохранение является самым насущным жизненным, если не самым законным долгом. В случае крайней опасности можно пренебречь имуществом, и нет ничего зазорного в том, чтобы защищать себя одной левой рукой».

Одним из способнейших писателей, постоянно поддерживающих Ришелье, был Жан де Сильон, чье сочинение «Ministre l’Etat» было опубликовано в 1631 году. В нем были названы качества, необходимые для идеального министра, и особа Ришелье постоянно упоминалась для того, чтобы проиллюстрировать этот идеал. Сильон полагал, что правители должны быть лучше своих подданных. При этом они не только должны обладать выдающимся умом, а должны также приобрести большое искусство в ведении государственных дел. Хотя такими качествами далеко не всегда обладают монархи, Сильон считал, что Людовику XIII они присущи в полной мере. Он был ниспослан Богом, чтобы покончить с беспорядками и служить образцом совершенства. Он избрал своего премьер-министра как воплощение разума и добродетели. В то же время, полагая, что политика должна осуществляться справедливо и беспристрастно, автор подчеркивал обязанность министра защищать государственные интересы: «Пусть министр помнит, что принципом его поведения и первостепенным мотивом его действий должны быть благо государства и интересы государя, что для него нет иного закона, иного пути, и что он никогда не должен отклоняться от них при условии, что никогда не нарушит справедливости».

Все же Сильон признавал, что в общественных и частных делах этические нормы весьма различны.

Для министра невозможно, — доказывал он, — быть ограниченным условными нормами морали, защищая интересы страны. Но если кто и мог управлять справедливо, то, по мнению Сильона, это был именно Ришелье: его ум и нравственные качества настолько совершенны, что даже его чувства дворянина и стремление к славе подотчетны разуму и добродетели. Во внешнеполитических делах, доказывал Сильон, обман совершенно необходим для того, чтобы противодействовать своекорыстным действиям монархов. Но он был совершенно уверен в том, что в руках Ришелье внешняя политика будет использоваться лишь для достижения справедливых и законных целей. Кардинал успешно служил и церкви и государству в одно и то же время: он сокрушил гугенотов и вместе с тем успешно противостоял влиянию ультрамонтанов в королевстве.

Из всех теоретических работ, опубликованных в поддержку Ришелье после «Дня одураченных», наиболее важной была работа Кардена ле Брета «De la Souverainete du Roy» (1632 г.). Ле Брет был юристом, служившим государственным советником в течение всего срока министерства Ришелье. Он привлекался кардиналом к различным миссиям внутри страны и за ее пределами и был одним из судей, приговоривших маршала Марийяка к смертной казни. «De la Souverainete du Roy» находился на прямой линии развития от Бодена[80], который впервые развил концепцию суверенитета, до теоретиков абсолютизма времен Людовика XIV. Ле Брет начинал рассуждать с посылки о том, что король сам получает всю полноту публичной власти в королевстве непосредственно и навечно от Бога и подотчетен только ему. Ни один чиновник не располагает властью сам по себе; он является лишь орудием в руках короля, действующим от его имени. Даже парламент не имеет своей собственной юрисдикции, а пользуется лишь делегированной ему властью. Все законодательство — дело рук короля, который «один является сувереном в своем королевстве, а суверенитет так же неделим, как точка в геометрии». Но ле Брет не одобрял деспотического правления: он утверждал, что абсолютный монарх пользуется властью с умеренностью. На практике это требует тесного взаимодействия между различными частями правительства. Так, сотрудничество короля с провинциальными и Генеральными штатами, вероятно, будет выгодно всем заинтересованным сторонам. Своя польза есть и в том процессе, когда парламенты высказывают твой протест по поводу новых законодательных актов. Что же касается налогообложения, то ле Брет доказывал, что король никогда не должен брать имущества своих подданных для своих собственных нужд, но лишь для общественного блага.

Ле Брет рассматривал возможность, когда власть попадет в руки тирана. По его мнению, повеления короля, противоречащие божественному закону, не подлежат исполнению, но явно неправедный несправедливый акт, целью которого является благо страны, не должен вызывать сопротивления против': действия. Это правило в равной степени относилось и к превентивной войне. Авторитарные основы теории ле Брета наиболее отчетливо выражены в его отношении к lese-majeste, которое Черч назвал «вехой» з истории этого понятия». Ле Брет перечислил три типа оскорбления величества: клевета, направленная против государя, покушения на его жизнь и заговор против государства. То, что он должен был сказать о клевете, представляет особый интерес из-за той важности и значимости, которую придавал ей Ришелье. Клевета уподоблялась ле Бретом святотатству, и примеры, которые он приводил, показывали, что практически любая критика государя или проводимой им политики, независимо от того, серьезная это критика или просто насмешка, расценивалась как оскорбление величества. Суровое наказание, предусмотренное за все оскорбления королевской власти, по мнению ле Брета, находились в полном соответствии с высшим законом, ибо государь, осуществляя такие наказания, лишь исполняет то, что велит ему божественный долг.

Завершающий период государственной деятельности Ришелье был отмечен резкими переменами, происшедшими в рядах его критиков и защитников. Главным критиком кардинала среди памфлетистов был Матье де Морг. 3 июня 1635 года он был заочно приговорен к смертной казни в Париже. Его обвинили в заговоре против государства и покушении на жизнь кардинала. На самом деле он всего лишь критиковал в печати политику Франции. В своем «Catholicon francois» Морг осуждал Ришелье за использование религии для достижения политических целей: «Вы используете религию так же, как показывал ваш наставник Макиавелли, делали это жители Древнего Рима, придавая ей определенную форму, постоянно изменяя ее тем или иным образом, применяя ее постольку, поскольку это способствовало выполнению их замыслов. Ваша голова столь же готова носить тюрбан, сколь и красную шляпу[81] при условии, что янычары[82] и паши сочтут вас достаточно честным, чтобы избрать своим императором».

Это сочинение вызвало ответ со стороны Сирмона, озаглавленный «Advis du francois fidelle aux malcontents nouvellement retires de la Cour». Он обвинил представителей высшей знати, отправившихся в изгнание, в том, что они поставили свои личные интересы выше интересов государства, и убеждал их подчиниться Людовику XIII и согласиться с политикой Ришелье, одобренной самим королем. За этим последовала другая филиппика де Морга. Его «Derniers advis a la France par un bon Chrestien et fidele citoyen» (1636 г.) открывался яростной атакой на внешнюю политику Ришелье: «Его гнев привел в нашу страну готов, его безумие призвало поляков, казаков, кроатов и венгров во Францию и дало нам столько врагов, войн и беспорядков, сколько у Франции не было с начала ее существования». Решение, которое предлагал де Морг, состояло в свержении тирана: «Все добрые французы, раскройте глаза, чтобы увидеть, в каком жалком положении вы сейчас находитесь, подумайте хорошенько, чтобы понять, какое великое разорение нам угрожает. Не позволяйте слабому человеку, немощному телом и разумом, тиранически господствовать над телами и душами такого множества разумных людей и обращаться с собой как с галерными рабами отступнику монаху (отцу Жозефу), его главному советнику. Отбросьте прочь два ужасных орудия».

Самый громкий спор середины 30-х годов, касавшийся внешней политики Ришелье, был разрешен трактатом Янсениуса «Mars Gallicus» (1635 г.). Этот трактат основывал свои доводы на непреходящем значении религиозных ценностей. В предисловии к своему трактату Янсениус заявил, что все истинные католики оплакивают политику Франции, направленную на войну против поборников католицизма в союзе с еретиками. Он не принимал в расчет аргументы в защиту высшего суверенитета и престижа Людовика XIII среди европейских правителей. Он исследовал и отверг доводы, обычно приводимые французами для оправдания их союза с еретическими державами. Голландцы и шведы, полагал Янсениус, стремятся распространить еретичество, нанеся вред испанцам. Помогая им, французы повинуются своим королям, но подвергают опасности свои души. Тот аргумент, что французский король не может совершить ничего предосудительного, дурного, не производил никакого впечатления на Янсениуса. Французская политика, заявил он, противна незыблемым христианским принципам и потому ей следует противостоять.

Перед лицом такого нападения Ришелье был вынужден предоставить читающей публике свои опровержения. Он поручил Дени Коо, епископу Нимскому, сочинить ответ, но был явно разочарован полученным результатом. Куда более действенной оказалась книга Даниэля де Приезака «Vindiciae Gallicae adversus Alexandrum Patricium Armacanum theologum» (1638 г.). Ее рассматривают как «одно из наиболее ценных исследований основ государства, опубликованное с санкции Ришелье, в последние годы его правления». Назначение Приезака членом Французской академии в 1639 году может служить доказательством того, что кардинал одобрил его работу. В трактате Приезака было мало новых идей, но свое дело он отстаивал достаточно убедительно. Автор подчеркивал христианский характер французской монархии и описывал великие услуги, оказанные французскими королями христианскому делу. Он утверждал, что французская монархия является самой подлинно христианской монархией в Европе. Рассматривая внешнюю политику, он настаивал на том, что договоры с еретиками, заключенные в оборонительных целях, санкционированы божественным законом, и приводил примеры из Библии в подтверждение своей точки зрения. Так как все державы осуществляют свою внешнюю политику без огладки на религию, о всех следует «удить одинаково: несправедливо критиковать одну Францию. «Война справедлива, — писал Приезак, — когда намерение, приведшее к ней, является справедливым». По его мнению, война Людовика XIII против Габсбургов является войной, которую он предпринял не для того, чтобы захватить новые земли, но для того, чтобы защитить угнетенных, сохранить королевство и оградить католическую веру. Что до королевских подданных, то они не должны сомневаться в его побуждениях: «это право ни в коей мере не принадлежит тем, которые рождены повиноваться, право вмешиваться в государственные дела и критически рассматривать его основные максимы, выяснять, почему государь начал войну».

Несмотря на обременительные министерские обязанности, Ришелье находил время на два главных литературных произведения: свои мемуары и свое «Политическое завещание». По поводу подлинности обоих произведений немало спорили, но теперь уже признано, что они были задуманы кардиналом. Фактически, однако, все написано его секретарями, достаточно посредственными людьми, довольно близкими к Ришелье, чтобы знать его мнение, но которые бы никогда не отважились внести в то, что они писали, собственные мысли. Мемуары должны были стать пространным и всесторонним отчетом о карьере Ришелье как государственного деятеля, но этот замысел не осуществился, вероятно, потому, что был чересчур амбициозным. Мемуары представляли собой собрание извлечений из документов, писем и фрагментов всех видов, расположенных в хронологической последовательности и связанных комментариями. Факты занимали первое место; идеологические проблемы лишь затрагивались. Божественное право верховной власти и необходимость могущественного премьер-министра считались само собой разумеющимися. Постоянно констатировалось, что Бог избрал Ришелье, чтобы тот вел Францию в опасную эпоху, и направлял его действия. Во внешней политике мемуары отмечали решимость кардинала сохранить христианскую справедливость среди наций. Его противники неизменно изображались врагами французского государства.

«Политическое завещание», несомненно, удостоилось куда большего внимания со стороны Ришелье. Определенные части и в самом деле могли быть написаны или продиктованы только им самим: в частности, посвящение и отдельные отрывки, в которых были допущены ошибки. Общий план, многие идеи и даже отдельные афоризмы не могли не принадлежать кардиналу. В то время как мемуары были задуманы масштабным произведением, «Завещание» добровольно ограничивалось лишь существом достижений Ришелье и его рекомендациями относительно будущего. Оно было адресовано Людовику XIII, и мы не можем утверждать, что «Завещание» с самого начала имело в виду более обширную читательскую аудиторию, хотя это вполне вероятно, учитывая известное желание кардинала увековечить свою репутацию и славу. Если так оно и было, «Завещание» является бесценным источником для современных исследователей, так как в нем более полно, чем в каких-либо других документах, приведены многие из основных идей Ришелье.

Французское государство согласно «Политическому завещанию» обладает иерархической, корпоративной и органической структурой, состоящей из отдельных лиц и групп лиц, занимающих особое положение и вносящих определенный вклад в жизнь нации и ее развитие. Все это здание основывается на той истине, что человеческие существа, даже если все они перед лицом Господа равны, на земле находятся в глубоко не равном положении. Они отличаются из-за различия склонностей и способностей, а также благодаря их принадлежности, обычно по рождению, к определенной социальной прослойке. Главная цель монархии состоит в обеспечении того, чтобы каждый человек мог исполнять предписанную ему свыше роль, какой бы скромной она ни была. Это может быть достигнуто наилучшим образом устранением всякой опасности социальной стабильности. Так, Ришелье оправдывал сокращение числа высших учебных заведений тем, что чрезмерное количество образованных людей лишает их ответственности перед обществом. Это может привести к экономическому упадку, сократит численность рекрутов в армию и заполонит нацию спорщиками, вносящими разлад в семьи и хаос в королевство. В «Политическом завещании» много говорилось о роли духовенства в жизни нации. Оно оправдывало реформы, связанные с церковными назначениями, юрисдикцией, дисциплиной и многими другими вещами. В отношении знати оно признавало наличие у нее финансовых затруднений и упадок, в целом, второго сословия, но было полно сочувствия к его кодексу чести и рассматривало возможности восстановления всего прежнего блеска знати и ее традиционных функций. Третье сословие разделялось на две группы: королевские чиновники и обычные люди. В отношении первых Ришелье хотел бы уничтожить злоупотребления, препятствующие правильному отправлению, надлежащей организации правосудия. Среди них был и подкуп, но Ришелье считал, что его искоренение может создать больше проблем, чем те, которые будут разрешены этой мерой. Настоятельной необходимостью являлось назначение высококвалифицированных судей безукоризненной честности. Относительно простых людей Ришелье вряд ли было что сказать. Им не должно быть слишком хорошо, в противном случае они могут уклониться от исполнения своего долга. «Их надо сравнивать с мулами, которые, привыкнув к тяжестям, больше портятся от долгого отдыха, чем от работы». Это утверждение часто приводилось в качестве доказательства бессердечия Ришелье. Но он отнюдь не оправдывал угнетение низших слоев населения, считал, что те должны платить разумные налоги. Все, что он защищал, заключалось в правильном функционировании общества таким образом, чтобы все из этого могли бы извлечь выгоду.

В «Политическом завещании» неоднократно подчеркивалась важность дисциплины. Она необходима в силу легкомысленности французов, их неуважения к правилам, любви к интригам и готовности поставить личные интересы выше национальных. Ришелье приписывал неудачи своих предшественников на министерском посту провалу их попыток установить жесткую дисциплину. Это следует сделать, если понадобится, достаточно суровыми способами, — ради общего блага. При малейшем намеке на беспокойство, причиненное дворянином, его следовало наказывать изгнанием, безотносительно ко всем другим размышлениям, не принимая в расчет никаких рассуждений. Парламенты тоже должны перестать вмешиваться в дела государства. Они должны ограничить свою деятельность рамками судебных разбирательств между частными лицами, воздерживаясь от представления протестов и отказов регистрировать законы.

«Завещание» перечисляло качества, необходимые министру. Выбор знающих министров является одной из наиболее важных обязанностей короля перед лицом Господа. Ришелье полагал, что священнослужители хорошо подходят на должность министров, ибо у них меньше личных интересов, чем у светских лиц. Он также доказывал, что один министр, обладающий высшей властью, куда лучше нескольких министров равного звания. «Ничто так не опасно в государстве, — писал он, — чем несколько человек, наделенных равными правами в ведении дел». Основная цель монархии — утверждение царства Божия на земле, и пример, подаваемый самим королем, имеет огромное значение. Христианские короли и государственные деятели обязаны править согласно закону, который открывает им Божественный Разум. Это не только доказывает существование Бога как Создателя, а указывает на средства, с помощью которых Божественные указания могут быть действенными в людских делах.

Глава 12
Ришелье как покровитель литературы
и искусства

Несмотря на то, что Ришелье был воспитан в духе риторических традиций и был известен как оратор, он проявлял глубокий интерес к литературному творчеству. Будучи епископом Люсонским, он писал религиозные книги, и даже став главой светской власти, он продолжал писать, диктовать, составлять аннотации и читать. И если ему не хватало времени самому изложить на бумаге свои мысли, он давал поручения различного рода писцам. Возможно, он был первым французским государственным деятелем, распорядившимся о составлении записок и отчетов, которые могли использоваться для определения политики и для ее оправдания перед потомками. В настоящее время во Франции о Ришелье, возможно, больше всего помнят как об основателе Французской академии, чьей главной задачей было сохранение чистоты французского языка.

Ришелье взошел к власти на фоне оживленных литературных дебатов между гуманистами и модернистами. Гуманисты, в большинстве своем парламентарии, судьи и священники, обращались за вдохновением к литературе Древней Греции и Рима или же, из более современных авторов, к произведениям Ронсара и «Плеяды». Модернисты следовали примеру поэта Малерба[83], который ненавидел Ронсара и восхищался только теми древними поэтами, которых презирали гуманисты. В 1623 году Теофиль де Вио назвал подражание древним авторам воровством и призвал к отказу от литературных архаизмов: язык, заявлял он, должен быть ясным, точным и выразительным. После того как модернистское движение стало более многочисленным, его принципы были сформулированы точнее. Целью искусства, заявляли модернисты, является стремление доставить людям удовольствие; поэты должны следовать своей собственной натуре; их советчиком должен быть разум, а не авторитет античных писателей. Некоторые модернисты приняли стиль, в котором внешний эффект достигался в ущерб правде. Но этот период барокко модернизма вскоре окончился. К 1630 году ему на смену пришла новая эстетика, которая, как это ни парадоксально, берет начало от Ронсара, в последние годы своей жизни придерживавшегося стиля возвышенного, но не напыщенного. Именно среди писателей эпохи Ришелье, а не при Людовике XIV, во Франции получил свое развитие классицизм. Одним из его ранних представителей был Шанлен, который считал плавность, уравновешенность и сдержанность самыми лучшими литературными качествами. Другим представителем данного течения был Гез де Бальзак, который доказывал, что модернизм является просто интерпретацией древних писателей, а не разрывом с ними. В эпоху возрождения классицизма, в 1634 году, Ришелье основал Французскую академию.

В 1629 году группа литераторов регулярно встречалась в доме Валентена Конрара, одного из королевских секретарей в Париже. Они беседовали о литературе, читали друг другу свои собственные книги, обменивались придворными сплетнями, гуляли и участвовали в совместных трапезах. Характер этих встреч отличался от встреч академий XVI века, так как последние рассчитывали оказать влияние на двор и превратить короля в князя нового золотого века. Академия Конрара, хоть и находилась в контакте со двором, пыталась выйти из-под его контроля, но Ришелье узнал о ее деятельности. Один из литературных ассистентов, Буаробер, по поручению Конрара и его друзей сочинил серию панегириков, посвященных королю и кардиналу. Ришелье был так рад их усилиям, что предложил им впредь собираться в его доме. Это привело в замешательство некоторых членов Академии, Шаплен предупредил их о возможных последствиях подобного поступка. Кардинал, сказал он, «не привык встречать сопротивление либо оставлять его безнаказанным». Он воспримет отказ как оскорбление и разгонит общество. Лучше пойти на риск. Конрар и его друзья «нижайше поблагодарили его Высокопреосвященство», который сразу же распорядился о предоставлении их обществу устава. Вскоре Академия Конрара пополнилась новыми членами. Среди них были некоторые сторонники Ришелье, а также два государственных министра: Абель Сервьен и Пьер Сегье. К 1642 году членами Академии были представители всех литературных течений Франции, однако предпочтения какому-либо одному течению не отдавалось.

Новое общество получило название Французской академии в подражание Римской академии, основанной Помпонио Лето, — знаменитой итальянской академии эпохи Возрождения. Однако в отличие от папы Льва X, принимавшего активное участие в деятельности Римской академии, ни Ришелье, ни Людовик XIII даже не посещали Французскую академию. Они предоставили данную миссию хранителю печати. Оставаясь в стороне, Ришелье, возможно, надеялся развеять представление о том, что литература попала в подчинение государству. Его присутствие напугало бы членов Академии и, безусловно, скомпрометировало бы его социальное положение, так как литераторы начала XVII века во Франции пользовались в обществе намного меньшим уважением, чем гуманисты при дворе королей Валуа.

Цели новой Академии были указаны в Проекте, написанном Никола Фюре. В нем доказывалось, что политическое и военное становление государства не завершится до тех пор, пока язык, на котором отдаются приказы и провозглашается триумф, не будет избавлен от варварских элементов. Цель Академии состояла в предоставлении Августовской эпохе, возрожденной кардиналом Ришелье во Франции, языка такого же красивого, универсального и непреходящего, как латынь Цицерона. Ее первейшей задачей было составление словаря и свода правил для риторики и поэзии. Проект устава, который составил Э дю Шатле, был отправлен кардиналу с делегацией в город Рюэй. Кардинал встретил академиков «с такой благосклонностью, вежливостью, величием и любезностью, что все присутствующие были восхищены». Возможно, он еще больше удивил их тем, что вычеркнул из устава пункт, требующий от каждого чтить его память и добродетель.

Но вскоре Академия столкнулась с рядом трудностей. Парламент боялся, что она будет посягать на его полномочия цензора, и считал себя наилучшим арбитром французского языка. Вследствие этого, парламент задержал регистрацию патента (датированного 27 января 1635 г.), учредив Академию только 10 июля 1637 года. Он также внес поправки в устав с целью ограничения литературных полномочий Академии. Между тем Академия стала объектом нападок со стороны врагов Ришелье. Матье де Морг назвал ее «птичником Псафо», по имени греческого тирана, который, научив птиц произносить его имя, отправлял их по всему свету. Сент-Эвремон осудил административную педантичность, которую Ришелье ввел в мир литературы. Однако кардинал, не обратив ни малейшего внимания на эту критику, распорядился, чтобы академики произносили речи — один раз в неделю — на темы, выбранные им самим. Тем не менее он не торопил их с началом работы над словарем или правилами для риторики или поэзии, что было указано в Уставе.

Вряд ли Ришелье представлял, какой престиж приобретет и будет сохранять в течение многих веков Академия. Он проявлял гораздо больший интерес к театру. В то время, как кардиналу не удалось предоставить Академии постоянное помещение (она переезжала с места на место до 1672 года, когда смогла наконец обосноваться в Лувре), он настаивал на строительстве театра во дворце кардинала, желая, чтобы это был самый роскошный и наиболее технически оснащенный театр за всю историю Франции. К драматургам он был ближе, чем к академикам; он любил их компанию и даже причислял к ним себя. Демаре де Сен-Сорлен снискал его величайшее расположение, написав три пьесы чуть ли ни в его присутствии. В ожидании завершения работ по созданию театра Ришелье заказал группе Пяти авторов пьесы для придворного театра. За создание пьес с сюжетами, придуманными самим кардиналом, авторы получили щедрое вознаграждение. Среди пьес были «Комедия Тьюильри», «Слепой из Смирны», «Великая пастораль». Возможно, кардинал приложил руку и к двум пьесам Демаре — «Мирам» и «Европа».

Интерес Ришелье к театру объяснялся не только ролью театра в политической пропаганде. По-настоящему он мог проявить свои творческие способности в литературе, а не в языке и не в красноречии, где его обошли другие. Во многом благодаря покровительству кардинала после 1635 года профессия актера получила признание со стороны общества. Оказывать покровительство театру было таким же смелым поступком со стороны кардинала, как и объединение с протестантскими державами в области внешней политики. Французская церковь продолжала относиться к пьесам и актерам с предубеждением.

Спорным эпизодом в покровительстве театру со стороны кардинала Ришелье является известный диспут, в который был вовлечен Пьер Корнель, знаменитый французский драматург той эпохи. Это произошло сразу после премьеры его пьесы «Сид» в начале 1637 года. В основу пьесы лег испанский романтический эпизод, действие разворачивалось в трех разных местах в течение двух дней; пьеса имела более одного сюжета. Это была не трагедия, а трагикомедия; Ришелье, более всего предпочитавший трагедию, как театральный жанр, способный установить высокие моральные идеалы, был недоволен. Однако это является просто предположением; известные факты подтверждают прямо противоположное.

В течение месяца, прошедшего со дня премьеры, «Сид» был три раза представлен в Лувре и дважды во дворце кардинала. Кардинал попросил о встрече с Корнелем, отдавшим кардиналу копию испанского произведения, вдохновившего его на написание «Сида». 24 марта отец Корнеля был возведен королем в дворянское достоинство. Но вскоре после этого, однако, Скюдери обвинил Корнеля в нарушении правил трагедии. Не получив ответа, Скюдери попросил Французскую академию разрешить этот спор. Возможно, его действие было спонтанным, но, с другой стороны, он мог быть спровоцирован Ришелье, так как когда Корнель согласился представить свою пьесу на рассмотрение Академии, Скюдери заявил, что выполнял пожелания кардинала. Как бы то ни было, Шаплен вынес следующее решение: критикуя «Сида» по принципиальным вопросам, он хвалил многие его стороны. Ришелье, однако, нашел этот вердикт слишком мягким и приказал Шаплену пересмотреть его. После многих отсрочек, Академия опубликовала свое окончательное решение: защищая «истинное знание» от «сладкой иллюзии», она признала, что «Сид» обладает «редкими достоинствами».

Наученный горьким опытом, в 1641 году Корнель посвятил Ришелье «Горация». Несмотря на это, комиссия, состоявшая из пяти академиков, потребовала от автора переделать конец пьесы. Но Корнель, после некоторых уступок, все же вернулся к исходному тексту. В трилогии пьес, написанной после смерти Ришелье, он вынес жесткий приговор официальной власти. О кардинале он отозвался следующим образом:

Даже краткий обзор покровительства кардиналом Ришелье литературы нуждается в упоминании его великолепной библиотеки, насчитывающей более 6000 томов. В ее основу легли две значительные коллекции. Первая состояла из 800 сирийских, арабских, турецких и персидских рукописей, приобретенных французским послом в Константинополе Савари де Бревом. Рукописи были куплены у его наследников Людовиком XIII и переданы кардиналу Ришелье. Вторая коллекция состояла из книг публичной библиотеки Ла-Рошели. Количественное соотношение его библиотеки было следующим: теология — 30,41 %, право — 4,31 %, наука — 5,14 %, медицина — 4,25 %, литература — 19,67 %, история и география — 25,33 %, прочее — 11,7 %. В библиотеке кардинала не было книг на английском или немецком языках; многие книги были написаны на итальянском, испанском и восточных языках, в том числе на древнееврейском. Ришелье оставил свои книги Сорбонне, где они оставались до тех пор, пока не нашли свое постоянное пристанище — в Национальной библиотеке.

Ришелье интересовался не только коллекционированием книг, но также и их производством. Качество печатных изданий во Франции ухудшилось в ходе религиозных войн; они не могли конкурировать с превосходными книгами, издаваемыми в Голландии. Ришелье искал пути увеличения числа издаваемых произведений, которые «были полезны для славы короля, прогресса религии и развития литературы». В частности, он отдал распоряжение Сюбле де Нуайе учредить королевскую типографию. Настоящий приказ надо было выполнить тайно, чтобы не вызвать сопротивления печатников и книготорговцев в целом. В результате старательной работы Сюбле осенью 1640 года была основана королевская типография. Она расположилась в Большой галерее Лувра; ее работой руководил Себастьен Крамуази, служивший Ришелье в течение многих лет. Первыми книгами, изданными в новой типографии, были как произведения классических авторов, так и религиозные труды, созданные Св. Бернаром, Св. Игнатием и Св. Франциском Сальским. Ришелье предоставлял типографии щедрые субсидии в течение первых трех лет ее существования, и Крамуази отдал дань его поддержке, издав работы кардинала «Основные догматы веры» и «Воспитание христианина». Типография пришла в упадок после смерти Ришелье и Людовика XIII.

Ришелье был великим строителем. Он построил не только множество домов и дворцов — целый город — для своего собственного удобства и как доказательство своего социального превосходства, но также руководил строительством некоторых королевских сооружений, включая укрепления. Будучи отпрыском провинциальной аристократической семьи, сильно пострадавшей в тяжелые времена, кардинал воспитывался в скромной обстановке. Во время въезда кардинала в замок Ришелье там не было ничего величественного. Впервые посетив Люсонекий диоцез, он был потрясен жилищными условиями. «У меня очень бедный дом, — писал он, — из-за дыма я не могу зажечь огня. Я боюсь суровой зимы; единственное спасение состоит в терпении. Уверяю Вас, что у меня самое плохое и неприятное место во всей Франции… здесь негде прогуляться: нет ни сада, ни тропинок, ничего; поэтому дом является моей тюрьмой».

Собор был в еще худшем состоянии: с разрушенной колокольней, потрескавшимися стенами, без статуй, картин, гобеленов, канделябров; сохранились только алтари. Ришелье быстро навел порядок в своем дворце и согласился уплатить треть суммы, необходимой для реставрации собора. Но свою практику он прошел в качестве сюринтенданта Марии Медичи, так как одна из обязанностей кардинала состояла в контроле за строительством ее новой резиденции в Париже — Люксембургского дворца. В ходе этой работы он познакомился с такими архитекторами и строителями, как Саломон де Бросс и Шарль де Ри, и такими художниками и скульпторами, как Рубенс и Вертело.

Когда в 1620 году закончилась опала Марии Медичи, Ришелье начал приобретать собственность. В 1623 году он купил Лимурский замок. Но через три с половиной года кардинал продал его королю, пожелавшему приобрести этот замок для своего брата

Гастона. В 1628 году Мария Медичи отдала Ришелье замок Буа-ле-Виконт в знак благодарности за его вклад во взятие Ла-Рошели; кардинал не замедлил внести усовершенствование в замок, разбив парк. Но замок Буа-ле-Виконт находился в неудобном месте для кардинала, которому всегда надо было находиться близко ко дворцу, и поэтому Ришелье арендовал замок Флери-ан-Биер, в котором он часто останавливался на протяжении десяти лет. В 1633 году он купил замок в Рюэль, недалеко от Парижа. С помощью архитектора Жака Лемерсье и строителя Жака Тирио Ришелье украсил замок и парк. Замок нуждался в расширении для размещения многочисленной дворни. Но даже после этого замок не стал большим. Джон Ивлин, посетивший Рюэль в 1644 году, писал: «Дом небольшой, построен в форме прекрасного замка, окруженного рвом. Кабинеты выходят окнами на дорогу, а напротив них разбиты большие виноградинки, окруженные стенами. И хотя дом не из самых больших, сады вокруг него настолько великолепны, что Италия вряд ли сможет превзойти их по силе доставляемого ими наслаждения».

Сады Рюэля были особенно знамениты своими искусственными гротами и оригинальными гидротехническими сооружениями. Фонтан Дракона был описан Ивлином как «медный василиск, управляемый фонташциком, выбрасывающим струи воды вверх на высоту примерно 60 футов, и вращающийся вокруг своей оси так быстро, что трудно не забрызгаться». Ришелье также любил высокие деревья и высаженные красивой изгородью вдоль озера в Рюале канские каштаны. Из цветов, высаженных в саду, кардинал особое предпочтение отдавал тюльпанам. Замок в Рюз-ле был любимой резиденцией Ришелье. Он наслаждался его спокойной атмосферой и жил в нем всякий раз, когда двор находился в Сен-Жермене.

Хотя Ришелье в глубине души отдавал предпочтение сельской жизни, в силу своих министерских обязанностей он вынужден был проводить много времени в Париже. Девятого апреля 1624 года, став королевским советником, он купил поместье Анжен (или Рамбуйе) по улице Сен-Оноре. Поместье находилось недалеко от Лувра в районе, удобном для застройки. Кардинал также купил расположенное по соседству поместье Сийери, намереваясь снести его и оставить открытое место перед своей новой резиденцией. Поместье Анжен, с внутренним двором и садом, расположенным позади, состояло из нескольких зданий. В феврале 1628 года Ришелье поручил Лемерсье построить новое крыло и часовню. Являясь главным распорядителем новых фортификаций короля, Ришелье снес остатки стены Карла V и использовал землю для расширения своего сада. Оставшиеся сорок два строительных участка он сдал в аренду спекулянту. Тем не менее кардинал осуществил основательную перестройку своего дворца. В другом крыле, построенном в 1634 году, располагался гвардейский зал площадью 180 квадратных метров, с монументальным камином, по бокам которого находились выполненные в натуральную величину изваяния узников в цепях, а также фигуры Мира и Правосудия. В 1637 году началась работа по строительству театра, предназначенного для представления «пышных и эффектных комедий». В 1642 году, незадолго до своей смерти, кардинал отдал распоряжение о начале строительства библиотеки. За короткий промежуток времени, примерно 15 лет, старое поместье Анжен превратилось во Дворец кардинала общей стоимостью примерно 400 000 ливров. Сегодня Дворец кардинала известен под названием Пале-Рояль.

Среди внутренних украшений Дворца кардинала было две серии картин с изображением всех зданий, возведенных кардиналом Ришелье. Самым великолепным был, без сомнения, замок Ришелье в Пуату. В 1621 году, после смерти своего старшего брата, кардинал выкупил маленькое родовое поместье. Три года спустя, став главным министром, Ришелье приступил к его расширению. Но только после Дня Одураченных в ноябре 1630 года кардинал решил перестроить родовой замок и по соседству с ним создать новый город. В 1631 году поместье Ришелье стало герцогством и, после приобретения кардиналом королевского имения в Шиноне (1633) и поместья в Шампиньи-сюр-Вед (1635), снова расширилось.

С точки зрения стилистики, замок Ришелье содержал в себе несколько сюрпризов. Он был создан по проекту Лемерсье, который явно был вдохновлен дворцами Люксембург и Фонтенбло. Замок представлял собой огромное сооружение, сгруппированное вокруг трех внутренних дворов, от которого сейчас ничего не осталось, за исключением одного павильона и въездных ворот. В пору расцвета посетители замка восхищались множеством скульптур и бюстов, из-за которых замок Ришелье считался одной из прекраснейших скульптурных галерей Европы. Как это ни странно, кардинала не было в числе этих посетителей. Его нога ни разу не ступала в замок после 1632 года, когда замок только начал существовать. Когда какие-либо дела требовали от кардинала посещения, он отвечал, что «даже если бы он находился только в десяти льё от замка, его не уговорили бы поехать туда, пока дела короля зовут его на другие места». Что касается города, то его планировка была следующей: прямоугольник, через середину которого проходила центральная главная улица. С обоих концов улица заканчивалась площадьми, на одной из которых находился рынок, а на другой — церковь. Кирпичные дома с каменной кладкой были созданы по одному и тому же проекту. Земля, на которой стоял город, была дарована кардиналом Ришелье, но общественные здания оплачивались из доходной статьи «Мосты и дороги», тогда как дома оплачивались друзьями кардинала, местными чиновниками и различными приверженцами Ришелье. Кардинал надеялся, что новый город станет процветающим административным, торговым и религиозным центром. Для привлечения жителей городу предоставлялись налоговые и коммерческие привилегии, но он был слишком тесно связан с состоянием своего основателя, и после смерти кардинала, в 1642 году, все надежды на преуспевание рухнули. В 1644 году один из посетителей заметил: «В городе нет ни торговли, ни жителей, кажется, что все умерло». С тех пор в городе ничего не изменилось.

По утверждению Обери, раннего биографа Ришелье, из всех зданий, воздвигнутых кардиналом, более всего ему в душу запала Сорбонна. Настоящее утверждение находит свое подтверждение в письме, направленном Ришелье в адрес Сенкто в декабре 1627 года. «Хотя у меня много расходов, писал он, но мое намерение продолжать строительство не уступает моему желанию платить за разрушение укреплений Ла-Рошели как можно меньше». В сентябре 1642 года кардинал уверял Сюбле де Нуайе, что он меньше заинтересован в величии своего дома, чем в величин Сорбонны. Восстановление Сорбонны было, по сути дела, событием первейшей важности в истории французской архитектуры. Сорбонна, воздвигнутая в 1643 году, была превращена кардиналом в «великолепный дворец теологии и мавзолей для бренных останков». В 1626 году, спустя четыре года после назначения на должность директора коллежа, Ришелье начал за свой счет восстанавливать его. Сперва собирался восстановить коллежи Сорбонны и Кальви, находящиеся вблизи от часовни XIV века, отреставрировав ее фасад. Но в 1633 году у него появились другие, гораздо более амбициозные, планы, включающие в себя полную перестройку Латинского квартала поблизости от новой часовни монументальных размеров. Разрушение старой Сорбонны началось в 1626 году, а первый камень нового здания был заложен в отсутствие Ришелье Франсуа д’Арле 18 марта 1627 года. Годом позже, в июне 1628 года, преподаватели и студенты сообщили кардиналу о значительном прогрессе. Каждый день, докладывали они, парижане в огромном количестве приходили к новому зданию и восхищались им. К 1629 году закончилось строительство большого зала для диспутов, библиотеки и преподавательского жилья. В марте 1634 года Ришелье поручает Лемерсье построить новую церковь и в мае 1635 года был заложен ее первый камень. Два фасада являлись самым замечательным элементом проекта Лемерсье: один фасад выходил окнами на улицу, а другой — во внутренний двор коллежа. В связи с быстрым прогрессом в строительстве церкви, для очистки подступов к ней были снесены расположенные рядом дома. К моменту смерти Ришелье огромная часть работы была завершена. В своем завещании кардинал просил, чтобы его похоронили в церкви рядом с памятником, созданным Лемерсье. Но затянувшиеся споры между администрацией коллежа и племянницей кардинала стали причиной задержки захоронения до 1694 года; со дня смерти Ришелье прошло более пятидесяти лет.

Ришелье строил здания не только для себя, но и для короля. Вначале его функции сводились к надзору за фортификациями, защищающими Францию от чужеземного вторжения. Однако, начиная с 1636 года, когда опасность нападения на Францию снизилась, и особенно к 1638 году, после рождения дофина, гарантирующего преемственность престола, Ришелье направил все свои усилия на выполнение королевской программы строительства, задуманной Генрихом IV и Сюлли. Он руководил перестройкой замка Фонтенбло, а также выполнением двух проектов в Париже. Лемерсье попросил разрешения продолжить строительство Квадратного Двора в Лувре, начатого Леско в середине XVI века. Придерживаясь стиля Леско, он достроил Павильон Часов, добавив один этаж и купол. Другим парижским проектом являлась новая площадь с конной статуей Людовика XIII посередине.

Ришелье был слишком занят государственными делами, чтобы лично наблюдать за строительством зданий, связанных с его именем. Он полагался на своих помощников. Среди них были Сенкто, помогавший со строительством Сорбонны, архиепископ Сурди, помогавший со строительством замка и города Ришелье, Леонор Д’Этамп, помогавший со строительством библиотеки во дворце кардинала, а также Сюбле де Нуайе и д’Аржанкур, помогавшие со строительством укрепления в Пикардии. Они подписывали контракты, вели переговоры со строителями, пристально следили за прогрессом в работе, вели умет строительных материалов, контролировали их расход и детально решали многие другие вопросы. Хотя иногда Ришелье сам подписывал контракты, как правило, он действовал через своих представителей. Но, однако, ни один серьезный вопрос не мог быть решен без его одобрения. Он предоставлял своим помощникам свободу действий, так как полагал, что, находясь на месте строительства, они могут принимать самые верные решения. В ноябре 1627 года в письме, адресованном Нуайе, он писал: «Я просмотрел договоры на строительство укреплений, в которых я не очень разобрался, но я с радостью признаю решения, принятые Вами и г-ном д’Аржанкуром».

Во всех возводимых им зданиях, как общественных, так и личных, Ришелье использовал произведения художников и скульпторов. Он использовал их не только в качестве украшения своих зданий, а также для возвеличивания правящей династии и провозглашения своих собственных достижений как служителя короны. Во всех его резиденциях находились галереи портретов, самая знаменитая из которых — Галерея великих людей во дворце кардинала. В ее состав входили портреты кисти Филиппа де Шампаня и Симона Вуз с изображением великих служителей монархии, начиная с аббата Сугерия и заканчивая самим Ришелье. Вторая серия портретов находилась в комнате, где Ришелье демонстрировал свою коллекцию фарфора, а третья — в библиотеке. В Лимуре портреты короля и королевы были окружены портретами принцев и вельмож. В замке Вуа-ле-Виконт находились портреты королей и королев, а в замке Ришелье гардероб королевы был украшен портретами Людовика XIII, его семейства и государственных мужей. Также там был представлен «символ радости, испытываемой городом Парижем при рождении будущего короля Людовика XIV». На гобеленах в королевских апартаментах были изображены эпизоды Троянской войны, а расписанные красками потолки рассказывали историю об Ахилле. Галерея замка была украшена полотнами, изображающими двадцать сражений, имевших место во времена правления Ришелье. В расположенном наверху фризе было представлено такое же количество небольших полотен, изображающих сражения древнего мира. Над камином в вестибюле висела картина с изображением Геркулеса, одолевающего Гидру. На картине был написан лозунг: «Armandus Richeleus/Hercules Admirandus» (Арман Ришелье/Почитатель Геркулеса). Апартаменты Ришелье были украшены портретами его предков и величайших правителей Европы. По обеим сторонам камина, находящегося в галерее, висели портреты с изображением короля и Ришелье на конях. Из пятидесяти полотен, находящихся в замке в Рюэйе, портреты составляли примерно половину. В комнате, где трапезничал Ришелье, висели два портрета дофина.

В течение своей карьеры Ришелье неоднократно заказывал свои портреты; большую часть из них написал Филипп де Шампань, уроженец Испанских Нидерландов. Кардинал отдавал предпочтение этому художнику по различным причинам. Возможно, ему было приятно взять под свое крыло художника, написавшего портрет короля Испании, но скорее всего Ришелье был поражен мастерством Шампаня, в особенности его использованием цвета. Ришелье любил сильных духом людей; Шампань однажды посмел ослушаться кардинала, приказавшего ему поселиться в замке Ришелье на время его декорирования. Подобное проявление независимости было чрезвычайно редким явлением среди окружения кардинала и, вероятно, понравилось ему. Тем не менее в вопросах живописи Шампань полностью подчинялся пожеланиям своего покровителя.

В 1628 году в знак благодарности за покорение Ла-Рошели Ришелье заказал Шампаню картину «Поклонение Шефердса» для аббатства Сен-Бенуа-де-Куенси. Эта картина была одной из двух картин на религиозную тему, написанных Шампанем для Ришелье. В 1635 году он приступил к реставрации отдельных частей Дворца кардинала, а затем к украшению купола часовни Сорбонны. В обоих случаях он следовал рекомендации Ришелье. Так, в Галерее великих людей он намеревался показать, что величие Франции создавалось духовными лицами и воинами, а Ришелье отличался редким сочетаний качеств и того и другого. В Сорбонне он избрал маньеристский стиль росписи купола в подражание работам, проводимым на куполе собора Святого Петра на момент визита Ришелье в 1606–1607 годах. Чаще всего Ришелье заказывал Шампаню нарисовать свои портреты, из которых сохранились двадцать четыре работы. Несмотря на то, что портреты писались в разное время, на них нет никаких примет возраста или болезни позировавшего кардинала. Это объясняется тем, что Ришелье просил Шампаня отретушировать портреты таким образом, чтобы они соответствовали портрету, написанному в 1640 году. За исключением трех портретов, кардинал на всех картинах изображен стоящим во весь рост. Как правило, духовные лица изображались на портретах сидя: только правители и государственные деятели были изображены во весь рост. Из этого становится очевидным, что Ришелье хотел быть причисленным к ним.

Обхождение кардинала с Рубенсом и покровительство, оказываемое им художникам различных, часто противоречащих друг другу, стилей, свидетельствует об отсутствии у Ришелье вкуса. Тем не менее это обвинение может быть отклонено. Если бы Ришелье действительно не нравился Рубенс и его искусство, он не заказал бы ему две картины для своего кабинета. В качестве сюринтенданта Марии Медичи кар пинал пригласил Рубенса для завершения украшения Галереи Генриха IV в Люксембургском дворце, которая оказалась даже большим шедевром, чем Галер г я Медичи. Поведение Ришелье объяснялось скорее политическими, нежели эстетические соображения. Рубенс был не только художником; он был также опытным дипломатом, глубоко убежденным в справедливости Габсбургов. Ришелье имел веские причины предполагать, что мастерская художника являлась гнездом политических интриг.

Тот факт, что Ришелье покровительствовал художникам различных школ, неоспорим. Он пользовался услугами Вуэ, основателя барокко во Франции, Стелла и Пуссена, вероятно самых классических художников, и Виньона, углубившего маньернстские традиции. Но нельзя осуждать кардинала за то, что он не признавал художественные стили, изобретенные впоследствии. Он далеко забрасывал свои сети в поисках таланта. Он не только предоставлял работу художникам с установившейся репутацией; он искал молодых людей с признаками таланта. Шампаню было 36 лет, Лаиру — 33, а Лебрену — 22, когда кардинал открыл их.

Необходимо заметить, что Ришелье с трудом удавалось отделить искусство от политики. Срзди художников, нанятых им, некоторые были из Лотарингии. Так, два больших высеченных изображения осады Ла-Рошели и острова Ре были выполнены Жаком Калло, а среди картин, имеющихся у кардинала, были полотна Клода Дерюэ и Жоржа де ла Тура. Возможно, Ришелье наслаждался этими картинами, но в центре его политических забот находилась Лотарингия; можно предположить, что покровительство художникам использовалось им для создания профранцузских настроений во всем герцогстве.

Если картины были главным декоративным элементом Дворца кардинала, то замок Ришелье был украшен преимущественно скульптурами. Над въездными воротами стояла конная статуя Людовика XIII, созданная скульптором Вертело. По сторонам ворот стояли две античные статуи, Геркулеса и Марса. На куполе, находящемся над воротами, стояла бронзовая статуя Славы, державшей в каждой руке по трубе; эта скульптура также была создана Вертело. В главном внутреннем дворе стояло много статуй, бюстов и ваз в нишах. Одни отмечали «Богов, глядящих со всех стен», тогда как другие описывали замок как «Пантеон со всем римским двором». Некоторые считали, что обилие скульптур призвано скрыть недостатки в здании Лемерсье, но, вероятнее всего, скульптуры должны были придать величие дому предков Ришелье. При украшении общественных зданий кардинал использовал скульптуры для прославления монархии Бурбонов. Так, запрестольная скульптура часовни Сорбонны представляла собой истинную триумфальную арку. Она была украшена бронзовыми ангелами с кадильницами, символами справедливости и предопределения, а также большими статуями Карла Великого и Святого Людовика, похожего на короля. Подобные статуи императора и короля украшали алтарь собора Святого Людовика Иезуита. Ришелье стремился увековечить в скульптурах образ короля. К постаменту статуи Генриха IV он добавил пять бронзовых барельефов (автором трех из них является Бородони, один был создан Буденом, а другой — Трамбле). Вскоре после этого Ришелье заказал конную статую Людовика XIII, торжественное открытие которой состоялось в 1639 году. Ришелье заказывал статуи со своим изображением гораздо неохотнее, чем картины. Политическая роль Ришелье символизировалась только двумя ростральными колоннами из разноцветного мрамора. Кроме картин, изображение кардинала существовало на медалях, изготовленных Гийомом Дюпре и Жаном Вареном.

Ришелье действительно проявлял интерес к скульптуре. Однажды, во время визита в Альби, он отказался верить в то, что тонкой работы распятие и хоры действительно сделаны из белого камня. Взяв лестницу, он вскарабкался на несколько ступенек и поскреб хоры лопаточкой, желая определить, не является ли камень в действительности штукатуркой. Несмотря на то, что этот занятный анекдот свидетельствует о личной любознательности кардинала, неоспорим тот факт, что вкус кардинала в отношении скульптур был эклектическим. Современные Ришелье скульпторы, которым он покровительствовал, принадлежали к двум прямо противоположным направлениям. Одни работали в традициях французского реализма (например, Тома Буден, Бартелеми Трамбле, Жермен Жиссе), тогда как другие работали в новом, более напыщенном итальянском стиле (Жак Сарразен, Симон Гийен, Кристоф Коше и Пьер Биар). Ришелье поручил Биару изготовить бюст Людовика XIII для Лимурского замка, но позже отдал предпочтение Гийому Вертело, который до поступления на службу к Марии Медичи прошел обучение в Риме. Он делал Вертело заказы на изготовление для замка Ришелье и часовни Сорбонны. Кульминацией пристрастия кардинала к итальянской скульптуре явился заказ, отправленный Бернини через Мазарини и кардинала Антонио Барберини. Великий итальянский мастер начал работать над мраморной статуей Ришелье, использовав некоторые «профили», присланные ему из Парижа. Данная работа так и не была завершена; однако Бернини изготовил бюст Ришелье, который находится сейчас в Лувре.

Ришелье был первым человеком во Франции, начавшим коллекционировать произведения искусства в массовом масштабе. Многие из них находятся в музеях различных стран мира. В их числе: «Рабы» Микеланджело, полотна Мантенья, Перуджино и Лоренцо Коста, украшавшие кабинет Изабеллы Эсте, «Вакханалия» Пуссена, а также знаменитый инкрустированный стол, находящийся сейчас в Галерее Аполлона в Лувре. И хотя Ришелье, в отличие от Мазарини, не получил достаточного эстетического воспитания, его интерес к искусству проявился уже в самом начале его карьеры. В 1624 году Мария Медичи посоветовала герцогу Мантуанскому в благодарность послать кардиналу «несколько великолепных картин». В том же самом году посол мантуанский в своем письме охарактеризовал кардинала как «великого коллекционера редких картин». Во время своего визита в Северную Италию в 1629–1630 годах кардинал выразил герцогу Савойскому свое великое восхищение художественной галереей в Риволи. Некоторые из самых ранних приобретений Ришелье были подарены ему Марией Медичи вместе с Малым Люксембургским дворцом. По мерю политического рюста, Ришелье получал все больше и больше подарков. Так, «Рабы» Микеланджело были подарены ему герцогом Анри де Монморанси незадолго до его казни. Картина, приписываемая кисти Себастьяна дель Пьомбо, имела то же самое происхождение. Другие подарки кардиналу носили более непосредственный характер. Так в 1633 году Альфонсо Лопец, европейский коммерсант, попросил своего представителя в Провансе купить какую-нибудь «Любопытную и редкую» вещичку, для того, чтобы подарить ее Ришелье. Когда в 1642 году Ма-зарини вернулся из Рима в качестве папского нунция, он привез с собой подарки для Ришелье от Антонио Барберини: В их состав входили картины Тициана, Пьетро да Картона, Джулио Романо и Антониони, сутана, несколько маленьких столиков и бюро, «полных множеством видов духов». Один из многочисленных критиков обвинил Мазарини в том, что он тратит все свое жалованье на подарки Ришелье, который «подобно Богу, не подпускает к себе никого с пустыми руками».

Ришелье также покупал в огромных количествах произведения искусства. Так, в 1638 году он приобрел коллекцию маршала Креки, который провел много времени в Италии в качестве дипломата. Он соревновался с другими знатными коллекционерами своего времени — королем Англии, герцогом Пармским и Марией Медичи — в приобретении сокровищ из коллекции Гонзага. Ришелье не удалось приобрести знаменитые картины Мантеньи, находящиеся теперь в музее Хемптон-Корт, но он смог заполучить шедевры из кабинета Изабеллы Эсте. В марте 1663 года папство позволило кардиналу взять из Рима шестьдесят статуй, шестьдесят бюстов, две головы и пять ваз.

Однако политические обязанности Ришелье не оставляли ему много времени для охоты за произведениями искусства. Он должен был полагаться на посредников. Лорд Арундель, один из величайших знатоков своего времени, помог кардиналу купить скульптуру, позволил ему приобрести коллекцию из дворца в Риме, а также поделился с ним информацией о восьмидесяти бюстах, продающихся в разных частях Италии. В 1633 году кардинал Барбери-ни, племянник папы Урбана VIII, помог Ришелье купить несколько произведений искусства. Однако, как правило, кардиналу помогали «ставленники» Барберини, например, Франжипани или Мазарини. На территории Франции одним из главных доверенных лиц кардинала в области искусства являлся Альфонсо Лопе. Другим доверенным лицом был архиепископ Сурди, предлагавший на выбор кардиналу художников и предметы для украшения замка. Ришелье пристально следил за ростом своей коллекции, в особенности это касалось предметов, предназначенных для его родового замка. В 1636 году, в разгар военной кампании, кардинал попросил, чтобы ему в Амьен привезли две картины Пуссена, тем самым показывая, какое значение он уделял контакту с произведениями искусства.

Значение кардинала Ришелье как коллекционера только начинает оцениваться по достоинству. Обнаруженная в 1643 году инвентаризационная опись проливает свет на его коллекцию во Дворце кардинала. Как это было принято, опись не учитывала картины, составляющие часть здания, к примеру стенные росписи. Следовательно, в опись не включены портреты в Галерее знаменитых людей, а также работы Вуз, Шампаня, Пуссена и Лебрена. Из 262 картин, указанных в описи, 84 точно описаны. Большинство из них принадлежит кисти итальянских художников, в том числе Леонардо да Винчи, Рафаэля и Корреджо. Хорошо представлены венецианские художники — Джованни Беллини, Тициан, Лотто и Бассано, а также болонские художники XVI века (Герчино, Гвидо Рени и Карраччи). Среди относительно немногочисленных французских художников в описи указаны Филипп де Шампань, Пуссен и де Латур. Также в описи указаны несколько работ голландских художников (Рубенс, Пурбюс) и только одна работа немецкого художника — «Девять муз» кисти Дюрера. Большинство картин были написаны на религиозную тему, но имелось и много пейзажей.

Помимо картин и скульптур Ришелье коллекционировал и другие произведения искусства. Во Дворце кардинала насчитывалось свыше.400 фарфоровых произведений искусства общей стоимостью 1732 ливра, в том числе большая ваза и два китайских блюда внушительных размеров. Также там находилось двадцать два хрустальных изделия общей стоимостью свыше 5000 ливров. Два предмета были особенно ценными: большая чаша с эмалированной позолоченной каймой и большая ваза из горного хрусталя, также украшенная позолотой с финифтью. Среди ценных предметов, находящихся в зеленых апартаментах, были четверо часов, Коперникова сфера и глобус Земли. Также там находилось два черепаховых стола, индийский шкафчик, несколько китайских шкафчиков и сундуков, инкрустированных перламутром и драгоценными камнями. В других комнатах дворца находились стол из черного мрамора с мореходным прибором в центре и несколько столов, инкрустированных яшмой, лазуритом, сердоликом, агатом и нефритом. Среди мебели, завешанной кардиналом Людовику XIII, были три кровати. Одна из них, стоимостью 45 000 ливров, в 1656 году была передана в Лувр для шведской королевы Кристины. Среди многочисленных гобеленов Дворца кардинала была дюжина гобеленов стоимостью от 3500 до 32 000 ливров. В Рюэйле гобелены были менее дорогими. Столовая кардинала была украшена гобеленами с эпизодами поэтической драмы Гарини «Пастор Фидо».

Серебро и драгоценности также фигурировали в описи Дворца кардинала. К моменту своей смерти кардинал Ришелье имел в своем распоряжении 54 дюжины серебряных и позолоченных блюд. В состав его коллекции входили также канделябры, чаши, солонки, блюда для сладостей, корзины, графины, чаши для фруктов, кувшины, ковши. Вся коллекция была оценена в 237 000 ливров. Церковное серебро, в состав которого входили кресты, чаши, кадильницы и кропильницы, было дополнительно оценено в 10 000 ливров. Кардинал, похоже, рассматривал свою коллекцию не просто как предметы роскоши; в случае необходимости коллекция могла составить гарантийный фонд государственных займов. В 1640 году он сообщил Буйону, что в Париже у него имеется серебро стоимостью 150 000 ливров и драгоценности примерно такой же стоимости, которые могут использоваться в качестве гарантийного фонда. Однако драгоценности, перечисленные в описи Дворца кардинала, оцениваются только в 58 000 ливров. Этому есть простое объяснение: в описи не учтен большой сердцеобразный бриллиант, завещанный кардиналом королю. Возможно, тот бриллиант был куплен у Лопеца за 75 000 ливров. Остальные украшения и драгоценные камни Ришелье оставил своей племяннице, герцогине д’Эгийон.

Действительно ли Ришелье наслаждался произведениями искусства или же он их просто коллекционировал в силу своего общественного положения? Был ли кардинал настоящим знатоком искусства? Его интерес к искусству не вызывает сомнений: кардинал интересовался литературой, в особенности театром; он любил парки. Но, кажется, что кардинал не испытывал никакой потребности ежедневно созерцать произведения искусства из своей коллекции. Составители описи Дворца кардинала и замка Рюэля указывают, что в отличие от великолепия его коллекций, личные апартаменты кардинала были обставлены с определенной долей аскетизма. Там находился «Святой Жером» Латура, а также картина с изображением замка Ришелье кисти Фукьера. В большинстве своем картины были посредственными. Мебель, за исключением кровати, нескольких кресел и табуретов, не сильно отличалась от мебели прислуги. В Рюэле дело обстояло так же. Простота была основным принципом личной жизни кардинала. Это наводит на мысль, что личные пристрастия Ришелье в области искусства проявлялись не столь открыто, как его общественное меценатство. «Трудно не признать, — писал Онор Леви, — что коллекции Ришелье представляли не столько личные эстетические вкусы кардинала, сколько желание продемонстрировать внешние атрибуты политической власти, питавшей его душу».

Эпилог

Ришелье умер 4 декабря 1642 года в Пале-Кар-диналь, в Париже. Причиной его смерти, очевидно, был плеврит, хотя здоровье оставляло желать лучшего в течение продолжительного времени. Уже в мае, когда написал свое завещание в Нарбонне, он был не в состоянии поставить под ним свою подпись. Но несколько месяцев боролся с недугом, переносимый с места на место в таких огромных носилках, что их можно было внести в дома лишь через окна или через специально проделанные в их стенах проломы. Даже на смертном одре кардинал продолжал работать, отдавая приказы, распоряжения государственным секретарям, сидящим подле его кровати. Среди людей, навещавших его, был и король. Отношения между этими двумя людьми были основательно подпорчены делом Сен-Мара, но теперь они были готовы забыть взаимное недоверие.

«Сир, — сказал Ришелье 2 декабря, — вот мы и прощаемся: покидая Ваше Величество, я утешаю себя тем что оставляю королевство на высшей ступени славы и небывалого влияния, в то время как все Ваши враги повержены и унижены. Единственная награда, какую я осмеливаюсь просить у Вашего Величества за мои груды и мою службу, это продолжать удостаивать Вашим покровительством и Вашим благоговением моих племянников и родных. Я дам им свое благословение лишь при условии, что они никогда не нарушат. своей верности и послушания и будут преданы Вам до конца».

Людовик дважды наведывается к умирающему Ришелье. Первый раз он приводит свидетелей в замешательство громким хохотом, после того как выходит из Пале-Кардиналь, но во время второго визита выглядит искренне расстроенным. Во время вторичного посещения Ришелье советует Людовику оставить на своих должностях Сюбле де Нуайе и Шавиньи и назначить Мазарини его преемником. Король согласился с обеими просьбами. 3 декабря, когда смерть была уже близка, Ришелье спросили, не хочет ли он простить своих врагов. «У меня не было других врагов, — отвечает он, — кроме врагов государства». На следующий день, увидев, что он остался один со своей племянницей герцогиней д’Эгийон, которая была рядом с ним в течение всей его последней болезни, он говорит ей: «Помните, что я любил вас больше всех остальных». Затем, получив от отца Леона отпущение грехов во второй раз, великий кардинал скончался. Его тело было выставлено для торжественного прощания в течение девяти дней, после чего торжественная траурная процессия доставила его в часовню Сорбонны, где оно обрело временное пристанище до 1694 года, когда было перенесено в гробницу, сооруженную Жирардом на церковных хорах.

Вести о смерти Ришелье вызывали бурный восторг во Франции. Отец Гриффе, писавший в 1768 году, замечает по этому поводу: «Народ его не любил, и я знавал стариков, помнящих костры, запылавшие в провинции, когда были получены известия о его смерти». Даже королем, казалось, овладели смешанные чувства. По словам Монгла, хранителя его гардероба: «В глубине души он чувствовал большое облегчение и радовался, что избавился от него, так, что не мог скрыть это от своих близких». Однако 9 декабря он заявил: «Я желаю быть постоянным и непреклонным в следовании тем правилам и советам, которые дал мне кардинал, ибо я хочу, чтобы все оставалось без изменений. Я намерен оставить тех же министров и ввести кардинала Мазарини в мой совет, ибо он лучше, чем кто-либо другой, знает планы и максимы вышеупомянутого кардинала».

Людовик также утвердил Сюбле де Нуайе и Шавиньи в должности государственных секретарей.

Исчезновение Ришелье неизбежно привело к переменам при дворе, так как режим Мазарини был гораздо менее строг. В январе 1643 года возвратился и был прощен Людовиком в шестой по счету раз Гастон Орлеанский. За ним явилось большинство аристократов, отправившихся в изгнании при Ришелье. Как заметил венецианский наблюдатель, эти помилования были способны привести к большим беспорядкам, «потому что такие действия обычно вознаграждаются неблагодарностью». 20 января 1643 года Людовик ХIII не появился на торжественной мессе в Нотр-Дам, которую отслужили за упокой души Ришелье. В апреле он отправил в отставку с поста государственного секретаря по военным делам Сюбле де Нуайе, назначив вместо него Мишеля ле Телье. Вскоре после этого король тяжело заболел и 14 мая умер. Очевидец заметил по этому поводу: Он благочестиво окончил свое 33-летнее царствование, но его власть в ранние годы была очень ограничена опекунством и влиянием его матери, а в последние годы господством покойного кардинала, который сильно превысил министерские полномочия в осуществлении своих обязанностей.

Завещание Ришелье представляет собой сухой документ, почти не проливающий свет на его религиозные убеждения и политические идеалы. Оно, в сущности, касалось лишь того, чтобы его имя и его дом по-прежнему находились на вершине богатства и аристократического уважения. Однако король не был забыт. В 1636 году Ришелье уже сделал несколько больших подарков Людовику, которые он должен был получить только после его смерти. Они включали Пале-Кардиналь, его великолепные сервизы, большой бриллиант и серебряное блюдо. К этому завещанию добавлен особняк Силлери и наличные деньги в сумме 1,5 миллиона ливров. Это, объяснил кардинал, будет жизненно важным для него в чрезвычайных обстоятельствах в качестве особого фонда; он полагал, что король сможет использовать его при обстоятельствах, «которые не терпят длительных фискальных процедур». Один любопытный отрывок его завещания показывает, что Ришелье испытывал угрызения совести по поводу своей прежней покровительницы Марии Медичи: «Я неустанно делал то, что я обязан был делать в отношении королевы, его (Людовика XIII) матери, несмотря на все те клеветы, которые распространяли обо мне по этому поводу».

Распоряжения кардинала, касавшиеся остального состояния, были направлены на создание двух майоратов[85], основой каждого становилось одно из герцогств. Майораты были широко распространены во Франции и создавались для того, чтобы сохранить родовые поместья и имущество нетронутыми, особенно там, где обычное право имело тенденцию защищать права младших наследников на часть имущества их родителей. В качестве своего «законного преемника», который должен был унаследовать его титул герцога де Ришелье, кардинал назвал своего юного внучатого племянника Армана Жана, сына Франсуа де Пон Курле. Предвидя, что последний может почувствовать себя уязвленным тем, что его отвергли в пользу собственного сына, Ришелье завещал ему разнообразное имущество, надеясь убедить его воздержаться от опротестования им своего завещания. Только согласившись с завещателем, он мог сохранить свой бенефиций[86]. Что же касается сестры Франсуа, Марии Мадлен, герцогини д’Эгийон, то она получила по завещанию ряд ценных подарков, включая замок Рюэль, что еще более важно, она была назначена опекуном Армана Жана и его имущества до его совершеннолетия. В число обязанностей, возложенных на нового герцога, входили: строительство особняка в Париже для его семейства, создание библиотеки для коллекции книг кардинала, что сделало бы их доступными ученым, и завершение постройки часовни и коллежа в Сорбонне. Разумеется, не все остались довольны завещанием Ришелье. Брезе, Конде и Пон Курле были убеждены в своем праве его опротестовать, но Эгийон энергично взялась отстаивать последнюю волю кардинала. В марте 1643 года был достигнут компромисс, спасший наследство кардинала от раздела на мелкие части. Однако в 1644 году Конде опротестовал завещание и через два года ухитрился завладеть Фронсакским майоратом: Главной обязанностью Эгийон как душеприказчицы своего дяди была уплата его долгов и распоряжение его наследством. Она позаботилась о сбережении больших сумм наличных денег, достигавших 4 080 000 ливров, которые она осторожно поместила в различных надежных местах. Но Брезе захватил 300 000 ливров в Сомюре, в то время как король конфисковал 1 074 000 ливров в Бруаже и Гавре. Он и Анна Австрийская отказались оплатить долги короны кардиналу в размере 1 035 000 ливров. Более того, Эгийон попросили уплатить долги ее дяди королю в сумме 50 000 ливров. В результате количество наличных денег, бывших в ее распоряжении и нужных для уплаты долгов Ришелье, заметно сократилось. Эти долги были двух видов: личные и непредвиденные. Личные долги включали наследство, оставленное слугам, расходы на содержание дома и определенные траты на земельные угодья. Они достигали примерно 1 568 122 ливров. Непредвиденные долги выросли из требований, предъявленных герцогине после смерти ее дяди, иногда даже по прошествии длительного времени. Брезе и король в одно время так хорошо попользовались наличными деньгами Ришелье, что у герцогини возникли трудности с удовлетворением более значительных исков. В особенности, перестройка Сорбонны оказалась разорительной и бесконечной для ее средств.

Между 1643 и 1648 годами она уплатила около 280 000 ливров и все же ей не удалось исполнить стой обещания, данные кардиналу, и доктора Сорбонны подали на нее в суд. В мае 1646 года она согласилась выплатить еще 250 000 ливров четырьмя частями в течение четырех лет, но в 1650 году она вое еще оставалась должна половину этой суммы и была вынуждена прибегнуть к займу.

По мнению Вольтера, Ришелье был обожаем и вместе с тем ненавидим. Оба эти чувства можно отчетливо видеть на всем пространстве его исторической репутации. Ненависть к нему была выказана целым сонмом писателей вскоре после смерти кардинала. Он был излюбленной мишенью потока мемуаров, памфлетов, пасквилей и эпиграмм. О нем распространяли истории всякого рода. С самого начала его обвиняли в том, что он все, включая правосудие, принес в жертву своему ненасытному честолюбию.

Кардинал де Рец считал, что он «в недрах самой законопослушной из монархий создал самую позорную и самую опасную тиранию, которая когда-либо порабощала государство». Ришелье, по словам де Реца, «больше вредил королевским подданным, чем управлял ими». Мишель Ле Вассор, в своей истории Людовика XIV (1712), писал: «Я могу лишь с ужасом взирать на прелата, пожертвовавшего свободой его отечества и миром целой Европы своему честолюбию».

Подобное обвинение было выдвинуто и Вольтером в его «Siecle de Louis XIV» (Веке Людовика XIV) (1715): «С 1635 года шла война, потому что кардинал Ришелье хотел ее; и похоже на то, что он желал ее для того, чтобы сделаться необходимым». В других своих сочинениях Вольтер также поносил «красного тирана», обвиняя его в несправедливости и варварстве. В особенности он не мог простить ему того, что по его приказу был посажен на кол обвиненный в колдовстве кюре Лудена Урбен Грандье. Соглашаясь с тем, что Ришелье стоял у истоков внешнеполитического могущества Франции, он обвинял его в пренебрежении вопросами ее внутреннего благосостояния. Он оставил ее дороги в плачевном состоянии, кишащими разбойниками, а улицы Парижа — утопающими в грязи и полными воришками. Он подверг суровой критике «Политическое завещание» как работу «изобилующую ошибками и ложными понятиями всех видов». Что касается Монтескье, то он именовал Ришелье «плохим гражданином».

С наступлением эпохи романтизма в XIX веке, Ришелье без устали порицали поэты и романисты. Альфред де Виньи в романе «Сен-Мар» (1826) подчинил историю своему поэтическому воображению. Все беды Франции, заявил он в предисловии, были вызваны наступлением Ришелье на власть знати. В 1831 году в своей драме в стихах «Марион Делорм» Виктор Гюго изобразил Людовика XIII простым статистом, в то время как подлинным правителем Франции был тиранический и кровожадный кардинал. Сам Ришелье не появляется на сцене. Его голос, однако, слышен из-за занавеса, в самом финале пьесы, когда он произносит: «Никакой пощады» в канун казни героя Дидье, осужденного за нарушение эдикта, запрещающего дуэли. Но самый нелестный портрет Ришелье был нарисован Александром Дюма в его знаменитом романе «Три мушкетера» (1844). В нем кардинал показан человеком, лишенным веры и справедливости, использующим красную мантию, чтобы скрыть свои неправедные намерения. Людовик XIII в его присутствии — не более чем хнычущий ребенок.

Для историка Жюля Мишле кардинал был «сфинксом в красной мантии», чьи тусклые серые глаза, казалось, говорили: «Всякий, кто узнает мои мысли, должен умереть»; «диктатор отчаянья», который «во всех случаях мог делать добро, лишь совершив злой поступок»; душа, терзаемая «двадцатью другими дьяволами» и разрываемая на части «сидящими внутри ее фуриями». Кардинал, по словам Мишле, «умер столь страшным для врагов, что никто, даже за границей, не осмелился говорить о его смерти. Боялись, что зло и невероятное усилие воли помогут ему вернуться с того света». Самым суровым обвинительным приговором политике Ришелье была его биография, написанная Хилером Беллоком в 1930 году. Она изображала кардинала создателем современной Европы, в которой национализм занял место католицизма в качестве государственной религии. «Мы такие, как мы есть, — пишет он, — разделенные и находящиеся в опасности полного отчуждения именно в силу нашей разделенности, потому что Ришелье обратил свое уединение, свою замкнутость, свой могучий гений на то, чтобы создать современное государство и неожиданно для самого себя разрушить единство христианской жизни».

Довольно о ненависти: кроме нее было еще и восхищение, зачастую такое же безмерное. Иногда оно исходило даже от самых резких критиков Ришелье. Так, Рец воздавал должное стремлению кардинала сокрушить гугенотов и нанести поражение Габсбургам. Эти цели, по его мнению, были столь же огромны, как цели Цезаря или Александра; он добился осуществления первой, и в канун своей смерти далеко продвинулся в достижении второй. Герцог де Ларошфуко вскоре после смерти кардинала доказывал, что личные обиды, вызванные жестокостью его правления, ничего не значат в сравнении с величием его достижений: падение Ла-Рошели, разгром гугенотской партии и поражение Габсбургов. В 1698 году в речи Французской академии Лабрюйер назвал Ришелье гением, который исследовал все тайны правления: служа общественным интересам, он забывал о своих собственных.

Для Обера, автора труда по истории ранней администрации Ришелье, кардинал был подобен факелу, сжигавшему себя, служа другим. Он любил государство больше, чем собственную жизнь. Чувствительный по природе, он выказывал сострадание французскому народу, в то же время способствуя возрастанию величия Людовика XIII в стране и за ее пределами. Отец Гриффе (1758) тоже отмечал черты святости в личности кардинала. Мы обязаны ему рассказом о том, как Петр Великий посетил гробницу Ришелье. Подойдя к памятнику, он воскликнул: «Великий человек, будь ты сегодня жив, я сразу бы отдал тебе половину моей империи, при условии, что ты научишь меня, как управлять другой ее половиной». Для Мишле (даже для него!) суетный земной гений кардинала был сравним с небесным видением Галилея. Он был «самым важным человеком своего времени», успешно противостоящим мрачным силам ультрамонтанов. Но лишь вслед за Наполеоном репутация кардинала как основателя французского абсолютизма нашла свое признание. Для Ж. Кайе (1860) в качестве администратора он был не менее важен, чем в качестве государственного деятеля. Его «могучий гений» дал толчок творческим силам французской нации, которые, будучи прежде либо сдерживаемы, либо дезориентированы, стали близки к тому, чтобы совершить чудеса. Ничто в оценке Каве не производит более сильное впечатление, чем вид Ришелье, отдающего каждый миг своей жизни, отвоевывая его у сна и смерти, делу величия Франции. В сущности, та же самая точка зрения нашла отражение в первом томе огромного труда Аното (1893): «Он посвятил себя великой задаче: достичь полного единства Франции посредством окончательного утверждения абсолютной власти короля и разрушению Испанского дома. Он жил лишь ради этого». В конце XIX века успехи и неудачи внешней политики Ришелье стали предметом дискуссий в свете поражения Франции в войне с Пруссией в 1871 году и потери ею Эльзас-Лотарингии. В то время как немцы обвиняли его в неспровоцированной агрессии, французы заявляли, что он лишь дал Франции ее «естественные границы».

В 1932 году французский дипломат, граф де Сент-Олер ответил на уничтожающий приговор, вынесенный Беллоком кардиналу. С его точки зрения, Ришелье, далекий от того, чтобы дать свободу силам тьмы в Европе, открыл век возрождения, уверенности, безопасности и величия Франции. Вестфальский мир[87] спас европейские свободы вольности, и кардинал использовал абсолютизм только как способ, навязанный ему силой обстоятельства, а вовсе не как догму; он укрепил, где это только было возможно, старинные учреждения. Он был одним из пророков человечества. Век диктаторов не пожалел похвал Ришелье, о которых он мог бы только мечтать. «Ему, — пишет Байн (1934), — обязаны блестящей славой французские монархи XVII и XVIII веков. Мы не можем отыскать в истории прошлого другой пример столь быстрого и великолепного национального возрождения. В настоящее время лишь фашизм может подарить нам подобные достижения».

Даже сегодня историку трудно прийти к беспристрастной оценке Ришелье. Потому что он обладал выдающимися качествами, но также и огромными недостатками. Он был умным, находчивым, целеустремленным, энергичным, культурным и набожным человеком, но в то же время ненасытным честолюбцем, тщеславным, безжалостным, корыстолюбивым, мстительным и подчас бессердечным созданием. Его политика так же крайне противоречива. В то время как внутри страны он сокрушил гугенотов, лишив их военных и политических привилегий, за границей он выступал в союзе с протестантскими державами против католического дома Габсбургов. Это навлекло на него обвинение в беспринципности или в том, что он политические интересы ставил выше интересов религии. Но сам он, вероятно, не согласился бы с таким различием, так как считал французскую монархию избранной самим Богом для того, чтобы принести тишину и спокойствие в христианский мир. С другой стороны, Габсбурги, по его суждению, попросту использовали религию как предлог для порабощения Европы. Он рассматривал свой союз с иностранными протестантскими державами лишь как средство, с помощью которого Франция может более легко исполнить свою священную миссию.

В дальнейшем кардинал воспринимал свое собственное возвышение и обогащение как непременное условие величия Франции. И, как заявил сам Ришелье, он выполнил все обещания, данные Людовику XIII. В течение своей карьеры государственного деятеля он уничтожил гугенотскую партию, смирил знать и возвысил международный престиж короля. В достижении этих результатов кардиналу часто помогала судьба. К примеру, смерть Густава Адольфа на поле боя избавила его от беспокойного союзника. Но, как указывает Д. X. Эллиот, Ришелье достоин чести за свою веру в судьбу и готовность использовать ее. Он обладал «обостренным даром предвидения, которое во многих случаях позволяло ему правильно выбрать время». Кардинал был так же удачлив и в других отношениях. Он добился присоединения к Франции новых территорий, обеспечив ее рост как морской державы, и основал Французскую академию. В то же самое время он неуклонно преумножал свои богатства и способствовал возвышению своей семьи на уровень знатнейших аристократических фамилий.

Но, чтобы быть справедливой, оценка деятельности Ришелье должна принимать в расчет и его ошибки. В проведении своей политики он был менее удачлив, нежели принято считать. Его репутация как военного администратора позднее подверглась суровой критике. Его попытки создать заокеанскую французскую империю большей частью закончились провалом. Его усилия содействовать церковной реформе во Франции были безрезультатны. И даже такие, какими они были, его достижения были крайне опасны. Разрушение могущества гугенотов сводилась лишь к утрате ими военных и политических преимуществ. Они больше не могли устраивать мятежи, но они уцелели как религиозное меньшинство, подверженное преследованиям со стороны церкви и государства. Проблема религиозного раскола Франции сохранилась вплоть до отмены Людовиком XIV Нантского эдикта в 1685 году. Что касается аристократов, то, хотя они и были унижены Ришелье, они по-прежнему остались серьезной угрозой королевской власти. Коль скоро кардинал очистил им путь, они возвратились из изгнания и вновь встали в оппозицию к правительству. С 1649 по 1652 годы Франция вновь пережила аристократический мятеж. Внешняя политика Ришелье была более успешной в долговременной перспективе. Он не прожил достаточно долго, чтобы стать свидетелем победы при Рокруа[88], Вестфальского и Пиренейского мира[89]. Ни одно из этих событий, впрочем, не было неизбежным. Рокруа описывалось как «неожиданный поворот событий на северо-восточной границе, которые до тех пор благоприятствовали испанскому оружию». Но даже если предположить, что Ришелье и в самом деле выиграл для Франции войну к моменту своей смерти, то цена, которую он заплатил за этот результат, была поистине непомерной. Его решение вовлечь Францию в Тридцатилетнюю войну, возможно, и оправдываемое националистическими соображениями, возложило на французов, в особенности на французских крестьян, нестерпимое налоговое бремя. Поскольку затраты на войну стремительно росли, корона использовала грубую силу, чтобы выжать налоги из людей, уже и без этого тяжело страждущих от голода и чумы. Результатом явился рост общественных волнений, грозивших разрушением королевства изнутри. Невзирая на варварские расправы, восстания распространились и захватили годы малолетства Людовика XIV. Война также обнаружила некоторые основные административные слабости старого порядка, особенно его зависимость от чиновников, покупавших свои должности и, потому, несменяемых. Зачастую они были настолько продажны или безынициативны, что правительство было вынуждено действовать в обход них и заменять их специальными уполномоченными, которых было вправе сместить. Эти intendants (интенданты) отнюдь не являлись творением Ришелье, который не имел созидательного гения, но, используя которых как постоянных агентов центрального правительства, он проложил дорогу «абсолютизму» Людовика XIV. В этой степени кардинал может рассматриваться в качестве основоположника абсолютной монархии. Однако не все историки были убеждены в действенности этой государственной системы, даже во времена Людовика XIV.

Ришелье, как мы видели, был великолепным пропагандистом. Он делал все возможное для того, чтобы последующие поколения обязательно помнили о его достижениях. Долгое время его усилия не пропадали всуе, но в свете новейших исследований репутация кардинала поставлена под вопрос. Мы вправе задаться вопросом, действительно ли он был по-настоящему великим человеком или таким любимцем фортуны, каким он хотел выглядеть в наших глазах. Его главным достижением, по моему мнению, было то, что он оставался у власти в течение восемнадцати лет, несмотря на бесчисленные попытки могущественных врагов низвергнуть его. До некоторой степени ему помогало его положение. Кардинала, пользующегося поддержкой церкви, было гораздо труднее отправить в отставку, чем светскую особу. Но Ришелье деятельно способствовал своему самосохранению. Он добивался этого, убеждая Людовика XIII, что нет никакого другого человека, который мог бы послужить монархии лучше, чем он сам; с образцовой суровостью расправляясь с любой оппозицией; вовсю используя трудолюбивых и преданных ему «креатур», зависящих от его покровительства; укрепляя основы своей власти, заключающие в себе многочисленные земельные угодья, должности и бенефиции, для самого себя и для своего семейства. Пребывая у власти столь долго, Ришелье был способен проводить последовательную политику, которая, в конце концов, достигла некоторых целей, поставленных им перед собой, но только лишь, и это следует подчеркнуть, на короткий срок. В 1642 году французская монархия была более сильной и уважаемой, чем в 1624 году. Но вскоре после смерти Ришелье Франция вновь была ввергнута в гражданские смуты. Фронду оценивают как мятеж против «революции в форме правления», осуществленной Ришелье. Она началась как мятеж чиновничества, раздраженного посягательствами короны на его права и привилегии, и вскоре за ним последовал другой мятеж, на этот раз — высшей знати. Но мятежникам не удалось действовать совместно и, в результате, монархия вышла из этого потрясения еще более сильной, чем прежде. Таким образом, Ришелье был счастлив даже после смерти.

Хронология

1585 9 сентября — родился Ришелье

1589 1 августа — убийство Генриха III, восшествие на престол Генриха IV

1590 10 июля — умер Франсуа дю Плесси, отец Ришелье

1594 сентябрь — Ришелье поступил в Наваррский колледж в Париже

1598 13 апреля — издан Нантский эдикт; заключен Вервенский мир между Францией и Испанией — 2 мая

1601 27 сентября — родился будущий король Людовик XIII

1607 17 апреля — Ришелье рукоположен в епископы в Риме; 29 октября — он становится бакалавром теологии

1608 21 декабря — Ришелье прибывает в Люсон

1610 14 мая — убийство Генриха IV; регентство Марии Медичи

1614 15 мая — договор в Сен-Менегульде между Марией Медичи и принцем Конде; 2 октября — объявление Людовика XIII совершеннолетним; 27 октября — открытие Генеральных Штатов в Париже

1615 23 февраля — речь Ришелье на Генеральных Штатах; 28 ноября — свадьба Людовика XIII и Анны Австрийской в Бордо

1616 3 мая — Луденский мир между Людовиком XIII и Конде; 30 ноября — сформировано министерство во главе с Кончини, с Ришелье в качестве государственного секретаря

1617 24 апреля — убийство Кончини; Людовик XIII захватывает власть вместе с Люинем; 15 июня — смещение Ришелье и его возвращение в Люсонскую епархию

1618 7 апреля — изгнание Ришелье в Авиньон; май — восстание в Богемии знаменует начало Тридцатилетней войны; публикация трактата Ришелье «Наставление христианина»

1619 22 февраля — бегство Марии Медичи из Блуа; первая война между Людовиком XIII и его матерью; 30 апреля — Ангулемский мир кладет конец войне

1620 Вторая война между Людовиком XIII и его матерью; 7 августа — «битва» при Пон-де-Се; 10 августа — Анжерский мир; 19 октября — присоединение Беарна к Франции

1621 31 марта — умер Филипп III Испанский; вступление на престол Филиппа IV с Оливаресом в качестве первого министра; 9 апреля — окончание 12-летнего перемирия между Испанией и Объединенными Провинциями; Людовик XIII сражается с гугенотами; 14 декабря — смерть Люиня.

1622 5 сентября — Ришелье получает сан кардинала; 18 октября — мир в Монпелье

1623 19 мая — Ришелье отказывается от Люсонского диоцеза

1624 29 апреля — Ришелье входит в состав членов Государственного совета; смещение ла Вьевиля; 13 августа — Ришелье становится премьер-министром; ноябрь — франко-швейцарская армия изгоняет папские гарнизоны из Вальтелины

1625 11 мая — свадьба (по доверенности) Карла I и Генриетты Марии — сестры Людовика XIII; 10 июня — падение Бреды.

1626 5 февраля — Ла-Рошельский мир с гугенотскими мятежниками; 5 марта — Монзонский договор между Францией и Испанией; 9 июля — арест Шале и 19 августа — его казнь; 5 августа — свадьба Гастона Орлеанского и мадемуазель де Монпансье; октябрь — Ришелье получает должность Начальника и генерального сюринтенданта навигации и торговли; декабрь — Собрание нотаблей в Париже, Ришелье предлагает план реформ

1627 20 марта — франко-испанский союз; 14 мая — дуэль Бутевиля и ле Шапелля; 20 июля — Бекингем высаживается на о. Ре; 12 сентября — начало осады Ля-Рошели; 26 декабря — смерть Винченцо II, герцога Мантуанского; герцог де Невер объявлен его наследником

1628 май — испанцы осаждают Казаль; 23 августа — убийство Бекингема, 28 октября — падение Ля-Рошели; спор из-за Мантуанского наследства

1629 Кодекс Мишо; 6 марта — французы вторгаются в Пьемонт; 28 июня — Эдикт Але; 26 ноября — сеньория Ришелье становится герцогством; 29 декабря — Ришелье назначен генерал-лейтенантом короля в Италии

1630 29 марта — захват Пиньероля французами; 13 апреля — меморандум Ришелье о положении дел в Италии; 18 июля — захват Мантуи имперской армией; сентябрь — тяжелая болезнь Людовика XIII; 13 октября — Регенсбургский мир; 26 октября — франкоиспанский мир в Казале; 10–11 ноября — День Одураченных; падение Марильяка и триумф Ришелье

1631 23 января — Бервальдский договор между Францией и Швецией; Гастон Орлеанский покидает Францию и едет сначала в Орлеан, затем — в Лотарингию; выходит первый номер «Gazette» Ренодо; 18–19 июля — Бегство Марии Медичи из Компьена в Испанские Нидерланды; 17 сентября — победа шведов при Брейтенфельде

1632 3 января — тайный брак Гастона Орлеанского с Маргаритой де Водемон; 6 января — Викский договор между Францией и Лотарингией; 10 мая — казнь маршала де Марильяка; 29 сентября — Гастон Орлеанский вторгся в Лангедо, а затем подписывает договор в Безьере; 30 октября — казнь герцога де Монморанси, бегство Гастона Орлеанского в Испанские Нидерланды; 16 ноября — смерть Густава Адольфа в битве при Люцене

1633 23 апреля — Гейльброннская Лига между Швейцарией и германскими принцами; 20 сентября — оккупация Францией Лотарингии

1634 6 сентября — шведы разгромлены при Нердлингене; 1 октября — мир между Людовиком XIII и Гастоном Орлеанским в Экуене

1635 Янв. — фев. — учреждение Французской академии; 10 марта — первое представление Comedie des Tuileries; 15 мая — заложен первый камень новой часовни в Сорбонне; 19 мая — Франция объявляет войну Испании; май — июнь — беспорядки в Бордо и Перигоре; победы Роана в Вальтелине

1636 15 августа — захват испанцами Корби; 14 ноября — возвращение Корби; восстание кроканов

1637 1 июня — разгром кроканов при Ла-Совета

1638 5 сентября — родился будущий король Людовик XIV; 7 сентября — французы потерпели поражение под Фоитараби; 18 декабря — захват Брейзаха Бернгардом Саксен-Веймарским; 18 декабря — смерть отца Жозефа

1639 29 июня — захват французами Эсдена; июль — восстание Vanu-Pieds («босоногих») в Нормандии; 16 июля — смерть Бернгарда Саксен-Веймарского; волнения в Руане; 15 ноября — Сен-Мар становится grand ecuyer (главным конюшим); 30 ноября — разгром «босоногих» под Авраншем

1640 январь — подавление восстания «босоногих»; июнь — восстание в Каталонии; 10 августа — захват Арраса; декабрь — Португальское восстание; 16 декабря — союз между Францией и Каталонией

1641 21 февраля — эдикт, запрещающий парламенту вмешиваться в государственные дела; 29 марта — Парижский договор между Францией и Лотарингией; 9 июля — поражение и гибель графа де Суассона при Ла-Марфе; 5 августе — осада Седана

1642 8 мая — основание Ville-Marie в Монреале; 3 июля — смерть Марии Медичи в Кельне; 10 сентября — оккупация французами Перпиньяна; 12 сентября — казнь Сен-Мара и де Ту; 4 декабря — смерть Ришелье

1643 14 мая — смерть Людовика XIII; восшествие на престол Людовика XIV; 19 мая — французы наносят испанцам поражение при Рокруа

Библиография

Альбина Л. Л. Личная библиотека Ришелье // Французский ежегодник. М., 1971.

Ардашев Я. Я. Абсолютная монархия на Западе. СПб., 1902.

Быкова Л. Рассказы по истории Франции XVII–XVIII вв. СПб., 1905.

Виллар Ж. и К. Формирование французской нации. М., 1957. Внутренняя политика французского абсолютизма. 1633–1642: Сборник документов / Под ред. А. Д. Люблинской. — М.—Л., 1966.

Ганото Г. Франция перед Ришелье, М., 1903.

Гольцов В. Л, Государственное хозяйство во Франции XVII в. М., 1878. История Франции в 3-х томах. Т. 1 / Под ред. А. 3. Манфреда и др. М., 1972.

История французской литературы. Т. 1 / Под ред. В. М. Жирмунского и др. М., 1949.

Кареев Я. Я. Западноевропейская абсолютная монархия XVI, XVII, XVIII веков. СПб. 1908.

Косминский Е. А. Абсолютизм во Франции. М., 1939.

Лансон Г. История французской литературы. XVII век. Т. 1. М., 1896.

Ларошфуко Ф. Мемуары. Максимы. Л., 1972.

Лившиц Я. А. Французское искусство XV–XVIII вв.: Очерки. Л., 1967.

Люблинская А. Д. Франция при Ришелье. Французский абсолютизм в 1630–1642 гг. Л., 1982.

Мемуары мессира д'Артаньяна. В 3-х томах. Т. 1. М., 1995. Политическое завещание герцога де Ришелье французскому королю. Ч. 1–2. М., 1766.

Поршнев Б. Ф. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623–1648). М-Л., 1948.

Ранцов В. Л. Ришелье, его жизнь и политическая деятельность // В кн.: Ришелье, Оливер Кромвель, Наполеон, Князь Бисмарк. М., 1994.

Таллеман де Рео Ж. Занимательные истории. Л., 1974.

Французская классическая эпиграмма. М., 1979.