Робин

Кузнецова Вероника Николаевна Робин

Мой отец умирал. Он был без сознания, но хрипы, переходящие в протяжный вой, показывали, что он продолжает чувствовать нестерпимую боль. Кровь запеклась на почерневшем лице, делая его пугающим. Каждый стон, извергающийся из этого измученного тела, пронзал моё закалённое сердце, заставляя его сжиматься от сострадания и отчаяния. Как ни был равнодушен, а порою жесток ко мне отец, он был единственным близким мне человеком. Кроме него родных у меня не было. Потерять его означало остаться одному в этом холодном и опасном мире, который не пугал меня, пока я знал, что у меня есть какая-то опора, но теперь представлялся мне грозным и бездушным. В руки каких негодяев попался ловкий вор Джон Блэк, не знаю, но забит он был с жестокостью, изобличающей или редкостное хладнокровие или величайшую ненависть. Миссис Хадсон, впрочем, смотрела на это иначе.

— Всем тяжело живётся, — рассуждала она, покачивая головой. — Нам трудно, но и другим не легче. Как же не рассердиться человеку, у которого Джон Блэк стащил последнее? Если бы твой отец нарвался на одного, большой беды бы не было, потому что в этих бедолагах редко просыпается подобная жестокость, но по всему видать, что у обворованного оказались рядом дружки, а уж они сумели подбодрить друг друга вот до такого.

И она указала на распухшее тело.

— Отец никогда не воровал у тех, кто беден, — возразил я. — Он… Он, как Робин Гуд.

У миссис Хадсон глаза на лоб полезли.

— Уж не помешался ли мальчик от горя? — спросила она саму себя. — И не мудрено: второй день видит, как отец страдает. Уж лучше бы Джон поскорее отмучился: и ему было бы легче и всем нам. У меня самой скоро сил не останется глядеть на такое. Что ж говорить о ребёнке?

— Робин Гуд отбирал деньги у богатых и раздавал бедным, — терпеливо объяснил я бедной женщине, у которой разум, видно, помутился от происходящего. — Отец тоже ворует у богатых, но добыча у него не так велика, чтобы ею можно было делиться, поэтому он поступает, как Робин Гуд, но наполовину. Недаром в честь этого героя меня назвали Робин.

Миссис Хадсон была очень доброй женщиной, и она опекала меня всю мою жизнь, сколько я себя помню, а к моему отцу относилась со странной снисходительностью, выделяя его среди всех наших соседей. К сожалению, добросердечие не делало её умной, так что некоторые её высказывания и речи приводили меня в отчаяние своей, мягко говоря, недалёкостью. Я не был неблагодарен, и в ответ на её заботу платил ей искренней привязанностью, однако не горевал, что мы живём с отцом одни, без глупых женщин с их жалким умишком. Если бы отец не пил, наше существование можно было бы назвать безбедным, но пьянство превращало его в зверя, меня — в бродягу, спасающегося от его беспричинного гнева в самых разных, зачастую неожиданных и опасных местах, а нас обоих — в нищих. В период буйства его могла смирить лишь миссис Хадсон, уговорам которой он подчинялся с поразительной покорностью. Признаюсь, я нередко пользовался её защитой и покровительством, особенно в детстве, но потом старался не злоупотреблять ими, чтобы не потерять независимость и самоуважение. В свои десять лет я приобрёл достаточный жизненный опыт, чтобы не прятаться за женскими юбками. Зато в редкие часы, когда мой отец был трезв и никакие заботы его не грызли, жизнь превращалась в праздник. Каким он был интересным, весёлым, добрым и заботливым! Обычным героем его рассказов был прославленный Робин Гуд. Я, можно сказать, вырос в его незримом обществе, настолько живой образ сумел создать отец в своих историях. А когда я спросил, не в честь ли этого благородного разбойника меня назвали, отец неопределённо промолчал, что можно было растолковать лишь как подтверждение моей догадки.

— … Да, много нагрешил Джон Блэк, — твердила своё миссис Хадсон, словно не слышала моих слов. — То, что делает вор, будь он твоим отцом или кем-то ещё, нельзя назвать благородным занятием, и всегда за это следует расплата на этом свете, на том или на обоих. Джон всегда был конченым человеком, но ты должен помнить о нём лишь хорошее, Берт, ведь он не бросил тебя, а вырастил, не знаю уж, на горе или на радость. Помню, как он принёс тебя маленького, а ты спал у него на руках, положив голову ему на плечо. Мать твоя умерла, а он, хоть и не был повенчан с ней, взял на себя заботу о тебе. Я не знала эту бедняжку, но полагаю, что она вела неправедную жизнь, а он, видно, был уверен, что ты его сын. Отцом тебе он был плохим, но зла на него ты не держи…

Иногда миссис Хадсон становилась болтлива до крайности и заговаривалась до того, что начинала нести чушь, в которой лишь при большом старании можно было отыскать крупицы смысла. Разумеется, я буду помнить его и зла на него держать не стану, поэтому многословие бестолковой женщины было нелепым, а уж каким он был отцом, хорошим или плохим, судить мне, а не ей, и по мне, так он был не хуже других, а возможно, и получше. Вот, к примеру, её муж, Том Большая Голова, картёжник и шулер, несмотря на благородное, по слухам, происхождение и отменно работающие мозги, проматывал все свои выигрыши, держа жену и восьмерых детей в чёрном теле, а мой отец, хоть и пропивал улов в одиночестве, но, когда ему удавалось оставить деньги и на еду, щедро делился со мной, ничего не утаивая и зная при этом, что я и сам способен добыть себе пропитание.

— Ложись спать, Берти, — прервала мои размышления миссис Хадсон. — Отдохни хотя бы час.

Я не сопротивлялся, когда она отвела меня к моему тюфяку, потому что уже почти спал, и мысли мои, перескакивая с предмета на предмет в надежде отвлечься от страданий моего отца, путались и порождали странные уродливые фантазии. Мне представлялось, что отец съёжился и превратился в куклу с льняными волосами и в белом платье, лежащую в луже крови. Волосы, пропитываясь красной жидкостью, быстро темнели, но платье всё ещё казалось снежно-чистым. И вдруг, будто в отместку за эту чистоту кто-то наступил на куклу. Раздался хруст, и кукла превратилась в кучу окровавленного тряпья с выглядывающей из него уцелевшей фарфоровой головой, таращившейся на мир ярко-голубыми тщательно вырисованными глазами. Это видение было не сном, а лишь болезненной игрой воображения, вызванной недосыпанием. Я даже не испугался, точнее, не успел испугаться, потому что оно прошло слишком быстро, лишь холодок пробежал по коже. Вообще-то я ничего не боюсь, а если и боюсь, то стараюсь убедить себя в том, что не боюсь, а это почти то же самое, что бесстрашие. Думаю, года через два, а то и раньше, мне удастся настолько закалить себя, что я позабуду даже само слово «страх». Пока основной причиной моих страхов была кукла с льняными волосами, которую чья-то нога вдавливает в кровь, и чёрный человек без лица. Наверное, эти ужасы я сам же и выдумал, потому что многое выдумывал, чтобы испытать свою волю, но, в отличие от прочих фантазий, они не исчезли, а неумолимо преследовали меня, появляясь в самые неожиданные минуты, во сне и наяву.

— Берт, проснись. Отец зовёт тебя, мой мальчик. Поторопись, а то не успеешь с ним попрощаться.

Оказывается, я всё-таки заснул, потому что голос миссис Хадсон дошёл до моего сознания не сразу, а когда дошёл и я понял смысл сказанных ею слов, окровавленные куклы и чёрные люди показались ничтожными перед охватившим меня ужасом. Мой отец вплотную подошёл к роковой черте и готов переступить через неё, оставляя меня одного. Сейчас я в последний раз увижу его живого, в мучительной агонии, а потом чужое холодное обезображенное тело скроет могила.

Я встал, охваченный дрожью, и робко приблизился к матрацу, где расставался с жизнью тот, кто был мне ближе всех. Миссис Хадсон подтолкнула меня к самому ложу и поставила так, чтобы умирающий мог меня видеть. Он пришёл в сознание, но даже я, неискушённый в таких вопросах человек, видел, что конец близок. Отец был беспокоен, кого-то искал, но смотрел мимо меня уцелевшим глазом, и было ясно, что этот глаз служит ему не лучше, чем выбитый.

— Возьми его за руку, — подсказала мне добрая женщина. — Так он сразу поймёт, что ты рядом.

Я опустился на колени и вдруг почувствовал, что не могу дотронуться до изувеченной руки. Наверное, эти руки приняли на себя много ударов, пытаясь защитить голову и живот.

— Смелее, — прошептала миссис Хадсон.

Скрывая отчаяние, я заставил себя дотронуться до разбитой руки.

— Он хочет что-то сказать, — определила миссис Хадсон.

Запёкшиеся губы отца слабо шевелились, но ни единый членораздельный звук не слетел с них. Рука под моими пальцами шевельнулась и медленно поползла к стене, у которой он лежал. Я не понимал значения этого движения, на которое у умирающего ушли последние силы, а у миссис Хадсон откуда-то взялась сообразительность, и она живо нашарила тайник, устроенный под камнем.

— Часы на цепочке, — пояснила она, словно я тоже ослеп. — Золотые часы и золотая цепочка.

В знак того, что желание умирающего понято и выполнено, она вложила часы в бессильные переломанные пальцы. Рука снова пришла в медленное движение, но уже по направлению ко мне. Разбитые губы шевелились в напрасной попытке заговорить. Миссис Хадсон взяла часы и передала мне.

— Он оставляет это тебе, Берти, — перевела она. — Наверное, он украл их у какого-нибудь джентльмена и сохранил на чёрный день… И как он их не пропил?.. А теперь он завещает их тебе. Храни их, мальчик, на память о нём, а когда будет очень трудно, то продай, выручи за них деньги, но трать с умом, старайся растянуть на возможно больший срок… Ох, Джон!

Бедная женщина заплакала, увидев, какая дикая ненависть отразилась на лице умирающего, когда она произнесла своё напутствие.

— И не стыдно тебе, Джон Блэк?!! — всхлипывала миссис Хадсон. — Я ли не относилась к тебе, как к родному? Я ли не возилась с твоим мальчишкой? Заслужила ли я такое прощание? Прости, если чем виновата, но не оставляй в своей душе злобу против меня, а уж у меня против тебя сердце не кипит. Хоть и много бед ты наделал другим, Джон Блэк, но мы с тобой всегда были друзьями, и я ценю то, что есть в тебе хорошего. А к твоему мальчонке я буду заходить, не бойся. К себе его взять не смогу, сам знаешь мои обстоятельства, но всё, что в моих силах, сделаю. А часы твои он будет хранить, сколько сможет, и продаст только в крайнем случае, когда это будет единственной возможностью выжить. Дай Бог, чтобы это время не настало, но ведь ты сам знаешь, как бывает.

Лицо умирающего отразило муку, смешанную с отчаянием, дрожь сотрясла всё его тело, и моего отца не стало.

Миссис Хадсон отдала последний долг покойному и сумела даже организовать подобие похорон, правда, в безымянной могиле. Люди в нашем положении, а тем более, умершие насильственной смертью, нередко находят последний приют в местах, не освящённых церковью, и мой отец, живший без веры и умерший без покаяния, не должен на это сердиться.

Я думал, что не смогу придти в себя от отчаяния, однако горе моё, хоть и было острым, не лишило меня способности соображать, и эта-то способность побудила меня искать выход из моего незавидного положения, а заботы о хлебе насущном, как известно, не дают человеку окунуться в переживания с головой. Надеюсь, что моё объяснение верно, иначе было бы стыдно признаться, что к моему горю примешивалось странное чувство спокойствия. В первые два дня я ещё по привычке прислушивался и вздрагивал по ночам, словно в мою конуру могло ввалиться пьяное звероподобное существо с налитыми кровью глазами и сжатыми кулаками, готовыми молотить первого, кто попадётся под руку, но потом я как-то вдруг осознал, что мне теперь некого бояться. Я был один, это правда, у меня не было защитника и меня могли вышвырнуть из моего жалкого убежища те, кто был сильнее меня и не имел даже этого подобия жилья, но истязать меня, если я подвернусь под руку в неблагоприятный момент, было некому. Если бы я не был один, а имелась бы у меня куча братьев и сестёр, то наше положение было бы отчаянным, потому что всех прокормить я бы не смог, но моё одиночество защищало меня от трудностей жизни: сам за себя я мог постоять. Моя память хранила далёкие и очень неясные воспоминания о том, что у меня была какая-то сестра, но когда и куда она исчезла, я не знал, а отец не желал говорить со мной ни о сестре, ни о матери, ни о прошлом вообще. Наверное, неплохо было бы иметь сестру, но при других условиях. Разве смог бы я уберечь её от пьяной ярости отца? А что бы я чувствовал теперь, не зная, как о ней позаботиться? Таскать девчонку по местам, где я привык скитаться, было бы преступлением с моей стороны, потому что я предпочёл бы видеть её мёртвой, чем мелкой воровкой или распутницей. Одно дело я, мужчина, умеющий смотреть правде в глаза, имеющий понятие о чести и достоинстве и носящий имя Роберт, я уже говорил, в чью честь, а другое дело девочка, которой следовало бы играть в куклы, а не подвергать свою жизнь опасности среди воров и гнусных развратников.

Я был один, и мне не приходилось заботиться о сестре или о ком-то ещё, а теперь, когда я свыкся со своим одиночеством, я стал находить, что моё положение имеет свои преимущества. Я не был лишён человеческого тепла и заботы в той мере, какая была мне необходима, чтобы не одичать, потому что изредка меня навещала миссис Хадсон и, если уж говорить честно, её доброта служила для меня немалым утешением, особенно в первое время.

Настал день, когда я всерьёз задумался о своём будущем. Особенно отрадным оно не было, но и беспокойства не внушало. Я мог промышлять по мелочи на свой страх и риск, как делал прежде, мог вступить в команду Дедушки Тима и за кормление, небольшое вознаграждение и гарантированную защиту работать на него, а мог попытаться стать помощником Громилы Уолтера и иметь большие деньги от смелых краж, производимых в богатых особняках, но при этом никто не мог поручиться, что меня не поймает полиция или что я не пострадаю от руки своего шефа. Были и ещё кое-какие возможности, но не столь серьёзные, так что над ними стоило поразмыслить лишь в крайнем случае. Лично меня пока устраивала бы работа в одиночку, если бы не её бесперспективность. Трудиться на Дедушку означало спокойную и обеспеченную жизнь, но зато полный отказ от своей независимости, что приличествовало бы какому-нибудь непутёвому сироте, но никак не мне, привыкшему к воле. Работать с Громилой было бы интереснее всего, но характер у него был непомерно скверным. Зато такие большие деньги, которые будут полагаться на мою долю, я не получу больше нигде, а мне очень хотелось испытать, насколько приятно было Робин Гуду раздавать деньги богатых беднякам, раз он посвятил этому святому делу свою жизнь. Ограбить бы большой особняк и отдать деньги тем, кто в них по-настоящему нуждается, а жадный хозяин пусть скрежещет зубами, глядя, как его денежки кормят голодных детей. "Кто украл мои деньги и отдал нищим?" — спросит он. — "Некто по имени Робин", — ответят ему. — "Уж не воскрес ли знаменитый Робин Гуд?" — спросит он, и при этой мысли содрогнутся все богатые.

Да, решил я по зрелому размышлению, надо идти к Громиле и убедить его взять меня в дело. Так я и поступил, не откладывая дела на потом.

Найти Громилу Уолтера никогда ещё труда не представляло, но именно в тот день, когда я его искал, его не было ни в одном из обычных мест его пребывания. Будто сама судьба мешала мне увидеться с этим человеком. В кабачке у Лизи мне сказали, что он здесь был и его уже не ждут, у Лесли мне ответили, что он здесь ещё не был, но его не ждут, у Мадлен туманно объяснили, что хоть он сюда не заходил и его всегда ждут, но неизвестно, дождутся ли сегодня, а у Зануды я узнал, что его не было, нет и не будет, а если будет, то пускай он или пеняет на себя (что сомнительно) или пусть отдаёт проигрыш Тому Большой Голове (что ещё более сомнительно, потому что Том Хадсон — шулер, несмотря на мою привязанность к его жене, и пусть лучше он поблагодарит судьбу за то, что мой будущий шеф не проломил ему голову, когда раскрыл мошенничество).

Я обошёл десятки мест, а обнаружил его в месте, самом неожиданном для этого времени суток, — в его собственном доме.

Громила был крупным мужчиной с замкнутым и неприветливым выражением лица, на мой взгляд, неприятного, а на взгляд местных красоток, не лишённого своеобразного свирепого очарования.

— Зачем пожаловал? — подозрительно спросил он, глядя на меня как-то странно.

Так уж получилось, что до этого дня нам с ним не довелось разговаривать. Не то это объяснялось разницей характеров, не то интересов, а не то возрастов. Я о нём знал очень много, как обо всех в наших местах, потому что он был мне интересен, а я не привлекал его внимания, и он всегда проходил мимо, даже не взглянув на меня. Но теперь ему придётся выслушать меня, хочет он того или нет. Я знал за этим человеком одну слабость, на которой мог сыграть. Дело в том, что трезвый Уолтер почти не помнил, что говорил пьяный Уолтер.

— Я обдумал твоё предложение, Уолтер, и решил его принять, — сразу же сказал я.

— Какое предложение? — не понял Громила, глядя на меня широко раскрытыми глазами так, словно я явился из ада.

— Да насчёт работы, — пояснил я, словно этого было достаточно.

— Какой работы?

— Неужели ты уже забыл? Ты же сам предложил принять меня в дело, когда на днях я зашёл к Лесли и встретил там тебя.

Громила долго смотрел на меня, соображая, и его тяжёлый взгляд мне не нравился.

— Ах, у Лесли! — воскликнул он, вставая и направляясь ко мне. — На днях, говоришь?

Его рука сжала мне горло с такой силой, что я не мог вздохнуть.

— Что же я ещё сказал?

Похоже, мой план не сработал и скоро мне придётся очень плохо. Но отступать было поздно.

— Наверное, ты был пьян, Уолтер, — пояснил я, отдышавшись, когда он ослабил хватку. — Может, ты просто пошутил, но я-то принял это за чистую монету, а мне в моём положении твоё предложение было спасением. Как выяснилось, не очень-то много я могу без отца.

Громила с силой оттолкнул меня, и я стукнулся о стену спиной и затылком.

— Ты врёшь, щенок! — воскликнул Уолтер.

Я счёл за благо промолчать. Пусть понимает, как может.

— Почему ты не обратился к этому старому дураку Тиму?

Здесь я мог не стесняться, потому что знал о взаимной неприязни Дедушки и Громилы.

— Потому что я его не уважаю, — ответил я.

— Почему ты пришёл именно ко мне? — почти простонал Уолтер. — Кто тебя направил? Твой отец? Миссис Хадсон?

Я был озадачен, но решительно помотал головой.

— Твой отец что-нибудь говорил перед смертью?

Я мог бы показать ему часы с цепочкой, но побоялся, что Громиле они приглянутся, и он их отберёт.

— Нет.

— Нет? — переспросил Уолтер. — Тогда убирайся, и чтобы я тебя больше не видел. Если ты ещё раз появишься у меня на дороге, ты пожалеешь, что родился на свет. Вон отсюда и позабудь даже самое моё имя.

Я был расстроен и разочарован. Возможность приобрести прекрасную профессию разлетелась в дым, потому что овладевать ею самому, без умелого учителя было безрассудно. От досады я чуть было не отправился к Дедушке Тиму, но вовремя одумался, потому что принимать важные решения следовало в спокойной обстановке, тщательно всё взвесив, а не в том состоянии, в каком я был сейчас.

Я ушёл домой и лёг в угол на свой матрац, куря без удовольствия и уныло глядя на то место, где ещё недавно лежал отец. Сначала Громила меня не столько напугал, сколько озадачил, но потом я стал вспоминать, как странно он себя вёл при нашем первом и единственном разговоре с глазу на глаз, и пришёл к выводу, что он по каким-то причинам имеет на меня зуб и лишь отец служил между нами преградой, а теперь ничто не мешает ему со мной разделаться. Правда, он выразился достаточно ясно, пригрозив, что разделается со мной, только если я буду ему мешать, но это он сказал в трезвом виде, а в пьяном он может забыть о своём обещании. Лучше, и в самом деле, не попадаться ему на глаза.

Но что мне делать? Сегодня я ещё сыт, а завтра могу поработать на рынке и что-нибудь ухватить с прилавка или у зазевавшегося джентльмена, чьё состояние от этого не уменьшится. Но чтобы этому недостойному делу посвятить всю жизнь, надо было совсем не иметь честолюбия. Жаль, что пока я не могу сколотить приличную шайку и отправиться в лес, чтобы там грабить проезжающих. Как-то я попытался навербовать в разбойники приятелей, но у всех у них нашлись отговорки, так что эта великая задача пока не может быть осуществлена.

Я поел хлеба с сыром, запил водой и от нечего делать лёг спать. Всё было бы хорошо, но в мой сон вкрался кошмар. Мне приснилось, что щелястая дверь в мою конуру, которая поворачивается лишь на одной петле, поэтому её надо приподнимать, стала прозрачной и сквозь неё на меня глядит чёрный человек, лица которого не видно. Потом он входит внутрь и медленно идёт ко мне. Я проснулся в ужасе, с криком, а потом разозлился на Громилу. Это он напугал меня до такой степени, что мне вновь привиделся давний кошмар, а я не такой парень, чтобы меня можно было запугивать. Я кроток и терпелив, но лучше не выводить меня из терпения, не то обидчику будет плохо. Мне не в чем было себя упрекнуть, кроме одного — стойких кошмаров, поэтому я стыдился их и всеми возможными способами пытался доказать самому себе своё бесстрашие, пускаясь иногда в безрассудные и опасные предприятия. Вот и сейчас чёрный человек заставил меня принять решение, которое при других обстоятельствах не пришло бы мне в голову. Я решил, что поведение Громилы указывает на тайну, которая имеется в его жизни, и я эту тайну узнаю. Я прослежу за ним в эту ночь в отместку за ужас, который вызвал во мне чёрный человек, и буду продолжать слежку и в дальнейшем при каждой возможности, пока не пойму, почему он говорил со мной так странно и почему его интересовало, сказал ли мой отец что-нибудь перед смертью.

Я осуществил своё намерение и, когда стемнело, вышел на улицу. В это время Громилу можно было найти у Бетси Симмонс, известной своим пристрастием к нему. Я не знал, пойдёт ли он сегодня на дело или будет отдыхать, но решил укрыться где-нибудь и не спускать глаз с двери, в которую он должен был выйти. Обидно, конечно, если он так и не появится, но, как я уже сказал, я очень терпелив и привык претворять свои планы в жизнь или хотя бы прилагать к этому усилия, тем более, что я не был ничем занят и мне хотелось развлечься.

Я больше часа просидел за грудой мусора, внимательно следя за дверью и отвлекаясь лишь затем, чтобы определить, не идёт ли кто-нибудь по улице, и, наконец, заметил удаляющуюся фигуру Громилы. Как он проскользнул под самым моим носом, не понимаю, но на раздумья времени у меня не оставалось, и я поспешил за ним. Когда перед ним оказывался какой-то источник света, я видел лишь чёрную фигуру, и мне казалось, что она походит на чёрного человека без лица из моего кошмара, только роли сейчас переменились, и не он меня преследует, а я его.

Так мы и шли, пока не вышли к богатым красивым домам. Было похоже, что Громила что-то задумал, а мне это было даже на руку, потому что давало возможность понаблюдать за работой специалиста. Взломщик огляделся и ступил под арку, а я, укрытый густой тенью, скользнул за ним.

По-моему, если уж принялся за работу, то останавливаться не следует, но у Громилы были на этот счёт свои соображения, а он был знатоком своего ремесла, так что мне не мешало бы перенять у него кое-какой опыт и не бросаться в предприятие, как ныряльщик в воду. Мой учитель, не догадываясь, что я нахожусь рядом и олицетворяю собой одновременно ищейку и ученика, ещё раз внимательно огляделся, вслушался в ночные звуки и принялся подбирать отмычку, деловито, умело и неспешно. Что-то его беспокоило, потому что иногда он отрывался от своего занятия, превращаясь в неясную тень. Мне даже показалось, что в последний момент он заколебался, продолжать ли ему начатое или бросить всё и уйти, но замок слабо щёлкнул, словно приглашая войти, и против этого он устоять не смог, определив тем самым не только свою, но и мою судьбу. Он вошёл, недоверчиво, будто против воли, и прикрыл за собой дверь.

Я уже сказал, что страх показаться трусом заставлял меня совершать самые неожиданные поступки. Вот и сейчас благоразумие шептало мне, что следует оставаться на том месте, где я сейчас прячусь, а порождённое страхом лихачество подталкивало к двери и доказывало, что я не буду уважать себя, если продрожу в укромном уголке, не зная, что делает человек, тайну которого я решил раскрыть.

Я тихонько приоткрыл дверь и обнаружил, что особенно таиться мне незачем, потому что Громила уже почти поднялся по лестнице наверх и еле заметный свет от фонаря, который он прикрывал полой плаща, не способен выдать моё присутствие. Я тоже заскользил вверх по лестнице, стараясь ступать так, чтобы невзначай не скрипнули ступеньки.

По-видимому, взломщик давно наметил этот дом и заранее выяснил, что он будет пуст. И всё-таки он шёл как-то неуверенно, я бы сказал, с сомнением, чего-то опасаясь или что-то предчувствуя. По всей его повадке было видно, что не лежит у него душа к затеянному.

Наверху он перестал таиться и принялся методично осматривать комнаты, выбирая вещи поценнее и разыскивая, должно быть, драгоценности или деньги. Мне было любопытно поглядеть на жилище одного из тех, кого я буду грабить, когда соберу шайку, но приходилось не забывать об осторожности, чтобы, не дай Бог, не выдать себя неловким движением. Уж если Уолтер честно предупредил, что уничтожит меня, если я вообще попадусь ему на глаза, так мне тем более нельзя будет рассчитывать на пощаду, если я попадусь ему на глаза ночью в процессе его работы. А так, если бы не опасение за свою жизнь, мне бы здесь даже понравилось. Не скажу, что я пожелал бы здесь жить, уж слишком велики были комнаты, но, если бы можно было выделить какую-нибудь крошечную каморку, куда не проникал бы холодный ветер и где не гуляли бы сквозняки, и перенести в место, более подходящее для проживания такого бродяги, как я, я бы от неё не отказался. Да только всё это несерьёзно, потому что никто не выделит мне комнатку, а если выделит, то за такие хоромы надо платить, а если бы оплата не требовалась, меня оттуда всё равно бы выгнали те, кто сильнее меня. Но раз для меня нет пользы мечтать даже о крошечной тёплой каморке, то незачем раздумывать и о таком особняке. Если вдуматься, он хорош для гигантской семьи с кучей родственников и родственников родственников, а один я бы здесь завыл от тоски. Правда, мне не пришлось бы воровать, потому что я мог бы жить продажей бесчисленных вещей, наполняющих дом, но тогда мне нечем было бы заняться, и я лишился бы не только мелкой цели — обеспечить себя пропитанием, но и о главной цели — заставить людей вспомнить о Робин Гуде — мне не пристало бы думать, ведь было бы странно предположить, что у Робин Гуда есть шикарный особняк.

Мои размышления были прерваны, потому что Громила, осмотрев очередную комнату, подошёл к двери в следующую. Он уже протянул руку, чтобы её открыть, как вдруг дверь сама широко распахнулась и перед ним появилась женщина в тёмной накидке, вошедшая, должно быть, через парадный вход. Уолтер замер, а она, не удивившись, обратилась к нему:

— Как ты сумел войти, Чарльз? Я не перестаю изумляться…

И тут она осеклась и отступила на шаг.

— Тише! — свирепо прошипел Уолтер, схватив её за горло. — Если закричишь — убью.

Она взглянула на него, и её лицо исказилось от ужаса. По-моему, она даже не понимала, что ей говорят. Она вскрикнула и попыталась высвободиться, но взломщик повалил её на колени.

— Молчать!

И тогда она закричала, закрывая голову, словно её били, и этот пронзительный, но короткий крик был ужасен. Уолтер ударил её кулаком, и она, как тряпичная кукла, повалилась ему под ноги. Он нагнулся, дотронулся до неё, заглянул в лицо и отшатнулся, словно сам был в страхе от содеянного. Но я был в ещё большем страхе, в таком ужасе, что оцепенел и не смог бы двинуться с места, даже если бы Громила пошёл на меня. Я знал много примеров насильственной смерти, недавно пережил страшную смерть отца, но присутствовал при убийстве впервые.

Однако наше положение осложнилось ещё больше. Уолтер, лихорадочно подхватив приготовленный узел и собираясь покинуть дом, был уже на лестнице, когда снаружи послышался шум, заставив его затаиться. Кто-то шёл под аркой, остановился, и странным стуком постучал в дверь. Уолтер отошёл под лестницу, и я видел, что он подобрал с пола что-то тяжёлое на случай, если сюда войдут.

Человек за дверью помедлил. Наверное, в этот миг наши с Громилой сердца одинаково замерли, потому что неизвестный мог пройти дальше, а мог и войти, особенно, если слышал вопль. Он решил войти и, когда открыл дверь, я сам не понимаю, что случилось. Я выскочил вперёд, потому что был ближе к двери, чем Уолтер, и, к тому же, с другой стороны, и буквально вытолкнул входящего обратно, захлопывая за собой дверь, заливисто свистнув и таща незнакомца в известный мне переулок. Я знал, слышал, чувствовал, что Уолтер преследует нас, но человек не сопротивлялся и я легко отыскал лазейку, куда Громила не додумался бы заглянуть.

— Не понял, — были первые слова мужчины, когда он пришёл в себя от потрясения. — Кто ты? Куда и почему меня затащил?

Насколько я мог судить, а я в этом толк знаю, он был не совсем пьян, но выпил изрядно.

— Друг, — ответил я в духе отцовских рассказов, на которых вырос. — Вам угрожала смерть, сэр. Я не мог оставить вас в беде.

Незнакомец вздрогнул и с интересом меня оглядел, а заодно, чтобы не терять времени, и я его. Это был среднего роста голубоглазый белокурый джентльмен с приятными чертами лица, выдающими весёлый нрав, бесшабашность и легкомыслие. Я знавал таких из нашей среды. Обычно они плохо кончали.

— Объясни всё по порядку, — попросил он.

— В том доме только что убили женщину, — ответил я. — Я сам видел, как грабитель ударил её кулаком по голове, и она упала. Когда вы входили, он ждал вас под лестницей, чтобы убить и уйти незамеченным.

— Джулия убита?!! — вскричал он, и, кажется, на этот раз весь хмель вылетел у него из головы. — Кто это сделал?

Мне не хотелось выдавать Уолтера, сам не знаю, почему. Не в моих это было принципах, а там, где я родился и вырос, донос считался предосудительным поступком и жестоко наказывался.

— Это был человек в тёмном плаще, — пояснил я. — Я не мог разглядеть его лица. Он хотел заставить женщину молчать, а она закричала, и он её ударил.

— Ты был с ним?

— Нет, сэр. Эти вещи не по мне. Я его даже не знаю. Я видел, что он вошёл в дверь, а за собой её не запер, и пошёл следом, чтобы взглянуть, что он там делает.

— Но, может, она ещё жива, и ей требуется помощь? — тревожно спросил он.

— Не знаю, сэр.

Он порывался уйти, и я его не отговаривал, потому что женщина, и в самом деле, могла быть жива и нуждаться в помощи, но почему-то он медлил и не решался вернуться на место преступления.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Робин.

Я ответил кратко. Если уж не можешь добавить «Гуд», то незачем прибавлять и «Блэк».

— Я тебя ещё не поблагодарил, Робин, а ты спас мне жизнь. Спасибо тебе.

— Я не сделал ничего особенного, — скромно ответил я.

— А сколько тебе лет?

— Десять, если мой отец не ошибся в счёте. Мне кажется, что мне не меньше одиннадцати.

— У тебя есть отец?

— Он недавно умер.

Странно. Я уже настолько смирился с его смертью, что думал о своём новом положении совершенно спокойно, а сейчас вдруг ком подкатил к горлу и слова дались мне с величайшим трудом.

— А мать?

— Нет. — Я уже собрался с силами и мог говорить со свойственным мне спокойствием. — Я её никогда и не знал. Я одинок и независим.

— Чем же ты живёшь? — спросил он, пристально глядя на меня.

— Чем придётся, сэр, — ответил я скромно, понимая, что у таких джентльменов, как он, признание в воровстве не найдёт благоприятного отклика.

— Попрошайничаешь?

Моя гордость была задета.

— Зачем выпрашивать то, что можно взять самому? — спросил я. — Да и людей беспокоить без причины не стоит.

— Я всё понял, Робин, — кивнул джентльмен. — Полагаю, ты не забыл прихватить какую-нибудь вещицу на память о доме, куда ты попал случайно?

Удивительное дело, но я так старательно следил за Громилой, что совершенно позабыл, что и сам могу поживиться в доме, который тот грабил.

— Не до того было, сэр.

Он ещё раз пристально на меня посмотрел.

— В таком случае, предлагаю тебе наверстать упущенное. Ты плохо соблюдаешь свои интересы. Хочешь честно заработать деньги, которых тебе хватит на целый месяц?

Я сразу насторожился. Не скажу, что моё занятие было мне противно, однако мне хотелось узнать, какое отношение испытывают люди к деньгам, которые честно заслужили.

— Что я должен сделать?

— Ты должен всего лишь пойти к тому дому и позвать людей на помощь, сказав, что слышал крики.

Я призадумался. Громила не мог меня видеть в доме, но мог узнать меня, когда я выбегал, таща за собой входящего джентльмена. Если он меня узнал, то возвращаться в свою конуру мне было смертельно опасно, но я ещё мог как-нибудь заручиться поддержкой миссис Хадсон и убедить Уолтера, что там был кто-то другой, а я в это время был у неё или она у меня, хотя это было весьма шатким утешением и моя жизнь могла оборваться в любой момент. Если же я подниму тревогу и созову людей, то мой поступок будет равносилен открытому признанию своей роли в этом деле и неизбежную месть Уолтера, а он в таких случаях беспощаден.

— Почему вы сами не хотите позвать людей? — подозрительно спросил я.

— Ты этого пока не поймёшь, Робин, но поверь, что меня не должны видеть даже близко от дома, где ты был. За услугу ты получишь хорошее вознаграждение, а тебе она ничего не будет стоить.

— Кроме жизни, — поправил я.

— Извини, я не понял, почему за этот благородный, великодушный и поистине христианский поступок ты должен будешь расплачиваться жизнью. Тебя не только не призовут к ответу, но, наоборот, будут хвалить.

Терпеть не могу глупость, но она простительна джентльменам, поскольку в нашей жизни они ничего не смыслят, однако разглагольствования о благородстве, великодушии и особенно о христианстве меня буквально бесят. До сих пор я так и не увидел, чтобы доброта и великодушие кому-то приносили пользу. Миссис Хадсон в доброте не откажет даже лютый её враг, если бы таковой у неё был, однако она ходит в синяках, потому что её менее добрый супруг, пребывая в дурном настроении, бьёт её смертным боем. А если Громила стал бы великодушно щадить каждого, кто застукал его за работой, то он давно уже болтался бы на верёвке. Нет, в нашем мире доброте и великодушию всегда приходится туго, а уж о христианских заповедях лучше и разговора не заводить.

— Моя жизнь уже в опасности, потому что грабитель мог меня узнать, — нетерпеливо объяснил я, — а если я выступлю открыто, то сомнений у него не будет и он мне отомстит и за то, что я следил за ним, и за то, что помешал ему, и за многое другое вообще. Он будет думать, что я знаю, кто он такой, и собираюсь выдать его полиции.

Джентльмен слушал меня серьёзно и вдумчиво. По-моему, он был растроган.

— Робин, — проговорил он, — ты не подумай, что я такой бесчувственный болван, каким мог показаться тебе вначале. Я не предполагал, что, спасая жизнь мне, ты подверг опасности свою, но теперь понял и буду неблагодарным и бессовестным человеком, если не отплачу тебе тем же. Отныне тебе не придётся беспокоиться ни за свою жизнь, ни за своё будущее. Ты потерял родителей, мальчик, и их не вернёшь, но я усыновлю тебя и, таким образом, у тебя появится новый отец, не родной, но готовый любить тебя и заботиться о тебе. Хочешь, чтобы я был твоим отцом?

Он мне нравился, честное слово, нравился. В нём с самого начала было нечто, располагающее к себе, а после этих слов я еле удержался от слёз. Он был искренен в своей доброте и заставил меня усомниться, так ли уж неприемлемы в этом мире доброта и великодушие. Но отвечать я не мог, потому что прежде надо было успокоиться, иначе дрожь в голосе выдала бы моё волнение. Да я и не знал, что мне отвечать. Предложение обрести отца было так неожиданно, что я растерялся, а тут ещё мысль о мести Громилы Уолтера лишила меня способности спокойно поразмыслить.

— Робин, ты смог бы назвать меня отцом? — спросил добрый джентльмен, нагнувшись и положив мне руки на плечи.

— Да… отец.

Он обнял меня, крепко прижал к себе, обдав винным перегаром, и я мог не опасаться, что он заметит слёзы, обличающие, насколько я перестал владеть собой.

— Но, прежде, чем мы пойдём домой, Робин, мы должны выполнить свой долг. Я подожду тебя в переулке за аркой, а ты позови людей. Не бойся, мой мальчик, мой сын, я не оставлю тебя в беде.

"Не бойся". Он не знал, кого назвал своим сыном.

— Я не боюсь, отец. Я бываю осторожен, но трусом я никогда не был.

Мы подошли к дому, и мой новый отец остался в переулке, а я пробежал через арку и что есть силы закричал:

— Помогите! Помогите! Полиция!

В домах зажигался свет, за занавесками мелькали тени, окна распахивались.

— Я слышал крик! — взывал я. — Вон там, за этими окнами кричала женщина! Полиция! Ограбление! Дверь взломана! Полиция!

Но блюстителей порядка я, понятно, ждать не стал и, завидев их издали, бросился наутёк.

Я вбежал в переулок, и моё сердце упало, потому что белокурого джентльмена там не оказалось.

— Отец?

Испугаться и огорчиться я не успел, потому что он тотчас вынырнул из темноты.

— Робин, пошли, — позвал он. — Мы выполнили свой долг, и наше присутствие уже не нужно.

Мы шли рядом по ночному городу.

— Как твоё полное имя, Робин? — спросил мой новый отец.

— Роберт Блэк, — ответил я. — Меня назвали Роберт в честь Робин Гуда.

— Вот как? А меня зовут Чарльз Мидлтон. Тебе надо запомнить, как зовут твоего отца, мальчик. Чарльз Мидлтон. У тебя никогда не было братьев или сестёр?

— По-видимому, была сестра, но куда она делась, я не знаю. Это было давно, когда я был совсем маленьким.

— А у меня есть брат, старший брат. Его зовут Эдвард. Скоро ты с ним познакомишься.

Такой оборот дела меня озадачил. Я всегда жил вдвоём с отцом и не подумал, что у моего нового отца может быть семья. Мистер Чарльз Мидлтон усыновил меня и уже стал мне добрым другом, но я не знал, захочет ли мистер Эдвард Мидлтон стать мне приёмным дядей или хотя бы не быть мне врагом.

— У меня есть и мать, — продолжал отец.

Я совсем упал духом. Если бы я был уверен, что она окажется добра, как миссис Хадсон, то не беспокоился бы и даже обрадовался, но она может оказаться зла, как Бесноватая Кэт, которая люто ненавидела всех мальчишек в окрестности.

— Тебе её следует звать леди Кэтрин.

Совпадение имён не предвещало ничего хорошего, но я почему-то приободрился. В самом деле, что мне грозило? Если мне совсем уж не понравится в новом доме, то ведь я в любую минуту смогу уйти оттуда. Конечно, я не забывал, чем мне грозило возвращение, но мне всё равно надо было побывать в моём прежнем жилище, чтобы достать часы с цепочкой. Вернув себе свою собственность, я буду путешествовать по стране, переходя из города в город. Чем не жизнь? Я был рад, что нежданно-негаданно обрёл отца, но и пришедший в голову план показался мне заманчивым. Что ж, я не буду отказываться от своего счастья, раз оно наконец-то мне улыбнулось, но возможность ухода из незнакомого дома и от незнакомых людей, если мне там будет тяжело, придаст мне уверенности. Я не покину нового отца из-за каких-нибудь пустяков, мелких неприятностей, неизбежных при перемене образа жизни. Лишь, если я пойму, что мне никогда не приспособиться к новым условиям, я приму решение уйти, а до этого использую все возможные способы приноровиться к порядкам в доме.

— Сначала тебе будет нелегко, Робин, — предупредил меня отец, — но ты не пугайся. Помни, что я рядом и готов тебе помочь.

— Я не боюсь, — отозвался я.

— Надеюсь, что отец Уинкл одобрит меня и поддержит.

Я не понял, что он имел в виду, но он произнёс эти слова очень тихо и, по-моему, обращался не ко мне, а просто высказал затаённую мысль. Что касается меня, то я шёл с ним рядом, и мне было хорошо оттого, что судьба свела меня с надёжным и во всех отношениях порядочным человеком, который мне всё больше нравился. Более того, сам не знаю каким образом, но я успел его полюбить, как родного.

Мы достигли особняка, великолепия которого не могла скрыть даже темнота, и я думал, что мы пойдём дальше, но отец кивнул на него и сказал:

— Это твой дом, мальчик.

Мне чуть не стало страшно, однако всё-таки не стало. Во-первых, я был под защитой отца, во-вторых, я помнил, что могу уйти отсюда, и в-третьих, вряд ли в таком огромном доме не найдётся уголка, где я смогу укрыться и, никому не мешая, жить или хотя бы переждать, пока Уолтер не перестанет меня искать.

Отец открыл боковую калитку и ввёл меня внутрь ограды. По широкой дороге между газонами и цветниками мы прошли к дому, и отец открыл дверь. Где-то яростно залаяла собака, и я не стал медлить на пороге.

— Чарльз? — раздался чей-то голос.

Отец вздрогнул, а я посмотрел в ту сторону. На верхней площадке лестницы стоял высокий худощавый человек в тёмном монашеском одеянии.

— Я ждал вас, Чарльз, — сказал он. — Вы опять пили?

— Вы всё ещё не отказались от мысли наставить меня на путь истинный, отец Уинкл? — отозвался отец.

— Ваша мать волнуется за вас, Чарльз. Она в гостиной. Ради неё вы должны изменить своё поведение.

Отец не обратил на его речи никакого внимания.

— Что это за мальчик? — спросил отец Уинкл.

Отец помедлил и сразу сделался любезнее.

— Это мой спаситель, отец Уинкл. Ему я обязан своей жизнью.

И он кратко рассказал наше приключение.

— Берегитесь, Чарльз: кара за ваши грехи когда-нибудь настигнет вас в этом мире, — произнёс священник.

По-моему, он не был обрадован благородному поступку отца, усыновившего меня, хотя, по идее, он как духовное лицо должен приветствовать такие душевные порывы.

— Мы ещё поговорим с вами, Чарльз, — предупредил он. — А сейчас идите, успокойте вашу мать.

Отец подмигнул мне, и мы пошли наверх по прекрасной мраморной лестнице, но мой дух был в таком смятении, что я не отдал должного окружающей меня роскоши.

— Чарли! — воскликнула седая дама, вставая с кресла, когда мы вошли.

По-моему, отец не был рад её бодрствованию.

— У тебя всё в порядке, Чарли? — настойчиво спрашивала старая дама.

— Что случилось, мама? — поинтересовался отец. — Почему вы меня об этом спрашиваете? Я думал, что вы спите.

— Я пыталась уснуть, но неожиданно меня охватило непонятное беспокойство. Мне стало казаться, что тебе грозит опасность, Чарли. Я встала и пошла посоветоваться по этому поводу с отцом Уинклом, но он не смог рассеять моей тревоги.

Я присмотрелся к леди Кэтрин, у которой оказался дар предчувствия. Миссис Хадсон говорила, что у матерей есть особое чутьё на всё плохое, что приключается с их детьми, но с проявлением этого чутья я столкнулся впервые только сейчас.

— Мне, и правда, грозила опасность, мама, — кротко сказал отец. — Этот мальчик спас мне жизнь.

Леди Кэтрин устремила на меня голубые глаза, похожие на глаза её сына. Она была невысокая, хрупкая и казалась очень милой, но взгляд её не был таким добрым, как это можно было ожидать. Выслушав рассказ сына, она обратилась ко мне.

— Что мы можем для тебя сделать, мальчик? — спросила она как можно ласковее, но в её голосе не было искренности.

— Я уже сделал всё, что смог, мама, — сказал отец. — Я усыновил его и намерен позаботиться о его будущем.

Дама взглянула на него чуть ли не с ужасом.

— Что ты говоришь, Чарли? Скажи, что ты пошутил! Ведь это уличный мальчишка, бродяжка, вор!

Я так и думал, что моё ремесло не понравится здешним обитателям, но ведь выбор у меня был не слишком велик и мне пришлось ограничиться наиболее приемлемым для меня занятием, да и обчищал я лишь карманы богатых, а это снимает с меня вину, хотя леди Кэтрин таких тонкостей не понять. Может, потом, когда она познакомится со мной поближе, она поймёт, что я не такой уж пропащий человек.

— Он спас мне жизнь, мама, — проникновенно заговорил отец. — Рискуя своей жизнью, он спас мою жизнь, и я его должник до самой моей смерти. Кроме того, если он вернётся туда, откуда пришёл, его убьют за то, что он помешал негодяю меня прикончить.

— Ты много выпил, Чарли, — отметила леди Кэтрин.

— Это не лишило меня способности соображать и быть благодарным, мама. Я едва не погиб.

Его голос дрогнул.

— Чарли, ты должен прекратить свои ночные похождения, — взмолилась леди Кэтрин. — После того, что случилось, я не смогу отделаться от мысли, что тебя подстерегает опасность. Отец Уинкл…

— Я уже говорил с отцом Уинклом, — решительно прервал её сын. — А сейчас я устал. Мне нужно отдохнуть. События этой ночи оказались утомительнее, чем я ожидал. Робина надо куда-нибудь устроить, мама.

— Что скажет твой брат?

— Но ведь ты мне поможешь, мама?

Он нежно обнял её и поцеловал. По-моему, после этого старая дама согласилась бы принять у себя не то, что меня, но даже самого Громилу.

— Сколько тебе лет, мальчик? — спросила она.

— Десять лет, леди Кэтрин, — ответил я.

— У него никого нет, — вставил отец. — Круглый сирота.

— Надеюсь, ты будешь хорошо себя вести, Робин, — милостиво сказала леди Кэтрин. — Моя горничная проводит тебя в твою комнату.

Она позвонила, и появилась средних лет женщина, рыжеволосая, полная и, как было видно с первого взгляда, очень исполнительная.

Проводите мальчика в угловую комнату, Агнесс. Найдите ему какую-нибудь одежду, приготовьте воду для мытья, а это, — она с плохо скрытой брезгливостью указала на мой служивший мне верой и правдой костюм с плеча старшего сына миссис Хадсон, — сожгите.

Агнесс с готовность выслушала указания и за руку увела меня из гостиной.

— Приятных тебе снов на новом месте, Робин, — напутствовал меня отец.

Я был вынужден покинуть гостиную прежде, чем смог ответить.

Когда мы скрылись с хозяйских глаз, Агнесс сразу изменилась, отшвырнула мою руку и выразила мне своё величайшее презрение.

— Надеюсь, что тебя здесь недолго продержат, — заявила она.

Терпеть обиды от рыжих ведьм не входило в мои планы.

— А это уж не ваше дело, — напомнил я ей, причём сказал сущую правду.

Она зло посмотрела на меня и сквозь зубы процедила что-то типа «оборванец». Впрочем, поручение она выполнила добросовестно, не забывая, однако, меня оскорблять, на что мне пришлось отвечать, исключительно чтобы не показаться невежливым и невнимательным к её словам, но я был гораздо сдержаннее, чем она, хотя её не устраивали даже мои краткие ответы. Наблюдая за ней, я понял, что она пытается подражать леди Кэтрин, но на свой лад. Получалось не так уж плохо, и теперь, когда я понял, в чём секрет её неестественного тона и странных жестов, было даже забавно.

— Вряд ли ты сумеешь самостоятельно раздеться и надеть вот это, — сказала Рыжая, с сомнением глядя на меня.

Я насторожился, предположив, что балахон, который она принесла, таит в себе какие-нибудь хитроумные застёжки.

— Это почему же?

— Судя по твоему платью, воришка, ты никогда не меняешь одежду, а значит, едва ли сможешь вспомнить, как это делается.

И что ей далась моя одежда? Одежда как одежда, не хуже чем у других, а уж по прочности ей нет равных.

— Вам так уж хочется меня раздеть? — спросил я, не подумав, какой смысл приобрели мои слова.

Она покраснела и отвернулась.

— Какой бесстыдник! — возмущённо промолвила она.

Я понял, что, сам того не ожидая, сумел её задеть, и порадовался этому.

— Пакостный мальчишка! Болван неотёсанный! Подзаборник!..

Я слушал эти нелестные эпитеты совершенно спокойно, без возмущения, даже с любопытством, потому что чем больше она говорила, тем больше злилась и возбуждалась, приходя в совершенное бешенство.

— А леди Кэтрин знает, как вы умеете ругаться? — поинтересовался я в минуту затишья.

Рыжая осеклась и, по-моему, пожалела, что так распалилась.

— Ты наглый воришка, — сообщила она без недавней страсти и швырнула в меня балахоном.

Я его ловко подхватил, но она, как кошка, бросилась ко мне и вырвала его из моих рук.

— Ступай мыться! — истерически закричала она. — Здесь не место грязным подкидышам!

— А чистым подкидышам здесь место? — спросил я. — Кстати, у меня ещё недавно был отец, родной отец.

Она побагровела и тяжело опустилась на стул, и я сразу пожалел, что довёл женщину до припадка. Всё-таки мне не следовало начинать новую жизнь со ссоры с горничной моей приёмной бабушки. Она сама начала перепалку, но мне не надо было поддаваться на провокацию. Ко всему этому, с ней сделалось дурно, и виновником её болезни могут счесть меня.

— Вам плохо? — робко спросил я. — Дать вам воды?

— Если ты сейчас же не влезешь в корыто, грязный поросёнок, то тебе самому придётся плохо, — ответствовала она, и я успокоился за её жизнь, потому что, как правило, умирающие не ругаются.

Я плескался в корыте и не мог определить, нравится ли мне это занятие или нет. Поплавать в реке было приятно, но это удовольствие выпадало мне не часто, а сейчас я мылся тёплой, даже горячей водой с мылом… Нет, я так и не понял свои ощущения, несмотря на то, что Агнес заставила меня вымыться в трёх водах.

— Теперь надень ночную рубашку и ложись в постель, — велела она мне, искоса поглядывая на синяки на моём правом предплечье, за которое схватился Громила, отбрасывая меня к стене при нашем памятном разговоре.

Я с удивлением облачился в чудной балахон, призванный, оказывается, служить всего лишь ночным одеянием. Покупать или шить вещь, нужную лишь для нескольких часов сна, можно было, лишь не зная, куда ещё деть лишние деньги. И постель! Мало того, что я должен был спать на самой настоящей кровати с ножками и мягкой периной, так на ней были ещё и простыни, словно одного одеяла кому-то казалось недостаточным. Было трогательно, что здешние обитатели не поскупились для меня на такую ненужную роскошь. Или у них денег так много, что им их не жалко? Если бы это не была семья моего отца, то Робин Гуду следовало бы отобрать у неё излишки богатства.

— А вы тоже спите на такой кровати? — на всякий случай спросил я Агнес.

— Ваша милость привыкли к другим условиям? — насмешливо осведомилась она.

Рыжая была права, хотя имела в виду совсем другое, чем я.

— Конечно, — согласился я, не уточняя, и осторожно влез на своё слишком мягкое ложе.

— У миссис Хадсон тоже есть две кровати, — похвастался я.

— Завтра я разбужу тебя и принесу одежду, — пообещала Агнесс. — Ночью не смей выходить из комнаты.

Она брезгливо взяла мою одежду и хотела выйти, но я вспомнил о папиросах.

— Подождите, мисс Агнесс! — закричал я, вскакивая.

— Что такое? — спросила она.

— У меня в кармане остались папиросы.

На губах у Рыжей заиграла злорадная улыбка.

— Обойдёшься без папирос, порочный мальчишка, — заявила она и захлопнула дверь.

Я остался один. Мисс Агнесс едва ли была способна на другой ответ, но о потере папирос я особо не волновался: настанет утро, и покурить я попрошу у отца. И вообще, мне ни о чём не следовало волноваться. Мне было так тепло, мягко и безопасно, как не было ни разу в жизни, однако почему-то меня охватила смутная тревога. Я не знал, как ко мне отнесутся родные моего нового отца, особенно его старший брат, которого я не видел, и отец Уинкл, встретивший моё появление с явным неудовольствием. Ночь окрашивала мои опасения в особо тёмные краски, но против них у меня было сильное средство: я знал, что могу уйти отсюда, достать спрятанные часы с цепочкой и перебраться в другой город. Потом мне вспомнилось, с какой ненавистью посмотрел, если можно так сказать о слепом, умирающий отец на миссис Хадсон, и мне стало страшно, что к раздавленной кукле и чёрной фигуре в моих кошмарах прибавится и взгляд отца. Но я не должен был допустить, чтобы страх победил меня. Меня зовут Робин, и это имя обязывает меня быть бесстрашным. Никто и ничто не сможет нарушить мой покой и напугать меня. Я сам кого хочешь напугаю, пусть кто-нибудь попробует ко мне сунуться!

С этими успокоительными мыслями я заснул, и ночью мне снилась… раздавленная кукла в кровавой луже.

Обычно у меня очень чуткий сон, ведь я привык к тому, что мне надо постоянно быть настороже из-за пьяного отца, но на этот раз я спал так крепко, что не заметил, как наступило утро. Меня разбудил звук отворившейся двери. Я сел в постели и мысленно приготовился к новой схватке с непонятно почему взъевшейся на меня Рыжей, но в комнату вошла темноволосая стройная девушка с ворохом одежды.

— Уже проснулся, мальчик? — весело спросила она. — Тебя зовут Робин, да? А меня — Фанни.

Она принялась внимательно меня разглядывать.

— Ну, не такой уж ты страшный зверь, как мне передали, — подвела она итог. — Так, вполне безобидный маленький зверёночек… Надеюсь, ты на меня не обиделся? А раз нет, то не смотри так настороженно, потому что я не собираюсь с тобой ссориться. Раз ты стал сыном молодого хозяина и будешь жить с нами, значит, нам лучше всего сразу подружиться.

Это было бы неплохо, потому что живая симпатичная девушка мне нравилась.

— Расскажи мне о себе. Говорят, у тебя нет родителей? Как же ты жил, бедняжка?

"Бедняжка"! Это она хватила, а в остальном у неё была верная информация.

— Я сам могу о себе позаботиться, — ответил я. — А жилось мне очень даже неплохо. У меня был свой дом, а если бы мне пришлось туго, то я знал, к кому обратиться за поддержкой.

— Вот как? — воскликнула девушка, внимательно меня выслушав. — В таком случае, я ошиблась, сочтя тебя несчастным сироткой. Ты у нас, оказывается, самостоятельный человек.

Мне её слова польстили.

— А раз ты такой самостоятельный, то вставай, умывайся и одевайся, а я пока застелю кровать и приберу в комнате. Ведь ты не возражаешь, если я буду это делать в твоём присутствии?

Я не только не возражал, но втайне недоумевал, зачем нужно прибирать в чистой комнате и застилать кровать, в которую вечером всё равно надо будет лечь.

— У меня тоже нет родителей, — сообщила Фанни, энергично взбивая подушки. — Они оба умерли, когда мне было пятнадцать лет. Но в то время я была уже на своих ногах и успела поступить служанкой в приличный дом. Там я проработала четыре года, а когда семья собралась во Францию, меня приглашали поехать с ними.

— А ты? — заинтересовался я.

— Я не поехала и поступила сюда. Это было год назад.

— Я бы поехал во Францию, — признался я. — Я знал одного француза. Он говорил, что нет города лучше, чем По.

— Может быть, и я бы решилась, если бы можно было взять с собой сестру, а разлучаться с ней мне не хотелось, ведь она моложе меня на два года и я могу оказаться ей необходима. Но я не прогадала, не попав в чужую страну. Это место очень славное.

Я подумал, что раз уж девочка из далёкого детства исчезла из моей жизни, то в этом есть и хорошая сторона, потому что мне не надо, делая какой-то выбор, думать о том, что будет с сестрой.

— Расскажи, как ты встретил мистера Чарльза, — попросила Фанни.

Я добросовестно поведал наши ночные приключения, умолчав и на этот раз о том, что знаю убийцу женщины по имени Джулия.

Фанни покачала головой.

— Ты очень неосторожен, Робин, — сказала она. — Это очень хорошо, что ты не побоялся спасти молодого хозяина, однако ты напрасно стал выслеживать грабителя, ведь он легко мог тебя убить. Но раз этого не случилось, и ты поступил геройски, то ты вправе рассчитывать на благодарность. Теперь ты будешь жить совсем иначе. Ты будешь воспитанным мальчиком, выучишься на юриста или на врача, а может, на инженера. Только для начала, пока к тебе ещё не привыкли, ты должен вести себя примерно и быть послушным.

— А потом, когда ко мне привыкнут? — пожелал узнать я.

— Потом, когда ты усвоишь новые привычки, ты и сам не захочешь возвращаться к старым. Хочешь дружеский совет?

— Я никогда не отказывался от хороших советов.

— Не серди Агнес, — значительно произнесла Фанни. — И не дай тебе Бог взять что-нибудь без спроса, даже самый что ни на есть пустяк.

В устах кого-то другого это предупреждение могло показаться обидным, но Фанни сумела придать ему оттенок дружеской заботы.

— Тебе очень повезло, Робин, так что не разрушь счастье собственными руками.

— Я буду стараться, — доверительно пообещал я.

Я подумал, уместно ли будет в эту минуту или позже спросить её о папиросе. Ясно, что она не курит, так стоит ли заводить об этом разговор?

— Вот и хорошо, — одобрила моё намерение Фанни. — А теперь я отведу тебя в столовую, иначе ты опоздаешь к завтраку, а заставлять себя ждать, да ещё в первый же день, нехорошо. Вчера тебя догадались покормить?

Я был настроен слишком милостиво, чтобы говорить горькие истины, и к тому же был озабочен скорым приходом в столовую, поэтому ответил просто:

— Было очень поздно, и я не хотел есть.

— Ну, что же ты стоишь? — поторопила меня Фанни. — Пойдём.

Я чуть было не спросил, нельзя ли мне поесть здесь, до того страшился встречи с семьёй моего нового отца, но устыдился самого себя. Всё равно ведь с ними придётся встретиться, так что чем это скорее произойдёт, тем лучше.

Столовая меня почти устрашила, настолько она была велика, великолепна и богата. Если не знать заранее, что это такое, то можно подумать, что попал в самый главный зал королевского дворца, вот только тронов возле длинного стола многовато.

— Доброе утро, Робин, — приветствовал меня отец.

Здесь он казался другим, не таким, каким был вчера, но по-прежнему добрым.

— Доброе утро, отец, — отозвался я, стараясь попасть в тон.

Я заметил, что мужчина, которого я ещё не видел, но который, судя по всему, был старшим братом отца, не очень-то доволен моим ответом. Не то, чтобы он нахмурился или посмотрел на меня недоброжелательно, но он как-то странно опустил глаза. А что такого я сказал? Со мной поздоровались, и я ответил. Не мог же я сказать: "Добрый вечер". Или он вообще против моего появления? Жаль, если это так, потому что этот человек лично мне не показался неприятным. Не такой обаятельный, как его брат, менее красивый, хотя что-то общее в них было, темноволосый, с еле заметной сединой на висках, взгляд спокойный, лишённый живости, присущей моему новому отцу, короче, ничего такого, что выделило бы его из толпы. К нашей среде он явно не был приспособлен, потому что для воровства и шулерства не годился, а на убийства у нас идут не часто и лишь в крайнем случае. Ну, так ведь каждому своё, и у всех разные способности.

Не подумайте, что я всегда такой умный и наблюдательный. Конечно, и того и другого у меня в избытке, иначе в нашем деле нельзя, но сейчас мне пришлось усилить свои способности, потому что в подобном положении я ещё не был. Именно поэтому, а не от любви к искусству, я отметил, что отец Уинкл, которого я узнал по тёмной сутане, тоже неприятно задумчив. У него было немолодое, узкое, бледное, даже какое-то желтоватое лицо, гладко выбритое, хотя ему пошла бы небольшая борода, тогда он походил бы на христианского мученика, который ещё не совсем замучился и даже далёк от мученического конца, но уже встал на этот скорбный путь. Почему-то мне этот священник не нравился, с первого взгляда не понравился. Более того, он вызывал во мне беспокойство, почти страх, причин которых я не находил. Может, это была реакция на недовольство, которое он выразил ночью при виде меня?

Все эти мысли вертелись в моей голове, не нарушая естественного хода действия.

— Доброе утро, леди Кэтрин, — сказал я, полагая, что старухи более чувствительны к проявлению внимания, чем мужчины, и, пожалуй, она обидится, если я не поздороваюсь с ней следующей.

— Доброе утро, Роберт, — милостиво ответила она и посмотрела на моего отца.

Конечно, предпочтительнее услышать в свой адрес слово «горшок», чем оказаться в печи, поэтому я был рад хотя бы тому, что, назвав меня не «Робин», а «Роберт», она на меня не сердилась.

— Доброе утро, мистер Эдвард, — поздоровался я с братом хозяина.

— Доброе утро, мальчик, — сдержанно отозвался тот.

Спасибо, что отозвался.

— Доброе утро, отец Уинкл, — сказал я.

— Доброе утро, сын мой.

Что за манера у священников навязываться в отцы?

Хорошо, что за столом было всего четыре человека, а не то из-за нелепой церемонии приветствия завтрак бы дважды успел остыть.

— Садись, Робин, — пригласил меня отец, указывая на место между собой и священником.

Еду разносила Фанни и по дружбе положила мне самые лучшие куски, во всяком случае я такой вкуснятины никогда не ел. А уж тарелок она наставила! Хватило бы на десять таких больших семей, как семья миссис Хадсон. Сначала я даже подумал, что они решили сделать что-то вроде праздника, воспользовавшись, как предлогом к нему, моим появлением, и сейчас накинутся на еду так, что только хруст пойдёт, но они никакой радости при виде угощения не выразили и взялись за вилки вяло, словно уже наелись. Ну, а уж я привередничать не стал. Вилкой мне было непривычно орудовать, ну да ведь на то мне и даны пальцы, чтобы управиться в трудном деле. Я уже чуть заглушил терзающий меня голод, когда заметил, что леди Кэтрин надменно сидит над своей тарелкой, не прикоснувшись к еде, а остальные лишь слабо ковыряют вилками. Поначалу я решил, что они не хотят есть, а потом заподозрил, что дело во мне. Что-то я делал не так, как полагается, и в замешательстве посмотрел на свою тарелку.

— Не стесняйся, Робин, — поддержал меня отец каким-то тусклым голосом. — Нед, ты кого-нибудь послал справиться о Джулии?

— Тебе самому следовало об этом позаботиться, — ответил мистер Эдвард. — Всё произошло по твоей вине.

— Не я, так кто-то другой, — беспечно возразил отец. — Джулия не отличалась высокой нравственностью и назначала свидания каждому, кто ей нравился.

— Тебе надо остепениться, Чарли, — вмешалась леди Кэтрин.

— Я давно уже думаю об этом, мама, — согласился отец. — Ты не ответил на мой вопрос, Нед.

— Я послал Томаса.

— Спасибо.

Мистер Эдвард вроде бы осуждал брата, и мне это не понравилось, потому что его братом был мой новый отец, и я при любых обстоятельствах должен был держать его сторону, даже если ничего не понимал.

— Не хочешь ли ты добавки, Роберт? — спросила леди Кэтрин.

Я был ей благодарен за заботу и с удовольствием съел бы ещё, но не решился продолжить трапезу, опасаясь, что вновь сделаю что-то не так.

— Нет, спасибо.

Спасибо прежде всего миссис Хадсон, которая научила меня этому слову. Отец им не пользовался и не считал нужным упоминать его в моём присутствии.

— Фанни, можете убирать со стола, — распорядилась старая дама, так и не притронувшись к еде.

Отец увёл меня из столовой и показал дом, но я, конечно, должен был сам по нему пройтись, чтобы осмотреться как следует, очень уж сложно вместить все впечатления сразу. Я запомнил, где лестницы, парадная и чёрная, и как отсюда можно выбраться на улицу. Хорошо, что хоть на это у меня хватило памяти.

— Теперь ты сможешь найти свою комнату? — спросил отец. — Или я тебя совсем запутал?

Я нерешительно пересёк большой зал, вышел в другой, очень длинный, ведущий на лестницу, и показал на какую-то дверь.

— Ошибся, — засмеялся отец. — Вот твоя комната. Её легко найти.

Я и сам должен был догадаться, что угловая комната не может быть расположена невдалеке от центральной лестницы, на то она и угловая. Я присмотрелся к двери, на которую указал, и подумал, что комната за ней, должно быть, унылая и мрачная и спать в ней было бы беспокойно.

— А что здесь? — спросил я.

Но отец словно бы не слышал моего вопроса. Я не сводил с него глаз, и он неохотно ответил:

— Здесь жили жена и сын мистера Эдварда. Они умерли, и теперь эти комнаты стоят запертыми. Никого о них не расспрашивай.

Оказывается, здесь всё не так-то просто. Я-то думал, что эти люди не знают ни забот, ни печалей, а они, как и все смертные, тоже несут свой крест.

Я не стал говорить об этом с отцом, но решил при случае выспросить подробности у Фанни, потому что не люблю недомолвок.

— Отец Уинкл обещал с тобой заняться после обеда, — сообщил отец. — Думаю, что ты не умеешь читать и писать.

Он правильно думал, и я не стал скрывать своего невежества, раз уж оно всё равно откроется после обеда. Мне бы очень хотелось научиться грамоте, но известие, что меня будет обучать священник, который мне не нравился, меня не радовало.

— Сегодня он с тобой просто побеседует, а завтра начнёт обучение.

У меня немного отлегло от сердца. Всё-таки страшно вот так сразу приниматься за незнакомое дело, а до завтра ещё надо дожить.

— Отец, мисс Агнесс выбросила мои папиросы вместе с одеждой, — сказал я, не сомневаясь, что сейчас получу желаемое. — Можно здесь достать что-нибудь покурить?

Он был неприятно поражён.

— Ты куришь, Робин?! — воскликнул он, словно курение было ему в диковину.

— Ну да.

— Детям в твоём возрасте вредно курить, так что бросай эту привычку. Давай договоримся больше не возвращаться к этому вопросу. А теперь ты можешь погулять в парке. Только не ходи на задний двор, потому что там живёт злая собака. И на улицу выходить тебе не следует, чтобы не попасть в руки твоего врага. Ты его не знаешь, а он может тебя узнать.

Ну, уж Громилу Уолтера я узнаю издали, однако мне, и правда, не следовало пока искушать судьбу. Пусть себе думает, что я покинул город. А там всё затихнет, и он, может быть, поймёт, что я его не выдал и выдавать не собираюсь… хотя, вряд ли.

Я спустился на первый этаж, но решил подождать выходить наружу и прошёл внутрь дома. Пока мне не удалось достать курево, моя естественная и вежливая просьба встретила неожиданный приём, но я особо не огорчился, потому что если отец не курит, то курит кто-нибудь ещё.

Я не успел зайти далеко, лишь заглянул в открытую дверь и понял, что там кухня.

— Зачем пришёл? Нечего тебе здесь делать! — закричала толстая пожилая кухарка. — У меня нет времени следить за столовым серебром! Если господа не боятся за своё добро, то это их дело, а я ничем не позволю тебе здесь поживиться.

Неприятно, когда тебе напоминают о твоей профессии, если не собираешься воровать.

— У вас в этом, наверное, большой опыт, — сказал я.

По-моему, она приняла мои слова не так, как должно, а слишком уж на свой счёт, и я поспешил улизнуть от разъярённой дамы.

В глубине коридора я столкнулся с мальчишкой примерно моих лет или чуть постарше, с бесцветными волосами и водянистыми глазами, делающими его бледнее, чем он был на самом деле. Смотрел он не слишком-то дружелюбно. Пользуясь своим богатым жизненным опытом, я смело могу сказать, что от таких вот синевато-бледных полупрозрачных мальчишек, внушающих мягкосердечным женщинам жалость своими вытянутыми лицами, можно ожидать любой пакости, от простейшей низости до самой вычурной подлости.

— Ты тот самый оборванец, которого мистер Чарльз вытащил из грязной канавы? — издевательским тоном спросил он. — Ты так прокоптился на солнце, что стал похож на цыгана.

С этим парнем я мог говорить на равных.

— А ты та самая глиста, которая присосалась к хозяйской кухне? Можно подумать, что ты никогда не выходишь на солнце.

Мальчишка и ухом не повёл.

— Воришка? — продолжал он. — Уже успел чем-нибудь поживиться?

Не понимаю, почему я уже у стольких людей вызвал неприязнь? Виной этому я сам, или они встретили бы точно так же любого из наших?

— Сначала покажи, как это делается, — ответил я. — Ты в этом, наверное, мастер.

Он смерил меня презрительным взглядом.

— Ты так жрал за завтраком, что леди Кэтрин чуть не вырвало. Чавкал и хлюпал, как настоящая свинья.

"Всё-таки я был прав, когда решил, что веду себя за завтраком не так, как нужно", — подумал я, целясь мальчишке в ухо.

Он повёл себя, как я и опасался. Вместо того, чтобы встретить мой удар, как подобает мужчине, он упал и громко завыл. Прямо хоть пожалей его.

— Что случилось? — подскочила к нам Фанни. — Что это вы затеяли? Драку? Не стыдно вам? Сэм, тебе следовало бы быть подобрее. Этот мальчик только что появился в нашем доме, и ты мог бы встретить его более гостеприимно, а не уподобляться цепной собаке. А тебе, Робин, не годится начинать первый же день с драки. Ты должен приобрести друзей, а не врагов. Уверена, что вы поссорились из-за пустяков, так что немедленно помиритесь. Пожмите друг другу руки и обещайте больше не ссориться.

Сэм с готовностью подал мне руку, и я понял, что в ближайшее же время мне следует ожидать от него какой-нибудь гадости.

— А теперь идите, куда направлялись, и чтобы подобное больше не повторилось, — закончила Фанни. — Сэм, иди на кухню, а то тебе попадёт от миссис Джонсон, если она устанет тебя ждать.

Мальчишка ушёл, и мы с Фанни остались вдвоём.

— Из-за чего ты его ударил? — спросила эта милая девушка.

— Из-за многого, — уклончиво сказал я. — А что, разве я похож на свинью, когда ем?

Фанни так и покатилась со смеху.

— Немного смахиваешь, но, если постараешься, то сходство будет не так уж заметно. Ты не наелся за завтраком, бедняжка? Пойдём в мою комнату, я покормлю тебя там, а заодно научу, как обращаться с вилкой и не чавкать, чтобы всякие поварята не указывали нам на наши недостатки, а леди Кэтрин не тошнило.

По-моему, Фанни решила опекать меня, как младенца, и мой гордый дух восстал бы против такого унижения, но мне хотелось научиться не вызывать отвращения, поэтому я послушно пошёл за Фанни.

Урок был трудным, скажу честно, и итогом его было то, что у меня затекла кисть руки, сжимавшей вилку, нервы перенапряглись от усилий усвоить дельные замечания моей учительницы, челюсти и губы устали из-за непривычки жевать с закрытым ртом, а желудок впервые узнал, что такое истинная сытость.

— Больше не хочешь? — спросила добрая девушка. — Тогда иди и за обедом не позабудь того, чему я тебя учила.

— Спасибо, Фанни, — поблагодарил я.

Я покинул её уютную комнатку с чувством любви к ближним, кротости и сонливости и отправился к себе, никого не встретив по дороге. Наверное, семья моего отца не стала открыто возражать против моего здесь появления из-за величины дома, ведь мы могли, если бы захотели, не встречаться друг с другом неделями.

Запертая дверь вновь вызвала было во мне интерес, и я даже проверил, очень ли она надёжно заперта, но потом решил, что у меня ещё будет время выспросить всё у Фанни, а пока мне можно будет позволить себе поспать, ведь не часто выпадает возможность хорошо выспаться.

К обеду леди Кэтрин не вышла, объяснив через свою горничную Агнесс, что у неё разболелась голова и она останется в своей комнате. Голова может разболеться у каждого, но я был уверен, что ей не хотелось сидеть за одним столом со мной. Это подстегнуло меня последить за тщательным соблюдением правил, которым научила меня Фанни. Я старался жевать с закрытым ртом, не втягивать в себя суп с хлюпаньем, не брать пищу руками и правильно держать вилку. Мой отец был рассеян и не заметил моих усилий, а его брат временами поглядывал на меня с откровенным интересом, да и отец Уинкл тоже обратил внимание на мои труды, а уж это, и правда, был тяжкий труд, а не вкусный и сытный обед. Или мне так показалось из-за желания, чтобы все поскорее заметили, что я уже перестал походить на свинью, а на самом деле никто не думал о моих новых навыках. Лишь в Фанни, подававшей на стол, я был уверен: она следила за мной и одобряла моё поведение.

В отсутствие леди Кэтрин мужчины преобразились и вели довольно живой разговор о каких-то книгах, визитах, незнакомых мне людях, одних из которых они видели на днях, а другие были мертвы чуть ли не сотню лет, а то и больше, но зато чем-то отличились. Иногда то отец Уинкл, то мистер Эдвард обращались с вопросами ко мне, и я отвечал то кратко, то обстоятельно, стараясь приноровиться к ритму беседы, так что эти господа могли теперь не думать о мире, из которого я пришёл, как о мире воров, убийц и отщепенцев, а понять, что и среди нас имеются достойные люди, и у нас существует свой кодекс чести. Слушая меня, отец Уинкл становился печально-строг, а мистер Эдвард проявлял живейший интерес. Только мой отец, ради которого я и старался, был невнимателен и думал о чём-то своём. Очевидно, о женщине, которую ударил Громила.

— Отец, та женщина, мисс Джулия, жива? — спросил я.

Я опять заметил, что моё обращение к отцу было неприятно мистеру Эдварду и отцу Уинклу. Ну, мистер Эдвард, наверное, просто завидует поступку брата, ведь далеко не каждый решился бы усыновить парня с улицы, а отец Уинкл как католик вообще лишён права иметь детей, вот его и сердит, когда другие этим правом пользуются, обретая родных и приёмных сыновей и дочерей, недаром он ко всем обращается со словами "сын мой", "дочь моя", словно это может поправить положение.

— Да, Робин, она пришла в себя и дала описание грабителя.

В голосе моего отца не было ни радости по поводу её спасения, ни привычной живости. Наверное, он слишком сильно за неё переживал и теперь никак не может оправиться. Но мне было не до этого. Женщина дала описание Громилы, значит, теперь его ищут. На кого прежде всего подумает Уолтер, когда обнаружит, что по его следу идёт полиция? Конечно, на меня, на Робина. Не стоит обольщаться надеждой, что меня не узнали в темноте. Громила узнает меня и с завязанными глазами. Выталкивая отца на улицу, я закричал, в подворотне свистнул, а уж мой «робингудовский» свист узнает всякий. Дело приобретает очень неприятный и опасный оборот. Счастье ещё, что я здесь, а не то Уолтер достал бы меня даже из-под земли. Пожалуй, мне не стоит и носа высовывать на улицу.

— Мистер Каттль, муж этой женщины, ищет мальчика, который позвал на помощь, и хочет отблагодарить его, — сказал мистер Эдвард.

— Прекрати, Нед, — недовольно возразил отец. — Ты же знаешь, что если он узнает, где сейчас живёт спаситель его жены, будет скандал, а мне надо избегать любого шума вокруг моего имени.

Отец Уинкл воззрился на него.

— Считайте, что я переменился, — раздражённо проговорил отец. — Считайте, что вам будет угодно, но у меня есть особая причина быть осторожным. Да и зачем Робину идти к Каттлю? Что ему не хватает здесь?

— Каттль — человек чести, — непонятно произнёс мистер Эдвард. — Он может дать мальчику больше, чем способен дать ты.

— У меня тоже есть особая причина туда не идти, — объявил я.

Отец изумлённо посмотрел на меня и засмеялся. На том разговор и кончился.

После обеда священник вцепился в меня, как клещ, увёл из столовой в какую-то комнату, которую назвал кабинетом, и часа два мучил меня расспросами и душеспасительными речами. Я отвечал, как положено, а сам смотрел на него и пытался понять, почему всё это вызывает у меня странное чувство, словно я когда-то подвергался подобной словесной атаке. Может, в раннем детстве мать приводила меня в церковь, и со мной беседовал священник? Любопытной, должно быть, женщиной была моя мать. Но помимо этих ощущений меня не оставляло беспокойство. Что-то в отце Уинкле меня настораживало, почти пугало, хотя, вроде бы, он был настроен доброжелательно и ничего неприятного не говорил.

Когда я был отпущен на волю, мне показалось, что прошла вечность, так изнурил меня непривычно долгий и обстоятельный разговор на темы, которых никогда не затрагивали в моём мире. Мне хотелось бегать, прыгать, лазить по деревьям, направить на что-то свою энергию, чтобы в движении и посторонних заботах успокоить растравленную душу. Лучшим средством для этого была бы дружеская драка, где обе стороны не испытывают друг к другу злости, а лишь меряются силами и сноровкой, но здесь подраться можно было бы лишь с поварёнком Сэмом, однако и силы были слишком неравны, и дружеской эту драку назвать было нельзя.

Я спустился вниз, прыгая, благо, никого не было видно, по ступенькам на одной ноге, и бесшумно прошёл мимо кухни.

— Я всё вижу! — раздался ворчливый голос.

— Добрый день, миссис Джонсон, — вежливо сказал я, желая задобрить толстуху-кухарку. — Меня только что отпустил отец Уинкл, и я ищу Фанни.

Я подумал, что упоминание имени священника смягчит старую мегеру.

— Фанни занята. Некогда ей с тобой возиться. А ты можешь не притворяться тихоней. Я вас, паршивцев, насквозь вижу.

Лучше бы она хотя бы наполовину увидела Сэма таким, каким увидел его я.

— Сэмми! — визгливо прокричала она. — Ленивый мальчишка! Сейчас тебе уши выдеру!

Мимо меня промчался поварёнок, таща что-то в ведре. Получив крепкую затрещину, он взвыл и с яростью обернулся ко мне. Опасаясь за целостность своих ушей, я тихонько отошёл от двери и продолжил свой путь.

Фанни в её комнате не оказалось, во всяком случае, дверь была заперта, и на стук никто не отозвался. Я миновал ряд дверей и дошёл до выхода. Что-то заставило меня напоследок оглянуться, и я заметил Сэма. Он сделал мне рожу, схватил себя за горло, закатил глаза и высунул язык, а я гордо повернулся к нему спиной и вышел за дверь. Я попал в обширный огороженный двор, миновал конюшню, сараи и огородом почти дошёл до решётки, когда услышал мягкий топот. Посмотрев в ту сторону, я замер. Ноги приросли у меня к земле, и во рту пересохло. По дорожке прямо на меня бежала огромная чёрная собака почти с меня ростом. Она не лаяла, не рычала, а молча гигантскими скачками приближалась ко мне, а мне некуда было деться. Что я мог сделать? Вступить в единоборство со зверем во много раз сильнее меня? Уголком глаза я заметил перекошенное от ужаса лицо старика за решёткой, выронившего лопату и нелепо воздевшего руки.

Моё имя было Робин, и назвали меня так в честь Робин Гуда. Я успел занять оборонительную позицию и приготовился вцепиться собаке в горло, когда она на меня кинется. Я напрягся, но мощное чёрное тело без труда сшибло меня с ног, тяжёлые лапы придавили к земле, и к самому моему лицу приблизилась страшная пасть. Пёс осторожно, с сомнением обнюхал меня, несколько раз ткнулся в лицо холодным мокрым носом и лизнул горячим шершавым языком. Я сел и даже осмелился погладить собаку по голове, а этот зверь, ещё раз обнюхав меня, даже вильнул хвостом, словно признавая во мне своего. Я посмотрел на старика за решёткой и обнаружил, что он схватился за сердце, словно пытаясь его удержать в груди, в остальном же выражает радость моему спасению. Жаль, поварёнок не видел моей победы над грозным противником. Представляю, какую рожу он скорчил бы, увидев моё торжество.

— Ты уверен, что не пострадал, мальчик? — спросил меня старик.

— Совершенно уверен, — ответил я. — Этот пёс не опасен.

— Он мог тебя разорвать. Разве тебя не предупреждали, что нельзя ходить сюда без предупреждения?

Видно, этот старик никак не мог оправиться от страха.

— Предупреждали, — соврал я, — но я не боюсь собак. Я умею с ними обращаться.

— Он признаёт лишь мистера Эдварда, миссис Джонсон, Фанни и меня, — продолжал старик. — Мы выпускаем его только ночью, и то не всегда, но сегодня, пока мистера Брауна нет, я сделал ему поблажку, а он чуть не наделал бед. Бессовестный ты пёс, Рваный.

— Мне кажется, что он не опасен, а просто одинок. Его все боятся, поэтому он сердится, — сказал я.

— Ты тот самый мальчик, которого привёл мистер Чарльз?

— Да, сэр. Меня зовут Робин. А кто вы? Я вас ещё не видел.

— Я служу здесь садовником. Служил при отце мистера Эдварда, а начинал служить ещё при его деде. Ох, и непреклонный был человек, мистер Хампфри Мидлтон! Всё бывало кричит: "Вениамин, почему это не сделал? Почему то не сделал?" И слушать не хотел, что каждый цветок своё требует. Вот при его сыне легче было, а уж мистер Бертрам в мои дела не вмешивался, царство ему небесное, да и мистер Эдвард тоже.

— Кто такой мистер Бертрам? — спросил я.

Разболтавшийся старик посмотрел на меня так, словно опомнился от грёз.

— Мистер Бертрам — старший брат хозяев. Он умер незадолго до свадьбы мистера Эдварда. А уж как Салли Грегори любила цветы! После её смерти мистер Эдвард почти не выходит в сад. Ну, а уж я поддерживаю цветник в таком же виде, как при ней, словно она, бедняжка, способна его увидеть. А может, она любуется на него с небес.

Да, смерть косит как бедных, так и богатых, не делая выбора. Старший из братьев Мидлтонов умер, жена и сын мистера Эдварда умерли. Не так уж весело было здесь в те времена.

— Рваного миссис Салли подобрала щенком. Его так оттаскали собаки, что шерсть на нём слиплась и казалось, что его всего разодрали. Вот к нему и пристала эта кличка. А потом выяснилось, что на нём нет и царапины. Угрюмый он был сначала и нелюдимый, но к Салли привязался и к мистеру Эдварду тоже. Бывало, Салли посадит на пса своего сынишку, а Рваный идёт смирно, словно заправский конь. После их смерти он словно озверел, на всех кидался, всё порывался убежать, но меня и миссис Джонсон слушался, а когда появилась Фанни, он совсем присмирел. Теперь вот и тебя признал, веселее ему будет. Смотри-ка, как к тебе ластится. Побегай, поиграй с ним, а то мне скоро надо будет сажать его на цепь.

— Мистер Вениамин, у вас не найдётся покурить? — спросил я.

Старик покачал головой.

— Даже если бы я курил, то не позволил бы тебе, Робин. Ты ещё маленький мальчик, и не годится тебе забивать лёгкие дымом. Лучше побольше гуляй, играй, бегай, как это подобает детям, а не усваивай пороки взрослых.

Может, он и был прав, но меня отвлёк Рваный, теребивший меня за полу куртки. Мы с моим новым приятелем навозились вволю, так что все мысли об отце Уинкле выветрились у меня из головы, а когда мистер Вениамин посадил Рваного на цепь и я ушёл, я знал, что у меня появились друзья.

За ужином леди Кэтрин опять отсутствовала, что меня не огорчило, но моего отца тоже не было, а это было неприятной неожиданностью. Я-то рассчитывал рассказать ему о своей великой победе над опасным зверем, а он, оказывается, куда-то отправился из дома. Мало ему прошлой ночи!

— Говорят, ты подружился с Рваным, Робин? — спросил меня отец Уинкл.

Мистер Эдвард вскинул голову.

— Мне нетрудно укротить любого зверя, — небрежно бросил я. — Достаточно одного взгляда. Я так посмотрел на него, что шерсть у него встала дыбом и он защёлкал зубами, а потом лёг и на животе подполз к моим ногам. Всё дело в силе взгляда.

При этих словах Фанни улыбнулась.

— Вениамин подробно описал вашу встречу, — остудил мой пыл отец Уинкл. — Прежде, чем ты испытал на нём силу своего взгляда, он успел вывалять тебя в пыли.

— Ты сильно рисковал, Робин, — тревожно сказал мистер Эдвард. — Надеюсь, сегодняшнее происшествие будет тебе уроком и впредь ты будешь вести себя осмотрительнее и не ходить без спросу в незнакомые тебе места. А теперь позволь мне сделать тебе замечание: не говори с набитым ртом и постарайся не чавкать.

Замечание было не по существу, но и не без пользы для меня, потому что, забывшись, я перестал следить за своим ртом и руками, а это, если учесть, что я не хотел походить на свинью, было непростительной оплошностью.

После еды я рассчитывал увязаться за Фанни и расспросить о её знакомстве с Рваным, потому что мне как мужчине не давала покоя мысль, что девушка спокойно подружилась с псом. У меня душа ушла в пятки, когда он молча летел на меня, всем видом показывая, что намерения у него самые неприятные. Неужели и Фанни подверглась этому испытанию?

— Можете убирать со стола, Фанни, — разрешил мистер Эдвард.

Я счёл это за знак того, что ужин окончен и каждый волен заниматься своим делом.

— Останься, Робин, — велел брат моего отца.

Я в недоумении посмотрел на него.

— Мне не хотелось бы начинать с замечаний, но тебе надо усвоить, что после еды следует говорить «спасибо», а чтобы уйти, спрашивать разрешение.

Делать, как я вижу, им нечего, раз они ввели сложные правила даже для таких естественных поступков, как окончание еды и уход из-за стола. Если прибавить к этому ритуал утренних приветствий, то на ненужные разглагольствования у них уходит уйма времени. Но, как ни нелепы местные обычаи, не мне их оспаривать. Раз уж я сюда пришёл, я должен мириться со странностями этой жизни, ведь если бы мистер Эдвард пришёл к нам, он тоже должен был бы принять наши условия игры и распрощаться со своими церемониями.

— Спасибо, — сказал я. — Можно мне уйти?

— Чем ты намерен заняться? — спросил мистер Эдвард.

Неужели отныне мне придётся докладывать о каждом своём шаге7

— Погулять по дому, сэр, и заглянуть на кухню.

— Может быть, ты отложишь свои планы на завтра, Робин? Мне бы хотелось поговорить с тобой.

Я очень решительный человек, и меня не так-то легко смутить, но тут у меня засосало под ложечкой. Я испугался, что, воспользовавшись отсутствием моего отца, меня выставят из дома, даже не дав проститься с человеком, так по-доброму ко мне отнёсшемуся и которого я полюбил почти с первого взгляда.

— Ладно, — согласился я.

По-моему, я опять не то сказал или поступил не так, как этого требовали местные обычаи, потому что мистер Эдвард явно хотел сделать мне какое-то замечание, но раздумал, а отец Уинкл взглянул на него с непонятным для меня выражением, а потом по его губам проскользнула улыбка.

Очень странный человек был этот отец Уинкл, а ещё страннее было моё к нему отношение. Вроде бы, он мне ничего не делал плохого, даже разговаривал очень располагающе, а на меня его присутствие почему-то оказывало неприятное, если не сказать пугающее, действие. Вот и теперь из всех возможных истолкований его взгляда и улыбки я выбирал лишь самые для него неблагоприятные. Невольно и незаметно для себя самого я определил его на роль врага этого дома, этакого демона, тайного недоброжелателя и ещё кого-нибудь в придачу.

— Тогда пойдём, раз ты не против, — проговорил мистер Эдвард, вставая.

Он не задал мне ни единого неприятного вопроса и ни единым намёком не дал мне понять, что моё присутствие в этом доме ему не нравится. Из наших никто не умел говорить так легко и просто, даже отец в свои лучшие минуты. Он сделал так, что я забыл о разнице между нами и ни разу не почувствовал превосходства с его стороны и унижения со своей. Нет, поистине, чудеса творились в этом доме.

Мы сидели в комнате с множеством книжных шкафов, причём места в ней оставалось так много, что сюда поставили два дивана, столы и кресла, но всё равно было просторно. Мистер Эдвард назвал её библиотекой и сразу же выяснил, что я не умею читать. Я думал, человеку, владеющему столькими книгами, покажется позорной моя неграмотность, но он словно и не удивился и лишь сказал, что отец Уинкл будет со мной заниматься, а пока я не научусь читать, мне будет полезно и, может быть, интересно рассматривать картинки в книжках, так что, когда мне нечем будет заняться, я могу приходить сюда. Сначала (конечно, про себя) я счёл такое времяпровождение смехотворным, но мистер Эдвард дал мне полистать какую-то книгу, и я решил, что поспешил с выводами. Случайно или нарочно, а в отношении мистера Эдварда определить это было трудно, он выбрал книгу с множеством картинок, на которых был изображён Робин Гуд, и поэтому я, естественно, не мог отнестись к предложенному мне виду занятий с пренебрежением. Но и упускать удобный случай мне было жаль, и, как бы между прочим, я удачно ввернул, что Робертом меня назвали в честь этого прославленного человека.

— Я об этом, кажется, слышал, — признался мистер Эдвард.

Я понял, что он неспроста дал мне эту книгу. Наверное, он рассчитал, что, увидев на картинках своего любимого героя, я скорее заинтересуюсь книгами, чем если бы мне было предложено изображение, к примеру, отца Уинкла или леди Кэтрин. Отец утверждал, что в книгах написано обо всём на свете, важно лишь отыскать нужную. Я был бы не прочь узнать если не обо всём, так о многом, поэтому решил, что теперь, когда мне не надо думать о хлебе насущном, я буду прилежным учеником отца Уинкла, даже если он мне и не нравится.

— Кто такой отец Уинкл? — спросил я.

— Духовник леди Кэтрин, — отозвался мистер Эдвард и объяснил, что это значит.

Снова нелепость, но мне до этой нелепости нет дела. Если старой леди хочется слушать болтовню, да ещё кормить за неё, то это её забота. Однако любопытно было бы узнать, зачем люди принимают на себя такие заботы.

— А зачем он ей? Разве ей мало церковных проповедей? Я несколько раз ходил их слушать и не мог вытерпеть до конца.

— Иногда людям требуется постоянное утешение, — сказал мистер Эдвард. — Бывают в жизни обстоятельства, когда человек не может оставаться наедине со своими переживаниями.

Я решил не развивать тему, а разузнать об этом туманном деле иным путём.

Итогом вечера была книга о Робин Гуде, которую мистер Эдвард мне подарил, и я бережно унёс её в свою комнату, рассчитывая потом показать её отцу. Жаль только, что мне не удалось достать папиросы. Я не смог улучить благоприятный момент и боялся некстати прозвучавшей просьбой вызвать недовольство хозяина дома.

Фанни зашла приготовить мне постель на ночь, не принимая во внимание, что у меня самого имеются руки, но для меня её появление было очень кстати. Если она каждый вечер будет ко мне заходить, то мне не надо будет ловить случай, чтобы с ней поговорить.

— Ты слышала, что я подружился с Рваным? — спросил я.

— Слышала, — рассмеялась она. — Я слышала две истории о том, как ты подружился с этой собакой. Не знаю только, какой из них верить. Мистер Вениамин говорит, что ты был на волосок от смерти, но в последний момент пёс по какой-то непонятной причине тебя не тронул.

— Причина во мне, — небрежно сказал я. — Он не смог бы меня укусить, даже если бы сперва и захотел. Бедный пёс сам испугался, когда на меня налетел. А как с ним познакомилась ты? Наверное, долго не могла его приручить?

— Нет, Робин, — ответила Фанни, продолжая свою работу. — У меня вообще никогда не было хлопот с собаками, наверное, потому что я их не боюсь. Я, едва увидела, какой этот пёс обездоленный и несчастный, сразу почувствовала к нему жалость, поэтому и вышла его покормить вместо миссис Джонсон. Он кинулся ко мне обрадовано, будто только меня и ждал, а потом понял, что ошибся, отвернулся и хотел уйти, но я с ним заговорила, и он поел. С тех пор он меня отличает. Мистер Вениамин решил, что Рваный сначала принял меня за мисс Салли, жену мистера Эдварда. А тебе, мальчик, я хочу сказать, что ты ведёшь себя неразумно. Что это тебе вздумалось выходить во двор? Разве тебя не предупреждали, что там бегает без привязи злая собака? И мистер Чарльз тебе это говорил, и Сэм предупредил. Когда-нибудь ты лишишься головы по собственной же глупости.

Я был прав: этот поварёнок способен на любую подлость. Оказывается, проплясав в конце коридора и высунув язык, он счёл себя вправе сказать Фанни, что предупредил меня о грозящей мне опасности. Нет, когда-нибудь этот парень дождётся хорошей взбучки.

— Не лишусь, — ответил я. — Может, кто и лишится, но только не я. Лучше посмотри, что подарил мне мистер Эдвард.

Фанни перелистала книгу, разглядывая картинки, и одобрила подарок.

— Это Робин Гуд, — пояснил я.

— Будь таким же смелым, но не безрассудным, — ответила она, растрепав мои волосы. — Уверена, что он не стал бы так глупо рисковать, выходя к злой собаке даже без палки. Немедленно ложись в постель, погаси свет и спи, а то мы с тобой заболтались.

В этом новом мире ночь была временем сна и вряд ли кто-нибудь из здешних обитателей знал, сколько ночей я посвятил прогулкам по очень опасным местам, куда никто из них не решился бы сунуться.

Когда Фанни ушла, я вспомнил, что хотел расспросить её о запертой двери, ведущей в комнаты покойной миссис Мидлтон и её сына, куда никто теперь не заходит. Я считал, что там должна быть какая-то особая обстановка, кричащая о горе, и сам воздух этой комнаты должен был источать ужас, ведь недаром же даже безобидная дверь показалась мне исполненной зловещего смысла. Но возможность была упущена, и мне надо было ждать утра, чтобы узнать интересующие меня подробности.

Однако я был самим собой и не мог в один миг перемениться, так что чинная благопристойность, которую я усердно поддерживал в себе весь день, слетела с меня, едва я перестал за собой следить. Картинки в книге, красочно повествующие о подвигах Робин Гуда, толкали меня на действия, по тогдашним моим представлениям весьма смелые, достойные моего имени. Повинуясь внутреннему зову, я вышел из комнаты и в сумраке слабоосвещённой залы подобрался к таинственной двери.

Уверен, что Громила Уолтер отпер бы её в два счёта, даже не ломая замка, но я всего лишь хотел стать его напарником, а одного желания здесь недостаточно, нужен навык. Как ни пытался я её открыть тонким лезвием ножниц, которые нашёл в своей комнате, но пришлось от этой затеи отказаться. И хорошо, что я не затянул с отказом, потому что едва я успел выйти на лестницу, повинуясь исследовательскому влечению, как чья-то дверь открылась и послышались шаги.

Я разом очутился внизу и притаился в темноте. Где-то в стороне кухни горел свет, и оттуда доносились голоса, но я был скрыт спасительной тьмой, а в добавление к этому ещё и большим ящиком с углём.

Кто-то постоял на верхней площадке лестницы, подняв свечу над головой, и скрылся обратно в глубины второго этажа. Я подождал, притихнув, как мышь, а потом подобрался поближе к беседующей прислуге. По голосам я определил, что там была Фанни, миссис Джонсон, садовник Вениамин и кто-то ещё, чьего голоса я или не мог узнать или никогда не слышал.

— Что вы ни говорите, мистер Вениамин, — вещала кухарка, — а я не поверю, что уличный воришка может перемениться. Помяните моё слово, что он себя ещё покажет и мистер Чарльз пожалеет, что пустил его в дом. А ты, Фанни, милочка, поменьше за него заступайся, иначе настанет день, когда и тебя сочтут пособницей этого бродяжки. Может, не сегодня-завтра он наведёт сюда своих сообщников, и они разграбят дом и поубивают нас всех, как несчастную миссис Каттль. Мисс Агнесс, добрая душа, вымыла его, уложила в чистую постель, а он довёл её почти что до самой смерти своими ужасными речами. Она глянула на него, когда он снял одежду, так верите ли, у него по всему телу синяки. Это у них, у воришек, расплата такая, если не угодит старшему. Вот он и пробрался к нам в дом, чтобы заслужить одобрение своего хозяина.

— Нет у него никаких синяков, миссис Джонсон, — раздался голос Фанни. — Может, и есть один или два, так это каждый может получить. Вот я в том месяце стукнулась лбом о перила, когда нагнулась за оброненной вилкой, так из глаз такие искры посыпались, что я чуть не упала. Спасибо, мистер Чарльз поддержал. А уж синяк разлился, будто мне специально глаз подбили, стыдно было даже показать, пришлось платком завязывать. А Сэм…

— Ну уж об этом поганце ты мне не рассказывай, — перебила её миссис Джонсон. — Тебе же я скажу следующее, милочка: постарайся, чтобы мистер Чарльз поменьше тебя поддерживал. Конечно, после того, что случилось с Салли Грегори, он не посмеет к тебе притронуться, но всё равно поберегись. Прежде-то этот молодчик ни одной юбки не пропускал.

Речь шла о моём отце, и, естественно, я насторожился. Интересно было также узнать, что же случилось с Салли Грегори, бывшей женой мистера Эдварда, из-за чего отец перестал гоняться за юбками в собственном доме, но, как было очевидно, не бросил этого дела вне дома.

— Мне странно, что этот мальчик оказался в доме мистера Каттля, — задумчиво и негромко произнёс незнакомый мужской голос. — С чего бы это ему следить за грабителем? Убеждён, что и отец у него занимался тем же ремеслом, так что ничего нового для него в этом нет. Не были ли они заодно, а потом, обнаружив, что кто-то пытается войти, сговорились, каким образом мальчишка отведёт посетителя от дома. Взрослый-то убежал, а парень смекнул, что может проникнуть в жилище богатого джентльмена и преподнёс дело так, будто бы спас мистеру Чарльзу жизнь.

— А тот, добрая душа, и размяк, — подхватила миссис Джонсон.

— Не следует вам этого говорить, мистер Браун! — пылко возразила Фанни. — Чтобы обвинять, надо иметь доказательства, а у вас их нет. Я верю, что он хороший честный мальчик, а воровал он только для того, чтобы не умереть с голоду.

— А я так полагаю, что Рваный не признал бы его за своего, если бы мальчишка замышлял недоброе, — добавил садовник. — И вы, миссис Джонсон, согласитесь со мной, если вспомните, многих ли этот пёс подпускает к себе.

— Он потому и не тронул его, что это мальчишка, — объяснил незнакомый мне мистер Браун. — Был бы постарше — разорвал бы в клочки.

— Однако Сэма он не любит, — сказала Фанни.

— Сэм его боится, а собаки не любят, когда их боятся.

— Что-то мисс Агнес долго не идёт, — прервала спор миссис Джонсон.

Я мгновенно исчез в темноте возле лестницы, прислушался, поднялся наверх и благополучно проскользнул в свою комнату. Хорошо бы я выглядел, если бы Рыжая застукала меня у кухни. Доказывай потом, что я ничего плохого не замышлял. Спасибо миссис Джонсон, которая терпеть меня не могла, однако подсказала, что я должен соблюдать осторожность и помнить о чьём-нибудь внезапном появлении, даже если они заведут особенно интересный разговор. Но, хочешь-не хочешь, а в вечерние часы мне придётся наведываться на кухню, потому что именно там я смогу быстрее всего разведать обстановку в доме. Пока у меня было два друга и четыре недруга из постоянной прислуги. Мне бы не хотелось иметь врагов, но, раз уж они завелись, следовало не спускать с них глаз. Потом, когда ко мне привыкнут хозяева, слугам ничего не останется, как принять моё существование, как должное, пока же приходилось опасаться лишних разговоров. Меня беспокоило, что мы сразу же поссорились с мисс Агнес, а она как горничная леди Кэтрин могла повлиять на свою хозяйку. Для меня было главным не упасть во мнении моего нового отца, ведь если он не разочаруется во мне, то остальным поневоле придётся смириться, однако мать способна полностью подчинить себе волю сына.

Да, сегодняшний день выдался нелёгким. Подумать только, со сколькими людьми я успел познакомиться, подружиться и поссориться. И мало того, я даже укротил большую злую собаку и теперь могу её не бояться. Вот только в запертую комнату я не сумел попасть, ну да это ещё впереди. Папирос я тоже не достал, а покурить хотелось. Не то, чтобы я был заядлым курильщиком и не мог обойтись без того, чтобы не подымить, но почему бы и не доставить себе такое удовольствие, если оно никому не вредит. Наверное, завтра придётся обратиться к мистеру Эдварду. Не может быть, чтобы все сговорились лишить меня папирос. А ещё завтра надо бы расспросить у Фанни об отце Уинкле, уж очень он меня настораживает. Да и погулять по третьему этажу не помешает. Если уж я буду здесь жить, то надо узнать, что это за место. Когда тебе показывают дом, большая часть интересного ускользает от внимания, и лишь когда идёшь сам, начинаешь видеть все особенности здешней жизни.

Но человек предполагает, а уж располагает некто другой. Утром я слушал рассказы Фанни об её жизни и о людях, у которых она служила, и интересы вчерашнего дня, казавшиеся притягательными, сильно померкли перед живой и остроумной речью девушки.

— Знаешь, Робин, — сказала она напоследок, когда мы уже собирались покинуть комнату, — веди себя осмотрительнее и постарайся быть со всеми вежливым. И не забудь, как я тебя учила есть: не хлюпай, не чавкай, не размахивай руками. За вчерашний день свинья за столом уменьшилась до поросёнка, но поросёнка приличного, почти взрослого. Попробуй превратить его в сосунка.

Я не обиделся на такое замечание, ведь новые навыки всегда даются нелегко, а напомнить мне об этом оказалось небесполезным, потому что "свинья за столом" совсем вылетела у меня из головы.

Леди Кэтрин к завтраку не вышла.

— Доброе утро, отец, доброе утро, мистер Эдвард, доброе утро, отец Уинкл, — проговорил я, не дожидаясь, пока мне сделают замечание.

Та же едва уловимая реакция на мои слова со стороны мистера Эдварда и отца Уинкла, как и вчера. Будто бы недовольство, а вроде, и нет. Однако ответ был любезен.

— Здравствуй, Робин, — приветствовал меня отец, улыбаясь немного натянуто. — Мы с тобой давно не виделись. Как ты провёл вчерашний день?

Я подумал, что отец вернулся поздно и не выспался, потому что выглядел он уставшим и невесёлым. Чтобы его ободрить, я рассказал о своём знакомстве с Рваным и приложил все силы для наиболее красочного описания опасности, таящейся в приближающемся ко мне чёрном звере, и своего мужества.

— Ты у меня молодец, — отозвался отец.

— Вам следует научить своего сына осторожности, Чарльз, — заметил священник.

Отец метнул на него неприязненный взгляд. Меня это подбодрило, потому что неловко чувствовать к кому-то безосновательную настороженность, а раз отец его недолюбливает, значит, повод есть, только я его ещё не знаю, хотя и ощущаю.

— Как чувствует себя Джулия? — спросил мистер Эдвард.

— Не знаю, — хмуро ответил отец. — Неужели ты думаешь, что я могу там показаться? С какими глазами? Да и к чему? Если хочешь знать, я давно хотел разорвать эту связь, но не знал, как это сделать. Собирался поговорить с ней в ту ночь, но… теперь это вышло само собой. Думаю, что лучше мне не напоминать о себе.

Мистер Эдвард взглянул на меня и не стал продолжать расспросы.

Отец задумался, а потом быстро сказал:

— Ты не мог бы опять послать Томаса Брауна справиться о её здоровье. От своего имени, конечно. Пусть узнает, долго ли она пролежит в постели.

— Томас отпросился до обеда, — объяснил мистер Эдвард.

— Опять? — с досадой проговорил отец. — Что за манера отпрашиваться, когда он так нужен!

— Я могу послать Вениамина. Думаю, что он не откажется выполнить это поручение.

— Вениамин слишком стар и болтлив, — отмахнулся отец. — Я сам пошлю Томаса, когда он придёт.

Мистер Эдвард словно опомнился и заговорил на разные темы, вовлекая в разговор и отца Уинкла и меня. Наверное, он хотел отвлечь нас от произошедшего эпизода, а помимо этого он, по-видимому, счёл своей обязанностью не оставлять меня без внимания.

После завтрака я подождал отца и подошёл к нему, когда он был один. В его взгляде была озабоченность и даже тревога.

— Отец, у вас неприятности? — спросил я. — Может быть, я сумею вам помочь?

Он сжал моё плечо и отвернулся. Когда он вновь повернулся ко мне, на губах его играла улыбка.

— Мои заботы могу разрешить только я, Робин, — ласково сказал он. — Иди, погуляй, а то из меня сейчас плохой собеседник.

Мне было жаль, что я не могу побыть с недавно обретённым отцом подольше, но ничего не мог поделать. Конечно, мне было не привыкать к тому, что отец у меня лишь значился, а на деле был для меня недоступен, но одно дело мой прежний отец, которого приходилось избегать из-за его пьяной свирепости, а совсем другое — мой новый отец, умный, добрый, ласковый. Он был чем-то удручён, а я, как это ни досадно, не только не мог ему помочь, но даже не мог догадаться, какая его гложет забота.

На лестнице меня задержал мистер Эдвард.

— Куда ты направился, Робин? — спросил он.

Я уже усвоил, что здесь любят, чтобы по каждому поводу спрашивали разрешение.

— Отец разрешил мне погулять, — ответил я, раздумывая, как бы мне попросить его дать мне покурить.

С этим человеком происходили странные вещи, когда я упоминал про отца. Такое впечатление, словно ему не нравилось, что его брат меня усыновил, хотя ко мне лично он, вроде бы, относился неплохо.

— Иди, но ненадолго. Через час отец Уинкл хотел с тобой поговорить.

Опять душеспасительные речи! И охота же ему терять время даром.

— Понял, — сказал я и, конечно, опять сделал что-то не так, потому что мистер Эдвард вздохнул, и я решил обождать с просьбой.

— Не подерись с Сэмом, — напутствовал он меня вдогонку.

Я оглянулся. Он озабоченно глядел мне вслед. Было ясно, что кто-то донёс ему на меня. Фанни этого не стала бы делать, потому что, наоборот, всячески убеждала меня быть осторожным. Значит, проклятый поварёнок, эта вываренная дохлая рыба. Наверняка он нажаловался миссис Джонсон, а та или сама об этом доложила или через Рыжую. Если бы я не боялся ещё больше огорчить отца, то немедленно расквитался бы с бесцветным дьяволом, чтобы впредь держал нашу вражду втайне. Миссис Джонсон вчера хорошо сказала о нём, как о поганце, да она и поколачивает его, по всему видно, только ему это, к сожалению, не на пользу. И всё же она слушает его и доверяет ему, поэтому не только сама имеет искажённое представление о действительных событиях, но и других путает.

Мимо кухни я прошёл благополучно. Неусыпная бдительность миссис Джонсон не дала мне остаться незамеченным, но я сказал принятое здесь утреннее приветствие и поспешил дальше, не дав ей времени для ответа. Она лишь вышла из кухни и, стоя в коридоре, проследила за мной, пока я не вышел во двор, наверное, чтобы я ничего не стащил по дороге. И всё это было бы ещё ничего, если бы не одна незначительная деталь. Когда я подходил к двери, навстречу мне вышел Сэм и сделал вид, что меня не видит, а когда поравнялся со мной, попытался исподтишка лягнуть, но я-то был настороже и оказался проворнее, поэтому он сам получил то, что предназначал мне, и взвыл, а я спокойно закрыл за собой дверь. Я не волновался, ведь миссис Джонсон была свидетельницей того, что не я начал первый, но всё же мысль о том, что из-за проклятого поварёнка мне пришлось нарушить решение вести себя, как примерный мальчик, омрачила мне ближайшие две минуты.

Рваный сидел на цепи и, увидев меня, сразу заволновался. Я смело подошёл к нему, и он обнюхал мои руки, лизнул в лицо и всеми возможными у собак способами выразил горячую радость. Я освободил его от цепи, и он забегал вокруг меня кругами, то и дело останавливаясь, подпрыгивая и вновь принимаясь бегать. Лучшего товарища для возни мне в этом доме не найти.

— Зачем ты его выпустил, Робин? — крикнул мистер Вениамин из-за садовой решётки. — Никогда больше этого не делай, иначе будет беда. Хорошо, что мистер Браун в отлучке, а то он бы нам задал.

— А что такое может случиться? — беспечно спросил я.

— Может случиться смерть, — ответил садовник. — Счастье, что собака тебя не тронула. А ты можешь себе представить, что бы от тебя осталось, если бы она стала тебя кусать? Посмотри на её клыки. Никто в доме, кроме меня, миссис Джонсон, Фанни и мистера Эдварда, не решился бы выйти во двор, зная, что собака на свободе. Ты не видел её в ярости, мальчик, поэтому просто прими мои слова к сведению и пообещай, что не будешь спускать Рваного с цепи без моего разрешения и тем самым подвергать жизнь людей опасности.

— Ладно, — согласился я. — А сейчас можно мне не сажать его на цепь, раз мистера Брауна нет?

— Так и быть. Поиграй с ним, а я предупрежу миссис Джонсон… Фанни! Сделай одолжение, девочка, скажи миссис Джонсон, что я выпустил Рваного побегать.

— Хорошо, мистер Вениамин.

Фанни помахала нам с Рваным рукой, на что я ответил тем же жестом, а пёс сделал гигантский прыжок к решётке и завертел толстым, как палка, хвостом. Она сейчас же скрылась в маленькой дверке у самой решётки, а я отвлёкся и был сбит с ног мощным мохнатым телом. Это был достойный противник, и к концу борьбы я тяжело дышал. Повалившись на траву и обняв за шею немедленно примостившуюся рядом собаку, я успел заметить, что вышедшая в сад в сопровождении горничной леди Кэтрин смотрит не на садовника, почтительно стоявшего перед ней, а на меня. Чтобы не перенапрягать горло и вместе с тем не быть невежливым, я помахал ей рукой, наподобие Фанни, но старая дама вместо того, чтобы ответить, с негодованием отвернулась, а рыжая мегера взглянула на меня, как на своего заклятого врага, и скопировала хозяйское телодвижение, что менее добродушный человек, чем я, воспринял бы как передразнивание, до того её повадка напоминала кривляние одной моей знакомой мартышки, приспособившейся зарабатывать деньги себе и хозяину на пропитание оскорбительным шаржированием любых человеческих действий, привлекавших её недоброе внимание. Вместо приличной оплеухи мартышке давали приличные деньги, а она ещё пуще злобствовала, пока хозяин её не уводил. Неужели и Рыжей за её усердное кривляние платят не меньше, чем той мартышке?

Нет, леди Кэтрин ко мне явно не благоволила. Окончив разговор с садовником, она неторопливо ушла вглубь сада, ни разу не оглянувшись, и Рыжая, высоко задрав голову и своей спиной выражая презрение, проследовала за ней. Мистер Вениамин подошёл к решётке.

— Что это тебе вздумалось дразнить хозяйку? — спросил он.

— Я её никогда не дразнил, — честно ответил я. — С Рыжей, то есть мисс Агнес, однажды, да, поговорил, но ей самой это нравится, потому что она первая начала, а с леди Кэтрин я всегда был вежлив.

— Ты даже не потрудился встать при её появлении. И рукой ей помахал. Это тебе не служанка, чтобы с ней так запросто здороваться. Будь осторожнее, мальчик, иначе тебе здесь не прижиться. Ты мне нравишься и мне бы не хотелось, чтобы по собственной глупости ты навлёк на себя беду, а ты уже начал не слишком хорошо. Вот и сегодня. Ещё только утро, а ты успел ударить Сэма. Вчера ты с ним подрался, сегодня на него напал… Кончится тем, что тебя сочтут опасным драчуном.

Я был вне себя от изумления.

— Кто вам сказал, что я на него напал?

— Миссис Джонсон. Она своими глазами видела, что Сэм шёл смирно, а ты без всякой причины вдруг пнул его ногой, да так, что бедный мальчик заплакал от боли.

— Эта ведьма или слепа, как крот, или бессовестно врёт! — взорвался я. — Да я же едва увернулся от его удара и всего лишь оттолкнул его, чтобы не лягался!

Мистер Вениамин покачал головой, словно не зная, кому верить, мне или кухарке, а потом сделал общий вывод.

— А ты не отталкивай его и не пинай ногами даже в ответ. Тебя ещё никто не знает, вот ты и веди себя скромно, пока к тебе не привыкнут. А когда к тебе привыкнут, никто не станет тебя задевать. Потерпи, Робин.

Этот совет легче было дать, чем выполнить, но я не стал спорить.

— Что вы делаете, мистер Вениамин? — спросил я, указывая на ножницы в его руке.

— Обрезаю лишние побеги на кустах роз, — объяснил старик. — В прежние-то времена у меня была помощница, и дело спорилось, а теперь остались лишь воспоминания, а они не ускоряют работу. Как же Салли Грегори любила цветы! Да она и сама была, как цветок. Я всегда сравниваю людей с цветами. Её я бы сравнил с белой полураспустившейся розой. А мисс Шарлота была похожа на розовый пион. Эти два цветка зацветают и вянут в разное время, но у людей другие законы. Нашёлся негодяй, который погубил их в один день.

— А что случилось? — спросил я, насторожившись.

Старик испуганно посмотрел на меня.

— Заболтался я с тобой, мальчик, а мне ведь пора приниматься за дело, — спохватился он.

Ясно было, что он жалеет о своей болтливости и очень желал бы, чтобы я не расслышал его слов.

— Я вам помогу, мистер Вениамин, — вызвался я. — Только скажите, что делать.

Пока сконфуженный старик пытался отказаться от моих услуг, я быстро взобрался на решётку и легко спустился с другой стороны. Рваный дёрнулся было за мной, но, осознав, что он не кошка, сел возле самой решётки, не спуская с меня глаз.

— Мистер Вениамин, расскажите, что случилось с мисс Салли и мисс Шарлоттой, — попросил я, раздираемый любопытством и предчувствием потрясающего открытия.

— Забудь мои слова, Робин, — беспомощно бормотал он.

— Всё равно я бы об этом узнал, — убеждал я. — Их убили, да?

Мистер Вениамин сжал губы и приготовился молча обрезать розы. Хороший это был старик, но простоват для такого лихого парня, как я.

— Ладно, не говорите, — снисходительно согласился я. — Лучше я спрошу об этом у мистера Эдварда.

Это был откровенный шантаж, но он преследовал достойную цель и отлично сработал. Мистер Вениамин укололся о шип, выронил ножницы и выпрямился.

— Не вздумай этого делать, мальчик! — сердито сказал он. — Не хватало только, чтобы мистер Эдвард вновь пережил весь тот ужас. Да он его и не забывает, а всё-таки ему будет легче, если никто не заговорит с ним на эту тему. Неужели ты, и правда, решился бы на такой недостойный поступок?

Нередко шантажистам приходится плохо от их же жертв. Старик с таким негодование смотрел на меня, что мне стало стыдно.

— Нет, мистер Вениамин, — ответил я. — Но ведь вы расскажете мне о случившемся? Я знаю, что дверь в комнаты жены и сына мистера Эдварда заперта и туда никто не ходит. Убийство произошло там?

— Ну так слушай же, — рассерженно сказал мистер Вениамин. — И пусть тебе будет стыдно за то, что ты заставил меня рассказать эту историю. Да и я виноват, что распустил язык. Слушай, но не вздумай болтать об услышанном с хозяевами или с кем-нибудь из прислуги.

— Клянусь жизнью, — заверил я, холодея от торжественного вступления.

— Это случилось почти шесть лет назад. В то время здесь гостил мистер Белл с женой и детьми. Они часто приезжали сюда и оставались на несколько дней. Да и отчего бы им не чувствовать себя, как дома, если мисс Шарлота здесь родилась и выросла, потому что была дочерью леди Кэтрин и родной сестрой молодых джентльменов, а мистер Белл в детстве и юности проводил здесь не меньше времени, чем в доме своих родителей, ведь он был племянником миледи. Вечером мужчины допоздна засиделись в гостиной, а дамы давно разошлись по своим комнатам. Первым ушёл отец Уинкл, потому что у него разболелась голова. Была почти уже ночь, когда мистер Эдвард и мистер Белл тоже покинули гостиную. Мистер Эдвард задержался в курительной, а мистер Белл вошёл в свою комнату и обнаружил, что его жены там нет. Он вышел и спустился на второй этаж, решив, что она у хозяйки, а она, да благословит Господь её чистую душу, одна любила Салли Грегори. Он уже приблизился к двери миссис Салли, когда услышал крик, распахнул её и успел заметить, что дверь в смежную комнату раскрыта и на пороге лежит жена мистера Эдварда. Вдруг кто-то сильно ударил его по голове и бросился мимо него вниз по лестнице. Он нашёл в себе силы и погнался за этим человеком, настиг его уже у самых ворот на улицу, но от второго удара потерял сознание и упал. Мистер Браун выбежал на лай Рваного и видел лишь, как кто-то ударил мистера Белла и скрылся за воротами. Он поднял тревогу, и все собрались возле пострадавшего. К счастью, мистер Белл был жив. Когда его привели в чувство, он рассказал, что миссис Мидлтон нуждается в помощи, и вновь потерял сознание. Когда вошли к мисс Салли, она была уже мертва, но умерла не от ран. У неё, бедняжки, было очень слабое сердце, она никак не могла оправиться после рождения сына, а тут ещё такое внезапное потрясение… — Мистер Вениамин помолчал и пояснил. — Миссис Белл задержалась у неё за разговорами. Услышав, что в соседней комнате, где спал маленький Бертрам, кто-то есть, она пошла туда и встретилась лицом к лицу с грабителем. Тот ударил её и, падая, она разбила себе голову о выступ камина. Мисс Салли выбежала на крик, увидела убийцу, мёртвое тело, кровь и замертво рухнула на пол. Мистеру Беллу не сразу сказали о несчастье, так он был слаб после удара, но всё равно пришлось сказать, потому что он всё время спрашивал, где его жена. Наверное, грабителя привлекло раскрытое окно. Если бы женщины закрыли его, ничего бы не случилось, но ночь была жаркой, и они оставили его открытым.

— А мальчик? — спросил я.

— Ребёнок исчез, — покачал головой старик. — Сначала решили, что он испугался и убежал. Его искали, но безуспешно, а потом, почти год спустя, я спустился вглубь подвала, хотел покопаться в старье и отобрать материалы, которые могли бы пригодиться, и нашёл его тело у стены за бочками с известью. По-видимому, бедный мальчик забрался туда от страха, в темноте не видел, куда ступает, да и накололся на остриё. Я-то знаю, где у меня что лежит, а для трёхлетнего малыша любая мелочь представляет опасность. Я и по сей день не обнаружил бы его, если бы не запах. Думал, кошка или собака забралась и не смогла выйти, а тут… С тех пор, хоть брать в подвале нечего и ход туда из дома, так что чужой не залезет, но я всегда запираю дверь.

Старик стёр слезу и махнул рукой.

— Теперь ты всё знаешь, Робин, и понимаешь, почему нельзя говорить об этом несчастье ни с мистером Эдвардом, ни с другими. Говорят, время залечивает раны, но, видно, нужно очень много времени, чтобы залечить такие раны, как у мистера Эдварда и мистера Белла. Да и я не могу примириться со смертью мисс Салли Грегори и её сына, хотя минуло почти шесть лет.

— Я никому не скажу, что знаю эту историю, — пообещал я. — Только я не понял, зачем грабитель полез в комнату мисс Салли, если там были люди?

— Наверное, его привлекло открытое окно в комнату мальчика. Взгляни, как легко туда взобраться по выступам стены. Мне это не под силу, а ловкому грабителю такой вход лучше всякой двери. Если бы дверь между комнатами была открыта, негодяй увидел бы свет и это бы его спугнуло, но дамы прикрыли дверь, чтобы своими разговорами не мешать ребёнку.

— Входная дверь была открыта?

— Да, леди Кэтрин ждала, что мистер Чарльз вот-вот придёт, и велела не запирать дверь.

Я убедился, что в этом преступлении замешан не Громила, а кто-то другой. Тот был слишком осторожен и предварительно выяснил бы привычки хозяев, убедился бы, что все легли спать и спокойно отпер бы дверь отмычкой, а не стал вламываться в первое попавшееся открытое окно лишь потому, что там не горит свет. Это сделал новичок, не учившийся опыту у старшего, а такие часто попадаются. Не удивлюсь, если этот недоумок уже познакомился с виселицей.

— Грабителя поймали? — спросил я.

— Может, уже поймали, если он не бросил своего занятия. Надеюсь, что поймали. Человек, из-за которого погибли две добрые молодые женщины и невинный ребёнок, достоин самой страшной кары. Жили бы они нам на радость и утешение, а бедный малютка был бы сейчас уже большой, совсем как ты. Сколько, ты говорил, тебе лет?

— Десять.

— А ему было бы девять. Если бы он вырос в своих родителей, то стал бы тебе хорошим другом. Но уж об этом и говорить ни к чему: кто умер, того не вернёшь к жизни. А всё равно нет-нет да и вспомнишь, как они с Рваным играли. Был он совсем маленьким, так пёс был осторожен, боялся его придавить. Вы-то с ним боретесь на равных, а малышу Бертраму Рваный уступал. Иди, Робин, посади собаку на цепь, довольно он побегал. Вон и отец Уинкл вышел в сад. Сюда направляется. Наверное, к тебе. Я тебе сейчас ключ дам, а то негоже через решётку лазать… Да куда же ты?

Я был уже по ту сторону в тайной надежде, что, не найдя меня в саду, священник раздумает со мной заниматься. Рваный встал на задние лапы, положил передние мне на плечи, отчего я чуть не упал, и лизнул в нос. В таком положении он был выше меня, и я подумал, что большой бедой для мисс Салли, мисс Шарлоты и маленького Бертрама было то, что эта собака не бегала свободно вокруг дома. Мимо такого сторожа не прошмыгнул бы ни один грабитель.

Рваный очень не хотел вновь очутиться на цепи и всячески противился приблизиться к своему навесу, как я его ни уговаривал и не подталкивал. Наконец, он отпрыгнул к решётке и глухо зарычал, а потом бешено залаял на отца Уинкла, подошедшего к садовнику и оказавшегося вблизи решётки. По-моему, он попросту хотел оттянуть время, но переход от доброго приветливого пса к дикому злобному зверю был настолько неожиданным и пугающим, что я замер, не решаясь подойти к собаке.

— Прекрати, Рваный, — спокойно сказал мистер Вениамин, отпер маленькую калитку и вошёл, отталкивая беснующегося пса скорее жестом, чем рукой. — Что на тебя нашло? Это отец Уинкл, и сюда он не войдёт. Пойдём, собака, на место. Потом, если будешь хорошо себя вести, я тебя опять выпущу.

Рваный спокойно позволил надеть на себя цепь, уселся и зевнул.

— Вот так-то. А тебя, мальчик, он не слушается, поэтому ещё раз предупреждаю, чтобы ты не выпускал его без моего разрешения. Выпустишь, а обратно загнать не сможешь. Видал, каким он бывает, когда что-то ему не по нраву?

Я был пристыжен, потому что собака совершенно со мной не считалась. Пожалуй, мне следует прислушаться к доводам старика.

— Ладно, — сказал я. — А почему он не любит отца Уинкла?

— Не больше, чем остальных, — проговорил мистер Вениамин. — Точно так же он ведёт себя и по отношению с мистеру Чарльзу. Он и леди Кэтрин облаял бы, не говоря уж о мисс Агнес, если бы вы не развалились так славно на травке. И собакам иногда лень лаять.

Когда садовник открывал калитку, чтобы пройти к Рваному, отец Уинкл отошёл подальше, а теперь вернулся.

— Пора на занятия, сын мой, — напомнил он, обращаясь ко мне. — Но прежде, если не возражаешь, погуляем по саду и поговорим.

Я бы возразил, если бы мне это помогло, но вряд ли священник прислушается к моим возражениям, а кроме того, любое моё неблаговидное действие будет передано моему чудом обретённому отцу и остальным, а мне бы не хотелось казаться хуже, чем я есть или чем я могу быть.

— Не возражаю, — со вздохом сказал я.

— Мистер Эдвард просил прежде всего научить тебя читать и писать, Робин, потому что дети в твоём возрасте владеют этими навыками достаточно хорошо и тебе следует наверстать упущенное. Ты со мной согласен?

Я кивнул, потому что, как ни неприятен был мне отец Уинкл, его слова были вполне разумны, а намерения, хоть и вызванные просьбой брата моего отца, направлены к моей пользе.

— Хорошо, что ты меня понимаешь, сын мой. Надеюсь, тебе и самому хочется учиться?

Я пожал плечами, но, спохватившись, ответил:

— Да.

Не то, чтобы я не хотел стать грамотным, но меня беспокоила мысль, что эта наука может оказаться мне не по зубам. Знаю, что очень многие овладели ею, но я знал и великое множество примеров того, что человек до конца своих дней оставался неграмотным. Предполагалось, что у них не было возможности постичь эту премудрость, но теперь я начал сомневаться в таком простом объяснении, ведь могло быть и так, что они пытались научиться читать, но бросили это непосильное дело, а потом, чтобы не было стыдно, говорили, что они-де неграмотны по несчастному стечению обстоятельств. Вдруг, начав со мной занятия, отец Уинкл убедится, что мои мозги устроены не так, как у известных ему детей, и я совершенно безнадёжен. Что подумает обо мне отец? Он ни за что не поверит, что я туп лишь в книжном искусстве, а во многом остальном очень даже умён.

— Я рад это слышать, дитя моё.

Меня всего передёрнуло от его обращения. Не хватало только скатиться до положения младенца. Это я-то, носящий имя Робин, хоть и не Гуд, но зато Робин Блэк, что, может быть, будет иметь не меньшую славу, вдруг в устах неприятного священника стал "дитя моё". В жизни меня так не оскорбляли! Нет, жаль, что католическим священникам нельзя жениться и иметь детей. Вот заимел бы парочку таких сыновей, как поварёнок Сэм, и очень скоро почувствовал бы отвращение к словам "дитя моё" и "сын мой", за это я ручаюсь.

— Я хотел сразу же начать занятия, но до меня дошло одно неприятное известие, и я решил, что вначале нам будет полезно побеседовать.

Мне стало тревожно. Неприятные известия всегда таят неведомую опасность, а всё неведомое беспокоит вдвойне, особенно когда не выкладывают новость сразу, а тянут. Я предположил, что с моим отцом приключилось неладное, недаром он с утра был так задумчив и озабочен.

— Ты, конечно, догадываешься, о чём я говорю? — спросил этот палач, будто бы не понимая, как мучительна неизвестность.

— Насчёт отца? — спросил я. — Ему нужна помощь?

По узкому худому лицу отца Уинкла пробежала судорога.

— Почему ты решил, что это касается твоего отца? — спросил он.

Нет, отцу Уинклу обязательно нужно отрастить бороду, за которой можно было бы скрывать свои чувства, потому что сильный контраст представляли спокойный голос и нервное лицо.

— Нет… — уклончиво отозвался я.

У священника были проницательные глаза, а сейчас они стали прямо-таки пронизывающими, но мне-то до этого дела не было, и, сам не знаю почему, я не захотел объяснять свои чувства этому настораживающему меня человеку.

Видя, что толку от меня не добиться, отец Уинкл сказал:

— Нет, я хотел поговорить не о мистере Чарльзе, а о тебе, Робин. До меня дошло известие, что ты ударил Сэма. Ударил предательски, когда он этого не ожидал. Ударил ногой.

— Ну да, — согласился я, сразу успокоившись. — Конечно, он не ожидал, что я разгадаю его хитрость и лягну его первым. Дураком бы я был, если бы подставил себя под удар. Вы называете неприятным известием это, отец Уинкл?

Священник, казалось, растерялся.

— Но, Робин, ты ведь мог и ошибиться, полагая, что Сэм хотел тебя ударить. Миссис Джонсон видела…

— Миссис Джонсон — слепая курица, — негодующе перебил я. — Она видит только то, что сама хочет видеть. Я на её месте увидел бы всё, что было на самом деле, но у неё глаза устроены иначе.

Отец Уинкл предупреждающе поднял руку.

— Воздержись от столкновений с Сэмом, мальчик, — предупредил он. — Люди видят лишь то, что бросается в глаза, и их нельзя в этом винить, а твои запоздалые оправдания после свидетельства очевидцев ни на кого не могут произвести впечатление.

— Надеюсь, что мой отец мне верит, — уверенно сказал я, но на самом деле уверенности не чувствовал.

Лицо священника вновь затуманилось.

— Леди Кэтрин первая узнаёт о твоих дурных поступках, и мне с трудом удаётся её убеждать, что ты не такой уж плохой мальчик. Если ты и дальше будешь вредить себе, то, боюсь, мои усилия окажутся напрасны.

Наверняка, это щука в юбке нашёптывает хозяйке обо мне всяческие сплетни, которыми её снабжает миссис Джонсон. Будь леди Кэтрин поумнее, она давно бы выставила Рыжую вон и составляла бы суждение о людях, полагаясь на свои глаза, а не на чьи-то слова. Надо будет наведываться к кухне, чтобы узнать, что ещё судачат обо мне кумушки. Как бы их злые языки не повлияли на мистера Брауна, которого я ещё не видел, но чьё мнение обо мне было уже неблагоприятным из-за моей профессии карманного вора. Подумал бы сам, как много у меня было случаев прикарманить какую-нибудь мелочь, которой в таком большом доме никто бы не хватился. Так не ворую же я без нужды, сами должны видеть. А стянуть кошелёк у богатого растяпы не может считаться дурным поступком, потому что для моих клиентов такая потеря незначительна, а польза существенная: я учу их осторожности и предусмотрительности. Да и ворую я лишь у богатых и в этом могу считаться последователем Робин Гуда.

— До сих пор я не совершил ни одного дурного поступка, — возразил я. — А Сэм первый полез, так что я здесь ни при чём.

— Вчера ты тоже с ним подрался, — напомнил отец Уинкл.

— По той же причине.

— Ты был дерзок с мисс Агнес.

— Ей самой нравится ругаться.

— Ты нагрубил миссис Джонсон.

— В ответ.

Отец Уинкл перевёл дух, а я сплюнул и, очевидно, вновь сделал что-то не так, потому что он покосился на меня с осуждением.

— Боюсь, Робин, что, если ты и дальше будешь отвечать всем в таком же духе, тебе будет трудно.

Я и сам почувствовал, что начал новую жизнь не так смиренно, как хотел, а со стороны это и вовсе выглядело скверно, хотя я старался, как мог. Вот и со священником я препирался, как старая лавочница со скупым покупателем. Почему-то сходные убеждения Фанни не вызывали у меня протеста, а отцу Уинклу я готов был перечить на каждом шагу.

— Давай договоримся на будущее, что ты постараешься вести себя мирно по отношению ко всем, даже к Сэму, а я ещё раз поговорю с леди Кэтрин и попрошу её отнестись к тебе снисходительнее.

— Ладно, — согласился я.

А что ещё я мог ответить на такое выгодное предложение?

— Отец Уинкл, вы курите? — решился я спросить его об очень важном для меня предмете.

— Нет, — последовал неумолимый ответ. — Думаю, что и тебе следует отвыкнуть от этой привычки, если ты её приобрёл.

— Я просто так спросил, — объяснил я с досадой.

Незачем было и спрашивать: и без того ясно, что он считает курение грехом. Священники всякое удовольствие считают грехом.

Отец Уинкл угостил меня длиннющей проповедью. Вначале я слушал и даже пытался что-то прочувствовать, но, поняв, что конца ей не предвидится и я ещё успею должным образом сосредоточиться, стал размышлять о страшной истории, рассказанной садовником. Если вдуматься, так ничего особенно страшного не произошло, потому что у нас такие явления не редкость. Вот и моего отца забили насмерть, а кто и почему, неизвестно. Но у нас, среди воров и грабителей, насильственная смерть была естественным прибавлением к профессии. Мы рисковали, попадались и расплачивались иной раз свободой, а иной раз — жизнью. Иногда, как это чуть было не вышло у Громилы, жизнью расплачивались те, кого грабили, за то, что имели имущество, которое можно было украсть. Здесь же, в этом красивом богатом доме, смерть от чьей-то руки казалась невозможной, однако две женщины были убиты, а ребёнок накололся в темноте на острое лезвие и погиб. Наверное, жутко было старому садовнику найти его труп спустя год после его исчезновения. А сначала его, конечно, искали, надеялись, что он куда-нибудь забежал и заблудился, а спустя какое-то время отыщется. Может, и объявления давали о его пропаже. Конечно, давали. Господа всегда дают всякие объявления, даже о свадьбах, словно всех вокруг интересует, что какие-то там мистер и мисс решили пожениться. Вот и известие о пропаже малыша поместили в газете, да ещё позаботились о вознаграждении, ведь денег у них много. Потом надежда мало-помалу оставляла родных маленького Бертрама, но всё-таки их поддерживала мысль, что его кто-то нашёл и, плохо ли, хорошо ли, заботится о нём. Но уж когда мистер Вениамин обнаружил труп, их постигло новое горе. Не хотел бы я увидеть этот труп. Труп-то не хочу увидеть, а вот подвал, где его нашли, не мешало бы осмотреть. Не знаю, почему подобные мрачные места будоражат воображение, но я чувствовал, что не успокоюсь, пока не спущусь туда. Старик говорил, что теперь запирает дверь, так что мне необходимо заполучить ключ, а на это требуется время. И ключ от комнат миссис Салли и её сына надо добыть. Интересно, оставили их такими, какие они были в ночь убийства, или там уничтожили всякие следы преступления. По слухам, иногда, когда убийство не раскрыто, кровь жертв, как бы её ни замывали, проступает на том месте, где она была пролита. Она как бы вопиёт об отмщении. Грабителя, с перепугу убившего женщин, мне, конечно, не найти, а вот посмотреть на комнату надо. Ещё бывает, что души убитых слоняются по дому, чтобы напомнить о себе и побудить живых искать преступника, но это уж гиблое дело. Попробуйте-ка его отыскать спустя шесть лет. Как бы ни были раздосадованы души убитых дам, они должны понимать, что живому человеку это не под силу. Но как бы пробраться в комнаты и подвал?

Я посмотрел на окно, через которое влез грабитель. Действительно, до него ничего не стоило долезть. Может, попытаться ночью проследовать уже испытанным путём? Вряд ли мне удастся открыть окно, но попытаться следует.

— Ты меня не слушаешь, дитя моё? — спросил священник.

— Слушаю. Вы очень интересно говорите.

Отец Уинкл поджал губы.

— Куда ты смотрел, Робин? — после непродолжительного молчания спросил он.

Я понял, что попался.

— На дом. Интересно, когда запирают дверь на ночь?

— Почему ты об этом спрашиваешь? — насторожился священник.

— Из-за грабителя, которого я спугнул. Он ведь мог меня узнать и выследить.

— Ты боишься, мальчик?

Его голос потеплел, и я понял, что сумел его обмануть.

— Я привык быть осторожен, — объяснил я и пошёл ещё дальше. — По-моему, там, у входа, легко влезть на второй этаж. И с одной стороны и с другой.

Отец Уинкл неохотно проследил за моим жестом и заверил меня со всей доступной убедительностью:

— Не бойся, Робин, на ночь и двери и окна тщательно запираются.

Хотелось бы мне знать, о чём сейчас думал этот человек. Во мне он по-прежнему вызывал смутную тревогу, да и отцу он не нравился. На леди Кэтрин он имел какое-то влияние, но на то она и леди Кэтрин, державшая в горничных Рыжую, чтобы быть под чужим влиянием. Отец Уинкл явно не желал говорить об окне и подступах к нему, боясь, наверное, проговориться об убийстве. Что ж, его можно понять, ведь он был очевидцем и вряд ли хочет даже в мыслях ещё раз пережить эту трагедию.

Этим мне и пришлось удовлетвориться.

— Пойдём, дитя моё, — позвал священник. — Мы достаточно погуляли, и давно пора приступить к нашим занятиям.

У меня сразу пропал интерес к запретной теме, потому что мне предстояло узнать, способен я к учению или слишком туп.

Отец Уинкл выбрал для занятий комнату с большим столом, на котором удобно было разложить заранее принесённые бумагу, карандаши и книги. Я изо всех сил старался запомнить буквы, которые он мне показывал, вглядывался в картинки, будто они могли мне помочь, придумывал, что напоминают мне очертания букв, и в конце концов потерял и всякую способность соображать и уважение к себе. Я был идиотом, и моего нового отца неприятно поразит этот факт.

— Я вижу, что ты устал, Робин, — заметил отец Уинкл, закрывая книгу. — На сегодня достаточно. Я доволен твоими успехами.

Приятен он был мне или неприятен, я уже не мог понять. Одно было ясно, что он оказался чрезвычайно снисходительным человеком. Из классной я вышел, пошатываясь под бременем распухшей и отяжелевшей головы, и направился прямиком в свою комнату, где зеркало бесстрастно доказало, что моя голова не увеличилась, зато глаза осоловели. Я лёг и пролежал в полузабытьи до самого обеда. Никогда ещё я так не уставал.

— Робин, просыпайся, — позвала меня Фанни.

А я и не спал, не заснул ни на минуту, но всё равно чувствовал себя отдохнувшим. Я ожидал, что она заговорит об утреннем эпизоде с Сэмом, и уже заранее приготовился к защите, но она не упомянула о нём.

— Вспомни, чему я тебя учила, — сказала девушка. — Постарайся не быть поросёнком: не чавкай, не хлюпай, не бери куски с тарелки пальцами, не размахивай руками, вилкой, ложкой, а тем более ножом, будь вежлив…

— Я стараюсь.

— А ты постарайся вдвойне, потому что к обеду выйдет леди Кэтрин.

— А мой отец? — тревожно спросил я.

— Он тоже будет обедать с вами, но он не может вести себя хорошо вместо тебя, так что ты сам постарайся.

— Понятно.

Вот уж неприятность, так неприятность! И что бы старухе ещё день или два не выходить к столу? За это время я бы научился правильно вести себя, и ей не пришлось бы искать сходство между мной и свиньёй… И чем ей свинья не угодила? Умное привязчивое животное…

Леди Кэтрин была настроена на удивление благостно.

— Добрый день, — поздоровался я, как мне подсказала Фанни.

— Садись, Роберт, — разрешила старая дама.

Лучше бы на этом она и умолкла.

— Отец Уинкл сказал мне, что у тебя хорошие способности к учёбе, — продолжала она. — Я рада это слышать.

Мне стало стыдно. Священник, пообещав убедить её отнестись ко мне доброжелательно, мог наговорить ей всяких небылиц, но я-то знал, что наука читать оказалась сложной и, может быть, недоступной для меня. Занимались всё-таки со мной, а не с ней, и только мне судить, в какое отчаяние привела меня грандиозность задачи. Я мог бы обшарить карманы любого покупателя на рынке, а все сидящие за этим столом лишь хлопали бы глазами, не в силах понять, как можно это сделать незаметно, я мог бы даже опустошить их собственные карманы, а они бы этого не почувствовали, пока не убедились бы, что они пусты, но они были неизмеримо выше меня, потому что их мозги восприняли сложную и тяжёлую для меня грамоту, а я после занятия с отцом Уинклом остался таким же неучем, как был до этого, с огромным трудом сумев запомнить лишь два десятка букв. Столько усилий ради мизерного результата. А может, священник так и сказал, что я тупица, и теперь они лишь смеются надо мной? Но нет, не похоже. Обычно я сразу чувствую подвох.

Я посмотрел на отца. Он дружески мне кивнул и весело улыбнулся.

— В библиотеке, куда мы с тобой вчера заходили, Робин, — заговорил мистер Эдвард, — есть очень интересная и очень толстая книга обо всех подвигах Робин Гуда. Когда ты научишься складывать буквы в слова, я её тебе подарю. Ты будешь читать её вслух своему отцу.

Мистер Эдвард сам заговорил о том, что его брат — мой отец! Прежде его передёргивало, когда с моих уст срывалось это слово. И священник утвердительно наклонил голову, словно теперь и он одобряет поступок отца. А леди Кэтрин кажется растроганной… Я быстро взглянул на отца и поразился произошедшей в нём перемене. Где его улыбка? Он стал мрачен, словно его вновь принялась терзать какая-то забота. Что здесь происходит?

И вдруг я всё понял. Отец Уинкл, верный своему слову, скрыл от леди Кэтрин мою тупость и даже объявил, что я очень способный, а моего отца он заранее подготовил к неприятному известию, чтобы он не испытал острого чувства разочарования. И теперь, выслушав от брата, как я буду резво читать вслух книгу о Робин Гуде, он нахмурился, потому что этого никогда не случится. А мистер Эдвард? Был ли он уведомлен о моей тупости и лишь издевался над отцом, что он, мол, приобрёл такого сыночка, или заблуждался? Хотелось бы мне верить, что он добрый и искренний человек.

Я опомнился от еле заметного тычка Фанни и взял вилку правильно, как она учила. Да, во время еды лучше было не отвлекаться, иначе обязательно забудешься и вырастишь в себе свинью. А интересно, неужели, и правда, существует большая толстая книга о Робин Гуде, где описаны все его подвиги? Наверное, славный человек написал эту книгу. Эх, тупица я, тупица! Ну что бы мне стоило родиться поумнее?

— А что если нам с тобой после обеда прогуляться? — неуверенно, с каким-то сомнением в голосе проговорил отец.

— В другой раз, Чарли, — решительно возразил мистер Эдвард. — Ты мне будешь нужен. А Робин поиграет с Рваным, потому что Томаса не будет дома и собаку можно спустить с цепи. Ты ведь хочешь побегать с Рваным, Робин?

Я осуществлял своё намерение быть послушным мальчиком и согласился:

— Ладно.

Я считал мистера Эдварда лучше, чем он был на самом деле. Зачем он помешал желанию отца погулять со мной? Наконец-то мы могли побыть вместе, а этот всегда казавшийся таким благожелательным человек сейчас же разрушил моё счастье. Ну что ему от отца надо? Почему именно сейчас?

После обеда я, как это здесь принято, попросил разрешения встать из-за стола.

— Ты пойдёшь во двор, Робин? — спросил мистер Эдвард.

— Да.

Я не предполагал его обманывать, но так уж получилось, что я решил сначала зайти к себе, чтобы взглянуть на картинки в подаренной мне книге. Я ещё не привык к ним и не мог удержаться от желания нет-нет да и взглянуть на них, а сегодня выяснилось, что под каждой картинкой имеется маленький текст, на который я вначале не обратил внимания, потому что он был мне бесполезен, и я увлёкся отыскиванием знакомых букв в словах. Оказывается, я запомнил их все и, сначала с напряжением, а потом свободно смог их указать. Я даже пошёл дальше и, найдя коротенькое слово, состоящее из знакомых мне букв, попробовал прочитать его и… прочитал. Правда, это было последним усилием, после которого я понял, что устал, и, решив после ужина проделать эту работу ещё раз, закрыл книгу.

И опять-таки я не хотел делать ничего плохого, когда пошёл не прямо к лестнице, а зашёл в зал, соседний с запертыми комнатами. А что в этом особенного? Вон в церквях священники все мозги продолбили, утверждая, что не надо искать прямых путей, они-де приводят в ад. Почему же в церкви нам внушают одно, а в жизни требуется поступать по-другому? Я решил теорию превратить в практику и пошёл не прямым путём во двор, а окольным, который привёл меня к окну. Я его поднял, вылез через него на карниз, потому что подвиги Робин Гуда в подаренной мне книге призывали меня к действию, и определил, что отсюда к окну запертой комнаты не подобраться: мешает выступ. Ну, я и вернулся обратно, а на всякий случай немного прошёл по карнизу в другую сторону. Не по злому умыслу пошёл, а для того, чтобы заглушить в себе страх, который у меня появился, едва я двинулся по узкому карнизу, прижимаясь спиной к стене.

Я дошёл до соседнего окна и собирался повернуть обратно, но меня задержал резкий голос мистера Эдварда. Я не ожидал, что он способен говорить так страстно.

— …да, если это требуется, то и жертва!

— Ты не понимаешь, что от меня требуешь, — возразил отец.

— Понимаю. Очень хорошо понимаю. Поэтому и напоминаю тебе о долге.

— Долг! Жертва! — закричал отец. — Был ли ты счастлив, принеся в жертву свою жизнь? Не лучше ли было забыть о выдуманном тобой долге?

— Замолчи!

— Ты же её не любил…

— Не смей!

Наступило молчание.

— Прости, Нед, — тихо сказал отец. — Я не хотел касаться этой темы. Но пойми и ты меня.

— Не могу, Чарли, — отчеканил слова мистер Эдвард. — При всём моём старании не могу. Человек должен руководствоваться не своими желаниями, а долгом.

— Я в полной растерянности, Нед, — грустно сказал отец. — Подожди, дай мне собраться с мыслями.

В ответ хлопнула дверь.

Я вернулся в зал, закрыл окно, тихо спустился по лестнице и, благополучно миновав кухню, вышел во двор. Я ничего не понял из услышанного, но, как и всякий нормальный человек, вообразил, что речь идёт о моей персоне. По всему видать, что мистер Эдвард призывает отца вспомнить о долге, принести в жертву свои чувства и отказаться от моего усыновления, потому что ворам не место в их обществе. Знать бы, что это так и есть, я не стал бы ставить отца перед мучительной проблемой и ушёл бы сам, но надо бы предварительно разведать обстановку и выяснить, не заблуждаюсь ли я. Если речь шла не обо мне, то я сделал бы величайшую ошибку, сбежав. Да и о Громиле забывать нельзя. Здесь-то я в безопасности, а много ли можно будет дать за мою жизнь, покинь я это убежище. И в запертых комнатах я ещё не был, и в подвале… А что там говорил отец о жертве? Мистер Эдвард принёс в жертву свою жизнь, требует того же от брата, а «её» он не любил. Кого «её»? Женщину? Жену? Любовницу?

Мистер Вениамин, можно спустить Рваного? — прокричал я, принимая от пса знаки внимания.

Садовник махнул рукой, и собака принялась бегать вокруг меня кругами, то наскакивая на меня, то отступая. Я навозился с ним с удовольствием и даже пытался побороть его и прижать мускулистое мохнатое тело к земле, но пёс был сильнее меня и не был намерен поддаваться. Кончилось тем, что я остался лежать на земле, а Рваный стоял надо мной, для верности придавив меня лапами. Я решил обмануть его бдительность притворным смирением, а потом неожиданно рванулся из-под его лап. Результат был столь же неожиданным: пёс встрепенулся, вскинул голову, отпустил меня и подбежал к ограде, махая хвостом и заискивающе глядя на подошедшего к ограде мистера Эдварда. Тот повернулся и, ни слова не говоря, ушёл. Рваный заскулил и вернулся ко мне. А я вернулся мыслями к подслушанному разговору и обдумал план, решив опять использовать болтливость садовника.

— Мистер Вениамин, — позвал я, — можно я тоже буду подрезать розы?

По-моему, старик заранее ничего хорошего от моего общества не ждал, но я уже перелез через ограду, и отговориться у него не было времени. Усвоив, что и как делать, я стал работать со всем старанием, чтобы усыпить бдительность садовника. Попробуйте-ка заставить разговориться человека, чувствующего вину за то, что ещё утром сболтнул лишнее и поэтому был вынужден рассказать про трагедию, разыгравшуюся в этом доме. Такой человек будет отмалчиваться, чуя в каждом слове подвох, да и я был не в форме, потому что меня смутил приход и внезапный уход мистера Эдварда.

— Ну что ты всё ходишь вокруг да около? — рассердился, наконец, старик, когда я в очередной раз заговорил о цветах вообще и розах в частности. — Говори, что тебе нужно? Ох, беда мне с моим языком. Сболтнёшь что не надо — и конца не будет мучениям.

— Зачем сюда приходил мистер Эдвард? — спросил я.

— Потому что этот дом, двор и сад принадлежат ему и он вправе сюда приходить, когда ему захочется. Может, ты думаешь, что я буду его спрашивать о причине его появления?

Старик был не в духе.

— Он увидел меня и сразу ушёл. Может, ему не нравится, что я играю с Рваным?

Мистер Вениамин смягчился.

— Нет, Робин, тебе не надо об этом тревожиться. Мистер Эдвард… — Он махнул рукой. — Да что уж! Раз я тебе сам рассказал о смерти его жены и сына, то нечего делать вид, что тебе ничего неизвестно. Только никому не говори про то, что узнал, потому что я не должен был этого рассказывать. И со мной перестань разговаривать на эту тему. Я рассказал всё, что знал, а надрывать сердце, вспоминая подробности, я не хочу.

— Так почему он ушёл, увидев меня?

— Не увидев тебя, глупый мальчик, а увидев, что ты его заметил, — поправил старик. — Мистер Эдвард наблюдал за вашей игрой и вспоминал, как в этом дворе играл с Рваным его сын. Он тоскует по нему и не может свыкнуться с потерей. Я-то это ясно вижу, хотя он и молчит. А когда он увидел, что ты на него смотришь, он ушёл, чтобы не выдать своих чувств.

— Он его очень любил, да?

— Конечно, Робин.

— А по жене он тоже тоскует? Он её тоже любил, да?

Старик помолчал.

— Если бы не любил, то не женился бы на ней, как я полагаю, — сказал он, наконец. — Я так думаю, что Салли Грегори нельзя было не полюбить, настолько она была славной девушкой. А мужем он был ей хорошим, дай Бог всякой найти такого.

Мне было всё ясно. Женившись на Салли Грегори, мистер Эдвард принёс себя в жертву, потому что любил другую, возможно, из низшего класса, а мой отец указал ему на его ошибку. Я знал несколько историй, когда джентльмен вроде бы собирается обвенчаться с девушкой из низов, а в последний момент или переубеждают родные, или пересиливает долг перед ними, а то и чувство выгоды, и он женится на богатой невесте своего круга, а обманутая девушка остаётся с носом и с ребёнком. Миссис Хадсон называла таких глупыми бедняжками. Может, и отец хочет жениться на бедной, а мистер Эдвард убеждает его принести в жертву свои чувства и отказаться от своего намерения, как поступил он сам?

Мы с мистером Вениамином поработали ещё час, и всё это время он говорил о цветах. Наверное, если бы все сведения, которые он вывалил мне на голову, записать в книгах, то в библиотеке мистера Эдварда нельзя было бы повернуться. А потом садовник посадил Рваного на цепь, потому что, по его словам, скоро должен был придти мистер Браун. Эта таинственная личность оказалась дворецким, в чьём подчинении были все слуги. Я сразу почувствовал, что это очень важное лицо, от которого многое зависит, и с напряжением ждал первой встречи с ним, заранее решив не нагрубить ему как-нибудь невзначай. Судя по подслушанным мною вчерашним его высказываниям, он не ждёт от появления вора в доме ничего хорошего. Как бы мне заставить его изменить это мнение?

С мистером Брауном я встретился возле кухни, когда возвращался со двора. Я не ожидал этого события столь скоро и не успел приготовиться и выбрать тактику поведения, что, наверное, мне лишь помогло. Сейчас опишу, как это вышло. Я проследил, как ловко, не встречая сопротивления, садовник посадил на цепь Рваного и предложил поднести инструменты. Мистер Вениамин подозрительно на меня посмотрел, будто прочитал в моей душе истинные намерения, и попробовал было отказаться, но я уже поднял и его ножницы, и свои, и садовый нож, так что старик, посмеиваясь чему-то, привёл меня к домику в саду, в пристройке к которому, оказывается, он и хранил своё добро. Я-то решил, что попаду в подвал и взгляну хотя бы на вход в это мрачное место, но, видно, лучше, и правда, не искать лёгких путей для достижения своей цели. А может, так будет даже интереснее. Ну что за удовольствие увидеть место трагедии в тот же день, как об этой трагедии услышал? А вот походишь вокруг да около, попробуешь и так пролезть и этак, и сразу простое дело станет сложным, исполненным опасности приключением. Единственное, что я усвоил, это то, что мистер Вениамин не запирает по крайней мере на день свой домик, а ключей в пристройке не видно.

— Спасибо, что помог, Робин, — поблагодарил меня старик, улыбаясь тайным думам. — Хочешь зайти в гости?

Я зашёл буквально на пять минут, чтобы не обидеть садовника, удовлетворить своё любопытство и убедиться, что хозяин не держит ключи в доступном месте. Это было уютное жилище, очень скромное по сравнению с домом мистера Эдварда, но недоступное для таких, как мой настоящий отец или миссис Хадсон. Потом я попрощался со стариком и ушёл, беззаботно перемахнув через решётку, потому что калитка казалась мне слишком примитивным входом.

Когда я вошёл в дом, я был совершенно спокоен и не ожидал трудности большей, чем появление миссис Джонсон, однако мой путь преградил благообразный седовласый мужчина, довольно высокий и расположенный к солидной полноте. У него был вид человека, которому ни при каких условиях не изменяет спокойствие.

— Здравствуй, мальчик, — первым поздоровался он.

— Здравствуйте, — ответил я.

— Тебя зовут Роберт Блэк? — спросил он и, не ожидая подтверждения, продолжал. — Я уже много наслышан о тебе. Надеюсь, что тебе здесь понравится и ты обретёшь любовь и уважение людей, а я готов помочь тебе освоиться на новом месте. Меня зовут мистер Браун. Томас Браун. Я дворецкий.

Внимательные серые глаза ощупали меня с ног до головы и особо задержались на моём лице, словно он хотел знать, что от меня можно ожидать. Особенно я на его помощь не надеялся, потому что помнил о его недоверии к ворам, но услышать доброе слово всякому приятно.

— Спасибо.

— Мне рассказывали, что ты успел подружиться с Рваным. Этот пёс не каждого подпустит к себе, и я рад, что он сразу же принял тебя как своего.

— У меня особый подход к собакам, — объяснил я. — Ни одна из них не посмеет меня укусить.

— Где же ты этому научился? — спросил он. — У цыган? Говорят, цыгане умеют укрощать лошадей и собак. По внешности ты не похож на цыгана, хотя и загорел до черноты, но, может, ты с ними когда-нибудь кочевал?

Мистер Браун ни разу не улыбнулся, и это позволяло мне думать, что он не насмехается надо мной.

— Вряд ли, — возразил я. — По-моему, отец не жил с цыганами. Я такого не помню, а он мне не рассказывал.

Затем последовали обычные в таких случаях расспросы о моей семье, только дворецкий более въедливо допытывался о подробностях о моём отце, о матери, о которой я ничего не знал, о сестре, о былом существовании которой я лишь предполагал, основываясь на обрывочных воспоминаниях. Мне было незачем скрывать, что мой отец был вором-карманником, потому что об этом знали все, но я ни словом не обмолвился о его пьянстве и страхе, который он мне внушал в привычном для него звероподобном облике.

— Надеюсь, что ты навсегда порвал со своим прошлым, Робин, — заключил мистер Браун, — и в этом доме покажешь себя честным и послушным мальчиком. Если тебя будет что-то беспокоить, обращайся ко мне, и я постараюсь тебе помочь.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я.

Что ни говорите, а приятно, когда к тебе относятся, как к человеку, а не налетают, едва увидев, словно ты уже успел что-то стащить. Конечно, осторожность в присутствии нашего брата не помешает, но враждебность — вещь совершенно излишняя, вредная, а порой даже опасная, но уж тут я не о себе говорю, а вообще. Знакомство с мистером Брауном внушило мне мысль, что теперь мои дела поправятся. Я не буду ссориться с людьми, а дворецкий, не видя от меня никаких неудобств, постепенно настроит слуг в мою пользу, ведь он обещал мне помочь. Я по натуре не так уж легко поддаюсь на ласковые речи, потому что жизнь научила меня осторожности, и нельзя было сказать, что этот человек внушил мне абсолютное доверие, ведь люди бывают коварны и часто, прикидываясь добряками, готовы растерзать тебя, едва зазеваешься, но у мистера Брауна не было причин желать мне зла или обманывать меня. Я настолько успокоился, что, если бы не тревога за отца, помочь которому не мог, волнение из-за того, что я при всём своём и отца Уинкла старании сегодня так и не научился читать, и неудовлетворённость из-за отсутствия всяких планов по проникновению в запертые комнаты и подвал, я был бы самым счастливым мальчишкой на свете, но три перечисленных фактора портили мне всякое удовольствие от собственной сдержанности при знакомстве с дворецким.

Перед ужином я ещё раз перелистал книгу, разглядывая картинки и находя знакомые буквы в коротеньких текстах под ними, так что красочно вырисованные подвиги прославленного разбойника, в чью честь я был назван, вдохновили меня на поиски возможности заглянуть в мрачные комнаты. Я уже предпринял первый шаг, определив, что со второго этажа с одной стороны туда не пробраться. Ошибка моя заключалась в том, что я проделал это днём, когда меня могли увидеть. Ночью неплохо было бы подобраться к окнам комнат с другой стороны, а если не удастся, то посмотреть, нельзя ли спуститься к ним сверху, с третьего этажа. Неприятно, конечно, расхаживать по карнизам, ведь я не кошка, но другого выхода у меня нет, раз входные двери на ночь запирают и я не могу воспользоваться путём, опробованным грабителем.

Когда Фанни зашла ко мне, чтобы позвать к ужину, я спросил у неё, очень ли мистер Эдвард тоскует по своей жене.

— Почему ты задал этот вопрос, Робин? — удивилась девушка.

— Потому что дверь в комнаты его жены и сына заперты, и отец не велел мне упоминать о миссис Салли и Бертраме.

— Да, наверное, тоскует, — решила Фанни. — Зачем же иначе запирать комнаты? Говорят, с тех пор, как их не стало, он ни разу туда не зашёл.

— А от чего они умерли? — невинно спросил я.

Фанни пожала плечами.

— В то время я здесь не служила, любопытный мальчик.

Ясно было, что в отличие от садовника она умеет держать язык за зубами.

— Я никогда такого не видел, — сказал я.

— Что не видел?

— Ну, чтобы из-за чьей-то смерти запирались комнаты. Может, там появляется привидение?

Фанни замеялась.

— Не выдумывай, Робин, и не пробуй меня запугать, потому что я в привидения не верю. Может, ты их боишься? Так знай, что никто там не появляется и ничего страшного не происходит.

— А ты там была?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь?

— О таких явлениях слухи распространяются быстро. Не беспокойся, если бы подобные обитатели этих комнат хоть разок кому-нибудь явились, об этом сразу же загудела вся округа.

— Фанни, а можно мне одним глазом туда заглянуть? Я ничего не трону и никому не скажу, что побывал там.

— Все вы, мальчишки, одинаковые! — воскликнула девушка. — Вот и мистер Поль каждый раз пристаёт ко мне с той же просьбой. И почему вас притягивают такие места?

— Кто такой мистер Поль? — сразу насторожился я.

— Племянник хозяев. Леди Кэтрин он приходится внуком. Он часто приезжает сюда вместе со своим отцом и сестрой.

— Ты его туда водила?

— Нет.

— А для меня откроешь дверь? Я только посмотрю, нет ли там привидения, и сразу уйду.

— Не приставай ко мне, Робин, — строго произнесла Фанни. — Если мистер Эдвард не хочет, чтобы туда входили, то его желание надо уважать. Да у меня и ключа нет.

— А у кого он?

— У хозяина один, а у мистера Брауна другой. Может, и третий есть, но меня это не касается. Хочешь добрый совет?

— Давай.

— Больше с такими просьбами ни к кому не приставай и вообще не лезь с расспросами о миссис Салли и её сыне.

— Да я и не пристаю. Так, случайно спросил.

— А о свинье за столом ты помнишь?

— Помню.

За столом отца не было, а леди Кэтрин не казалась неведомо чем растроганной, как за обедом, однако недоброжелательности ко мне не проявляла, зато была отменно суха с мистером Эдвардом, словно он её нестерпимо раздражал. Я уже имел возможность заметить, что эта дама делает большое различие между сыновьями. Моего отца она прямо-таки боготворила и даже почувствовала угрожающую ему опасность в ночь его встречи с Громилой Уолтером, а его брата не баловала вниманием и разговаривала с ним довольно холодно. Конечно, у каждого свои пристрастия, но вот миссис Хадсон одинаково любила всех своих детей, даже слабоумного Питера, доставлявшего ей одни огорчения. Её сердца хватило даже на меня, совершенно чужого ей мальчика. Она не была столь деликатно воспитана, как старая дама, и часто бранила своих отпрысков на чём свет стоит, но даже эта брань не заслоняла её доброты. А леди Кэтрин никогда не говорила резких слов, не повышала голос, но умела показать, особенно сегодня, насколько она различает своих сыновей, а я и вижу-то её всего в четвёртый раз. Интересно, как она относилась к другим своим детям: умершему мистеру Бертраму и убитой мисс Шарлотте?

Отец Уинкл всеми силами старался смягчить поведение старухи и поддерживать общий разговор, вовлекая в него даже меня, и я впервые подумал, что он не напрасно ест свой хлеб. Я бы, например, не согласился оказаться на его месте и непонятно какими способами смирять нрав госпожи. Мистер Эдвард, делающий вид, что не замечает нелюбезности своей матери, сказал мне недавно, что некоторым людям требуется постоянное утешение, поэтому отец Уинкл и вошёл в этот дом, а по-моему, ей требовалось противостояние. Вот был бы её мужем Том Большая Голова, ходила бы она кроткая и тихая. Я не сторонник скандалов, ругами, а тем более крутых мер, но леди Кэтрин действовала мне на нервы, а в отсутствие отца делала ужин неприятным испытанием.

Вошёл дворецкий и на подносе подал леди Кэтрин какую-то бумажку. Вот уж не преполагал, что люди способны додуматься подавать бумаги таким сложным способом!

— Эдвард, завтра сюда приезжает Фредерик с детьми, — сообщила старая дама.

По-моему, мистер Эдвард не обрадовался этому известию, а отец Уинкл призадумался.

— Теперь, Роберт, тебе не будет скучно, — милостиво обратилась ко мне леди Кэтрин. — Поль старше тебя на два года, ему уже двенадцать, а Энн девять лет. Надеюсь, ты будешь хорошо себя вести, когда они приедут.

Теперь я понял, что ожидается приезд мистера Белла, у которого убили жену, в ту роковую ночь зашедшую к миссис Салли. Я не знаю, какой девчонкой окажется Энн, а если Поль, и правда, хочет проникнуть в запертую комнату, то я не против взять его под своё покровительство. Ему как своему легче будет раздобыть ключ, чем мне.

Наверное, мистеру Эдварду было неприятно поведение матери, и ему хотелось рассеяться, потому что после завтрака он позвал меня в библиотеку.

— А где же та книга, где описаны все до последнего подвиги Робин Гуда? — первым делом спросил я, потому что для меня это был самый важный вопрос.

Мистер Эдвард засмеялся и принёс очень толстую книгу в крепком кожаном переплете. Я полистал её и по редким картинкам убедился, что это точно книга о Робин Гуде.

— Смотри, где она будет лежать. Когда ты научишься читать, ты её прочтёшь одной из первых.

Мне вновь стало не по себе от своей бестолковости, но не так сильно, как прежде, потому что из слов мистера Эдварда выходило, что он не считает, что я уже должен научиться читать, а относит это событие к будущему. Значит, он не рассчитывает уже завтра дать мне эту книгу в руки и заставить позориться перед отцом.

— Как себя чувствует миссис Каттль? — спросил я, потому что мысли об отце сами собой перекинулись на эту счастливо уцелевшую женщину.

— Неплохо, Робин.

— Она скоро выздоровеет?

— Не так скоро, — не подозревая меня в тайных умыслах, ответил мистер Эдвард. — Она ещё недели две пролежит в постели, но и потом ей некоторое время нельзя будет выходить из дома.

А я думал об отце. Я не знал, зачем ему было нужно, чтобы эта дама поболела подольше, но раз ему так было угодно, я был рад, что его желание осуществилось.

— Её муж до сих пор надеется, что сумеет найти мальчика, поднявшего тревогу, и отблагодарить его.

— Пусть надеется, — усмехнулся я.

— Может быть, потом, когда грабителя поймают и тебе не будет угрожать опасность, тебе следует зайти к этому человеку? Он многое может для тебя сделать.

— Вряд ли отцу понравится, если я туда пойду, — привёл я решающий довод.

И тут мистер Эдвард не выдержал.

— Почему ты зовёшь моего брата отцом? — спросил он, нахмурившись. — Он ведь тебе не отец.

— Он сам об этом просил, — настороженно объяснил я.

Я предполагал, что сейчас он открыто выступит против моего пребывания в этом доме, и приготовился к защите, потому что из-за мистера Эдварда расставаться с отцом мне не хотелось. Наконец-то я всей душой привязался к человеку, полюбил его, словно знал всю жизнь. Да какого человека! Доброго, заботливого, воспитанного. Удивительно, что и я ему нравился, иначе он не усыновил бы меня. Неужели из-за предубеждения его брата я могу потерять своё счастье? Только к чему все эти разговоры про книгу о Робин Гуде, которую мне предложено было прочитать одной из первых? Зачем убедить человека в том, что здесь его дом, а потом заявить, что ему здесь не место?

— Неужели ты успел так быстро к нему привязаться? — недоумённо спросил мистер Эдвард. — Ты его любишь?

Я не понимал, как можно, живя с человеком в одном доме долгие годы, до такой степени его не знать. Этот джентльмен, такой, вроде бы, умный, спокойный, рассудительный, не видел, как добр его брат, с какой мягкостью он может подойти даже к уличному мальчишке, как легко способен расположить к себе.

— Вы его не знаете, сэр, — с жаром сказал я. — Вы никогда не видели его таким, каким он был в ту ночь. Я никогда не встречал людей, похожих на него.

Мистер Эдвард прикрыл глаза.

— Я тебя понял, — сказал он, наконец. — Ты слышал, что завтра приедут гости? Тебе, наверное, скучновато здесь, ведь отец совсем тебя забросил. С Полем и Энн тебе будет веселее.

Я не беспокоился, даже был рад, потому что всегда умел находить общий язык со сверстниками и старшими, а общества себе подобных мне, и правда, недоставало. Завтра они приедут, и сразу у меня появятся приятель и подружка.

— Мистер Эдвард, вы курите? — спросил я.

Он кивнул.

— Дайте и мне, а то мисс Агнес унесла мои папиросы вместе с одеждой и не захотела отдать.

Мистер Эдвард казался огорчённым.

— Ты так привык курить, что не можешь без этого обойтись? — спросил он.

— Не то, чтобы не могу, но привык.

Я знал курильщиков с коричневыми зубами и землистым цветом истощённых лиц, которые без табака не могли жить, и не хотел бы превратиться в такое страшное существо, но в разумных пределах считал эту привычку вполне невинной.

— Ты давно не курил?

— Дня три.

— А спишь это время хорошо? — задал он вопрос совершенно не по теме.

— Да.

— В таком случае, ты ещё не стал заядлым курильщиком и отвыкнуть от этой привычки тебе будет легко. Давай договоримся, что ты не будешь выискивать сигары или папиросы.

— Ладно, — неохотно пообещал я, жалея, что не соврал про бессонницу.

Мистер Эдвард взглянул на меня так, словно собирался что-то сказать, но ничего не сказал.

Готовя мне постель, Фанни озабоченно поглядывала на меня.

— Завтра приедет мистер Белл с детьми, — сказала она. — Ты уж постарайся с ними не ссориться. Они хорошие дети, но сначала вы можете не поладить. Они тебе покажутся слишком заносчивыми, а ты им — слишком грубым. Не обращай внимания на первое впечатление, Робин, и если какие-то их слова покажутся тебе обидными, сдержись и не отвечай резкостью. Они здесь хозяева, а тебе только предстоит стать своим. Не порти о себе впечатления. Я вижу, что ты мальчик разумный, но, если ты будешь грубым и по малейшему поводу лезть в драку, все посчитают тебя уличным хулиганом. Я ведь уже говорила тебе, что тебе будет не очень легко утвердиться в этом доме, а теперь тебе придётся постараться вдвойне, потому что дети обычно менее сдержаны, чем взрослые, и могут с самого начала наговорить такого, что тебе не понравится, а потом так же легко забыть о своих первых чувствах и стать тебе добрыми друзьями. Ты только потерпи, Робин.

Хорошая девушка была Фанни. Хорошая и умная. Никому, даже мне самому, не пришло в голову, что дети мистера Белла могут не признать меня за равного, дразнить воришкой и бродяжкой. Я-то представлял себе приятных ребят, вроде детей миссис Хадсон, а они, скорее всего, окажутся чванливыми и избалованными. Хорошо, что Фанни надоумила меня приготовиться к худшему, а то от неожиданности и растерянности я мог бы совершить какую-нибудь глупость, а отцу было бы за меня стыдно.

— А где они будут жить? — спросил я.

— Их комнаты на третьем этаже. Они так часто здесь бывают, что там так и остаются их вещи, даже игрушки Энн. Когда Энн была маленькой, она не оставляла их, а теперь подросла и с некоторыми не самыми любимыми куклами разлучается. Скоро уж она перестанет в них играть, а пока любит обставлять ими свою комнату. А кукол у неё!.. В детстве я бы умерла от зависти при виде такого богатства.

Я не стал поддерживать разговор о куклах, потому что из-за стойкого кошмара они вызывали во мне отвращение. Ну что за интерес делать такие никчёмные игрушки, имеющие к тому же сходство с людьми. Они полезны для ведьм, творящих с куклами, похожими на определённых людей, то, что они желали бы сотворить со своими врагами. Мне рассказывали, что в них втыкают иглы, сжигают, разбивают, а с людьми, чьи приметы эти куклы носят, приключаются сходные несчастья. Нет, будь у меня сестра, я не разрешил бы ей играть с этими бесовскими игрушками, влезающими в мои сны.

Если бы мистер Эдвард знал, какое действие оказывала на меня подаренная им книга, он бы мне её не подарил. Когда Фанни ушла, я рассматривал картинки, и их содержание вселяло в мою душу отвагу и толкало на подвиги. Я не мог усидеть в своей комнате и, с нетерпением выждав, когда, по идее, все должны были разойтись, отправился на поиски приключений. Прежде всего я без всякой надежды подёргал запертую дверь и, досадуя на невозможность туда пробраться, проследовал к лестнице. Посидев для безопасности за знакомым ящиком с углём, я прокрался к кухне. О, беседа там шла вовсю и, разумеется, обо мне.

— Нет, что ни говори мне, Фанни, дорогая, а я не могу смириться с тем, что милостями осыпают не достойную особу, честно трудящуюся и живущую по справедливости, а вора, преступившего все законы божеские и человеческие, — рассуждала мисс Агнес. — Почему-то одним достаётся удача, а другим всю жизнь приходится прозябать в услужении при госпоже…

— … или в кухне, — подхватила миссис Джонсон.

— Не позавидовали ли вы ему? — подозрительно осведомилась Фанни.

— Я??? — ужаснулась кухарка.

— Ну, уж этот грех мне чужд, — твёрдо заявила Рыжая. — Никогда никому не завидовала, да здесь и нечему завидовать. Подумайте только, как жалок этот мальчишка! Его привели с улицы, как грязную собачонку, а он и рад, что ему дали приют, и не понимает, какое омерзение он вызывает у порядочных людей. Леди Кэтрин чуть не стошнило…

— Леди Кэтрин преспокойно сидит за одним столом с ним и неприятных чувств не испытывает, — перебила Фанни. — Даже мистер Эдвард удивился, что мальчик так быстро усваивает хорошие манеры. Я своими ушами слышала, как он говорил мистеру Чарльзу, что рассчитывал сперва дать ему время освоиться, а потом уже заняться его воспитанием, но был поражён, что Робин сам догадался, как нужно держать себя за столом.

— А ты бы, милочка, поменьше вертелась возле господ, — ядовито промолвила миссис Джонсон. — Или ты собираешься пойти по стопам Салли Грегори?

— Побойтесь Бога, миссис Джонсон! — с негодованием воскликнула девушка. — Какое вы имеете право меня подозревать? И потише, пожалуйста, пожалейте старика.

— Он сегодня не придёт, не бойся, — отозвалась кухарка миролюбиво. — Ишь как встрепенулась! Не бойся, говорю. Сегодня мы остались одни, без мужчин, так что если наш воришка вздумает именно сегодня впустить своих сообщников, то защитить нас будет некому.

— Хозяева ещё пожалеют, что пригрели эту змею, — прошипела Рыжая не хуже упомянутого животного. — Зависть! И как у тебя язык повернулся сказать такое! Чтобы я кому-то позавидовала! Или ты считаешь, что миссис Джонсон способна на это гадкое чувство?

— Да никогда! — подтвердила кухарка.

— Не зависть гнетёт душу, а несправедливость. Почему удача улыбается самым недостойным? Чем хуже, к примеру… Сэм?

По-моему, Рыжая хотела сказать что-то другое, но в последнюю минуту удержалась и на её языке прозвучало первое попавшееся имя.

— Сэм? — оторопело переспросила миссис Джонсон, но тут же спохватилась. — Да, конечно! Почему этот славный мальчик, кроткий, как ангел, работящий, как… кхе… Почему он до конца своих дней вынужден надрываться на чёрной работе, а вор, не сделавший в своей жизни ничего хорошего, не сказавший ни единого правдивого слова и достойный лишь виселицы, оказывается осыпан милостями?

— Его принимают, как равного, — подхватила Рыжая. — С ним разговаривают, будто он им родной. Со мной за всю мою жизнь так не говорили. Даже леди Кэтрин после беседы с отцом Уинклом начинает находить в этом бродяжке какие-то достоинства.

— А Салли Грегори она до конца не могла терпеть, несмотря на все старания отца Уинкла, — вставила кухарка.

— Ну, уж тут и он ничего не мог поделать, — согласилась Рыжая. — Как ни оправдывай грех, а не оправдаешь. Да и мистер Эдвард, хоть и женился на ней, а не любил её, что вы мне ни говорите на это. Не любил и, может быть, втайне был рад её смерти, рад, что освободился. Куда ты, Фанни?

Я едва успел отскочить от дверей, потому что девушка быстро вышла из кухни и, не оглядываясь, ушла к себе.

— Рассердилась, — недоумённо сказала кухарка.

— Все они одним мирром мазаны, — подвела итог Рыжая, а я, зная её злой язык, сказал бы, что Фанни и Салли Грегори были мазаны одной грязью.

— А вы думаете, что у неё нет кавалеров? — зашептала Рыжая. — И сестра у неё…

Я не расслышал, что они говорили о сестре Фанни, и прикинул, куда мне направиться теперь.

— … метит на… Салли Грегори…

— … не таков, как его брат… и не подумает…

— … побоится… а раньше бы…

Я тихо-тихо, пригибаясь к земле, стал пробираться к двери на двор. Как ни был я привычен к всякого рода сплетням, но злоязычие двух подлых баб оставило во мне чувство отвращения. А когда я проходил мимо двери в комнату Фанни, я услышал, что она тихо плачет. Что я мог сделать? Сам Робин Гуд, окажись он на моём месте, не смог бы помочь горю. Про Фанни шептались за её спиной, а про Салли Грегори говорили гадости в отсутствие старика, которого надо было пожалеть. Мистер Вениамин очень любил мисс Салли и до сих пор с тоской о ней вспоминает. Может, это его покой охраняет Фанни? Или жалели мистера Брауна, он ведь тоже был стариком. Или речь шла о каком-то другом старике, которого я не знаю и который приходит поболтать со слугами. Видно, невесёлая жизнь была у этой женщины. Леди Кэтрин её терпеть не могла, а про мистера Эдварда разное говорят. Мисс Шарлота, по словам садовника, её любила, но она жила в другом месте, а сюда лишь приезжала в гости.

Вскоре я оказался в такой кромешной тьме, что ни о каких поисках входа в погреб не могло идти речи и, чтобы не ввалиться невзначай в чью-нибудь комнату, повернул обратно. Что мне было делать дальше? Если завтра приедут мистер Белл с детьми и займут третий этаж, неплохо было бы мне прогуляться в тех местах до их приезда. Сейчас там ночуют лишь леди Кэтрин, Рыжая и мистер Эдвард, и при известной осторожности можно побродить мимо их комнат, не потревожив их покой, но, когда нагрянут гости, осуществить этот план будет не так-то просто.

Я дошёл до кухни. Две сплетницы всё ещё сидели там, занимаясь любимым делом. На этот раз они перемывали косточки мистеру Вениамину, обвиняя его в каком-то особом положении, которым без всяких на это оснований наделил его мистер Эдвард и которым он беззастенчиво пользовался. Я недоумевал, что это за положение, откуда оно взялось и каким образом садовник им пользуется. Лично я ничего такого не заметил, ну да это их дело, а меня ждало новое приключение. Пока я шёл к лестнице, мне в голову пришла блестящая мысль. Ну, в самом деле, зачем мне бесцельно слоняться по третьему этажу, будто я страдаю от зубной боли или не знаю, где найти приют? Лучше я отыщу комнату Энн, в которой она оставляет нелюбимых кукол. Может, мне и доведётся в дальнейшем увидеть полный ведьмин набор её кукол в полной красе, каким его расхваливала Фанни, но на всякий случай я взгляну хотя бы на отвергнутые ею игрушки, ведь не каждый день доводится человеку встречаться с такой пакостью, как куклы. Лично я их видел лишь в витрине магазина и в моих снах. Меня подталкивало опасение, что я не решусь дотронуться до куклы в полутьме и одиночестве, при таинственном свете полной луны, особенно если у этой куклы будут белые волосы. Пока не подержу её в руках, я буду подозревать себя в трусости, а этого допускать нельзя.

Я благополучно добрался до третьего этажа и сразу же определил, какое помещение находится над запертыми комнатами. Дверь была открыта, и я туда зашёл. Это было нечто вроде просторного кабинета-библиотеки, а в таких вещах я уже научился разбираться, но по коробке с сигарами, лежащей на столе, я понял, что это, вроде бы, и курительная комната. Мне очень хотелось взять сигару, но я сдержался, потому что этот необдуманный поступок мог выдать меня с головой и представить хозяевам и слугам воришкой, промышляющим в доме, где меня приютили, поверив в мою честность.

Комнаты леди Кэтрин, а эта дама не смогла уместиться в одной комнате, были с другой стороны от лестницы, что я помнил точно, мистер Эдвард обитал где-то недалеко от курительной, а вот его двоюродный брат и дети… Я пытался припомнить, что говорил отец, знакомя меня с домом и проводя по третьему этажу.

Я нашёл то, что искал, но не буду описывать, с какими предосторожностями и как тщательно прислушивался под дверями и вглядывался в замочные скважины, прежде чем попытаться приоткрыть дверь. Я не ошибался и не мог ошибиться в том, что это комната Энн, потому что больше нигде не видел игрушек, а здесь их было множество, столько я не видел за всю свою жизнь. Животные мне понравились, а куклы, высвечиваемые бесовским светом луны, казались злобными живыми существами, только прикинувшимися неподвижными игрушками. На них были роскошные платья с оборками и кружевами, волосы уложены в разные причёски и украшены лентами, перьями, искусственными цветами или укрыты шляпами, такими же, как у богатых леди, только маленькими. Противные это были игрушки, а девочка, которая ими играла, была, наверное, коварной и капризной.

Мне было не по себе в этой комнате. Блестящие фарфоровые глаза внушали беспокойство, а застывшие лица были преисполненными тайного значения. Маленькой ведьмой должна быть девочка, живущая среди этих творений чьих-то рук и чьей-то недоброй фантазии. Но моё дело не было выполнено до конца. Я оглянулся в поисках куклы, похожей на мой кошмар, однако ни одна из них, как ни была отвратительна, не напоминала беловолосое голубоглазое создание в белом платье, лежащее в красной луже. Я выбрал самую неприятную куклу и дотронулся до её холодного твёрдого лица, потом взял в руки, подержал, недоумевая, как могла меня пугать такая нелепость, как кукла с фарфоровой головой, посадил обратно и, пренебрежительно усмехнувшись, повернулся к двери. Я сразу замер, потому что там, в малиновом, почти чёрном в лунном свете кресле, белело пышное платье куклы, в чьих фарфоровых голубых глазах играли блики и чьё лицо обрамляли светлые пышные волосы.

Я попятился, случайно дотронулся до кукольной руки черноволосой ведьмы сзади, ощутив твёрдые маленькие пальчики, и вздрогнул. Меня пронзило холодом, и я сразу же вспомнил все самые скверные минуты своей жизни. Передо мной ясно встал полный ненависти взгляд умирающего отца, обращённый на миссис Хадсон, сменился подозрительным злобным взглядом Громилы, устремлённым на меня, а затем всё вытеснил блеск наивных голубых фарфоровых глаз втоптанной в кровавую лужу куклы. Сейчас она, эта изувеченная в моём сне кукла, целой и невредимой сидела в кресле. На меня словно смерть повеяла своим дыханием, и я бессильно стоял среди скопища глазеющих на меня с немым вопросом игрушек. Наверное, любой другой, окажись он на моём месте, умер бы от разрыва сердца, но я, хоть и с опозданием, вспомнил, чьё имя ношу, и подошёл к креслу с отвратительной куклой, больше похожей на наваждение, чем на реальность. Я заставил себя протянуть руку и дотронуться до неё, заставил себя поднять её и приблизить к своему лицу, чтобы рассмотреть. Это была игрушка, очень дорогая, отлично сделанная, тщательно разрисованная, одетая в чудесный наряд игрушка, но, сознавая это, ощущая в своих руках её безжизненность, я чувствовал, что вынудил себя совершить действие, равное подвигу, и на это ушли все мои силы. Я осторожно посадил её на место и тихо вышел из комнаты, преодолевая дрожь в ногах и тяжесть во всём теле. Кто-нибудь, может быть, посмеётся над смелостью мальчика, решившегося дотронуться до куклы, но я был вправе собой гордиться и знал, что не посрамил своего имени.

Обратно я шёл с не меньшей осторожностью, но не с тем бодрым чувством искателя приключений, как вначале. Я был совершенно опустошён, утомлён и мечтал не о подвигах, а о своей тихой безопасной комнате. Всё-таки какое-то чувство заставило меня заглянуть в курительную, причём не распахнуть дверь и открыто войти, а припасть к замочной скважине. Там не были зажжены свечи, поэтому окно с раздвинутыми шторами светлым прямоугольником предстало перед моим жадным глазом, а на этом фоне неподвижно чернела знакомая мне по кошмарам фигура. Я не мог отвести взгляд от неё, пока, не знаю, через какое время, она не шевельнулась и не отошла от окна. Вот тут и мои ноги обрели силу. Я пробежал к лестнице, скатился, почти буквально, на второй этаж и прошмыгнул к себе. Дверь я для надёжности припёр стулом и сел на кровать.

Понемногу волнение улеглось, и я уже мог поразмыслить над увиденным. А что я видел? В малиновом кресле сидела кукла в белом бальном платье, со светлыми волосами и голубыми глазами. Таких кукол много, и никаких отличительных признаков на ней не было. Кукла как кукла, и в моих фантазиях она не повинна. Это я наделил её жуткими свойствами своих больных грёз. А фигура? На светлом фоне любой человек кажется чёрным силуэтом. Кто-то, мистер Эдвард, отец Уинкл, а, может, даже мой отец, зашёл в курительную за забытой вещью или сигарой, подошёл к окну и засмотрелся на залитые лунным светом деревья. Ничего страшного, никакого злого умысла, а я сейчас же решил, что это стоит чёрный человек без лица, порождение позабытой болезни или одиночества. И что бы мне в те давние времена не потешить себя весёлыми выдумками? Может, и жизнь у меня стала бы радостнее, или, если ужас перед пьяным отцом всё-таки никуда не денешь, ушли бы из неё хотя бы беспочвенные страхи.

Я рассуждал очень здраво, а глаза помимо моего желания поглядывали на окно, чтобы не упустить появление чёрного человека без лица. Лишь огромным усилием воли, листая для поддержания духа книгу и подкрепляя свои душевные силы славным примером существования в былые дни истинного героя, мне удалось вполне успокоиться и лечь спать. А сон…

Мне приснилось, что окно в моей комнате открыто и ветерок слегка раздувает занавески. Светит луна. Мир тих и спокоен. Вдруг безмятежность летней ночи нарушает чья-то тень. Я смотрю на окно и вижу на его фоне чёрного человека, лица которого не могу различить. Он не стоит неподвижно страшной тенью, а идёт ко мне, и я в ужасе просыпаюсь. По-прежнему тихо, по-прежнему светит луна, и в комнате никого кроме меня нет. Потом, как верный спутник первого кошмара, появилась и кукла. Я засыпал и просыпался, а она вкрадывалась в мои мысли, едва меня охватывало дремотное состояние. Много раз за эту ночь я переживал её появление в кровавой луже, мокнущие в красной жиже волосы, белое платье. Потом чья-то нога вдавливала её тело в кровь, а голубые широко раскрытые глаза продолжали глядеть на мир, не ведая, что принадлежат уже не кукле в белом платье, а окровавленным изуродованным останкам.

Утром меня разбудил стук в дверь. Оказывается, я так умело приставил стул, заклинив им дверь, что Фанни не могла войти.

— Что случилось, Робин? — удивилась девушка, когда я отставил стул. — Ты боишься нападения? От кого ты прячешься?

Робин. Хорошее имя. Хорошее и значительное. Я взглянул на открытую страницу книги, где красочная иллюстрация изображала один из самых смелых подвигов моего героя, и мне стало стыдно. Дневной свет развеял призраки ночи, и теперь я ни за какие блага на свете не признался бы в своей трусости. Вот если бы Фанни зашла ко мне ночью, когда я метался на постели во власти кошмарных видений, я бы, может быть, выложил ей всё начистоту, но теперь гордость не позволяла мне признаться в детских страхах.

— Я и не заметил, — сказал я. — Наверное, он случайно так встал.

Фанни чуть насмешливо и чуть настороженно взглянула на меня и кивнула.

— Случайно так случайно. А я успела испугаться. Хочу открыть дверь, а не могу. Чего я только не подумала, пока тебя добудилась! Ну же, мальчик, очнись! Никак не проснёшься?

Девушка была такой же, как всегда, и никто бы не догадался, что ночью эта весёлая красавица плакала из-за ядовитых языков двух баб.

— Почему миссис Джонсон такая злая? — спросил я.

Фанни покачала головой.

— Ох, Робин, чего-то ты не договариваешь. Может, ты успел с ней поссориться, а я этого не знаю?

— Пока нет, но она такая вредная, что поссориться будет нетрудно.

— Не вздумай этого делать, — строго сказала Фанни. — Сдерживайся, но не отвечай. И знай, что она не злая и не вредная. Язык у неё плохой, но в душе она добрая женщина.

— Добрая??? А, ну так это в душе, а я не с её душой имею дело, а с ней самой.

Фанни смеялась так, что у неё на глазах выступили слёзы.

— Одевайся, Робин, — выговорила она наконец. — Мистер Чарльз купил тебе новое платье, так что теперь ты у меня будешь красавцем. Смотри, какие прочные и добротные вещи.

Со стороны отца было расточительно покупать мне новые наряды, если я носил свою одежду всего дня три и она была тоже очень хороша, но то, что обо мне позаботились и без всякой необходимости сделали приятный подарок, было так странно и чудесно, что я был растроган. Да и новый наряд ни в какое сравнение не шёл с прежним, а башмаки… Их и башмаками нельзя было назвать, настолько они были изящны, а уж чтобы лягать ими такой недостойный объект, как Сэм, нужно было иметь или большое мужество или полное отсутствие вкуса.

— Можно мне это надеть? — спросил я, сомневаясь, не праздничный ли это костюм.

— Конечно. Только не вываляйся в грязи, если будешь играть с Рваным.

Об этом меня не надо было предупреждать.

— Очень красиво, — похвалила Фанни. — По-моему, мистер Чарльз будет доволен.

Отец, и правда, встретил меня улыбкой.

— Тебе понравился мой подарок, Робин? — спросил он, когда я поздоровался.

— Очень. Спасибо.

Леди Кэтрин благосклонно улыбнулась.

— Ты стал совсем другим мальчиком, Роберт, — сказала она. — Садись за стол.

Зато по лицу мистера Эдварда пробежала тень, и он обменялся понимающим взглядом с отцом Уинклом. Нет, они не совещались молчаливо, не спрашивали друг у друга мнения о заботе моего отца или о том, идёт ли мне новый костюм, а случайно друг на друга посмотрели и поняли общее недовольство, обуреваемое ими и недоступное для моего разума. А что плохого совершил отец, купив мне красивый костюм? Мне, например, этот неожиданный подарок показал, что отец обо мне помнит даже тогда, когда его, казалось бы, грызут собственные заботы. Да, рано мне успокаиваться насчёт мистера Эдварда. Что-то он имеет против меня или моего присутствия в этом доме. А отец Уинкл с самого начала показался мне подозрительным субъектом. Ничего, я ещё разгадаю его игру.

— Правда, он очень изменился, Чарли? — спросила леди Кэтрин.

— Да, мама.

— Сейчас, в этом костюме, он напомнил мне Бертрама в десять лет. Ты не можешь этого помнить, Чарли, ты был совсем маленьким, а для меня словно вернулись былые времена, когда мой дорогой мальчик приходил ко мне по утрам здороваться… Если бы вы знали моего старшего сына, отец Уинкл, вы бы поняли мою постоянную скорбь. Когда он умер, от меня навсегда ушла радость… Простите, что я испортила всем настроение, но этот мальчик пробудил во мне столько воспоминаний… Ничего, сегодня приедут мои внуки, и дом снова наполнится детскими голосами…

— Я им приготовил подарки, — таинственно сообщил отец. — Думаю, им понравится.

— Ты всегда такой внимательный, Чарли, и так любишь детей! — проговорила леди Кэтрин, с нежностью глядя на сына. — Тебе пора завести семью, а уж как я была бы рада твоим внукам!

При этих словах прежняя тайная забота легла на лицо моего отца, а мистер Эдвард, слушавший мать с вежливой замкнутостью, хмуро посмотрел на брата.

— Когда ожидается приезд мистера Белла? — нарушил тягостную тишину отец Уинкл.

— После обеда, — отозвалась леди Кэтрин, встревоженная рассеянным видом младшего сына.

— Значит, мы успеем с тобой позаниматься, Робин, — заключил отец Уинкл, будто это была сейчас главная проблема.

Отец болезненно вскинул голову и сразу же отвёл глаза от аскетического лица священника.

Я ничего не понимал, хотя ясно было, что моему отцу приходилось бороться с мистером Эдвардом, а это не было для меня неожиданностью благодаря случайно подслушанному разговору, и с отцом Уинклом, избравшим непонятную тактику, каким-то образом вовлекающую в боевые действия и меня, причём так невинно, что я не мог не только выйти из игры, но и чего-либо осмыслить.

— Чарли… — начал мистер Эдвард.

— Меня до обеда не будет, — торопливо прервал его отец. — Я тороплюсь. На всякий случай, не ждите и к обеду.

Похоже, он спасался бегством от общения с братом.

Леди Кэтрин молча переводила недоумевающий взгляд с одного лица на другое.

— Но ты ведь вернёшься к приезду гостей, Чарли? — беспомощно спросила она.

— Конечно, мама.

Отец галантно поцеловал старой даме руку и быстро вышел, даже не взглянув на меня, как будто я был в чём-то виноват.

— Отец Уинкл, уделите мне полчаса своего времени, — попросила леди Кэтрин расслабленным голосом.

— К вашим услугам, миледи, — откликнулся священник и повернулся ко мне. — Можешь погулять, дитя моё, а потом я тебя позову.

Не нравилась мне обстановка в доме, очень не нравилась, однако посоветоваться мне было не с кем, да и жизнь у меня была такой, что я не привык делиться с окружающими своими сомнениями, поэтому мне не оставалось ничего другого, как последовать разрешению отца Уинкла, в котором, вроде бы, не таилось ничего враждебного для моего отца. Последнее впечатление, которое я вынес из столовой был задумчивый и печальный взгляд мистера Эдварда, обращённый на меня, но меня не видевший.

На лестнице я увидел двух женщин, мать и дочь, занимавшихся уборкой. Я знал, что они приходят раз в неделю для особо тщательного мытья полов, а в остальные дни занимаются утренней поверхностной уборкой. Сегодня они готовили дом к приёму гостей и можно было залюбоваться их энергичными движениями. Старшая, миссис Тишер, была некрасивой женщиной с плоским, невыразительным и туповатым лицом, блеклыми глазами, кажущимися ещё бесцветнее в сочетании с серыми от седины волосами. Дочь, мисс Эмма, была бы точной копией матери, если бы не светлые волосы и быстрые глаза, имеющие чрезвычайно хитрое выражение. Я видел такие глаза только у сумасшедших, тешущихся какой-то тайной мыслью и скрывающих её от всего мира. Однако дело своё они знали хорошо и в быстроте, с какой они орудовали тряпками и щётками, с ними не смогла бы потягаться даже миссис Хадсон.

Мне не хотелось мешать честным труженикам, поэтому я не пошёл по свежевымытым, блестящим от воды ступенькам, с которых сняли ковёр, а сел на перила и с ветерком съехал вниз. Миссис Тишер проводила меня очень недобрым взглядом и что-то буркнула своей дочери, но мне до их разговоров дела было мало.

Мимо кухни я прошёл благополучно, потому что миссис Джонсон, у которой была добрая душа, злой язык и тяжёлая рука, оказалась занята воспитанием поварёнка. Она лупила его, и звонкие звуки пощёчин разлетались далеко за пределы места экзекуции. Сэм вопил, что он «этого» не хотел, а добрая душа, затруднённо дыша и громко отдуваясь, приговаривала, что она ему ещё покажет, какой он достойный объект для благотворительности, ангел и тихоня. Что-то мне показалось знакомым в её выкриках, но задерживаться я не мог, чтобы не привлечь внимания и к своей особе. После жестоких побоев отца я ни от кого не намерен был терпеть подобное к себе отношение. И зря Сэм вопил, словно его режут, потому что хлопки женской раскрытой ладонью ни в какое сравнение не шли с тяжёлыми ударами мощного мужского кулака, а ведь я никогда не плакал и не кричал, если попадался пьяному отцу в лапы и расплачивался за свою неосторожность. Впрочем, на меня всегда неприятно действовали подобные сцены, и я поскорее прошёл к чёрному ходу и почти обрадовался, когда встретил мистера Брауна, шедшего мне навстречу.

— Доброе утро, — вежливо поздоровался я.

— А, Робин! — приветливо, но с достоинством откликнулся дворецкий, окинув меня внимательным взглядом. — Собираешься прогуляться? Торопись, потому что погода меняется. Похоже, скоро пойдёт дождь.

— Мистер Браун, там кухарка бьёт Сэма, — сказал я.

— Бьёт Сэма? — переспросил дворецкий и покачал головой. — Я сейчас с этим разберусь.

Не моё было дело выручать поварёнка, и в чужие конфликты мне не хотелось вмешиваться, однако у меня стало легче на душе, когда я направил на помощь своему врагу такую внушительную и авторитетную силу.

Уверенный, что в кухне сразу же воцарятся тишина и покой, а миссис Джонсон, может быть, получит выговор, я вышел во двор и поздоровался с четвероногим приятелем.

— Робин, собаку не выпускай, — предупредил меня мистер Вениамин из-за решётки. — Сегодня много народу.

— Ладно, — откликнулся я. — Доброе утро, мистер Вениамин. Что вы делаете?

По-моему, садовник не обрадовался моему интересу к его работе, и я догадывался, почему, но он мог не бояться расспросов про убийства, так как сейчас меня больше занимала общая атмосфера в доме и заботы моего отца, а не давние события.

Калитка в решётке была открыта, но мне показалось унизительным пройти через неё, как немощному старику, если я легко мог перемахнуть через верх ограды. Садовник проследил за мной с живейшим интересом и засмеялся.

— В твои годы я тоже любил лазить через заборы, — поделился он своими воспоминаниями. — Только у тебя нет причины это делать, а у меня такая причина была. Какая, спросишь ты? А вот какая. Я не случайно стал садовником, как это бывает со многими, а тягу к цветам имел с детства. Но в хорошие сады законным путём чаще всего не проберёшься, вот я и использовал заборы и ограды, как единственное средство для достижения своей цели, и приобрёл такую практику, что никакая преграда не была для меня неодолимой.

Старик помолчал и признался с грустной улыбкой:

— В последнее время мне часто вспоминается прожитое, а я многое повидал на своём веку и многое оставило свой след вот здесь. — Он показал на сердце. — Так уж случается, что одни проживут свой век без всяких происшествий и потрясений, хотя и изъездили весь мир, а другие, тихо работая на одном месте, перенесут такое, что хватило бы на десятерых. Много потерь я перенёс, много горя изведал, и, наверное, только любовь к цветам давала мне силы жить. Но последняя потеря показалась мне самой жестокой. Как лишился я моей девочки, сразу и жизнь для меня стала черным-черна. Видно, слишком хороша была Салли Грегори для нашего мира, и Господь захотел её забрать к себе. Только зачем не дал он ей умереть спокойно, а послал такую страшную смерть? Ах, Салли…

Мысли старика, плавно переходя с предмета на предмет, неизменно останавливались на убитой женщине.

— Салли Грегори, почему тебе пришлось увидеть такое? Зачем ты не побежала за помощью, а вошла в комнату? Ты не смогла вынести этого зрелища, твоё кроткое сердце, много выстрадавшее от несправедливости людей, разорвалось от ужаса.

По щеке мистера Вениамина поползла слеза. Он торопливо смахнул её и тряхнул головой.

— Стар я стал и болтлив, — оправдываясь, сказал он. — Теперь, если какая-то мысль точит меня изнутри, то удержу ей уже нет, а язык работает без контроля. Не тебе в твои годы слушать сетования несчастного одинокого старика. Да и хотел я сказать лишь то, что в твои годы и много позже я тоже умел лазить по оградам, как кошка. Сейчас-то меня в подобных грехах юности не заподозришь, но во мне ещё осталась сила и даже ловкость, и, мне кажется, что я смог бы и теперь перелезть через эту решётку, хоть и без прежней сноровки. Впрочем, я могу и заблуждаться, даже скорее всего заблуждаюсь, так что, если я стану слабоумным и захочу проделать такой опыт, снимать меня сбежится весь дом.

Мне стало смешно, когда я представил мистера Вениамина на самом верху решётки, миссис Джонсон, пытающуюся стянуть его с одной стороны, Рыжую, тащившую его к себе, и леди Кэтрин, дающую указания, как это лучше сделать.

— Ну, вот ты и развеселился, — одобрительно сказал садовник. — А то вид у тебя после моих речей стал печальным, как у старичка. Хочешь посмотреть на новый сорт белой розы? Я выводил его много лет и, наконец, с уверенностью могу сказать, что мой труд увенчался успехом. Сегодня она зацвела. Взгляни, какой величины этот цветок! Это роза, но величиной с крупный махровый пион, может, лишь немногим меньше.

Я не был знатоком в таких делах, но цветок мне понравился, хотя лично я не стал бы тратить несколько лет на его выращивание и многочисленные прививки, о которых трещал старик. Впрочем, не сидел же он эти годы над одним этим кустом. Розы росли сами, а он, сделав прививку или что-то ещё, занимался другими делами. Странно всё-таки, что у человека хватает терпения день за днём холить и лелеять цветы, которые если и приносят радость, то лишь избранному, весьма узкому кругу лиц. Впрочем, если сам садовник делает своё дело не по принуждению, а по охоте, то почему бы ему не иметь терпения.

— Я такого цветка никогда не видел, — честно признался я, чем доставил мистеру Вениамину величайшую радость.

— Робин! — позвала меня Фанни.

Заметив нас, она подошла поближе.

— Замечательная роза, верно? — сказала она. — Понять не могу, как можно вырастить розу нового сорта, не похожую на другие, да ещё такую красавицу.

Старик сиял от гордости, неумело притворяясь, что озабочен каким-то невидимым остальным повреждением яркого зазубренного листочка.

— Я уже несколько раз приходила сюда полюбоваться на это чудо, — продолжала Фанни. — И леди Кэтрин собиралась скоро придти посмотреть.

— Я назову этот сорт "Салли Грегори", — сообщил мистер Вениамин.

Я и не знал, что цветы могут носить имена.

— Иди, Робин, тебя ждёт отец Уинкл, — отослала меня Фанни, а сама осталась поговорить с садовником.

Не очень-то мне хотелось идти к священнику с узким жёлтым лицом и тёмными намерениями. Я бы с удовольствием остался в саду в обществе двух людей, сразу отнёсшихся ко мне без предубеждения, но я не мог ослушаться. К тому же, что ни говорите, а меня приглашали обучаться благому делу, и мне очень хотелось, преодолев тупость и посвятив трудной науке всё терпение и все силы, стать грамотным.

Я вошёл в дом через маленькую дверку около решётки и сразу же заметил сбоку несколько ступенек, ведущих вниз к запертой на замок двери, которая не могла быть ничем иным, как входом в подвал, где нашёл свою смерть маленький Бертрам. На всякий случай я проверил, надёжен ли замок, но не надеялся на удачу, поэтому не разочаровался. Я, конечно, найду способ туда проникнуть, но пока надо было смириться с необходимостью ожидания. И зачем садовник запирает подвал теперь, когда несчастье уже произошло? Неужели он думает, что кому-то ещё захочется туда заходить и лишаться жизни, наткнувшись на острый садовый инструмент или на какое-то ещё лезвие? Как принято думать, молния не падает дважды в одно и то же место, почему же мистер Вениамин опасается во второй раз увидеть в этом подвале мёртвое тело? Или он этого места боится и запер вход туда для собственного спокойствия?

Я легко нашёл дорогу к кухне, но в коридоре вынужден был задержаться, потому что Сэм выволок на середину какую-то здоровенную плетёную корзину, да ещё и раскорячился сам, окончательно преградив дорогу.

— Вашей воровской милости надо пройти? — издевательски спросил он. — Подождёшь, цыганское отродье. Да ещё погоди, я тебя проучу, нищий бродяга. С тех пор, как ты появился, начались сплошные неприятности. Я тебе припомню все твои пакости!

— Подожми хвост, прохвост, а то отдавлю, — небрежно предупредил я и легко перепрыгнул через корзину.

Лучше бы я этого не делал, потому что проклятый поварёнок оказался не дурак и ловко саданул меня в бок, когда я оказался рядом, так что я приземлился не совсем так, как рассчитывал, а перевернулся через голову и растянулся во весь рост.

— Что это значит? — строго спросил мистер Браун.

Почему-то в такие минуты рядом всегда оказываются свидетели твоего позора.

— Что случилось? — допытывался дворецкий, помогая мне встать. — Ты цел, мальчик? Ничего не болит? Тебя толкнул Сэм?

И, не дожидаясь моего ответа, он закатил поварёнку такую затрещину, что тот заорал.

— Не смей этого делать! — властно приказал он, сохраняя, впрочем, спокойствие. — Если я ещё раз замечу, что ты пристаёшь к Роберту, я доложу мистеру Эдварду. Этот мальчик имеет право отдавать приказания, а ты обязан его слушаться, потому что ты слуга и тебя держат здесь не для того, чтобы ты бездельничал или вредил тем, кто выше тебя. Я мог бы высечь тебя перед Робертом, и это будет справедливо, но на первый раз он тебя простит, а ты поблагодари его за снисходительность.

Я не рассчитывал на поддержку и был очень доволен, что мистер Браун так горячо встал на мою сторону, но всему должна быть мера, поэтому мне стала тягостна его защита.

— Ну, ступай! — приказал дворецкий поварёнку, не повышая голоса.

Миссис Джонсон вышла из кухни и горестно смотрела на провинившегося подручного.

— Извини, — сквозь зубы процедил Сэм, и я понял, что обрёл лютого врага.

Я ничего не ответил и поспешил уйти, чувствуя на себе полные ненависти взгляды поварёнка и кухарки. Мистер Браун желал мне лучшего, но я бы предпочёл сам разобраться с Сэмом, а не быть свидетелем его унижения, которое должно было лишь обозлить его. Сам бы я с наслаждением выдрал его за его пакостную натуру, а пособничество дворецкого не принесло мне удовлетворения, несмотря на доказательство доброжелательности такого значительного среди слуг лица. Не так, совсем не так хотелось бы мне начать свою новую жизнь.

В конце коридора казалось темно из-за чрезмерно яркого света в холле, врывающегося в широкие окна и открытые створки двери. Солнце буйствовало, словно стремясь растворить в своём сиянии безотрадную серую пелену, затягивающую небо. Я не могу сказать о себе, что я любитель природы и её красот, но однажды я увидел, как скверный, презираемый всеми пьяница и попрошайка остановился на пороге лачуги, откуда его выгнали без подаяния, и поднял голову, присматриваясь к бледному зимнему солнцу, причём на его лице обида и разочарование сменились покоем и тихой радостью, и с той поры я тоже иногда поглядываю на небо, пытаясь понять, что же такое увидел там нищий бродяга. Я и на этот раз по привычке посмотрел на окна, перевёл взгляд на дверь… и душа моя наполнилась суеверным ужасом, потому что в сияющем проёме я увидел чёрную тень из своего сна. Она шевельнулась и, медленно выйдя из солнечного пламени, оказалась отцом Уинклом. Воображение вновь посмеялось надо мной, заставив испытать безумный ужас в предвидении нападения дьявольского порождения, не имеющего лица, а потом явив перед моими глазами духовника леди Кэтрин, приятного или нет, опасного в своих замыслах или безобидного, однако имеющего вполне земное происхождение.

— Что с тобой, дитя моё? — спросил он. — Ты кого-то испугался? Что случилось?

У меня возникли серьёзные опасения за свой рассудок, уж слишком часто я стал видеть наяву героев моих кошмаров: то чёрного человека без лица, то голубоглазую куклу с белыми волосами. А ведь я считал себя человеком смелым, да, вроде бы, и был таким.

— Ничего, — отозвался я. — Меня послала сюда Фанни.

— Отлично, Робин. Пойдём со мной, нам пора начать наш урок.

Глупо, но у меня осталось очень неприятное чувство к отцу Уинклу, не прежнее неясное недоверие, а нечто, близкое к страху. Впрочем, когда он начал проверять, что осталось в моей памяти после вчерашнего урока, и я старательно показывал буквы, называя их, а потом внимал своему учителю, новые впечатления и умственное напряжение рассеяли прежние заботы, а затем всё вытеснила усталость, похожая на опьянение.

— На сегодня достаточно, — закончил урок отец Уинкл. — Я доволен тобой, Робин.

Я тоже был доволен, что учение оказалось для меня доступным. Мне бы и хотелось ускорить дело, но приходилось радоваться уже тому, что я усвоил остаток алфавита, начал постигать премудрость образования слов из букв и даже сам прочитал несколько простейших слов. Пусть способности мои оставляют желать лучшего, но, по крайней мере, отцу не придётся меня стыдиться. Повторю сегодня ещё раза два пройденный урок, чтобы окончательно закрепить пройденное и подготовить мозги к усвоению нового.

Я устал и с удовольствием бы посидел или полежал в своей комнате, но мои мысли приняли совсем другое направление, едва я увидел отца. Он казался печальным, растерянным и чем-то очень озабоченным.

— Отец! — обрадовано воскликнул я.

По-моему, он был раздосадован тем, что я выдал его появление своим криком. Он сделал мне знак молчать и поманил к себе. На лице его появилась решимость, и взгляд стал твёрже.

— Пойдём, Робин, мне надо с тобой поговорить, — сказал он.

Мы прошли в его комнату, и я, как ни был возбуждён предстоящей откровенностью отца, не мог не залюбоваться беспечной роскошью, какой он себя окружил. Если бы мой настоящий отец мог бы воровать отсюда по одной вещи раз в месяц, а то и в два, мы жили бы безбедно и даже позволяли бы себе излишества, но все эти дорогие вазы, пепельницы, портсигары, трости, статуэтки, книги в тисненых переплётах и прочие дорогие мелочи лежали и стояли так, словно их хозяин нисколько ими не дорожил.

— Садись, Робин, — сказал отец, указывая на большое кресло, обитое парчой.

Я сел и буквально утонул в нём, а он нервно заходил по комнате.

— Я попал в очень сложную ситуацию, — сказал он, останавливаясь передо мной.

Я желал бы перевернуть небо и землю, лишь бы он не мучался.

— Я могу вам помочь?

Он посмотрел на меня, отвернулся и отошёл к окну.

— Да, можешь, — глухо проговорил он. — Мне трудно говорить, и я боюсь, что ты меня не поймёшь. Я сейчас в очень скверном положении, мальчик, и вся беда в том, что у меня нет времени…

Его прервал стук в дверь.

— Чарли, Робин у тебя? — раздался голос мистера Эдварда.

— Проклятый священник! — вырвалось у отца.

Это я был виноват в том, что отец не успел доверить мне свои заботы. Ему была нужна помощь в каком-то очень важном деле, таком сложном, что требовалось посвятить меня во все тонкости, а не просто шепнуть мимоходом, что именно мне надо сделать. Наконец-то у нас появилась возможность поговорить наедине, а я своим воплем привлёк внимание отца Уинкла, тот сейчас же доложил мистеру Эдварду о нашем тайном совещании, а он прервал отца в самом начале, будто специально задался целью отгородить его от меня. Не в первый раз он пресекает его попытки сообщить мне что-то, а это что-то, наверное, имеет чрезвычайное значение для него самого, для отца или кого-то ещё, иначе мистер Эдвард не заботился бы так о слежке за нами.

— Да, он здесь, — ответил отец.

— Пусть он сейчас же идёт сюда, — строго сказал мистер Эдвард.

Отец безнадёжно вздохнул.

— Иди, — разрешил он.

Для внезапного вызова человека нужна причина, а я не мог понять, какую причину мог выдумать мистер Эдвард и что он мне скажет.

Он посмотрел на меня пристально и пытливо.

— Следуй за мной, — велел он.

Было в его голосе что-то такое, отчего я приготовился к неприятностям, хоть и не знал за собой никакого греха. Я решил было, что мистер Эдвард выгонит меня сейчас из своего дома, и прикидывал, попрощаться ли с отцом и не будет ли это выглядеть как отчаянная попытка искать заступничества, чтобы остаться, что было бы унизительно, однако у мистера Эдварда на уме оказалось совсем другое.

— Зачем ты дразнил Эмму, Робин? — спросил он в библиотеке, глядя на меня в упор. — Я думал, что ты добрее.

— Кто такая Эмма? — пожелал узнать я, думая, что кто-то из нас, или он или я, ошибся в имени.

Я помнил о своих столкновениях с Рыжей и кухаркой, но это было не сегодня.

— Это дочь миссис Тишер. Они приходили сегодня мыть полы. Как ты мог издеваться над несчастной больной девушкой?

— Я не издевался. Я ей и слова не сказал.

— Миссис Тишер пожаловалась кухарке, а та привела её ко мне, и я лично выслушал её претензии.

— Наверное, она такая же сумасшедшая, как её дочь, — ответил я, стараясь сохранять презрительный вид, потому что наговоры этой женщины были достойны только презрения.

— Ты оправдываешься или отрицаешь свою вину?

Он произнёс интересную фразу, но на неё можно было дать точный ответ.

— Отрицаю.

У меня было незавидное положение, потому что никто не видел, как я прошёл, а точнее проехал мимо двух занятых уборкой женщин, к тому же меня мистер Эдвард не знал, а миссис Тишер и кухарке был склонен доверять. Поняв это, я решил рассказать, как было дело.

— Я их видел только один раз, когда они мыли лестницу. Чтобы им не мешать и не идти по мокрому, я сел на перила и съехал вниз. Я ни одной из них ничего не сказал и не дразнил Эмму. Не знаю, почему они на меня наговаривают. Наверное, такие же злые склочницы, как Ры…

Я едва не проговорился, но удержал срывающуюся с языка кличку, которую я дал мисс Агнес. Кто знает, как воспримет её мистер Эдвард?

— У меня нет доказательств ни твоей вины, ни твоей невиновности. Считай, что я тебе поверил, но постарайся, чтобы я не изменил о тебе мнения.

— Ладно, — согласился я, понимая, что это будет трудно сделать из-за объединённых усилий Рыжей, миссис Джонсон и миссис Тишер меня опорочить.

Заручившись моим обещанием вести себя хорошо, он меня не отпустил, как я надеялся, а наоборот, посадил рядом с собой на диван, придвинул маленький столик и подробно расспросил о моих занятиях с отцом Уинклом, проверив по книге с крупным шрифтом, хорошо ли я усвоил оба урока. Не слишком-то много я мог ему рассказать, но он сделал вид, что остался доволен, или, и в самом деле, не ожидал, что я способен усвоить даже такую малость.

— Я ещё не научился читать, но обязательно научусь, — сказал я как можно убедительнее.

— Я это уже понял, — с улыбкой ответил мистер Эдвард. — А раньше ты никогда не пробовал учиться читать?

Улыбка у него была немного печальной.

— Мой отец был неграмотным, — ответил я, умолчав об особенностях общения с ним трезвым и пьяным, потому что будь он даже образованнейшим человеком, трезвой доброты его хватило бы ненадолго, а когда он был пьян, то не только заниматься с ним, но даже показываться ему на глаза было опасно.

Мне так и не удалось вернуться к отцу, а за обедом в присутствии свидетелей он, конечно, не мог рассказать мне о своей беде. А ведь он хотел, чтобы я ему помог, и, кто знает, может быть, только мне он мог довериться и только на мою помощь рассчитывать. Я был убеждён, что, когда все встанут из-за стола, мистер Эдвард скажет, что ему надо поговорить с братом или каким-то иным путём помешает ему остаться со мной наедине, и оказался прав.

Заботы отца занимали немалую долю моего внимания, но со стыдом признаюсь, что их сильно затмевал ожидающийся приезд гостей, и, чтобы не томиться понапрасну в доме, я пошёл во двор. После утреннего заступничества мистера Брауна, мне очень не хотелось идти мимо кухни, и я даже заколебался, не выбрать ли мне на этот раз главный вход, но пересилил себя, сочтя свою слабость непозволительной. Если дать себе поблажку раз, то потом не решишься и носа высунуть из-за двери своей комнаты, чтобы не встретиться с кем-то из женщин, включая непредсказуемую в своих симпатиях леди Кэтрин. Я решительно пошёл по коридору и через открытую дверь кухни встретил полные ненависти взгляды кухарки и миссис Тишер. Оказывается, эта приходящая уборщица засела в кухне и в тёплой компании миссис Джонсон перемывала косточки своим ближним.

Я не стал реагировать на их воркотню и гордо прошествовал дальше, благополучно, но с замиранием сердца миновав Эмму, бродящую по коридору с таинственным видом, временами хитро посмеиваясь и пожимая плечами. Она представляла гнетущее зрелище, но мне было важно не обратить на себя её внимания, чтобы мистеру Эдварду опять обо мне что-нибудь не наговорили. Он с самого начала был настроен против моего появления в его доме, так что лучше его не сердить. Я, конечно, самостоятельный человек, могу сам о себе позаботиться и из любой переделки выйду победителем, но, когда он отвёл меня в библиотеку и я гадал, не хочет ли он меня выгнать, мне было очень горько и тревожно. Я даже почувствовал беспомощность, словно я маменькин сынок, с рождения окружённый заботой и выброшенный вдруг в незнакомый враждебный мир. Я ощутил парализующий ужас перед Громилой и неуверенность в выполнимости моего плана путешествовать по городам. В самом деле, куда я пойду? Где я найду приют на ночь? Где укроюсь в дождь или мороз? Так ли уж легко обчищать карманы людей в других местах, как у нас? Как примут меня на своей территории местные отверженные? Не попаду ли я в руки негодяев похуже Громилы? Там я буду совсем один, без друзей и знакомых, без незаметной, но незаменимой поддержки миссис Хадсон. Ах, миссис Хадсон! Оказывается, я любил эту глупую женщину больше, чем думал, и часто с грустью вспоминал о ней.

Непреодолимая сила потянула меня к двери в подвал, но она, конечно, была заперта. Я приложил ухо к замочной скважине и прислушался. Сначала было тихо, потом я уловил внутри какое-то лёгкое движение, шорох…

— Робин, — окликнули меня сзади.

Я вздрогнул и обернулся. На меня с укором глядел мистер Вениамин.

— Какую я сделал ошибку, что рассказал тебе о случившемся! — с горечью проговорил он. — Но я-то думал, что ты умный и добрый мальчик, и не обратить мои слова во зло, а теперь вижу, что заблуждался. Ты будешь выспрашивать подробности и высматривать, как бы пробраться на место трагедии, пока тебя не увидят мистер Эдвард, мистер Белл или леди Кэтрин и не испытают боль от твоего любопытства. Для них и всех нас произошло несчастье, а ты, глупый и жестокий мальчик, хочешь обратить смерть дорогих нам людей в игру.

Мне стало жарко от стыда.

— Простите меня, я не хотел никого обидеть. Просто мне снились всякие ужасы, вот я и подумал, что здесь водятся привидения. И точно, там что-то есть. Прислушайтесь!

Старик отвернулся и молча ушёл, а я почувствовал себя скверно. По собственной вине я лишился дружбы хорошего человека, и неизвестно, простит ли мистер Вениамин моё любопытство. Я сел на ступеньку, размышляя, как исправить положение.

— Что ты здесь делаешь, Робин? — спросил неожиданно появившийся дворецкий.

— Сижу, — ответил я.

Мистер Браун подозрительно посмотрел на меня.

— Я слышал, о чём вы говорили с садовником. У мистера Вениамина, к сожалению, очень длинный язык. Ему не следовало рассказывать о трагедии, но она так близко его касается, что он не может удержаться, чтобы не заговорить о прошлом. Но, раз уж бедный старик проговорился, делать нечего, а ты должен пообещать ни словом, ни намёком не показывать, что тебе известно о случившемся, иначе ты огорчишь хозяев и подведёшь мистера Вениамина. Никогда больше не подходи к этой двери и не пытайся открыть дверь в комнаты Салли Грегори. А о каких привидениях ты говорил? Тебе что-то приснилось?

— Да нет, — смутился я. — Ерунда.

— Но эта ерунда привела тебя сюда, к подвалу, — возразил он. — Наверное, сон был очень неприятный, если заставил тебя придти.

У него были очень внимательные серые глаза, а манера говорить благожелательная и располагающая к откровенности.

— Мне приснились чёрный человек без лица и раздавленная кукла.

— Странный сон и, наверное, страшный. А что значит "без лица"?

— Он стоял у окна, и был виден только силуэт.

— Что же он делал?

— Шёл ко мне.

— А потом?

— Всё.

— А кукла? Почему она была раздавлена? Её раздавил ты или чёрный человек?

— Не знаю. Она лежала в крови, и кто-то на неё наступил.

— В крови? — удивился мистер Браун. — Мальчик мой, тебе приснился очень странный и неприятный сон. Это неудивительно, ведь ты услышал про убийство, но ты должен прогнать все нехорошие мысли и страхи, ведь трагедия произошла очень давно, шесть лет назад. Забудь обо всём, что рассказал тебе мистер Вениамин, и не тревожься понапрасну. Тебе ничего не угрожает и не может угрожать, так что успокойся. Или, может, ты часто видишь ужасы без всякой причины?

— Бывает.

— Наверное, ты видел подобное и наяву?

— Не часто, но видел.

Кажется, дворецкий не поверил моему мрачному хвастовству, но не высказал своих сомнений и даже сделал вид, что уважает мой опыт в таких явлениях.

— А мы столкнулись с убийством только один раз, — горестно признался он, — и до сих пор не оправились от потрясения, поэтому никому в этом доме не напоминай о нём, не останавливайся около дверей в подвал и в комнаты Салли Грегори и не рассказывай о своих страшных снах, потому что даже они могут навеять мысли о нашей утрате… Однако странно, что тебя мучают кошмары. Когда я увидел тебя в первый раз, я решил, что у тебя очень крепкие нервы и пустые беспричинные страхи, которые присущи большинству детей твоего возраста, тебе незнакомы. Прости, если огорчил тебя, ведь я хотел лишь сказать, что ты, кажется, хороший мальчик и не будешь доставлять всем нам лишнее горе напоминанием о смерти тех, кого мы любили.

Неприятно, когда тебе в лицо говорят, что ты трус, но я заслужил этот упрёк. Не надо было распускать язык и признаваться в сокровенном.

— Да я и не хотел никого огорчать, — ответил я. — Я шёл на улицу.

— А попал к входу в подвал, где нашли тело несчастного ребёнка. Больше сюда не заглядывай.

— Ладно. Я пойду.

— На улице дождь, — предупредил мистер Браун.

— Я на минутку.

Дворецкий спокойно и внимательно смотрел мне вслед. Ему, конечно, прибавилось хлопот следить, чтобы я не выкинул какой-нибудь фокус, который выдаст мою осведомлённость, но пусть будет уверен, что в дневное время я сюда не загляну.

На улице, и правда, шёл мелкий дождь. Я не стал возвращаться в коридор, чтобы через другую дверь пройти прямо во двор, а перелез через мокрую решётку. Рваный усердно махал хвостом, припадал на передние лапы, прыгал, но не выходил из-под навеса, и мне самому пришлось туда залезть. Низковато для меня, но зато сухо. Бороться здесь мы не могли, потому что я стукался головой о доски, однако в хорошем обществе приятно даже без дела посидеть. Постепенно меня перестали угнетать неприятные мысли. Ну что, в самом деле, произошло? Застали меня у подвала и всё. Мистер Браун меня понял и не ругал, а лишь попросил быть осмотрительней. Садовник на меня обиделся, но я постараюсь с ним помириться. Не будет же он дуться на меня всю жизнь. Всё забудется и простится. Мало ли чего я не совершал за свои десять лет! Иногда так рассоришься с кем-нибудь, что дело кончается жестокой дракой, а потом выясняется, что наши обиды и злость не имеют смысла и гораздо лучше жить мирно и не поминать старое. Мне казалось, что и мистер Вениамин меня в конце концов простит. Хотелось бы, чтобы этого досадного недоразумения не было, но теперь уж ничего не поделаешь. Хорошо хоть, что собаки не умеют осуждать.

Мои мысли прервал Рваный. Он прислушался, насторожился и заставил насторожиться меня. К центральному входу подкатила карета, и я мог увидеть её сквозь зелень сада. Раздались голоса, но ничего нельзя было понять. Пёс ощетинился, обнажил страшные клыки и бросился в ту сторону. Цепь звякнула, натянулась рывком и сшибла меня с ног, больно ударив в бок. Рваный яростно лаял, пытался разорвать оковы и метался, как бешеный.

Я выбрался из-под навеса, подошёл к решётке, выбрал местечко поудобнее и стал приглядываться к суете на въездной аллее. Там сновали слуги, вынося багаж, а от кареты к подъезду шли приезжие: высокий мужчина, женщина, мальчик и девочка. Я присмотрелся, почти прилипнув к ограде, и вдруг меня окатили холодной водой. Окатили подло, исподтишка, так, что я не смог увидеть своего врага. Окно сразу же захлопнулось и даже тени ненавистного поварёнка, а это, конечно, был он, не мелькнуло за стеклом. Я стоял весь мокрый, ошеломлённый и злой. Урок я усвоил и теперь ни за что бы не встал под окнами, чтобы на меня вылили какую-нибудь гадость. Счастье ещё, что на этот раз я отделался только холодной водой.

Пока гости входили в дом, я бросился вперёд, чтобы опередить их, добраться незамеченным до своей комнаты и переодеться.

— Неужели такой дождь? — удивилась Фанни, останавливая меня. — Зачем же ты гулял, мальчик? Приехали гости, а ты в таком жалком виде. Беги скорее, переоденься, а то простудишься.

Я и побежал, но чуть не натолкнулся на леди Кэтрин, спускающуюся по лестнице, чтобы встретить внуков и зятя. Позади, как верный пёс, шла мисс Агнес.

— Роберт! — ужаснулась старая дама.

— Он испортил новый костюм, миледи, — сразу же вылезла Рыжая. — Эти уличные мальчишки не умеют ценить хорошие вещи. Для них приятнее носить лохмотья, чем чистую опрятную одежду.

— Я ценю, но так уж вышло, — оправдывался я.

Леди Кэтрин больше не удостоила меня взглядом.

— Поль! Энн! — радостно восклицала она.

Я пошёл своей дорогой, не оглядываясь, но передо мной возникли мистер Эдвард и отец, тоже спускающиеся к гостям.

— Начался дождь? — спросил мистер Эдвард безразличным тоном.

Отец хмуро скользнул по мне глазами и молча проследовал дальше, не оглядываясь. Я смотрел ему вслед, и отчаяние переполняло мою душу, ведь и он, как Рыжая, мог решить, что я готов вывалиться даже в грязи, лишь бы вернуть себе привычный облик бродяги и оборванца.

— Иди скорее, переоденься, — бросил мне мистер Эдвард.

Но я оцепенело смотрел вниз, на приезжих, вернее, на одну только Энн, и не мог придти в себя от потрясения. Это была ожившая кукла из моего сна, прелестное неземное белокурое создание с большими ярко-голубыми глазами и лёгким румянцем на нежных щеках. Если бы она была не в синем плаще, а в белом платье, я бы, наверное, сошёл с ума.

Видение остановило на мне свой взор и засмеялось, показывая на меня пальцем.

— Кто это? — звонко и весело закричала девочка. — Посмотрите, какое чучело!

Ко мне обернулось множество лиц, в том числе и моего отца, а я молча прошёл к себе, миновав отца Уинкла и чувствуя всю тяжесть унижения и обрушившейся на меня беды. Если бы на моём пути появился Сэм, я убил бы его без всякого сожаления.

У себя я сел на подоконник и погрузился в лютую тоску. Будущее предстало передо мной беспросветным и мучительно позорным. Ожившая кукла из моего кошмара обернулась обычной девчонкой со злым языком. А сам я в глазах всех превратился в мокрое чучело.

— Робин, к тебе можно? — раздался голос мистера Эдварда.

Я не знал, как смогу жить дальше, но надо было отвечать.

— Да.

Дверь открылась.

— Ты ещё не переоделся? — спросил мистер Эдвард.

Я избегал его взгляда.

— Ну, подбодрись! Обиделся на Энн? Однако согласись, что сейчас ты выглядишь не лучшим образом.

Я молчал.

— Не думаю, что Робин Гуд обратил бы внимание на такой пустяк, — сказал мистер Эдвард. — Он бы переоделся побыстрее и вышел к гостям, как ни в чём ни бывало.

Я прекрасно понимал, что прославленный разбойник не мог оказаться на моём месте и услышать от вредной девчонки уничижительных слов, но почему-то мне стало легче.

— Лови.

Я поймал брошенные мне мистером Эдвардом штаны и смущённо улыбнулся в ответ на его смех. И в самом деле, не произошло ничего ужасного. Подумаешь, вымок. Никто ведь не видел, что меня окатили водой из ведра, а уж попасть под дождь может каждый.

— Роберт, ты здесь? — позвала меня Фанни. — Мистер Эдвард, сэр…

Она была смущена и отступила назад, а я почему-то припомнил, как вчера вечером в кухне шипели о том, что славная девушка хочет поступить, как Салли Грегори. Но как поступила Салли Грегори и как хочет поступить Фанни, я не знал.

— Я хотела забрать мокрую одежду, чтобы высушить и погладить, сэр, — объяснила Фанни, взяв мой новый костюм.

Она бросила на меня ободряющий взгляд, улыбнулась и вышла.

— Пойдём к гостям, Робин, — позвал меня мистер Эдвард.

Мы вышли из комнаты. Гости всё ещё разговаривали у лестницы, а мне в моих страданиях показалось, что прошла вечность.

Мистер Эдвард подвёл меня к приезжим.

— Господа, познакомьтесь с новым членом нашей семьи, — сказал он. — Роберт Блэк. Робин, это мистер Белл.

Мистер Белл был высоким человеком с сильной сединой, отчего его волосы казались пепельными. Лицо у него было худое, изборождённое морщинками, хотя и нестарое. Наверное, смерть жены оказала на него гораздо большее действие, чем на мистера Эдварда. И весь он мне показался, хотя и преисполненным отчаянной решимости жить, как ни в чём не бывало, но всё-таки надломленным, почти больным душевно. Я знавал двоих таких. Они жили по привычке, поддерживаемые какими-то идеями или обязанностями, добывали себе пропитание, одежду, разговаривали, как обычные люди, даже строили планы, а потом вдруг сразу потеряли нить, связывающую их с жизнью, и покончили с собой. Не одновременно, конечно, а врозь, даже не в один год, но для меня они навеки остались связаны воедино. Внешне они ничем не обнаруживали депрессии, но мне всегда было не по себе в их обществе, и я старался обходить их стороной. У нас иногда кончали жизнь самоубийством, но это случалось от острого отчаяния, а те двое шли к своей цели очень долго. Вот и мистера Белла я представлял с мёртвой выжженной душой, в любую минуту готовой расстаться с телом. Наверное, детям нелегко общаться с живым мертвецом.

— Очень приятно познакомиться, — улыбнулся мистер Белл и пожал мне руку.

— Поль, — сказал мистер Эдвард.

Поль был худощавым парнем старше и выше меня. У него были светлые волосы и серые дерзкие глаза.

— Убит от счастья, — сообщил он, насмешливо раскланиваясь.

— Поль! — ужаснулась низенькая полная женщина лет сорока с пучком каштановых волос.

— Виноват, мисс Кларк, — с наглой галантностью извинился Поль. — Если бы я уже не был убит от счастья, то я умер бы от вашего упрёка.

— Ты не меняешься, Поль, — спокойно отметил мистер Эдвард. — А я надеялся, что ты поумнеешь. Эмма.

Ожившая кукла стояла передо мной, почти пугая меня своим видом. У нас девчонки были как девчонки: чумазые, оборванные, крикливые, а эта была тиха, кокетлива и очень нарядна в своём распахнутом плаще, открывающем голубое шёлковое платье.

— Очень приятно, — проговорила она голосом, удивительно красивым по сравнению с голосами наших визгливых девчонок. — Я никогда ещё не разговаривала с такими мальчиками, как ты. Мисс Агнес сказала, что ты вор. Надеюсь, что у меня ты ничего не украдёшь.

Я обнаружил, что мистер Эдвард очень крепко держит меня за руку и мне её не вырвать, и подумал, что если мне ещё раз приснится сон про раздавленную куклу, то это, может быть, не покажется мне таким уж кошмаром. Леди Кэтрин, по-моему, была поражена грубостью своих внуков и стояла, как каменное изваяние, да и отец застыл, не зная, что сказать. Зато Рыжая кривила губы в блаженной улыбке, а кухарка и миссис Тишер, выглядывающие из коридора, злорадствовали в полную силу.

— Боюсь, что мои дети не отличаются воспитанием, — заметил мистер Белл. — Извини их, Роберт.

— Думаю, что вы скоро подружитесь, — сказал отец Уинкл вопреки здравому смыслу.

— Мисс Кларк, Фред, ваши комнаты готовы. Дети, не задерживайтесь, — сказал мистер Эдвард, выпуская мою руку и взглядывая на меня выразительными тёмными глазами, словно напоминая, что Робин Гуду подобное приключение было бы нипочём.

Мы с Полем и Энн остались одни. Я не знал, как поступить. Может, Робин Гуду и показался бы забавным такой поворот событий, но я ещё не достиг совершенств своего героя, поэтому избегал смотреть на наглых избалованных детей.

— Поль, — обратилась девочка к своему брату, и в голосе её прозвучали сердитые нотки, — мне не понравилось, как грубо ты говорил с Робертом и мисс Кларк. Я думаю, что папа прав, и ты не отличаешься воспитанием. Прав и дядя Эдвард: ты не умнеешь с годами. Советую тебе сейчас же извиниться перед этим мальчиком, а потом и перед мисс Кларк.

Глаза у Поля стали большими и изумлёнными, да и я был удивлён не меньше.

— Ты же сама обзывала этого парня вором и чучелом, — возмутился Поль, принимая оборонительную позицию.

— Я его не обзывала.

— Да я слышал своими ушами! И Роберт слышал. И все слышали. Роберт, подтверди.

— А я говорю, что я его не обзывала, — отрезала девочка, перестав в эту минуту походить на куклу. — Мне лучше знать, обзывала я его или нет.

Поль был вне себя от возмущения.

— Разве не ты сказала: "Что там за чучело?" — добивался он справедливости.

— Я. Но я его не обзывала. Я увидела кого-то мокрого, в ужасном виде и спросила, что это за чучело, вот и всё. Я до сих пор не понимаю, для чего он так вымок. А обзывать его вором я и не думала. Мисс Агнес сказала, что он вор, а я спросила об этом у него, потому что за глаза о человеке можно сказать всё, что угодно. А раз он, и правда, вор, то я попросила его не воровать у меня. Не понимаю, зачем надо искать второй, обидный для кого-то смысл в моих словах, по-моему, совершенно ясных. Надеюсь, Роберт, ты не будешь таким глупцом, как мой брат, и не обвинишь меня в том, в чём я неповинна?

— Лучше зови меня Робин, — попросил я, ошеломлённый её логикой.

— Хорошо, я буду звать тебя Робин, — согласилась Энн, улыбнувшись, встряхнув локонами и вновь став похожей на куклу.

— Да, с моей сестрой лучше не спорить, — сделал вывод Поль. — Всё равно получится, что она права, а все остальные — нет. Отец Уинкл сказал, что ты спас жизнь дяде Чарльзу. Это правда?

Я кивнул. Оказывается, дети мистера Белла не были так уж высокомерны и насмешливы, как это выглядело вначале.

— Расскажи, — попросил Поль.

Я постарался быть кратким и скромным.

— … Если грабитель меня узнал и ищет там, где я жил, то он очень озадачен моим исчезновением, — закончил я, представляя, как Громила наведывается в мою дыру и рыскает по окрестностям.

— Ты очень смелый мальчик, — серьёзно сказала Энн.

Я знал за собой слабость, но лесть всегда сладка, особенно если она исходит от такого волшебного существа.

— Девочки каждый пустяк принимают за подвиг, — с оттенком зависти заметил Поль. — Наверное, у тебя была интересная жизнь. Я буду рад послушать, но сейчас пора идти, иначе за нами придёт мисс Кларк. Пойдём, Энн.

— Сейчас иду, — откликнулась Энн.

Поль первым начал подниматься по лестнице.

— Тебе нравится моё платье? — спросила Энн, откидывая плащ.

Голубое шёлковое платье с оборками и кружевами, перетянутое на талии тонким кушаком, делало девочку похожей на фею, пришедшую из царства грёз.

— Да, очень. Ты в нём похожа на… — Я не мог подобрать слово и выпалил первое попавшееся, — … на куклу… или на принцессу. У тебя очень красивые волосы…

— Как я мечтаю их обрезать! — воскликнула Энн, и в её глазах промелькнула боль.

Я остался стоять с раскрытым ртом, а девочка-кукла уже бежала по лестнице, и скоро сверху донёсся её весёлый звонкий голос и смех. Наверное, я был совершенно несведущ в житейских вопросах, потому что не мог понять, что обидного нашла она в моих словах. На мой взгляд, они могли осчастливить любую девочку, но, наверное, Энн была сделана из другого материала, чем мои прежние знакомые.

Из задумчивости меня вывело какое-то движение в коридоре, ведущем к кухне. Я заглянул туда и поспешил уйти, потому что там расхаживала Эмма, посмеиваясь, кривляясь и пожимая плечами. Я поднялся на второй этаж, в растерянности заглянул в библиотеку и обнаружил там отца, мистера Эдварда, мистера Белла и отца Уинкла. Они сразу замолчали, и я повернулся, чтобы уйти.

— Робин, войди, — позвал меня мистер Эдвард.

Я вошёл.

— Ты разговаривал с Полем и Энн, когда мы ушли? — спросил он.

— Да, сэр.

— Надеюсь, мои дети не были очень грубы? — осведомился мистер Белл.

— Нет.

— Я был уверен, что вы легко найдёте общий язык, — заметил отец Уинкл.

Отец ничего не сказал. Он был погружён в какую-то невесёлую думу и даже не поднял головы. Как я пожалел, что не успел узнать, чем могу ему помочь!

— Смотрите! Смотрите! — ещё издали кричала Энн, бегом направляясь сюда.

Она появилась в дверях с куклой, которую я видел сегодня ночью. Улыбающаяся девочка в пышном наряде и с локонами и материализовавшаяся кукла из моего сна были поразительно похожи, только цвет платья был разным. На меня это сходство произвело удручающее впечатление, а всё из-за моих кошмаров. Но странно, что мистер Эдвард заметно побледнел, а у отца Уинкла между бровей появилась морщина.

— Смотрите, какая прелесть! — щебетала Энн. — Она так похожа на меня!

По-моему, девочке её возраста не пристало так по-детски радоваться игрушке, да ещё бесовской кукле, имеющей такое сходство с ней самой.

Мистер Белл смотрел на дочь влюблёнными глазами и при виде её радости просиял улыбкой.

— Тебе понравился мой подарок? — удовлетворённо спросил отец, отрываясь на минуту от тяжёлых мыслей, чтобы ласково кивнуть племяннице, а затем погрузиться в прежнюю рассеянность.

— О да, очень! Спасибо, дядя Чарльз!

Она поцеловала его, и он нежно провёл рукой по её роскошным волосам.

— У меня тоже есть для тебя подарок, — сказал мистер Эдвард, встав и быстро выйдя из комнаты.

Когда он вернулся, его лицо было совершенно спокойным.

— С приездом, Энн.

Он протянул ей красивый ящичек и, открыв его, девочка залилась румянцем. Насколько я мог определить, там не было ничего особенного, лишь щётки для волос, гребень, каким женщины украшают причёски, чудные шпильки, какие-то пузырьки и прочие мелочи неясного назначения.

Вместо слов благодарности, ахов и охов Энн бросилась на шею мистеру Эдварду, а её отец недовольно поморщился.

— Зачем ей это, Нед? Она ещё слишком мала для того, чтобы закалывать волосы.

— Дядя Чарльз, я сразу понял, что это ваш подарок, — сообщил сияющий Поль, появляясь в дверях. — Спасибо.

— А что ты ему подарил? — подозрительно спросил мистер Белл.

— Костюм для верховой езды, — ответил отец.

— А мне следовало бы подарить тебе хлыст. — сурово и веско объявил мистер Эдвард, — но я припас для тебя лишь учебник по математике. Возьми его в курительной в правом нижнем ящике стола.

Поль исчез с таким довольным видом, словно был самым старательным учеником в мире, а за ним вышли Энн и я.

— Смотри, какая красота! — сказала она мне за дверью.

Я ещё раз поглядел на содержимое ящичка. За такие вещи скупщик краденного дал бы приличные деньги, но сейчас меня не донимали профессиональные интересы. Гораздо приятнее было смотреть, как радуется Энн.

— А ты хотела остричь волосы, — напомнил я ей.

Девочка посмотрела мне прямо в глаза.

— Как же ты глуп, Робин! — воскликнула она, и в голосе её вновь прозвучала боль. — Неужели ты не понимаешь, что эти прекрасные вещи будут стоять у меня в комнате как игрушки, и я никогда не смогу ими воспользоваться?

Она отвернулась и пошла к лестнице, и я подумал, что она слишком небрежно несёт куклу, которая, вроде бы, вызвала её радость, и слишком крепко прижимает к груди ящичек, содержимым которого, по её словам, не сможет воспользоваться.

Из глубин третьего этажа до меня донёсся восторженный вопль Поля. Очевидно, учебник по математике содержал в себе сокровища мудрости, если смог так порадовать этого парня.

— О, спасибо! Ну и спасибо! — орал Поль, сбегая с лестницы.

Из библиотеки вышел мистер Белл.

— Почему ты так кричишь? — одёрнул он сына. — Мои дети ведут себя, как уличные оборванцы! Не успевают приехать, как можно оглохнуть от шума!

Он увидел меня и смутился, а для меня именно это смущение было унизительным, потому что больше слов показывало, насколько низким по развитию и воспитанию он меня считает.

— Что тебе подарили? — спросил мистер Белл спокойнее.

Поль потряс в воздухе блестящим предметом.

— Часы! Золотые часы на золотой цепочке с печатками! Я мечтал о таких всю жизнь!.. Папа, тебе плохо?

Мистер Белл провёл рукой по лицу, потёр пальцами виски.

— Ах, эта голова! Такая боль! Больше не кричи. Ты ведь знаешь, как действует на меня шум. Зря Нед подарил тебе такую вещь, от вида которой ты орёшь, словно тебя режут.

Он ушёл в библиотеку, а Поль пожал плечами и повернулся ко мне.

— На него иногда находит, — пояснил он. — Не обращай внимания. Скоро он забудет о своей головной боли. Гляди-ка сюда.

На меня вид этих часов навеял неприятное чувство. Мне вспомнились часы другой формы, но тоже золотые, припрятанные у стены в моём бывшем доме, а в связи с этим и подробности их появления в моей жизни. Уж лучше бы они не появлялись, несмотря на их ценность! Когда бы я о них ни вспомнил, передо мной вставал умирающий отец с его искажённым ненавистью лицом.

— А на тебя что нашло? — вернул меня к действительности голос Поля. — С ума что ли все посходили?

— Мистер Поль. Зачем вы показываете ценные вещи этому мальчику? Я ведь сказала вам о его прошлом, а с хорошей стороны он себя ещё не зарекомендовал.

Конечно, это была Рыжая.

— У меня не стащишь, — засмеялся Поль, прикрепляя цепочку, опуская часы в карман и начиная выглядеть типичным ротозеем, которого можно облапошить, как двухлетнего ребёнка.

Его счастье, что я был честным вором, уж очень лёгкой добычей были эти часы, другой не утерпел бы из принципа.

Приятное сознание собственного благородства позволило мне перенести очередной выпад мисс Агнес с достоинством и невозмутимостью матёрого вора.

— Дети, идите пить чай! — позвала мисс Кларк. — Поль! Робин! А где Энн?

— У себя в комнате. Наверное, нянчится со своей новой куклой, — ответил Поль. — Позвать её?

— Я сама за ней схожу, а вы, мальчики, идите в столовую.

Мисс Кларк представлялась мне доброй и беспомощной.

— Дети! — фыркнул Поль, трогая цепочку.

Наверное, он казался себе очень взрослым и элегантным.

— Дети, не задерживайтесь, — бросила нам леди Кэтрин, проходя мимо.

С приездом внуков она прямо-таки расцвела.

Вот тут я совершил большую ошибку, потому что не пошёл с Полем прямо в столовую, а забежал к себе в комнату в надежде, что Фанни успела высушить мой новый костюм. Как было бы здорово выйти к чаю нарядным и, как выразилась Фанни, красивым. Ведь и леди Кэтрин нашла, что в новом костюме я очень изменился. Но меня постигло разочарование: в комнате не было подарка отца. Я огорчился, но, когда подошёл к зеркалу, нашёл, что и без того одет очень хорошо, лучше некуда. В таком бы виде показаться миссис Хадсон…

В столовой уже все собрались. Я тихо сел на свободное место и получил здоровенный кусок праздничного пирога. На этот раз за столом прислуживал мистер Браун, и его торжественный вид делал чаепитие пугающе парадным. Фанни, оставшаяся на подхвате, одним мне понятным способом напомнила о "свинье за столом", и я приложил все силы к тому, чтобы не опозориться. Присмотревшись к благовоспитанным детям мистера Белла, которым, в отличие от меня, не нужно было заботиться о своих манерах, я решил, что смогу научиться вести себя так, чтобы не отличаться от них, но успокаиваться на этом нельзя, потому что оплошности Поля или Энн не будут восприниматься так остро, как оплошности парня с улицы, чьи даже самые незначительные ошибки будут раздуваться недоброжелателями из прислуги и превращаться в неодолимые пороки, соответствующие моему происхождению и воспитанию.

Мне приходилось постоянно быть настороже. Поэтому я замечал очень многое. Поль, например, был шумным и открытым подростком, несколько грубоватым, хотя и не мне бы об этом говорить, немного самовлюблённым и рисующимся перед всеми наполовину осознанно, наполовину нет. Мне в моём мире не хотелось бы иметь его товарищем, потому что такие самоуверенные типы всегда попадают в беду и их по-дружески надо выручать. Зато Энн в свои девять лет была сложной девочкой. При её кажущейся непосредственности, она вся состояла из тайн и загадок, которые не каждому удалось бы подметить, а уж разгадать — никому. Не знаю, какая бы будущность ждала такую особу в моём мире, потому что никогда не встречался с ними. Скорее всего, гибель.

За столом было достаточно весело. Правда, не для меня, потому что, несмотря на внимание ко мне мистера Эдварда и отца Уинкла, я чувствовал себя здесь чужим, да и занятия Поля и Энн вызывали во мне естественный интерес, но лежали в неведомой для меня области. Кроме того, сейчас, когда я видел хмурого отца, я думал больше о нём и о помощи, которую не могу ему оказать, потому что не знаю, в чём она должна заключаться. Принадлежи он к другому кругу, я бы места себе не находил от тревоги, ведь если что-нибудь случается у нас, то это не бывает несерьёзным, но в мире, где живёт отец, ему не угрожает ни смерть, ни тюрьма, ни каторга, ведь он не вор и не убийца, да и мстить ему некому. Однако что-то его всё-таки мучает, и только я мог бы снять с него эту заботу. Что же мне делать?

Я ожидал, что после чая отец постарается со мной увидеться, поэтому не стал заговаривать с Полем и Энн и предоставил им идти к себе, а сам подождал немного и отправился на поиски отца. Оказывается, он был в обществе мистера Белла и, судя по всему, выбрал его в поверенные своих тайн. Подойти поближе и узнать, о чём они беседуют, я не мог, потому что они сидели напротив открытой двери и увидели бы меня, а разобрать их шёпот на расстоянии было нельзя. Я заметил лишь, что мистер Белл считает проблемы отца чепухой, потому что говорит что-то ободряющее с довольно-таки легкомысленным видом и иногда улыбается с такой насмешкой, будто отец бьётся над задачей, которую и решать-то незачем, потому что её не существует.

— Не знаю, — долетел до меня более громкий голос отца. — Я уже несколько раз был близок к осуществлению своего решения, но что-то меня останавливало. Нед говорит, что за свои ошибки нужно платить, но я не готов к этому. Неужели я должен разбить свою жизнь…

Дальше я не слышал. Отец ещё что-то говорил, и мистер Белл, по-видимому, был на его стороне.

— Ты ведь ещё не знаешь, почему я так тороплюсь, — чуть громче произнёс отец и вновь перешёл на шёпот. — … пока она… Ты не знаешь, на что она способна… даже убить… это надо сделать по возможности быстрее, чтобы…

Лицо мистера Белла интересно менялось. Сначала на нём отразилось недоумение и почти испуг, потом оно стало озабоченным, а затем спокойным и даже весёлым, словно и эта новость не должна нарушать чей-либо душевный мир. Он горячо и, по-видимому, убедительно заговорил о чём-то, и отец согласно кивал головой.

Я отошёл от них успокоенным, потому что отец нашёл ещё одного человека, на чью помощь и поддержку может рассчитывать, и ему удалось с ним переговорить. И как это мистер Эдвард и отец Уинкл оплошали, оставив их одних? Мысленно я даже злорадно посмеялся над их былой бдительностью. А затем началось страшное.

Сначала я услышал неясные женские голоса, потом истерический смех Рыжей. К возбуждённо разговаривающим женщинам присоединились мужчины. Это собрание могло произойти по любому поводу, но почему-то у меня заныло внутри от предчувствия неприятностей, и я пошёл в ту сторону.

На лестнице собрался почти весь дом: злорадные мисс Агнес и миссис Джонсон, растерянные мистер Браун и Фанни, озабоченные мистер Эдвард и отец Уинкл. А в центре круга стояли испуганная мисс Кларк с новой куклой Энн в руках и Энн, сама похожая на куклу, если бы не серьёзный недоумевающий взгляд, очень не соответствующий кукольному облику.

Едва я увидел игрушку, как понял, что пришёл конец моей новой счастливой жизни. Кто-то безжалостно обрезал её длинные локоны, изорвал платье и растоптал туловище. От фарфоровой головы местами были отбиты кусочки, только голубые глаза смотрели по-прежнему наивно. Но её истерзанное тело не было в крови, как в моём сне, и неровно остриженные волосы не были запачканы.

— Робин, иди сюда, — строго приказал мистер Эдвард.

Я подошёл, совершенно подавленный обрушившимся на меня несчастьем. Мистер Эдвард взял куклу и показал мне.

— Это сделал ты? — спросил он.

Я покачал головой.

— Не отпирайся! — злобно прошипела Рыжая. — Ты специально не пошёл в столовую вместе с мистером Полем, чтобы пробраться в комнату мисс Энн и уничтожить её новую куклу.

По-моему, нет ничего хуже злых баб.

— Зачем мне это понадобилось? — независимо спросил я.

Я был один против всех, как Робин Гуд против своих врагов, к тому же сейчас я окажусь на улице, нищий, бесприютный, разыскиваемый Громилой Уолтером, поэтому напоследок мог позволить себе отнестись презрительно к покидаемому мной благополучию.

— Потому что ты завистливый маленький негодяй, — подхватила кухарка. — Ты не можешь вытерпеть, что милую нашу мисс Энн любят все. Ты видел, как наша дорогая девочка обрадовалась новой кукле, и решил доставить ей горе.

Я глядел на Энн. Её брови нахмурились, будто она решала непосильную задачу, а губы были крепко сжаты.

— Что это?! — воскликнула леди Кэтрин, выйдя на шум и увидев растерзанную куклу. — Кто это сделал?! Энн, дорогая моя девочка! Чарли! Фредерик!

Как же я не хотел присутствия отца! Я знал, что известие о гибели куклы не минует его ушей и моё позорное изгнание состоится с его ведома, но всё равно крик старухи, призывающей сына и зятя, резанул меня по сердцу.

Отец застыл на месте, увидев, что стало с куклой, а потом замкнулся в себе и молчал. Зато мистер Белл смотрел на свою дочь с состраданием, говорящим более слов.

— Миледи, это сделал он, — обличающе указала на меня Рыжая. — Разве можно было брать уличного мальчишку, бродягу, вора в приличный дом?

Мистер Эдвард покосился на горничную, чьи резкие крики действовали ему на нервы, и вновь перевёл суровый взгляд на меня, а я стоял, как столб, понимая, что мне не оправдаться. Отец Уинкл смотрел на меня с осуждением, хотя, будучи попом, конечно, проповедовал направо и налево, что нельзя судить своего ближнего.

— Нет, это сделал не он, — вдруг ясным голосом сказала Энн.

Фанни радостно встрепенулась.

— Не он? — переспросила леди Кэтрин. — Но кто же тогда? До него у нас никогда не было таких происшествий.

— Я чувствую, почти знаю, что не он, но не знаю, кто именно, — ответила девочка с взрослым взглядом и кукольным обликом.

Фанни нахмурилась.

— То, что ты заступаешься за мальчика, говорит о твоём добром сердце, Энн, — немного смягчившись, произнесла строгая дама, — но ты не должна оправдывать виновного. Мальчик, совершивший дурной и злой поступок, должен быть наказан.

— Но это не он, — твёрдо повторила Энн. — Если бы он решил мне досадить, он бы испортил не куклу.

Она была права. Конечно, если бы я решил доставить ей огорчение, я бы разбил, разломал на части подарок мистера Эдварда, который был ей так мил, гораздо милее куклы.

— Не куклу? А что? — спросил мистер Браун.

Мистер Эдвард очень внимательно посмотрел на Энн, на меня и жестом призвал всех к молчанию.

— Мы не знаем, Робин совершил этот гадкий поступок или не он, поэтому не можем его обвинять. Энн уверяет, что это сделал не он. Подумав, я присоединяюсь к её мнению. Легче всего свалить вину на того, кто не имеет возможности оправдаться из-за своего прошлого, поэтому призываю всех оставить обсуждение этого вопроса и положиться на будущее. Я убеждён, что со временем позорный поступок, совершённый неизвестным лицом, получит объяснение и виновный сознается.

— Энн, малышка, ты очень расстроена? — с нежностью спросил мистер Белл.

— Нет, папа.

— Не может быть! Ты была так счастлива, когда получила куклу, и вот…

— Энн — умная девочка и понимает, что, если захочет, получит другую куклу, — вмешался отец Уинкл. — Можно купить такую же.

— Спасибо, — поблагодарила девочка.

Мой отец вышел из оцепенения, но, вместо того, чтобы сказать мне ободряющее или осуждающее слово, повернулся и покинул нас. Я с тоской глядел ему вслед.

— Пойдём, Фред. Отец Уинкл, вы идёте? Мама, позвольте…

Леди Кэтрин вырвала свою руку из руки сына и ушла вслед за моим отцом. В лице мистера Эдварда ничто не дрогнуло.

— Робин, я верю, что это сделал не ты, — сказал он, собираясь уйти вслед за остальными, но напоследок заметил мои засунутые в карманы для придания независимости руки. — Вынь руки из карманов.

Слуги тоже разошлись, взволнованные и обеспокоенные. На мнение Рыжей и миссис Джонсон речь мистера Эдварда, как и следовало ожидать, не повлияла. Мы с Энн остались одни.

— Это, правда, сделал не ты? — спросила Энн.

— Клянусь, что не я.

— Я рада, что не ошиблась, — очень серьёзно сказала она. — Мне всё это очень не нравится, но я всё равно счастлива, что ты не такой, как говорит мисс Агнес.

Она ушла, и сразу же появился Поль.

— Не хотелось влезать в этот пчелиный улей, — высокомерно поморщился он. — Было бы из-за чего устраивать такой крик. Подумаешь, куклу разбили! Энн давно пора перестать играть в куклы, но она у нас всё ещё считается маленькой. Удивляюсь, что она так спокойно перенесла тяжёлую утрату. Может, наконец-то начинает умнеть?

Поль совсем не знал своей сестры. Он считал её дурочкой, не желающей выходить из детского возраста, а ведь за её поведением что-то крылось. Едва я подумал об этом, как на меня повеяло холодом от загадочного сходства куклы из моего сна, таинственной девочки-куклы и куклы, подаренной моим отцом и изувеченной неизвестным. Не окажется ли мой сон пророческим? И хорошо, если пророчество уже исполнилось. А если нет? Кто-то со злобной жестокостью расправился с куклой. Кто? Почему? Кому досадила Энн? Всё это представлялось мне дьявольским наваждением.

— Как ты думаешь, кто мог это сделать? — спросил я.

— А разве это не ты? — удивился Поль.

Я пропустил нелестное высказывание мимо ушей.

— Подумай, кто может ненавидеть твою сестру?

— Кто может её ненавидеть? Да никто. Все в ней души не чают. Дорогая Энн! Деточка! Малышка! Девицу скоро замуж выдавать, а над ней сюсюкают, как над младенцем.

Насчёт замужества он явно перехватил, хотя у нас проститутками становились даже такие крошки.

— Вы с Энн надолго приехали?

— Я, к счастью, послезавтра уеду, а Энн с отцом поживут здесь. Отцу внезапно пришло в голову, что мне вредно болтаться без дела, и он отсылает меня до конца каникул в Европу.

Я понимал, что внезапность такого решения связана со мной и моей злосчастной профессией, но пока не мог изменить мнение окружающих обо мне. Да ещё этот странный случай с куклой.

— Одного? — спросил я.

Я был удивлён, потому что такого растяпу страшно было бы отпустить без присмотра даже на соседнюю улицу.

— К сожалению, нет. Придётся тащить за собой мистера Симмонса, моего прежнего наставника. Он мне, конечно, будет досаждать, но другого выхода нет.

Кажется, этот самовлюблённый дуралей не придавал значения истории с куклой и считал её забавным эпизодом. У меня даже возникло подозрение, что он сам всё подстроил, но я легко поборол это чувство.

— Вообще-то я не рассчитывал уезжать. У меня здесь неподалёку есть приятели, и мы любим собираться вместе, а раз у меня теперь имеется потрясающий костюм для верховой езды, я бы обязательно завёл разговор о лошадях и как-нибудь незаметно натолкнул бы их на мысль о прогулке…

Он разглагольствовал очень долго, а потом предложил прогуляться. По-привычке, я пошёл было к чёрному ходу, но он меня остановил.

— Куда ты? Там живёт большая собака неопределённой породы и злобного нрава, и лучше не показываться ей на глаза. С ней могут сладить только старый Вениамин, старуха Джонсон и молодая служаночка недурной наружности.

— А также я.

— Ты???

Он пожелал удостовериться, правду ли я говорю, и, стоя в дверях, смотрел, как я здороваюсь с Рваным.

— Знаешь, я просто потрясён, — искренне признался он, когда я вернулся к нему. — Как это тебе удалось?

— Я умею и не такое, — усмехнулся я. — Отец не ошибся, назвав меня Робертом в честь Робин Гуда.

— Это был всего-навсего разбойник, — пренебрежительно возразил Поль. — Если бы тебя послушали мои друзья, они подняли бы тебя на смех, но я буду снисходителен. Твой отец, наверное, тоже был чем-то вроде разбойника? Или просто вором?

Мне очень хотелось дать ему в ухо, но я сдержался.

— Он был вором, притом хорошим вором, но я был не хуже. Я мог бы стащить твои часы, просто проходя мимо, когда ты глазеешь на витрину.

— Будет сочинять! Может, ты и стащишь бумажник у ротозея, который его не спрятал, но не мои часы.

— Не веришь? Иди сюда.

Я видел, как он прикреплял цепочку к карману, так что моя задача была простой. Я вывел Поля во двор и, пока он с испугом глядел на рванувшегося к нему Рваного, прошёл мимо, слегка его толкнув.

— Ну что? — спросил я.

— Да ничего. Как посмотришь на этого зверя, все поджилки трясутся.

— Ты следишь за своими часами?

— А ты как думал? Ой, где они?

Я покачал их на цепочке и протянул растяпе. Он сперва опешил, а потом недовольно сказал:

— Так каждый может. Конечно, выбрал момент, когда я думал только о собаке… Странно, что я ничего не почувствовал.

Я засмеялся, а он прикрепил часы на место.

— Ты решил навсегда порвать с прежней жизнью? — спросил он.

— Да.

— Несмотря на свой талант? — улыбнулся он.

В сущности, он был добродушным малым, хоть и не особо умным.

— Больше он мне не понадобится, — сказал я. — Пущу свои способности на что-нибудь другое.

— Дядя Эдвард сказал, что ты приёмный сын дяди Чарльза. Твой настоящий отец умер?

— Его убили. Забили насмерть.

Поль передёрнул плечами.

— Да, не повезло. А известно, кто?

— Нет. Он не мог говорить.

— А у меня убили мать. Ты ничего об этом не слышал?

— Нет.

Поль откровенно и без утайки поведал мне всю историю, которую я с трудом выудил у садовника.

— Так мы с Энн остались без матери, а дядя Эдвард — без жены и без сына. Мой отец после этого слёг и долго лежал в горячке. По-моему, он до сих пор не может опомниться. Дядя Эдвард легче перенёс потерю, наверное, потому что женился не по любви, а из чувства долга.

— Как это?

— Он молодой был, спутался с горничной… ну, как это обычно бывает. Потом она объявила, что ждёт ребёнка, а он, вместо того, чтобы её рассчитать, женился на ней.

Я был изумлён до крайности. Выходит, моё толкование подслушанного разговора было ошибочным, и мистер Эдвард не мог отговаривать брата жениться на бедной, а, скорее всего, наоборот, он убеждал его вспомнить о долге. Или я совсем запутался и объясняю обрывок беседы слишком примитивно, или речь идёт о какой-нибудь заблудшей душе. Ясно одно: у моего отца какие-то трудности, и я мог бы ему помочь, если бы знал, как.

— Эта Салли Грегори была племянницей здешнего садовника, который её, можно сказать, вынянчил. Говорят, моя мать её очень любила, а бабушка терпеть не могла. Дядя Эдвард сразу же запер дверь в комнаты, где произошло убийство, а мистер Вениамин — дверь в подвал, где нашли тело Берта. Как я ни пытался, но ключей не достал.

Я поневоле взглянул на вход в дом, и заметил Сэма, с ненавистью смотрящего на меня. Он сразу же скрылся, а я, наконец-то, понял, кто погубил куклу. Конечно, это сделал поварёнок, чтобы подумали на меня, и мне надо было догадаться об этом сразу. Мисс Агнес и миссис Джонсон будут донимать меня оскорблениями и лопаться от злости, но не решатся испортить вещи хозяев, а этот чертёнок на всё способен, потому что не научился ещё беречь чужое добро. Я мог бы уже сейчас пойти и указать на виновного, чтобы снять с себя подозрение, но во мне не было греха доносительства, к тому же, разговаривая с Полем, я очень живо представил свою прежнюю, слишком ещё недавнюю жизнь и подумал, не выгонят ли поварёнка за такой поступок и не придётся ли ему из-за этого вкусить уличных опасностей.

— Обидно всё-таки: эта история так близко меня касается, а я не видел места гибели своей собственной матери. Если бы отец не решил меня отправить в путешествие, мы бы с тобой могли пробраться и в комнаты и в подвал. Я указажу, в каком кармане садовник держит связку ключей, и отвлеку его, а тебе будет легко её стащить. Он решит, что выронил ключи, станет искать, а мы к тому времени уже осмотрим подвал и положим их где-нибудь на дорожке. Достать ключ от комнат будет труднее, потому что дядя Эдвард запер его где-то в своей спальне. Тут уж я не знаю, что делать. Может, ты умеешь открывать замки?

— Нет.

— Тогда давай не будем терять времени и стащим ключи у садовника.

В том, чтобы без спросу открыть замок и проникнуть в запретную комнату, я греха не видел. Я без колебаний воспользовался бы ключами мистера Вениамина, чтобы попасть в подвал, если бы он выронил их сам. Я бы даже взял их на время из его домика, если бы увидел их висящими на стене или лежащими на столе, потому что это может сделать каждый, но применить воровские приёмы карманника по отношению к людям, которые так хорошо ко мне отнеслись, я не мог.

— Нет.

— Почему? — удивился Поль.

— Я не могу воровать у своих.

— Какое же это воровство? Мы ведь сразу же вернём ему ключи.

— Нет, не уговаривай. Я не могу обманывать мистера Вениамина таким образом. Может, ты знаешь, куда он кладёт ключи, когда приходит домой?

— Не знаю, — с досадой сказал Поль, а потом его осенила догадка. — Но у меня-то ты стащил часы. Почему же не можешь стащить ключи у садовника?

— Это другое дело. Тебе я показал, как это делается, и ты знал, что я сейчас украду твои часы. Я ими не воспользовался и сразу же вернул тебе. А мистер Вениамин не будет знать, что его карманы обшарят, это раз, и мы воспользуемся результатом моего воровства, это два. Я не хочу возвращаться к прежней жизни.

— Удивительно, как ты с такими взглядами вообще стал вором, — сердито сказал Поль и, не глядя на меня, пошёл в дом.

Я мог бы многое на это ответить, но не стал его догонять.

Я был весь во власти нового отношения к жизни и к людям. Вот ведь как получается: я, вор, мог бы воспользоваться своим искусством, но отказался его применить. Я мог бы незаметно выудить содержимое из карманов всех, кто со мной разговаривает, но зачем мне это нужно? Я сыт, одет, меня обучает грамоте отец Уинкл, со мной вежливы, я даже обрёл прекрасного доброго отца. Разве теперь я захочу воровать? Оставьте на столе какие хотите деньги, золото или другие ценности, и я их не трону.

От избытка чувств я обнял Рваного и поцеловал его в мягкую шерсть на лбу. В ответ на непривычную ласку пёс опрокинул меня на спину и вылизал лицо.

Когда я возвращался обратно, то хотел проскочить мимо кухни как можно незаметнее, поэтому шёл совершенно бесшумно. Я не собирался даже смотреть в ту сторону, но не удержался и взглянул. И что же я увидел? Миссис Джонсон, воровато прислушиваясь, совала что-то в огонь, вытаскивая из-под передника. Запахло палёным. Я присмотрелся и убедился, что это были белокурые локоны, срезанные с головы изувеченной куклы.

Я торопливо миновал кухню, дошёл до лестницы и остановился. Мне не верилось, что это сделала кухарка. Наверное, она обнаружила обличительные локоны у Сэма, наподдала ему, а теперь сжигает улику, чтобы никто не смог догадаться о причастности поварёнка к преступлению. Наверное, Фанни права, и миссис Джонсон за грубостью прячет добрую душу. Но по отношению ко мне она поступает жестоко, зная истину, но позволяя каждому желающему обвинять меня в злобном поступке. Может быть, втайне она даже довольна, что, спасая от наказания Сэма, губит меня. И чем я ей так досадил? Но ничего, прошло слишком мало времени. Скоро всё изменится. У отца закончатся неприятности, и он мне поможет, ведь он такой добрый.

На лестнице меня поймал отец Уинкл и увёл в классную. Я думал, что он будет со мной заниматься, а он расспрашивал меня, понравились ли мне Энн и Поль, что я сейчас делал, кончился ли дождь и всё в таком духе. Не знаю, то ли ему было что-то от меня нужно, то ли ему было скучно и он искал общества, а может, таким путём он препятствовал моей встрече с отцом. Если бы не последнее соображение и подозрительный облик священника в целом, беседа с ним оставила бы во мне приятное чувство, потому что была довольно интересной и даже поучительной, хоть сам отец Уинкл этого и не подозревал. По её окончании я почувствовал себя умнее и лучше, но и беспокойства за отца во мне прибавилось, потому что о нём не было сказано ни слова.

Потом мы оба отправились ужинать, потому что из-за приезда дорогих гостей леди Кэтрин не могла избавиться от гастрономических затей и решила откармливать нас на убой. Я отъедался здесь за всё голодное время, которое пришлось на мою долю, и теперь чувствовал себя значительно сильнее и здоровее, а в будущем мог тешить себя надеждой стать первым силачом. Ведь и сейчас я далеко не слаб, несмотря на невысокий рост, а имея ежедневно хороший обед, может быть, подрасту, ведь мой настоящий отец был довольно высок.

Люди, привычные к достатку, обязаны были оценить изобилие на столе, ведь даже я, всё ещё рассматривающий любое блюдо как лакомство, удивился героическим подвигам хозяйки, а, к примеру, Поль этого не сделал. Он ел много и с аппетитом, но с видом хмурым и недовольным. Энн, напротив, почти не притронулась к еде и была поглощена своими мыслями. Леди Кэтрин на меня не смотрела, показывая, что случай с куклой потряс её до глубины души и она не верит в мою невиновность, зато мисс Кларк смотрела на меня слишком часто и в её кротких карих глазах читался ужас. Худое лицо мистера Белла было очень напряжено, и уже по одному этому я судил, как он любит дочь, если всё ещё переживает за неё, лишившуюся новой игрушки. А отец… Он покусывал губы, хмурился и проявлял все признаки беспокойства. Только мистер Эдвард и отец Уинкл старались поддерживать за столом непринуждённый разговор, не обходя стороной и меня.

— Поль, почему ты не разговариваешь с Робином? — сделала Энн замечание своему брату, не принимая во внимание, что сама тоже не сказала мне ни слова.

— Не желаю с ним разговаривать, — прорычал Поль. — С такими типами мне не по дороге.

Моё положение было не из лёгких. Не мог же я объяснить, что Поль подбивал меня стащить ключи у мистера Вениамина, а я отказался. Я никогда не был в такой идиотской ситуации и не знал, как из неё выйти.

— Что это значит? — забеспокоилась леди Кэтрин, подозрительно и недоброжелательно глядя на меня.

— Это наше дело, бабушка, — отрезал Поль.

Больше к этому вопросу не возвращались, но впечатление осталось тяжёлое.

— А теперь пришло время сообщить вам удивительную новость, — сказал отец и встал. — Я внял всеобщим убеждениям остепениться, решил порвать с прежней приятной, но безалаберной жизнью и в самом ближайшем будущем женюсь.

Мистер Белл улыбнулся и кивнул, отец Уинкл посмотрел на мистера Эдварда, а мистер Эдвард, казалось бы, что-то понял, потому что посмотрел на брата как-то особенно. Зато леди Кэтрин задавала вопрос за вопросом, стараясь угадать имя невесты, а когда вынудила сына его произнести, была, по-моему, скорее удивлена, чем обрадована.

— Чарли, милый, — только и смогла она сказать.

— Может быть, тебе следовало бы сперва посоветоваться со мной? — спросил мистер Эдвард. — Если у тебя неприятности, я мог бы тебе помочь. Ты делаешь глупость.

— Что такое? — спросил отец со смехом, и я впервые заподозрил, что он выпил. — Когда я пропадаю по ночам, меня просят остепениться, а когда я хочу остепениться, мне говорят, что я делаю глупость. Как это понимать? Наконец-то я встретил девушку, в которую влюбился с первого взгляда и которая приняла моё предложение. Её семья согласна. Что желать ещё?

— Но она ещё ребёнок! — возразила леди Кэтрин. — Капризный, избалованный, злой ребёнок. Не о такой жене я для тебя мечтала.

— Это решено, мама, — твёрдо сказал отец. — Робин, мой славный маленький друг, я тебя очень полюбил. Ты хорошо себя вёл…

— А теперь тебе следует идти спать, — докончил мистер Эдвард. — И вам тоже, дети. Хорошо, что ты напомнил о времени, Чарли. Мисс Кларк, уведите Энн и Поля. Фанни, проводите Робина в его комнату, пожалуйста.

По-видимому, отец был пьян больше, чем я подумал вначале, потому что я ничего не понял из того, что он мне сказал. Ясно, что он что-то имел в виду, а мистер Эдвард его перебил, но меня волновало не только это. Я подозревал, что отец хочет жениться, даже решил, что жениться хочет на бедной, а его брат его отговаривает от этого, потом узнал, что мистер Эдвард сам был женат на служанке, поэтому, скорее всего, уговаривает моего отца выполнить долг по отношению к какой-нибудь обманутой бедняжке, но всё равно известие о женитьбе меня ошеломило. Всё сразу стало очень сложным и неприятным. Прежде отец был хозяином самому себе, а теперь перед ним встали обязательства. В доме появится незнакомая женщина, о которой леди Кэтрин выразилась как о злом, капризном, избалованном ребёнке. Вдруг она меня возненавидит, как мисс Агнес и миссис Джонсон? Хорошо было раньше тешить себя гордыми планами уйти, если мне будет здесь плохо, но теперь, когда я пожил несколько дней жизнью мальчика из хорошей семьи, возвращение назад кажется очень страшным. Да и куда я уйду? На прежнем месте меня подстерегает Громила, а на новом — тюрьма или смерть от голода, холода или чьей-то преступной руки. Я впервые почувствовал себя честным человеком и не хотел возвращаться на прежнюю дорогу. Захочет ли отец моего ухода? А быть причиной постоянных ссор не захочу я.

Из столовой я вышел под гнётом этих иыслей, а потом мало-помалу их вытеснили другие, более отрадные размышления. Я подумал, что ничего не может быть глупее, чем заранее настраивать себя на худшее. Всё может оказаться очень хорошо. Во всяком случае, у меня есть прекрасный отец, которого я не заслуживаю, но очень люблю. В моих ушах до сих пор ещё звучал его ласковый голос, когда в памятную ночь он убеждал меня стать его сыном. Разве могу я жаловаться, если мне даровано такое счастье? Даже мистер Эдвард и отец Уинкл ко мне относились хорошо, что бы ни таилось за их поведением, а, как я полагаю, они догадывались о планах отца и хотели им как-то воспрепятствовать, не знаю, как именно. Будущее покажет, что ожидает меня и всех нас.

— Робин, скажи мне честно, и, клянусь, я не расскажу об этом никому, — обратилась ко мне Фанни в моей комнате. — Ты замешан в истории с куклой?

— Нет.

— Пойми, мальчик, что всё это очень странно. Кто может так ненавидеть нашу милую Энн, чтобы портить её любимые игрушки? Если это сделал ты, от обиды или ещё из-за чего-то, а теперь раскаиваешься, то беды нет, ведь ошибки совершает каждый, и в следующий раз ты ничего подобного не повторишь. Но если это не ты… Мне было бы спокойнее, если бы это сделал ты.

Она не учитывала, что ненавидеть могли меня, а не Энн. Или, и правда, кто-то ненавидел именно эту девочку? Может, миссис Джонсон — ведьма и хочет извести Энн, наколдовав над её куклой. Мне стало не по себе.

— Это не я, Фанни. Клянусь тебе, что не я.

Девушка была встревожена и опечалена.

— Ты слышал, что молодой хозяин женится? — спросила она.

Я кивнул.

— Тебе нравится мистер Эдвард?

Почему-то у меня пересохло горло, и я вновь лишь кивнул.

— Я вмешиваюсь не в своё дело, Робин, но иногда бывает полезно предупредить. Дело в том, что я видела девушку, которую полюбил мистер Чарльз. Она очень красива, но характер у неё тяжёлый. Боюсь, что ты не сможешь жить со своим отцом, а останешься здесь, с мистером Эдвардом. Ты ведь не будешь очень расстроен, мальчик?

Мне стало грустно, хотя Фанни говорила далеко не сверхъестественные вещи. Что ж, если отцу будет лучше…

— Да ты не расстраивайся, Робин, ведь ты будешь видеться с отцом постоянно. Ты только жить будешь здесь. Отец Уинкл подготовит тебя к школе… Ну же, приободрись! Думаешь, твоему отцу радостно с тобой расставаться? И неужели тебе больше хочется, чтобы тебя с утра до вечера донимала злая мачеха? Я бы предпочла видеться с отцом немного реже, но зато на свободе. А впрочем, я ведь тоже могу ошибиться, и ты с ним не расстанешься. Просто я не хочу, чтобы плохие известия настигли тебя внезапно.

Когда она ушла, я подумал и пришёл к выводу, что всё не так уж плохо. Отцу не придётся страдать из-за меня, а мне — терпеть нападки. В конце концов, я и теперь вижу его не так уж часто. Только захочет ли мистер Эдвард и его мать мириться с моим присутствием, когда отец женится и обзаведётся своим домом? Я не мог сказать о мистере Эдварде ничего плохого, и ко мне он относился прекрасно, однако он не одобрял поступка брата, приведшего меня с собой. Кто может поручиться за будущее? Я решил предоставить судьбе самой распоряжаться моей жизнью, а пока подумал, что Поль разозлился на меня из-за ерунды, а не посвящённые в нашу ссору люди подумали обо мне очень нехорошо. Да и что они могли подумать об уличном мальчике, недавнем воре, после случая с новой куклой Энн? А если бы Поль не разозлился на меня, мы могли бы попробовать подобраться к окну комнаты, где была убита миссис Белл, с третьего этажа. Я бы не решился послать его в такое опасное путешествие по стене дома, но он мог бы стоять на страже и предупредить меня в случае чьего-либо прихода. Один я пока ничего не смогу сделать, потому что дом битком набит людьми и каждый может зайти в курительную. Зайдёт, увидит открытое окно и обнаружит, что я крадусь по карнизу, а если не обнаружит, то закроет его, решив, что оно открыто по ошибке, и отрежет мне путь назад. А найду ли я путь вперёд, ещё неизвестно.

Я тяжело вздохнул и стал рассматривать картинки с подвигами Робин Гуда. Все буквы алфавита я вспомнил, назвал и указал без труда, даже кое-какие слова прочитал, а потом стал думать о своём горе и додумался до того, что стены комнаты стали на меня давить и любое препятствие представлялось мне ничтожным. Зачем мне нужен третий этаж, если я ещё не расследовал, можно ли пробраться к заветному окну с другой стороны, не покидая второго этажа? Какой-то тайный советник внутри предупреждал меня против этого похода, но я боялся выглядеть в своих глазах трусом, поэтому пошёл.

Я был уже достаточно хорошо знаком с домом, поэтому знал, из окна какой комнаты мне нужно было вылезти. Предстоящее опасное приключение заставляло громче биться сердце. Не скажу, что я очень уж хотел лазить по карнизам, но, раз именно это вселяло в меня тревогу, отступать было нельзя, и я даже уверял себя, что, пробираясь спиной к стене по узкому выступу, я буду испытывать ни с чем не сравнимое удовольствие, которое забыл испытать в первый раз.

Из нужной мне комнаты доносились голоса, и я очень огорчился неожиданному препятствию. Пока хозяева и гости обсудят предстоящую женитьбу отца, может пройти немало времени и жажда подвигов уступит место скуке и усталости. Что бы им выбрать для беседы другую комнату?

Я подошёл поближе и прислушался, чтобы определить, сколько там человек и кто они.

— … Да ведь и я не зверь, — говорил отец. — Я хотел дать денег. Очень много денег. На ту сумму, что я выделил, можно было бы жить…

— Чарли, я не подозревал, что ты так жесток, — прервал его мистер Эдвард. — Надо было заранее обдумать свои действия, а не заглаживать свои ошибки деньгами. Ты принял на себя обязательство…

— Говорю тебе, что я был пьян. Я что-то говорил, что-то делал, но не сознавал, что именно. В то время мне казалось, что я прав, а теперь вижу, что ошибся. Я очень жалею о своём порыве, но, раз нельзя воротить назад время, я должен другим путём выйти из трудного положения. Полумерами здесь не обойтись. Один решительный разговор — и я свободен.

— Один решительный разговор — и ты сломаешь чужую жизнь.

— Я не хочу ломать жизнь себе, Нед. Кстати, я говорил с Джейн. Не прямо, а полунамёками. Как, мол, было бы здорово сделать доброе дело и усыновить какого-нибудь бедного мальчика…

Я замер. Неясный разговор обрёл для меня чёткий и очень горький смысл.

— … И что же? Она рассмеялась мне в лицо. Если я ещё раз заикнусь о Робине, она просто расторгнет помолвку.

— Может быть, это будет лучше, — подала голос леди Кэтрин.

— Мама, без неё мне не жить.

— Бедный мой мальчик! Какое разочарование ждёт тебя впереди!

— Выслушай меня ещё раз, — сказал мистер Эдвард. — Ты опять выпил и плохо соображаешь…

— Оставь свои доводы, Нед.

— Чарли, ты всё-таки послушай своего брата, — вмешалась леди Кэтрин. — Я тоже не в восторге от мальчика, особенно после того, что он сделал с куклой моей бедной внучки, но я согласна с Эдвардом.

— Я не настолько пьян, чтобы не понять его с первого раза, — раздражённо ответил отец. — Я тоже считал бы это хорошим выходом, если бы глупый парень не называл меня отцом.

— Ты сам просил его об этом, — напомнил мистер Эдвард. — Ты произнёс такую проникновенную речь, что совершенно покорил его сердце. Пойми, Чарли, что, возможно, ты первый заговорил с ним ласково. Он смотрит на тебя, как на совершенно особенного по доброте человека. И после всего, что ты наговорил и сделал, ты хочешь выбросить его обратно на улицу? Сможет ли он после этого поверить кому-то ещё?

— А ты, такой добренький, предлагаешь оставить его здесь, чтобы он брякнул в присутствии Джейн своё «отец»? Тогда запрети ему обращаться ко мне этим словом.

— Не сразу, Чарли. Подожди немного, пока он освоится и привыкнет ко мне.

— У меня нет времени, Нед. Я должен жениться, пока не выздоровела Джулия, иначе она учинит такой скандал, что ни о какой свадьбе нельзя будет и мечтать. Нет, я должен завтра же поговорить с мальчиком.

— А ты подумал об опасности, которая ему угрожает?

— Это ты говоришь о грабителе? Да его уже давно и след простыл. Так он и будет дожидаться, когда же мы выгоним парня. Неужели ты думаешь, что он остался в городе, когда даны его приметы? И неизвестно, узнал ли он Робина или мальчик только предполагает, что его должны узнать. Не пугай меня, Нед, у меня у самого сердце разрывается. Этот парень давит на меня, как… могильный камень.

— Зная, что ты его выгонишь, ты всё-таки поддерживал в нём любовь к себе. Зачем ты подарил ему такой дорогой костюм?

— Он не умеет ценить хорошие вещи, — вставила леди Кэтрин.

— Миледи… — Что говорил отец Уинкл ещё, я не мог понять, тем более, что его заглушали отец и мистер Эдвард.

— Я покупал подарки Полю и Энн, а заодно купил и ему. Что здесь плохого?

— Он оценил твой подарок больше, чем ты думаешь, Чарли, и мне жаль, что ты этого не понял. Я против твоего намерения и приложу все силы, чтобы тебе помешать. Я с самого начала предупреждал тебя об ошибке, которую ты делаешь, а теперь не дам совершить ещё большую.

— Наверное, нужно, чтобы он погубил не куклу Энн, а документы, которые ты готовишь к будущему заседанию суда, только тогда ты прислушаешься к моим доводам, — сказал мой отец, бывший отец.

— Я не знаю, кто погубил куклу, — возразил мистер Эдвард. — Да, правда, до сих пор у нас не было таких случаев, но я склонен прислушаться к мнению Энн, а она уверяет, что это сделал не Робин.

— Может, ты послушаешь брата, Чарли? — спросила леди Кэтрин, на которую успел повлиять отец Уинкл.

— Я не хотел и не хочу зла этому мальчику, — воскликнул мистер Чарльз, — но, слушая вас, желаю ему умереть и освободить меня от этой заботы!

Я не успел отодвинуться, да и не сумел бы шевельнуться, настолько нестерпимая тяжесть навалилась мне на грудь, но открывшаяся дверь скрыла меня от глаз вышедшего мистера Чарльза, впрочем, он всё равно не увидел бы меня, настолько возбуждён он был. Потом отец Уинкл увёл леди Кэтрин. Мистер Эдвард ещё долго оставался в комнате, но, наконец, ушёл и он.

Я сидел на полу в полном оцепенении. Если бы я мог пошевелиться, я бы выпрыгнул из окна, чтобы разбиться насмерть и не думать. Мне вспоминалась доброта мистера Чарльза и чудесные слова, сказанные им в проклятую ночь нашей встречи. А теперь моё присутствие давит на него, как могильный камень, и он желает мне смерти. Надо мной посмеялись? Теперь я не верил, что этот человек может быть искренним. Неужели я так испорчен, что ко мне не могут отнестись, как, например, к Полю? Разве найдётся человек, который смог бы так жестоко подшутить над ним или над Энн? Видно, я сделан совсем из другого материала, раз вызываю неприязнь у всех, от господ до слуг. А на что я рассчитывал? Обрести отца, лучшего, чем был настоящий? Я предал Джона Блэка, забитого насмерть неизвестно кем. Как бы жесток он ни был, а в последние минуты жизни он думал обо мне, искалеченной рукой доставая часы, единственную ценную вещь, которая у него была, и отдавая мне, чтобы в трудную минуту я мог их продать и протянуть до лучшей поры. Это ли не истинная доброта? И такого отца я предал, променяв его на нового, внешне такого ласкового и доброго! Я заслужил то, что со мной случилось, и с этой мыслью должен жить дальше. Но не здесь. Зачем мне ждать, когда и мистеру Эдварду надоест со мной возиться и он захочет избавиться от меня, как это сделал его брат? Зачем мне жить из милости?

Хорошо, что я был полностью одет, но плохо, что мою старую одежду уничтожили и я не мог уйти отсюда в том, в чём пришёл, не унося с собой никакой памяти об этом доме.

Я тихо спустился по лестнице и вспомнил девочку, похожую на куклу. "Как я хочу их срезать", — сказала она о своих чудесных волосах, локонами вьющихся по плечам. Не желаю о ней думать.

В кухне гудели голоса, но я не стал слушать. В последний раз я прохожу мимо этой двери. Пусть обе мегеры, и мисс Агнес и миссис Джонсон, злобствуют в своём царстве, я их больше не увижу. Жаль, что Фанни так и будет подвергаться нападкам, пока не уйдёт отсюда, но зато я уже не буду источником их споров.

Жаль, что приходится расставаться с Рваным. Пёс кинулся ко мне с такой искренней радостью, что я чуть не заплакал. Вот кто никогда меня не обманывал и по ком я буду скучать. Я даже подумал, не забрать ли его с собой, но решил, что не смогу его прокормить, да и скитаться по стране с таким огромным животным будет трудно. Чтобы не расстраиваться, я не стал задерживаться для прощания. Подойдя к решётке, я оглянулся. В окнах кое-где горели огни, моё окно тоже было освещено, потому что я оставил на столе горящую свечу. Тихо, спокойно, словно здесь не жили лживые люди, для которых я оказался могильным камнем. Мне захотелось швырнуть чем-нибудь тяжёлым в окно, через которое залез грабитель и за которым совершил убийство. Но, во-первых, этот поступок лишь доказал бы мою порочность, а во-вторых, поблизости не было подходящего предмета.

Пёс обеспокоено следил за мной. Когда я полез на ограду, он заскулил, а потом залаял, и лай этот был похож на дикий хриплый полукрик-полувой. Он не умолкал, пока его не заглушило расстояние, но ещё долго призрак этих воплей терзал мой слух и моё сердце.

Я шёл, не скрываясь и ничего не боясь, а куда — сам не понимал. Потом я обнаружил себя в тихом заброшенном уголке, где было так грязно, отвратительно и пусто, что вряд ли кому захотелось бы сюда завернуть, разве лишь самым опустившимся и отупевшим от своего падения людям, которым было безразлично, в каком месте найти свою смерть. Я сидел на ничем не примечательной куче щебня и, оказывается, плакал. Но пусть мистер Чарльз Мидлтон не надеется, что я страдал из-за него: здесь была могила моего отца, и мне вспоминались самые светлые невозвратимые минуты нашей жизни. Ночь, грязь, вонь отбросов, тишина и одиночество способствовали моему настроению. Я оскорбил память своего отца и поэтому, как бы в отместку, сам был оскорблён и отвергнут людьми. Наоборот, нарушение этих условий, будь это даже ворвавшийся неведомо откуда в смрадный воздух аромат розы, помешало бы мне и вывело из оцепенения.

Сознание вернулось ко мне сразу, будто меня внезапно разбудили. Я был всё там же на пустыре среди грязи и мусора, но я был не один на один с тенью своего отца. Кто-то наблюдал за мной. Кто-то недобрый, опасный, внушающий страх. Я осмотрелся и, наконец, увидел чёрный силуэт. Снова чёрный человек без лица. Сколько раз он переходил из моих снов в жизнь, пугая меня, а затем принимая знакомое обличье! Кого теперь скрывает эта фигура? На этот раз от неё веет смертью.

Я вскочил, озираясь, чтобы лучше выбрать путь для отступления. Чёрный человек тоже зашевелился и пошёл ко мне.

— Робин, стой!

Не знаю, как бы поступил на моём месте Робин Гуд, но я был Робин Блэк, поэтому я и поступил как Робин Блэк, то есть припустил во весь дух. Огибая угол покосившейся лачуги, я оглянулся и обнаружил, что Громила не бежит за мной изо всех сил, как я опасался, а идёт неторопливо, не сомневаясь, как видно, что мне от него никуда не деться.

Я бежал к своему старому жилью, но, к счастью, вовремя сообразил, что именно там мой враг и думает меня поймать. Он встанет в дверях, преградив мне единственный путь к спасению, заговорит со мной негромко и без злобы, а пока я буду уверять его, что никому ничего не рассказывал про него и вообще там был не я, загонит меня в угол и внезапно вонзит мне в грудь нож. Нет, мне нельзя идти домой. Но и оставлять золотые часы на золотой цепочке было обидно. Во-первых, это была память об отце, а для меня он сейчас был дороже, чем при жизни, и, во-вторых, эти часы могут оказаться единственным средством против голодной смерти, если я забреду в такое несчастное место, где моя профессия не будет применима. И я отправился к человеку, от которого мог ждать помощи.

— Миссис Хадсон! — позвал я тихонько, когда на мой осторожный стук послышались шаги.

— Берти! — вскрикнула добрая женщина, распахивая дверь.

Это был хороший знак, потому что, если бы Том Большая Голова был дома, она не впустила бы меня внутрь, а вышла на улицу.

Она обнимала меня и целовала, словно я был маленьким мальчиком, да я и сам чуть было не забыл, что давно вырос.

— Где ты был, Берти? Тебя ищет Громила Уолтер и клянётся, что вырежет твоё сердце. Его разыскивает полиция, он скрывается, совсем одичал и больше похож на затравленного зверя, чем на человека. Он убеждён, что это ты на него донёс, а, как ты знаешь, он никогда не прощает предательства. Тебе надо куда-нибудь скрыться. Хотя бы на время.

— Миссис Хадсон, я ни в чём не виноват. Его приметы дала женщина, которую он ударил. Она осталась жива и, придя в себя, всё рассказала. Но я знаю, что мне грозит опасность, ведь я был там, и Громила меня узнал, а он и до этого почему-то меня ненавидел. Я сейчас же уйду, но мне нужны часы, которые оставил отец. Я завернул их в тряпку и зарыл между стеной и моей постелью. На этом месте лежит голубой камень, а вокруг серые и чёрные. Громила следит за мной, а вам он ничего не сделает.

Миссис Хадсон задумалась. Встреча с грабителем, ставшим очень опасным из-за своего положения человека, загнанного в угол, не нравилась ей, но ей так хотелось помочь, что она решилась.

— Спрячься там, Берт. Если мой муж придёт раньше меня, он не должен тебя видеть. И детям не нужно знать, что ты приходил. Я скоро вернусь.

Она ушла, а я притаился в тёмном душном углу. У меня тревожно билось сердце, предвещая несчастье или неудачу, и я уже жалел, что послал на такое опасное дело женщину. Это были мои часы, и только я должен был рисковать собой. Уж лучше бы они остались там до лучших времён. Догадаться бы мне припрятать их потщательнее, чтобы их не нашли до моего возвращения, а до тех пор я бы как-нибудь без них обошёлся…

— Берт, беги! — торопливо зашептала вернувшаяся очень скоро миссис Хадсон. — Громила тебя караулил и, увидев меня, должен понять, где ты. Беги. Потом я достану часы и передам тебе. Где тебя искать?

— Не знаю, миссис Хадсон. Я сам вас найду, — сказал я и бросился к двери, но раздался стук, и я отступил.

Миссис Хадсон была напугана не меньше меня, но сообразила тотчас же:

— Это не Уолтер. Кто там? — спросила она громче. — Кто вам нужен?

— Мне нужен Роберт Блэк.

— Это не Уолтер, — повторила миссис Хадсон, не двигаясь с места.

Я узнал голос. Скрываться было бесполезно, раз стучали именно в тот дом, где был я, и я открыл дверь.

— Извините за столь поздний визит. Если не ошибаюсь, миссис Хадсон? Рад с вами познакомиться. Моё имя Эдвард Мидлтон. Робин покинул мой дом совершенно неожиданно, украдкой, и я пришёл к вам, чтобы его вернуть. Мы слишком мало друг друга знаем, чтобы расстаться так скоро.

Мистера Эдварда привело сюда собачье чутьё, и сейчас я обнимал Рваного за шею, а он лизал меня в лицо. Миссис Хадсон смотрела на элегантного учтивого джентльмена во все глаза, ничего не понимая.

— Разрешите сесть?

Он сел на перевёрнутый ящик с той же непринуждённостью, с какой садился в удобное дорогое кресло в своём доме. Миссис Хадсон примостилась на бельевой корзине.

— Извините, сэр, в комнате спят дети… — пробормотала она.

Мистер Эдвард в двух словах описал поступок своего брата, усыновившего меня, как необдуманный и безответственный порыв, о котором тот пожалел на другой же день, потому что собирался жениться и усыновление мальчика встало бы препятствием к браку. Сам он не оправдывает брата, но просит и миссис Хадсон и меня отнестись к нему со снисхождением и простить его. Миссис Хадсон слушала его внимательно, неодобрительно покачивая головой, а я молчал, глядя только на Рваного, проявлявшего беспокойство и часто оборачивавшегося к входной двери. Было ясно, что Громила караулит меня снаружи. Если бы не это, я бы немедленно покинул дом, где находился брат мистера Чарльза.

— Миссис Хадсон, вы имеете большое влияние на Робина, — продолжал мистер Эдвард. — Убедите его, чтобы из-за обиды на одного человека он не перечёркивал себе будущее. Я хочу дать ему хорошее образование и, когда он вырастет, — достойную работу. Мальчик может не принять во внимание мои слова, но вас он послушает.

Бедная женщина сидела, как на иголках. Во-первых, гость говорил негромко, но не шёпотом, и дети могли проснуться и, привлечённые голосами, обнаружить здесь незнакомого джентльмена и Робина, а Том Большая Голова предупреждал её, чтобы она не ввязывалась в отношения Громилы с Робином, и во-вторых, большая грозная на вид собака, которую джентльмен привёл с собой, глухо рычала и собиралась, по-видимому, залаять и не только перебудить весь дом, но и привлечь внимание соседей.

— Сэр, не могли бы вы заставить вашу собаку замолчать? — осмелилась попросить она.

— Рваный, молчи, — приказал мистер Эдвард, и пёс послушно умолк.

Миссис Хадсон получила возможность подумать.

— Берт, по-моему, ты должен принять предложение этого джентльмена, — сказала она.

Я отрицательно помотал головой. Говорить я не решился, потому что боялся, как бы не задрожал голос. Я был ожесточён и, за исключением Рваного, ненавидел всё семейство Мидлтонов.

— Берт, тебе улыбнулась удача, — настойчиво заговорила миссис Хадсон. — Пойми, что я говорю с тобой, как мать. Кем ты станешь, живя так, как ты жил до сих пор? Вором, как твой отец. Пред тобой открывается возможность стать человеком, может быть, джентльменом…

— Нет, — сказал я, не оборачиваясь.

В моих ушах всё ещё звучал голос мистера Чарльза. Что-то во мне перевернулось, когда я узнал, какой помехой являюсь для него, помехой, которую он назвал могильным камнем. Я был чужд голосу разума, и никакие доводы не могли побороть боль, обиду и ожесточение, которые во мне кипели.

— Берт, вспомни, что тебя ищет Уолтер, — сделала миссис Хадсон ещё одну попытку меня уговорить. — Он тебя даже не ищет, так как знает, где ты, и ждёт только, когда ты выйдешь. В доме этого джентльмена ты будешь хотя бы в безопасности.

— Я уйду из города, — ответил я.

— Ты не уйдёшь из города. Ты не успеешь дойти до соседней улицы, как тебя убьют. Иди с этим джентльменом, Берти. И он, и я, мы оба желаем тебе добра.

— За ним охотится тот самый грабитель, которого ищет полиция? — спросил мистер Эдвард. — Его зовут Уолтер? Вы его знаете, миссис Хадсон?

— Нет, сэр. Я не знаю, что сделал Уолтер и кого ищет полиция, — испугалась бедная женщина. — У мальчика есть собственные враги, и его жизнь в эту самую минуту подвергается очень большой опасности. Возьмите его с собой, сэр, и этим вы спасёте его от смерти.

Я подумал, что в доме мистера Эдварда мне придётся встретиться с мистером Чарльзом, и вновь помотал головой.

— Я не пойду.

— Берти, будь благоразумен! — взмолилась миссис Хадсон.

— Если ты не хочешь остаться в моём доме, то ты хотя бы побудь там, пока не исчезнет опасность, — предложил мистер Эдвард.

Я почувствовал, что теряю самообладание.

— Если я побуду там, то вы об этом пожалеете, — возразил я, усмехаясь дрожащими губами. — Вам мало куклы? Я вам испорчу… испорчу…

— Прекрати истерику, Робин, и попрощайся с миссис Хадсон, — прервал меня мистер Эдвард и встал. — Кто-то стоит за дверью, — обратился он к хозяйке. — Думаю, что Рваный заставит его уйти.

Помню, что миссис Хадсон крепко обняла меня и поцеловала. У неё на глазах были слёзы, и она от всей души желала мне счастья. Мистер Эдвард взял меня за руку и крепко её сжал. Краем глаза я видел, что он что-то сунул миссис Хадсон, и разобрал слово «детям». Рваный первым высунулся за дверь, и его хриплое рычанье заставило отступить в черноту ночи мужскую фигуру.

Я покорно шёл рядом с мистером Эдвардом и ждал, что вот-вот сзади подкрадётся Громила со своим ножом, но у нас был хороший сторож, и никто к нам не сунулся.

— Робин, постарайся простить мистера Чарльза, — заговорил мистер Эдвард. — Он неплохой человек, но, к сожалению, обдумывает свои действия лишь после того, как эти действия совершит. К тебе он относится очень хорошо.

Я засвистел.

— Согласен, — сдался он, — мой брат тебя очень обидел. Теперь скажи, чем перед тобой виноват я.

Я растерялся. Если вдуматься, он не сделал мне ничего плохого, даже наоборот, всегда старался меня поддержать. Дело было во мне. Это со мной что-то случилось, из-за чего я не мог уже относиться к людям по-прежнему. Мистер Эдвард был таким же, как всегда, но я ему не верил и начинал видеть за его необычайной доброжелательностью тайный расчёт посмеяться надо мной или досадить своему брату.

— Ничем.

— А ты так себя держишь, что я чувствую себя виноватым. Ты слышал наш разговор?

Я равнодушно кивнул. Мне теперь всё стало безразлично. Мысленно я как бы отделил себя от семейства Мидлтонов глухой стеной. Прежде я пытался приобщиться к их жизни, принять их правила поведения, стать одним из них, а теперь решил, что я есть я, а они — они. Я другой и лишь на короткое время вынужден буду жить под их кровлей. Потом, когда опасность минует, я уйду и постараюсь про них забыть. Но пока я буду с ними, мне незачем переживать из-за чьего-либо мнения на мой счёт.

— Ты говоришь, что это ты разломал куклу Энн?

— Конечно, — с удовольствием подтвердил я.

— Энн уверена, что не ты.

— Она так сказала, потому что меня боится.

Мистер Эдвард покосился на меня, помолчал, а потом пробормотал:

— Жаль, что так получилось.

Я был уязвлён, потому что ожидал чего угодно, только не этого снисходительного тона.

— И миссис Тишер была права. Я, действительно, дразнил Эмму.

Я ждал, что мистер Эдвард рассердится, но он промолчал.

— Но больше всего, конечно, досталось бедняге Сэму, — злорадно сообщил я. — Да и кухарка не зря меня не любит.

Человек, у которого совесть была чиста, не мог бы оставить мои слова без внимания, а мистер Эдвард оставил, и это доказывало, что он возвращает меня в свой дом по какой-то пока неизвестной мне причине. А во мне проснулся азарт. Мне во что бы то ни стало захотелось вывести его из себя.

— Рыжая помалкивает, потому что я её припугнул, а то она бы многое могла порассказать.

Мистер Эдвард не реагировал.

— Мистер Вениамин на меня разозлился.

— За что? — поинтересовался мистер Эдвард.

Мне не хотелось подводить доброго старика.

— Значит, есть за что, — многозначительно ответил я. — Просто так он не стал бы сердиться.

— Понятно, — кивнул мой спутник. — Что ещё?

— Фанни тоже рассердится, когда узнает…

— О чём?

Я не мог придумать, что можно было сделать неприятного этой милой девушке.

— Это не так важно. Гораздо больше разозлится мисс Кларк. А потом мистер Браун и отец Уинкл.

— Кто следующий? — с интересом спросил мистер Эдвард.

— Поль. Потом мистер Белл и леди Кэтрин.

Я подумал, что могу чавкать при этой даме, доводя её до обморока, но от этого плана пришлось отказаться из-за Энн, перед которой не хотелось изображать свинью. А впрочем, какое мне до неё дело?

— Я вор, очень хороший вор, — сообщил я. — Раз уж мне придётся подождать, пока не минует опасность, я докажу, насколько я хороший вор. Поль об этом уже знает. И мистер Чарльз узнает.

У меня чуть голос не дрогнул, когда я произнёс это имя, но всё-таки я сумел сохранить равнодушный тон.

— Ты забыл упомянуть меня и Рваного, — сказал мистер Эдвард с лёгкой улыбкой.

Услышав свою кличку, пёс подскочил сначала к хозяину и затем ко мне, весело заглядывая в глаза.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещал я.

Раздражение на мистера Эдварда улеглось, и мне даже стало весело, а мысли о его брате и предстоящей утром встрече с ним и остальным семейством я гнал прочь.

— Благодарю за приятную беседу, — сказал мистер Эдвард, открывая входную дверь. — Списка твоих прошлых и будущих злодейств хватило на всю дорогу. Иди к себе и постарайся уснуть. Вот увидишь: когда ты отдохнёшь и успокоишься, всё, что случилось, покажется тебе не таким уж скверным. Я ведь пообещал тебе, что позабочусь о твоём будущем…

Его слова, как тупые зазубренные лезвия, рвали моё сердце.

— Сэр, я пришёл сюда с вами только потому, что за мной шёл человек, который ненавидит меня и поклялся убить. Рваный чуял его. Как только я увижу, что опасности больше нет, я сразу же уйду. Мне от вас ничего не надо.

Я торопливо ушёл, почти убежал в отведённую мне комнату, бросился на кровать и вцепился зубами в угол подушки. Ярость, унижение, ненависть, обида и жалость к самому себе образовали мерзкое чувство, которому нет названия. Я был бы рад причинить боль каждому, с кем мне доведётся встретиться в этом доме, но с особенным наслаждением заставил бы страдать мистера Эдварда.

Так я и лежал, пока не пришла Фанни. Наверное, она ничего не знала о моём побеге и возвращении, потому что ни словом не обмолвилась об этом и вела себя, как всегда. Она говорила о своей сестре, жаловалась на её доверчивость и легкомыслие и даже пожелала узнать моё мнение, следует ли ей поговорить с мистером Эдвардом и попросить место для неё в этом доме. По её словам выходило, что её сестра была очень умелой и старательной девушкой, но за ней нужен был постоянный надзор. Она так увлечённо строила планы насчёт своей сестры, что даже я заинтересовался этой проблемой.

— Попробую, — решилась Фанни. — Как только мистер Белл уедет, я сейчас же поговорю с хозяином. Посмотришь, какая славная у меня сестра.

Я подумал, что, может быть, ко времени отъезда мистера Белла я уже успею покинуть город. Фанни этого не подозревала, и мне было приятно сознавать, что я знаю нечто такое, чего не знают другие. Я уйду, начну новую жизнь, увлекательную жизнь бродяги или лучше странника, а этот дом останется жить своей прежней жизнью, словно меня здесь никогда и не было.

— Что ты загрустил, Робин? — ласково спросила Фанни.

— И не думал грустить, — отрезал я. — Мне ещё никогда не было так весело.

— Значит, мне показалось, — уступила девушка. — А раз тебе весело, то улыбнись и иди завтракать.

Всё во мне перевернулось, когда я подумал о встрече с мистером Чарльзом и остальными, которые, наверное, потешались над уличным вором, называвшим отцом богатого джентльмена. Мне нет до них никакого дела, мне они безразличны, но как же мучительно их видеть!

— Иду, — пробормотал я, наугад открывая книгу про Робин Гуда, чтобы оттянуть время и придти в себя.

— А он не терял хладнокровия, — заметила Фанни, заглядывая через моё плечо. — Я бы, наверное, не решилась так запросто разговаривать с людьми, которые меня ищут, чтобы арестовать.

Это был не мой случай, но почему-то он меня подбодрил. Люди, собравшиеся к завтраку, не хотели меня арестовывать, но они были моими врагами, а я, названный Робертом в честь этого героя, не покажу им своего смятения.

— Иду, — повторил я, захлопывая книгу.

Я шёл в столовую и думал, как мне себя вести. Поздороваться, как здесь принято, сказать что-нибудь дерзкое или вообще промолчать?

— Доброе утро, Робин, — первым приветствовал меня мистер Эдвард.

— Доброе утро, — вырвалось у меня по привычке, и это можно было понять, как приветствие всему обществу.

— Садись на своё место, Робин, — сказала леди Кэтрин. — Мы ждём только тебя.

Я упорно не смотрел на мистера Чарльза, хотя он был постоянно у меня перед глазами.

— Ночью ужасно лаяла собака, — пожаловался Поль. — Она лаяла, наверное, целый час. Я даже начал думать, что лезут воры, но она замолчала.

Мистер Белл, на которого я в этот миг смотрел, стал пепельно-серым.

— Она не просто лаяла, — подхватила Энн. — Она о чём-то кричала. Что случилось?

— Наверное, ей приснился дурной сон, — попытался успокоить дочь мистер Белл, улыбаясь через силу.

— Кто-нибудь ходил около решётки, вот она и отгоняла его, — подал голос мистер Чарльз.

— Если бы собаки могли говорить, они рассказывали бы много интересного, — сказала Энн.

— К счастью для них, они не умеют говорить, — задумчиво произнёс мистер Эдвард, и почему-то у меня холодок пробежал по коже.

— Дядя Эдвард, как странно вы говорите! — удивилась девочка-кукла, широко раскрывая глаза.

— Ничего странного, — возразил Поль. — Если бы они болтали, как сороки, только по-человечьи, их никто не стал бы заводить. Сейчас делай при них что хочешь, а они только хвостом машут или лают, а если бы умели говорить, то чуть что — побежали бы жаловаться. Слух у них хороший — мигом разнесут, что сболтнёшь, не подумав. Да ещё нюх…

— Понюхают у буфета и побегут к бабушке жаловаться на Поля, что он опять стащил пирожное, — подхватила Энн. — Тебе пришлось бы делиться добычей, чтобы заткнуть рты доносчикам.

Все засмеялись.

— Робин, ты слышал, как лаяла собака? — спросила Энн.

Я кивнул.

— Ты испугался?

— Нет.

— А кто вышел, чтобы её успокоить? — не унималась девочка.

— Я, — ответил мистер Эдвард.

— Мне не нравится эта собака, — сказала леди Кэтрин. — Если она будет лаять так каждую ночь…

— Но она не лает каждую ночь, мама, — подал голос мистер Чарльз. — В последний раз Рваный так отчаянно лаял…

Он умолк, и за столом воцарилось нехорошее молчание.

— Мистер Белл, — прервала неловкую паузу мисс Кларк. — Поль хочет взять с собой в путешествие костюм для верховой езды. Объясните ему, что он ему не понадобится.

— Никто не знает, что может мне понадобиться, а что — нет, — запротестовал Поль. — Возможно, меня пригласят на охоту.

— Кто тебя пригласит на охоту, Поль? — не выдержала леди Кэтрин. — В путешествие нужно брать лишь самое необходимое, а остальное можно купить на месте. За некоторыми особами тащат огромный багаж. Терпеть этого не могу. Три-четыре чемодана, больше не нужно.

— Три-четыре?! Бабушка, мне и одного-то много.

Последовал долгий спор о количестве багажа и удобствах путешествия, а я чувствовал себя сторонним зрителем, которому эти вопросы кажутся мелкими и далёкими. Я уйду налегке, без поклажи. Уйду ночью, чтобы никто меня не остановил, ни с кем не прощаясь. Отойду от дома, может быть, оглянусь… Я уйду через главную дверь, поэтому Рваный вряд ли заметит мой уход и не подаст голос, так что мистер Эдвард будет спокойно спать и не вернёт меня назад. Да и зачем я ему? Мистер Чарльз, наверное, уже женится и уйдёт из дома, так что он и не заметит, здесь я ещё или меня уже нет. Я мог бы попытаться уйти хоть завтра ночью, если бы меня не выследил Громила. Я знал, что он шёл следом за нами и, конечно, будет подстерегать меня на улице. Уж я-то знаю его упорство.

— Роберт, ты ничего не ешь, — сказал мне отец Уинкл.

Я впервые заметил, какие умные и пронзительные у него глаза. Он знал, что мистер Чарльз жалел, что связался со мной. Все это знали, один я был так слеп, что полюбил его, как отца. Что меня ослепило? Неужели несколько добрых слов, которые сказал подвыпивший человек? Я почувствовал сильное отвращение к сидящим за столом людям, таким благополучным и таким лживым.

— И не забудь, что через час мы с тобой будем заниматься, — напомнил священник.

— Я не буду заниматься, — сказал я.

Отец Уинкл вопросительно взглянул на мистера Эдварда. Тот промолчал.

— Почему ты не хочешь заниматься? — спросил мистер Чарльз, не глядя на меня.

Я сделал вид, что не слышал его слов.

— Разве ты не хочешь стать грамотным, Роберт? — удивилась леди Кэтрин.

— Мне это не нужно, — ответил я. — И вообще, меня ждут, и я ухожу.

— Куда? — осведомился мистер Эдвард.

— Грабить игрушечный магазин, — сказал я неожиданно для себя самого. — Я бы поделился выручкой, но заходить сюда ещё раз мне не по пути.

Мне было приятно видеть, в какое оцепенение впали эти люди. Даже мистер Эдвард, казалось, не знал, что сказать. А я встал и развязной походкой отправился из столовой. Дворецкий проводил меня непроницаемым взглядом.

— Робин… — растерянно произнесла Фанни и уронила чашку.

Мне хотелось сказать ей на прощание что-нибудь очень хорошее, но я не знал, что, и молча прошёл мимо неё.

Я и сам не понимал, что заставило меня поступить именно так, как я поступил. Если бы мистер Чарльз не обратился ко мне, я бы, наверное, смирно дождался конца завтрака, но от его голоса меня всего передёрнуло.

Я был остановлен у самой входной двери. Мистер Эдвард схватил меня за руку и, несмотря на мою попытку освободиться, утащил в библиотеку. Не знаю, почему он непременно хотел оставить меня в доме. Если он решил стать благодетелем, то мог бы выбрать любого мальчишку, попрошайничающего на улице, но он, как клещ, вцепился именно в меня.

— Давай поговорим, — начал он, усаживая меня рядом с собой на диван.

Говорил в основном он, убеждая меня не делать глупостей, но добился лишь обещания не уходить, пока для меня не минует опасность или, иначе говоря, пока не арестуют грабителя, который за мной охотится. Я дал обещание, а этот простофиля поверил, хотя я нарочно не клялся, чтобы оставить себе возможность уйти, когда захочу.

— Может, тебе всё-таки стоит научиться читать? — осведомился мистер Эдвард.

— Зачем? Я скоро уйду.

— Даже если ты уйдёшь, грамота не окажется бесполезной.

Возможно, он был прав, но меня охватил дух противоречия.

— Мой отец не был грамотным, и мне тоже ни к чему лишние знания.

— Поступай так, как считаешь нужным, — уступил мистер Эдвард.

Я вышел, спиной чувствуя его странный взгляд.

Куда мне было идти? Я ни с кем не хотел встречаться, но сидеть в своей комнате тоже желания не было. Во дворе кроме Рваного я мог встретить садовника, а по дороге — своих врагов, но я всё равно пошёл. Кухню я миновал благополучно, но почти у самой двери натолкнулся на Сэма.

— Не успел уйти, а уже вернулся? — насмешливо спросил он. — А уж мистер Чарльз как волновался! Как же, сын пропал! Чуть не плакал от тревоги, причитал…

Закончил он болезненным воплем, а я демонстративно вытер руку о штаны, будто она у меня запачкана.

— Я тебе этого не прощу, — прошипел он. — Я отомщу. Ты у меня ещё узнаешь…

Я не стал задерживаться.

Рваный был в восторге от моего появления, и я немного отдохнул душой от его непритворной радости, а после отдыха во мне всегда просыпается энергия. Я подумал, что бы такое сделать, заметил вдали фигуру мистера Вениамина, направляющегося в свой домик, огляделся, не видит ли кто меня, перебрался через решётку и полез на стену, намереваясь проделать путь, каким грабитель-убийца проник в дом. Я, конечно, понимал, что если меня увидит садовник, леди Кэтрин, мистер Эдвард или мистер Белл, то для них мой поступок будет напоминанием об их горе и даже оскорблением их чувств, но мне эта мысль доставляла злое удовольствие. Пусть кто-нибудь из них выйдет. Кого мне стесняться? Разве со мной стеснялись? Пусть Сэм мстит мне сколько угодно, потому что плохо он делает не мне, а этим презренным людишкам. Пусть изломает ещё одну куклу, а я и бровью не поведу. Только лучше бы он сломал не куклу, а что-нибудь другое, не принадлежащее Энн. Эту голубоглазую девочку мне было почему-то жаль. Более того, когда я подумал о ней, мне стало за неё даже страшно, уж очень она походила на втоптанную в кровавую лужу героиню моего сна. Но довольно думать об Энн! В конце концов, она близкая родственница хозяев дома и может оказаться не лучше их, а я затеял занятное приключение, и все мои мысли должны сосредоточиться только на нём.

Мне поневоле пришлось задуматься о своих действиях, потому что, преодолев со сравнительной лёгкостью большую часть пути по стене, обнаружил, что дальше дороги нет. Или мне придётся прыгнуть, заранее зная, что не удержусь на узком карнизе и упаду вниз, хорошо, если не на прутья решётки, или надо возвращаться обратно. Относительно моей дальнейшей жизни у меня были кое-какие планы, поэтому я вернулся, обескураженный, конечно, но зато невредимый. Мне было ясно, что если этим путём не мог пролезть я, то взрослый мужчина, тем более, не мог этого сделать. Но как же он подобрался к окну?

— Ты с ума сошёл! — раздался испуганный возглас Поля. — Я увидел тебя из окна и побежал снимать…

Я решил, что Полю давно известно моё открытие. И правда, разве не должен он был попытаться приникнуть в запретные комнаты именно этим путём?

— Разве можно это делать днём, когда тебя видят? Что бы сказал дядя Эдвард?! А отец! Он не выносит даже упоминания о прошлом.

Я хотел было расспросить его о его конкретных действиях по продвижению к цели, потому что ясно было, что он не пытался лезть по стене, и поделиться своим открытием, но помешала Энн.

— Никогда больше этого не делай, Робин, а то я решу, что ты очень злой мальчик, — сказала она. — Я знаю, что Поль успел тебе рассказать о смерти мамы и тёти Салли, но ты не должен, не имеешь права напоминать об этом папе, дяде Эдварду… и мне тоже. Поль очень глуп, а ты или скверный, испорченный мальчик или ничего не понимаешь…

— Да где уж мне, — вставил я.

Мне не хотелось это говорить, но я сказал, и Энн внимательно посмотрела на меня.

— И знаешь что? Я начинаю сомневаться в тебе. Может, это ты погубил мою куклу?

И опять какой-то злой демон овладел моим языком.

— А ты загляни в свою комнату. Может, уже не осталось ни одной целой куклы.

Поль набычившись пошёл на меня, но я перемахнул через решётку и сел рядом с Рваным. Уж он-то не изводил меня пустыми придирками. Поль и Энн посмотрели на меня и ушли в дом, причём Энн что-то страстно доказывала брату, наверное, мою безнадёжную испорченность.

Лучше не вспоминать, как провёл я время до обеда. Я уверял себя, что имею полное право отомстить за себя, а меня грызло раскаяние. И зачем я был так груб с Энн? Чем она виновата? Наоборот, она всех убеждала, что не я испортил её куклу.

Энн была очень славной девочкой. Когда, устав от борьбы со своей совестью, я ушёл в дом, она подошла ко мне и за что-то попросила прощения.

— Ты не сердись на меня, Робин, — убеждала она. — Я уверена, что это был не ты. Я не знаю, кто, но убеждена, что не ты. Только пообещай мне, что не подашь виду, что тебе всё известно. Может, ты и не глупый мальчик, хоть не хочешь учиться, но ты ничего не знаешь. Ах, ты ничего не понимаешь!

Когда она начала говорить, я видел перед собой живую куклу, но к концу речи кукла исчезла и передо мной стояла очень серьёзная девочка, старательно скрывающая тайную заботу или даже горе.

— Ладно, — согласился я.

Энн хотела ещё что-то сказать, но появился мистер Эдвард и позвал меня с собой. Вновь мы сидели в библиотеке.

— Робин, мисс Кларк пожаловалась мне, что кто-то рылся в её вещах.

Недавно я решил, что козни Сэма обернутся мщением за нанесённое мне оскорбление, но сейчас проклинал пакостного поварёнка.

— Что-нибудь пропало? — спросил я.

— Нет.

— Разве у неё нет ничего такого, что можно стащить?

Мистер Эдвард заговорил очень мягко.

— Робин, я понимаю, что ты обижен на моего брата, но эта бедная женщина не виновата в его поступке. К тебе она относилась хорошо.

Не знаю, что бы я ответил, если бы он меня ругал, но сочувственный тон вызвал во мне почти ненависть.

— А теперь относится плохо, да?

Я думал, что он меня сейчас же выгонит из дома, но он лишь кротко сказал, что я могу вернуться к Энн, и я понял, что, даже если я подожгу дом, он всё равно будет удерживать меня здесь.

К Энн я не пошёл, а скрылся в своей комнате и до обеда ломал голову над странностями мистера Эдварда. Кому он хотел досадить моим присутствием? Неужели брату?

На обед меня позвала Фанни. Она была растерянна и молчалива, а я ничего не мог ей сказать.

— Не губи себе жизнь, Робин, — только и произнесла она, провожая меня.

Мою жизнь губил не я, а чёртов поварёнок.

— Мистер Эдвард, — торжественно объявил дворецкий, выступая вперёд, и все взоры обратились на него, — из кабинета вашего деда был вынесен старинный меч и оставлен на полу у самой лестницы. Я ушиб об него ногу и едва не упал.

— Роберт, это сделал ты? — строго спросила леди Кэтрин, и её глаза приобрели естественное недоброе выражение. — Кто тебе позволил туда заходить?

— Люди, видно, сильно измельчали, — заявил я, глядя на мистера Эдварда.

— Из чего это следует? — спокойно спросил он.

— Прежние рыцари привычно владели этим оружием, а для теперешних дворецких меч оказался камнем преткновения, о который можно лишь расшибить ногу.

Мистер Чарльз рассмеялся, а мистер Эдвард без всякой связи с моими словами заявил, что оставляет меня без обеда и чтобы я отправлялся в свою комнату.

Знать бы заранее, что в этом доме имеется старинное оружие, я бы не упустил случая его осмотреть и даже потрогать.

Без обеда я не остался, потому что Фанни принесла мне поднос в комнату и сказала, что мистер Эдвард переменил решение, но не позволяет мне выйти к общему столу.

— Крику там много? — спросил я, усмехаясь, так как был уверен, что мистер Эдвард побоялся, что из-за его крутых мер я сбегу из дома.

— Зачем ты это сделал? — спросила Фанни.

Как же мне не хотелось ей врать! Но я был убеждён, что, услышав от меня правду, она сейчас же постарается довести это до сведения хозяев, чтобы мне помочь.

— Ни за чем.

— И куклу тоже ты изувечил?

Я поглядел на неё. Она ждала, затаив дыхание, словно мой ответ был для неё очень важен. Она и вчера беспокоилась из-за этой бесовской куклы.

— Будущее покажет, — ответил я.

— Тебя словно подменили, мальчик, — с грустью сказала Фанни, уходя.

Я поставил себя в очень неприятное положение. Сэм строил всякие пакости, а я молчал или напрямую брал его вину на себя, чтобы досадить семейству, а главным образом, вывести из себя мистера Эдварда. Если бы ещё это доставляло мне удовольствие. Так нет же, на душе было тягостно, а обида на мистера Чарльза, а заодно на всех остальных не проходила.

— Что ты наделал, Робин! Зачем? — страдальчески воскликнула Фанни, вбегая ко мне.

Мне стало страшно.

— А что я сделал? Фанни, что случилось?

Девушка пригляделась ко мне.

— Ты не знаешь?

— Кто-нибудь покалечился или насмерть разбился?

Фанни покачала головой.

— Нет.

— А что же случилось? Ты вся белая, как эта бумага.

Взгляд, брошенный на Робин Гуда, на этот раз не принёс мне утешения.

— Подарок молодого хозяина мистеру Полю, костюм для верховой езды, весь изрезан. В клочки. Погляди мне в глаза, Робин.

Кажется, она всё ещё сомневалась, чьих рук это дело.

— Зачем мне смотреть тебе в глаза? Я и без того скажу, что это сделал я.

— Мистер Чарльз уверен, что ты ему мстишь, — упавшим голосом проговорила Фанни.

Я не ответил, вышел за дверь и направился в сторону возбуждённых голосов. Мне хотелось убедиться, что мистер Эдвард и на этот раз не позволит мне покинуть дом. Может быть, я делал ошибку и подготавливал себе путь прямо в лапы Громилы, но у меня была такая смута в мыслях и на душе, что я об этом почти не думал. К тому же, когда находишься в безопасности, осторожность обычно исчезает.

— Вот он! — воскликнула леди Кэтрин. — Эдвард, я требую, чтобы этот мальчик сейчас же ушёл из нашего дома!

— Робин, это ты изрезал одежду Поля? — сдавленным голосом спросил мистер Чарльз.

На меня он не глядел, зато я глядел на мистера Эдварда, преувеличенно сдержанного и спокойного.

— А вы как думаете? — спросил я, улыбаясь дрожащими губами.

— Вон отсюда! — чётко произнесла леди Кэтрин и даже указала куда-то пальцем.

Я повернулся, чтобы уйти, но, как и ожидал, мистер Эдвард ухватил меня за плечо.

— Мама, будьте снисходительны. Я поговорю с Робином, и он пообещает, что будет вести себя хорошо.

— Подождите, миледи, прошу вас, — пришёл ему на выручку отец Уинкл. — Дайте мальчику освоиться, придти в себя. Потерпите ещё немного, и, вы увидите, всё образуется.

— Я и без того терпела слишком долго. Чего мне ждать? Чтобы в следующий раз он перерезал кому-нибудь горло? Я не хочу видеть этого мальчика.

Поль был расстроен и не глядел на меня. Его отец подавленно молчал. Мистер Чарльз закусил губу, тряхнул головой и заговорил:

— Может быть, мы дадим Робину ещё один шанс? Робин, я очень сожалею, что всё получилось так глупо и грубо. Я хотел сделать для тебя что-то хорошее, но взялся за это неумело и только всё напортил. Постарайся меня простить.

Он прекрасно умел говорить и добивался от своего голоса интонаций, которые хватали за душу, поэтому я яростно сопротивлялся обаянию этих речей. Я засмеялся и сам ужаснулся своему незнакомому смеху.

— Ты ведь прекрасно себя вёл до вчерашнего вечера, — дрогнувшим голосом сказал мистер Чарльз. — Пожалуйста…

Он умолк под холодным презрительным взглядом брата.

— Я поговорю с Робином, твёрдо повторил мистер Эдвард. — Я убеждён, что он сделал это сгоряча, не подумав…

— Он не делал этого! — зазвенел голос Энн.

Она подбежала к нам, а за ней торопилась испуганная мисс Кларк.

— Не ругайте Робина, не гоните его! Он ни в чём не виноват. Он не резал одежду Поля. Я скажу, кто это сделал!

Мистер Эдвард с тревогой смотрел на девочку, мистер Белл был совершенно растерян и подавлен, но всё-таки в нём чувствовалось что-то упрямое, что давало ему силу.

— Что ты говоришь, девочка моя?! — ужаснулась леди Кэтрин. — Прежде у нас никогда не было таких гадких происшествий.

— Нет, это не Робин! Говорю вам, что это не он! Верьте мне!

— Но больше никто не мог такое сделать.

— Мог!

— Ты говоришь, что знаешь виновника, Энн, — вмешался отец Уинкл. — Кто же он? Назови его имя, и пусть он объяснит, зачем ему потребовалось резать одежду. Ты должна сказать, иначе все так и будут думать, что это сделал Робин.

— Я скажу. — На лице Энн отразилось страдание, и она обвела глазами круг напряжённых лиц. — Я. Это сделала я.

Лицо мистера Белла стало синевато-серым.

— То, что ты хочешь взять чужую вину на себя, очень хорошо… — начала было леди Кэтрин.

— Этого не может быть! — вскрикнула мисс Кларк. — Я хорошо тебя знаю, Энн. Ты не могла, ты неспособна на такое!

— Вы не знаете! — почти закричала девочка. — Вы ничего не знаете! Никто ничего не знает!

Она беспомощно посмотрела на нас, повернулась и быстро ушла. Мисс Кларк всплеснула руками и поспешила за ней. Леди Кэтрин бросилась следом.

— Ну и ну! — покрутил головой Поль.

Мистер Белл словно очнулся. Он расширенными глазами поглядел вслед дочери, дёрнулся было, чтобы идти за ней, но остановился.

— Боюсь, что от меня будет мало проку, — пробормотал он.

Мистер Эдвард разжал пальцы, и я только сейчас почувствовал боль в плече.

Мистер Чарльз повернулся ко мне:

— Робин, ответь честно: ты это сделал или не ты? То, что говорила Энн, правда? Только учти, что нечестно пользоваться тем, что кто-то решил взять на себя чужую вину.

— А разве вы не верите своей племяннице? — спросил я безразличным тоном.

— Энн?! — напряжённо спросил мистер Белл, оборачиваясь.

Перед нами вновь была девочка-кукла с беззаботным лицом и большими детскими глазами. Сзади стояли растерянные мисс Кларк и леди Кэтрин.

— Я хочу объяснить свой поступок, — весело сказала она. — Похоже, мне не верят, а я уверяю вас, что я говорю правду: Робин не резал одежду Поля. Это сделала я. Не люблю верховую езду и всегда опасаюсь, как бы кто-нибудь не упал с лошади. Вот я и изрезала костюм для верховой езды, чтобы Поль не рвался к скачкам. Да вы не волнуйтесь, лоскутки мне понадобятся для моих кукол.

Она рассмеялась.

— Ты изрезала одежду, — сказал мистер Чарльз. — А кто изувечил куклу?

Энн быстро посмотрела на меня, на мистера Эдварда и состроила милую гримаску, сильно не подходящую к этому разговору.

— Простите меня, дядя Чарльз, но эта кукла меня рассердила, потому что не хотела, чтобы я её подстригала. Я не ожидала, что она окажется такой непрочной. Другие куклы лучше переносят наказание.

Я перестал слышать дыхание мистера Эдварда, а мистер Белл отчаянными глазами глядел на дочь. Даже легкомысленный Поль был обеспокоен.

— Пожалуйста, больше меня ни о чём не спрашивайте, — попросила Энн, уходя. — Я не всегда могу объяснить, для чего всё это делаю.

Она врала. Не знаю, кто изрезал одежду Поля, но белокурые локоны я своими глазами видел в руках миссис Джонсон. Зачем кухарке их тайно жечь, если она не обнаружила их у кого-то, кто ей дорог и за кого она боялась? Куклу изувечил Сэм, недаром он угрожал мне отомстить. Зачем же Энн брать на себя его вину? Ради меня? Она подозревает меня?

Я поспешил за ней. Расстроенная леди Кэтрин пыталась меня остановить, но мистер Эдвард дал мне дорогу, и мать не решилась с ним спорить. Перед нежданным и непонятным горем, обрушившимся на семью, кажется, померкла даже её неприязнь к старшему сыну.

— Энн!

Она повернулась ко мне. От её игривости не осталось и следа.

— Что?

— Зачем ты солгала про куклу?

— Почему ты думаешь, что я солгала? Я уверена, что это сделал не ты.

— Почему?

— Может, ты и одежду изрезал?

Меня начали выводить из себя её вопросы и действия.

— Может, и одежду.

— Врёшь!

— А тебе откуда знать?

— Я знаю, что одежду резал не ты, а значит, и куклу ты не трогал.

У меня голова шла кругом, и я решил, что не уйду из этого дома до тех пор, пока не выясню, что скрывает эта странная девочка.

— Объясни, — потребовал я.

Энн с сожалением покачала головой.

— Ты очень глупый мальчик, Робин, — изрекла она. — Ну, как я могу тебе что-то объяснять, если ты даже не желаешь учиться? Да и что я могу объяснить?

И вновь я прочитал в её взгляде отчаяние.

— Нет, — в раздумье произнесла она, — пока я ни с кем не могу об этом говорить. Но если бы ты знал, как мне страшно!

Последняя фраза вырвалась у неё против воли, и она сразу же пожалела о своей несдержанности.

— Надеюсь, ты не вообразил, будто я скрываю что-то особенное? — рассмеялась она, снова став похожей на куклу. — Ничего страшного. Мне не нравится, что Поль так много думает о верховой езде, поэтому я и испортила ему костюм. Пусть не мечтает поскорее сесть на лошадь. И кукол я ненавижу. Ох, как ненавижу! И платье это ненавижу. И свои волосы ненавижу. Потом, когда я вырасту, я буду причёсываться гладко-гладко и обязательно стану носить пучок, чтобы ни один волосок из него не выбивался. А тебя ведь назвали Робертом в честь Робин Гуда? Говорят, этот разбойник был очень благороден. Хотелось бы мне, чтобы и ты оказался таким, ведь приятно сознавать, что рядом благородный рыцарь. Ты собирался отсюда уйти, но дядя Эдвард тебя остановил. Пожалуйста, Робин, не уходи. Мне очень нужно, чтобы ты остался. Может быть, потом я тебе что-нибудь расскажу.

Она повернулась и ушла, напевая какую-то детскую песенку, а я остался с раскрытым ртом. Знала она что-нибудь или только подозревала? И кого подозревала? Меня? А если меня, то почему ей страшно? Конечно, я парень из бандитской среды, но не стану же я убивать её. Несмотря на всю таинственность её поведения я всё-таки был уверен, что во всех этих мелких пакостях виноват Сэм, а всё остальное — её домыслы, основывающиеся на каких-то непонятных мне фактах, которые имели место раньше, ведь недаром она с самого начала показалась мне очень странной.

Я медленно побрёл к себе, но, оказывается, меня поджидал мистер Эдвард.

— Робин, ты говорил с ней?

Я неохотно кивнул. Конечно, я понимал его беспокойство, но побороть себя не мог. Этот человек был мне непонятен, неприятен, вызывал желание дерзить ему, говорить слова, за которые любой другой давно вышвырнул бы меня из своего дома. Мне хотелось разбить его спокойствие и сдержанность, заставить высказать то тайное, что в нём кипело. Почему он так добр ко мне? Что ему от меня нужно на самом деле? Для каких целей он ссорится с родными из-за грубого невоспитанного мальчишки, с приходом которого в доме стали происходить странные вещи? Он не может знать про то, что всё это проделки Сэма, иначе давно бы остановил поварёнка. Так что же ему нужно от меня, пакостного уличного воришки?

— Что она говорит? — тревожно спросил мистер Эдвард.

— А вы спросите у неё сами, — посоветовал я.

Он помолчал.

— Она хотя бы объяснила свои поступки?

Я пожал плечами.

По справедливости, он должен был рассердиться, но он оставался спокойным и разрешил мне идти, куда я шёл.

— Кстати, Робин! — окликнул он меня, словно что-то вспомнив.

Я вернулся.

— Пойдём в кабинет моего деда, — предложил он.

Видно, он ещё напомнит мне о мече, о который споткнулся дворецкий.

Мы прошли в дальний конец дома. Здесь, недалеко от узкой запасной лестницы и вдалеке от своих домочадцев жил, судя по обстановке, весьма любопытный старик. Он выбрал для кабинета, спальни, гостиной и собственной библиотеки четыре большие комнаты и загромоздил их невероятными по внешнему виду предметами старины. Том Большая Голова, муж миссис Хадсон, как-то рассказывал о музеях, где собирают всякое старьё, и мне, помнится, было забавно представить собрание хлама. Теперь я имел представление о том, какого рода старьё таят в себе музеи. Пожалуй, такому старью позавидовал бы любой человек. Вот я бы, например, не отказался есть из резной серебряной миски, которая стояла под стеклом, хотя, как объяснил мне мистер Эдвард, это была и не миска вовсе, а чаша для омовения пальцев, не знаю уж, для чего это нужно. Но больше всего меня поразило оружие, и я переходил от одного предмета к другому, боясь прикоснуться к драгоценным рукоятям кинжалов, мечей и сабель и лишь иногда, не удержавшись, осторожно трогал пальцем какое-нибудь лезвие. Мистер Чарльз, когда водил меня по дому, сюда не заглядывал, и не знаю уж, для какой цели привёл меня в это царство роскоши мистер Эдвард. Невозможно даже представить, сколько денег мне бы отвалили хотя бы за тот золотой кубок.

— Мой дед был коллекционером, — непонятно объяснил мистер Эдвард.

Выяснилось, что коллекционировать можно всё, что душе угодно, а душе деда угодно было коллекционировать предметы старины, чему он и посвятил почти десять лет своей жизни. Наверное, если бы он занимался этим дольше, он весь дом украсил бы, как сказочный дворец.

— А вы тоже коллекционер? — спросил я.

— Нет. Мне не нравится это занятие, — решительно, хоть и с лёгкой улыбкой ответил мистер Эдвард.

— Почему? Это же так красиво.

Мистер Эдвард холодно оглядел драгоценное собрание вещей.

— Начиная собирать предметы старины, мой дед и не подозревал, что станет рабом этих вещей, но потом ни о чём не мог думать, кроме своих кубков и мечей. Тебе здесь понравилось?

Я кивнул.

— А кто вынес отсюда меч? Энн? — быстро спросил мистер Эдвард.

— Кто знает, — неопределённо ответил я.

— Впрочем, я наказал тебя не за то, что меч оказался не на месте, а за грубый ответ. Ты это понял?

Я понял, что меня вывели из столовой за грубый ответ, но не понял, что это называется наказанием. Если уж мой отец хотел меня наказать, он брал в руки палку. Но я согласно кивнул.

— Один сюда, пожалуйста, не ходи, а если захочешь посмотреть на всё это опять, скажи мне, и я тебя провожу.

Мне показалось, что мистер Эдвард совсем не против того, чтобы я зашёл сюда и один, но для чего-то говорит как раз обратное.

Время до ужина прошло тихо. Я думал, что меня всё ещё странно наказывают, принося еду в мою комнату, чтобы я не утруждал себя походом в столовую, но расстроенная Фанни позвала меня к общему столу.

— Не понимаю, — говорила она. — Ничего не понимаю. Как же я боюсь за маленькую мисс! Тебе что-нибудь известно, Робин? Зачем ей понадобилось резать одежду Поля и издеваться над собственной куклой?

Я пожал плечами. А что я мог сказать, если и сам ничего не понимал?

За столом царило уныние, и только Энн держалась с обычной непосредственной весёлостью балованного ребёнка, да ещё, пожалуй, мистер Эдвард не позволял себе явного проявления тревоги. А я был приятно удовлетворён их муками. Пусть мучаются. Это будет хоть небольшой расплатой за моё унижение. Хорошо бы Сэм выдумал ещё какую-нибудь пакость, которая окончательно доконает этих лживых людей. А особенно я мечтал досадить добренькому мистеру Эдварду. Хотелось бы мне знать, зачем Энн понадобилось принимать на себя чужую вину и кого она подозревает в совершении всего этого. Будет обидно, если Энн покрывает Сэма. И ведь эта странная девочка кого-то боится, если правда то, что она сказала, а от неё можно ожидать любой неожиданной выдумки.

Желая ненавистному семейству всяких бед и одобряя козни поварёнка, я навлёк на свою голову и на головы окружающих очередное тяжёлое испытание. После ужина со мной долго разговаривали сперва отец Уинкл, а затем мистер Эдвард. Оба убеждали меня в необходимости учиться, на что я, в полном соответствии со здравым смыслом, отвечал, что уйду, как только поймают грабителя, и тратить время и силы на то, чтобы начать овладение грамотой ни к чему, если я уйду, может быть, уже завтра. Сам-то я подразумевал, что не уйду, пока не объяснится странное поведение Энн, но другим это знать было бы лишним. Со священником я держался настороженно, потому что его облик продолжал меня смутно беспокоить, а с мистером Эдвардом, должен сознаться, вызывающе. Очень уж мне хотелось вывести этого человека из себя, заставить показать своё истинное лицо, открыть, почему он так терпим со мной. Мистер Чарльз тяготился мною и очень скоро отказался от своего первоначального порыва усыновить меня, леди Кэтрин терпеть меня не могла, не говоря уж о слугах. Даже в мистере Вениамине я ухитрился возбудить неприязнь. Почему же мистер Эдвард держит меня в своём доме вопреки не только желанию родных, но даже моему желанию, как я ему не раз уже показывал? Снова и снова я задавался этим вопросом, не находя ответа, а потому вокруг образа хозяина дома сгущался сумрак. Отцу Уинклу по положению и священника и зависимого лица полагалось слушаться хозяина, но зачем самому хозяину подвергать себя оскорблениям?

Ничего не добившись, оба моих доброжелателя отступили.

— Мы ещё вернёмся к этому вопросу, — многозначительно закончил мистер Эдвард.

Я откровенно пожал плечами и, не спрашивая разрешения, ушёл в свою комнату. А если бы не ушёл, Сэм бы проиграл, потому что у меня были бы свидетели моей непричастности к следующей катастрофе.

В своей комнате я пробыл всего-то чуть больше четверти часа, когда послышался голос Поля, звавший меня. Я не вышел, а Поль решил, что я где-то на улице, и пошёл прочь. Я сразу же передумал, так как шаги у него были очень решительными, и можно было предположить, что у него есть что сказать. Нагнал я его уже на лестнице.

— Что тебе? — спросил я.

Поль обернулся. Лицо его выражало злобу.

— Послушай, давай договоримся по-доброму, — предложил он дрожащим голосом. — Я не хочу тебе зла и разглашать всё это не буду. Отдай часы и кончим дело миром.

— Часы?

— Ты не понимаешь. Для тебя это просто дорогая вещь, а я о них мечтал с детства. Отец слышать не хотел об этих часах, дядя Эдвард мне их наконец-то подарил, а ты их спёр. Отдай по-хорошему и, обещаю, я никому не скажу, что ты их украл.

— Да отвяжись ты! Не брал я их, — отмахнулся я. — Поищи кое у кого ещё.

— Ах ты, подлец! — вскипел Поль. — Ты думаешь, что, если моя сестра из жалости покрывает твою подлость, я позволю тебе и дальше пользоваться её добротой? Посмей только ещё раз намекнуть на неё!

— Я не о ней говорю, дурак, — сказал я.

Поль полез на меня с кулаками, и я, конечно же, его оттолкнул, а этот дуралей упал, покатился с лестницы да ещё имел глупость пересчитать разными частями тела все ступеньки, вопя при этом самым оглушительным образом. Я даже испугался за него, честное слово, ведь с этакой неуклюжей скотинки станется переломать себе хребет.

— Поль! — душераздирающе закричала Энн.

Она бросилась прямо к нему, не удостоив меня и взглядом, хотя поводов для беспокойства уже не было: её драгоценный братец встал на ноги и выглядел ошеломлённым, но здоровым.

— Что случилось, Поль? — спрашивала Энн. — Как ты упал?

— Он столкнул меня с лестницы! — бессовестно соврал этот парень. — Стащил у меня часы, а потом, когда я по-хорошему попросил их вернуть, столкнул с лестницы!

Вокруг меня собралась уже целая толпа, и он поднялся к нам.

— Эх ты! — презрительно бросила мне Энн. — Я думала, что ты честный человек!

Уж лучше бы она громко возмущалась или бросилась на меня с кулаками, как уличная девчонка.

— Я не брал часы, — ответил я и ей и всем остальным. — И Поля я не хотел столкнуть с лестницы. Он полез в драку, я его оттолкнул, а он упал.

Я чувствовал полнейшую беспомощность, а мне очень хотелось, чтобы мне поверили, что я не брал эти часы. Пусть думают, что я нарочно столкнул с лестницы Поля, но нельзя, чтобы у этих людей осталось мнение, что я занимаюсь в их доме воровством. Я вор, профессиональный вор, а не гадкий жулик, готовый тащить всё, что плохо лежит, в доме, где его приютили. Моя честь восставала против этого.

— Он их украл! — чуть не рыдал Поль. — Он мне уже один раз показал, что стащить часы для него ничего не стоит, но я-то не мог предположить, что он это сделает по-настоящему. Видно, подержал в руках золотую вещь и уж не мог с ней расстаться.

— Не брал я их, — твердил я. — Зачем они мне? Если хочешь, я тебе подарю свои.

— Ну конечно! Стащишь их у кого-нибудь и принесёшь в подарок. Мне ворованные вещи не нужны.

— Да я тебе не ворованные отдам, а свои. Я их получил в наследство.

— Эти воришки всегда ссылаются на наследство! — с пренебрежением сказала Рыжая.

— Это свыше моего терпения! — не выдержала леди Кэтрин. — Я требую…

— Подождите, мама, — остановил её мистер Эдвард. — Когда пропали часы?

— Только что, — объяснил Поль. — Меня позвал отец, и я оставил часы на столе в своей комнате, потому что ему не нравится, что я их ношу. Он считает меня недостаточно взрослым. Я пробыл у него недолго, а когда вернулся, часов уже не было.

— А где в это время был ты, Робин? — спросил мистер Эдвард.

— Сначала был с вами и отцом Уинклом, а потом ушёл в свою комнату и не выходил, пока меня не позвал Поль.

Тут я случайно бросил взгляд на мистера Чарльза и, боюсь даже выразить словами, какое тайное удовлетворение было в его лице. Он вроде бы и жалел, что я так оплошал, а в душе ликовал и, по-моему, с этого момента стал считать себя правым по отношению ко мне. Я был и остался вором, и глупо было бы ждать от него, что он усыновит такого подлого парня.

— К чему эти вопросы, Нед? — спросил он. — И так всё ясно. Думаю, что теперь бедная девочка убедилась, что напрасно брала на себя его вину. И куклу разломал он, и одежду разрезал…

— Нет, не он! быстро прервала его Энн. — Не он! Часы, наверное, украл он, он и Поля столкнул с лестницы без всякой жалости, но одежду — нет. Я сама это сделала.

— Энн, девочка, а где подарок мистера Эдварда? — робко заговорила мисс Кларк. — Я не видела этого чудесного набора в твоей комнате.

— Он у меня. Я убрала его подальше, чтобы… не изломать, как куклу. С ним ничего не случилось, и когда-нибудь я буду им пользоваться.

— До этого ещё далеко, дорогая, — возразил мистер Белл. — Ты ещё совсем дитя. Не понимаю, зачем ты подарил такой крошке все эти гребни и заколки.

Кажется, отец всё ещё видел в своей дочери четырёхлетнее существо, которое приятно наряжать, как куклу. Энн быстро оглянулась на него, но сейчас же отвернулась, и взгляд её выразил муку. Зато отец Уинкл стоял, опустив голову, и пытался понять нечто, судя по его отрешённому виду, недоступное пониманию.

— Обыщите его комнату! — потребовал Поль. — Он не успел их спрятать во дворе. Часы где-то в доме. Или у него в комнате или на нём.

— Нет, так делать нельзя, — отказался мистер Эдвард.

— Поль, мы не полицейские, чтобы заниматься обыском, — поддержал его мистер Белл. — Это было бы унизительно.

— А я так скажу, — заявила леди Кэтрин. — Пусть мальчик возьмёт часы и уходит. Пусть он возьмёт что-нибудь ещё, любую вещь, которая ему понравится, но только не задерживается здесь долее. Эдвард, я требую, чтобы он ушёл. Не желаю и минуты оставаться с ним под одной крышей. Мало того, что он портит вещи и ворует, но с ним опасно оставлять детей. Сейчас он чуть не изувечил Поля. Подумайте, что было бы, если бы Поль повредил позвоночник или ушиб голову. Отныне я места себе не найду от беспокойства за Энн. Эдвард, я не понимаю твоих убеждений и не разделяю их, а просто ради всеобщего спокойствия требую удалить этого мальчика из дома.

Мне очень хотелось посмотреть, какие лица будут у этих людей, когда откроется, что всеми проделками занимался Сэм, но у меня ведь была гордость, и немалая, поэтому я усмехнулся, засунул руки в карманы и вызывающе сказал:

— А мне и самому не хочется оставаться в этом притоне. (Краем уха я уловил, как ахнула Фанни.) У нас нет таких домов и таких вещей, и едим мы, как свиньи, но у нас не воруют в собственном доме. Поищите часы в другом месте, а не в моей комнате, потому что я их не брал.

Я повернулся, чтобы уйти, но… Не понимаю и не могу даже предположить, что нужно было от меня мистеру Эдварду, но он меня остановил, крепко схватив за руку около локтя.

Отец Уинкл, кажется, сам бы меня остановил, если бы это не сделал мистер Эдвард, а теперь лишь согласно кивнул.

— Подождите, мама. Мне дело не кажется ясным, — сказал мистер Эдвард. — Может, Поль забыл, куда положил часы, и они окажутся где-нибудь в ящике стола или в чемодане. Ты ведь уже начал укладывать свой чемодан, Поль?

— Я точно помню, куда их клал, — упрямо твердил Поль.

— Всё равно я убеждён, что Робин не брал часы. Я верю в его честность. Подождите ещё немного.

Я ощутил прилив жгучей ненависти к этому человеку.

— Но я-то не хочу ждать, — сказал я. — Дайте мне уйти.

— Во-первых, тебе нельзя уходить отсюда, потому что грабителя, который за тобой охотится, ещё не поймали, — начал перечислять мистер Эдвард. — А во-вторых, неужели в тебе нет ни капли гордости и тебе не хочется оправдаться?

— Мне не в чем оправдываться.

— Какой нахал! — услужливо выразила мисс Агнес мнение своей хозяйки.

— Тем более, тебе надо подождать, пока правда не выйдет наружу.

— Долго придётся ждать, — пробурчал я, сдаваясь.

Я бы всё-таки ушёл, если бы не любопытство. Кроме того, я придумал хороший план.

— Дай слово, что ты не уйдёшь до тех пор, пока я тебя не отпущу.

— Ладно уж, — снизошёл я до его просьбы.

На том дело пока и закончилось, к всеобщему неудовольствию. Леди Кэтрин пылала негодованием, а мистер Белл и мистер Чарльз молчаливо, но явно осуждали моего защитника. Первого я понять могу, ведь его сын чуть не сломал себе шею, да и вещи исчезали или портились у его детей, а не у кого-то ещё, но мистеру Чарльзу стыдно восставать против меня, ведь я всё-таки спас ему жизнь и по его вине, из-за его уговоров поднять тревогу вынужден скрываться от Громилы.

А я? Я отстоял своё право на независимость. Сэма придётся взгреть, чтобы не работал "под вора", это ясно, но в остальном я не поступился ничем. Я хотел уйти, а меня не пустили, значит, я живу здесь не на правах нищего попрошайки, а по хозяйской просьбе. Эта мысль помогла мне гордо перенести остаток сегодняшнего мучительного дня, потому что даже Фанни была непривычно молчалива и смотрела на меня с плохо скрываемой подозрительностью. Впрочем, Рваный меня ни в чём не укорял и даже не подозревал в дурных инстинктах, поэтому я предпочёл его общество. Да и караулить Сэма здесь было легче, чем в доме. А подметив, что эта бледная рыба выглянула из двери и сейчас же скрылась, я, к величайшему недоумению и даже беспокойству собаки, кинулся за своим врагом и настиг его в коридоре.

— Ты что?! — сразу поджал он хвост.

— Послушай, я терпел долго, но даже моему терпению пришёл конец. Ты сказал, что будешь мне мстить, но не всякая месть бывает безнаказанной.

Сэм в ужасе озирался, рассчитывая, должно быть, на появление кухарки, но спасительницы поблизости не было.

— Да я ничего плохого не хотел, — заныл он.

Я понял, что сейчас он закричит, поэтому поднёс кулак к самому его носу и пообещал:

— Бить тебя сейчас не буду, но, если не выполнишь моё требование, я вытряхну подлую душу из твоего мерзкого тела. Положи назад то, что взял, но так, чтобы они не бросились в глаза сразу. Понял?

— Понял, — всхлипнул Сэм. — Я их так положу, что он не подумает, что их брали, а как будто он их случайно туда положил.

— Вот именно.

— Но я не хотел ничего плохого. Я бы просто посмотрел и вернул назад. Все так много об этом говорят, что я не удержался. Я верну, сегодня же верну. А хочешь, сначала посмотрим вместе?

— Мне с таким слизняком, как ты, не по пути, так что свои гнусности оставь себе. Ну, а про другие твои гадости поговорим в другой раз, — сказал я, видя, что из кухни вышла миссис Джонсон.

Сэм сперва побледнел, но, увидев защиту, воспрянул духом и даже весьма нахально стряхнул мою руку.

— Помни! — значительно произнёс я и вернулся к Рваному.

Теперь насчёт Сэма и часов Поля я мог быть спокоен, ну, а уж если Энн пришла охота приписать историю с куклой, одеждой и мечом себе, то пусть её отец, дяди и бабушка помучаются, им это полезно. Однако хорошо было бы предложить Полю мои часы, когда он уже найдёт свои. Только проделать всё это надо побыстрее, ведь Поль завтра уезжает.

Вечером я не стал делать привычного обхода территории в поисках новостей, а ждал удобной минуты, чтобы выбраться из дома и сбегать за часами. Мне было неспокойно из-за моего решения, что-то подсказывало мне, что добром дело не кончится, но предвкушение минуты, когда застыдившийся Поль объявит, что нашёл часы, а я ему предложу ещё и свои, было слишком притягательно. Однако когда я уже совсем собрался уходить, вдохновлённый своим планом и подвигами Робин Гуда, книгу о котором я перелистывал, чтобы скоротать время, я услышал тихий стук-царапанье в дверь. Удивлённый и, признаюсь, немного испуганный, я открыл. Передо мной стояла Энн, но не живая кукла в пышном платье, а серьёзная, чем-то очень озабоченная и встревоженная девочка в красивом халатике.

— Робин, уходи отсюда, — неожиданно сказала она. — Ни о чём меня не спрашивай, но немедленно покинь этот дом и никогда не возвращайся.

— А что случилось? Ты же сама меня просила…

— Раньше просила остаться, а теперь прошу уйти. Ради меня, ради себя, ради всех, кто здесь живёт, уходи.

— Ты думаешь, что это я стащил часы у Поля? Клянусь, что нет. И с лестницы я не хотел его спускать. Я даже драться с ним не хотел…

— Энн? Что ты здесь делаешь, девочка? — строго спросил мистер Эдвард и пытливо посмотрел на меня.

Энн порывисто повернулась к нему, и что-то в ней переменилось, но я не понял, что именно.

— Я хочу, чтобы он ушёл, дядя. Пусть уходит. Бабушка его видеть не желает, отец боится за нас с Полем, дядя Чарльз тоже его терпеть не может…

— Успокойся, Энн, ты не права, — мягко сказал мистер Эдвард. — Робин — хороший мальчик, а все эти неприятности с куклой, одеждой, часами как-нибудь объяснятся. Я верю в его честность, а Робин — не такой парень, чтобы уйти, оставив по себе неблагоприятное мнение. Когда твои бабушка и отец поймут, что ошибались в нём, тогда можно будет заводить речь об уходе, но никому этого уже не захочется. А дядя Чарльз всегда относился к Робину очень хорошо и сейчас не изменил этого отношения. Он помнит о том, что обязан Робину жизнью.

У Энн на глаза набежали слёзы и губы задрожали, но, вместо того, чтобы заплакать, она заговорила очень яростно:

— Дядя Чарльз давно забыл об этом, а может, никогда не считал, что его жизни грозила опасность. Он презирает этого оборванца. Его все презирают и ненавидят, а он ненавидит всех нас. Он нарочно остаётся здесь, чтобы всё портить, всех ссорить… Он злой и к тому же вор. Это он украл часы Поля, а потом столкнул его с лестницы. Вы лучше посмотрите, все ли вещи на своих местах в нашем музее. И будьте уверены, что он уйдёт не раньше, чем переправит своим дружкам половину прадедушкиных сокровищ. У него нет ни чести, ни совести. Он гадкий маленький воришка. Если бы у него была хоть крупица благородства, он бы давно ушёл, а если чуть-чуть гордости — он уйдёт сейчас же, сию минуту!

Мистер Эдвард был очень бледен.

— Энн, сейчас же иди спать, — приказал он тоном, не допускающим возражений. — Ты устала и сама не знаешь, что говоришь. Когда завтра ты вспомнишь этот разговор, тебе станет стыдно. Ты уже не маленькая девочка, чтобы не отвечать за свои слова. Быстро в постель! Не заставляй меня звать мисс Кларк.

Лицо Энн исказилось то ли от гнева, то ли от слёз. Она отвернулась и быстро ушла.

— Не принимай её слова всерьёз, Робин, — попросил мистер Эдвард. — Она сама не понимает, что говорит. И на мистера Чарльза зла не держи…

Он долго говорил со мной, боясь, должно быть, что я уйду, а мне, и правда, после слов Энн очень хотелось сейчас же уйти и постараться выветрить из памяти всякое воспоминание об этом семействе, но и в страстной речи девочки, и в ней самой было что-то очень странное, двойственное, загадочное. И в её дяде была та же тайна. Он говорил горячо, убедительно, словно во что бы то ни стало хотел удержать меня здесь, будто это было очень важно, и для меня его поведение было по-прежнему неразрешимой загадкой.

— Я подумаю, — неопределённо ответил я.

Мистер Эдвард не был удовлетворён моим ответом и ушёл грустный и неспокойный.

Я решил так: пойду за часами и попутно разведаю обстановку. Если Громилу поймали или он ушёл из этих мест, то я смогу вернуться в свой старый дом, хотя мне теперь было трудно назвать домом дыру, где мы с отцом жили и на которую, к моему удивлению, до сих пор так и не появились претенденты, а если Уолтер по-прежнему караулит каждый мой шаг, я вернусь сюда и тогда, может быть, увижу, как поймают на месте преступления Сэма, как мои недруги удивятся открытию, что я ни в чём не виноват, почему Энн так странно себя ведёт и что от меня нужно мистеру Эдварду.

Я вновь подождал, пока всё не успокоится, и тихо вышел. На втором этаже было пусто, а в кухне, как всегда, заседали миссис Джонсон, мисс Агнес, Фанни, мистер Вениамин и мистер Браун. Обсуждалась пропажа часов, и мои обычные недоброжелатели вовсю работали языками, а мистер Браун высказывался осторожно, но тоже подозревал меня. Садовник почти не говорил, а когда открывал рот, то из его слов нельзя было понять, обвиняет он меня или оправдывает. Вроде, напрямую он не говорил, что именно я стащил часы, но по всему выходило, что кроме меня этого сделать никто не мог. Даже Фанни оказалась способна представить в моё оправдание лишь своё робкое впечатление, что я хороший, неиспорченный мальчик. Я не стал слушать и вернулся к парадной двери. Важно было выйти, не привлекая внимания собаки, иначе она поднимет тревогу и мистер Эдвард вновь приведёт меня обратно. Ой, как же не лежало у меня сердце к моему предприятию! Да и Рваный подвывал на заднем дворе, словно чуял недоброе. Однако делать было нечего, и я стал перелезать через решётку. Пёс залаял. Я огляделся, не обнаружил ничего опасного и спрыгнул вниз. Было странно видеть как бы извне дом, где я прожил несколько бурных дней, откуда ушёл и куда меня привели вновь почти что силой. Я стоял на тёмной ночной улице, а особняк сверкал светящимися окнами и, если бы я не знал, что и за этим роскошным фасадом люди живут обычной, не слишком-то счастливой жизнью, я бы позавидовал внешнему благополучию. У нас было проще. В убогих жилищах, среди воров, пьяниц, бродяг и мошенников никто и не надеется найти счастье и покой.

Я поглядел-поглядел на богатый дом, и он начал делаться для меня всё более чужим, будто мне лишь приснились эти дни и моя жизнь здесь и, если я приду туда, все очень удивятся и спросят, кто этот оборванец и что ему нужно. Впрочем, оглядев себя, я решил, что оборванцем меня не назовёшь. На мне не было подарка мистера Чарльза (он висел в моей комнате в шкафу, хорошо отглаженный и совершенно новый, словно и не промокал, но мне сам его вид был неприятен, как воспоминание о предательстве его дарителя), однако я был прекрасно одет и в своём костюме произвёл бы сенсацию среди моих приятелей.

Рваный залаял громче, и в его лае стала прорываться злоба. Я вздрогнул и очнулся. Пора было идти своей дорогой, а мне почему-то было трудно сделать даже шаг от дома. Тоска такой нестерпимой силы сжимала мою грудь, что мне было трудно дышать. Вспомнился странный мистер Эдвард, девочка-кукла с детскими манерами и тайными недетскими заботами, в ушах прозвучал её голос, сперва упрашивающий меня не уходить, потому что её страшно, а затем в запальчивости оскорблявшей меня и требовавшей немедленно покинуть дом. И девочка эта была так похожа на куклу из моего сна. Я содрогнулся, вспомнив, как чья-то нога втаптывает в красную лужу белое платье, а большие фарфоровые глаза наивно глядят вверх. Мне стало жутко и очень одиноко, и я как-то сразу позабыл, что назван Робертом в честь Робин Гуда и что сей прославленный герой не поддался бы таким нелепым придуманным страхам. В довершение всего я услышал шорох и, не разбирая, кто произвёл этот звук, одним махом перелетел обратно через ограду и, пригнувшись, побежал к дому.

— А вот, наконец, и ты, — услышал я над своим ухом, и одновременно Громила зажал мне рот. — Два дня слежу за домом, всё надеюсь, что ты сам придёшь в мои руки. Сегодня совсем уж было решил лезть внутрь и идти прямо в твою комнату, да теперь надобность в этом отпала. Барином зажил, проклятый мальчишка, а я из-за тебя совсем пропал. Навёл на меня полицию и думаешь выйти в господа?

У меня не было возможности отвечать, а Рваный заливался бешеным лаем совсем рядом, но всё-таки безнадёжно далеко от меня.

— Проклятая собака, — прошипел Громила. — Того и гляди созовёт весь дом. Наверное, если попадёшься ей в зубы, живым не уйдёшь.

Рваный чем-то лязгнул и запрыгал у самой решётки в сад.

— Пойдём-ка, мой милый, — усмехнулся Уолтер и потащил меня в ту сторону. Не хочу брать лишний грех на душу, а так вроде бы я ни при чём. Собака сорвалась с цепи и загрызла мальчишку.

Я не верил своим ушам и, чтобы Громила не передумал, подёргался, якобы вырываясь, чтобы у него создалось впечатление, что я очень напуган. Кричать я не мог, потому что он по-прежнему ухитрялся зажимать мне рот. Правда, за такое сопротивление я получил несколько весьма ощутимых ударов, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что бы со мною стало, если бы он заподозрил нашу дружбу с Рваным.

— Ну, полезай, парень, и передай привет отцу. Скажи ему, что напрасно полез со мной драться, особенно когда я в плохом настроении, да, впрочем, если он и на том свете пьёт по-прежнему, лучше тебе к нему не соваться. Ты за него отомстил, и впереди у меня ничего нет, кроме виселицы, уж я знаю за какие грехи. Как я увидел, что Джон Блэк помирает, сразу понял, что и мне не жить. Не просто понял, а словно бы сказал мне кто-то, что ты, мол, Уолтер, сам себе подписал смертный приговор. Только не знал я, что моим палачом будешь ты. Но, прежде, чем умереть, я потешу свою душу. Ну-ка, щенок, дай я тебя подсажу.

Вот уж не думал, что Громила так силён! Он поднял меня, будто во мне не было никакого веса, и легко перекинул через решётку. Рваный заботливо уступил мне место, а когда я упал на землю, ткнулся мокрым носом в моё лицо и с усиленной яростью запрыгал у решётки.

— Вот так штука! — только и сказал одураченный Громила, а я расхохотался.

Что ни говорите, а было в моём приключении нечто робингудовское, хотя страху я натерпелся скорее, как Робин Блэк, а не Робин Гуд. Хорошо всё-таки, что днём Громила мог лишь издали наблюдать за домом и не видел, как отлично мы поладили с Рваным. А всё-таки я был на волосок от смерти, и меня спасло лишь чудо. Нет, недаром сердце подсказывало мне, что уходить из этого дома ещё рано. Пусть Энн говорит что угодно, пусть леди Кэтрин ставит своему сыну какие угодно условия на мой счёт, но ещё раз попасться в лапы Громиле означает вернейшую смерть, и уж на этот раз он не поручит моё убийство другому лицу. Этот отчаявшийся человек, виновник смерти моего отца, пойдёт на всё, чтобы меня уничтожить, и никакие уверения в моей невиновности мне не помогут.

— Рваный! — раздался встревоженный голос мистера Эдварда. — Где Робин?

Во мне вспыхнуло прежнее недоверие к хозяину дома. Что ему надо? Ясно, что он услышал лай собаки, убедился, что меня нет в комнате, и теперь решил, предпринять второй поход по моим следам. Хорошо бы спрятаться и дать ему возможность погулять по нашим трущобам и заглянуть в гости к миссис Хадсон, особенно, если её муж дома и пьян. Но вместо этого я ответил:

— Я здесь, мистер Эдвард!

— Тебя разбудила собака? — спросил он.

— Нет, я вышел, чтобы спрятать ворованные часы.

Беспокоиться, что мои слова примут за истину, не было нужды, ведь завтра Поль найдёт свои часы.

— Или спать, — велел мистер Эдвард. — Вы с Энн словно сговорились болтать чепуху. Чтобы до утра я тебя не видел!

Я тихо прошёл мимо него в дом, а он задержался, чтобы посадить Рваного на цепь.

Я лёг в чистую, мягкую, пахнущую свежестью постель и отогнал от себя нечаянную мысль, что жизнь в этом кругу лживых людей имеет всё-таки кое-какие хорошие стороны. Откровенно говоря, я думал сейчас не столько о мистере Эдварде, Громиле, чьей жертвой я чуть не сделался, раскрывшейся тайне гибели моего отца, не о своём вынужденном возвращении в дом, с которым чуть было не распрощался навеки, а об Энн и её злых словах. Ничего, завтра эта дрянная девчонка пожалеет о своём обвинении. Чтобы меня, профессионального вора, заподозрили в будничной краже часов в доме, где я нашёл приют!

Я заснул, но, как следствие встречи с Громилой, мне вновь снился человек без лица. Его чёрная фигура появилась за открытым окном, поставила ногу на подоконник и легко спрыгнула на пол. Видение с растоптанной куклой пришло как неизбежное дополнение к первому кошмару, но на этот раз кукла была ещё больше похожа на Энн.

Утром я проснулся весь разбитый, так что лучше бы не спал, но я-то мог объяснить плохо проведённую ночь встречей с Громилой и старыми кошмарами, а вот жизни Фанни ничто, вроде бы, не угрожало, и всё же она была бледна, печальна и подавлена.

— Мистер Поль уезжает сразу после завтрака, — сообщила она. — Вставай, Робин, не надо лишний раз раздражать людей. Ты ведёшь себя слишком грубо и вызывающе. Я понимаю, что ты сердишься на молодого хозяина, но своим поведением восстанавливаешь против себя всю семью. А тут ещё всех встревожила мисс Энн. Может, ты лучше нас знаешь, что с ней происходит? Она была милой крошкой и вдруг такое… Это похоже не на шалость, а на жестокость, зверство. Ты не находишь?

Я вспомнил Сэма и улыбнулся.

— Вряд ли. По-моему, обычное хулиганство.

— Не знаю, не знаю. А часы? Странная история вышла с часами.

Я насторожился, ведь было похоже на то, что мой план сработал, и сейчас все обсуждают таинственную находку исчезнувшей вещи.

— А что с ними случилось? — живо спросил я.

— Ты не хуже меня знаешь, что. Пропали. Раньше у нас никогда ничего не пропадало. Тебе надо быть вдвойне осторожным, мальчик, чтобы не навлекать на себя подозрений, а ты как с цепи сорвался. Подойди-ка сюда. Подойди, я тебе говорю!

Я неохотно выполнил странную просьбу.

— У тебя ссадина на щеке и синяк вот здесь, почти на горле, — сказала девушка, внимательно меня оглядев. — Ты с кем-то дрался? Только не вздумай лгать, что ночью упал с кровати.

Я засмеялся.

— Ладно, тебе я скажу, но ты, пожалуйста, никому не рассказывай. Мне так надоели все эти куклы, изрезанная одежда, мечи какие-то, да теперь ещё и часы, что ночью я решил удрать, но попал в лапы тому самому грабителю, который думает, что я его выдал. Только я ведь не таков, чтобы погибнуть просто так, вот я и вывернулся.

Фанни встревожилась.

— Так, значит, этот негодяй здесь, рядом? Об этом надо немедленно сообщить полиции. Не возражай, мальчик, ведь он очень опасен. Он может приникнуть в дом, кого-нибудь убить. Ты многого не знаешь, Робин, а кое-кому на своём горьком опыте известно, как может быть опасен грабитель. Ты его рассмотрел?

— Ну что ты, Фанни, ведь было совсем темно.

Это Громила убил моего отца, но всё равно я не мог его выдать. Его можно было убить самому или сговорившись с приятелями, но без участия полиции.

— Я должна сказать об этом мистеру Эдварду, — заявила Фанни.

Я подумал и решил, что так будет лучше, иначе Громила меня всё-таки выследит или из-за меня убьёт кого-нибудь ещё.

— Ладно, скажи, но не говори, что я хотел уйти. Скажи, что я вышел, чтобы посмотреть, на кого лает Рваный, и натолкнулся на преступника. Кстати, Фанни, как себя чувствует женщина, которую он чуть не убил?

— Ещё не встаёт с постели. Думаю, она скоро будет выходить, а когда выйдет, узнает, что молодой хозяин женился… Прости, Робин, что я напоминаю тебе о нём, но именно из-за спешки, из-за желания сыграть свадьбу до того, как миссис Каттль узнает об этом и сможет помешать, он обошёлся с тобой так резко. Если бы у него было время, он устроил бы всё к твоей и своей выгоде…

— Мне ничего от него не надо, Фанни. А здесь я живу лишь из-за грабителя. Вчера мне удалось от него вырваться, но, если я попадусь ему ещё раз, мне конец. Как только его поймают или он уберётся сам, уйду и я.

— Мистер Эдвард к тебе очень хорошо относится, Робин, — возразила Фанни. — Я бы посоветовала тебе принять его помощь. Другого шанса у тебя не будет, а он мог бы устроить твоё будущее.

Я засвистел и показал, что готов идти к завтраку. Фанни покачала головой и вышла вслед за мной.

Семейство, за исключением мистера Эдварда и отца Уинкла, приняло меня неласково, но сдержанно. Энн сверкнула на меня уничижительным взором, а затем залепетала какой-то детский вздор. По огорчённому виду Поля было видно, что свои часы он ещё не нашёл. Честно говоря, я рассчитывал уже за завтраком получить извинение за ложное обвинение меня в воровстве, но, видно, Сэм не сумел подсунуть часы вчера и сделает это, пока Поль завтракает. Пожалуй, для него это будет удобнее всего. Что ж, я подожду.

— Поль, — обратился мистер Чарльз к своему племяннику, — после завтрака я уйду и не смогу тебя проводить. Мы попрощаемся сейчас, хорошо? После своего путешествия ты сюда, конечно, заедешь перед школой?

Я молча, со странным чувством слушал, как ласково прощается дядя с племянником. Мой отец чаще на меня кричал или бил и лишь иногда, в очень редкие минуты заводил мирную беседу о героических временах и о Робин Гуде. А в этой подлой семье все говорили друг с другом очень нежно и спокойно, никто никого не обзывал и не бил, и даже леди Кэтрин, испытывавшая к своему старшему сыну далеко не лучшие чувства, не позволяла себе никаких резкостей. Даже по отношению ко мне они, в сущности, вели себя очень сдержанно, хотя и считали меня виновником всех бед.

— Когда ты вернёшься, Чарли? — с тревогой спросила леди Кэтрин.

Я уже не раз наблюдал, с каким беспокойством эта женщина принимала известия, что её младший сын уходит из дома. К мистеру Эдварду она испытывала лишь раздражение, правда, по ночам он не уходил из дома.

— Право, не знаю, мама. Мне нужно уладить массу дел перед свадьбой. Сегодня я во всяком случае не вернусь.

— Ты твёрдо решил жениться на этой девушке? — спросил мистер Эдвард.

— Пожалуй, впервые в жизни я что-то решил твёрдо, хотя вам это и не по вкусу. Фред, хорошо, что хоть ты одобряешь мой выбор.

— Я одобряю твоё желание остепениться, а не выбор, — уточнил мистер Белл. — Девушка очень красивая, но тебе будет с ней трудно. На твоём месте я бы не решился связать свою жизнь с этим прелестным избалованным созданием.

Мистер Чарльз упорно не глядел в мою сторону, и я всем своим нутром чувствовал, как я ему мешаю. Зато отец Уинкл был ко мне подчёркнуто предупредителен. Судя по всему, он даже вновь сумел повлиять на леди Кэтрин, потому что она не морщилась при виде меня и не выставляла ультиматумов по поводу моего присутствия.

— Как смешно: дядя Чарльз женится! — воскликнула Энн в своей привычной манере маленькой девочки.

— Ничего смешного нет, — солидно поправил Поль. — Каждый мужчина рано или поздно женится. Я тоже когда-нибудь решусь покончить с холостой жизнью и найду себе избранницу по душе. Жаль, что я не смогу быть на вашей свадьбе, дядя Чарльз, но зато я встречу вас, когда вы вернётесь из свадебного путешествия.

Мистер Чарльз смеялся и шутил и был очень красив в это утро. Жаль, что я слишком горячо полюбил его и слишком крепко поверил его решению стать для меня отцом, которое пришло ему в голову внезапно и было лишь быстро проходящим порывом. Теперь я не мог смотреть на него беспристрастно и видел не милого, приятного в обращении господина, а предателя.

Фанни, разносившая блюда, незаметно толкнула меня в спину, и это значило, что мне не нужно глядеть на своего обидчика волком.

Когда Поль ушёл к себе, я от нетерпения не мог усидеть на месте и всё слонялся от библиотеки до своей комнаты, а оттуда до лестницы, пока моими передвижениями не заинтересовался отец Уинкл и, решив, что мне скучно, не завёл со мной долгой и поучительной беседы. Я был вынужден сидеть рядом с ним в библиотеке и слушать хотя бы вполуха, чтобы иметь возможность что-то отвечать, а сам думал о том, нашёл Поль свои часы или ещё нет. Пока не возникало никакого шума, отмечающего это происшествие, а я не мог подействовать на естественный ход событий, как ни мечтал об этом.

— Ты невнимателен, дитя моё, — с укором сказал отец Уинкл.

Я подумал, до чего же священники назойливы со своими беседами и что не случайно отец Уинкл меня чем-то насторожил с первого взгляда. Знал бы я, как он надоедлив, я бы его сразу же возненавидел.

— Сын мой, Фанни рассказала мистеру Эдварду, что ты едва не погиб сегодня ночью, — сказал он после паузы, когда я уже решил, что разговор окончен, и вздохнул свободнее.

— Мне не так легко погибнуть, как вы думаете, — нарочито небрежно ответил я. — Пожалуй, если бы я знал заранее, что встречусь с этим типом, ему бы не поздоровилось.

— Ведь тебе известно, кто он, — вкрадчиво заметил священник.

— Нет.

— Не обманывай меня, сын мой. Почему ты не хочешь нам помочь?

Я улыбнулся над его наивностью.

— Потому что мне дорога жизнь. Если я его выдам и это станет известно у нас, то его дружки за него отомстят. У нас всегда жестоко расправляются с предателями, чтобы другим неповадно было распускать язык.

— Тебе это не грозит, — возразил священник. — Тебе не нужно возвращаться туда и не надо пускаться в сомнительное путешествие, о котором ты говорил, ведь мистер Эдвард обещал о тебе позаботиться и сдержит своё слово.

— Мне ничего от него не нужно, — с негодованием ответил я.

— Ты боишься нам помочь? — спросил отец Уинкл, не обращая внимания на мой отказ принять помощь от хозяина дома. — Или тебе жаль этого человека?

— Я его ненавижу, — объяснил я. — Если бы я мог, я бы его убил, но он сильнее меня. Вчера он сам признался мне в одном деле, очень близко меня касающемся, и я желаю ему смерти, самой мучительной смерти из всех возможных.

— Успокойся, дитя моё, нехорошо так говорить, какое бы злодейство не совершил этот человек. Господь знает, какое возмездие он получит, и не нам направлять его волю.

— Слишком долго ждать этой воли.

— Земное правосудие уже идёт по его следам. Ты мог бы ему помочь, — осторожно сказал отец Уинкл.

— Зачем же я буду направлять волю Господа? — резонно ответил я. — Он сам знает, когда нужно нанести удар. Миссис Хадсон часто повторяет: "Божья мельница мелет медленно, но верно".

Кажется, отец Уинкл остался не очень доволен моими ответами, но мне важно было от него поскорее избавиться. Он меня отпустил, но, похоже, я напрасно с таким нетерпением ожидал свободы: всё было тихо, и Поль не кричал, что нашёл свои часы. Проклятый поварёнок меня обманул. Но и я был непростительно глуп, доверившись подобному типу.

К крыльцу подали коляску, и все вышли провожать Поля. Последняя моя надежда исчезла, он уезжает и теперь уже нельзя подложить часы так, словно владелец нечаянно задвинул их какой-нибудь вещью. Я был очень огорчён, а ещё больше зол на Сэма и поклялся без долгих разговоров побить мальчишку, чтобы научить его послушанию.

Я не вышел к карете. Что мне было там делать? Я знал, что никто, ни один человек не пожалел, что не увидел меня там. Мы с Рваным со стороны наблюдали за укладкой вещей, последними напутствиями и отъездом и чувствовали себя прекрасно в обществе друг друга. По-моему, пёс умел читать мои мысли, очень уж он старался меня развеселить и втянуть в игру. Мы с ним немного поборолись, а потом я ещё раз внимательно осмотрел путь, по которому, по всеобщему мнению, пробрался в дом грабитель, но по которому он не мог пройти. Это была неразрешимая загадка. Если бы он шёл с чёрного хода или с главного, то не мог зайти в комнату к маленькому Бертраму, минуя комнату, где сидели его мать и Шарлота Белл. А если он вошёл в комнату к женщинам, то почему убил одну из них в комнате ребёнка, а другая умерла на пороге? Может, они обе испугались и кинулись туда, а он — за ними? Но с какой стати грабителю было соваться в комнату, из-за двери которой слышались голоса? Очень странная история! Всё-таки выходит, что грабитель проник в дом через окно. Но как? Во мне вновь пробудился интерес к трагедии, которая здесь когда-то разыгралась, и я решил поздно вечером опять пройти к двери в подвал, а также попробовать пробраться к окну запертой комнаты по карнизу с той стороны, откуда я ещё не пробовал проходить.

— Робин?! Вот ты куда спрятался! — весело сказал мистер Эдвард.

Почему-то самый его вид вызывал во мне желание говорить ему дерзости.

— Решил перепрятать украденные часы, а то вчера я их плохо замаскировал. Вы не знаете здесь местечка получше? Под этим домом нет каких-нибудь подземелий?

На этот раз его проняло. Он побледнел и готов был к тому, чтобы резко отругать меня, но всё-таки удержался и лишь посоветовал мне думать прежде, чем говорить, чтобы у людей не создалось обо мне ложного впечатления. Потом он расспросил меня о моей встрече с Громилой и убеждал помочь его найти.

— Сначала я с ним сговорюсь, как нам обокрасть дом, а уж потом, чтобы не делиться выручкой, я его сдам, — пообещал я.

Мистер Эдвард (наверное, чтобы не дать мне затрещину) молча повернулся и ушёл в дом. Ушёл, но не сказал мне ничего плохого, не выгнал меня, даже не пристыдил. Он был очень странным человеком.

Когда я шёл к себе, мне на дороге попалась Энн.

— Что ж ты не ушёл? — пренебрежительно спросила она. — Я думала, что в тебе больше гордости, а ты оказался глуп. А раз ты так глуп, то теперь пеняй на себя. Впрочем, у тебя ещё осталась возможность уйти. Ну как, уйдёшь?

Это была ожившая кукла из моего кошмара, и она требовала, чтобы я ушёл. Почему? Зачем?

— Даже не подумаю, — отрезал я. — Сначала разыщу пропавшие часы, а там увидим.

— Не ищи их, — сердито сказала Энн. — Я не хочу, чтобы ты их искал, не хочу, чтобы они нашлись. Это не твои часы, и тебя наши дела не должны касаться.

Я, конечно, не мог стерпеть такую несправедливость.

— Не должны касаться, а касаются.

— Нет, не касаются.

— А кого считают вором? Я бы мог сто раз стащить у твоего брата часы, причём он бы решил, что потерял их на прогулке. Неужели мне не обидно, что меня обвиняют в таком глупом и низком поступке? Чтобы я украл часы, оставленные в комнате на столе?! Я вор! Отличный вор! Вор, а не мелкий жулик!

Энн сначала нахмурилась, а потом засмеялась.

— Ты странный мальчик, — сообщила она. — Такое впечатление, что ты гордишься тем, что ты вор.

— А ты попробуй украсть у меня… ну хотя бы этот платок, — предложил я.

— Как же я украду, если ты спрятал его в карман? — удивилась Энн.

— Ты думаешь, кошельки специально для меня оставляют на тротуаре? Видишь, я осторожно оттягиваю ткань кармана и вытаскиваю платок. Будь уверена, что хозяин платка ничего не почувствует. Ты напрасно смеёшься. Это настоящее искусство.

— Наверное, тяжёлая работа у карманника, — сквозь смех предположила Энн.

— Попробуй сама.

Конечно, Энн сразу попалась. Зато я ловко отцепил у неё брошь, когда она пыталась стащить у меня платок, и поразил её, внезапно протянув ей эту хорошенькую безделушку в виде цветка с голубыми камнями.

— Когда ты успел?!

Я самодовольно улыбнулся.

— Энн, что ты тут делаешь? — строго спросил мистер Белл. — Дитя моё, иди к себе. Мисс Кларк с тобой поиграет.

Он выглядел очень обеспокоенным, правда, и слава у меня была не из лучших. Но ведь не такая, чтобы сделать человека бледным, почти синим. И всё-таки он был полон какого-то достоинства и решимости, будто тяжко, надрывно и сознательно исполнял свой отцовский долг.

— Ах, папа… — начала было Энн, но вдруг осеклась. — Иду, папа.

Что-то в ней переменилось. Она стала похожа на маленького ребёнка, но искренности в ней уже не было. Она метнула на меня странный взгляд и убежала.

— О чём вы говорили с моей дочерью? — спросил мистер Белл. — Я слышал, что вы смеялись. О чём вы могли говорить?

Откуда-то появился мистер Эдвард. Я знал, что поступаю неразумно, лишний раз подвергая его испытанию, но всё-таки был уверен, что он сдержится и ничего мне не ответит.

— Я обучал вашу дочь своей профессии, а по профессии я вор-карманник. Вы должны гордиться своей дочерью, мистер Белл, она прекрасная ученица.

— Отправляйся в свою комнату, Робин, — поторопился предложить мне мистер Эдвард, пока его двоюродный брат приходил в себя. — Ты не боишься остаться без обеда?

— Нет, сэр, не боюсь. В жизни мне случалось оставаться и без обеда, и без ужина, и даже без завтрака. Кстати, чтобы сделать учение памятным, я стащил у Энн брошь. Я помещу её к часам.

Ждать ответ я не решился, но, уходя, услышал, как сердито, почти злобно заговорил мистер Белл и как мистер Эдвард ему возражал. Вновь этот человек не выгнал меня из дома за грубость, не дал мне пинка, а принялся выгораживать меня перед оскорблённым и обеспокоенным отцом девочки. Почему?

На обед меня всё-таки пригласили. И, странное дело, не только мистер Белл ни словом не обмолвился о нашем последнем столкновении (о мистере Эдварде я уже не говорю), но и леди Кэтрин, которой, конечно же, донесли о моём поступке, помалкивала и ничем не выражала своего ко мне отвращения. Она словно и не видела ни меня, ни всех остальных, целиком погружённая в какие-то свои очень невесёлые мысли. Она почти не притронулась к еде и встала из-за стола задолго до конца обеда.

— Извините, я пойду к себе. Я неважно себя чувствую. Отец Уинкл, когда у вас найдётся время, загляните, пожалуйста, ко мне.

— Когда я зашла к бабушке после отъезда Поля, она сказала, что у неё щемит сердце, — сообщила Энн. — Дядя Эдвард, может, ей нужен доктор?

— Вряд ли ей поможет обычный доктор, Энн, — отозвался мистер Эдвард. — Ей нужен духовный доктор, а он неусыпно заботится о её спокойствии.

— Твоя бабушка слишком много пережила, Энн, — поддержал его отец Уинкл, — поэтому часто совершенно безосновательно ждёт несчастья. Ей помогают беседы со мной, поэтому я и нахожусь постоянно при ней.

— Тогда поговорите с ней подольше, а то она слишком сильно беспокоится, прямо места себе не находит.

— Конечно, Энн, — кивнул отец Уинкл.

— Не волнуйся за бабушку, малышка, — успокаивал её мистер Белл. — Она так часто тревожится, особенно когда твой дядя Чарльз уходит из дому, что беспокойство стало обычным её состоянием.

Этот разговор несколько снизил моё восхищение перед голосом сердца старой дамы, угадавшим смертельную опасность, угрожавшую её сыну. Если она постоянно волнуется, то ничего нет удивительного, если невзначай её беспокойство оказалось оправданным.

— Ничего, скоро о нём будет волноваться жена, — сказала Энн.

На всех лицах появились сдержанные улыбки, но совсем разные. Мистер Эдвард улыбнулся с оттенком иронии, отец Уинкл — почти весело, мистер Белл — очень спокойно, с видом человека, который уверен в будущем, а мисс Кларк совсем не улыбнулась, а, напротив, с ужасом воскликнула:

— Энн, милочка, что ты говоришь!

А на мой взгляд, Энн не сказала ничего особенного. Зато после обеда, выждав удобную минуту, она сказала мне нечто неприятное для меня, да и для мистера Эдварда, я думаю, тоже.

— Ну как? — начала она.

— Не знаю. Ты про что?

— Ты решился, наконец, уйти?

— Разве я тебе мешаю?

— Мне ты не мешаешь и, может быть, даже нравишься. Но ты мешаешь другим. Пойми, ты так мешаешь, что для всех, и для тебя тоже, будет лучше, если ты как можно скорее уйдёшь.

Конечно, она заботилась о своём ненаглядном дяде Чарльзе, которому я, как кость в горле, мешаю жить и радостно готовиться к свадьбе. Мне и самому надоела моя роль тихого мстителя, но пока я ничего не мог поделать. Куда я денусь? Вчера я уж думал сбежать прочь от всех здешних проблем, однако налетел на Громилу и чудом выпутался из беды. А как скажешь этой кукле, что я смертельно боюсь своего врага, ставшего ненавистным после его признания, и этот страх имеет большее основание, чем я могу выразить словами.

— Я подумаю, — ответил я.

Энн пожала плечами.

— Неужели с тобой нельзя разговаривать, как с человеком? — серьёзно спросила она. — Ты не понимаешь ни убеждений, ни оскорблений, ни…

— А ты думала, что вор из трущоб так же тонко понимает намёки, как твоё обычное окружение? Объясни яснее, кому я мешаю и почему, тогда, может быть, я сумею тебя понять.

— Дурак, — бросила мне Энн и убежала.

Наверное, мне не следовало ухмыляться с самым гадким выражением, какое я только мог изобразить.

— Да, у всех здесь были свои желания. Энн пыталась выпроводить меня из дома, а мистер Эдвард зазвал в библиотеку и долго разговаривал со мной о подробностях моей встречи с Громилой (причём непонятно почему назвал меня каким-то Братцем Кроликом, когда узнал о счастливой развязке), о миссис Хадсон и её проблемах, о жизни вообще и о необходимости учиться. Он говорил спокойно и доброжелательно, без малейшего раздражения, хотя меня иногда начинало так мучить моё странное положение в этом доме и причины его, что я позволял себе весьма язвительные реплики, услышав которые мой отец меня бы убил. Договорились мы до обычного предложения мистера Эдварда подумать о будущем и начинать учиться читать, чтобы наверстать упущенное время. Оказывается, при моих способностях, о которых я и не подозревал, это легко. Я, разумеется, ответил отказом и уверением, что уйду, как только поймают грабителя.

— В некоторых вопросах, Робин, ты очень умён, а в некоторых — непростительно глуп, причём от своей глупости будешь страдать только ты сам, — с досадой сказал мистер Эдвард.

— Если в будущем мне предстоит страдать только от своей глупости, то это неплохо, — заметил я. — А если я приму ваше предложение, то будут страдать леди Кэтрин и все остальные, потому что вы сами видите, какие события происходят в доме, когда в нём появляется вор.

— Похоже, ты гордишься своей профессией, мальчик, — засмеялся мистер Эдвард.

— Она мне поможет получить мой кусок хлеба.

— Ведь это дело не очень прибыльное?

— У всех по разному. Мне трудно сбывать товар, приходится соглашаться на очень малую часть его стоимости. А у кого это дело хорошо налажено, то он имеет приличный заработок.

— Если на твоём воровском пути встают такие затруднения, не лучше ли зажить честно?

— Сэр, мой отец был вором и научил меня своему искусству. Других родственников у меня нет, так что мне не с кого брать пример праведной жизни. Денег у меня тоже нет, а идти на работу, как это делают у нас некоторые, я не хочу, потому что это… ну как если бы меня послали на каторгу. Многие умирают от такой работы, а платят за неё очень мало. Может, когда я вырасту, я решусь заняться чем-нибудь другим, но пока думать об этом рано.

— А мою помощь ты решительно отвергаешь?

— Я ни в чьей помощи не нуждаюсь.

Мистер Эдвард задумчиво смотрел на меня.

— Но ты ведь не будешь пытаться уйти внезапно, как сделал этой ночью? Мы хотя бы попрощаемся?

— Ладно.

Мне стало очень горько и обидно. Теперь это чувство появлялось болезненными вспышками и заставляло говорить дерзкие и грубые вещи.

— Когда я буду иметь удовольствие покинуть этот дом, я вам об этом сообщу. Достану из тайника часы, брошь и кое-что ещё и попрощаюсь с вами.

— Договорились.

Я ушёл, но никакого приятного ощущения от своей выходки не испытал. На душе осталась какая-то муть и двойная неприязнь к мистеру Эдварду за его непонятное терпение и желание несмотря ни на что оставить меня здесь.

Я заметил мелькнувший силуэт отца Уинкла и, сам не знаю почему, заглянул в гостиную. Там в кресле бессильно полулежала леди Кэтрин, и лицо у неё было почти мёртвое.

— Леди Кэтрин, вам плохо? — испугался я.

— Да, мне очень плохо, — сказала она незнакомым голосом. — Не знаю, как я это переживу. Ты очень обижен на моего сына Чарльза? Эдвард говорит, что обижен. Но, может быть, и тебе станет его жаль, когда ты узнаешь, что его нет в живых. Сначала Берт, потом Шарлота и малыш и теперь Чарли.

— Как нет в живых? — растерялся я. — Он был здоров, когда уходил из дома. Что с ним случилось?

— Не знаю, — как во сне говорила старая женщина. — Не знаю. Знаю, что его нет в живых, а отчего — не знаю. Здесь, в сердце такая пустота, такое горе… Иди, мальчик, к себе. Может быть, мой сын, и правда, поступил с тобой не очень хорошо, но ты всё-таки пожалей его. Он был добрым человеком и никому не хотел причинять зло… Иди к себе, Роберт.

Я ушёл, озадаченный и встревоженный. Да, я был зол на мистера Чарльза, испытывал к нему обиду, отвращение и ненависть, но теперь, после слов леди Кэтрин, я был растерян. Смерти я ему не желал, хотя в минуту острого раздражения мог сказать что угодно. Теперь я бы пожелал ему всех благ жизни, лишь бы он был жив и его мать не страдала так сильно.

— Отец Уинкл, — позвал я священника, когда вновь его увидел, — по-моему, леди Кэтрин очень плохо.

— Да, дитя моё, ей плохо. Она внушила себе ужасную вещь, и лишь возвращение мистера Чарльза рассеет этот самообман, а он, как нарочно, не собирался вернуться этой ночью.

— Так это неправда, что мистер Чарльз…

— Конечно, нет, сын мой. Надеюсь, что миледи в этом скоро убедится.

Я бы плюнул от злости, если бы не кое-какие навыки в поведении, которые я успел усвоить. Надо же! Я успел почувствовать к покойному мистеру Чарльзу чуть ли не нежность, а он жив себе, здоров и хлопочет о свадьбе!

К ужину леди Кэтрин не вышла, а отец Уинкл прислал сказать, что останется с ней и есть не будет. Печальные были у неё фантазии, но глупые, однако они привели к тому, что за столом все сидели молчаливые и торжественные, как на похоронах, и быстро разошлись.

Мне пришлось ждать очень долго, пока всё в доме не затихнет, но это время прошло для меня с большой пользой, потому что я листал книгу о Робин Гуде, ещё раз изучил все картинки и даже, против желания, повторил выученный алфавит и прочитал кое-какие простейшие слова. Мой герой помог мне выбросить из головы все мысли о леди Кэтрин и мистере Чарльзе и вдохновил на подвиги. Я так рвался к интересным ночным приключениям, что с трудом дождался времени, когда обычно все расходились по своим комнатам, а прислуга заседала в кухне.

Что я сделал сначала? Как всегда, попытался открыть запретную дверь, но сразу прекратил это бесполезное занятие. Не знаю, в чём тут дело, не то на меня действовала гнетущая обстановка в доме, созданная леди Кэтрин, не то очень уж ярко представилось то, что произошло за этой дверью несколько лет назад, но у меня мороз гулял по коже, когда я глядел на эту дверь. Я испугался, а потому задержался здесь подольше, даже прильнул глазом к замочной скважине, но ничего не увидел. Тогда я решил наказать себя за страх другим способом. Я прошёл в тёмную гостиную, откуда когда-то услышал правду про отношение ко мне мистера Чарльза, и проделал то, что открывшаяся истина помешала мне сделать сразу. Я поднял окно, выбрался на карниз, очень медленно и осторожно прошёл по нему в направлении заветного окна и обнаружил, что и здесь меня ждёт неудача: карниз прерывался, и на моём пути возник совершенно ненужный выступ, красивый, когда смотришь на дом извне, но лишний и нелепый, когда гуляешь по карнизу. Я благополучно вернулся в гостиную и немного подождал, когда пройдёт дрожь в ногах. На этот вечер запертые комнаты я благоразумно решил оставить в покое, а лучше обследовать подвал. Я ведь только один раз видел дверь в него, а проверить, надёжен ли замок и не ведут ли туда какие-нибудь окна или отдушины, не успел. Я и направился туда. Переход через кухню я проделал очень осторожно, чтобы не потревожить собрание, однако ненадолго задержался и выяснил, что миссис Джонсон вовсю чешет языком о том, что я перевернул весь дом, что из-за меня творятся всякие безобразия и, как правильно подсказал мистер Браун, из-за меня ей приходится опасаться даже выходить за дверь, потому что на неё может напасть преступник, околачивающийся здесь только из-за меня.

— В этом-то Робин не виноват, — возразила Фанни.

— Нет, я не говорю, что бедный мальчик в чём-то виноват, — возразил дворецкий. — Он и сам подвергается опасности. Я просто предупреждаю всех женщин, чтобы они не выходили из дома, когда стемнеет. Теперь я сам буду проверять, заперты ли двери и окна на первом этаже…

— Следовало бы запирать окна и на втором этаже, — сказал мистер Вениамин.

— Я говорил господам, — отозвался мистер Браун.

— Жалко, что мисс Агнес не может отойти от миледи, — посетовала кухарка.

— Ей всё так же плохо? — спросил дворецкий.

— Хуже некуда, — охотно откликнулась миссис Джонсон. — Уж как она вобьёт что-то себе в голову, никакими силами не разубедишь. Сейчас вот придумала, что умер молодой хозяин, её единственная радость. Мистера-то Эдварда она не терпит после его женитьбы на Салли Грегори, извините уж мистер Вениамин, что вспоминаю об этом, младшего же сынка она всегда любила, а после смерти мистера Бертрама никого ей нет дороже. Теперь она вдруг решила, что он умер. Скорее бы он возвратился, а то, боюсь, она совсем с ума сойдёт, если уже не сошла. Надо же такое выдумать!..

Я тихонько последовал своей дорогой. Ясно, что обсуждать странности леди Кэтрин будут ещё очень долго, а потом вновь вернутся ко мне. Пусть обсуждают кого угодно, лишь бы это удерживало их в кухне. Теперь я мог опасаться только Сэма. В другой раз я бы радовался встрече с ним без свидетелей, ведь тогда я мог бы его проучить за ложь и неповиновение, но не теперь. Если этот прохвост увидит, чем я занимаюсь, он немедленно донесёт на меня миссис Джонсон, а та не преминет расписать всё хозяевам в самых мрачных красках. К моему счастью, я благополучно миновал комнаты прислуги и никого не встретил.

Я спустился к двери в подвал и теперь мог рассчитывать на то, что здесь меня никто не увидит. Я порадовался свече в тяжёлом медном подсвечнике, которая стояла неподалёку, вероятно, чтобы дворецкий мог ещё раз осмотреть засовы, потому что как-то не догадался взять свечу из своей комнаты. Я, конечно, воспользовался бы свечой в коридоре, но из-за неё мог бы быть уличён, ведь каждому ясно, что если свечи нет на месте, значит, кто-то её взял.

Честно говоря, я мало надеялся на успех моего предприятия, но меня притягивало всё таинственное, поэтому даже потрогать дверь в мрачный подвал и попробовать крепость замка было интересно, а сделать это поздним вечером, почти ночью, в темноте было прямо-таки захватывающе. Я потрогал ручку двери, испытывая холодок внутри, потянул за неё, и вдруг дверь подалась. Меня охватило таким ужасом, что я чуть не убежал. Если бы дверь была надёжно заперта, я потряс бы её, обошёл вокруг дома, убедился бы, что ни в одну щель пролезть в подвал нельзя, и ушёл в свою комнату, разочарованный, но с приятным чувством выполненного долга. А что делать теперь? Я не был готов к удаче. Раз дверь открыта, значит, я должен войти в этот страшный подвал, где нашёл свою смерть маленький сын мистера Эдварда. А есть ли во мне столько мужества, чтобы это сделать? Но меня недаром звали Робин. Я боялся, значит, я должен был побороть свой страх и войти в зловещее помещение, одна мысль о котором повергала меня в трепет. Всё-таки мне дали имя в честь славного Робин Гуда, и я не должен был его позорить.

Я не стал тянуть, а решительно отворил дверь и вошёл. Подвал занимал очень большое пространство и был заполнен, по моему разумению, всяким хламом. Здесь были и корзины, и инструмент, какие-то доски, бочки, железки, видавшие виды тачки, тележки и многое другое. Где-то здесь, за какими-то бочками наткнулся на острое лезвие Бертрам. И неудивительно, что наткнулся: в таком мрачном подвале кто-нибудь обязательно должен был умереть.

Я мельком осмотрелся. Бочек было немало, и стояли они в самых разных местах. Я поднял свечу повыше и пошёл к одной из групп бочек. Круг света выхватил висевшие на стене хомуты, но ничего режущего здесь не было, да и место за бочками выглядело безобидно. Зато брошенная чуть поодаль на пол попона показалась мне подозрительной. Я отогнул её конец, и на меня уставились мутные глаза мёртвого мистера Чарльза. Если бы не эти глаза, можно было бы подумать, что он спит, настолько безмятежно-спокойно и даже радостно было выражение этого лица.

Лишь благодаря оцепенению, в которое я впал, я не лишился рассудка. Опомнившись, я побежал прочь и, кажется, разозлил своим появлением выглянувшую в коридор миссис Джонсон, потому что она крикнула мне вдогонку что-то нехорошее и нырнула обратно в кухню, чтобы там дать волю своей злости и во всех подробностях обсудить моё поведение.

Ноги несли меня куда-то сами, и, когда я пришёл в себя, я уже стоял в пустой комнате мистера Эдварда.

Где он? Куда мне идти, чтобы его отыскать? Пока мои мысли метались в беспорядке, в коридоре послышались шаги, и он вошёл с книгой в руках.

— Робин?! — воскликнул он, отпрянув от неожиданности. — Что случилось?

— Ваш брат… мистер Чарльз… Он там, в подвале.

Я увидел, что мистер Эдвард вцепился одной рукой в спинку кресла так, что побелели пальцы, но голос его прозвучал спокойно.

— Мистер Чарльз в подвале? Что он там делает?

По-моему, он понял, что его брат там делает, но всё равно спрашивал.

— Он лежит под попоной, — объяснил я. — Мёртвый.

Сам не знаю, как я мог так толково рассказать о случившемся. Я весь дрожал, и речь давалась мне с трудом.

— Пойдём, — тихо сказал мистер Эдвард, но не двигался с места. — Сходи за отцом Уинклом, Робин, скажи, что я зову его, но не говори, зачем. Леди Кэтрин не должна ничего знать. Ты сможешь это сделать?

Я кивнул. Сейчас я готов был бежать куда угодно и за кем угодно, лишь бы что-то делать и хоть чем-нибудь помочь несчастному семейству. Голос сердца не подвёл леди Кэтрин, её сын, действительно, был мёртв. Но я не хотел этого. Я презирал его, ненавидел, хотел отомстить или хотя бы досадить ему и остальным, а теперь невыносимо страдал при мысли, что его уже нет. И странного, настораживающего и раздражавшего своей непостижимостью мистера Эдварда мне было безмерно жаль. А леди Кэтрин… Я не мог представить, что с ней будет, когда она узнает правду.

Отец Уинкл был у леди Кэтрин, что я понял по раздающимся приглушённым голосам: её — очень слабому и страдающему, а его — ласковому и успокаивающему. Я постучал.

— Войдите, — откликнулся священник.

Когда я открыл дверь, мне сразу бросилось в глаза, до чего постарела леди Кэтрин.

— Отец Уинкл, мистер Эдвард просит вас зайти.

— Есть известия о моём несчастном сыне? — спросила чуткая женщина.

— Нет. Ему нужно посоветоваться, только и всего.

— Не лги, Роберт, — уверенно произнесла старая леди. — Я знаю, что пришли вести о моём сыне.

Как ни был я ошеломлён свалившимся несчастьем, но отметил, что она говорит о мистере Чарльзе так, словно он у неё единственный сын, и мне стало немного досадно за мистера Эдварда.

— Ничего такого, — запротестовал я. — Дело в ерунде, даже говорить не стоит. Я украл у Энн брошь, а мистер Эдвард…

— Говорю тебе, не лги. Историю о броши я уже слышала. Ты показывал, какие у тебя ловкие руки, но сразу же отдал ей эту брошь. Эдвард прислал тебя из-за моего бедного мальчика. Я уже давно знаю, что его нет в живых. Это случилось сразу после его ухода. Я почувствовала, что сердце у меня что-то сдавило… Ах, отец Уинкл, какую тоску я ощущаю с тех пор! Я не хотела, чтобы он уходил сегодня, я знала…

Она закрыла лицо руками и зарыдала.

— Это правда? — взволнованно спросил отец Уинкл.

— Да нет же! Из-за этой дрянной побрякушки я наговорил мистеру Эдварду всякого… ну, сам не знаю, что и зачем, а он велел позвать вас. Идите быстрее, а то мне самому тошно от всей этой истории.

— Леди Кэтрин, я оставлю вас ненадолго. Надо разобраться с этим мальчиком. Думаю, что ничего плохого он не совершил, но, к сожалению, он слишком несдержан и иногда сам не знает, что сделает или скажет через минуту.

Я не стал возражать. Перед мёртвыми глазами мистера Чарльза всё остальное тускнело и становилось неважным.

— Я сейчас же вернусь, а с вами, миледи, останется мисс Агнес. Мисс Агнес!

— Я здесь, — отозвалась Рыжая, выходя из смежной комнаты. Судя по взгляду, который она на меня бросила, она подслушивала и поверила всему, что я наплёл.

— Побудьте, пожалуйста, с миледи, — попросил священник и вышел вместе со мной, оставив рыдающую женщину на попечение горничной.

— Что произошло, Робин? Дело касается тебя или мистера Чарльза?

Я кивнул.

— Леди Кэтрин права?

Я снова кивнул.

— Что с ним?

— Он в подвале. Мёртвый.

Мистер Эдвард ждал нас на лестнице.

— Леди Кэтрин ни о чём не догадалась? — первым делом спросил он.

— Она сразу поняла, в чём дело, Эдвард, — ответил отец Уинкл. — Мальчик не виноват, он сделал всё, что было в его силах, чтобы вызвать меня, не посеяв подозрений, но ваша мать ждала этой вести. Что случилось с вашим братом? Это какое-то наваждение.

— Не знаю. Робин видел его в подвале… Опять в подвале.

Казалось, что при этих словах у священника заострились черты и без того очень узкого и худого лица. Мне тоже был известен их смысл.

— Как ты попал в подвал, дитя моё? — спросил отец Уинкл.

Мистеру Эдварду, по-видимому, не приходил в голову этот вопрос.

Я шёл мимо, а там дверь открыта. Я и заглянул.

— Странно, эту дверь всегда запирают…

— Надо сказать дворецкому, чтобы принёс фонари, — перебил его мистер Эдвард.

— Я распоряжусь, — вызвался священник.

Он зашёл в кухню, а мы проследовали до конца коридора, где моментально к нам присоединилась вся прислуга.

— Дверь заперта, — сказал мистер Браун, дёргая ручку. — Я схожу за ключом.

Садовник выступил вперёд.

— У меня есть ключ. Если позволите, я открою. Вот уж не думал, что доживу до такого. В том же самом месте. Второй раз…

— Мистер Эдвард, мы потрясены случившимся, — заговорила миссис Джонсон. — Бедный мистер Чарльз! Какая ужасная смерть! Как миледи сумеет пережить эту потерю?

Фанни незаметно подошла сбоку, с тревогой заглянула мне в лицо и ободряюще сжала мне локоть.

Дверь открылась бесшумно и оттого особенно зловеще. Первым в неё вошёл мистер Эдвард, за ним — бледный и подавленный мистер Вениамин, потом — священник и дворецкий. Женщины жались позади. Я проскользнул вслед за садовником, хотя идти туда мне очень не хотелось.

— Где? — отрывисто бросил мистер Эдвард.

Я провёл его за бочки и остановился перед пустым местом, где не было не только тела, но даже попоны.

— Он лежал здесь.

— Здесь? Где мой мальчик? — раздался голос леди Кэтрин.

Мистер Эдвард порывисто обернулся к двери.

— Зачем вы сюда пришли, мама? Его здесь нет.

— Где же он?

Все взгляды устремились на меня.

— Я не знаю, — растерялся я. — Он лежал вот тут, прикрытый попоной. Я не знал, что под ней, отогнул край, а это он.

— Куда же он делся? — спросил мистер Браун.

Что я мог ответить?

— Я знаю, куда, — яростно откликнулась миссис Джонсон. — Это же надо выдумать?! Да чтобы с нашим добрым и славным мистером Чарльзом случилось неладное?! Я всегда говорила, что от этого подлого воришки можно ожидать любой гадости. Так оно и случилось…

— Неужели ты мог это выдумать? — с ужасом спросила Фанни.

— Похоже на то, девочка, — со вздохом сказал мистер Вениамин. — Каюсь, во всём виноват мой болтливый язык. Не удержался я, рассказал про мою Салли Грегори, и с тех пор этот мальчишка всё вертится возле подвала. Сострадания в нём нет, одно лишь гадкое любопытство. Но как попадёшь в подвал, если он заперт? Видно, он и придумал эту историю, чтобы ему открыли дверь.

— Да, теперь я понимаю, что он всё выдумал, — совершенно больным голосом подхватила леди Кэтрин. — Он услышал от меня, что мой сын мёртв, и решил подшутить надо мной. Не понимаю! Надо не иметь сердца, чтобы насмехаться над матерью, потерявшей сына.

— Миледи, не заостряйте внимания на недостойном поступке глупого мальчика и радуйтесь, что ваш сын жив, — сказал отец Уинкл.

— Но он не жив! Он мёртв! В эту самую минуту, когда этот мальчик смеётся над нами, мой Чарли лежит мёртвый.

Я едва дышал от сыплющихся на меня обвинений.

— Я заходил сюда и видел его своими глазами! Мистер Эдвард…

Он с отвращением отступил.

— Не подходи ко мне, Робин, — тихо сказал он. — Ты мне противен. С твоим появлением здесь стали происходить странные явления. Все говорили, что это делаешь ты, но я не верил, я не хотел этому верить. Теперь я убедился в твоей порочности. Тебе захотелось проникнуть в подвал, где погиб мой сын? Или ты решил таким образом поквитаться с моим братом? Может, ты мстишь моей матери? Ты не ценишь хорошего обращения, в тебе нет ни жалости, ни сострадания и ты настолько испорчен, что готов хвастаться передо мной своими низкими поступками. Я выполню своё обещание и позабочусь о твоём будущем, но в своём доме видеть тебя не хочу. Пока ты живёшь здесь, постарайся не попадаться мне на глаза.

— Негодяй! — злобно прошипела мисс Агнес.

Леди Кэтрин не удостоила меня даже взглядом. От сильных переживаний она так ослабела, что, когда повернулась, чтобы уйти, покачнулась и упала на руки своего старшего сына.

— Ты добивался этого? — спросила кухарка.

Отец Уинкл в холодной задумчивости посмотрел на меня и поспешил на помощь старой даме. Её унесли.

— Робин! Робин! Как ты мог?! — простонала Фанни.

Она ушла, а в подвале остались лишь я, мистер Вениамин и мистер Браун.

— Не думал, что я так в тебе ошибусь, — горько сказал садовник. — Счастье ещё, что о твоей выходке не знает мистер Белл. Это было бы ему жестоким напоминанием о его потере. Он ведь до сих пор не оправился после неё.

— Зато мистеру Эдварду ты нанёс тяжёлый удар, мальчик, — подхватил дворецкий.

— Это я виноват, мой старый болтливый язык, — сетовал садовник, уже не глядя на меня, а обращаясь исключительно к мистеру Брауну.

— Не казните себя, мистер Вениамин, — мягко и дружески успокаивал его тот. — Неужели вы думаете, что этот мальчик, это исчадие ада, не выдумал бы что-нибудь гадкое, даже если бы не знал о нашем горе? Пойдёмте, я провожу вас. Не хотите ли выпить чего-нибудь холодного? А может, стаканчик бренди? Говорят, очень хорошо для поднятия духа.

Они ушли, а я остался стоять, всеми презираемый и ненавидимый. Что произошло? Я не безумный, чтобы мне почудился несуществующий труп. Можно было бы предположить, что это результат страха, если бы я своими руками не трогал попону, а теперь её здесь нет. Может, я перепутал место? Маловероятно, но другого объяснения не придумаешь. Я решил осмотреть подвал и уже двинулся было к другому нагромождению предметов, но, оказывается, дворецкий поджидал меня, чтобы запереть дверь.

— Не задерживай нас, — холодно сказал он. — Ты сделал уже достаточно. Ну и подлец!

Я молча прошёл мимо него, обогнал медленно бредущего по коридору мистера Вениамина, поднялся по лестнице. На душе у меня было тяжело, на сердце неспокойно. Но я не ушёл из этого дома. После всего случившегося я и думать забыл про Громилу, так что я остался не из страха перед ним. Не было во мне и мысли, что я могу воспользоваться обещанием мистера Эдварда позаботиться о моем будущем. Эти обещания я вообще не воспринимал всерьёз. Я просто шёл к себе в комнату, повинуясь сложившейся за несколько дней привычке. Зачем шёл? Меня ненавидели все, и даже в обычно сдержанном мистере Эдварде я вызвал чувство отвращения. Как же долго он терпел мои дерзости! Чего я добивался своим поведением? Хотел вывести его из себя и заставить показать своё истинное лицо, свои намерения. Про его намерения я ничего не узнал, а из себя вывел. Счастлив ли я теперь? В целом мире ко мне хорошо относились лишь миссис Хадсон, Фанни, мистер Эдвард и ещё, пожалуй, отец Уинкл. Две первые — искренне и без всяких задних мыслей, двое последних вызывали во мне подозрения безосновательностью своего расположения ко мне, особенно мистер Эдвард. Где теперь их симпатия? Она превратилась в презрение и гадливость. Сначала ко мне был ласков и мистер Вениамин, но его я обидел первого. Поль дружелюбно встретился со мной, и я не хотел портить наших отношений, но почему-то они разладились. Энн была приветлива и добра, а потом стала требовать, чтобы я ушёл. Что со мной происходит? Почему все от меня отворачиваются? Неужели к этому привела всего лишь месть поварёнка Сэма? Нет, я сам утверждал, что изувечил куклу, разрезал одежду, взял меч из домашнего музея, украл часы и брошь. Я даже хвастался этим перед мистером Эдвардом. И тотчас его речь явственно прозвучала в моих ушах. Я бросился на постель и беззвучно заплакал, кусая угол подушки от злости на себя и бессилия изменить уже случившееся. Иногда сквозь моё отчаяние прорывалось недоумение и даже ужас перед смертью мистера Чарльза и его исчезнувшим телом, а порой я считал, что мистер Чарльз жив и нарочно подстроил так, чтобы меня окончательно и бесповоротно возненавидели даже те, кто до последнего не хотел видеть во мне негодяя, и изгнали, наконец, из дома.

Утром ко мне долго никто не приходил, а потом в дверь осторожно заглянула Фанни. Похоже, она не ожидала увидеть меня здесь и смутилась, встретившись со мной взглядом. Что-то невнятно пробормотав, она хотела уйти, но я не мог этого допустить.

— Подожди, Фанни! Зайди, — позвал я.

Она нерешительно вошла и остановилась у самой двери.

— Фанни, поверь, что вчера я ничего не выдумал. Я входил в подвал и видел мистера Чарльза под попоной. У него глаза были открытые и мутные. Я не знаю, куда он делся.

Девушка покачала головой.

— Не знаю, Робин, — печально сказала она. — Мне хочется тебе верить, но мне трудно это сделать. Ты признался в том, что изломал куклу маленькой мисс, что изрезал костюм мистера Поля, что утащил меч из коллекции старого мистера Мидлтона и бросил его на лестнице. Ты долго отпирался, что украл часы, но потом признался и в этом. Бедная мисс Энн по доброте своей хотела выгородить тебя, но ты слишком уж разошёлся. Как после этого тебе верить?

— Я ничего не делал. Я нарочно говорил, что это сделал я, чтобы разозлить мистера Эдварда и мистера Чарльза. А вчера я увидел его мёртвого, то есть мистера Чарльза, и у меня прошла на него вся злость. Я знаю, кто во всём виноват, только не хочу называть его имени, а кто убил мистера Чарльза, не знаю. Он ведь не мог придти в подвал, лечь под попону и умереть. Его убили, а потом… Наверное, когда я ходил за мистером Эдвардом, а потом за отцом Уинклом, тело унесли. Ты скажи мистеру Эдварду, что я, правда, видел его брата мёртвым. Меня он слушать не захочет, а тебе поверит.

Всё-таки она была очень славной девушкой и сильно отличалась от общества, в котором была вынуждена вращаться. Она не отмахнулась от меня с первых же слов, выслушала до конца, а, выслушав, была склонна мне поверить.

— Я не знаю, как мне быть, — честно призналась она. — Мне кажется, ты говоришь мне правду, но… Как я могу сказать мистеру Эдварду, что его брат мёртв? Даже я слушаю тебя и, вроде, начинаю верить, а потом… не могу. Не могу представить, что молодого хозяина убили. Кто его мог убить? Почему? За что? Может, ты испугался чего-нибудь, и тебе померещилось, что ты видишь мёртвого человека?

Я помотал головой.

— Не забывай, кто я, — с достоинством сказал я. — Неужели ты думаешь, что я могу испугаться пустого подвала? Знаешь, в каких местах я бывал ночью? Ты бы туда побоялась пробраться даже днём. Тебя бы убили, едва ты сунулась бы к тем местам. А ты говоришь, что я испугался. Мистера Чарльза убили, говорю тебе. Объясни это мистеру Эдварду. Ведь будет хуже, если пройдёт время. Вдруг его найдут через год, как маленького Бертрама?

Последнее моё замечание поколебало девушку.

— Хорошо, — нерешительно согласилась она. — Я поговорю с ним. Только не торопи меня, потому что надо выбрать удобный момент. Ты не знаешь, что было с леди Кэтрин. Мы уж думали, не умирает ли она, даже посылали за доктором. Теперь ей лучше, но она остаётся при своём убеждении, что её сын мёртв. Если всё было так, как ты говоришь, то сердце её не обмануло.

Фанни вскинула на меня большие глаза, и в них промелькнула подозрительность.

— Мистер Эдвард считает, что ты зло подшутил над ними и болезнь матери вызвана твоей шуткой. Он не желает слышать даже твоё имя. Боюсь, Робин, что мне будет нелегко с ним поговорить. Ты пока не выходи из комнаты, чтобы ни с кем не встречаться, а поесть я тебе принесу сюда.

Когда Фанни появилась снова, с подносом в руках, новости были неутешительные.

— Ни в коем случае не покидай комнату, Робин, — решительно приказала она. — Боюсь, что, если тебя увидят мисс Агнес или миссис Джонсон, они разорвут тебя на куски. Леди Кэтрин всё ещё в совершенном отчаянии, а мистер Эдвард сейчас такой, что я боюсь к нему подступиться. Поешь, а потом я приду опять и расскажу, что у нас делается.

Положение у меня было не из приятных. Я, как загнанный зверь, сидел в своём логове, не смея выглянуть наружу. Мне хотелось плюнуть на всё и уйти, пусть даже меня караулят десять Громил, но ведь не уйдёшь, не узнав, что происходит. Я всё-таки видел убитого мистера Чарльза, так что мог что-нибудь прояснить в случае, если он не обнаружится. Исчезновение его тела из подвала, где однажды нашли мёртвого мальчика, которого считали убежавшим и потерявшимся, почему-то связывало для меня две трагедии, давнюю и вчерашнюю, в одно целое. Мистер Чарльз пропал бы без всяких следов, если бы я его случайно не увидел. Бертрам тоже до сих пор лежал бы в подвале, если бы мистер Вениамин случайно не заглянул туда в поисках инструмента. Короче, голова у меня кружилась от бессилия что-либо понять. Мне было горько от сознания, что я всеми презираем, досадно, что я сам поддерживал и раздувал нелестную славу о себе, а на книгу о Робин Гуде, которая прежде поддерживала во мне мужество, а теперь напоминала о человеке, который мне её подарил, я старался не смотреть, чтобы не растравлять душу ещё больше.

В дверь тихо постучали, точнее, поскреблись.

— Робин, — позвала шёпотом Энн.

Мне было не до её нравоучений, но я ей открыл.

Девочка была очень бледна, подавлена и даже испугана.

— Ты вчера наврал или сказал правду? — напрямик спросила она.

— Правду.

— Ты видел дядю Чарльза?

— Видел.

— В подвале?

— Да.

— И он был…

— Он был мёртв, Энн. А когда я привёл туда мистера Эдварда и отца Уинкла, тела уже не было. И попоны, под которой он лежал, тоже не было.

В её глазах разгорались горе, страх и отчаяние. Меня поразила сила этого отчаяния.

— Поклянись, что ты говоришь правду, — потребовала она.

— Клянусь.

Она беззвучно заплакала и ушла.

Сколько времени я в одиночестве и неизвестности метался по комнате, не знаю. Моё томительное ожидание прервала Фанни.

— Робин… Ох, Робин!

И она зарыдала.

У меня неприятно засосало под ложечкой.

— Молодой хозяин… Его нашли. Мистер Вениамин нашёл… в саду. Что всё что значит, Робин? Ведь он убит! Полиция определила, что его ударили чем-то тяжёлым сзади. Ещё вчера утром или днём. Думают, что это сделал грабитель, который охотится за тобой. Но как же он мог затащить тело в подвал, а потом вытащить его оттуда?

— А что об этом думают остальные? — спросил я.

— Считают, что твоя злая шутка совпала с убийством, а мысль поиздеваться над ними к тебе пришла после разговора с леди Кэтрин, которая почувствовала смерть сына. Как ты думаешь, может, мистера Чарльза всё-таки убил грабитель?

— Нет, он не убийца. Он мой враг, он негодяй и преступник, и я желаю ему смерти, но он не будет убивать незнакомого ему человека. Это сделал кто-то ещё.

— С тобой очень хочет поговорить отец Уинкл, но не может отойти от леди Кэтрин.

— Чему ему от меня понадобилось?

Фанни покачала головой.

— Нехорошо так говорить, мальчик. Он просто хочет с тобой побеседовать. Ты ему расскажешь то, что рассказал мне, а уж он-то скорее убедит мистера Эдварда в твоей правоте, чем я.

Мне всегда было неуютно в присутствии священника, но я был согласен, что его помощью пренебрегать нельзя.

— Ладно, пусть говорит. А мистер Эдвард тоже считает, что я наврал про подвал?

— Да, Робин, — печально подтвердила Фанни. — Он в этом был убеждён вчера, а после того, как нашли молодого хозяина, уверился ещё больше. Он так и сказал, что мальчик может радоваться, что его шутка удалась. А уж как он это сказал! Ещё он добавил, что по твоей милости следствие запутано и вместо того, чтобы захватить и судить истинного убийцу, подозрение ложится на всех нас, бывших в это время в доме. А мистер Белл рад, что отправил сына в путешествие, но очень боится за дочь, ведь преступник может притаиться где-нибудь поблизости или даже пробраться в дом. Он тебя не клянёт, как большинство, за злую шутку, но говорит, что чем скорее мы с тобой расстанемся, тем будет лучше. Мистер Вениамин предположил хуже всех. Вчера мистеру Брауну пришлось долго-долго с ним сидеть, потому что на него нахлынули тяжёлые воспоминания, и он всё не мог успокоиться, а сегодня он, как только нашёл тело, стал совсем мрачен и даже заподозрил… Не знаю даже, надо ли тебе об этом говорить…

— Надо, — решительно сказал я.

— Он предположил, не был ли ты с тем грабителем в сговоре и не хотел ли ты помочь ему обчистить дом, потому что очень уж ты старался обследовать, каким путём можно в него пробраться, а когда был убит мистер Чарльз, ты, чтобы отвести от своего дружка беду, выдумал про подвал.

— Дурак он, этот ваш мистер Вениамин.

— Нельзя так говорить, Робин. Бедный старик очень несчастен и иногда может сказать что-нибудь, не подумав.

— Энн знает про мистера Чарльза?

— Пока нет, и мистер Белл просил её не тревожить, потому что бедная девочка, узнав о твоей шутке, не может опомниться от ужаса. Она даже ходила к мистеру Эдварду, чтобы тот ещё раз рассказал про этот случай. Хозяину пришлось её убеждать в том, что ничего страшного не произошло. Я сама видела, как бедная девочка выходила от него и плакала. Я пыталась её утешить, но она сказала, что всё в порядке. Не представляю, что с ней будет, когда она узнает. Она такая нежная, маленькая.

Я припомнил, как Энн заплакала, когда я поклялся, что сказал правду, и пожалел её. Она мне поверила, её горе было глубоким, и, пожалуй, она была готова узнать истину. Неужели мистер Эдвард сумел убедить её в моей лживости? Мне было горько и от его перемены ко мне, и от потери доверия странной девочки.

— Что думает обо всём этом отец Уинкл? — спросил я.

— Не знаю. Его известили, и он должен потихоньку подготовить леди Кэтрин к тяжёлой утрате, но он не высказал никакого мнения на этот счёт. Мне кажется, что он постарается выбрать время, чтобы с тобой поговорить, но не знаю, когда. В доме всё перевёрнуто вверх дном. Женщины плачут. Мужчины мечтают, чтобы поскорее свершилось правосудие над убийцей… Всё очень плохо, Робин.

Я и сам это понимал. Несмотря на предательство мистера Чарльза, мне было его очень жаль, больно было и от всеобщей ненависти, словно я был в чём-то виноват, а особенно мучительно — от неприязни мистера Эдварда. Теперь я с радостью предвкушал, что отец Уинкл, которого я прежде недолюбливал, поговорит со мной. Может, он хоть чем-то поможет в создавшейся обстановке.

И я ждал его. Целый день ждал, не выходя из своей комнаты, а он так и не пришёл. Наконец, я так устал от одиночества и неразрешимости загадки появления и исчезновения тела убитого мистера Чарльза, что решил предпринять кое-какие свои шаги по расследованию этого дела. Приблизилось время моих обычных похождений, и я вышел из комнаты, несмотря на подозрение, что после всего случившегося едва ли кто-то спит. Я хотел пробраться в подвал и тщательно его обследовать. Я надеялся найти какой-нибудь знак, указывающий на то, что я говорил правду: клочок одежды, оторванную пуговицу, каплю крови. Кто бы видел, как тихо и осторожно я спустился вниз и прошёл мимо гудящей от голосов кухни! К своей досаде, я не нашёл способа проникнуть в подвал. Я обошёл весь дом снаружи, под недоумённым взглядом Рваного обследовал каждую щёлку, но всё было тщетно, и я вернулся. Прошмыгнуть мимо кухни так же удачно, как в первый раз, мне не удалось, и по наступившему молчанию я понял, что меня заметили, но я решил не обращать на это внимания. Что плохого я сделал на этот раз? Разве нельзя выйти и поздороваться с Рваным? Хуже было то, что я не добился своего. Но было и кое-какое достижение: не знаю, хорошо это или плохо, но я узнал, что в доме поселился полицейский, правда, по выражению миссис Джонсон, какой-то завалященький, поскольку он до сих пор не арестовал меня. Мне было любопытно взглянуть на представителя самой ненавистной в моём мире части населения, и я тихо прошёл по всему второму этажу и, не найдя даже намёка на проживание здесь полицейского, поднялся на третий этаж.

Вот уж странно поворачиваются события! У меня и мысли не было о том, чтобы вновь карабкаться по карнизам, однако пришлось. Я только-только заглянул в комнату мистера Эдварда и, никого там не найдя, хотел идти дальше, но услышал какой-то шум, юркнул внутрь, а оттуда через открытое окно перебрался на карниз. Очутиться там было не так уж приятно, но гораздо хуже оказалась бы встреча с хозяином комнаты. Я услышал, что дверь отворилась, и стал искать путь для отступления, чтобы, если мистер Эдвард выглянет из окна, он меня не увидел. А куда мне было лезть, если и направо и налево были окна в жилые комнаты? Я попробовал спуститься на второй этаж и, к моему величайшему удивлению, мне удалось это с неожиданной лёгкостью. Я нащупал очень удобный уступ, с него медленно перебрался на другой, на третий и очутился у окон в запретные комнаты. Разве я мог предположить, что окажусь здесь по чистой случайности? Но удивительнее всего, что я не испытал никакого удовлетворения, когда моё давнее стремление осуществилось. Я даже не успел осознать того странного факта, что одно из запретных окон оказалось открытым, потому что, не успел я приблизиться к нему вплотную, кто-то сильно и больно толкнул меня в грудь, и я полетел вниз. Когда я опомнился и обнаружил, что лежу на свежевскопанной грядке, окно было уже закрыто и ничто не выдавало, что кто-то за ним прятался.

— Робин?! — не то испуганно, не то растерянно воскликнул отец Уинкл, выбежав из дома. — Я услышал крик. Ты упал? Откуда… почему ты упал? Ты цел? Помочь тебе, дитя моё?

— Что случилось? — спросил мистер Браун, выходя. — Я видел, что вы куда-то бежали, отец Уинкл, и поспешил следом. Теперь всего можно опасаться. Что здесь делает этот мальчик?

— Он упал откуда-то сверху. Я слышал, как он закричал, — объяснил священник. — Ты можешь встать, Робин?

Для упавшего с такой высоты я встал очень резво.

— У тебя ничто не болит? — спросил дворецкий.

Я помотал головой.

— Ты вывалился из окна? — продолжал он допрос.

— Подождите, мистер Браун, — остановил его отец Уинкл. — Кажется, я знаю, откуда упал мальчик. Я понял это, когда услышал, откуда прозвучал крик. Я поговорю с ним. Думаю, что при создавшихся условиях вам не следует рассказывать об этом случае слугам, иначе могут пойти нежелательные толки. Идём, сын мой.

Дворецкий проводил нас до лестницы, а мы поднялись на второй этаж.

— Иди к себе, Робин, — велел священник, — а я приду чуть позже. Я покинул леди Кэтрин так внезапно, что это может вызвать её тревогу, а несчастная мать и без того перенесла много горя.

У меня не было в голове ни одной ясной мысли, а чувства мои, должно быть, растряслись при падении, потому что я шёл, как деревяшка, за отцом Уинклом и, как деревяшка, выполнил его распоряжение.

Я немного пришёл в себя, когда обнаружил в своей комнате Фанни и увидел совершенно потерянное выражение её лица.

— Где ты был? — неожиданно резко спросила девушка.

— Я хотел… Я гулял… — пробормотал я. — Я встретил отца Уинкла, и он обещал скоро придти. А что случилось, Фанни? У тебя такой вид…

— У меня вид человека, считавшего, что имеет дело с честным мальчиком, а обнаружившим вора, — отчеканила Фанни. — Теперь я уже не уверена, можно ли тебе верить. Может быть, прав мистер Эдвард или даже мистер Вениамин. Я тебе доверяла, Робин, и хотела помочь, но теперь…

Она указала на стол, и я увидел часы Поля.

— Ты вор, Робин. Ты так отплатил за гостеприимство и хорошее к себе отношение? Я нашла это под матрацем твоей кровати, когда перестилала постель. Ты лгал мне, ты лгал всем. Сейчас не время тревожить мистера Эдварда, тем более, что он уже разобрался в тебе, но я расскажу об этом отцу Уинклу, а он решит, что делать.

Я испугался, что лишусь дружбы этой славной девушки.

— Фанни, это не я! — вскричал я. — Я не виноват! Я не знаю, как сюда попали эти часы…

Но Фанни не удостоила меня ответом и вышла, даже не взглянув в мою сторону.

Меня преследовал злой рок, и я был абсолютно беспомощен перед ним и не знал, в какой момент и с какой стороны нанесёт он следующий удар. Другой бы на моём месте совсем пал духом, но у меня была поддержка, и она кое-как меня спасала. Я носил славное имя Робин и был обязан не уронить чести обладания им. Если бы легендарный разбойник знал, как даже мысль о нём заставляла возрождаться моё гаснувшее мужество!

Я ждал отца Уинкла с трепетом, надеждой и страхом. Этот человек мог мне поверить, а мог стать моим очередным гонителем. Он ничего не знал, а я ничего не мог доказать. Теперь к веренице странных происшествий прибавились ещё две. Поверит ли он, что меня толкнули из окна запертой комнаты? А как мне объяснить, зачем я туда забрался? И часы. Ведь я не знаю, кто подложил часы мне под матрац. Проклятый Сэм погубил меня с помощью этих часов. А может, он же столкнул меня вниз? Стащил ключи у дворецкого или кого-то ещё, пробрался в комнату, увидел меня, испугался, что я его выдам, и столкнул. Я не знал, что и подумать.

Несколько раз я выходил из комнаты, доходил до лестницы, прислушивался, а потом возвращался назад. Наконец, моё беспокойство возросло до того, что я сел на ступеньке и стал ждать там. Основным чувством, владевшим мною в то время, был страх. Страх, что меня не поймут, что я не сумею объясниться. Как же глуп я был!

Я сидел и ждал, чутко прислушиваясь и вздрагивая при каждом шорохе. Наконец, наверху послышались шаги. Я вскочил. Кто-то уверенно и неторопливо дошёл до лестницы. Вот он шагнул на первую ступеньку, а потом…послышался вопль и шум падения. Я оцепенело смотрел, как вниз, почти до того самого места, где стоял я, скатился человек в сутане и застыл на ступенях, раскинув руки и неестественно вывернув шею. Я не видел его лица, видел лишь жёлтую впалую щёку с багровой ссадиной. Я закричал и побежал было наверх, но чего-то испугался и остановился, продолжая звать на помощь и не решаясь идти дальше.

Мне показалось, что прошло очень много времени, пока начали собираться люди, а когда я увидел их лица, мне стало страшно вдвойне.

— Господи! — закричал мистер Белл. — Мой Поль!

И все поняли, что он имел в виду. Недавно я оказался виновником падения Поля, и он мог бы остаться лежать так же, как отец Уинкл, неподвижный, с вывернутой шеей.

Скучноватый невзрачный человек среднего роста, от которого на версту отдавало полицией, расспросил меня, как случилось, что священник упал с лестницы, а я оказался единственным свидетелем. Мне пришлось объяснить, что я ничего не видел, а только слышал, как отец Уинкл подошёл к лестнице, стал спускаться и закричал, когда падал, но, по-моему, он мне не поверил, да и все остальные смотрели на меня со страхом.

Я не осмеливался взглянуть на мистера Эдварда, чтобы не увидеть презрение и гадливость, какие уже были однажды у него на лице, но услышал его голос.

— Слишком много совпадений, — глухо сказал он. — Боюсь, что это я навлёк смерть на двух человек, оставив мальчика в доме.

— Пока я не вижу оснований считать, что мальчик повинен в убийстве мистера Мидлтона. А смерть священника можно назвать несчастным случаем, — возразил полицейский. — Пока его не отсылайте. Если он связан с убийцей, то нам будет легче поймать его, если сообщник будет в наших руках. Но берегись, мой милый, — обернулся он ко мне, — если ты врёшь. Выдумка это про подвал или правда, я разберусь. Пока в твою пользу не говорит ничто, ни единая мелочь.

Тело несчастного священника унесли.

— Что станет теперь с миледи! — громко вздохнула миссис Джонсон.

— Мистер Браун, — обратился мистер Эдвард к дворецкому, — распорядитесь заложить вход в подвал кирпичами, чтобы туда никто уже не мог попасть.

— Слушаюсь, мистер Эдвард, — ответил дворецкий.

— Мистер Вениамин, запасной ключ от подвала висит у вас на прежнем месте? — спросил мистер Эдвард. — В угловом шкафу?

— Да, мистер Эдвард. Я им давно уже не пользуюсь. Есть у меня другой в связке, но и им я за шесть лет воспользовался только два раза.

Я навострил уши. Если бы я смог стащить ключ у садовника, я сразу же пробрался бы в подвал и тщательно всё осмотрел, пока дверь не замуровали. Угловой шкафчик я помнил.

— Я попрошу вас завтра же утром сдать оба ключа мистеру Брауну. Больше они никому не понадобятся. Ключ из связки можете отдать ему теперь же.

Мистер Вениамин со старческим старанием отцепил ключ и отдал дворецкому.

Мистер Эдвард кивнул и ушёл. Все тоже стали расходиться.

— Утром придётся позвать рабочих, — для порядка сообщил мистер Браун, кладя ключ в карман. — Наконец-то про этот проклятый подвал перестанет напоминать даже дверь. Не забудьте только отдать мне ключ из вашего углового шкафчика, мистер Вениамин.

— Надо бы замуровать там и виновника наших несчастий, — с ненавистью сказала Рыжая. — Удивляюсь, почему, когда полицейский осматривал подвал, не позвали этого негодяя.

— Что же можно ждать от полиции? — вопросом ответила кухарка. — Я сразу сказала, что это никудышный полицейский. Надо было притащить воришку и ткнуть носом туда, где, по его словам, он видел бедного нашего мистера Чарльза.

Ну, уж этого я слышать не мог и гордо прошёл мимо них, даже слегка оттолкнув дворецкого, но Фанни, не смотревшую на меня всё это время, обогнув с осторожностью. Мистер Браун заворчал на мою грубость, а миссис Джонсон и мисс Агнес встретили мою выходку взрывом негодования и нехороших пожеланий, даже мистер Вениамин ещё раз горестно повторил, что он очень ошибся во мне, но мне было не до этого: ключ лежал у меня в кулаке.

Уже глубокой ночью я спустился вниз и тихо прошёл мимо закрытой двери в кухню, из-за которой не доносилось ни звука. Было жутко. За короткий срок я пережил смерть отца, мистера Чарльза и отца Уинкла, и их призраки незримо сопровождали меня. Я был готов ко всему, даже к тому, что увижу мёртвого мистера Чарльза на том же месте, где увидел его в первый раз, что встречу тень маленького Бертрама… Мало ли что я мог обнаружить в проклятом подвале. Но я шёл туда, где меня ждал ужас, словно кто-то меня тащил. Завтра дверь замуруют, и я уже не сумею попробовать доказать свою правоту, а иной возможности, кроме обследования подвала, у меня не было.

Перед дверью я зажёг принесённую свечу и вставил ключ в замочную скважину. Раздался неожиданно громкий щелчок, и я толкнул дверь. Темнота, в которую я должен был ступить и которую почти не рассеивал слабый свет моей одинокой свечи, дышала ужасом и смертью. Я бы умер на месте, если бы не мысль о моём герое. Я был Робин. Многое я делал, как Робин Блэк, но то, что я вошёл в подвал, приближало меня к Робин Гуду.

Я заставил себя войти и прикрыть за собой дверь, чтобы не насторожить внимание человека, который мог бы случайно пройти мимо входа в подвал. Потом я подошёл к месту, где лежало тело, опустился на четвереньки, поднял свечу и стал осматривать пол. Ничего. Я пополз дальше.

— Робин, не бойся! — прозвучал тихий и спокойный голос мистера Эдварда.

Свечу я, конечно, выронил, но сердце в груди не разорвалось.

— Подбери свечу и зажги её опять, — приказал мистер Эдвард, выходя из-за укрытия совсем рядом со мной и открывая фонарь. — Вернись на то место, где ты видел тело моего брата, и стой там. Что бы ни произошло, ничего не бойся. Робин Гуд переживал и не такие приключения.

В нём не осталось даже следа отвращения и презрения, он был по-прежнему доброжелателен и, по его словам, верил мне.

— Не смотри на меня и не отвечай. Молчи и делай вид, что осматриваешь подвал. Я нарочно велел замуровать вход и знал, что ты сюда сегодня придёшь. Знал это и убийца. У тебя ловкие руки, мальчик. Я не заметил, как ты вытащил ключ из кармана дворецкого, но потом увидел его у тебя. Надеюсь, что это последний случай воровства в твой жизни.

Я не отвечал. Даже если бы он ждал ответ, я бы не мог говорить. Слёзы лились у меня из глаз, хотя я не хотел плакать.

— Сейчас сюда войдёт убийца, но ты не бойся. Если он подойдёт к тебе близко, беги ко мне. Если он заговорит, то постарайся вызвать его на откровенность.

Легко сказать "не бойся". Я боялся и даже очень. Стыдно признаться, но меня сотрясала дрожь при мысли, что сейчас я окажусь лицом к лицу с убийцей. Это не был Громила, но, мне кажется, я боялся бы меньше, если бы ждал его. Неизвестный преступник пугал меня именно своей неизвестностью.

Я был готов вжаться в пол, когда дверь в подвал открылась и показалась тень. Я так часто распознавал чёрного человека из своего сна в других людях, что теперь лишь вновь привычно ужаснулся схожести. Вошедший прикрыл дверь и поставил фонарь на ближайшую бочку. Свет упал на его лицо, и я узнал мистера Белла, но не узнал его глаз. Теперь они были совершенно безумными.

— Ну, что ж, мальчик, гробница у тебя будет большая. Завтра вход сюда замуруют, и никто не потревожит твои бедные кости. А главное, ты займёшь своё место, выродок.

— Это вы убили мистера Чарльза? — спросил я, пятясь при его приближении.

— Кто же ещё? Не тот же грабитель, про месть которого ты выдумал, чтобы пробраться в этот дом. Ему и дела до тебя нет.

— И вы убили отца Уинкла?

— Конечно, — всё так же спокойно ответил мистер Белл, методично загоняя меня в угол. — Он был опасен, потому что начал о многом догадываться. Не пытайся уйти от меня, мальчик, потому что тебе это не удастся, ведь у меня есть помощник, и ты лишь ненадолго оттянешь конец, а это будет мучительно для тебя и хлопотно для меня. Иди сюда, детка, я не сделаю тебе больно.

Как бы не так! Я махом перепрыгнул через штабель досок, не дожидаясь его приближения.

— Довольно! — крикнул от двери полицейский. — Этого достаточно. Остальное мы узнаем при допросе. Здесь есть второй, мистер Мидлтон.

Мистер Белл оцепенел, и сдвинуть его с места, пожалуй, было бы трудновато.

— Иди сюда, Робин, — позвал меня мистер Эдвард, выходя.

Странно, но он не был удивлён, что убийцей оказался его родственник.

— Зачем ты это сделал, Фред? — лишь спросил он, но, присмотревшись к безумному виду мистера Белла, не стал допытываться причины и повернулся к вошедшим. — Мистер Браун?

Виденный уже мною полицейский указал на дворецкого, которого держали два других полицейских.

— Сэр, я не убивал ни вашего брата, ни отца Уинкла, — дрожащим голосом заговорил мистер Браун, с которого слетели обычное спокойствие и степенность и вид которого был непривычно пришибленный. — Я не виноват ни в каком преступлении. Если я в чём-то виноват, то лишь в молчании. Я единственный могу рассказать всё: и то, что случилось сейчас, и то, что произошло шесть лет назад. Если вы не будете меня преследовать, я расскажу всё.

— Вы и так расскажете всё, любезнейший, — ответил полицейский. — У нас вы расскажете всё без утайки.

— Мистер Эдвард, если вы отпустите меня, я расскажу всё о прошлом преступлении.

Я перестал слышать дыхание мистера Эдварда.

— Нет! — глухо зарычал мистер Белл и бросился бы на дворецкого, если бы его не удержала пара дюжих полицейских.

— Рассказывайте, мистер Браун, — негромко сказал мистер Эдвард. — Если выяснится, что вашей вины в смерти людей нет, я не буду вас преследовать.

— Я начну с того вечера шесть лет назад, когда мистер Белл с женой и детьми приехал сюда погостить. Меня давно отпустили отдыхать, но я не лёг спать, а сидел у себя. Всё было тихо, но потом вдруг я услышал топот ног, сначала маленьких, а затем больших, и задыхающийся на бегу детский плач. Я выскочил из своей комнаты и поспешил следом, но меня значительно опередили, и, когда я выбежал из дома, я видел лишь, что мистер Белл догнал маленького Бертрама и занёс над ним нож, а в это время какой-то незнакомец ударил его по голове, нагнулся над ним, а потом убежал. Я заподозрил неладное и, убедившись, что мистер Белл жив, поспешил в дом, в комнаты, где жила Салли Грегори с сыном. На пороге смежных комнат лежала мисс Шарлота с глубокой раной на голове, из которой всё ещё сочилась кровь. Её натекла большая лужа. Мистер Эдвард, вы хорошо помните все подробности этой ужасной сцены?

Я посмотрел на мистера Эдварда. Он был очень бледен.

— Да. Нет нужды говорить об этом.

— Подождите, сэр, пока я не окончу рассказ. Выбежав из комнаты, я вернулся во двор и убедился, что ботинок мистера Белла запачкан в крови. Что мне было делать? Я виноват, сэр, что не сказал правду, но в то время мне нужны были деньги, чтобы выручить сына, и я решил прибегнуть к шантажу. Я подумал, что убитых женщин не вернёшь, и скрыл, кто совершил преступление, взвалив вину на несчастного воришку и сделав его грабителем, пробравшимся в дом через окно. Я сам подал эту идею мистеру Беллу, и тот ухватился за неё и ничего не забыл, несмотря на тяжёлую болезнь, которую перенёс. Я совершил ошибку и был наказан за это. Деньги, которые я регулярно получал от мистера Белла, окончательно погубили моего сына, и он погиб в пьяной драке, а я оказался во власти вечного страха перед разоблачением, потому что чувствовал себя чуть ли не соучастником преступления. Мне хорошо платили, но я оказался в полной власти мистера Белла и должен был докладывать обо всём, что происходит в доме. Сначала я не понимал, какую цель он преследовал, но потом понял и, чем дальше, тем глубже увязал в трясине. Я вынужден был во многом помогать мистеру Беллу. Почему он всё это делал? Из-за денег, из-за наследства вашего деда, мистер Эдвард. Видно, мысль, что всё это может достаться его детям, пришла к нему в то время, когда умер ваш старший брат… Нет, не сомневайтесь, сэр, он умер своей смертью, но мистер Белл утвердился в мысли, что и остальные братья могут умереть точно так же.

— Я не хотел убивать, — пробормотал мистер Белл, тревожно озираясь. — Они сами меня заставили.

— Что это значит? — спросил полицейский.

— Он не торопился завладеть наследством, — объяснил дворецкий. — Насколько я понял, если бы мистер Эдвард и мистер Чарльз остались холостяками, он удовлетворился бы тем, что рано или поздно оно достанется его детям. Для него было ударом узнать, что мистер Эдвард женится, да ещё в скором времени ожидается ребёнок, который лишит его собственного сына ожидаемого наследства. Мисс Салли могла бы погибнуть несколько раз, но её спасал счастливый случай. Потом он узнал, что после рождения ребёнка её больное сердце в опасном состоянии. Шесть лет назад ему, наконец, представилась возможность осуществить свой план. Он хотел лишить жизни только ребёнка, потому что мать уже не представляла опасности для его будущих чаяний. Как? У него было много вариантов. Бертрам мог упасть с лестницы, выпасть из окна, опрокинуть на себя тяжёлый предмет. Но Салли Грегори была очень хорошей матерью, и ребёнок оказался недоступен для планов мистера Белла. Тогда он решился пойти на крайний шаг. Дождавшись, когда все разойдутся, он спускается с третьего этажа на второй и через окно проникает в комнату, где должен был спать ребёнок. Если он схватит спящего ребёнка и скинет вниз, все подумают, что тот сам выпал из окна. К счастью для Бертрама, он проснулся и вскрикнул, а когда мистер Белл уже намеревался его схватить, к его ужасу, вбежала не мать мальчика, а его собственная жена, задержавшаяся в комнате больной. Она бросилась отнимать ребёнка, а он в полном безумии от страха с такой силой оттолкнул её, что она упала и осталась лежать недвижима. Из-под её головы, разбитой о выступ камина, быстро натекала лужа крови. Испуганная шумом, держась за сердце, вышла мать мальчика, но открывшаяся картина подействовала на неё губительно, и она упала замертво на пороге между двумя комнатами. Ребёнок, напуганный происшедшим, убежал, и мистер Белл бросился за ним, но, когда, уже вне дома, он поймал его, на его голову обрушился удар, и он упал, так и не поняв, что произошло. Я уже говорил вам, мистер Эдвард, каким образом мистер Белл из убийцы превратился в человека, преследовавшего грабителя, обнаруженного им в доме. Из преступника он превратился в пострадавшего. В некоторой степени он, и правда, пострадал, потому что с тех пор не только все вы, не догадывающиеся об истине, но даже я, знающий правду, увидели совсем другого мистера Белла: вы — истерзанного переживаниями из-за убитой жены, а я — полусумасшедшего маньяка, у которого осталась в жизни лишь одна цель — добыть наследство для своих детей, которых он в силу каких-то извращённых явлений больного мозга продолжал считать маленькими, не взрослеющими с того страшного вечера шесть лет назад. Мистер Белл рассчитывал, что мистер Чарльз, ведя беспорядочную жизнь, не будет представлять опасности. Он или сопьётся или погибнет от руки обманутого мужа своей очередной любимой. Вы, мистер Эдвард, жили бы в сравнительной безопасности до того момента, пока мистер Белл не решил бы, что с наследством надо поторапливаться, а о времени такого решения не сказал бы вам и сам мистер Белл. Теперь моим словам веры нет, но, видит Бог, что я не дал бы вам погибнуть. Неожиданное известие о намечавшейся женитьбе вашего брата ошеломило его и предрешило судьбу мистера Чарльза. Мистер Белл убил его и скрыл труп в подвале. Я сам был вынужден дать ему ключ. Появление в доме этого мальчика помогло бы ему сделать убийцей грабителя, рыскавшего вокруг дома, но излишнее любопытство Робина, пробравшегося в подвал, помешало ему. Мальчик увидел труп и поднял тревогу. Мистер Белл не смог ему помешать и обезвредить его, но на время ему удалось обмануть вас, сэр, и даже настроить вас против вашего подопечного, чего ему до сих пор не удавалось. Если бы вы осмотрели весь подвал, вы бы нашли вашего мёртвого брата в дальнем углу, в том самом, в который, как он знал, вы не решитесь заглянуть. На следующий день труп обнаружили в саду. Вижу, что вы поняли свою ошибку по отношению к мальчику и с опозданием, но поверили ему. Выдумка про подвал, а наутро труп — слишком большое совпадение, чтобы его можно было считать реальным.

— Зачем пытались убить мальчика? — спросил полицейский.

Мистер Эдвард с силой сжал мои плечи.

— Сначала в этом не было необходимости. Он мешал и был опасен, но избавиться от него казалось делом простым. Мистер Чарльз был человеком добрым, но слабохарактерным и не был твёрд в принятых им в запальчивости решениях. Приведя с собой карманного воришку и пообещав ему невозможное, он не думал ни об ответственности, которую на себя взял, ни о предстоящей женитьбе, а потом, когда столкнулся с трудностями, вознамерился откупиться от мальчика. Если бы это произошло, мистер Белл не преследовал бы Робина, но вмешались вы, мистер Эдвард. Вы всегда и со всеми были честны. Совершив однажды ошибку, вы исправили её, женившись, вопреки воле семьи, на племяннице собственного садовника. Этим вы спасли её честь, но, сами того не подозревая, обрекли её на гибель. Исправляя ошибку брата, вы чуть не погубили мальчика. Поняв, что сами вы не выгоните его за ворота, а, напротив, вернули его в дом, когда от ушёл, причём разыскали при помощи собаки, мистер Белл постарался восстановить против него весь дом. Я помогал ему, сэр, потому что это казалось мне лучшим выходом, иначе мальчику грозила бы смерть. Настроить против него прислугу было легче всего, тем более, что и сам Робин мне в этом способствовал. Труднее было с господами. Мне помогла кукла маленькой мисс, которую почему-то искалечил мальчик.

— Я этого не делал, — сказал я.

— Этот случай вызвал переполох, — продолжал дворецкий, словно не слыша моих слов, — но вы, мистер Эдвард, лишь утвердились в решении изменить жизнь юного вора. Тогда мистер Белл собственноручно изрезал костюм для верховой езды мистера Поля, представил так, чтобы все поверили, что Робин заходил в комнаты старого мистера Мидлтона и даже попытался вынести оттуда меч. Но вы были тверды, как скала. Только в подвале, когда вы приготовились увидеть тело брата и не нашли его, вами впервые овладело негодование. Если бы мистер Белл узнал, что это чувство продержалось лишь до утра, когда было обнаружено тело мистера Чарльза, мальчик был бы обречён и погиб сразу же, но он обманулся. Лишь когда он увидел Робина, вылезшего в окно курительной комнаты и пробирающегося в комнату Бертрама тем же путём, каким прошёл он сам, мистер Белл всполошился. Мальчик выяснил ещё раньше, что снизу подняться на второй этаж нельзя (чего не додумалась выяснить полиция), так что теперь его новая находка ясно показывала, что убийцей двух женщин был кто-то из домашних. Мистер Белл бросился в комнату Берта и оттуда столкнул мальчика вниз. Теперь я жалею, что отдал ему вместе с ключом от подвала и ключ от комнаты, но, к частью, Робин не разбился. Для мистера Белла, напротив, опасность возросла ещё и потому, что падение Робина привлекло внимание священника, уже давно поведшего себя так, словно он что-то подозревает. Отец Уинкл погиб не по своей вине и, конечно же, не от руки Робина. Мистер Белл столкнул его с лестницы, когда тот направлялся поговорить с мальчиком. Если бы Робин поднялся по лестнице, чтобы дождаться священника наверху, погиб бы он.

— Нет, любезнейший, — возразил полицейский. — После первого покушения за ним было установлено наблюдение, и его жизнь была вне опасности. Если бы мы могли заподозрить, что охранять надо и священника, он был бы сейчас жив.

— Сэр, я глубоко сожалею о случившемся, — проговорил дворецкий, прижимая руки к сердцу.

— Мистер Мидлтон не случайно распорядился замуровать дверь в подвал, — продолжал полицейский. — Он знал, что мальчик уже пытался туда пробраться, чтобы найти какую-нибудь улику, подтверждающую его правоту, и даже подсказал ему, где садовник держит второй ключ. Вы, мистер Браун, тоже знали об этом. Вы знали также о том, что мальчик вытащил ключ из вашего кармана. Вы доложили об этом мистеру Беллу. Вы не хотели убивать лично, но вы стояли за дверью, чтобы мальчик не смог убежать. Вы не жертва, запутавшаяся в собственном шантаже, а сообщник убийцы мистера Чарльза Мидлтона и священника и, если бы не мы, вы стали бы сообщником убийцы находящегося здесь Роберта Блэка. Я внимательно выслушал ваш долгий рассказ и не нашёл никаких смягчающих обстоятельств, хоть в малейшей степени оправдывающих ваше поведение. Вы преступник, и за оба убийства вас будут судить наравне с мистером Беллом. Для меня остаётся невыясненным лишь один вопрос: почему вы, по собственному вашему признанию, с самого начала пытались избавиться от мальчика.

Дворецкий молчал.

Мистер Эдвард так сдавил мне плечи, что стало больно.

— Мистер Браун, я найму для вас лучших адвокатов, если вы ответите на этот вопрос, — сказал он.

— Не говорите! — резко крикнул мистер Белл. — Вы останетесь в дураках, Браун, вас всё равно обманут!

— Нет, я знаю, что мистер Эдвард — человек слова, — покачал головой дворецкий. — На этих условиях я готов дать последние объяснения.

Мистер Белл собрал все силы для рывка, но руки державших его полицейских были крепки, и он лишь зарычал.

— Мистер Эдвард, я заподозрил правду тотчас же, едва садовник рассказал, как Рваный отреагировал на появление в доме мальчика. Он не только не причинил ему вреда, а обрадовался, как после долгой разлуки. Позже я утвердился в своей догадке, когда мальчик рассказал мне свои сны. Робин, повтори, какие кошмары тебя мучают.

Я не знал, как мне поступить. Позорить своё гордое имя Робин дурацкими страхами мне не хотелось, но было ясно, что они имеют важное значение, только я не знал, какое.

— Скажи, Робин, — так ласково попросил меня мистер Эдвард, что я был смущён.

— Да они меня не мучают вовсе, а так… иногда только снятся. Я на них и внимания не обращаю. Плевать мне на них… Ладно уж, расскажу. Иногда, не часто, а так… изредка, для интереса только, мне снится чёрный человек. Лица у него нет, и он лезет в мою комнату через окно, а иногда — через стеклянную дверь.

— Расскажи про другой сон, — потребовал дворецкий.

— Кукла. У неё белое платье и белые волосы. Она очень похожа на Энн.

— Дальше, — прошептал мистер Эдвард, наклоняясь ко мне.

— Она лежит в красной луже, а потом на неё наступает чья-то нога и вдавливает в кровь. Белое платье становится красным, а глаза у неё голубые и по-прежнему глядят вверх.

— Вы поняли, мистер Эдвард? — спросил дворецкий.

— Ложь! Всё ложь! Я не понимаю, о чём он говорит, — бормотал мистер Белл.

— Когда вы убили свою жену, мистер Белл, в лужу крови упала кукла, которую ваша дочь подарила Берту, а вы в суматохе наступили на неё. Я видел эту куклу, мистер Эдвард тоже её запомнил.

— Выдумка! Этот лжец сам научил мальчишку, что отвечать, — в ярости закричал мистер Белл.

Дворецкий даже не повернул головы.

— Кого я похоронил шесть лет назад? — тихо спросил мистер Эдвард.

— Это было тело маленького бродяжки, умершего от голода на руках пьяной матери. Когда мистер Вениамин нашёл его, опознать труп было уже невозможно, и на кладбище появилась могила с надписью "Бертрам Мидлтон". А чтобы у вас, сэр, не осталось сомнений, я приведу ещё одно доказательство. Мистер Белл приказал мне взять из комнаты сына часы. Вы не захотели обвинять мальчика в краже, но дело не в этом. Я обратил внимание, что Робин предложил подарить мистеру Полю свои золотые часы, доставшиеся ему в наследство от отца. Никто, кроме отца Уинкла и меня, не придал значения этим словам, только для меня всё было ясно с самого начала, а священник догадался потом. Вспомните часы мистера Белла с выгравированными инициалами его отца. Они пропали в ночь убийства вашей жены, сэр, и вашей сестры. Пусть мальчик принесёт часы, и вы убедитесь, что это они. Грабителя, которого ты боишься, Робин, поймали, так что иди смело и принеси мистеру Эдварду часы, про которые ты говорил.

— Нет, не надо, — поспешно сказал мистер Эдвард и даже прижал меня к себе, хотя я и не думал никуда идти. — Я не хочу смотреть на эти часы. Вы привели достаточно доказательств, мистер Браун, и я убедился, что это мой сын.

— Ты ошибаешься, Нед, — страстно заговорил мистер Белл. — Ты горько ошибаешься. Берт погиб. Неужели ты думаешь, что вор, ударивший меня и укравший мои часы, способен усыновить чужого ребёнка? Ты примешь как сына вора, рождённого и воспитанного вором. Зачем тебе чужой испорченный мальчишка? Позаботься лучше о родных племянниках.

— Фред, ты сделал мне страшное зло, но я не забуду о твоих детях.

— Бедная моя девочка! Как она переживёт всё это? Бедный мой мальчик! Ведь всё для них! Всё для них!

— Я могу увести арестованных, мистер Мидлтон? — спросил полицейский.

— Да, пожалуйста.

— Мистер Эдвард, вы дали слово! — закричал дворецкий.

— Я помню, — спокойно ответил тот.

Впрочем, когда мистера Брауна уводили, я слышал, как он пробормотал, что хозяину было бы лучше думать, что его сын погиб, чем найти его во мне. Но я-то думаю, что это уж как Богу будет угодно.

— Ну что, мой мальчик, — обратился ко мне мистер Эдвард, когда мы выходили из подвала, — видно, не судьба тебе уходить из этого дома?

Я был ошеломлён открытием, что я не сын человека, которого считал отцом, а сын этого приятного и доброго господина, и всё ещё не мог опомниться.

— Придётся тебе дождаться совершеннолетия, а до той поры позволь мне распоряжаться твоей судьбой. Только не думай, что из-за того, что я твой отец, я буду к тебе снисходителен. Сначала потрудись стоять прямо, когда с кем-то беседуешь, избавься от привычки говорить «ладно» и вынь руки из карманов.

По уверенному голосу мистера Эдварда я понял, что отныне моя жизнь будет лишена той воли и самостоятельности, к которым я привык, что он всерьёз намерен её изменить и что пора терпимости, с какой он прежде относился к моим грубым и дерзким ответам, миновала.

— Мистер Эдвард, я не дотрагивался до куклы Энн, — высказал я волновавшую меня мысль. — И часов я не воровал. Фанни нашла их в моей комнате, но мне их подложили. Я не знал, что они у меня.

— Постарайся освоиться с мыслью, что я твой отец, Ро… Берт. Понимаю, что тебе трудно назвать меня этим словом, но надеюсь, что со временем ты сумеешь его произнести. У тебя ведь и имя теперь другое. Твой приёмный отец назвал тебя Роберт, а ты Бертрам, как твои дедушка и дядя.

Мне стало жалко терять своё прекрасное имя. Бертрам. Что такое Бертрам, и что оно для меня значит? А имя Роберт, Робин поддерживало меня в течение всей моей сознательной жизни.

— Отец… бывший отец назвал меня так в честь Робин Гуда, — с грустью сказал я.

— Всегда вспоминай о своём приёмном отце с благодарностью, мальчик, потому что он не только спас тебе жизнь, но и вырастил тебя.

— Миссис Хадсон тоже говорила, что я должен помнить о нём лишь самое хорошее, — подтвердил я. — Но она считала, что он мой настоящий отец.

— Она права. Видно, это очень добрая женщина. Я помогу ей деньгами, но вряд ли её спасут деньги. Надо будет подумать, чем можно помочь её детям. А твой приёмный отец назвал тебя Робертом не в честь Робин Гуда. Наверное, он спросил тебя о твоём имени, услышал «Берт» и решил, что ты Роберт. Насчёт твоего героя… Может, и его кто-нибудь называл Бертом. Да и не в имени дело. Мало ли славных Бертрамов существовало на свете. Весь вопрос в том, кем вырастешь ты. Одно знаю твёрдо, что вором или разбойником ты не будешь.

— Мистер Эдвард…

В его взгляде промелькнула боль, и я понял, что обязан назвать его другим именем.

— Отец, — через силу выдавил я из себя, — я не воровал часы.

— Я верю, Берт, не беспокойся. Да и мистер Браун признался, что сам их украл. Наверное, он же подложил их тебе.

— Я не трогал и куклу.

— Я и в этом тебе верю.

— Но мистер Браун сказал, что это сделал не он и не мистер Белл.

Мистер Эдвард поглядел на меня очень серьёзно. Мы были уже около библиотеки, и он ввёл меня внутрь, усадил на диван и сел рядом.

— Берт, я ведь тебя ни за что не ругаю и не наказываю. Произошли очень странные, страшные и печальные события, но они подарили мне счастливое открытие. Мой сын не погиб, а жив, здоров, и судьба сама привела его в мой дом. Все непонятные происшествия объяснились. Дворецкий отрицал только случай с куклой, но он мог и солгать. Давай забудем об этой кукле. Энн видела, как её отец резал одежду Поля, и она уверена, что куклу уничтожил тоже он. Может быть, это сделал, и правда, он, а мистер Браун об этом не знает.

— Энн видела?

— Она замечала и многое другое. Сначала она думала, что война ведётся против тебя и с твоим уходом странности отца утихнут, но после того, как ты подтвердил ей, что видел тело моего брата в подвале, она поняла, что его безумие стало опасным, и пришла ко мне. Больше всего она укоряет себя за то, что не рассказала о его поведении сразу, а взяла вину на себя и только всё запутала, но мы с тобой не должны забывать, что это её отец. Поэтому не думай о кукле. Лучше подумай о твоём убитом дяде и отце Уинкле. Мистер Браун сказал о Чарльзе справедливо, но, несмотря на свою беспечность, он был добрым человеком. Не вспоминай о нём с обидой.

Я помотал головой.

— Мне его жаль. Правда, очень жаль. И отца Уинкла тоже.

— В детстве ты его побаивался, — вспомнил отец. — Ты не мог примириться с его сутаной. А к Полю и Энн относись как к брату и сестре. Ты мне говорил, что, вроде бы, у тебя была когда-то сестра, но ты о ней ничего не знаешь. Наверное, это память об Энн, вы с ней очень дружили.

Всё-таки было здорово нежданно-негаданно найти настоящего отца, причём не негодяя, не преступника, а честного и глубоко порядочного человека, который к тому же счастлив узнать, что я его сын и нисколько не обескуражен тем, что я воспитан вором и большую часть жизни занимался воровством.

— Я расскажу тебе о твоей матери, Берт. Я любил её, и мне её не хватало все эти годы…

Мы говорили до утра, а потом отец привёл меня в комнату леди Кэтрин и представил ей как своего сына. Я думал, что она рассердится и повторит, что не может жить со мной под одной крышей, но она лишь откинулась на подушки.

— Я давно подозревала, что этим кончится, — горько сказала она. — Беда не приходит одна. Смерть моего мальчика, отца Уинкла, а теперь ещё это. Ты бы хоть подождал, пока их похоронят, Эдвард, а потом уж меня мучил.

— Это Бертрам, мама, мой сын. Он не погиб в подвале, как все мы думали.

Выслушав рассказ о ночных событиях, моя бабушка повела себя удивительно. Она призналась, что Фредерик давно её настораживал, а затем протянула руку к моей голове, дотронулась до моих волос и заявила:

— Мне в тебе всегда что-то нравилось, даже когда ты был уличным мальчишкой, Берт. Когда я выздоровею, я займусь твоими манерами, а пока нагнись ко мне, дорогой мой, я тебя поцелую.

Я к этому не привык, но подчинился её странной просьбе.

— Теперь пойдём к мистеру Вениамину, — позвал меня отец. — За шесть лет он так и не смирился с потерей и чувствует себя одиноким, никому не нужным стариком. Это тоже твой родственник, Берт.

Нужно ли говорить о том, как принял известие старик?

Отцу доставляло удовольствие представлять меня как своего сына. Больше всех порадовалась новости Фанни, да и я был счастлив оправдаться в её глазах, а чтобы доставить ей удовольствие, упомянул о её сестре, на что отец в такую минуту, конечно, не мог не дать согласие.

Улучив момент, я забежал к кухарке.

— Что желает молодой хозяин? — довольно кисло встретила она меня.

— Миссис Джонсон, я видел, что вы сожгли локоны, срезанные с куклы Энн. Кто это сделал?

Бедная женщина, нервы которой подверглись жестокому испытанию ещё утром, когда она узнала правду, залилась слезами.

— Можете казнить меня или миловать, мистер Берт, но я лишь хотела помочь несчастной миссис Тишер. Если бы господа узнали, что это сделала её дочь, её бы уволили. Мы не доглядели за Эммой, а она пробралась в комнату маленькой мисс и вернулась, держа в руке отрезанные локоны. Как же испугалась миссис Тишер! Я ей и говорю, что сожгу их, а она пусть поскорее уводит Эмму. Я уж после узнала, что девочка совсем разорвала и растоптала куклу.

— Ладно, дело в прошлом, — снисходительно сказал я. — Не будем вспоминать об этой истории.

По-моему, моё великодушие покорило миссис Джонсон.

Сэма я отыскал тоже очень быстро.

— Слушай, парень, — спросил я, припирая его к стене, — отвечай откровенно, что из всего, что произошло, сделал ты?

Поварёнок вытаращил глаза.

— Ничего! Мистер Берт, клянусь вам, что я никого не убивал и даже не подозревал ни о чём таком.

Я его слегка потряс.

— Не прикидывайся дурачком. Ты не трогал куклу, не резал одежду, не лазил в комнату со старинным барахлом, не воровал часов. Это мне известно. Но что-то ты совершил? Не бойся, я ничего тебе за это не сделаю, но, если ты соврёшь, я не стану ни к кому обращаться с жалобами и просьбами, а своими руками сверну тебе шею.

Сэм совсем вжался в стену.

— Простите меня, мистер Берт, я очень виноват.

— Что же ты сделал? — обрадовался я.

— Я вылил на вас из окна ведро воды. Честное слово, она была чистая!

Я чуть не плюнул от досады.

— Не валяй дурака, Сэм! Это мне было известно с самого начала. Что ещё?

— Ничего. Богом клянусь, что ничего!

Я понял, что он не врёт.

— Ладно, прощаю. А что ты украл? Не смотри на меня, будто ничего не понимаешь. Ты обещал мне вернуть их на место. Я думал, что ты имеешь в виду часы. Что это было?

— Только обещайте никому не говорить, мистер Берт. Я взял у мистера Вениамина ключи, хотел посмотреть, что это за подвал, про который все столько говорят. Но вы велели положить их на место, я и положил.

Я дружески похлопал его по плечу.

— Не обижайся, Сэм, и прости. Я тебя не понял. Очень уж странные вещи происходили в доме, и я думал, что это делаешь ты. Из мести.

Сэм воспрянул духом.

— Ну что вы! Я и не думал. Разве что иногда.

Я был исполнен добродушия.

— Ты славный парень, Сэм, — сказал я. — Жаль, что я не понял этого сразу. Так ты так и не побывал в подвале?

— Нет, — грустно ответил он. — Я же обещал, что сразу отнесу ключи назад, вот и отнёс.

— Честно говоря, я тоже не успел там толком осмотреться. Выбери случай и возьми ключи ещё раз. Вместе мы гораздо лучше во всём разберёмся. Я бы и сам их взял, но теперь мне нельзя. А сейчас пошли к Рваному. Довольно тебе его бояться. Уверяю, что вы с ним быстро поладите.

Хороший всё-таки парень был этот Сэм. Мы с ним крепко подружились, а отец позаботился о его будущем и выбрал для него надёжную и достойную профессию, которая позволила ему стать самостоятельным и уважаемым человеком, не хуже весьма почтенных отпрысков вечно благодарной и, к её благу, скоро овдовевшей миссис Хадсон. Да и с Полем у нас были отношения самые братские. Но особенно близка мне стала строгая девочка в скромном платье и с гладко причёсанными волосами, милая моя сестра Энн.