- Они сменили систему! - крикнул тот.

Он потянул руль на себя и бешено пинал педали, но без какого-либо результата, поскольку, не подчиняющийся управлению двигатель сотрясал всем корпусом машины и забивал наши уши высоким визгом работы на самых высоких оборотах. Все вместе явно свидетельствовало о том, во что нам всем не хотелось бы верить: крот уже погрузился в грунт и закаленными остриями ротора врезался все дальше и дальше - в глубины земли.

После первого мгновения замешательства, мы, все трое, совместно уперлись в заклинившийся рычаг. Но с места его сдвинуть не удалось. В конце концов, он переломился у самого основания, а машину остановить все равно не удалось. Еле дыша, я упал на пол рядом с багровым от усилий Коорецом; в этот ужасный миг нам нечего было сказать друг другу, потому что, хотя нам и не были известны причины аварии, каждый и сам прекрасно понимал, к чему она может привести. Мы были абсолютно беззащитны, поскольку излучатель - теперь уже оборудованный дополнительными прокладками из досок - остался в голоде статуй, под потолочным перекрытием шестой лифтовой шахты. Все здание моих надежд рассыпалось в прах.

Главный приводной вал трясся будто в лихорадке, перенося вибрации на весь корпус. Казалось, будто сотрясения и адский шум никогда не прекратятся; в таких условиях мы не могли даже общаться, так как слова заглушало рычание ротора. Путешествие к неизвестной цели не имело конца.

Через час такой езды бледный, словно полотно, Коорец бросился с не артикулированным возгласом к люку лаза. Видимо, несмотря на все, он хотел его открыть, Пришлось оттянуть его оттуда совместными усилиями и затащить за спинку водительского сидения. Он уже бы готов царапать камень собственными искривленными пальцами, лишь бы только сбежать отсюда и избежать встречи с призраком Механизма, который наверняка занимал главное место в рубке управления звездолетом. Еще через час сотрясения прекратились: по-видимому, крот, управляемый автоматикой, уже пробился сквозь камень и теперь заполз в более мягкую породу.

Я глядел на Раниэля с немым вопросом на устах. С залитым потом лицом тот молча следил за движениями стрелок измерительных приборов. Но их показания для него явно были потрясением. Он оторвал взгляд от счетчика пройденного пути и бросил мне короткий взгляд, столь красноречивый, что, еще до того, как он сам произнес вслух: "Четыреста метров", я прочитал это в его расширенных зрачках.

- Нет, это он на месте буксует, - слабо простонал Коорец. - А стрелки сошли с ума еще в самом начале.

- К сожалению, - обернулся к нам Раниэль. - К сожалению! А точнее, следовало бы сказать: к счастью. Они нас не обманывают!

Я подскочил как ошпаренный.

- Что вы хотите... То есть мы... Как же это? - заикался я, стискивая язык за зубами, в то время как все остальное, весь с таким трудом сконструированный мир переваливался у меня внутри с ног на голову.

Мы оба подумали об одном и том же, только никто из нас еще не смел произнести вслух подобную ересь. Коорец напряженно, с набожным остолбенением всматривался в нас.

- А сколько...? - наконец выдавил он из себя. - Какая...?

- Шестьсот! - выдал Раниэль. - И можете не волноваться. В песке скорость в три раза выше. Потерпим еще двадцать минут.

До нас всех дошло, чего следует ожидать. И действительно, когда датчик скорости оборотов ротора, установленный на самом его конце, дал знать об изменении сопротивления среды. Кривая давления резко спустилась до нуля. Лопасти у выпускной дюзы крота еще продолжали перемалывать грунт, но уже под уменьшающимся давлением, зато верхние ножи завертелись с удвоенной скоростью. Нос механизма застрял в каком-то эластичном "тесте". И в этот самый момент крот, несмотря на непрерывную работу приводного вала, окончательно застыл на месте.

- Что это?

Полчаса мы вслушивались в доносящиеся сверху странные отзвуки. Мне казалось, будто ротор неустанно всасывается в какую-то пластичную мазь. Тут же он перерабатывал ее в болтушку, кружащую вокруг корпуса. За смотровым стеклом все так же царила темнота. Раниэль поглядел туда.

- Болото? Понятия не имею, где мы находимся.

Через несколько минут механизмы крота полностью успокоились. Скорее всего, закончилось топливо. Повисла глубокая тишина. И в ней я услышал шепот Коореца:

- Звиздец!

Раниэль пожал плечами:

- Только не будем поддаваться истерии. Так или иначе, нам нужно покинуть кабину. Ну как, рискнем?

Я кивнул, поскольку мне было все равно.

- Жаль, что кислородные аппараты остались в шлюзе, - сказал Коорец, не отрывая взгляд от потолка.

- Что поделать, - ответил на это Раниэль. Его лицо тоже набежало кровью. - Придется обойтись без них. За ротором имеется свободное пространство. В противном случае, нас бы продолжало тянуть дальше. Через минуту я открою люк. Сделайте пару десятков глубоких вдохов и выдохов, в ускоряющемся темпе, чтобы насытить легкие кислородом. Когда же я открою лаз, и грязь пойдет вовнутрь, сделайте еще один глубокий вдох. Мы не успеем подняться на поверхность раньше, чем эта гадость заполнит большую часть кабины, поскольку давление выровняется только в этом случае.

После минуты подготовки, когда от избытка кислорода даже потемнело в глазах, я услышал предупредительный возглас:

- Внимание!

Щелкнул замок люка. И тут же на его месте появился гейзер черной грязи. Я удержал в легких последнюю порцию воздуха и погрузился в грязевую темень. Фонтан сбил меня с ног. Но я обеими руками держался за ручку у самого люка. Как только кратковременный напор ослабел, я протиснулся наружу.

Меня окружал ледяной, размякший ил. Я застыл в нем на несколько секунд, чтобы сориентироваться в пространстве. Верх был там, где темноту оживляла робкая серость. Головой я пробил слой глины и, отбросив толстый слой ила, очутился на залитом водой дне. Как только я вытащил ноги из топкой грязи, вода начала поднимать меня наверх. Становилось все теплее и виднее. Я мчался навстречу зеркальной поверхности.

И внезапно сверху на меня навалилась ослепительная лавина света: я увидел солнце. Оно висело чуть ли не в зените: прямо посреди лазурного неба. Я медленно плыл по гладкому зеркалу озера, в котором отражались зеленые деревья - весь пруд был окружен парком. Дальше, куда не бросишь взглядом, за густыми зарослями и группами деревьев высились белые террасы, черные арки асфальтовых дорожек и разбросанные посреди других строений стройные небоскребы города с миллионом жителей. Толпы людей высыпали на улицы. Здесь царил жаркий полдень.

Неподалеку от себя на воде я заметил головы Раниэля и Коореца. Вместе с ними я направился к берегу, и там вцепился зубами в прибрежную траву. И только после этого все мысли меня покинули.

Я лежал в буйной траве, неподалеку от берега, на небольшой полянке, со всех сторон окруженной парковыми зарослями. Целый час мы, словно дикари, скрывались в гуще от людских взглядов. Когда под жаркими лучами солнца наша измятая одежда высохла, мои товарищи осторожно выглянули из-за ветвей и вышли на край прогулочной тропинки. Никто не обращал на них внимания; осмелев, они отправились дальше - в город.

Перед тем они долго и оживленно беседовали; я понял лишь одно, что пронзило мое сердце: "Мы в Каула-Зуд". Похоже, что город цвел в неизменной форме все эти девять месяцев; все остальное до меня как-то не доходило. За все это время я не проронил ни слова. Коорец тоже не обращал на меня ни малейшего внимания, город он знал, поэтому отправился в свою сторону; Раниэль обещал вернуться.

Часы шли за часами. Солнце переместилось в сторону заката, но стояло еще высоко. Ветер пригнал темные тучи. Сверху полил недолгий, проливной дождь. А потом снова засияло солнце. Я не двигался с места. Скорее всего, я ни о чем не думал, хотя мир в его реальной, стерео-видео-звуковой форме видел, слышал и ощущал впервые в жизни. Небо было чистым, голубым и глубоким до рези в глазах. Воздух вибрировал над нагретыми предметами, деревья шумели листьями, одни были дальше, другие ближе; я слышал голоса, одежда парила на мне, муравей тащил веточку; мне хотелось ощутить горький вкус листа; где-то далеко, на поднятых над улицами автострадах пищали автомобильные шины; ветер холодил мне скулы, вода морщилась, я глядел на стебли травы, но был слеп, потому что, из под всего этого, что нес издали и вблизи блеск отдаленного неба, высовывались все те же глаза, ее тело в летнем платьице и лицо, обрамленное мраком абсолютной, ртутной ночи.

А потом снова появились облака: они зависли низко и высоко, несколькими скомканными слоями. Сквозь них продирался мутный, серый свет; стены домов пригасли, контуры слились - вся округа в последний раз сделалась розовой, а потом посерела, сделавшись мрачной. Мне стало холодно, и я свернулся в клубок. Моросил дождик, поэтому я стучал зубами, пряча лицо в траве. Рядом с собой я хранил ее ледяное тело, не имея возможности или желания выпустить его из собственных рук.

Раниэль возвратился поздно, на закате, когда еще раз распогодилось. С собой он принес небольшой чемоданчик, из которого вынул костюм. Эта одежда странное дело - призвало в моей памяти какой-то туманный образ: как будто где-то я его уже видел.

- Я был в своей холостяцкой квартире на Девятнадцатой Улице, - начал рассказывать Раниэль. - Вы только представьте: консьерж, увидав меня, ужасно перепугался. Так глядят разве что на привидение. Пришлось поклясться всем святым, что четвертого июня я не спустился в убежище, и рассказать байку о приятеле, у которого жил все это время. Только тогда он отдал мне ключ. Короче говоря, все они уверены, что убежище осталось на Земле!

Я молчал.

- Да, да! - воскликнул он, глядя на меня исподлобья, с миной понимающего все и вся человека. - Я и сам в первый момент остолбенел. Ну а теперь я буквально убью вас удивительнейшими новостями. Только сначала сбросьте с себя эти лохмотья, потому что дождя сегодня уже не будет. Я видел расписание: здесь все идет по заранее установленному плану.

Меня всего колотило. Потом я взял костюм и укрылся за кустом. Раниэль продолжал рассказывать: нескладно, то увлеченно, то, вновь, с оттенком беспокойства в голосе, одним духом:

- Так вот, чтобы не испытывать больше вашего терпения, сразу же выдам всю тайну, хотя, вообще-то, следовало бы рассказывать в той последовательности, в которой я сам знакомился с фактами, так что, сначала, о моем визите в читальный зал, где я попросил газету за четвертое июня и несколько других, потому что мне не хотелось задавать глупых вопросов встреченным людям; затем об экскурсии за город, где высится поднебесное окно, наконец, о центральном питателе, мимо которого я проехал на обратном пути. Так вот, весь громадный город был захвачен с поверхности Земли!

- Весь город, - рассеянно повторил я, продолжая переодеваться. О чем-то я еще хотел спросить... Но он был такой добрый.

Раниэль пнул меня под бок кулаком - гневно, в наибольшем возбуждении.

- Вы что, не расслышали? Так вот, повторяю, что Каула-Зуд, одним куском, вместе с убежищем, которое было выстроено на глубине в шестьсот метров, также летит в той же самой коробке сквозь мрак галактической пустоты. А какая воронка осталась там - на такой далекой сегодня Земле, когда ночью, в момент мягкого сотрясения, ровно в три часа девятнадцать минут, как об этом пишут, мы все поднялись вверх - и они вместе с нами!

Раниэля буквально трясло. Я знал, что когда он все уже выпалит из себя, то опадет, словно та мокрая одежда, которую я только что бросил на песок. Ведь все эти несколько часов лишь одна мысль держала его на ногах: что я еще ничего не знаю, последний среди всех, что здесь жили.

В конце концов, мне было его даже жалко. Лично я страдал не по этой причине: чуждый мне город не обращался ко мне какими-либо воспоминаниями, он же, после чудесного спасения, с мыслями, переполненными радостью и жизнью, легко пошел на встречу людям и своему давнему прошлому, что прошла среди этих светлых стен, а ведь возвращался сюда разбитым, с тем же самым бременем, которое мы несли в глубинах земли в течение девяти страшных месяцев.

Мой товарищ вытащил клочок старой газеты.

- Здесь все черным по белому, - продолжил он. - Я вырвал это в читальном зале, украдкой, чтобы показать вам. "В таком масштабе, - стал читать он вслух, - наш город, даже с толстым слоем почвы под всеми коммуникациями, это всего лишь кусочек диаметром в пару сантиметров и толщиной не более миллиметра на модели земного глобуса с диаметром почти тринадцать метров. Так что, с определенной точки зрения..." Тьфу! - сплюнул он. - Погодите, я хотел прочитать что-то другое.

Его руки дрожали, когда он крутил в пальцах клочок запечатанной текстом бумаги. Я же указал в небо.

- А это что?

Он задрал подбородок.

- Пускай вас глаза не обманывают. К сожалению - это мираж. Я прочитал большую статью на данную тему. Движущаяся стереоскопическая картинка - вот и все. Город накрыт огромным, герметически закрытым куполом, по форме близкой к полушарию диаметром в два десятка километров. Образ неба, чистого или покрытого облаками, с солнцем в ясный день и со звездами ночью на купол отбрасывает с той стороны какой-то скрытый проектор. А вот осадки самые настоящие. До четырнадцати часов погода просто чудо. А вот дожди, туманы и сквозняки под эту полусферу вдувает автомат, настроенный на суточную программу. Никто точно не знает, каков механизм этих явлений, но все погодные изменения происходят циклично. По ним можно даже часы выставлять. Воздух здесь чист, а развитие растений, точно так же, как и в естественных земных условиях, осуществляется без помех. Люди одеваются и питаются здесь очень хорошо: каждый день, в указанное время все автомобили, обслуживавшие давние продовольственные магазины и универмаги, подъезжают к непреодолимой границе, которая гигантским кольцом окружает весь город, чтобы загрузить и развезти по местным магазинам всю товарную массу, приготовленную кем-то и необходимую для поддержания высокого уровня жизни населения крупного города. Крышки спрятанных в стене ям открываются автоматически. Из них выдвигаются управляемые на расстоянии громадные контейнеры. Предлагаемые городу грузы всегда наивысшего качества. Жители ежедневно получают прекрасные пищевые продукты, которые практически ничем не отличаются от снабжения по старому ассортименту. Мужчина, с которым я заговорил на месте, выразился об этих ямах не без горькой иронии: он назвал их кормушками. Точно так же, находимые там самые различные промышленные изделия с любой точки зрения соответствуют самостоятельному производству города девятимесячной давности; они не превышают достижений цивилизации нашего времени. Авторы обширного анализа данной проблемы, который я взял с собой из библиотеки и пролистал в метро, вынесли впечатление, будто скрытые изготовители всех этих товаров не желают хвастаться перед своими пленниками какими-либо добычами высших технологий. Газовые и водопроводные трубы, кабели электрической сети и все остальные над- и подземные системы были подключены к скрытым за границами источникам энергии уже ночью четвертого июня прошлого года, следовательно, еще перед стартом. Теперь горожане имеют даже в избытке все то, что у них имелось на Земле - кроме самой свободы. Ну и кроме знания, что с ними, горожанами, случится в недалеком будущем, возможно, месяцев через десять, если от равномерно ускоренного движения мы перейдем к равномерно замедленному движению с одинаковым абсолютным значением ускорения. Я читал заметку по этой теме. Про цель никто до сих пор не догадывается, поскольку никто ничего не знает о направлении полета; можно лишь вычислить его дальность в том случае, если бы была известна конечная скорость на первом отрезке пути и длительность равномерного движения.

- Вы упоминали о границе города, - перебил я его. - Чем, собственно, она является, что ее образует?

- Я был рядом с нею. Граница невидима. На ощупь напоминает абсолютно прозрачное стекло. Никакое сверло до сих пор не смогло оставить на ней даже царапины. Граница, словно бритва, прорезает поля и пригородные леса. За ней можно видеть абсолютно верный, трехмерный, цветной и подвижный образ окрестностей города, которые окружали его когда-то на Земле. Группы, работающие там с самого начала, пока что до нижнего края стекла не докопались. Верхнего края просто нет, поскольку прозрачная поверхность плавно переходит в арку громадного, достигающего неба купола. Уже несколько вертолетов разбилось об эту "крышку". Но остальные продолжают исследования...

- А город уже отстроил разрушения?

Раниэль даже подскочил.

- В том-то и дело! - воскликнул он. - Чуть не забыл. Так вот - нет! Потому что никакой катастрофы и не было.

- То есть, ничего тогда и не произошло?

- Ничего, абсолютно.

- А громадный светящийся шар, который медленно падал сверху? Разве он не раздавил дома?

- Сейчас я вам все понятно изложу. Кстати, можно подкрепиться; я тут взял немного подарков наших невидимых опекунов. Денег здесь - понятное дело - нет. Да и зачем? Все эти запасы я взял с магазинной полки словно из своей кладовой. Так что голодать больше смысла нет.

Он открыл чемоданчик.

- Никакой катастрофы и не было, - повторил Раниэль. - Я и сам задал себе этот вопрос, когда брал первую газету. И в ней я обнаружил простое объяснение явления. По крайней мере, в этом вопросе с самого первого дня никаких сомнений и тайн не было. Как вам наверняка известно, огромное здание производственной компании "Пластикал-Эксперимент" располагается точно в центре города.

Тут он сам же прервался и вынул из чемоданчика кучу различных бутербродов, которые сам же начал уписывать с большим аппетитом.

- Честно говоря, я ничего не знаю ни про здание, ни про его расположение, - отозвался я, - но об этом поговорим в следующий раз.

- Так вот, в ту памятную ночь, - проглотил Раниэль кусок, - ...в без четверти три ночи, то есть, за двадцать минут до того, как раздался сигнал тревоги, дистанционно управляемая кольцевая гильотина обрезала все провода, трубы и кабели высокого напряжения вокруг всего города. По этой причине в один момент город погрузился в темноту. Но работающее круглосуточно уже упомянутое мною производство имело аварийные источники энергии. Они подключились автоматически. Но случилось так, что эту систему аварийного питания давно толком не проверяли, поэтому в подвалах произошел небольшой взрыв. Огонь перекинулся на разбросанные повсюду легковоспламеняемые материалы и начал быстро распространяться. Пожар локализовать не удалось. Уже к трем часам забитый различными горючими изделиями цех, который был окружен круглой стенкой и накрытый стеклянной крышей, раскалился будто внутренности доменной печи. Понятно, что это ни к чему бы не привело, если не считать значительного материального ущерба, поскольку все рабочие ночной смены успели смыться - если бы не следующее стечение обстоятельств.

- Купол?

- Вы угадали! Именно о нем я и буду сейчас говорить. Но, может, свежего воздуха на сегодня уже хватит? Вижу, что и у вас на щеках нездоровый румянец. Это, случаем, не простуда? Давайте уже идти. Ага, еще я посетил городские власти и ознакомил их с ситуацией обитателей убежища. Они с трудом поверили, что и убежище также находится в трюме галактического корабля и летит с ними, погребенный в земле на такой глубине. Здесь, на поверхности, ни один из кротов не появлялся, все же каналы по всей длине были замурованы еще перед сотрясением по каким-то военным поводам, что, наряду с отсутствием радиосвязи, давало здешним обитателям уверенность, будто бы убежище осталось на Земле. Бургомистр назначил совещание на десять часов завтрашнего утра. Мы тоже будем на нем присутствовать, чтобы дополнить наши сведения. Знаете, они здесь обсуждали еще одну возможность: вращательное движение вокруг оси, параллельной поверхности земли. Тогда так же - как и при равномерно переменном поступательном движении - при радиусе величиной, скажем, сто километров и круговой скорости, равной один километр в секунду, мы бы имели здесь центробежную реакцию, приближенную к земному весу и - что за всем этим следует - точно такое же ускорение свободного падения. Но цель подобного вращения в каком-либо секторе пространства кажется глупой, не говоря уже о том, что все вертикали в городе - что выявлено со всей доступной тщательностью - абсолютно параллельны одна другой, что, опять же, такую возможность исключает автоматически. А теперь я приглашаю вас к себе на квартиру.

- Говоря по правде, мне уже осточертели всякого рода помещения. По крайней мере, на этот момент. Меня до сих пор не покидает мысль о коридорах убежища.

Раниэль печально усмехнулся.

- Понимаю и разделяю вашу нелюбовь к ним. Ага, а я как раз нашел соответствующий абзац.

Он склонил голову над газетой. Зато в моей голове зудел безнадежный вопрос: позволят ли они жителям города пробить шахту глубиной в шестьсот метров.

- Огромная шарообразная чаша, радиус кривизны которой составляет десять километров, а высота, отсчитываемая от центра города до вершины чаши, равняется половине этого расстояния, - медленно читал Раниэль, - плотно накрыла весь наш город, отрезая его от окружающего света кругом, диаметр которого у самой земли составляет семнадцать и три десятых километра. Около трех часов ночи внутренняя поверхность чаши представляла черты, свойственные шаровому вогнутому зеркалу с фокусным расстоянием равным пяти километрам. Ранее его никто не замечал. Прежде чем оно окончательно встало на своем нынешнем месте, пару десятков минут висело в темном пространстве, очень медленно спускаясь вниз, поддерживаемое неизвестными силами. Его оптический фокус через стеклянную крышу попал внутрь стен раскаленного здания производственного здания, которое находится прямо посреди города на небольшой возвышенности, после чего продвинулся несколько глубже относительно поверхности земли. Все это время в городе царил неописуемый ужас. Мы видели отраженный в зеркале и многократно увеличенный иллюзорный образ круглых внутренностей горящего здания. У тех, кто, вырванный ото сна, выглядывал из окон или же выбежал на улицу и глядел вверх, сразу же появлялось неотвратимое впечатление, будто на город сверху летит гигантский раскаленный шар. Многие приняли его за космическое тело. Его можно было видеть под углом, в двенадцать раз большим, чем с Земли наблюдается диск Луны.

Раниэль бросил газету под ноги, распаленный, с долго сдерживаемой злостью, которая вскипела в нем совершенно неожиданно, появившись вместо ожидаемой сломленности. Наверняка ему вспомнился ужас той ночи.

- Выходит, все мы сидим под колпаком, - меланхолично заметил я.

Мне хотелось приглушить в нем болезненное осознание факта, что бегство в убежище и все пребывание в его мрачных стенах были настолько же жалким, что и совершенно напрасным поступком.

- В том-то и оно! - гневно подхватил тот тему. - Вы ухватили самую суть: не под шарообразной чашей, как ее по-ученому называет журналист, но под самым банальным колпаком! Мы торчим здесь точно какие-нибудь муравьи на испытательном столе в какой-нибудь лаборатории инстинктов - под перевернутым вверх дном стаканом, который, дистанционно управляемый и охраняемый высоко эффективными, самообучающимися и саморемонтирующимися кибернетическими системами, несет нас на отдаленный операционный стол. И тут мы видим полнейшую аналогию.

Он поднялся.

- До десяти утра - именно на это время созвано чрезвычайное собрание Городского Совета - у нас еще куча времени. Сейчас же мы можем зайти поужинать в какой-нибудь ресторанчик. Предлагаю посетить ближайший, Раниэль указал рукой цветастую неоновую вывеску возле белой стены небоскреба, который стоял на краю парка. - Когда-то я бывал в нем частенько. Сам ресторан находится на сороковом этаже, так что оттуда можно прекрасно наблюдать панораму города.

21. СВЕРХСУЩЕСТВА

Мы сидели за столиком под окном, в обширном и практически пустом в это время зале эффектно обставленного ресторана, куда привел меня Раниэль. После ужина, когда, погрузившись в собственные мысли, мы курили над чашечками кофе, глядя вдаль через панорамное окно на лабиринт реклам, мой товарищ указал мне на соседний столик, на котором лежала пачка газет и многоцветных журналов.

- А вы знаете, чем сейчас - в сложившихся обстоятельствах - занимаются некоторые из наиболее активных изданий? - спросил он.

- Ну и?

- Ровно тем же самым, чем занимались когда-то: давним как мир и чрезвычайно важным - по их мнению - брюзжанием. При этом они строят мины, будто масло вроде бы и не совсем свежее, а вот спиртные напитки, пускай даже превосходные, выдаются в недостаточном количестве, опять же, что марки и модели автомобилей изменяются слишком медленно относительно потребностей, и тому подобное... Более всего достает некоторых скучная телевизионная программа: для них она совершенно не развлекательная. Думаю, мне не следует упоминать, кто эту программу транслирует.

- И разве никто здесь даже не пытается разрешить тайну?

- Этого я не говорил. Определенное количество одиноких людей бьется над ней днем и ночью; по крайней мере, им бы хотелось понять, нет ли уже какого-то спасения. Но, похоже, вскоре они окончательно успокоятся. Как сообщает сегодняшняя пресса, вчера вечером - во время своих исследований под куполом - они, совершенно не желая того, долгосрочный перерыв в приеме телепередач, что совершенно испортило кровь странным сторонникам программы. Так вот, в городской совет поступило несколько тысяч решительных протестов, и, похоже, грядет крупный скандал.

- Традиция - видать - сильнее времени и пространства. Но разве не является безразличие одной из форм самообороны?

- Вот только не надо их защищать! - возмутился Раниэль. - Традиция это самая нудная из всех форм выражения импотенции. Разве не говорили мы всегда с гордостью: "человек современности"? Ведь при этом мы забываем о самых элементарных знаниях, содержащихся в учебнике биологии: что в настоящее время рядом друг с другом на одной Земле сосуществуют потомки практически всех видов, через которые за три миллиарда лет неутомимо прошла эволюция, начиная от коацерватов и одноклеточных, прежде чем пришла к той форме человека, которой мы теперь гордимся. Повторяю, все существуют параллельно. Так что же, современниками являются все те, кто живет именно сейчас - буквально в данный момент? Выходит, всех их, без исключения мы имеем в виду, когда гордо заявляем: "люди двадцатого века"?

- Ну, скорее всего, нет.

- И скажу вам откровенно: возможно, в этом и нет особого смысла, но сейчас - в канун смерти - мне всего лишь безгранично...

- Стыдно?

- Да! Поскольку чувствую себя глубоко униженным. Я стыжусь за них перед... теми. Ведь когда-то - на Земле - мы представляли: понимание и сосуществование. В самом худшем случае - война миров. А что мы имеем здесь? Корыто-кормушку. И хрюкающее стадо свиней-потребителей. Такая вот война миров!

- Но ведь они бессильны точно так же, как и мы.

- Да ведь здесь дело не в том, чтобы биться головой об стенку главное, сохранить хотя бы достоинство! Я читал, что уже в первый день, на рассвете, поспешно рассматривался отчаянный проект сделать пролом в куполе с помощью массированного удара термоядерными зарядами. Правда, решение так и не было принято. И здесь нельзя в чем-то обвинять власти. Никому не хотелось брать на себя ответственности за вытекающие из такого решения последствия, во-первых, потому, что все прекрасно понимали громадный технологический перевес, которым они обладают над нами, а во-вторых, по той причине, что в то же самое время стало известно о незначительном увеличении ускорения свободного падения, изменения которого нельзя было объяснить иначе, как только поступательным и равномерно ускоренным перемещением всего города. Так что бы дало, если бы люли, в самом лучшем случае, увидели сквозь дыру звезды настоящего неба? На самом же деле, всем грозила верная смерть в результате разгерметизации корпуса ракеты в условиях космического вакуума. Опять же, никто даже не представлял себе реализации столь сложного задания, которым была бы - при решительном сопротивлении автоматов - попытка возвращения города на Землю; то есть попытка необычно мягкой посадки, без какого-либо знакомства с кибернетическими системами, с помощью которых они подняли нас в неюо. В настоящее время можно лишь догадываться, что наша движущаяся система оборудована фотонным двигателем. Наверняка его реальная форма не имеет ничего общего с нашими самыми смелыми представлениями по данной теме. Ученые в своих статьях высказываются лаконично и сухо. Могу представить пример.

И Раниэль разложил одну из своих газет.

- Как это следует из общего уравнения Циолковского, - читал он, - чтобы разогнать корабль с фотонным двигателем до известной субсветовой скорости, а затем полностью затормозить его у цели, перед полетом необходимо приготовить такую массу груза и топлива, чтобы отношение полезной массы, то есть конечной, к стартовой массе равнялось квадрату отношения единицы к двадцати одной тысяче шестистам. Нет никаких теоретических помех с точки зрения физики, которые бы делали невозможным совершение космического полета в столь гигантском масштабе; лишь только нам - людям двадцатого века - такой проект кажется фантастическим.

Я глядел вниз - в темноту, оживленную отблесками тысяч огней.

- Целых пять часов шатался я по всему городу, - вновь заговорил Раниэль, - пешком или на скоростном метро; перелопатил кучу свежих журналов и газет, заглядывал в книги, заходил в универмаги и в модные лавки, торчал перед экранами телевизоров и беседовал с людьми - все лишь затем, чтобы сориентироваться, чем они, собственно, живут в своем основном количестве, куда направляют собственные мысли. Вы видите, какие элегантные автомобили здесь ездят? Корпуса - настоящие игрушечки, в средине же комфорт, вызывающий чувство, граничащее с робостью. Так вот, мне стало известно, что каждый день куча громадных транспортных грузовиков вывозит за город на аннигиляционную свалку, наряду с другим мусором, тысячи спрессованных в небольшие кубы машин, которые были брошены перед тем в наилучшем состоянии их раскапризничавшимися хозяевами; сотни тысяч не поврежденных холодильников, столько же совершенно новеньких и эстетически выполненных телевизоров, видеофонов, видеомагнитофонов; мебель без единого пятнышка, горы элегантных костюмов и совершенно упомрачительных дамских платьев, которых однодневные их владельцы даже не успели помять, ба - хотя бы надеть на себя, но отбросили их будто порванные лохмотья, потому что у них в головах был уже совершенно иной фасон. Я отправился туда, поскольку совершенно случайно услыхал, что как раз подходит время вывоза мусора, а как всем известно, по выделениям болезнь пациента можно выявить лучше всего. Это было чудовищное зрелище. Я стоял там словно околдованный, один как палец, посреди автоматически разгружаемых контейнеров, и глядел на эти исчезающие горы, которые мне напоминали, скорее, кипы шикарных изделий, только-только сошедших с конвейера, чем презренные испражнения погрузившегося в лень города. Мне это дало гораздо больше поводов к размышлениям, чем самые ученые анализы экономических систем. Мне известно, что такое настоящий голод, но замечаю и голод иллюзорный. И тогда я узнал, в течение буквально четверти часа, что тот знаменитый минимум, о котором с надеждой мы когда-то болтали все это фикция, совершеннейшая чушь, поскольку в сфере потребления вещей ничто и никто не способен ни удовлетворить человека окончательно, ни заткнуть его бездонной пасти: врата так называемых элементарных потребностей растягиваются до бесконечности.

- А каким образом была решена и существует ли вообще проблема справедливого распределения всей товарной массы?

- Кое-что по данному вопросу мне известно. Так вот, наряду с уже описанными благами автоматической продукции и значительного избытка дорогостоящих изделий, проблемы "элементарных потребностей, вместе со всеми (вовсе не иллюзорными) напряжениями в обществе, которые данное понятие при своих кавычках вызывают - все еще удерживаются на старом уровне. Насколько я уже успел сориентироваться, здесь царит следующий порядок: половина, а часто бывает, что и все девять десятых всего груза, получаемого через камеры снабжения, тут же кратчайшим путем идет прямо в мусоропровод, ежедневно опорожняемый нашими неутомимыми поставщиками, зато о наиболее ценный остаток здесь ведутся долгие споры, редко когда разрешаемые без скрытой или даже откровенной борьбы, отвратительные проявления которой мне встречались на каждом шагу. Так происходит лишь потому, что при хорошо известном всеобщем желании отличиться, пускай даже самым дешевым способом, при постоянном настрое на конкурентную борьбу, которая из старых штучек, связанных с повышением размеров счета, после ликвидации денег непосредственно перенеслась на сражения за вещи, на желание владеть экземплярами товаров из, по возможности, самой малой серии - никто даже руки не желает протянуть к наиболее массовым вещам, ведь это - как тут говорится о большинстве, во всем остальном прекрасных изделий - "затертые до отвращения" дешевки. Разве нам не ведома история собственной цивилизации, и разве как гром с ясного неба поразило нас то банальное открытие, что первоэлементы наблюдаемого здесь явления или, если кто того желает, феномена родились еще в мрачной древности, и что они развивались в течение столетий технического прогресса, особенно усиливаясь в последние десятилетия? Для того ли владелец огромного счета - то есть, образец для подражания в сознании большинства - держит в шкафу сорок изысканных костюмов, чтобы надеть их на случай прохладной осени? Только ли потому миллионер за чек с множеством нолей приказывает подать себе на тарелке нафаршированных изысканными блюдами специально разводимых муравьев, и золотыми вилочками час колупается в них к утехе развращенного общества, чтобы утолить чувство голода? Давайте не скрывать хотя бы сейчас: ведь подобного рода люди всегда были нашими идеалами. Мы обожали их за то, что всегда они подавляли нас покупательной способностью денег и распаляли наши амбиции. А разве не известно вам с самого нежного возраста, что граница между реальным и изысканным голодом (для выхода избытка энергии) всегда поднимается вместе с ростом материального достатка с точно той же скоростью, что и благосостояние?

- Ну, это, по крайней мере, тайной не является.

- Таким образом, мы имеем старый как сам свет конфликт, ибо, хотя постоянно увеличиваются сами потенциалы, разница между ними - напряжение, к измерению которого всегда сводится любой акт наблюдения, совершенно не изменяется, и вместо того, чтобы пасть лицом в прах перед алтарем системы загнивающих ценностей, вы бы совершенно понапрасну объясняли бы кому-нибудь, что его просто не существует, поскольку в условиях абсолютного насыщения "элементарных потребностей" она вообще не должна была бы появиться. Всякий конфликт, независимо от вызывающих его причин - сам по себе - всегда является истинным, точно так же, как истинными являются боль и отчаяние безумца, хотя сама причина и кажется нам абсурдной. Когда один полюс прибора оставим на далекой Земле, в ситуации отличающейся лишь количественно, второй же воткнем в это странное гнездо, стрелка, указывающая разницу потенциалов, отклонится очень сильно. И мы не будем в состоянии понять мотивы разыгрывающегося здесь сумасшествия. Но если мы только станем между ними, плечом к плечу, что бы в соответствии с их идеалами человечности жить в течение нескольких месяцев среди тех же проблем - постепенно громадное напряжение, сегодня еще вызывающее головокружение, спадет, зато оставшаяся разница потенциалов наверняка подтолкнет нас в сторону будничной и горячечной драчки вокруг потребности подъема индивидуального "благосостояния", то есть, на ту же самую гоночную линию - в объятия того же самого культа.

- Похоже, что благодаря вашему путешествию по городу, у меня уже сложился тщательный образ формирующейся тут ситуации.

- Ой, нам еще долго придется прослеживать за ее смешными и трагическими подробностями! Я уже упоминал о "наиболее ценном остатке", который в этом невозможном к воображению котле ежедневных приливов и отливов, после отбрасывании якобы ничего не стоящих пузырей, остается для "справедливого раздела" среди "наиболее нуждающихся". Кстати - признайтесь, что это неизбежно - кто-то должен заняться выгрузкой товаров из камер снабжения и их доставкой в местные универмаги, равно как и их разделением по видам - в противном случае, толкучка образовалась бы у самого источника, и большая часть хрупкого товара была бы там раздавлена. (Внимание: я все время говорю о людях с нашей ментальностью). Таким образом автоматически возникает потребность в создании группы по поддержанию порядка, а после нее - и административного аппарата, который - пускай здесь он называется совершенно иначе - по сути своей является давно известной формой власти. Но ведь благорасположение властей можно завоевывать, точно так же, как можно сделать все, чтобы ее сладкие привилегии просыпались аккурат в наши жадно подставленные руки. Вас заинтересовала проблема справедливого распределения. Но сначала необходимо знать, что элементарной потребностью для здешнего мужчины (уже без каких-либо кавычек, поскольку наши потребители подобного рода шуток понимать не желают) - является жгучая необходимость получить автомобиль с несколько иной, чем у его соседей, формой, особенно удачную кинокамеру или телевизор с наиболее модным на этой неделе корпусом, а для женщины...

Тут Раниэль умолк и широко разложил руки.

- ...тут я просто замолкаю, - продолжил он после длительного молчания, - поскольку уже вижу, как лавина самых скрытых желаний катится через распаленные умы, и мне никак бы не хотелось замыкать вашего воображения: через сколько же отделов, лавок, салонов и магазинов способна пробежать даже самая слабая женщина, и сколько тысяч пар туфель смерит она критичным и оценивающим взглядом, прежде чем выберет ту одну, самую подходящую и желанную, чтобы у ее менее выносливой подружки глаза вылезли наверх? Старые как сам свет требования моды определяют направление неустанной гонки, а она здесь изменяется всякую неделю - в противном случае, и не была бы модой. Новинки время от времени появляются "в недостаточном количестве", и, естественно, не может быть и речи о том, чтобы все смогли овладеть ими одновременно. Поэтому в ход идут специальные хитрости, тончайшие разработки, связи, протекции и знакомства в заведениях служб поддержания порядка, но гораздо чаще - самые банальные, хотя и подкрепленные интеллигенцией и знаниями, локти и пинки; самые разнообразные фокусы, обмены, ходы и соревнования на скорость и выдержку. Но что представляет собой ценность вещи? Попробую дать краткое определение: это то, о чем вообще невозможно говорить, если эту вещь вырвать из ее окружения и отбросить далеко-далеко - в пустоту. Наши стражи и опекуны превосходно знают людскую психологию. В снабжающих автоматах поэтому, наряду с крупными сериями систематически презираемых здесь товаров, появляются серии очень малые, иногда даже уникальные экземпляры. Вот они-то и являются самыми желанными и аппетитными кусочками. А почему происходит именно так, угадаете? Зачем они закидывают среди нас яблоки раздора? Да исключительно ради движения и регулярного обмена материи! Исключительно ради того, чтобы поддержать вывезенный с Земли потребительский бум, чтобы создать наиболее рациональные условия откорма третьей генерации и постоянного потребительского оборота, без которого мы никак не смогли бы жить. Ведь если бы все, исключительно из необходимости, ели и одевались по единому образцу, если бы все в одинаково обставленных жилищах накопили бы совершенно идентичные промышленные изделия, очень быстро выступила бы потребительская апатия, появилась бы гнусная сонливость, скука процесса переваривания и болезненная стагнация, ба! возможно, мысли о самоубийстве, а с этим всем: адское видение полнейшей бездеятельности; а потом уже из-за благопристойного фасада великолепного образа гордых повелителей Земли проявилась бы горькая действительность: отсутствие цели и смысла существования. Ну покажите мне на Земле такого умного хозяина, который бы во время долгой дороги на бойню станет морить голодом и неудобствами загруженное на телегу и прилично уже подкормленное стадо, вместо того, чтобы нежно заботиться о нем до самого убоя! Разве наши животные, которых мы откармливаем, не отпихивают одно другого и не собираются кучами вокруг корыт с глубочайшей уверенностью, что смысл именно в этом, что именно это и есть проявление наивысшего разума, в то время как одни лишь фермеры знают, каким будет финал этой хитроумно проведенной операции?

- А не видите ли вы будущего в слишком мрачных тонах?

- Вы что же, не подозреваете, что грядет? Понятное дело, наши тела им не нужны. Где там! Наши или любые иные биологические организмы при их уровне цивилизации вообще не входят в расчет. Там наверняка уже существует четвертая потребительская генерация, если по упрощенной схеме за первую принять растения, животных - за вторую, за третью - все то в людях, что отличает их от животных, то есть, в первую очередь, проявление культа технологических изделий. Ведь собака, наблюдающая за человеком, который накапливает пачки банкнот, продолжает отделывать давным-давно уже комфортное жилище, делает все возможное, чтобы достать более шикарный автомобиль, или же отрывает от себя кусок, чтобы купить себе телевизор - никогда не признает его превосходства, глядя на проявления глупых - как ей кажется - действий; зато она расчувствуется и увидит Бога в лице человека, если только тот, каким-то чудом - в городе, казалось бы, пустыне, где нет ни крошки мяса откуда-то достанет и принесет ей кусок колбасы.

- То есть, с какого уровня мы бы не глядели, вокруг себя мы ни за что не увидим больше, чем находится в нас самих.

- С таким взглядом я согласен. Пример с человеком и собакой позволяет нам вникнуть в суть границы, разделяющей две соседствующие генерации. Вот только, какие у нас имеются основания, чтобы со всей уверенностью заявлять, будто это уже последняя пропасть - как будто в бесконечном космосе уже нет последующих ступеней бытия? Растянутая во времени и пространстве Вселенная за эти миллиарды лет существования возвышала и до сих пор возвышает на вершины материальных возможностей, так же, видимо, бесконечных, множество различных цивилизаций, из которых, наверняка, многие намного превысили наш нынешний уровень. Так что они могут лишь насмеяться над нашим решительным НЕТ!, за которым мы скрываем исключительно незнание и ограниченность воображения. Упоминая подобный трюизм, стоит все же спросить, а что означает очень сильно опередить кого-либо. Я этого не знаю и подозреваю, что вы тоже об этом не догадываетесь. Так и мы вначале видели зеленых человечков на трех ногах, с одним-единственным глазиком посреди лба или же с целой дюжиной по всей башке, которые к тому же бегло болтали по-английски. После этого пришли более смелые фантазии: мы пугали друг друга различными чудищами или, наоборот, ангелами, Величие и Добро которых с некритичным знаком равенства посредине должны были распалить в нас веру в космический триумф справедливости, и которые, якобы, превышали нас в любом плане, вот только мы были не в состоянии этого перевеса толком описать. И хотя во всех этих, вроде бы, чудовищных образах, которые мы призывали с немалым трудом, постоянно менялись размеры туловищ, их окраска и формы, хотя росло количество хоботов, щупальцев и ложноножек, либо наоборот: уменьшалось до нуля - постоянно представляя самые разнообразные тамошние общества, экономические и защитные системы, научные достижения, религии, обычаи и культуры, и все время, имея в виду более высокую цивилизацию - мы описывали нашу собственную; разве что только в ее более извращенных формах.

- Но ведь сейчас, по-видимому, нам грозит и сейчас, ибо - поставленные перед фактами - мы все так же страдаем от недостатка воображения.

- Все же, давайте попытаемся собрать все эти факты: мы принимали во внимание их безразличие либо полное согласие и мирное сотрудничество с ними, а также возможность вторжения и нашего полного уничтожения. Если отбросить очередной трюизм, что установить контакт и сотрудничать возможно исключительно с существом, стоящим на том же самом уровне, при чем, тысяча лет развития самой только технологии не вносит реального качественного различия - теперь следует принять во внимание столь же неновое обстоятельство: что сражаться можно исключительно с существом, которое руководствуется идентичными мотивами, поскольку конфликт появляется только там, где стороны сталкивает одну с другой точно такой же двигатель.

- То есть, наша нынешняя трагедия состоит, к сожалению, в том, что мы для них никакими партнерами не являемся.

- Подозреваю, что именно так оно и есть. Попробуйте-ка со всей серьезностью признать, а какая из упомянутых возможностей выступает в нашем случае? Поглядите на нас, обитателей города, того города, который, без какой-либо разницы для сути дела, мог бы с успехом оставаться на Земле, в связи с чем отпал бы аргумент об отсутствии свободы; а после поглядите на всех нас, которых избаловывают здесь в соответствии с нашими самыми скрытыми мечтаниями, и на них - скрытых где-то в глубинах галактики, которые дистанционно, с помощью своих послушных и точных автоматов, угождают нам в рамках достижений нашей собственной технологии, мгновенно исполняя все наши капризы. Давайте посмотрим! Примеряем по очереди: сначала, так ли выглядит мирное и творческое сотрудничество между двумя цивилизациями? Отвечаю вопросом на вопрос: выходит, что и наши любимые кошечки с собачками, которые делают нашу жизнь милее в наших жилищах, равно как и животные из зоологических садов, тоже сотрудничают с нами в вопросе овладения материи? Далее - тот ли это космический контакт, о котором мы мечтали, настраивая свои радиотелескопы и вслушиваясь в шумы космоса? Вновь отвечаю вопросом на вопрос: а мы сами в течение тысяч лет различными методами, а в последнее время с помощью радио. Устанавливали ли тот знаменитый контакт с рассеянными по нашей планете муравейниками; в частности же, направляем ли мы их обитателям всякого рода информацию о наиболее грандиозных наших достижениях в области науки и культуры, чтобы несколько отставшие от нас в развитии букашки также смогли бы черпать пользу из наших технологий? Не буду уже вас смешить, поскольку вопрос: "Является ли то, что имеется здесь и сейчас, потрясающим образом убийственных состязаний в ведущейся ни на жизнь, а на смерть войне миров?" оставлю без ответа.

- Итак, вы свели к абсурду все иные возможности, кроме одной. И эта возможность сама навязывается нам.

- Кроме одной, которую мы когда-то не принимали во внимание в ее наиболее существенном аспекте. И что более всего горько - это изумительно полная аналогия. Ручаюсь вам, что здесь - в преобладающем числе осчастливленных - еще живут люди, для которых вся ситуация является омерзительной. Но дикий зверь, замкнутый в клетке, тоже не сразу начинает есть. Он тоже какое-то время продолжает оставаться недоверчивым, обеспокоенным, либо замкнутым в себе и апатичным. Но пройдут годы: в конце концов, мы доберемся до цели. В новом мире вырастут наши дети. В свою очередь, вырастут дети тех детей. Вот они уже без каких-либо внутренних предубеждений будут есть у своих господ с рук, хотя никогда, по-видимому, даже и не увидят их своими глазами. И станут издеваться над отсталостью собственных дедов, как мы на Земле высмеиваем тех, которые не восхищаются достижениями нашей технологии. Именно в этом я и вижу трагедию нашей цивилизации.

- Один раз вы уже сказали, что им не нужны наши тела. Интересно, имеем ли мы в виду одно и то же?

- По многим причинам было бы нонсенсом подозревать их в банальном людоедстве. В убежище у нас была неприятная возможность ознакомиться с их гигантскими репродукционными способностями. Раз у себя на месте они могли без труда синтезировать наши тела из неорганических соединений, тогда зачем было им трудиться, доставляя их из такой дали. Подозреваю, что наш сегмент был захвачен подставленными на наши места двойниками, которые бессознательно являются преданными их над-наивысшему делу прежде всего затем, чтобы в первой фазе расселения у кормушек нового мира, благодаря активной помощи этих раз и навсегда уже запрограммированных роботов, смягчать и ликвидировать наше возможное сопротивление. Это как раз они, тщательно перемешанные с толпой настоящих людей, наверняка сумеют успокоить разгоряченных и убедить недоверчивых, что все происходит в соответствии с наивысшей очевидностью. Но, повторюсь, наши биологические организмы никак в расчет не входят. Это чудища не того сорта, какими мы ради забавы пугаем своих детей. Наверняка они перевозят на свой потребительский стол упакованные в тела и откормленные соответствующим культом - наши сознания.

- Сознания! То есть, души? Но разве нет здесь аналогий с преисподней и вечными карами? - с сомнением перебил я Раниэля.

- Шутка вам не удалась. Разве курицу кладут в кастрюлю затем, чтобы ее за что-то наказать?

- Ну, вообще-то я думал о чем-то ином.

- О чем же?

- Я представлял, будто они руководствуются той же самой жаждой знаний, которая и нам приказывает углублять тайны природы, следовательно, среди всего прочего, анализировать строение всех схваченных созданий. Мне казалось, что - уже после тщательного ознакомления с нашими телами - они хотят на месте подключиться к нашим мозгам, чтобы из всесторонне испытать и описать; одним словом, исследовать, ибо, скорее всего, не все еще для них ясно в нашей психической конструкции. Меня же мучил только один вопрос: что сами люди делают с остатками собственных "лабораторных кроликов", когда уже полностью насыщают свою потребность в понимании. Разве отвозят их назад в лес?

- Вы хотите успокоить меня - что не из желания удовлетворить органический голод, но чтобы насытить голод знаний? Но почему же это всегда происходит за счет другого живого существа? Ведь любой ученый, не только физиолог, но и физик, и психолог, прекрасно знает, что, чем более деликатным является описываемая система, чем глубже мы желаем проникнуть в ее суть, тем большие опустошения вызывает в ней сам акт исследования. Подвергаемый наблюдению человек всегда ведет себя иначе, чем в том случае, если бы ему было известно, что за ним не следят чьи-либо глаза, не говоря уже о том, когда в ход идут измерительные инструменты и скальпели. Таковы уж законы природы, что любой предмет полностью мы можем познать лишь путем полнейшего уничтожения его первоначальной формы и состояния, что, впрочем - кстати ставит под вопросом усилия наиболее амбициозных экспериментаторов. Неужто гораздо приятнее было бы быть четвертованным и перемолотым в фарш шестеренками сложнейшего анализатора (когда перемалываемым содержимым становится физическое тело или содержимое мозга: память, мысли, желания и страхи - а все вместе: осознание своего существования), чем быть "исследованным" банальной мясорубкой? Это всего лишь смена терминологии! Чтобы успокоить свою совесть, человек и не такие штучки выдумывает. Конвульсии кишок в процессе переваривания тоже с полным успехом можно назвать более торжественно, к примеру, колебаниями цепей анализатора.

- Сейчас я уже могу признать, что для нас нет особой разницы перевозят ли они нас на свой лабораторный стол или же на кухонный.

- А вы что же, представляете, будто они забрали нас с Земли в такую даль лишь затем, чтобы похвастаться перед нами громадьем своих технических возможностей, либо же, чтобы у цели предоставить нам невысказанные наслаждения, нечто вроде седьмого неба, которое мы сами придумали для подкрепления своих сердец?

- Ну, уж не настолько я наивен.

- Я остаюсь при своем потребительском представлении в его чистой форме, то есть, не желаю все замутить рассиропливанием типа: "Нами жертвуют во имя Науки". Ведь, если мы осознаем, что мы сами вначале приносим в жертву собственных животных, а потом они нас вместе с полученным знанием, а их, в свою очередь, приносит в жертву некто высший, то здесь трудно не поддаться впечатлению, что, наряду с прекрасно известной пищевой цепочкой, существует и другая цепочка, такая же длинная и, возможно, более славная чем первая. Но наверняка ли от этого она становится менее жестокой?

- Действительно, - согласился с ним я. - Кроме того можно представить, что к правилам развития всякого рода существ во Вселенной принадлежит навязанная правами длительной эволюции - редукция, постепенная деградация физиологических функций организмов в пользу гигантского возрастания из высших - психических - функций. Но и эти последние тоже - ради поддержания внутренних процессов - должны откуда-то черпать энергию, так что процессы снабжения в связи с этим вовсе не перестают существовать только лишь потому, что данная цивилизация по истечению множества миллионов лет наконец-то поднимается на одну ступеньку выше. Люди не подключаются напрямую к своим мощным электростанциям с целью ежедневного пополнения недостатка энергии, хотя ими располагаем уже давно, потребность же в мощностях, необходимых для поддержания процессов обмена материи всего человечества, просто микроскопичны по сравнению с мощностями, предлагаемыми уже имеющимися у нас электростанциями. Их этого мы видим, что пищевые проблемы - в качестве общего правила развития - могут быть универсальными.

- Итак, мы идем по двум колеям одного и того же пути. Кто знает, нет ли в этом глубинной аналогии: они, при всей своей невообразимой технологической мощи, будут паразитировать на разложении наших хорошо откормленных сознаний, по тем же самым (видимо, неизбежным) причинам, которые нас - при импонирующем, казалось бы, развитии техники - заставляют все так же питаться организмами наших растений и животных.

- Вы сказали: растения и животные. А ведь с них следовало бы начать. У нас лишь растения - самое низшее звено в пищевой цепи (именно, что самое низшее) - могут строить свои тела из неорганических соединений. Второе звено - животные; они уже не способны подражать первому, поэтому они питаются телами растений. Но кто (или это, может, Дарвин) сказал, будто это недостаток или только чистая случайность, вместо того, чтобы заметить в этом обстоятельстве натуральную закономерность и синоним несомненного превосходства? Теперь-то я уже полностью понимаю, какие гигантские ошибки совершали мы когда-то, размышляя над формами Сверхсуществ! Вот послушайте: если бы какое-нибудь растение, скажем, пшеница, могло вести подобного рода размышления, то, призывая образ собственного Сверхсущества, оно, естественно, не сказало, будто им является осот, ведь именно это растение заглушало пшеницу с беспамятных времен и было для нее обычным в своей ежедневной жестокости; опять же, осот никак не показался бы пшенице значительно выше организованным. Стебель пшеницы с колосом на вершине своего тела не был бы способен пересечь качественную границу, очерченную вокруг первой генерации. Нет, он бы всего лишь усиливал свои количественные характеристики, раздувая хрупкую формочку до громадных размеров. То есть, стебелек описал бы растение толстое и высокое, с мощными корнями... Короче говоря, пшеничный стебелек выдумал бы Дерево. Но вот КУРИЦУ, прохаживающуюся между колосьями и пожирающую тела будущих детей пшеницы, он вообще бы не заметил, поскольку все животные - что весьма характерно - для растений невидимы.

- И вот мы имеем первую ступень космического непонимания, - резюмировал Раниэль.

- В свою очередь, - продолжил я, - та же самая курица, поставленная перед аналогичной теоретической проблемой, понятно, не указала бы на пса со своего подворья, как на существо принципиально высшее, поскольку он ее ежедневно гонял и был в ее жизни явлением банальным, хотя и докучливым. Более того, пес не обладал никакими чертами, которые бы курица причислила к совершенным. Если бы у нее спросили, какой кандидат, по ее мнению, был бы совершенно необычайным, она наверняка бы выдумала летающее животное величиной со слона, с могучими когтями и, естественно, с сотней острых клювов. В особенности, эта сила когтистых лап и множественность клювов импонировали бы курице в наивысшей степени, ведь это какой же шмат земли можно разгрести за один раз с помощью подобного фантастического органа для разгребания и сколько червячков и зерен можно схватить за раз сотней клювов! ЧЕЛОВЕКА же, который как раз поедал бы рядом ее собственные яйца, она вообще не заметила бы в той его существеннейшей части, в какой он и вправду был бы человеком, а не животным, то есть в той, благодаря которой принадлежал уже к третьей генерации, ибо все люди в проявлениях своей психической деятельности, если упомянуть только лишь об обычаях, науке и культуре опять же, весьма знаменательно - для животных просто невидимы. Одним словом, курица - видя животное тело - не заметила бы РАЗУМА.

- Вы нашли очень хороший пример. Он представляет генезис ошибки и очертания обстоятельств, которые по прямой линии ведут ко второй ступени космического непонимания. И в ваших размышлениях особенно стоит подчеркнуть, что существа с данной ступени развития абсолютно не способны увидеть существо, хотя бы на одну ступень их превышающее, хотя - говоря объективно не подлежит никаким сомнениям, что эти высшие существа точно так же материальны. Но почему так происходит? Действительно, неужто не по той ли простой причине, что в первом описанном случае не хватает глаз, а во втором - достаточно развитого мозга, который бы вынес бремя абстрактного мышления! Не потому ли данное существо не видит своего Сверхсущества, что у него нет соответствующего органа наблюдения? Когда-то человек называл духом все то, до чего не мог дотронуться собственным пальцем. Но времена изменились. Теперь мы говорим о реальном существовании сотен тысяч вещей, которых мы не в состоянии исследовать каким-либо из наших органов чувств в непосредственном акте наблюдения. И это верная, материалистическая точка зрения. Ведь упираться, будто "существовать - это быть наблюдаемым", иначе, считать, будто бы реальным является все то, что сам видишь так называемыми собственными глазами, это означает провозглашать субъективный идеализм в издании Беркли. Курица из вашего примера в непосредственном акте наблюдения не в состоянии увидеть человеческого существа. Чаще всего она видит лишь движущуюся фигуру, тело. В лучшем случае она видит в ней второе животное. Прибавим - не без снисходительности - что такое животное для нее является, скорее, "телятиной", чем убийцей и укротителем. Даже упомянутый один раз пес в ее представлении стоит значительно выше в иерархии живых существ, и это по причине его клыков и когтей, не говоря уже про чудовищный голос, от которого становятся дыбом все перья. Но не будем очаровываться нашептываниями собственной гордыни: человек для курицы - это исключительно явление природы. Одно среди множества; иногда грозное, но, как правило, весьма симпатичное. Это явление - в качестве части мира курицы, интегрально связанной с другими частями - появляется два раза в день на площадке между сараем и амбаром, и тогда на землю падает вкусное зерно. В другую пору дня появляется явление менее приятное: рука с палкой. И тогда сразу ясно, что следует быстро бежать в курятник, поскольку это повторялось уже много раз. Курица-ученый тоже могла бы иметь собственную теорию относительно объективной реальности. Наверняка она бы признала, что имеются куры глупые, которые законов природы не знают, и как раз они получают палкой по башке и ходят с пустыми желудками, но существуют и разумные куры - образованные, которые, благодаря приобретенному знанию о мире, прекрасно ориентируются, что данные причины неизбежно ведут к определенным результатам, что позволяет им противостоять неизбежным требованиям природы. Вывод: следует хорошо знать явления природы, чтобы ними управлять. Такая курица наверняка бы признала себя повелителем во всем мире, в котором бы человек для нее значил более или менее столько же, как, один раз противное ее желаниям, а в другой раз - сопутствующее... проявление великого закона всемирного тяготения. И ничто бы не помутило ее глубочайшей убежденности, что именно она стоит на вершине лестницы живых организмов, параллельно с иными животными. Мне плакать от смеха хочется, как только подумаю, что мы как раз такими курицами и являемся. На самом же деле, это не сама курица выращивает пшеницу, хотя она с охотой поедает ее зерна но человек; но из этого следует лишь то, что сознательное и рациональное разведение начинается только на уровне человека. Вот только кто мне может представить абсолютное доказательство того, что на этой же ступени оно и заканчивается?

- Тогда давайте займемся теперь самим человеком, который ест куриные яйца, - подхватил я прерванную нить рассуждений. - Его мы не спросим, как он сам представляет Существ, которые в течение какой-то "частички" вечности, скажем, в течение десяти миллиардов лет (хотя столько и не нужно), известные и неизвестные законы Вселенной возвели на пути эволюции (вдоль экспоненциальной кривой) на невообразимый (исключительно для нас!) уровень, что в истории космоса наверняка случалось много и много раз. Нам не нужно задавать ему никаких не имеющих ответов вопросов, поскольку на интересующую нас тему на Земле уже существует богатейшая литература. Но и она, в свою очередь, никак не может нам помочь, поскольку - на основании примеров с растением и животным - следует ожидать, что, вместо взглядов ввысь, то есть, над самим собой, мы там найдем упрямые взгляды в стороны: описания организмов якобы высших, а на основании принятого уже в самом начале критерия познания - самим себе и нам параллельных, но иных, точно так, как рыба ни в чем не походит на лошадь, одним словом, животных одной и той же генерации. Человек, ослепленный ничем не обоснованным мнением, будто бы он сам, в собственном лице, был центром всей Вселенной, когда у него спросишь о принципиально высшей цивилизации, тут же надувается, словно воздушный шар: он увеличивает толщину собственного стебля (технику), его высоту и распространенность ветвей (науку), тут же он растягивает протяженность и увеличивает густоту своих корней (культуру) - точно так же, как это было в случае жалкой пшеницы; либо же укрепляет силу собственных когтей (военные возможности) и множит количество своих клювов (потребительские товары) - что делала столь же несчастная курица.

Я замолчал. Раниэль глядел на меня так, будто бы я все время читал вслух все его мысли. В этом не было ничего особенного, что в идентичной ситуации, с грузом прекрасно известных фактов, мы совместно приходили к одному и тому же выводу. Как раз несоответствие взглядов было бы здесь чем-то удивительным. Поэтому я продолжил:

- Но вот все ли законы природы, а в их числе и самые общие - законы развития, являются универсальными только лишь в соотнесении к одному уровню и только лишь к одной планетке, нашей, вокруг которой, в соответствии с нашим переполненным гордыней убеждением, обязаны вращаться все метагалактики?

- Ну, именно!

- Но ведь, раз человек не является во Вселенной чем-то абсолютно исключительным (равно как существующий вне всяких законов природы, совершенный сам в себе, Всемогущий Бог теологов - первопричина и окончательная цель), раз, повторюсь, человек не является в Космосе чем-то совершенно исключительным - торжественные заверения о чем мы находим в каждой ученой книге Материализма - тогда, в соответствии с самыми элементарными законами логики, мы обязаны - естественно - прийти к выводу, будто кто-то (?) его (человека) в долгой последовательности неравных одно другому существований, с какой-то (?) реальной (но не пшеничной или куриной) точки зрения превышает. К этому же прибавим, что - при отсутствии верхнего предела данной последовательности, которая никак не может быть конечной в многомерной Вселенной - кто-то его превышает в значительной мере.

- И к такому очевидному выводу, - подхватил нить размышлений Раниэль, мы должны прийти независимо от того, хватает ли нам воображения для описания такой высшей цивилизации, или у нас оно попросту отсутствует. Ведь мы же никогда не сомневаемся в том, что существует наша собственная цивилизация, хотя сложный ее образ не помещается ни в колосе пшеницы, ни в мозжечке у курицы.

- Только из всего этого никак не следует, - перехватил я эстафетную палочку, - что та, высшая цивилизация уже стоит на самой вершине космических возможностей, что она уже достигла какого-то окончательного предела в развитии. Наоборот: в соответствии с основной идеей наших размышлений - как мне кажется - никакую генерацию (и это название мы приняли здесь ради удобства классификации, в качестве более широкой, чем цивилизация, категории) в объективном смысле нельзя признать исключительной. Каждую из этих генераций это свойство определяет, прежде всего, тем, что она выступает сразу же после предыдущей и перед последующей - после определенного изменения бытия. Та, о которой мы говорили до сих пор, точно так же, как и всякая иная, является только обычным, по причине своей очередности, звеном в бесконечной и последовательной цепи. Ряд этот исходит из любой формы материи и, растягиваясь вдоль, вширь и вглубь многочисленных ее форм, охватывает поочередно все, что только существует во Вселенной, чтобы замкнуться, в конце концов, в той же самой форме материи, от которой мы бы желали начать наш долгий осмотр. То есть, это круг без начала и конца.

- Но когда мы уже дошли до несомненного вывода, что кто-то человека значительно превышает в развитии всяческих видов бытия, - вмешался в первоначальную тему Раниэль, - то теперь мы, в свою очередь, признать, что этот кто-то - во всяком случае, с точки зрения мотивов собственного действия - относится к нам точно так же, как животные относятся к растениям, а затем, как мы сами относимся к нашим животным.

- Ведь если бы он не руководствовался - на практике, а не в теории! прежде всего рациональными предпосылками (независимо от количества обманных смягчений, которые он выдумывает, чтобы подсластить ситуацию), - вновь заговорил я, чтобы дополнить эту мысль, - то есть, если бы им руководило исключительно некоторое противное указаниям природы и ее необходимости милостивое и великодушное добро в космическом издании, то он был бы самодостаточным существом, чем-то во Вселенной совершенно исключительным, то есть, ничем иным, как именно Господом Богом, наличие которого мы уже исключили раз и навсегда.

- Растение строит собственный организм из неорганических соединений (если оно способно питаться самостоятельно), а тело человека (животное) питается им, растением, для поддержания своих физиологических функций. Если затем мы скажем, что разум такого человека "паразитирует" на его теле, подобная мысль покажется нам противоестественной, даже смешной. Но если мы выразимся иначе: что высшие функции мозга черпают энергию от низших, физиологических процессов тела, тогда мы ни в чем не разойдемся ни со здравым рассудком, ни с самой истиной. В свою очередь, мы можем спросить, каким образом Сверхсущества "возделывают" наши умы, чтобы черпать от них какие-то нужные для себя "потребительские" ценности.

- Мне кажется, что ответ на этот вопрос прозвучал уже в самом начале нашей беседы, - заметил я.

- Да, это я его дал. Но тогда он прозвучал довольно-таки абсурдно. Ну а теперь - после выяснения многих важных моментов - кажется ли он менее правдоподобным?

- Здесь, в похищенном с поверхности земли городе, где человек пользуется материальными ресурсами в их готовой форме, атмосфера "разведения" не будит во мне никаких сомнений. Но, вот можно ли было бы данную мысль обобщить, в частности же, можно ли ее некритично перенести на деятельность человека на Земле - вот тут уже подобной уверенности нет.

- Давайте поглядим, когда все суммируем. Мы поочередно показали: сначала, что присутствие Сверхсуществ является несомненным фактом, и далее, что они подчиняются точно тем же законам природы, которым обязаны подчиняться и мы сами, лишь с той существенной разницей, что они знают эти законы гораздо лучше нас, благодаря чему, гораздо лучше ими управляют. Затем мы доказали, что для нас Сверхсущества должны быть невидимыми, хотя их этого совсем не следует какой-либо банальный вывод, будто они являются духами. Для поддержания этой последней точки зрения нас заставляют не только размышления, проводимые над слепотой пшеницы и курицы, которые просто не в состоянии увидеть деятельность человеческого разума, хотя сами мы в ней не сомневаемся, но и масса других фактов. Ведь человек со всей серьезностью размышляет над сущностью пространства-времени, гравитационного поля, элементарных частиц и над строением той части Вселенной, до которой еще не достали наши телескопы, хотя сам человек собственными глазами объектов своих исследований еще не видел и никогда не сможет коснуться их своим указательным пальцем. Также мы убедились, что, наверняка, отношение Сверхсуществ к людям - по естественной необходимости - должно иметь тот же характер, что и наше отношение к растениям и животным, то есть - что между ними и нами имеются какие-то отношения, связанные с потреблением. Все это мы показали по делу и - как считаю - достаточно ясно. Открытой остается лишь проблема, выраженная раздражающим вопросом: "Каким образом и чем они обрабатывают наши умы?" Давайте поразмышляем над тем, как это выглядит на низших ступенях кормовой цепи. Могли бы ли пшеница с курицей познать хотя бы часть правды, если бы могли и пожелали подумать над аналогичным, только относительно них, вопросом?

Они должны были бы заметить лишь то, что более всего занимает их в жизни. Если бы пшеница заметила, что наибольшее удовольствие ей доставляет черпать соки из постоянно удобряемой человеком почвы, и если бы курица отметила, что от рассвета до заката бегает за зерном, рассыпаемым человеком, тогда они - в своем диапазоне, естественно - знали бы, по крайней мере, одно: что является подсовываемым им кормом. А потом им бы встретилось более сложное задание: у них бы появился вопрос, а кто этот корм им подсовывает и с какой целью?

- По крайней мере, первая часть задания не кажется мне слишком сложной ни относительно пшеницы, ни относительно курицы...

- ...ни относительно человеческого разума, - закончил я. - Разве не так?

- Так. Ведь достаточно осмотреться по сторонам, а также заглянуть вглубь собственного сердца, чтобы заметить, за чем люди с нашей ментальностью, которых здесь, в городе, мы видим уже совершенно голенькими, гоняются более всего.

- Здесь - под колпаком - у нас имеется исключительная ситуация: откорм просто явный. Но вот на Земле, где люди сами творят собственную технологию, дело выглядит иначе.

- Я так не считаю. Как раз из этого догмата и вытекает у нас явная неосознанность откормки. Догмат о якобы самостоятельной деятельности человека берется оттуда, что мы как раз и не видим того неизменного явления, на которое неустанно глядим с первой до последней секунды своей жизни. Здесь, в условиях закрытого в клетке дикого зверя, который только лишь после именно такого потрясения чувствует себя паршиво, но при откорме из поколения в поколения великолепно чувствует себя на протяжении тысячелетий, мы тоже пробудились от многовекового летаргического сна. Корм подается нам прямо в рот, что для нас является отвратительным, поскольку нам бы хотелось "самим" возводить свои строения, с помощью собственных "сложных" теоретических и практических операций, точно так же, как курице на нашем месте тоже хотелось, чтобы у нее полностью не отбирали иллюзий с помощью зонда, вводящего пищу прямо в желудок, поскольку ей бы хотелось "самой", в соответствии с границами свойственных ей оперативных возможностей (о которых пшеница не может и мечтать) выгребать из песка бросаемое ей человеком зерно. Не будем забывать о тайне статуй: наши опекуны в определенной степени уже управляют пространством-временем. Тогда что для них наши инженерные достижения, если не куриные операции по разгребанию земли? Откуда у нас может быть какая-либо уверенность, что наша потребительская продукция основана исключительно на первичных законах природы, то есть, в их еще ничем не порабощенном состоянии, и что среди совершенно естественных для нас явлений нет определенного числа дистанционно управляемых чьими-то рациональными знаниями и волей факторов - в соответствии с более лучшим знакомством с данными законами?

- А могло бы растение отличить сознательную деятельность человека, то есть, его систематические мероприятия, связанные с удобрением, севом и любого рода уходом - от условий по-настоящему естественных, какими являются происходящие в почве процессы гниения, дождь или солнце?

- Разницы оно бы не смогло уловить никогда! - в этом я абсолютно уверен. Оно не смогло бы различить и распознать комплекс условий, созданных специально и "подсунутых" этому растению человеком (который не руководствуется "добром" или "злом", но всего лишь потребностью рациональной потребностью! - увеличения объема роста растения) в более многочисленной группе явлений, до сих пор бывших "дикими", то есть полностью независимых от воли человека. Такое растение даже в прекрасно оборудованной теплице, где искусственными являются и дождь, и освещение, свято верило бы, что правит в мире, ибо каждое создание на любом уровне носит в себе стопроцентную уверенность в том, что принадлежит к наивысшей генерации. Возьмем другой пример. Нам, как раз, известно, чем являются электрические явления. Ведь, до какой-то степени, мы их контролируем. Но вот животное их не знает, равно как ничего не может знать и о нашей власти над такими явлениями. В подобной ситуации, запряженная в телегу лошадь, глядя на обгоняющий ее трамвай, могла бы воскликнуть: "Эврика!" и прибавить: "В мире имеется такой всеобщий закон: телеги с сеном нужно изо всей силы тащить, а вот сундуки с людьми каким-то образом передвигаются сами!" Человек же в подобных обстоятельствах выражается более точно: "Я открыл закон всеобщего притяжения: вверх тело нужно каким-то макаром изо всех тащить, а вот назад оно падает как-то само!" И здесь никак не поможет "научное" дополнение, что любые две массы - благодаря "естественным" свойствам материи - взаимно притягиваются на расстоянии. У лошади тоже, наверняка, в запасе всегда имеется какое-нибудь чудесное "на расстоянии". Примеры подобного рода недоразумений можно было бы множить и дальше. Только, на самом деле - не стоит. Мне хотелось бы знать: можем ли мы - на своем нынешнем этапе развития, который вовсе не является наивысшим из возможных - вообще различить две совершенно разные вещи: объективное природное явление, никем еще не порабощенное, и столь же объективные явления, но в форме вторичных эффектов, возникающих исключительно по причине деятельности иных, то есть, от управляемых потребностями рационального разведения "питательных факторов"?

- К прискорбному сожалению: нет. Вы и вправду прихватили меня на "куриной слепоте", - признал я. - В данный момент до меня дошло одно крайне важное для нас обстоятельство, которое позволит нам глубже вникнуть в суть сложностей добычи соответствующего энергетического материала для построения организмов на последующих ступенях развития. Так вот, мы прекрасно знаем, что самой распространенной в пространстве является пустота, которая и творит практически всю Вселенную; в свою очередь, материя в форме неорганических соединений в этой всеобщей пустоте представляет собой уже редкость. То есть, пустота, вакуум, была бы нулевой генерацией существований, ведь нам откуда-то известно, что материя без пространства вообще существовать не может. Далее мы имеем первую генерацию - необычное отступление от предыдущего правила, которое само было отступлением от более ранней закономерности, о чем нам не следует забывать - особенность материи, организованной в растениях, масса которых (относительно массы неорганических тел всей Вселенной) является ничтожной. Нам известно, что на этой ступени ряд неслыханных исключений из исключений не заканчивается. Последующим отступлением от предыдущей нормы, совсем уже извращенным, во Вселенной становятся тела животных - вторая генерация по нашей классификации. Но и в этой форме материи Природа не нашла своего абсолютного рекорда, поскольку вот у нас более высокая степень организации энергии - небывалое отклонение в последнем извращении - самое неправдоподобное из известных нам до сих пор состояний материи: человеческие разумы..., о которых мы до сих пор представляли, будто на них уже все и кончается. Это как раз и есть экспоненциальная последовательность, в которой количество переходит в качество. Замечая на каждой ступени неизбежный факт, что всякая генерация бытия (фаза существования материи) может поддерживать себя (существовать) исключительно на энергетическом материале генерации, предшествующей данный элемент в последовательности, легко заметить, как умножаются сложности с "питанием" с ростом потребительских ступеней вдоль данной кривой, и что Сверхсущества, несмотря на свои невообразимые возможности в иных сферах (а точнее, именно поэтому), должны тяжко трудиться на насущный для них "кусок хлеба".

Раниэль начал развивать собственную мысль:

- Как мы вообще можем знать, что наше производство развивается в условиях полнейшего космического обособления. Разве на основании отсутствия модулированных "разумным" кодом шумов в резонаторах наших радиотелескопов можем мы достичь уверенности, будто в их радиусе действия никаких Сверхсуществ нет? Ничего подобного! Просто в радиусе их действия нет никакой другой и похожей на нас курицы. Вот и все. Стоит ли еще упоминать о муравьях из наших лесов, которые веками напрасно ждут "разумного" диалога с нашей стороны?

- Вы убедили меня в том, что мы напрасно ожидаем того знаменитого контакта с высшей цивилизацией. В человеке с самого детства и до поздней старости нарастает глубочайшая уверенность, будто весь Космос терпеливо ждет подходящего момента его, человека, развития, когда он уже достигнет необходимого уровня знаний и технических умений, чтобы достичь звезд и постепенно исследовать обширные территории всего того, что существует. Говоря иначе: человек уверен, будто вся Вселенная ожидает аккурат его инициативы (человека будущего), и будто она видит в нем своего самого могущественного открывателя. Но если бы он не обманывал себя такого рода сладкими иллюзиями, давно бы уже пришел к определенным выводам. Практически всякое существо или Сверхсущество - по-видимому, это как раз и является основным и естественным законом - носит в себе скрытую уверенность, будто оно, в какой-то сфере, является гениальным. Всякое создание прилагает собственные успехи к своим идеалам (после чего - что является наиболее особенным во всей операции) - всегда в данный момент его идеалы лишь незначительно опережают его собственные достижения), благодаря чему, на каждом уровне, пускай и самом примитивном, оно может оставаться в субъективной убежденности, будто оно стоит очень высоко, поскольку это следует из показаний его индивидуального коэффициента совершенства. Этот закон - в столь различающемся в плане уровней мире - позволяет нам жить без комплексов неполноценности.

- Наверняка у Вселенной было множество времени, чтобы, в соответствии с ее собственными законами, в ней могли развиться различные Сверхсущества и Сверх-Сверхсущества (чтобы не прибавлять уже новых приставок), из которых каждое на своем уровне, всегда в определенной степени ограниченном, исследовало ранее и продолжает исследовать все, что находится в его нынешних возможностях познания, но трудно судить, будто только наша планета осталась незамеченной или же - что было бы еще более глупо - что перед теми, вначале нас посетили гости, опережающие нас в развитии всего на пару тысяч лет, то есть, несколько иные существа из той же самой генерации. Мы можем быть уверены, что на нашей, с определенной точки зрения банальной планете - одной из массы ползущих пылинок - не раз уже останавливались различные внимательные глаза существ различных генерационных уровней, и следует считаться с тем, что среди огромного количества безразличных также нашлись взгляды и заинтересованных нами; и это взгляды вовсе не милитаристские или мирные - которыми мы сами забивали себе головы, считая, будто весь Космос устроен по нашей земной моде - но взгляды совершенно рациональные. Они знают о нас, возможно, значительно больше, чем мы сами знаем о себе, хотя, с той же уверенностью, они не могут знать всего, ибо путь к совершенству бесконечен для всякого сознания, и если они не обращаются к нам на нашем "разумном" языке, то это по той же самой причине, которая нам, в свою очередь, заставляет оставить в блаженном покое наши симпатичные растения и животных.

- И снова вы возвратились на то же самое место: к наиболее воспаленному пункту в наших совместных рассуждениях. Когда мы обсуждаем проблему в категориях физики, то есть, ее языком, ситуация кажется нам правдоподобной и совсем не болезненной для нас. Но достаточно сменить терминологию при описании того же самого явления; подставим вместо определения "высшая форма материи" слово "Сверхсущество", которое вовсе необязательно писать с большой буквы, и уже какой-нибудь защитник неверно понимаемого гуманизма сожжет нас на костре во имя наивысшего культа, о котором, как раз, даже не известно, чем он является. Могу ручаться, что никто из людей, даже жители похищенного города, а в их числе, возможно, и мы сами, которые выстроили эту смелую теорию (Теорию Относительности Жизни) - буквально никто из нашей третьей генерации в Сверхсущества не поверит. Весь круг нас абсолютно не греет. Но вот его коротенькая дуга, тот самый кусочек, где кто-то нас - в естественном порядке вещей - должен опережать, нам кажется абсурдным. Нас шокирует мысль, что в данный момент во Вселенной мы не являемся самыми главными. Это уже проблема не физики - но исключительно амбиций, к которой никакая наука или ее аргументы доступа не имеют. Свергая самих себя в иерархии бытия, в своих умах мы вызываем точно такой же шок, который вызвал в умах своих современников Коперник критикой геоцентрической системы. Нам хорошо известно, сколько понадобилось времени, чтобы свалить геоцентризм. Но в настоящее время на Земле господствует не менее мрачная эпоха антропоцентризма, зашоренные взгляды, подвид того же самого культа. Мы наслаждаемся обманчивым сознанием, будто законы природы неумолимы, но, к счастью, они нас вообще не касаются, поскольку борьба за существование проходит где-то низко у наших ног. Сами же мы - открыватели этого универсального закона - в своем собственном мнении уже стоим вне этой борьбы в качестве окончательных победителей: на самой вершине питательной цепи. Мы не желаем, мы не в состоянии представить себе, будто кто-то может нас ежедневно пожирать, не используя при том ножа и вилки. И беда тому еретику, который попытался бы нас когда-либо переубеждать в наших ошибках. Он пойдет на костер, поскольку всегда будут существовать какие-нибудь церкви вместе со своим неписаным правом всеобщего притяжения наоборот. Мы никогда не поверим в Сверхсущества. Никак не можем мы поверить, что высоко над нами, среди наивысших уровней многомерной Вселенной все так же длится яростная война ни на жизнь, а на смерть - война за последующее воплощение материи. Что среди прочих там в безжалостных схватках сходятся такие силы, о которых мы не можем и мечтать, и что значительно ниже - или выше, это с какой точки посмотреть - поначалу наши животные тела, а потом и разумы принимают в ней участие абсолютно бессознательно, просто в качестве последующих, рядовых звеньев той бесконечной последовательности, в которой нет таких слов как "живое и мертвое", равно как "высокое и низкое" или же "доброе и злое" имеются всего лишь конфигурации, вероятностные состояния, потенциалы, полюса и волны, перемещения, молниеносные скачки и падения, медленные перемены, личности в личностях, постоянные отступления от первоначальных правил, тесно связанные неустанным стремлением к смене фазы и к неизменному совершенству, исчерпанным комбинацией расположения того, что существует; а еще там имеется какая-то мысль, в суть которой, к сожалению - а может, и к счастью - мы никогда не сможем толком проникнуть. Помимо того, я считаю, что мутный свет тех незаметных, меленьких "пятнушек" вверху, которые мы едва желаем замечать ночью на небе, никак не менее важен, чем набухшее от будничных стремлений и желаний сияние могучих туш наших все более новых и элегантных автомобилей, которым мы здесь бесстыдно поклоняемся.

Я переночевал у Раниэля, в одной из его комнат, которую он гостеприимно предоставил мне на неопределенное время. Мой хозяин поднялся в семь утра, в то время как я остался под одеялом с тридцатидевятиградусной горячкой. Я не знал, почему именно здесь - вначале среди статуй и человекообразных роботов, а затем и среди людей, охваченных горячкой потребительства при объективном присутствии Сверхсуществ - какой-то несчастный "грипп" показался мне ни к селу, ни к городу. Но, видимо, вирусы существовали независимо от того, что именно сейчас поглощало мои мысли, и трудолюбиво делали свое - столь спокойно, как будто бы их окружал старый, знакомый мир.

После завтрака, который Раниэль подал мне в постель, мы и не заметили, как беседа вернулась на вчерашние тропы, все время вращаясь вокруг тех же самых вопросов. Раниэль, в ожидании назначенного бургомистром времени собрания Городского Совета, прохаживался по комнате, делясь со мной различными предположениями и затягивая меня в дискуссию, в которую, по причине слабости, вызванной развивающейся болезнью, не принимал слишком активного участия. В какой-то момент он сказал:

Нам давно уже известно о том, что разум человека, его определенных наклонностей и основных мотивов действий само по себе, даже наиболее импонирующее, техническое развитие принципиально изменить не способно. Теперь у нас появляется возможность глянуть на себя глазами Сверхсущества. Интересно, какой бы шанс развития видело бы для нас. Один из путей нашего славного прогресса ведет от звериных клыков дреопитека, через дубину и лук в направлении ружья и пулемета, проходит мимо танка и, достигнув водородной бомбы, нацеливается дальше по ветви, которая совершенно параллельна самому древу эволюции. И куда бы эта ветвь не вела, уже первобытный человек, сидящий у ее основания, трахая дубьем второй раз по башке (причем, второй раз уже совершенно лишний) своего павшего перед тем врага, мог бы отметить удивительнейший факт: что труп никак нельзя возводить в следующую степень и переносить на следующую ступень. Теперь давайте обратимся к другой ветви развития, которая - что вы сами вчера отметили - в качестве наивысшего мирового идеала в основном и занимает наши умы, а конкретно - индивидуальные транспортные средства. Нет смысла подробно описывать его последовательных перемен на пути к несомненному совершенству. Личный автомобиль (понятная и простая вещь в том случае, если он не является уже описанным неподвижным искусственным удобрением, то есть, той "последовательностью импульсов, проникающим в сознание из закрытого на сто замков гаража"), каким бы изысканным не был, служит для того, чтобы перевезти своего владельца из пункта А в пункт Б, при чем - на что стоит обратить внимание - независимо от длины пути АБ, в пункте Б (то есть, у цели) пассажир, как правило, без особых потрясений констатирует, что в Сверхсущество пока что не превратился. За то, в соответствии с собственной волей (если он уселся в машину исключительно ради одного только удовольствия), он превратился во внука того самого дреопитека, когда, буквально только лишь захлопнув дверки, бежит что было духу в пропитавшихся продуктами сгорания легких к тем зеленым лесам (которые вырастали в его мыслях в течение последних пяти дней недели), и вместе со всей своей семьей в безлюдной пустоши вступает в бой за последнюю кучку травки с другим, также окруженным несчастными детишками, таким же первобытным и несчастным противником.

- Действительно, подобное явление имеется, - признал я.

- Только вот зачем я все это вам говорю, - продолжал мой хозяин, - раз стагнация, а нередко и регрессия - проявляются явно, и, раз уж множество ветвей того величественного древа, которым для нас стала техника, вместо того, чтобы наискось и вверх, посылает свои ветви горизонтально - в бока, давая нам иллюзию ускоренного движения вперед, при все более высоких прыжках на одном и том же месте. Все эти туннели (пробиваемые с громадными усилиями) до боли напоминают мне тупиковые коридоры в здании эволюции: при известной из каких-то других источников невозможности поворота назад - к лифту, который бы поднял нас вверх, они все сильнее затягивают в пустоту любого, кто хоть раз туда забрался.

- Вы считаете, что если бы имелась возможность контакта с представителями всех известных нам видов из первой и второй генераций (а ведь мы знаем, что число одних только видов животных превышает миллион), тогда каждое растение и животное, то ли среди семей, сошедших практически на нет, то ли среди еще существующих крупных общин, все то, что только движется или ассимилирует, эвгленой зеленой с дрожжевыми грибками начиная, развиваясь до хвощей и плаунов, потом инфузорий, червей (как плоских, так и круглых), разных моллюсков и вплоть до хордовых, сумчатых и далее - то есть, любое живое создание заявило бы совершенно отдельно и категорично, что вся эволюция развивалась исключительно ради его вида.

- Вот этого я боюсь!

- Иными словами, вы подозреваете, что, не смотря на ничтожный шанс, меньше одного на миллион, любое растение и животное, спрошенное о том, видело бы оно себя в последнем и непревзойденном до нынешнего момента сегменте того основного ствола развития, через который и ведет единственный путь к вершине эволюции, и что представитель любого вида нашел бы множество несомненных для себя доказательств для подтверждения собственного превосходства?

- К сожалению, да. Такая же, более или менее тревожащая мысль пролетела через мою голову и парализовала все члены, когда я поглядел на себя глазами более высокой цивилизации. Ведь тот же самый естественный закон, который всяким эвгленам зеленым и сумчатым не позволяет заметить человеческого разума, нам, в свою очередь, никогда не позволит поверить в Сверхсущества. Ведь сами подумайте, что позволяет людям считать, будто бы они находятся на самой вершине: свой собственный коэффициент интеллекта, но вовсе не какое-либо внушение снаружи. Утром вы уже упоминали о нем. Прикладывая собственные достижения, которые у нас имеют технологическую природу, к собственным, не менее технологическим идеалам, в результате применения элементарной арифметики, мы получаем показатель, приближенный к единице, которая в этом показателе является самим совершенством. Но вот разве не известно каждому ребенку, что в множестве положительных чисел значение дроби растет, как только, при постоянном числителе, уменьшается его знаменатель? Знаете, в конце концов я подумал о том, не являемся ли мы в их глазах теми потешными мезозойскими рептилиями, которые - как только заметили способность быстрого набора собственного веса - тут же впали в гигантоманию, чтобы еще больше опередить своих конкурентов по данной фазе материи, и в течение ста миллионов лет подавляющего превосходства достигли такого значения показателя совершенства, о которой мы сейчас не можем и мечтать.

- Наверняка, - согласился с ним я. - На этом периоде эволюции, который, по сравнению с историей человеческой цивилизации, кажется целой вечностью, во времена вершины второй генерации, то есть, в эре практически безмозглых громад живого мяса, обнаружение возможности неограниченного увеличения массы тканей давало своим открывателям гигантский перевес в гонке к тогдашнему идеалу.

- Я имею в виду динозавров, - уточнил Раниэль, - а в их числе особенно бронтозавра, рептилию с мозжечком величиной с кулачок, поднятым на вершину тридцатитонной мясной горы, который в собственном коэффициенте развития, подставляя под черту дроби видение всего земного шара, выполненного из индивидуальной порции мяса, сам - с целью проверки истинности избранного раз и навсегда эволюционного пути - над этой чертой помещал массу своего чрезмерно перекормленного тела. Считывая замечательный во всех отношениях результат измерения, рептилия эта презрительно глядела на путающегося у нее под ногами нашего прадеда - жалостно в те времена выглядящего пра-млекопитающего. Опять же, бронтозавр тогда постоянно проверял истинность закона Архимеда, причем, не ради самой охоты: ему просто приходилось торчать до самого мозжечка погруженным в воде или болоте, чтобы дать хоть немного облегчения недоразвитым своим ногам. Свои гиганты были и в растительном царстве: хвощи и плауны. От этих и других генераций, находившихся на собственной вершине, вместо космической славы нам остались лишь тихие вопросительные знаки: залежи угля и месторождения нефти. А сколько раз эволюция совершала подобные ошибки? А столько, сколько раз пробовала - за исключением одного-единственного случая. Тут я имею в виду нас. Вот только ни история самой Земли, ни ее ближних или дальних окрестностей еще не завершена, поскольку время не остановилось и никогда не остановится на месте. Эволюция еще не произнесла своего последнего слова, и она еще не скоро его скажет. Вновь пройдет множество миллионов лет. Великолепное настоящее покроются новыми толстыми слоями деяний, последующими длительными эрами и периодами. Я считаю, что люди уже не поднимутся на высший уровень, на тот верхний слой, который нарастает со все увеличивающейся скоростью, лишь путем раздувания туши собственной технологии, только лишь благодаря механической и химической обработке и переработке материи, равно как и одному лишь потреблению вещей, и безразлично - то ли своими мыслями они останутся на старой Земле, то ли, как уже описанный выше пассажир автомобиля, веря в чудесные свойства быстрой езды, с помощью звездолетов они перенесут свои тела и подкармливаемые только одной идеей умы из пункта А в пункт Б, как бы там этот второй пункт не назывался. Интересно, какого рода карикатуры на нашу тему станут рисовать, ради утехи своих детей, наши местные Сверхсущества, к которым просто обязана прийти земная цивилизация, если бы оказалось, что сами мы вместе со своим культом потребления вещей попали в низкий и заканчивающийся тупиком коридор, в одно из тех наиболее вероятных и ошибочных ответвлений земной эволюции, которая никак по прямой к ним и не ведет. Вот если бы мы, по крайней мере, полностью вымерли, как те, что ни говори, счастливые мезозойские рептилии - тогда нам было бы совершенно безразлично, кто над нами будет смеяться. Но если наши потомки выживут лишь в незначительно измененной форме (точно так же, как до нынешних времен сохранилось большое количество видов), и они станут множиться в перерывах между подскоками на месте, то есть, если уж они и доживут до той уже принципиально высшей эры с теми же мыслями в башках, которые мы и теперь полируем до блеска - тогда что иное может произойти, какое иное место для наших правнуков смогут найти в собственном мире земные Сверхсущества, если только не замкнутые зоологические резервации высшего порядка? И не то является самым пугающим в этой теоретической возможности, что нашим правнукам в новых клетках без прутьев будет плохо в принципе: будто они станут голодать, не смогут развивать свои старые технологии, постоянно размножаться - о, нет! Наоборот: меня как раз пугает то, что там им будет просто замечательно!

- Вы так считаете?

- Им будет крайне хорошо, поскольку они никогда не сориентируются, что происходит, точно так же, как наши нынешние животные не в состоянии сориентироваться, а кем, собственно, они для нас являются. Никто из людей нового мира не унизится до их уровня, чтобы им хоть что-нибудь объяснить, но вовсе не от злостного упрямства или желания подложить свинью, но всего лишь по той объективной причине, что это будет невозможно. То есть, люди и далее смогут верить, будто безраздельно правят миром и, изобретая все новые и новые средства массового уничтожения, смогут взаимно убивать себя, поскольку никто первоначальной свободы у них отбирать не станет. Но при этом они будут полностью изолированы от дел земных Сверхсуществ, ибо то - что в наивности люди станут принимать за естественные и "дикие" законы природы - на самом деле будет ничем иным, как внутренностью той самой клетки без прутьев: обширным комплексом законов уже полностью исследованных, явлений, которые будут полностью контролироваться деятельностью иных, за стены которого ни одна новая человекообразная обезьяна никогда не высунет носа. И подобного рода ситуация, естественно, не будет результатом потребности удовлетворения чувства жестокости будущих людей: комплекс явлений будет затянут жестким винтом нетерпимости по тем же самым причинам, которые и нас сегодня заставляют ограждать резервации диких животных.

22. В ПЕТЛЕ ПРЕБЫВАНИЯ

Раниэль вышел из квартиры пораньше, чтобы проведать своего знакомого, которого желал пригласить на заседание Городского Совета. Мы должны были встретиться в десять, уже прямо в здании местных властей. Я вышел сразу же за своим хозяином. Немного времени у меня еще было, поэтому в первую очередь я направился в сторону шестой лифтовой шахты.

Здание лежало в развалинах. Я прекрасно знал, кто это сделал, поэтому образ руин привел меня в состояние полнейшего замешательства. Здесь никто не проявлял охоты к восстановлению объекта, ибо теперь - в соответствии с убежденностью жителей города - шахта вовсе не вела в убежище. Здание завалилось четвертого июня прошлого года, видимо, уже после того, как тревога была отменена, точно в тот самый момент, когда исчез излучатель, подпиравший потолочную плиту.

Понятно, что излучатель вообще не переставал существовать: он находился в пространстве, в том же самом месте, где я оставил его в релятивистском городе. И он обязан остаться там и тогда, когда окончательно исчезнет несколькоминутный мир.

Размышляя о всем том, что было сложно себе представить, я приглядывался к руинам, столь нереальным для меня после последующего изменения системы отсчета, когда в какой-то момент в недоступном закоулке развалин заметил нечто знакомое: присыпанный пылью ничем не выделяющийся предмет, который цветом и формой напомнил мне ствол моего излучателя. Было бы вершиной невозможности, если бы излучатель и вправду там находился, и я прекрасно понимал тот факт, что уже поддался первому импульсу. Сердце забилось в груди живее.

Как можно быстрее я помчался к объезду, откуда попал на соседнюю улицу, на которой стоял прекрасно знакомый мне небоскреб. С тридцать шестого этажа этого здания выпал мужчина-статуя. Убежище Ины прилегало к комнате, занятой собравшимися гостями. Ее тело я оставил в соседнем помещении, в покинутой и закрытой квартире, хозяин которой должен был сейчас находиться в подземном укрытии.

На лифте я поднялся на тридцать шестой этаж и без всякого труда нашел нужную квартиру, где остановился перед закрытой дверью. С изумлением я пялился на давным-давно уже не поднимаемую решетку, какими обычно закрывают магазинные витрины - сейчас она была опущена на двери. Странные печати у замка и пломба с каким-то символом усилили мое возбуждение и уверенность, что, несмотря на глупость подобного предположения, Ина все еще находится там. Горячка и слабость давали себя знать: мне нужно было добраться до нее именно сейчас, никак нельзя было отложить этого на потом. И я видел лишь один путь, который мог привести меня внутрь закрытой квартиры, где я спрятал тело Ины: через окно со стороны улицы.

Я постучал в соседнюю квартиру. Мне открыла какая-то женщина с немым вопросом на устах. Мне было совершенно ясно, что отвечать ну никак нельзя: пришлось бы рассказывать несколько часов подряд, чтобы объяснить, что меня сюда привело, что мне вообще нужно, но и тогда никто бы не поверил ни моей истории, ни - тем более - в реальность Ины. Не говоря ни слова, я прошел в комнату, где находилось более десятка гостей. Почти никто не обратил на меня внимания.

Окно было широко распахнуто. Я перелез через подоконник и встал на парапете, несколько выгнувшись над пропастью и держась рукой за проходящий над головой, частично уже разваливающийся и выветрившийся выступ стены. Можно было пройти по карнизу, выступающему из внешней стены небоскреба, образуя узенькую ступеньку. Но едва лишь я успел поставить на нем ногу, как вдруг почувствовал сильный удар в живот, потрясший всем моим телом.

Это было всего лишь краткое мгновение. Пальцы руки все еще держались фрагмента навеса, уже оторвавшегося от стены. Я висел над улицей, над меленькими фигурками людей и коробочками автомобилей, но ноги мои все еще находились на парапете окна. Я глядел наискось и вниз: эта рука не спешила мне с помощью. Я видел стиснутый кулак убирающийся после удара в глубину оконной рамы. Он все еще находился среди обломков стекла - крупных и мелких - неподвижно висящих в пространстве. Мужчины и женщины сидели вокруг заставленного тарелками и бутылками стола. Некоторые из них стояли. У горлышка перевернутого графина на скатерти расширялось коричневое пятно. Одна из женщин вскакивала с места. Ее сосед уже практически выпрямился. Он застыл, пялясь на меня; опираясь при этом о стол стиснутыми кулаками, вокруг которых скатерть вздулась несколькими широкими складками. Графин висел в пространстве ниже плоскости стола - находясь в неспешном, хотя и неумолимом поступательном движении к полу.

Я ни о чем уже не думал. Все мое сознание, относительно которого мы так много беседовали с Раниэлем, занимали всего два слова: "Петля пребывания". Взглядом я искал черное размазанное пятно и ожидал укола шпильки для волос, которая должна была пронзить мне щеку, чтобы все могло исполниться.

Но вот еще одна неожиданность - последняя. В то время, как проходили секунды, и люди (вовсе не статуи!) перемещались в глубине комнаты, также в состоянии невесомости, я отплывал от окна в обычном воздухе, туда, куда направил меня удар - наискось и вверх, при этом перемещаясь в пространстве над миражом улицы внизу.

Внезапно я понял, что не являюсь тем мужчиной-статуей. Это несколько стечений обстоятельств привело меня к ошибке. Только что отключилась тяга фотонного двигателя. В соответствии с предположениями, звездолет, после девяти месяцев равномерно ускоренного движения перешел к равномерному движению по прямой. Город сейчас очень медленно вращался вокруг горизонтальной оси. После изменения вертикали - подумалось мне - когда звездолет начнет свое многомесячное торможение, притяжение вернется.

Я плыл по орбите (на сей раз обычно, словно космонавт в состоянии невесомости) на значительной высоте между стенами домов, залитых ярким, предполуденным солнечным светом. Из окна, из под низкого лба и прямых, знакомых мне бровей, на меня глядели глаза Робота BER-64, который в глубинах Механизма предшествовал мне на ленте транспортера. Это его кулак сбил меня в пропасть, и сейчас я находился в радиусе действия его излучателя.

Он медлил, но я практически о нем и не думал. Пока что он не нажал на спусковой курок. И не потому, что он хотя бы на мгновение поколебался убить меня или же подарить жизнь. Он всего лишь оттягивал то радостное мгновение, в которое сможет исполнить свою обязанность, пережить свой малый оргазм вместе с облегчением, что вот, наконец-то убил очередного взбунтовавшегося робота. Я прекрасно понимал, что пришел конец моего существования. Только ни о чем не жалел: не мог я жалеть о том, что было неповторимо. Никогда бы я не поменялся с ним местом, хотя сам жил лишь раз, а он был неуничтожим, поскольку его можно было множить до бесконечности.

Я свободно поднимался ввысь под куполом глубокого, лазурного неба. В глазах у меня стояли мрачные коридоры убежища. Мелькнуло лицо Людвика Вайса, перепуганного угрозой моего предательства. Алин и Сент грабили в темноте кабины на сорок пятом уровне. Но был и Уневорис, которого я не спросил вовремя, зачем он стрелял в Коореца. Между столиков в столовой ко мне протискивалась высокая фигура Рекрута. И Асурмар склонялся среди стволов сожженных деревьев над стебельком, чтобы сказать, что не все еще потеряно. Покрытый пылью взрыва Гонед бледнел у развалин туалета...

Мои мысли залил океан ртути. Статуи - словно малые стрелки часов, спутанные ленивым временем - стискивались вокруг меня, делаясь все плотнее и плотнее. Широкая полоса лилового света скользила по стенам. Когда она проникла через очередную дверь, я и сам добрался до цели: я увидел поднявшуюся в пространстве фигурку в летнем платье и обращенные ко мне ласковые глаза Ины.

Варшава, 1971 г.

Загрузка...