Робот внутри нас

В конце концов, возможно, никакого робота и не существовало. Может быть, все это придумал тот молодой фантазер. Сколько мы ни искали, робота так и не нашли. Может быть, это замечательное изобретение безвозвратно исчезло и само уничтожило всякие следы своего существования — таким уж оно оказалось совершенным. А может, он просто сбежал и прячется где-нибудь, чтобы оттуда вновь угрожать человечеству. Именно на этот случай я и решила предать гласности невероятную историю, которую мне пришлось пережить.

Все началось со смерти пана Чапека, вернее, с его визита к нам. Помню, как однажды — было это прошлой осенью — он позвонил у наших дверей. От него исходил тот странный, сладковатый запах, какой бывает в буддийских храмах. Один мой знакомый востоковед издавал такой же запах. Пришелец был одет в плохонький готовый костюм. Кто бы мог подумать, что этот человек объехал весь мир?

— Елена Глори? — спросил он. — То есть… пани Разумова?

Фамилия моего мужа Разум. Я, правда, не приняла ее, но уже привыкла, что ко мне так обращаются. Люди всегда считают, что жена носитфамилию мужа.

— Я не Глори, — заметила я между прочим.

— Извините, — поправился он. — Это я под влиянием пьесы.

Я не сообразила, о какой пьесе идет речь — не знала «Р.У.Р»[1] на память так, как знал он.

— Елена, Елена Глори! — повторил он, и я тут же поняла, что передо мной один из чудаков, которые толпами преследуют моего мужа с тех пор, как он возглавляет научно-исследовательский институт. Некоторые даже приходят к нам домой и предлагают свои изобретения — то средство от любой инфекции, то верные способы излечения рака, то рецепт против старения, эликсир жизни или камень мудрости. Похоже, что алхимики и спириты никогда не выведутся на свете. Люди нетерпеливы они хотят добраться до истины как можно скорее, без научных исследований и экспериментальной проверки. Кроме того, многие жаждут быстрой славы и воображают, будто достигнут ее с помощью какого-нибудь великого открытия.

— Мужа нет дома, — сказала я без обиняков. — Зайдите к нему в институт.

Оказалось, что старик там уже побывал и, по его словам, передал мужу свой проект.

Сейчас, объяснил он, ему только хотелось узнать, насколько продвинулось дело и когда же он увидит Суллу — женщину-робота из первого акта пьесы Чапека. Сам он недавно возвратился на родину и живет в небольшой гостинице в Нуслях; приехал лишь затем, чтобы видеть, как будет изготовлен его робот, убедиться, как восторжествует научная теория, разработанная им в плаваниях по далеким морям: он был вместе с тем настоящий моряк, корабельный врач, сорок лет собиравший материалы для работы об искусственном воспроизведении живой ткани.

— Вы себе не представляете, какие отличные условия существуют на корабле для человека, решившего посвятить себя науке! Регулярное питание, привычные несложные обязанности, никто тебя не отвлекает, — рассказывал посетитель. Глаза у него блестели, он готов был продолжить разговор, ничуть не смущаясь тем, что я не приглашаю его войти даже в прихожую. Такой же, как и другие маньяки! Помню, один из них уговаривал меня, чтобы мой муж помог продвинуть его изобретение — он предлагал цельные подметки заменять составными. Это, мол, даст миллиардную экономию. Тот изобретатель на первый взгляд тоже не казался ненормальным: он был учителем на пенсии. Мне жаль этих маньяков. Многими из них движет не только честолюбие. Просто они поставили перед собой неосуществимую цель, смешную и неудачную. Зачастую я восхищаюсь их терпением и настойчивостью. Собственно, эти качества свойственны каждому, кто хочет чего-то добиться в жизни. Это — упорство дилетанта, но нравственно оно ценнее, чем цинизм и гордыня некоторых профессионалов от науки.

— Я убеждена, что мой муж изучит ваши проекты, раз уж вы их ему передали и тем более истратили на них в Гонконге большие деньги. Думаю, что он оценит ваши идеи и вскоре вам напишет. Я напомню ему о вас, не беспокойтесь. А сейчас мне, к сожалению, надо уходить, поэтому я не приглашаю вас войти. Да и нет смысла говорить со мной о ваших проблемах! ведь я профан в естественных науках и, собственно, даже никогда не знала, над чем работает мой муж.

Посетитель оставил мне адрес своего отеля, номер комнаты и номер телефона и долго прощался, настойчиво глядя мне в глаза, словно гипнотизируя; может быть, он научился таким приемам на востоке. Но загипнотизировать меня ему не удалось: я быстро захлопнула дверь и стала укладывать вещи в чемоданчик.

До сих пор я упрекаю себя, что забыла сказать мужу об этом визите. Муж, наверное, рассмеялся бы: мол, какой-то лекарь Чапек хочет создать роботов, которых придумал писатель Чапек. Муж всегда отличался остроумием и умел едко высмеять людей. Эта черта мне в нем не нравилась. «Моя фамилия Разум, а не Россум из пьесы о Россумских Универсальных Роботах, проезжался он по адресу таких маньяков. — Нынче многие путают науку с фантастикой! Скольким из нас хотелось бы избавиться от серьезной исследовательской работы, подменив ее каким-нибудь неслыханным обманом».

Сейчас я понимаю, что постепенно усвоила отношение мужа к этим чудаковатым изобретателям. Прежде я то ли проникалась к ним симпатией, то ли жалела их, уж не знаю, но, во всяком случае, не насмехалась над ними. «Если этот Чапек показался тебе смешным, мысленно обращалась я к мужу, почему же ты взял у него бумаги?»

Но весь этот разговор происходил лишь в моем воображении; как вы уже знаете, я забыла сказать Разуму о Чапеке. А через неделю мой муж стал знаменитостью. И это действительно произошло, как говорится, в мгновение ока. Разумеется, и прежде было известно, что в институте существует лаборатория молекулярной биологии, каждый студент-биолог знал об открытии молекулярной структуры гемоглобина, благодаря которому стало возможно создать живую ткань. Уже были известны и примерные структурные модели простейшего живого организма. Над этим работали многие ученые мира. Молекулярная биология вдруг стала самой популярной отраслью науки. Мой муж сделал какое-то важное открытие в этой области, что дало возможность создать искусственного протиста, который прожил несколько дней и даже размножался делением. Это была уже не только модель, а нечто большее, чем искусственная амеба Бючли-смехотворная имитация живого существа из смеси жидкого масла с содой в дистиллированной воде; правда, амеба Бючли передвигалась, высовывала ножки и «пожирала» капельки ртути. Была и другая имитация — из гвоздичного масла в спиртовом растворе.

Когда мы только что познакомились, муж демонстрировал мне все эти суррогаты, стараясь заинтересовать своей работой. Но теперь все обстояло иначе. Был создан настоящий живой организм, газеты всего мира поместили его фотографии на самых видных местах, где обычно помещают убийц или полунагих кинозвезд (в капиталистическом мире), или иностранных гостей и передовиков труда, как это принято у нас. Муж принес домой целую охапку газет, наверное, думал, что я вырежу из них его фотографии, которые были помещены рядом с изображением протиста. Потом мы целый месяц топили этими газетами печурку в ванной, потому что центральное отопление у нас не работало.

Теперь телефон в нашей квартире звонил с утра до вечера, и я превратилась в заправскую секретаршу мужа. Он даже упрекнул меня в том, что я недостаточно учтива и предупредительна — не отбарабаниваю каждому из его коллег все сведения о том, где и когда мой супруг будет читать лекцию о своем эпохальном открытии или какие иностранные гости прибудут на Либлицкий симпозиум, который открывается в субботу. Съехалось их и в самом деле множество, так что в четверг я попросту выключила телефон: пусть всем этим занимается штатная секретарша мужа, а мне надо испечь рогалики для Енды, ведь по субботам он не ест ничего, кроме гостинцев, которые я ему приношу. Утром я даже не слушала радио, хотя передавали открытие международного симпозиума и выступление моего мужа. Видно, он действительно внес крупный вклад в науку.

Рогалики у меня пригорели, к тому же я забыла постирать свитер Енды, так что дел у меня было по горло.

Часов в десять пришли двое в военной форме (в чинах я не разбираюсь). Обоих я называла «товарищ», будто передо мной был один человек.

— Мы обнаружили вашу фамилию в записной книжке пана Чапека, — сказали они, при этом лица у них были какие-то смущенные.

— Что он сделал?

— Умер…

Нет, лица у них были не смущенные, а скорее грустные, этакая немного напускная грусть. Возможно, они думали, что я родственница Чапека. Я им все рассказала и добавила, что таких знакомых, как Чапек, у меня за последнее время развелось немало.

— Очень жаль, что он умер. А родные у него есть?

— Никого, — ответили они. — А за границей у него порядочное состояние. По-видимому, он приезжал сюда исключительно для того, чтобы видеть доцента Разума. Долгое воздушное путешествие повредило здоровью этого пожилого человека: он умер от разрыва сердца.

— От инфаркта, — поправил второй сотрудник.

С минуту они спорили, одно и то же ли это.

— Умер сегодня утром, у себя в номере. Жаль, что вы ничего о нем не знаете. Нам приходится допрашивать людей, имена которых записаны в его блокноте. Тут еще значится какая-то мадемуазель Глори. Вам известно, где она живет?

— Нигде. Это персонаж из пьесы. Если в его блокноте нет других фамилий, вы больше ничего не сможете выяснить о Чапеке.

Мне пришлось поехать с ними. Я сразу же узнала его. Он почти не изменился, только лицо пожелтело и черты его заострились. Старые люди иногда выглядят так за несколько месяцев до смерти. Только когда ему приподняли веки, я поняла, что передо мною мертвец.

— Все-таки он умер на родине, бедняга, — сказала я, думая, как бы поскорее вернуться домой. Мне не хотелось опаздывать к Енде — живые важнее мертвых. Я уже привыкла к загадке смерти и твердо решила не думать о ней — к чему занимать свои мысли тем, что от тебя не зависит. У меня есть обязанности перед живыми.

Пришлось подписать какие-то бумаги. Оказалось, что покойный Чапек целые дни проводил один у себя в номере. Общался только с персоналом гостиницы и — судя по всему — еще с нами, Разумами. И как это я тогда не пригласила его войти! Мне и в голову не пришло, что он так одинок, что он летел сюда за тысячи километров лишь для того, чтобы поговорить со мной, стоя в дверях. Все это было тягостно. И почему вызвали именно меня, почему опять я должна заниматься этим Чапеком? «А мужа моего вы не спрашивали?». Оказывается, спрашивали, но он сказал, что не помнит никакого Чапека, и тогда решили больше не затруднять его, ведь они читают газеты и знают, какими важными делами занят сейчас доцент Разум.

Я в последний раз взглянула на покойного, на лице которого застыло выражение упрямства, и снова заторопилась домой. Гостиница была плохонькая: когда меня провожали вниз, ступеньки под ногами скрипели, — видно, лестница была деревянной, покрывавший ее ковер во многих местах заштопан. А у этого чудака за границей стотысячное состояние! Ничего не понимаю! Мне хотелось поскорей забыть обо всем. Ведь ясно, что, не будь я женой Разума, никто не стал бы докучать мне этой историей. Правда, судьба Чапека достойна сожаления, но ведь таких людей немало на свете; главное, почему меня задерживают и втягивают в дело, относящееся, собственно, к моему мужу? Оно меня не интересует, да и помочь я ничем не могу. С Разумом меня связывает только ребенок, и этого вполне достаточно. Сына я очень люблю.

Дома я снова принялась укладывать чемоданчик. По утрам в субботу мною обычно овладевают тревога и страх: не опоздать бы к Енде, не упустить бы минутки. Я всегда убеждаю себя, что сын ждет меня, радуется моему приходу, будет смеяться и нетерпеливо махать мне рукой.

Но у дверей меня ждал Пресл, беспокойно расхаживая по площадке.

— Вы звонили?

— Не помню.

Странный ответ! Пресл вообще выглядел странно. Невыспавшийся, с темными кругами под глазами, руки дрожат. Из всех сотрудников мужа он нравился мне больше других. Он был «молодой специалист», как их теперь называют. Я относилась к нему, как к собственному сыну, и часто думала: хорошо, если бы наш Енда работал в институте и был таким же способным и инициативным, как Пресл.

Пресл всегда говорил торопливо, даже когда спокойно сидел в кресле; казалось, его мозг работал на полную мощность и он сам старался не отставать от стремительного течения своих мыслей. Он нетерпеливым жестом снимал и надевал очки и часто забывал всякие мелочи там, где сидел. «Что с вами будет, когда вы станете доцентом? — посмеивалась я. — Наверное, забудете, где работаете…»

Видимо, Пресл запамятовал это уже сегодня, потому что сейчас он должен был сидеть в аудитории на докладе моего мужа, где присутствовали участники научной группы, называвшие себя «командой» Разума. Не знаю, почему они пользовались спортивной терминологией. Мне всегда представлялось, что по утрам они вбегают в лабораторию в ярких майках и бутсах, как на футбольное соревнование, а профессор в черном костюме и белых чулках, похожий на рефери, наблюдает за ними.

— Почему вы не в Либлицах?

— Потому что мне надо поговорить с вами, пани Елена, решительно сказал он. — Видите ли, меня гнетут прямо-таки страшные мысли…

Слово «страшные» он произнес с такой убежденностью, что я ему поверила. Пресл, правда, любил такие словечки: «грандиозно», «страшно» — это было так типично для него.

— Я должен рассказать обо всем, — продолжал он, — мне нужен союзник. Разрешите войти к вам.

Мне пришлось уступить в том, в чем неделю назад я отказала бедняге Чапеку, хотя на этот раз у меня оставалось еще меньше времени и я рисковала опоздать на первый автобус.

— А может быть, вы хотите стать союзницей этого… — Он запнулся.

— Кого?

— Убийцы!

— Какого убийцы? — перепугалась я не на шутку.

Пресл прошел прямо в мою комнату, он хорошо знал нашу квартиру, которую муж превратил в нечто вроде домашней лаборатории. Разум приходил домой не отдыхать, а продолжать работу и с этой целью приглашал к себе своих коллег в субботу вечером или в воскресенье. Все они работали и у нас дома. Я знала эту семерку — счастливое число. Похоже, что они и в самом деле принесли Разуму удачу.

— Я знаю, вы уже не любите мужа…

— Это мое дело. Никогда не думала, что вас интересуют сплетни.

— В последнее время они меня интересуют, пани Елена. Тем более, что эти сплетни тесно связаны со всем, о чем я сейчас буду говорить. Вы полюбили Разума, когда вам было девятнадцать лет. Вы готовились стать пианисткой и познакомились с ним на вашем первом концерте. Но ради него вы отказались от музыки, стали помогать ему в работе. Однажды вы сказали ему, что, очевидно, он женился на вас лишь потому, что длинные пальцы пианистки очень подходят и для пишущей машинки.

Это была правда, однажды я так и сказала. Еще когда наш сын был дома. Но как об этом могли узнать чужие люди? В нашем доме не такие уж тонкие стены!

— Как я отношусь к Разуму — это мое личное дело. Не понимаю, почему это вас так интересует. Уж не собрались ли вы жениться на мне?

— Не шутите этим, Елена. Я полюбил вас с тех пор, как впервые переступил порог вашего дома. Но я никогда не признался бы в этом. Жениться на вас я готов хоть сейчас. Но ведь вы ни за кого не пойдете. Из-за Енды. За вами уже ухаживали многие и покрасивее, чем я…

Мне не хотелось говорить с Преслом о его чувствах, и я сказала, что спешу. Кстати, он и впрямь совсем не хорош собой: его портит нос. Это особенно заметно, когда он в очках. Но в общем Пресл — славный.

— Я спешу, — повторила я и взялась за ручку. Но дверь оказалась запертой, ключа в ней не было.

— Ключ у меня в кармане, — сказал Пресл. — Я вам его не отдам, даже если дело дойдет до драки…

— Почему? С ума вы сошли, что ли?

— Хотя муж вам и безразличен, вы не могли не заметить, что за последнее время он чудовищно изменился…

— Я ничего не заметила.

— А сегодняшний симпозиум? А то, что он разрешил проблему, к которой наука предполагала приступить вплотную лишь в будущем столетии? Фактически этот человек стал создателем живой материи, новым господом богом, если хотите. Приходило вам когда-нибудь в голову, что вместе с вами живет бог?

— У моего мужа всегда была своеобразная натура.

— Своеобразная? Так уж и своеобразная! Просто он вдруг разительно изменился. Никто из нас не ожидал от него такого открытия. Мы любили его, он был хороший ученый, терпеливый, вдумчивый, учил нас мыслить по-научному и проверять свои выводы опытами, но это умеют делать и другие. Думали ли вы когда-нибудь, что он гениален? Что вдруг он выдвинет совсем новую, революционную научную концепцию, которая за несколько недель перевернет весь мир? Прежде у него никогда не возникало подобной идеи, он ни словечком не упоминал о ней. И вдруг ни с того ни с сего Разум преобразился; стал работать ночами, сурово обращаться с людьми, кричать на них. Он ни о ком не заботился, ничем не интересовался, кроме работы, даже ночевал в институте, одержимый своей новой теорией. И добился триумфа! Он стал неузнаваем, пани Елена!

Возможно, Пресл знал моего мужа лучше, чем я. Мне часто казалось, что их «команда» чем-то сродни супружеству: ведь они буквально жили бок о бок. Пресл восхищался моим мужем. Я вспомнила, как Разум впервые привел его к нам, обласкал, давал ему свои книги. Не раз мне хотелось крикнуть этому растрепанному молодому человеку: не верьте! Нельзя же в вашем возрасте целиком посвятить жизнь какой-то безымянной религии, безвестному сообществу ученых, которые до самой смерти будут растрачивать все силы своего ума только на изучение молекул, и это должно заменить им все — счастье, удовлетворение, радость, любовь, наслаждение, — все то, что первобытный человек находил в джунглях, а современный — в своем повседневном мире; ведь он живет намного более интересной, богатой и сложной жизнью, чем вы, книжные черви, заживо похоронившие себя в лабораториях. Но что я могла предложить Преслу взамен науки? Подчас я говорила себе: уйду с кем-нибудь вроде Пресла и покажу Разуму, что такое настоящая жизнь. Но я не ушла из-за Енды, а сейчас я уже стара. Разве удовлетворение от логического решения какой-то проблемы способно заменить все, что можно получить от жизни? В таком случае самыми счастливыми людьми в мире были бы шахматисты и любители кроссвордов!

— Может, вы знаете его лучше меня. Я не заметила никакой перемены. Он всегда был такой. Просто в последнее время он больше работает. И откройте, пожалуйста, дверь, иначе я начну звать на помощь. Ведь я спешу на автобус, — сказала я сердито, потому что он не двигался и держал руку в кармане, явно не собираясь отдавать мне ключ.

— Я буду таким, каким был настоящий Разум: посвящу жизнь науке, познанию мира. Создам новое разумное сообщество людей, хочу, чтобы человек стал подлинно мыслящим существом, познающим мир, настоящим homo sapiens, главной чертой которого будет альтруизм, склонность к бескорыстной взаимной помощи. Этому учил меня ваш мук. Вот в чем призвание ученого. Ради него, казалось мне, я и живу. И вдруг Разум так изменился… Он даже сошелся со своей секретаршей.

Я обозлилась.

— Слушайте, Пресл, мне в самом деле пора уходить. Я знала, что люди начнут чернить моего мужа. Ожидала, что станут завидовать его успеху, потому что, к сожалению, завистников всегда много. Со временем, наверное, будет иначе, но пока что приходится с этим мириться. Единственное средство против клеветы — не обращать на нее внимания и презирать клеветников. Я ожидала таких разговоров от соседей и от спутниц ваших милых коллег, от этих дамочек, которые, заняты только тем, что гоняются за модой да наставляют рога своим мужьям. Но я никогда не думала, что так же будете вести себя и вы! Что вы, для которого мой муж так много сделал, станете чернить его. Да еще в глазах его собственной жены! Говорить, что он живет с секретаршей! Может быть, вы еще скажете, что он потребовал для себя автомобиль последней марки, новый кабинет, роскошный ковер, что он расширил штат института и ему уже мало старого здания, он добивается постройки нового, сверхсовременного дворца из стекла и бетона? Не говорите мне больше ничего и дайте сюда ключ или я, в самом деле, буду драться! Мне пора ехать к Енде, и я не поколеблюсь исцарапать вам физиономию… Я не намерена опаздывать к сыну ни на минуту!

— Сегодня вы к нему опоздаете. Ради него самого… Вы не ошиблись: с тех пор как ваш муж переменился, он добивается всего того, о чем вы сейчас говорили. Он пользуется вашими отлучками, тем, что вы ездите к сыну. Вот и сегодня он пригласил к себе Ольсена только потому, что вас не будет дома и он сможет принять его вместе с Яной, которую всюду представляет как свою жену. Поэтому я и не даю ключа. Мне нужно доказать вам, кто прав. Не стану показывать все его заявки, а продемонстрирую вам нового Разума в действии. Вы должны узнать об этом и подтвердить, что я прав. Как вы знаете, в науке нельзя полагаться на субъективные впечатления, на внезапные идеи. Мне нужен еще один участник наблюдения. Коллегам я не доверюсь, они не знают его так, как я, и, во всяком случае, никто его так не любит.

— А вы любите его?

— Настоящего Разума я люблю и уважаю больше всех! И чем угодно пожертвую ради его спасения.

Да, Пресл ненормален! Он любит мужа и клевещет на него, хочет его спасти и в то же время погубить. Ничего не понимаю! Впрочем, мне не раз приходила мысль, что такие противоположности иногда сочетаются: не одна святая инквизиция сжигала и мучала еретиков, веря, что помогает им. Не драться же мне, в самом деле, с этим святошей современной науки! Я повернулась к нему спиной и вышла в переднюю, к телефону. Надо позвонить в институт, пусть пришлют машину за своим сотрудником, они там, наверное, даже не знают, куда он запропастился. А меня заодно довезут до автобуса.

Но дозвониться в институт так и не удалось: все время там было занято. Я не сдавалась, да мне больше и не хотелось упрашивать этого сумасброда. Я стояла у телефона уже минут десять, как вдруг услышала, что отпирают дверь.

Вошла незнакомка, молодая и элегантная девушка, лет на пятнадцать моложе меня. Она была настолько нагружена пакетами, что даже не заметила меня, тем более что в передней царил полумрак. Привычным жестом девушка протянула руку к выключателю: видно, она хорошо знала нашу квартиру.

— Переобуйся, — сказала девушка, обернувшись. — Она недавно натирала пол. — И сбросила туфельки на высоком каблуке.

— Да, натирала, — отозвалась я, потому что терпеть не могу тягостных сцен, и мне не хотелось видеть, как они целуются. — Да, натирала, — повторила я.

Я все еще держала в руке телефонную трубку, когда вошел мой муж в смокинге. Я никогда не видела его в таком наряде и точно помню, что не заказывала для него смокинга, а сам он ни за что не пошел бы к портному: его всегда приходилось вытаскивать в такие места чуть ли не силой. Ясно было, что смокинг сшит по инициативе той, что вошла с пакетами.

— Кто эта девушка? — спросила я мужа. — Представь меня…

— Ты не поехала к Енде? — растерянно спросил он, сразу же выдав себя с головой; значит, он водит ее сюда каждую среду и субботу!

Интересно, давно ли?

— Я секретарь пана доцента, — сказала девушка, дерзко глядя мне в глаза. — Можете называть меня Яной. Хорошо, что вы сегодня дома. Мы ждем… то есть пан доцент ждет гостей.

— Да, да, представь себе, очень важный визит, — подхватил Разум. — И совсем неожиданный.

Это была препротивная сцена. Оба они лгали наперебой, а я спокойно смотрела на них. Они завирались все больше и больше, и наконец Разум, перейдя в атаку, стал кричать на меня: я, мол, должна помочь ему, неужели я не понимаю, как важен этот визит. Ведь Ольсен — глава международной организации биологов, и сегодня днем решится вопрос о предоставлении ему, Разуму, международной стипендии. Получив ее, он сможет работать в Риме, среди выдающихся ученых. Да еще будет руководить ими! Вот почему сейчас он явился сюда со всеми этими пакетами, бутылками и банками. На карту поставлена его карьера, самое высокое положение, какое только может занять ученый. Все будут ему завидовать.

Меня поразило, что он говорил о зависти так, словно для него это было самое важное.

— Вы думаете, убийц принимают в международную организацию? — спросил Пресл, стоя в дверях. Муж укоризненно взглянул на него.

— Где вы пропадаете с самого утра? Я хотел представить вас Ольсену. Чем вы занимались?

— Проверял ваше алиби.

— Что-о?

— Был в гостинице, у Чапека. Точнее, у покойного Чапека. Как вам известно, этот старый врач вчера умер в полном одиночестве. Вы сказали следователю, что не помните его. К покойному вызывали вашу жену.

— Я в самом деле не помню никакого Чапека. А разве вы занимаетесь сыском? Я думал, вы намерены стать ученым.

— Иногда и ученому приходится заниматься сыском. Кстати говоря, научный подход, его логические методы очень близки к детективным. В этом я убедился на вашем примере.

— На моем примере? А не пора ли мне выгнать вас отсюда, молодой человек?

Наконец-то Разум мог позволить себе рассердиться. В споре со мной он был явно неправ; другое дело Пресл, с ним можно вести себя иначе, ведь это молодой человек, к тому же подчиненный.

Я вмешалась в разговор.

— Не знаю, почему они меня вызывали. Этого Чапека я видела только один раз, у нас на лестнице. Ты мог бы поговорить со следователями сам и покончить с этим делом.

— Тем более что вы прекрасно помните Чапека, — вставил Пресл. — Ведь я нашел у него ваше письмо, оно у меня с собой. Вы пишете, что его проекты очень интересны, и обещаете проверить их на практике, отзываетесь о них с большой похвалой и благодарите автора. Сегодня к концу дня у меня будет фотокопия этого письма.

— Яна, вы помните какого-то Чапека? — спросил Разум, и было похоже, что он действительно ничего не может вспомнить. Яна злилась и кусала себе губы.

— Не верь ничему… не верьте, пан доцент! Пресл мстит вам за то, что я ушла от него.

— К кому? — спросила я.

Воцарилось молчание.

— К кому, по-моему, ясно, — продолжал Пресл. — Яна собственноручно напечатала это письмо на машинке. Она тогда как раз начинала работать у вас. Я знаю это совершенно точно, потому что именно с того времени наш институт стал разрабатывать новую гипотезу, ту самую, которая теперь принесла вам такой триумф.

— Ага, припоминаю. И вы намекаете на то, что я обокрал этого несчастного психопата? Как только у меня будет время, я разыщу его жалкие каракули. То письмо я написал ему исключительно из жалости. Мне не хотелось лишать иллюзий старика, который летел в такую даль, побуждаемый к этому всего лишь совпадением имен. Да, да, этот Чапек хотел осуществить то, о чем написал автор «Р.У.Р. а». Но ведь я не Россум, а Разум, так я ему и сказал. А это громадная разница. Мое имя обязывает работать реалистически, действовать разумно… — Наконец мой муж улыбнулся немного деланной улыбкой и быстро повесил пальто на вешалку. — Если хотите, я тотчас пошлю Яну с вами в институт, и вы сможете ознакомиться с копией моего письма, — заключил он.

— У меня есть другие доказательства, — сказал Пресл. Чапек звонил вам позавчера и хотел с вами встретиться, как обычно, у него в номере. Стало быть, вы ежедневно консультировались с ним. Я хотел сказать вам о его звонке, но вы уже ушли из института. А вечером Чапек умер.

— Пресл, у меня много терпения, на экзаменах я привык выслушивать всякий вздор. Но выслушивать его от дипломированного научного сотрудник… В связи с кончиной этого Чапека велось следствие. Никаких следов насильственной смерти не обнаружено.

Я удивлялась тому, что муж вообще разговаривает с Преслом на эту тему. Словно бы ему в самом деле нужно оправдываться. А может быть, для него это просто равносильно обсуждению выдвинутой гипотезы? Вот так же они спорят о научных проблемах, и каждый старается убедить другого в своей правоте. При этом они выдвигают самые абсурдные предположения, лишь бы в них была своя логика, — ведь спорящим еще не известно, где подлинная истина, а она на первый взгляд может показаться тем более невероятной, чем проще она по существу.

— Да, — сказала я, — это абсурд. Чапек умер от старости.

Пресл торжествующе усмехнулся и подал мне ключи от дома.

— Вот это-то и есть доказательство того, что старика убили, — возразил он. — Не забудьте, что убийца (кивок в сторону Разума) разрешил проблему искусственного создания живой материи. А если он умеет создавать ее, то умеет и разрушать. И его жертва, несомненно, будет носить признаки естественной смерти. Как Чапек.

Яна рассмеялась. Гипотеза Пресла показалась абсурдной и мне.

— Неплохой силлогизм, Пресл! Однако шутки в сторону. Почему вы не были утром на собеседовании? — спросил Разум и по-отечески обнял Пресла за плечи, словно давая понять, что не сердится, понимает юмор и все прощает. Пресл не отстранился, но лицо его оставалось хмурым.

— Не был потому, что все утро думал о том, не следует ли мне донести на вас.

— Почему же вы этого не сделали?! — побагровев, вскричал Разум, уже окончательно взбешенный. — Так идите и доносите! Немедленно! И чтобы духу вашего не было в институте!

Он потащил Пресла к двери.

Вмешалась Яна, не забывавшая ни о чем.

— Осторожно! На лестнице могут быть Ольсены! Они должны прийти с минуты на минуту.

Разум остановился. Ему явно не хотелось оказаться в неловком положении перед гостем, от которого зависело его назначение на пост главного биолога мира.

— Но я не стану доносить на вас, потому что не хочу причинять зла Разуму, — добавил Пресл.

— Вы с ума сошли! — произнес мой муж.

— Скажите, вы действительно здоровы? — осведомилась я самым дружеским тоном.

— Он всегда отличался странностями. Все это плод его раздумий, — вставила Яна.

Пресл смотрел на нас сквозь толстые стекла очков, и казалось, что он вполне спокоен.

— Но вы не доцент Разум, — объявил он.

— Кто же я?

Пресл задумался.

— Я знаю доцента, — жалобно произнес он, — это поистине блестящий ученый, возможно, величайший в мире. Но он никогда не стал бы бороться за первенство и славу. Ему было безразлично, признают его или нет. Он настоящий ученый, такими, как он, станут люди грядущего.

Мой муж был почти растроган.

— Тогда почему же вы его в чем-то подозреваете?

— Потому что он вместе с этим несчастным Чапеком создал живую ткань, робота, свою биологическую копию — машину, которая ему служит, завоевывает для него успех, заботится о нем и тем самым губит его. Верните нам нашего Разума! Мне хорошо известно, почему вы убили Чапека. Он хотел укротить вас, уничтожить, ведь это он был вашим подлинным создателем. И вы убили его, чтобы обрести свободу, теперь вы машина без машиниста, опасная для людей. Немедленно верните нам настоящего Разума!

Пресл говорил совсем тихо. Сомнений больше не было: он не в своем уме.

В этот момент у дверей позвонили. Это оказались Ольсены. Да, сегодня мне не избежать тягостных сцен!

— Мы и не знали, что вы женаты, — перевела мне Яна; сама я не владею ни одним иностранным языком. Мне было неприятно, что именно она помогает мне объясняться с гостями.

Мы познакомились. Муж не представил Пресла.

— Мы уже встречались, — сказал Преслу Ольсен, видимо искушенный во всех тонкостях международного этикета. Вообще он явно казался скорее светским человеком, чем ученым. Его жена была «совершенно очарована» — так перевела мне Яна — тем, что у нас ничего не приготовлено к приему гостей. Она, мол, с удовольствием поглядит, как мы живем. Все это мадам Ольсен говорила снисходительно, словно собиралась присутствовать при том, как африканское племя зарежет быка и будет потом пить свежую кровь. Разум осведомился, ходила ли она уже по магазинам. Мадам Ольсен сделала такое вежливое лицо, что мне пришлось потихоньку наступить мужу на ногу: наша гостья, видимо, привыкла делать покупки не так, как мы, наверное, она ездит за ними с шофером.

— Я сейчас все расскажу им, сейчас скажу и испорчу вам карьеру! — угрожал Пресл, стоя в дверях.

— Что говорит этот очаровательный молодой человек? спросила мадам Ольсен, и Яна ироническим тоном перевела его слова.

— Проходите, проходите, — приглашал гостей Разум. Он дал каждому по банке консервов, хлеб и помидор. Милой непринужденностью он спасал положение. Интересно, найдет ли он нож для консервов? Впрочем, Яна наверняка знает, где лежит этот нож. Я не испытывала ревности и все происходящее воспринимала скорее как заурядное мошенничество. Да, Разума я не люблю уже давно! Но мне не нравится, когда меня обманывают.

— Все скажу им, — повторил Пресл и хотел пройти в кабинет мужа. Я остановила его. Внезапно я увидела в нем больного человека. Тем больше он напомнил мне моего сына.

— Ну, ладно, друг мой, вы меня разгадали! — сказал Разум, возвращаясь; на лице его не было и тени улыбки. — Я в самом деле робот, россумовский… вернее, разумовский, и работаю вместо своего хозяина, служу ему как можно лучше — таково программное задание. Приходите завтра утром и поговорите с настоящим доцентом Разумом. Он вернется сюда из лаборатории, где занят проблемами, которые считает сейчас самыми важными. Он не хочет общаться с людьми, не хочет заниматься пустяками. Завтра увидитесь с ним, а сейчас постарайтесь выспаться…

Он явно отделывался от Пресла.

— Завтра у меня уже будут фотокопии, — заметил Пресл, упрямясь, как строптивый мальчуган.

И как это только он отваживался перечить мужу! Да еще нести такой вздор!

— Я извинюсь за тебя перед Ольсенами, отправляйся скорее к Енде и попроси Карела приехать ко мне завтра утром, быстро сказал мне Разум.

Карел наблюдал нашего сына. Это был отличный врач. Так вот что задумал Разум! Он хочет упрятать Пресла в психиатрическую больницу. Хитер! Он обработает Ольсенов и устранит Пресла. Карел любит Разума и всегда справляется о нем, когда я бываю у Енды. Они однокашники. Карел считает Разума чуть ли не гением и уверяет, что еще в школе Разум был одареннее всех.

— Нет, я не поеду. Хочу остаться, — возразила я.

Я не люблю спорить с Разумом. До сих пор я приносила себя в жертву нашему браку, считала, что не вправе его разорвать только на том основании, что больше не люблю мужа. Ведь я не одна. Со временем, думала я, Енда вернется домой, мы станем жить вместе, и у мальчика будет отец.

— Я не уходила от тебя, так как верила, что ты не обманываешь, что на тебя можно положиться…

Он вдруг взял меня за руку и хотел поцеловать, утешая, словно ребенка. Я понимала, что это делается для Ольсенов: он давно не был таким нежным со мной.

— Не думаешь ли ты, что я близок с Яной? Мы просто работаем вместе, вот и все. Она мой лучший секретарь, только поэтому я и беру ее за границу. А моя жена — ты. Я знаю, что ты никогда не уйдешь из дому, так как у нас есть Енда, продолжал он, мило намекая на то, что намерен уехать от меня и что его заграничная поездка — по существу уход к другой женщине. Такой выходки я от него не ожидала. Хороша дипломатия — попросту подлость!

— Правда, я не верю, что ты робот и собственный двойник, но должна признать, что ты и в самом деле очень изменился. Неужели успех так быстро портит человека?

— Изменился, изменился! Все вы только и твердите, что я изменился! Что вам от меня надо? Просто вам кажется, что если я добился успеха, то должен обязательно стать гордецом. Видимо, вы исходите из того, что с вами бы это обязательно случилось. Я все тот же, но не откажусь от успеха, только чтобы угодить моим критикам. Почему я должен уклоняться от популярности, если все больше и больше людей жаждут слушать меня, ждут, что я скажу? Почему мне нужно молчать? Поймите, что в этом смысле я действительно изменился. Но я никогда не стремился к славе и просто применяюсь к новому положению: надо заниматься делами, обмениваться опытом, реорганизовать институт. Мои успехи накладывают на меня и новые обязанности, но поверь, это вовсе меня не радует. Множество дополнительных и ненужных забот отрывает меня от настоящей научной работы, мешает серьезно размышлять. А между тем ими мог бы заниматься кто-нибудь другой…

— Например, робот, — вставила я. — Для этого можно было бы отлично приспособить робота, если бы ты сумел его сделать…

Он снова улыбнулся.

— Настолько мы еще не продвинулись вперед, дорогая. Это все равно, что желать, чтобы братья Райт построили сразу реактивный самолет. Когда-нибудь, наверное, мы создадим таких роботов… или это сделают наши потомки. Эпоха механизмов кончится, настанет время биологических машин из искусственной живой ткани. Производство их намного удешевится, а энергии они будут потреблять все меньше. Для такой машины хватит пары картофелин. Акции нефтяных компаний станут ничего не стоящими бумажками, — поучал он меня словно на лекции. Поучал обстоятельно, не проявляя должного внимания даже к Ольсену. И все потому, что хотел, чтобы я вызвала назавтра Карела. Видно, он боялся новой встречи с Преслом наедине. В дверях показалась Яна.

— Ольсены в десять утра должны быть у ректора, — сказала она. — Ты бы не мог пригласить сюда ректора? Это будет даже удобнее, ведь он говорит только по-французски, да и то плохо.

У Яны был явно немалый опыт по организации встреч между нашими учеными.

Разум тотчас согласился, попросил меня передать Енде привет и поспешил в свою комнату, откуда тотчас же послышался его громкий голос. Внушительно разговаривать с людьми он умеет, вообще он богатырь, когда это нужно. В конце концов он чем-то да покорил меня в молодости!

— Это я принесла для Енды, — сказала мне Яна, показывая на сверток.

Что это она выдумала?

— Моему сыну запрещено есть сладости, — брезгливо произнесла я, убежденная, что от гостинца такой особы его бы стошнило. Да и кто знает, не вздумала ли она отравить его? Я становлюсь подозрительной, как Пресл: всюду вижу врагов и убийц. Надо взять себя в руки! — Очень мило с вашей стороны, но он на строгой диете, — сдержанно добавила я.

— Я не знала, что такие больные на диете.

Я снова обозлилась. Мне захотелось ударить ее. Что она знает о болезни нашего Енды? Только сплетни, больше ничего. Сплошные сплетни! Сплетникам даже известно, что Разум женился на мне из-за моих длинных пальцев. Интересно, быстро ли пишет на машинке эта девчонка? Разум ей в отцы годится.

— Вы играете на рояле? — спросила я. Она тотчас поняла, на что я намекаю.

— Мне кажется, доценту Разуму не нужна сотрудница-виртуоз.

— Смотря в какой области.

— В игре на рояле, — сказала Яна, не обидевшись. — По-моему, ему нужен человек, который понимал бы его, боролся вместе с ним. Стоять в стороне — легче всего.

Оказывается, она совсем не глупа!

— Теперь он будет не бороться, а только пожинать плоды, возразила я. — Уж не думаете ли вы, что в этом международном инсти туте его ждет напряженная работа? Сомневаюсь. Я знаю такие учреждения и часто видела подобных людей… Все это очень противно!

Однажды я даже хотела купить себе ходский[2] национальный костюм, чтобы принять в нем скучающего представителя ЮНЕСКО, который уже давно забыл свою научную специальность и стал профессиональным участником всяческих научных конгрессов. Может быть, его хоть ненадолго вывела бы из равновесия супруга европейского ученого в таком наряде… Что касается Яны, то за границей она будет покупать кофты джерси и леопардовые юбки, в общем модное тряпье. Как и все такие девицы.

Мне вдруг стало ясно, что Разум поступил правильно: ведь я никогда не поехала бы с ним за границу. Да, он был прав!

— Куда вы поедете?

— В Рим! — восторженно произнесла Яна. — Ольсен уже почти обещал. Институт там находится в новом районе, в десяти минутах ходьбы от пляжа. Так сказала мадам Ольсен.

Яна говорила об этом прямо-таки с детским упоением.

— Конечно, вам там понравится, — согласилась я. — Возможно, вы встретите людей более преуспевающих, красивых и молодых, нежели Разум…

Нет, так я и не смогла понять, почему он выбрал ее! Мой настоящий муж никогда бы так не поступил. Настоящий муж?.. Я поймала себя на мысли, что рассуждаю, как тот фантазер.

Почему фантазер?

Карел дежурил, и только поэтому меня впустили в больницу. Другие посетители уже стояли в очереди на обратный автобус. Я рассказала Карелу обо всем и попросила приехать завтра утром. Пресла действительно необходимо освидетельствовать.

— Пресл ни для кого не опасен, — возразил Карел. — Если он думает, что Разум создал робота, подобного человеку, это еще не основание считать Пресла психически ненормальным. Ведь весь мир восхваляет Разума за то, что он создал искусственный организм. Теперь я уже ничему не удивляюсь. Люди, видимо, способны сделать любую машину, создать все, что им вздумается. Но все ли они это понимают, вот что важно. Ведь человеческие познания усложнились. Ясные и примитивные принципы, созданные основоположниками науки, уже устарели. Теперь нельзя отбрасывать даже самые невероятные гипотезы. Может быть, и это предположение о роботе всего лишь рабочая гипотеза Пресла.

— Он не дилетант в биологии.

— Неважно. Для него это просто рабочая гипотеза, объясняющая, почему так изменился его шеф, и закрепляющая представление о прежнем идеальном Разуме. Такая гипотеза вовсе не кажется мне абсурдной. Это просто своеобразное представление о человеке. Заметила ли ты, как популярна стала идея робота, какая большая литература появилась о них, как часто стали мечтать о механическом человеке. Вероятно, потому, что и в самих людях подчас встречается что-то от робота; им действительно опасны идеальные помощники, которые действуют предельно разумно и потому губят в людях все человеческое. Пресл создал гипотезу и хочет проверить ее эмпирическим путем. Интересно, чем все это кончится. Во всяком случае, такое состояние имеет очень мало общего с психическим расстройством. Тогда следовало бы считать помешанными и тех, кто разработал теорию человеческой психики. А далеко не все они сумасшедшие…

Я любила сидеть в комнате Карела, где на стенах были развешаны целые коллекции картин — творчество его пациентов. Были тут и примитивная мазня, и причудливые бессюжетные рисунки. Карел живет в странном мире, далеком от нашей действительности. В больницу к нему нужно ехать трамваем до конечной остановки, а оттуда еще автобусом по единственному маршруту, пассажиры которого знают друг друга, потому что все они отмечены каиновой печатью родства с сумасшедшими. Кондуктор даже не покрикивает на нас, как обычно: то ли понимает, что надо беречь наши нервы, то ли просто побаивается нас.

Енда, как всегда, был один в своей комнатке. Он не ответил на мое приветствие и смотрел куда-то вдаль, но я уже давно привыкла к этому и разучилась плакать, зная, что ему это безразлично. А может, в глубине души он все-таки неравнодушен к моим слезам? Я хожу к сыну, говорю с ним о повседневных вещах, об игрушках, о том, что делается на улице, о бывших его школьных товарищах. Я задаю ему вопросы и отвечаю на них сама, не переставая надеяться, что все же он откликнется, — вдруг он снова обретет прежний контакт с окружающим миром, контакт, который непостижимым образом прервался, и теперь никто не знает, как его восстановить. Карел прохаживается рядом с очень ученым видом и приветливо улыбается. Он многое понимает, но помочь Енде может не больше моего.

— А вдруг и Енда думает о роботах, — сказал он, провожая меня до ворот, после того как я положила на столик рогалики для Енды и тихо, не прощаясь, вышла. Меня научили уходить именно так, чтобы не волновать больного, и сказали, чго иной раз он съедает несколько моих рогаликов, когда остается один и думает, что его никто не видит. — Он очень одаренный мальчик и мог бы в интеллектуальном отношении превзойти Разума, — продолжал Карел. — Возможно, в своем воображении он населяет мир какими-то особенно страшными роботами, потому что, как ты знаешь, он все время находится в состоянии тревожной подавленности.

Мне вспомнился рассказ Карела о том, как во время войны больницу бомбили, и в ней вспыхнул пожар. Многие больные не покинули горящего здания и предпочли заживо сгореть, потому что мучившие их кошмары были страшнее пожара.

Только теперь я заплакала и, как обычно, проплакала всю дорогу от ворот до трамвая. Я уже научилась плакать незаметно, потихоньку, делая вид, что у меня насморк.

«Мы поставим новые подшипники, — слышались разговоры в автобусе… Придется купить маленький мотор… Телевизор все время капризничает… Он вам его отлично отремонтирует… Собираюсь купить…»

И люди перечисляли всевозможные машины, аппараты, механизмы — предшественников роботов. А мне казалось, что единственные, кто чужд роботам, — это наши близкие в больнице. Не потому ли мы потеряли их, не потому ли они живут в этом старинном здании, где время словно остановилось?

Как раз подошел трамвай, я перестала плакать. Мне вдруг стало отрадно при мысли, что завтра утром Разум встретится с юным фантазером Преслом один на один.