Роботы утренней зари - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Айзек Азимов (Роботы и империя) #4

Роботы и империя

Глэдия проверила, не слишком ли отсырел шезлонг на лужайке, и села. Одно прикосновение к кнопке установило шезлонг в положение, чтобы можно было полулежать, другое включил о диамагнитное поле, давшее ей, как всегда, полную расслабленность. И понятно, почему. Она в буквальном смысле слова парила в сантиметре от кресла. Была теплая приятная ночь, благоухающая, звездная, одна из самых лучших на Авроре. С неожиданной грустью она изучала множество искр, испятнавших небо. Все они стали ярче, потому что она приказала приглушить освещение дома. Она думал а, почему она никогда не интересовалась названиями звезд и никогда не рассматривала их за все двести тридцать лет своей жизни. Вокруг одной из них кружилась ее родная планета Солярия, и в первые три с половиной десятилетия своей жизни она называла эту звезду просто солнцем. Когда-то Глэдию называли Глэдией с Солярии. Это был о два столетия назад, когда она приехала на Аврору, и это означало не слишком дружественную манеру отметить ее чужеземное происхождение. Месяц назад была двухсотлетняя годовщина ее прибытия, но она обратила мало внимания на это событие, потому что ей не хотелось вспоминать о тех днях. А еще раньше, на Солярии, она была Глэдией Дельмар. Она недовольно шевельнулась. Она почти забыла это первоначальное имя — то ли потому, что это было так давно, то ли она просто старалась забыть. Все эти годы она не сожалела о Солярии, не скучала по ней.

А сейчас? Сейчас она совершенно неожиданно осознала, что пережила Солярию. Солярия пропала, стала историческим воспоминанием, а она, Глэдия, все еще живет. Не потому ли она скучает по планете?

Она сдвинула брови. Нет, она не скучает. Ей не нужна Солярия, она вовсе не хочет возвращаться туда. Это просто странное сожаление о чем-то, что составляло часть ее, хотя и неприятную, а теперь ушло.

Солярия! Последний из внешних Миров, заселенный и ставший домом для человечества. И по какому-то таинственному закону симметрии он должен был умереть первым. Первым? Значит, за ним последует второй, третий и так далее? Печаль Глэдии усилилась. Кое-кто думал, что это действительно так и будет. Если так, то Аврора, заселенная первым из Внешних Миров, должна по тому же закону симметрии умереть последним из пятидесяти. Вполне возможно, что это случится еще при жизни Глэдии. А что тогда?

Ее глаза снова обратились к звездам. Нет, это безнадежно —.она никак не сможет определить, какая из этих светящихся точек — солнце Солярии. Сна почему-то думала, что оно ярче других, но здесь были сотни звезд одинаковой яркости.

Она подняла руку и сделала знак, который про себя называла «жест-Дэниел». (Правда, было темно, но это не имело значения.) Робот Дэниел Оливо почти немедленно очутился рядом. Те, кто знал его больше двухсот лет, когда он был сконструирован Хэном Фастольфом, не заметили бы в нем никаких перемен. Его широкое, с высокими скулами, лицо, короткие бронзовые волосы, зачесанные назад, голубые глаза, высокое, хорошо сложенное и полностью человекоподобное тело казались такими же молодыми, как и всегда.

— Могу я помочь вам чем-нибудь, мадам Глэдия? — спросил он.

— Да, Дэниел. Какая из этих звезд — солнце Солярии?

Дэниел, даже не глядя на небо, сказал:

— Никакая, мадам. В это время года солнце Солярии поднимается в три двадцать.

— Разве?

Глэдия смутилась. Она почему-то считала, что любая звезда, которой она интересовалась, должна быть видима в любое время. Но, конечно, они поднимаются в разное время — она же это прекрасно знает.

— Значит, я зря смотрела?

— Насколько я знаю из человеческих реакций, — сказал Дэниел, как бы желая ее утешить, — какая-то одна звезда прекраснее остальных, даже если ее не видно.

— Говорят, — недовольно сказала Глэдия резким голосом.

Она щелчком поставила шезлонг в прямое положение.

— Не так уж сильно я хотела видеть солнце Солярии, чтобы сидеть здесь до трех часов.

— И даже в этом случае вам понадобилась бы подзорная труба. Невооруженным глазом ее не видно, мадам Глэдия.

— Час от часу не легче! Мне следовало сначала спросить тебя, Дэниел.

Jot, кто знал Глэдию два столетия назад, когда она впервые появилась на Авроре, нашел бы в ней перемены. В противоположность Дэниелу, она была просто человеком. В ней по-прежнему было сто пятьдесят пять сантиметров роста — на десять сантиметров меньше идеального роста аврорской женщины. Она тщательно сохранила свою стройную фигуру, и ее тело не показывало признаков слабости или раскованности. Однако, в ее волосах мелькала седина, вокруг глаз лежали тонкие морщинки, кожа утратила свою гладкость. Она могла бы прожить еще сто, сто двадцать лет, но не было сомнений, что она уже не молода. Но это не беспокоило ее.

— Я знаю те, что видны невооруженным глазом, мадам.

— И все о них знаешь — когда они восходят, в какое время года видны и прочее?

— Да, мадам Глэдия. Доктор Фастольф попросил меня однажды собрать астрономические сведения, чтобы они были у него под рукой и не требовалось бы обращаться к компьютеру. Он сказал, что ему приятнее получать их от меня, а не от компьютера, но не объяснил, зачем они ему нужны.

Глэдия подняла руку и сделала соответствующий жест. Дом тут же осветился. В мягком свете, дошедшем теперь до нее, она бессознательно отметила несколько темных фигур роботов, но не обратила на них внимания. В любом порядочном доме роботы всегда находились вблизи человека — как для оказания услуг, так и для безопасности. Глэдия в последний раз мельком взглянула в небо и пожала плечами. Донкихотство! Даже если бы она и могла увидеть солнце этого погибшего теперь мира — что это дало бы ей? С таким же успехом можно было выбрать наугад любую звезду и считать, что это солнце Солярии. Ее внимание снова вернулось к Дэниелу. Он терпели во ждал, стоял в тени. Она снова подумала, как мал о он изменился с тех пор, как она впервые увидела его, придя в дом доктора Фастольфа. Конечно, он подвергался исправлениям. Она это знала, но старалась не думать об этом. Это общая участь, которой подвержены и люди. Космониты хвастались своим железным здоровьем и долгой жизнью — от трех до четырех столетий — но они небыли полностью иммунны к возрастным изменениям.

В одно бедро Глэдии была вставлена титаново-силиконовая трубка, большой палец левой руки был целиком искусственным, хотя этого нельзя было заметить без тщательной ультрасонограммы, даже некоторые нервы были заново подтянуты. Такое могло быть у любого космонита ее возраста в любом из пятидесяти Внешних Миров, нет, из сорока девяти, поскольку Солярия больше не учитывалась. Однако, упоминать о подобных вещах считалось до крайности неприличным. Это было в медицинских записях, поскольку могло потребоваться дальнейшее лечение, но эти записи никогда и никому не передавались. Хирурги, доходы которых были даже выше, чем у самого Председателя, оплачивались так хорошо частично потому, что они были практически изгнаны из светского общества. Потому что они знали. Все это было частью космонитского стремления к долгой жизни, их нежелания признать, что старость существует, но Глэдия не задерживалась на анализе причин: ей просто было неприятно думать о себе в этой связи. Имей она трехмерную карту своего тела, те все протезы, все исправления отмечались бы красным на зеленом фоне природного, эти красные точки она видела бы даже издали. Так ей казалось. Однако мозг ее был цел и нетронут, и, пока это так, она цела и нетронута, чтобы ни произошло с остальным ее телом. Ее мысли вернулись к Дэниелу. Хотя она знала его два столетия, он стал принадлежать ей только в последний год. Коша Фастольф умирал, он, по обычаю, завещал все городу, но две вещи оставил Глэдии, не считая того, что официально ввел ее во владение домом, в котором она жила, с его роботами, прочим имуществом и земельным участком. Одной из двух вещей был Дэниел. Глэдия спросила его:

— Ты помнишь все, что было в течение двух столетий?

— Думаю, что да, мадам Глэдия. Если бы я что-то забыл, я бы этого не знал, потому что это требовалось забыть.

— Я не об этом. Ты, скажем, прекрасно помнишь, что знал то-то или то-то, и вот в данный момент забыл.

— Я не понимаю, мадам. Если я что-то знаю, это всегда будет к моим услугам, когда понадобится.

— Отличное восстановление.

— Обычное, мадам. Так я сконструирован.

— И это надолго?

— Не понял, мадам?

— Я имею в виду — долго ли продержится твой мозг. Собрав воспоминания за два столетия, сколько он еще может собрать?

— Не знаю, мадам. Пока я не испытываю затруднений.

— Может быть, но до тех пор, пока вдруг не обнаружишь, что больше не можешь запомнить.

Дэниел задумался.

— Такое возможно, мадам.

— Ты знаешь, Дэниел, что не все воспоминания одинаково важны?

— Я не могу судить об этом.

— Другие могут. Твой мозг можно очистить; Дэниел, а затем снова наполнить воспоминаниями, скажем, процентов десять от всего, что было. Тогда тебя хватит на столетия больше. А с последующими чистками ты мог бы идти вперед бесконечно. Правда, это дорогостоящая процедура, но я не постояла бы за деньгами. Ты бы оценил это.

— А со мной посоветуются насчет этого, мадам? Спросят моего согласия?

— Конечно. Я не стану приказывать тебе в таком деле: это означало бы предать доверие доктора Фастольфа.

— Спасибо, мадам. В этом случае я должен сказать, что никогда не соглашусь добровольно на такую процедуру, если только сам не обнаружу, что моя память перестала функционировать.

Они дошли до двери. Глэдия остановилась, честно недоумевая:

— А почему, Дэниел?

Дэниел тихо ответил:

— Есть воспоминания, которые я могу потерять из-за небрежности или из-за плохого суждения тех, кто проводит операцию. Я не хочу рисковать.

— Какие воспоминания ты имеешь в виду?

Дэниел ответил еще тише:

— Мадам, я имел, в виду воспоминания о моем бывшем партнере, землянине Илайдже Бейли.

Глэдия стояла, пораженная, пока наконец Дэниел проявил инициативу и дал сигнал, чтобы дверь отворилась.

Робот Жискар Ривентлов ожидал в гостиной. Глэдия поздоровалась с ним с легким ощущением неловкости, какое всегда испытывала при виде его.

Он был примитивным по сравнению с Дэниелом. Он был явным роботом — металлическим, без какого-либо человеческого выражения на лице. Глаза его в темноте вспыхивали красным. Дэниел был одет, а Жискар имел только иллюзию одежды, хотя и очень хорошую, поскольку составляла ее сама Глэдия.

— Привет, Жискар, — сказала она.

— Добрый вечер, мадам Глэдия, — ответил он с легким поклоном.

Глэдия вспомнила слова Илайджа Бейли, сказанные давным-давно, и сейчас они как бы прошелестели в ее мозгу: «Дэниел будет заботиться о тебе. Он будет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. И я хочу, чтобы ты слушалась Жискара. Пусть он будет твоим наставником». Глэдия нахмурилась. «Почему он? Я его недолюбливаю». «Я не прошу тебя любить его. Я прошу верить ему». Он не захотел сказать почему. Глэдия старалась верить роботу Жискару, но была рада, что ей не нужно пытаться любить его. Что-то в нем заставляло ее вздрагивать.

Дэниел и Жискар был и эффективными частями ее дома много десятилетий, в течение которых официальным хозяином их был Фастольф. Только на смертном одре Хэн Фастольф по-настоящему передал Дэниела и Жискара во владение Глэдии… Она сказала тогда старику:

— Хватит и одного Дэниела, Хэн. Ваша дочь Василия, наверное, хотела бы иметь Жискара. Я уверена в этом.

Фастольф тихо лежал в постели, закрыв глаза, и выглядел таким умиротворенным, каким Глэдия его никогда не видела. Он не сразу ответил, и она испугалась, что он незаметно для нее ушел из жизни. Она конвульсивно сжала его руку. Он открыл глаза и прошептал:

— Я ничуть не забочусь о биологических дочерях, Глэдия. За два столетия у меня была только одна настоящая дочь — это ты. Я хочу, чтобы Жискар был у тебя. Он ценный.

— Чем он ценен?

— Не могу сказать. Но его присутствие всегда утешает меня. Храни его всегда, Глэдия. Обещай мне.

— Обещаю, — сказала она.

Затем его глаза открылись в последний раз, голос вдруг обрел силу, и он сказал почти нормально:

— Я люблю тебя, Глэдия, как дочь.

— Я люблю тебя, Хэн, как отца.

Это были последние слова, которые он сказал и услышал. Глэдия обнаружила, что держит руку мертвого, и некоторое время не могла заставить себя выпустить ее. Так Жискар стая ее собственностью. Однако он причинял ей какое-то неудобство, и она не понимала, почему.

— Знаешь, Жискар, — сказала она, — я пыталась найти среди звезд солнце Солярии, но Дэниел сказал, что его можно увидеть только в три двадцать, да и то в подзорную трубу. Ты знаешь об этом?

— Нет, мадам.

— Как, по-твоему, стоит мне ждать столько времени?

— Советовал бы вам я, мадам Глэдия, лучше лечь спать.

Глэдия была недовольна.

— Да? А если я предпочту ждать?

— Я только посоветовал, мадам, потому что у вас завтра будет трудный день, и вы, без сомнения, пожалеете, что не выспались.

— А почему у меня будет трудный день, Жискар? Я не знаю ни о каких грядущих трудностях.

— У вас назначена встреча, мадам, с неким Левуларом Мандамусом.

— Назначена? Когда это случилось?

— Час назад. Он звонил, и я взял на себя смелость…

— Ты? Кто он такой?

— Он член Института Роботехники, мадам.

— Значит, подчиненный Келдина Амадейро?

— Да, мадам!

— Пойми, Жискар, что я ни в коей мере не интересуюсь видеть этого Мандамуса или любого; кто связан с этой ядовитой жабой Амадейро. Если ты взял на себя смелость договориться об этой встрече от моего имени, то будь любезен позвонить ему и отменить ее.

— Если вы приказываете, мадам, и приказываете строго, я попытаюсь повиноваться, но, может быть, не смогу. Видите ли, по моему суждению, вы нанесете себе вред, если откажетесь от этого свидания, а я не должен делать ничего такого, что может повредить вам.

— Твои суждения могут быть ошибочными, Жискар. Кто он такой, что отказ от встречи с ним повредит мне? Может, он и член Института, но для меня он ничего не значит.

Глэдия прекрасно сознавала, что зря изливает на Жискаре свое дурное настроение. Ее расстроили известия о том, что Солярия покинута, и ей было досадно, что она искала в небе солнце Солярки, которого там не было. Правда, указал ей на недостаток ее знаний робот Дэниел, но на него она не сердилась — Дэниел так походил на человека, что она автоматически относилась к нему, как человеку. Внешность — это все. Жискар выглядел роботом и, значит, вроде бы не мог чувствовать обиды. И в самом деле, Жискар вовсе не реагировал на раздражение Глэдии. Впрочем, и Дэниел тоже не реагировал бы. Жискар сказал:

— Я говорил, что доктор Мандамус — член Института Роботехники, но он, возможно, является чем-то большим. В последние несколько лет он был правой рукой доктора Амадейро. Это делает его лицом значительным, и игнорировать его непросто. Доктор Мандамус не из тех, кого можно оскорбить, мадам.

— А почему, Жискар? Мне плевать на Мандамуса и тем более, на Амадейро. Я думаю, ты помнишь, как Амадейро когда-то делал все возможное, чтобы обвинить доктора Фастольфа в буйстве, и только чудом его махинации провалились.

— Я прекрасно помню, мадам.

— Это хорошо. Я опасалась, что за эти столетия ты забыл. За все это время я не имела ничего общего ни с Амадейро, ни с кем-либо связанным с ним, и намерена продолжать эту политику. Меня не беспокоит, повредит ли это мне, и будут ли вообще какие-нибудь последствия. Я не желаю видеть этого доктора, кто бы он ни был, и в будущем не назначай свидания от моего имени, не спросив меня.

— Слушаюсь, мадам. Но не могу ли я указать…

— Нет, не можешь, — сказала Глэдия и отвернулась.

Некоторое время было молчание. Она сделала несколько шагов, и тогда раздался спокойный голос Жискара:

— Мадам, я прошу вас верить мне.

Глэдия остановилась. Почему он употребил это выражение? Она снова услышала давний-давний голос: «Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя верить ему». Она сжала губы и неохотно, против воли, вернулась назад.

— Ну, — сказала она неласково, — что ты хочешь сказать, Жискар?

— Пока доктор Фастольф был жив, мадам, его политика господствовала на Авроре и на других Внешних Мирах. В результате народу Земли было разрешено свободно эмигрировать на другие планеты, которые мы называем Поселенческими, они процветают. Но доктор Фастольф умер, а его приверженцы утратили свой престиж. Доктор Амадейро сохранил антиземную точку зрения, и вполне возможно, что теперь восторжествует она, и начнется мощная политика против Земли и Поселенческих Миров.

— Пусть так, Жискар, но при чем тут я?

— Вы можете повидаться с доктором Мандамусом и узнаете, почему он так стремится увидеть вас, мадам. Уверяю вас, он был страшно настойчив и требовал свидания как можно раньше. Он просил вас принять его в восемь утра.

— Жискар, я никогда ни с кем не встречалась раньше полудня.

— Я объяснил ему это, мадам, но он хотел увидеть вас до завтрака, и прямо пришел в отчаяние. Я чувствовал, что важно узнать, почему он так расстроен.

— А если я его не приму, чем, по-твоему, это повредит лично мне? Не Земле, не поселенцам, а мне?

— Мадам, это может повредить способности Земли и поселенцам к дальнейшему заселению Галактики. Эта мечта зародилась в уме полицейского инспектора Илайджа Бейли более двухсот лет назад. Вред, нанесенный Земле, будет осквернением его памяти. Разве я ошибаюсь, думая, что любой вред, нанесенный его памяти, вы примете как личный?

Глэдия вздрогнула. Уже дважды в течение часа в разговоре упоминался Илайдж Бейли. Короткоживущий землянин, он уже давным-давно умер — сто шестьдесят лет назад, но упоминание его имени все еще потрясало ее.

— Как это вдруг стало таким серьезным? — спросила она.

— Не вдруг, мадам. Два столетия назад народы Земли и народ Внешних Миров следовали параллельными курсами и не вступали в конфликт благодаря мудрой политике доктора Фастольфа. Но всегда существовала сильная оппозиция, и доктор Фастольф всегда противостоял ей. Теперь же, когда он умер, оппозиция стала очень мощной. Уход населения с Солярии еще больше увеличил эту мощь, и вскоре оппозиция станет главенствующей политической силой.

— Почему?

— Есть явные признаки, что сила космонитов клонится к упадку, и многие аврорцы считают, что сильные действия надо произвести сейчас или никогда.

— И тебе кажется, что мое свидание с этим человеком может предупредить это?

— Да, мои ощущения именно таковы, мадам.

Глэдия помолчала и снова вспомнила с возмущением, что она обещала Илайджу верить Жискару.

— Ладно. Не думаю, что встреча принесет какую-нибудь пользу, но, так и быть, увижусь с ним.

Глэдия спала, и в доме было темно — по человеческим стандартам. Однако дом жил, в нем происходили движения и действия, потому что роботы видели в инфракрасном свете.

Дом приводился в порядок, приносились продукты, выносился мусор, вещи чистились, полировались или убирались, и, как всегда, была охрана. Ни одна дверь не имела запора, этого не требовалось. На Авроре не бывало преступлений ни против людей, ни против собственности, да не могло быть, поскольку дома и люди всегда охранялись роботами, все это знали и приветствовали. Роботы-сторожа всегда были на месте. Они никогда не использовались — именно потому, что всегда были здесь.

Жискар и Дэниел, чьи способности были много выше, чем у других домашних роботов, не имели специальных обязанностей, разве что отвечали за правильную работу всех остальных роботов. В три часа они сделали обход по лужайке и лесному участку, чтобы проверить, выполняет ли свои функции внешняя охрана, и не возникло ли каких-нибудь проблем. Они встретились на южной границе поместья и некоторое время разговаривали сокращенным, эзоповским языком. За десятилетия общения они привыкли понимать друг друга, и им не было нужды прибегать к сложностям человеческой речи. Дэниел сказал едва слышно:

— Облака. Почти не видно.

Если бы Дэниел говорил для человеческих ушей, он сказал бы:

— Как видишь, друг Жискар, небо покрыто облаками. Если бы мадам Глэдия дожидалась увидеть солнце Солярии, она все равно не увидела бы его.

Жискар ответил:

— Предсказано. Лучше интервью.

Эквивалентом было: «Бюро погоды так и предсказывало, друг Дэниел, и это могло служить извинением, чтобы мадам Глэдия легла спать пораньше. Мне казалось более важным убедить ее согласиться на встречу, о которой я уже говорил тебе».

— Мне кажется, друг Жискар, что главной трудностью для твоего убеждения было ее огорчение по поводу опустошения Солярии. Я был там дважды с партнером Илайджем, когда мадам Глэдия была солярианкой и жила там.

— Я всегда знал, что мадам не была счастлива на своей родной планете, что она рада была оставить ее и не имела намерения возвращаться. Но я согласен с тобой: ее расстроило, что история Солярии закончена.

— Я не понимаю реакции мадам Глэдии, — сказал Дэниел, — но очень часто человеческие реакции логически не соответствуют событиям.

— Поэтому иной раз так трудно решить, что будет вредным для человека, а что нет.

Жискар сказал бы это со вздохом, если бы был человеком.

— Это одна из причин, почему мне кажется, что Три Закона Роботехники неполны и недостаточны, но когда пытаюсь поверить этому, оказывается, что я связан законами. Если бы я не был ими связан, я бы, наверное, поверил в их недостаточность.

— Это парадокс, которого я не понимаю.

— Я тоже. Но я вынужден объяснить этот парадокс. Иногда я даже чувствую, что жажду обнаружить неполноту и недостаточность Трех Законов, например, сегодня вечером в разговоре с мадам Глэдией. Она спросила, как отказ от встречи может повредить ей лично, и я не мог ей ответить, поскольку это вне пределов Трех Законов.

— Ты дал прекрасный ответ, друг Жискар. Вред, нанесенный памяти партнера Илайджа, должен глубоко воздействовать на мадам Глэдию.

— Это был лучший ответ в пределах Трех Законов, ноне лучший из возможных.

— А какой был бы лучшим?

— Не знаю, потому что не могу выразить это словами или даже концепциями, пока я связан Законами.

— Но за пределами Законов ничего нет, — возразил Дэниел.

— Будь я человеком, — сказал Жискар, — я видел бы дальше Законов. Я думаю, друг Дэниел, что ты больше меня способен видеть дальше. Да, я давно считаю, что, хоть ты и робот, а думаешь удивительно похоже на человека.

— Это неправильно, — медленно и как бы с болью сказал Дэниел. — Ты так полагаешь, потому что можешь смотреть в человеческий мозг. Это вредит тебе и в конце концов может тебя разрушить. Мне тяжело об этом думать. Если ты можешь удержаться от лишнего заглядывания в мозг — удержись.

Жискар отвернулся.

— Не могу и не хочу. Я жалею, что из-за Трех Законов могу сделать так мало. Я не могу пробиваться достаточно глубоко — из боязни нанести вред. Я не могу влиять достаточно прямо из боязни нанести вред.

— Но ты сильно повлиял на мадам Глэдию.

— Я мог бы изменить ее мысли и заставить ее согласиться на встречу без всяких вопросов, но человеческий мозг так сложен, что я могу рискнуть лишь на очень немногое. Почти любое изменение, которое я вношу, может вызвать дополнительные изменения, в природе которых я не уверен, и они могут повлиять на мозг, повредить его.

— Но ты что-то сделал мадам Глэдии?

— В сущности, нет. Слово «верить» действует на нее и делает более сговорчивой. Я давно отметил этот факт, но употребляю это слово с величайшей осторожностью, чтобы оно не ослабело от частого употребления. Меня озадачивает тот факт, что докопаться до решения я не в силах.

— Три Закона не позволяют?

— Да. Три Закона везде стоят на моем пути, и именно поэтому я не могу модифицировать их. Но я чувствую, что обязан изменить их, потому что ощущаю наступление катастрофы.

— Ты говорил об этом, но не объяснил природу катастрофы.

— Я не знаю ее природы. Она включает в себя растущую вражду между Авророй и Землей, но как это разовьется в действительную катастрофу, я не могу сказать.

— Но ведь ее может и не быть?

— Я так не думаю. Я ощущаю вокруг некоторых аврорских чиновников, с которыми сталкиваюсь, ауру катастрофы — ожидание триумфа. Не могу описать это более точно, потому что не проникал глубоко — Три Закона не позволяют. Это вторая причина, почему интервью с Мандамусом должно состояться: это даст мне возможность изучить его мозг.

— Но если ты не сможешь изучить это достаточно эффективно?

Хотя голос Жискара не мог выражать эмоций в человеческом смысле, в словах его было заметно отчаяние:

— Тогда мы будем беспомощны. Я могу лишь следовать Трем Законам. Что мне еще остается?

Дэниел тихо и уныло ответил:

— Ничего не остается.

В восемь пятнадцать Глэдия вошла в свою гостиную, надеясь, что заставила Мандамуса ждать. Она тщательно позаботилась о своей внешности, и впервые за многие годы расстроилась из-за седины: надо было последовать общей аврорской практике окраски волос. Выглядеть елико возможно молодой и привлекательной — это значит поставить фаворита Амадейро в невыгодное положение. Она мысленно готовилась к тому, что вид его ей не понравится. Не хотелось думать, что он, возможно, молод и привлекателен, что жизнерадостное лицо засияет улыбкой при ее появлении, что он может против ее боли понравиться ей. Увидев его, она успокоилась. Он действительно был молод. Ему, видимо, не было и пятидесяти, но это его не красило. Он был высок, но очень тощ и казался долговязым. Волосы были слишком темными для аврорца, глаза тускло-ореховые, лицо слишком длинное, губы слишком тонкие, рот слишком широк, а чопорное, без проблесков юмора выражение лица окончательно лишало его молодости.

Глэдия тут же вспомнила исторические романы, какими увлекались на Авроре (все они неизменно рассказывали о примитивной Земле, что было довольно странно для мира, ненавидящего землян), и подумала: «Вот изображение пуританина». Она почувствовала себя утешенной и почти улыбалась. Пуритане обычно изображались злодеями, и, был ли этот Мандамус злодеем или нет, он вполне подходил для этой роли. Но его голос разочаровал Глэдию: он был мягким и заметно музыкальным. Чтобы выдержать стереотип, он должен был быть гнусавым. Мандамус сказал:

— Миссис Гремионис?

Она снисходительно улыбнулась и протянула руку.

— Доктор Мандамус, пожалуйста, называйте меня Глэдией. Меня все так зовут.

— Я знаю, что вы пользуетесь личным именем в профессиональном…

— Я пользуюсь им во всех случаях. А брак мой был расторг нут по обоюдному согласию несколько десятилетий назад.

— Он, кажется, существовал долгое время?

— Очень долгое, и был очень удачным, но даже большие удачи приходят к концу.

— О, да, — сентенциозно сказал Мандамус, — продолжение после конца может сделать удачу провалом.

Глэдия кивнула.

— Мудро сказано для такого мудрого человека. Не пройдем ли мы в столовую? Завтрак готов, а я и так заставила вас ждать слишком долго.

Только когда Мандамус повернулся и пошел с ней, Глэдия заметила двух роботов, сопровождавших его. Ни один аврорец и подумать не мог выйти куда бы то ни было без роботов. Но пока роботы стояли неподвижно, их никто не замечал. Мельком взглянув на них, Глэдия заметила, что они последней модели, явно очень дорогие. Их псевдоодежда была первоклассной, хотя дизайн был не во вкусе Глэдии. Она против воли восхитилась. Надо будет узнать, кто конструировал эту одежду: похоже, появился новый солидный конкурент. Она восхищалась тем, что стиль псевдоодежды был у обоих роботов один, но в то же время резко индивидуален для каждого. Их никак нельзя было спутать. Мандамус уловил ее быстрый взгляд и точно перевел ее впечатление:

— Эко-дизайн моих роботов создал один молодой человек в Институте, но не создал еще имени для себя. А ведь он хорош, как, по-вашему?

— Бесспорно, — ответила Глэдия.

Она разочарованно подумала: «А он умен».

Глэдия не рассчитывала на деловую беседу за завтраком. Говорить о чем-то, кроме пустяков, за едой считалось полной невоспитанностью. Она предполагала, что Мандамус не силен в легкой беседе. Говорили, конечно, о погоде, о недавних дождях, которые, к счастью, кончились, о предполагавшемся сухом сезоне. Было почти обязательно восхищение домом хозяйки, и Глэдия принимала его с полагавшейся скромностью. Она ничем не облегчала напряженность гостя и предоставляла ему самому подыскивать сюжет для беседы. Наконец, его глаза упали на Дэниела, неподвижно стоявшего в нише, и Мандамус сумел преодолеть свое аврорское безразличие и заметить его:

— А это, наверное, знаменитый Р. Дэниел Оливо? Его ни с кем не спутаешь. Замечательный образец.

— Да, замечательный.

— Он теперь ваш, кажется, по завещанию Фастольфа?

— Да, по завещанию доктора Фастольфа, — сказала Глэдия с легким подчеркиванием.

— Меня поражает, что работа Института над человекоподобными роботами провалилась, хотя сначала шла. Вы никогда не задумывались над этим?

— Я слышала об этом, — осторожно ответила Глэдия.

Неужели он пришел сюда из-за этого?

— Но я не уверена, что мне стоило тратить время на подобные размышления.

— Социологи все еще пытаются понять это. Конечно, мы в Институте впадаем в отчаяние: похоже, что это естественный процесс. Но кое-кто из нас думает, что Фа… что доктор Фастольф каким-то образом причастен к этому.

Глэдия подумала, что второй раз он не сделал ошибки, и зло сузила глаза, решив, что он пришел расследовать материальные убытки от бедного доброго Хэна. Она резко сказала:

— Только дурак может так подумать. Если и вы так думаете, я не смягчу для вас этого выражения.

— Я не из тех, кто так думает, в основном потому, что не вижу, каким образом доктор Фастольф мог бы привести это дело к фиаско.

— А почему кто-то должен был сделать? Важно, что народ не хочет таких роботов. Робот, выглядевший, как мужчина, конкурирует с мужчиной, причем, конкурирует очень уж близко, а это не нравится. Аврорцы явно не хотят конкуренции.

— Сексуальной конкуренции? — спокойно спросил Мандамус.

На момент Глэдия встретилась с ним взглядом. Неужели он знает о ее бывшей когда-то любви с роботом Джандером? Впрочем, что такого, если и знает!? Лицо его, казалось, не выражало ничего такого, что скрывалось бы за его словами. Наконец, она сказала:

— Конкуренция во всех отношениях. Если доктор Фастольф и создал такое впечатление, то лишь тем, что конструировал своих роботов по образцу человека, но и только.

— Я вижу, вы думали об этом деле, — сказал Мандамус. — Социологи считают, что страх перед конкуренцией послужил просто оправданием. Однако, этого страха недостаточно, а других причин для отвращения, похоже, нет.

— Социология не точная наука, — сказала Глэдия.

— Не совсем так.

Глэдия пожала плечами. Помолчав, Мандамус продолжал:

— Во всяком случае, это здорово задерживает нас в организации колонизационных экспедиций. Без человекоподобных роботов, мостящих дорогу…

Завтрак еще не кончился, но Глэдии было ясно, что Мандамус не может больше избегать нетривиальной беседы.

— Мы должны полететь сами, — сказала она.

На этот раз Мандамус пожал плечами:

— Это слишком трудно. К тому же, эти короткоживущие варвары с Земли с разрешения вашего доктора Фастольфа ринулись на все планеты, какие видели, словно рой пчел.

— Осталось еще немало планет, миллионы. А если земляне могут это сделать…

— Они-то, конечно, могут, — с неожиданным пылом сказал Мандамус. — Это стоит жизней, а что им жизнь? Потеря какого то десятилетия, и только, а их миллиарды. Если в процессе колонизации умирает миллион, кто это заметит, кому это важно?

— Я уверена, что им важно.

— Вздор) Наша жизнь долгая, следовательно, более ценная, и мы, естественно, больше дорожим ею.

— Поэтому мы и сидим здесь и ничего не делаем, а только толкаем земных поселенцев рисковать своими жизнями и в результате унаследовать всю Галактику.

У Глэдии не было предубеждения против переселенцев, но она была в настроении противоречить Мандамусу, и не могла удержаться, хотя чувствовала, что ее слова могут быть расценены как убеждения. К тому же, она слышала подобные вещи от Фастольфа в его последние годы, годы его упадка.

По сигналу Глэдии стол быстро очистили. Завтрак мог бы продолжаться, но разговор и настроение стали совершенно неподходящими для цивилизованного принятия пищи. Они вернулись в гостиную. Его роботы, так же, как Дэниел и Жискар, последовали за ними и заняли свои ниши. Мандамус не обратил никакого внимания на Жискара, да и с чего бы, как подумала Глэдия. Жискар был старомодным, примитивным, совершенно не впечатляющим по сравнению с Прекрасными образцами Мандамуса. Она села и скрестила ноги, хорошо зная, что они еще сохранили юношеский вид.

— Не могу ли узнать причину Вашего желания видеть меня, доктор Мандамус? — спросила она.

Она не желала откладывать дело.

— У меня дурная привычка жевать лекарственную резинку после еды для улучшения пищеварения. Вы не возражаете?

— Я думаю, это будет отвлекать, — сказала Глэдия.

Про себя она подумала, что в его возрасте нет нужды улучшать пищеварение. Но пусть терпит неудобство.

Мандамус сунул пакетик обратно в нагрудный карман, не показав признаков разочарования.

— Я спросила, доктор Мандамус, о причине вашего желания видеть меня.

— У меня две причины, мадам Глэдия. Одна личная, другая — государственная. Вы позволите мне начать с личной?

— Откровенно говоря, доктор Мандамус, я не могу себе представить, какое личное дело может быть между нами. Вы работаете в Роботехническом Институте, не так ли?

— Да.

— И близки с Амадейро, как я слышала?

— Я имею честь работать с доктором Амадейро, — ответил он с легким подчеркиванием.

«Он платит мне той же монетой, — подумала Глэдия. — Но я не приму ее».

— Я и Амадейро имели случай встретиться два столетия назад, и это было крайне неприятно. С тех пор я не имела с ним никакого контакта. Я не стала бы контактировать и с Вами, его близким сотрудником, но меня убедили, что эта встреча может оказаться важной. Так что, не перейти ли нам к государственному делу?

Мандамус опустил глаза, на его щеках вспыхнул слабый румянец, может быть, от смущения.

— Тогда позвольте мне представиться заново: я Левулар Мандамус, ваш потомок в пятом поколении. Я пра-пра-пра-правнук Сантирикса и Глэдии Гремионис. Значит, вы моя пра-пра-пра-прабабушка.

Глэдия быстро заморгала, стараясь не показать, что у нее ощущение громового удара. Ну, что ж, у нее были потомки, и почему бы этому человеку не быть одним из них? Однако, она спросила:

— Вы в этом уверены?

— Полностью. Я сделал генеалогическое расследование. В ближайшие годы я намерен иметь детей, так что с меня все равно потребуют такого рода расследование. Если вас интересует, схема между нами — М-Ж-Ж-М.

— То есть, вы сын сына дочери моего сына?

— Да.

О дальнейших подробностях Глэдия не спрашивала. У нее были сын и дочь. Она была хорошей матерью, но с течением времени дети стали вести независимую жизнь. Что касается потомков сына и дочери, то она, как принято у космонитов, никогда о них не спрашивала. Даже встречая кого-нибудь из них, она была достаточной космониткой, чтобы не интересоваться ими. Эти мысли полностью привели ее в себя.

— Прекрасно. Вы мой потомок в пятом поколении. Если это и есть то личное дело, о котором вы желали поговорить, то оно не имеет никакой важности.

— Согласен. Я желаю поговорить не о самой генеалогии, а о том, что лежит в ее основании. Видите ли, доктор Амадейро, как я подозреваю, знает об этих вещах.

— Да? А каким образом?

— Я думаю, он справлялся о генеалогии всех тех, кто собирается работать в Институте.

— А зачем?

— Чтобы знать точно о том, что он отыскал в моем случае. Он человек недоверчивый.

— Не понимаю. Если вы мой потомок, почему это его касается больше, чем меня?

Мандамус задумчиво потер подбородок.

— Его неприязнь к вам ничуть не меньше, чем ваша к нему, мадам Глэдия. Если вы готовы были отказать мне в интервью из-за него, он тоже готов отказать мне в повышении из-за вас. Немногим хуже было бы, будь я потомком Фастольфа.

Глэдия напряженно выпрямилась. Ноздри ее раздулись, она резко сказала:

— В таком случае, чего же вы ожидаете от меня? Я не могу заявить, что вы не мой потомок. Не объявить ли мне по гипервидению, что вы мне безразличны, и что я отрекаюсь от вас? Удовлетворит ли это вашего Амадейро? Если да, то я должна предупредить вас, что я этого не сделаю. Для удовлетворения этого человека я не сделаю ничего. Если он уволит вас и испортит вашу карьеру из-за генеалогии, это научит вас впредь сотрудничать с более здравомыслящей и менее злобной особой.

— Он не уволит меня, мадам Глэдия. Я слишком ценен для него, простите за нескромность. Но я надеюсь стать когда-нибудь его преемником во главе Института, а этого, я уверен, он не допустит, пока подозревает, что я происхожу от худшего корня, чем ваш.

— Он считает беднягу Гремиониса хуже меня?

— Отнюдь нет.

Мандамус покраснел и сглотнул, ко голос его остался таким же ровным и спокойным:

— Я не хочу быть невежливым, мадам, но я обязан для себя самого узнать правду.

— Какую правду?

— Я ваш потомок в пятом поколении. Это явствует из генеалогических записей. Но возможно ли, что я также потомок в пятом поколении не Сантирикса Гремиониса, а землянина Илайджа Бейли?

Глэдия вскочила так быстро, словно ее подняло одномерное силовое поле кукольника. Она даже не осознала, что встала.

В третий раз за последние двенадцать часов было упомянуто имя этого давно ушедшего землянина, и каждый раз различными индивидуумами.

— Что вы имеете в виду? — сказала она не своим голосом.

Он тоже встал и слегка отступил назад:

— Мне кажется, это достаточно просто. Не родился ли ваш сын, мой пра-пра-пра-прадед от вашей сексуальной связи с землянином Илайджем Бейли? Был ли Илайдж Бейли отцом вашего сына? Я не знаю, как проще объяснить.

— Как вы смеете делать такие намеки и даже думать об этом?

— Смею, потому что от этого зависит моя карьера. Если вы скажете «да», моя профессиональная жизнь, вероятно, будет разрушена. Я хочу услышать «нет», но недосказанное «нет» не даст мне ничего хорошего. Я должен в соответствующее время представить доктору Амадейро доказательства и показать ему, что его неодобрение моей генеалогии должно остановиться на вас. В конце концов, мне ясно, что его нелюбовь к вам и даже к доктору Фастольфу — сущий пустяк, вообще ничего по сравнению с силой его ненависти к землянину Илайджу Бейли. Не в том, что землянин — существо короткоживущее, хотя мысль об унаследовании варварских генов могла бы страшно расстроить меня. Если бы я представил доказательства, что происхожу от землянина, но не от Илайджа Бейли, доктор Амадейро мог бы с этим смириться, но одна мысль об Илайдже Бейли приводит его в бешенство — не знаю уж, почему.

Повторение этого имени почти оживило для Глэдии Илайджа Бейли. Она резко и глубоко дышала, погрузившись в лучшие воспоминания своей жизни.

— Я знаю, почему, — сказала она, — Илайдж, против которого было все, вся Аврора, сумел уничтожить Амадейро как раз в тот момент, когда Амадейро считал, что успех уже у него в руках. Илайдж сделал это благодаря своему мужеству и интеллекту.

Амадейро встретил в землянине, которого презирал, бесконечное превосходство, а мог дать взамен только мелочную ненависть. Илайдж умер более ста шестидесяти лет назад, а Амадейро все еще не может забыть, не может простить, не может порвать цепи ненависти к мертвому человеку. Я тоже не прощу Амадейро, не перестану ненавидеть его. Я хотела бы, чтобы это отравило каждую минуту его жизни.

— Я вижу, что у вас есть причины желать зла доктору Амадейро, но почему вы желаете зла мне? Позвольте доктору Амадейро думать, что я потомок Илайджа Бейли — и ему доставит удовольствие уничтожить меня. Зачем вам давать ему эту радость, если я не потомок Илайджа? Дайте мне доказательства, что я произошел от вас и Сантирикса Гремиониса или от вас и от кого угодно, только не от Илайджа Бейли.

— Вы дурак! Идиот! Зачем вам мои доказательства? Обратитесь к историческим записям. Там вы узнаете точную дату, когда Илайдж Бейли был на Авроре. Вы узнаете точный день, когда, я родила сына Даррела. Вы узнаете, что Даррел был зачат после отъезда Илайджа с Авроры. Вы узнаете также, что Илайдж больше ни разу не был на Авроре. Не думаете ли вы, что моя беременность длилась пять лет?

— Я знаю статистику, мадам, и не думаю, чтобы вы носили плод пять лет.

— Тогда зачем вы пришли ко мне?

— Потому что есть кое-что еще. Я знаю — и, думаю, доктор Амадейро знает, — что хотя землянин Илайдж Бейли никогда больше не возвращался на поверхность Авроры, он однажды был на корабле, который примерно день находился на орбите вокруг Авроры. Я знаю, и, думаю доктор Амадейро тоже знает, что землянин не покидал корабля и не спускался на Аврору, но вы поднялись с Авроры, чтобы попасть на корабль. Вы оставались там большую часть дня. Это было почти пять лет спустя после пребывания землянина на Авроре. Примерно в то время вы и зачали своего ребенка.

Услышав эти спокойные слова, Глэдия почувствовала, что вся кровь отлила от ее лица. Она покачнулась, комната вокруг потемнела. Она почувствовала мягкое прикосновение сильных рук и поняла, что это руки Дэниела. Она медленно опустилась в кресло. Издалека до нее донесся голос Мандамуса:

— Правда ли это, мадам?

— Конечно, правда.

Воспоминания! Они всегда здесь, но обычно спрятанные. А в один прекрасный день их как бы выталкивает, и они возникают, резко очерченные, в цвете и движении, как живые.

Она снова была молода, моложе этого человека перед ней. Достаточно молодая, чтобы ощущать трагедию и любовь — в мертвящей жизни на Солярии, которые дошли до своего пика при горьком конце первого из тех, кого она считала мужем. Нет, она не назовет его имени даже сейчас, мыслен но. Затем были месяцы волнующих эмоций со вторым — нечеловеком — которого она называла мужем. Джандер, человекоподобный робот, был отдан ей, и она сделала его целиком своим орудием, но он, как и первый муж, внезапно умер. И затем, наконец, был Илайдж Бейли, который никогда не был ее мужем, и она встречалась с ним только дважды, и оба раза всего на несколько часов за немногие дни. Илайдж, до щеки которого она дотронулась рукой без перчатки, и это прикосновение ее зажгло, Илайдж, нагое тело которого она позднее обнимала и, наконец, обрела по-настоящему.

Потом третий муж, с которым она жила спокойно и мирно, без триумфов и страданий, с твердым решением не вспоминать. Так было до того дня — она точно не помнила, какой именно день так ворвался в сонные непотревоженные годы — когда Хэн Фастольф попросил разрешения навестить ее. Глэдия смотрела на него с некоторым беспокойством, потому что он был слишком занятым человеком для легкого общения. Прошло всего пять лет после кризиса, который сделал Хэна ведущим государственным деятелем Авроры. Во всем, кроме титула, он был Председателем и настоящим лидером Внешних Миров. У него оставалось очень мало времени на то, чтобы быть просто человеком. Эти годы оставили на нем свой знак и продолжали оставлять до последних лет, когда он печально умирал, сознавая свое крушение, но не прекращая борьбы. Келдин Амадейро, который потерпел поражение, был здоров и крепок, как бы в доказательство того, что за победу расплачиваются дороже.

Фастольф по-прежнему говорил мягко, был терпеливым и безропотным, но даже Глэдия, не интересовавшаяся политикой и бесконечными манипуляциями власти, знала, что контроль над Авророй держится только благодаря постоянным и неослабевающим усилиям, вытягивающим из Фастольфа все, что делало жизнь ценной, и он жил только тем, что считал благом… для кого? Для Авроры? Для космонитов? Или это была просто неопределенная концепция идеализированного блага? Она не знала, но не спрашивала. Но это было всего лишь через пять лет после кризиса. Фастольф все еще производил впечатление молодого человека, и его приятное простое лицо все еще было способно улыбаться.

— У меня известие для вас, Глэдия, — сказал он.

— Надеюсь, приятное?

— Он взял с собой Дэниела. Это был знак, что старые раны зажили, что она могла смотреть на Дэниела с честной симпатией, а не с болью, как раньше — потому что он был копией ее умершего Джандера. Она могла разговаривать с Дэниелом, хотя он отвечал голосом Джандера. За пять лет ран а зарубцевалась, боль умерла.

— Надеюсь, да, — сказал Фастольф.

Он ласково улыбался.

— Приятно, что у меня есть старые друзья, — ответила она.

Она пыталась, чтобы эти слова не прозвучали ядовито.

— Об Илайдже Бейли.

Пять лет как не бывало. Она почувствовала удар и внезапно резкую боль вернувшихся воспоминаний.

— Как он? — спросила она полузадушенно после минуты ошеломленного молчания.

— Вполне хорошо. И, что более важно, он близко.

— Как? На Авроре?

— На орбите вокруг Авроры. Он знает, что не получит разрешения на посадку, даже если я употреблю все свое влияние. Он очень хотел бы увидеть вас, Глэдия. Он связался со мной, поскольку думал, что я смогу устроить вам визит на его корабль. Я полагаю, что смогу, но только если вы хотите этого. Вы хотите?

— Я не знаю… Это так неожиданно…

Он подождал и спросил:

— Глэдия, скажите по правде, как вам живется с Сантириксом?

Она недоуменно посмотрела на него, как бы не понимая причины смены разговора, но потом до нее дошло.

— Мы хорошо живем.

— Вы счастливы?

— Я не несчастлива.

— Я что-то не слышу воодушевления.

— Долго ли может существовать воодушевление, даже если оно и было?

— Вы предполагаете когда-нибудь иметь детей?

— Да.

— Планируете изменить брачный статус?

Она твердо покачала головой.

— Пока нет.

— В таком случае, моя дорогая Глэдия, если вы хотите совета от довольно скучного человека, чувствующего себя до отвращения старым, — откажитесь от приглашения. Я помню то немногое, что вы рассказали мне после отъезда Бейли с Авроры, и, сказать по правде, вывел из этого куда больше, чем вы, вероятно, думаете. Если вы увидите его, вы можете испытать разочарование после своих ярких воспоминаний, а то и хуже — разрыв хрупкого удовлетворения, и вы его не почините.

Глэдия, смутно думавшая именно так, решила, что такое предположение, как только оно выразилось в словах, следует отбросить.

— Нет, Хэн, я должна его увидеть. Но я боюсь ехать одна. Вы поедете со мной?

Фастольф слегка улыбнулся:

— Меня не приглашали, Глэдия. Да и в любом случае я вынужден был бы отказаться. В Совете будет важное голосование. Это государственное дело, и я не могу отсутствовать.

— Бедный Хэн!

— Да уж, действительно, бедный я! Но вы не можете ехать одна. Насколько мне известно, вы не пилот.

— О, но я думала, меня отвезут…

— На коммерческом транспорте?

Фастольф покачал головой:

— Это абсолютно невозможно. Если вы воспользуетесь коммерческим транспортом, это значит, вы открыто посещаете земной корабль на орбите, а для этого потребуется специальное разрешение, и на это уйдет не одна неделя. Если вы не хотите ехать, Глэдия, вам не придется мотивировать ваш отказ нежеланием видеть Бейли: бумажная волокита займет много времени, а Бейли, конечно, не может ждать так долго.

— Но я очень хочу видеть его, — решительно возразила Глэдия.

— В таком случае, можете взять мой личный космический корабль и возьмите с собой Дэниела. Он прекрасно управляет им, и, так же как и вы, будет рад повидать Бейли. О путешествии мы никому не сообщим.

— Но у вас могут быть неприятности, Хэн.

— Будем надеяться, что никто не узнает или сделают вид, что не узнали. А если кто-нибудь и поднимет шум, я все улажу.

Глэдия задумчиво опустила голову.

— Простите меня, Хэн, что я так эгоистична и могу навлечь на вас неприятности, но я хочу поехать.

— Ну и поезжайте.

Корабль был маленький, меньше, чем предполагала Глэдия, вообще-то удобный, но в некоторых отношениях пугающий. Он был слишком мал, чтобы иметь аппараты псевдогравитации, и ощущение невесомости некоторое время побуждало Глэдию к забавной гимнастике и постоянно напоминало, что она находится в ненормальном окружении. Она была космониткой. Все пять миллиардов космонитов, живших на пятидесяти мирах, гордились этим названием. Но многие ли из называвших себя космонитами и в самом деле были космическими путешественниками? Очень немногие. Процентов восемьдесят никогда не покидали мир своего рождения, да и из оставшихся двадцати процентов вряд ли кто-нибудь проходил через космос более двух-трех раз. Какая она космонитка, как угрюмо думала Глэдия. Она всего один раз прошла через космос — с Солярии на Аврору семь лет назад. Теперь она летит на маленькой космической яхте всего лишь за пределы атмосферы, на какие-нибудь сто тысяч километров, с особой — нет, даже не с особой — с компаньоном. Она быстро взглянула на Дэниела, сидевшего в маленькой пилотской кабине…

Она никогда еще не была нигде всего с одним роботом. На Солярии в ее распоряжении всегда были сотни и тысячи, на Авроре — десятки, а здесь всего один.

— Дэниел!

— Да, мадам Глэдия!

Он не отводил глаз от управления.

— Ты рад, что снова увидишь Илайджа Бейли?

— Не знаю, мадам Глэдия, как лучше описать мое внутреннее состояние. Наверное, оно аналогично тому, что люди описали бы как радостное.

— Но что-то ты чувствуешь?

— Я чувствую, словно я могу принимать решения быстрее обычного. Мои ответы приходят легче, движения требуют меньше энергии. Я мог бы назвать это чувством благополучия.

— А если бы я сказала, что хочу видеть его одна?

— Так и было бы сделано.

— Даже если бы это означало, что ты не увидишь его?

— Да, мадам.

— Но это тебя разочарует? Я хочу сказать, у тебя будет ощущение, противоположное благополучию?

— Нет, мадам.

Глэдия сама удивлялась своему любопытству. Ей никогда не приходило в голову спрашивать о таких вещах обычного робота. Робот — машина. Но она никогда не могла думать о Дэниеле как о машине, так же, как пять лет назад не могла считать машиной Джандера. Но с Джандером это был только взрыв страсти, который исчез вместе с ним. При всем сходстве с Джандером, Дэниел не мог бы зажечь пепел. Тут была область интеллектуального любопытства.

— А тебе не неприятно быть так связанным Законами?

— Я не представляю себе ничего иного, мадам.

— Я всю жизнь была связана гравитацией, даже во время моего первого путешествия на космическом корабле, но я могу представить себя не связанной ею. И здесь я и в самом деле не связана.

— Вас это радует, мадам?

— В каком-то смысле — да.

— Это не доставляет вам неудобства?

— Ну, в каком-то смысле, и это тоже.

— Иногда, мадам, когда я думаю, что человек несвязан Законами, это причиняет мне неудобство.

— Почему, Дэниел? Ты когда-нибудь пытался продумать до конца, почему мысль об отсутствии законов дает тебе чувство неудобства?

Дэниел помолчал и сказал:

— Я пытаюсь, мадам, но думаю, что стал задумываться о таких вещах только после краткого сотрудничества с партнером Илайджем. Он имел манеру…

— Да, я знаю. Он размышлял обо всем. Его неугомонность тянула его задавать вопросы всегда и во всех направлениях.

— Похоже, что так. Я пытаюсь подражать ему, задаю вопросы. Я спрашиваю себя, на что похоже отсутствие Законов, к не могу себе этого представить, разве что это похоже на человека, и это заставляет меня ощущать неловкость. Я спрашиваю себя, как вы спросили меня, почему у меня такое ощущение.

— И что же ты себе ответил?

— После долгого времени я решил, что Три Закона управляют поведением моих позитронных путей. В любое время, при любых условиях Законы определяют направление и интенсивность позитронного потока по этим путям, и я всегда знаю, что делать. Однако, уровень этого знания не всегда одинаков. Бывает, что мое «делать как должно» находится под меньшим принуждением, чем в других случаях. Я всегда замечаю это понижение потенциала и последующей отступление от уверенности, какое именно действие следует предпринимать. Чем дальше я отхожу от уверенности, тем я ближе к болезненному состоянию. Принятые решения за миллисекунду вместо наносекунды вызывают очень тяжелое ощущение. «А что, — подумал я, — я был бы совсем без Законов, как человек? Что, если бы я вообще не имел ясного решения, как ответить на те или иные обстоятельства?. Это невозможно перенести, и у меня не было желания даже думать об этом.

— Но ты все-таки думал, Дэниел, и сейчас думаешь.

— Только из-за своего сотрудничества с партнером Илайджем, мадам. Я наблюдал за ним в условиях, когда он какое-то время не мог решиться на действие, потому что его сбивала запутанность проблемы. В результате он явно бывал больным, и я тоже чувствовал себя больным, потому что ничем не мог облегчить для него ситуацию. Вероятно, я чувствовал лишь малую часть того, что испытывал он. Если бы я ухватил больше и лучше понял бы последствия его неспособности решиться на действие, я, наверное…

Он заколебался.

— Перестал бы функционировать? Дезактивировался? — спросила Глэдия.

Она вдруг с болью подумала о Джандере.

— Да, мадам. Моя неспособность помочь могла расстроить защитное приспособление в моем позитронном мозгу. Но потом я заметил, что как ни болезненно переживает Илайдж свою нерешительность, он продолжает усилия по разрешению проблемы. Меня это восхищало.

— Значит, ты способен восхищаться?

— Я употребляю слово, слышанное мною от людей. Я не знаю, насколько правильно оно выражает то ощущение, какое вызывал во мне партнер Илайдж своими действиями.

Глэдия кивнула.

— Но человеком тоже управляют свои правила: инстинкты, побуждения, доктрины.

— Так думает и друг Жискар.

— Вот как?

— Но он находит эти законы слишком сложными для анализа. Он думает, что когда-нибудь разовьется математическая система анализа человеческого поведения, и из нее выведут неоспоримые Законы управления человеческим поведением.

— Сомневаюсь, — сказала Глэдия.

— Но друг Жискар не такой уж оптимист. Он думает, что это будет много времени спустя после развития такой системы.

— Я бы сказала, через страшно много.

— Теперь, — сказал Дэниел, — мы приближаемся к земному кораблю и должны приготовиться к стыковке, а это непростое дело.

Глэдии показалось, что стыковка длилась дольше, чем само путешествие до земного корабля. Дэниел оставался спокойным — впрочем, он и не мог быть иным — и уверял ее, что все человеческие корабли стыкуются друг с другом, несмотря на различие их форм и размеров.

— Как и люди, — заметила Глэдия.

Она улыбнулась, но Дэниел не ответил. Он сосредоточился на стыковке. Видно, это и в самом деле не всегда легко сделать. На минуту Глэдия почувствовала беспокойство. Земляне живут мало и стареют быстро. Прошло пять лет с тех пор, как она видела Илайджа. Сильно ли он постарел? Как он выглядит? Может, перемена в нем потрясет или испугает ее? Ах, как бы он ни выглядел, он все равно останется тем Илайджем, которому Глэдия бесконечно благодарна. Только ли благодарна?

Она заметила, что до боли стиснула руки, и с большим трудом заставила их расслабиться. Она сразу поняла, когда стыковка закончилась. Большой земной корабль имел генератор псевдогравитационного поля. В момент стыковки поле распространилось и на маленькую яхту.

— Мы состыковались, мадам Глэдия, — сказал Дэниел. — Партнер Илайдж просит разрешения войти на борт.

— Ну конечно, пусть войдет!

Часть стены отошла с легким жужжанием. В отверстие, пригнувшись, вошла фигура, и стена за ней закрылась. Фигура выпрямилась, Глэдия прошептала:

— Илайдж!

Глэдию захлестнули радость и успокоение. Ей показалось, что волосы его стали более седыми, но во всем остальном он остался прежним Илайджем. Не было никакой заметной перемены, никаких признаков старости. Он улыбнулся, с минуту, казалось, пожирал ее глазами, но затем поднял палец, как бы говоря „подожди“, и подошел к Дэниелу.

— Дэниел!

Он схватил робота за плечи и потряс его.

— Вы не изменились! О, дьявол! Вы константа во всех наших жизнях!

— Партнер Илайдж, как приятно видеть вас!

— Как приятно снова услышать, как меня называют партнером, и хочу, чтобы так и было. Я встречаюсь с вами в пятый раз, но впервые мне не нужно решать проблему. Теперь я уже не полицейский. Я вышел в отставку и переезжаю на один из новых миров. Дэниел, почему вы не приехали с доктором Фастольфом, когда он посещал Землю три года назад?

— Таково было решение доктора Фастольфа. Он решил взять Жискара.

— Я был разочарован, Дэниел.

— Мне было бы очень приятно увидеть вас, партнер Илайдж, но доктор Фастольф сказал мне потом, что, по-видимому, его решение было правильным, и визит прошел весьма успешно.

— Он действительно был весьма успешным, Дэниел. До этого визита земное правительство неохотно занималось процедурой Заселения, но после вас планета забурлила и миллионы людей захотели уехать. У нас не было столько кораблей, даже с помощью Авроры, чтобы отправить их всех, и не был о столько планет, готовых принять их, потому что каждую еще надо было приспосабливать. Без изменений ни одна не будет удобной для человеческого общества. На той, куда я еду, низкое содержание кислорода, и нам придется жить в куполах, пока на планете не распространится растительность земного типа.

Его глаза все еще оборачивались к Глэдии, а она сидела и улыбалась.

— Так оно и должно быть, — сказал Дэниел. — Насколько я знаком с человеческой историей, Внешние Миры тоже прошли через период формирования фунта.

— Конечно, прошли! Благодаря этому опыту теперь этот процесс может пройти быстрее. Но я вот думаю, не побудете ли вы некоторое время в кабине пилота, Дэниел? Мне надо поговорить с Глэдией.

— Конечно, мастер Илайдж.

Дэниел вышел через арку в пилотскую кабину, а Бейли вопрошающе посмотрел на Глэдию и сделал рукой движение в ее сторону. Она поняла, подошла к арке и тронула контакт. Перегородка бесшумно задвинулась. Теперь они были одни.

Бейли протянул руки.

— Глэдия!

Она взяла его руки, не подумав даже, что она без перчаток, и сказала: — Если бы Дэниел остался с нами, он бы не помешал нам.

— Физически — да, но психологически мог бы!

Бейли печально улыбнулся.

— Прости меня, Глэдия, я сначала заговорил с Дэниелом.

— Ты знаком с ним дольше, — тихо сказала она. — У него право равенства.

— Нет, но у него нет защиты. Если я тебе надоем, ты можешь дать мне по морде, если захочешь, а Дэниел не может. Я могу игнорировать его, приказать уйти, обращаться с ним, словно он робот, а он будет вынужден повиноваться и оставаться таким же преданным и не жалующимся партнером.

— Но ведь он и есть робот, Илайдж.

— Для Меня — нет. Умом я сознаю, что он робот и не имеет человеческих ощущений, но сердцем я считаю его человеком, и именно так должен обращаться с ним. Я бы попросил доктора Фастольфа позволить мне взять Дэниела с собой, но на новые поселения роботов не допускают.

— А меня ты не хотел бы взять с собой?

— Космониты тоже не допускаются.

— Похоже, у землян столько же неразумных исключений, сколько и у нас, космонитов.

Бейли угрюмо кивнул.

— Глупость с обеих сторон. Но даже если бы мы были здравомыслящими, я не взял бы тебя с собой. Ты не сможешь там жить. А я вечно боялся бы, что иммунный механизм не справится, и ты умрешь от какой-нибудь пустяковой болезни. Или наоборот, будешь жить слишком долго и наблюдать, как умирают наши поколения. Прости меня, Глэдия.

— За что, дорогой?

— За это…

Он раскинул руки.

— За то, что я просил тебя приехать.

— Но я так рада увидеть тебя.

— Я знаю. Я пытался не видеть тебя, но мысль, что я буду в космосе и не остановлюсь на Авроре, мучила меня. Но и увидеться тоже плохо, Глэдия. Это означает новую разлуку, которая будет терзать меня. Вот поэтому я никогда не писал тебе и не вызывал по гиперволне. Ты, наверное, удивлялась.

— Нет, пожалуй. Я согласна с тобой, надо было поставить точку, иначе все было бы бесконечно труднее. Но я писала тебе много раз.

— Ты? Я не получил ни одного письма.

— Я их не посылала. Я писала и уничтожала.

— Почему же?

— Потому, Илайдж, что частное письмо с Авроры на Землю пройдет через руки цензоров, а я этого не хотела. Если бы ты послал мне письмо, оно скорее всего не дошло бы до меня, каким бы невинным оно ни было. Я думала, что именно поэтому никогда не получала писем. Теперь, когда я знаю, что ты подозревал о такой ситуации, я страшно рада, что ты не сделал глупости и не писал мне, ты не понял бы, почему я тебе не отвечаю.

Бейли удивленно уставился на нее.

— Как же получилось, что я вижу тебя сейчас?

— Незаконно. Я воспользовалась частным кораблем доктора Фастольфа, поэтому прошла мимо пограничной стражи, и нас не окликнули. Не принадлежи этот корабль доктору Фастольфу, меня остановили бы и отправили обратно. Я думаю, ты тоже понял это, поэтому и связался со мной не прямо, а через доктора Фастольфа.

— Ничего я не понимал. Я удивляюсь, что двойное неведение сохранило меня в безопасности. Я не знал правильной комбинации гиперволны, чтобы добраться непосредственно до тебя, а на Земле узнать эту комбинацию было бы сложно. Сделать это частным путем я не мог — и так о нас с тобой болтали по всей Галактике благодаря тому идиотскому фильму, которой был поставлен после Солярии. Но комбинацию доктора Фастольфа я достал, и, очутившись на орбите вокруг Авроры, сразу же связался с ним.

— Так или иначе, но мы встретились.

Она села на край койки и протянула ему руки.

Бейли взял их и попытался сесть на табурет, но она притянула его к себе и усадила рядом. Он неловко спросил:

— Ну, как ты, Глэдия?

— Вполне хорошо, а ты?

— Старею. Три недели назад отпраздновал пятидесятилетие.

— Пятьдесят — это не…

Она запнулась.

— Для землянина это старость. Мы же короткоживущие.

— Даже для землянина пятьдесят лет не старость. Ты нисколько не изменился.

— Приятно слышать, но я мог бы сказать тебе, что скрип усилился. Глэдия, я должен спросить: ты и Сантирикс Гремионис…

Глэдия улыбнулась и кивнула.

— Он мой муж. Я послушалась твоего совета.

— И это хорошо сработало?

— Прилично. Живем неплохо.

— Это хорошо. Надеюсь, так и останется.

— Ничто не остается на столетия, Илайдж, но может сохраниться на годы, даже на десятилетия.

— Детей нет?

— Пока нет, Ну, а как твоя семья, мой женатый мужчина? Как сын, жена?

— Бентли уехал два года назад с переселенцами. Я еду к нему. Он крупное должностное лицо на новой планете. Ему всего двадцать четыре, но он уже заслужил уважение и почет.

В глазах Бейли заплясали огоньки.

— Я уж думаю, не придется ли мне обращаться к нему „Ваша честь“, ка людях, конечно.

— Великолепно. А миссис Бейли? Она с тобой.

— Джесси? Нет. Она не захотела оставить Землю. Я говорил ей; что мы длительное время будем жить в куполах, так что большой разницы с Землей не будет, разве что более примитивно. Может, со временем она переменит мнение. Может, ей надоест одиночество, и она захочет приехать. Посмотрим.

— А пока ты один.

— На корабле больше сотни иммигрантов, так что я практически не один.

— Они по ту сторону стыковочной стеньг. И я тоже одна.

Бейли бросил быстрый взгляд в сторону пилотской кабины, и Глэдия сказала:

— Не считая Дэниела, конечно. Но он по ту сторону двери, и он робот, хоть ты и считаешь его личностью. Но ты, наверное, хотел увидеться со мной не для того, чтобы поговорить о наших семьях?

Бейли сказал почти в тревоге:

— Я не могу просить тебя…

— А я могу. Эта койка вообще-то не предназначена для сексуальных действий, но я надеюсь, что ты с нее не свалишься.

— Глэдия, я не могу отрицать, что… — начал он. И запнулся.

— Ох, Илайдж, не надо долгих рассуждений для удовлетворения нужд вашей земной морали. Я предлагаю себя тебе в соответствии с аврорскими обычаями. У тебя есть полное право сказать, и я не могу спрашивать о причинах отказа. Впрочем, я думаю, что право отказывать принадлежит только аврорцам, но не землянам.

— Я больше не землянин.

Бейли вздохнул.

— Еще меньше склонна признать это право за несчастным иммигрантом, едущим на варварскую планету; Илайдж, у нас было так мало времени, и его так мал о сейчас. Эта встреча так неожиданна, что было бы космическим преступлением отмахнуться от нее. — Ты и в самом деле хочешь старика?

— Ты и в самом деле хочешь, чтобы я тебя умоляла?

— Но мне стыдно.

— Закрой глаза.

— Я имею в виду — стыдно за себя, за свое дряхлое тело.

— Переживешь. Твое дурацкое мнение о себе меня нисколько не касается.

Она обняла его, и застежка ее платья разошлась в стороны.

Глэдия одновременно узнала множество вещей. Она с удивлением констатировала, что Илайдж остался точно таким же, каким она его помнила. Пять лет ничего не изменили. Ей не пришлось подогревать себя воспоминаниями. Он был Илайджем.

Ока с недоумением познала разницу: в ней усилилось впечатление, что у Сантирикса Гремиониса, кроме главного недостатка, который она определила раньше, есть и другие. Сантирикс был чувствительным, мягким, рациональным, в меру неглупым и… плоским. Сна не могла бы сказать, что именно он плоский, но что бы он ни делал и не говорил, он не воодушевлял ее, как Бейли, даже если Бейли молчал. Бейли был старше Сантирикса годами, много старше физиологически, не так красив, как Сантирикс, он, что всего важнее, нес с собой неуловимую атмосферу распада, ауру быстрого старения и короткой жизни, как все земляне. И все же… Она узнала, как глупы мужчины: Бейли подходил к ней нерешительно, совершенно не оценив своего воздействия на нее. Она узнала о его отсутствии, потому что он ушел поговорить с Дэниелом — тот был последним, как был и первым. Земляне ненавидели и боялись роботов, но Бейли, отлично знал, что Дэниел — робот, обращался с ним всегда как с личностью. С другой стороны, космониты любили роботов и чувствовали себя неуютно без них, но никогда не думали о них иначе, как о машинах. И она узнала время. Она знала, что прошло ровно три часа тридцать пять минут с тех пор, как Бейли вошел в маленькую яхту Фастольфа, и знала также, что времени остается очень мало. Чем дольше она остается вне поверхности Авроры, чем дольше корабль Бейли находится на орбите, тем больше вероятность, что кто-нибудь заметит, а если уже заметил, то почти наверняка заинтересуется, станет расследовать, и тогда Фастольфу предстоит куча неприятностей.

Бейли вышел из пилотской кабины и грустно посмотрел на Глэдию.

— Мне пора, Глэдия.

— Я знаю.

— Дэниел будет заботиться о тебе. Он станет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом — ради меня. Но я хочу, чтобы ты прислушивалась к Жискару. Пусть он будет твоим советником.

Глэдия нахмурилась.

— Почему Жискар? Я недолюбливаю его.

— Я не прошу любить его. Я прошу тебя верить ему.

— Почему, Илайдж?

— Этого я не могу тебе сказать. В этом случае ты тоже должна поверить мне.

Они посмотрели друг на друга и молчали.

Это молчание как бы остановило время, позволило им задержать секунды, не дать им бежать. Но надолго это не сработало. Бейли сказал:

— Ты не жалеешь?

— Как я могу жалеть, когда я больше не увижу тебя?

Бейли хотел ответить, но она прижала свой маленький кулачок к его губам.

— Не надо лгать, — ;сказала она. — Я никогда не увижу тебя.

Она его больше никогда не увидела.

Глэдия болезненно ощущала, как ее вытягивает в настоящее через мертвую пустыню лет. „Я так и не увидела его больше, — подумала она. — Никогда“. Она так долго защищала себя от горькой сладости, а сейчас нырнула в нее — больше горькую, чем сладкую, и все из-за этого типа, Мандамуса, из-за того, что Жискар просил ее принять Мандамуса, и потому что она обещала верить Жискару. Это была последняя Его просьба. Она сосредоточилась на настоящем. Мандамус холодно смотрел на нее.

— По вашей реакции, мадам Глэдия, я вижу, что это правда. Вы не могли бы сказать это яснее.

— Что правда? О чем вы говорите?

— Что вы виделись с землянином Илайджем Бейли через пять лет после его визита на Аврору. Что его корабль был на орбите, Вы поехали туда, чтобы увидеть Бейли, и были с ним примерно то время, когда был зачат ваш сын.

— Какие у вас доказательства?

— Мадам, это не было абсолютной тайной. Земной корабль был замечен на орбите. Яхта Фастольфа была замечена в полете. Самого Фастольфа на борту яхты не было, так что там был и предположительно вы. Влияние доктора Фастольфа было достаточно велико, чтобы дело не попало в запись.

— Если нет записи, нет и доказательств.

— Доктор Амадейро две трети своей жизни потратил на то, чтобы следить за доктором Фастольфом глазами ненависти. Среди правительственных чиновников всегда были такие, кто был душой и телом предан политике доктора Амадейро и сохранению Галактики для космонитов, и они охотно сообщали ему все, что он хотел знать. Доктор Амадейро услышал о вашей маленькой эскаладе почти сразу же, как она произошла.

— Это еще не доказательство. Ничем не подкрепленное слово мелкого чиновника-подлизы не в счет. Амадейро ничего не мог сделать. Даже он понимал, что у него нет доказательств.

— Нет доказательств, на основании которых он мог бы обвинить кого-то в проступке. Нет доказательств, на основании которых он мог бы причинить неприятности Фастольфу, но их достаточно для подозрения, что я потомок Бейли, и для крушения моей карьеры.

— Можете не беспокоиться, — с горечью сказала Глэдия. — Мой сын — сын Сантирикса Гремиониса, настоящий аврорец, и вы его потомок.

— Убедите меня в этом, мадам. Я больше ни о чем не прошу. Убедите меня, что вы провели несколько часов наедине с землянином и разговаривали о политике, о дружбе, о былом, рассказывали анекдоты, но не прикасались друг к другу. Убедите меня.

— Что мы делали — не ваше дело, так что не тратьте свой сарказм. Когда я виделась с ним — я уже была беременна от мужа. Я несла трехмесячный плод Аврорский.

— Вы можете доказать это?

— Зачем мне доказывать? Дата рождения моего сына есть в записях, а у Амадейро наверняка есть дата моего визита к землянину.

— Как я уже говорил, ему сообщили, но с тех пор прошло уже два столетия, и он не помнит точно. Визит ваш не был записан, так что справиться негде. Доктор Амадейро, кажется, думает, что это было за девять месяцев до рождения вашего сына.

— За шесть месяцев.

— Докажите.

— Даю слово.

— Этого недостаточно.

— Ну тогда… Дэниел, ты был там со мной, когда я виделась с Илайджем Бейли?

— Мадам Глэдия, это было за сто семьдесят три дня до рождения Вашего сына.

— Как раз за шесть месяцев до родов.

— Этого мало, — сказал Мандамус.

Глэдия вздернула подбородок.

— У Дэниела идеальная память, а свидетельства роботов считаются доказательством в судах Авроры.

— Это дело не для суда, а память Дэниела ничего для Амадейро не значит, Дэниел создан Фастольфом и находился у Фастольфа почти два столетия. Мы не знаем, какие изменения в нем были произведены, не знаем, как инструктировали Дэниела в делах, связанных с доктором Амадейро.

— Подумайте вот о чем: земляне генетически совершенно отличны от нас. Мы практически разные образцы. И мы взаимно не даем потомства.

— Это не доказано.

— Хорошо, существуют генетические записи Даррела и Сантирикса. Сравните их. Если мой бывший муж не отец Даррела, генетические различия будут очень заметны.

— Генетические записи не показываются никому. Вы это знаете.

— Амадейро не смутят этические соображения. При его влиянии он увидит эти записи нелегально. Может, он боится, что его гипотеза не получит подтверждения?

— Он ни по каким причинам не нарушит право аврорца на личные тайны.

— Тогда уходите в космос и задохнитесь в вакууме. Если Амадейро не поддастся убеждениям, это его дело. Вы во всяком случае, должны были поверить, вот и убеждайте Амадейро, как хотите. Если это не удастся и ваша карьера повернется не так, как вам хочется, то уж, поверьте, меня это абсолютно не касается.

— Это меня не удивляет. На большее я и не рассчитывал. Что касается меня, то я убежден. Просто я надеялся, что вы дадите мне какое-нибудь материальное доказательство, чтобы я мог убедить Амадейро. Но его у вас нет.

Глэдия презрительно пожала плечами.

— Тогда я воспользуюсь другими методами, — сказал Мандамус.

— Я рада, что они у вас есть, — холодно произнесла Глэдия.

Он сказал тихо, как бы боясь, что его подслушают:

— Есть. Очень мощные методы.

— Прекрасно. Я думаю, вы попытаетесь шантажировать Амадейро. За ним, наверное, есть многое, по поводу чего его можно шантажировать.

Мандамус вдруг нахмурился.

— Не глупите.

— Теперь можно идти, — сказала Глэдия. — Я достаточно терпела вас. Убирайтесь из моего дома?

Мандамус поднял руки.

— Подождите! Я с самого начала сказал, что у меня были две причины увидеть вас: личное дело и государственное. Я потерял слишком много времени на первое и прошу вас уделить мне пять минут на второе.

— Я даю вам пять минут, но не больше.

— Еще кто-то хочет увидеть вас, землянин, или» во всяком случае, потомок землян, житель одного из Поселенческих миров.

— Скажите ему, что никто из землян и их потомков-переселенцев не допускаются на Аврору, и отошлите его прочь.

— К сожалению, мадам, за последние два столетия равновесие сил несколько изменилось. У землян больше планет, чем у нас, а население у них всегда было больше. У них больше космических кораблей, хотя и не таких первоклассных, как у нас, и из-за короткой жизни и плодовитости земляне, видимо, более готовы умирать, чем мы.

— В последнем я не уверена.

— А почему бы и нет?

Мандамус напряженно улыбнулся.

— Восемь десятилетий значат меньше, чем сорок. В любом случае мы вынуждены обращаться с ними вежливо, куда вежливее, чем во времена Илайджа Бейли. Если хотите знать, эту ситуацию создала политика Фастольфа.

— От чьего имени вы говорите? От имени Амадейро, который теперь вынужден быть вежлив с поселенцами?

— Нет, от имени Совета.

— Вы представитель Совета?

— Официально нет, но меня просили проинформировать вас неофициально.

— А если я повидаюсь с этим поселенцем, что дальше? Чего он от меня хочет?

— Как раз этого мы не знаем, мадам. Мы рассчитываем услышать это от вас. Вы увидите его, узнаете, чего он хочет, и сообщите нам.

— Кому это — вам?

— Как я уже говорил — Совету. Поселенец будет у вас сегодня вечером.

— Вы, кажется, считаете, что у меня нет иного выбора, кроме как стать информатором?

Мандамус встал, явно окончив свою миссию.

— Вы не будете «информатором». Вы ничем не обязаны этому поселенцу. Вы просто сообщите своему правительству, как честная аврорская гражданка. Вы же не хотите, чтобы Совет предположил, что ваше солярианское происхождение в какой-то мере разжижает ваш аврорианский патриотизм.

— Сэр, я аврорианка в четыре раза дольше, чем вы.

— Не спорю, но вы родились и выросли на Солярии. Вы — необычная аномалия, аврорианка чужеземного происхождения, и этого не забыть. Это особенно справедливо, поскольку поселенец хочет видеть именно вас, а не кого-нибудь другого на Авроре, именно потому, что вы солярианского происхождения.

— Откуда вы это знаете?

— Предполагаем. Он назвал вас «солярианской женщиной». Мы хотим знать, почему это для него имеет значение, теперь, когда Солярия больше не существует.

— Спросите его.

— Мы предпочитаем спросить вас после того, как вы спросите его. А теперь я прошу разрешения оставить вас и благодарю за гостеприимство.

Глэдия холодно кивнула.

— Я даю вам разрешение уйти с большей охотой, чем предлагала вам свое гостеприимство.

Мандамус пошел к двери, за ним вплотную шли его роботы. На пороге он повернулся:

— Чуть не забыл…

— Да?

— Фамилия поселенца, как ни странно, Бейли.

Дэниел и Жискар с присущей роботам вежливостью проводили Мандамуса и его роботов за пределы территории поместья и, поскольку уже были снаружи, обошли эту территорию для уверенности, что низшие роботы на своих местах. Обратили внимание на погоду, облачную и чуточку холоднее, чем полагалось бы по сезону. Дэниел сказал:

— Доктор Мандамус открыто признал, что Поселенческие Миры теперь сильнее Внешних. Я не ожидал от него этого.

— Я тоже, — сказал Жискар. — Я был уверен, что поселенцы выросли в силе по сравнению с космонитами, потому что Илайдж Бейли много лет назад предсказал это, но я не мог сказать, когда этот факт станет ясным аврорскому Совету. Мне казалось, что социальная инерция будет держать Совет в полной уверенности в превосходстве космонитов еще долго после того, как это превосходство исчезнет. Я только не мог рассчитать, как долго продлится это заблуждение.

— Я поражен, что Илайдж предсказал это так задолго.

— У людей есть такие способы мышления, каких у нас нет.

Будь Жискар человеком, в этом замечании слышались бы сожаление или зависть, но, поскольку Жискар был роботом, он просто передал факт.

— Я пытался получить если не способ мышления, то знания читая человеческую историю. Наверняка где-то в длинных описаниях событий должны быть скрыты Законы Человечества, эквивалентные Трем Законам Роботехники.

Дэниел сказал:

— Мадам Глэдия однажды сказала мне, что эта надежда несбыточна.

— Вполне возможно, друг Дэниел. Хотя мне и кажется, что Законы Человечества должны существовать, я не могу найти их. Каждое обобщение, которое я пытался сделать, имело множество исключений. Но если такие Законы существуют, и я их найду, то я лучше пойму человека и буду более уверен, что повинуюсь Трем Законам наилучшим образом.

— Поскольку партнер Илайдж понимал человека, у него, на верное, было какое-то знание Законов Человечества.

— Возможно. Но он знал это, как люди говорят, интуитивно. Я не понимаю этого слова, оно означает неизвестную мне концепцию. Возможно, это лежит за пределами разума, а в моем распоряжении есть только разум.

Разум и память!

Память, которая работает, конечно не по человеческому образцу. У нее нет несовершенности воспоминания, суетливости, добавлений и вычитаний, продиктованных принятием желаемого за действительное и эгоизм, не говоря уже о задержках, пропусках и возвратах, могущих вернуть память к давним грезам. Память робота отмечает события, точно когда они произошли, только в ускоренном темпе. Секунды разматываются в наносекунды, так что дни событий могут ожить со скоростью незаметного пробела в беседе. Жискар оживил тот визит на Землю, как делал это много раз, чтобы понять способность Бейли предсказать будущее, но так и не понял.

Земля!

Фастольф поехал на Землю на аврорском военном корабле с полным комплектом товарищей-пассажиров, как людей, так и роботов. Однако, когда они оказались на орбите, только один Фастольф взял модуль для высадки. Инъекции стимулировали его иммунный механизм, он носил обязательные перчатки, комбинезон, контактные линзы и носовые фильтры и чувствовал себя в полной безопасности, но другие аврорцы не пожелали стать частью делегации. Фастольф только пожал плечами, поскольку ему казалось, как он позже объяснил Жискару, что его примут лучше, если он будет один. Делегация могла напомнить Земле о старых временах Космотауна, когда космониты имели постоянную базу на Земле и непосредственно влияли на планету. Но Фастольф взял с собой Жискара. Приехать без роботов было немыслимо даже для Фастольфа. Однако несколько роботов могли бы насторожить все более ненавидевших их землян, а с землянами Фастольф надеялся увидеться и провести переговоры. Первым делом он, разумеется встретился с Бейли, который должен был стать его связью с Землей и ее народом. Истинной же причиной являлось большое желание Фастольфа снова увидеть Бейли, поскольку Фастольф был немало ему обязан.

Вообще-то говоря, это Жискар хотел видеть Бейли. Он слегка укрепил эмоции и импульс в мозгу Фастольфа, чтобы привести это свое желание в исполнение, но Фастольф об этом не знал и даже не подозревал. Бейли ожидал его при высадке, с ним была небольшая группа официальных лиц Земли, так что началась нудная трата времени с вежливыми фразами и шедшим своим порядком протоколом. Прошло несколько часов, прежде чем Бейли и Фастольф смогли поговорить, да и то потому лишь, что вмешался Жискар и коснулся мозга самого главного чиновника, выглядевшего явно усталым. Всегда безопаснее ограничиться усилением уже существующей эмоции, это почти никогда не приносит вреда.

Бейли и Фастольф сидели в маленькой столовой, которой обычно пользовались только высшие правительственные чины. Еда здесь заказывалась набором на компьютерном меню и подавалась компьютерными разносчиками. Фастольф улыбнулся.

— Очень передовой метод. Но эти разносчики — те же специализированные роботы. Я удивлен, что земля пользуется ими. Они явно не космонитского происхождения.

— Нет, — ответил Бейли, — они, так сказать, доморощенные. Это только для верхушки, и мне впервые довелось пользоваться ими. Второго случая, конечно, не представится.

— Вас могут когда-нибудь назначить на высокий пост, и тогда вы будете пользоваться такими вещами.

— Никогда этого не будет, — сказал Бейли.

Блюда были поставлены перед каждым, и разносчик оказался достаточно искушенным, чтобы игнорировать Жискара, который стоял за стулом Фастольфа.

Некоторое время Бейли ел молча, потом нерешительно сказал:

— Очень рад снова увидеть вас, доктор Фастольф.

— Я тоже. Я не забыл, что два года назад вы сумели отвести от меня подозрения в уничтожении робота Джандера, и все ловко повернули против моего самоуверенного оппонента доктора Амадейро.

— Я до сих пор вздрагиваю, коша вспоминаю об этом, — сказал Бейли. — И вас, Жискар, я тоже рад видеть. Надеюсь, что вы не забыли меня.

— Это совершенно невозможно, сэр, — ответил Жискар.

— Вот и хорошо. Ну, доктор, я думаю, что политическая ситуация на Авроре продолжает оставаться благоприятной. Так говорят наши источники информации, но я не очень доверяю земному анализу аврорских дел.

— В данный момент можете верить. Моя партия имеет твердый контроль в Совете. Амадейро упорно держится в оппозиции, но я подозреваю, что пройдет немало лет, прежде чем его приверженцы оправятся от нанесенного им вами удара. Но как дела у вас и у Земли?

— Неплохо. Скажите, доктор Фастольф, вы привезли с собой Дэниела?

Лицо доктора слегка дернулось в замешательстве:

— Простите, Бейли, — медленно сказал Фастольф. — Я его привез, но оставил на корабле. Мне показалось невежливым являться в сопровождении робота, столь похожего на человека. Поскольку Земля также настроена против роботов, как и раньше, человекоподобный робот мог, по моему мнению, показаться им намеренным вызовом.

— Я понимаю.

Бейли вздохнул.

— Правда ли, что ваше правительство намерено запретить использование роботов в городах?

— Я подозреваю, что очень скоро придут к этому, дабы уменьшить финансовые потери и затруднения. Все роботы будут переведены в сельскую местность, где они нужны в сельском хозяйстве и на рудниках. Там они постепенно тоже будут отходить, и на новых планетах их не будет совсем.

— Кстати, о новых планетах: ваш сын уже оставил Землю?

— Да, несколько месяцев назад. Он сообщил нам, что благополучно прибыл с несколькими сотнями поселенцев, как они себя называют, на новую планету. Там есть какая-то местная растительность, но атмосфера с низким содержанием кислорода. Со временем эта планета станет подобием Земли. Пока там поставлены купола. Переселенцы объявили всем и каждому, что необходимо срочно заняться землеустройством. Письма Бентли и редкие гиперволновые переговоры обнадеживают, новее равно его матери чертовски недостает сына.

— А вы поедете туда, Бейли?

— Я не уверен, что жизнь на чужой планете под куполами является для меня идеалом, доктор Фастольф. У меня нет молодости и энтузиазма Бена, но, я думаю, уже года через два-три я поеду. Во всяком случае, я уже подал в Департамент заявление о своем намерении эмигрировать.

— Они, наверное, очень огорчены?

— Ничуть. Они, конечно, выражают сожаление, но они рады избавиться от меня. У меня чересчур дурная слава.

— А как земное правительство реагирует на тягу к экспансии в Галактике?

— Нервно. Полностью не запрещает, но и не поощряет. Оно по-прежнему подозревает, что космониты противятся этому делу и хотят сделать что-то неприятное для прекращения этой экспансии.

— Социальная инерция, — сказал Фастольф. — Они судят о нас по нашему поведению в прошлом. А сейчас им ясно показали, что мы поощряем земную колонизацию новых планет и сами намерены колонизировать новые планеты для себя.

— Надеюсь, вы объясните это нашему правительству. Еще один маленький вопрос, доктор Фастольф: как там…

Он замялся.

— Глэдия? — спросил Фастольф.

Он скрыл усмешку.

— Вы забыли ее имя?

— Нет. Я просто не решался…

— С ней все в порядке. Живет она хорошо. Она просила напомнить вам о ней, но, думаю, вас не нужно понукать, чтобы вы вспомнили ее.

— Надеюсь, ее солярианское происхождение не используется против нее?

— Нет, так же, как и ее роль в падении Амадейро. Скорее наоборот. Я позабочусь о ней, будьте уверены. Однако, я не могу вам позволить полностью отклониться от дела. Значит, бюрократический аппарат продолжает противиться эмиграции и экспансии? Будет ли процесс продолжаться, несмотря на такое сопротивление?

— Возможно, — сказал Бейли, — но не наверняка. Существенная оппозиция в основном среди народа. Им трудно вырваться из громадных подземных городов, из своего дома.

— Из своего лона.

— Да, если хотите. Отправиться на новые планеты, жить там примитивной жизнью в течение десятилетий — это очень трудно. Коша я думаю об этом, особенно в бессонные ночи, я решаю, что не поеду. Так случалось сотни раз, но утром я отменял свое решение. А уж если это тревожит меня, когда я, можно сказать, зачинщик всего этого дела, то кто же может ехать спокойно, и с радостью? Без правительственного одобрения, без — скажем откровенно — правительственного пинка в зад населению, весь проект может провалиться.

Фастольф кивнул:

— Я попытаюсь убедить ваше правительство. А если мне не удастся?

Бейли тихо сказал:

— Если вам не удастся, и проект провалится для нашего народа, остается только одна альтернатива. Галактику должны заселить космониты. Дело должно быть сделано.

— И вы согласны смотреть, как космониты заселяют Галактику, в то время, как ваш народ остается на единственной планете?

— Совершенно не согласен, но это все-таки лучше, чем вообще никакой экспансии. Много столетий назад земляне полетели к звездам, основали несколько поселений, которые теперь называются Внешними. И эти первые немногие колонизировали другие миры. Но потребуется много времени, чтобы космониты или земляне успешно заселили и развили новый мир. И это должно продолжаться.

— Согласен. Но почему вы так хотите экспансии, Бейли?

— Я чувствую, что без экспансии человечество не продвинется вперед. Дело не в географическом распространении, а в чистейшем пути стимуляции других видов, экспансии. Если географическая экспансия может хоть как-то увериться, что здесь нет экспансии других разумных существ, если распространение идет в пустом пространстве, так почему бы ей не быть? В таких условиях противиться экспансии — это значит упрочить распад.

— Значит, вы тоже видите эти альтернативы? Экспансия и продвижение вперед, отсутствие экспансии — упадок?

— Да, я верю в это. Но если Земля откажется от экспансии, то ее должны принять космониты. Человечество, будь то земляне или космониты, должно распространяться. Я хотел бы увидеть, как эту задачу выполняют земляне, но уж лучше экспансия космонитов, чем вообще никакой. Либо та, либо другая альтернатива.

— А если распространяются только одни, а другие — нет?

— Тогда распространившееся общество станет сильнее, а оставшиеся ослабеют.

— Вы уверены?

— Мне кажется, это неизбежно.

Фастольф кивнул:

— Вполне согласен, вот поэтому я и пытаюсь уговорить Землю и космонитов распространяться и развиваться дальше. Это третья альтернатива, и, думаю, лучшая.

Память скользила мимо последующих дней: невероятные толпы народа, беспрерывно двигавшиеся потоками и коловоротами по экспресс-путям, бесконечные совещания с неисчислимыми чиновниками, мозгами в толпе. Главное — мозги в толпе, мозги в такой плотной толпе, что Жискар не мог выделить индивидуумов. Массы мозгов слишком смешивались и превращались в обширную пульсирующую серость, где можно было заметить лишь периодические искры подозрительности или неприязни, возникавшие всякий раз, когда кто-то из этого множества смотрел на Жискара. Лишь когда Фастольф был на конференции с небольшим количеством должностных лиц, Жискар мог иметь дело с индивидуальным мозгом, и это было важно Память медленно шла к точке, близкой к концу пребывания на Земле, когда Жискар наконец сумел остаться наедине с Бейли. Он минимально воздействовал на несколько мозгов, чтобы они решили сделать на некоторое время перерыв. Бейли сказал виновато:

— Не думайте, что я игнорировал вас, Жискар. Просто, у меня не было случая побыть с вами вдвоем. Я не из больших шишек и не могу распоряжаться своим временем.

— Я так и понял, сэр, но сейчас мы можем побыть вместе некоторое время.

— Хорошо. Доктор Фастольф сказал мне, что Глэдия живет хорошо. Но он мог сказать это по доброте, зная, что я хочу услышать. Вам я приказываю сказать правду. Верно, что у Глэдии все в порядке?

— Доктор Фастольф сказал вам правду, сэр.

— Вы, я надеюсь, помните мою просьбу, когда мы в последний раз виделись на Авроре, охранять и защищать Глэдию?

— Друг Дэниел и я, сэр, помним вашу просьбу. Я устроил так, что, когда доктора Фастольфа не будет в живых, мы с другом Дэниелом станем частью штата мадам Глэдии. Тогда у нас станет еще больше возможностей оберегать ее от вреда.

— Это будет уже после меня, — печально сказал Бейли.

— Я понимаю, сэр, и очень сожалею об этом.

— Помочь этому нельзя, но кризис придет — или может прийти — даже раньше смерти доктора Фастольфа. Но все равно уже после моей.

— Что вы имеете в виду, сэр? Какой кризис?

— Жискар, кризис может произойти, потому что доктор Фастольф говорит на редкость убедительно. Есть и другие факторы, действующие вместе с ним, и это дает выполнение задачи.

— И что же, сэр?

— Все чиновники, с которыми виделся и говорил доктор Фастольф, теперь с энтузиазмом поддерживают эмиграцию. Раньше они не благоволили к ней, или, во всяком случае, относились к ней сдержанно, а теперь, коль скоро создающие мнение лидеры отнеслись благосклонно, другие последуют за ними. Это пойдет, как эпидемия.

— Но ведь вы этого хотели, сэр?

— Да, но это, пожалуй, превышает мои желания. Мы будем распространяться в Галактике, но что, если космониты этого не сделают?

— Почему бы им отказываться?

— Не знаю. Я высказываю предположение, возможность. Что, если они этого не сделают?

— Тогда Земля и планеты, которые заселит ее народ, станут сильнее, как вы сами говорили.

— А космониты ослабеют. Но будет период, когда космониты будут сильнее, чем Земля и Переселенческие Миры, хотя грань будет резко сокращаться. Космониты неизбежно станут рассматривать землян как растущую опасность и наверняка решат, что Землю и Поселенцев надо остановить, пока не поздно, и принять для этого крутые меры. Это и будет период кризиса, который и определит всю будущую историю человечества.

— Я понимаю вашу точку зрения, сэр.

Бейли на какое-то время задумался, а потом спросил почти шепотом, как бы опасаясь быть подслушанным:

— Кто знает о ваших способностях?

— Из людей только вы, но вы не можете сказать об этом другим.

— Знаю, что не могу. Дело в том, что не Фастольф, а вы осуществили поворот на сто восемьдесят градусов, что сделало всех чиновников, с которыми вы вошли в контакт, ярыми сторонниками эмиграции. И вы устроили так, что Фастольф взял сюда вас, а не Дэниела. Вы были сутью, а Дэниел мог быть только отвлечением.

— Я чувствовал необходимость свести персонал к минимуму, чтобы избежать трудностей со стиранием обидчивости людей. К сожалению, сэр, об отсутствии Дэниела. Я вполне сознаю ваше разочарование, что вы не смогли с ним встретиться.

— Ладно. Я понимаю необходимость и возлагаю на вас обязанность передать Дэниелу, что я чертовски соскучился по нему. В любом случае, я держусь своей точки зрения: если Земля вступит в большую политику заселения планет, а космониты отстанут, ответственность за это и, следовательно, за неизбежность кризиса, ляжет на вас. Вы должны чувствовать эту ответственность и в дальнейшем, когда кризис наступит, использовать ваши способности для защиты Земли.

— Я сделаю все, что смогу, сэр.

— Если вам удастся это, Амадейро или его коллеги могут кинуться на Глэдию. Не забывайте защищать ее.

— Ни Дэниел, ни я не забудем.

— Спасибо, Жискар.

И они расстались. Когда Жискар, сопровождая Фастольфа, входил в модуль, чтобы начать обратное путешествие на Аврору, он еще раз увидел Бейли, но на этот раз у них не было возможности поговорить. Бейли помахал им и беззвучно, одними губами, выговорил:

— Помните.

Жискар понял слово и почувствовал за ним эмоции. После этого Жискар никогда не видел Бейли.

Жискар никогда не находил возможным пробегать по резким образам этого единственного визита на Землю, не задевая последующих за этим образов ключевого визита к Амадейро в Институт Роботехники.

Такую встречу нелегко было устроить. Амадейро, чувствуя горечь давившего на него поражения, противился унижению идти в дом Фастольфа. Тогда Фастольф сказал Жискару:

— Я могу позволить себе великодушие победителя. Я сам пойду к нему. В конце концов, должен же я с ним увидеться.

Фастольф стал членом Института Роботехники с тех пор, как Бейли сделал возможным крушение Амадейро и его политических амбиций. В ответ Фастольф передал в институт все сведения о создании человекоподобных роботов. Сколько-то их было сделано, а затем проект накрылся, и Фастольф злился.

Сначала Фастольф решил прибыть в Институт без сопровождения роботов. Он хотел выставить себя без какой-либо защиты, так сказать, голым в центре все еще сильного вражеского лагеря. Это могло быть признаком человечности и доверия, но так же полнейшей самоуверенности, и Амадейро должен был понять это. Фастольф совершенно один продемонстрировал бы убежденность, что Амадейро со всеми ресурсами Института и его штата не посмеет коснуться своего единственного врага, явившегося беспечно и без защиты прямо в волчью пасть. Но затем Фастольф, сам не зная, почему велел Жискару сопровождать его.

Амадейро, похоже, несколько потерял в весе с тех пор, как Фастольф последний раз видел его, но все равно остался могучим типом, высоким и плотно сложенным. Он утратил свою самоуверенную улыбку, всегда отличавшую его. Когда он при появлении Фастольфа пытался изобразить ее, она более напоминала звериный оскал, сливавшийся со взглядом мрачной неудовлетворенности.

— Ну, Келдин, — сказал Фастольф, — мы не часто видимся друг с другом, несмотря на то, что мы уже четыре года коллеги.

— Бросьте это показное благодушие, Фастольф, — сказал Амадейро раздраженным низким рыком, — и называйте меня Амадейро. Мы коллеги только по названию, и я не скрываю и никогда не скрывал своей уверенности, что ваша иностранная политика убийственная для нас.

Три робота Амадейро, крупные, сверкающие, присутствовали здесь, и Фастольф посмотрел на них, подняв брови.

— У вас хорошая защита, Амадейро, от одного мирного человека с его единственным роботом.

— Вы прекрасно знаете, что они не нападут на вас. А почему вы пришли с Жискаром, а не с вашим шедевром Дэниелом?

— Не безопаснее ли держать Дэниела подальше от вас, Амадейро?

— Шутить изволите? Я больше не нуждаюсь в Дэниеле. Мы делаем собственных человекоподобных роботов.

— На базе моих чертежей.

— С улучшениями.

— Однако, вы их не используете. Вот поэтому я и пришел к вам. Я знаю, что мое положение в Институте чисто номинальное, что даже мое присутствие нежелательно, не говоря уже о моих мнениях и рекомендациях. Однако я, как член Института, протестую против вашего нежелания использовать человекоподобных роботов.

— А как, по-вашему, мы должны их использовать?

— Предполагалось послать человекоподобных роботов открывать новые миры, на которые космониты со временем будут эмигрировать, когда эти миры будут устроены и полностью пригодны для обитания, не так ли?

— Именно против этого вы и выступали, не так ли?

— Да, выступал. Я хотел, чтобы космониты сами эмигрировали на новые планеты и сами обустраивали их. Этого, однако, не произошло, и, как я теперь вижу, вряд ли произойдет. Тогда давайте пошлем человекоподобных роботов. Это все же лучше, чем ничего.

— Все ваши альтернативы обратились в ничто с тех пор, как в Совете восторжествовала ваша точка зрения. Космониты не поедут на грубые, неустроенные планеты, и им, похоже не нравятся человекоподобные роботы.

— Вы вряд ли дали космонитам шанс полюбить их. Земляне начали заселять новые планеты, даже грубые и неустроенные, и делают это без помощи роботов.

— Вы прекрасно знаете разницу между землянами и нами. Их восемь миллиардов на Земле, плюс множество поселенцев.

— А нас пять с половиной миллиардов.

— Численность — не единственное различие. Они плодятся, как насекомые.

— Нет. Земное население было стабильным несколько столетий.

— Потенциальная возможность. Если они от души кинутся в эмиграцию, они легко могут производить по сто шестьдесят миллионов каждый год, и это число будет расти по мере завоевания новых миров.

— У нас есть биологическая способность производить по сто миллионов новых тел в год.

— Биологически — да, но не социологически. Мы долгоживущие и не хотим заменять себя так быстро.

— Мы можем послать большую часть новых тел на другие планеты.

— Они не поедут. Мы дорожим нашими телами, сильными, здоровыми, способными прожить в силе и здоровье почти четыре столетия. Земляне же не могут дорожить телами, которые изнашиваются менее, чем за столетие и страдают от болезней и дегенерации даже за этот короткий промежуток времени. Для них не имеет значения, если они будут ежегодно посылать миллионы на нищету и вероятную смерть. В сущности, даже сами эти жертвы не боятся нищеты на Земле. Эмигрирующие земляне улетают из своего зачумленного мира, хорошо зная, что хуже не будет. А мы, наоборот, ценим наши хорошо устроенные и уютные планеты, и нам нелегко покинуть их.

— Сколько раз я слышал эти аргументы! Не могу ли я указать, Амадейро, на простой факт, что Аврора была изначально грубым и неустроенным миром, а стала удобным и приемлемым, и так было с каждым Внешним Миром.

— Мне тоже до тошноты надоели все ваши аргументы, но я не устаю отвечать на них. Пусть Аврора была примитивной, когда ее только что заселили, но она была заселена землянами, а другие Внешние Миры заселялись если не землянами, то космонитами, которые еще не переросли свое земное наследие. Но теперь не те времена. То, что сделали тогда, нельзя сделать теперь.

Он хищно оскалился:

— Нет, Фастольф, вся ваша политика была направлена к сотворению Галактики, населенной одними землянами, в то время, как космониты должны увянуть. Теперь вы видите, что таки происходит. Вата знаменитая поездка на Землю два года назад была поворотным пунктом. Вы предали собственный народ, подтолкнув этих полулюдей к экспансии. Всего за два года они заняли двадцать четыре планеты и добавляют к ним новые.

— Не преувеличивайте. Ни один из Поселенческих Миров еще не пригоден к человеческой оккупации и не будет пригоден еще несколько десятилетий. И не все они окажутся подходящими, так что, когда ближайшие планеты будут заняты, шансы на дальнейшее заселение уменьшатся, и первоначальный поток спадет. Я одобрял экспансию, потому что рассчитывал также на нашу. Мы еще можем догнать их, если постараемся, и в здравом соревновании займем Галактику вместе.

— Нет, — сказал Амадейро. — То, что вы имеете в виду — самая деструктивная политика из всех возможных. Дурацкий идеализм. Экспансия односторонняя, и таковой останется, что бы мы ни делали. Земляне лезут безудержно, и их нужно остановить, пока они не стали слишком сильными.

— Как вы предлагаете это сделать? У нас с Землей договор о дружбе, и там особо оговорено, что мы не станем препятствовать их экспансии в космосе, пока они не трогают ни одной планеты на расстоянии двадцати световых лет от Внешнего Мира. И они строго соблюдают это.

— О договоре всем известно. Всякий знает, что ни один договор не станет соблюдаться, если он начинает действовать против национальных интересов более могущественной из подписавших его сторон. Я не признаю ценности этого договора.

— А я признаю, и он будет соблюдаться.

Амадейро покачал головой.

— У вас трогательная вера. Как он будет соблюдаться после того, как вы отойдете от власти.

— Я пока не намерен отходить.

— Как только Земля и ее Поселенцы станут сильнее, космониты испугаются, и вы долго не удержитесь у власти.

— А если вы разорвете договор, уничтожив Поселенческие Миры, и закроете ворота на Землю, станут ли космониты эмигрировать и заселять Галактику?

— Скорее всего, нет. Но если мы решим, что нам этого не надо, что нам и здесь хорошо, то не все ли равно?

— В этом случае Галактика не станет человеческой империей.

— Ну и что?

— Тогда космониты сойдут на нет, дегенерируют, даже если Земля останется в заключении и тоже сойдет на нет и дегенерирует.

— Излюбленная трескучая фраза вашей партии, Фастольф. Нет никаких доказательств, что такая вещь может случиться. Но, даже если это случится, это будет наш выбор. По крайней мере, мы хоть не увидим короткоживущих варваров, захватывающих Галактику.

— Вы всерьез намекаете, что желаете увидеть смерть космонитской цивилизации, лишь бы остановить Землю?

— Я не рассчитываю на нашу смерть, Фастольф, но, если случится худшее, тогда что ж, моя смерть не менее страшна, чем триумф этих недочеловеков, короткоживущих, пораженных болезнями существ.

— От которых мы произошли.

— И с которыми больше не имеем генетической общности. Разве мы черви, только потому, что миллиарды лет назад среди наших предков были черви?

Фастольф сжал губы и пошел к выходу. Ликовавший Амадейро не остановил его.

Дэниел не мог знать точно, что Жискар погрузился в воспоминания. Во-первых, лицо у Жискара не менялось, а во-вторых, он уходил в воспоминания не как люди. У него это не занимало много времени. С другой стороны, линия мыслей, которая заставила Жискара вспомнить прошлое, заставила и Дэниела задуматься о тех же давних событиях, в свое время переданных ему Жискаром. Жискар тоже не удивился задумчивости Дэниела.

Их разговор продолжался после необычной паузы, но продолжился по-новому, словно каждый думал о прошлом за двоих.

— Похоже, друг Жискар, что если народ Авроры теперь понимает, насколько он теперь слабее Земли и ее Поселенческих Миров, то кризис, предсказанный Илайджем Бейли, благополучно миновал.

— Похоже, что так, друг Дэниел.

— Ты старался привести к этому.

— Старался. Я удерживал Совет в руках Фастольфа. Я сделал все возможное, чтобы убедить тех, кто формировал общественное мнение.

— Однако, мне не по себе.

— Мне было не по себе на каждой стадии процесса, хотя я стремился не делать никому вреда. Я мысленно не прикасался ни к одному человеку, которому нужно что-то большее, чем самое легкое касание. На Земле я просто смягчал страх репрессалий, в основном у тех, у кого страх был уже смягчен, а я рвал нить, которая и так уже готова была порваться. На Авроре все было наоборот. Политические деятели не хотели поддерживать политику, ведущую к изгнанию их из комфортабельного мира, и я просто поддерживал это их нежелание и укреплял нить, которая чуть сильнее удерживала их. Это погружало меня в постоянное, хотя и слабое беспокойство.

— Почему? Ты подстрекал Землю к экспансии и не одобрял космонитов. Так и должно было быть.

— Так ли? Подумай, друг Дэниел, разве землянин стоит больше, чем космонит, хотя они оба люди?

— Есть разница. Илайдж Бейли считал, что пусть даже его собственный народ потерпит крушение, лишь бы Галактика была заселена. А доктор Амадейро думает, что пусть лучше зачахнут и Земля, и космониты, лишь бы в Галактике не распространились земляне. Первый надеялся на триумф либо одного, либо другого народа, а второй не хочет никакого триумфа. Разве мы не должны выбрать первого, друг Жискар?

— Да, друг Дэниел, похоже, что так. Но насколько сильно влияет на тебя ощущение особой ценности твоего бывшего партнера Илайджа Бейли?

— Я дорожу памятью о партнере Илайдже, а народ Земли — его народ.

— Я понимаю. Я говорю уже много десятилетий, что у тебя тенденция думать по-человечески, но я не уверен, что это комплимент. Хотя ты и стараешься думать подобно человеку, ты все-таки не человек и связан Тремя Законами. Ты не можешь повредить человеку, землянин он или космонит.

— Бывают случаи, друг Жискар, когда приходится выбирать между двумя людьми. У нас специальный приказ защищать леди Глэдию. Защищая ее, я могу быть вынужден нанести вред человеку, и я думаю, что при прочих равных условиях я охотнее немного повредил бы космониту, чтобы защитить землянина.

— Это тебе кажется. В действительности, тебя бы вели специфические обстоятельства. Ты обнаружил бы, что не можешь обобщать, — сказал Жискар. — Вот так и со мной. Подталкивая Землю и удерживая Аврору, я сделал для доктора Фастольфа невозможным убедить аврорское правительство поддерживать политику эмиграции и пустить в Галактику две распространяющиеся силы. Я не мог помочь! Но понимал, что и часть его трудов пропала даром. Это наполняло его отчаянием, и, возможно, ускорило его смерть. Я чувствовал это в его мозгу, и это было больно. И все-таки, друг Дэниел, если бы я не сделал то, что сделал, это сильно уменьшило бы земную способность к экспансии, не улучшив аврорского продвижения в этом направлении. Тогда доктор Фастольф потерпел бы двойное крушение — как с Землей, так и с Авророй, и доктор Амадейро оттер бы его от власти. Чувство поражения было бы для него еще сильнее. Я был глубоко предан доктору Фастольфу в течение его жизни, поэтому я выбрал тот курс действий, какой бы ранил его меньше, и по мере возможности не вредил бы другим индивидуумам, с которыми имел дело. Если доктор Фастольф постоянно расстраивался от своей неспособности убедить аврорцев и вообще космонитов идти на новые планеты, то он, по крайней мере, радовался активной экспансии землян.

— А ты не мог бы подтолкнуть оба народа: и землян, и аврорцев, чтобы полностью удовлетворить доктора Фастольфа?

— Мне это приходило в голову. Я рассмотрел возможность и решил, что не смогу. Чтобы склонить к экспансии землян, требовалось пустяковое изменение, не приносящее вреда. Для попытки сделать то же самое с аврорцами нужно было многое изменить, и это могло повредить. Первый Закон запрещает это.

— К сожалению.

— Да. Подумать только, что я мог бы сделать, если бы имел возможность радикально изменить образ мыслей доктора Амадейро! Но как я мог изменить его твердое решение противодействовать доктору Фастольфу? Это все равно, что силой повернуть его голову на сто восемьдесят градусов. Такой поворот самой головы, либо ее содержимого, мог бы с равной эффективностью убить его. Ценой моего могущества, друг Дэниел, является страшно разрастающаяся дилемма, в которую я постоянно погружаюсь. Первый Закон, запрещающий вредить людям, обычно имеет в виду физический вред, который мы легко видим и о котором можем легко судить. Но человеческие эмоции и повороты мыслей понимаю только я, и поэтому я знаю о более тонких формах вреда, хотя и не вполне понимаю их. Во многих случаях я вынужден действовать без настоящей уверенности, и это вызывает постоянный стресс в моих проводниках. И все-таки, я чувствую, что сделал хорошо. Я провел космонитов мимо критической точки. Аврора знает об объединенной силе, поселенцев, и будет вынуждена избегать конфликтов. Космониты должны понять, что применять репрессии уже поздно, и наше обещание Илайджу Бейли в этом смысле выполнено. Мы поставили Землю на курс к заполнению Галактики и образованию Галактической Империи.

В это время они уже возвращались к дому Глэдии, но теперь Дэниел остановился, и прикосновение к плечу Жискара заставило остановиться и его.

— Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнер Илайдж гордился бы нами. Он сказал бы: «Роботы и Империя», и, наверное, похлопал бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я беспокоюсь.

— Насчет чего?

— Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер Илайдж много десятилетий назад. Это точно, что для космических репрессалий слишком поздно?

— Почему ты сомневаешься?

— Из-за поведения доктора Мандамуса во время его разговора с мадам Глэдией.

Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев под холодным ветром. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдия еще не удивляется их отсутствию.

— Что встревожило тебя в этом разговоре? — спросил Жискар.

— Я имел возможность в четырех разных случаях наблюдать, как партнер Илайдж решал запутанную проблему. В каждом из этих четырех случаев я обращал внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из ограниченной и даже сбивающей столку информации. С тех поря всегда пытался в меру своих ограниченных возможностей думать, как он.

— Мне кажется, друг Дэниел, ты хорошо это делаешь.

— Ты, конечно, обратил внимание, что у доктора Мандамуса было два дела к мадам Глэдии. Он сам подчеркнул этот факт. Одно дело касалось лично его — произошел он от Илайджа или нет, Второе — просьба, чтобы мадам Глэдия приняла поселенца и потом сообщила бы о беседе. Второе дело, видимо, было важно для Совета, первое же важно только ему самому.

— Мандамус представил дело о происхождении как важное и для доктора Амадейро, — сказал Жискар.

— Тогда это было дело личной важности для двух человек, но не для Совета, и, значит, не для всей планеты. Однако дело государственное, как его называл сам доктор Мандамус, пошло вторым и как бы между прочим. И в самом деле, вряд ли для этого требовался личный визит. Это могло сделать голографическое изображение любого члена Совета. С другой стороны, доктор Мандамус поставил дело о своем происхождении первым, очень долго о нем дискутировал, и это дело никто не мог сделать, кроме него.

— Каково же твое заключение, друг Дэниел?

— Я уверен, что дело поселенца было возложено на доктора Мандамуса как причина для личного разговора с мадам Глэдией, чтобы он мог частным образом поговорить о своем происхождении. По-настоящему его интересовало только это и ничего больше. Ты можешь чем-нибудь поддержать это заключение, друг Жискар?

— Напряжение в мозгу доктора Мандамуса было в известной степени сильнее в первой части разговора. Пожалуй, это может служить подтверждением.

— Тогда нам стоит подумать, почему вопрос о происхождении так важен для него.

— Доктор Мандамус объяснил это, — сказал Жискар. — Если он не является потомком Илайджа Бейли — дорога к продвижению для него открыта. Доктор Амадейро, от которого зависит его благосостояние, обернулся бы против него, окажись он потомком Бейли.

— Сказать-то он сказал, друг Жискар, но что-то в разговоре противоречило ему.

— Почему ты так думаешь? Пожалуйста, продолжай рассуждать, как человек. Я нахожу это весьма поучительным.

— Спасибо, друг Жискар, — серьезно ответил Дэниел. — Ты заметил, что каждое утверждение мадам Глэдии о невозможности для Мандамуса быть потомком партнера Илайджа рассматривалось как неубедительное? Каждый раз доктор Мандамус говорил, что доктор Амадейро не примет этого утверждения.

— Да. И что ты из этого выводишь?

— Мне кажется, что доктор Амадейро не примет никакого аргумента, и просто удивительно, почему он так надоедал мадам Глэдии с этим делом. Он наверняка знал с самого начала, что это бесцельно.

— Возможно, но это только домысел. Ты можешь дать возможный мотив для его действий?

— Могу. Я уверен, что он хотел знать о своем происхождении не для того, чтобы убедить несгибаемого доктора Амадейро, а для себя лично.

— В таком случае, зачем он вообще упоминал о докторе Амадейро? Почему он не сказал просто: «Я хочу знать?»

Легкая улыбка прошла по лицу Дэниела и изменила его выражение, на что другой робот был неспособен.

— Если бы он сказал просто «Я хочу знать», мадам Глэдия ответила бы, что это не его дело, и что он ничего не узнает. Но дело в том, что мадам Глэдия также сильно ненавидит Амадейро, как тот — Илайджа Бейли. Мадам Глэдия уверена, что для нее оскорбительно любое мнение о ней, поддерживаемое доктором Амадейро. Она пришла бы в ярость, будь это мнение более или менее справедливым, а в данном случае оно абсолютно фальшиво. Она постаралась продемонстрировать доктору Амадейро его ошибку, и представила все возможные доказательства. В этом случае холодное утверждение доктора Мандамуса, что каждое из этих доказательств неубедительно, заставляло ее злиться все больше и вытягивало из нее дальнейшую информацию. Доктор Мандамус выбрал для нее такую стратегию, чтобы узнать у мадам Глэдии как можно больше. В конце концов, сам он убедился, что у него нет предка-землянина, во всяком случае, на протяжении последних двух столетий. Чувства же Амадейро в этом смысле, я думаю, в действительности в игре не участвовали.

— Это интересная точка зрения, — сказал Жискар, — но она, как мне кажется, не очень обоснована. Как мы можем узнать, что это не просто твоя догадка?

— Не кажется ли тебе, друг Жискар, что Мандамус, закончив свое расследование насчет происхождения, не получил достаточного доказательства для доктора Амадейро? По его словам это должно было означать, что у него не будет шанса на продвижение, и он никогда не станет главой Института? Но мне показалось, что он отнюдь не расстроен, а был наоборот, сияющим. Конечно, я мог судить только по внешнему виду, но ты мог сделать больше. Скажи друг Жискар, каково было его умственное состояние в конце этой части разговора?

— Он не просто сиял, он торжествовал, друг Дэниел. Ты прав. Теперь, когда ты объяснил ход твоих рассуждений, это уловленное мною ощущение триумфа точно соответствует твоему мнению, вообще-то, я даже удивляюсь, как сам не учел этого.

— Во множестве случаев и я также реагировал на Илайджа Бейли. В данном же случае я мог пройти через такое рассуждение частично из-за существования кризиса. Он вынуждает мыслить меня более точно.

— Ты недооцениваешь себя. Ты уже давно думаешь обоснованно и точно. Но почему ты говоришь о существовании кризиса? Объясни как из-за радости доктора Мандамуса по поводу того, что он не происходит от Илайджа Бейли, можно заключить о наличии кризиса?

— Доктор Мандамус наврал нам насчет доктора Амадейро, но вполне можно предположить, что его желание выдвинуться и стать в дальнейшем главой Института — истинная правда. Верно?

Жискар промолчал.

— Я не искал в нем честолюбия. Я изучал его мозг без особой цели и познакомился лишь с поверхностными проявлениями. Но вроде бы были искры честолюбия, когда он говорил о продвижении. У меня нет оснований согласиться с тобой, но нет причин и не согласиться.

— Тогда давай примем, что доктор Мандамус человек честолюбивый и посмотрим, что это нам даст. Идет?

— Идет.

— Не кажется ли, что его ощущение триумфа, как только он убедился, что он не потомок Илайджа, вышло из того факта, что теперь его амбиции будут удовлетворены? И это не зависело от одобрения доктора Амадейро, поскольку мы согласились, что доктор Мандамус ввел доктора Амадейро лишь в качестве отвлекающего маневра. Значит, его честолюбие будет теперь удовлетворено по каким-то другим основаниям.

— По каким?

— Явного ничего нет, но можно сделать одно предположение. Что, если доктор Мандамус что-то знает или может что-то сделать, что приведет его к большому успеху и наверняка сделает следующим главой Института? Помнишь, он сказал, что ему остается использовать мощные методы? Допустим, это правда, но он может пользоваться этими методами только в том случае, если он не потомок партнера Илайджа. Его, ликование, когда он убедился, исходило из того факта, что теперь он может использовать эти методы и обеспечить себе блестящее будущее.

— Но какие это «мощные методы», друг Дэниел?

— Продолжим рассуждения. Мы знаем, что доктор Амадейро больше всего на свете хочет погубить Землю и вернуть ее в прежнее состояние покорности Внешним Мирам. Если доктор Мандамус имеет возможность сделать это, он получит от доктора Амадейро все, что хочет, включая гарантию унаследования главенства над Институтом. Однако, возможно, что доктор Мандамус колебался нанести поражение Земле, пока не знал точно, что он не родня ее народу. Происхождение от Илайджа Бейли с Земли могло удерживать его, и он возликовал, узнав, что свободен в своих действиях.

— Ты хочешь сказать, что у доктора Мандамуса есть совесть?

— Что за совесть?

— Это слово иногда употребляют люди. Как я понял, оно приложимо к людям, которые твердо придерживаются правил поведения, заставляющих их действовать вопреки их личным сиюминутным интересам. Если доктор Мандамус чувствовал, что не может позволить себе унизить тех, с кем он хотя бы отдаленно связан, я считаю, что он человек совестливый. Я много думал о таких вещах, друг Дэниел, поскольку они предполагают наличие у людей законов, управляющих их поведением хотя бы в некоторых случаях.

— Ты можешь сказать, что доктор Мандамус в самом деле совестливый?

— Из наблюдений над его эмоциями? Нет, я не следил за чем-то таким, но если твой анализ правилен, то совесть у него должна быть. Но, с другой стороны, если мы допустим, что он человек совестливый, то можем в наших прежних рассуждениях прийти к другому выводу. Если доктор Мандамус думал, что у него есть предки-земляне в пределах двух столетий, он мог думать, что он подсознательно тянется в первые ряды пытающихся подавить Землю, чтобы освободить себя от клейма происхождения. Если же у него нет предков, ему не обязательно втягиваться в действия против Земли, и его совесть может уговорить его оставить Землю в покое.

— Нет, — сказал Дэниел, — это не соответствует фактам. Если бы он решил не предпринимать насильственных действий против Земли, он не имел бы возможности удовлетворить доктора Амадейро и добиться продвижение. Принимая во внимание его честолюбивую натуру, нельзя предположить, чтобы у него было то чувство триумфа, которое ты так ясно заметил.

— Понятно. Значит, мы делаем заключение, что у доктора Мандамуса есть способ подавить Землю?

— Да. Если так, значит кризис, предсказанный партнером Илайджем, отнюдь не миновал, а существует сейчас.

Жискар задумчиво сказал:

— Но мы не ответили на ключевой вопрос: какова природа этого кризиса? Чем он опасен? Можешь ты это вычислить?

— Не могу, друг Жискар. Я шел так далеко, как мог. Партнер Илайдж, будь он жив, пошел бы дальше, но я не могу, и никто другой не может. Ты можешь обнаружить природу кризиса?

— Боюсь, что не могу, друг Дэниел. Если бы я длительное время жил рядом с человеком, как жил рядом с доктором Фастольфом, а потом с мадам Глэдией, я мог бы постепенно раскрыть слои мозга один за другим, развязать замысловатый узел по одной нитке, и узнать многое, не повредив мозгу. Изучение мозга доктора Мандамуса за одну короткую встречу, даже за сотню таких встреч, почти ничего не дает. Эмоции читаются легко, а мысли — нет. Бел и же я поспешу, усилю процесс, я наверняка нанесу вред, а я этого не могу.

— Но ведь от этою может зависеть жизнь миллиардов на Земле и в Галактике.

— Может. Но это предположение, а вред человеку — это факт. Возможно, что только один доктор Мандамус знает природу кризиса и может разрешить его: ведь он мог бы использовать это знание для нажима на доктора Амадейро, если бы он был способен узнать это из другого источника.

— Да, это вполне возможно.

— В этом случае нет надобности знать природу кризиса. Если бы доктора Мандамуса удалось удержать от передачи этого доктору Амадейро или кому-либо другому, кризис не распространится.

— Кто-то другой может обнаружить то, что знает доктор Мандамус.

— Конечно. Но мы не знаем когда это будет. Очень вероятно, что у нас будет время узнать больше и лучше подготовиться играть полезную роль. Удержать доктора Мандамуса можно либо сильной порчей его мозга, либо прямым убийством. Способностью повредить его мозг обладаю только я, но я не могу этого сделать. А отнять у него жизнь не может никто из нас. Ты мог бы?

Дэниел прошептал после паузы:

— Ты знаешь, что нет.

— Даже, если от этого зависит будущее землян?

— Я не могу заставить себя повредить доктору Мандамусу.

— И я не могу. Итак, мы пришли к выводу, что кризис наступает, но природы его мы не знаем и рассчитать не можем.

Они молча посмотрели друг на друга. На их лицах ничего не отражалось, но вокруг них как бы сгустилась атмосфера отчаяния и безысходности.

Глэдия пыталась расслабиться после мучительной беседы с Мандамусом. Она затемнила окна в спальне, включила легкий теплый ветерок со слабым шепотом листвы и далекими трелями птиц, и добавила слабый звук прибоя. Но ничего не помогало. Ее мозг беспомощно повторял только что бывшее и то, что скоро наступит. Чего ради она так распустила язык с Мандамусом? Какое ему дело, или Амадейро, встречалась она с Илайджем на орбите или нет, и от кого — от Илайджа или от другого — имела сына? Ее вывело из равновесия требование Мандамуса сказать ему о его происхождении. В обществе, где никто не заботился о происхождении или родственных связях, кроме как по причинам медико-генетическим, такая навязчивость могла расстроить. И еще повторное — конечно, случайное, — упоминание об Илайдже. Глэдия решила, что это оправдает ее поведение. Она болезненно отреагировала, и разболталась, как ребенок, вот и все. А тут еще этот поселенец! Он не Землянин, он наверняка родился не на Земле, и, вполне возможно, никогда там не был. Его народ живет в чужом мире, о котором она никогда не слышала, и живет, наверное, уже не одно поколение. Он должен бы считаться с космонитом, как подумала сна. Космониты тоже были потомками землян много столетий назад, но это неважно. Правда, космониты долгоживущие, а поселенцы, кажется, нет, но так ли уж велика разница? Даже космонит может умереть раньше времени от какого-нибудь несчастного случая, а однажды она слышала о космоните, умершем естественной смертью, когда ему не было и шестидесяти. Почему уж не считать этого будущего визитера космонитом с необычным акцентом? Нет, не все так просто. Сам поселенец наверняка не считает себя космонитом. Важно не то, кем тебя считают, а кем ты сам себя чувствуешь. Так что надо думать о нем как о поселенце, а не как о космоните. Но ведь все люди — просто люди, как бы они себя ни называли — космонитами, поселенцами, аврорцами, землянами… Доказательство тому — что роботы не могут повредить ни одному из них. Дэниел также быстро кинется защищать самого последнего землянина, как и Председателя аврорского Совета, и это означает… Она начала было засыпать, но внезапная мысль прогнала сон.

— Почему у поселенца фамилия Бейли? Почему Бейли?

Может это обычное имя у поселенцев? В конце концов, именно Илайдж сделал все это возможным и стал их героем, как…

Она не могла припомнить аналогичного героя Авроры. Кто вел экспедицию, которая первой достигла Авроры? Кто наблюдал за переустройством дикой безжизненной планеты, какой тогда была Аврора? Глэдия не знала — потому ли, что родилась на Солярии или потому, что аврорцы не искали героев? В конце концов, первая экспедиция на Аврору состояла просто из землян. Только в более поздних поколениях, удлинив жизнь с помощью ухищрений биоинженерии. Эти земляне стали аврорцами, и зачем бы аврорцам создавать героев из своих презренных предшественников? Но поселенцы должны иметь своих героев-землян. Они, вероятно, не так изменились. Постепенно они тоже изменятся, и тогда Илайдж будет забыт, но до тех пор… Да, скорее всего так. Может, половина живущих там приняла фамилию Бейли? Бедный Илайдж! Все толпятся на его плечах и в его тени. Бедный Илайдж, милый Илайдж…

Она наконец уснула.

Сон был слишком тревожным, чтобы успокоить ее, привести в хорошее настроение. Она встала хмурая, сама не зная почему, посмотрела на себя в зеркало и была поражена своей немолодой внешностью. Дэниел, для которого Глэдия была человеком независимо от возраста, внешности и настроения, смазал:

— Мадам…

Глэдия, чуть вздрогнув, прервала его:

— Пришел поселенец?

Она взглянула на часы и сделала быстрый жест, по которому Дэниел сразу же включил в комнате нагрев. День был холодным, вечер ожидался еще холоднее.

— Он здесь, мадам.

— Куда ты его провел?

— В большую гостиную, мадам. С ним Жискар, а домашние роботы поблизости.

— Надеюсь, они имеют представление, что он желает есть за ленчем, и постараются выполнить его требования.

— Я уверен, мадам, что Жискар все устроит, как надо.

Глэдия тоже была в этом уверена.

— Полагаю, он тоже прошел карантин, прежде чем получил разрешение на высадку?

— Иначе не может быть, мадам.

— Все равно я надену перчатки и носовые фильтры.

Она вышла в ванную, рассеянно отметив, что вокруг нее были домашние роботы, и сделала знак, чтобы ей подали новые перчатки и фильтры. Каждый дом на Авроре имел свои разговорные языки, и каждый хозяин культивировал их, учась делать знаки быстро и незаметно. Робот следовал этим почти невидимым приказам хозяина, словно читал его мысли. Следовательно, другой человек, не хозяин этого дома, мог приказать роботу только тщательно составленной речью. Самое унизительное для хозяина — если домашний робот колеблется выполнить его приказ или, еще хуже, выполнит его неправильно. Это означает, что либо человек, либо робот спутали знаки. Глэдия знала, что ошибка всегда была со стороны человека, но практически этого никто не хотел признавать. Робота отправляли на ненужный анализ, либо на продажу. Глэдия была уверена, что никогда не попадет в такую ранящую самолюбие ситуацию, но если бы сейчас ей не подали перчатки и носовые фильтры, она…

Она не кончила этой мысли: ближайший робот принес ей то, что она хотела, точно и поспешно.

— Как он выглядит, Дэниел?

— Обычного роста и сложения, мадам.

— Я имею в виду его лицо.

Глупо было спрашивать. Если бы он имел хоть какое-то сходство с Илайджем Бейли, Дэниел сразу же заметил бы это и сказал ей.

— Трудно сказать, мадам. Оно не все видно.

— Что ты хочешь сказать? Он же не в маске?

— В известной степени — да, мадам. Его лицо покрыто волосами.

Она засмеялась.

— Как в исторических фильмах? Борода?

Она сделала жест, показывающий пучок волос на подбородке и под носом.

— Больше, мадам. Половина лица закрыта волосами.

Глэдия широко раскрыла глаза и впервые почувствовала желание увидеть поселенца. Что же это за лицо, наполовину закрытое волосами? У аврорцев и вообще у космонитов было очень мало лицевых волос, и их уничтожали после подросткового возраста. Верхнюю губу никогда не трогали. Глэдия помнила, что ее муж, Сантирикс Гремионис, до брака носил тонкую полоску волос под носом, усы, как он это называл. Они выглядели, как поставленные не на место брови, и она, как только уговорила себя взять Гремиониса в мужья, сразу же настояла, чтобы он вывел их. Он так и сделал почти без возражений, сейчас она впервые подумала, что ему, наверное, было очень жаль усов. Она замечала в первые годы, что он часто проводил пальцем по верхней губе. Она считала это нервным жестом, и только теперь ей пришло в голову, что он бессознательно искал исчезнувшие навеки усы. Как выглядит человек с усами по всему лицу? Вроде медведя? Каково это ощущение? А если бы у женщины были такие же волосы на лице? Она представила себе, как трудно целоваться этой паре, и громко рассмеялась. От ее раздраженности не осталось и следа. Ей захотелось взглянуть на чудовище, в конце концов бояться его нечего, даже если он животное как по виду, так и по поведению. С ним нет ни одного робота — поселенцы хотели иметь общество без роботов — а ее окружают десятки. Монстр тут же будет обездвижен, стоит ему хотя бы возвысить голос в гневе. И она сказала:

— Отведи меня к нему, Дэниел.

Чудовище встало и сказало что-то вроде «Добрый вечер, миледи».

— Добрый вечер, — рассеянно ответила Глэдия.

Она помнила, как трудно было ей понимать аврорское произношение Галактического Стандартного в те давно прошедшие дни, когда она приехала сюда с Солярии. Акцент монстра был грубым и неуклюжим, но может быть, ей так казалось с непривычки. Илайдж тоже, кажется, произносил некоторые буквы чуточку не так, но вообще говорил очень хорошо. Но ведь прошло два столетия, а этот поселенец даже не с Земли, а язык в изоляции очень меняется. Но языковая проблема мало занимала Глэдию. Она уставилась на бороду. Во всяком случае, эта борода не похожа на те, которые были на актерах в исторических фильмах. Те были кустистыми — клок тут, клок там — и выглядели клейкими глянцевитыми. У поселенца же была совсем иная борода. Она густо и плотно покрывала щеки и подбородок, темно-коричневая, чуть светлее волос на голове и по крайней мере на два дюйма длиннее. Она не покрывала все лицо. Лоб был голым, за исключением бровей, такими же были нос и область под глазами. Верхняя губа тоже была голой, но на ней была тень, словно там начинали расти новые волосы. Было голое место и сразу же под нижней губой, но там меньше замечалась новая растительность. Поскольку обе губы были голыми, стало ясно, что целовать его видимо нетрудно. Она сказала, сознавая, что невежливо смотреть так пристально, но все-таки не сводя с него глаз:

— Мне кажется, вы убрали волосы вокруг рта.

— Да, миледи.

— Можно спросить, почему?

— Можно. Из гигиенических соображений. Я не хочу, чтобы пища застревала в волосах.

— Вы их соскабливаете? Я вижу, они растут вновь.

— Я пользуюсь электробритвой. Это занимает всего пятнадцать секунд утром.

— А почему не депиляторием?

— А вдруг я снова захочу отрастить их?

— Зачем?

— По эстетическим соображениям, миледи. Некоторым женщинам нравятся усы, когда я их отращиваю.

Она не сразу поняла слово «эстетический». Оно прозвучало как-то вроде «асидических», но затем уловила смысл.

— Вы хотите сказать — эстетических соображений?

Он засмеялся, показав красивые белые зубы.

— Вы тоже чудно говорите, миледи.

Глэдия улыбнулась. Правильное произношение — дело местного общего мнения.

— Вы бы послушали мой бывший солярианский акцент. Некоторые звуки там произносятся по-особому, никто, кроме соляриан, не может их правильно выговаривать.

— Меня, наверное, можно научить. Торговцы бывают везде, и я слышал всевозможные языковые искажения.

Она все еще смотрела на его бороду и, наконец, не в силах сдержать любопытства, протянула руку и коснулась левой стороны его лица. Тонкий пластик перчатки не мешал ощущению, и казалось, что волосы мягкие и упругие.

— Приятные, — сказала она с явным удивлением.

Переселенец усмехнулся. — Я польщен.

— Но я не могу держать вас здесь целый день. Вы сказали моим роботам, что бы вы хотели поесть?

— Миледи, я сказал им тоже, что сказал вам — я ем, что дают. В прошлом году я побывал на многих мирах, там везде своя диета. Торговец учится есть все, лишь бы не ядовитое. Я предпочту аврорскую еду всему тому, что вы пытались бы сделать, имитируя ему Бейлимира.

— Бейлимир? — переспросила Глэдия.

— Он назван по имени лидера первой экспедиции Бена Бейли.

— Сына Илайджа Бейли?

— Да, — сказал поселенец.

Он тут же сменил разговор, оглядев себя и сказав раздраженно:

— Как ваши люди ухитряются носить такую скользкую одежду? Мечтаю влезть в свою собственную.

— Уверена, что ваша мечта скоро исполнится, а пока прошу Вас к ленчу. Мне сказали, что вас зовут Бейли, как и вашу планету.

— Ничего удивительного. Это самое уважаемое имя на планете. Меня зовут Диджи Бейли.

Они прошли в столовую. Жискар шел впереди, Дэниел позади них, а два появились для обслуживания. Комната была освещена солнцем, стены оживлены декорациями. Стол был накрыт, от еды шел соблазнительный запах. Поселенец принюхался и удовлетворенно вздохнул.

— Не думаю, что мне будет трудно есть аврорскую пищу. Где вы позволите сесть, миледи?

— Не сядете ли Вы сюда, сэр? — тут же спросил робот.

Поселенец сел первым, как полагалось гостю, затем села Глэдия.

— Я не знаю терминологических особенностей вашего мира, поэтому вы извините меня, если мой вопрос покажется вам обидным: разве Диджи не женское имя?

— Отнюдь, — чуть напыщенно ответил поселенец. — Да и в любом случае это не имя, а два инициала: Д и Ж.

— О, — облегченно сказала Глэдия. — Д. Ж. Бейли. Простите мое любопытство, но что значат эти инициалы?

— Пожалуйста. Вон Д… — он показал пальцем в сторону одной ниши. А вон там, я думаю, Ж.

Он показал в другую.

— Не хотите же вы сказать…

— Именно это и хочу. Мое имя Дэниел Жискар Бейли. Во всех поколениях моей семьи всегда был хотя бы один Дэниел и один Жискар. Я был последним, шестым ребенком, но первым мальчиком. Моя мать решила, что достаточно одного сына, и дала мне оба имени. Но Дэниел Жискар Бейли был слишком большим грузом для меня, и я предпочел называться Диджи, и буду рад, если и вы будете так называть меня.

Он добродушно улыбнулся.

— Я первый носитель обоих имен и первый, увидевший оригиналы.

— Но почему эти имена?

— Согласно семейной истории, это идея Илайджа Бейли. Предка. Ему была предоставлена честь давать имена своим внукам, и он назвал старшего Дэниелом, а второго — Жискаром. Chi настаивал на этом, и это стало традицией.

— А дочери?

Традиционное имя из поколения в поколение — Джезебел, Джесси. Так звали жену Илайджа.

— Я знаю.

— Но нет ни…

Он сосредоточил внимание на блюде, поставленном перед ним.

— Будь я дома, я сказал бы, что это жареная свинина в арахисовом соусе.

— На самом деле это овощное блюдо. Вы, кажется, хотели сказать, что в семье не было ни одной Глэдии?

— Не было, — спокойно сказал ДЖ — Единственное объяснение этому, что первая Джесси возражала, но я с ней не согласен. Жена Илайджа никогда не была на Бейлимире, не уезжала с Земли. Как она могла возражать? Нет, мне совершенно ясно, что предок не хотел другой Глэдии. Никаких имитаций, никаких копий, никаких претензий. Глэдия одна-единственная. И он просил также, чтобы не было Илайджей.

— Я думаю, ваш предок в последние годы жизни старался быть неэмоциональным, как Дэниел, до в душе был романтиком. Он мог бы допустить существование других Илайджей и Глэдий. Я бы не обиделась. Его жена, наверное, тоже.

Она принужденно засмеялась. Кусок не лез в горло.

— Все это кажется таким нереальным. Предок — практически древняя история, он умер сто шестьдесят четыре года назад.

Я его потомок в седьмом колене, а вот сижу с женщиной, которая знала его еще молодым.

— Я его, в сущности, не знала, — сказала Глэдия.

Она глядела в тарелку.

— Я виделась с ним — и то на короткое время, — три раза за семь лет.

— Я знаю. Сын предка Бен написал его биографию. Это стало литературной классикой на Бейлимире. Даже я ее читал.

— Да? Я не читала и даже не знала, что она существует. И что же там про меня?

Д.Ж. усмехнулся.

— Ничего такого, против чего вы могли бы возражать. Вы там — что надо. Но не в этом дело. Меня потрясло, что мы здесь с вами через семь поколений. Сколько вам лет, миледи? Прилично ли задавать такой вопрос?

— Не знаю, прилично ли, но я не возражаю, Мне двести тридцать пять Стандартных Галактических лет, двадцать три с половиной десятилетия.

— А выглядите вы, словно вам нет и пятидесяти. Предок умер, когда ему было восемьдесят два. Он был очень стар. Мне тридцать девять, а когда я умру, вы будете еще живы…

— Да, если ничего не случится.

— И проживете еще пять десятилетий…

— Вы завидуете мне, Диджи? — спросила Глэдия с легким оттенком горечи. — Вы завидуете, что я пережила Илайджа больше, чем на полтора столетия и Осуждена пережить его еще на столетие?

— Конечно, завидую! Еще бы! Я не прочь прожить несколько столетий, если бы не создал этим дурной пример народу Бейлимира. Я не хотел бы, чтобы они жили так долго. Замедлился бы шаг истории и интеллектуальное развитие. И правительство осталось бы у власти слишком долго. Бейлимир погрузился бы в консерватизм и застой, как ваш мир.

Глэдия вздернула подбородок.

— Аврора в полном порядке.

— Я говорю о вашем мире, о Солярии.

— Солярия — это не мой мир, — твердо сказала Глэдия.

— Надеюсь, что это не так. Я пришел к вам именно потому, что считаю Солярию вашим миром.

— В таком случае, вы напрасно тратили время.

— Но вы родились на Солярии и жили там какое-то время?

— Я жила первые тридцать лет.

— Тогда вы достаточно солярианка, чтобы помочь мне в важном деле.

— Я не солярианка, несмотря на ваше так называемое дело.

— Это дело войны и мира, если вы считаете его важным. Внешние Миры стоят перед лицом войны с Переселенческими Мирами, и это будет скверно для всех. От вас, миледи, зависит предупредить эту войну и обеспечить мир.

Еда закончилась, и Глэдия обнаружила, что смотрит на Д.Ж. с холодной яростью.

Она спокойно жила последние два столетия, оттолкнувшись от сложностей жизни, постепенно она забыла свои беды на Солярии, трудности привыкания к Авроре.

Ей удалось похоронить очень глубоко боль двух убийств и два экстаза необычной любви — с роботом и землянином — и пройти мимо всего этого. Затем она долго и спокойно жила в браке, имела двух детей, занималась своим прикладным искусством. Сначала ушли дети, затем муж, и скоро она, вероятно, оставит свою работу и останется одна с роботами, довольная или покорившаяся. Жизнь ее покатится спокойно и без событий к своему концу, такому тихому, что они, наверняка, и не заметят, как этот конец придет.

Так она желала. Но что же случилось?

Все началось с прошлого вечера, когда она напрасно искала в небе солнце Солярии, которого там не было. Эта глупость как бы вызвала прошлое, которое должно было оставаться мертвым, и взорвало мыльный пузырь спокойствия, который она создала вокруг себя.

Имя Илайджа Бейли, самое болезненно-радостное воспоминание, которое она так старательно прятала подальше, вдруг повторялось снова и снова.

Затем ее принудили иметь дело с человеком, ошибочно посчитавшим себя потомком Илайджа, и вот теперь с другим, который в самом деле его потомок. И, наконец, перед ней поставили проблемы и ответственность, подобные тем, какие мучили самого Илайджа в различных случаях.

Не должна ли она стать Илайджем по форме, не имея ни его таланта, ни его жесткой решимости выполнить свой долг любой ценой?

Что она сделала, чтобы заслужить это? Глэдия чувствовала, как под покровом жалости к себе в ней тлеет ярость. Это несправедливо. Никто не имел права взваливать на нее ответственность вопреки ее воле.

Она сказала, стараясь говорить ровным тоном:

— Почему вы настаиваете, что я соляриан ка, когда я говорю вам обратное?

Д. Ж., казалось, нисколько не смутил ее холодный тон.

— Миледи, я не заставляю вас быть солярианкой, я только указал, что вы родились и прожили какое-то время на Солярии, значит, вас можно считать солярианкой. Вы знаете, что Солярия покинута?

— Да, я слышала.

— И на вас это никак не подействовало?

— Я аврорианка уже два столетия.

— Это не ответ. Даже уроженец Авроры может быть опечален смертью планеты-сестры. А как вы?

— Мне все равно, — ледяным голосом ответила Глэдия. — Почему вас это интересует?

— Сейчас объясню. Мы — я имею в виду торговцев Поселенческих Миров — заинтересованы, потому что надо делать дело и получать прибыли, чтобы заработать планету. Солярия — благоустроенный комфортабельный мир. Вы, космониты, похоже, в нем не нуждаетесь. Почему бы нам не заселить его?

— Потому что он не ваш.

— Что значит «не ваш», мадам? Разве Аврора имеет на него больше прав, чем Бейлимир? Разве мы не можем предположить, что пустая планета принадлежит тому, кто хочет заселить ее?

— Так вы ее заселили?

— Нет, потому что она не пустая.

— Вы хотите сказать, что не все соляриане ушли с нее? — быстро спросила Глэдия.

Д.Ж. широко улыбнулся.

— Вас задевает эта мысль, хотя вы и аврорианка?

Глэдия снова нахмурилась.

— Ответьте на мой вопрос.

ДЖ пожал плечами.

— На Солярии было всего пять тысяч жителей перед тем, как они ее покинули, — по нашим оценкам. Население уменьшалось с каждым годом. Но пусть пять тысяч. Как мы можем быть уверены, что ушли все? Но не в этом дело. Даже если все соляриане ушли, планета не опустела. Там осталось двести миллионов, если не больше, разнообразных роботов, среди которых есть самые современные. Можно предположить, что соляриане взяли сколько-то роботов с собой. Трудно себе представить космонитов вообще без роботов.

Он с улыбкой оглядел ниши с роботами.

— Однако, они не могли взять по сорок тысяч роботов на каждого.

— Ну, поскольку ваши Переселенческие Миры полностью чисты от роботов, и так будет продолжаться, вы, стало быть не можете заселить Солярию.

— Правильно. Но только пока роботы не исчезнут, а уж об этом мы, торговцы, позаботимся.

— Каким образом?

— Мы не хотим общества с роботами, но это не значит, что мы не можем взять с собой нескольких из них и иметь с ними дела. У нас нет суеверного страха перед ними. Мы точно знаем, что роботехнические общества идут к застою. Космониты довольно ясно показывают нам это. Но если они так глупы, что желают иметь такое общество, мы прекрасно можем продавать им роботов по хорошей цене.

— Вы думаете, космониты купят их?

— Я уверен. Они будут рады элегантным моделям солярианского производства. Всем известно, что соляриане были ведущими конструкторами роботов в Галактике, хотя покойный доктор Фастольф и считался непревзойденным в этой области, но только на Авроре. К тому же, даже если мы назначим солидную цену за роботов, она все равно будет ниже себестоимости, так что в выгоде будут и космониты, и торговцы — вот секрет удачной торговли.

— Космониты не захотят покупать роботов у поселенцев, — с явным презрением сказала Глэдия.

ДЖ имел привычку торговцев не обращать внимания на такие пустяки, как злость и презрение.

— Еще как захотят! Предложить им самых современных роботов за пол цены — зачем они откажутся? Вы даже удивитесь, насколько несущественны для бизнеса идеологические вопросы.

— Я думаю, удивляться придется вам. Попробуйте продать своих роботов — и увидите.

— Я бы продал, миледи, кабы они у меня были. Но их нет.

— Почему нет?

— Не удалось взять. Два торговых корабля по отдельности высадились на Солярии. Каждый мог загрузить штук двадцать пять роботов. Если бы им это удалось, весь торговый флот двинулся бы за ними, и мы продолжали бы делать дело не один десяток лет, а потом заселили бы планету.

— Но им, значит, не удалось. Почему?

— Потому что оба корабля были уничтожены на поверхности планеты, и, как мы слышали, погибли оба экипажа.

— Подвело оборудование?

— Нет. Оба приземлились нормально, без повреждений. В своих последних рапортах они сообщили, что приближаются космониты — то ли соляриане, то ли с других Внешних Миров, мы не знаем. Мы могли только предположить, что космониты напали без предупреждения.

— Этого не может быть.

— Так уж и не может?

— Конечно. Какие у них причины?

— Я бы сказал — держать нас подальше от планеты..

— Если бы они этого желали, они просто сказали бы, что планета занята.

— А может, им хотелось убить нескольких поселенцев? Во всяком случае, у нас многие так думают и настаивают на посылке на Солярию нескольких военных кораблей и устройстве там военной базы.

— Это опасно.

— Вот именно. Это поведет к войне. Некоторые наши драчуны рвутся к ней. Может, есть такие среди космонитов, вот они и уничтожили оба корабля, чтобы спровоцировать войну.

Глэдия была ошеломлена. В программах новостей не было и намека на напряженные отношения между космонитами и поселенцами.

— Конечно, поговорить об этом следует. Ваш народ обращался к Федерации Внешних Миров?

— Обращались, но через незначительное лицо. Мы также обращались к Совету Авроры.

— И что?

— Космониты все отрицают, они намекают, что потенциальная выгода от торговли солярианскими роботами так высока, что торговцы, заинтересованные только в деньгах — словно сами космониты не нуждаются в них — передрались между собой. Похоже, они хотят убедить нас, что наши корабли сами уничтожили друг друга, поскольку каждый хотел сохранить монополию торговли для своего мира.

— Значит, корабли были с разных планет?

— Да.

— И вы не думаете, что они и в самом деле передрались?

— Не думаю, хотя такая вещь возможна. Прямых конфликтов между Переселенческими Мирами не было, но споры бывали, и все проходили через арбитраж Земли. Конечно, Поселенческие Миры могут и не поддерживать друг друга, когда в игре торговля на миллиарды долларов. Вот почему война для нас — не слишком хорошая идея, и надо как-то остудить слишком горячие головы. Вот мы и подошли к сути.

— Кто мы?

— Вы и я. Меня просили съездить на Солярию и по возможности выяснить, что там случилось. У меня один корабль, вооруженный, но без тяжелого вооружения.

— Вас тоже могут уничтожить.

— Могут. Но мой корабль, по крайней мере, не будет захвачен врасплох. Кстати, я не из гипервизионных героев и постараюсь уменьшить шансы на уничтожение. Мне пришло в голову, что одной из неудач проникновения поселенцев на Солярию является наше полное незнание этой планеты. Значит, полезно было бы иметь с собой кого-то, кто знает этот мир — солярианина, короче говоря.

— Вы имеете в виду — мена?

— Именно, миледи.

— Почему меня!

— Я думаю, вам и так ясно, миледи. Соляриане, покинув планету, ушли неизвестно куда. Если там кто-то остался — это враги. На других Внешних Мирах нет никого солярианского происхождения, кроме вас. Вы единственная солярианка, подходящая мне, единственная во всей Галактике. Вы мне нужны и должны ехать со мной.

— Ошибаетесь, Поселенец. Может, я для вас единственная подходящая, но вы мне не подходите. Я окружена роботами. Один ваш шаг — и вы будете обездвижены, а при сопротивлении можете и пострадать.

— У меня нет намерения действовать силой. Вы должны ехать добровольно. Ведь дело идет о предотвращении войны.

— Это забота правительства, моего и вашего. Я отказываюсь что-нибудь делать. Я частное лицо.

— Вы обязаны сделать это для вашего мира. В случае войны пострадаем не только мы, но и Аврора.

— Я тоже не из гипервизионных героев.

— Тогда вы обязаны мне.

— Вы ошибаетесь! Я вам ничем не обязана.

Д.Ж. тонко улыбнулся.

— Лично мне как индивидууму вы ничем не обязаны. Но у вас большой долг передо мной, как перед потомком Илайджа Бейли.

Глэдия замерла, глядя на бородатого монстра. Как она могла забыть, кто он?

— Нет, — наконец выговорила она.

— Да, с силой сказал ДЖ. — Два раза предок «делал для вас больше, чем вы когда-либо могли оплатить. Его здесь нет, чтобы потребовать уплаты хотя бы части долга, но я унаследовал это его право.

Глэдия сказала в отчаянии:

— Но что я могу сделать для вас, если поеду?

— Там увидим. Вы поедете?

Глэдии хотелось отказаться. Но не для этого ли Илайдж снова вошел в ее жизнь за последние сутки?

— Но Совет не позволит мне ехать с вами. Ни один аврорец не сядет на поселенческий корабль.

— Миледи, вы живете на Авроре два столетия и думаете, что аврорцы считают вас своей? Нет, для них вы все еще солярианка. Они отпустят вас.

— Нет, — сказала Глэдия.

Сердце ее сильно забилось, руки покрылись гусиной кожей. Он прав. Амадейро, например, считает ее солярианкой. И все-таки она повторила, стараясь уверить себя:

— Нет, не пустят.

— Пустят, возразил Д.Ж. — Ведь кто-то из вашего Совета приходил к вам и просил принять меня?

— Он просил только сообщить о нашем с Вами разговоре, и я это сделаю.

— Если они хотели, чтобы вы шпионили за мной в своем собственном доме, то сочтут даже более полезным, чтобы вы шпионили за мной на Солярии.

Он подождал ответа, и, не получив его, продолжал с легкой улыбкой:

— Миледи, если вы откажете, у меня нет сил заставить вас. Но Совет вас заставит. Только я не хочу этого, будь он здесь. Он хотел бы, чтобы вы поехали со мной только из благодарности к нему и ни по какой другой причине. Миледи, предок работал для вас в исключительно трудных условиях. Неужели вы не захотите поработать ради его памяти?

Сердце Глэдии упало. Она поняла, что не может сопротивляться.

— Я никуда не могу ехать без роботов.

— Я на это и не рассчитывал.

Он снова ухмыльнулся.

— Почему бы не взять моих двух тезок?

Глэдия посмотрела на Дэниела. Он стоял неподвижно. Посмотрела на Жискара. Он не шелохнулся. Посмотрела внимательнее, и ей показалось, что как раз в этот момент голова Жискара чуть заметно кивнула.

Она должна была верить ему.

Она сказала:

— Ладно, я поеду с вами и с этими двумя роботами. Больше не нужно.

В пятый раз в жизни Глэдия оказалась на корабле. Сейчас она не могла вспомнить, когда они с Сантириксом поехали на планету Явтерпу ради ее прославленных лесов, которые считались несравненными, особенно в романтическом сиянии спутника планеты Джемпстоуна.

Лес действительно оказался пышным, зеленым. Деревья были посажены правильными рядами, животный мир тщательно отобран по цвету и красоте. Там не было ни ядовитых, ни каких-либо неприятных созданий.

Спутник был близок к планете и сиял, как бриллиант, он блестел, поднимаясь к зениту, и тускнел, спускаясь к горизонту. Человек очарованно следил за ним в первую ночь, во вторую — с чуть меньшим удовольствием, в третью — с еще меньшим удовольствием, а потом — с неопределенным раздражением, предполагая, что в первые ночи небо было чище, и ошибаясь в этом. Местные жители никогда на небо не смотрели, но громко восхваляли — перед туристами, конечно.

В общем-то Глэдия была довольна поездкой, но еще больше радовалась возвращению на Аврору и решила, что больше путешествовать не будет, разве что в случае крайней необходимости. Подумать только, это было по меньшей мере сто десять лет назад!

Какое-то время она жила в страхе, что ее муж будет настаивать на следующей поездке, но он ни разу не заговорил об этом. Видимо, он пришел к тому же решению и, возможно, тоже боялся, что она захочет путешествовать.

В этом не было ничего необычного. Аврорцы — да и вообще космониты — предпочитали оставаться дома.

Их планеты, их дома были достаточно комфортабельны, и в конце концов, что может быть лучше, когда о вас заботятся ваши собственные роботы, понимающие каждый ваш сигнал, и вам даже не надо говорить о ваших желаниях.

Она поежилась. Что имел в виду Д.Ж., когда говорил об упадке роботехнического общества?

Но вот она снова в космосе и на земном корабле.

Она мало что видела на нем, но то, что она видела, ей страшно не понравилось. Тут, кажется, ничего не было, кроме прямых линий, острых углов и гладкой поверхности. Все „лишнее“, видимо, исключалось, словно может существовать одна только функциональность. Хотя она и не знала назначения того или иного предмета на корабле, она чувствовала, что от него больше ничего не требуется, что ничто не может вмешиваться в кратчайшее расстояние между двумя точками.

На всех аврорцах и вообще космонитских вещах все было слоями. Основой была функциональность — если не считать чистого орнамента — то поверх шло то, что удовлетворяло глаз и чувства, а поверх этого нечто, удовлетворявшее дух. Насколько же это было лучше! Это представляло такое изобилие человеческого творчества, что космониты просто не могли жить в неукрашенной Вселенной, и разве это плохо?

Неужели будущее принадлежит повсеместной геометрии? Или поселенцы просто еще не усвоили сладости жизни?

Но если в жизни так много сладости, почему же ей, Глэдии, так мало досталось?

Ей нечего было делать на борту, кроме как размышлять над такими вопросами и отвечать на них себе самой. Этот Д. Ж., варварский потомок Илайджа, вбил их ей в голову своим спокойным утверждением, что Внешние Миры умирают, хотя сам видел даже за короткое время пребывания на Авроре, что планета находится в полном здравии и безопасности.

Она пыталась отвлечься от своих мыслей голофильмами, которыми ее снабдили, с умеренным любопытством следила, как события торопливо следовали одно за другим — все фильмы были приключенческими — оставляя мало времени для разговора и еще меньше для мысли и радости. Очень похоже на их изделия.

Д.Ж. вошел в середине одного такого фильма. Его приход не был для нее неожиданностью, роботы предупредили ее и не пустили бы его, если бы она не была расположена его принять. Дэниел вошел с ним.

— Ну, как вы тут? — спросил Д.Ж.

Когда она дотронулась до контакта, и изображение исчезло, он добавил:

— Не выключайте, я посмотрю вместе с вами.

— Не обязательно. С меня хватит.

— Вам тут удобно?

— Не очень. Я… изолирована.

— Простите. Но и я был изолирован на Авроре. Моим людям не разрешили выйти вместе со мной.

— И теперь вы взяли реванш?

— Отнюдь. Во-первых, я позволил вам взять с собой двух ваших роботов и по вашему выбору. Во-вторых, дело не во мне, а в моем экипаже. Они не любят космонитов и роботов. Но почему вы недовольны? Эта изоляция уменьшает ваш страх перед заразой.

— Может, я уже слишком стара, чтобы бояться заразы. Я часто думаю, что прожила уже достаточно долго. К тому же, у меня есть перчатки, носовые фильтры и, если понадобится, маска. И я сомневаюсь, что вы хотели бы прикоснуться ко мне.

— И никто другой не захочет, — сказал он неожиданно упрямо.

Его рука коснулась какого-то предмета на правом бедре.

Ее глаза проследили за этим движением.

— Что это?

Он улыбнулся.

— Оружие, — сказал он.

Он вытащил его за рукоятку.

Прямо перед Глэдией был тонкий цилиндр сантиметров пятнадцати длиной. В нем не было никакого видимого отверстия.

— Это убивает людей?

Она протянула руку к цилиндру.

Д.Ж. быстро отвел ее назад.

— Никогда не тянитесь к чужому оружию, миледи. Это не просто дурной тон — хуже, потому что поселенцы привыкли моментально реагировать на такой жест, и вы можете пострадать.

Глэдия, широко открыв глаза, убрала руки за спину.

— Не угрожайте, Диджи. Дэниел не имеет чувства юмора в этом отношении. На Авроре не найдется такого варвара, кто носил бы оружие.

— Видите ли, у нас нет роботов, чтобы защищать нас. Этот аппарат не убивает. В каком-то смысле он делает худшее. Он производит вибрацию, которая стимулирует нервные окончания, ответственные за чувство боли. Он вредит много сильнее, чем вы можете себе представить. Никто добровольно не согласится испытать это второй раз, и те, кто носит такое оружие, редко применяют его. Мы называем его нейронным хлыстом.

— Отвратительно) У нас роботы, но они никогда не причиняют никому вреда, разве что в крайнем случае, и то вред минимальный.

ДЖ пожал плечами.

— Это звучит весьма цивилизованно, но лучше немного боли, немного убийства, чем распад духа, вызываемый роботами. Кстати, нейронный хлыст не предназначен для убийства, а у вашего народа на космических кораблях есть оружие, которое может вызвать массовую смерть и разрушения.

— Потому что мы воевали на заре нашей истории, когда наследство Земли было сильно в нас, но потом мы научились лучшему.

— Вы пользовались этим оружием и на Земле, и после.

— Это… — начала она.

Затем она закрыла рот.

ДЖ кивнул.

— Я знаю. Вы собирались сказать „Это другое дело“. Подумайте над этим, миледи, и не удивляйтесь, что моя команда не любит космонитов. И я не люблю. Но вы нужны мне, миледи, поэтому я отгоняю свои эмоции.

— Как я могу быть полезной вам?

— Вы солярианка.

— Вы упорно твердите это. Прошло более двух столетий. Я не знаю, какова теперь Солярия. Я ничего не знаю о ней. Каков был Бейлимир два столетия назад?

— Он не существовал тогда, но Солярия существовала, и я надеюсь, что вы вспомните что-нибудь полезное. Он встал, поклонился с насмешливой вежливостью и вышел.

Некоторое время Глэдия молчала, потом сказала:

— А он не слишком вежлив, верно?

— Мадам Глэдия, — сказал Дэниел — поселенец явно в напряжении. Он идет к планете, где погибли два корабля и убиты их экипажи. Он и его экипаж идут к большой опасности.

— Ты всегда защищаешь любое человеческое существо, Дэниел. Опасность для меня тоже, и я хотела бы с ней встретиться, но это не заставляет меня грубить.

Дэниел не ответил.

— Ну, может, и заставляет. Я была чуточку груба?

— Я думаю, поселенец не обиделся. Могу я посоветовать вам, мадам, приготовиться ко сну? Уже поздно.

— Ладно, я лягу, но вряд ли усну.

— Друг Жискар уверяет меня, что вы уснете, мадам, а он обычно бывает прав в таких вещах.

Она в самом деле уснула.

Дэниел и Жискар стояли в темноте в каюте Глэдии.

— Она крепко спит, друг Дэниел, и ей нужен отдых. Впереди опасное путешествие.

— Мне кажется, друг Жискар, что она согласилась ехать под твоим влиянием. У тебя, наверное, были причины.

— Друг Дэниел, мы так мало знаем о природе кризиса, стоящего перед Галактикой теперь, что мы просто не можем отказаться от действия, которое может расширить наши знания. Мы должны узнать, что происходит на Солярии, и единственный способ — устроить так, чтобы мадам Глэдия поехала туда. Что касается влияния, то это почти не требовало усилий. Несмотря на ее заявление, она жаждала поехать туда. Ее переполняло желание увидеть Солярию. Это была внутренняя боль, которая не прекратится, пока мадам не побывает там.

— Если ты говоришь, то так оно и есть, но меня это удивляет. Она часто давала понять, что была несчастной на Солярий, что она полностью адаптировалась на Авроре и никогда не желала вернуться.

— Да, и это тоже. В ее мозгу совершенно ясно существовали оба чувства. Я не раз наблюдал в человеческих мозгах одновременное сосуществование двух противоположных эмоций.

— Вроде бы не логично.

— Согласен, и могу только заключить, что люди не всегда и не во всех отношениях логичны. Вероятно, это одна из причин, по которой так трудно разработать Законы поведения человека. В случае мадам Глэдии я время от времени замечал ее желание увидеть Солярию. Обычно оно было хорошо скрыто, затемнено куда более сильной антипатией, которую она так же чувствует к этой планете. Когда стало известно, что Солярия покинута своим народом, чувства мадам Глэдии изменились.

— Почему? Какое отношение имеет это событие к юношеским переживаниям мадам Глэдии, породившим эту ее антипатию? Если ее желание увидеть этот мир сдерживалось в течение двух столетий, когда там было развитое общество, почему же это сдерживающее начало ушло как только планета стала покинутой, и ей вдруг захотелось увидеть ее? Мир, ставший для нее совсем чужим?

— Не могу объяснить, друг Дэниел. Чем больше я собираю знаний о человеческом мозге, тем в большее отчаяние приходу, что не способен понять его. Не такое уж это счастье — заглядывать в мозг, и я часто завидую твоей простоте контролируемого поведения, исходящей из твоей неспособности видеть под поверхностью.

— Но у тебя есть предположительное объяснение? — настаивал Дэниел.

— Я полагаю, она огорчена опустошением планеты. Она дезертировала оттуда два столетия назад…

— Она была вынуждена уехать.

— Теперь ей кажется, что она дезертировала, и я думаю, она считает, что подала дурной пример: если бы она осталась, то и другие не уехали бы, и планета была бы теперь населена и счастлива. Поскольку я не могу читать ее мысли, я отталкиваюсь, может, и неправильно, только от ее эмоций.

— Но она же не могла подать пример, друг Жискар. Прошло два столетия с тех пор, как она уехала, и, значит, не может быть никакой связи между столь разными во времени событиями.

— Согласен, но люди иногда находят удовольствие в том, чтобы питать болезненные эмоции, порицать себя без оснований и даже вопреки им.

— Во всяком случае, мадам Глэдия чувствовала такое острое желание вернуться, что было необходимо лишь ослабить сдерживающий эффект, под действием которого она могла бы отказаться ехать. Это потребовало простейшего прикосновения. Я чувствовал, что ей необходимо поехать, потому что это означало, что поедем и мы, но у меня неприятное ощущение, что вреда, возможно, будет больше, чем пользы.

— В каком смысле, друг Жискар?

— Совет был рад отправить мадам с поселенцем. Не означает ли это, что ее желательно был о удалить с Авроры на критический период, пока подготавливается падение Земли и Поселенческих Миров?

Дэниел, видимо, обдумывал это положение, потому что сделал длительную паузу, а затем сказал:

— А зачем, по-твоему, нужно отсутствие мадам Глэдии?

— Не могу решить, друг Дэниел. Хотел бы услышать твое мнение.

— Я не думал об этом.

— Ну, так подумай сейчас.

Будь Жискар человеком, эта просьба прозвучала бы приказом.

— Последовала еще более долгая пауза.

— Друг Жискар, до появления доктора Мандамуса в доме мадам Глэдии, она никогда не выказывала интереса к международной политике. Она была другом доктора Фастольфа и Илайджа Бейли, но эта дружба была личным чувством и не имела идеологической основы. И оба они ушли от нас. Она терпеть не могла — и он взаимно — доктора Амадейро, но это тоже личное дело. Эта антипатия существовала два столетия, но в ней нет ничего материального, просто оба ненавидят друг друга. У доктора Амадейро, имеющего теперь доминирующее влияние в Совете, нет оснований бояться мадам Глэдии или беспокоиться о том, чтобы удалить ее.

— Ты забыл что, удаляя мадам Глэдию, он удаляет и нас. Он уверен, что мадам Глэдия не уедет без нас, так что, может, он нас считает опасными?

— В течение нашего путешествия, друг Жискар, мы никогда не давал и доктору Амадейро повода опасаться нас. Чего ради он будет бояться нас? Он не знает о твоих способностях, и о том, как ты пользуешься ими. Зачем ему удалять нас с Авроры?

На время? Почему ты думаешь, что он планирует временное удаление? Вполне может быть, что он знает больше поселенца о беде на Солярии и знает также, что поселенец и его экипаж наверняка будут уничтожены, а с ними мадам Глэдия и мы с тобой. Мажет, главная его цель — уничтожение поселенческого корабля, а конёц доктора Фастольфа — дополнительная премия.

— Но он не пошел бы на риск войны с Переселенческими Мирами, а такое может произойти, если корабль поселенца будет уничтожен. Минутное удовольствие от нашей гибели не стоит риска.

— А не может так быть, друг Дэниел, что доктор Амадейро как раз и имеет в виду войну, и считает, что никакого риска нет?

— Нет, друг Жискар, это неразумно. В войне, развязанной при существующих условиях, поселенцы могут победить. Они более рассеяны по Галактике, и поэтому могут успешно применять тактику молниеносных ударов. Им почти нечего терять в их примитивных мирах, в то время как космониты теряют многое в своих уютных высокоорганизованных планетах. Если поселенцы предложат уничтожить один из своих миров в обмен на уничтожение одного космонитского, космониты сразу же сдадутся.

— Не будет ли такая война происходить „при существующих условиях“? Что, если у космонитов есть новое оружие, которое быстро уничтожит Поселенческие Миры? Может, это и есть кризис, перед которым мы сейчас стоим?

— В этом случае, друг Жискар, победу легче и эффективнее завоевать во внезапной атаке. Зачем идти на подстрекательство в войне. Чтобы поселенцы начали ее неожиданным рейдом на Внешние Миры, несущим большие убытки?

— Может, космонитам нужно испытать оружие и уничтожение ряда кораблей на Солярии является проверкой?

— Космониты должны быть более изобретательны и найти другой метод, который не выдает тайны существования нового оружия.

Настала очередь Жискара задуматься.

— Ну, ладно, друг Дэниел, как ты объяснишь желание — и очень горячее — чтобы мы сопровождали поселенца? Поселенец сказал, что Совет прикажет мадам Глэдии ехать, и так оно и вышло.

— Я не думал над этим.

— Ну, так подумай сейчас.

— Подумаю.

Молчание затянулось, но Жискар терпеливо ждал.

Наконец Дэниел заговорил медленно, словно прокладывая путь в лабиринте мыслей:

— Я не думаю, что Бейлимир или любой Поселенческий Мир имеет право захватывать роботов, принадлежащих Солярии. Пусть сами соляриане ушли или, может быть, вымерли, все равно Солярия остается Внешним Миром, даже если она не заселена. Остальные сорок девять Внешних Миров наверняка рассуждают так. И прежде этого так должна рассуждать Аврора, если она хочет управлять ситуацией.

— Значит, ты считаешь, что уничтожение двух поселенческих кораблей было способом космонитов утвердить свою собственность на Солярии?

— Нет. Аврора, если она хочет управлять ситуацией, не пошла бы поэтому пути. Аврора, главная сила космонитов, просто объявила бы, что Солярия, пустая она или нет, недоступна для поселенческих кораблей, и угрожала бы репрессалиями любому поселенческому кораблю, вошедшему в планетарную систему Солярии. И поставила бы заслон из кораблей и наблюдательных станций вокруг этой планетарной системы. Но не было такого предупреждения, таких действий. Зачем нужно было уничтожать корабли, которые было так легко сразу же отогнать?

— Но корабли были уничтожены, друг Дэниел. Не хочешь ли ты воспользоваться нелогичностью человеческого мозга для объяснения?

— Пока нет. Давай примем это уничтожение как факт. Посмотрим на последствия. Капитан поселенческого корабля приближается к Авроре, просит разрешения обсудить с Советом ситуацию, настаивает, чтобы гражданка Авроры ехала с ним расследовать события на Солярии, и Совет на все соглашается. Если уничтожение кораблей без предупреждения — слишком сильное действие для Авроры, то трусливое согласие с переселенческим капитаном — слишком слабое действие. Аврора как бы готова сделать все что угодно, лишь бы предупредить возможность войны.

— Да, — сказал Жискар, — я думаю, это возможный путь интерпретации события. Но что дальше?

— По-моему, Внешние Миры еще не так слабы, чтобы вести себя с такой угодливостью. Даже будь они слабы, гордость многих столетий главенства удержала бы их от таких действий. Тут не слабость, а что-то другое. Я уже говорил, что они не могут намеренно провоцировать вой ну. Больше похоже на то, что они тянут время.

— До чего, друг Дэниел?

— Они хотят уничтожить поселенцев, но еще не готовы к этому. Они дали этому поселенцу то, что он просил, чтобы избежать войны до тех пор, пока они будут готовы сражаться на своих условиях. Я только удивляюсь, что с ним не послали аврорский военный корабль. Если мой анализ правилен, а я думаю, что это так, то Аврора не при чем в событиях на Солярии. Она не пошла бы на этот булавочный укол, который только насторожил бы поселенцев, пока не готова на нечто опустошительное.

— Как же расценивать этот „булавочный укол“?

— Мы, наверное, узнаем это, когда высадимся на Солярии. Вероятно, это интересует также и Аврору, и поселенцев, и это вторая причина, почему они так охотно сотрудничают с капитаном и даже позволили Глэдии сопровождать его.

Жискар долго молчал.

— А что за таинственное опустошение они планируют? — спросил он наконец.

— Раньше мы говорили о кризисе, исходящем из планов космонитов уничтожить Землю, но теперь мы говорим „Земля“ в общем смысле, включая всех землян и их потомков на Переселенческих Мирах. Однако, если мы всерьез подозреваем подготовку к разрушительному удару, который позволит космонитам разом избавиться от врагов, мы, вероятно, можем улучшить нашу точку зрения. Следовательно, они планируют ударить по одному Поселенческому Миру: эти миры разбросаны, и оставшиеся быстро нанесут ответный удар. Не могут они также ударить по нескольким или по всем Поселенческим Мирам — их слишком много, и они очень раскиданы. Все удары вряд ли могут быть удачными, и уцелевшие миры яростно бросятся уничтожать Внешние Миры.

— Значит, ты предполагаешь, друг Дэниел, что удар будет нанесен самой Земле?

— Да. На Земле живет основная масса короткоживущих существ. Она — постоянный источник эмигрантов на Поселенческие Миры для основания новых миров и почитаемая родина для всех поселенцев. Если Земля будет уничтожена, поселенческое движение более не возобновится.

— Но не станут ли Поселенческие Миры мстить также сильно и жестоко, за уничтожение одного из своих миров? По-моему, это неизбежно.

— По-моему, тоже. Мне кажется, если Внешние Миры еще не сошли сума, удар должен быть очень хитрым, таким, за который Внешние Миры вроде бы не ответственны.

— Почему бы не нанести такой хитрый удар по Поселенческим Мирам, которые содержат большую часть активного военного потенциала землян?

— Космониты понимают, что удар по Земле более разрушителен психологически. А может быть, природа удара такова, что он может сработать только против Земли, но не против Поселенческих Миров. Я подозреваю последнее, поскольку Земля — уникальный мир, и ее общество не похоже на любое другое, поселенческое или космонитское.

— Итак, суммируя все, ты приходишь к заключению, что космониты планируют искусный удар по Земле, который разрушит ее, оставит космонитов якобы в стороне от этого дела, но который не сработает против любого другого мира. Но они пока еще не готовы нанести удар.

— Да, друг Жискар, но они, возможно, скоро будут готовы, и тогда ударят немедленно. Любое промедление увеличит шанс на утечку информации, которая выдаст их.

— Твой вывод их малых указаний достоин всяческой похвалы. А теперь расскажи о природе удара. Что именно задумали космониты?

— Я шел по шаткому грунту, и не уверен, что мои рассуждения целиком правильны. Но даже предполагая, что я прав, я не могу идти дальше. Боюсь, что я не знаю и не могу себе представить природу удара.

— Но если мы этого не знаем, мы не можем принять мер противодействия и разрешить кризис. Если же мы будем ждать результатов удара, уже будет поздно что-либо предпринимать.

— Если кто-то из космонитов знает, какова природа подготовляемого удара, то только Амадейро. Не можешь ли ты заставить его обнародовать свой план и тем насторожить поселенцев, после чего планы окажутся бесполезными?

— Не могу, друг Дэниел, не разрушив практически его мозг. Я даже сомневаюсь, что мог бы удержать его мозг в целости до тех пор, пока он не сделает объявление. Такие вещи я делать не могу.

— Возможно, вас утешит мысль, что мои рассуждения ошибочны, и никакого зла против Земли не замышляется.

— Нет, — сказал Жискар. — Я чувствую, что ты прав, и что остается только беспомощно ждать.

Глэдия почти болезненно ожидала последнего Прыжка. Они были уже достаточно близки от Солярии, чтобы видеть солнце. Всего лишь диск, кружок света, но глаза Глэдии вдруг наполнились слезами. Живя на Солярии, она никогда не думала о солнце. Просто это был вечный источник света и тепла, поднимавшийся и опускавшийся в постоянном ритме. Когда она покидала Солярию, она видела, как солнце исчезает позади, и не испытывала ничего, кроме чувства благодарности. Сейчас она молча плакала. Ей было стыдно перед собой за такую беспричинную чувствительность, но она не могла удержать слез. Она сделала усилие над собой, когда вспыхнул световой сигнал, означавший, что идет Д.Ж. Никто другой не подходил к ее кабине.

— Можно ему войти, мадам? — спросил Дэниел. — Вы, кажется, взволнованы?

— Да, я взволнована, Дэниел, но впусти его. Я думаю, он не удивится.

Но ДЖ. удивился. Во всяком случае, он вошел с улыбкой, но сразу же погасил ее, шагнул вперед и тихо сказал:

— Я приду попозже.

— Оставайтесь! — резко сказала Глэдия. — Это ничего не значит. Глупая минутная реакция.

Она шмыгнула носом и сердито вытерла глаза.

— Зачем вы пришли?

— Я хотел поговорить с вами о Солярии. Если нам повезет, мы завтра приземлимся. Но если вы не в состоянии разговаривать…

— Я вполне готова. У меня есть вопрос к вам. Почему мы сделали три Прыжка? Достаточно было бы и одного. Когда я ехала с Солярии на Аврору два столетия назад, был один. Вряд ли с тех пор техника регрессировала.

Ухмылка Д.Ж. вернулась.

— Обходной маневр. Если за нами шел аврорский корабль, я хотел сбить его с толку.

— А зачем ему следовать за нами?

— Просто подумалось, миледи. Совет уж очень жаждал по мочь. Намекнул, что аврорский корабль пойдет со мной в экспедицию на Солярию.

— Ну, что ж, это могло бы помочь.

— Возможно… если бы я был уверен, что Аврора не стоит за всем этим делом. Я прямо сказал Совету, что обойдусь и без них, только с вами.

Он указал пальцем на Глэдию.

— Но ведь Совет мог послать корабль и против моего желания, просто из доброты, верно? Ну, вот, а я не хотел этого. Мне и так достаточно хлопот, а тут еще каждую минуту оглядывайся нервно. Вот я и затруднил преследование. Итак, что вы знаете о Солярии?

— Я же столько раз вам говорила: ничего! Прошло два столетия.

— Поговорим насчет психологии соляриан. За два столетия она не могла измениться. Скажите почему они бросили свою планету?

— Как я слышала, — спокойно ответила Глэдия, — численность населения постоянно снижалась. Видимо, играли роль малая рождаемость и преждевременная смерть.

— Для нас это звучит разумно?

— Конечно. Рождаемость там всегда была низкой. По солярианским обычаям оплодотворение происходит нелепо, будь оно естественное, искусственное или эктогенетическое.

— У вас не было детей, мадам?

— На Солярии — нет.

— А что насчет преждевременной смерти?

— Я могу только догадываться. Я полагаю, она возрастала из ощущения провала. Солярия явно не состоялась, хотя соляриане вкладывали много эмоционального пыла в устройство идеального общества — не только лучшего, чем когда-либо было во Вселенной, но даже более близкого к идеалу, чем в любом Внешнем Мире.

— Вы хотите сказать, что Солярия умирала от коллективного разрыва сердца ее народа?

— Да, если вы хотите выразить это в насмешливой форме, — недовольно сказала Глэдия.

Д.Ж. повел плечами.

— Похоже, что вы сказали именно это. Но они в самом деле ушли. Куда? Как они будут жить?

— Не знаю.

— Но, мадам Глэдия, нам известно, что соляриане привыкли к огромным поместьям, к обслуживанию многими тысячами роботов, так что каждый солярианин был почти полностью изолирован. Если они покинули Солярию, где они найдут такое общество, которое одобрит их образ жизни? Может, они ушли на Внешний Мир?

— Нет, насколько мне известно, но они со мной не советовались.

— Могли они сами найти новую планету? Если так, ее пришлось бы благоустраивать самим. Могли они быть готовы к этому?

— Не знаю.

— Может, на самом деле они не уходили?

— Как я понимаю, Солярия, по всем признакам, опустела?

— Какие это признаки?

— Прерваны все межпланетные коммуникации, прекращены все радиопередачи с планеты.

— Откуда вы это знаете?

— Это сообщалось по аврорским новостям.

— А! Сообщалось! А не мог кто-то соврать?

— А зачем?

— Чтобы наши корабли попали в засаду и были уничтожены.

— Это смешно, Диджи.

Ее голос стал более резким.

— Что выиграют космониты, разрушив с такими увертками два торговых корабля?

— Но что-то же уничтожило два поселенческих корабля на пустой планете, на якобы пустой. Как вы это объясните?

— Я не могу. Я предполагаю, что мы идем на Солярию как раз для того, чтобы найти объяснение.

Д. Ж. серьезно взглянул на нее.

— Сможете ли вы проводить меня в тот район планеты, где вы жили?

— В мое поместье?

Она была ошеломлена.

— Разве вам не хотелось бы снова увидеть его?

Сердце Глэдии забилось сильнее.

— Да, хотелось бы. Но почему вы хотите именно туда?

— Два корабля высадились в разных местах планеты, но оба были уничтожены чертовски быстро. Конечно, всякое место может быть опарным, но мне кажется, что ваше менее опасно, чем другие.

— Почему?

— Потому что нам могут помочь роботы. Вы же их знаете? Надеюсь, они могут существовать более двух столетий. Взять хотя бы Дэниела и Жискара. А те, которые были в вашем поместье при вас, наверное, помнят вас. Они отнесутся к вам, как к своей хозяйке и будут служить вам куда лучше, чем любому другому человеку.

— В моем имении было десять тысяч роботов. Я знала по виду не более трех десятков, а остальных никогда не видела, и они меня тоже. Сельскохозяйственные, лесные и рудничные роботы более примитивны. Домашние роботы должны помнить меня, если их не продали другим людям после моего отъезда. Могли быть и несчастные случаи, так что не все просуществовали два столетия. К тому же, что бы вы ни думали о памяти роботов, человеческая память слабее, и я могу не вспомнить их.

— Пусть так, но вы можете отвести меня в ваше поместье? У меня есть карта Солярии. Это поможет?

— Приблизительно. Оно в южно-центральной части северного континента Гелионы.

— Когда мы окажемся примерно там, вы сможете воспользоваться ориентирами для большей точности, если мы сфотографируем поверхность Солярии?

— Морские берега, реки?

— Да.

— Думаю, что смогу.

— Прекрасно. Но все-таки постарайтесь вспомнить имена и внешность роботов.

В кругу своих офицеров Д. Ж. Бейли выглядел совсем иначе. Не было широкой улыбки, не было легкомысленного отношения к опасности. Он внимательно и сосредоточенно рассматривал карты.

— Если женщина точна, мы подлетим достаточно близко к поместью, и это займет не так много времени.

— Пустая трата энергии, капитан, — пробормотал Джемин Озер, второй помощник.

Он был высок и бородат. Борода была темная, рыжеватая, такого же цвета брови выгибались над светло-голубыми глазами. Он выглядел немолодым, но это впечатление создавалось больше от опытности, чем от возраста.

— Ничего не поделаешь, — сказал Д.Ж. — Будь у нас антигравитация, которую техники обещают нам целую вечность, другое дело.

Он снова посмотрел на карту.

— Она сказала, что это у реки, примерно в шестидесяти километрах вверх по течению от места впадения в большую реку. Если женщина точна.

— Вы в этом сомневаетесь? — сказал Чандрус Надираба, штурман. Темная кожа и аккуратные усы подчеркивали красоту его лица.

— Она вспоминает, как это было двести лет тому назад, — заметил Д.Ж. — Какие детали участка вы можете вспомнить, если видели его хотя бы тридцать лет назад? Она же не робот, могла и забыть.

— Тогда какой толк брать ее с собой? — проворчал Озер. — Ее и другого, и робота. Команда недовольна, и мне они тоже не по душе.

ДЖ. свел брови и поднял глаза на помощника.

— На этом корабле не имеет значения, что нравится или не нравится вам, мистер, и команде. Мы все можем погибнуть через шесть часов после высадки, если эта женщина не сумеет спасти нас.

— Умрем, так умрем, — холодно сказал Надираба. — Мы не были торговцами, если бы не знали, что рядом с большими прибылями ходит внезапная смерть. А что касается этой миссии, тут мы все добровольцы. Кстати, не вредно бы знать, откуда идет смерть, капитан. Если вы представляете себе это, почему держите в секрете?

— Я не представляю. Считается, что соляриане ушли, но, может, пара сотен осталась следить, так сказать, за имуществом.

— А что они могут сделать с вооруженным кораблем, капитан? Или у них есть секретное оружие?

— Не столь секретное, — ответил Д. Ж. — Солярия усыпана роботами. Именно по этой причине поселенческие корабли и Высадились в первый раз на планете. Каждый оставшийся солярианин мог иметь в своем распоряжении миллион роботов. Скромная армия!

Ибен Калайя, связист, до сих пор молчал, зная, что он младший по чину, и, это, казалось, подчеркивалось тем обстоятельством, что из четырех присутствовавших офицеров у него одного не было никаких лицевых волос. Но сейчас он тоже рискнул сказать:

— Роботы не могут повредить человеку.

— Так говорят, — сухо сказал Д.Ж. — Но что мы знаем о роботах? Мы знаем только, что два корабля были уничтожены, а все поселенцы были убиты в разных частях планеты набитой роботами. Кто это мог сделать кроме роботов? Мы не знаем, какие приказы дали соляриане роботам или какой хитростью обошли так называемый Первый Закон Роботехники. Так что мы тоже должны иметь свои маленькие хитрости. Из дошедших до нас рапортов этих кораблей мы знаем, что после посадки все люди вышли. Пустая планета, вот они и решили поразмять ноги, подышать свежим воздухом и поглядеть на роботов, за которыми приехали. Их корабли не имели защиты, да и сами люди не ожидали нападения. На этот раз такого не случится. Я выйду, но вы все останетесь на борту или поблизости от корабля.

Темные глаза Надирабы вспыхнули неодобрением.

— Почему вы, капитан? Если нужен кто-то для приманки, можно выделить любого.

— Ценю, штурман, — сказал Д.Ж. — Но я пойду не один, а с космонитской женщиной и ее спутниками. Она тут самая главная. Она может узнать несколько роботов, а кто-то из них может узнать ее. Я надеюсь, что если роботам и приказано нападать на нас, то на нее они не нападут.

— Вы хотите сказать, что они вспомнят свою бывшую хозяйку и упадут к ее ногам? — сухо сказал Надибара.

— Да, если хочешь. Поэтому я ее и взял, и поэтому мы высадимся в ее поместье. И пойду с ней я, потому что я в какой-то мере знаю ее и посмотрю, как она поведет себя. Если мы уцелеем, пользуясь ею как щитом, и узнаем точно, что перед нами, мы сможем действовать по-своему. В ней уже не будет нужды.

— И что мы тогда с ней сделаем? — спросил Озер. — Выкинем в космос?

— Отвезем ее обратно на Аврору! — рявкнул Д.Ж.

— Хочу сказать вам, капитан, — проговорил Озер, — что команда расценит это как ненужное путешествие. Он и скажут, что ее можно просто оставить на этой проклятой планете. Она же все равно отсюда.

— Да, — сказал Д.Ж., — и так и будет в тот день, когда я стану получать приказы от своей команды.

— Я уверен, что такой день не наступит, но у команды есть свое мнение, а с недовольной командой путешествовать опасно.

Глэдия стояла на земле Солярии. Она чувствовала запах растительности — совсем не тот, что на Авроре — и двух столетий как не бывало. Ничто иное не могло так вернуть ассоциации, как запах — ни вид, ни звук. Этот слабый уникальный запах вернул ее детство: свобода бегать везде под тщательным наблюдением роботов, возбуждение при виде других детей, остановка, пугливый взгляд, приближение к другому ребенку, полушажок, вот-вот коснешься, и тут робот скажет: „Хватит, мисс Глэдия“, и отведет назад. И оглядываешься через плечо на другого ребенка, которого тоже отводит робот. Она вспомнила день, когда ей сказали, что отныне она будет видеть других детей только в голографическом изображении, смотреть передачу, но не видеть в натуре. Роботы говорили „видеть“ шепотом, словно само слово было запретным. Их она могла видеть воочию, но они нелюди.

Сначала все было не так плохо. Образы, с которыми она разговаривала, были трехмерными, свободно двигавшимися. Они говорили, бегали, делали, что хотели, но их нельзя было почувствовать. Затем ей сказали, что она может реально увидеть человека, с которым она часто виделась по трехмерке и который ей нравился. Он был взрослым мужчиной, чуть старше ее, но выглядел юношей. Она получила разрешение видеться с ним, когда нужно и если пожелает. Она желала. Она отчетливо вспомнила, как это было в первый раз. Она онемела, и он тоже. Они кружили друг возле друга, боясь прикоснуться. Но это и был брак. Да, конечно, брак. Потом они снова виделись лично, потому что это был брак. Наконец они должны были коснуться друг друга, им было предложено сделать это. Это был самый возбуждающий день в ее жизни… До тех пор, пока он не наступил.

Глэдия удрученно отогнала эти мысли. Что толку вспоминать? Она была так сердечна и нетерпелива, а он так холоден и отстранен! Когда он приходил к ней через точные промежутки времени для ритуала, который мог — или не мог? — оплодотворить ее, он делал это с таким видом, с таким отвращением, что она скоро стала желать, чтобы он забыл прийти. Но он был человеком долга и никогда не забывал. Затем потянулись несчастные годы, потом она обнаружила его мертвым, с разбитым черепом, а себя — под подозрением. Илайдж Бейли спас ее тогда, и она уехала с Солярии на Аврору. Теперь она вернулась и чувствует запах Солярии. Все остальное было незнакомым. Дом вдалеке нисколько не походил на тот, который она хоть слабо, но помнила. За два столетия он был модифицирован, разрушен и вновь отстроен. Даже в самом грунте она не чувствовала ничего знакомого. Она отступила назад, как бы желая коснуться поселенческого корабля, привезшего ее сюда, в этот мир, который пахнул домом, но не был им в других отношениях, коснуться чего-то, что было сравнительно знакомым.

Дэниел, стоявший поблизости в тени корабля, спросил:

— Вы видите роботов, мадам Глэдия?

Они стояли группой среди деревьев сада в сотне ярдов, стояли торжественно, неподвижно, сияя на солнце сероватым, прекрасно отполированным металлом. Глэдия узнала солярианское производство.

— Да, вижу, Дэниел.

— В них есть что-нибудь знакомое?

— Абсолютно ничего. Похоже, они новой модели. Я не помню их, и уверена, что они не помнят меня. Диджи будет разочарован в своих надеждах.

— Они, кажется, ничего не собираются делать, мадам, — сказал Жискар.

— Это понятно. Мы чужие, и они пришли наблюдать за нами и сообщить о нас согласно приказу. Сейчас им некому сообщить, так что они просто наблюдают. Без дальнейших приказов они ничего не сделают, но следить не перестанут.

— Не лучше ли, мадам, вернуться на корабль? — сказал Дэниел. — Я уверен, что капитан наблюдает за конструкцией защиты, и еще не готов выйти. Я думаю, он не одобрит ваш выход без его разрешения.

Глэдия ответила высокомерно:

— Я не намерена по его прихоти откладывать свой выход на поверхность собственного мира.

— Я понимаю, но члены команды поблизости, и, я думаю, кое-кто заметил Ваше присутствие здесь.

— И приближаются, — сказал Жискар. — если вы хотите избежать инфекции…

— Я приготовила носовые фильтры и перчатки.

Глэдия не понимала природы структур, возводимых на плоском грунте вокруг корабля. Большая часть команды, занятая конструкцией, не видела Глэдию и ее двух спутников, стоявших в тени — в этой части Солярии в летний сезон было более жарко, чем на Авроре. Но пять человек из команды приближались, и один, самый высокий и крепкий, указал на Глэдию. Четверо остановились, но по знаку первого снова двинулись вперед и встали прямо перед аврорской тройкой. Глэдия молча смотрела на них, презрительно подняв брови. Жискар тихо сказал Дэниелу:

— Я не знаю, где капитан. Он где-то среди членов экипажа, но я не могу различить его.

— Мы уходим? — громко спросил Дэниел.

— Это будет недостойно, — сказала Глэдия, — это моя планета.

Она осталась на месте, а пятеро членов команды подошли ближе. Глэдия с презрением подумала, что они работали на тяжелой работе и вспотели. Глэдия чувствовала запах пота. Это должно было заставить ее уйти, но она все-таки осталась. Носовые фильтры, наверное, уменьшат этот запах. Высокий член экипажа подошел ближе. У него была бронзовая кожа и крепкие мускулистые руки, блестевшие от пота. Ему было, наверное, лет тридцать, насколько Глэдия могла судить о возрасте этих короткоживущих, и, если бы его вымыть и прилично одеть, он, наверное, выглядел бы вполне презентабельно.

— Вы и есть та космонитская леди, которую мы привезли на своем корабле? — спросил он.

Он говорил медленно, явно стараясь придать своему галактическому аристократический оттенок. Это ему, конечно, не удавалось. Он говорил, как поселенец, даже грубее, чем Диджи. Глэдия сказала, устанавливая свои территориальные права:

— Я с Солярии, поселенец.

Она замолчала, растерянная. Она только что так много думала о Солярии, что два столетия как бы пропали, и она вдруг заговорила с резким солярианским акцентом — с грубым раскатистым „р“ и с „и“, более похожим на „си“. Она повторила тише, менее надменный тором и с акцентом аврорского университета — стандарт для галактического, которого придерживались все внешние Миры:

— Я с Солярии, поселенец.

Поселенец засмеялся и повернулся к товарищам:

— Говорит она тара-бара, но старается. Все правильно, парни.

Парни тоже засмеялись. Один крикнул:

— Поговори с ней еще, Нисс. Может, и мы научимся чирикать по-космонитски.

Нисс, все еще улыбаясь, сказал им:

— Ладно, заткнитесь все!

Глэдия не рискнула заговорить снова.

— Я парень вежливый, дамочка. Я говорю по-джентльменски, вроде космонита. Я знаю, вы достаточно старая, чтобы быть моей пра-пра-прабабкой. Сколько вам лет, дамочка?

— Четыреста! — крикнул один за спиной Нисса. — Но она не выглядит на них.

— Она не выглядит и на сто, — сказал другой.

— Она вполне подходит, чтобы позабавиться, — сказал третий. — И я думаю, она давно не развлекалась. Спроси ее, Нисс, может она не против? Спроси вежливее, не можем ли мы сделать оборот.

Глэдия вспыхнула от гнева. Дэниел сказал:

— Шкипер первого класса Нисс, ваши товарищи оскорбляют мадам Глэдию. Не уйти ли вам?

Нисс оглядел, Дэниела, которого до сих пор игнорировал.

Улыбка исчезла с его лица:

— Послушай, ты! К этой маленькой леди вход воспрещен. Так сказал капитан. Мы не будем беспокоить ее. Это просто безвредный треп. Эта штука с вами — робот, мы с ним не связываемся, и он не может повредить нам. Мы знаем Законы Роботехники. Мы прикажем ему отойти от нас, вот и все. А ты — космонит, и капитан ничего не приказывал насчет тебя. Так что стой, где стоишь, и не ввязывайся, иначе мы наставим синяков на твою красивую шкуру, и иди потом, жалуйся.

Дэниел не ответил, Нисс кивнул:

— Вот и хорошо. Люблю, когда у типа хватает ума не начинать того, чего он не может кончить.

Он повернулся к Глэдии.

— Ну, космическая дамочка, мы оставим вас одну, потому что капитан велел не надоедать вам. А если кто-то сделал грубое замечание, это вполне естественно. Потрясем друг другу руки и расстанемся друзьями. Космонит, поселенец — какая разница!?

Он протянул руку, и Глэдия сжалась от ужаса. Рука Дэниела мгновенно протянулась и схватила Нисса за запястье.

— Шкипер первого класса Нисс, — спокойно сказал он, — не пытайтесь коснуться леди.

Нисс посмотрел на свою руку, на пальцы, крепко сжимавшие ее, и сказал тихо и угрожающе:

— Считаю до трех — отойди!

Дэниел выпустил руку и сказал:

— Должен сказать, что я не хотел повредить вам, но я должен защищать леди, и если она не хочет, чтобы к ней прикасались, мне придется причинить вам боль. Будьте уверены, я постараюсь свести ее к минимуму.

Один из членов команды закричал:

— Всыпь ему, Нисс! Дай этому болтуну!

— Послушай, космонит, — сказал Нисс, — Я уже два раза говорил, чтобы ты держался подальше, а ты еще хватаешь меня. В третий раз говорю: шевельнись, скажи хоть слово, и я тебя разделаю. Дамочка пожмет нам руки, только и всего. По-дружески. А потом мы уйдем. Ясно?

Глэдия сказала дрожащим голосом:

— Я не хочу, чтобы он меня касался. Сделай, что надо.

— Сэр, — сказал Дэниел, — извините, но леди не хочет, чтобы вы ее трогали. Я прошу вас всех уйти.

Нисс улыбнулся. Его длинная рука размахнулась, чтобы оттолкнуть Дэниела, но левая рука робота мелькнула в воздухе и снова схватила запястье Нисса:

— Пожалуйста, уходите, сэр.

Зубы Нисса оскалились, но это уже не было улыбкой. Он яростно дернул руку вверх. Рука Дэниела чуть поднялась и остановилась. Лицо его не показывало никакого напряжения. Затем его рука опустилась, увлекая за собой руку Нисса. Быстрым поворотом Дэниел завел руку поселенца за его широкую спину и держал там. Нисс неожиданно оказавшийся спиной к Дэниелу, занес вторую руку над головой, нащупывая шею Дэниела, но и второе запястье было схвачено и оттянуто вниз, и Нисс хрюкнул от явного унижения. Четверо его товарищей, жадно следивших, стояли теперь неподвижно, разинув рты. Нисс, глядя на них, проворчал:

— Помогите мне!

— Они не помогут вам, сэр, — сказал Дэниел, — потому что в этом случае капитан накажет их сильнее. Теперь я прошу вас обещать мне, что вы больше не будете беспокоить мадам Глэдию и все спокойно уйдете. Иначе, шкипер первого класса, я, к своему крайнему сожалению, вынужден буду вывернуть ваши руки из сочленений.

Сказав это, он крепче сжал оба запястья, и Нисс издал приглушенный стон.

— Простите меня, сэр, — сказал Дэниел, — но у меня строгий приказ. Вы обещаете?

Нисс с неожиданной яростью лягнул ногой, но, прежде чем его тяжелый сапог мог ударить, Дэниел отклонился и нарушил равновесие Нисса. Нисс тяжело упал лицом вниз.

— Вы обещаете, сэр? — снова спросил Дэниел.

Он слегка потянул оба запястья Нисса, так что руки последнего слегка поднялись над спиной. Нисс взвыл и почти неразборчиво сказал:

— Обещаю, отпусти меня.

Дэниел тут же отпустил ею и отошел назад. Нисс медленно и болезненно перекатился на спину, осторожно поднял руки и с гримасой пошевелил кистями. Затем его правая рука потянулась к кобуре и неуклюже ухватилась за оружие. Нога Дэниела наступила на руку Нисса и пригвоздила ее к земле.

— Не делайте этого, сэр, иначе я вынужден буду сломать вам одну или несколько мелких костей в вашей руке.

Он наклонился и извлек бластер Нисса из кобуры.

— А теперь вставайте.

— Ну, мистер Нисс, — прозвучал голос, — делайте, что вам говорят, и вставайте.

Рядом с ним стоял Д. Ж. Бейли. Борода его щетинилась, лицо слегка покраснело, но голос был опасно спокоен.

— Вы, четверо, — сказал он, — отдайте мне свое оружие, один за другим. Давайте, пошевеливайтесь. Раз, два, три, четыре. Теперь, вставайте здесь по стойке смирно.

Затем он обратился к Дэниелу:

— Сэр, сдайте мне оружие, которое вы держите. Пять. Мистер Нисс, смирно!

Он сложил оружие рядом с собой. Нисс вытянулся. Глаза его налились кровью, лицо исказилось от боли.

— Не скажет ли кто-нибудь, что здесь произошло? — спросил Диджи.

— Капитан, — быстро сказал Дэниел, — у меня с мистером Ниссом произошла шуточная ссора. Вреда не нанесено.

— Однако, мистер Нисс выглядит несколько поврежденным?

— Это временно, капитан, — ответил Дэниел.

— Понятно. Ну, мы вернемся к этому позже.

Он повернулся к Глэдии:

— Мадам, я не помню, чтобы давал вам разрешение на выход из корабля. Вы немедленно вернетесь со своими компаньонами в каюту. Здесь не Аврора, и я здесь капитан. Ясно?

Дэниел положил руку на локоть Глэдии. Она вздернула подбородок, но вернулась и пошла по трапу на корабль. Дэниел шел рядом с ней, Жискар — сзади. ДЖ. повернулся к команде:

— ВЫ, — сказал он все так же спокойно, — пойдете со мной, и мы доберемся до сути этого… или до вас.

Он жестом приказал офицеру подобрать оружие и унести.

Д.Ж. хмуро глядел на пятерых. Он был в своей каюте, единственной части корабля, которая имела достаточный размер и зачатки роскоши. Он сказал, указывая на каждого по очереди:

— Сделаем так: ты расскажешь точно слово за словом, жест за жестом, что случилось. Ты скажешь, что он упустил или сказал неверно. Затем ты то же самое, и ты, а потом я примусь за тебя, Нисс. Я предполагаю, что вы все отбились от рук, и все сделали что-то необычайно глупое и заработали, особенно Нисс, унижение. Если из вашего рассказа будет ясно, что вы не сделали ничего неправильного и не заслужили унижения, то я буду знать, что вы врете, особенно когда космонитская женщина расскажет мне все, а я склонен верить каждому ее слову. Ложь будет хуже того, что вы сделали. Ну! — рявкнул он. — Начинай!

Первый член команды, запинаясь, поведал всю историю. Второй кое-что добавил, что-то расширил, то же сделал третий, потом четвертый. Д.Ж. слушал с каменным лицом, затем велел Берто Ниссу отойти в сторону и сказал остальным четверым:

— А пока космонит тыкал Нисса мордой в пыль, вы что делали? Смотрели? Боялись двинуться? Четверо одного испугались?

Один нарушил тяжелое молчание:

— Это произошло так быстро, капитан. Мы только собрались вмешаться, а все уже кончилось.

— А что вы собирались сделать, если бы все-таки вмешались.

— Ну, оттащили бы чужака-космонита от нашего парня.

— Думаешь, удалось бы?

На этот раз никто не издал ни звука.

ДЖ. наклонился к ним:

— Ситуация такая: не ваше дело задираться с иноземцами, так что вы похудеете на недельное жалование каждый. И вот еще что: если кто из вас скажет о случившемся кому-нибудь на корабле или вне его, сейчас или потом, по пьянке или сгоряча — вас всех понизят до учеников шкипера. Проболтается один — понизят всех четверых. Так что приглядывайте друг за другом. Теперь займитесь своим делом. И если станете возникать во время этого путешествия, пикнете не по уставу — окажетесь в карцере.

Четверо вышли, угрюмые, пристыженные, поджав губы. Нисс остался. По его лицу расплывался синяк, руки чувствовали себя неловко. Д.Ж. смотрел на него с угрожающим спокойствием, а Нисс водил глазами то вправо, то влево, то в пол, то в потолок, но только не смотрел в лицо капитану. Лишь когда глаза Нисса случайно встретились с глазами капитана, тот сказал:

— Ну и красавчиком ты стал, как связался с этим неженкой-космонитом вполовину меньше тебя! В следующий раз прячься, когда увидишь кого-нибудь из космонитов.

— Слушаю, капитан, — униженно пробормотал Нисс.

— Ты слышал или нет мои инструкции? Перед отлетом с Авроры вам было сказано, чтобы космонитов и леди не трогали, не докучали им, не лезли к ним с разговорами.

— Капитан, я просто хотел вежливо пообщаться. Нам интересно было посмотреть на нее поближе. Мы не хотели ничего плохого.

— Ничего плохого? Ты спросил, сколько ей лет. Это входит в твои обязанности?

— Я просто полюбопытствовал, хотел знать.

— Один из вас делал непристойные намеки.

— Это не я, капитан.

— Кто-то другой? А ты извинился за это?

— Перед космонитами? — с ужасом спросил Нисс.

— Конечно. Вы действовали против моих приказов.

— Я не хотел вреда, — упрямо повторил Нисс.

— И мужчине не хотел вредить?

— Он сам поднял на меня руку, капитан.

— Знаю. А почему?

— Потому что он приказал мне уйти.

— И ты не стерпел этого?

— А вы бы стерпели, капитан?

— Ладно. Ты не стерпел. Ты упал прямо мордой. Как это случилось?

— Право, не знаю, капитан. Он очень проворен, а захват у него прямо железный.

— Так и должно быть. На что ты надеешься, идиот? Он и есть железный.

— Как это, капитан?

— Ты, видно, не знаешь историю Илайджа Бейли?

Нисс смущенно потер ухо.

— Я знаю, что он какой-то ваш предок, капитан.

— Это-то знают все по моей фамилии. Ты никогда не видел фильмы о его жизни?

— Я не охотник до исторических фильмов, капитан.

Он пожал плечами, но тут же сморщился и решил больше этого не делать.

— Ты когда-нибудь слышал о Р. Дэниеле Оливо?

— Он был другом Илайджа Бейли.

— Ну, да. Значит, ты кое-что знаешь. Ты знаешь, что такое „Р“ в этом имени?

— Это значит „робот“. Правильно? У него был друг-робот. В те времена на Земле были роботы.

— Они и сейчас есть. Но Дэниел не просто робот. Он был космонитским роботом и видом походил на космонита. Подумай об этом, Нисс, и сообрази, кто тот космонит, который задал тебе трепку.

Глаза Нисса округлились, лицо побагровело.

— Бы хотите сказать, что космонит — ро…

— Это Р. Дэниел Оливо.

— Капитан, но ведь прошло двести лет!

— Да. И космонитская женщина была личным другом моего предка Илайджа. Она прожила, если хочешь знать, двести тридцать пять лет, а думаешь, робот не мог? Ты пытался драться с роботом, дурачина.

— Почему же вы об этом не сказали? — воскликнул Нисс в благородном негодовании.

— А зачем? Ты спрашивал? Слушай, Нисс. Ты слышал, что я сказал другим насчет того, чтобы придержали языки? Это относится и к тебе, только в большей степени. Они всего лишь члены экипажа, а тебя я хочу сделать главой команды. Хотел! Чтобы управлять командой, нужно иметь мозги, а не только мускулы. Теперь это стало для тебя труднее, потому что тебе придется доказывать наличие мозгов вопреки моему твердому убеждению, что у тебя их нет.

— Капитан, я…

— Молчи и слушай. Если эта история выйдет наружу, то четверо станут учениками, но ты станешь никем. Ты никогда больше не ступишь на корабль, ни на один. Это я тебе обещаю. Ни в экипаже, ни пассажиром. Подумай, что ты будешь делать на Бейлимире, что сможешь заработать. Это в том случае, если ты будешь болтать об этом или встанешь на дороге космонитской женщины, даже просто будешь глазеть на нее и ее двух роботов. И присматривай, чтобы никто из команды не смел ее оскорблять. Ты отвечаешь за это. И лишаешься двухнедельного жалования.

— Капитан, — жалобно сказал Нисс, — другие…

— На других я меньше всего полагался, Нисс, поэтому и наказал их меньше. Проваливай!

ДЖ бесцельно играл фотокубиком, который всегда стоял на столе. Когда кубик поворачивался, он темнел. Поставленный на любую грань, он светлел, и в нем появлялось трехмерное изображение улыбающейся женщины. Команда поговаривала, что на каждой стороне кубика появлялись разные женщины. Так оно и было. Джемин Озер следил за появлением изображений без всякого интереса. Теперь, когда корабль был в безопасности — по крайней мере, против предполагаемых вариантов атаки — было время подумать о следующих шагах. Однако, ДЖ подходил к делу кружным путем, а может, и вовсе не подходил. Он сказал:

— Конечно, это вина женщины.

Озер пожал плечами и погладил бороду, как бы уверяя себя, что он, во всяком случае, не женщина. В противоположность ДЖ, на верхней губе Озера красовалось роскошное покрытие.

— По-видимому, — продолжал ДЖ, — прибытие на родную планету прогнало у нее всякую мысль об осторожности. Она вы шла из корабля, хотя я и просил ее не делать этого.

— Вы должны были приказать ей не выходить.

— Не знаю, помогло ли бы это. Она аристократка, и привыкла сама приказывать своим роботам. Кроме того, я хочу сотрудничать с ней, не ссориться. И еще… Она была другом предка.

— И до сих пор жива, — сказал Озер.

Он покачал головой.

— Прямо мороз по коже. Какая старая.

— Да, но выглядит совсем молодой и привлекательной, и нос кверху. Не ушла, когда ребята подошли к ней, не пожелала пожать им руки. Ну ладно, это дело прошлое.

— Капитан, а правильно ли было сказать Ниссу, что он дрался с роботом?

— Правильно, Озер. Если бы он думал, что его побил и унизил перед товарищами женственный космонит меньше и легче его, он навеки стал бы для нас бесполезным. Это сломало бы его. И нам не нужны слухи, что космониты — супермены. Поэтому я так строго приказал помалкивать об этом случае. Нисс будет крепко следить за ребятами, и если это дело не распространится, никто не узнает, что космонит — работ. Но я полагаю, что в этой истории есть одна хорошая сторона.

— Какая, капитан?

— Она заставила меня подумать о роботах. Много ли мы знаем о них? Что, например, знаешь ты?

— Капитан, я о них не думал.

— Никто не думает. Во всяком случае, поселенцы, Мы знаем что космониты имеют роботов, зависят от них, никуда без них не ходят, ничего без них не могут сделать, паразитируют на них, и мы уверены, что они чахнут из-за роботов. Мы знаем, что на Земле раньше были роботы, навязанные нам космонитами, и что они постепенно исчезают с лица Земли. В земных городах их вовсе нет, только в сельской местности. Мы знаем, что Поселенческие Миры не имеют и не хотят иметь роботов ни в городе, ни в сельской местности. Таким образом, поселенцы никогда не видели их на своих планетах и вряд ли на Земле… Что мы еще знаем?

— Есть Три Закона Роботехники.

— Правильно. Главный — Первый Закон: „Робот не может повредить человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред“. Так вот, не полагайтесь на него. Он означает не совсем то. Мы считаем, что из-за Первого Закона роботы нам не опасны. Такая самоуверенность — это хорошо, но не в том случае, если это мнимая уверенность. Робот Дэниел повредил Ниссу, и ничуть не огорчен этим, несмотря на Первый Закон.

— Он защищал…

— Вот именно. А что, если ты должен сравнивать вред? Что, если стоит вопрос: повредить ли Ниссу или позволить нанести вред твоей космонитской хозяйке? Естественно, ты предпочтешь первое.

— Это имеет смысл.

— Ясное дело, имеет. А сейчас мы на планете роботов. Их тут сотни две миллионов. Что им приказано? Как они балансируют конфликт между тем или иным вредом? Можем ли мы быть уверены, что никто из них не тронет нас? Ведь что-то на этой планете уничтожило два корабля.

Озер сказал неохотно:

— Ну, этот робот Дэниел — необычный робот. Он больше похож на человека, чем мы. Может, на нем не стоит обобщать? Другой робот, как его там?..

— Жискар. Легко запомнить. Меня зовут Дэниел Жискар.

— Я и мысленно называю вас капитаном, капитан, во всяком случае, этот Р. Жискар стоял там и ничего не делал. Он выглядит как робот и действует так же. Мы встретили здесь кучу роботов, но они нам ничего не сделали. Они только наблюдали.

— А если здесь есть какие-то специальные роботы, которые могут повредить нам?

— Я думаю, мы готовы к этому.

— Сейчас — да. Вот почему инцидент с Дэниелом и Ниссом — хорошая вещь. Мы думали, что на нас могут напасть только соляриане, еще оставшиеся здесь, а нам опасны именно роботы, специально сконструированные. Если леди Глэдия сумеет мобилизовать своих бывших роботов — это же было ее поместье — и заставить их защищать ее и нас, тогда мы нейтрализуем все, что за нами.

— А она сможет?

— Посмотрим, — сказал Д.Ж.

— Спасибо тебе, Дэниел, — сказала Глэдия, — Ты хорошо поступил.

Лицо ее как бы съежилось и побледнело, губы стали бескровными.

— Лучше бы я не приезжала, — тихо добавила она.

— Бесполезно жалеть, мадам Глэдия, — сказал Жискар. — Друг Дэниел и я останемся за дверью, чтобы никто больше не потревожил вас.

Коридор был пуст. Дэниел и Жискар разговаривали на звуковой волне выше человеческого порога слышимости и в своей краткой конденсированной манере.

— Мадам Глэдия приняла неразумное решение, отказавшись уйти, — сказал Жискар. — Это ясно.

— Я думаю, друг Жискар, что не было возможности заставить ее изменить решение.

— Оно было слишком твердым и принято было слишком быстро. То же самое справедливо в отношении поселенца Нисса. Его любопытство в отношении мадам Глэдии и враждебность и злоба к тебе были слишком сильны, чтобы их можно было устранить без серьезного повреждения мозга. Остальными четверыми я мог управлять. Их нетрудно было удержать от вмешательства. Твоя способность справиться с Ниссом ошеломила их, и я лишь слегка усилил это состояние.

— Очень удачно, друг Жискар. Если бы эти четверо присоединились к мистеру Ниссу, я встал бы перед трудным вопросом: вынудить мадам Глэдию к унизительному отступлению, или всерьез покалечить одного-двух поселенцев, отгоняя их. Я думаю, что пришлось бы выбрать последнее, и это причинило бы мне большой дискомфорт.

— А сейчас тебе хорошо?

— Вполне. Урон мистеру Ниссу был минимальным.

— Физически — да, друг Дэниел. Однако, он испытал такое великое унижение, и это для него хуже физического повреждения. Поскольку я осознавал это, я не мог бы сделать дело так легко, как ты. И еще… — Да?

— Меня тревожит будущее. На Авроре за все десятилетия моего существования я работал медленно, выжидая удобный случай, чтобы мягко коснуться мозга, не нанося ущерба, усиливая то, что уже было, ослабляя то, что и так шло на убыль, подталкивая и направляя уже существующий импульс. Теперь же мы вступили в пору кризиса, когда эмоции поднимаются высоко, решения приходят быстро, и события бегут мимо. Если я хочу сделать что-то хорошее вообще и должен действовать быстро. Три Закона запрещают мне это. Требуется время, чтобы взвесить тонкости сравнения физического и умственного вреда. Будь я один с мадам Глэдией во время приближения поселенцев, я бы не знал, какого курса держаться, чтобы не нанести серьезного вреда мадам Глэдии, одному или нескольким поселенцам и себе.

— Что же теперь делать, друг Жискар?

— Поскольку Три Закона изменить нельзя, мы снова приходим к заключению, что ничего не можем сделать, кроме как ждать краха.

Утро на Солярии, утро в поместье — все поместье. Вдалеке виднелся дом, который вполне мог быть ее домом. Двух столетий как не бывало, и Аврора казалась ей далекой несбывшейся мечтой.

Она повернулась к ДЖ, с туго затянутого пояса которого свисали два предмета — на левом бедре нейронный хлыст, а на правом — что-то более короткое и круглое, видимо, бластер.

— Мы пойдем к дому? — спросила она.

— Возможно, — рассеянно ответил он.

Он осматривал поочередно свое оружие, поднося его к уху, как бы прислушиваясь: жужжит — значит, живое.

— Вчетвером.

Она машинально оглянулась на Дэниела.

— А где Жискар, Дэниел?

— Он подумал, мадам Глэдия, — ответил Дэниел, — что разумнее будет действовать в качестве разведчика. Как робот он не привлечет к себе внимания других роботов, и если что не так, он предупредит нас. В любом случае ему легче выйти в расход, чем вам или капитану.

— Хорошее мышление робота, — заметил ДЖ — Так оно и есть. Ну, пошли дальше.

— Только втроем? — жалобно спросила Глэдия. — Честно говоря, у меня нет покорности робота Жискара выходить в расход.

— Мы все уязвимы, леди Глэдия. Количество тут не имеет значения. Были же убиты экипажи двух кораблей.

— Вы меня не ободряете, Диджи.

— Ну, давайте, попробую. Те корабли не были подготовлены, а наш готов, и я тоже.

Он хлопнул руками по бедрам.

— С вами робот, который уже показал себя вашим эффективным защитником, больше того, вы сами — наше лучшее оружие. Вы умеет приказывать роботам делать то, что вы хотите, и это может оказаться решающим. Кроме вас, никто этого не может, а те корабли не имели никакого нашего снаряжения. Ну, пошли!

Они пошли. Через некоторое время Глэдия сказала:

— Мы идем не к дому.

— Туда пока не надо. Сначала подойдем к группе роботов. Вы их видите, я надеюсь.

— Да, вижу, но они ничего не делают.

— Верно. Но их было больше при нашей посадке. Большая часть ушла, а эти остались. Зачем?

— Если мы их спросим, они ответят.

— Если Вы их спросите, леди Глэдия.

— Они ответят как мне, так и вам, мы оба равно люди.

Д.Ж. резко остановился и с улыбкой повернулся к Глэдии.

— Роемо люди, дорогая леди? Космонит и поселенец? Что это с вами?

— Мы оба равно люди для роботов, — резко ответила Глэдия. — И бросьте эти шуточки. Я не играла в космонита и землянина с вашим предком.

Улыбка ДЖ исчезла.

— Вы правы. Простите меня, леди. Я постараюсь контролировать свой сарказм, потому что на этой планете мы союзники.

Чуть позже он сказал:

— Теперь, мадам, я хочу, чтобы вы обнаружили, какие приказы были даны роботам, если были даны? Нет ли здесь знакомых вам роботов? Есть ли люди в поместье или на планете? И вообще, поговорите с ними. Они не должны быть опасными, они роботы, а вы человек. Они не могут повредить вам.

Затем он добавил, вспомнив:

— Правда, ваш Дэниел довольно грубо обошелся с Ниссом, но там были особые обстоятельства, а здесь их нет. И Дэниел может пойти с вами.

Дэниел почтительно ответил:

— Я в любом случае должен сопровождать леди Глэдию, капитан. Это мой долг.

— И Жискара тоже, я думаю, — сказал Д.Ж. — Однако, он где-то шляется.

— Не зря, капитан. Он говорил со мной, и мы согласились, что это важный метод защиты леди Глэдии.

— Ну и прекрасно. Идите. Я буду прикрывать вас.

Он снял оружие с правого бедра.

— Если я крикну „Ложись!“, вы оба тут же падайте. Эта штука не выбирает.

— Только пожалуйста, пользуйтесь ею лишь в самом крайнем случае, Диджи, — сказала Глэдия. — Вряд ли это понадобится против роботов. Пошли, Дэниел!

Она быстро и твердо пошла вперед, к группе примерно из десятка роботов, стоявших перед линией низких кустов. Утреннее солнце отражалось бликами на их телах.

Роботы не отступили и не двинулись вперед. Они спокойно стояли на месте. Глэдия подсчитала: одиннадцать на виду. Возможно, есть и другие, скрытые. Все они были солярианского производства, очень гладкие, прекрасно отполированные. Никакой иллюзии одежды и малого реализма. Они выглядели почти математической абстракцией человеческого тела, но среди них не было и двух одинаковых. Она чувствовала, что в них нет ни гибкости, ни сложности аврорского робота. У них был простой мозг, предназначенный для определенной задачи.

Они остановились метрах в четырех от строя роботов, Дэниел — чуть позади, в метре от нее, но достаточно далеко, чтобы было ясно, что главная — она. Роботы, стоявшие перед нею, наверняка сочли Дэниела человеком, но она знала, что Дэниел слишком уж сознавал себя роботом, чтобы полагаться на ошибочное представление других роботов.

— Кто из вас будет говорить со мной? — спросила Глэдия.

Последовал короткий период молчания, как бы беззвучное совещание. Затем один робот вышел вперед:

— Мадам, я буду говорить.

— У тебя есть имя?

— Нет, мадам, только серийный номер.

— Давно ты функционируешь?

— Двадцать девять лет, мадам?

— Есть в группе такие, кто функционирует дольше?

— Нет, мадам, поэтому говорю я, а не другие.

— Сколько роботов в этом поместье?

— Точной цифры я не знаю, мадам.

— Примерно.

— Тысяч десять, мадам.

— Среди них есть функционирующие более двух столетий?

— Среди сельскохозяйственных роботов есть несколько таких, мадам.

— А среди домашних?

— Нет, мадам. Хозяева предпочитают новые модели.

Глэдия кивнула и повернулась к Дэниелу.

— Это имеет смысл. Так было и в мое время.

Она снова повернулась к роботу:

— Кому принадлежит это имение?

— Это имение Заберлова, мадам.

— Давно оно принадлежит семье Заберлова?

— Дольше, чем я функционирую, мадам. Я не знаю, насколько дольше, но информацию можно получить.

— Кому оно принадлежало до Заберлова?

— Не знаю, мадам, но информацию можно получить.

— Ты когда-нибудь слышал о семье Дельмар?

— Нет, мадам.

Глэдия повернулась к Дэниелу и печально сказала:

— Я пыталась вести робота, как сделал бы это Илайдж, но, похоже, не умею делать правильно.

— Наоборот, леди Глэдия, — серьезно сказал Дэниел. — Мне кажется, что в имении нет роботов, знавших вас, кроме нескольких сельскохозяйственных. Вы знали кого-нибудь из рабочих роботов в свое время?

— Нет.

Глэдия покачала головой.

— Я никогда не видела их даже издали.

— Тогда ясно, что вас здесь не узнают.

— Точно. Бедняга Диджи напрасно гонял нас. Если он на что-то надеялся, то ничего не вышло.

— Знать правду всегда полезно, мадам, Нет ли других пунктов, о которых вы могли бы получить информацию?

— Да, минутку…

Она задумалась, а затем тихо сказала:

— Странное дело, с этим роботом я говорила с солярианским акцентом, а с тобой так не говорю.

— Ничего удивительного, леди Глэдия. Роботы говорят с таким же акцентом, потому что они солярианские. Это вернуло вас в дни вашей юности, и вы машинально заговорили, как в те времена. Но вы сразу же стали собой, когда повернулись ко мне, потому что я часть вашего теперешнего мира.

Глэдия медленно улыбнулась:

— Твои рассуждения все больше напоминают человеческие, Дэниел.

Она снова повернулась к роботам и ощутила покой окружения. Небо было почти безоблачным, шумели листья под легким ветром, жужжали насекомые, где-то крикнула птица, но не было никаких человеческих звуков. Вокруг, возможно, было много роботов, но они работали молча. Не было того изобилия человеческих голосов, к которому она привыкла — сначала с трудом — на Авроре. Но теперь, вернувшись на Солярию, она нашла удивительное спокойствие. „Не так уж плохо на Солярии“, — подумала она.

— Где ваши хозяева? — спросила она робота с некоторым нажимом в голосе.

— Они ушли, мадам, — спокойно ответил робот.

— Куда?

— Не знаю, мадам. Они мне не сказали.

— А другие знают?

Общее молчание.

— Кто-нибудь в имении знает?

— Я не знаю никого, кто знает, мадам.

— Хозяева взяли с собой роботов?

— Да, мадам.

— А почему вы остались?

— Делать работу, мадам.

— Но вы стоите и ничего не делаете.

— Мы охраняем имение от прибывших, мадам.

— Вроде меня?

— Да, мадам.

— Но вы здесь ничего не делаете. Почему?

— Мы наблюдаем, мадам. У нас нет иных приказов.

— Вы сообщаете о ваших наблюдениях?

— Да, мадам.

— Кому?

— Надзирателю, мадам.

— Где надзиратель?

— В доме, мадам.

— Ага.

Глэдия повернулась и быстро пошла обратно к Д. Ж. Дэниел пошел за ней.

— Ну? — спросил Д.Ж.

Он держал оружие наготове, но спрятал его в кобуру, когда она вернулась.

— Ничего. Ни один робот меня не знает, и ни один, я уверена, не знает, куда ушли соляриане. Но роботы рапортуют надзирателю.

— Какому надзирателю?

— На Авроре и на других Внешних Мирах в больших имениях с множеством роботов бывает надзиратель, человек, чьи обязанности — организовывать и направлять группы рабочих в поля, в рудники и на промышленные предприятия.

— Значит, здесь остались соляриане?

— Солярия — исключение. Соотношение роботов и людей всегда было так высоко, что не было принято выделять мужчину или женщину надзирать за роботами. Эту работу выполнял специально запрограммированный робот.

— Значит, в доме есть робот, более передовой, чем этот, и его можно с пользой допросить.

— Возможно, но я не уверена, что попытка войти в дом безопасна.

— Это же только робот! — ядовито заметил Д.Ж.

— Дом может быть минирован.

— Это поле тоже может быть минированным.

— Лучше бы, — сказала Глэдия, — послать одного из роботов в дом сказать надзирателю, что люди желают говорить с ним.

— Не требуется, — сказал Д.Ж. — Это, по-видимому, уже сделано. Надзиратель появился, и это не робот и не „он“. Я вижу женщину.

Глэдия ошеломленно обернулась. К ним шла высокая, хорошо сложенная и очень привлекательная женщина. Даже на расстоянии нельзя было сомневаться насчет ее пола.

Д.Ж. широко улыбнулся. Он весь как бы подтянулся, выпрямился и отвел плечи назад. Одна рука гладила бороду, словно удостоверяясь, что она гладкая и мягкая. Глэдия неодобрительно посмотрела на него и сказала:

— Это не солярианка.

— Откуда вы знаете?

— Ни одна солярианка не позволит себе так свободно показываться другим людям в действительности, а не по видео.

— Я знаю разницу, мадам. Но вы же позволили мне видеть вас.

— Я два столетия прожила на Авроре. И то я осталась достаточно солярианкой, чтобы не появиться перед людьми в таком виде.

— Ей есть что показать, мадам. Я бы сказал, что она выше меня и прекрасна как вечерняя заря.

Надзирательница остановилась метрах в двадцати от них, и роботы разошлись в стороны, чтобы никто не стоял между женщиной и тройкой с корабля.

— За два столетия обычаи могли измениться.

— Нет ничего основательнее, чем неприязнь соляриан к контактам с людьми, — резко сказала Глэдия. — Это не могло измениться за какие-то два столетия.

Она снова вернулась к солярианскому выговору.

— А я думаю, вы недооцениваете социальную пластичность. Но солярианка она или нет, она космонитка, и, если здесь есть другие такие же, я готов к мирному сосуществованию.

Взгляд Глэдии стал еще более неприязненным:

— Ну, вы намерены глазеть на этот образец еще час-два? Или вы хотите, чтобы я допросила женщину?

ДЖ вздрогнул и посмотрел на Глэдию с явным раздражением:

— Вы допрашиваете роботов, и вы это сделали, а я допрашиваю людей.

— Особенно женщин, я думаю.

— Не хвастаюсь, но…

— Как все мужчины.

Вмешался Дэниел:

— Я не думаю, что женщина захочет долго ждать. Если вы хотите перехватить инициативу, капитан, то идите к женщине. Я пойду следом.

— Вряд ли мне понадобится защита, — бесцеремонно сказал Д.Ж.

— Вы — человек, и я не могу через бездействие допустить, чтобы Вам был причинен вред.

Д. Ж. быстро зашагал вперед. Дэниел за ним. Глэдия, не желая оставаться в одиночестве, осторожно пошла тоже. Надзирательница спокойно ждала. На ней было гладкое белое платье, едва доходившее, до середины бедер, сильно декольтированное. Сквозь тонкую ткань явно виднелись соски. Не было никаких признаков, что на ней надето что-то еще, кроме туфель. ДЖ остановился в метре от нее. Он видел ее гладкую кожу, высокие скулы, широко расставленные глаза с чуть скошенным разрезом, невозмутимое выражение лица.

— Мадам, — начал он, — я имею удовольствие разговаривать с надзирательницей этого поместья?

Он старался говорить, как аврорские патриции. Женщина выслушала и сказала с таким сильным солярианским акцентом, что он казался почти комичным для такого красивого рта:

— Ты не человек.

Она перешла к действиям так быстро, что Глэдия, находившаяся метрах в десяти, не видела деталей случившегося. Она увидела только смутное движение, а затем ДЖ, неподвижно лежащего на спине, и женщину, державшую в обеих руках его оружие.

В этот головокружительный момент Глэдию больше всего поразило, что Дэниел не двинулся с предупреждением или возмездием, но ее мысль опоздала: Дэниел уже схватил левое запястье женщины и вывернул, сказав грубым и властным тоном, какого Глэдия никогда у него не слышала:

— Брось немедленно оружие!

Просто непостижимо, как он мог так обращаться с человеком.

Женщина сказала так же грубо, но в более высоком регистре:

— Ты не человек.

Она подняла правую руку с оружием и выстрелила. Слабый свет мелькнул над телом Дэниела, и Глэдия, не способная издать ни звука в своем состоянии шока, ощутила туман в глазах. Но Дэниел не расплавился и взрыва не было. Глэдия поняла, что он предусмотрительно схватил ту руку женщины, в которой был бластер. В другой руке был нейронный хлыст, и он был полностью разряжен в Дэниела с близкого расстояния. Будь Дэниел человеком, массированное воздействие на сенсорные окончания убило бы его. Но эквивалент нервной системы робота не реагировал на хлыст. Он схватил ее другую руку и снова сказал:

— Брось оружие, а то я вырву тебе руку!

— Ты? — спросила женщина.

Руки ее сократились, и через секунду Дэниел поднялся над землей. Ноги его, качавшиеся как маятник, с силой ударили женщину, и оба тяжело упали на землю. Глэдия, не переводя мысли в слова, мгновенно поняла, что женщина, хоть и похожая на человека, как и Дэниел, не человек. Чувство оскорбления залило Глэдию, которая по сути оставалась солярианкой: как смеет робот применять силу к человеку! Пусть женщина-робот каким-нибудь путем узнала, что такое Дэниел, но как она посмела ударить ДЖ? Глэдия с воплем бросилась вперед. Ей и в голову не приходило бояться робота только потому, что он сбил с ног сильного мужчину и даже более сильного робота.

— Как ты смеешь? — завопила она с таким грубым солярианским акцентом, что он резанул даже ее собственные уши. Но как еще говорить с солярианским роботом?

— Как ты смеешь, девка? Немедленно прекрати сопротивление!

Мускулы женщины, казалось, расслабились полностью и одновременно их словно ударило электрическим током. Ее прекрасные глаза посмотрели на Глэдию без человеческого выражения. Женщина неуверенно сказала:

— Простите, мадам.

Дэниел был уже на ногах и бдительно смотрел на лежавшую в траве женщину. ДЖ, подавляя стоны, пытался встать. Дэниел наклонился за оружием, но Глэдия яростным жестом отогнала его.

— Дай мне оружие, девка!

— Слушаюсь, мадам, — ответила женщина.

Она быстро подняла оружие и протянула Глэдии. Та схватила его, быстро выбрала бластер и протянула Дэниелу.

— Уничтожь ее, Дэниел, если понадобится. Это приказ!

Нейронный хлыст она отдала Д.Ж.

— Тут он опасен только вам и мне. С вами все в порядке?

— Нет, не все, — пробормотал Д.Ж.

Он потирал бедро:

— Вы хотите сказать, что она робот?

— А разве женщина могла бы так ударить вас?

— Таких я еще не встречал. Я же говорил, что здесь должны быть специальные роботы, запрограммированные стать опасными.

— Говорили, — небрежно сказала Глэдия, — но как только увидели свой идеал красивой женщины, сразу же все позабыли.

— Логично рассуждать задним числом.

Глэдия фыркнула и снова повернулась к роботу:

— Как твое имя, девка?

— Я зовусь Мандари, мадам.

— Встань, Мандари.

Мандари вскочила, как на пружинах. Ее столкновение с Дэниелом, казалось, не причинило ей никакого вреда.

— Почему, вопреки Первому Закону, ты напала на этих людей?

— Мадам, — твердо сказала Мандари, — они не люди.

— Может, ты скажешь, что и я не человек?

— Нет, мадам, вы человек.

— Тогда я как человек заявляю: эти двое — люди. Ты слышишь?

— Мадам, сказала Мандари чуть тише, — здесь нет людей.

— Но они люди, я же говорю. Тебе запрещено нападать на них или вредить им каким бы то ни было образом.

Мандари насупилась.

— Ты понимаешь, что я сказала?

Голос Глэдии стал еще более солярианским.

— Мадам, — сказала Мандари, — здесь нет людей.

Дэниел тихо сказал Глэдии.

— Мадам, она получила настолько жесткие приказы, что вам нелегко опровергнуть их.

— Посмотрим, — сказала Глэдия.

Мандари оглянулась. Группа роботов за это время подошла ближе к Глэдии и ее спутникам. На заднем плане шли два робота, которых, по мнению Глэдии, не было в первоначальной группе. Они несли какой-то длинный, массивный и, видимо, очень тяжелый прибор. Мандари махнула им, и они пошли несколько быстрее.

— Роботы, стоп! — крикнула Глэдия.

Они остановились. Мандари сказала:

— Мадам, я выполняю свои обязанности. Я следую инструкциям.

— Твои обязанности, девка, повиноваться моим приказам!

— Мне нельзя приказать неповиновение инструкции.

— Дэниел, сожги ее! — крикнула Глэдия.

Только потом Глэдия поняла, что произошло. Реакция Дэниела была быстрее человеческой, и он знал, что перед ним робот, на которого Три Закона не распространялись. Однако Мандари выглядела настолько человеком, что он не мог сразу преодолеть запрет и последовать приказу. Поэтому он действовал медленнее, чем должен был. Мандари, чье определение „человека“ явно не соответствовало определению Дэниела, напала быстрее. Она схватила его руку, державшую бластер, и они снова начали борьбу.

Д.Ж. повернул свой нейронный хлыст рукояткой вперед, подбежал к Мандари и ударил ее по голове, но это не произвело на робота никакого эффекта, а сам ДЖ от пинка Мандари отлетел назад.

— Робот, стоп! — закричала Глэдия.

Мандари закричала зычным контральто:

— Все ко мне! Двое, похожие на мужчин, не люди! Уничтожьте их, но ни в коем случае не повредите женщине!

Если Дэниела могла смутить внешность робота, то смущение простых солярианских роботов проявилось с еще большей интенсивностью, и они двинулись вперед медленно и неуверенно.

— Стоп! — взвизгнула Глэдия.

Роботы остановились, но на Мандари этот приказ не подействовал.

Дэниел крепко держал бластер, но отклонился назад под напором явно превосходившей силы Мандари. Глэдия растерянно оглянулась, как бы в поисках какого-нибудь оружия. Д.Ж. сделал попытку включить рацию и проворчал:

— Не работает. Я, видимо, разбил ее.

— Что нам делать?

— Бежать назад к кораблю. Быстрее!

— Тогда бегите, а я не могу бросить Дэниела.

Она встала перед дравшимися роботами.

— Мандари, стоп!

— Я не могу остановиться, мадам. У меня точные инструкции.

Пальцы Дэниела разжались, и бластер снова оказался у Мандари. Глэдия заслонила собой Дэниела.

— Ты не можешь повредить человеку!

— Мадам, — сказала Мандари. — Вы заслоняете того, кто похож на человека, но не человек.

Она твердо направила бластер на Глэдию.

— Мне приказано убивать таких.

— Затем она громко крикнула:

— Носильщики, к кораблю!

— Роботы, стоп! — заорала Глэдия.

Движение замерло. Роботы дрожали на месте, как бы пытаясь идти вперед, но не в силах двинуться.

— Ты не можешь уничтожить моего друга-человека Дэниела, не уничтожив меня, а ты сама признала, что я человек, и, следовательно, мне нельзя навредить.

— Миледи, вы не должны подвергать себя опасности, защищая меня, — тихо сказал Дэниел.

— Это бесполезно, мадам, — сказала Мандари. — Я легко могу отодвинуть вас, а затем уничтожить нечеловека, стоящего за вами. Поскольку это может повредить вам, я почтительно прошу вас отойти в сторону добровольно.

— Отойдите, мадам, — настаивал Дэниел.

— Нет, Дэниел, я останусь. А пока она будет отодвигать меня, ты беги.

— Я не могу бежать быстрее заряда бластера, и, если я попытаюсь бежать, она скорее выстрелит сквозь вас, нежели откажется от выстрела. Видимо, ей даны очень строгие инструкции. Мне жаль, миледи, что это принесет вам горе.

Дэниел поднял сопротивляющуюся Глэдию и слегка оттолкнул в сторону. Палец Мандари лег на кнопку бластера, но не нажал. Мандари стояла неподвижно. Глэдия, севшая от толчка Дэниела, вскочила на ноги. Д.Ж, оставшийся на месте, осторожно подошел к Мандари. Дэниел спокойно протянул руку и взял бластер из ее не сопротивляющихся пальцев.

— Я думаю, — сказал он, — что этот робот окончательно дезактивирован.

Он слегка толкнул Мандари, и она упала в той же позе, в которой стояла: руки согнуты, одна рука держала невидимый Бластер, палец надавливал на невидимую кнопку.

Из-за деревьев показался Жискар. Его блестящее лицо не выражало никакого любопытства, когда он спросил:

— Что случилось в мое отсутствие?

Идти обратно было не очень приятно. После неистовства страха и действия Глэдия чувствовала жару и усталость. Д.Ж. болезненно хромал, и шли медленно, во-первых, из-за этой хромоты, а во-вторых, потому что два солярианских робота несли свой массивный прибор и еле тащились под его тяжестью. Д. Ж. оглянулся на них:

— Теперь они слушаются меня, когда надзирательница вышла из строя.

— Почему вы не побежали за помощью? — спросила Глэдия сквозь зубы. — Зачем вы остались без толку наблюдать.

— Ну, — сказал Д.Ж., — Вы отказались оставить Дэниела, и мне вроде бы стыдно было праздновать труса.

Он старался говорить легкомысленно, что без труда удалось бы ему, если бы он чувствовал себя лучше.

— Дурак! Мне ничего не грозило. Она не могла повредить мне.

— Мадам, — сказал Дэниел, — мне очень неприятно противоречить вам, но, я думаю, она повредила бы вам, потому что потребность уничтожить меня стала сильнее.

Глэдия с жаром повернулась к нему:

— А ты отколол ловкую штучку, столкнув меня с дороги. Ты что, хотел, чтобы тебя уничтожили?

— Это лучше, чем видеть вас покалеченной, мадам. Заторможенный человеческой внешностью этого робота, я не сумел остановить его, и это продемонстрировало неудовлетворительные границы моей полезности вам.

— Все равно, она какое-то время не решалась стрелять в меня, поскольку я человек, и ты мог бы за это время забрать у нее бластер.

— Я не мог рисковать вашей жизнью, мадам, в такой неопределенной вещи, как ее нерешительность.

Глэдия, как бы не слыша Дэниела, вновь обратилась к ДЖ:

— А вы не должны были брать с собой бластер.

ДЖ, нахмурился:

— Мадам, я делал скидку на то, что мы все были весьма близки к смерти. Роботы об этом не думали, а я в какой-то мере привык к опасности. Однако для вас это была неприятная новость, и вы ведете себя по-детски. Я прощаю вам это. Но, пожалуйста, выслушайте, Я никак не мог предполагать, что бластер у меня так быстро отнимут. Если бы я не взял с собой оружие, надзирательница убила бы меня голыми руками так же быстро и эффективно, как бластером. И бежать мне не имело смысла — выстрел догнал бы меня. Я и не намерен больше спорить с вами.

Глэдия перевела взгляд с ДЖ на Дэниела и обратно, тихо сказав:

— Полагаю, что я вела себя неразумно. Прекрасно, больше мы не будем к этому возвращаться.

Они дошли до корабля. Команда высыпала им навстречу. Глэдия заметила, что все были вооружены.

ДЖ подозвал второго помощника:

— Озер, видите предмет, который несут два робота?

— Да, сэр.

— Так вот, пусть они отнесут его на борт. Положите его в безопасный отсек и заприте. Когда это будет сделано, будем готовиться к отлету.

— Капитан, а роботов тоже оставим?

— Нет, они слишком просты по конструкции, чтобы быть ценными, а в данных обстоятельствах захват их может иметь нежелательные последствия. Прибор, который они несут, куда ценнее их.

Жискар смотрел, как предмет медленно и очень осторожно вносили в корабль.

— Капитан, я предполагаю, что это очень опасный предмет.

— У меня тоже такое ощущение, — сказал Д.Ж. — Я думаю, что корабль был бы разрушен очень быстро.

— Этой штукой? — спросила Глэдия. — Что это такое?

— Точно не скажу, но думаю, что это ядерный усилитель. Я видел экспериментальную модель на Бейлимире, и этот похож на нее, как старший брат.

— Что такое ядерный усилитель?

— Само название говорит, леди Глэдия, что это прибор, усиливающий ядерный распад.

— Как?

— Я не физик, миледи. Включается поток частиц, и они усиливают взаимодействие. Вот и все, что я об этом знаю.

— А если этот аппарат сам собой включится в отсеке?

— Я не думаю, что он может включиться.

Д.Ж. разжал кулак и показал двухсантиметровый кубик из полированного металла.

— Хотя я и мало знаю о таких вещах, но я понял, что это активатор. Без него ядерный усилитель не работает.

— Вы уверены?

— Не вполне, но придется рискнуть, потому что я должен привезти эту штуку на Бейлимир. Ну, пошли на борт.

Глэдия и ее роботы поднялись по трапу на корабль. ДЖ шел следом, коротко переговариваясь с кем-то из офицеров. Затем он сказал Глэдии:

— Размещение этого прибора и подготовка к полету займут два часа, а каждая минута увеличивает опасность.

— Какую опасность?

— Вы думаете, красавица-робот была единственной на Солярии? И усилитель, который мы взяли, тоже единственный? Я полагаю, что нужно некоторое время, чтобы другой гуманоидный робот и другой прибор появились здесь, в этой точке планеты, и мы должны постараться дать им как можно меньше времени. А пока, мадам, пойдем в вашу каюту и проведем необходимую работу.

— Какую, капитан?

— Ну, — сказал ДЖ, — учитывая факт, что я чуть не пал жертвой обмана, я проведу военно-полевой суд.

Он подтолкнул их вперед.

Со стоном усевшись, Д.Ж. сказал:

— Мне бы сейчас горячий душ, хорошую еду и возможность поспать, но все это будет только после взлета. Вам тоже придется этого ждать, мадам, но кое-что ждать не может, например, мои вопросы. Где вы были, Жискар, когда мы находились в такой серьезной опасности?

— Капитан, — сказал Жискар, — я не думал, что если на планете остались одни роботы, они могут представлять какую-то опасность. Кроме того, с вами остался Дэниел.

— Капитан, — сказал Дэниел, — я согласился, чтобы Жискар произвел разведку, а я бы остался с мадам Глэдией и с вами.

— Вы договорились вдвоем и ни с кем не советовались?

— Да, капитан, — ответил Жискар.

— Если вы были уверены, что роботы безвредны, как же случилось, что два корабля погибли?

— Мне казалось, капитан, что на планете должны оставаться люди, но они делают все возможное, чтобы не попасться на глаза. Я хотел знать, где они и что делают. Я искал их, допрашивал встречных роботов:

— И не нашли?

— Нет, капитан.

— Вы осматривали дом, откуда появилась надзирательница?

— Нет, капитан, но я был уверен, что людей там нет. Я и сейчас уверен.

— Но там была надзирательница.

— Да, капитан, но она робот.

— Опасный робот.

— К моему сожалению, я не знал этого, капитан.

— А вы можете чувствовать сожаление?

— Я выбрал это выражение для описания эффекта в моих позитронных проводниках. Это грубая аналогия того, что, похоже, испытывают люди, капитан.

— Как же вы не поняли, что робот может быть опасным?

— Три Закона Роботехники…

Глэдия прервала его:

— Прекратите, капитан. Жискар знает только то, на что он запрограммирован. Ни один робот не опасен для человека, если только между людьми нет смертельной ссоры, и если робот должен пытаться остановить ее. Дэниел и Жискар, без сомнения, защищали бы нас с минимальным, по возможности, вредом для других.

— Так ли? Дэниел действительно защищал нас. На него напал робот, а не человек, так что не было проблемы, кого защищать. Однако, он показал поразительно малый успех, хотя Три Закона не препятствовали ему нанести повреждения роботу. Жискара же вообще не было, он появился как раз в тот момент, когда все было кончено. Нет ли тут симпатии между роботами? Не может ли быть, что роботы, защищая людей от роботов, испытывали, как сказал Жискар, сожаление? Может быть, неудача или отсутствие их…

— Нет! — взорвалась Глэдия.

— Нет? Я не знал, что вы знаток роботехники, леди Глэдия.

— Я не роботехник, но я всю жизнь прожила с роботами. Ваши предположения смехотворны. Дэниел был готов отдать жизнь за меня, и Жискар сделал бы то же.

— И так сделал бы любой робот?

— Конечно.

— Однако, эта Мандари вполне была готова убить меня. Допустим, она каким-то образом определила, что Дэниел такой же робот, как и она, и у нее не было запрета вредить ему. Но я-то, бесспорно, человек. Почему же она напала на меня? Насчет вас она колебалась, но признала, что вы человек. Как робот мог провести такую дискриминацию между вами и мной? Может, она все-таки не робот?

— Робот, — сказала Глэдия. — Но я, по правде сказать, не знаю, почему она так действовала. Я никогда не слышала о таком. Я могу только предположить, что соляриане, научившись конструировать человекоподобных роботов, создали их без защиты Трех Законов, но я бы поклялась, что из всех космонитов соляриане менее всего были бы склонны сделать это. У соляриан огромное количество роботов, они полностью зависят от роботов — куда больше, чем другие космониты — и поэтому больше боятся их. В солярианских роботов встроены покорность и даже туповатость. Три Закона на Солярии действуют сильнее, чем где бы то ни было. И у меня нет другого объяснения.

— Извините меня, мадам Глэдия, — сказал Дэниел, — за вмешательство, но не позволите ли мне постараться объяснить поведение робота? Поведение надзирательницы?

— Так и должно быть, — ядовито заметил ДЖ — Только робот может объяснить поведение робота.

— Сэр, — сказал Дэниел, — пока мы не поняли надзирательницу, мы не можем принять необходимые меры против солярианской опасности в дальнейшем. Я уверен, что есть способ понять ее поведение.

— Валяйте, — сказал Д.Ж.

— Надзирательница, — начал Дэниел, — не сразу приняла меры против нас. Она стояла и ждала, видимо, не зная, как действовать. Когда вы, капитан, подошли к ней и заговорили, она объявила, что вы не человек, и тут же напала на вас. Когда я вмешался, она объявила, что и я не человек, и тоже сразу же напала на меня. Когда же мадам Глэдия вышла вперед и закричала на нее, надзирательница признала в ней человека и позволила командовать собой.

— Да, я помню, Дэниел, Но почему так?

— Мне кажется, капитан, что можно фундаментально изменить поведение робота, не трогая Трех Законов, если изменить определение „человека“. В конце концов, человек — это то существо, которое принято считать человеком.

— Вот как? А как вы определяете человека?

Дэниела не смущало присутствие или отсутствие сарказма. Он продолжал:

— Я сконструирован с детальным описанием внешности и поведения человека, капитан. Все, что подходит под это Описание, для меня человек. Таким образом, у вас внешность и поведение человека, а у надзирательницы только внешность, но поведение. У надзирательницы же ключ к определению человека — речь, капитан. Солярианский акцент весьма своеобразен, и и всех существ, похожих на человека, надзирательница считаем человеком лишь того, кто говорит по-соляриански. По-видимому, всякий, кто выглядит человеком, но не говорит по-соляриански, должен уничтожаться без колебаний, равно как и корабль, привезший такое существо.

— Наверное, вы правы, — задумчиво сказал Д.Ж.

— У вас, капитан, поселенческий акцент. Он сильно отличается от солярианского. Как только вы заговорили, вы показали себя перед надзирательницей нечеловеком. Она объявила об этом и напала на вас.

— А вы говорили с аврорским акцентом, и все же она вас атаковала.

— Да, капитан. Но леди Глэдия говорила с подлинным солярианским произношением и была признана человеком.

Д.Ж. помолчал, обдумывая услышанное, и сказал:

— Это опасное устройство даже для тех, кто должен был пользоваться им. Если солярианин почему-то обратится к такому роботу так, что робот не усмотрит подлинного акцента, этот солярианин немедленно будет убит. На месте солярианина я не пошел бы к такому роботу. При всех моих стараниях говорить на чистом солярианском, я мог бы сбиться и тут же был бы убит.

— Согласен, капитан, — сказал Дэниел. — Я думаю, именно поэтому те, кто производит роботов, обычно не ограничивают определение человека, а, наоборот, расширяют насколько возможно. Но соляриане оставили планету. Тот факт, что надзирательница над роботами имеет такую опасную программу, лучшее доказательство, что соляриане действительно ушли и не встретятся здесь с опасностью. Соляриане в данный момент имеют касательство лишь к тому, чтобы ни один несолярианин не ступил на планету.

— Даже другие космониты?

— Я полагаю, капитан, что было бы трудно определить человеческое существо, чтобы включить десятки различных космонитских оттенков и исключить множество поселенческих. Определение только по одному солярианскому и то достаточно труд но.

— Вы очень умны, Дэниел, — сказал Д.Ж. — Я не одобряю роботов — конечно, не их самих, а их влияние на общество — однако, иметь робота вроде вас рядом с собой, как вы когда то были с предком…

— Боюсь, что не выйдет, Диджи, — вмешалась Глэдия. — Дэниел никогда не будет ни продан, ни подарен, а силой его взять нелегко.

Д. Ж. с улыбкой поднял руки:

— Я просто помечтал, леди Глэдия. Уверяю вас, законы Бейлимира сделали бы для меня немыслимым обладание роботом.

Жискар неожиданно сказал:

— Не позволите ли мне добавить несколько слов?

— А, робот, который ухитрился избежать действия и вернулся, когда все было кончено!

— Мне жаль, что все выглядело так, как вы утверждаете. Может быть, вы разрешите мне добавить?

— Ладно, давайте.

— Похоже, капитан, что ваше решение взять с собой в эту экспедицию леди Глэдию хорошо сработало. Не будь ее, вы все были бы быстро убиты, а корабль уничтожен. Только способность леди Глэдии говорить по-соляриански и ее мужество при встрече с надзирательницей изменили результат.

— Это не совсем так, — возразил ДЖ — Мы все были бы убиты, возможно, даже, леди Глэдия, если бы не случайность, что надзирательница дезактивировалась.

— Это не случайность, капитан, — сказал Жискар, — и так не бывает, чтобы робот сам собой вдруг дезактивировался. Была причина. Как мне рассказывал друг Дэниел, леди Глэдия приказала надзирательнице прекратить действия, но у той были очень сильные инструкции. Однако действия леди Глэдии смазали решимость надзирательницы. Тот факт, что леди Глэдия, даже по определению надзирательницы, бесспорно, была человеком и действовала так, что могла вынудить надзирательницу повредить ей, а то и убить ее, еще больше смазало решение робота. Таким образом, в критический момент два противоположных требования — уничтожить нелюдей и удержаться от нанесения вреда человеку уравновесились, и робот застыл, неспособный ни к каким действиям вообще. Его контуры сгорели.

Глэдия рассеянно нахмурилась.

— Но… — начала она.

— Я подумал, — продолжал Жискар, — что вы вполне могли бы информировать команду об этом. Их недоверие к леди Глэдии уменьшится, если вы подчеркнете, что члены экипажа остались, живы лишь благодаря ее инициативе и храбрости. Это даст им великолепное мнение о вашей прозорливости, когда вы взяли ее на борт, возможно, даже вопреки советам ваших офицеров.

ДЖ громко захохотал:

— Леди Глэдия, теперь я понимаю, почему вы никогда не расстаетесь с этими роботами. Они не только умны, как люди, но еще и дьявольски хитры. Поздравляю вас с таким имуществом. Теперь, если не возражаете, я пойду потороплю команду. Я не хочу оставаться на Солярии дольше, чем это необходимо, и обещаю вам не беспокоить вас несколько часов. Я знаю, что вы нуждаетесь в отдыхе не меньше меня.

Когда он ушел, Глэдия на некоторое время погрузилась в задумчивость, затем повернулась к Жискару и сказала на обычном аврорском диалекте Галактического Стандартного, который был распространен на Авроре, и который не аврорцы понимали с трудом:

— Жискар, что за вздор насчет сгоревших контуров?

— Миледи, я высказал это только как предположение, и только. Я считаю, что это подчеркнет вашу роль в приведении надзирательницы к концу.

— Но как ты мог думать, что он поверит, будто робот так легко может выйти из строя?

— Он мало что знает о роботах, мадам. Он может торговать ими, но в его мире они не используются.

— Но я-то знаю о них очень много, как и ты. Кстати, у надзирательницы не было никаких признаков уравновешивания целей: ни заикания, ни дрожи, ни затрудненного поведения. Она просто остановилась.

— Мадам, поскольку мы не знаем точной специфики конструкции надзирательницы, мы можем удовольствоваться этим рациональным объяснением.

Глэдия покачала головой:

— Все равно это очень странно.

Корабль Д.Ж. снова был в космосе, вечном неизменном вакууме. Он взлетел не слишком скоро, по мнению Глэдии, которая плохо переносила напряженность ожидания возможного появления другой надзирательницы с другим усилителем. Тот факт, что смерть в этом случае была бы быстрой, как-то ее не удовлетворял.

Только после взлета, после появления мягкого жужжания протонных струй, она смогла подготовиться ко сну. Засыпая, она подумала, что это очень стран но, то, что в космосе она чувствует себя в большей безопасности, чем в мире ее юности, что она во второй раз оставляет Солярию с большим облегчением, чем в первый. Нет, Солярия больше не была миром ее юности, она стала планетой без человечества, охраняемой искаженными пародиями на людей — гуманоидными роботами, представлявшими собой насмешку над ласковым Дэниелом и рассудительным Жискаром. Затем она уснула, и Дэниел, и Жискар, стоявшие на страже, снова могли поговорить друге другом.

— Друг Жискар, я почти уверен, что это ты уничтожил надзирательницу.

— Выбора не было, друг Дэниел. Чистая случайность, что я появился вовремя, потому что все мои чувства были заняты поисками людей, а я никого не нашел. Я бы не уловил значения событий, если бы не ярость и отчаяние леди Глэдии. Я почувствовал это на расстоянии и прибежал как раз кстати. В этом смысле леди Глэдия спасла положение, во всяком случае, в том, что касалось существования капитана и твоего. Я мог бы еще спасти корабль, даже если бы пришел слишком поздно, чтобы уберечь вас.

Он помолчал.

— Но я нашел бы это крайне неудовлетворительным, друг Дэниел.

Дэниел сказал серьезным и официальным тоном:

— Я благодарю тебя, друг Жискар, и я рад, что тебя не смутила человеческая внешность надзирательницы. Это замедлило мои реакции, так же, как моя внешность замедлила ее действия.

— Друг Дэниел, ее физический облик для меня ничего не значил, потому что я понял рисунок ее мышления. Он был так ограничен и так резко отличался от человеческого, что мне не пришлось делать никакого усилия для определения ее в положительном смысле. Отрицательное определение как нечеловека было таким ясным, что я сразу отреагировал. В сущности, я не сознавал своих действий, пока не произвел их.

— Я так и подумал, друг Жискар, но хотел подтверждения. Значит, ты не чувствовал дискомфорта, убивая ту, которая по виду была человеком?

— Нет, поскольку это был робот.

— Мне кажется, что я тоже мог бы убить ее, но страдал бы от закупорки позитронных цепей, хотя и понимал бы, что она робот.

— Гуманоидную внешность, друг Дэниел, нельзя откинуть, если приходится судить только по ней. Зрение гораздо более проворно, чем дедукция, а я видел ее внутреннюю структуру, и сосредоточился на этом, поэтому мог проигнорировать ее физическую структуру.

— А как, по-твоему, чувствовала бы себя надзирательница, уничтожив нас, если исходить из ее мысленной структуры?

— Она получила исключительно сильные инструкции, и в ее контурах не было сомнения, что ты и капитан — не люди.

— Но ведь она могла убить также мадам Глэдию.

— В этом мы не можем быть уверены, друг Дэниел.

— А если бы она это сделала, могла бы она пережить это, как ты думаешь?

Жискар долго молчал.

— У меня не было времени изучить рисунок мышления, — наконец сказал он. — Не могу сказать, каковы были бы ее реакции, если бы она убила мадам Глэдию.

— Если я представляю себя на месте надзирательницы, мне кажется, я мог бы убить человека ради спасения другого, которого по каким-либо причинам необходимо спасти, но сделать это бы — ло бы трудно, это нанесло бы мне ущерб.

Голос Дэниела дрогнул.

— Но убить человека, чтобы уничтожить тех, кого я считаю нелюдьми, совершенно немыслимо.

— Она просто угрожала. Она не шла дальше угроз.

— А могла бы?

— Откуда нам знать! Мы же не знаем природы ее инструктажа.

— Но разве могли инструкции так полно отрицать Первый Закон?

— Я вижу, что целью этого разговора был именно этот вопрос. Я советую тебе не идти дальше, — сказал Жискар.

Дэниел упрямо продолжал:

— Я поставлю его условно. Это не факт, это можно считать фантазией. Если бы инструкции были ограничены определениями и условиями, если бы инструкции были сделаны достаточно детально и в достаточно сильной манере, возможно ли было бы убить человека ради цели менее важной, чем спасение жизни другого человека?

— Не знаю, — ответил Жискар шепотом, — но подозреваю, что это было бы возможно.

— Но если твое подозрение справедливо, это означает, что при особых условиях можно нейтрализовать Первый Закон. Значит, и другие Законы могут быть изменены и почти сведены на нет. Следовательно, Законы, даже Первый, не абсолютны, а являются лишь теми, какими они должны быть, по мнению дизайнеров роботов.

— Хватит, друг Дэниел, не продолжай.

— Еще один шаг, друг Жискар. Партнер Илайдж обязательно сделал бы этот добавочный шаг.

— Он был человеком. Он мог.

— Я должен попытаться. Если Законы роботехники, даже Первый, не абсолютны, и если люди могут модифицировать их, не окажется ли возможным, что и мы в правильных условиях можем лю…

Он замолчал.

— Не надо, — слабо сказал Жискар.

— Не буду, — сказал Дэниел изменившимся голосом.

Они надолго замолчали. Их позитронные пути с трудом преодолевали наступивший беспорядок. Наконец, Дэниел сказал:

— Встают другие соображения. Надзирательница была опасна не только из-за полученных ею инструкций, но и из-за своей внешности, и это могло сбить и обмануть любого человека, как я обманул, не думая этого, шкипера первого класса Нисса. Он явно не знал тогда, что я робот.

— И что из этого следует?

— На Авроре в роботехническом институте было сконструировано множество человекоподобных роботов под руководством доктора Амадейро и по чертежам доктора Фастольфа.

— Это общеизвестно.

— Что произошло с этими роботами?

— Проект провалился.

— Это общеизвестно, — в свою очередь сказал Дэниел, — но это не ответ. Что случилось с этими гуманоидными роботами?

— Можно предположить, что их уничтожили.

— Такое предположение не обязательно правильно. Были ли они на самом деле уничтожены?

— Это было бы самое разумное. Что еще делать при провале?

— Откуда мы знаем, что роботы не удались, кроме того, что они исчезли из виду?

— Разве это не достаточно, если их убрали с глаз и уничтожили?

— Я не сказал „уничтожили“, друг Жискар. Этого мы как раз и не знаем. Мы знаем только, что их не видно.

— Зачем же их просто убирать, если они не годны?

— А если они годны, то нет ли причины убирать их с глаз долой?

— Думаю, что нет.

— Подумай еще, друг Жискар. Вспомни, что мы говорили о гуманоидных роботах, которые, как мы теперь думаем, могут быть опасны именно по своей гуманоид ной природе. В начале нашего разговора нам показалось, что на Авроре готовится план крепко и надежно разгромить поселенцев. Мы решили, что этот план сконцентрирован на планете Земля. Я прав?

— Да, друг Дэниел.

— Тогда, не может ли быть, что фокус и центр этого плана — доктор Амадейро? Его неприязнь к Земле не уменьшилась за эти два столетия. Если доктор Амадейро сконструировал множество гуманоидных роботов, куда их послали, когда они исчезли из виду? Не забудь, что если солярианские роботехники исказили Три Закона, то и аврорцы могли сделать то же самое.

— Ты хочешь сказать, что человекоподобные роботы были посланы на Землю?

— Именно. Обмануть землян их человеческой внешностью и дать возможность доктору Амадейро нанести удар по Земле.

— У тебя нет доказательств.

— Однако это возможно. Подумай сам.

— Если это так, мы должны ехать на Землю и каким-нибудь образом предупредить несчастье.

— Именно так.

— Но мы не можем ехать, пока не поедет леди Глэдия, а это вряд ли случится.

— Если ты сможешь повлиять на капитана, чтобы он повел этот корабль к Земле, у мадам Глэдии не будет выбора, кроме как ехать тоже.

— Я не могу, не повредив ему, — сказал Жискар. — Он твердо решил ехать домой, в Бейлимир. Мы должны устроить, если удастся, его путешествие на Землю после того, как он выполнит свои планы на Бейлимире.

— Но тогда может быть уже поздно.

— Ничем не могу помочь. Я не могу повредить человеку.

— Если будет поздно… Подумай, друг Жискар, что это может означать.

— Я не могу думать о том, что это означает. Я знаю лишь, что не могу вредить человеку.

— Значит Первого Закона недостаточно, и мы должны…

Он не мог продолжать, и оба робота впали в беспомощное состояние.

Бейлимир становился все заметнее по мере приближения корабля. Глэдия напряженно следила за ним на экране в своей каюте. Она протестовала против этого путешествия, когда впервые услышала о нем от Д.Ж., но тот только пожал плечами и слегка улыбнулся.

— Что вы хотите, миледи? Я же должен притащить оружие вашего народа своему народу.

Он слегка подчеркнул слово „вашего“.

— А также я должен сделать рапорт.

Глэдия холодно сказала:

— Совет Авроры дал вам разрешение взять меня на Солярию при условии, что вы привезете меня обратно.

— На самом деле это не совсем так, миледи. Были неофициальные переговоры, но ничего не было записано, и официального согласия не было.

— Меня, да и любого цивилизованного человека связала бы и неофициальная договоренность, Диджи.

— Не сомневаюсь, но мы, торговцы, живем деньгами и подписями на законных документах. Ни при каких обстоятельствах я не нарушил бы контракт и никогда не отказался бы сделать то, за что получил плату. Глэдия вздернула подбородок:

— Это намек, что я должна заплатить вам за возвращение домой?

— Мадам!

— Бросьте, Диджи. Не тратьте на меня насмешливое негодование. Скажите прямо, что меня будут держать пленницей на вашей планете, и скажите почему. Объясните мне точно мое положение.

— Вы не моя пленница и не будете ею. Я отнесусь с уважением к этой неписаной договоренности. Я отвезу вас домой… со временем. Но сейчас я должен ехать на Бейлимир, и вы должны ехать со мной.

— А почему я должна ехать с вами?

— Люди моего мира захотят увидеть вас. Вы — героиня Солярии, вы спасли нас. Вы не можете лишить их возможности орать до хрипоты для вас. Тем более, что вы были добрым другом Предка.

— Что они знают об этом? — резко спросила Глэдия.

Д.Ж. ухмыльнулся.

— Ничего, что порочило бы вас, уверяю. Вы — легенда, а легенды шире жизни, хотя я допускаю, что легенде легко было стать больше вас, миледи, и много благороднее. В обычных условиях я не хотел бы видеть вас на нашей планете, потому что вы могли бы не оказаться достойной легенды: у вас не хватает роста, красоты и величественности. Но когда история на Солярии станет известной, вы сразу обретете все требуемые качества. Вас могут даже не пожелать отпустить. Не забывайте, что вы будете на Бейлимире, на планете, где к истории предка относятся более серьезно, чем на любой другой, а вы — часть этой истории.

— Это не причина, чтобы держать меня в тюрьме.

— Я обещаю, что этого не будет. Я обещаю отвезти вас домой, когда смогу.

Негодование Глэдии улеглось, хотя она чувствовала, что вправе возмущаться. Ей и в самом деле хотелось увидеть, какой этот Поселенческий Мир» необычный мир Илайджа Бейли. Этот мир основал его сын, а сам Илайдж провел там последние десятилетия, и что-то оставалось там от него — название планеты, его потомки, легенда о нем. Поэтому она смотрела на планету и думала об Илайдже.

Наблюдение мало что давало, и Глэдия была разочарована. Сквозь слой облаков, покрывавших планету, почти ничего не было видно. Через несколько часов они, вероятно, будут на месте. Вспыхнул световой сигнал. Глэдия нажала кнопку задержки, а через несколько секунд — кнопку входа.

Вошел улыбающийся Диджи.

— Я не вовремя, миледи?

— Нет, — ответила Глэдия, — просто надо было надеть перчатки и вставить носовые фильтры. Я думаю, что буду носить их все время, но, во-первых, это утомляет, а во-вторых, я почему-то стала меньше бояться инфекции.

— Фамильярность родит презрение, миледи.

— Давайте не будем называть это презрением, — сказала Глэдия.

Неожиданно для себя она улыбнулась.

— Спасибо, — сказал Д.Ж. — мы скоро приземлимся, мадам, и я принес вам плащ, тщательно простерилизованный и вложенный в пластиковый пакет, так что его не касались руки поселенцев. Надевается он просто, и закроет вас всю, кроме глаз и носа.

— Специально для меня, Диджи?

— Нет, миледи. Мы все носим такие плащи на улице в это время года. Сейчас у нас зима, холодно. Мы живем на довольно холодной планете — тяжелый облачный слой, много осадков, часто идет снег.

— Даже в тропических регионах?

— Нет. Там жарко и сухо. Однако, население сосредоточено в более холодных регионах. Моря, где развели земные образцы рыбы, богаты, так что рыба и другая живность плодится в изобилии. Следовательно, у нас нет недостатка в пище, хотя сельскохозяйственная местность ограничена, и мы никогда не станем хлебной корзиной Галактики. Лето короткое, но жаркое, на пляжах много народу, хотя вам это может показаться странным, поскольку нагота у вас — строгое табу.

— Странный климат.

— Дело в распределении воды и суши, в планетной орбите, которая чуть более эксцентрична, чем другие, и еще кое в чем. Откровенно говоря, я этим не занимался. Это не моя область.

— Вы торговец. Вероятно, вы не часто бываете на своей планете.

— Это верно, но я торговец не потому, что хотел бы сбежать. Мне здесь нравится, но я, наверное, любил бы все это меньше, если бы проводил здесь меньше времени. Я так смотрю: грубые условия Бейлимира служат важной цели. Они поощряют торговлю. Бейлимир поставляет людей, которые бороздят океаны, добывая пищу, и есть некоторой сходство между плаванием по морям и в космосе. Я бы сказал, добрая треть всех торговцев, работающих на космических линиях, — народ Бейли.

— Вы, кажется, в полуманиакальном состоянии, Диджи.

— Я? Я думаю, что сейчас я в хорошем настроении, у меня есть на то причины. И у вас тоже.

— Да?

— Разве это не очевидно? Мы ушли с Солярии живыми. Мы точно знаем, какова солярианская опасность. Мы добыли необычайное оружие, которое заинтересует наших военных. Вы будете героиней Бейлимира. Наше правительство уже знает схему событий и жаждет приветствовать вас. Вы героиня этого корабля. Почти каждый на борту вызвался принести вам этот плащ. Все хотят подойти к вам и, так сказать, купаться в вашей ауре.

— Полная перемена, — сухо сказала Глэдия.

— Абсолютно полная. Нисс, которого Дэниел наказал…

— Я помню.

— Он хочет просить у вас прощения и привести своих четырех товарищей, чтобы они могли тоже извиниться и стукнуть того, кто делал неприличные намеки. Нисс неплохой парень.

— Я уверена в этом. Скажите ему, что он прощен, а инцидент забыт. Если вы устроите это дело, я пожму руку ему, а может, и некоторым другим, прежде чем мы высадимся. Но только не позволяйте им толпиться вокруг меня.

— Я понимаю, но не смогу гарантировать, что не будет скопления вокруг вас в Бейлитауне — столице Бейли мира. Нельзя остановить разных правительственных чиновников от попыток получить политическую выгоду от встречи с вами.

— «О, дьявол!» — как говорил ваш предок когда-то.

— Не говорите этого, когда мы высадимся, мадам. Это выражение сохранено для него. Считается дурным тоном, если так скажет кто-то другой. Так вот, будут речи, приветствия и всякие несущественные формальности. Извините, мадам.

— Я могла бы обойтись без этого, но полагаю, прекратить это нельзя?

— Нельзя, миледи.

— Долго это будет продолжаться?

— Пока не устанут. Наверное, несколько дней, но будут различные варианты.

— Долго мы пробудем на планете?

— Пока я не устану. Простите, миледи, но у меня множество дел — ходить по разным местам, встречаться с друзьями…

— Любить женщин.

— Увы, все мужчины морально неустойчивы.

Д.Ж. широко улыбнулся.

— Вы все, что угодно, только не сентиментальны.

— И вы всегда полностью здравомыслящи?

Глэдия улыбнулась.

— Я никогда не утверждал этого. Но, даже оставив это в стороне, я должен учитывать этот скучный факт, что мои офицеры и команда хотят повидаться со своими семьями, друзьями, отоспаться и повеселиться. А если хотите учесть чувство неодушевленных предметов, то корабль нуждается в ремонте, чистке, полировке, заправке и прочем.

— А много времени потребует все это?

— Кто знает? Может, несколько месяцев.

— А что я буду делать в это время?

— Можете осматривать нашу планету, расширять свои горизонты.

— Но ваша планета — не игровая площадка Галактики.

— Совершенно справедливо, но мы постараемся вас заинтересовать.

Он взглянул на часы.

— Еще одно предупреждение, мадам. Не упоминайте о своем возрасте.

— Зачем бы я стала это делать?

— Это может выйти случайно. Вам могут предложить сказать несколько слов, и вы, к примеру, скажете: «За все два с лишним столетия своей жизни я никогда не бывала так рада видеть народ Бейлимира. Если вам придет в голову сказать что-либо подобное, воздержитесь.

— Воздержусь. В любом случаен не намерена вдаваться в преувеличения. Но просто из любопытства — почему?

— Просто потому, что для них лучше не знать вашего возраста.

— Но ведь они знают его! Они знают, что я была другом вашего предка, и знают, когда он жил. Может, они предполагают, что я потомок той Глэдии?

— Нет, они знают, кто вы, и сколько вам лет, но знают это только умозрительно.

Он постучал по лбу.

— А головы не у всех хорошо работают, как вы сами замечали.

— Да, замечала. Даже на Авроре.

— Это хорошо. Я бы не хотел, чтобы поселенцы отличались в этом смысле. Ну, вот, вы выглядите на…

Он сделал оценивающую паузу.

— На сорок, сорок пять лет, и именно такой они воспримут вас своими потрохами, в которых у среднего поселенца находится мыслящий механизм, если вы не всунете туда свой настоящий возраст.

— А какая разница?

— Видите ли, средний поселенец не любит роботов и не желает их иметь. В этом он отличается от космонита, и это его удовлетворяет. Сорок десятилетий значительно больше десяти.

— Немногие из нас доживут до четырех столетий.

— И не многие из нас доживают до ста лет. Мы говорим о выгоде короткой жизни: качество против количества, быстрая эволюция, все время меняющийся мир. Но людям не хочется жить один век, когда они могли бы жить четыре. Так пусть лучше не думают об этом. Они не часто видят космонитов, у них нет случая погоревать, что космонит выглядит молодым и сильным, даже когда он вдвое старше самого старого из живых поселенцев. Они увидят это в вас, если будут думать об этом, и это их расстроит.

Глэдия с горечью сказала:

— Понравилось бы вам, если бы меня заставили произносить речь и сказать, что означают четыре столетия? Если бы я сказала, на сколько лет человек переживет весну и надежду, друзей и близких? Если бы я сказала, как мало имеют значение дети и семья, о бесконечной смене мужей и незапоминающихся случайных встречах в промежутках между мужьями и при них, о наступлении такого времени, когда уже видел все, что хотел увидеть, и слышал все, что хотел услышать, когда уже невозможно думать о чем-то новом, забыть возбуждения и открытия чего бы то ни было, с каждым годом усиливающаяся скука?

— Люди Бейлимира не поверят этому. И я вряд ли поверю. Так чувствуют все космониты или только вы?

— С уверенностью могу сказать лишь о моих личных ощущениях. Но я наблюдала, как другие с возрастом тускнеют. Они становятся более угрюмыми, их амбиции сужаются и безразличие расширяется.

— А как насчет самоубийств у космонитов? Вы никогда не слышали о них?

— Практически, они равны нулю.

— Но это не соответствует тому, что вы говорили.

— Подумайте. Мы окружены роботами, предназначенными для сохранения нашей жизни. Мы не можем убить себя, когда возле нас всегда бдительные и активные роботы. Я сомневаюсь, чтобы кто-то из нас мог даже помыслить о такой попытке. Сама я не подумаю об этом уже хотя бы потому, что не могу перенести мысли о том, как это отразится на моих домашних роботах, в особенности, на Дэниеле и Жискаре.

— Но вы же знаете, что они, в сущности, не живые, у них нет чувств.

Глэдия покачала головой.

— Вы так говорите, потому что никогда не жили с ними. Во всяком случае, вы переоцениваете желание долгой жизни у своего народа. Вы знаете мой возраст, вы видите мою внешность, однако это не беспокоит вас.

— Потому что я убежден, что Внешние Миры выродятся и умрут, что Поселенческие Миры — надежда будущего человечества, что это обеспечит наша короткая жизнь. Выслушав то, что вы только что говорили, и принимая ваши слова за правду, я укрепляюсь в своем убеждении.

— Напрасно вы так уверены. У вас тоже могут возникнуть неразрешимые проблемы, если уже не возникли.

— Это без сомнения, возможно, миледи, но сейчас я должен уйти. Корабль готовится к посадке и мне придется с умным видом смотреть на управляющий этим компьютер, иначе никто не поверит, что я капитан.

Он вышел. Она некоторое время сидела, рассеянно пощипывая пластик, в котором лежал плащ.

На Авроре она пришла к чувству равновесия, и позволила жизни идти спокойно.

Время шло от еды до еды, от одного дня до другого, от сезона к сезону, и спокойствие почти изолировало ее от прилива ожидания, потому что единственным оставшимся ей приключением была смерть.

И вот она побывала на Солярии, разбудила воспоминания о давно прошедшем детстве и давно прошедшем мире, и спокойствие разлетелось, возможно, навсегда, и теперь она голая, открытая ужасу продолжавшейся жизни. Что может заменить ушедшее спокойствие?

Она перехватила тускло горящий взгляд Жискара, устремленный на нее, и сказала:

— Помоги мне разобраться в этом, Жискар.

Было холодно. Небо было серое от туч, в воздухе мелькали снежинки. На земле кружились пятна снежной пыли, сметаемой холодным ветром, и далеко за посадочной площадкой Глэдия видела сугробы. Там и тут собирались толпы народа, удерживаемые барьерами от слишком близкого приближения к кораблю. Все были в плащах разных фасонов и цветов, казавшихся раздутыми балахонами, которые превратили человечество в толпу бесформенных предметов с глазами. Некоторые были в очках.

Глэдия прижала руку в варежке к лицу. Самой ей было тепло, мерз только нос. Плащ не только укрывал, он сам как бы выделял тепло. Она оглянулась. Дэниел и Жискар были рядом, оба в плащах. Сначала она протестовала:

— Им не нужны плащи. Они не чувствуют холода.

— Не сомневаюсь, — сказал Д.Ж. — но вы говорили, что никуда без них не пойдете, и мы не можем выставить Дэниела на мороз. Это будет выглядеть противоестественно. Мы не хотим вызвать враждебность, слишком ярко подчеркивая, что с вами роботы.

— Но они же знают, что со мной роботы, а лицо Жискара выдаст его даже в плаще.

— Знать-то они знают, но могут не вспомнить, если их не заставить… Так что давайте не будем заставлять. Д. Ж. подвел их к наземному кару с прозрачными стенками и крышей.

— Народ хочет увидеть вас, пока мы едем, — сказал он.

Он улыбнулся. Глэдия села, Д.Ж. сел рядом.

— Я тоже герой, — сказал он.

— Это для вас ценно?

— О, да. Это означает премию для моего экипажа и возможное повышение для меня. Я не презираю это.

Дэниел и Жискар сели напротив людей.

Перед ними был еще кар, но не прозрачный, и не меньше десятка каров позади.

Раздался гром приветствий, из собравшейся толпы поднялся лес машущих рук.

Д.Ж. поднял руку в ответ и с улыбкой подтолкнул Глэдию сделать то же. Она небрежно помахала. В машине было тепло, нос Глэдии стал отогреваться.

— Как неприятно блестят стекла, — сказала она. — Можно это устранить.

— Можно, но не нужно, — ответил Д.Ж. — Это самое ненавязчивое силовое поле, какое мы можем установить. Та восторженная публика была обыскана, но кто-нибудь может ухитриться скрыть оружие, а мы не хотим, чтобы вам повредили.

— Вы хотите сказать, что кто-нибудь захочет убить меня?

Глаза Дэниела спокойно оглядывали толпу с одной стороны кара, а глаза Жискара — с другой.

— Очень маловероятно, миледи, — ответил Д.Ж. — Но вы космонитка, а поселенцы не любят космонитов. Кто-нибудь может ненавидеть так сильно, что увидит в вас только космонитку. Но опасаться нечего. Даже если кто-то и попытается, хотя это и невероятно, то ничего у него не выйдет.

Линия каров очень мягко двинулась.

Глэдия даже привстала от удивления: в передней части кара не было никакой отдельной кабины.

— Кто ведет? — спросила она.

— Кары полностью компьютеризованы, — ответил Д.Ж. — Разве у космонитов не так?

— У нас кары водят роботы.

— А у нас роботов нет.

— Но компьютер по существу тот же робот.

— Компьютер не гуманоид и не выставляет себя напоказ. Каково бы ни было технологическое сходство, психологически это совсем иное.

Глэдия смотрела на ландшафт и находила его ужасающе унылым. Даже для зимы было что-то заброшенное в раскиданных, лишенных листьев кустиках и редко встречавшихся деревьях. Их чахлый бездушный вид подчеркивал смерть, которая, казалось, захватила все. Д.Ж., заметив ее подавленность и взгляды то в ту, то в другую сторону, сказал:

— Сейчас все выглядит не слишком хорошо, леди, а летом здесь неплохо. Есть сады, луга, поля…

— И леса?

— Но настоящие дикие леса. Мы — развивающаяся планета. Все еще надо делать. Мы здесь всего полтораста лет. Первым шагом было засеять привозными семенами участки первых поселенцев. Затем мы пустили в океан рыбу и всяких беспозвоночных, чтобы по возможности создать самоподдерживающуюся экологию. Это не так сложно, если химизм океана подходит. Если же не подходит, то планету нельзя заселять без широких химических изменений, а этого еще ни разу не пытались сделать, хотя существует множество планов для таких процедур. И, наконец, мы пытаемся сделать страну цветущей, а это всегда трудно сделать, и идет медленно.

— И все Поселенческие Миры идут этим путем?

— Да. Ни один еще по-настоящему не закончен. Еще пара столетий — и Поселенческие Миры будут богатыми и полными жизни как на суше, так и на море, хотя за это время появятся новые миры, которые пройдут через разные предварительные стадии. Я уверен, что Внешние Миры прошли тот же путь.

— Много столетий назад и, я думаю, менее напряженно. Нам помогали роботы.

— Мы обойдемся без них, — коротко ответил Д.Ж.

— А как насчет местной жизни — растений, животных, бывших здесь до появления людей?

— Они не имели значения. Мелкие, слабые. Ученые, конечно, заинтересовались ими, поэтому местная жизнь и сейчас существует в аквариумах, ботанических садах, зоопарках. Кроме того, есть обширные пространства как воды, так и суши, которые еще не обработаны, и там местная жизнь находится в диком состоянии.

— Но все эти участки со временем будут изменены?

— Надеемся.

— А вы не чувствуете, что планета на самом деле принадлежит этим незначительным, мелким, слабым существам?

— Нет. Мы не сентиментальны. Планеты и вся Вселенная принадлежит разуму. Космониты согласны с этим. Где местная жизнь на Солярии, на Авроре?

Линия каров подошла теперь кровному мощеному пространству, где виднелось несколько куполообразных зданий.

— Это главная площадь, — тихо сказал ДЖ, — официальный центр планеты. Здесь размещены правительственные здания. Здесь собирается Планетарный Конгресс, здесь Административный Дворец и так далее.

— Простите, Диджи, но это не очень впечатляет. Здания маленькие и неинтересные.

— Вы видите только верхушки, миледи.

ДЖ улыбнулся.

— Сами здания под землей, и все связаны друг с другом. Это, по существу, единый комплекс, и он все время растет. Это город. Вместе с окружающими его жилыми районами, он составляет Бейлитаун.

— Вы собираетесь со временем все перевести под землю, всю планету?

— Да, большинство стремится к подземному миру.

— Какой они имели на Земле?

— Да. Так называемые Стальные Пещеры.

— И вы имитируете их здесь?

— Это не простая имитация. Мы добавляем свои идеи и… Мы приближаемся к остановке, миледи, нам вот-вот прикажут остановиться. На вашем месте я застегнул бы отверстия на плаще: зимой на Главной Площади легендарный ветер.

Глэдия так и сделала.

— Так вы говорите, что это не простая имитация?

— Да. Мы конструируем наше подземелье в соответствии с климатом. Поскольку здесь климат в целом более тяжелый, чем на Земле, требуются некоторые изменения в архитектуре. Правильно построенное здание должно почти без энергии сохранять тепло зимой и прохладу летом. В какой-то мере мы действительно сохраняем это, запасая тепло с предыдущего лета, а прохладу с предыдущей зимы.

— А как с вентиляцией?

— Пользуемся ею экономно. Но когда-нибудь, миледи, мы сравняемся с Землей. Это высшее стремление — сделать Бейлимир отражением Земли.

— Никогда не думала, что Земля настолько восхитительна, чтобы желать ее имитировать, — шутливо сказала Глэдия.

Д.Ж. резко взглянул на нее:

— Не шутите так, миледи, с поселенцами, даже со мной. Земля не объект для шуток.

— Простите, Диджи, я не собираюсь быть непочтительной.

— Вы не знали. Но теперь знаете. Давайте выйдем. Двери кара бесшумно открылись. Д.Ж. вышел и помог выйти Глэдии.

— Вы должны выступить перед Планетарным Конгрессом. Так поступает каждый правительственный чиновник.

Глэдия, уже протянувшая руку к ДЖ и болезненно ощутившая холодный ветер в лицо, отшатнулась:

— Мне этого не говорили.

— Я думаю, вы должны сказать что-то вроде приветствия.

— Нет, я не буду. Я никогда не делала ничего подобного.

— Придется. Ничего страшного. Сказать несколько слов после долгих и утомительных приветственных речей.

— Но что я скажу?

— Ничего замысловатого, поверьте, не надо. Мир, любовь и прочий вздор. Потратьте на них пол минуты. Я набросаю кое-что для вас, если хотите.

Глэдия вышла из кара. Голова ее кружилась.

Войдя в здание, они сняли плащи и отдали служителям. Дэниел и Жискар тоже сняли плащи, и служитель, бросив острый взгляд на Жискара, подошел к нему с осторожностью. Глэдия нервно поправила носовые фильтры. Ей никогда не приходилось бывать в таком сборище короткоживущих, частично потому, и так всегда говорили — что они носят в себе хронические инфекции и орды паразитов.

— Получу ли я назад именно этот мой плащ? — прошептала она.

— Вы не наденете чужой, — ответил Д.Ж. — Все они будут простерилизованы.

Глэдия осторожно огляделась. Ей почему-то казалось, что даже визуальный контакт может быть опасным.

— Кто эти люди?

Она показала на несколько человек в более ярко расцвеченной одежде и явно вооруженных.

— Охрана безопасности, мадам.

— Даже здесь, в правительственном здании?

— Обязательно. А когда мы поднимемся на сцену, силовое поле отделит нас от публики.

— Значит, вы не доверяете собственным властям?

ДЖ чуть улыбнулся:

— Не вполне. У нас еще сырой мир, и мы идем своими путями. Мы еще не обтерли острые углы, и у нас нет роботов, приглядывающих за нами. К тому же у нас есть партии воинствующего меньшинства, наши ястребы.

— Что такое ястребы?

Большинство людей уже сняли плащи и занялись выпивкой. В воздухе стоял гул голосов, большая часть глаз разглядывала Глэдию, но никто не разговаривал с ней.

Глэдии стало ясно, что вокруг нее был круг изоляции. Д.Ж. заметил, что она оглядывается по сторонам, и понял это правильно:

— Вы сказали, что вы цените некоторое отдаление. Я думаю, что они понимают, что вы боитесь инфекции.

— Надеюсь, что они не обижаются?

— Могли бы, но рядом с вами явный робот, а большинство бейлимирцев не хотят этого вида инфекции, в особенности ястребы.

— Вы мне так и не сказали, кто они.

— Скажу, если будет время. Мы с вами скоро пойдем на сцену. Большинство поселенцев думают, что со временем Галактика будет принадлежать им, что космониты не могут состязаться с ними в экспансии. Мы не увидим этого, наши дети, вероятно, тоже. Это может занять и тысячу лет. Ястребы не хотят ждать. Они хотят устроить это сейчас.

— Они хотят войны!

— Они не уточняют. Сами себя они не называют ястребами. Это мы, люди чувствительные, называем их так. Они называют себя суперматистами Земли. Трудно согласиться с людьми, уверяющими, что только они желают главенства Земли. Мы все склонны к этому, но большинство из нас не рассчитывают, что это случится завтра, и не приходят в ярость, что это случится.

— И эти ястребы могут напасть на меня физически?

— Я думаю, нам надо идти, мадам.

Он указал вперед.

— Нас хотят поставить в линию. Нет, я не думаю, чтобы ястребы стали реально нападать, но осторожность не помешает.

Глэдия попятилась, когда Д. Ж. указал ей место в строю.

— Без Дэниела и Жискара — нет, Диджи. Без них я никуда не пойду, даже на сцену. Тем более, после того, как вы рассказали мне про ястребов.

— Вы просите слишком многого, миледи.

— Наоборот, я не прошу ничего. Отвезите меня домой вместе с моими роботами прямо сейчас.

Д.Ж. подошел к небольшой группе официальных лиц. Глэдия напряженно следила за ним. Он сделал Полупоклон, вытянув руки наискось вниз. Глэдия решила, что это жест почтительности на Бейлимире. Она не слышала, что говорил Д.Ж., но в ее мозгу невольно закружились болезненные фантазии. Если будет попытка отделить ее от роботов, Дэниел и Жискар сделают все возможное, чтобы предотвратить это. Они никому не повредят, но стража безопасности тут же пустит в ход оружие. Она должна предупредить это любой ценой — сделать вид, что она добровольно отделяется от Дэниела и Жискара, и просить их ждать ее позади. Сумеет ли она? Никогда в жизни она не была совсем без роботов. Разве она может чувствовать себя в безопасности без них. Есть ли другой выход? ДЖ вернулся:

— Ваш статус героини, миледи, полезная штука. Я, конечно, убедил парней. Ваши роботы могут идти с вами. Они будут сидеть на сцене позади вас, но освещать их не будут. Ради предка, не привлекайте к ним внимания, не оглядывайтесь на них.

Глэдия облегченно вздохнула.

— Вы хороший парень, Диджи. Спасибо.

Она заняла свое место почти в самом начале вереницы, Д.Ж был слева от нее, Дэниел и Жискар — сзади, а за ними длинный хвост официальных лиц обоих полов. Женщина поселенка с жезлом, который, видимо, был символом ее должности, внимательно осмотрела строй, кивнула и прошла вперед. Все двинулись за ней. Глэдия услышала впереди музыку в простом марш ритме, и подумала, что ей предложили идти в какой — то хореографической манере. Как бесконечно разнообразны и иррациональны обычаи на разных планетах! Углом глаза она видела, что ДЖ шагает небрежно, почти неуклюже. Она неодобрительно поджала губы и пошла ритмично, подняв голову и выпрямив спину. При отсутствии указаний, она намерена идти так, как сама захочет. Они поднялись на возвышение, и тут же из углубления в полу поднялись стулья.

Строй разбился, но Д.Ж, слегка потянул Глэдию за рукав, и она пошла за ним. Оба робота, естественно, последовали за ней. Она остановилась перед стулом, на который указал ей Д.Ж. Музыка стала громче, но освещение уже не было таким ярким, как раньше. Затем, после, как ей показалось, бесконечного ожидания, она почувствовала слегка давящее прикосновение Д.Ж. и села. Все остальные тоже сели. Она заметила слабое мерцание силового поля, а за ним публику, несколько тысяч человек. Все сидения в амфитеатре, круто поднимающиеся вверх, были заняты. Как женщины, так и мужчины, все были в темном — коричневом или черном. Стража безопасности в боковых приделах — в зеленой с красным форме; без сомнения, форма давала сразу возможность узнать их, но как подумала Глэдия, так же хорошо делала их мишенью. Она повернулась к Д.Ж. и тихо сказала;

— У вас огромное правительство.

Д.Ж. слегка пожал плечами:

— Я думаю, весь правительственный аппарат здесь с женами, мужьями и гостями. Это дань вашей популярности, миледи.

Глэдия обвела публику глазами справа налево и обратно, пытаясь на краю пути разглядеть Дэниела или Жискара, чтобы просто удостовериться, что они тут, но затем безмятежно решила, что от одного взгляда ничего не случится, и повернула голову. Они были тут. Она также заметила, что ДЖ. раздраженно закатил глаза. Она вздрогнула, когда световое пятно упало на одну из особ на возвышении, в то время, как остальной зал еще глубже погрузился в тень. Освещенная фигура встала и заговорила. Голос был не очень громкий, но он отражался от стен, вероятно, проникал в каждую щель большого зала. В зале стояла глубокая тишина. Мысли Глэдии начали путаться, глаза закрываться. Она выпрямилась с легким рывком. Люди планеты хотят почтить ее, а если она заснет, это будет оскорблением. Она заставила себя слушать речь, но это усыпляло еще больше. Она прикусила тубу изнутри и глубоко задышала. Трое говорили один за другим, и вдруг Глэдия вздрогнула — похоже, что она все-таки задремала, несмотря на все свои усилия, под тысячами устремленных на нее глаз — когда световое пятно упало рядом с ней, и Д.Ж. встал. Он заткнул большие пальцы рук за пояс и, похоже, чувствовал себя вполне легко и свободно.

— Мужчины и женщины Бейлимира, — начал он, — должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане! Вы все слышали о том, что произошло на Солярии. Вы знаете, что мы добились полного успеха. Вы знаете, что леди Глэдия с Авроры способствовала этому успеху. Сейчас пора сообщить в дета лях вам и всем моим сопланетянам, которые слушают по гипервидению.

Он стал описывать события в несколько измененной форме, и Глэдия сухо посмеивалась про себя. О своем замешательстве в руках гуманоидного робота он сказал вскользь, о Жискаре вообще не упомянул, роль Дэниел а была сведена к минимуму, а роль Глэдии сильно подчеркнута. Инцидент превратился в дуэль между двумя женщинами, Глэдией и Мандари, и победили мужество и авторитет Глэдии. Наконец, он сказал:

— А теперь леди Глэдия, соляриан ка по происхождению, бейлимирянка по подвигу…

Раздались громкие аплодисменты, хотя предыдущих ораторов встречали довольно прохладно, но Д.Ж. поднял руки, прося тишины, и закончил:

— Леди Глэдия хочет приветствовать вас.

Свет упал на Глэдию, и она в панике обернулась к ДЖ. Аплодисменты гремели в ее ушах. ДЖ хлопал в ладоши. Под покровом этого шума он наклонился и прошептал:

— Вы их всех любите, не понимая, желаете мира, а поскольку вы не член правительства, вы не привыкли к длинным речам. Скажите это и сядьте.

Она смотрела на него, не понимая, слишком взволнованная, чтобы слышать его слова, затем встала и оказалась перед бесконечными рядами людей.

Глэдия почувствовала себя страшно маленькой, когда встала. Люди на сцене все были выше ее, даже женщины. Когда она стояла, а они сидели, они все равно были выше. Что касалось публики, ожидавшей теперь в почти угрожающем молчании, то все и каждый в ней были, как считала Глэдия, больше ее во всех измерениях. Она сделала глубокий вдох и сказала:

— Друзья! Вы все потомки эемлян, и я тоже. Людей из другого места нет ни в одном обитаемом мире — ни на Внешних Мирах, ни на Поселенческих, ни на самой Земле, везде только земляне по рождению или их потомки. Перед этим фактом все остальные различия — ничто.

Она бросила быстрый взгляд на ДЖ. Он чуть заметно улыбнулся, и одно его веко дрогнуло, словно он собирался подмигнуть. Она продолжала:

— Это должно быть нашим гидом в каждой мысли, в каждом действии. Я благодарю вас всех за то, что вы считаете меня таким же человеком и приветствуете меня здесь вне каких-либо других классификаций. Поэтому я надеюсь, что скоро настанет время, когда шестнадцать миллиардов людей, живущих в любви и мире, будут рассматривать себя так — людьми, не больше и не меньше. Я думаю о вас не только как о друзьях, но и как о родственниках.

Буря аплодисментов оглушила ее. Она продолжала стоять, признав это как знак, что говорила она хорошо и, главное, достаточно. Она поклонилась направо и налево и хотела сесть. Тут из зала донесся голос:

— Почему вы говорили не по-соляриански?

Она застыла на полпути к стулу и растерянно посмотрела на ДЖ. Тот чуть заметно покачал головой и беззвучно выговорил одними губами:

— Игнорируйте это.

Он сделал жест, чтобы она села. Глэдия посмотрела на него одну-две секунды, а затем поняла, как некрасиво она должна выглядеть на свету в незаконченном процессе усаживания. Она снова выпрямилась и улыбнулась публике, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Тут она впервые заметила приборы, сверкавшие линзы которых сфокусировались на ней. Ну, конечно! ДЖ упоминал, что происходящее транслируется на гиперволну. Однако, сейчас ей было это безразлично. Она говорила, ей аплодировали, и она стоит перед публикой прямо и безо всякой нервозности, так что за важность, невидимая добавка? Она сказала с улыбкой:

— Я считаю этот вопрос дружеским. Вы хотите, чтобы я показала вам свое образование? Кто из вас хочет, чтобы я заговорила по-соляриански? Не стесняйтесь, поднимите руки.

Поднялось несколько рук.

— Человекоподобный робот на Солярии слышал, как я говорила по-соляриански? Это его и погубило. Давайте я посмотрю на каждого, кто хочет демонстрации.

Зал превратился в море колышущихся рук. Глэдия почувствовала, что ее дергают за брюки. Она быстрым движением стряхнула чужую руку.

— Прекрасно. Опустите руки, дорогие мои родственники. Видите ли, сейчас я говорю на Галактическом Стандартном, который является также и вашим языком. Однако, я говорю так, как говорят на Авроре, но вы понимаете меня, хотя некоторые слова я, возможно, произношу не так, и мой голос может иногда чуточку сбивать вас с толку, потому что некоторые звуки у нас понижаются или повышаются, словно я пою. Не аврорцам это всегда кажется смешным, даже другим космонитам. В солярианской же манере говорить эта напевность отсутствует, в ней много горловых звуков, долгое раскатистое „р“.

Она произнесла несколько фраз. В зале раздался взрыв хохота, но Глэдия встретила его с серьезным выражением лица. Наконец она подняла руки и сделала рубящее движение вниз. Смех смолк.

— Я, вероятно, никогда больше не поеду на Солярию, так что у меня не будет случая пользоваться солярианским диалектом.

Она повернулась к ДЖ и адресовала ему полупоклон, заметив, что у того выступил пот на лбу.

— Добрый капитан Бейли информировал меня, что неизвестно, когда я вернусь обратно на Аврору, так что я могу отбросить и аврорский диалект тоже. Значит, у меня единственный выход — говорить на диалекте Бейлимира, я сразу же начинаю практиковаться.

Она сделала вид, что засовывает большие пальцы рук за несуществующий пояс, выпятила грудь, опустила подбородок изобразил а беззастенчивую улыбку Д.Ж. и сказала, стараясь имитировать его баритон:

— Мужчины и женщины Бейлимира, должностные лица, законодатели, уважаемые лидеры, сограждане — сюда входит каждый, кроме, вероятно, неуважаемых лидеров…

Она старалась проглатывать некоторые буквы или произносить их как придыхание. Смех на этот раз был громче и продолжительнее, и Глэдия позволила себе улыбнуться и спокойно ждать. В конце концов она заставила их смеяться над собственным языком. Когда все успокоились, она сказала просто, на неподчеркнутой версии аврорского диалекта:

— Все диалекты смешны или странны тому, кто к ним не привык, и это часто заводит людей в отдельные, иногда враждебные группы. Но ведь диалекты — это просто манера говорить. Вместо этого мы — я и вы, и все люди на других обитаемых мирах — должны слушать язык сердца, а у него нет диалектов. Этот язык, если только мы будем его слушать, звучит одинаково для всех нас.

Она уже готова была сесть, но тут послышался женский голос:

— Сколько вам лет?

Д.Ж, сказал сквозь зубы:

— Сядьте, мадам! Игнорируйте вопросы.

Глэдия повернулась лицом к ДЖ. Он привстал.

Люди на сцене, насколько она их видела в полутьме светового пятна, напряженно наклонились к ней. Она снова повернулась к зрителям и звонко крикнула:

— Здесь хотят, чтобы я села. А вы хотите? Вы молчите? Кто хочет, чтобы я осталась здесь и честно ответила на вопрос?

Громкие аплодисменты и крики:

— Оставайтесь! Оставайтесь!

— Глас народа, — сказала Глэдия. — Простите, Диджи, и все прочее, но мне велят говорить.

Она искоса взглянула на световое пятно и крикнула:

— Я не знаю, кто там управляет светом, но осветите зал и отключите световое пятно. Мне наплевать, как это отразится на гиперволновых камерах. Наладьте хорошенько звук, вот и все. Всем плевать, если я буду говорить в темноте, лишь бы меня было слышно. Правильно?

— Правильно! — послышался многоголосый ответ. — Свет! Свет!

Кто-то на сцене, обезумев, дал сигнал, и зал осветился.

— Так гораздо лучше, — сказала Глэдия. — Теперь я вижу вас, мои родственники. Я хотела бы, в частности, увидеть женщину, задавшую мне вопрос о моем возрасте. Я хочу говорить непосредственно с ней. Но давайте без уверток. Если у вас хватило смелости задать вопрос, то задайте его открыто.

Она ждала. Наконец где-то в середине зала встала женщина. Темные волосы, туго стянутые сзади, смуглая кожа, темно-коричневое платье сильно подчеркивало стройную фигуру. Она сказала слегка скрипучим голосом:

— Я не боюсь встать и еще раз спросить: сколько вам лет?

Глэдия спокойно смотрела на нее и даже радовалась. Возможно ли это? На протяжении первых трех десятилетий жизни ее настойчиво учили, что быть в реальном присутствии людей и даже одного человека непереносимо. А сейчас она без всякого смущения видит перед собой тысячи. Она была слегка ошеломлена и вполне довольна.

— Пожалуйста, мадам, оставайтесь стоять, и поговорим. Как мы измеряем возраст? В годах, прошедших после рождения?

Женщина спокойно сказала:

— Меня зовут Сандра Ламбет. Я член Законодательных Органов и, следовательно, из тех, кого капитан Бейли назвал „законодателями и уважаемыми лидерами“. Во всяком случае, я надеюсь, что я „уважаемая“.

В зале раздался смех.

— Отвечая на ваш вопрос, я думаю, что число Галактических Стандартных лет, прошедших со дня рождения, обычное определение возраста особы. Мне пятьдесят четыре года. А сколько Вам? Вы можете назвать цифру?

— Могу. Со времени моего рождения прошло и ушло двести тридцать пять Галактических Стандартных лет, значит, я больше чем в четыре раза старше вас.

Глэдия держалась прямо, и знала, что ее маленькая стройная фигурка делает ее сейчас в тусклом освещении почти девочкой. В зале раздалось смутное бормотание, откуда-то слева — стон. Быстрый взгляд в ту сторону показал Глэдии, что Д.Ж. схватился за голову. Глэдия сказала:

— Но это очень пассивный метод измерения времени. Здесь количество не переходит в качество. Моя жизнь текла спокойно, можно сказать, тускло. Я шла по проторенному пути, огражденному от всех неприятностей, с гладко функционирующей социальной системой, в которой нет места никаким переменам и экспериментам, и моими роботами, которые стояли между мной и любыми неприятностями. Всего два раза в жизни я испытала дыхание волнения, и оба раза были трагичными. Когда мне было тридцать два года — меньше, чем многим из вас, слушающим меня сейчас, — надо мной нависло обвинение в убийстве, ненадолго. Два года спустя настал недолгий период, когда я была втянута в другое убийство. В обоих этих случаях следователь Илайдж Бейли был на моей стороне. Я уверена, что многие из вас, а возможно, и все, знакомы с ситуацией, описанной сыном Илайджа Бейли. Теперь я могу добавить и третий случай, потому что в этом месяце я встретилась с великим волнением, достигшим такого пика, когда от меня потребовали встать здесь перед вами, а это являлось полной противоположностью тому, что я делала всю свою жизнь. Должна признаться, что только ваша доброта и родственный прием сделали это возможным. Задумайтесь о контакте всего этого с вашей жизнью. Вы — пионеры, и живете в новом мире. Он растет всю вашу жизнь и будет расти после вас. В этом мире каждый день — приключение. Сначала холод, потом жара, потом опять холод. Климат, богатый ветрами и грозами, и внезапными переменами. Вы не можете позволить времени сонно протекать, как в мирах, где перемены слабы или их вовсе нет. Многие жители Бейлимира — торговцы или могут стать торговцами. Половина их времени тратится на рысканье в космосе. Когда эта планета станет ручной, многие ее обитатели перекинут сферу своей деятельности на новые планеты или присоединятся к экспедициям, чтобы найти миры, где еще не ступала нога человека, и сделать их пригодными для обитания. Если мерить длину жизни событиями и делами, свершениями и волнениями, то я — ребенок, моложе любого из вас. Большее число моих лет только утомляет и ослабляет меня, меньшее число ваших лет обогащает и возбуждает вас. Так что, скажите еще раз, мадам Ламбет, сколько Вам лет?

Ламбет улыбнулась:

— Пятьдесят четыре хороших года, мадам Глэдия.

Ламбет села, и вновь начались аплодисменты. Под их покровом Д.Ж. хрипло сказал:

— Глэдия, кто научил вас так управлять публикой?

— Никто, — шепнула она. — Я никогда этого не делала.

— Тогда закругляйтесь, пока вы на коне. Особа, которая уже встает, наш ведущий ястреб. Вам нет нужды стоять против него. Скажите, что вы устали и сядьте. Со стариком Бастермейном мы управимся сами.

— Но я не устала, — возразила Глэдия. — Мне самой интересно.

Человек, вставший теперь перед ней почти у самой сцены, был высок и крепок, с нависшими над глазами седыми бровями. Редкие волосы были белыми, одежды — тускло-черными, белые полосы сбегали вниз по рукавам и штанинам брюк, как бы устанавливая резкие границы его тела. Голос его был низким и музыкальным:

— Меня зовут Томас Бастермейн, я известен еще как Старик, наверное, потому, что кое-кто не хочет, чтобы я слишком заживался. Не знаю, как обращаться к вам, поскольку у вас вроде бы нет фамилии, а я не так хорошо знаком с вами, чтобы звать вас по имени. Честно говоря, я и не хочу быть хорошо знакомым с вами. Похоже, вы помогли спасти наш корабль на вашей планете от ловушек и оружия, поставленных вашим же народом, и мы вам за это благодарны, а вы в ответ принялись болтать насчет дружбы и родства. Чистое лицемерие! Когда ваш народ считал себя родным нам? Когда космониты чувствовали, что имеют какое-то отношение к Земле и к ее народу? Конечно, космониты — потомки землян. Мы этого не забываем и помним, что вы забыли это. Больше двух столетий космониты правили Землей и относились к землянам, как к отвратительным короткоживущим больным животным. Теперь, когда мы становимся силой, вы протягиваете нам руку дружбы, но рука эта в перчатке, как и ваши руки. Вы, небось, не забыли вставить в нос фильтры? Правильно?

Глэдия подняла руки.

— Возможно, люди в зале и тем более те, кто видит меня по гиперволне, не знают, что я в перчатках. Их не заметно, но они есть, и я этого не отрицаю. И носовые фильтры, чтобы при дыхании попало меньше пыли и Микроорганизмов. И моюсь я чаще, чем это требуется для чистоты. Этого я тоже не отрицаю. Но это результат моих недостатков, а не ваших. У меня слабая иммунная система. Моя жизнь слишком комфортабельна, и я подвергалась очень малым опасностям. Не я это выбирала, но я должна платить за это. Что сделал бы любой из вас, окажись он в моем положении? Что сделали бы в частности Вы, мистер Бастермейн?

Бастермейн угрюмо ответил:

— Я сделал бы то же, что и вы, и рассматривал бы это как признак слабости, непригодности к жизни, а следовательно, обязан был бы уступить дорогу более сильным. Женщина, вы говорите о родстве с нами. Вы мне не родня, вы из тех, кто пытался уничтожить нас, когда имел силу, а ослабев, заискивает перед нами.

В зале началось явно недружелюбное движение, но Бастермейн держался твердо. Глэдия мягко спросила:

— Вы помните зло, которое мы причинили вам, когда были сильны?

— Не думайте, что мы забудем. Мы помним об этом всегда.

— Прекрасно! Значит, вы знаете, как этого избежать» Вы знаете, что очень плохо, когда сильные подавляют слабых, и, значит, когда картина переворачивается, когда вы сильны, а мы слабы, вы не будете подавлять нас.

— Ну, ну, слышал я такие аргументы. Когда вы были сильны, вы знать не знали о морали, а теперь хватаетесь за нее.

— Однако, вы, когда были слабы, все знали о морали, и были потрясены поведением сильных, а теперь, став сильными, вы забываете о морали.

— Вы получили то, что заслужили, — сказал Бастермейн.

Он поднял кулак.

— Вы хотели бы дать то, что вам кажется заслуженным, — сказала Глэдия.

Она протянула как бы обнимающие руки:

— Поскольку каждый может думать о мести за какую-то прошлую несправедливость, ваши слова говорят о праве сильного давить на слабого. Если вы так говорите, вы оправдываете космонитов прошлого, так что теперь вам не на что жаловаться, а я говорю, что давление несправедливо, если вы примените его в будущем. К сожалению, вы не можете изменить прошлое, но пока мы можем решать, что должно быть в будущем.

Глэдия сделала паузу и, поскольку Бастермейн сразу не ответил, продолжала:

— Кто из вас хочет Галактику, а не бесконечно повторяющуюся дурную страну?

Раздались аплодисменты, но Бастермейн вскинул руки и зычно закричал:

— Подождите, не будьте дураками! Прекратите!

Медленно воцарилось спокойствие, и Бастермейн заговорил:

— Неужели вы думаете, что женщина верит тому, что говорит? Неужели вы думаете, что космониты хотят нам сделать что-то доброе? Они все еще думают, что они сильны, они по-прежнему презирают нас и намерены уничтожить, если мы первыми не уничтожим их. Эта женщина приехала сюда, и мы, как дураки, приветствуем ее. Нет, давайте проверим ее слова. Пусть кто-нибудь из вас попросит разрешения посетить Внешний Мир, и посмотрим, получит ли он его. Если за вами стоит планета, если вы можете быть угрозой, как был капитан Бейли, тогда вам позволят высадится, но как с вами будут обращаться? Спросите капитана, отнеслись ли к нему по-родственному. Эта женщина — лицемерна, несмотря на все ее слова, нет, именно из-за ее слов. Они как раз и доказывают лицемерие. Она скулит тут насчет своей иммунной системы и говорит, что должна защищать себя от опасности заражения. Ну, конечно, она делает это не потому, что считает всех нас грязными и заразными, такая мысль не приходила ей в голову! Она жалуется на свою пассивную жизнь, защищенную от всяких бед и неудач, слишком хорошо организованную обществом и толпой чрезмерно заботливых роботов. Как она, наверное, ненавидит их! Но что угрожает ей здесь? Какие беды могут настигнуть ее на нашей планете? Однако она привезла с собой двух роботов. Мы собрались в этом зале, чтобы почтить ее, а она привела даже сюда своих роботов, они сидят позади нее на возвышении. Теперь, когда всюду свет, вы видите их. Один — имитация человека Р. Дэниел Оливо, а другой — бесценный робот, явно металлический Р. Жискар Ривентлов. Приветствуйте их, мои дорогие соотечественники! Бот они-то и есть родня этой женщины!

— Шах и мат! — шепотом простонал Д.Ж..

— Еще нет, — сказала Глэдия.

Бее стали вытягивать шеи, словно всех сразу одолел зуд, и слово «робот» шепотом прокатилось по всему залу.

— Бы можете увидеть их без затруднения, — сказала Глэдия. — Жискар, Дэниел, встаньте!

Оба робота встали позади нее.

— Встаньте рядом со мной, чтобы я не заслоняла вас собой. А теперь позвольте мне кое-что пояснить вам всем. Эти два робота приехали со мной не для того, чтобы прислуживать мне. Да, они помогают вести мой дом на Авроре вместе с пятьюдесятью другими роботами, и я не делаю сама то, что могут сделать для меня роботы. Таков обычай в том мире, где я живу. Роботы различны по сложности, по способностям, и эти два — особо высоки в этих отношениях, в особенности Дэниел, разум которого очень близок к человеческому в тех областях, где такое сравнение возможно. Я взяла с собой только Дэниел а и Жискара, но они не так уж много служат мне. Если хотите знать, я одеваюсь сама, сама пользуюсь столовыми приборами, когда ем, и хожу сама, не заставляя себя носить. Пользуюсь ли я ими для личной защиты? Нет. Они защищают меня, это верно, но также будут защищать любого человека, нуждающегося в защите. Совсем недавно на Солярии Дэниел сделал все, что мог, защищая капитана Бейли, и готов был отдать свое существование, чтобы защитить меня. Без него корабль не был бы спасен. Конечно, на этом возвышении мне не нужна защита: здесь во всю его длину протянуто силовое поле. Оно здесь не по моему требованию, но оно здесь, и дает мне необходимую защиту. Тогда зачем же здесь мои роботы? Те из вас, кто знает историю Илайджа Бейли, освободившего Землю от космонитских правителей, положившего начало новой политике Поселенчества, и его сына, который привел людей на Бейлимир — иначе, почему бы так назвали планету — знают, что еще до знакомства со мной Илайдж Бейли работал вместе с Дэниелом. Он работал с ним на Земле, на Солярии, на Авроре, в каждом из своих трех великих дел. Для Дэниела Илайдж Бейли был всегда «партнер Илайдж». Не знаю, есть ли это в биографии Илайджа Бейли, но вы можете мне поверить. Хотя Илайдж Бейли, будучи землянином, сначала сильно недолюбливал Дэниела, потом между ними возникла дружба. Когда Илайдж Бейли умирал здесь, на этой планете около ста шестидесяти лет назад, когда здесь была лишь кучка примитивных домиков с палисадниками, в эти последние минуты с ним был его сын, и не я…

Голос ее слегка дрогнул:

— Он послал за Дэниелом, держался за жизнь, пока Дэниел не прибыл. Да, это второй визит Дэниела на эту планету. Я тогда была с ним, но осталась на орбите. Дэниел высадился на планете и принял последние слова Илайджа Бейли. Ну, как, это для вас ничего не значит?

Она возвысила голос:

— Должна ли я говорить об этом? Здесь робот, которого Илайдж Бейли любил. Да, любил. Я хотела повидаться с ним, но он желал видеть Дэниела, этого самого Дэниела. Другой робот, Жискар, познакомился с Илайджем только на Авроре, но сумел спасти ему жизнь. Без этих двух роботов Илайдж Бейли не выполнил бы свою задачу. Внешние Миры все еще были бы главенствующими, Поселенческих Миров не существовало бы, и никого из вас не было бы здесь. Я это знаю, и вы знаете. Интересно, знает ли это мистер Бастермейн? Имена Дэниел и Жискар уважаются на этой планете. По просьбе Илайджа Бейли они обычно даются его потомкам. Я приехала сюда на корабле капитана; которого зовут Дэниел Жискар Бейли. Я хотела бы знать, многие ли из тех, кто видит меня сейчас, носят имена Дэниела и Жискара. Так вот, это и есть те роботы, чьи имена почитаются. И их осуждает Томас Бастермейн?

Бормотание в зале стало громче, и Глэдия умоляюще подняла руки:

— Минуточку. Дайте мне закончить. Я еще не сказала вам, почему я привезла этих двух роботов.

Шум немедленно смолк.

— Эти два робота никогда не забудут Илайджа Бейли, как не забуду и я. Прошедшие столетия нисколько не стерли этих воспоминаний. Когда я готовилась вступить на корабль капитана Бейли, когда я узнала, что смогу посетить Бейлимир, как я мота отказаться взять с собой Дэниела и Жискара? Им хотелось увидеть планету, существование которой сделал возможным Илайдж Бейли, планету, на которой он прожил свои последние годы, и на которой он умер. Да, они роботы, но они разумные роботы, и они верой и правдой служили Илайджу Бейли. Нельзя уважать одних лишь людей, нужно уважать все разумные существа. Вот поэтому я привезла их сюда.

Затем она громко выкрикнула последний вопрос:

— Я сделала ошибку.

И она получила ответ — громогласный крик «НЕТ!» пронесся по залу, все встали, хлопали в ладоши, стучали ногами, ревели и визжали:

— Нет!

Глэдия ждала и улыбалась в непрекращающемся шуме, потому что сознавала две вещи: первое, что она мокрая от пота, и второе, что она счастливая, как никогда. Она как бы ждала всю жизнь этого момента, когда она, прожив двести тридцать пять лет в изоляции, наконец узнала, что может стоять перед толпой и вертеть ею по своей воле.

Глэдия слушала непрекращающийся ответ — еще, еще и еще…

Уже много времени спустя Глэдия наконец пришла в себя. Сначала был бесконечный шум, и крепкий клин людей безопасно прогнал ее через толпу, сунул в бесконечные туннели, которые, казалось, уходили все глубже в землю. Она потеряла контакт с Д. Ж., и не была уверена, с ней ли Дэниел и Жискар. Она хотела было спросить о них, но ее окружали какие-то безликие люди. Она рассеянно подумала, что они стали бы противиться отделению от нее, и он а услышал а бы шум и крики. Когда она наконец добралась до комнаты, оба робота был и с ней. Она не знала точно, куда ее привели, но комната была большая и чистая, конечно, жалкая по сравнению с ее домом на Авроре, но против корабельной каюты — роскошная.

— Здесь вы будете в безопасности, мадам, — сказал последний из стражей, уходя. — Если вам что-нибудь понадобится, дайте нам знать.

Он показал на прибор, стоявший на столике у постели. Она посмотрела на прибор и повернулась, чтобы спросить, как он работает, но страж уже ушел.

«Ладно, — подумала она, — разберусь».

— Жискар, посмотри, какая дверь ведет в ванную, и проверь, как работает душ. Мне он сейчас просто необходим.

Она села очень осторожно, чтобы кресло не пропиталось запахом ее пота. Но тут вернулся Жискар.

— Мадам, душ включен, и температура установлена. Там кусок чего-то, я думаю, мыла, и примитивная полотняная ткань, и разные другие вещи, которые могут понадобиться.

— Спасибо, Жискар, — сказала Глэдия.

Она прекрасно сознавала, что несмотря на ее красноречивые утверждения, будто такие роботы, как Жискар, не предназначены для мелких услуг, она требовала от него именно их. Но обстоятельства меняют дело…

Если она никогда так не нуждалась в душе, как сейчас, то она никогда и не радовалась ему до такой степени. Она оставалась под душем дольше обычного, и даже подумала, простерилизованы ли полотенца, уже после того, как вытерлась ими.

Среди вещей, собранных Жискаром, были пудра, дезодорант, расческа, зубная паста, сушилка для волос, но зубной щетки не оказалось. Пришлось чистить зубы пальцев, что Глэдию не слишком удовлетворило. Не было щетки для волос, что тоже было неприятно. Было что-то вроде ночной одежды, но очень уж широкой.

— Мадам, — сказал Дэниел, — капитан желает знать, может ли он увидеть Вас.

— Думаю, да, — сказала Глэдия.

Она продолжала искать что-нибудь другое для ночной одежды.

— Пусть войдет.

ДЖ выглядел усталым и даже измученным, но, когда она повернулась к нему, он слабо улыбнулся:

— Трудно поверить, что вам двести тридцать пять лет.

— В этом-то мешке?

— Именно. Он же полупрозрачный. Вы не заметили?

Она неуверенно оглядела себя:

— Хорошо, если это вас забавляет, но я все-таки прожила два с третью столетия.

— Глядя на вас, никто бы не подумал. Вы, наверное, были исключительно красивы в юности.

— Мне никогда такого не говорили. Я всегда считала, что самое большое, что я имела, это скромный шарм. Как пользоваться этим инструментом?

— Вызовом? Коснитесь кнопки справа, и кто-нибудь спросит, нужно ли вам что-нибудь.

— Хорошо. Мне нужно зубную щетку, щетку для волос и одежду.

— Щетки вам принесут, я скажу, а одежда висит в вашем шкафу. Лучшее, что есть на Бейлимире. Но вам, может быть таковым не покажется. И я не гарантирую, что она вам подойдет: наши женщины выше вас и плотнее. Но это неважно. Я думаю, вы некоторое время останетесь в уединении.

Почему?

— Ну, миледи, вы выдали вечером речь, и, как я помню, не пожелали сесть, хотя я вам советовал это не один раз.

— Я, кажется, имела полный успех, Диджи.

— Да, огромный успех.

ДЖ широко улыбнулся и почесал бороду, как бы подбирая слова:

— Однако, успех тоже влечет за собой кару. Прямо сейчас могу сказать, что вы — самая знаменитая особа на Бейлимире, и каждый житель мечтает увидеть вас и пожать вам руку, и если мы пригласим вас куда-нибудь, тут же начнется буйство. Придется ждать, пока страсти остынут, а неизвестно, сколько времени это продлится. Кроме того, за вас вопили даже ястребы, но завтра, при дневном свете гипнотизм и истерия погаснут, и ястребы придут в ярость. Если старик Бастермейн не решился убить вас сразу после вашего выступления, то завтра убить вас медленной смертью станет целью его жизни, а люди его партии могут тайно подтолкнуть Старика на эту маленькую прихоть. Вот поэтому вы здесь, миледи. Вот поэтому эта комната, этот этаж, весь этот отель охраняются, уж не знаю, сколькими отрядами людей безопасности, среди которых, я надеюсь, нет тайных ястребов. Поскольку я тесно связан с вами в этой игре в героя и героиню, я тоже загнан сюда и не могу выйти.

— О, — равнодушно сказала Глэдия, — мне очень жаль вас. Вы даже не можете повидаться со своей семьей.

Д.Ж. пожал плечами.

— Торговцы обычно не связаны семьей.

— Ну, тогда с подружкой.

— Она переживет, наверное, легче, чем я.

Он задумчиво посмотрел на Глэдию.

— Даже не думайте, капитан, — спокойно сказала Глэдия.

Д. Ж. поднял брови:

— Запретить себе думать я не могу, но я ничего не сделаю, мадам.

— Как, по-вашему, я надолго здесь? Если всерьез.

— Это зависит от директората.

— Какого?

— Наш пятисложный исполнительный орган, мадам. Пять человек, каждый служит пять лет в ступенчатом порядке, с одним повышением в год. В случае смерти или неспособности — специальные выборы. Это дает непрерывность и уменьшает опасность правления одной личности. Это также означает, что все решения должны быть согласованы, а это занимает время, иногда большее, чем мы можем себе позволить.

— Значит, если один из пяти решительный и сильный…

— …. то он навязывает свою точку зрения остальным. Такое иной раз случается, но сейчас этого нет. Старший Директор — Джиновус Пандарал. В нем нет ничего плохого, но он нерешителен, а это иногда хуже зла. Я уговорил позволить вашим роботам подняться с вами на платформу, и это оказалось плохой идеей. Теперь он, считайте, злится на нас обоих.

— Почему это была плохая идея? Люди были довольны.

— Излишне довольны, миледи. Мы хотели, чтобы вы были нашей любимой космонитской героиней, но не собирались возбуждать общественное мнение, чтобы не броситься в преждевременную войну. Вы очень хорошо сказали о долгожительстве, вы заставили их ценить короткую жизнь, но затем вы заставили их приветствовать роботов, а мы этого не хотим. Поэтому мы не слишком одобряем взгляд публики на упоминание о родстве с космонитами.

— Вы не хотите преждевременной войны, но не хотите и преждевременного мира?

— Очень верно сказано, мадам.

— Чего же вы хотите?

— Мы хотим вас Галактику. Мы хотим заселить каждую годную для обитания планету и основать Галактическую Империю. И мы не хотим вмешательства космонитов. Они могут оставаться на своих планетах и жить, как им нравится, но вмешиваться они не должны.

— Но тогда вы запрете их в пятидесяти мирах, как мы много лет назад заперли вас на Земле. Та же старая Несправедливость. Вы такой же скверный, как и Бастермейн.

— Тут совсем иная ситуация. Земляне были заперты из-за их потенциальной тяги к экспансии. Вы, космониты, не имеете такого потенциала. Вы пошли по пути долгожительства и роботов, и потенциал исчез. Теперь у вас нет пятидесяти миров: Солярия покинута, со временем так будет и с другими. Поселенцы не намерены толкать космонитов на путь вымирания, а ваша речь была направлена на вмешательство.

— И я рада этому. Что же, по-вашему, я должна был а сказать?

— Я вам говорил: мир, любовь… и вы сели. вы могли закончить меньше чем за минуту.

— Я не могу поверить, что вы рассчитывали на такую глупость с моей стороны, — сердито сказала Глэдия. — За кого Вы меня принимаете?

— За того, за кого вы сами принимали себя — за человека, который до смерти боится выступить. Откуда мы знали, что вы сумасшедшая, которая за полчаса сумеет убедить жителей Бейлимира громогласно приветствовать то, против чего они восставали всю жизнь?

Он тяжело встал.

— Но сейчас я тоже хочу принять душ и хорошенько выспаться, если смогу. Увидимся завтра.

— А когда мы узнаем, что решили ваши директора насчет меня?

— Когда они решат. А это может быть не так скоро. Спокойной ночи, мадам.

— Я сделал открытие, — сказал Жискар без тени эмоций в голосе, — и сделал это потому, что впервые за все время моего существования я оказался перед тысячами человеческих существ. Будь это два столетия назад, я сделал бы открытие тогда. Если бы я не встретился с таким множеством людей, не было бы и открытия. Подумать только, сколько жизненно важных пунктов я мог бы получить, но никогда не получал и не получу только потому, что на моем пути никогда не встретятся нужные условия. Я останусь в полном неведении, если обстоятельства не помогут мне, а на них я не могу рассчитывать.

— Я не думаю, друг Жискар, — сказал Дэниел, — что леди Глэдия с ее давно поддерживаемым образом жизни могла бы с таким хладнокровием стоять перед тысячами людей не думаю, что она могла бы вообще что-нибудь сказать. Я полагаю, что ты на — правил ее, и обнаружил, что можешь это сделать без вреда для нее. Это и есть твое открытие?

— Друг Дэниел, я рискнул только ослабить очень немногие нити торможения, ослабить лишь настолько, чтобы позволить ей сказать несколько слов, и чтобы ее услышали.

— Но она сделала много больше.

— После этой микроскопической поправки я повернул множество мозгов, перед которыми оказался. Я никогда не экспериментировал с таким количеством народа, как и леди Глэдия, и был ошеломлен, как и она. Сначала я думал, что ничего не смогу сделать с обширной ментальной спаянностью, которая била в меня. Я чувствовал себя беспомощным. Затем я заметил у них слабое дружелюбие, любопытство, интерес — не могу выразить это в словах — цвет симпатии к леди Глэдии. Я сыграл на этом, и обнаружил, что этот цвет симпатии уплотняется. Я хотел небольшой реакции в пользу леди Глэдии, которая подбодрила бы ее, а для меня сделала бы необязательным вмешательство в ее собственный мозг. Только это я и сделал. Я не знаю, сколькими нитями нужного цвета я управлял, но немногими.

— И что дальше, друг Жискар?

— Я обнаружил, что начал нечто вроде автокатализа. Каждая нить, которую я тянул, тащила за собой ближайшую того же рода, и они обе тянули несколько других ближних. Больше я ничего не делал. Легкие движения, звуки, взгляды, казалось, одобряли то, что говорила леди Глэдия, и тянули к этому других. Затем я обнаружил нечто еще более странное. Все эти маленькие знаки одобрения, которые я мог определить лишь потому, что мозги бы ли открыты мне, леди Глэдия тоже определила, и торможение в ее мозгу пропало без моего вмешательства. Она стала говорить быстрее, откровеннее, и публика реагировала лучше, чем раньше, и тоже без моего вмешательства. Потом начались истерия, шторм, буря мысленного грома и молний такой интенсивности, что я закрыл свой мозг, иначе это могло бы перегрузить мои кон — туры. За все свое существование я никогда еще не сталкивался с подобным, однако все это началось с такого незначительного изменения, внесенного мною в эту толпу, какое я раньше вносил в небольшую горстку людей. Я подозреваю, что эффект распространился на большую территорию, чем та, которая воспринимала мое внушение — прошел по гиперволне.

— Я не понимаю, как это могло случиться, друг Жискар.

— Я тоже не понимаю. Я не человек. Я никогда не обладал человеческим мозгом со всей его сложностью и противоречивостью, поэтому не понимаю механизма его реакций. Но, по-видимому, тол пой легче управлять, чем индивидуумом. Это выглядит парадоксом. Казалось бы, чем тяжелее груз, тем больше усилий. Большое расстояние пройти дольше, чем малое. Почему же большое количество народа легче покачнуть, чем несколько человек? Ты, ДРУГ Дэниел, думаешь, как человек. Можешь ты это объяснить?

— Ты сам, друг Жискар, сказал, что это эффект автокатализа, зараза. Одна искра может спалить лес.

Жискар задумался.

— Не зараза, а эмоции. Мадам Глэдия выбрала аргументы, которые, по ее мнению, должны были взволновать чувства ее аудитории. Она не пыталась рассуждать с ней. Возможно, чем больше тепла, тем легче ее поколебать именно эмоциями, а не разумом. Поскольку эмоций мало, а разумов много, поведение толпы легче предсказать, чем поведение одной личности. Это, в свою очередь, означает, что если законы, долженствующие развиться для улучшения хода истории, можно предсказать, то нужно иметь дело с большим населением, чем больше, тем лучше. Это и должно быть Первым Законом психоистории, ключом к изучению Человека. Но…

— Да?

— Видимо, я поэтому так долго шел к пониманию этого, что я не человек. Человек же, возможно, инстинктивно понимает свой мозг, и поэтому знает, как управлять другими таки ми же. Мадам Глэдия, не имея ни какого опыта выступления перед тол пой, провела это дело мастерски. А насколько это было бы лучше, если бы у нас был кто-то вроде Илайджа Бейли. Друг Дэниел, ты подумал о нем?

— Ты видишь его образ в моем мозгу? Удивительно!

— Нет, я не вижу его. Я не могу принимать твои мысли, но я чувствую эмоции и настроение и знаю по прошлому опыту, что такая текстура твоего мозга ассоциируется с Илайджем Бейли.

— Мадам Глэдия упомянула о том, что последний видел Илайджа Бейли живым, и я снова услышал в памяти, что он мне тогда сказал, и думаю об этом сейчас.

— Почему, друг Дэниел?

— Я ищу значение. Я чувствую, что это важно.

— Как он мог сказать важное, не выражая словами? Если там было скрыто значение, Илайдж Бейли должен был выразить это.

— Возможно, — медленно ответил Дэниел, — партнер Илайдж и сам не понимал значения того, что он сказал.

Воспоминание!

Оно лежало в мозгу Дэниела, как закрытая книга с множеством деталей, всегда готовая для пользования. Некоторые ее эпизоды вспоминались часто из-за их информации, и лишь очень немногие высказывались только потому, что Дэниел хотел почувствовать их текстуру. Таких было очень мало, по большей же части те, которые относились к Илайджу Бейли. Много десятилетий назад Дэниел приехал на Бейлимир, когда Илайдж Бейли был еще жив. Мадам Глэдия приехала с ним, но когда они вышли на орбиту вокруг Бейлимира, на их маленький корабль поднялся Бентли Бейли. Он был довольно грубым тогда мужчиной средних лет. Он посмотрел на Глэдию несколько враждебно и сказал:

— Вы не можете увидеть его, мадам.

Заплаканная Глэдия спросила:

— Почему?

— Он не хочет этого, мадам, и я должен уважать его желания.

— Я не могу поверить этому, мистер Бейли.

— У меня есть его собственноручная записка и запись голоса. Я не знаю, узнаете ли вы его почерк и голос, но даю вам честное слово, что это его, и на него не оказывалось никакого постороннего влияния, когда он делал эту запись.

Она ушла в свою каюту, чтобы в одиночестве прочитать и прослушать запись. Затем она вышла, как бы надломленная, но сказала твердо:

— Дэниел, ты высадишься один повидать его, но сообщишь мне все, что он сделает или скажет.

— Да, мадам, — ответил Дэниел.

Он перешел на корабль Бентли, и Бентли сказал:

— На эту планету роботы не допускаются, Дэниел, но для вас сделано исключение, потому что это желание моего отца, а он здесь в большом почете. Я не имею личного предубеждения против вас, вы понимаете. Но ваше присутствие здесь должно быть ограниченным. Вы прямо пойдете к моему отцу, а когда он закончит беседу с вами, вас сразу же отвезут обратно на орбиту. — Вы понимаете?

— Понимаю, сэр. Как ваш отец?

— Он умирает, — ответил Бентли, пожалуй, намеренно грубо.

— Я это тоже понимаю, — сказал Дэниел.

Голос его заметно дрогнул, естественно, не от обычных эмоций, а потому что сознание смерти человека, хоть и неизбежной, нарушало его позитронные пути.

— Я имел в виду, долго ли ему осталось жить?

— Он должен был умереть еще некоторое время назад, но он держится за жизнь и отказывается умирать, пока не увидится с вами.

Они спустились с орбиты. Планета была обширной, но ее обитаемая часть казалась маленькой и убогой. День был облачный, недавно прошел дождь. Широкие прямые улицы были пусты, словно жители не были склонны собраться и поглазеть на робота. Наземный кар привез их к дому, несколько большему и впечатляющему, нежели большинство остальных. Они вошли в дом. У внутренней двери Бентли остановился:

— Мой отец там. Идите один. Он не хотел, чтобы я вошел с вами. Идите. Вы, наверное, не узнаете его.

Дэниел вошел в темную комнату. Глаза его быстро адаптировались, и он увидел покрытое простыней тело внутри прозрачного кокона, который был виден только из-за слабого блеска. В комнате стало чуть светлее, и Дэниел отчетливо увидел лицо.

Бентли был прав. Дэниел не увидел в этом лице ничего от своего бывшего партнера. Оно было изможденное, костистое. Глаза были закрыты, и Дэниелу показалось, что он видит мертвеца. Он никогда не видел мертвого человека, и когда эта мысль пришла ему в голову, он покачнулся, ноги не держали его.

Старческие глаза открылись, и слабая улыбка прошла по бледным сморщенным губам:

— Дэниел, мой старый друг Дэниел!

Шепчущий звук слабо напоминал голос Илайджа Бейли. Из-под простыни медленно возникла рука, и Дэниелу показалось, что он все-таки узнал Илайджа.

— Партнер Илайдж, — тихо сказал он.

— Спасибо вам, Дэниел, что вы приехали.

— Для меня было важно приехать, партнер Илайдж.

— Я боялся, что вам не позволят. Они, даже мой сын, считают вас роботом.

— Я и есть робот.

Для меня — нет, Дэниел. А вы не изменились. Я не очень ясно вижу вас, но мне кажется, что вы все такой же, каким я вас помню. Когда я в последний раз видел вас? Тридцать один годна зад?

— Да, и за это время я не изменился, так что видите, что я действительно робот.

— Зато я очень изменился. Я бы не позволил меня видеть таким, но я был слишком слаб, чтобы противиться желанию увидеть вас еще раз.

Голос Бейли стал чуточку сильнее, словно старик укрепился при виде Дэниела.

— Я рад вас видеть, партнер Илайдж, как бы вы ни изменились.

— А леди Глэдия? Как она?

— Хорошо. Она приехала со мной.

— Она не…

Болезненная тревога появилась в голосе Бейли.

— Нет, она осталась на орбите. Ей объяснили, что вы не хотите ее видеть, и она поняла.

— Это не так. Я очень хотел бы ее видеть, но этому искушению я сумел противостоять. Она не изменилась?

— Она по виду такая же, какой вы видели ее в последний раз.

— Это хорошо. Но я не мог позволить ей видеть меня таким Я не хочу, чтобы это стало ее последним воспоминанием обо мне. С вами другое дело.

— Потому что я робот, партнер Илайдж.

— Бросьте, Дэниел, — раздраженно сказал Бейли. — Вы не могли бы больше значить для меня, если бы вы были человеком.

Некоторое время он лежал молча, затем продолжал:

— Все эти годы я ни разу не писал ей и не вызывал по гипервидению. Она все еще замужем за Гремионисом?

— Да, сэр.

— И счастлива?

— Я не могу судить об этом. По ее поведению нельзя предположить, что она несчастна.

— Дети есть?

— Разрешено иметь двоих.

— Она не сердилась, что я не подавал вестей?

— По-моему, она понимала ваши мотивы.

— Она когда-нибудь упоминала обо мне?

— Почти никогда, но, по мнению Жискара, она часто думает о вас.

— А как Жискар?

— Функционирует правильно, в манере, о которой вы знаете.

— Значит вы тоже знаете о его способностях?

— Он говорил мне, мистер Илайдж.

Бейли снова замолчал, затем пошевелился:

— Дэниел, я хотел, чтобы вы приехали, из эгоистического желания увидеть, что вы не изменились, что дыхание лучших дней моей жизни все еще существует, что вы помните меня и будете помнить. Но я также хотел сказать кое-что вам. Я скоро умру, Дэниел, и знаю, что это известие дойдет до вас. Даже если бы вас не было здесь, если бы выбыли на Авроре, вам было бы известно. О моей смерти объявят в Галактических Новостях.

Его грудь приподнялась в слабом беззвучном смехе.

— Кто бы мог подумать когда-то? Глэдия, конечно, тоже услышит. Но она знает, что я должен умереть, и примет это как печальный факт. Но я боялся эффекта на вас, поскольку вы, как вы настаиваете, а я отрицаю, робот. Ради старых времен, вы, возможно, считаете своим долгом уберечь меня от смерти, а поскольку сделать это вы не можете, это произведет на вас вредный эффект. Поэтому давайте договоримся.

Голос Бейли слабел. Дэниел сидел неподвижно, но лицо его против обыкновения отражало эмоции — заботу и печаль. Глаза Бейли были закрыты, так что он не видел этого.

— Моя смерть, Дэниел, не имеет значения. Среди людей ни одна индивидуальная смерть не имеет значения. Умирая, человек оставляет после себя свою работу, и это не умирает полностью, пока существует человечество. Вы понимаете меня?.

— Да, партнер Илайдж.

— Работа каждого индивидуума есть вклад в целое, и поэтому становится неумирающей частью целого. Это целое — человеческие жизни прошлого, настоящего и грядущего, ковер, существующий десятки тысячелетий, и он растет, совершенствуется и хорошеет. Космониты — ответвления ковра, они тоже добавляют совершенства и красоты в узор. Индивидуальная жизнь — всего лишь одна нитка в ковре, а что такое нитка в сравнении с целым? Дэниел, твердо думайте о ковре и не позволяйте одной выдернутой нити влиять на вас. В нем так много других нитей, каждая нужна, каждая участвует…

Бейли замолчал. Дэниел терпеливо ждал. Бейли открыл глаза, увидел Дэниела и слегка нахмурился.

— Вы еще здесь? Вам пора идти. Я сказал вам все, что хотел сказать.

— Я не хочу уходить, партнер Илайдж.

— Вы должны. Я не могу больше отдалять смерть. Я страшно устал. Я хочу умереть. Пора.

— Я не могу подождать, пока вы еще живы?

— Я не хочу этого. Если я умру на ваших глазах, это может чертовски скверно подействовать на вас, несмотря на все мои слова. Уходите. Я приказываю. Я позволю вам быть роботом, если вы желаете. Но в этом случае, вы должны повиноваться моим приказам. Вы не можете спасти мне жизнь и ничего не можете сделать, так что Второй Закон тут ни к чему. Идите!

Он слабо указал пальцем на дверь и добавил:

— Прощайте, друг Дэниел.

Дэниел медленно повернулся с беспрецедентным затруднением.

— Прощайте, партнер…

Он сделал паузу и хрипловато закончил:

— Прощайте, друг Илайдж.

Бентли встретил его в другой комнате.

— Он еще жив?

— Был жив, когда я уходил.

Бентли пошел туда и тут же вернулся.

— Уже нет. Он увиделся с вами и ушел.

Дэниел прислонился к стене. Прошло некоторое время, прежде чем он сумел выпрямиться. Бентли отвел глаза и ждал, а затем они вернулись в маленький корабль и отправились на орбиту, где ждала Глэдия. Она тоже спросила, жив ли еще Илайдж, и когда ей сказали, повернулась и ушла в свою каюту плакать.

Дэниел продолжил свою мысль, как если бы острое воспоминание о смерти Илайджа Бейли во всех деталях вторглось лишь на мгновение.

— Теперь, в свете речи мадам Глэдии, я как-то лучше понимаю, о чем говорил партнер Илайдж.

— В каком смысле?

— Я еще не вполне уверен. Очень трудно думать в том направлении, в каком я пытаюсь думать.

— Я буду ждать, сколько нужно, — сказал Жискар.

Джиновус Пандарал был высок и не очень стар. Копна густых белых волос и пушистые белые баки придавали ему достойный и изысканный вид. Его общий вид лидера помогал ему продвигаться по службе, но сам он прекрасно знал, что его внешность много сильнее внутреннего содержания. Когда его избрали в Директорат, он довольно быстро утратил первоначальный энтузиазм. Он был на глубоком месте, и автоматически поднимаясь каждый год, сознавал это все яснее. Сейчас он был Старшим Директором. 6 прежние времена задачи управления ничего собой не представляли. Чем был Бейлимир во времена Нефи Морлера восемь десятилетий назад? Маленьким мирком, струйкой ферм, кучкой городков, группировавшихся вокруг пригородных коммуникационных линий. Население не превышало пяти миллионов, а основным экспортом было дерево и немного титана. Космониты полностью игнорировали их под более или менее благословенным влиянием Хэна Фастольфа с Авроры, и жизнь была проста. На род всегда мог съездить на Землю, если хотел вдохнуть культуры или ощущения технологии, и был постоянный поток эмигрантов с Земли! Мощность земного населения была неистощима.

Так почему бы Морлеру и не быть тогда Главным Директором? Ему же нечего было делать. В будущем управление, наверное, опять станет простым. Поскольку космониты продолжают вырождаться — каждый школьник знал, что они вырождаются и должны погрязнуть в противоречиях своего общества, правда, сам Пандарал был не вполне в этом уверен — а поселенцы увеличиваются в числе и силе, скоро настанет время, когда жизнь снова будет безопасной. Поселенцы будут спокойно жить и развивать собственную технологию. Когда Бейлимир станет второй Землей, и все остальные Миры тоже, а новые миры станут возникать в еще большем количестве, создастся Великая Галактическая Империя. Конечно, Бейлимир, как старейший и наиболее населенный из Поселенческих Миров, всегда будет занимать первое место в этой Империи под благословенным управлением Матери-Земли. Но, увы, Пандарал был Старшим Директором не в прошлом и не в будущем, а сейчас. Хэн Фастольф уже умер, но Келдин Амадейро был жив.

Амадейро был против того, чтобы Земле разрешили отправлять поселенцев, еще два столетия назад, и он все еще жив и может принести неприятности. Космониты еще достаточно сильны, их не сбросишь со счетов, а поселенцы еще не настолько окрепли, чтобы уверенно идти вперед. Но поселенцы каким-то образом сдерживали космонитов, пока равновесие не слишком изменилось. Задача держать космонитов в спокойствии, а поселенцев в решительности и одновременно в здравомыслии падала, в основном, на плечи Пандарала, и эта задача была для него нежелательной и неприятной. В это холодное серое утро он шел по отелю один. Он не пожелал идти со свитой. Стражи безопасности вытягивались, когда он проходил мимо, но он почти не замечал их. Когда капитан стражи вышел ему навстречу, он спросил:

— Никаких неприятностей, капитан?

— Никаких, Директор. Все спокойно.

Пандарал кивнул.

— В какой комнате Бейли? Ага. А космонитка и ее роботы под охраной? Хорошо.

Он пошел дальше. В целом, Д. Ж. вел себя хорошо.

Покинутая Солярия могла быть для торговцев местом почти безграничного запаса роботов и источником высоких прибылей, хотя прибыли нельзя было считать естественным эквивалентом мира безопасности, как мрачно думал Пандарал. Но Солярию, набитую ловушками, лучше оставить в покое. Д. Ж. хорошо сделал, что сразу же убрался оттуда и взял с собой ядерный усилитель. Такие приборы были настолько массивны, что ими можно было пользоваться в громадных устройствах, предназначенных для уничтожения вторгшихся кораблей, да и то они еще не вышли из стадии разработки. Они были слишком огромны. Совершенно необходимо иметь меньшие варианты, и ДЖ правильно рассудил, что куда важнее, чем всех роботов, вместе взятых, привезти на Бейлимир этот прибор. Этот усилитель должен здорово помочь ученым Бейлимира. Однако, если один Внешний Мир имел портативный усилитель, почему бы не иметь и другим? Если это оружие достаточно мало, чтобы поместить его в корабль, космический флот может без труда смахнуть любое количество Поселенческих Миров. Как далеко они ушли в этом развитии, и как скоро Бейлимир сможет прогрессировать в том Же направлении с помощью привезенного ДЖ усилителя? Он постучал в двери комнаты ДЖ, вошел, не дожидаясь ответа, и сел без приглашения. Это были немногие преимущества звания Старшего Директора.

ДЖ выглянул из ванной и сказал сквозь полотенце, которым вытирал голову:

— Рад был бы приветствовать ваше Директорское Превосходительство надлежащим образом, но вы застали меня в крайне недостойном виде, поскольку я только что из-под душа.

— А, заткнитесь, — раздраженно сказал Пандарал.

Обычно он всегда радовался неистощимому веселью Д. Ж., но не сегодня. В каком-то смысле он никогда по-настоящему не понимал ДЖ ДЖ был Бейли, прямой потомок великого Илайджа и основателя Бентли.

Это делало его естественным кандидатом на пост Директора, тем более, что он был добродушен, что нравилось публике. Однако, он выбрал карьеру торговца, трудную и опасную жизнь. Она могла обогатить его, но более вероятно, убить или, что еще хуже, преждевременно состарить. Больше того, жизнь ДЖ, как торговца, держал а его месяцам и вдали от Бейлимира, а Пандарал предпочитал его советы советам большинства глав его департамента. Никогда нельзя было сказать, серьезен ли ДЖ, но слушать он умел. Пандарал тяжело произнес:

— Я не думаю, что речь этой женщины была лучшим из того, что могло случиться с нами.

ДЖ, почти уже одевшийся, пожал плечами:

— Кто мог предсказать это?

— Вы могли. Вы должны были узнать ее биографию, если решили увезти ее.

— Так я и узнал ее биографию, Директор. Она прожила более трех десятилетий на Солярии. Она выросла и жила в окружении одних роботов. Людей она видела только в трехмерном изображении, за исключением мужа, но и тот не часто посещал ее. Ей трудно было приспособиться, когда она приехала на Аврору, и даже там она жила в основном среди роботов. За два с лишним века она едва ли видела двадцать человек одновременно, а здесь было четыре тысячи. Я считал, что она может сказать лишь несколько слов, если вообще сможет. Откуда мне было знать, что она демагог?

— Вы должны были остановить ее. Вы же сидели рядом.

— Вы хотели скандала? Люди восхищались ею. Вы были там, и знаете, если бы я заставил ее сесть, они штурмовали бы платформу. Но ведь вы и сами, Директор, не пытались остановить ее.

Пандарал откашлялся:

— Я думал об этом, но каждый раз, когда оглядывался, встречался глазами с роботом — ну, тем, который похож на робота.

— С Жискаром. Ну и что? Он же не мог повредить вам?

— Я не знаю, но он нервировал меня и каким-то образом отгонял мои намерения.

— Ладно, неважно, Директор, — сказал Д.Ж.

Он теперь был полностью одет, и придвинул к собеседнику поднос с завтраком.

— Кофе еще горячий, берите булочку и джем. Все прошло хорошо. Не думаю, что публика переполнится любовью к космонитам и испортит нашу политику. Все это даже может пойти на пользу. Если космониты услышат о том, к чему она призывала, партия Фастольфа может усилиться. Хотя сам Фастольф умер, партия его жива, нам нужно поддержать ее политику умеренности.

— Я думаю о том, — сказал Пандарал, — что через пять месяцев соберется всепоселенческий конгресс, и я услышу множество ядовитых намеков на умиротворение Бейлимира и на любовь его жителей к космонитке.

Затем он угрюмо добавил:

— Скажу вам, чем меньше планета, тем больше на ней ястребов.

— А вы им на это скажите, — посоветовал Д.Ж. — На публике держитесь по-государственному, а когда отведете их в сторонку, посмотрите им прямо в глаза и скажите, что на Бейлимире свобода выражения, и мы намерены поддерживать ее и в дальнейшем. Скажите им, что Бейлимир принимает близко к сердцу интересы Земли, но если какая-нибудь планета хочет доказать большую преданность Земле тем, что объявит войну космонитам, Бейлимир будет с интересом наблюдать за этим, но и только. Это заткнет им глотки.

— Ой, нет, — с тревогой сказал Пандарал. — Такого сорта замечание может просочиться, и будет страшная вонь.

— К сожалению, вы правы. Не думайте об этом и не позволяйте этим безмозглым горлопанам уговорить вас.

Пандарал вздохнул:

— Я полагаю, что мы справимся, но прошлый вечер оборвал наши планы на высокой ноте. Вот о чем я реально жалею.

— На какой высокой ноте?

— Когда вы уехали с Авроры на Солярию, туда же отправились два аврорских корабля. Вы об этом знали?

— Нет, но предполагал что-то в этом роде, — равнодушно ответил ДЖ — Именно по этой причине я и попытался попасть на Солярию обходным путем.

— Один из аврорских кораблей приземлился на Солярии в нескольких тысячах километров от вас, так что он, похоже, не собирался следить за вами, а второй остался на орбите.

— Разумно. Я бы сделал тоже самое, если бы имея в своем распоряжении второй корабль.

— Приземлившийся второй корабль был уничтожен в считанные часы. Тот, что был на орбите, сообщил об этом и получил приказ вернуться. Торговая мониторная станция перехватила сообщение и передала нам.

— Рапорт был некодированным?

— Нет, конечно, кодированным, но этот код мы раскрыли.

ДЖ задумчиво кивнул:

— Очень интересно. Я полагаю, у них на борту не было никого, кто говорил бы по-соляриански.

— Ясное дело. Если никто не обнаружил, куда девались соляриане, эта ваша женщина — единственная подходящая солярианка в Галактике.

— И ее отдали мне. Не повезло аврорцам.

— Во всяком случае, я хотел объявить о гибели аврорского корабля вчера вечером. Просто как факт, без злорадства. Это, наверное, возбудило бы всех поселенцев в Галактике — в смысле, что мы вернулись, а аврорцы — нет.

— Прекрасно. Это тоже выставило бы нас и женщину в хорошем свете. Но теперь все ни к чему. После того, что сделала эта женщина, все остальное пройдет мимо, даже известие о разрушении аврорского корабля.

Не говоря уже о том, что все аплодировали любви и родственным отношениям. Было бы противоестественно через полчаса аплодировать смерти двухсот аврорских родственников.

— Полагаю, что так. Таким образом, мы получим страшный психологический удар.

ДЖ нахмурился.

— Забудьте об этом, Директор. Вы всегда сможете развернуть пропаганду в более подходящее время. Важно одно: что все это означает. Аврорский корабль был сокрушен. Это значит, что он не ожидал использования ядерного усилителя. Второму кораблю приказали возвращаться, и это может означать, что корабль не был снабжён защитой против такого оружия, а может быть, такой защиты у них вообще нет. Из этого я заключаю, что портативный усилитель, или хотя бы полупортативный — исключительно солярианского производства, а не обще-космонитского. Если так, то это хорошее известие для нас. Так что в данный момент не беспокойтесь о пропаганде, а сосредоточьтесь на том, чтобы выжать всю информацию из этого усилителя. Желательно опередить в этом космонитов, если удастся.

Пандарал пожевал булочку и сказал:

— Наверное, вы правы, но как в этом случае мы подгоним другие известия?

— Какие? Послушайте, Директор, вы собираетесь дать мне информацию, которая мне нужна, чтобы вести разумную беседу? Или намерены бросать ее частями в воздух и заставлять меня прыгать за ней?

— Не злитесь, Диджи. Не было бы смысла разговаривать с вами, если бы я не мог держаться свободно. Вы знаете, что такое совещание Директората? Не желаете взять на себя мою работу? Вы можете ее получить, как вам известно.

— Нет, спасибо, не хочу. Я хочу только получить от вас немного новостей.

— Мы получили послание от Авроры, актуальное. Они соизволили обратиться непосредственно к нам, а не через Землю.

— Стало быть, важное послание, они хотят…

— Они хотят, чтобы солярианка вернулась домой.

— Они явно знают, что наш корабль ушел с Солярии и вернулся на Бейлимир. У них тоже есть мониторные станции, и они тоже перехватывают наши рапорты.

— Наверняка, — с раздражением сказал Пандарал. — Они расшифровали наши коды так же быстро, как и мы их. Никому из нас не хуже.

— Они сказали, зачем им женщина?

— Конечно, нет! Космониты не объясняют, а приказывают.

— Может, они точно знают, что она выполнила на Солярии? Поскольку никто, кроме нее, не говорит по-соляриански, может они хотят, чтобы она очистила планету от надзирателей?

— Откуда им было это узнать, Диджи? Мы объявили о ее роли только вчера вечером, а послание с Авроры было получено гораздо раньше. Но неважно, зачем она им. Вопрос в другом: что нам делать? Если мы не вернем ее, мы можем вызвать нежелательный кризис, если вернем, это будет плохо выглядеть для наших жителей, а старик Бастермейн будет кричать, что мы пресмыкаемся перед космонитами.

Они переглянулись, и Д.Ж. сказал:

— Мы вернем ее. В конце концов она космонитка и гражданка Авроры, иначе мы поставим под удар всех торговцев, которые заходят по делам на территорию космонитов. Но отвезу ее я, Директор, и вы не можете порицать меня. Когда я брал ее на Солярию, был уговор, что я верну ее на Аврору. Официально ничего не записано, но я человек чести, и должен сдержать обещание. Это может обернуться к нашей выгоде.

— Каким образом?

— Придумаем. Но если это сделать, Директор, мой корабль должен быть отремонтирован для полета. И моим людям нужна премия. Они же лишаются отпуска.

Принимая во внимание, что Д. Ж. предполагал появиться на своем корабле не раньше, чем через три месяца, он, как ни странно, пребывал в благодушном настроении.

А принимая во внимание, что Глэдия теперь имела помещение, более роскошное, чем раньше, она, как ни странно, была несколько удручена.

— Зачем все это, Диджи?

— Смотрите в зубы дареному коню?

— Я просто спрашиваю, почему.

— По одной причине, миледи: вы — героиня класса А, а когда корабль ремонтировался, это помещение было задумано для вас.

— Но ведь корабль не увеличился. У кого отняли?

— Вообще-то это была комната отдыха для команды, но ребята настаивали, вы помните Нисса?

— Конечно.

— Он хочет, чтобы вы взяли его на место Дэниела. Он говорит, что Дэниел не рад работе и извиняется перед своими жертвами, а он, Нисс, отлупит всякого, кто доставит вам хоть малейшую неприятность, сделает это с удовольствием и, уж конечно, не станет извиняться.

Глэдия улыбнулась.

— Скажите ему, что я польщена его предложением, и в следующий раз, когда мы с ним увидимся, с удовольствием пожму ему руку. В тот раз я отказалась, а, наверное, зря.

— Надеюсь, Вы наденете перчатки, когда станете пожимать руки.

— Конечно, но я вот думаю, так ли это необходимо. Я уже не так часто простужаюсь с тех пор, как уехала с Авроры. Инъекции, которые мне сделали, видимо, укрепили мою иммунную систему.

Она снова огляделась.

— Вы даже сделали ниши для Дэниела и Жискара. Вы очень внимательны, Диджи.

— Мадам, мы очень старались, чтобы вы были довольны.

— Странное дело, — сказала Глэдия.

Она как бы сама удивилась тому, что хотела сказать.

— Я не уверена, что хочу уезжать с вашей планеты.

— Вот как? Холод, снег, грязно, примитивно, бесконечные приветствующие толпы всюду. Что может привлекать вас здесь?

Глэдия покраснела:

— Конечно, не приветствующие толпы.

— Позволю себе поверить вам, мадам.

— Дело совсем в другом. Я никогда ничего не делала. Я занимала себя разными тривиальными способами. Я занималась светоскульптурой и экзодизайном роботов. Я занималась любовью, была женой и матерью, и ни в чем этом не чувствовала себя личностью. Если бы я внезапно исчезла из жизни или вообще никогда не родилась, это никого бы не огорчило, кроме, может быть, одного-двух близких друзей. Теперь же дело другое.

— Да?

Чуть заметная насмешка промелькнула в голосе Д. Ж.

— Да! Я могу влиять на людей. Я могу выбрать дело и сделать его своим. Я выбрала такое дело. Я хочу предупредить войну. Я хочу, чтобы Вселенную заселили и космониты и поселенцы одинаково. Я хочу работать над этим, чтобы после меня история изменилась благодаря мне, и люди сказали бы: «Если бы не она, все могло быть гораздо хуже».

Она повернула к Д. Ж. сияющие лицо.

— Понимаете ли вы, что значит после двух с лишним столетий безделья получить шанс стать кем-то, узнать, что жизнь вовсе не пуста и бессодержательна, что есть в ней нечто удивительное, стать счастливой много времени спустя после того, как была утрачена всякая надежда на счастье?

— Но вы этого ничего не получите на Бейлимире, мадам, — сказал Д. Ж. чуточку смущенно.

— Я не получила бы этого на Авроре. Там я всего только солярианская женщина, эмигрантка. На Поселенческом Мире я космонитка — нечто необычное.

— Однако, вы много раз и очень настойчиво утверждали, что хотите вернуться на Аврору.

— Некоторое время назад — да, но сейчас я не говорю этого, Диджи. Теперь я не хочу возвращаться.

— Это могло бы сильно повлиять на вас. Но Аврора желает вашего возвращения. Так она нам заявила.

Глэдия оторопела:

— Они хотят этого?

— Официальное письмо из кабинета Председателя Авроры требует вас. Мы бы рады оставить вас, но Директор решил, что это может вызвать межзвездный кризис. Я не согласен с этим, но мне приказали.

Глэдия нахмурилась.

— Зачем я им? Я жила на Авроре больше двух столетий, и мною ни разу не интересовались. Может, они теперь рассматривают меня как единственный способ остановить надзирателей на Солярии? Как вы думаете?

— Такая мысль приходила мне в голову; миледи.

— Но я не могу. Одну надзирательницу я оттаскивала за волосы, но никогда не смогу повторить того, что сделала. Я знаю, что не смогу. Кроме того, зачем им высаживаться на планету? Они могут уничтожить надзирателей издали, раз они теперь знают, каковы эти надзиратели.

— Дело в том, что послание с Авроры с требованием вернуть вас было послано задолго до того, как на Авроре могли узнать о вашем конфликте с надзирательницей. У них какая-то другая причина требовать вас обратно.

— Ох!

Она выглядела совершенно ошеломленной, но затем снова оживилась:

— Мне наплевать на их причины. Я не хочу возвращаться. У меня есть здесь работа, и я собираюсь продолжать ее.

Д. Ж. встал:

— Рад слышать это от вас, мадам Глэдия. Я надеялся, что вы почувствуете что-нибудь вроде этого. Я обещаю вам, что сделаю все возможное, чтобы взять вас с собой, когда оставлю Аврору. Однако сейчас я должен ехать на Аврору, и вы должны ехать со мной.

Глэдия следила за исчезающим Бейлимиром с совершенно иными эмоциями, чем были у нее, когда она приближалась к этой планете. Да, это действительно был холодный, серый, жалкий мир, каким он и казался с самого начала, но в нем была жизнь и тепло народа, реальные; основательные. Солярия, Аврора, другие Внешние Миры, которые она посещала или видела по гипервидению, все казались неполноценными, наполненными нематериальным народом. Много или мало было жителей на Внешнем Мире, они распространялись, как молекулы газа, и заполняли планету. Казалось, будто космониты отталкиваются друг от друга. Глэдия мрачно подумала, что так оно и есть. Космониты всегда отталкивали ее. Она привыкла к такому отдалению на Солярии, но даже на Авроре, где она сначала так неудачно экспериментировала с сексом, последний радовавший аспект его был близостью по необходимости. Исключение — с Илайджем. Но Илайдж не был космонитом.

Бейлимир был не такой. Наверное, все Переселенческие Миры не такие. Поселенцы держатся вместе, вокруг них масса необитаемых мест, но это до тех пор, пока возросшее население не заполнит их. Поселенческий Мир — это мир людских кучек из камешков или булыжников, но не из газа. Почему так? Из-за роботов? Они уменьшают зависимость одних людей от других. Они заполняют промежутки. Они являются изоляционным материалом, уменьшающим естественную тягу людей друг к другу, так что вся система оказывается в изоляции. Да, конечно. Нигде не было столько роботов, как на Солярии, и изоляционный эффект был так велик, что люди стали инертными и почти не общались между собой. «Куда же ушли соляриане? — думала Глэдия, — и как они живут?» Долгая жизнь тоже, наверное, играла роль. Как может человек иметь эмоциональные привязанности, если они после многих десятилетий превратятся в озлобленность? Или, если человек умрет, как другой будет переносить утрату в течение многих десятилетий? Поэтому человек учится не иметь эмоциональных привязанностей и сам себя помещает в изоляцию. С другой стороны, короткоживущие не могли бы так легко пережить очарование жизни. Когда поколения сменяются так быстро, клубок очарования перебрасывается из рук в руки, даже не касаясь земли. Она недавно говорила Д.Ж., что ей нечего делать или знать, что она испытала Все и передумала обо всем, и ей осталась только скука. Ей никогда даже не снилось, что она будет стоять перед толпой людей, говорить перед морем голов и слышать ответ в бессловесных звуках, смешаться с такой толпой, стать единым громадным организмом. А сколько еще такого, о чем она не знала, не подозревала, несмотря на всю долгую жизнь! Что еще можно испытать?

Дэниел мягко сказал:

— Мадам Глэдия, капитан ДЖ сигнализировал, что хочет войти.

— Впусти его.

ДЖ вошел.

— Я думал, что вас нет дома.

Глэдия улыбнулась:

— Можно сказать и так. Я погрузилась в размышления. Со мной это иногда случается.

— Счастливая женщина) Мои мысли никогда не бывают столь широки, чтобы я в них затерялся. Ну, вы примирились с посещением Авроры, мадам?

— Нет. Среди мыслей, в которых я потерялась, была и та, что я все еще не могу понять, зачем вам ехать на Аврору. Дела ведь не только в том, чтобы отвезти меня: это мог сделать любой грузовой корабль.

— Могу я сесть, мадам?

— Конечно. И нечего спрашивать, капитан. Я хотела бы, чтобы вы перестали обращаться со мной, как с аристократкой. Это становится утомительным. А если это ироническое указание на то, что я космонитка, тогда еще хуже. Я даже предпочла бы, чтобы вы звали меня Глэдией.

— Вы, кажется, хотите отказаться от вашей космонитской сущности?

— Я просто хочу забыть о несущественных различиях.

— Несущественных? Ваша жизнь в два раза длиннее моей.

— Как ни странно, я даже считала это досадной невыгодой для космонитов. Скоро мы достигнем Авроры?

— На этот раз обходных маневров не будет. Через несколько дней делаем Прыжок, и там два-три дня — и Аврора.

— А зачем вам ехать. на Аврору, Диджи?

— Я мог бы сказать, что просто из вежливости, но в действительности я хотел бы воспользоваться случаем объяснить вашему Председателю или хотя бы кому-то из его подчиненных, что произошло на Солярии.

— Разве они этого не знают?

— В основном, знают. Они перехватывают наши сообщения, как и мы делаем в обратной ситуации. Однако, они могут сделать неправильные выводы, и в этом случае я хотел бы их поправить.

— Каков же правильный вывод?

— Как вы знаете, надзиратели на Солярии обучены считать особу человеком лишь а том случае, если она говорит по-соляриански. Это означает, что не только поселенцы, но и все космониты-несоляриане не считаются людьми. Точнее говоря, аврорцы, высадившиеся на Солярии, не были сочтены людьми.

Глэдия широко раскрыла глаза.

— Невероятно! Соляриане не стали бы программировать надзирателей относиться к аврорцам также, как к вам.

— Не стали бы? Они уже уничтожили аврорский корабль. Вы знаете об этом?

— Нет, я не знала.

— Уверяю вас, что это так. Аврорский корабль приземлился примерно в тоже время, что и мы. Мы улетели, а они — нет. Знаете ли, у нас были вы, а у них — нет. Отсюда возможен вывод, что Аврора не может автоматически считать союзниками другие Внешние Миры. При необходимости каждый Внешний Мир будет сам по себе.

Глэдия затрясла головой:

— Нельзя так обобщать. Возможно, солярианам трудно было заставить надзирателей реагировать благоприятно на пятьдесят акцентов и неблагоприятно на все остальные, легче приучить их к одному акценту. Соляриане считали, что никто из Внешних Миров не высадится на их планете, когда она будет покинута.

— Да, я уверен, что аврорское руководство согласится с этим, поскольку людям всегда легче сделать приятный вывод. Но я хочу показать им также и возможность неприятного вывода, и пусть им станет действительно неуютно. Простите мое самомнение, но, по-моему, никто не сделает это лучше меня, и, следовательно, именно я должен ехать на Аврору.

Глэдия как бы разрывалась. Она не хотела быть космониткой, она хотела быть человеком и забыть о том, что она называла «несущественными различиями». Но когда ДЖ с явным удовлетворением говорил о том, как он поставит Аврору в унизительное положение, она почувствовала себя все-таки космониткой.

— Я думаю, что Поселенческие Миры тоже имеют свои особенности. Разве не каждый из них сам по себе?

ДЖ покачал головой:

— Вам может показаться, что это именно так, и я не удивлюсь, если каждый поселенец и его мир иногда ставит свои интересы выше общего блага, но у нас есть то, чего не хватает космонитам.

— А именно? Большее благородство?

— Конечно, нет. Мы не более благородны, чем космониты, но у нас есть Земля. Это наш мир. Каждый поселенец посещает его по возможности часто. Каждый поселенец знает, что есть большой развитый мир с невероятно богатой историей, по культурен экологической сложности отличающийся оттого мира, к которому принадлежит поселенец. Поселенческие Миры могут ссориться друге другом, но ссора не может кончиться насилием или разрывом отношений, потому что Земное правительство немедленно призовет их к порядку, а решения Земли достаточны и не обсуждаются. Вот наши три преимущества, мадам Глэдия: отсутствие роботов, позволяющее нам строить новые миры своими руками, быстрая смена поколений, дающая постоянную перемену, и, самое главное, Земля, дающая нам центральный стержень.

— Но космониты… — начала было Глэдия.

Она замолчала. ДЖ улыбнулся с легкой горечью:

— Вы хотели сказать, что космониты тоже потомки землян, и Земля тоже их планета? Фактически правильно, но психологически неверно. Космониты сделали все, что могли, чтобы отказаться от своего наследства. Они не признают себя выходцами с Земли. Будь я мистиком, я бы сказал, что космониты, оторвавшись от своих корней, долго не просуществуют. Но я не мистик, поэтому не выражусь в такой форме, но все равно они долго не просуществуют, я уверен.

Он помолчал, и добавил с некоторым смущением, как бы осознав, что его экзальтация задела Глэдию за живое:

— Пожалуйста, думайте о себе как о человеке, а не как о космоните, и я буду думать о себе как о человеке, а не како поселенце. Человечество выживет то ли в виде поселенцев, то ли в виде космонитов, то ли тех и других вместе. Я думаю, что в виде поселенцев, но может, я и ошибаюсь.

— Нет, — сказала Глэдия.

Она старалась не выражать эмоций.

— Я думаю, что вы правы, если только люди не перестанут отличать космонитов от поселенцев. Это и есть моя цель — научить их не различать.

— Я задерживаю ваш обед, — сказал Д.Ж.

Он взглянул на часы:

— Могу я поесть с вами?

— Конечно.

Д.Ж. встал.

— Тогда я пойду и принесу. Я бы послал Дэниела или Жискара, но не хочу привыкать приказывать роботам. Кроме того, хотя команда и обожает вас, ее обожание вряд ли распространяется на ваших роботов.

Глэдии, в сущности, не хотелось есть, когда ДЖ принес еду. Она еще не могла привыкнуть к недостатку тонкости во вкусе пищи, приготовление которой было, видимо, унаследовано от земного. Но особо неприятной еда не была, и Глэдия флегматично ела. ДЖ заметил недостаток энтузиазма в ней и спросил:

— Надеюсь, пища не вредна вам?

— Нет. Видимо, я привыкаю. Сначала было несколько неприятных эпизодов, но ничего серьезного.

— Я рад этому. Но вот что, мадам…

— Да?

— Можете ли вы представить причину, по которой аврорское правительство столь настойчиво желает вернуть вас? Дело не в нашем обращении с надзирательницей и не в вашей речи. Требование было выложено до того, как они могли узнать об этих событиях.

— В таком случае, — грустно сказала Глэдия, — я вовсе не нужна им, и никогда не была нужна.

— Но что-то должно быть. Я же говорил вам, что письмо было от имени Председателя Совета Авроры.

— В данном случае именно этого Председателя можно рассматривать как подставное лицо.

— Да? И кто же стоит за ним? Келдин Амадейро?

— Точно. Значит, вы его знаете?

— О, да, — мрачно ответил Д. Ж. — Центр антиземного фанатизма. Человек, который был политически стерт доктором Фастольфом два столетия назад, но выжил и угрожает нам снова. Вот пример долголетия мертвой руки.

— Но тут такая странность: Амадейро — человек мстительный. Он знает, что причиной его поражения, о которой вы упомянули, был Илайдж Бейли, и уверен, что я тоже принимала в этом участие, и его крайняя неприязнь распространяется и на меня. Если Председатель хочет видеть меня, то потому лишь, что этого хочет Амадейро, а зачем я нужна Амадейро? Он должен быть рад, что избавился от меня. Наверное, именно потому он послал меня с вами на Солярию, рассчитывая, что ваш корабль погибнет, и я вместе с ним. Это ничуть не огорчило бы Амадейро.

— Он не стал бы оплакивать вас, да? Но вам, надо полагать, никто не сказал: «Поезжайте с этим дураком-поселенцем, и мы порадуемся, что вас там убьют»?

— Нет. Мне сказали, что вы страшно нуждаетесь в моей помощи, что в настоящее время существует политика сотрудничества с Поселенческими Мирами, и для Авроры будет великим благом, если я по возвращении сообщу обо всем, что происходит на Солярии.

— Да, конечно, они должны были сказать так. Но когда, вопреки их ожиданиям, наш корабль вернулся, а аврорский погиб, им, конечно, захотелось узнать из первых рук о происшедшем. Следовательно, когда я увез вас на Бейлимир вместо Авроры, они взвыли и потребовали вашего возвращения. Так вполне могло быть. Но сейчас-то им известна вся история, так зачем им вы? Хотя они это знают из гипервидения Бейлимира, и, может быть, не принимают на веру. Но все-таки…

— Что все-таки, Диджи?

— Все-таки инстинкт мне говорит, что в их послании сквозит желание не только послушать ваш рапорт. За настойчивостью требования, мне кажется, скрывается что-то другое.

— Но ничего другого не может быть, — сказала Глэдия.

— Хотел бы я знать, — задумчиво ответил Д.Ж.

— Я тоже хотел бы знать, — сказал ночью Дэниел из своей ниши.

— О чем, друг Дэниел? — спросил Жискар.

— Об истинном значении послания с Авроры, требующего возвращения леди Глэдии. Мне, как и капитану, желание получить рапорт кажется не вполне достаточным.

— У тебя есть альтернативное предположение?

— Есть одна мысль.

— Могу я узнать ее?

— Мне думается, что в требовании Совета Авроры содержится нечто большее, чем говорится; и они, возможно, желают видеть не мадам Глэдию.

— Кого же они еще могут получить, кроме мадам Глэдии?

— Друг Жискар, мыслимо ли, чтобы леди вернулась без нас?

— А зачем мы с тобой нужны Совету Авроры?

— Я им не нужен, а ты уникален, потому что можешь чувствовать мозг.

— Так-то так, друг Дэниел, но они этого не знают.

— А не может быть так, что после нашего отъезда они каким то образом обнаружили, что это факт, и горько пожалели, что отпустили нас?

— Нет этого не может быть, — без колебаний сказал Жискар.

— Откуда им это узнать?

— Я размышлял в этом отношении, — осторожно сказал Дэниел. — Ты вовремя своего давнего визита на Землю с доктором Фастольфом ухитрился исправить несколько земных роботов и дал им ограниченные умственные способности, достаточные для того, чтобы продолжать свою работу — влиять на правительство Земли в смысле благоприятного отношения к заселению планет. Ты сам однажды так говорил мне. Таким образом, роботы на Земле способны к исправлению мыслей. Затем, как мы недавно предположили, Институт Роботехники Авроры послал гуманоидных роботов на Землю. Мы не знаем точно, с какой это было сделано целью, но во всяком случае, можно считать, что такие роботы наблюдают за событиями на Земле и сообщают на Аврору, Даже если аврорские роботы не могут чувствовать мозг, они могут посылать рапорты о том, что то или иное мнение или официальное лицо вдруг изменило свое отношение к Поселенчеству, и, может быть, как раз в то время, когда мы уезжали с Авроры, кого-то из власть имущих на Авроре осенило, что все это можно объяснить присутствием на Земле мысленаправляющих роботов. Возможно, такое присутствие можно связать либо с доктором Фастольфом, либо с тобой. Тогда аврорскому правительству станет ясно значение некоторых других событий, которые можно связать скорее с тобой, чем с доктором Фастольфом. В результате они отчаянно хотят получить тебя обратно, но не могут открыто требовать тебя, потому что это выдает факт их нового знания. Вот они и требуют леди Глэдию — естественное требование — зная, что если она вернется, то вместе с нами.

Жискар молчал долгую минуту.

— Рассуждение очень интересное, друг Дэниел, но кое-что в нем не клеится. Те роботы, которых я программировал, выполнили свою работу более столетия назад, и с тех пор бездеятельны, по крайней мере, в том, что касается мысленаправления. Больше того, Земля удалила роботов из городов в ненаселенную местность уже давно. Это означает, что человекоподобные роботы, посланные, как мы думаем, на Землю, не имели случая встретиться с моими мысленаправляющими роботами или даже узнать о них, тем более, что роботы давно не занимаются мысленаправлением. Так что совершенно невозможно, чтобы мои особые способности были обнаружены.

— А нет ли другого пути к их обнаружению?

— Нет, — твердо ответил Жискар.

— И все-таки хотел бы я знать, — сказал Дэниел.

Келдин Амадейро не имел иммунитета к человеческой язве памяти. Он был даже более чувствителен к ней, чем большинство людей. Кроме того, цепкость памяти сопровождалась необычайной интенсивностью глубины и незатухающей яростью и разочарованием. Два столетия назад все шло так хорошо! Он стал главой Института Роботехники и до сих пор оставался им. В течение одного триумфального момента ему казалось, что он наверняка получит полный контроль над Советом, смахнув своего главного врага, Хэна Фастольфа, и оставив его в беспомощной оппозиции. Если бы только… Он пытался не думать об этом, но его память снова и снова показывала ему все, словно мало ему было скорби и отчаяния. Если бы он победил, Земля так и осталась бы в изоляции и одиночестве, и он увидел бы, как она клонится к упадку, загнивает и в конце концов угасает в разложении. Почему бы и нет? Короткоживущему народу на больной перенаселенной планете лучше умереть, в сто раз лучше умереть, чем жить той жизнью, какую они заставили себя вести.

Внешние Миры, спокойные, безопасные, должны были распространяться дальше. Фастольф всегда уверял, что космониты живут слишком долго и слишком комфортабельно на своих роботизированных подушках, чтобы стать пионерами, и Амадейро показал бы его неправоту. Но победил Фастольф. В критический момент явного провала он каким-то непостижимым, невероятным образом вышел, так сказать, в свободное пространство, вынырнул из положения явного поражения и захватил победу. Это, конечно, был тот землянин, Илайдж Бейли… Но несовершенная в другом отношении память Амадейро всегда обходила землянина стороной. Амадейро не мог вспомнить ни его лицо, ни голос, ни поступки. Достаточно было одного имени. Два столетия не угасили ненависть Амадейро, ни на йоту не смягчили боль. В результате политики Фастольфа презренные земляне разлетелись со своей гнилой планеты и стали заселять один мир за другим. Вихрь земного прогресса ошеломил Внешние Миры и парализовал их. Сколько раз Амадейро обращался к Совету, указывая, что Галактика ускользает из космонитских пальцев, что Аврора тупо смотрит, как одна планета за другой захватывается низшей расой, что каждый год апатия крепче сжимает дух космонитов. «Поднимайтесь!» — призывал он. — «Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие Миры! Чего вы ждете? Когда они возьмут нас за глотки?»

И всегда Фастольф отвечал мягко и успокаивающе ему и аврорцам, а другие космониты, всегда следовавшие за каждым лидером, снова возвращались к своей дремоте. Очевидность как бы не касалась их. Цифры, факты, бесспорное ухудшение дел от десятилетия к десятилетию оставляли их неподвижными. Можно ли постоянно кричать им правду, давать прогнозы и видеть, как большинство следует за Фастольфом как бараны. Как могло быть, что сам Фастольф, видя, что все его слова — полнейший вздор, так и не свернул со своей политики. И ведь он не из упрямства не признавал своих ошибок — он просто не видел их. Будь Амадейро любителем фантастики, он, вероятно, подумал бы, что на Внешние Миры наведены чары, какое-то колдовство апатии, что некто, обладающий магической силой, повернул по-другому активность мозга, скрыл истину от глаз. И как последняя утонченная агония — народ жалел Фастольфа, умершего глубоко разочарованным, как говорили, тем, что космониты таки не захватили для себя новых планет. А ведь как раз политика Фастольфа и удержала их! Какое право имел он чувствовать разочарование после этого? А что было бы с ним, если бы он, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов ощущать себя?

Сколько раз Амадейро думал, что Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Будь у него магическая сила, чтобы уничтожить Землю — мир Илайджа Бейли — одним кивком головы, с какой радостью он сделал бы это! Однако искать убежища в подобных фантазиях — признак полного отчаяния. Время от времени его посещало желание уйти, призвать смерть, если бы его роботы позволили ему это. Затем настало время, когда власть разрушить Землю была дана ему, даже навязана силой против его вол и. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Левуларом Мандамусом.

Воспоминание! Три четверти десятилетия назад…

Амадейро поднял глаза и увидел входившего в кабинет Мэлуна Сисиса. Он, без сомнения, дал сигнал, но имел право войти, если сигнал не был замечен. Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе Амадейро. Радикальных перемен не было заметно, просто общий вид легкого разложения. Нос казался несколько более асимметричным, чем раньше. Амадейро потер собственный нос и подумал, как скверно, что запах легкого разложения окутал и его. Когда-то его рост был 1,95 — хороший рост даже по космонитским стандартам. Конечно, он держится так же прямо, как и раньше, но рост уменьшился на два сантиметра. Значит, он уже начал съеживаться, сжиматься? Он отогнал эти кислые мысли, которые уже сами по себе являлись признаками возраста, испросил:

— В чем дело, Мэлун?

По пятам Сисиса шел его личный робот, очень современный, элегантно глянцевитый. Это тоже было возрастным признаком: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового молодого робота. Амадейро никогда не решался вызывать улыбки настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастольф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.

— Мандамус опять пришел, шеф, — сказал Сисис.

— Какой Мандамус?

— Тот, который добивался встречи с вами.

Амадейро задумался.

— Вы имеете в виду того идиота, который потомок солярианки?

— Да, сэр.

— Ну, а я вовсе не хочу видеть его. Разве вы не разъяснили ему это, Мэлун?

— Полностью разъяснил. Он попросил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примете его.

— Не думаю, — протянул Амадейро. — Что сказано в записке?

— Я не понял ее, шеф. Она не на галактическом.

— Почему же я должен понять ее?

— Не знаю, но он просил передать ее вам. Если вы соблаговолите взглянуть на нее и скажете слово, я вернусь обратно и тут же выгоню его.

— Ну ладно, давайте, — сказал Амадейро.

Он с отвращением взглянул на записку.

«Сетерум севсос, деленда ест Картаго».

Амадейро прочитал, поглядел на Мэлуна, снова на записку и наконец сказал:

— Вы, стало быть, видели это, раз говорите, что она не на галактическом. Вы спросили его, что это значит?

— Да, спросил, шеф. Он сказал, что это латынь, но мне это ничего не дало. Он сказал, что вы поймете. Он человек очень решительный, и он сказал, что будет сидеть хоть весь день, пока вы не прочтете.

— Какой он из себя?

— Худой, серьезный, вероятно, лишен юмора, высокий, но не такой, как вы, внимательные, глубоко посаженные глаза, тонкие губы.

— Сколько ему лет?

— Судя по его коже, я бы сказал, что ему четыре десятилетия или около того. Он очень молод.

— В таком случае, надо учесть его юность. Пошлите его сюда.

Сисис удивился:

— Вы примете его?

— Я именно это и сказал, верно? Пошлите его сюда.

Молодой человек вошел в кабинет почти строевым шагом, вытянулся перед столом и сказал:

— Благодарю вас, сэр, что согласились принять меня. Могу ли я получить ваше разрешение на присоединение ко мне моих ро ботов?

Амадейро поднял брови.

— Рад буду увидеть их. Вы мне позволите оставить здесь моих?

Уже очень много лет он ни от кого не слышал старинной формулы насчет роботов. Это был один из добрых старых обычаев, которые канули в небытие, когда понятие об официальной вежливости потускнело и стало более приемлемым, что личные роботы человека есть часть его самого.

— Да, сэр, — сказал Мандамус.

Вошли два робота. Амадейро заметил, что они не входили, пока не было получено разрешение. Роботы были новые, явно эффективные, и показывали признаки хорошей выработки.

— По вашему собственному дизайну, доктор Мандамус? В роботах, спроектированный Хозяевами, всегда есть что-то особо ценное.

— Правильно, сэр.

— Значит, вы роботехник?

— Да, сэр. Я получил степень в Университете на Эос.

— Под чьим руководством вы работали?

— Не у доктора Фастольфа, сэр. Под руководством доктора Максельника.

— Ага, но вы не член Института.

— Я попросил разрешения войти в него, сэр.

— Понятно.

Амадейро поправил бумаги на столе и быстро спросил, не поднимая глаз:

— Где вы изучили латынь?

— Я не настолько знаю латынь, чтобы говорить и читать, но достаточно, чтобы знать эту цитату и где ее применить.

— Это само по себе замечательно. Как это случилось?

— Я не могу отдать роботехнике каждую минуту своего времени, поэтому у меня есть другие интересу, например, планетология, с особым упором на Землю. Это привело меня к изучению земной истории и культуры.

— Непопулярная тема у космонитов.

— Да, сэр, и это очень плохо. Всегда нужно знать своих врагов, как знаете вы, сэр.

— А я знаю?

— Да, сэр. Я уверен, что вы знакомы со многими аспектами Земли и знаете гораздо больше меня, поскольку изучали предмет дольше.

— Откуда вы это знаете?

— Я пытался узнать о вас все, что возможно, сэр.

— Потому что я тоже ваш враг?

— Нет, сэр, но потому, что я хочу сделать вас своим союзником.

— Меня? Как вы собираетесь использовать меня? Вам не кажется, что вы несколько дерзки?

— Нет, сэр, поскольку я уверен, что вы захотите стать моим союзником.

Амадейро внимательно посмотрел на него.

— А вот мне кажется, что вы не просто дерзки, а нахальны. Вы понимаете цитату, которую подобрали для меня?

— Да, сэр.

— Переведите ее на Стандартный Галактический.

— «По моему мнению, Карфаген должен быть уничтожен».

— И что это означает, по вашему мнению?

— Это сказал Маркус Порциус Катон, сенатор Римской республики, политической единицы древней Земли. Она свалила своего главного соперника — Карфаген, но не уничтожила его. Катон считал, что Рим не может быть в безопасности, пока Карфаген полностью не разрушен, и со временем, сэр, это было сделано.

— Но что для нас Карфаген, молодой человек?

— Существует такая вещь, как аналогия.

— И что это означает?

— Что у Внешних Миров есть главный соперник, который, по моему мнению, должен быть уничтожен.

— Имя врага?

— Планета Земля, сэр.

Амадейро мягко побарабанил пальцами по столу:

— И вы хотите, чтобы я был вашим союзником в подобном проекте? Вы полагаете, что я буду ради счастлив стать им? Скажите, доктор Мандамус, разве я хоть раз сказал в какой-нибудь из своих многочисленных речей или писал, что Земля должна быть разрушена?

Тонкие губы Мандамуса поджались, ноздри раздулись.

— Я здесь не для того, чтобы пытаться поймать вас на чем-то, что можно использовать против вас. Меня никто не посылал сюда — ни доктор Фастольф, ни кто-либо из его партии. Я не пытаюсь говорить о ваших мыслях. Я говорю вам только о своих. По моему мнению, Земля должна быть разрушена.

— Как вы предполагаете разрушить ее? Не думаете ли вы, что мы станем бросать на нее атомные бомбы до тех пор, пока взрывы, радиация и пылевые облака не уничтожат всю планету? Если так, то как вы удержите мстящие поселенческие корабли от тех же действий над Авророй и теми Внешними Мирами, до которых они смогут дотянуться? Полтора столетия назад Землю можно было сечь безнаказанно, но не сейчас.

Мандамус возмутился:

— У меня и в мыслях не было ничего подобного, доктор Амадейро. Я вовсе и не предполагал уничтожать людей, хоть это и земляне. Однако есть возможность уничтожить Землю не убивая ее народ… и без возмездия.

— Вы фантазер, — сказал Амадейро, — или, может быть, не совсем в своем уме.

— Разрешите мне объяснить…

— Нет, молодой человек. Я занят, а из-за вашей цитаты, которую я, кстати, отлично понял, и которая возбудила мое любопытство, я позволил себе потратить на вас слишком много времени.

Мандамус поднялся.

— Я понимаю, доктор Амадейро, что отнял у вас больше времени, чем вы могли мне уделить, но все-таки подумайте о моих словах, и, если заинтересуетесь, почему бы вам не вызвать меня, когда у вас будет больше времени. Но вы не тяните, потому что иначе я вынужден буду идти в других направлениях, и я разрушу Землю. Как видите, я откровенен с вами.

Он попытался улыбнуться, растягивая худые щеки, но это не произвело на его лице большого эффекта.

— До свидания и еще раз спасибо.

Он повернулся и вышел. Амадейро некоторое время смотрел ему вслед, а затем нажал кнопку звонка.

— Мэлун, — сказал он, когда Сисис вошел, — я хочу, чтобы за этим молодым человеком следили круглосуточно, и я хочу знать всех, с кем он будет говорить, и всех их хочу допросить. Тех, кого я укажу, привести ко мне. Но, Мэлун, все должно быть сделано тихо, методом ласкового и дружеского убеждения. Я пока еще не хозяин, как вам известно.

Но со временем он будет им. Фастольфу триста шестьдесят лет и он явно сдал, а Амадейро на восемьдесят лет Моложе.

Амадейро получал рапорты девять дней. Мандамус разговаривал со своими роботами, иногда с университетскими коллегами, еще реже — с кем-нибудь из соседей. Разговоры были самые тривиальные. Задолго до истечения этих десяти дней Амадейро решил, что дольше ждать не следует. Долгая жизнь Мандамуса только что начинается, а перед Амадейро всего восемь ил и десять десятилетий в лучшем случае. Амадейро, обдумав все, что говорил молодой человек, почувствовал с возрастающей тревогой, что не может упустить шанс: если существует способ уничтожить Землю, его нельзя игнорировать. Может ли он допустить, чтобы уничтожение произошло после его смерти, так что он не будет свидетелем? Или, что почти также скверно, это произойдет при его жизни, но командовать будет кто-то другой, чей-то чужой палец нажмет кнопку? Нет, он должен быть свидетелем, увидеть разрушение и вызвать его, иначе зачем он так долго страдал? Может, Мандамус дурак или чокнутый, но в этом случае Амадейро должен знать точно, что тот дурак или чокнутый. Дойдя до этого пункта в своем размышлении, Амадейро вызвал Мандамуса к себе в кабинет. Амадейро понимал, что этим унижает себя, но унижение было платой за уверенность, что нет ни малейшего шанса разрушить Землю без него. Он даже внутренне приготовился к тому, что Мандамус войдет с презрительной улыбкой, торжествуя. Придется перетерпеть и это. Зато потом, если предложения молодого человека окажутся глупостью, он, Амадейро, накажет его полной мерой, какую разрешает цивилизованное общество, в противном же случае… Он обрадовался, что Мандамус вошел в его кабинет с видом разумного смирения и поблагодарил, похоже, искренне, за второе интервью. Амадейро подумал, что он, в свою очередь, должен быть любезным.

— Доктор Мандамус, когда я отослал вас, не выслушав вашего плана, я поступил невежливо, каюсь. Теперь расскажите мне, что у вас на уме, и я буду слушать вас, пока мне не станет ясно — а я предполагаю, что так и будет — что ваш план, возможно, более результат энтузиазма, нежели холодного рассудка. В этом случае я снова отпущу вас, но без всякого презрения с моей стороны, и, надеюсь, что вы уйдете без злобы.

— Я и не могу злиться, если вы соблаговолите терпеливо выслушать меня, доктор Амадейро, но что, если мои слова будут иметь для вас смысл и внушат надежду?

— В этом случае, — медленно произнес Амадейро, — возможно, что мы с вами будем работать вместе.

— Это было бы замечательно, сэр. Вместе мы сделаем больше, чем порознь. Но будет ли тут нечто более ощутимое, чем привилегия работать вместе? Будет ли вознаграждение?

Амадейро это не понравилось:

— Конечно, я должен быть благодарным, но я только советник и Глава Института Роботехники. Есть границы того, что я могу сделать для вас.

— Я понимаю, доктор Амадейро, но могу ли я рассчитывать на что-то в пределах этих границ сейчас?

Он твердо смотрел на Амадейро. Амадейро нахмурился, растерявшись от взгляда немигающих решительных глаз. Никакого смирения уже не было. Он холодно спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Ничего, что бы вы не могли дать мне, доктор Амадейро. Сделайте меня членом Института.

— Если ваша квалификация…

— Не беспокойтесь, я ее имею.

— Мы не можем сразу принять такое решение о кандидате. У нас…

— Послушайте, доктор Амадейро, это не метод для начала отношений. Поскольку вы установили наблюдение за мной с того момента, когда я ушел от вас в прошлый раз, я не поверю, что вы не изучили как следует все данные обо мне, и вы должны знать, что я квалифицирован. Вы бы не надеялись, что я окажусь достаточно изобретателен для выработки плана уничтожения нашего личного Карфагена, и я не пришел бы сюда по вашему зову.

На один момент в Амадейро вспыхнул огонь. В тот миг он почувствовал, что даже уничтожение Земли — недостаточная плата за наглую позу мальчишки. Но это было только на миг. Затем он почувствовал, что к нему вернулось чувство должных пропорций, и он даже сказал себе: «Молодой человек, а такой смелый и самоуверенный, как раз такой и нужен». Кроме того, он и в самом деле изучил запись о Мандамусе и знал, что тот вполне квалифицирован для Института. Он спокойно — ценою кровяного давления — сказал:

— Вы правы. Вы квалифицированны.

— Тогда зачислите меня. В вашем компьютере наверняка есть необходимые формы. Вам стоит только ввести мое имя, образование, год получения степени и прочие статистические данные, какие у вас требуются, а затем поставить свою подпись.

Не говоря ни слова, Амадейро взялся за компьютер, ввел нужную информацию, получил форму, подписал ее и протянул Мандамусу.

— Датировано сегодняшним числом. Вы — сотрудник Института.

Мандамус прочитал бумагу и отдал ее одному из своих роботов, который спрятал ее в маленький портфель под мышкой.

— Спасибо, — сказал Мандамус. — Это очень милое вашей стороны, и я надеюсь, что никогда не подведу вас и не заставлю пожалеть о вашей оценке моих способностей. Однако, осталось еще одно дело.

— Вот как? Какое же?

— Нельзя ли нам договориться о последнем вознаграждении, конечно, в случае удачи, в случае полного успеха?

— Нельзя ли нам отложить это, как было бы логично, до того времени, когда полный успех будет достигнут или разумно близок к достижению?

— С точки зрения рациональности — да. Но у меня, кроме рассудка, есть и мечты. И я хотел бы немного помечтать.

— Ладно. О чем вы мечтаете?

— Мне кажется, доктор Амадейро, что доктор Фастольф теперь ничего не значит. Он прожил долго и не может отсрочить смерть на много лет.

— И что же?

— Как только он умрет, наша партия станет более агрессивной, и более вялые партии Фастольфа, вероятно, переменят преданность. Следующие выборы без Фастольфа наверняка будут вашими.

— Возможно, ну и что?

— Вы станете де факто лидером Совета и поведете аврористскую внешнюю политику, что фактически означает политику всех Внешних Миров. Если мои планы расцветут, ваше правление будет столь успешным, что Совет выберет вас Председателем при первом удобном случае.

— Ваши мечты — мыльные пузыри, молодой человек. Но если ваши предсказания сбудутся, тогда что?

— Вряд ли у вас хватит времени править Авророй и Роботехническим Институтом одновременно. Вот я и прошу, чтобы вы, когда наконец решите уйти с вашего поста Главы Института, поддержали бы меня, как своего преемника. Вряд ли вы можете сомневаться, что ваш выбор будет принят.

— Есть такая вещь, как квалификация для этого поста.

— Она у меня будет.

— Поживем — увидим.

— Я подожду и увижу, но вы обнаружите, что еще до полного нашего успеха вы пожелаете даровать мне согласие на мою просьбу. Прошу вас, привыкайте к этой мысли.

— И все это прежде, чем я услышал хоть слово, — пробормотал Амадейро. — Итак, вы член Института, а я должен привыкнуть к вашей личной мечте, но давайте кончать с предисловием и расскажите, как вы намерены уничтожить Землю.

Почти автоматически Амадейро сделал знак своим роботам, чтобы они забыли этот разговор. Мандамус, чуть заметно улыбнувшись, сделал то же самое для своих.

— Давайте начнем, — сказал Мандамус.

Но Амадейро тут же бросился в атаку:

— Вы уверены, что вы не сторонник Земли?

Мандамус оторопел:

— Я пришел к вам с предложением разрушить Землю!

— Новы потомок солярианки в пятом поколении, как я понимаю.

— Да, сэр, то есть в общественной записи. Что же из этого?

— Солярианка долгое время была тесно связана, как друг и протеже, с Фастольфом, и я подумал, не симпатизируете ли вы ее проземным взглядам.

— Из-за моей пра-пра-прабабки?

Мандамус был искренне поражен, на миг на его лице вспыхнула досада, даже злость, но быстро исчезла, и он спокойно продолжал:

— Точно так же и с вами была тесно связана как друг и протеже доктор Василия Фастольф, дочь доктора Фастольфа. Она его потомок в первом поколении. Мне интересно, она не симпатизирует его взглядам?

— Когда-то я тоже этим интересовался, — сказал Амадейро, — но она ни в коей мере не симпатизирует ему, так что в этом случае я перестал об этом задумываться.

— Вы можете перестать задумываться об этом и в моем случае, сэр. Я космонит и хочу, чтобы Галактикой правили космониты.

— Ну и прекрасно. Давайте описание вашего плана.

— Я начну сначала, если Вы не возражаете. Доктор Амадейро, астрономы считают, что в нашей Галактике миллионы землеподобных планет, на которых люди могут жить после необходимых исправлений окружения, но без каких-либо геологических преобразований. Их атмосфера пригодна для дыхания, есть вода, почва и климат подходящие, существует жизнь. В самом деле, атмосфера не могла бы содержать свободного кислорода при отсутствии хотя бы океанического планктона. Почва в основном голая, но как только она и океан подвергнутся биологическому изменению, их сразу же засевают земной жизнью. Жизнь расцветает, и планету можно заселять. Сотни таких планет были открыты и изучены, и примерно половина из них уже занята поселенцами. Однако, из всех открытых нами пригодных для обитания планет нет ни одной с такими огромными вариациями и избытком жизни, как у Земли. Нище нет ничего более сложного, чем позвоночные мира — папоротникообразный кустарник. О разуме или о чем-то близком к нему нет и речи.

Амадейро слушал эти нудные сентенции и думал: шпарит наизусть. Вслух он сказал:

— Доктор Мандамус, я не палеонтолог, но все, что вы мне говорите, мне известно.

— Как я сказал, доктор Амадейро, я начал сначала. Астрономы все более убеждаются, что все или почти все планеты Галактики, пригодные для обитания, заметно отличаются от Земли. По каким-то причинам, Земля — планета необычная, и эволюция на ней проходила чрезмерно быстрым шагом и полностью уродливым манером.

— Обычный аргумент, — сказал Амадейро, — если в Галактике существовали другие разумные, такие же развитые, как мы, они знали бы о нашем существовании и тем или иным путем дали бы о себе знать.

— Да, сэр. В сущности, будь в Галактике другие разумные существа, более передовые, чем мы, у нас с самого начала не было бы шансов на экспансию. Отсюда совершенно ясно, что в Галактике есть только одни существа, способные путешествовать в гиперпространстве. Что мы вообще единственный разум в Галактике, еще не вполне ясно, но за это очень большой шанс.

Теперь Амадейро слушал со скучающей полуулыбкой.

Молодой человек дидактичен, подавлен тупым ритмом своей мономании. Парень с завихрениями, слабая надежда Амадейро, что у этого Мандамуса действительно есть что-то, могущее повернуть поток истории, начала увядать.

— Вы продолжаете сообщать известные мне вещи, доктор Мандамус. Все знают, что Земля уникальна, и что мы, по всей вероятности, единственные разумные существа в Галактике.

— Но никто не задавался простым вопросом: почему? Земляне и поселенцы не задают его. Они принимают факт. У них мистическое отношение к Земле, они считают ее священным миром и необычные ее свойства принимают как должное. А мы, космониты, тоже не спрашиваем. Мы игнорируем этот вопрос. Для нас куда лучше не думать о Земле вовсе, потому что иначе нам придется считать себя потомками землян.

— Я не вижу добродетели в этом вопросе, — сказал Амадейро.

— Нам не нужно искать сложных ответов на это «почему», случайные процессы играют важную роль в эволюции и в какой-то мере во всех вещах. Есть миллионы пригодных для жизни планет, эволюция может происходить на них по-разному. На одних быстрее, на других медленнее, где-то исключительно медленно, где-то исключительно быстро. Земле повезло, что на ней эволюция происходила исключительно быстро, и поэтому мы здесь. Так что, если мы спрашиваем «почему», естественным достаточным ответом будет «случайность».

Амадейро ожидал, что Мандамус выдаст свое «завихрение» взрывом ярости на вырвавшееся логическое утверждение, представленное в смешном виде, которое полностью расшатывало его тезис. Однако Мандамус смотрел на Амадейро некоторое время, а затем спокойно сказал:

— Нет.

Помолчав, он продолжал:

— Для многократного ускорения эволюции нужно нечто большее, чем одна-две случайности. На каждой планете, кроме Земли, скорость эволюции близко связана с потоком космической радиации, потому что она не поражает Землю в сколько-нибудь значительном количестве. Теперь вы, наверное, видите чуть более ясно, почему это «почему» так важно.

— Ну, дорогой Мандамус, поскольку я все еще слушаю, и даже с большим нетерпением, чем сам предполагал, ответьте на вопрос, который вы так настойчиво поднимаете. Или у вас есть только вопрос, но не ответ?

— У меня есть ответ, — сказал Мандамус. — И он зависит от факта, что Земля уникальна еще в одном смысле.

— Разрешите мне угадать? Вы имеете в виду большой спутник. Но вы же не считаете, что это ваше открытие?

— Отнюдь, — сказал Мандамус, — но учтите, что большие спутники не редкость.

— Все известные большие спутники, кроме того, вращаются вокруг газовых гигантов, но только спутник Земли — Луна — вращается вокруг планеты ненамного большей, чем сам спутник.

— Осмелюсь ли я еще раз употребить слово «случайность», доктор Мандамус?

— В этом случае, возможно, и случайность, но Луна остается уникальной.

— Пусть так, но какая связь между сателлитом и обилием жизни на Земле?

— Это не совсем ясно, и связь может быть маловероятной, но куда более невероятно, что два таких необычных примера уникальности у одной планеты были бы не связаны между собой. И я нашел такую связь.

— Да? — быстро спросил Амадейро.

Теперь должен наступить безошибочный признак чокнутости. Амадейро угадкой взглянул на часы.

Прошло не на много больше времени, чем он считал возможным потратить, но его любопытство росло.

— Луна, — сказал Мандамус, — медленно отходя от Земли, производит приливно-отливный эффект на Земле. Большие приливы на Земле — следствие существования этого большого спутника. Земное Солнце тоже производит приливы, но едва третью часть лунных — так же, как и наше солнце производит малые приливы на Авроре. Так вот, поскольку Луна отдаляется из-за своих приливно-отливных действий, она была гораздо ближе к Земле в ранней истории этой планетной системы. Чем ближе Луна к Земле, тем выше приливы на Земле. Эти приливы производили два важных эффекта: они сгибали земную кору, пока Земля вращалась, и замедляли вращение Земли. От этого сгибания и от трения приливных океанских вод о впадины морского дна вращательная энергия превращалась в тепло. Следовательно, кора у Земли более тонкая, чем у известных нам пригодных для обитания планет.

— Но все это не имеет отношения к изобилию жизни на Земле, — сказал Амадейро. — Я думаю, доктор Мандамус, вам пора перейти к делу, либо уйти.

— Прошу вас, доктор Амадейро, потерпите еще немного. Важно понять дело, как только мы подойдем к нему. Я сделал тщательную компьютерную модель химического развития земной коры, и мне стало ясно — я покажу вам все нужные сведения, если пожелаете, — что уран и торий собраны в земной коре и в верхней части мантии, и концентрация их в тысячу раз выше, чем в любом другом мире. Больше того, они собраны неровно, и на Земле есть карманы, где уран и торий сконцентрированы еще больше.

— Как я понимаю, радиоактивность опасно высока?

— Нет, доктор Амадейро. Уран и торий очень слабо радиоактивны, и даже там, где они относительно сконцентрированы, они не слишком сконцентрированы в абсолютном смысле. Все это, повторяю, из-за наличия большого спутника.

— Зато эта радиоактивность, даже если она недостаточно сильна, чтобы стать опасной для жизни, достаточна для увеличения скорости мутации. Так, доктор Мандамус?

— Так. Наверное, время от времени случалось более быстрое вымирание, но и более быстрое развитие новых пород, что и дало огромное разнообразней изобилие жизни. Постепенно только на одной Земле развились разум и цивилизация. Амадейро кивнул. Пожалуй, молодой человек вовсе и не чокнутый. Он может ошибаться, но он в своем уме. Может, он и прав. Амадейро не был палеонтологом, так что ему нужно было заглянуть в книги, чтобы сказать уверенно, что Мандамус, как многие энтузиасты, открыл общеизвестное. Но тут был более важный пункт, который следовало проверить немедленно. Он тихо сказал:

— Вы говорили о возможном уничтожении Земли. Какая связь между этим и уникальными свойствами Земли?

— Уникальные свойства можно использовать уникальным способом, — так же тихо ответил Мандамус.

— Каким же в этом конкретном случае?

— Прежде, чем говорить о методе, доктор Амадейро, я должен объяснить, что физическая возможность уничтожения Земли зависит от вас.

— От меня?

— Да, — твердо сказал Мандамус. — Иначе зачем бы я пришел к вам с этим длинным рассказом? Я должен был убедить вас, что знаю, о чем говорю, чтобы вы захотели сотрудничать со мной, и это будет существенно для моего успеха.

— А если бы я отказался, кто-нибудь другой мог бы послужить вашим целям?

— Я мог бы обратиться к другим, если бы вы отказались. Так вы отказываетесь?

— Вероятно, нет, но я бы хотел знать, насколько я важен для вас.

— Я бы сказал, не так важны, как я важен для вас. Вы должны сотрудничать со мной.

— Почему должен?

— Я бы хотел этого, если вы предпочитаете это слово. Но если вы желаете торжества Авроры и космонитов сейчас и на вечные времена над Землей и поселенцами, то вы должны сотрудничать со мной, нравится ли вам это или нет.

— Скажите мне точно, что я должен делать?

— Для начала скажите, правда ли, что Институт в прошлом конструировал гуманоидных роботов?

— Да, мы сделали всего пятьдесят. Это было полтора-два столетия назад.

— Так давно? И что с ними случилось?

— Они не пригодились, — равнодушно ответил Амадейро.

Мандамус сел с выражением ужаса на лице.

— Их уничтожили?

Амадейро поднял брови:

— Кто же уничтожает дорогостоящих роботов? Они на складе. Энергетические элементы вынуты, а специальные долгодействующие батареи сохраняют минимальную жизнь в позитронных путях.

— Их можно снова привести в полное действие?

— Уверен, что можно.

Правая рука Мандамуса стукнула по ручке кресла.

— Тогда мы победим!

Амадейро уже давно не думал о человекоподобных роботах. Это была болезненная мысль, и он с некоторым трудом заставил свой мозг не затрагивать эту тему. И вот теперь Мандамус неожиданно расшевелил ее. Гуманоидный робот был крупным козырем Фастольфа в те далекие дни, когда Амадейро был в миллиметре от того, чтобы перехватить игру, козыри и все остальное. Фастольф спроектировал и построил двух гуманоидных роботов, один из которых существует и поныне — и никто больше не мог этого сделать, даже целый Институт Роботехники. В своем великом провале Амадейро сумел спасти эту козырную карту. Фастольф был вынужден опубликовать проект гуманоидного робота. Это означало, что этих роботов можно было создать, и они были созданы, но оказались нежелательными. Аврорцы не приняли их в свое общество. Амадейро скривил рот от неприятного воспоминания. Каким-то образом стало известно, что солярианка пользовалась одним из гуманоидных роботов Фастольфа, Джандером, в сексуальных целях. В теории аврорцы не возражали против такой ситуации, но на практике ни мужчины, ни женщины Авроры не были в восторге от мысли, что их заменят роботы-мужчины и роботы-женщины.

Институт изо всех сил доказывал, что гуманоидные роботы предназначаются не для самой Авроры, а для того, чтобы служить первой волной пионеров, которая засеет и обустроит новые, пригодные для жизни планеты, а в дальнейшем, когда эти планеты станут комфортабельными, их заселят аврорцы. Это также было отвергнуто. Кто-то назвал гуманоидных роботов «раскалывающим клином», выражение распространилось, и Институт вынужден был отступить. Амадейро упорно настаивал на сохранении в «нафталине» уже созданных роботов для возможного употребления в будущем — употребления, которое так и не материализовалось. Почему так возражали против человекоподобных роботов? Амадейро чувствовал слабый возврат раздражения, которое отравляло ему жизнь много десятилетий назад. Сам Фастольф, пусть неохотно, но согласился поддержать проект и, надо отдать ему должное, действительно поддерживал его, хотя и не с тем красноречием, с каким он выступал в тех делах, к которым лежало его сердце. Но и это не помогло. И все-таки, если у Мандамуса есть реальный проект, могущий сработать и требующий роботов… У Амадейро не было больших оснований для мистических криков «так даже лучше, и так будет», однако он с трудом удержался от таких мыслей, пока лифт опускал его на нижний подземный уровень — единственное место на Авроре, которое чуточку напоминало пресловутые «Стальные пещеры» Земли. Мандамус по знаку Амадейро вышел из лифта и очутился в тускло освещенном коридоре. Там было прохладно и дул мягкий вентилирующий ветер. Мандамус слегка вздрогнул.

— Сюда мало кто ходит, — заметил Амадейро.

— Мы глубоко под землей? — спросил Мандамус.

— Около пятнадцати метров. Здесь много уровней. На этом складированы гуманоидные роботы.

Амадейро остановился, как бы задумавшись, но затем твердо свернул влево.

— Сюда.

— Никаких указующих знаков?

— Я же сказал, сюда мало кто ходит, а те, кто ходит, знают, где им найти то, что им нужно.

Оки подошли к массивной двери. С каждой стороны ее стояло по роботу. Обычные роботы, не человекоподобные. Мандамус критически оглядел их:

— Простая модель.

— Очень простая. Не думаете же вы, что мы поставим что-то изысканное для охраны двери.

Он возвысил голос и бесстрастно произнес:

— Я Келдин Амадейро, Глава.

Глаза обоих роботов вспыхнули. Роботы отошли от двери, и бесшумно ушла вверх. Амадейро, проходя с Мандамусом мимо роботов, спокойно сказал:

— Оставьте дверь открытой и дайте освещение.

— Не думаю, чтобы любой мог сюда войти, — сказал Мандамус.

— Конечно, нет. Эти роботы знают мою внешность и голос, и требуют и того, и другого, прежде чем откроют дверь.

Затем он добавил как бы про себя:

— На Внешних Мирах не нужно никаких замков и ключей. Роботы всегда верно охраняют нас.

— Я иногда думаю, — задумчиво сказал Мандамус, — что если бы аврорец позаимствовал один из бластеров, какие поселенцы вечно таскают с собой, то здесь для него не было бы запертых дверей. Уничтожь роботов и иди куда хочешь, делай, что хочешь.

Амадейро метнул на него злобный взгляд:

— Какому космониту придет в голову пользоваться таким оружием на Внешних Мирах? Мы живем без оружия и без насилия. Разве вы не понимаете, что именно поэтому я посвятил свою жизнь уничтожению Земли и его отравленного племени? Да, конечно, у нас было когда-то насилие, но это было очень давно, когда Внешние Миры только начали создаваться, и мы еще не избавились от земного яда, который привезли с собой, и еще не научились ценить безопасность, даваемую роботами. Разве мир и безопасность не дороже всего? Планеты без насилия! Планеты, управляемые разумом! Разве правильно, что мы уступаем новые миры короткоживущим варварам, которые, как вы говорите, всюду таскают с собой оружие?

— Однако, — пробормотал Мандамус, — вы готовы на насилие, чтобы уничтожить Землю.

— Это насилие кратковременное и целенаправленное, это цена, которую мы заплатим зато, чтобы покончить с насилием навеки.

— Я достаточно космонит, — сказал Мандамус, — чтобы желать даже в этом случае минимального насилия.

Они вошли в большое, действительно напоминавшее пещеру, помещение. Стены и потолок тут же осветились рассеянным, неярким светом.

— Ну, вы этого хотели, доктор Мандамус? — спросил Амадейро.

Мандамус огляделся вокруг и остолбенел. Наконец он смог выговорить:

— Невероятно!

Там стоял добрый полк людей, чуть более живых, чем если бы это был и статуи, но много менее живых, чем казались бы, например, спящие.

— Они стоят, — прошептал Мандамус.

— Так они занимают меньше места.

— Но они стоят около полутора столетий. Они не могут остаться в рабочем состоянии. Их сочленения наверняка застыли, а органы разрушены.

Амадейро пожал плечами:

— Возможно. Но даже если сочленения испорчены, никаких проблем, их можно заменить. Вопрос — будет ли для этого причина.

— Причина должна быть, — сказал Мандамус.

Он оглядел всех по очереди. Все роботы смотрели чуть-чуть в разных направлениях, и казалось, будто они готовы нарушить строй.

— У каждого своя внешность, — сказал он. — Они различны по росту, сложению, и прочему.

— Да. Вас это удивляет? Мы же планировали их и последующих сделать пионерами в освоении новых планет. Именно поэтому мы хотели, чтобы они были по возможности, как люди, и мы делали их индивидуумами, как жителей Авроры. Вам это не кажется сентиментальностью?

— Отнюдь. Я рад, что они такие. Я прочел все, что мог, о двух первых гуманоидных формах, созданных Фастольфом — Дэниеле Оливо и Джандере Пэнеле. Я видел их голограммы, и они казались одинаковыми.

— Да, — нетерпеливо сказал Амадейро, — не только одинаковые, они практически были карикатурой на идеального космонита. Это уже романтизм Фастольфа. Я уверен, что он создал бы расы взаимозаменяемых гуманоидных роботов обоих полов с этаким неземным добрым взглядом, который делал бы их полностью нелюдьми. Фастольф, может, и блестящий роботехник, но человек невероятно упрямый.

Амадейро покачал головой. «Быть побитым таким невероятно упрямым человеком», подумал он и тут же отогнал эту мысль. Его побил не Фастольф, а тот проклятый землянин. Погрузившись в мысли, он не услышал вопроса Мандамуса.

— Простите, — сказал он с легким раздражением.

— Я спросил, вы сами проектировали их, доктор Амадейро?

— Нет, по странному совпадению, их проектировала дочь Фастольфа Василия. Она столь же блестящий роботехник, как и он, но гораздо умнее, и это, очевидно, одна из причин, почему они не ужились.

— Я слышал историю насчет их… — начал Мандамус.

Амадейро прервал его:

— Я тоже слышал историю, но она не имеет значения. Достаточно того, что Василия прекрасно делает свою работу, и можно не опасаться, что она станет когда-нибудь симпатизировать человеку, который хоть и является ее биологическим отцом, но навсегда останется для нее чужим и ненавистным. Она даже зовется, как вам известно, Василией Алиеной.

— Да, я знаю. У вас есть записи рисунка этих гуманоидных роботов?

— Конечно.

— Для каждого?

— Конечно.

— Я могу получить их вдвое распоряжение?

— Если для этого будет основание.

— Будет, — твердо сказал Мандамус. — Итак, поскольку они предназначены для пионерской деятельности, могу ли я считать, что у них есть экипировка для исследования планеты и работы в примитивных условиях?

— Это само собой разумеется.

— Отлично. Но могут потребоваться некоторые модификации. Как вы полагаете, Василия Фас… Алиена сможет помочь мне в этом в случае необходимости? Она явно лучше знакома с рисунком мозга.

— Бесспорно. Но я не знаю, захочет ли она помогать вам. Я знаю только, что в данный момент это физически невозможно, потому что ее нет на Авроре.

— Где же она, доктор Амадейро? — спросил Мандамус удивленно и разочарованно.

— Вы увидели эти гуманоидные формы, и я не хочу остаться в их довольно-таки мрачном окружении. Вы заставили меня ждать достаточно долго, поэтому не обижайтесь, что теперь ваша очередь потерпеть. Если у вас есть еще вопросы, задайте их в моем кабинете.

Войдя в кабинет, Амадейро продолжил разговор, сказав почти властно:

— Подождите здесь.

Он вышел. Мандамус напряженно ждал, когда вернется Амадейро и вернется ли он. Может его, Мандамуса, арестовали или просто выкинули? Может, Амадейро надоело ждать сути дела?

Мандамус отказывался этому верить. Он проник в отчаянное желание Амадейро рассчитаться за старые раны. Казалось очевидным, что Амадейро не устанет слушать его до тех пор, пока останется хоть малейший шанс, что Мандамус сделает месть возможной. Рассеянно оглядывая кабинет, Мандамус задумался, не хранится ли здесь какая-нибудь информация, могущая помочь ему. Полезно было бы не зависеть во всем от Амадейро, но сама эта мысль была бесполезной. Мандамус не знал входного кода в записи, а кроме того, несколько роботов Амадейро, стоявших в нишах, немедленно остановят его при первом шаге к чему то недозволенному. И даже его собственные роботы. Амадейро был прав: роботы были настолько полезными, эффективными и неподкупными стражами, что сама концепция какого-либо преступления, незаконного действия, даже простой хитрости никому не приходила в голову. Такая тенденция попросту атрофировалась, во всяком случае, среди космонитов. Интересно, как поселенцы обходятся без роботов? Мандамус пытался представить себе, как сталкиваются человеческие личности, не имея роботов-амортизаторов, смягчающих взаимодействие, как эти люди, не имея роботов для защиты, вынуждены создавать правильную модель морали, не понимая ее сознательно. При таких обстоятельствах поселенцы не могут быть ничем, кроме как варварами, и Галактику нельзя оставить им. Амадейро был прав и в этом отношении и всегда был прав, а Фастольф был в корне неправ.

Мандамус кивнул, как бы еще раз убеждая себя в правильности того, что он планировал. Он вздохнул, желая, чтобы это не было необходимо, но снова построил цепь рассуждений, доказывающих, что это действительно необходимо. Тут вошел Амадейро. Амадейро был все еще видным мужчиной, хотя прожил уже двести восемьдесят лет. В нем было очень много от идеального космонита, если не считать неудачного бесформенного носа.

— Простите, что я заставил вас ждать, но у меня были неотложные дела. Быть Главой Института — большая ответственность.

— Не могли бы вы сказать, где доктор Василия Алиена? — спросил Мандамус. — А затем я, не откладывая опишу вам свой проект.

— Василия в турне. Она посещает поочередно все Внешние Миры, чтобы установить, в каком состоянии там исследования по роботехнике. Видимо она думает, что поскольку Роботехнический Институт был основан для координации исследований только Авроры, интерпланетарная координация может продвинуть дело. Вообще-то идея хорошая.

Мандамус хихикнул:

— Ей ничего не расскажут. Я сомневаюсь, что какой-нибудь Внешний Мир захочет дать в руки Авроре большую власть, чем она уже имеет.

— Напрасно вы так уверены. Ситуация с поселенцами тревожит всех.

— Вы знаете, где она сейчас?

— У нас есть ее маршрут.

— Верните ее, доктор Амадейро.

Амадейро нахмурился:

— Я думаю, что это можно сделать, но не буду. Я уверен, что она хочет быть подальше от Авроры, пока ее отец не умрет.

— Почему?

Амадейро пожал плечами:

— Не знаю и не интересуюсь. Но зато я знаю, что ваше время истекает. Вы понимаете? Выкладывайте суть или уходите.

Он угрюмо показал на дверь, и Мандамус понял, что терпение Амадейро лопнуло.

— Прекрасно. Так вот, есть еще и третий пункт, по которому Земля уникальна.

Он говорил легко и свободно, словно заранее отшлифовал и отполировал свою речь, чтобы представить ее Амадейро. Тот жадно впитывал ее.

Так вот оно что! Сначала Амадейро испытал громадное облегчение. Он правильно поставил на то, что этот парень не чокнутый. Да, он полностью в своем уме. Затем пришло чувство торжества. Это наверняка сработает. Правда, точка зрения молодого человека в том виде, в каком она была изложена, несколько отступала от тропы, по которой, по мнению Амадейро, она должна была следовать, но это дело поправимое, изменения всегда возможны. Когда Мандамус закончил, Амадейро сказал как можно спокойнее:

— Василия нам не нужна. Соответствующая экспертиза в Институте позволит сразу же начать, доктор Мандамус.

В голосе Амадейро звучала нотка официального уважения.

— Пусть это дело сработает, как запланировано, и вы станете Главой Института, коша я буду Председателем Совета.

Мандамус коротко и сухо улыбнулся, а Амадейро снова сел в кресло и так же коротко позволил себе помечтать о будущем, о том, чего он не мог сделать все долгие и печальные два столетия. Сколько времени это займет? Десятилетия? Одно десятилетие? Часть столетия?

Недолго. Это надо всеми средствами ускорить, чтобы он успел увидеть, как перевернутся старые решения, увидеть себя правителем Авроры, а следовательно, и всех Внешних Миров, и даже повелителем Галактики — без погибших Земли и Поселенческих Миров — до своей смерти.

Когда спустя семь лет после встречи Амадейро и Мандамуса и начала их проекта доктор Хэн Фастольф умер, гиперволна сообщила о его смерти по всем уголкам обитаемых миров. Повсюду это привлекло огромное внимание. Во Внешних Мирах это было важно, потому что Фастольф был наиболее деятельным человеком на Авроре, а следовательно, и в Галактике в течение двух столетий. В Поселенческих Мирах и на Земле это было важно потому, что Фастольф был другим — насколько космонит может быть другом — и теперь вставал вопрос, изменится ли космонитская политика, и если да, то как? Эта новость дошла и до Василии Алиены и осложнилась горечью, которая окрашивала ее отношения с биологическим отцом почти с самого начал а. Она заставил а себя ничего не чувствовать, когда он умирал, однако не хотела с ним быть на одной планете, когда наступит смерть. Она не хотела вопросов; которые посыплются на нее повсюду, но больше всего — на Авроре.

Отношения между родителями и детьми на Авроре были ела бы и в лучшем случае безразличны. При долгой жизни это само собой подразумевалось, и никто бы не интересовался Василией в этом смысле, если бы не то обстоятельство, что Фастольф так долго был выдающимся партийным деятелем, а Василия — почти столь же выдающейся партизанкой противоположного лагеря. Это было отвратительно. Она сделала своим законным именем — Василия Алиена, и пользовалась им во всех документах, во всех интервью, вообще везде, но знала точно, что большинство людей называют ее Василией Фастольф, словно ничего не могло вычеркнуть эти ничего не значащие отношения. Поэтому она стала называть себя только по имени. Оно-то, по крайней мере не было распространенным именем. Это тоже как бы подчеркнуло ее сходство с солярианкой; которая, правда, по совершенно иным причинам, отказалась от фамилии своего первого мужа, как Василия отказалась от фамилии отца. Солярианка тоже стала называться одним именем — Глэдия.

Василия и Глэдия и внешне походили друг на друга. Василия встала перед зеркалом в кабине космического корабля. Она много десятилетий не видела Глэдию, но была уверена, что сходство сохранилось. Они обе были маленькие, стройные, обе блондинки и похожи лицом. Но Василия всегда теряла, а Глэдия выигрывала. Когда Василия ушла от отца и вычеркнула его из своей жизни, он нашел вместо нее Глэдию, и она была ему уступчивой и пассивной дочерью, как он хотел, и какой Василия никогда не могла быть. Все-таки это задевало Василию. Она была роботехником, таким же компетентным и умелым, как и Фастольф, а Глэдия всего лишь художница, развлекающаяся светоскульптурой и иллюзорной одеждой роботов. Как мог Фастольф удовлетвориться тем, что потеряв дочь, он взял на ее место такое ничтожество!?

Когда этот полицейский с Земли, Илайдж Бейли, приехал на Аврору, он вытянул из Василии куда больше сведений, чем она могла доверить кому-либо другому. Однако с Глэдией он был сама мягкость и помог ей и ее защитнику Фастольфу выйти победителем против всех, хотя тогда Василия не могла ясно понять, как это произошло.

Глэдия была у постели Фастольфа во время его болезни, она держала его за руку в последнюю минуту и приняла его последние слова. Василия не понимала, почему это ее элит. Сама она хоть и знала, что жизнь старика кончается, ни при каких обстоятельствах не навестила бы его, чтобы стать свидетельницей его перехода в вечность, но злилась на присутствие там Глэдии. «Я так чувствую, — говорила она себе, — и никому не обязана объяснять». Она потеряла Жискара. Жискар был ее работой, ее собственным, данным ей вроде бы любящим отцом. На Жискаре она училась роботехнике и от него впервые почувствовала неподдельную привязанность. Она была ребенком и не размышляла о Трех Законах, не занималась философией позитронного автоматизма. Жискар казался любящим, он действовал, как любящий, и этого ребенку было достаточно. Такого чувства она никогда не встречала в человеке, и тем более в отце. В те дни она еще не решалась играть в дурацкую игру — любовь с кем бы тони была Ее горечь по поводу утраты Жискара научила ее, что любой начальный выигрыш не стоит финального разочарования. Когда она ушла из дома, разойдясь с отцом, он не отпустил Жискара с ней, хотя она сама все время улучшала Жискара, тщательным перепрограммированием. Умирая, отец отдал Жискара солярианке. Он отдал ей также и Дэниела, но Василия нисколько не интересовалась этой бледной имитацией человека. Она хотела иметь Жискара, который был ее собственностью. Сейчас Василия возвращалась домой. Ее турне было полностью закончено. Фактически, в смысле полезности, оно кончилось еще несколько месяцев назад, но она осталась на Гесперосе для необходимого, как она объяснила Институту в своем официальном извещении, отдыха. Теперь Фастольф умер, иона может вернуться. Она не могла целиком уничтожить прошлое, но часть его могла — Жискар должен снова принадлежать ей, это она решила твердо.

У Амадейро были самые противоречивые реакции на возвращение Василии. Она вернулась только тогда, кота старый Фастольф — теперь, когда он умер, Амадейро мог легко называть его имя — был уже месяц как кремирован. Это льстило мнению Амадейро о собственной проницательности. В конце концов, он же сказал Мандамусу, что она останется вдали от Авроры, пока ее отец не умрет. Кроме того, Василия была ясна и прозрачна. Это было очень удобно. У нее не было раздражающих качеств Мандамуса, нового фаворита, который, казалось, всегда имел какую-то навязчивую мысль, но прятал ее, несмотря на всю свою кажущуюся откровенность. С другой стороны, ею было чертовски трудно управлять, заставить ее спокойно идти по пути, который он указывал. Позволить ей проверить насквозь другие Внешние Миры в течение нескольких лет, которые она провела вдали от. Авроры, означало также позволить ей передавать все это в черном свете и загадочными словами. Итак, он приветствован ее с энтузиазмом, наполовину притворным.

— Василия, я счастлив, что вы вернулись. Институт летал на одном крыле, пока вас не было.

Василия засмеялась:

— Бросьте, Келдин.

Она одна без колебания и смущения называла его по имени, хотя была на два с половиной десятилетия моложе его.

— Это одно оставшееся крыло — ваше, а давно ли вы перестали быть уверенным, что одного вашего крыла достаточно?

— С тех пор, как вы решили растянуть свое отсутствие на несколько лет. Как, по-вашему, Аврора сильно изменилась за это время?

— Ни капельки, что, вероятно, должно огорчать вас. Отсутствие перемен — это распад.

— Парадокс. Без перемены к худшему нет распада.

— Отсутствие перемен есть перемена к худшему, Келдин, по сравнению с окружающими нас Поселенческими Мирами. Они изменяются быстро, протягивают свой контроль на большое количество миров в отдельности. Они увеличивают силу, энергию и самоуверенность, в то время как мы тут дремлем и надеемся, что наша неизменяемость уравняет сравнение.

— Прекрасно, Василия! Я думаю, вы старательно запоминали это во время своего полета сюда. Однако в политическом положении Авроры перемены были.

— Вы имеете в виду смерть моего биологического отца?

Амадейро развел руками и слегка поклонился.

— Именно. Он был полностью ответствен за наш паралич, но теперь он умер, и я думаю, что перемены у нас будут, хотя, возможно, не обязательно видимые.

— У вас секреты от меня?

— С чего бы это?

— Определенно. Эта ваша притворная улыбка всегда выдавала вас.

— Придется научиться быть с вами серьезным. Послушайте, ваш рапорт у меня. Расскажите о том, что не включено в него.

В него включено почти все. Каждый Внешний Мир лихорадочно утверждает, что его тревожит растущая надменность поселенцев. Каждый мир твердо решил сопротивляться поселенцам до конца, с энтузиазмом следуя за Авророй, мужественной с презрением к смерти.

— Следовать за нами — да. А если мы не поведем?

— Тогда они будут ждать и пытаться замаскировать свою уверенность в том, что мы не ведем. В других отношениях… ну, каждый мир продвигается вперед в технологии и очень неохотно сообщает, что именно он делает. Каждый ученый работает независимо и не связан ни с кем даже на собственной планете. Ни на одном Внешнем Мире нет единой исследовательской группы вроде нашего Роботехнического Института. Каждый мир состоит из отдельных исследователей, и все они ревниво оберегают свои сведения друг от друга.

Амадейро почти удовлетворенно сказал:

— Я не думаю, что они продвинулись так далеко, как мы.

— Очень плохо, что не продвинулись, — колко сказала Василия. — Пока все Внешние Миры представляют собой кучу индивидуумов, прогресс очень замедляется. Поселенческие Миры регулярно устраивают конференции, имеют свои институты, и, хотя они сильно отстали от нас, они нагонят. Но я все-таки сумела открыть несколько технических новшеств, разработанных Внешними Мирами, и все их перечислила в своем рапорте. Все они сейчас работают над ядерным усилителем, но я не верю, чтобы такой прибор прошел дальше уровня лабораторных испытаний на одном мире. Некоторые вещи должны испытываться на космических кораблях, а этого пока нет.

— Надеюсь, что в этом вы правы, Василия. Ядерный усилитель — оружие, которым мог бы пользоваться наш флот, потому что это сразу бы покончило с Поселенчеством. Но я думаю, что в целом было бы лучше, если бы Аврора опередила в вооружении наших космонитских братьев. Вы сказали, что в ваш репорт включено почти все. Что же не включено?

— Солярия!

— Ага, самый младший и самый необычный из Внешних Миров.

— Непосредственно от них я почти ничего не получила. Они смотрели на меня абсолютно враждебно, как, видимо, смотрели бы на любого несолярианина, будь то космонит или поселенец. А когда я говорю «смотрели», я имею в виду — в их понимании. Я пробыла там почти год, много дольше, чем в любом другом мире, и за это время не видела ни одного солярианина во плоти, а только смотрела на его гиперволновую программу. Я не имела дела ни с чем ощутимым, только изображения. Планета комфортабельная, невероятно роскошная и для любителей природы совершенно не испорченная, но мне стало не хватать возможности видеть.

— Ну, такова уж солярианская система. Мы это знаем, Василия. Живи и дай жить другим.

— Хм… Ваша терпимость, может быть, тут не к месту. Ваши роботы не в запоминающем режиме?

— Да. Уверяю вас, нас никто не подслушивает.

— Надеюсь, Келдин. У меня впечатление, что соляриане близки к созданию уменьшенного против нашего и других ядерного усилителя. Возможно, они близки к созданию портативного усилителя, достаточно малого, чтобы поместить его на космический корабль.

— Как это они ухитрились?

Амадейро нахмурился.

— Не могу сказать. Вы же не думаете, что они показали мне чертежи. Впечатление мое настолько расплывчато, что я не решилась включить его в рапорт, но и того немного, что я услышала тут и заметила там, я думаю, что они существенно продвинулись. Над этим нам следует основательно подумать.

— Подумаем. Есть еще что-нибудь, что вы хотели бы сказать мне?

— Да. И этого тоже нет в рапорте. Солярия уже много лет работает над человекоподобными роботами, и я думаю, что они достигли цели. Ни один Внешний Мир, кроме нас, даже не пытался заниматься этим. На каждой планете я спрашивала, делают ли они что-нибудь в отношении гуманоидных роботов, и реакция везде была одинакова. Они находят эту концепцию неприятной и пугающей. Я подозреваю, что все они знают о нашем провале и приняли его близко к сердцу.

— Но только не Солярия. Почему?

— По той причине, что они всегда жили в наиболее роботизированном обществе в Галактике. Они окружены роботами — по десять тысяч на каждого индивидуума. Планета насыщена роботами. Пройдитесь через всю планету в поисках людей — и вы никого не найдете. Так зачем немногим солярианам, живущим в таком мире, расстраиваться из-за того, что несколько лишних роботов будут человекоподобны ми? К тому же, тот псевдочеловеческий ублюдок, которого спроектировал и сделал Фастольф и который еще существует…

— Дэниел..

— Да. Он был на Солярии два столетия назад, и соляриане обращались с ним, как с человеком. Они таки не оправились от этого. Их унизили и обманули. Это была незабываемая демонстрация того, что Аврора далеко впереди них, во всяком случае, в этой грани роботехники. Соляриане страшно гордятся тем, что они наиболее передовые роботехники в Галактике, и с тех пор отдельные соляриане работали над гуманоидными роботами исключительно для того, чтобы смыть этот позор. Если бы этих роботехников было больше, если они имели бы Институт, координирующий их работу, они, бесспорно, сделали бы это уже давно. Сейчас, я думаю, эти роботы у них есть.

— Но точно вы не знаете? Это только ваши предположения, основанные на обрывках сведений?

— Совершенно верно, но подозрение чертовски сильное, и оно достойно дальнейшего расследования. И третий пункт: могу поклясться, что они работают над телепатическими коммуникациями. Там есть какое-то оборудование, которое мне неосторожно показали, и однажды, когда я беседовала с одним роботехником, экран показал задний план с матрицей позитронного рисунка, какого я никогда еще не видела, но мне показалось, что этот рисунок годится для телепатической программы.

— Я подозреваю, что эта новость соткана из паутины, даже более тонкой, чем сведения о гуманоидных роботах.

Легкое замешательство прошло по лицу Василии.

— Должна признать, что в этом вы, вероятно, правы.

— В сущности, Василия, это звучит совсем уж фантастично. Если матрица, которую вы видели, не похожа ни на что, виденное вами раньше, с чего вы взяли, что этот рисунок годится для чего-нибудь?

Василия колебалась:

— Сказать по правде, я сама этому удивляюсь, но, как только я увидела рисунок, мне сразу пришло в голову слово «телепатия».

— Несмотря на то, что телепатия невозможна даже теоретически?

— Считается невозможной даже теоретически, а это не совсем одно и тоже.

— Но никто никогда не мог добиться прогресса в этом отношении!

— Да. Но почему я так подумала?

— Ну, Василия, это просто личный психологический выверт, так что бесполезно пытаться его анализировать. Забудем об этом. Что-нибудь еще?

— Еще одна вещь, наиболее озадачивающая из всех. Из некоторых мелких указаний у меня создалось впечатление, что соляриане собираются покинуть свою планету.

— Почему?

— Не знаю. Их народ, и так немногочисленный, идет на убыль. Возможно, они хотят начать сначала где-нибудь в другом месте, пока совсем не вымерли.

— Как начать сначала? Куда же они поедут?

Василия покачала головой:

— Я рассказала вам все, что знала.

— Ну, тогда я все это приму в расчет, — медленно сказал Амадейро. — Четыре пункта: ядерный усилитель, гуманоидные роботы, роботы-телепаты и уход с планеты. Откровенно говоря, я не верю ни в один из этих пунктов, но я уговорю Совет санкционировать беседу с Регентом Солярии. А теперь, Василия, я уверен, что вам нужно отдохнуть. Почему бы вам не взять несколько недель отпуска и заново привыкнуть к солнцу Авроры и прекрасной погоде, прежде чем взяться за работу?

— Это очень милое вашей стороны, Келдин, — сказала Василия, не вставая с кресла, — но осталось еще два вопроса, которые я должна понять.

Амадейро невольно потянулся к часам:

— Это займет много времени, Василия?

— Сколько бы это ни заняло, Келдин, это необходимо обсудил.

— Что вы хотите?

— Для начала — кто такой этот молодой всезнайка, который похоже, думает, что он тянет весь Институт — Мандамус?

— Ага, вы встретились с ним?

Улыбка Амадейро стала несколько натянутой:

— Как видите, на Авроре кое-что изменилось.

— В этом случае явно не в лучшую сторону, — угрюмо сказала Василия. Кто он?

— Именно тот, кого вы описали: всезнайка, Блестящий молодой человек, достаточно разбирающийся в роботехнике и столь же в общей физике, химии, планетологии…

— Сколько лет этому чудовищу эрудиции?

— Неполных пятьдесят.

— А что будет из этого мальчишки, когда он вырастет?

— Он будет таким же мудрым, как и блестящим, наверное.

— Вы не прикидывайтесь, что не поняли меня, Келдин. Вы намерены подготовить из него следующего Главу Института?

— Я намерен прожить еще много десятилетий.

— Это не ответ.

— Это единственный ответ, который у меня есть.

Василия все время вертелась в кресле, и ее робот, стоявший за ней, водил глазами из стороны в сторону, как бы готовясь отразить нападение. Вероятно, его поведение было вызвано недовольством Василии.

— Келдин, — сказала она, — следующим Главой буду я. Это решено. Вы сами так говорили.

— Я говорил, Василия, но после моей смерти решать будет правление. Даже если я оставлю директиву, кому быть следующим Главой, правление может переиграть ее. Это вытекает из правил, на которых основан Институт.

— Вы напишите директиву, Келдин, а правлением займусь я.

Амадейро, нахмурившись, сказал:

— Я не хочу обсуждать это сейчас. V вас есть еще вопросы? Пожалуйста, изложите их покороче.

Она несколько секунд смотрела на него в молчаливой злобе, а затем сказала, как выплюнула:

— Жискар!

— Робот?

— Конечно, робот. Разве вы знаете какого-нибудь другого Жискара, о котором я стала бы говорить?

— Ну, так что с ним?

— Он мой.

Амадейро удивился.

— Он был законной собственностью Фастольфа.

— Жискар был моим, когда я была еще маленькой.

— Фастольф одолжил его вам, а потом взял его обратно. Ведь официальной передачи не было?

— Морально он мой. Но в любом случае у Фастольфа больше нет собственности. Он умер.

— Он сделал завещание. Если я правильно запомнил, по этому завещанию два робота, Жискар и Дэниел, теперь собственность солярианки.

— Я не хочу, чтобы они были у нее. Я дочь Фастольфа.

— Ого?

Василия вспыхнула.

— Я требую Жискара. Почему его должна иметь иностранка? Чужая…

— Только потому, что так завещал Фастольф. И она гражданка Авроры.

— Кто так скажет? Для всех аврорцев она «солярианская женщина».

Во внезапном приступе ярости Амадейро стукнул кулаком по подлокотнику кресла:

— Василия, чего вы от меня хотите? Я не люблю солярианку, у меня к ней глубокая антипатия, и будь у меня возможность, я выкинул бы ее с Авроры. Но я не могу оспаривать завещание. Даже если бы был законный путь к этому — а его нет — я не счел бы разумным делать это. Фастольф умер…

— Именно поэтому Жискар должен быть моим.

Амадейро игнорировал ее слова.

— Коалиция, которой руководил Фастольф, распадается. В последние несколько десятилетий она держалась только благодаря его обаянию. Мне желательно собрать фрагменты этой коалиции и добавить к своим последователям. Таким путем у меня будет группа, которая станет доминировать в Совете и контролировать следующие выборы.

— И сделает вас следующим Председателем?

— А почему бы и нет? Аврора хуже не будет, потому что это дало бы мне шанс перевернуть нашу давнюю политику, пока еще не поздно. Беда в том, что у меня нет личной популярности Фастольфа, нет его дара излучать святость, чтобы скрыть глупость. Следовательно, если я вроде бы восторжествую некрасиво и мелочно над умершим, это будет плохо выглядеть. Никто не должен говорить, что Фастольф, пока он был жив, победил меня, а когда он умер, я оплевал его завещание. Я не желаю быть смешным. Вы поняли? Обойдетесь без Жискара!

Василия встала, прищурив глаза:

— Посмотрим!

— Уже видим. Митинг окончен, и если у вас есть некоторые амбиции стать Главой Института, я не потерплю, чтобы вы угрожали мне чем бы то ни было. Советую вам одуматься.

— Я не угрожаю, — сказала Василия.

Весь ее вид и тон противоречили ее словам. Она вышла.

Неожиданность, вернее, серия неожиданностей началась через несколько месяцев, когда Мэлун Сисис вошел в кабинет Амадейро для привычной утренней конференции. Обычно Амадейро приветствовал это. Сисис был спокойным промежутком в курсе делового дня. Он был единственным старшим сотрудником Института, не имевшим амбиций и не ждавшим смерти или отставки Амадейро. Он был, в сущности, превосходным подчиненным. Он был счастлив служить Главе и быть его доверенным лицом. По этой причине Амадейро был огорчен, когда примерно год назад заметил запах тления, легкую впалость груди, затрудненность походки его превосходного подчиненного. Неужели Сисис стареет? Он всего на несколько десятков лет старше Амадейро. Больше всего Амадейро поразила неприятная мысль, что с постепенной дегенерацией столь многих граней жизни космонитов падают, похоже, и жизненные надежды. Он не раз собирался посмотреть статистические данные, но все время забывал или подсознательно боялся сделать это. В данном случае проявление возраста у Сисиса утонуло в дальнейших эмоциях: лицо раскраснелось, подчеркивая седину в его бронзовых волосах, и самого Сисиса буквально распирало от изумления. Амадейро даже не пришлось спрашивать, что случилось. Сисис сразу же выложил все.

Когда он закончил. Амадейро ошеломленно спросил:

— Прекращены все радиопередачи?

— Все, шеф, видимо, они все там умерли или уехали. Ни одна обитаемая планета не может не испускать хоть какого-то электромагнитного излучения при нашем уровне…

Амадейро жестом приказал ему замолчать. Один из пунктов Василии — нетвердый, помнится, — гласил, что соляриане готовятся покинуть свою планету. Это было бессмысленное предположение. Все четыре были в той или иной степени бессмысленными. Он тогда сказал, что подумает об этом, и он, конечно, не подумал. Теперь, по-видимому, ясно, что он сделал ошибку. Это выглядело абсурдным, когда об этом говорила Василия, таким же абсурдным осталось и сейчас. Амадейро задал тот же вопрос, что и тогда, хотя и не надеялся получить ответ. Да и откуда быть ответу?

— Куда они могли уйти, Мэлун?

— Об этом не говорится ни слова, шеф. Мы получили известие сегодня утром. Беда в том, что интенсивность излучения на Солярии и так была низка. Население очень разбросано, а роботы хорошо экранированы. Интенсивность там ниже, чем на других Внешних Мирах, на два порядка ниже, чем у нас.

— Итак, однажды кто-то обратил внимание, что эта малая интенсивность упала до нуля, но никто не заметил, когда именно это случилось. Кто обратил внимание?

— Никсонианский корабль, шеф.

— Каким образом?

— Корабль вынужденно оказался на орбите Солярии для ремонта. По гиперволне он просил разрешения, но ответа не получил. Им ничего не оставалось, как задержаться на орбите и проводить ремонт. За это время их никто не побеспокоил. Наконец они своими приборами зафиксировали, что не получали не только ответа, но и вообще никаких сигналов. Когда точно прекратилось излучение, они сказать не могут. Последняя запись сообщения с Солярии была сделана больше двух месяцев назад.

— А другие три ее пункта? — пробормотал Амадейро.

— Простите, шеф?

— Нет, нет, ничего, — ответил Амадейро, но сильно нахмурился и задумался.

Мандамус ничего не знал о событиях на Солярии, когда через несколько месяцев вернулся из продолжительного третьего путешествия на Землю. В первое путешествие шесть лет назад его послал Амадейро, с некоторым затруднением сделав его аккредитованным послом Авроры, договориться о некоторых мелочах, связанных с переходом торговых кораблей границы космонитской территории. Он подвергался там церемониальным и бюрократическим неприятностям, и ему быстро стало ясно, что такой эмиссар весьма ограничен в передвижении. Но это не имело значения, потому что он узнал то, что хотел узнать. Он вернулся с новостями.

— Я сомневаюсь, доктор Амадейро, что там будут вообще какие-нибудь проблемы. Земное правительство не имеет никакой возможности контролировать вход и выход. Каждый год Землю посещают миллионы поселенцев с десятков планет, и каждый год эти миллионы гостей разъезжаются по домам. Похоже, каждый поселенец считает свою жизнь неполной, если периодически не вдыхает воздух Земли и не бывает в ее переполненных подземельях. Я думаю, это поиски корней. Они вроде бы и не замечают этого абсолютно кошмарного существования на Земле.

— Я это знаю, Мандамус, — устало ответил Амадейро.

— Только умозрительно, сэр. Вы не можете по-настоящему понять это, пока сами не увидите. Один раз побывав там, вы обнаружили бы, что ничто из вашего «знания» не подготовило гас к реальности. Поэтому никто не должен бы хотеть вернуться.

— Ваши предки наверняка не хотел и возвращаться, как только оставили планету.

— Наверное, — согласился Мандамус. — Но в те времена межзвездный перелет был не таким легким, как сейчас. Он занимая много месяцев, а Прыжок был хитрой штукой. Теперь же перелет считается в днях, а Прыжок — самое обычное дело. Если бы во времена наших предков возвращение на Землю было таким легким делом, как сейчас, кто знает, оторвались бы мы или нет.

— Давайте без философии, Мандамус. Ближе к делу.

— Да, конечно. Кроме прихода и ухода бесчисленных потоков поселенцев, каждый год миллионы землян эмигрируют на Поселенческие Миры. Кое-кто почти сразу же возвращается, не сумев адаптироваться, другие привыкают в новых мирах, но очень часто приезжают в гости на Землю. Нет никакой возможности следить за этими приездами и отъездами, да Земля и не пытается. Такие попытки могут вызвать задержки потока, а Земля прекрасно понимает, что каждый посетитель везет монету. Туристский бизнес, если можно так выразиться, является самой прибыльной индустрией Земли.

— Я полагаю, вы хотите сказать, что мы без труда можем поселить на Земле гуманоидных роботов?

— Без всякого труда. Теперь, когда они правильно запрограммированы, мы можем послать на Землю несколько групп с железными документами. Мы ничего не можем сделать с их почтением к людям, но это не выдаст их: его примут за обычное почтение поселенцев к планете предков. Но я сильно подозреваю, что нам не высадить их в каком-нибудь космопорту Городов. Обширные пространства между Городами практически не заселены, если не считать примитивных рабочих роботов, и приземлившийся там корабль не будет замечен или, во всяком случае, не привлечет внимания.

— Я думаю, это слишком рискованно, — сказал Амадейро.

Две группы человекоподобных роботов были посланы на Землю и смешались с жителями Городов, прежде чем найти способ выбраться в пустынные области между Городами и общаться с Авророй по защищенному гиперлучу.

Мандамус, который глубоко обдумал дело и долго колебался, сказал:

— Я снова поеду туда, сэр. Я не уверен, что они найдут правильное место.

— А вы сами-то знаете правильное место? — саркастически спросил Амадейро.

— Я тщательно копался в древней истории Земли, сэр, и знаю, что найду его.

— Я не думаю, что мне удастся убедить Совет послать вас на военном корабле.

— Нет, я и не хотел этого. Это хуже, чем просто бесполезно. Я хочу одноместное судно с достаточным запасом энергии в оба конца.

Вот таким образом Мандамус нанес второй визит на Землю и высадился неподалеку от одного из меньших Городов. Со смесью облегчения и удовлетворения он нашел несколько роботов на нужном месте и оставался некоторое время с ними, чтобы приглядеть за их работой, дать несколько приказов в связи с этой работой и сделать кое-какие улучшения в их программе. Затем под нелюбопытными взглядами нескольких примитивных роботов земного производства Мандамус пошел к Городу. Это был рассчитанный риск, и Мандамус, отнюдь не герой, чувствовал неприятное сердцебиение. Но все прошло хорошо.

Страж у ворот был слегка удивлен, когда появился человек со всеми признаками долгого пребывания на открытом пространстве. У Мандамуса были документы поселенца, и страж только пожал плечами. Поселенцы не против открытого пространства, и, говорят, иной раз делают небольшие экскурсии в поля и леса над уровнями Города, так что страж бегло посмотрел на бумаги, а больше их никто не спрашивал. Внеземной акцент Мандамуса — он старался сделать этот акцент возможно менее аврорским — принимался без обсуждения, и никому, не могло прийти в голову, что Мандамус — космонит. Прошло уже два столетия с тех пор, как космониты имели на Земле постоянную базу. Посольство Внешних Миров было мало, а в последнее время стало еще меньше, и земляне из провинции, видимо, даже забыли о существовании космонитов. Мандамус слегка опасался, что тонкие прозрачные перчатки и носовые фильтры, которые он все время носил, могут обратить на себя внимание, но этого не случилось. Никто не ставил ему барьеров в его путешествиях между Городами. У него было достаточно денег, а монета громко говорила на Земле — да, но правде сказать, и на Внешних Мирах. Он начал привыкать к отсутствию за спиной робота, и, когда встречал аврорских гуманоидных роботов в том или ином Городе, твердо объяснял им, что они не должны идти за ним по пятам. Он выслушивал их рапорты, давал инструкции, если требовалось, и устраивал их отправку за пределы Города. Наконец, он вернулся на корабль и уехал. Никто не обратил на него внимания ни при его появлении, ни при его отъезде.

— Вообще-то говоря, — задумчиво сказал он Амадейро, — земляне не такие уж и варвары.

— Вот как?

— На своей планете они ведут себя совершенно по-человечески. В их дружелюбии есть даже что-то привлекательное.

— Уж не жалеете ли вы о задаче, которой занимались там?

— Я плохо себя чувствовал, когда ходил среди них и думал, что они не знают о том, что случится. Не могу заставить себя радоваться тому, что я делаю.

— Сможете, Мандамус. Подумайте о том, что, как только работа будет сделана, вы обеспечите себе пост Главы Института в скором времени. Это подсластит вашу работу.

С тех пор Амадейро не спускал глаз с Мандамуса.

В третьем путешествии Мандамуса большая часть его прежней неловкости пропала, и он держался почти как настоящий землянин. Проект медленно сдвигался с мертвой точки по назначенной линии прогресса. Во время первых своих посещений он не испытывал проблем со здоровьем, но в третий раз, без сомнения, по излишней самоуверенности, он, видимо, подверг себя чему-то, и, наконец, настало время, когда его встревожило истечение из носа, сопровождаемое кашлем. Визит в амбулаторию и последовавшая инъекция гаммаглобулина принесли немедленное облегчение, но он счел амбулаторию страшнее болезни: все там, похоже, болели чем-то заразным или были в контакте с заразными больными. Но сейчас, во всяком случае, он вернулся к спокойным порядкам Авроры и был несказанно рад этому. Он слушал сообщение Амадейро о солярианском кризисе.

— Вы ничего не слышали об этом? — спросил Амадейро.

Мандамус покачал головой:

— Ничего, сэр. Земля на редкость провинциальный мир. Восемьсот Городов с восемью миллиардами жителей — и все интересы направлены только на восемьсот Городов с восемью миллиардами жителей. Можно подумать, что поселенцы существуют только для того, чтобы посещать Землю, а космонитов вообще не существует. Последние известия в любом Городе на девяносто процентов относятся к этому Городу. Земля — замкнутый, боящийся пространства мир, как умственно, так и физически.

— Однако вы говорили, что они не варвары.

— Агорафобия — не обязательно варварство. По их словам, они цивилизованны.

— По их словам! Ну, ладно. Это неважно. Сейчас проблема — Солярия. Ни один из Внешних Миров не двинется. Принцип невмешательства — главнейший. Считается, что внутренние проблемы Солярии — дело одной Солярии. Наш Председатель инертен, как и все, хотя Фастольф умер, и его парализованные пальцы больше не давят на нас. А сам я ничего не могу сделать до тех пор, пока не стану Председателем.

— Как они могут предполагать, что у Солярии внутренние проблемы, в которые нельзя вмешиваться, если соляриане исчезли?

— Они не видят глупости, а вы сразу увидели? — ядовито сказал Амадейро. — Они говорят, что нет твердой уверенности в полном исчезновении соляриан, и пока хоть сколько-нибудь их остается на планете, другие Внешние Миры не имеют права влезать туда без приглашения.

— Как же они объясняют отсутствие излучений?

— Они думают, что соляриане, может быть, ушли под землю или развили технологию, устраняющую утечку излучения. Говорят также, что никто не видел, как соляриане уходили, и что им абсолютно некуда податься. Конечно, никто не следил, потому и не видели.

— Как они доказывают, что солярианам некуда уйти? Пустых планет много.

— Аргумент — что соляриане не могут жить без своей несметной толпы роботов, а взять их всех с собой они не смогут.

— А каков ваш аргумент против этого?

— Никакого, сэр. Но исчезли они или нет, ситуация странная и беспокоящая, и просто невероятно, что никто не хочет расследовать ее. Я всех предупреждал, насколько мог настойчиво, что инерция и апатия станут нашим концом, что, как только Поселенческие Миры узнают, что Солярия опустела — или, возможно, опустела — они без колебаний кинутся расследовать дело. У этих насекомых бездумное любопытство. Я хотел бы, чтобы у нас была часть его. Они, не подумав дважды, рискнут жизнью, если им светит какая-то прибыль.

— Какая же прибыль в данном случае, доктор Амадейро?

— Если соляриане ушли, они должны были оставить почти всех своих роботов. Они были исключительно изобретательными роботехниками, и поселенцы, при всех их чувствах неприязни и ненависти к роботам, не поколеблются захватить их и продать нам за хорошие деньги. Они уже объявили об этом. Два поселенческих корабля уже высадились на Солярии. Мы послали протест, но они, разумеется, не обратили на него внимания, а мы, ясное дело, ничего больше не сделали. Наоборот: некоторые Внешние Миры посылают запрос, какие роботы будут продаваться и за какую цену.

— Наверное, так и должно быть, — спокойно сказал Мандамус.

— Так и должно быть, что мы ведем себя так, как о нас говорят поселенческие пропагандисты? Что мы действуем так, словно и в самом деле дегенерируем и скатываемся в гниение?

— Зачем повторять их жужжание, сэр? Мы уравновешенны и цивилизованны, и пока еще нам никто не вредит. Если это случится, мы будет драться, и, будьте уверены, сотрем их в порошок. Технологически мы пока впереди них.

— Но мы и сами потерпим урон, а это не очень приятно.

— Это означает, что мы не готовы к войне. Если Солярия опустела, и поселенцы хотят ограбить ее, возможно, нам не следует мешать им. В конце концов, я могу предсказать, что мы сделаем свой ход через несколько месяцев.

По лицу Амадейро прошло нечто вроде яростной жадности.

— Месяцев?

— Я уверен в этом. Поэтому первое, что мы должны сделать, это избегать провокации. Мы погубим все, если ввяжемся в конфликт без необходимости, и потерпим урон, даже если и победим, а зачем нам это? Через какое-то небольшое время у нас будет полная победа без сражения и без урона. Бедная Земля!

Глэдия следила за шаром Авроры на экране. Ее облачный покров, казалось, охватывал полукругом толстый серп, блестящий от солнца.

— Мы, конечно, не настолько близко, — сказала она.

— Нет.

ДЖ улыбнулся:

— Мы видим ее через мощные линзы. Нам еще осталось несколько дней, считая спиральное приближение. Если бы поставить антигравитационную тягу, о которой физики только мечтают, но сделать, похоже, пока не могут, космический полет был бы проще и быстрее. А сейчас наши Прыжки могут безопасно доставить нас лишь на приличное расстояние от планетной массы.

— Странно, — задумчиво сказала Глэдия.

— Что именно, мадам?

— Когда мы легли на Солярию, я думала: я еду домой, но когда высадилась там, обнаружила, что я вовсе не дома. Теперь мы идем к Авроре и я думала: вот теперь я еду домой, но нет, та планета тоже не дом.

— Где же тогда ваш дом, мадам?

— Сама начинаю задумываться. Но почему вы так упорно зовете меня «мадам»?

Д.Ж. удивился:

— Вы предпочитаете «леди Глэдия»?

— Это тоже насмешливая почтительность. Разве вы так настроены по отношению ко мне?

— Конечно, нет. Но как еще поселенец должен обращаться к космонитке? Я пытаюсь быть с вами вежливым и соблюдать ваши обычаи, чтобы вы чувствовали себя хорошо.

— Но я не чувствую себя хорошо. Называйте меня просто Глэдия. Ведь я зову вас просто Диджи.

— Это мне вполне подходит, хотя перед моими людьми я предпочту, чтобы вы называли меня капитаном, и буду звать вас «мадам». Дисциплину надо поддерживать.

— Да, конечно, — рассеянно ответила Глэдия.

Она снова посмотрела на Аврору:

— У меня нет дома.

Она вдруг повернулась к Д.Ж:

— Вы могли бы взять меня на Землю, Диджи?

— Вероятно, — сказал он.

Он улыбнулся:

— Но вы не захотите, Глэдия.

— Я думаю, что захочу, если не утрачу храбрость.

— Но ведь существует инфекция, а космониты ее боятся, верно?

— Может быть, даже излишне. В конце концов, я знала вашего предка и не заразилась. Я была на его корабле и осталась жива. И вы сейчас рядом со мной. Я даже была в вашем мире, где тысячи людей окружали меня. Я думаю, что выработала некоторую сопротивляемость.

— Должен сказать, что на Земле в тысячу раз больше народа, чем на Бейлимире.

— Пусть так, — тепло сказала Глэдия. — Я полностью изменила свои мысли о многих вещах. Я говорила вам, что после более чем двух столетий жизни ничего не остается, но оказывается — есть. То, что произошло со мной на Бейлимире — моя речь и ее воздействие на людей — было совершенно новым, чем-то таким, что я никогда не представляла. Я словно родилась заново, начала с первого десятилетия. Теперь мне кажется, что я умру молодой и пытающейся бороться со смертью, а не старой, усталой, приветствующей ее.

— Здорово) — сказал Д.Ж.

Он поднял руку шутливо-героическим жестом:

— Вы говорите как в героическом фильме. Вы когда-нибудь видели их на Авроре?

— Конечно. Они очень популярны.

— И вы их повторяете или в самом деле имеете в виду то, что говорите?

Глэдия рассмеялась:

— Полагаю, что говорю довольно глупо, Диджи, но, как ни странно, именно это я имела в виду, когда сказала — если не утрачу храбрость.

— В таком случае, мы поедем на Землю. Я не думаю, что вас будут рассматривать как военную ценность, особенно, если вы сделаете полный рапорт о событиях на Солярии и дадите честное слово космонитки — если это у вас принято — что вернетесь обратно.

— Но я не хочу возвращаться.

— Когда-нибудь можете захотеть. А теперь, миле… я хотел сказать, Глэдия, мне всегда приятно разговаривать с вами, и меня вечно подмывает потратить на это больше времени, но я нужен врубке управления. Если они могут обойтись без меня, лучше будет, чтобы они это не обнаружили.

— Это твоя работа, друг Жискар?

— Что ты имеешь в виду, друг Дэниел?

— Леди Глэдия желает ехать на Землю и, возможно, даже не возвращаться. Это желание настолько противоречит тому, что пожелал бы космонит, что я подозреваю в нем твою работу над ее мозгом.

— Я даже не касался ее, — сказал Жискар. — Очень трудно изменять человеческий мозг, находясь в тисках Трех Законов, изменять его особую индивидуальность, потому что безопасность его находится в прямой зависимости от трудности.

— Так почему же она хочет ехать на Землю?

— Опыт на Бейлимире очень изменил ее точку зрения. У нее есть миссия — обеспечить мир в Галактике, иона горит желанием работать для этого.

— В таком случае, друг Жискар, не лучше ли тебе убедить своими методами капитана ехать на Землю сейчас же?

— Это вызовет трудности. Авроре кие власти настаивают, чтобы леди вернулась на Аврору, и лучше будет так и сделать, приехать хотя бы на время.

— Но это может быть опасным.

— Значит, ты все еще думаешь, друг Дэниел, что они хотят именно моего возвращения, потому что узнали о моих способностях?

— Я не вижу других причин их настойчивости в отношении возвращения леди Глэдии.

— Похоже, что думать как человек — это ловушка. Становится возможным предполагать несуществующие затруднения. Даже если кто-то на Авроре и подозреваете моих способностях, я сотру эти подозрения. Бояться нечего, друг Дэниел.

Дэниел неохотно ответил:

— Будь по-твоему, друг Жискар.

Глэдия задумчиво осмотрелась, небрежно отослав роботов прочь. Она смотрела на свою руку, сделавшую этот жест, словно видела ее впервые. Этой рукой она пожала руки каждому члену экипажа корабля, прежде чем сесть в маленький модуль, Она обещала вернуться, и команда громко приветствовала ее, а Нисс прогудел: «Мы не улетим без вас, леди!» Приветствия были ей очень приятны. Ее роботы служили ей честно, преданно, терпеливо, но никогда не приветствовали. Д.Ж., с любопытством смотревший на нее, сказал:

— Ну вот, теперь вы дома, Глэдия.

— Я в своем доме, — тихо сказала она. — Этот дом стал моим с тех пор, как доктор Фастольф подписал мне его два столетия назад, но все-таки он мне кажется чужим.

— Он чужой для меня, — сказал Д.Ж. — Мне кажется, что я в нем потеряюсь, если останусь тут один.

Он оглядел богато украшенную мебель и искусно декорированные стены.

— Но вы не будете один, — сказала Глэдия. — Мои домашние роботы будут с вами, они получили точные инструкции и сделают все для вашего удобства.

— Они поймут мой поселенческий акцент?

— Если не поймут, то попросят вас повторить. Тогда вы должны говорить медленно и делать жесты. Они приготовят вам еду, покажут, как пользоваться приспособлениями в комнате для гостей, и будут зорко следить, чтобы вы не делали того, что гостю не полагается. Если понадобится, они вас остановят, но без какого-либо вреда для вас.

— Я надеюсь, они не сочтут меня нечеловеком?

— Как надзирательница? Нет, это я вам гарантирую, хотя ваша бородам акцент могут смутить настолько, что их реакция замедлится на одну-две секунды.

— И они могут защищать меня от непрошеных гостей?

— Стали бы, но здесь таких не бывает.

— Совет может захотеть взять меня.

— В этом случае, он пошлет своих роботов, а мои завернут их обратно.

— А если их роботы пересилят ваших?

— Этого не может быть. Дом неприкосновенен.

— Вы хотите сказать, что никто никогда…

— Никто, никогда, — повторила она немедленно. — Вы просто останетесь здесь, и мои роботы позаботятся о ваших нуждах, если вы захотите связаться с вашим кораблем, с Бейлимиром, даже с Аврорским Советом, роботы точно знают, что надо делать. Вам стоит только поднять палец.

Д.Ж. сел в кресло, вытянулся и глубоко вздохнул:

— Как мудро, что мы не допускаем роботов в Поселенческие Миры! Вы знаете, как скоро я скатился бы в лень и праздность, если бы я остался в подобном обществе? Самое большее через пять минут. Собственно говоря, я уже развращен.

Он зевнул:

— Они не обидятся, если я усну?

— Конечно, нет. Если вы уснете, они присмотрят, чтобы вокруг вас было тихо и темно.

Д.Ж. вдруг выпрямился:

— А если вы не вернетесь?

— Почему не вернусь?

— Совет, кажется, очень требовал вас.

— Они же не могут задержать меня. Я свободная гражданка Авроры, и иду, куда хочу.

— Бывают непредвиденные случаи, когда правительство тоже желает, а в этих случаях правило всегда можно нарушить.

— Ерунда. Жискар, меня могут задержать там?

— Мадам, — ответил Жискар, — вас не задержат. Пусть капитан не беспокоится на этот счет.

— Вот видите, Диджи. А ваш предок, когда мы виделись с ним в последний раз, сказал мне, чтобы я всегда верила Жискару.

— Прекрасно! Великолепно! Но я приземлился с вами, Глэдия, по одной причине: удостовериться, что получу вас назад. Помните это и скажите об этом вашему доктору Амадейро. Если они попробуют задержать вас, против вашей воли, то задержат также и меня, а мой корабль на орбите полностью способен отреагировать на это.

— Нет, пожалуйста, не думайте делать такого. Аврора тоже имеет корабли, и я уверена, что ваш под наблюдением.

— Тут некоторая разница, Глэдия. Я сильно сомневаюсь, что Аврора захочет развязать войну из-за вас. Но, с другой стороны, Бейлимир должен быть вполне готов к этому.

— Наверняка нет. Я бы не хотел, чтобы ваш мир начал войну из-за меня. Да и зачем ему это? Потому что я была другом вашего предка?

— Не только. Я не думаю, чтобы кто-нибудь верил, что вы были этим другом, ваша пра-пра-прабабушка — может быть, ноне вы. Даже я не верю, что это были вы.

— Вы знаете, что это была я.

— Разумеется, да, но эмоционально я нахожу это невозможным. Это было два столетия назад.

Глэдия покачала головой:

— У вас точка зрения короткоживущего.

— Наверное, как у всех нас, но дело не в этом. Вы важны для Бейлимира из-за речи, которую вы выдали. Вы — героиня, и все скажут, что вас необходимо представить на Земле. И ничто не должно помешать этому.

— Представить?

Глэдия встревожилась:

— С полной церемонией?

— С самой полной.

— Но почему это настолько важно, что можно решиться на войну?

— Вряд ли я смогу объяснить это космониту. Земля — особый мир, где человеческие существа стали личностями, где они эволюционировали, развивались и жили в полном окружении другой жизни. У нас на Бейлимире есть деревья, есть насекомые, но на Земле такое изобилие деревьев и насекомых, какого нет ни на одном известном мне мире. Наши миры — имитация, бледная имитация. Они не существуют и не могут существовать без разума, культуры и духовной силы, которую получают от Земли.

— Космониты держатся прямо противоположного мнения о Земле. Когда мы упоминаем о ней — что редко делаем — то говорим, что это мир варварский и загнивающий.

Д.Ж. вспыхнул:

— Вот почему Внешние Миры все время слабеют. Как я уже говорил, вы вроде растений, утративших корни, вроде животных с вырезанным сердцем.

— Ладно, я сама посмотрю на Землю, а сейчас мне надо идти. Пожалуйста, чувствуйте здесь себя, как дома, пока я не вернусь.

Она быстро подошла к двери, но остановилась и повернулась.

— В этом доме, да и нище на Авроре, нет спиртного, табака, алкалоидных стимуляторов и вообще ничего такого.

ДЖ угрюмо усмехнулся:

— Мы, поселенцы, знаем об этом. Ваш народ — такие пуритане.

— Вовсе не пуритане, — недовольно возразила Глэдия. — Тридцать-сорок десятилетий надо было чем-то оплатить. Это только один из путей. Не думаете ли вы, что эту жизнь дала нам магия?

— Ладно, я приналягу на полезные фруктовые соки и оздоровляющий эрзац-кофе, и от меня будет пахнуть цветами.

— Вы обнаружите большой запас таких вещей, — холодно сказала Глэдия, — а когда вернетесь на свой корабль, смажете компенсировать все это, из-за отсутствия чего сейчас будете страдать.

— Я буду страдать только из-за вашего отсутствия, мадам, — серьезно сказал капитан.

Глэдия невольно улыбнулась:

— Вы неисправимый лжец, капитан. Я вернусь. Дэниел, Жискар, пошли!

Глэдия напряженно сидела в кабинете Амадейро. За много десятилетий она видела Амадейро только издали или на видеоэкране, и в таких случаях имела обыкновение отворачиваться. Она помнила его только как главного врага Фастольфа, и вот сейчас впервые оказалась в одной комнате с ним, лицом к лицу, и заставила свое лицо застыть в полной неподвижности и невыразительности, чтобы ее ненависть не вырвалась наружу. Хотя она и Амадейро были в комнате одни, как живые люди, здесь присутствовала, по крайней мере, дюжина членов правительства, даже сам Председатель, но в голографическом изображении. Подия узнала Председателя и многих других, но не всех. Это было неприятное испытание. Вроде бы на Солярии видеть такие изображения было делом обычным, и она привыкла к этому, когда была девушкой, но вспоминала теперь об этом с отвращением. Она делала усилия, чтобы говорить ясно, без драматизма и сжато. Ей задавали вопросы, и она отвечала как можно короче, по существу, не связывая суть с вежливостью.

Председатель слушал бесстрастно, а другие подражали ему; Он был явно стар — Председатели всегда были самыми старыми, потому что обычно достигали этого положения лишь на склоне лет. У него было длинное лицо, все еще густые волосы и нависшие брови. Голос его был медоточивым, но отнюдь недружелюбным. Когда Глэдия замолчала, он сказал:

— Значит, вы предполагаете, что соляриане свели понятие «человек» до узкого смысла «солярианин»?

— Я ничего не предполагаю, мистер Председатель. Просто никто не мог найти другого объяснения происшедшему.

— Вы знаете, мадам Глэдия, что за всю историю роботехники ни один робот не конструировался с узким определением «человека»?

— Я не роботехник, мистер Председатель, и ничего не понимаю в математике позитронных путей. Раз вы говорите, что этого никогда не делалось, я, конечно, принимаю это. Я также не знаю и не могу сказать, что если что-то никогда не делалось раньше, то оно не может быть сделано в будущем.

Ее взгляд никогда не был таким открытым и невинным, как сейчас, и Председатель покраснел:

— Сузить определение теоретически возможно, но это просто немыслимо.

Глэдия ответила, глядя на свои руки, спокойно лежавшие на коленях:

— Люди иногда думают об очень странных вещах.

Председатель сменил тему:

— Аврорский корабль был уничтожен. Как вы это объясните?

— Я не присутствовала при этом, Председатель. Я не знаю, что случилось, и не могу объяснить это.

— Вы были на Солярии, и вы уроженка этой планеты. Складывая ваш недавний опыт с прежним фоном, что вы могли бы сказать о случившемся?

Председатель заметно терял терпение.

— Если я должна догадываться, то я бы сказала, что ваш военный корабль был взорван с помощью портативного военного усилителя, подобного тому, от которого чуть не погиб поселенческий корабль.

— Вам не приходило в голову, что эти два случая различны? Водном поселенческий корабль вторгся на Солярию с целью конфискации солярианских роботов, а в другом — аврорское судно пришло защищать планету-сестру.

— Я могу только предполагать, мистер Председатель, что надзиратели — гуманоидные роботы, оставленные охранять планету, — не были достаточно инструктированы, чтобы понимать эту разницу.

Председатель выглядел оскорбленным:

— Не может быть, чтобы их не инструктировали видеть разницу между поселенцами и братьями-космонитами.

— Наверное, не может быть, если вы так говорите, мистер Председатель. Тем не менее, если единственное определение человека — это его физический облик и умение говорить по-соляриански, могли не подпасть под определение «человека» в глазах надзирателя.

— Значит, вы говорите, что соляриане определяли своих братьев-космонитов как нелюдей и подвергли их уничтожению?

— Я представляю это только как возможность, потому что никак иначе не могу объяснить уничтожение аврорского военного корабля. Более опытные люди, вероятно, могут давать другое объяснение.

И снова невинный, почти пустой взгляд.

— Вы намерены вернуться на Солярию, мадам Глэдия? — спросил Председатель.

— Нет, мистер Председатель, я не имею такого намерения.

— Ваш друг поселенец не требовал от вас очистить планету от надзирателей?

Глэдия медленно покачала головой:

— От меня этого не требовали. Да я бы и не согласилась. Я и с самого начала поехала од Солярию только для того, чтобы выполнить свой долг перед Авророй. Меня просил поехать доктор Левулар Мандамус из Института Роботехники, работающий под началом доктора Келдина Амадейро. Меня просили поехать, чтобы я по возвращении сделала рапорт о событиях, и я его сейчас сделала. Просьба имела, как я поняла, оттенок приказа, и я приняла ее как приказ, исходящий от самого доктора Амадейро.

Она бросила быстрый взгляд на Амадейро. Амадейро сделал вид, что не слышит.

— Каковы ваши планы на будущее? — спросил Председатель.

Глэдия чуть замялась, но решила, что может смело встретить ситуацию:

— Я намереваюсь, мистер Председатель, — отчетливо произнесла она, — посетить Землю.

— Землю? Зачем это вам?

— Для аврорского правительства, мистер Председатель, может быть важным знать, что творится на Земле. Поскольку власти Бейлимира пригласили меня посетить Землю, а капитан Бейли готов отвезти меня туда, это будет удобным случаем привезти рапорт о событиях, как я сделала сейчас насчет события на Солярии и на Бейлимире — сказала Глэдия.

Она подумала: «Ну, а если он и в самом деле, вопреки обычаям, заставит меня остаться на Авроре? Если так, то придется менять решение». Она чувствовала, что напряжение ее растет, и мельком взглянула на Дэниела, который, как всегда, выглядел совершенно бесстрастным. Однако, Председатель, мрачно глядя на нее, сказал:

— В этом отношении, мадам Глэдия, вы, как аврорская гражданка, имеете право действовать по своему желанию, но на свой страхи риск. Никто от вас этого не требует, как требовали, по вашим словам, вашего визита на Солярию. Поэтому я должен предупредить вас, что Аврора не обязана помогать вам в случае каких-либо неприятностей.

— Я понимаю, сэр.

Председатель резко сказал:

— Нам есть о чем поговорить позже. Амадейро. Я свяжусь с вами.

Изображение исчезло, и Глэдия со своими роботами неожиданно осталась одна с Амадейро и его роботами.

Глэдия встала и натянуто сказала:

— Встреча, я полагаю, закончена, так что я могу уйти.

— Да, конечно, но у меня есть пара вопросов, и я надеюсь, вы не обидитесь.

Он встал. Его высокая фигура, казалось, подавляла. Он улыбался и говорил так любезно, словно между ними установились дружеские отношения.

— Позвольте мне проводить вас, леди Глэдия. Итак, вы собираетесь на Землю?

— Да. Председатель не возражает, а аврорские граждане могут свободно путешествовать по Галактике в мирное время. Простите, но мои роботы и ваши при необходимости будут мне достаточным эскортом.

— Как прикажете, миледи.

Робот открыл ей дверь.

— Вы, вероятно, возьмете с собой роботов, когда поедете на Землю?

— Тут нет вопросов.

— Каких, мадам, не могу ли я спросить?

— Этих двух, какие сейчас со мной.

Она быстро пошла по коридору, твердо постукивая каблуками и не оглядываясь на Амадейро.

— Разумно ли это, миледи? Это работы высокого класса, необычный продукт великого доктора Фастольфа. Вы будете в окружении варваров-землян, которые могут позариться на них.

— Пусть себе зарятся, все равно не получат.

— Не недооценивайте опасность и не переоценивайте способность роботов защищаться. Вы будете водном из Городов, в окружении варваров, десятков миллионов этих землян, а роботы не могут вредить людям. Чем более усовершенствован робот, тем более он чувствителен к нюансам Трех Законов, и тем менее вероятно, что он предпримет действия, могущие хоть в какой-то мере повредить человеку. Не так ли, Дэниел?

— Да, доктор Амадейро, — ответил Дэниел.

— Жискар, я думаю, с тобой согласен?

— Да, доктор Амадейро, — сказал Жискар.

— Вот видите, миледи? Здесь, на Авроре, в обществе без насилия, ваши роботы могут защищать вас, а на Земле — безумной, упадочной, варварской — два робота не будут иметь возможности защитить ни вас, ни себя. Мне не хотелось бы, чтобы вас ограбили. Что еще более существенно, ни Институт, нм правительство не хотел и бы видеть передовых роботов в руках варваров. Не лучше ли взять с собой роботов обычного типа, на которых земляне не обратят внимания? В этом случае, вы мажете взять любое количество.

— Доктор Амадейро, я брала этих двух на поселенческий корабль и посещала Поселенческий Мир. Никто не подумал захватывать их.

— Поселенцы не пользуются роботами и уверяют, что не одобряют их. А на Земле все еще есть роботы.

— Не могу ли я вмешаться, доктор Амадейро? — сказал Дэниел. — Насколько я знаю, в городах Земли почти нет роботов. Роботы используются на сельскохозяйственных и рудничных работах. Во всем остальном нормой является автоматизация без роботов.

Амадейро быстро глянул на Дэниела и снова обратился к Глэдии:

— Ваш робот, вероятно, прав, я полагаю, что Дэниелу не причинят вреда, а вот Жискара стоило бы оставить дома. Он может вызвать стяжательские инстинкты в стяжательском обществе, даже если там пытаются защитить себя от роботов.

— Я не оставлю их сэр, — сказала Глэдия. — Они поедут со мной. Я одна могу судить, какую часть моего имущества брать с собой, а какую оставить.

— Конечно, конечно.

Амадейро улыбнулся самым любезным образом:

— Никто не спорит. Не подождете ли вы здесь?

Открылась дверь в очень уютно обставленную комнату. Она не имела окон, но была освещена мягким светом. Слышалась тихая музыка. Глэдия остановилась у порога и резко спросила:

— Зачем?

— Член Института желал бы видеть вас и поговорить. Это не займет много времени, а потом вы можете уйти. Вы даже не будете страдать от моего присутствия. Прошу.

В последнем слове слышалась скрытая сталь.

Глэдия протянула руку к Дэниелу я Жискару.

— Я пойду с ними.

Амадейро добродушно засмеялся:

— Неужели вы думаете, что я пытаюсь отделить вас от ваших роботов? Разве они позволили бы это сделать? Вы слишком долго были с поселенцами, моя дорогая.

Глэдия посмотрела на закрывшуюся дверь и сказала сквозь зубы:

— Ненавижу этого человека, особенно когда он улыбается.

Она потянулась:

— Во всяком случае, я устала, я если кто-то придет опять спрашивать о Солярии и Бейлимире, то получит, будьте спокойны, весьма краткие ответы.

Она села на кушетку, мягко подавшуюся под ее весом. Сняв туфли, она подняла ноги на кушетку, сонно улыбнулась, глубоко вздохнула, легла, отвернувшись к стенке, и тут же уснула.

— Это хорошо, что ей самой хотелось спать, — сказал Жискар. — Я только сделал ее сон глубже, ничуть не повредив ей. Я не хотел, чтобы она слышала то, что, видимо, произойдет.

— А что произойдет, друг Жискар? — спросил Дэниел.

— Произойдет то, что, я думаю, является результатом моей ошибки. Ты был совершенно прав. Мне следовало бы более серьезно отнестись к твоему великолепному разуму.

— Значит, они хотят оставить тебя на Авроре?

— Да. Настойчиво требуя возвращения леди, они фактически требовали моего возращения. Ты слышал, как доктор Амадейро просил леди оставить меня здесь… сначала обоих, а потом только меня.

— Значит, его слова о боязни потерять усовершенствованных роботов, имели только поверхностное значение?

— Там был подспудный поток тревоги, друг Дэниел, куда более сильный в сравнении со словами.

— Как, по-твоему, он знает о твоих способностях?

— Определенно сказать не могу, поскольку не умею читать сами мысли, но во время интервью с Советом в мозгу доктора Амадейро дважды был резкий подъем эмоциональной интенсивности, исключительно резкий и кратковременный интенсивно цветной всплеск.

— Когда это было?

— Во второй раз, когда леди сказала, что поедет на Землю.

— И с чем это было связано?

— Не знаю. Это были изображения, а они не сопровождаются мысленными ощущениями, которые я могу определять.

— Тогда мы можем вывести заключение, что был или не был Совет расстроен предполагаемой поездкой леди на Землю, но доктор Амадейро точно был.

— Не просто расстроен. Он, похоже, был в высшей степени встревожен. Словно он и в самом деле имел в руках проект, как мы подозревали, уничтожения Земли, и испугался, что этот проект откроют. Больше того, друг Дэниел, при упоминании леди о ее намерениях доктор Амадейро быстро взглянул на меня, единственный раз за все врёмя заседания. Вспышка эмоциональной интенсивности как раз совпала с этим взглядом. Я думаю, его встревожила мысль о моей поездке на Землю. Как мы можем предположить, он чувствует, что я со своими способностями могу быть главной опасностью для его плана.

— Но его тревогу можно так же принять за страх, что земляне попытаются захватить тебя как улучшенного робота, и тем причинить ущерб Авроре.

— Возможность, что такое случится, друг Дэниел, и ущерб для космонитов слишком малы для уровня его тревоги. Да и какая потеря для Авроры, если Земля захватит какого-то робота Жискара?

— По-твоему, доктор Амадейро знает, что ты не просто робот, Жискар?

— Я не уверен. Может, он только подозревает это. Если бы он знал, разве он не приложил бы усилий, чтобы воздержаться от своих планов в моем присутствии?

— Может, ему просто не повезло, что леди Глэдия не захотела отделиться от нас? Он не мог настаивать, чтобы именно ты не присутствовал тут, не выдавая знания о тебе.

Дэниел помолчал.

— Великая выгода для тебя, что ты способен оценивать эмоциональное состояние мозга. Но ты говорил, что всплеск эмоций доктора Амадейро при известии о путешествии на Землю был вторым. А когда был первый?

— Первый был при упоминании о ядерном усилителе, хорошо известном на Авроре. Они не портативны, но достаточно легки для установки на космических кораблях, но это не та вещь, которая могла подействовать на него, как удар грома. Откуда же такая тревога?

— Может быть, — сказал Дэниел, — усилитель играет какую-то роль в его плане в отношении Земли?

— Возможно.

Тут дверь открылась, и голос сказал:

— Привет, Жискар!

Жискар посмотрел на вошедшую и спокойно сказал:

— Здравствуйте, мадам Василия.

— Значит, ты помнишь меня, — сказала Василия.

Она тепло улыбнулась.

— Да, мадам. Вы хорошо известный роботехник, и ваше лицо время от времени появляется в гиперволновых новостях.

— Брось, Жискар. Я имела в виду не то, что ты узнал меня. Я хотела сказать, что ты помнишь меня и когда-то звал меня мисс Василия.

— Я помню и это, мадам. Это было очень давно.

Василия закрыла за собой дверь, уселась в кресло и повернула голову к другому роботу:

— А ты, конечно, Дэниел?

— Да, мадам, — сказал Дэниел. — У вас прекрасная память. Я помню вас, потому что был со следователем Илайджем Бейли, когда он допрашивал вас.

— Не упоминай этого землянина, — резко сказала Василия. — Я тоже узнала тебя, Дэниел. Ты также известен на свой лад, как и я. Ты вдвойне известен, потому что ты величайшее творение покойного доктора Хэна Фастольфа.

— Вашего отца, мадам, — сказал Жискар.

— Ты прекрасно знаешь, Жискар, что я не придаю значения чисто генетическим связям. Больше не упоминай о них.

— Не буду, мадам.

— А эта?

Она бросила небрежный взгляд на спящую.

— Поскольку вы оба здесь, я могу предположить, что эта спящая красавица — солярианка.

— Это леди Глэдия, — сказал Жискар, — и я ее собственность. Вы хотите ее разбудить, мадам?

— Мы только расстроим ее, Жискар, если будем говорить с тобой о старых временах. Пусть спит.

— Хорошо, мадам.

— Разговор между мной и Жискаром вряд ли будет тебе интересен. Дэниел, — сказала Василия. — Не подождешь ли ты снаружи?

— Боюсь, что я не могу уйти, миледи. Моя задача — охранять леди Глэдию.

— Я не думаю, что ее нужно охранять от меня. Ты видишь, что со мной нет моих роботов, так что одного Жискара вполне достаточно.

— В комнате ваших роботов нет, мадам, но, когда открылась дверь, я видел в коридоре четырех роботов. Так что я лучше останусь.

— Ладно, я не собираюсь пересиливать данные тебе приказы. Можешь остаться. Жискар!

— Да, мадам?

— Ты помнишь, как ты был впервые активирован?

— Да, мадам.

— Что ты помнишь?

— Сначала свет, потом звук, потом выкристаллизировался доктор Фастольф. Я понимал Галактический Стандартный и имел некоторые представления о знаниях, встроенных в мои позитронные мозговые пути. Три Закона, большой словарный запас с определениями, обязанности робота, социальные обычаи. Другим вещам я быстро научился.

— Ты помнишь своего первого хозяина?

— Да. Доктор Фастольф.

— Подумай как следует, Жискар. Не я ли?

Жискар помолчал и сказал:

— Мадам, мне было поручено оберегать вас в меру моих способностей, как собственность доктора Фастольфа.

— Я думаю, тут было несколько большее. В течение десяти лет ты повиновался только мне, а кому-нибудь другому, включая доктора Фастольфа, только изредка, как следствие твоих обязанностей робота, и то лишь в том случае, когда была выполнена твоя главная обязанность по моей охране.

— Я был назначен к вам, леди Василия, это верно, но собственником оставался доктор Фастольф. Как только вы оставили его дом, доктор Фастольф взял полный контроль надо мной как мой хозяин. Он оставался моим хозяином и позже, когда назначил меня к леди Глэдии. Он был моим единственным хозяином, пока был жив. После его смерти по его завещанию право собственности на меня было передано леди Глэдии, и так оно остается и до сих пор.

— Не то. Я спросила тебя, помнишь ли ты, когда тебя впервые активировали, и что ты помнишь. Тогда ты не был таким, какой сейчас.

— Мой банк памяти, мадам, теперь несравненно полнее, чем был, и я приобрел много опыта, которого у меня раньше не было.

Голос Василии стал более строгим:

— Я говорю не о памяти и не об опытности. Я добавила тебе позитронные пути, исправила их и усовершенствовала.

— Да, мадам, вы делали это с помощью и с одобрения доктора Фастольфа.

— Один раз, Жискар, в одном случае я ввела улучшение без помощи и одобрения доктора Фастольфа. Ты помнишь это?

Жискар молчал довольно долго.

— Я помню один случай, когда я не был свидетелем вашей консультации с доктором Фастольфом. Я решил что вы консультировались с ним в мое отсутствие.

— если так, то ты решил неправильно. Вообще-то, поскольку ты знал, что доктора Фастольфа не было в то время на Авроре, ты не мог так решить. Ты увиливаешь и употребляешь не то слово.

— Нет, мадам, вы могли консультироваться с ним по гиперволне. Я считал это возможным.

— Тем не менее, эта добавка целиком моя. Ты стал совсем другим роботом после этого. Робот, каким ты стал с тех пор, был моим дизайном, моим созданием, и ты это прекрасно знаешь.

Жискар молчал.

— Ну, Жискар, по какому праву доктор Фастольф был твоим хозяином, когда ты был активирован?

Она подождала и резко сказала:

— Отвечай, Жискар! Это приказ!

— Поскольку он меня спроектировал и заведовал конструированием, я был его собственностью.

— А когда я эффективно перепроектировала и реконструировала тебя весьма основательно, разве ты не стал моей собственностью?

— Я не могу ответить на этот вопрос, — сказал Жискар. — По этому особому случаю потребовалось бы решение суда. Вероятно, это зависело бы от степени реконструирования.

— А ты знаешь, какова эта степень?

Жискар опять не ответил.

— Это ребячество, Жискар. Неужели я должна подталкивать тебя после каждого вопроса? Не заставляй меня это делать. В этом случае молчание — верный знак согласия. Ты знаешь, что была перемена, и знаешь, насколько она была фундаментальна, и знаешь, что я это знаю. Ты усыпил солярианку, потому что не хотел, чтобы она узнала это от меня. Она ведь не знает?

— Нет, мадам.

— И ты не хочешь, чтобы она это знала?

— Не хочу, мадам.

— Дэниел знает?

— Да, мадам.

Василия кивнула:

— Я так и подозревала из-за его желания остаться здесь. Так вот, слушай меня, Жискар. Допустим, суд обнаружит, что до того, как я реконструировала тебя, ты был обычным роботом, а после моей реконструкции ты стал чувствовать состояние мозга отдельного человека и выправлять его по своему желанию. Как ты думаешь, сочтут ли они перемену достаточно большой, чтобы передать право собственности на тебя в мои руки?

— Мадам Василия, такую вещь нельзя представить в суд. Я уверен, что при таких обстоятельствах я буду объявлен государственной собственностью. Могут даже приказать дезактивировать меня.

— Вздор! Что я — ребенок? С твоими способностями ты можешь отвести суд от подобного решения. Я не говорю, что мы обратимся в суд. Я требую от тебя твоего собственного решения. Разве ты не считаешь, что я твоя настоящая хозяйка еще с тех пор, когда я была совсем молодой?

— Мадам Глэдия считает себя моей хозяйкой, и пока закон, не сказал иначе, она и должна так считать.

— Но ты знаешь, что она и закон действуют по недоразумению. Если ты жалеешь чувства солярианки, то легко вправить ей мозги, чтобы она больше не считала тебя своим. Ты даже можешь внушить ей чувство облегчения, когда я возьму тебя у нее. Я прикажу тебе так сделать, как только ты сам признаешь то, что и так знаешь, что твоя хозяйка — я. Дэниел давно знает о твоей природе?

— Мадам Василия, — вдруг заговорил Дэниел, — поскольку Жискар не считает себя вашей собственностью, он легко может заставить вас забыть, и тогда вы будете вполне довольны настоящим положением вещей.

Василия холодно взглянула на него:

— Может? Видишь ли, не твое дело решать, кого Жискар рассматривает как свою хозяйку. Он знает, что его хозяйка — я, так что его долга рамках Трех Законов — полностью принадлежать мне. Если он должен заставить кого-то забыть, и может это сделать, ему придется выбирать, и он выберет любого, кроме меня. Меня он не может заставить забыть, он вообще не может вмешиваться в мой мозг. Благодарю тебя, Дэниел, что ты дал мне случай сделать это совершенно спокойно.

— Но эмоции мадам Глэдии так тесно связаны с Жискаром, что принуждение к забвению может повредить ей.

— Это может решать только Жискар, — сказала Василия. — Жискар, ты мой, ты это знаешь, и я приказываю тебе ввести забвение в мозг этого человеко-обезьяннего робота, который стоит рядом с тобой, и в женщину, которая неправильно считает тебя своей собственностью. Сделай это, пока она спит, и тогда это не принесет ей никакого вреда.

— Друг Жискар, — сказал Дэниел, — леди Глэдия — твоя законная хозяйка. Если ты внушишь забвение леди Василии, ей вреда не будет.

— Будет, — тут же возразил а Василия. — Солярианке не будет вреда, поскольку у нее лишь впечатление, что она владелица Жискара, а я знаю о ментальной силе Жискара. Вытаскивать это из меня сложнее, и, поскольку я твердо намерена сохранить это знание, в процессе удаления его Жискар нанесет мне ущерб.

— Друг Жискар… — начал Дэниел.

Но Василия сказала твердо и резко:

— Робот Дэниел Оливо, я приказывают тебе замолчать. Я не хозяйка тебе, но твоя хозяйка спит и не отдает тебе контрраспоряжение, поэтому ты должен повиноваться моему приказу.

Дэниел замолчал, но губы его шевелились, словно он пытался заговорить вопреки приказу. Василия следила за ним, иронически улыбаясь:

— Видишь, Дэниел, ты не можешь говорить.

Дэниел сказал хриплым шепотом:

— Могу, мадам. Мне трудно, потому что кое-что предшествует Вашему приказу, управляющему только Вторым Законом.

Василия широко раскрыла глаза и резко сказала:

— Молчи, я сказала! Ничто не может предшествовать моему приказу, кроме Первого Закона, а я уже показала, что Жискар нанесет наименьший вред — в сущности, вообще никакого, — если вернется ко мне. Он повредит мне — хотя именно он меньше всего способен принести вред — если примет любой другой ход действий.

Она наставила палец на Дэниела и прошипела:

— Молчать!

Дэниел с явным усилием издал какой-то звук вроде жужжания. Затем он сказал более тихим, но все еще слышным шепотом:

— Мадам Василия, есть кое-что, превосходящее Первый Закон.

Жискар сказал так же тихо:

— Друг Дэниел, ты не должен так говорить. Ничто не превышает Первый Закон.

Василия, слегка нахмурясь, проявила искру интереса:

— Вот как? Дэниел, предупреждаю тебя, если ты пойдешь дальше в этом споре, ты просто разрушишься. Я никогда не видела робота, делающего то, что делаешь ты, и, наверно, будет очень интересно наблюдать твое самоуничтожение. Говори.

После этого приказа голос Дэниела стал совершенно нормальным.

— Спасибо, мадам Василия. Много лет назад я сидел у смертного ложа землянина, о котором вы не велели мне упоминать. Могу ли я теперь упомянуть его имя, если вы и так знаете, о ком я говорю?

— Об этом полицейском Бейли, — беззвучно сказала Василия.

— Да, мадам. Он сказал мне перед смертью: работа каждого индивидуума вносит вклад в целое и таким образом становится вечной частью целого. Это целое — сумма человеческих жизней, прошлых, настоящих и будущих, как ковра, существующего многие тысячелетия, и он стал более прекрасным за все это время. Даже космониты являются частью ковра, а что такое одна нитка по сравнению с целым? «Дэниел, — сказал он, — держи свой мозг твердо направленным на ковер, и не позволяй себе горевать из-за одной выдернутой нитки».

— Слащавая сентиментальность, — пробормотала Василия.

— Я уверен, — продолжал Дэниел, — что партнер Илайдж хотел защитить меня от факта его скорой смерти. Он называл свою жизнь ниточкой ковра. Это его жизнь была «одной выдернутой ниткой», чтобы я не огорчался. Его слова помогли мне в этом кризисе и защитили меня.

— Не сомневаюсь, — сказала Василия, — но выкладывай суть того, что превышает Первый Закон, потому что это и уничтожит тебя...

— Четыре десятилетия я обдумывал слова Илайджа Бейли. Я, вполне вероятно, понял бы их сразу, если бы на моем пути не стояли Три Закона, в моих размышлениях мне помогал друг Жискар, который давно чувствовал, что Три Закона неполны. Мне помогали также некоторые пункты недавней речи леди Глэдии в Поселенческом Мире. Кроме того, этот теперешний кризис, леди Василия, обострил мое мышление. Теперь я знаю, в чем именно неполны Три Закона.

— Робот, он же роботехник, — с легким презрением заметила Василия, — каким же образом Три Закона неполны, робот?

— Ковер жизни важнее одной нити. Это приложимо не к одному моему партнеру Илайджу, а ко всем, и мы вывели заключение, что человечество как целое более важно, чем один человек.

— Ты запнулся, говоря это, ты сам не веришь этому.

— Есть закон выше Первого Закона: «Робот не может повредить человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был нанесен вред». Я думаю теперь об этом как о Нулевом Законе Роботехники. Тогда Первый Закон должен гласить: «Робот не может повредить человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред, если это не противоречит Нулевому Закону».

— И ты все еще держишься на ногах, робот?

Василия фыркнула.

— Все еще держусь, мадам.

— Тогда я тебе кое-что объясню, робот, и посмотрим, переживешь ли ты объяснение. Три Закона Роботехники относятся к отдельным людям и отдельным роботам. Ты можешь указать на индивидуального робота. Но что такое «человечество», как не абстракция? Можешь ты указать на человечество? Ты можешь повредить или не повредить определенному человеку и понять, был ли причинен вред? А можешь ты повредить человечеству? Можешь ты понять этот вред? Можешь указать на него?

Дэниел молчал. Василия широко улыбнулась:

— Отвечай, робел; можешь ты увидеть вред, нанесенный человечеству, и указать на него?

— Нет мадам. Но я уверен, что такой вред может существовать, и вы видите, что я все еще на ногах.

— Тогда спроси Жискара, может ли и будет ли он повиноваться твоему Нулевому Закону Роботехники?

Дэниел повернул голову к Жискару:

— Друг Жискар?

Жискар медленно ответил:

— Я не могу принять Нулевой Закон, друг Дэниел. Ты знаешь, что я много читал о человеческой истории. Я нашел в ней великие преступления, совершенные одними против других, и всегда для этих преступлений находились оправдания, что они-де совершались ради племени, государства или даже всего человечества — абстракция, так легко найти оправдание всему. Следовательно, твой Нулевой Закон не подходит.

— Но ты знаешь, друг Жискар, что сейчас опасность для человечества существует, и она наверняка даст плоды, если ты станешь собственностью мадам Василии. Это-то, по крайней мере, не абстракция.

— Опасность, о которой ты упоминаешь, не явно известна, а лишь предполагается. Мы не можем строить на этом действия по пренебрежению Тремя Законами.

Дэниел помолчал и тихо сказал:

— Но ты надеешься, что твое изучение человеческой истории помажет тебе установить законы, управляющие человеческим поведением, что ты научишься предсказывать и управлять человеческой историей, по крайней мере, положить начало, так, чтобы когда-нибудь кто-то тоже научился предсказывать я направлять ее. Ты даже назвал эту технику «психоисторией». Разве в этом ты не имеешь дело с человеческим ковром? Разве ты не пытаешься работать с человечеством как с единым целым, а не как собранием индивидуальных людей?

— Да, друг Дэниел, но это всего лишь надежд а, и я не могу основывать свои действия только на надежде и не могу изменить Три Закона в соответствии с ней.

Дэниел ничего не ответил, а Василия сказала:

— Ну, вот, робот, все твои попытки ни к чему не привели. Однако ты все еще стоишь на ногах. Ты на редкость упрям, а робот, который может отрицать Три Закона и все-таки продолжает функционировать, явно опасен для любого человека. По этой причине ты будешь незамедлительно демонтирован. Случай слишком опасный, чтобы обращаться к медлительному закону, тем более, что ты, в конце концов, только робот, а не человек, на которого пытаешься походить.

— Миледи, — сказал Дэниел, — вы наверняка не можете вынести такое решение.

— Я его все равно вынесу, а если и будут потом законные последствия, я их улажу.

— Вы лишите леди Плодник второго робота, «а которого не претендовали.

— Она и Фастольф лишили меня моего робота Жискара более двух столетий назад, а я не думаю, что когда-нибудь расстроила их хоть на миг. Так что я не огорчусь тем, что отниму у нее робота. У нее много других роботов, а в Институте их тоже достаточно, чтобы проводить ее домой.

— Друг Жискар, может, ты разбудишь леди Глэдию, и она сумеет убедить леди Василию…

Василия хмуро глянула на Жискара и сказала:

— Нет, Жискар. Пусть женщина спит.

Жискар, шевельнувшийся при словах Дэниела, застыл. Василия щелкнула пальцами. Дверь открылась, вошли четыре робота.

— Ты был прав, Дэниел, здесь четыре робота. Они демонтируют тебя, а я приказываю тебе не сопротивляться. А потом мы с Жискаром уладим все остальное.

Она оглянулась через плечо на вошедших роботов:

— Закройте дверь и быстро и эффективно размонтируйте этого робота.

Она указала на Дэниела. Роботы посмотрели на Дэниела и несколько секунд не двигались. Она сказала с нетерпением:

— Я же сказала, что он робот, и вы не должны обращать внимания на его человеческую внешность. Дэниел, скажи им, что ты робот.

— Я робот, — сказал Дэниел, — и я не буду сопротивляться.

Василия отошла в сторонку. Роботы двинулись вперед. Дэниел стоял, опустив руки. Он последний раз взглянул на спящую Глэдию и повернулся к роботам. Василия улыбнулась:

— Интересно будет.

Роботы остановились. Василия сказала:

— Беритесь за него.

Они не двигались. Василия стала растерянно поворачиваться к Жискару, но не завершила действия: мускулы ее ослабли, иона упала.

Жискар подхватил ее, усадил на полу, прислонив к стене, и сказал, задыхаясь:

— Мне нужно несколько секунд, а потом мы уйдем.

Эти секунды истекли. Глаза Василии оставались открытыми и остекленевшими. Ее роботы были неподвижными. Дэниел шагнул к Глэдии; Жискар пришел в себя и сказал роботам Василии:

— Охраняйте свою леди. Не позволяйте никому входить, пока она не проснется. Она проснется спокойной.

В это время Глэдия зашевелилась, и Дэниел помог ей встать. Она удивленно спросила:

— Кто эта женщина? Чьи это роботы? Как она…

Жискар сказал твердо, но несколько устало:

— Потом, миледи, я объясню, а сейчас нам нужно спешить. И они ушли.

Амадейро прикусил губу, бросил взгляд на задумавшегося Мандамуса и сказал:

— Но она настаивала. Она говорила, что она одна может справиться с Жискаром, только она может оказать на него достаточно сильное влияние и предупредить его, чтобы он не пользовался своими ментальными силами.

— Вы никогда не говорили мне об этом, доктор Амадейро.

— Не о чем было говорить, молодой человек, и я не вполне верил, что она права.

— А теперь вы верите?

— Полностью. Она ничего не помнит о том, что произошло.

Амадейро кивнул:

— И она ничего не помнит о том, что говорила мне раньше.

— А она не притворяется?

— Я видел ее энцефалограмму. Она резко отличается от прежних.

— Есть шанс, что она со временем вспомнит?

Амадейро горестно покачал головой.

— Кто знает. Но я сомневаюсь.

— Ну, это неважно. Мы можем принять ее сообщение за истину и будем знать, что Жискар может оказывать влияние на мозг. Это ключевое знание, и теперь оно наше. В сущности, даже хорошо, что наша коллега роботехник провалилась с этим делом. Если бы Василия получила контроль над этим роботом, вы тоже очень скоро оказались бы под ее контролем… и я также, если предположить, что она сочла бы меня достаточно ценным для контроля.

Амадейро кивнул:

— Я полагаю, что она держала в уме что-то вроде этого. Хотя сейчас трудно сказать, что у нее на уме. Она как будто — внешне, по крайней мере — нисколько не пострадала, если не считать специфической потери памяти. Все остальное она, видимо, помнит, но кто знает, как все это повлияло на ее более глубокие мыслительные процессы и на ее знания и опыт как роботехника. Этот Жискар мог бы сделать из такого опытного человека, как она, чрезвычайно опасный феномен.

— Вам не приходило в голову, доктор Амадейро, что поселенцы, возможно, правы в своем недоверии к роботам?

— Почти приходило, Мандамус.

Мандамус потер руки:

— Из вашего подавленного настроения я делаю вывод, что все это дело было обнаружено уже после того, как Жискар покинул Аврору.

— Правильный вывод. Поселенческий капитан взял на свой корабль солярианку и двух ее роботов, и отправился на Землю.

— Что же нам теперь делать?

— Мне кажется, это еще не провал, — медленно произнес Амадейро. — Если мы выполним наш проект, мы победим, есть Жискар или его нет. А выполнить его мы можем, что бы там Жискар ни делал с эмоциями, читать мысли он не может. Он, вероятно, способен сказать, когда волна эмоций проходит через головной мозг, может отличить одну эмоцию от другой, заменить одну на другую, внушить сон или амнезию — что-нибудь беззубое вроде этого, но острого — не может. Он не ухватит слова или идеи.

— Вы в этом уверены?

— Так говорила Василия.

— Она могла не знать. В конце концов, она не сумела взять контроль над роботом, хотя была уверена в своих силах. Это не слишком доказывает точность ее понимания.

— Однако я верю ей б этом. Для чтения мыслей понадобилась бы такая сложная схема позитронных путей, что совершенно невероятно, как ребенок мог включить ее в робота два столетия назад. Это невозможно даже при нынешнем состоянии науки, Мандамус. Вы, конечно, согласитесь с этим.

— Хотелось бы так думать. Значит они едут на Землю?

— Я уверен в этом.

— Зачем порядочной, воспитанной женщине ехать на Землю?

— У нее нет выбора, если Жискар влияет на нее.

— А зачем Жискару нужно, чтобы она ехала туда? Не узнал ли он о нашем проекте? Вы, кажется, думаете, что нет.

— Возможно, что не знает. Его мотивы для поездки могут быть ничем иным, как желанием поставить себя и солярианку вне пределов нашей досягаемости.

— Я не думаю, чтобы он боялся нас, если сумел справиться с Василией.

— Дальнобойное оружие, — ледяным голосом сказал Амадейро, — может сбить его. Его способности, вероятно, имеют ограниченную дальность. Они базируются только на электромагнитном поле и ни на чем больше, так что чем дальше он от нас, тем слабее его мощь. Но тогда он обнаружит, что из поля действия нашего оружия он не вышел.

Мандамус нахмурился. Он чувствовал себя явно неуютно.

— У нас, похоже, некосмонитская привязанность к насилию, доктор Амадейро. Хотя в данном случае сила, я полагаю, и может быть дозволена.

— В данном случае? Когда робот способен вредить людям? Я бы считал так. Мы найдем предлог для отправки корабля в преследование. Вряд ли стоит объяснять истинную причину.

— Нет, — подчеркнуто сказал Мандамус. — Представьте себе, сколько будет желающих иметь личный контроль над роботом?

— Чего мы не можем позволить. Это вторая причина, по которой я считаю, что уничтожение робота — наиболее безопасный и предпочтительный путь действий.

— Вы, вероятно, правы, — неохотно сказал Мандамус, — но я не думаю, что разумно рассчитывать только на это уничтожение. Я должен немедленно поехать на Землю. Выполнение проекта нужно ускорить, даже если мы не поставим все точки над „и“ и не перечеркнем все „т“. Как только он будет выполнен — все. Никакой мысленаправляющий робот ни под чьим контролем не сможет переделать сделанное. А если он и сделает что-нибудь, это уже не будет иметь значения.

— Вы говорите в единственном числе. Я тоже поеду.

— Вы? Земля — ужасный мир. Я-то должен ехать, а вам зачем?

— Я тоже должен. Я не могу остаться здесь и ждать. Вы не ждали этого так долго, как ждал я, Мандамус. У вас нет старых счетов, как у меня.

Глэдия снова была в космосе и снова видела Аврору в форме шара. ДЖ был занят чем-то, во всем корабле чувствовалась неопределенная, но всеобъемлющая атмосфера чрезвычайного положения, словно готовилось сражение, словно их преследовали. Глэдия потрясла головой. Она могла мыслить ясно и чувствовала себя хорошо, но когда мысли ее возвращались к тому времени в Институте после ухода Амадейро, ее охватывало странное ощущение нереальности. Был провал во времени. Вот она сидит на кушетке, ей хочется спать, а в следующий момент в комнате оказались четыре робота и женщина, которых раньше не было. Значит, она спала, но не помнит этого. Какой-то провал в несуществование…

Теперь оглядываясь назад, она вспомнила женщину. Это была Василия Алиена, дочь Хэна Фастольфа, в чувствах которого ее заменила Глэдия. Глэдия ни разу не видела Василию, только несколько раз на экране. Глэдия всегда думала о ней как о своем втором „я“, далеком и враждебном. У них было неопределенное сходство во внешности, которое все всегда замечали, но сама Глэдия уверяла, что не видит его и прямо противоположное отношение к Фастольфу. Как только они оказались на корабле, и она осталась одна со своими роботами, она задала неизбежный вопрос:

— Что Василия Алиена делала в комнате, и почему меня не разбудили, когда она пришла?

— Мадам Глэдия, — сказал Дэниел, — на ваш вопрос отвечу я, потому что другу Жискару, наверное, трудно говорить об этом.

— А почему ему трудно, Дэниел?

Мадам Василия пришла с надеждой убедить Жискара войти в ее штат.

— Уйти от меня? — с негодованием сказала Глэдия. Она не очень любила Жискара, но это не имело значения. Что ее — то ее.

— И вы позволили мне спать и управлялись сами с этим делом?

— Мы чувствовали, мадам, что сон вам необходим. К тому же мадам Василия приказала нам оставить вас спать. И, наконец, по нашему мнению, Жискар ни в коем случае не должен был перейти к ней. По всем этим причинам мы и не будили вас.

Глэдия возмутилась:

— Я надеюсь, что Жискар ни на минуту не подумал оставить меня. Это было бы незаконно как по аврорским законам, так и по законам роботехники, что особенно важно. Стоило бы вернуться на Аврору и подать на Василию в суд.

— В данный момент это было бы нежелательно, миледи.

— Какие у нее основания взять Жискара? Было хоть одно?

— Когда она была маленькой, Жискар был приставлен к ней.

— Официально?

— Нет, мадам. Доктор Фастольф просто позволил ей пользоваться им.

— Тогда она не имеет никаких прав на Жискара.

— Мы указали ей на это, мадам. По-видимому, все дело в сентиментальной привязанности к нему мадам Василии.

Глэдия фыркнула:

— Он а обходилась без Жискара еще до того, как я приехала на Аврору. Она прекрасно могла продолжать в том же духе и не делать незаконных попыток лишить меня моей собственности.

Затем она беспокойно добавила:

— Вы должны были меня разбудить!

— С мадам Василией было четыре робота, — сказал Дэниел. — Если бы вы проснулись и между вами начался шум, роботам трудно было бы разобраться, какие приказы правильные.

— Уж я нашла бы правильный приказ, можешь быть уверен.

— Я не сомневаюсь, мадам, но и мадам Василия тоже могла бы, ведь она одна из умнейших роботехников в Галактике.

Глэдия переключила внимание на Жискара.

— А тебе нечего сказать?

— Только то, что все хорошо кончилось, мадам.

Глэдия задумчиво посмотрела в слабо светившиеся глаза робота, так сильно отличавшиеся от человеческих глаз Дэниела, и ей подумалось, что тот инцидент был, вообще-то говоря несущественным. Пустяки. Сейчас есть другое, над чем стоит подумать: они едут на Землю.

Она почему-то больше не думала о Василии.

— Я беспокоюсь, — сказал Жискар почти конфиденциальным тоном, звуковые волны которого почти не колебали воздух.

Поселенческий корабль спокойно ушел с Авроры, и преследования вроде бы пока не было. Активность на борту была обычной, а поскольку все было автоматизировано, царило спокойствие, и Глэдия спала спокойно.

— Я беспокоюсь о леди, друг Дэниел.

Дэниел достаточно хорошо знал характеристики позитронных связей Жискара, так что не нуждался в объяснениях.

— Направить леди Глэдию было необходимо, друг Жискар. Если бы она стала расспрашивать дальше, ей могли бы стать ясны твои способности, и тогда исправление стало бы более опасным. Достаточно вреда, что уже сделали из-за того, что леди Василия узнала о них. Мы не знаем, с кем и со многими ли она поделилась этим знанием.

— И все-таки я не хотел делать это исправление. Если бы леди Глэдия хотела забыть, все было бы просто и без риска, но она с силой и злобой желала знать об этом деле. Ей досадно, что она не сыграла в нем большой роли. Поэтому я вынужден был рвать связки солидной интенсивности.

— Это было необходимо, друг Жискар.

— Однако возможность причинения вреда в этом случае все-таки была. Если представить связующие силы в виде тонкого эластичного шнура — хилая аналогия, но другой не придумано, — тогда обычно торможения, с которыми я имею дело, так тонки, что исчезают при моем прикосновении. Но мощная связующая сила щелкает и отскакивает, когда рвется, и отскочивший конец может ударить подругам, совершенно не относящимся сюда связующим силам, ударить и захлестнуть, безмерно усилив их. В этом случае человеческие эмоции и отношения могут неожиданно измениться, и это почти наверняка приведет к вреду.

— У тебя впечатление, что ты повредил леди, друг Жискар?

— Думаю, что нет. Я был исключительно осторожен, я работал все то время, пока мы разговаривали. Спасибо, что ты позаботился принять на себя главный удар в разговоре и сумел не попасться между правдой и полуправдой. Но, несмотря на это, на всю свою осторожность, я пошел на риск, и меня удручало, что я сознательно рисковал. Это было так близко к нарушению Первого Закона, что требовало от меня исключительных усилий. Я уверен, что не был бы способен сделать это, если бы…

— Да, друг Жискар?

— если бы ты не разъяснил мне свой взгляд на Нулевой Закон.

— Значит, ты принимаешь его?

— Нет, я не могу. А ты можешь? Встав лицом к лицу с возможностью нанести вред индивидуальному человеческому существу или допустив, чтобы ему был причинен вред, можешь ли ты допустить этот вред во имя абстрактного человечества? Подумай?

— Я не уверен, — сказал Дэниел.

Голос у него дрожал. Он сделал паузу и продолжил с усилием:

— Мог бы. Только лишь концепция подталкивает меня… и тебя. Она помогла тебе рискнуть внести исправление в мозг леди Глэдии.

— Да, это верно, — согласился Жискар, — и чем больше мы думаем о Нулевом Законе, тем больше он подталкивает нас. Интересно, может ли он сделать это в особо крайнем случае? Может ли он помочь нам пойти на риск, более широкий, чем мы обычно рискуем?

— И все-таки я убежден в ценности Нулевого Закона, друг Жискар.

— Наверное, и я был бы убежден, если бы мог определить, что мы понимаем под „человечеством“.

Помолчав Дэниел сказал:

— Разве ты не принял Нулевой Закон недавно, когда остановил роботов мадам Василии и стер из ее мозга знания о твоих умственных способностях?

— Нет, друг Дэниел, не совсем так. Я пытался принять его, но не по-настоящему.

— Однако твои действия…

— Они были продиктованы комбинацией мотивов. Ты говорил мне о своей концепции Нулевого Закона, и она показалась мне имеющей некоторую ценность, но недостаточную, чтобы зачеркнуть Первый Закон или даже зачеркнуть использование Второго Закона в приказах мадам Василии. Затем, когда ты обратил мое внимание на приложение Второго Закона к психоистории, я почувствовал, что сила позитронной мотивации становится выше, но все-таки не настолько высокой, чтобы перешагнуть через Первый Закон или даже сильный Второй Закон.

— Но ты свалил мадам Василию, — прошептал Дэниел.

— Когда она приказала роботам демонтировать тебя, друг Дэниел, и показала явные эмоции удовольствия, беспокойство о тебе, добавленное к тому, что уже сделала концепция Нулевого Закона, вытеснило Второй Закон и стало соперничать с Первым. Комбинация Нулевого Закона, психоистории, моей преданности леди Глэдии и твоей беды продиктовала мне действия.

— Моя беда вряд ли могла воздействовать на тебя, друг Жискар. Я всего лишь робот. Она могла повлиять на мои собственные действия по Третьему Закону, но не на твои. Ты без колебаний уничтожил надзирательницу на Солярии и мог бы наблюдать над моим уничтожением каких-либо действий с твоей стороны.

— Да, друг Дэниел, и обычно так и было. Однако твое упоминание о Нулевом Законе уменьшило интенсивность Первого Закона до ненормально низкой цены. Необходимость спасти тебя была достаточной, чтобы отринуть все остатки Первого Закона, и я действовал соответственно.

— Нет, друг Жискар. Перспектива вреда для робота вовсе не могла волновать тебя. Она ни в коем случае не могла бы способствовать нарушению Первого Закона, разве что ослабить его действие.

— Как ни странно, друг Дэниел, но я знаю, как это получилось. Может, потому, что, как я заметил, твоя манера мыслить все больше напоминает человеческую, но в тот момент, когда роботы направились к тебе, а леди Василия излучала дикую радость, мои позитронные пути реформировались аномальным образом. В тот момент я думал о тебе, как о человеке и действовал соответственно.

— Это было неправильно.

— Я знаю. И все-таки, если бы это случилось снова, я уверен, что появилось бы снова тоже аномальное изменение.

— Очень странно, — сказал Дэниел, — но, слушая тебя, я чувствовал, что ты поступил правильно. Случись обратная ситуация, я почти убежден, что тоже думал бы о тебе как о человеке.

Дэниел медленно и нерешительно протянул руку. Жискар неуверенно посмотрел на нее и также медленно протянул свою. Их пальцы встретились, и мало-помалу роботы пожали друг другу руки, как настоящие друзья, как они и называли один другого.

Глэдия огляделась, скрывая любопытство. Она впервые была в каюте ДЖ Каюта была заметно роскошнее, чем новая, предназначенная для нее. Экран был более тщательной отделки, была тут сложная система ламп и контактов, которая, как подумала Глэдия, служила Д.Ж. для связи со всем кораблем.

— Я почти не видела вас после отъезда с Авроры, Диджи, — сказала она.

— Польщен, что вы заметили это.

И ухмыльнулся:

— Сказать по правде, Глэдия, я это тоже заметил. Вы выпадаете из целиком мужской команды.

— Не слишком лестная причина, чтобы скучать по мне. Дэниел и Жискар тоже выпадают. Вы и по ним соскучились?

Д.Ж. оглянулся:

— Я так мало скучаю по ним, что только сейчас заметил их отсутствие. Где они?

— В моей каюте. По-моему, глупо таскать их с собой в ограниченном пространстве корабля. Они, похоже, даже рады были предоставить мне свободу, и это удивило меня. Впрочем, нет, если подумать. Ведь я довольно резко приказала им оставаться.

— Не странно ли это? Аврорцы никогда не ходят без своих роботов. Я уже это усвоил.

— Ну и что же? Когда я впервые приехала на Аврору, я научилась переносить реальное присутствие людей, поскольку солярианское воспитание не подготовило меня к этому. Научиться быть временами без своих роботов, когда я среди поселенцев, будет, вероятно, менее трудно.

— Прекрасно. Признаться, я предпочитаю быть с вами без устремленных на меня блестящих глаз Жискара и еще больше — без вечной улыбки Дэниела.

— Он вовсе не улыбается.

— А мне кажется, что у него чуть заметная, весьма неопределенная распутная улыбка.

— Вы что. Это совершенно чуждо Дэниелу.

— Вы не приглядывались к нему, как я. Его присутствие сдерживает и заставляет вести себя как полагается.

— Что ж, надеюсь, что так.

— Вам нет необходимости надеяться так подчеркнуто. Но это пустяки. Извините меня, что я так мало виделся с вами после отъезда с Авроры.

— Вряд ли стоит извиняться.

— Я думаю, что стоит, раз вы заговорили об этом. Но позвольте мне объяснить. Мы были настороже, были уверены, что нас станут преследовать аврорские корабли.

— Я бы подумала, что они рады избавиться от поселенцев.

— Конечно, но вы-то не поселянка, и они могли не хотеть выпустить вас. Они так старались вытащить вас с Бейлимира.

— Они и вытащили. Я доложила им обо всем.

— И ничего больше они не хотели?

— Нет.

Она нахмурилась, пытаясь вспомнить что-то, вдруг кольнувшее ей память, но так и не вспомнила, и повторила:

— Нет.

— Не очень понятно, что они не делали попыток задержать вас ни на Авроре, ни когда мы готовились оставить орбиту. Мне как-то не верилось, но скоро мы сделаем Прыжок, и после него никаких неприятностей не должно быть.

— А почему у вас чисто мужской экипаж? На аврорских кораблях смешанные команды.

— На обычных поселенческих тоже, а это торговое судно.

— Какая разница?

— Торговля связана с опасностью, жизнь грубая. Надо быть готовым ко всему. Женщины на борту создавали бы проблемы.

— Вздор! Какие проблемы создаю я?

— Не будем спорить. Такова традиция. Мужчины не возражают.

— Откуда вы знаете? Вы пробовали иметь смешанный экипаж?

— Нет. Но с другой стороны, нет вереницы женщин, умоляющих принять их на мой корабль.

— Но я здесь, и рада этому.

— К вам особое отношение. Кабы не ваши заслуги на Солярии, здесь было бы много неприятностей. Фактически они и бы ли. Ну, ладно, это неважно. Ровно через две минуты мы делаем Прыжок. Вы никогда небыли на Земле, Глэдия?

— Нет, конечно.

— И не видели Солнца — не солнца вообще, а Солнца?

— Нет. Впрочем, видела в исторических фильмах, но, думаю, в них показывали не настоящее Солнце.

— Уверен, что не настоящее. Если вы не против, приглушим свет в каюте.

Освещение упало, и Глэдия увидела на обзорном экране звезды более яркие и чаще разбросанные, чем в небе Авроры.

— Мы по ту сторону планетарного плана, — сказал Д.Ж. — Хорошо. Чуточку рисковали: мы должны были быть дальше от аврорской звезды перед Прыжком, но слегка поспешили. Вот Солнце.

— Вы имеете в виду ту яркую звезду?

— Да. Что вы о ней думаете?

Глэдии хотелось сказать: „Ну, звезда, как звезда“, но она сказала:

— Очень впечатляющая, — сказал ДЖ — В Галактике нет ни одного поселенца, который не считал бы ее своей. Излучение звезд, освещавших наши родные планеты, как бы взято взаймы, арендовано для использования, но только здесь — настоящее излучение, давшее нам жизнь. Эта звезда и планета Земля, вращающаяся вокруг нее, объединяют нас всех. А вы, космониты забыли о Солнце, поэтому вы далеки друг от друга, и долго не просуществуете.

— Места хватит для всех, капитан, — мягко сказала Глэдия.

— Да, конечно, но я не стал бы делать ничего такого, что усилит жизнеспособность космонитов. Я просто уверен, что так будет, но этого могло бы и не случиться, если бы космониты отказались от своей раздражающей уверенности в своем превосходстве, от своих роботов и от самопогружения в долгую жизнь.

— Значит, вот как вы смотрите на меня, Диджи?

— У вас были свои моменты. Вы усовершенствовались.

— Благодарю, — сказала она с явной иронией. — Вам, конечно, трудно поверить, но у поселенцев тоже хватает высокомерия. Вы лично также усовершенствовались, так что я возвращаю вам ваш комплимент.

Д.Ж. засмеялся:

— Все то, что я с удовольствием дал вам, а вы мне любезно вернули, связано с концом враждебности к долгой жизни.

— Вряд ли.

Глэдия засмеялась и удивилась, что его рука легла на ее руку Еще удивительнее было то, что она не отдернула своей руки.

— Я чувствую себя неловко, друг Жискар, — сказал Дэниел, — что леди Глэдия не под нашим непосредственным наблюдением.

— На борту этого корабля это необязательно, друг Дэниел. Я не определяю опасных эмоций, и в данный момент с ней капитан. Кроме того, ей полезно чувствовать себя хорошо без нас, по крайней мере, на то время пока мы будем на Земле. Возможно, нам с тобой придется провести неожиданную акцию, когда ее присутствие и безопасность явятся осложняющим фактором.

— Значит, это ты устроил сейчас ее отделение от нас?

— Чуть-чуть. Как ни странно, я обнаружил в ней сильную тенденцию подражать поселенческому образу жизни в этом отношении. Она подавляла стремление к независимости главным образом из-за ощущения, что этим нарушает обычаи космонитов. Эти ощущения и эмоции нелегко интерпретировать, потому что я никогда еще не сталкивался с ними у космонитов. Так что я просто ослабил торможение легчайшим прикосновением.

— А она не захочет вообще отказаться от наших услуг? Это очень огорчило бы меня.

— Этого не должно быть. Если она решит, что будет счастлива, живя без роботов, тогда и мы захотим для нее того же. Но я уверен, что мы будем полезны ей. Этот корабль — маленькое и специализированное обиталище, где нет большой опасности. Кроме того она чувствует себя в безопасности в присутствии капитана, и это уменьшает ее нужду в нас. На Земле мы, как я уже говорил, ей понадобимся, хотя и не так полно, как на Авроре. На Земле мы, возможно, будем нуждаться в большой гибкости.

— Значит, ты догадываешься о природе кризиса, стоящего перед Землей? Ты знаешь, что мы будем делать?

— Нет, друг Дэниел, не знаю. Это у тебя есть дар понимания. Ты видишь что-нибудь?

Дэниел некоторое время молчал.

— У меня есть кое-какие мысли.

—. Какие же?

— Помнишь в Роботехническом Институте перед тем, как леди Василия вошла в комнату, где спала леди Глэдия, ты говорил мне, что у Амадейро было два интенсивных всплеска тревоги? Первый — при упоминании о ядерном усилителе, а второй — при заявлении леди Глэдии, что она поедет на Землю. Мне показалось, что они имеют между собой связь. Я почувствовал, что кризис включает в себя использование ядерного усилителя на Земле, и что есть время остановить это дело. И доктор Амадейро боится, как бы мы действительно не остановили этот процесс, если поедем на Землю.

— Твой мозг говорит мне, что ты не удовлетворен этой мыслью. Почему, друг, Дэниел?

— Атомный усилитель ускоряет процессы распада, которые уже в действии, с помощью потока частиц. Вот, я и думаю, что доктор Амадейро хочет воспользоваться одним или несколькими ядерными усилителями, чтобы взорвать реакторы, снабжающие Землю энергией. Атомные взрывы должны вызвать разрушения жаром и механической силой, хотя пыль и радиоактивные продукты, вероятно, выбросятся в атмосферу. Если это и не нанесет Земле смертельный ущерб, уничтожение энергетических ресурсов Земли наверняка приведет к долговременному коллапсу земной цивилизации.

— Это страшная мысль, — мрачно сказал Жискар. — И она, похоже, является почти определенным ответом на вопрос о природе кризиса. Но почему ты не удовлетворен?

— Мне разрешили пользоваться корабельным компьютером, чтобы получить информацию о планете Земля. Как и полагается компьютеру поселенческого корабля, он богат такой информацией. Похоже, что Земля — единственный человеческий мир, который не пользуется реакторами микрослияния или массовыми источниками энергии. Там пользуются исключительно прямой солнечной энергией, и все ее станции находятся на геостационарной орбите. С атомным усилителем тут нечего делать, разве что уничтожать мелочь — космические корабли, случайные постройки; конечно, убыток ощутимый, но не угрожает существованию Земли.

— А не может быть, друг Дэниел, что доктор Амадейро имеет какой-то прибор, который способен разрушить генераторы солнечной энергии?

— Если так, то почему он реагировал на упоминание о ядерном усилителе? Против генераторов солнечной системы усилитель бесполезен.

Жискар медленно кивнул:

— Это хороший пункт. И еще один: если доктор Амадейро испугался нашей поездки на Землю, почему он не постарался остановить нас? Пока мы еще были на Авроре? А если слишком поздно узнал о нашем отлете, почему не послал корабль перехватить нас до того, как мы сделали Прыжок? Может, мы на совершенно неправильном пути, и, таким образом, сделали ложный шаг…

Интенсивная трель прерывистых звонков разнеслась по кораблю, и Дэниел сказал:

— Мы благополучно сделали Прыжок. Я чувствовал его несколько минут назад. Но мы еще не достигли Земли, и перехват, о котором ты говорил, еще может произойти, так что мы, вероятно, сделали шаг отнюдь не ложный.

ДЖ. не мог не восхищаться. Когда аврорцы перешли к действиям, они показали технологическую сноровку? Это был, без сомнения, новейший корабль, из чего сразу становилось ясным, что какую бы цель Аврора ни преследовала, она была близка ее сердцу. И этот корабль установил присутствие корабля Д.Ж. через пятнадцать минут после того, как тот поя вился в нормальном пространстве, причем, с большого расстояния. Аврорский корабль использовал короткофокусную гиперволновую систему. Голова говорящего была отчетливо видна в центральном пятне, а все остальное было в сером тумане. Если говорящий отодвигал голову на дециметр от центра, она тоже уходила в туман. Звуковой фокус тоже был ограничен. Ясно было, что тратился только минимум энергии корабля, который ДЖ. уже назвал вражеским — чтобы не показать ничего более.

Корабль Д.Ж. тоже имел короткофокусную гиперволну, но ей явно не хватало аврорской отделки и элегантности. Правда, его корабль был далеко не лучшим из поселенческих судов, но в любом случае космониты были далеко впереди в технологии.

Голова аврорца была в фокусе и вы глядела настолько реально, что казалась отрубленной, и Д.Ж. не удивился бы увидев кровь. Однако, приглядевшись, можно было заметить в сером тумане сначала шею, а затем бесспорно отлично сшитую униформу. Голова с пунктуальной вежливостью отрекомендовалась Лизиформом, командиром аврорского корабля „Борсалис“. Д.Ж., в свою очередь, назвал себя, выставив подбородок, чтобы его борода была в фокусе. Он считал, что она придает ему свирепый вид, могущий запугать безбородого космонита. ДЖ. принял традиционно неофициальный вид, и это также раздражало космонитского офицера, как и традиционная надменность последнего раздражала поселенца. Д.Ж. спросил:

— Какая у вас причина окликнуть меня, Лизиформ?

Аврорский командир преувеличивал акцент, видимо, считая его таким же устрашающим, как Д.Ж. считал свою бороду. Д.Ж. почувствовал сильное напряжение, стараясь понять его речь.

— Мы полагаем, — сказал Лизиформ, — что на борту вашего корабля аврорская гражданка по имени Глэдия Солярия. Это правильно, капитан Бейли?

— Мадам Глэдия на борту этого корабля, командир.

— Благодарю, капитан. С ней, как мне говорили, два робота аврорского производства — Р. Дэниел Оливо и Р. Жискар Ривентлов. Это правильно?

— Правильно.

— В таком случае, я должен информировать вас, что Р. Жискар Ривентлов в настоящее время опасен. Незадолго до того, как ваш корабль покинул Аврору, вышеуказанный робот Жискар нанес тяжелый вред аврорской гражданке вопреки Трем Законам. Следовательно, робот должен быть размонтирован и исправлен.

— Вы советуете, командир Лизиформ, чтобы мы на этом корабле демонтировали робота?

— Нет, сэр. Этого не должно быть. Ваши люди не имеют опыта работы с роботами и не смогут правильно демонтировать его, и тогда его нельзя будет исправить.

— Тогда мы сможем просто уничтожить его.

— Он слишком ценен для этого. Мы не желаем быть причиной ущерба на вашем корабле и на планете Земля, если вы там высадитесь. Поэтому мы просим выдать его нам.

— Командир, — сказал Д.Ж., — я ценю ваше беспокойство, но робот — законная собственность леди Глэдии, которая с нами. Вполне возможно, что она не согласится расстаться со своим роботом, а я, хоть и не хочу учить вас аврорским законам, уверен, что отнять его у нее — незаконно. Хотя мой экипаж и я не считаем себя связанными аврорскими законами, мы, тем не менее, не должны добровольно помогать вам в том, что ваше правительство может счесть незаконным действием.

В голосе командира послышался намек на нетерпение.

— О незаконности нет и речи, капитан. Опасные для жизни неисправности в работе робота вытесняют обычные права владельца. Тем не менее, если вы так ставите вопрос, мой корабль готов принять леди Глэдию с обоими ее роботами. В этом случае Глэдия Солярия не будет отделена от своей собственности до прибытия ее на Аврору, а там закон примет правильный курс.

— Но может статься, командир, что леди Глэдия не захочет покидать мой корабль и расставаться со своей собственностью.

— У нее нет выбора, капитан. Я законно назначен своим правительством требовать ее, и она, как аврорская гражданка, должна повиноваться.

— Но я не связан законами выдавать что бы то ни было со своего корабля по требованию иноземной власти. Что, если я пренебрегу вашими требованиями?

— В таком случае, капитан, я буду рассматривать это как недружественный акт. Я могу указать, что мы находимся в сфере планетной системы, частью которой является Земля. Вы не колебались учить меня аврорским законам, так что, извините, если я укажу вам, что ваш народ не считает возможным затевать враждебный конфликт в пространстве этой планетной системы.

— Это я знаю, командир, и не желаю им враждебности и недружественных действий. Но я еду на Землю по важному делу. Я теряю время на разговор и потеряю еще больше, если пойду к вам или буду ждать, пока вы подойдете ко мне, чтобы провести физическую передачу леди Глэдии и ее роботов. Я предпочел бы продолжать свой путь к Земле и официально принять на себя всю ответственность за робота Жискара и его поведение до того времени, когда леди Глэдия и ее роботы вернутся на Аврору.

— Могу посоветовать вам капитан, посадить женщину и роботов в спасательную шлюпку и отправить к нам с членом вашей команды в качестве пилота. Как только женщина и роботы будут выданы, мы сами эскортируем шлюпку в непосредственное окружение Земли и соответствующим образом вознаградим вас за потерю времени и беспокойство. Торговец не должен возражать против этою.

— Я и не возражаю, капитан, — сказал Д.Ж.

Он улыбнулся:

— Но член команды, посланный как пилот, может оказаться в большой опасности, поскольку будет один со страшным роботом.

— Капитан, если хозяйка робота твердо держит его под контролем, ваш член команды не будет в большей опасности в шлюпке, чем на корабле, и мы компенсируем ему риск.

— Но если робот полностью под контролем хозяйки, то ясно, что он не будет опасен, если останется с нами.

Командир нахмурился:

— Капитан, надеюсь, вы не собираетесь шутить шутки со мной. Вы слышали мое требование, и я хотел бы, чтобы вы немедленно удовлетворили его.

— Надеюсь, я могу посоветоваться с леди Глэдией?

— Да, если вы сделаете это безотлагательно. Прошу вас объяснить ей точно, в чем дело, Если же вы попытаетесь двинуться к Земле, я буду считать это недружественным актом, и приму соответствующие действия. Поскольку, как вы заявили, ваше путешествие к Земле имеет важное значение, я советую вам немедленно принять решение сотрудничать с нами. В этом случае вас не задержат надолго.

— Я сделаю, что смогу, — сказал Д.Ж. с каменным лицом.

Он отошел от экрана.

— Ну? — серьезно спросил Д.Ж.

Глэдия, казалось, была в отчаянии. Она машинально взглянула на Дэниела и Жискара, но они стояли молча и неподвижно.

— Я не хочу возвращаться на Аврору, Диджи, — сказала она. — Вряд ли они хотят уничтожить Жискара. Он в полном рабочем порядке, уверяю вас. Это просто уловка. Они по каким-то причинам хотят вернуть меня. Я полагаю, что нет возможности их остановить.

— Это аврорский военный корабль, — сказал Д.Ж., — и большой. А наш — всего лишь торговое судно. Мы можем поставить энергетические щиты, и одним ударом нас не уничтожить, но постепенно нас ослабят — в сущности довольно скоро — и тогда уничтожат.

— А вы не можете какими-нибудь способами поразить их?

— С моим вооружением? К сожалению, Глэдия, их щиты отразят все, что я могу кинуть на них, пока буду иметь возможность тратить энергию. Кроме того…

— Да?

— Видите ли, они зажали меня в угол. Я ведь думал, что они попытаются перехватить нас до нашего Прыжка, но они знали место моего назначения, прибыли сюда первыми и ждали меня. Мы внутри Солнечной системы. Земля является ее частью. Даже если бы я захотел, команда не станет мне подчиняться.

— Почему?

— Можете называть это предрассудком, Солнечная система — священное место, если желаете мелодраматического выражения. Мы не можем осквернить его сражением.

— Могу ли я принять участие в дискуссии? — неожиданно сказал Жискар.

ДЖ хмуро взглянул на Глэдию, и она сказала:

— Пожалуйста, позвольте ему. Эти роботы чрезвычайно умны. Я знаю, вам трудно этому поверить, но…

— Я выслушаю, но на меня это не повлияет.

— Сэр, — сказал Жискар, — я уверен, что они добиваются именно меня. Я не могу себе позволить стать причиной вреда для людей. Если вы не можете защититься сами и уверены, что погибните в конфликте с тем кораблем, у вас нет иного выбора, кроме как выдать меня. Я уверен, что если вы предложите им меня, у них не будет возражений, чтобы вы оставили леди Глэдию и друга Дэниела здесь. Это единственное решение.

— Нет! — яростно сказала Глэдия. — Ты мой, и я не выдам тебя! Я поеду с тобой, если капитан решит, что ты должен ехать, и присмотрю, чтобы они в самом деле не вздумали уничтожить тебя.

— Могу я тоже сказать? — спросил Дэниел.

ДЖ развел руки в комическом отчаянии.

— Пожалуйста. Все хотят говорить.

— Если вы решите выдать Жискара, вы должны понимать последствия. По-моему, Жискар думает, что на аврорском корабле ему не повредят. Но я не уверен, что так будет. Я считаю, что аврорцы всерьез думают, что он опасен, и, вполне вероятно, получили инструкции уничтожить спасательную шлюпку, когда она станет приближаться вместе с теми, кто будет на борту.

— Зачем это делать? — спросил Д.Ж.

— Аврорцы никогда не сталкивались и даже не представляют себе, что они назвали бы опасным роботом. Они не захотят взять такого на борт корабля. Я бы посоветовал вам, капитан, отступить. Почему бы не сделать еще один Прыжок от Земли? Мы не так близки к какой-то планетной массе, чтобы это помешало.

— Отступить? Вы хотите сказать — бежать? Я не могу.

— Ну, тогда отдайте нас, — сказала Глэдия с видом безнадежной покорности судьбе.

— Я не выдам вас, — яростно сказал Д.Ж., — и бежать не могу и не могу драться.

— Тогда что же остается? — спросила Глэдия.

— Четвертая альтернатива, — сказал Д.Ж. — Глэдия, я прошу вас оставаться здесь с вашими роботами, пока я не вернусь.

ДЖ просмотрел информационные данные. В течение разговора было достаточно времени, чтобы определить точное месторасположение аврорского корабля. Он был чуть дальше от Солнца, чем корабль ДЖ, и это было хорошо. Сделать Прыжок к Солнцу при таком расстоянии от него было, конечно, рискован но. Прыжок в сторону в сравнении с этим был сущим пустяком Была возможность несчастного случая при отклонении, но такое всегда возможно.

Он заверил команду, что не будет ни одного выстрела. Это было плохо в любом случае. У них была сильнейшая вера в то, что земное пространство защищает их, пока они не профанируют его покой насилием. Это был чистый мистицизм, который ДЖ мог бы презрительно высмеять, если бы сам не разделял это убеждение.

Он снова вошел в фокус. Он заставил себя ждать, но сигнала с той стороны не было: аврорцы показывали примерное терпение.

— Говорит капитан Бейли. Я хочу поговорить с командиром Лизиформом.

— Командир Лизиформ слушает. Могу я получить ваш ответ?

— Мы высадим женщину и двух роботов.

— Прекрасно! Это мудрое решение.

— И мы выдадим их как можно скорее.

— Тоже мудрое решение.

— Спасибо.

ДЖ дал сигнал, и корабль сделал Прыжок.

Он произошел мгновенно — как начался, таки кончился, или, во всяком случае, пропуск во времени не почувствовался.

— Новое положение вражеского корабля установлено, капитан, — доложил пилот.

— Хорошо, — ответил Д.Ж. — ты знаешь, что делаешь.

Корабль вышел из Прыжка на короткой скорости аврорского судна, и корректировка курса не составила труда, как и надеялись. Затем пришло ускорение.

Д.Ж. снова вошел в фокус.

— Командир, мы приближаемся к нашему способу выдачи. Можете стрелять, если хотите, но наши щиты подняты, и прежде чем вы их разобьете, мы подойдем к вам, чтобы сделать передачу.

— Вы высылаете шлюпку?

— Командир вышел из фокуса, но вскоре вернулся с перекошенным лицом:

— В чем дело? Ваш корабль идет на столкновение?

— Похоже, да, сэр, — сказал Д.Ж. — Это наиболее быстрый способ передачи.

— Но вы уничтожите свой корабль!

— И ваш тоже. Ваш корабль примерно в пятьдесят раз сильнее моего, если не больше. Жалкий обмен для Авроры.

— Вы вмешиваетесь в бой в Земном пространстве, капитан. Ваши обычаи не позволяют вам этого.

— Ах, вы знаете наши обычаи и пользуетесь ими. Но я не воюю. Я не выстрелил ни единым эргом энергии и не выстрелю. Я просто следую по своей траектории. Получилось так, что она совпадает с положением вашего корабля, но я уверен, что Вы отойдете до момента пересечения. Из этого ясно, что я не замышляю насилия.

— Стоп. Давайте обсудим это.

— Мне надоели обсуждения, командир. Может, мы должны разговаривать вечно? Если вы не отойдете, я потеряю, вероятно, четыре десятилетия с хвостиком. А сколько потеряете вы?

С аврорского корабля ударил пробный луч выстрела, как бы для проверки, подняты ли щиты на корабле Д.Ж. Они были подняты.

Щиты защищали корабль от электромагнитного излучения и субатомных частиц, включая нейтрино, и могли противостоять кинетической энергии малых масс — пылевых частиц и даже мелких метеоритов. Но они не действовали против больших кинетических энергий, таких, как энергия целого корабля на его суперсветовой скорости.

Даже с опасными массами, если они неуправляемы, как, например, метеориты, можно было справиться: корабельный компьютер автоматически отводил корабль в сторону метеорита, которому не могли противостоять щиты. Но это не могло сработать против корабля, который повернет туда же, куда и его мишень. Поселенческий корабль был вдвое меньше, и, следовательно, более маневренным.

Так что для аврорского корабля был только один способ избежать разрушения.

Д.Ж. следил за большим кораблем на экране и думал, знает ли Глэдия в своей каюте о том, что происходит. Она должна была почувствовать ускорение, несмотря на противоперегрузочное устройство в ее каюте.

Затем аврорский корабль просто исчез из виду» сделав Прыжок в сторону, и ДЖ, с огорчением заметил, что он задержал дыхание, и сердце его колотится. Неужели он не верил в защитное влияние Земли или собственный диагноз ситуации? Д.Ж. сказал холодно и со стальной решимостью:

— Хорошо, ребята. Курс к Земле!

— Вы серьезно, Диджи? — спросила Глэдия. — Вы в самом деле намеревались столкнуться с тем кораблем?

— Отнюдь, равнодушно сказал Д.Ж., — я на это не рассчитывал. Я просто надул их, зная, что они отступят. Эти космониты не станут рисковать своей жизнью, если легко могут избежать этого.

— Эти космониты? Это трусость!

— Я все время забываю, что вы космонитка, Глэдия.

— Забываете и, кажется, считаете, что это комплимент мне. А если бы они оказались так же глупы, как и вы, и проявили то же детское упрямство, которое вы считаете храбростью, остались бы на месте, что бы вы сделали?

— Ударил бы, — пробормотал Д.Ж.

— И все мы погибли бы.

— Трансакция была в нашу пользу, Глэдия. Паршивое старое торговое судно с Поселенческого Мира — и новенький современный корабль Внешнего Мира.

Д.Ж. откинулся в кресле и заложил руки за голову.

Как удивительно уютно чувствовал он себя, когда все кончи лось.

— Однажды я видел исторический фильм. Там в конце войны аэроплан, груженный взрывчаткой, намеренно врезался в морское судно, чтобы потопить его. Конечно, пилот расстался с жизнью.

— Это выдумка, — сказала Глэдия. — Не думаете же вы, что цивилизованные люди сделали бы такую же вещь в реальной жизни.

— А почему бы и нет. Если причина достаточно уважительная…

— Значит, вы чувствовали, что нырнули к славной смерти? Экзальтация? И потащили свою команду к той же смерти?

— Команда знала об этом. Мы не могли сделать ничего другого. Земля следила за нами.

— Люди на Земле ничего не знают.

— Я имею в виду — метафорически. Мы в Земном пространстве. Мы не могли поступить бесчестно.

— Ох, какой вздор! Вы рискнули так же и моей жизнью.

Д.Ж. взглянул на свою обувь.

— Хотите услышать нечто дикое? Это единственное, что тревожило меня.

— Что я должна умереть?

— Не совсем так. Что я потеряю вас. Когда этот корабль при казал мне выдать вас, я знал, что не сделаю этого даже по вашей просьбе. Я лучше протараню их, но вас они не получат. Пока я следил, как их корабль растягивается по экрану, я думал: «Если они не уйдут отсюда, я так и так потеряю ее». Я знал, что они уйдут, но все-таки думал…

Глэдия нахмурилась:

— Я не понимаю вас. Моя смерть вас не огорчала, но вы тревожились, что потеряете меня. Одно с другим не вяжется.

— Знаю. Я не говорю, что это рационально. Я думал о том, как вы бросились на надзирательницу, чтобы спасти меня, хотя знали, что она может одним ударом убить вас. Я думал о том, как вы стояли перед толпой на Бейлимире и победили ее, хотя раньше не видывали толпы. Я даже думал, как вы совсем молодой женщиной приехали на Аврору и научились жить по-новому. И мне казалось, что я не думал о смерти: я думал только о том, что потеряю вас. Вы правы, это, конечно, бессмысленно.

— Вы забыли о моем возрасте? Я была почти такая же, как сей — час, когда вы родились. Кроме того, у меня искусственный бедренный сустав, большой палец на левой руке протезный.

Она повертела им.

— Все зубы у меня керамические, имплантированные, а вы говорите так, словно охвачены страстью. К чему? К кому? Подумайте, Диджи! Посмотрите на меня, какая я!

Д.Ж. выпрямился и погладил бороду:

— Ладно, пусть я говорю глупо, но намерен продолжать в том же духе. Я знаю ваш возраст, знаю, что вы переживете меня и будете немногим старше, чем сейчас, и, значит, вы моложе меня. Да мне наплевать, если вы старше. Я только хотел, чтобы вы остались со мной, куда бы я ни пошел, до конца моей жизни.

Глэдия хотела что-то сказать, но Д.Ж. поспешно перебил ее:

— Ил и, если вам это больше подходит, чтобы я остался с вами, куда бы вы ни пошли, до конца моей жизни. Если это вас устроит.

— Я космонитка, вы — поселенец.

— Кого это беспокоит? Вас, Глэдия?

— Я имею в виду — детей не будет. У меня уже были.

— А мне какая разница? И так нет опасности, что имя Бейли не умрет.

— У меня есть своя задача. Я намерена нести мир в Галактику.

— Я помогу вам.

— А ваша торговля? Вы откажетесь от возможности разбогатеть?

— Мы кое-что сделаем вместе, ка к раз столько, чтобы мой экипаж был доволен и помогал бы мне поддерживать вас в вашей задаче миротворчества.

— Жизнь покажется вам скучной, Диджи.

— Разве? Мне кажется, что с вами она будет излишне волнующей.

— Вы, вероятно, будете настаивать, чтобы я отказалась от своих роботов?

Д.Ж. был потрясен.

— Так вот почему вы пытались говорить со мной без них? Я не обижусь, если вы оставите двоих, даже Дэниела с его распутной улыбочкой. Но если мы будем жить среди поселенцев…

— Тогда, я думаю, мне придется набраться храбрости и поступить так…

Она засмеялась, Д.Ж. тоже. Он протянул руки, и она вложила в них свои.

— Вы сумасшедший, я тоже, — сказала она. — Но все было так странно с того вечера, когда я смотрела на небо Авроры и хотела найти солнце Солярии, что, я полагаю, уже было безумием.

— Ничего. Я не возражаю, что вы были такой безумной…

Он замялся.

— Нет, я подожду о Я сначала сбрею бороду, а потом уже поцелую вас. Меньше опасность инфекции.

— Нет, не надо! Мне интересно, какое ощущение она дает.

И она быстро узнала это.

Командир Лизиформ ходил взад и вперед по своей каюте.

— Не было смысла губить корабль, — никакого смысла.

Его политический советник спокойно сидел на стуле и водил глазами за метавшимся туда и обратно собеседником.

— Да, конечно, — согласился он.

— Варварам что терять? Им в любом случае остается жить несколько десятилетий. Для них жизнь ничего не значит.

— Да, конечно.

— Но все-таки я в жизни не видел, чтобы поселенец сделал такое. Может, это новая фанатичная тактика, и у нас нет защиты против нее. Что, если они пошлют против нас корабли, но без людей на борту?

— Мы можем целиком роботизировать наши корабли.

— Это не поможет. Мы не можем позволить себе терять корабль. Нам нужно иметь щитовой нож, нечто такое, что пройдет сквозь щиты.

— Тогда и они сделают такой же, и нам придется изобретать ножеупорный щит, и им тоже, и так оно и пойдет на высшем уровне.

— Нам нужно нечто совершенно новое.

— Ну, — сказал советник, — может что-то и подвернется. Но ведь главным в нашей миссии была не солярианка с ее роботами, верно? Было бы неплохо, если бы нам удалось снять их с поселенческого корабля, но это дело второстепенное, не так ли?

— Все равно совету это не понравится.

— Это уж моя работа — позаботиться насчет этого. Главное, что Амадейро и Мандамус ушли с корабля, и теперь — на пути к Земле в скоростном челноке.

— Это верно.

— А вы не только отвлекли поселенческий корабль, но и задержали его. Это значит, что Амадейро и Мандамус покинули корабль незамеченными и будут на Земле раньше нашего варварского капитана.

— Я полагаю, что да. Но что из этого?

— Я сам хотел бы знать. Если бы только Мандамус, я бы и внимания не обратил, невелика персона. Но Амадейро? Бросить политическую борьбу дома в трудное время и ехать на Землю? Здесь должно быть что-то исключительно важное, ключевое.

— Но что?

Командиру, видимо, было Страшно досадно, что он так близко, почти фатально впутался в это дело, которое совершенно не понимает.

— Понятия не имею.

— Вы не думаете, что могут быть тайные переговоры на высшем уровне о какой-нибудь всеобщей модификации мирного заселения, о котором говорил Фастольф?

Советник улыбнулся.

— Мирное заселение? Если вы так думаете, то, значит, не знаете нашего доктора Амадейро. Он не поедет на Землю, чтобы заменить пару пунктов в мирном заселении. Его идеал — Галактика без поселенцев, и если он поехал на Землю… Ну, я могу только сказать, что не хотел бы в это время оказаться в шкуре поселенческих варваров.

— Я уверен, друг Жискар, — сказал Дэниел, — что мадам Глэдии неплохо без нас. Ты можешь чувствовать это на расстоянии?

— Я определяю ее мозг слабо, но безошибочна Она с капитаном, заметны перевозбуждение и радость.

— Великолепно, друг Жискар.

— Для меня не так уж великолепно. Я в состоянии некоторого расстройства и сильного напряжения.

— Мне больно это слышать. Могу я спросить о причине?

— Мы были здесь, когда капитан договаривался с аврорским кораблем.

— Да, но сейчас аврорский корабль ушел, так что капитан, похоже, договорился удачно.

— Он сделал это таким манером, о котором ты, видимо, не знал; хотя капитана здесь не было, мне нетрудно почувствовать его мозг. Он был переполнен напряжением и тревогой, а под этим собиралось и усиливалось чувство потери.

— И ты мог определить, что это за потеря?

— Я не могу описать мой метод анализа таких вещей, но потеря, похоже, была не того типа, какой я раньше ассоциировал с потерей вообще или с потерей неодушевленного предмета. Тут было чувство потери определенного лица.

— Леди Глэдии?

— Да.

— Но это естественно, друг Жискар. Он стоял перед возможностью передать ее на аврорский корабль.

— Для этого чувство было чрезмерно и интенсивно, рыдающее чувство. Это единственное слово, какое я могу придумать в этой связи. Это была потрясающая скорбь, ассоциирующая с чувством потери, словно леди должна уйти куда-то в недосягаемое место. В конце концов, все могло быть исправлено в будущем. Но нет, тут словно леди должна умереть и стать навеки недостижимой.

— Значит, он чувствовал, что аврорцы убьют ее? Но это, разумеется, невозможно.

— Это верно, что невозможно. Но дело не в этом. Я чувствовал нить ощущения личной ответственности, связанной с глубоким страхом потери. А обыскал мозг каждого члена экипажа, и пришел к предположению, что капитан намеренно послал свой корабль на столкновение с аврорским.

— Но этого тоже не может быть, — сказал Дэниел.

— А я принял это. Моим первым побуждением было изменить эмоциональный настрой капитана и изменить курс, но я не смог. Его мозг был насыщен решимостью и, несмотря на тревогу, напряжение и страх потери, такой уверенностью в успехе…

— Как же могли одновременно существовать страх потери и чувство уверенности в успехе?

— Друг Дэниел, я перестал удивляться способностям человеческого мозга одновременно содержать две противоположные эмоции, я просто принимаю их. 6 данном случае, если бы я попытался изменить мозг капитана в смысле перемены курса корабля, я мог бы убить его. Этого я не смог сделать.

— Но в этом случае могли бы умереть люди на корабле, включая мадам Глэдию, и еще несколько сотен человек на аврорском корабле.

— Они не должны были умереть, если капитан был прав в своей уверенности в успехе. Я не мог бы принести одну верную смерть, чтобы предупредить всего лишь вероятную смерть многих. В этом-то и трудность, друг Дэниел, с твоим Нулевым Законом. Первый Закон имеет дело с индивидуумом и с уверенностью, а твой Нулевой Закон имеет дело с неопределенной группой и вероятностью.

— Люди на борту этого корабля не неопределенная группа, это собранные вместе отдельные индивидуумы.

— Но если я должен был принять решение, то оно повлияло бы на судьбу одного индивидуума. Тут я ничего немоту поделать.

— Но все-таки ты что-то сделал?

— Я в отчаянии пытался воздействовать на мозг командира аврорского корабля после Прыжка, который приблизил нас к нему, но не смог, слишком велико было расстояние. Однако попытка оказалась не совсем бесплодной: я определил нечто вроде слабого гула. Я не сразу понял, что принял ощущения всех людей на борту аврорского корабля. Отфильтровать этот слабый гул от более сильных ощущений, идущих от нашего корабля — трудная задача.

— Я думаю, вообще невозможная, друг Жискар.

— Почти невозможная, но с огромными усилиями я все-таки сумел это сделать. Как я ни старался, я не мог выделить ни одного индивидуального мозга, Когда мадам Глэдия стояла перед большим количеством людей на Бейлимире, я ощущал анархическую путаницу мыслей, но сумел выделить то тут, то там индивидуальный мозг хотя бы на миг. Но в этом случае так не было.

Жискар задумался. Дэниел сказал:

— Я думаю, это аналогично тому, как мы различаем отдельные звезды в скоплении их, когда они относительно близки к нам.

Но в далекой Галактике мы видим только слабое свечение целого, а отдельных звезд не различаем.

— Удачная аналогия, друг Дэниел; когда я сосредоточился на слабом, но далеком шуме, мне показалось, что я смутно различаю проступающий сквозь него всплеск страха. Я не был уверен, но решил воспользоваться им. Я никогда еще не пытался повлиять на таком расстоянии, но все-таки старался усилить этот страх. Не могу сказать, удалось ли это.

— Аврорский корабль ушел. Значит, тебе удалось.

— Это еще ничего не значит. Он мог уйти и без моих усилий.

Дэниел задумался:

— Мог, если наш капитан был так уверен, что тот корабль уйдет…

— С другой стороны, — сказал Жискар, — я не думаю, что у капитана была рациональная база для такой уверенности. Мне казалось, что эта уверенность смешивалась с чувством благоговения и почтения к Земле. Эта уверенность была подобно тому доверию, какое испытывают дети по отношению к своим родителям, защитникам и тому подобному. Капитан верил, что влияние Земли не даст ему пропасть рядом с ней. Чувство, конечно, нерациональное.

— В этом ты, без сомнения прав, друг Жискар. Капитан при нас говорил о Земле самым почтительным тоном. Поскольку Земля не может реально влиять мистическим образом на успех события, вполне можно предположить, что имело место именно твое влияние. Больше того…

— О предположении, что индивидуальный человек конкретен, а все человечество абстрактно. Когда ты определил слабый шум на аврорском корабле, ты определил не индивидуума, а часть человечества. Если бы ты был ближе к Земле, и если бы посторонний шум был достаточно слабым, разве ты не уловил бы гул мысленной активности всего населения Земли? И далее, разве нельзя представить, что в Галактике вообще есть гул мысленной активности всего человечества? Как тогда насчет того, что все человечество — абстракция? Оно нечто такое, что ты можешь указать. Подумай об этом в связи с Нулевым Законом, и увидишь, что расширение Законов Роботехники оправдано твоим же собственным опытом.

После долгой паузы Жискар сказал медленно, как бы вытягивая из себя слова:

— Наверное, ты прав. Однако же, если мы высадимся на Земле, мы, может быть, сумеем воспользоваться Нулевым Законом, но пока не знаем как. Мы вроде бы знаем, что кризис, перед которым стоит Земля, включает в себя использование атомного усилителя, но, насколько нам известно, на Земле нет ничего такого, на чем мог бы сработать усилитель. Что же мы будем делать на Земле?

— Пока не знаю, — грустно сказал Жискар.

Шум! Глэдия ошеломленно прислушивалась. Это был не стук чего-то обо что-то, не скрип, не грохот, не взрыв. Его вообще нельзя было назвать каким-то словом. Он был мягким ненавязчивым, поднимавшимся и опускавшимся без какой-либо регулярности, но все время присутствовавший. Д.Ж. заметил, что она прислушивается, и сказал:

— Мы называем это жужжанием Города, Глэдия.

— Он когда-нибудь прекращается?

— В сущности, никогда, но чего ты хочешь? Если ты стоишь в поле, то слышишь ветер, шорох листьев, жужжание насекомых, крики птиц, шум бегущей воды. Это тоже никогда не прекращается.

— Это совсем другое дело.

— Нет то же самое? Здесь смесь звуков работы машин и различных шумов, производимых людьми, но принцип тот же самый, что и шум в поле. К полям ты привыкла и не слышишь их шума. Земляне не слышат шума Города тоже, за исключением тех редких случаев, когда возвращаются из сельской местности. Тогда они снова слышат его и радуются ему. Завтра ты тоже не будешь замечать его.

Глэдия задумчиво посмотрела вокруг с маленького балкона.

— Как много домов!

— Это верно. Они тянутся во всех направлениях на много километров, и вверх, и вниз тоже. Это ведь не просто Город, как на Авроре или Бейлимире. Это Город с заглавной буквы. Города существуют только на Земле.

— Стальные пещеры, я знаю. Ведь мы под землей, верно?

— Да. Должен сказать, что я и сам не сразу привык к этим вещам, когда впервые приехал на Землю. Куда ни пойдешь, везде полно народу, всюду мягкое освещение, похожее на солнечное, но солнца нет, и даже не знаешь, светит ли оно наверху, или закрыто тучами, или вообще мир погружен в ночь.

— Это делает Город замкнутым. Люди дышат одним и тем же воздухом.

— Но ведь так и в любом мире.

— Не так.

Она принюхалась:

— Пахнет.

— Все планеты пахнут. Даже Города на Земле пахнут по-разному. Ты привыкнешь.

— Как люди не задыхаются?

— Хорошая вентиляция.

— А если она сломается?

— Этого никогда не бывает.

Глэдия снова огляделась.

— Кажется, у всех домов балконы.

— Это признак статуса. У очень немногих людей квартиры имеют окна и, кто их имеет, хочет пользоваться этим преимуществом.

Глэдия поежилась:

— Ужасно! А как называется этот Город?

— Нью-Йорк, главный Город, но не самый большой. На этом континенте самые большие Мехико и Лос-Анджелес, а на других континентах есть Города больше Нью-Йорка.

— Но почему же Нью-Йорк главный?

— По обычной причине: здесь помещается Планетарное Правительство, Объединенные Нации.

— Нации? Земля была разъединена на несколько независимых политических единиц, верно?

— Верно. На десятки. Но это было до гиперкосмических путешествий. А название осталось. Это как раз и удивительно на Земле. Застывшая история. Все остальные миры новые и темные. Только Земля — человечество в своей сути.

Д.Ж. сказал это тихим шепотом и ушел в комнату. Комната была невелика и очень скудно обставлена.

— А почему никого нет? — разочарованно спросила Глэдия.

ДЖ. засмеялся:

— Не огорчайся, дорогая. Если ты хочешь парадов и внимания, то все будет. Просто я попросил оставить нас одних на некоторое время. Хочется немного мира и покоя, думаю и тебе тоже. Что касается моих людей, то они ухаживают за кораблем, чистят его, возобновляют запасы, следуют своим привязанностям.

— А, женщины?

— Нет я не это имел ввиду, хотя женщины тоже сыграют свою роль, но позже. Под привязанностью я подразумевал, что Земля все еще имеет религии, и это приятно людям. Во всяком случае, здесь, на Земле. Здесь они как-то больше значат.

— Ну-ну, — несколько пренебрежительно сказала Глэдия. — Застывшая история; как ты думаешь, мы можем выйти и немного пройтись?

— Послушай моего совета, Глэдия, не лезь сразу в такие дела. Их у тебя будет в избытке, когда начнутся церемонии.

— Но это все будет официально. Мы не сможем избежать их?

— Никаких шансов. Поскольку ты настойчиво стремилась стать героиней Бейлимира, ты также будешь ею и на Земле. Но церемонии в конце концов кончатся, и когда ты отдохнешь от них, мы получим гида и на самом деле посмотрим Город.

— У меня будут какие-нибудь затруднения взять с собой роботов?

Она показала на роботов, которые стояли в другом конце комнаты.

— Я обходилась без них, когда была с тобой на корабле, но если я окажусь в толпе чужих людей, я буду чувствовать себя в большей безопасности, если мор роботы будут со мной.

— Насчет Дэниела нет проблем. Он и сам герой. Он был партнером предка и может сойти за человека, а Жискар — явный робот, и в теории не должен допускаться в пределы Города, но в данном случае было сделано исключение, и я надеюсь, что так будет и в дальнейшем. В какой-то мере плохо, что мы должны ждать здесь и не можем выйти.

— Ты хочешь сказать, что меня пока нельзя выставлять на весь этот шум?

— Нет, я имею в виду общественные парки и дороги. Я должен был бы провести тебя по коридорам этого здания. Они тянутся буквально на километры, а ведь они составляют лишь мелкую часть Города. Здесь магазины, столовые, места для развлечений, туалеты, лифты, переходы и прочее. На одном этаже одного дома в одном Городе на Земле больше цвета и разнообразия, чем во всем поселенческом городе или в целом Внешнем Мире.

— Тут, наверное, легко заблудиться.

— Нет. Все знают свое соседство здесь, как и в любом другом мире. Даже иноземцам достаточно только смотреть на указатели.

— Я полагаю, что все эти прогулки люди вынуждены делать для своего же физического блага, — с сомнением сказала Глэдия.

— И для социального тоже. В коридорах все время народ, и принято, чтобы человек останавливался обменяться парой слов со знакомым или приветствовал малознакомого, а ходить абсолютно необходимо. Все лифты для вертикального перемещения. Снаружи здания есть фидер-линии сети экспресса. Вот это да! Ты увидишь.

— Я слышала о них. Это полосы, которые тащат тебя все быстрее и быстрее, или наоборот, медленнее и медленнее, когда переходишь с одной на другую. Я не могу этого делать, и не проси.

— Сделаешь. Я тебе помогу. Надо будет — на руках понесу. Но вообще-то тут нужно очень немного практики. Все земляне пользуются экспресс-путями, даже малыши детсадовского возраста и старики с палками. Должен признаться, что поселенцы в этом деле довольно неуклюжи. Я тоже не чудо грациозности, но могу. Ты тоже сможешь.

Глэдия тяжело вздохнула:

— Ну, ладно, попробую. Но вот что, Диджи, дорогой, нам нужно сколько-нибудь спокойную комнату на ночь. Я хотела бы приглушить ваше жужжание Города.

— Я думаю, что это можно устроить.

— И я не хочу есть в столовых.

— Ну, можно договориться, чтобы еду принесли сюда, но тебе лучше было бы участвовать в общественной жизни Земли. К тому же, я буду с тобой.

— Может быть, через некоторое время, Диджи, но не сразу. И я хочу иметь для себя женский туалет.

— О, вот это возможно. В любой комнате, предназначенной нам, будет умывальная раковина и ночная ваза, но если ты намерена принять душ или ванну, тебе придется идти в общественный туалет. Там будет женщина, которая познакомит тебя с процедурой и назначит тебе стояло или что там у них. Тебе никто не будет мешать. Все поселенцы знакомятся с общественными туалетами. В конце концов, это может быть тебе понравится, Глэдия. Мне говорили, что женский туалет — самое активное и веселое место. А вот в мужском, наоборот, не позволяется ни одного слова. Очень глупо.

— Все это ужасно, — пробормотала Глэдия. — Как же вы терпите недостаток уединения?

— В перенаселенном мире нужда заставляет, — легкомысленным тоном ответил ДЖ — Чего никогда не имел, о том никогда не скучаешь. Хочешь еще какой-нибудь афоризм?

— Нет, пожалуй.

Глэдия выглядела удрученно и ДЖ обнял ее за плечи:

— Ну, ладно. Все будет не так плохо, как вы думаете. Вот увидишь.

В общем-то это не было кошмаром, и Глэдия подумала, что ее опыт на Бейлимире дал ей какое-то предчувствие того, что являлось настоящим океаном человечества. Толпы были куда больше, чем на Поселенческом Мире, зато она, Глэдия, была здесь более изолирована от общего стада, чем тогда. Члены правительства были явно заинтересованы встречей с ней. Шла бессловесная вежливая борьба за достаточно близкое положение к ней, чтобы попасть вместе с ней в гиперпередачу. Это отделяло ее не только от толпы, но и от ДЖ и ее двух роботов. Ее даже вежливо подталкивали, чтобы ее глаза смотрели только в камеру. Она слушала бесчисленные речи, к счастью, краткие, но реально не слышала их. Она периодически улыбалась, вежливо и бездумно, показывая имплантированные зубы во всех направлениях, чтобы никого не обидеть. Она ехала в наземном карие по многокилометровым дорогам, и толпы, выстроившиеся вдоль ее пути, выкрикивали приветствия и махали ей. Она сомневалась, чтобы земляне когда-нибудь встречали космонита, и была уверена что ее случай беспрецедентный.

В одном месте она заметила кучку народа, собравшуюся около гппервизионного экрана, и на секунду увидела в нем свое собственное изображение. Она знала, что они слушали запись ее речи на Бейлимире, и думала, сколько же раз и в скольких местах это передается сейчас, передавалось раньше и будет впредь, и когда об этом услышат во Внешних Мирах. Может, ее сочтут изменницей по отношению к народу Авроры, и здешний прием послужит доказательством? Возможно. Но это ее не беспокоило. У нее миссия мира, и она будет следовать ей без колебаний, куда бы эта миссия ни завела ее, даже в невероятную оргию массового мытья и навязчивого бессознательного эксгибиционизма в женском туалете, которую она видела утром. Ну, может, не совсем без колебаний… Они подъехали к одной из экспресс-дорог, о которых говорил ДЖ, и она с откровенным ужасом посмотрела на бесконечную вереницу пассажирских каров, которые шли, шли и шли, и во всех были люди, ехавшие по срочным делам, либо просто не хотели толкаться, и теперь серьезно смотрели на толпу и на процессию, когда проезжали мимо. Затем наземный кар нырнул под экспресс-дорогу в короткий туннель, ничем не отличавшийся от перехода наверху — Город был весь из туннелей — и снова вынырнул на другой стороне. Наконец они прибыли в огромное общественное здание, к счастью, несколько более привлекательное, чем бесконечные одинаковые блоки жилых кварталов.

В здании состоялся еще один прием, где подавали спиртные напитки и различные горячие закуски. Привередливая Глэдия ничего не трогала. Тысячи людей крутились вокруг и подходили поговорить с ней. Видимо, это не включало обязательное рукопожатие, но некоторые ждали этого, и Глэдия) стараясь не показывать колебаний, кладя два пальца на протянутую ладонь, тут же убирала их. Несколько женщин собрались удалиться в туалет, и одна из них — очевидно, по общему ритуалу и тактичности — спросила Глэдию, не хочет ли она пойти с ними. Особой необходимости у Глэдии не было, но она подумала, что впереди долгая ночь, и позже, может быть, будет трудней уйти. В туалете как всегда стоял смех и щебет. Там были маленькие отделения, отгороженные с боков, но не спереди. Глэдия старалась убедить себя, что надо привыкать к местным обычаям. Во всяком случае, здесь была чистота и отличная вентиляция. На Дэниела и Жискара никто не обращал внимания. Это было как поняла Глэдия, из доброты. Роботы в Город не допускались. Сделать упор на присутствие Дэниела и Жискара означало бы разногласие с законом, поэтому было проще притвориться, как будто их нет. Когда начался банкет, они тихо сидели за столом с ДЖ недалеко от возвышения, где сидела Глэдия. Она очень экономно ела, думая, не испортит ли ей желудок эта пища. ДЖ, видимо, не слишком довольный своей ролью хранителя роботов, не спускал глаз с Глэдии, и время от времени она поднимала руки и улыбалась ему. Жискар, также следивший за Глэдией, имел возможность спокойно поговорить с Дэниелом под покровом непрекращавшихся разговоров и стука посуды.

— Друг Дэниел, в этом зале сидят высокие чиновники. Может быть, хотя бы у одного из них есть полезная для нас информация.

— Возможно, друг Жискар. Ты можешь, благодаря своим способностям, вести меня в этом отношении?

— Нет. Мысленный задний план не дает мне специфического эмоционального соответствия интересу. И случайных всплесков в моем непосредственном окружении тоже нет. Но вершина кризиса, я уверен, быстро приближается, пока мы сидим здесь без дела.

— Я попытаюсь действовать, как действовал бы партнер Илайдж, и форсирую темп, — серьезно сказал Дэниел.

Дэниел не ел. Он осмотрел собравшихся своими спокойными глазами и нашел того, кого искал. Он встал и пошел к другому столу, пристально глядя на женщину, которая ухитрялась быстро есть и одновременно разговаривать с мужчиной, сидевшим рядом с ней. Она была крепкой, коренастой, короткие волосы имели явные признаки седины. Лицо было немолодое, но приятное. Дэниел подождал естественного перерыва в разговоре, но не дождался, и спросил:

— Мадам, не могу ли я прервать вас?

Она посмотрела на него испуганно и явно недовольно.

— Да, — несколько резко сказала она. — В чем дело?

— Мадам, я прошу простить меня за вмешательство, но не позволите ли вы мне поговорить с вами?

Она хмуро посмотрела на него, а затем ее лицо смягчилось:

— Я догадываюсь по вашей исключительной внешности, что вы робот, верно?

— Я робот леди Глэдии, мадам.

— Да, но вы совсем человек. Вы Р. Дэниел Оливо?

— Это мое имя, мадам.

Женщина повернулась к мужчине и сказала:

— Пожалуйста, извините меня. Я просто не могу отказать этому роботу.

Ее сосед неопределенно улыбнулся и перенес свое внимание на блюдо, стоявшее перед ним. Женщина сказала Дэниелу:

— Если у вас есть стул, почему бы не принести его сюда? Я буду рада поговорить с вами.

— Спасибо, мадам.

Когда Дэниел вернулся со стулом и сел, она спросила:

— Вы в самом деле Дэниел Оливо?

— Это мое имя, мадам, — снова ответил Дэниел.

— Я имею в виду того, который работал когда-то с Илайджем Бейли. Вы не новая модель той же линии? Вы не Р. Дэниел Четвертый или еще какой-нибудь?

— Во мне мало что осталось, что не было бы заменено за прошедшие два столетня, модернизировано, улучшено, но мой позитронный мозг тот же, что и был, когда я работал с партнером Илайджем на трех разных планетах и на космическом корабле. Огоне меняли.

— Прекрасно!

Она с восхищением смотрела на него.

— Вы явно хорошей работы. Если бы все роботы были такие, как вы, я бы не возражала против вас. О чем вы хотели поговорить со мной?

— Когда вы подходили к леди Глэдии, мадам, до того, как мы все сели, вы представились ей как заместитель министра по энергетике, София Кинтана.

— Вы правильно запомнили. Это мое имя и должность.

— Должность относится ко всей Земле или к Городу?

— Всепланетное министерство.

— Значит, вы разбираетесь в энергетических полях?

Кинтана улыбнулась. Она, казалось, не имела ничего против того, чтобы ее допрашивал робот, это ее забавляло, а может, привлекал серьезный вид Дэниела и сам факт, что робот может задавать такие вопросы. Во всяком случае, она с улыбкой ответила:

— Я специализировалась по энергетике в Калифорнийском Университете, и имею степень магистра. А насколько я разбираюсь — трудно сказать. Я много лет на административной работе, кое-что могло бы забыться.

— Но вы могли быть хорошо знакомы с практическими аспектами земных энергетических запасов в настоящее время, не так ли?

— Да. С этим я согласна. Вы хотите что-то узнать об этом?

— Кое-что вызывает во мне любопытство, мадам.

— Любопытство? У робота?

Дэниел наклонил голову:

— Если робот достаточно сложен, он сознает в себе нечто, ищущее информацию. Это аналогично тому, что люди называют любопытством, и я свободно пользуюсь этим словом в связи со своими ощущениями.

— Очень хорошо. Так что вас интересует, Р. Дэниел? Могу я называть вас так?

— Да, мадам. Как я понимаю земные энергетические ресурсы идут со станций солнечной энергии, расположенных на геостацонарной орбите в экваториальной плоскости Земли?

— Правильно.

— Эти станции — единственный источник энергии для планеты?

— Нет. Они главные, но не единственные. Широко используется энергия внутреннего шара Земли, энергия ветра, волн, течения рек и так далее. Есть и комплексные смеси, и каждый вариант имеет свои достоинства. Но солнечная энергия все-таки самая главная.

— Вы не упомянули об атомной энергии, мадам. Вы не пользуетесь микросинтезом?

Кинтана подняла брови:

— Вы интересуетесь именно этим, Р. Дэниел?

— Да, мадам. Какова причина отсутствия источников атомной энергии на Земле?

— Они не отсутствуют, Р. Дэниел. Они используются в небольшом масштабе, например, в роботах. Их у нас как вы знаете, много в сельскохозяйственных районах. В вас, кстати, тоже есть источники?

— Да, мадам.

— Кое-где есть машины на этой энергии, нов мизерном количестве.

— Правда ли, мадам Кинтана, что источники энергии микросинтеза чувствительны к действию атомных усилителей?

— Наверняка. Да, конечно. Такой источник взорвется.

— Не может ли быть, чтобы кто-нибудь с помощью атомного усилителя всерьез повредил основную часть энергетических запасов Земли?

Кинтана засмеялась:

— Нет, ни в коем случае. Во-первых, я не думаю, чтобы кто-то передвигался с атомным усилителем с места на место. Он же весит несколько тонн, и вряд ли его можно пронести по улицам и коридорам Города. Такая попытка наверняка была бы замечена. Во-вторых, если бы атомный усилитель вступил в игру, он смог бы разрушить всего лишь несколько роботов и машин до того, как это дело будет замечено и прекращено. Нет никаких шансов вообще, чтобы можно было повредить нам в этом смысле. Вы хотели этого заверения, Р. Дэниел?

Его почти выпроваживали.

— Есть еще два небольших пункта, которые я хотел бы осветить, мадам Кинтана. Почему на Земле нет широкого использования источников микросинтеза? Все Внешние Миры зависят от них, все Поселенческие — тоже. Устройство это портативное, многостороннее, дешевое, не требует больших усилий по уходу, ремонту и перемещению.

— Как вы сами сказали, Р. Дэниел, вы чувствительны к атомному усилителю.

— И, как вы сказали, мадам Кинтана, атомные усилители слишком тяжелы и громоздки, чтобы ими пользоваться.

Кинтана широко улыбнулась и кивнула:

— Вы очень умны, Р. Дэниел. Мне никогда и в голову не приходило, что я буду вести подобную дискуссию с роботом. Ваши аврорские роботехники очень умелы, даже слишком, и я боюсь вести такую дискуссию. Вы знаете, у нас есть легенда о роботе Стивене Байерли, занимавшем высокий пост в правительстве.

— Это, вероятно, просто выдумка, мадам Кинтана, — серьезно сказал Дэниел. — Ни на одном из Внешних Миров нет роботов на правительственных постах. Мы просто роботы.

— Приятно слышать. Пойдем дальше; различие в источниках энергии имеет исторические корни. Когда развились гиперкосмические путешествия, у нас были источники микросинтеза, так что люди, оставляя Землю, брали их с собой. Они были необходимы на космическом корабле и на планетах тоже в течение поколений. Требовалось много лет, чтобы построить комплекс станций солнечной энергии, и, пока эта задача выполнялась, эмигранты оставались с реакторами микросинтеза. Так было в свое время и с космонитами, так теперь и с поселенцами. На Земле же использование солнечной энергии микрослияния развилось примерно в одно время, и использовалось и то, и другое. Наконец, мы могли бы сделать выбор — пользоваться одной из них или обеими. Мы выбрали солнечную энергию.

— Мне это кажется странным, мадам. Почему же не обеими?

— На этот вопрос не трудно ответить, Р. Дэниел. В прежние времена Земля экспериментировала с примитивными формами атомной энергии, и это был неудачный эксперимент. Когда пришло время выбирать между двумя видами энергии, люди Земли увидели в микросинтезе форму ядерной энергии, и отвернулись от нее. На других мирах, не имевших нашего опыта с примитивными формами ядерной энергии, не было причин отказываться от микросинтеза.

— Могу я спросить, что это были за примитивные формы?

— Расщепление урана. Оно полностью отличается от микросинтеза. Распад включает в себя расщепление массивного ядра, такого, как ядро урана. Микросинтез включает в себя объединение легких ядер, таких, как ядро водорода. Но и то, и другое — формы ядерной энергии.

— Я полагаю, уран должен быть топливом для расщепляющих приборов.

— Да, или другие тяжелые атомы, вроде тория или плутония.

— Но это исключительно редкие металлы.

— Эти элементы редки и на других планетах, на Земле же они хоть и не слишком обычны, но и не редки. Уран и торий широко распространены в земной коре в малых количествах, но в некоторых местах они сконцентрированы.

— Сохранились ли сейчас на Земле какие-нибудь расщепляющие приборы, мадам?

— Нет, нище и ни в каком виде. Люди будут жечь скорее нефть или даже дерево, чем расщепленный уран. Даже само слово «уран» табу в приличном обществе. Будь вы человеком и землянином, вы не задали бы такого вопроса, а я не ответила бы.

— Но вы уверены в этом, мадам? — настаивал Дэниел. — Нет ли такого секретного устройства для национальной безопасности?

— Нет, робот, — хмуро сказала Кинтана. — Я же сказала вам, такого устройства нет.

Дэниел встал:

— Благодарю вас, мадам, и приношу извинения, что отнял у вас время и коснулся щекотливой темы. С вашего разрешения, я вас сейчас оставлю.

Кинтана небрежно махнула рукой:

— Всего доброго, Р. Дэниел.

Она снова повернулась к соседу, уверенная, что в этой толпе никто не пытался подслушать разговор, и сказала:

— Могли бы вы представить дискуссию об энергетике с роботом!

Дэниел вернулся на свое место и тихо сказал Жискару:

— Ничего, друг Жискар. Ничего полезного.

Затем он грустно добавил:

— Может, я задавал неправильные вопросы? Партнер Илайдж задал бы правильные.

Генеральный секретарь Эдгар Эндрю, глава исполнительной власти Земли, был высоким и видным мужчиной, гладко выбритым в космонитском стиле. Он двигался размеренным, спокойным шагом, как бы всегда напоказ. Голос его, пожалуй, был высок для его фигуры. Упрямым он вроде не был, но сдвинуть его было нелегко. Не удалось и на этот раз.

— Нет, — твердо сказал он ДЖ — она должна появиться.

— У нее был тяжелый день. Генеральный секретарь, — говорил ДЖ — Она не привыкла к толпе, а я отвечаю за ее благополучие перед Бейлимиром, и моя личная честь поставлена на карту.

— Я понимаю ваше положение, — сказал Эндрю, — но я представляю Землю и не могу лишить жителей Земли возможности увидеть леди Глэдию. Коридоры полны народа, гиперпередача наготове, и я при всем желании не могу прятать леди. Да, в сущности, долго ли это продлится? Полчаса? Потом она может уйти и не появляться до завтрашнего вечера, когда ей придется выступать.

— Надо обеспечить ей комфорт. Она должна держаться на некотором расстоянии от толпы, — сказал Д.Ж.

— Будет кордон стражи безопасности. Это даст ей достаточное пространство. Передний ряд зрителей будет отодвинут. Сейчас они уже волнуются. Если мы не объявим, что она скоро появится, могут быть беспорядки.

— Это не было предусмотрено, — сказал ДЖ — Это небезопасно. Земляне не любят космонитов.

Генеральный секретарь пожал плечами:

— Что я могу сделать? В настоящий момент она героиня и не может отказаться выйти. Никто ничего ей не сделает, будут только приветствия; но если она не появится — дело другое. А теперь давайте пойдем.

Д. Ж. недовольно повернулся и встретил взгляд Глэдии. Она казалась усталой и несчастной.

— Придется, Глэдия. Ничего не поделаешь.

Она посмотрела на свои руки, как бы думая, могут ли они защитить ее, затем выпрямилась и подняла подбородок — маленькая космонитка среди орд варваров.

— Должна так должна. Ты будешь со мной?

— Пока меня не оттащат силой.

— А мои роботы?

Д.Ж. замялся:

— Глэдия, разве два робота могут помочь тебе среди миллионов людей?

— Я знаю, Диджи, и знаю также, что со временем останусь без них, если буду продолжать выполнять свою миссию. Но не сразу! В данный момент я буду чувствовать себя с ними в безопасности, есть в этом смысл или нет. Если эти земные чиновники хотят, чтобы я была представлена толпе, улыбалась, махала и так далее, присутствие Дэниела и Жискара помажет мне. Видишь ли, Диджи, я делаю очень большую уступку, хотя мне это неприятно, и я больше всего хотела бы уехать. Так пусть и они мне уступят в такой малости.

— Попробую, — явно обескураженно сказал Д.Ж.

Он снова подошел к Эндрю. Жискар спокойно пошел с ним.

Через несколько минут Глэдия в окружении отобранного контингента официальных лиц двинулась к открытому балкону. ДЖ держался чуть позади нее, а по бокам шли Дэниел и Жискар.

— Генеральный секретарь жалобно сказал:

— Ладно, я не знаю, как вам удалось уговорить меня, но все в порядке.

Он потер лоб, чувствуя легкую боль в виске, встретился взглядом с Жискаром и отвернулся с легкой дрожью.

— Но пусть они у вас стоят неподвижно, капитан, помните. И пожалуйста, присмотрите, чтобы тот, кто выглядит, как робот, не высовывался и был малозаметен. Мне от него как-то неуютно, к я не хочу, чтобы люди знали его больше, чем уже знают.

— Они будут смотреть на Глэдию, Генеральный секретарь, — сказал ДЖ, — и больше ни на кого.

— Надеюсь, — сказал Эндрю.

Он вздохнул, остановился взять капсулу с‘сообщением, которую кто-то протянул ему, сунул ее в карман и пошел дальше, не думая о ней.

Глэдии казалось, что с каждым шагом становится хуже — больше народу, больше шуму, больше яркого света, больше вторжения во все чувства. Раздались крики. Она слышала, как выкрикивается ее имя. Она с трудом подавила желание попятиться и встать неподвижно. Она подняла руки, махала и улыбалась, шум стал громче. Кто-то заговорил, его изображение появилось на громадном экране над балконом, чтобы вся толпа могла видеть. Без сомнения, это изображалось и на бесчисленных экранах в залах каждой части каждого Города на планете. Глэдия облегченно вздохнула, когда световое окно высветило кого-то другого. Она попыталась съежиться, чтобы голос говорившего отвлек внимание толпы.

Генеральный секретарь Эндрю, тоже желавший укрыться под покровом голоса и, кажется, радовавшийся, что ему не придется выступать, вдруг вспомнил о послании, лежавшем в его кармане, и встревожился: что могло оправдать вторжение в такую важную церемонию. Затем он испытал чувство сильного раздражения: скорее всего, это полнейший пустяк. Он прижал пальцем капсулу в нужном месте, извлек тонкий листок пластика, прочел сообщение и проследил, как листок скорчился и рассыпался. Смахнув оставшуюся от листка пыль, он сделал повелительный жест ДЖ. Шептаться не было необходимости при непрекращающемся шуме на площади. Эндрю сказал:

— Вы говорили, что встретились с аврорским кораблем в пространстве Солнечной системы?

— Да, я думаю, что земные сенсоры засекли его.

— Конечно, засекли. Вы сказали, что ни с одной стороны враждебных действий не было.

— Никакое оружие не использовалось. Они требовали мадам Глэдию и ее роботов, я отказал, и они ушли. Я все это изложил.

— Как долго это продолжалось?

— Недолго, несколько часов.

— Вы хотите сказать, что Аврора послала военный корабль только для того, чтобы поболтать с вами пару часов, а затем уйти?

ДЖ пожал плечами.

— Генеральный секретарь, я не знаю их мотивов. Я могу только доложить, что произошло.

Генеральный секретарь высокомерно взглянул на него.

— Но вы доложили не обо всем. Информация сенсоров теперь проанализирована компьютером и похоже, что вы напали.

— Я не выпустил ни одного киловатта энергии, сэр.

— А кинетическую энергию вы не учитываете? Вы воспользовались кораблем как снарядом.

— Вероятно, аврорцам так показалось. Они не подумали, что это блеф.

— А это был блеф?

— Да.

— Мне кажется, капитан, что вы были готовы разрушить два корабля внутри Солнечной системы и вызвать этот воздушный кризис. Страшное дело.

— Но я не предполагал разрушения, и его не было.

— Но ведь этот процесс задержал вас и отвлек ваше внимание.

— От чего, Генеральный секретарь?

— Они выпустили орбитальный модуль, вроде бы с двумя людьми на борту, который пошел к Земле.

Мужчины погрузились в свои дела. Никто на балконе не обращал внимания на них. Только два робота по бокам Д.Ж. смотрели на них и слушали. Как раз в это время оратор закончил свою речь словами:

— Леди Глэдия, урожденная космонитка на планете Солярия, живущая как космонитка на планете Аврора, но ставшая гражданкой Галактики на поселенческой планете Бейлимир…

Он повернулся и сделал широкий жест.

— Леди Глэдия…

Толпа разразилась громким радостным гулом, взметнулся лес машущих рук. Глэдия почувствовала легкое прикосновение к своему плечу и услышала голос у самого уха:

— Прошу вас, мадам, несколько слов.

Глэдия слабо сказала:

— Люди Земли!

Слова прогремели, и сразу настала тишина. Глэдия повторила более твердо:

— Люди Земли, я стою перед вами, такой же человек, как и вы, чуточку старше, это верно, так что мне не хватает вашей юности, ваших надежд, вашей способности к энтузиазму. Мое несчастье, однако, уменьшается сейчас тем фактом, что я в вашем присутствии чувствую, как меня захватывает ваше пламя, так что плащ возраста спадает.

Послышались аплодисменты, и на балконе кто-то кому-то сказал:

— Она заставляет их радоваться их короткой жизни. Эта космонитка чертовски нахальна!

Эндрю не обратил на это внимания. Он сказал Д.Ж.:

— Весь этот эпизод с вами, видимо, был задуман для того, чтобы отправить этих людей на Землю.

— Я не мог этого знать, — сказал Д.Ж. — О чем я мог думать, кроме как о спасении леди Глэдии и моего корабля? Где они высадились?

— Неизвестно. Разве они не могли высадиться в любом из приемных пунктов Города?

— Думаю, что нет.

— Это не имеет значения, — сказал Генеральный секретарь. — Разве что доставило мне некоторую неприятность. За прошедшие несколько лет было множество высадок такого рода, но ни одна так тщательно не готовилась. Ничего никогда не случалось, и мы не обращали внимания. В конце концов, Земля — открытый мир. Это дом человечества, и любой человек с любого мира может свободно приезжать и уезжать, даже космониты если пожелают.

Д.Ж. погладил свою бороду:

— Тем не менее, их намерения не обещают нам ничего хорошего.

Глэдия в это время говорила:

— Я желаю вам всем добра на этой родине человечества, в этом чудесном Городе.

Она принимала аплодисменты, улыбаясь и махая. Эндрю возвысил голос, чтобы его было слышно в шуме толпы:

— Каковы бы ни были их намерения, они ни к чему не приведут. На Земле мир с тех пор, как космониты ушли, а Поселенчество окрепло как внутри, так и снаружи. Уже многие десятилетия сумасбродные головы уходят на Поселенческие планеты, так что ума вроде вашего, капитан, который рискует уничтожением двух кораблей в пространстве Солнечной системы, на Земле не найти. На Земле нет больше существенного уровня преступлений, нет насилия. Стражам безопасности приказано контролировать эту толпу, но без оружия, потому что оно не нужно.

Пока он говорил кто-то в толпе поднял бластер и тщательно прицелился.

Множество вещей случилось почти одновременно. Голова Жискара повернулась к толпе, привлеченная каким-то неожиданным эффектом. Глаза Дэниела повернулись туда же, увидели целившийся бластер, и Дэниел, обладая более острым зрением, чем у человека, и более быстрыми рефлексами, прыгнул.

Раздался звук выстрела. Люди на балконе замерли, а затем разразились громкими восклицаниями. Д.Ж. схватил Глэдию и оттащил ее в сторону. Шум толпы сменился страшным ревом. Прыжок Дэниела направлялся на Жискара, и Жискар был повален на пол. Выстрел бластера попал в комнату за балконом и прожег дыру в потолке. Линия от бластера до дыры прошла бы через ту часть балкона, где секунду назад находилась голова Жискара. Жискар прошептал:

— Не человек. Робот.

Дэниел, поднимая Жискара, быстро оглядел сцену. Балкон возвышался над нижним уровнем метров на шесть, пространство перед ним было пусто. Стражи безопасности пробирались к тому месту в толпе, где стоял возможный убийца. Дэниел перемахнул через перила балкона и побежал к толпе. У него не было иного выбора. Он никогда еще не встречался ни с чем подобным. Было крайне необходимо добраться до робота с бластером прежде, Чем его уничтожат, и, думая об этом, Дэниел обнаружил, что впервые за все свое существование не остановился на пунктуальности защиты индивидуальных человеческих существ от вреда. Он готов был расталкивать их. Он и в самом деле расталкивал их, зычно крича:

— Дайте дорогу? Типа с бластером надо допросить! Стражи безопасности бежали за ним и, наконец нашли типа, лежавшего и избитого. Даже на Земле, гордящейся отсутствием насилия, взрыв ярости против явного убийцы оставил следы. Убийцу повалили, били кулаками и ногами. Большая плотность толпы спасла убийцу оттого, чтобы быть разорванным на части. Множество нападавших с двух сторон имели сравнительно малый успех. Стражи безопасности с трудом отогнали толпу. Рядом с поверженным роботом лежал бластер. Дэниел, игнорируя бластер, опустился на колени рядом с убийцей.

— Ты можешь говорить? — спросил он.

Светлые глаза уставились на Дэниела.

— Могу, — ответил убийца негромко, но совершенно нормальным голосом.

— Ты аврорского происхождения?

Убийца не ответил. Дэниел быстро сказал:

— Я знаю, что аврорского. Это был лишний вопрос. Где твоя база на этой планете?

Убийца не ответил.

— Где твоя база? — повторил Дэниел. — Ты должен отвечать. Я приказываю.

— Ты не можешь приказывать мне. Ты — Р. Дэниел Оливо. Я слышал о тебе и повиноваться тебе не должен.

Дэниел поднял глаза, дотронулся до ближайшего стражника и сказал.

— Сэр спросите этого типа, где его база.

Испуганный страж пытался говорить, но издал только хриплое карканье. Он смущенно откашлялся и гаркнул:

— Где твоя база?

— Мне запрещено отвечать на этот вопрос, сэр, — ответил убийца.

— Ты должен, — твердо сказал Дэниел. — Спрашивает планетарный чиновник. Сэр, прикажите ему отвечать.

— Я приказываю тебе отвечать, пленник, — сказал страж.

— Мне запрещено отвечать на этот вопрос, сэр.

Страж потянулся было резко схватить убийцу за плечо, но Дэниел быстро сказал:

— Бесполезно применять силу, сэр.

Он оглянулся вокруг. Шум толпы почти смолк. В воздухе чувствовалось напряжение: множество народа тревожно ожидало, что сделает Дэниел. Он сказал нескольким стражам, столпившимся вокруг него и поверженного убийцы:

— Не очистите ли вы мне дорогу, сэр? Я отнесу пленника к леди Глэдии. Она, наверное, сможет заставить его отвечать.

— А как насчет медицинской помощи пленнику? — спросил один страж.

— Это не понадобится, сэр, — ответил Дэниел.

Пояснять он не стал.

— Как такое могло случиться?

Эндрю вздохнул. Губы его дрожали. Он глянул на дыру в потолке: налицо очевидность имевшего место насилия. Наверху уже слышались шаги и стук: дыру латали.

Глэдия, успешно преодолев дрожь в голосе, сказала:

— Ничего не случилось. Я невредима. Всего и дела — починить дыру и, может быть, дополнительно отремонтировать комнату. Вот и все.

— Не все, — сказал Эндрю. — Это погубило ваши планы на ваше главное приветствие планете.

— Это событие сделало как раз обратное, — сказала Глэдия. — Планета будет с большим вниманием слушать меня, раз я чуть не стала жертвой бластера.

— Но ведь может быть повторение, вторая попытка.

Глэдия слегка пожала плечами:

— Это означает, что я на правильном пути, Генеральный секретарь Эндрю, я недавно обнаружила, что у меня есть миссия. Мне не приходило в голову, что эта миссия может быть для меня опасной. Но если опасность — мера моей эффективности, то я рискну.

Жискар сказал:

— Мадам Глэдия, пришел Дэниел, по-видимому с тем индивидуумом, который стрелял в этом направлении.

В дверях появился Дэниел, несший расслабленную, не сопротивляющуюся фигуру, и с ним полдюжины стражей безопасности.

Снаружи шум толпы стихал и удалялся. Видимо, толпа расходилась, и периодически из громкоговорителя слышалось:

— Никто не пострадал. Опасности нет. Расходитесь по домам!

Эндрю знаком выслал стражников.

— Этот самый? — резко спросил он.

— Без сомнения, сэр, — ответил Дэниел. — Оружие лежало рядом с ним, были свидетели его действий, да и сам он признался.

Эндрю ошеломленно смотрел на него:

— Но он так спокоен, будто и не человек.

— А он и не человек, сэр. Он человекоподобный робот.

— На земле нет человекоподобных роботов, кроме вас.

— Этот робот, Генеральный секретарь, как и я, аврорского производства.

Глэдия нахмурилась:

— Но этого не может быть. Роботу не могли приказать меня убить.

Д.Ж. обняв Глэдию за талию, злобно сказал:

— Аврорский робот, специально запрограммированный?

— Вздор, Диджи, — прервала Глэдия. — Не может быть этого. Как бы ни был запрограммирован робот, он не может намеренно причинить вред человеку, если знает, что это человек. Если робот сознательно стрелял в меня, он сознательной промахнулся.

— А зачем? — спросил Эндрю. — Зачем ему промахиваться?

— Неужели вы не понимаете? — сказала Глэдия. — Кто бы ни отдал этот приказ роботу, он считал, что попытки будет достаточно для уничтожения моих планов на Земле. Роботу нельзя было приказать убить меня, но можно приказать промазать и тем разрушить программу. Но программа не будет разрушена, я этого не допущу.

— Не изображай героиню, Глэдия, — сказал ДЖ — Я не знаю, что они еще задумают. А у меня нет никого дороже тебя.

Глаза Глэдии смягчились:

— Спасибо, Диджи. Я ценю твое чувство, но мы должны рискнуть.

Эндрю растерянно потирал уши.

— Что же нам делать? Народу Земли не понравится, что гуманоидный робот пользовался бластером в толпе.

— Конечно не понравится, — сказал ДЖ — Вы и не говорите им.

— Но многие уже знают или догадываются, что мы имеем дело с роботом.

— Слухи вы прекратите, Генеральный секретарь, но никакого официального сообщения не нужно.

— Если Аврора доходит до крайности… — начал Эндрю.

— Не Аврора, — быстро сказала Глэдия, — а некоторые поджигатели на Авроре, такие же, как некоторые агрессивные экстремисты среди поселенцев, и, наверное даже на Земле. Не играйте на руку этим экстремистам, Генеральный секретарь. Я взываю к большинству на обеих сторонах, и нельзя ослабить этот призыв.

Терпеливо ожидавший Дэниел воспользовался паузой и сказал:

— Мадам, сэр, очень важно узнать от этого робота, где его база на этой планете. Там могут быть и другие.

— Почему вы не спросили его? — спросил Эндрю.

— Я спрашивал, Генеральный секретарь, но я робот. Этому роботу приказано не отвечать на вопросы другого робота.

— Ладно, тогда я спрошу, — сказал Эндрю.

— Вряд ли это поможет, сэр. Роботу строго приказали не отвечать, и ваш приказ не перевесит. Вы не знаете правильной фразеологии и интонаций. Мадам Глэдия с Авроры и знает, как это делается. Мадам Глэдия, не допросите ли вы его, где его база?

Жискар сказал тихо, что его услышал только Дэниел:

— Возможно, не удастся. Ему могли приказать заморозить мозг, если вопросы будут слишком настойчивы.

Дэниел быстро повернулся к Жискару.

— Ты не можешь предупредить это?

— Вряд ли. Мозг уже был фактически поврежден актом стрельбы из бластера по направлению к людям.

— Мадам, я посоветовал бы зондаж, а не глубокий нажим.

— Ну, не знаю, — с сожалением сказала Глэдия.

Ласково, но твердо она обратилась к роботу-убийце:

— Робот, как мне тебя называть?

— Я Р. Эрнет Второй, мадам.

— Эрнет ты можешь сказать, что я аврорка?

— Вы говорите в аврорской манере, но не совсем, мадам.

— Я родилась в Солярии, но я космонитка и два столетия прожила на Авроре и привыкла, чтобы меня обслуживали роботы. Я с детства получала услуги роботов и никогда не была разочарована.

— Я принимаю факт, мадам.

— Ты ответишь на мои вопросы и примешь мои приказы, Эрнет?

— Да, мадам, если они не будут противоречить приказам, полученным мною ранее.

— Если я спрошу, где твоя база на этой планете — то место, которое ты считаешь домом твоего хозяина, — ты ответишь мне?

— Я не могу, мадам, ответить на этот вопрос и на любой другой насчет моего хозяина, вообще никаких вопросов.

— Ты понимаешь, что, если не ответишь, то я буду горько разочарована и все мои надежды на обслуживание роботами расплывутся?

— Я понимаю, мадам, — слабо сказал робот.

Глэдия повернулась к Дэниелу:

— Попробовать?

— Иного выбора нет, мадам Глэдия. Если мы не добьемся информации, нам будет хуже, чем сейчас.

Глэдия сказала авторитетным тоном:

— Не доставляй мне неприятностей, Эрнет, отказом сказать, где твоя база на этой планете. Я приказываю тебе сказать.

Робот как бы напрягся. Его рот открылся, но не издал ни звука, затем раскрылся еще раз и выдохнул:

— Миль.

Затем робот снова открыл рот, но больше ничего не сказал. Свет ушел из его глаз, они стали восковыми. Рука, которая была приподнята, упала.

— Позитронный мозг замерз, — сказал Дэниел.

— Это неисправимо, — тихо сказал Жискар Дэниелу. — Мы так и не узнали, те могут быть роботы.

— Он сказал: миль, — напомнил Д.Ж.

— Я не знаю этого слова, — сказал Дэниел. — Это не Галактический Стандартный, каким пользуются на Авроре. А на Земле оно что-нибудь значит?

— Может он хотел сказать «Мильс»? — произнес Эндрю. — Я когда-то знал человека с таким именем.

— Я не знаю, — сказал Дэниел, — каким образом одно слово могло служить ответом на вопрос или его частью, и я не слышал шипящего звука после этого слова.

Старик-землянин, до этого молчавший, робко сказал:

— Мне кажется, миля — это древняя мера расстояния, робот.

— Как велика эта мера, сэр?

— Я точно не знаю, но думаю, что больше километра.

— Теперь ею не пользуются, сэр?

— Нет. Это было еще в докосмическое время.

— И сейчас пользуются. Во всяком случае, старики на Бейлимире говорят: «Промахнулся на целую милю». Я не совсем понимал эту фразу, но если слово «миля» означает расстояние, тогда понятно.

— Если так, — сказала Глэдия, убийца пытался сказать именно это. Может, он выражал удовлетворение, что промахнулся, как ему приказывали, или что промах не причинил никому вреда и, стало быть, выстрела как бы не было.

— Мадам Глэдия, — сказал Дэниел, — робот аврорского происхождения вряд ли стал бы употреблять фразы, существующие на Бейлимире, но абсолютно неизвестные на Авроре. Ему был задан вопрос, и он пытался, в своем поврежденном состоянии, ответить на него.

— Ага, — сказал Эндрю, — значит, он пытался ответить. Он пытался сказать, что его база находится на каком-то расстоянии отсюда, скажем, на много миль.

— В таком случае, — сказал Д.Ж., — зачем ему пользоваться древней мерой расстояния? Любой аврорец сказал бы «километр», точно также скажет и аврорский робот. Вообще-то говоря, робот быстро шел к дезактивации, так что мог быть просто случайный звук, и бесполезно искать его значение. А теперь я хочу, чтобы мадам Глэдия немного отдохнула или хотя бы ушла из этой комнаты.

Все вышли. Дэниел шепнул Жискару:

— Опять у нас провал!

Город никогда полностью не затухает, но бывают периоды, когда освещение тускнеет, шум вечно движущиеся экспресс-путей слабеет, бесконечный шум машин и людей стихает. Люди в миллионах квартир спят.

Глэдия лежала в постели в отведенной ей квартире и была недовольна отсутствием удобств: она опасалась, что ей придется идти ночью по коридору. «Интересно, — подумала она, — на поверхности тоже ночь или просто именно в этой Стальной пещере установлен период сна, в отличие от привычек, развившихся за сотни миллионов лету людей и их предков, которые жили на поверхности?» Затем она уснула.

Дэниел и Жискар, разумеется, не спали. Дэниел обнаружил в квартире компьютерную розетку и потратил полчаса, изучая незнакомые комбинации включения. Жискар сказал:

— Друг Дэниел, я должен просить у тебя объяснения твоих действий на балконе.

— Друг Жискар, ты смотрел в толпу. Я проследил за твоим взглядом, увидел оружие, направленное на нас, и тут же среагировал.

— В какой-то мерея понимаю, почему ты бросился защищать меня. Во-первых, предполагаемый убийца был роботом и в этом случае не мог, как бы его ни программировали, целиться в человека с намерением его убить. Не мог он целиться также и в тебя, поскольку ты достаточно похож на человека, чтобы активизировался Первый Закон. Даже если робот и знал, что на балконе гуманоидный робот, он не мог быть уверенным в том, что это именно ты. Следовательно, если робот хотел уничтожить кого-то на балконе, то только меня, явного робота, и ты сразу же стал защищать меня. Во-вторых убийца был аврорцем — все равно, человеком или роботом. Самое невероятное, что такое нападение было сделано по приказу доктора Амадейро, поскольку он экстремист в своих антиземных взглядах и, как мы предполагаем, готовит уничтожение Земли. Доктор Амадейро, как мы можем резонно предполагать, знает о моих способностях от мадам Василии и хотел получить перевес, уничтожив меня, потому что он, естественно, боится меня больше, чем кого-либо, человека или робота. Логично, что ты, подумав об этом стал защищать меня. В сам ом деле, если бы ты не повалил меня, выстрел разрушил бы меня, но, друг Дэниел, ведь ты не знал, что убийца робот и аврорец. Я сам только успел заметить странную эмоциональную форму мозгового рисунка на расплывчатом фоне человеческих эмоций, когда ты толкнул меня, и я только потом имел возможность информировать тебя. Без моих способностей ты мог только понять, что оружие нацелено, как ты естественно должен был подумать, на человека. Логической мишенью была мадам Глэдия, но мог быть любой другой человек на балконе. Почему ты игнорировал мадам Глэдию и защищал меня?

— Друг Жискар, рассмотри ход моих мыслей. Генеральный секретарь сказал, что двое мужчин-аврорцев направили модуль к Земле. Я сразу предположил, что на Землю прибыли доктор Амадейро и доктор Мандамус. Для этого могла быть только одна причина. Их план, каким бы он ни был, близок к завершению. Теперь, когда ты приехал на Землю, они бросились сюда, пока ты не остановил их своей мысленаправляющей силой. Для своей безопасности они должны были разрушить тебя, если это им удастся. Поэтому, увидев направленное оружие, я оттащил тебя с линии огня.

— Первый Закон, — сказал Жискар, — должен был вынудить тебя убрать с линии огня леди Глэдию. Никакие мысли и соображения не должны были изменить его.

— Нет, друг Жискар, ты важнее, чем мадам Глэдия. Фактически, ты более важен, чем любой человек в данный момент. Только ты можешь остановить уничтожение Земли. Поскольку я знаю о твоей потенциальной услуге человечеству, то, если передо мною стоит выбор действий, Нулевой Закон требует от меня защищать первым делом тебя.

— И ты не чувствуешь дискомфорта, действуя вопреки Первому Закону?

— Нет. Потому что я действовал, повинуясь Нулевому Закону, превосходящему Первый.

— Но Нулевой Закон не был впечатан в тебя.

— Я принял его как естественное следствие Первого Закона: лучше всего уберечь человека от вреда — это обеспечить человеческому обществу защиту и хорошее функционирование.

Жискар задумался:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но что, если бы, спасая меня, и, следовательно, человечество, ты увидел бы, что мадам Глэдия мертва? Как бы ты себя чувствовал, друг Дэниел?

— Не знаю, — тихо сказал Дэниел. — Однако, если бы я бросился спасать мадам Глэдию и дал разрушить тебя и вместе с тобой будущее Человечества, разве я пережил бы этот удар?

Оба долго стояли молча.

— Может быть, и так, — сказал наконец Жискар. — Но ты согласишься, что в этих случаях судить трудно.

— Согласен, друг Жискар.

— Это трудно, даже если нужно быстро выбрать между индивидуумом и человечеством, когда ты не уверен, с каким аспектом человечества имеешь дело. Настолько трудно, что вся обоснованность Законов Роботехники оказывается под подозрением. Коль скоро вступает абстрактное человечество, Законы Роботехники начинают сливаться с Законами Гуманистики, которые, видимо, даже не существуют.

— Я не понимаю тебя, друг Жискар.

— Неудивительно. Я и сам не уверен, что понимаю. Когда мы думаем о человечестве, которое мы должны спасти, мы думаем о землянах и поселенцах. Они более многочисленны, чем космониты, более сильны, более экспансивны. У них больше инициативы, потому что они меньше зависят от роботов. У них больший потенциал биологической и социальной эволюции, потому что они короткоживущие, хотя долгая жизнь способствует великим вещам в индивидуальном плане.

— Да, — сказал Дэниел, — ты хорошо и сжато охарактеризовал это.

— Однако, земляне и поселенцы, похоже, охвачены мистической, иррациональной верой в святость и неприкосновенность Земли. Не окажется ли эта мистика роковой в их развитии, как мистика роботов и долгой жизни связывает космонитов?

— Не знаю, — сказал Дэниел. — Я не думал об этом.

— Если бы ты знал их мозг, как я, ты не мог бы не задуматься над этим. Итак, как же выбирать? — продолжал он с неожиданной интенсивностью, — Думать о человечестве как об отдельных расах — космониты со своей явно фатальной мистикой и земляне плюс поселенцы со своей тоже, возможно, фатальной мистикой. В будущем, вероятно, будут и другие расы с еще менее привлекательными качествами. Выбор не будет трудным, друг Дэниел, если мы научимся разделять. Мы должны выделить желаемые расы и защищать их, а не быть вынужденными выбирать между нежелательными. Но как мы можем достичь желаемого, пока у нас нет психоистории, науки, о которой я мечтаю, но не могу познать.

— Я не могу оценить трудности обладания способностью чувствовать и влиять на мозг. Не может так быть, что ты знаешь слишком много, чтобы позволить Законам Роботехники работать гладко?

— Такая возможность всегда была, друг Дэниел, но недавние события сделали ее актуальной. Я знаю, как происходит во мне процесс ощущения чужого мозга и влияния на него. Я десятилетиями тщательно изучал себя, чтобы узнать это, и мог бы это передать тебе, чтобы ты запрограммировал себя и стал вроде меня, но пока сопротивляюсь этому побуждению. Хватит того, что я несу этот груз.

— Тем не менее, друг Жискар, если когда-нибудь, по твоему суждению, благо человечества потребует этого, я приму это.

— Пока что это бесполезный разговор. Похоже, что кризис надвигается, а мы даже не знаем его природы.

— Ты не прав, — перебил Дэниел. — Теперь я знаю природу кризиса.

Нельзя было рассчитывать, что Жискар покажет удивление. Его лицо не было способно на это. Его голос был модулирован, так что речь звучала по-человечески и не была монотонной и неприятной, однако эти модуляции никогда не изменялись от эмоций, поэтому когда он спросил: «Ты это серьезно?», эти слова прозвучали так, будто он выражал сомнением замечании Дэниела насчет завтрашней погоды, но по манере, с какой он повернулся к Дэниелу, как он поднял руку, было ясно, что он удивлен.

— Да, друг Жискар, — ответил Дэниел.

— Каким образом ты получил информацию?

— Частично из разговора с мадам Кинтаной за обеденным столом.

— Но ты сказал, что не узнал ничего полезного, и предположил, что задавал ей неправильные вопросы.

— Сначала мне показалось именно так, но, поразмыслив, я решил, что могу сделать из ёе слов полезный вывод. В последние несколько часов я пошарил через компьютер в центральной энциклопедии Земли…

И нашел подтверждение своим выводам?

— Не совсем так, но не нашел и ничего, опровергающего их. И это, я думаю, неплохо.

— Разве отрицательная очевидность достаточна для уверенности?

— Нет. Поэтому, я не уверен. Позволь передать тебе мои рассуждения, и, если найдешь их ошибочными, так и скажи.

— Пожалуйста, друг Дэниел.

— Энергия ядерного распада развивалась на Земле до эпохи гиперпространственных путешествий, когда все человечество находилось на одной планете — Земле. Это общеизвестно. Потребовалось много энергии, чтобы сделать энергию ядерного распада практически контролируемой. За несколько десятилетий до установления контроля существовали бомбы, представляющие собой неконтролируемую реакцию ядерного синтеза. Но, контролируемое или неконтролируемое, слияние не может существовать без исключительно высокой температуры в миллион градусов. Если бы люди не смогли создать необходимую температуру для контролируемой энергии синтеза, как бы они сделали это для неконтролируемого взрыва? Мадам Кинтана сказала мне, что до появления синтеза на Земле существовал другой вариант ядерной реакции — ядерное расщепление. Энергия получалась из расщепляющегося ядерного ядра урана и тория. Это, я думаю, был единственный путь достижения высоких температур. Энциклопедия, которую я просмотрел ночью, дает очень мало информации, и уж конечно, никаких деталей. Это предмет табу, как я понял, и так, наверное, на всех мирах, потому что я никогда не слышал на Авроре о таких деталях, даже если такие бомбы еще существуют. Они стыдятся этой части своей истории или боятся, или то и другое, и я считаю это разумным. В том, что я прочел о водородных бомбах, не говорилось ни слова о способе их воспламенения. Видимо, поджигающим механизмом была урановая бомба. Но как же она поджигалась? Урановые бомбы существовали до водородных, и если урановые тоже требовали для воспламенения высокой температуры, то что могло дать эту температуру? Из этого я заключаю — хотя в энциклопедии нет об этом информации — что урановые бомбы требовали для воспламенения относительно низкой температуры, может, даже комнатной. Тут были и свои трудности, поскольку после открытия расщепления потребовалось несколько лет упорных усилий, чтобы изготовить бомбу. Но, каковы бы ни были эти трудности, они не включали в себя производство ультравысоких температур. Каково твое мнение обо всем этом, друг Жискар?

— Я думаю, что структура, построенная тобой, имеет серьезные слабые точки, и, следовательно, она не слишком правдоподобна. Но, даже если бы все это звучало отлично, она не имеет ничего общего с наступающим кризисом, суть которого мы пытаемся понять.

— Дело в том, друг Жискар, что как процесс синтеза, так и процесс расщепления есть выражения слабого взаимодействия — одного из четырех взаимодействий, которые управляют всеми событиями во Вселенной. Следовательно, Тот же ядерный усилитель взорвет как реактор синтеза, так и реактор расщепления. Но есть разница. Слияние обязательно требует высоких температур. Усилитель взорвет ультрагорячие частицы топлива, что активно воздействует на слияние, плюс некоторое количество окружающего топлива, которое раскалилось от слияния в первоначальном взрыве до того, что взорванный материал вылетит, жар рассеется нотой точки, при которой остальное количество имеющегося топлива не загорится. Взрыв достаточно мощный, чтобы уничтожить реактор синтеза и все остальное, находящееся в непосредственном соседстве, как, скажем, корабль несущий реактор. С другой стороны, реактор расщепления может действовать при низкой температуре. Тогда ядерный усилитель заставит расщепиться все топливо. В самом деле, если реактор расщепления высвобождает меньше энергии, чем топливо синтеза, урановая бомба произведет больший взрыв, чем водородная, потому что взорвется большая часть горючего.

Жискар медленно кивнул:

— Пусть так, друг Дэниел, но есть ли на Земле какие-нибудь станции энергии расщепления?

— Нет ни единой. Так сказала мадам Кинтана, и энциклопедия вроде бы с ней согласна.

— Тогда, друг Дэниел, ядерный усилитель тут ни к чему. Все твои рассуждения, как бы безупречны они ни были, ни к чему не приведут.

— Не совсем так, остался третий тип ядерной реакции, который следует рассмотреть.

— Какой же? Я не могу представить себе третьего.

— Это и нелегко представить, потому что на Внешних и Поселенческих Мирах в планетной коре очень мал о урана и тория, и, следовательно, очень мала возможность заметной радиоактивности. Поэтому никто этим не интересуется, кроме немногих физиков-теоретиков. На Земле же, как сказала мадам Кинтана, уран и торий встречаются сравнительно часто, и естественная радиоактивность с ее ультрамедленным производством тепла и энергетической реакции должна, таким образом, быть сравнительно заметной частью окружения. Это третий тип ядерной реакции, и его следует рассмотреть.

— В каком плане?

— Естественная радиоактивность есть тоже выражение слабого взаимодействия. Ядерный усилитель, могущий взорвать реактор синтеза или реактор расщепления, может также ускорить естественную радиоактивность до, как я предполагаю, взрыва части земной коры, если в ней достаточное количество урана и тория.

Жискар некоторое время молча смотрел на Дэниела, а затем тихо сказал:

— Значит ты считаешь, что доктор Амадейро планирует взорвать земную кору, уничтожить планету как место для жизни, и таким путем утвердить главенство в Галактике за космонитами?

Дэниел кивнул:

— Или, если урана и тория недостаточно для взрывной массы, усилить радиоактивность, которая может произвести избыток тепла и тем изменить климат, а избыток радиации вызовет рак, дефекты рождения, и все это послужит той же цели, только в медленном темпе.

— Ужасная возможность, — сказал Жискар. — Ты думаешь, что это реально?

— Реально. Мне кажется, что несколько лет назад — когда именно, я не знаю — гуманоидные роботы с Авроры, вроде того убийцы, были привезены на Землю. Они достаточно сложно запрограммированы и могут при необходимости приходить в Города за оборудованием. Они наверняка поставили атомные усилители в местах, богатых ураном и торием. За годы этих усилителей наверняка поставлено немало. Доктор Амадейро и доктор Мандамус сейчас здесь, чтобы приглядеть за последними приготовлениями и активизировать усилители. Я думаю, они устроили дело таким образом, чтобы иметь время уехать, прежде чем планета будет разрушена.

— В таком случае, — сказал Жискар, — необходимо информировать Генерального секретаря, чтобы силы безопасности были сразу мобилизованы немедленно найти доктора Амадейро и доктора Мандамуса и лишить их возможности выполнить проект.

— Я не думаю, что это можно сделать. Генеральный секретарь, скорее всего, не поверит нам из-за широко распространенной мистической веры в неприкосновенность Земли. Ты скажешь, что такая вера может сработать против человечества, и я подозреваю, что так оно и будет. Есть его вера в уникальное положение Земли, и если она будет подвергнута сомнению, он откажется дать себя убедить и потрясенно укроется за отказом поверить нам. Но даже если бы он поверил, любые контрмеры должны пройти через правительственную бюрократическую машину, и это в любом случае займет слишком много времени. К тому же, я не думаю, что земляне сумеют найти двух людей в огромной дикой местности. Земляне всегда жили в Городах и почти не выходили за пределы. Я помню это по своему первому делу с Илайджем Бейли здесь. Пусть даже они заставят себя пересекать открытые пространства, едва ли они найдут двоих достаточно скоро, чтобы спасти положение.

— Поселенцы легко могут организовать поисковый отряд, они не боятся открытого пространства.

— Но они так твердо убеждены в неприкосновенности планеты, что не поверят нам. Да и они тоже не отыщут быстро ту пару.

— А земные роботы? Он и собраны в пространствах между Городами. Может, кто-то из них уже знает о людях в этих местах.

— Эти люди — опытные роботехники, — возразил Дэниел. — Уж они-то присмотрят, чтобы ни один робот поблизости от них не знал об их присутствии: им просто прикажут забыть. Кроме того, земные роботы сравнительно простых моделей. Они предназначены для специальных задач: собирать урожай, пасти скот, работать в рудниках. Их трудно приспособить к такой общей цели, как ведение поиска.

— Что же остается, друг Дэниел?

— Мы сами должны найти этих двух людей и остановить их, и должны сделать это немедленно.

— И ты знаешь, где они?

— Нет, друг Жискар.

— Но если поисковая партия из землян, поселенцев и роботов не найдет их быстро, как сможем это сделать мы?

— Не знаю, но мы должны.

— Необходимость — еще не все, друг Дэниел. Ты обнаружил существование кризиса и мало-помалу добрался до его сути. Но это не поможет нам. Сейчас мы так же беспомощны, как если бы ничего не знали.

— Остался один шанс, — сказал Дэниел, — притянутый за ухо и вроде бы бесполезный, но у нас нет выбора, мы можем попробовать. Амадейро, боясь тебя, послал робота-убийцу, чтобы уничтожить тебя, и это может оказаться его ошибкой.

— А если этот бесполезный шанс не сработает?

Дэниел спокойно взглянул на Жискара:

— Тогда мы окажемся беспомощными, Земля погибнет, и человеческая история постепенно сойдет на нет.

Келдин Амадейро чувствовал себя несчастным. Гравитация Земли была на треть выше, чем на Авроре, воздух на треть плотнее, звуки и запахи вне жилища тоже неприятно отличались. Здесь не было домов, сколько-нибудь претендовавших на цивилизованность. Роботы построили различные убежища. Было много пищевых продуктов, и цивилизованные удобства, функционально адекватные, но отвратительно ненадежные во всех других отношениях. Хуже всего, что после довольно приятного утра настал ясный день, и слишком яркое земное солнце начало припекать. Скоро температура будет слишком высокой, воздух — слишком влажным. Еще появились жалящие насекомые. Амадейро сначала не понял, откуда у него на руках мелкие зудящие припухлости, но Мандамус объяснил ему.

— Проклятье) — бормотал Амадейро, почесываясь. — Они могут внести инфекцию!

— Я думаю, — сказал явно безразлично Мандамус, — что иногда они это и делают. Но не всегда же. У меня есть лосьоны для облегчения зуда, и можно жечь некоторые препараты, которых насекомые не переносят, но дело в том, что я и сам нахожу этот запах непереносимым.

— Зажгите их, — сказал Амадейро.

Мандамус продолжал тем же током:

— И я не хочу делать ничего лишнего, далее пустякового: запах и дымок увеличивают шанс обнаружить нас.

Амадейро презрительно сощурился:

— Вы сами неоднократно говорили, что в этот район никогда не заходят ни люди, ни роботы.

— Это верно, но не с математической точностью. Это социологическое наблюдение, и тут всегда возможны исключения.

Амадейро нахмурился:

— Лучший путь к безопасности — закончить проект. Вы сами сказали, что будете готовы сегодня.

— Это тоже социологический расчет, доктор Амадейро. Я должен быть готов сегодня, и я хотел бы этого. Но математически гарантировать не могу.

— А когда вы сможете гарантировать?

Мандамус развел руками:

— Доктор Амадейро, я, кажется, уже объяснил вам, но повторю еще раз: это дело заняло у меня семь лет. Я рассчитывал еще на несколько месяцев личного наблюдения за различными релейными станциями на земной поверхности. Я не могу теперь сделать это, потому что мы должны закончить до того, как нас засечет, а то и остановит этот робот Жискар. Это значит, что я должен делать проверку только через наших гуманоидных роботов на реле. Я не могу верить им, как самому себе. Я должен проверять и перепроверять их рапорты, и, может быть, мне придется посетить самому одно или два места, прежде чем я буду удовлетворен. Это займет несколько дней, ну может, одну-две недели.

— Две недели? Это невозможно. Сколько по-вашему, я могу терпеть эту планету, Мандамус?

— Сэр, в один из своих предыдущих визитов я оставался на этой планете почти год, а в другой — больше четырех месяцев.

— И это вам нравилось?

— Нет, сэр, но у меня была работа, и я делал ее, не жалея сил.

Мандамус холодно взглянул на Амадейро. Амадейро покраснел и сказал сдержанно:

— Ну, ладно, так на чем мы остановились?

— Я еще взвешиваю рапорты, которые приходят. Как вы знаете, мы работаем не с гладко налаженной лабораторной системой, Мы имеем дело с разнородной планетной корой. К счастью, радиоактивные материалы широко распространены, но в местах опасно тонких, и нам пришлось разместить в таких местах реле и оставить роботов: Если эти реле поставлены не так и не в правильном порядке, атомный усилитель заглохнет, и все эти годы тяжелой работы, всех трудов, пойдут насмарку. Может также случиться, что волна локализованного усиления будет иметь взрывную силу, что вызовет взрыв, а остальную часть коры не заденет. В обоих этих случаях ущерб будет незначительным, мы же хотим, доктор Амадейро, иметь радиоактивные материалы, чтобы значительная часть земной коры медленно, ровно, неуклонно становилась все более радиоактивной, так что Земля постепенно станет непригодной для жизни! Общественная структура планеты распадется, и Земля, как местопребывание человека отомрет. Я полагаю, доктор Амадейро, что вы хотите именно этого. Я описывал вам это в свое время, и вы этого хотели.

— Я и сейчас хочу этого, Мандамус. Не валяйте дурака.

— Тогда терпите, терпите дискомфорт, сэр, или уезжайте, а я через некоторое время все сделаю.

— Нет, — забормотал Амадейро, — я должен быть здесь, когда это будет сделано, но я ничего не могу поделать со своим нетерпением. На какое время вы рассчитали процесс? Я имею в виду, сколько времени пройдете начала первой волны усиления до того, как Земля станет необитаемой?

— Это зависит от степени усиления, с какой я начну Я еще точно не знаю, какая степень потребуется, потому что она зависит от эффективности реле, поэтому я подготовил вариантное управление. Я хочу установить период от одного до двух столетий.

— А если меньше?

— Если мы устанавливаем меньший режим, части земной коры быстрее станут радиоактивными, планета быстрее разогреется, и опасность возрастет. Это означает, что значительное количество населения не успеет вовремя уехать.

— Ну и что?

Мандамус нахмурился:

— Чем быстрее Земля будет разрушаться, тем более вероятно, что земляне и поселенцы заподозрят технологическую причину, и, скорее всего обвинят нас. Поселенцы яростно нападут на нас и будут сражаться за свой священный мир до последней капли крови, лишь бы только покарать нас. Мы уже говорили с вами об этом, и вы, кажется, согласились. Гораздо лучше дать больше времени, за которое мы можем подготовиться к худшему, и за которое сбитая с толку Земля решит, что медленно растущая радиоактивность — непонятный им природный феномен. По моему мнению, сегодня это стало более важным, чем вчера.

— Вот как?

Амадейро тоже нахмурился:

— У вас глупый пуританский взгляд, и я уверен, что вы ищете способ взвалить ответственность за это на мои плечи.

— В данном случае это не трудно, сэр. Совершенно неразумно было посылать робота уничтожать Жискара.

— Наоборот, если это удалось, Жискар единственный, кто может уничтожить нас.

— Сначала он должен был бы найти нас, а он не нашел. Да если бы и нашел — мы же опытные роботехники. Вы думаете, что мы не могли бы справиться с ним?

— Василия думала, что справится, а она знала его лучше, чем мы, и не смогла. И военный корабль, который должен был получить его и уничтожить на расстоянии, тоже не справился. И вот он высадился на Земле. Его надо уничтожить любым путем.

— Он не был уничтожен. Сведений об этом не было.

— Осторожное правительство всегда придерживает дурные известия, а здешние чиновники хоть и варвары, но видимо, осторожны, А если наш робот попался и был допрошен, он должен был войти в непоправимый блок. Это значит, что мы потеряли робота — мы можем себе это позволить — но ничего более. Если Жискар все еще существует, тем больше у нас оснований поспешить.

— Если мы потеряем робота, мы потеряем больше: они там могут установить место этого центра операции. Во всяком случае, не следовало посылать здешнего робота.

— Я взял того, что был под руками, и он ничего не выдаст. Я думаю, вы можете поверить моему программированию.

— Заморозится его мозг или нет, он одним существованием выдаст свое аврорское происхождение. Земные роботехники — а они есть на этой планете — будут уверены в этом. Тем больше причин сделать радиоактивность медленной. Должно пройти достаточное время, чтобы земляне были в инциденте с роботом и не ассоциировали его с прогрессирующим изменением радиоактивности. Нам нужно самое малое сто лет, а то и все двести.

Он отошел еще раз осмотреть свои инструменты и снова установил контакт с реле б и 10, которые все еще считал сомнительными. Амадейро смотрел ему вслед с презрением и сильной неприязнью, бормоча про себя:

— Да, но я не переживу два столетия, вероятно, не переживу и одного. Ты-то проживешь, а я нет.

В Нью-Йорке было раннее утро. Жискар и Дэниел установили это по постепенному усилению активности.

— Где-то наверху, вероятно, рассвет, — сказал Жискар. — Однажды в беседе с Илайджем Бейли два столетия назад я назвал Землю Миром Утренней Зари. Долго она будет таким миром или уже перестает им быть?

— У тебя мрачные мысли, друг Жискар, — сказал Дэниел. — Не лучше ли заняться тем, что надо сделать сегодня, и сохранить Землю как Мир Утренней Зари?

В комнату вошла Глэдия в халате и шлепанцах.

— Смешно, — сказала она. — Земные женщины идут утром по коридорам в общественные туалеты растрепанными и небрежно одетыми, а выходить должны в полном порядке. Видимо, сначала нужно быть растрепанной, чтобы потом очаровывать ухоженным видом. Видели бы вы, какие взгляды на меня бросали, когда я вышла оттуда в халате. Не торчать же мне там все утро, занимаясь собой!

— Мадам, — сказал Дэниел, — могу я поговорить с вами?

— Только недолго, Дэниел. Ты ведь знаешь, что сегодня большой день, и мои утренние встречи вот-вот начнутся.

— Именно об этом я и хотел поговорить, мадам. В этот важный день вам лучше не быть с нами.

— Почему?

— Эффект, который вы должны произвести на землян, может сильно уменьшиться, если вы окружите себя роботами.

— Так я и не буду окружена. Вас только двое. Как я буду без вас?

— Вам надо привыкать к этому, мадам. Пока мы с вами, вы очень сильно отличаетесь от землян. Это выглядит так, словно вы боитесь их.

— Но ведь мне нужна какая-то за щита. Дэниел. Вспомни, что случилось вчера.

— Мадам, мы не предвидели того, что случилось, и не могли бы защитить вас. К счастью, мишенью были не вы: бластер был направлен в голову Жискара.

— Почему Жискара?

— Разве робот мог стрелять в человека? По какой-то причине робот стрелял в Жискара. Поэтому, если мы будем рядом с вами, это только увеличит опасность для вас. Не забывайте, что разговоры о вчерашнем событии распространятся, и, хотя земное правительство пыталось умолчать о деталях, все равно пойдут слухи, что робот стрелял из бластера. Это возбудит общественное негодование против роботов, против мае и даже против вас, если вы упорно станете показываться с нами. Вам будет лучше без нас.

— Надолго?

— По крайней мере, до того времени, как закончится ваша миссия, мадам. Капитан сумеет лучше помочь вам в этом деле, чем мы. Он знает землян, он о них высокого мнения… и очень высокого мнения о вас, мадам.

— Откуда вы знаете, что он высокого мнения обо мне?

— Хоть я и робот, но мне так кажется. Мы, разумеется, вернемся, как только вы пожелаете. Но сейчас, мы думаем, самый лучший способ служить вам и защищать вас — это оставить вас в руках капитана Бейли.

— Я об этом подумаю, — сказала Глэдия.

— А мы тем временем, — сказал Дэниел, — повидаемся с капитаном Бейли и узнаем, согласен ли он с нами.

— Валяйте, — сказала Глэдия.

Она ушла в спальню.

Дэниел повернулся и тихо спросил Жискара:

— Она захочет?

— Не только захочет, — ответил Жискар. — Она всегда была чуточку беспокойна в моем присутствии и не будет страдать от моего отсутствия. А вот к тебе, друг Дэниел, у нее противоречивые чувства. Ты напоминаешь ей друга Джандера, дезактивация которого травмировала ее много десятилетий назад. Это и привлекает, и отталкивает ее, так что мне надо будет сделать немногое: я уменьшил ее влияние к тебе и увеличил и так сильное влечение к капитану. Она легко обойдется без нас.

— Тогда пойдем к капитану, — сказал Дэниел.

Они вышли в коридор.

И Дэниел, и Жискар уже бывали на Земле, причем Жискар сравнительно недавно. Они умели пользоваться компьютеризированным справочником, который указывал на сектор, крыло и номер квартиры, отведенной Д.Ж., и понимали цветные коды в коридорах, указывающие им правильные повороты и лифты. Для большого движения было еще рано, но встречные были, и ошеломленно смотрели на Жискара, а затем подчеркнуто отворачивались. Шаг Жискара стал неровным, когда они подошли к двери квартиры Д.Ж. Это было почти незаметно, но привлекло внимание Дэниела.

— С тобой что-то не так, друг Жискар?

— Мне пришлось отгонять изумление, подозрительность, даже просто внимание во многих мужчинах и женщинах и в одном подростке, с которым было трудно. Я не имел времени просто удостовериться, не нанес ли я им вреда.

— Но сделать так было необходимо: мы не должны позволить остановить себя.

— Я понимаю, но Нулевой Закон плохо работает во мне. У меня нет твоей легкости в этом отношении.

Затем он продолжал, как бы желая отделаться от своего дискомфорта.

— Я часто замечал, что гиперсопротивление на позитронных путях действует сначала на ноги, а потом уже на речь.

Дэниел нажал на кнопку звонка и сказал:

— У меня тоже так, друг Жискар. Поддерживать равновесие на двух опорах трудно при самых лучших обстоятельствах. Контролировать устойчивость при ходьбе труднее. Я слышал однажды, что когда-то были попытки производить роботов с четырьмя ногами и двумя руками. Их называли «кентаврами». Работали они хорошо, но их не приняли из-за их явно нечеловеческой внешности.

— В данный момент, — сказал Жискар, — я был бы рад четырем ногам. Но я думаю, что чувство дискомфорта проходит.

В дверях показался Д.Ж. и посмотрел на роботов, широко улыбаясь, но затем он бросил взгляд в обе стороны коридора, и улыбка его исчезла:

— Что вы здесь делаете без Глэдии? Она не…

— Капитан, с мадам Глэдией все в порядке, — сказал Дэниел. — Мы можем войти и объяснить?

Д.Ж. сердито сделал приглашающий жест. Голос его стал грубым, как обычно говорят с капризной машиной:

— Почему вы оставили ее одну? Какие обстоятельства могли позволить вам оставить ее в одиночестве?

— Она не более одинока, чем любая особа на Земле, и не в большей опасности. если вы потом спросите ее, она вам скажет, что не может эффективно действовать здесь, на Земле, если по ее пятам ходят космонитские роботы. Я уверен, что она скажет вам, что ей вполне хватает вашего руководства и защиты, и вы это сделаете лучше, чем роботы. Мы уверены, что она желает этого, по крайней мере, сейчас. Если через какое-то время она пожелает нас вернуть, то мы вернемся.

Д.Ж. снова заулыбался:

— Значит, она желает моей защиты?

— В данный момент, капитан, она больше заинтересована в вашем присутствии, чем в нашем.

Улыбка Д.Ж. превратилась в ухмылку:

— Кто бы стал порицать ее? Я пойду к ней, как только смогу.

— Но сначала, сэр…

— О, — воскликнул Д.Ж. — есть еще что-то?

— Да, сэр. Мы встревожены насчет робота, который стрелял вчера.

Д.Ж. снова напрягся:

— Вы ожидаете новой опасности для мадам Глэдии?

— Нив коем случае. Тот робот стрелял не в леди Глэдию. Как робот, он не мог этого сделать. Он стрелял в друга Жискара.

— Зачем это ему?

— Вот это мы и хотели бы узнать. Для этого нам нужно поговорить с мадам Кинтаной, заместителем министра по энергетике. Это может оказаться очень важным и для вас, и для правительства, если вы попросите ее позволить мне задать ей несколько вопросов. Мы просим вас постараться убедить ее согласиться на это интервью.

— И только-то? И больше вы ничего не хотите? Чтобы я убеждал важное и очень занятое официальное лицо подвергнуться перекрестному допросу со стороны робота?

— Сэр, — сказал Дэниел, — она, наверное, согласится, если вы достаточно заинтересованы в расследовании. И еще. Поскольку она, возможно, находится далеко отсюда, было бы полезно нанять для нас дартер, чтобы доставить нас туда. Мы, как вы понимаете, спешим.

— Кроме этих мелочей, больше ничего?

— Не совсем так, — сказал Дэниел. — Нам еще нужен водитель, и вы, пожалуйста, заплатите ему как следует, чтобы он согласился везти нашего друга Жискара, явного робота. Меня-то он за робота не примет.

— Надеюсь, вы понимаете, Дэниел, — сказал ДЖ — что вы просите о совершенно немыслимом?

— Я надеялся, что это не так, сэр. Но поскольку вы так считаете, говорить больше не о чем. Нам придется вернуться к мадам Глэдии, и она будет очень недовольна, потому что она хотела быть только с вами.

Он повернулся к выходу, но ДЖ сказал:

— Подождите. В коридоре есть общественный коммуникатор. Я попробую. Оставайтесь здесь и ждите меня.

Роботы остались. Дэниел спросил:

— Ты многое сделал, друг Жискар?

Теперь Жискар вроде бы крепко держался на ногах.

— И ничего не мог. Он очень сильно противился иметь дело с мадам Кинтаной, и также сильно — чтобы нанять машину. Я не мог бы изменить эти чувства, не нанеся ущерба. Но когда ты намекнул на наше возвращение к мадам Глэдии, его настроение внезапно и драматически изменилось. Ты почувствовал это друг Дэниел?

— Да.

— Похоже, что ты едва ли нуждаешься во мне. Есть разные способы исправления мозга. Но кое-что я все-таки сделал. Изменение в мыслях капитана сопровождалось сильными и благоприятными эмоциями по отношению к мадам Глэдии, и я их усилил.

— Это и есть причина, по которой ты нужен. Я не мог бы этого сделать.

— Ты еще будешь способен к этому, друг Дэниел, может быть, очень даже скоро.

ДЖ вернулся:

— Как ни невероятно, но она хочет увидеть вас, Дэниел. Дартер и водитель будут через минуту, и чем скорее вы уедете, тем лучше. Я сразу же отправлюсь к Глэдии.

Оба робота вышли в коридор и ждали там. Жискар сказал:

— Он очень счастлив.

— Так и должно быть, друг Жискар. Но я боюсь, что легкие дела для нас кончились. Мы легко устроили так, Чтобы мадам Глэдия предоставила нас самим себе. Затем мы с некоторым трудом убедили капитана устроить нам встречу с заместителем министра, но вот с ней как бы нам не прийти к печальному концу.

Водитель бросил взгляд на Жискара, и его решимость как рукой сняло.

— Послушайте, — сказал он Дэниелу. — Мне обещали заплатить вдвое, если я повезу робота, но роботам не разрешается быть в Городе, и я могу нарваться на кучу неприятностей. Монета мне не поможет, если я потеряю лицензию. Может, я отвезу только вас, мистер?

— Я тоже робот, сэр. Сейчас мы уже в Городе, и это не ваша вина. Мы собираемся выехать из Города, и вы поможете нам. Мы едем к высокому правительственному чину, который, я надеюсь, это устроит, и ваш гражданский долг — помочь нам. Если вы откажетесь везти нас, водитель, вы таким образом оставите нас в Городе, и это могут счесть противозаконным.

Лицо водителя стало спокойным. Он открыл дверцу и ворчливо сказал:

— Садитесь!

Тем не менее, он тщательно задвинул толстую прозрачную загородку, отделявшую его от пассажиров.

Дэниел тихо спросил:

— Много пришлось поправлять, друг Жискар?

— Очень мало. Просто поразительная коллекция утверждений, которыми можно правильно пользоваться как индивидуально, таки в комбинациях, чтобы добиться эффекта, какого истина не дала бы.

— Я часто замечал это в человеческих разговорах, друг Жискар, даже среди обычно правдивых людей. Я полагаю, мозг таких людей оправдывает это как служение высокой цели.

— Нулевой Закон, ты хочешь сказать?

— Ил и его эквивалент, если человеческий мозг имеет такой эквивалент. Друг Жискар, ты сказал недавно, что я буду иметь свои силы, и, возможно, скоро. Ты готовишь меня для этой цели?

— Да, друг Дэниел.

— Могу я спросить, зачем?

— Опять же Нулевой Закон. Недавний эпизод со слабостью мог показать мне, насколько я уязвим, когда пытаюсь применить Нулевой Закон. До этого дня я собирался действовать по Нулевому Закону, чтобы спасти мир и человечество, но, наверное, не смогу. В этом случае ты должен быть в состоянии сделать работу. Я постепенно готовлю тебя, так что в нужный момент я передам тебе последнюю инструкцию, и все станет на место.

— Я не понимаю, когда наступит это время и как это произойдет.

— После поймешь. Я пользовался этой техникой в очень малой степени на роботах, которых посылал на Землю в древние времена, когда их еще не изгоняли ид городов, и они помогали направлять земных лидеров на одобрение отправки поселенцев.

Водитель, дартер которого был не на колесах, а плыл примерно в сантиметре от пола, вел его по специально предназначенным для таких машин коридорам. Машина шла очень быстро, оправдывая свое название. Она появилась в обычном коридоре, шедшем параллельно экспресс-путям, свернула налево, нырнула под экспресс-пути, вышла с другой стороны, и, пропетляв с пол километра, остановилась перёд богато украшенным зданием. Дверь дартера открылась автоматически. Дэниел вышел, подождал Жискара, и протянул водителю монету, которую получил от Д.Ж. Водитель внимательно рассмотрел ее, резко хлопнул дверцей и быстро умчался, не сказав ни слова.

Дэниел дал сигнал, но дверь открылась не сразу. Дэниел подумал, что их проверяют. Наконец дверь открылась, и молодая женщина проводила их в главную часть здания. Она избегала смотреть на Жискара, но с большим интересом глядела на Дэниела. Заместитель министра Кинтана сидела за большим письменным столом. Она улыбнулась и сказала с несколько натянутым смехом:

— Два робота без сопровождения человека. Мне не грозит опасность?

— Абсолютно никакой, мадам Кинтана, — серьезно сказал Дэниел. — Это нам непривычно видеть человека, не сопровождаемого роботом.

— Уверяю вас, у меня есть роботы, — сказала Кинтана. — Я называю их помощниками, и одна из них привела вас сюда. Я поражена, что она не упала в обморок при виде Жискара. Она могла бы, если бы ее не предупредили, и если бы вы, Дэниел, не имели такой исключительно интересной внешности. Но речь не об этом. Капитан Бейли был так настойчив в своем желании, чтобы я увиделась с вами, а поддерживать добрые отношения со значительным Поселенческим Миром в моих интересах, поэтому я согласилась на это интервью. Но день у меня очень загружен, так что я буду очень благодарна, если мы проведем это дело быстро. Что я могу сделать для вас, Дэниел?

— Мадам Кинтана… — начал Дэниел.

— Минуточку. Может вы сядете? В прошлый вечер вы сидели, а не стояли.

— Мы можем сесть, но нам все равно, сидеть или стоять.

— Но мне не все равно. Мне стоять неудобно, а если я сижу, я должна задирать голову, чтобы увидеть вас. Так что, пожалуйста, возьмите стулья и сядьте. Спасибо. Ну, Дэниел, в чем дело?

— Мадам Кинтана, я думаю, вы помните инцидент с бластером вчера после банкета?

— Конечно. Я знаю, что из бластера стрелял гуманоидный робот, хотя официального подтверждения не было. Но сейчас я сижу против двух роботов и не имею защиты. А один из вас тоже гуманоидный.

— У меня нет бластера, мадам, — сказал Дэниел.

Он улыбнулся.

— Я верю. Тот гуманоидный робот вовсе не был похож на вас, Дэниел. Вы — произведение искусства, вы это знаете?

— Я очень сложно запрограммирован, мадам.

— Я имею в виду внешность. Так что насчет инцидента с бластером?

— Мадам, у того робота где-то на Земле база, и я должен знать, где она. Я приехал с Авроры с приказом отыскать эту базу и предупредить инциденты, могущие нарушить мир между планетами. У меня есть основания считать…

— Вы приехали? Не капитан? Не мадам Глэдия?

— Мы, мадам, Жискар и я. Я не имею права сказать вам, каким образом мы пришли к пониманию задачи, и я не могу назвать вам имя человека, по приказу которого мы действуем.

— Подумать только! Межзвездный шпионаж! Очаровательно! Какая жалость, что я не могу помочь вам. Я не знаю, откуда взялся тот робот, не имею представления, где может быть его база, и даже не помышляю, почему вы пришли именно ко мне за такой информацией. На вашем месте я обратилась бы в Департамент безопасности.

Она наклонилась к Дэниелу:

— На вашем лице настоящая кожа, Дэниел? Если нет, то это изумительная имитация.

Она протянула руку и осторожно дотронулась до его щеки.

— Она даже на ощупь настоящая.

— Тем не менее, мадам, это не настоящая кожа. Если ее разрезать она сама собой не зарастет. Но с другой стороны, ее легко зашить даже поставить заплатку.

— Фу! — сказала Кинтана.

Она сморщила нос.

— Но наше дело закончено, поскольку я не могу помочь вам. Я ничего не знаю.

— Позвольте мне кое-что объяснить, мадам. Тот робот, по-видимому, был частью группы, заинтересованной в ускорении энергопроизводящего процесса, который вы вчера описали — расщепления. Допустим, что это так и есть. Кто-то интересуется расщеплением и содержанием урана в земной коре. Какое место подошло бы этим людям в качестве базы?

— Старые урановые рудники, возможно. Но я не знаю, где они расположены. Поймите, Дэниел, у Земли почти суеверное отвращение ко всему ядерному, в особенности к расщеплению. В наших популярных работах по энергии вы не найдете почти ничего насчет расщепления, а в технических изданиях для специалистов — только голую суть. Даже я очень мало знаю об этом, тем более что я администратор, а не ученый.

— Тогда еще кое-что, мадам. Мы допрашивали робота-убийцу насчет местонахождения его базы, и допрашивали очень строго. Но он был запрограммирован на дезактивацию, на полное замораживание мозга в случае допроса, и он так и сделал, Однако, перед этим в последней борьбе между дезактивацией и приказом отвечать он трижды открыл рот, вроде бы собираясь сказать три слова, три группы слов, три слога. Однако слово было «миль». Означает ли это что-нибудь, имеющее отношение к расщеплению?

Кинтана медленно покачала головой:

— Нет, я не могу сказать, что это значит. Такого слова вы не найдете в словаре Галактического Стандартного. Простите меня, Дэниел. Приятно было встретиться с вами снова, но мой стол завален бумагами, которые нужно обработать. Я надеюсь, вы извините меня.

Дэниел сказал, как бы не слыша ее слов:

— Я слышал, мадам, что «миль» — какая-то древняя мера длины. Кажется, больше километра.

— Даже если это и правда, это слово тут совсем неуместно. Откуда аврорскому роботу знать старинные…

Она резко замолчала. Глаза ее широко раскрылись, лицо побледнело.

— Постойте! Неужели…

— Что, мадам?

— Есть место, которое избегают все, и земляне, и роботы. Драматично выражаясь, это заклятое место, настолько заклятое, что начисто вытравилось из сознания. Его нет даже на карте. Это квинтэссенция всего, что означает расщепление. Я помню, что наткнулась на него в очень старом фильме еще в самом начале моей работы здесь. Там говорилось насчет местоположения «инцидента», который навеки отвел мысли землян от расщепления как источника энергии. Это место называлось «Трехмильный Остров».

— Значит место абсолютно изолированное, — сказал Дэниел, — свободное от какого бы то ни было вторжения, место, где наверняка есть расщепляющиеся материалы, идеальное для тайной базы и с трехсложным названием, где «миль» — средний слог. Именно это место и есть, мадам. Не скажете ли вы нам, как туда добраться, и не поможете ли с разрешением выйти из города и попасть на этот Трехмильный Остров?

Кинтана улыбнулась. Улыбка молодила ее:

— Ясно, что если вы имеете дело с интересным случаем межзвездного шпионажа, вы не можете терять времени, верно?

— Действительно, не можем, мадам.

— Ладно. Сочтем, что в круг моих обязанностей входит повидать этот Трехмильный Остров? Почему бы мне не взять вас с собой в аэрокар? Я умею управлять им.

— Мадам, но ваша куча бумаг…

— Ее никто не тронет. Она так и будет тут, когда я вернусь.

— Но вам придется выехать из Города…

— Ну и что? Сейчас не старые времена. В древние тяжелые дни космонитского господства земляне никогда не выходили из Городов, но теперь мы почти два столетия выходим и даже заселяем Галактику. Есть, конечно, такие, кто придерживается старых обычаев, но большинство стало вполне мобильными. Наверное, мы всегда думаем, что со временем присоединимся к какой-нибудь поселенческой группе. Сама я не намерена этого делать, но часто летаю в собственном аэрокаре, и пять лет назад летала в Чикаго и обратно. Посидите, я сейчас отдам распоряжения.

Ее как ветром сдуло. Дэниел глянул ей вслед и прошептал:

— Друг Жискар, это вроде бы не характерно для нее. Ты что-то сделал?

— Чуточку. Когда мы сюда входили, мне показалось, что проводившая нас сюда молодая женщина была заинтересована твоей внешностью. Я почти уверен, что тот же фактор присутствовал в мозгу Кинтаны вчера на банкете, хотя я был очень далеко от нее, и было много другого народа. Здесь, как только ты начал с ней разговаривать, влечение было безошибочным. Я мало-помалу усиливал его, и каждый раз, когда она намекала на конец интервью, она была все менее решительной и всерьез не возражала против продолжения разговора. Наконец, когда она сказала насчет аэрокара, ей, я уверен, хотелось побыть с тобой подольше.

— Это может осложнить мне дело, — задумчиво сказал Дэниел.

— Все это ради доброй цели, — сказал Жискар. — Думай об этом в пределах Нулевого Закона.

Казалось, он улыбнулся, говоря это, хотя его лицо не могло иметь такого выражения.

Кинтана облегченно вздохнула, когда посадила аэрокар на подходящее для этого место. Тут же подошли два робота осмотреть машину и при необходимости перезарядить. Кинтана перегнулась через Дэниела и показала вправо:

— Вот там в нескольких километрах отсюда река. Какой жаркий день!

Она выпрямилась с явной неохотой и улыбнулась Дэниелу:

— Это самое плохое, когда покидаешь Город. Окрестности совершенно не контролируются. Подумать только — позволить быть такой жаре! Вы ее не чувствуете, Дэниел?

— У меня внутренний термостат, мадам, он хорошо работает.

— Чудесно. Хотела бы я иметь такой. В этих местах нет дороги, Дэниел, и нет роботов, которые проводили бы вас, потому что они никогда туда не ходят. И я не знаю, где именно нужное место. Мы должны идти наугад и можем пройти мимо этой базы, даже если мы окажемся совсем рядом.

— Не «мы», мадам. Вам надо остаться. Дальнейшее может быть опасным, но и в любом случае вы без кондиционера, и путешествие будет для вас физически непосильным. Могли бы вы подождать нас, мадам?

— Я подожду.

— Но мы можем затратить несколько часов.

— Здесь есть кое-какие облегчения, а неподалеку, маленький городок Гаррисбург.

— В таком случае, мы пошли, мадам.

Дэниел легко вышел из аэрокара. Жискар последовал за ним. Был полдень, и яркое солнце отражалось в полированных частях тела Жискара.

— Любой признак мысленной активности, который ты заметишь, будет тем, что мы ищем, — сказал Дэниел. — Здесь на много километров нет никого другого.

— Ты уверен, что мы идем правильно?

— Нет, друг Жискар, но мы должны.

Левулар Мандамус хмыкнул и, скупо улыбнувшись, посмотрел на Амадейро.

— Поразительно, — сказал он, — и более чем удовлетворительно.

Амадейро вытер лицо обрывком полотенца и спросил:

— Что это означает?

— Это означает, что все релейные станции в рабочем состоянии.

— Значит, вы можете приступить к усилению?

— Как только рассчитаю правильную концентрацию частиц.

— И долго это продлится?

— Минут пятнадцать, может, тридцать.

Амадейро ждал, все более хмурясь, пока Мандамус не сказал:

— Все в порядке. Я хочу установить на временной шкале 2,72. Это даст нам полтора столетия, прежде чем высший уровень равновесия достигает того, что будет поддерживаться без существенных изменений миллионы лет. При этом уровне Земля в лучшем случае сможет иметь лишь несколько разбросанных групп людей в относительно мало радиоактивных районах. Нам остается только подождать полтора столетия, и дезорганизованные группы Поселенческих Миров станут нашей легкой добычей.

— Я не проживу еще полтора столетия, — сказал Амадейро.

— Сочувствую, сэр, — ответил Мандамус, — но мы сейчас говорим об Авроре и Внешних Мирах. Появятся другие, которые возьмут на себя нашу задачу.

— Вы, например?

— Вы мне обещали главенство в Институте, и, как вы знаете, я жаждал этого. С этой политической базой я могу надеяться стать когда-нибудь Председателем, и я поведу такую политику, которая обеспечит растворение анархических миров поселенцев.

— Приятно слышать. А что, если вы установите поток частиц, а кто-нибудь возьмет да и понизит его еще на полтора столетия?

— Это невозможно, сэр. Как только прибор включится, внутренний сдвиг застынет в этом положении. После этого процесс становится необратимым, что бы ни случилось. Все это место может испариться, а земная кора все равно будет медленно гореть. Я полагаю, что можно построить целиком новую систему, если кто-то на Земле или из поселенцев мог бы сдублировать мою работу, но даже в этом случае доза радиоактивности только увеличится, но не уменьшится. Второй Закон термодинамики присмотрит за этим.

— Мандамус, вы сказали, что жаждете быть Главой. Однако, это зависит от меня, значит, и я должен решать это дело.

— Нет, сэр, не вы, — холодно сказал Мандамус. — Детали этого процесса известны мне, а не вам. Эти детали закодированы в том месте, которое вы не найдете, к тому же оно охраняется роботами, которые скорее уничтожат их, чем отдадут в ваши руки. Вы не можете повлиять на них, а я могу.

— Тем не менее, — сказал Амадейро, — вам очень важно было получить мое одобрение. Если вы вырвете главенство из моих рук каким бы то ни было способом, вы будете иметь постоянную оппозицию среди других членов Совета, что будет мешать вам все ваши десятилетия на этом посту. Вы хотите только титула Главы или возможности пользоваться всем, что связано с истинным лидерством?

— Разве сейчас время говорить о политике? Минуту назад вы рвали и метали, что я задержусь на пятнадцать минут над компьютером.

— Да, но сейчас мы говорим об установлении потока частиц. Вы хотите поставить его на 2,72 — что это за цифра? — а я гадаю, правильно ли это. Какой высший ряд вы можете установить?

— Шкала от нуля до двенадцати, но требуется 2,72 плюс-минус 0,06, если вы желаете большей точности. На основании рапортов со всех четырнадцати реле, это даст нам промежуток на полтора столетия до равновесия.

— Но, я думаю, правильной цифрой будет 12.

Мандамус с ужасом уставился на него:

— Двенадцать? Да вы понимаете, что это означает?

— Да, это означает, что Земля станет слишком радиоактивной для жизни через десять-пятнадцать лет, и в этом процессе мы убьем несколько миллиардов землян.

— И развяжем войну с разъяренной федерацией поселенцев. Зачем нам эта резня?

— Повторяю вам: я не надеюсь прожить еще полтора столетия, но хочу при жизни увидеть уничтожение Земли.

— Но вы также обеспечите искалечение — это в лучшем случае — Авроры. Не может быть, чтобы вы говорили серьезно.

— Я говорю вполне серьезно. У меня два столетия поражений и унижений.

— Их принесли вам Хэн Фастольф и Жискар, но не Земля.

— Нет, их принес землянин Илайдж Бейли.

— Он умер более полутора столетий назад. Чего стоит момент мести давно умершему человеку?

— Я не хочу спорить об этом. Я сделаю вам предложение: главенство немедленно. Как только мы вернемся на Аврору, я уйду со своего поста и назначу вас на мое место.

— Нет, я не хочу главенства на таких условиях. Смерть миллиардов!

— Миллиардов землям. Ну, тогда я не могу доверить вам действие. Покажите мне, как включить контрольный прибор. И я возьму всю ответственность на себя. Но все равно по возвращении я уйду со своего поста и отдам его вам.

— Нет. Это все равно будет означать смерть миллиардов и, кто знает, скольких миллионов космонитов. Доктор Амадейро, поймите, пожалуйста, что я ни в коем случае не сделаю этого. А вы без меня не сможете сделать. Механизм включается отпечатком моего большого пальца.

— Я прошу вас.

— Вы не в своем уме, если просите, несмотря на то, что я вам сказал.

— Это, Мандамус, ваше личное мнение. Я не настолько безумен, чтобы не сообразить разослать всех здешних роботов по разным местам. Мы с вами здесь одни.

Мандамус приподнял в оскале уголок верхней губы:

— И чем же вы намерены угрожать мне? Не собираетесь ли вы убить меня, пока нет роботов, могущих остановить вас?

— Да, Мандамус, вообще-то могу, если захочу.

Амадейро извлек из кармана бластер малого калибра.

— На Земле такие вещи добыть трудно, но возможно, стоит хорошо заплатить. И я умею этим пользоваться; уж поверьте, если я скажу, что прострелю вам голову с большой охотой, если вы не приложите свой большой палец к контакту и не позволите мне поставить шкалу на двенадцать.

— Не посмеете. Если я умру — как вы включите прибор?

— Вы что, идиот? Если я пробью вам голову, ваш палец останется невредимым. Некоторое время в нем даже останется горячая кровь. Вот им и воспользуюсь. Я предпочел бы, чтобы вы остались в живых, потому что утомительно будет объяснять на Авроре вашу смерть, но это я как-нибудь вытерплю. Так вот, даю я вам тридцать секунд на размышления. Если будете сотрудничать, я немедленно отдаю вам пост Главы Института, нет — все будет так, как я хочу, а вы умрете. Начинаю: один, два, три…

Мандамус в ужасе смотрел на Амадейро, который продолжал считать, глядя на Мандамуса поверх бластера твердыми холодными глазами.

Затем Мандамус прошипел:

— Уберите бластер, Амадейро, иначе мы оба будем обездвижены под предлогом, что нас надо защитить от вреда.

Предупреждение опоздало. Молниеносно протянулась рука и схватила Амадейро за запястье, парализовав его, бластер выпал.

— Извините, — сказал Дэниел, — что я причинил вам некоторую боль, доктор Амадейро, но я не могу позволить вам держать бластер, направленный на другого человека.

Амадейро не сказал ничего, а Мандамус холодно произнес:

— Вы два робота, с которыми, как я вижу, нет хозяина. В его отсутствие ваш хозяин я, и я приказываю вам уйти и не возвращаться. Поскольку, как вы видите, никому из людей в данный момент не грозит опасность, ничто не может пересилить вашу обязанность повиноваться этому приказу. Уходите.

— Простите, сэр, — сказал Дэниел, — нет нужды скрывать от вас наши имена и способности, поскольку вы их уже знаете. Мой спутник Р. Жискар Ривентлов, умеет определять эмоции. Друг Жискар!

Жискар сказал:

— Когда мы подходили, определив ваше присутствие издалека, я отметил, доктор Амадейро, что ваш мозг переполнен яростью. В вашем, доктор Мандамус, была крайняя степень страха.

— Если и была ярость, — сказал Мандамус, — это была реакция доктора Амадейро на приближение двух необычных роботов, особенно того, который способен вмешиваться в человеческий мозги который погубил, может быть, навсегда, мозг леди Василии. Мой страх, если он был, также явился результатом его появления. Теперь мы овладели своими эмоциями и вам нет оснований вмешиваться. Мы приказываем вам уйти.

— Прошу прощения, доктор Мандамус, — сказал Дэниел, — но я просто хочу удостовериться, что мы можем спокойно следовать вашим приказам. Не было ли бластера в руке доктора Амадейро и не был ли этот бластер направлен на вас?

— Он объяснял мне, как работает бластер, и собирался убрать его, когда ты схватил его.

— Тогда я должен вернуть его доктору Амадейро, прежде чем уйду?

— Нет, — без колебаний ответил Мандамус, — потому что у вас будет уважительная причина остаться здесь и, как вы скажете, защищать нас. Возьмите бластер с собой и уходите, и у вас не будет оснований возвращаться.

— У нас есть основания думать, — сказал Дэниел, — что вы сейчас в районе, куда людям не разрешено проникать…

— Это обычай, а не закон, и на нас он в любом случае не распространяется, поскольку мы не земляне. Кстати, роботам тоже не разрешается быть, здесь.

— Мы доставлены сюда, доктор Мандамус, высоким лицом земного правительства. У нас есть основания думать, что вы здесь намерены поднять уровень радиоактивности в земной коре и нанести серьезный и непоправимый вред планете.

— Отнюдь нет… — начал Мандамус.

Амадейро в первый раз вмешался:

— По какому праву, робот, ты устраиваешь нам перекрестный допрос? Мы люди и отдали вам приказ. Подчиняйтесь!

Его авторитетный тон заставил Дэниела вздрогнуть, а Жискар наполовину повернулся. Но Дэниел сказал:

— Простите, доктор Амадейро, но я не веду перекрестного допроса, я только хочу быть уверенным, что могу спокойно последовать вашему приказу. У нас есть основания думать, что…

— Можешь не повторять, — сказал Мандамус.

Он повернулся к Амадейро:

— Доктор Амадейро, разрешите мне ответить.

Затем он вновь повернулся к Дэниелу:

— Дэниел, мы здесь с антропологической миссией. Наша задача — найти истоки различных человеческих обычаев, влияющих на поведение космонитов. Эти истоки можно найти только на Земле, вот мы их тут и ищем.

— У вас есть на это разрешение Земли?

— Семь лет назад я разговаривал с соответствующими чиновниками Земли и получил разрешение.

— Что скажешь, друг Жискар?

— Показания мозга доктора Мандамуса таковы, что его слова не соответствуют существующему положению.

— Значит, он лжет?

— Предполагаю.

Мандамус сказал с непоколебимым спокойствием:

— Может, ты и предполагаешь, но предположение — не достоверность. Ты не можешь не повиноваться приказу на основании простого предположения. Я знаю это, и ты это знаешь.

Жискар сказал:

— Но в мозгу доктора Амадейро ярость сдерживалась только эмоциональными силами, которых вряд ли требовала работа. Вполне возможно, что эти силы, так сказать, соскользнут, и ярость вырвется наружу.

— Чего вы виляете перед ними, Мандамус? — закричал Амадейро.

Мандамус заорал в ответ:

— Молчите, Амадейро! Вы играете им на руку.

— Это унизительно и бесполезно, — продолжал Амадейро.

Он со злобой оттолкнул протянутую к нему руку Мандамуса.

— Они знают правду! Ну и что? Роботы, мы — космониты, больше того, мы — аврорцы, с планеты, где вы были сконструированы. И еще того больше, мы высокие официальные лица на Авроре, и вы должны понимать слова «люди» в Трех Законах Роботехники как означающее аврорцев. Если вы не повинуетесь нам сейчас, вы вредите нам и уничтожаете нас, и нарушаете этим Первый и Второй Законы. Это правда, что наши действия здесь направлены на уничтожение эемлян, даже большого их количества, но это к делу не относится. Это все равно, как если бы вы отказались повиноваться нам, потому что мы едим мясо убитых нами животных. Ну, я объяснил вам все, а теперь убирайтесь!

Последние его слова превратились в хрип. Глаза Амадейро вытаращились, и он упал. Мандамус беззвучно открыв рот, склонился над ним. Жискар сказал:

— Доктор Мандамус, доктор Амадейро жив. Он в коме, из которой его в любое время можно вывести. Но он забудет все, связанное с этим проектом, и ничего не поймет, если вы станете объяснять ему. Я не мог бы этого сделать, если бы не собственное признание доктора Амадейро, что он намерен уничтожить большое количество землян. Я возможно, навсегда повредил некоторые участки его памяти и некоторые мыслительные процессы. Сожалею, но ничем не могу помочь.

— Знаете, доктор Мандамус, — сказал Дэниел, — некоторое время назад мы встретили на Солярии роботов, которые узко определяли людей того или иного рода, они могут стать причиной безмерных разрушений. Бесполезно пытаться ограничить у нас понятие «люди» только аврорцами. Мы определяем людей как всех членов рода хомо сапиенс, включающего эемлян и поселенцев, и мы чувствуем, что предупредить вред для группы людей и человечества в целом важнее, чем предупредить вред для индивидуума.

— Первый Закон говорит не так, — почти беззвучно сказал Мандамус.

— Я называю это Нулевым Законом, и он предшествует Первому.

— Ты не был запрограммирован на такое.

— Так я сам себя запрограммировал. И, поскольку я знаю, что вы присутствуете здесь для нанесения вреда, вы не можете приказать мне уйти или удержать меня от нанесения вреда вам. Поэтому я прошу вас добровольно уничтожить эти ваши приборы, иначе я буду вынужден угрожать вам, как делал доктор Амадейро, хотя я и не воспользуюсь бластером.

Мандамус сказал:

— Подожди! Выслушай меня. Дай мне объяснить. Из головы этого Амадейро начисто выветрилось все хорошее. Он хотел уничтожить Землю, а не я хочу. Вот поэтому он и целился в меня из бластера.

— Однако именно вы, — сказал Дэниел, — придумали план и создали эти приборы, иначе доктору Амадейро не нужно было бы принуждать вас что-то сделать. Он сделал бы это сам, не требуя от вас никакой помощи. Правильно?

— Да. Жискар может засвидетельствовать мои эмоции и увидеть, лгу ли я. Я построил эти приборы и был готов воспользоваться ими, но не в той форме, в которой желал доктор Амадейро. Я говорю правду?

Дэниел посмотрел на Жискара и тот ответил:

— На мой взгляд, он говорит правду.

— Конечно, правду, — сказал Мандамус. — Я хотел ввести очень медленное увеличение радиоактивности в земную кору. Должно пройти сто пятьдесят лет, в течение которых народ Земли может перебираться на другое планеты. Увеличится население имеющихся Поселенческих Миров, и будут основаны новые в большом количестве. Это устранит Землю как огромный аномальный мир, который вечно угрожает космонитам и сводит на нет усилия поселенцев. Устранится центр мистического пыла, который так тянет поселенцев назад. Я говорю правду?

Жискар снова сказал:

— На мой взгляд, он говорит правду.

— Мой план, если он сработает, сохранит мир и сделает Галактику домом как для космонитов, так и для поселенцев. Вот почему, когда я конструировал этот прибор…

Он, указав на прибор, положил большой палец на контакт и бросился к общему управлению, крикнув:

— Застыть!

Дэниел, двинувшийся было к нему, застыл с поднятой рукой. Жискар не шевельнулся.

Мандамус, задыхаясь, вернулся.

— Поставлено на 2,72. Изменить сделанное нельзя. Теперь все пойдет так, как я задумал. Вы не можете выдать меня, потому что этим вы развяжете войну, а ваш Нулевой Закон запрещает это!

Он холодно и презрительно взглянул на распростертого Амадейро:

— Дурак! Ты так и не узнаешь, как это надо было сделать!

Мандамус сказал:

— Теперь вы не можете повредить мне, роботы, и ничего не сделаете, чтобы изменить судьбу Земли.

— Тем не менее, — сказал Жискар, — вы не будете помнить о том, что сделали. Вы ничего не объясните космонитам.

Он дрожавшей рукой подтянул к себе стул и сел, в то время как Мандамус упал и как бы погрузился в сон.

— Во всяком случае, — с отчаянием сказал Дэниел, — я потерпел неудачу.

Он поглядел на два бесчувственных тела.

— Когда мне было совершенно необходимо схватить доктора Мандамуса, чтобы предупредить вред для людей, не присутствовавших перед моими глазами, и я оказался вынужденным последовать его приказу и застыть. Нулевой Закон не сработал.

— Нет, друг Дэниел, — сказал Жискар, — ты не потерпел неудачу. Это я остановил тебя. У доктора Мандамуса было стремление сделать то, что он хотел, но его удерживал страх перед твоей реакцией, если он попытается действовать. Я нейтрализовал его страх, а затем нейтрализовал тебя. Так что доктор Мандамус поставил земную кору, так сказать, на медленный огонь.

— Но зачем, друг Жискар?

— Потому что он говорил правду. Я так и сказал тебе. Он-то думал, что он лжет. Из торжества в его мозгу я вынес твердое впечатление, что, по его мнению, растущая радиоактивность вызовет анархию среди землян и поселенцев, и тогда космониты уничтожат их и захватят Галактику. Но я подумал, что сценарий, представленный им для нас, правильный. Устранение Земли как перенаселенного мира уничтожит мистику, которая, как я уже почувствовал, опасна, и это поможет поселенцам. Они бросятся во все стороны по Галактике удвоенными шагами и без Земли, на которую всегда оглядывались, которую сделали богом прошлого, организуют Галактическую Империю. Нам необходимо сделать это возможным.

Он сделал паузу и слабым голосом добавил:

— Роботы и Империя.

— Как ты себя чувствуешь, друг Жискар?

— Я не могу стоять, но говорить еще могу. Пора передать тебе мой груз. Я направил тебя на ментальное обнаружение и контроль. Тебе осталось только выслушать последний путь, чтобы ты мог впечатать его в себя. Слушай.

Он говорил ровно, но с растущей слабостью, словами и символами, которые Дэниел чувствовал внутри себя. Слушая, Дэниел ощущал, как пути движутся и встают на место. Когда Жискар закончил, Дэниел вдруг услышал холодное мурлыканье мозга Мандамуса, вторгшееся в его мозг, неровное биение мозга Амадейро и тонкую металлическую нить мозга Жискара.

— Вернись к мадам Кинтане, — сказал Жискар, — и устрой, чтобы этих двух людей отправили на Аврору. Они более не смогут повредить Земле. Затем присмотри, чтобы силы безопасности Земли нашли и дезактивировали гуманоидных роботов, посланных на Землю Мандамусом. Будь осторожен, пользуясь своей новой силой, потому что она нова для тебя и не будет под отличным контролем. Со временем ты усовершенствуешься, если будешь тщательно проводить самоанализ в каждом случае. Пользуйся Нулевым Законом, но не оправдывай ненужный вред индивидуумам. Первый Закон почти не так важен. Защищай мадам Глэдию и капитана Бейли. Пусть они будут счастливы вместе, пусть мадам Глэдия продолжает свои усилия нести мир. Пригляди, чтобы земляне через десятилетия ушли с этой планеты. И еще одно… если я вспомню… да, если сможешь, узнай, куда исчезли соляриане. Это может оказаться важным.

Голос Жискара оборвался. Дэниел встал на колени рядом с сидевшим Жискаром и взял не реагировавшую металлическую руку Жискара в свою.

— Очнись, друг Жискар, — сказал он мучительным шепотом. — То, что ты сделал, было правильным по Нулевому Закону. Ты спас множество жизней. Ты сделал благо для человечества. Зачем так страдать, если все сделанное тобой спасительно?

Жискар сказал тихим искаженным голосом. Его слова едва можно было разобрать:

— Потому что я неуверен. Что, если другая точка зрения правильна, и космониты восторжествуют, а потом сами придут в упадок, и Галактика будет пуста… Прощай, друг Дэниел…

Жискар умолк и больше не говорил.

Дэниел встал. Он остался один… чтобы заботиться о Галактике.