Роботы зари

49

Через несколько минут Бейли вошел в еще один аврорианский дом – четвертый с момента его прибытия на планету полтора дня назад. Дом Фастольфа, Глэдии, Василии и теперь – Гремиониса.

Жилище Гремиониса казалось меньше первых трех и каким-то запущенным, хотя построено оно было вроде бы недавно, насколько мог судить Бейли. Но, может быть, на Авроре критерии другие? Однако одно характерное отличие аврорианских жилых домов имелось и здесь – ниши для роботов. Едва войдя, Жискар и Дэниел быстро встали в две из них и застыли лицом к комнате, неподвижные и безмолвные. Брандидж, робот Гремиониса, столь же быстро встал в третью нишу.

Выбирали ниши они словно бы мгновенно, но ни разу выбор двух роботов не упал на одну и ту же нишу. Каким образом? Видимо, решил Бейли, они обменивались сигналами, которые человек просто не успевал воспринимать. Не забыть спросить про это Дэниела, сказал он себе. И заметил, что Гремионис тоже рассматривает ниши.

Гремионис поднес руку к губам и пригладил усики указательным пальцем потом сказал неуверенно:

– Ваш робот, ну, похожий на человека, как-то не вяжется с нишей. Это ведь Дэниел Оливо? Робот доктора Фастольфа?

– Да, – ответил Бейли. – Он тоже показан в гиперволновке. То есть не он сам, но актер, правда, подобранный получше.

– Да, я помню.

Бейли обнаружил, что Гремионис – как Василия, и даже как Глэдия и Фастольф – держится на некотором расстоянии от него. Словно его окружало поле отталкивания – невидимое, неуловимое, никак не воздействующее на его органы чувств, но мешающее космонитам приблизиться к нему вплотную, заставляющее их огибать его по пологой дуге, если им надо было пройти мимо.

Отдает ли себе отчет Гремионис, что держится от него на расстоянии? Или это происходит непроизвольно? А что они делают со стульями, на которые он садился, пока был у них? С тарелками, которыми он пользовался? С полотенцами? Будет ли достаточно обычной стирки? Или существуют особые дезинфицирующие процедуры? Может, они сразу все выбрасывают и заменяют другим? Окурят ли эти дома, когда он покинет планету? Или их окуривают каждую ночь? Ну а коммунальная Личная, которую он посетил? Ее снесут и отстроят заново? А женщина, которая по неведению вошла туда сразу после него? Или она – официальный окуриватель?

Ну это уже глупости! В космос все это! Как поступают аврорианцы, как разбираются со своими проблемами – их дело, и хватит забивать себе голову такой чушью! Иосафат! С него достаточно собственных проблем, а в данную секунду одна из них воплощается в Гремионисе, и он за него возьмется после еды.

Еда оказалась простой, почти чисто вегетарианской, но впервые на Авроре он испытал затруднения. Слишком уж резок был вкус каждого ингредиента. Вкус моркови был слишком уж морковным, а горошка – горошковым, если можно так выразиться.

Чересчур острым.

Он ел неохотно и старался не выдать свои неприятные ощущения.

И вдруг заметил, что свыкся, что вкусовые сосочки как бы пропитались насквозь и перестали реагировать на избыток. С некоторой грустью Бейли подумал, что еще немного – и знакомство с аврорианской пищей приведет к тому, что по возвращении на Землю ему будет недоставать этой четкости вкусовых ощущений и земная их нивелированность начнет его раздражать.

Даже поджаристость ингредиентов, сперва слегка его напугавшая, так как стоило ему сжать зубы – и слышался хруст, который (решил он) мог помешать разговору, – этот хруст успел превратиться в увлекательное свидетельство того, что он принимает пищу! На Земле же это всегда бесшумно, и ему будет чего-то не хватать.

Теперь он ел внимательно, изучая разные вкусы. Быть может, когда земляне обоснуются на других мирах, они тоже начнут питаться по рецептам космонитов, тем более если у них не будет роботов, чтобы готовить и подавать еду. И тут он тоскливо поправил себя. Не когда, а если земляне обоснуются на других мирах. А «если» это зависит от него, следователя Элайджа Бейли. Ему на плечи словно легла непосильная тяжесть.

Они кончили есть. Два робота внесли нагретые влажные салфетки, чтобы вытереть руки. Только салфетки оказались необычными: едва Бейли положил свою на тарелку, как она чуть шевельнулась, истончилась, стала паутинкой. Потом вдруг взвилась вверх и исчезла за решеткой в потолке. Бейли вздрогнул и, приоткрыв рот, уставился в потолок.

– Это новинка, – объяснил Гремионис. – Самоубирающаяся, как вы заметили, но еще не знаю, стоит ли ими пользоваться. Говорят, они будут засорять вытяжку, а другие опасаются загрязнения воздуха – какие-то частицы обязательно, по их мнению, попадут в легкие. Изготовитель утверждает, что они абсолютно безвредны, но…

Бейли внезапно осознал, что сам за едой не сказал ни слова, и вообще, обменявшись несколькими словами о Дэниеле, они оба молчали до этого момента… Но не салфетки же им обсуждать! Он сказал грубовато:

– Вы парикмахер, мистер Гремионис?

Гремионис покраснел – его светлая кожа стала пунцовой до корней волос. Он пробормотал придушенно:

– Кто вам это сказал?

– Если вашу профессию так называть не принято, – сказал Бейли, – приношу свои извинения. На Земле так говорят все, и ничего уничижительного в таком обозначении нет.

– Я дизайнер причесок и костюмов, – ответил Гремионис. – Это признанный раздел искусства. Собственно говоря, я персональный художник. – Его палец снова скользнул по усикам.

– Я заметил ваши усы, – серьезным тоном сказал Бейли. – Они приняты на Авроре?

– Нет. Но надеюсь, что будут. Взять мужское лицо… Многим из них можно придать больше мужественности, силы с помощью правильного использования лицевых волос. Все зависит от подхода. Это часть моей профессии. Конечно, можно переборщить. На планете Паллада лицевые волосы носят многие, но там модно прибегать к многоцветной окраске. Каждый волосок красится отдельно для создания определенного эффекта. Но это глупо. Эффект сохраняется недолго, со временем оттенки изменяются и смешиваются в нечто жуткое. И все-таки даже это по-своему лучше лысости лица. Нет ничего столь непривлекательного, чем пустынное лицо. Это мой собственный термин. Я им пользуюсь в беседах с потенциальными клиентами, и он производит впечатление. На планете Смитей…

Его негромкая быстрая речь обладала какой-то гипнотической силой, подкрепляемой его увлеченностью, глубокой искренностью взгляда, прикованного к лицу Бейли. Тому пришлось сделать почти физическое усилие, чтобы стряхнуть с себя это наваждение. Он сказал:

– Мистер Гремионис, вы робопсихолог?

Гремионис вздрогнул и как будто растерялся, когда его внезапно перебили.

– Робопсихолог?

– Да. Робопсихолог.

– Вовсе нет. Я пользуюсь роботами как все, но что у них внутри, понятия не имею. Да и не интересуюсь.

– Но вы живете на территории Института робопсихологии. Как так?

– Это глупо! – Гремионис наморщил нос. – Институт был спроектирован несколько лет назад как самодостаточная община. У нас есть собственные ремонтные мастерские, собственные мастерские для робопрофилактики, врачи, структуралисты. Весь персонал живет здесь же, и раз им нужен персональный художник, то есть Сантрикс Гремионис, то и я живу здесь. Что-то в моей профессии есть такое, отчего мне не следовало бы жить здесь?

– Я этого не говорил.

Гремионис отвернулся с обидой, которую торопливое отрицание Бейли не смягчило. Он нажал на кнопку, а затем, скользнув взглядом по разноцветной прямоугольной панели, словно побарабанил по ней кончиками пальцев.

С потолка бесшумно опустился шар и повис в метре над их головами. Он раскрылся, точно разделяющийся на дольки апельсин, и внутри него заиграли краски под негромкие мелодичные, звуки. Они и цвета так гармонично сливались, что изумленный Бейли вскоре почувствовал, что уже не отличает звуков от красок.

Окна стали непрозрачными, дольки окрасились ярче.

– Не слишком ярко? – спросил Гремионис.

– Нет, – поколебавшись, ответил Бейли.

– Это служит фоном. Я подобрал успокаивающие комбинации, которые помогут нам вести цивилизованную беседу, понимаете? – Затем он добавил деловито: – Так приступим к делу?

Бейли с некоторым трудом оторвался от… но Гремионис никак не назвал этот апельсин, и сказал:

– Да, конечно.

– Вы обвиняли меня в том, что я имел какое-то отношение к прекращению функционирования робота Джендера?

– Я расспрашивал об обстоятельствах конца этого робота.

– Но в связи с ним упоминали меня. И несколько минут назад спросили, не робопсихолог ли я. Мне понятно, о чем вы думали. Вы старались спровоцировать меня на признание, что я знаком с робопсихологией, с тем чтобы возвести на меня обвинение, будто я… э… кончатель этого робота.

– Проще сказать – убийца.

– Убийца? Но робота же нельзя убить. Но как бы то ни было, я не кончал его, или не убивал, или – называйте, как хотите. Я сказал вам, что я не робопсихолог. О робопсихологии я не знаю ни-че-го. Да как вы могли подумать, что…

– Я обязан расследовать все связи, мистер Гремионис. Джендер принадлежал Глэдии, солярианке, а вы были с ней в дружеских отношениях. Вот вам и связь.

– В дружеских отношениях с ней могут быть десятки людей. И никакой связи нет и не было.

– Вы хотите сказать, что никогда не видели Джендера, хотя часто бывали в доме Глэдии?

– Никогда! Ни единого раза!

– И не знали, что у нее есть человекоподобный робот?

– Нет!

– Она про него вообще не упоминала?

– У нее там повсюду роботы. Самые обычные. Ни про каких других она не говорила.

– Ну что же! – Бейли пожал плечами. – У меня нет причин не верить этому… пока.

– Так скажите это Глэдии. Потому-то я и захотел вас увидеть. Чтобы попросить об этом. И я настаиваю!

– А у Глэдии есть причины сомневаться?

– Конечно. Вы настроили ее против меня. Вы расспрашивали ее обо мне в этой связи, и она предположила… она не знает… Короче говоря, она контактировала со мной сегодня утром и спросила, имел ли я к этому какое-нибудь отношение. Я вам уже говорил.

– И вы отрицали?

– Конечно, отрицал, и категорически, потому что я дей-стви-тель-но тут ни при чем. Но сколько я ни отрицай, это неубедительно. Вот почему я хочу, чтобы это сделали вы. Я хочу, чтобы вы сказали ей, что, по вашему мнению, я никакого отношения к случившемуся не имею. Вы же сами только что это подтвердили, и у вас нет права губить мою репутацию совсем бездоказательно, Я могу подать на вас жалобу!

– Кому?

– В Комиссию защиты личности. В Законодательное собрание. Глава Института близкий друг самого председателя, а я уже отправил ему полное изложение этого дела. Я не собираюсь ждать, я действую!

Гремионис вздернул голову – гневным движением, как он видимо, полагал, но должного эффекта не полнилось из-за общей мягкости выражения его лица.

– Послушайте, – сказал он, – это не Земля. Мы здесь находимся под за-щи-той. На вашей перенаселенной планете люди вынуждены обитать в ульях, в муравейниках. Вы толкаете друг друга, не даете дышать друг другу, и это не имеет значения. Одна жизнь, миллион жизней – это не имеет значения.

– Вы начитались исторических романов, – сказал Бейли. стараясь, чтобы его голос не прозвучал презрительно.

– Конечно. И в них все изображено очень точно. На планете, где живут миллиарды людей, иначе и быть не может. А на Авроре жизнь каждого из нас дра-го-цен-на. Нас защищают физически – каждого из нас! – наши роботы, так что на Авроре не бывает даже драк, не говоря уж об убийствах!

– Если не считать Джендера.

– Но это же не убийство. Он был робот. А наше Законодательное собрание защищает нас от посягательств другого рода. Комиссия защиты личности относится отрицательно – очень и очень отрицательно – к любым действиям, которые злонамеренно причиняют вред репутации или общественному положению гражданина. У аврорианца, который повел бы себя как вы, неприятностей было бы хоть отбавляй. Когда же землянин позволяет себе… ну…

– Я веду расследование по приглашению Законодательного собрания, насколько мне известно. Полагаю, без согласия Собрания доктор Фастольф не мог бы вызвать меня сюда.

– Пусть так, но это не дает вам права выходить за рамки нормального расследования.

– И вы собираетесь обратиться с этим в Собрание?

– Я собираюсь настаивать, чтобы глава Института…

– Кстати, как его зовут?

– Келден Амадиро. Я намерен просить его доложить об этом Собранию, а он его член, позвольте вам сказать, один из лидеров партии глобалистов. А потому, по-моему, вам лучше без экивоков объяснить Глэдии, что я ни в чем не виновен.

– Буду рад, мистер Гремионис, потому что у меня создалось впечатление, что вы действительно невиновны, но как я могу быть полностью уверенным, если вы не разрешаете мне задать вам несколько вопросов?

Гремионис нерешительно помолчал, а потом с вызовом откинулся на спинку стула, заложил руки за голову и сказал, неудачно изобразив спокойную небрежность:

– Задавайте. Мне скрывать нечего. А когда закончите, извольте немедленно поговорить с Глэдией по трехмернику позади вас и сказать ей то, что я требую, не то вам придется так скверно, что вы и вообразить не можете.

– Я понял. Но сначала… Как давно вы знакомы с доктором Василией Фастольф, мистер Гремионис? Или с доктором Василией Алиеной, если вам она известна под этой фамилией?

Гремионис замялся, а потом сказал с напряжением в голосе:

– Почему вы задаете этот вопрос? Какое он имеет отношение к делу?

Бейли вздохнул, и его угрюмое лицо помрачнело еще больше.

– Хочу напомнить, мистер Гремионис, что вам нечего скрывать и что вы намерены убедить меня в своей невиновности, чтобы я в свою очередь убедил в ней Глэдию. Просто скажите, как давно вы знакомы с доктором Василией. Если вы с ней не знакомы, так и ответьте, но будет только честно предупредить вас, что, по словам доктора Василии, вы с ней близко знакомы. Во всяком случае, настолько, чтобы предложить себя.

Гремионис как будто расстроился. Он сказал дрожащим голосом:

– Не понимаю, почему это надо во что-то раздувать. Предлагать себя – общепринятый социальный обычай, который никого третьего не касается. Ну да вы-то землянин, вот и зациклились на этом.

– Насколько я понял, она вашего предложения не приняла.

Гремионис уперся в колени стиснутыми кулаками.

– Принять или не принять – это ее дело. Кое-кто предлагал мне себя, а я отказывал. Тут нет ничего такого.

– Ну хорошо. Как давно вы с ней знакомы?

– Несколько лет. Около пятнадцати.

– Вы были знакомы с ней, когда она еще жила у доктора Фастольфа?

– Тогда я был еще ребенком, – ответил Гремионис краснея. – Когда я только-только кончил курс и стал персональным художником, меня пригласили смоделировать для нее костюмные ансамбли. Они ей понравились и с тех пор она пользовалась только моими услугами. В этой сфере, разумеется.

– Значит, вы заняли свое нынешнее положение, так сказать, официального персонального художника Института робопсихологии по ее рекомендации?

– Она знала мою квалификацию. Я прошел отборочные испытания наравне с другими и занял свое положение по праву.

– Тем не менее она вас рекомендовала?

– Да, – сердито буркнул Гремионис.

– И вы чувствовали, что можете достойно ее отблагодарить, предложив себя?

Гремионис поморщился и облизнул губы, словно избавляясь от неприятного вкуса.

– Это от-вра-ти-тельно! Видимо, землянин иначе и думать не способен. Мое предложение означало только, что я хотел его сделать.

– Потому что она привлекательна и душевна?

Гремионис замялся.

– Ну, особенно душевной я бы ее не назвал, – сказал он осторожно. – Но привлекательна она бесспорно.

– Мне говорили, что вы предлагаете себя кому ни попадя без всякого разбора.

– Это ложь.

– В каком смысле ложь? Что вы себя предлагаете всем или что мне об этом сказали?

– Что я предлагаю себя всем. Кто вам это сказал?

– Мне кажется, ответ на ваш вопрос нецелесообразен. Вам понравится, если я буду называть вас как источник неприятной кому-то информации? Были бы вы со мной откровенны, если бы так думали?

– Ну, в любом случае тот, от кого вы это услышали, лгал.

– Возможно, это было просто преувеличение для пущего эффекта, Вы предлагали себя кому-нибудь еще до доктора Василии?

Гремионис отвел глаза:

– Раза два. Но не серьезно.

– А к доктору Василии вы относились серьезно?

– Ну-у…

– Насколько я понял, вы предлагали себя ей несколько раз вопреки аврорианскому обычаю.

– А! Аврорианский обычай… – в бешенстве начал Гремионис, но тут же взял себя в руки и нахмурился. – Послушайте, мистер Бейли, могу я говорить с вами строго конфиденциально?

– Да. Все мои вопросы имеют целью установить, что вы не имели отношения к смерти Джендера. Как только я удостоверюсь в этом, можете не сомневаться, что я сохраню в тайне все, что услышу от вас.

– Ну хорошо. В этом нет ничего дурного, и я ничуть не стыжусь, поймите. Просто я не люблю размениваться и имею право жить по-своему, верно?

– Безусловно, – ответил Бейли сочувственно.

– Видите ли, по-моему, секс тогда прекрасен, когда между партнерами возникла глубокая любовь и нежность.

– Мне кажется, это так и есть.

– Ну а тогда никого другого больше не нужно, так?

– Звучит логично.

– Я всегда грезил, как найду идеального партнера и никого больше не стану искать. Это называется моногамией. На Авроре она не существует, но на некоторых мирах ее соблюдают. И на Земле тоже, верно, мистер Бейли?

– В теории, мистер Гремионис.

– Это то, что нужно мне, Я ищу уже давно. Иногда я экспериментирую с сексом, но мне всегда чего-то не хватает. И вот я познакомился с доктором Василией, и она призналась мне… Ну, люди бывают очень откровенны со своими персональными художниками, потому что его работа – глубоко личная… И это уж совсем конфиденциально.

– Так продолжайте же.

Гремионис облизнул губы.

– Если то, о чем я сейчас расскажу, станет известно еще кому-то, я погиб. Она сделает все, чтобы я больше не получал заказов. Вы действительно уверены, что это имеет отношение к делу?

– Не сомневайтесь, мистер Гремионис, это может оказаться решающим.

– Ну, в таком случае… – Гремионис явно не поверил до конца. – Так вот: из того, что проскальзывало в разговорах доктора Василии со мной, мне стало ясно… – его голос понизился до шепота, – что… что она девственница.

– Ах так, – сказал Бейли негромко (вспомнив непоколебимое убеждение Василии, что отец исковеркал ее жизнь своим отказом, – теперь ему стал понятен источник ее ненависти к отцу).

– Это меня взволновало. Мне казалось, что ода будет всецело моей, что я буду единственным для нее. Не могу выразить, как много это для меня значило. Она сразу стала невообразимо прекрасной в моих глазах, и я искал ее всем моим существом.

– И вы предложили ей себя?

– Да.

– И не один раз. Ее отказы вас не обескураживали?

– Они только подтверждали ее девственность, если можно так выразиться, и возбуждали во мне новый пыл. Трудности усиливали влечение. Не знаю, как объяснить, и полагаю, вы не поймете.

– Отчего же, мистер Гремионис? Я вас понимаю. Но потом вы перестали предлагать себя доктору Василии.

– Ну-у… да.

– И начали предлагать себя Глэдии?

– Ну-у… да.

– Неоднократно?

– Ну-у… да.

– Почему? Чем объяснялась такая перемена?

– Доктор Василия наконец абсолютно ясно дала понять, что никаких шансов у меня нет, а тут появилась Глэдия, так похожая на доктора Василию и… и… вот так.

– Но Глэдия не девственница, – заметил Бейли. – Она была замужем на Солярии, а на Авроре, как мне говорили, экспериментировала довольно широко.

– Я об этом знал, но она… прекратила. Видите ли, она по рождению солярианка и не вполне понимает обычаи Авроры. И прекратила, потому что ей не нравится «неразборчивость», как она выражается.

– Она вам это сказала?

– Да. На Солярии признается только моногамия. Брак ее не был счастливым, но это – обычай, в котором ока воспитывалась, а потому аврорианская манера ей никакой радости не давала, когда она ее испробовала. А моногамия – как раз то, что влечет меня. Ну, понимаете?

– Понимаю. Но как вы с ней познакомились?

– Очень просто. Она участвовала в гиперволновой передаче, когда приехала на Аврору – романтичная беглянка с Солярии. И у нее была роль в той драме…

– Да-да. Но ведь было и что-то еще, верно?

– Не понимаю, о чем вы.

– Разрешите мне высказать догадку. Не наступил ли момент, когда доктор Василия сказала, что отказывает вам раз и навсегда… и не предложила ли она вам альтернатив у?

– Так вам сказала доктор Василия?! – вдруг вспылил Гремионис.

– Прямо – нет, но, полагаю, я тем не менее верно понял, что произошло. Разве она не сказала, что вам имело бы смысл познакомиться с только что поселившейся на Авроре молодой солярианкой, протеже доктора Фастольфа? И, возможно, доктор Василия упомянула, что, по общему мнению, эта молодая женщина, Глэдия, очень на нее похожа, но моложе, с более мягким характером? Короче говоря, разве доктор Василия не толкала вас перенести ваше внимание с нее на Глэдию?

Гремионис явно мучился. Он то взглядывал на Бейли, то отводил глаза. Впервые Бейли уловил в глазах космонита испуг – или боязливое почтение. (Бейли тряхнул головой: только не радоваться, что ему удалось взять верх над космонитом! Верный способ утратить объективность.)

– Ну? – сказал он. – Я ошибаюсь или нет?

Гремионис ответил еле слышно:

– Так, значит, в гиперволновке преувеличений не было и вы действительно способны читать чужие мысли?

50

– Я просто задаю вопросы, – спокойно ответил Бейли – а вы мне не ответили. Так я ошибаюсь или нет?

– Произошло это не совсем так. Отчасти. О Глэдии она со мной говорила, но… – Гремионис закусил нижнюю губу, а потом сказал: – Но по сути все было, как вы предположили. Именно так, как вы описали.

– И вы не были разочарованы? Вы убедились, что Глэдия правда похожа на доктора Василию?

– В какой-то мере. – Глаза Гремиониса посветлели. – Но это не настоящее сходство. Поставьте их рядом и сразу увидите разницу. Глэдия гораздо грациознее, деликатнее и… и с ней весело.

– Вы предлагали себя Василии, после того как познакомились с Глэдией?

– Вы с ума сошли! Нет конечно.

– Но Глэдии предлагали?

– Да.

– И она вам отказала?

– Ну да. Но поймите, она хотела быть твердо уверенной. Как и я. Подумайте, какую ошибку совершил бы я, добившись согласия доктора Василии! Глэдия опасается такой ошибки, и я ее не виню.

– Но вы-то не считаете, что она сделает ошибку, дав вам согласие, и потому предложили себя еще раз… и еще… и еще.

Гремионис растерянно посмотрел на Бейли и содрогнулся. Он выпятил нижнюю губу, как обиженный ребенок.

– Вы выражаетесь оскорбительно…

– Простите, ничего оскорбительного я не подразумеваю. Пожалуйста, ответьте на вопрос.

– Да, не один раз.

– А сколько именно?

Я не считал. Четыре раза. Ну-у… пять. Или больше.

– И она вам отказывала?

– Да. Иначе зачем бы мне было предлагаться снова?

– Она отказывала вам раздраженно?

– Нет. Глэдия не такая. Очень ласково.

– Это толкнуло вас предложить себя еще кому-то?

– Что?

– Ведь Глэдия вас отвергла. И, естественно, вы могли бы предложить себя кому-нибудь еще. И почему нет? Если Глэдии вы не нужны…

– Нет! Мне никто другой не нужен!

– А почему, как по-вашему?

– Откуда мне знать почему? – резко сказал Гремионис. – Мне нужна Глэдия. Это… это какое-то безумие, но такое чудесное! Я был бы безумен, если бы хотел избавиться от такого безумия… Ну да вы не поймете!

– А Глэдии вы этого объяснить не пытались? Возможно, она поняла бы.

– Нет, не пытался. Ей было бы неприятно. О таких вещах не говорят. Мне требуется психоправ.

– И вы обращались к нему?

– Нет.

– Почему?

Гремионис нахмурился:

– У вас манера задавать бесцеремоннейшие вопросы, землянин!

– Возможно, именно потому, что я землянин. Неотесанный. Кроме того, я следователь, и мне необходимо знать все это. Так почему вы не обратились к психоправу?

Неожиданно Гремионис засмеялся:

– Я же вам сказал. Лечение было бы куда большим безумием, чем болезнь. Я предпочту быть с Глэдией, и пусть она мне отказывает, чем быть с другой и получить согласие… Нет, вы вообразите! Свихнуться и радоваться тому, что ты свихнулся. Любой психоправ тут же подвергает меня принудительному лечению.

Бейли задумался, а потом спросил:

– Вы не знаете, доктор Василия по-своему не психоправ?

– Она робопсихолог. Говорят, что это почти одно и то же. Если вы знаете, что происходит в голове у робота, значит, имеете понятие и о том, как работает человеческий мозг. Во всяком случае, существует такое мнение.

– Вам не приходило в голову, что Василия знает, какие странные чувства вызывает в вас: Глэдия?

– Я ей об этом не говорил! – Гремионис весь напрягся. – То есть вот как сейчас вам.

– Но ведь она могла понять ваши чувства и не спрашивая ничего? Ей известно, что вы неоднократно предлагали себя Глэдии?

– Ну-у… Она спрашивала, как идут мои дела… По праву давней знакомой, понимаете? Ну, я отвечал. Но вообще. Без признаний.

– А вы уверены, что признание не вырвалось у вас случайно? Она же, несомненно, подталкивала вас продолжать.

– Ну-у… теперь, когда вы об этом заговорили, мне все представляется немного по-новому. Не понимаю, как вам удалось внушить мне такую мысль. Наверное, из-за ваших вопросов, но теперь мне кажется, что она продолжала одобрять мою дружбу с Глэдией. Прямо ей содействовала. – Лицо у него стало встревоженным, – Прежде мне и в голову не приходило. Я просто ни о чем таком не думал.

– Как вы считаете, почему она подталкивала вас повторять ваши предложения Глэдии?

Гремионис жалобно вздернул брови и провел пальцем по усикам.

– Наверное, можно предположить, что она пыталась от меня избавиться. Застраховывалась, чтобы я больше ей не досаждал. – Он усмехнулся. – Не очень лестно для меня, а?

– Доктор Василия перестала относиться к вам по-дружески?

– Вовсе нет. Даже наоборот.

– Она пыталась вам советовать, как лучше вести себя с Глэдией, чтобы добиться успеха? Например, проявлять больше интереса к творчеству Глэдии?

– Этого не требовалось. Творчество Глэдии и мое очень близки. Я работаю с людьми, а она с роботами, но оба мы – дизайнеры, художники. Это сближает, понимаете? Мы даже иногда помогаем друг другу. Кроме тех случаев, когда я предлагаю себя и получаю отказ, мы настоящие друзья. Если подумать, так это очень много.

– Доктор Василия рекомендовала вам проявить больше интереса к работе доктора Фастольфа?

– С какой стати? О работе доктора Фастольфа я понятия не имею.

– Но Глэдия могла интересоваться работой своего покровителя, и тогда это был бы способ понравиться ей.

Гремионис сощурился. Он вскочил на ноги, стремительно прошелся по комнате, остановился против Бейли и сказал:

– По-слу-шай-те! Я, конечно, не самый умный человек на планете, и даже в первый десяток не вхожу, но я все-таки не идиот и понимаю, к чему вы клоните.

– О?

– Все ваши вопросы направлены к тому, чтобы я сознался, будто доктор Василия подтолкнула меня влюбиться в Глэдию… И я… – Он удивленно умолк. – Я влюблен! Как в исторических романах… – Он задумался, и в глазах у него засветилось радостное изумление. Затем оно опять сменилось злостью, – Подтолкнула влюбиться и оставаться влюбленным, чтобы я выведал побольше у доктора Фастольфа и узнал, как вывести из строя этого робота… Джендера.

– Вы так не считаете?

– Нет! – закричал Гремионис. – Я ничего не понимаю в робопсихологии. Ни-че-го! Как бы подробно мне ни объясняли, я все равно ничего не пойму. И уверен, что Глэдия тоже. И никому никаких вопросов по робопсихологии я не задавал. Никто ничего мне про робопсихологию не говорил. Ни доктор Фастольф, ни кто-либо другой. Доктор Василия ничего подобного мне не советовала. Ваша омерзительная теория не стоит и выеденного яйца! – Он взмахнул руками. – Полная бессмыслица. Бросьте о ней думать.

Он снова сел, скрестил руки на груди и так крепко сжал губы, что усики ощетинились.

Бейли поднял глаза на апельсин, который по-прежнему тихо играл приятные мелодии и мягко менял окраску, завораживающе покачиваясь по короткой дуге.

Если выпад Гремиониса сбил его, он ничем этого не выдал.

– Я все понял, – сказал он, – но тем не менее вы часто видитесь с Глэдией?

– Да, вижусь.

– Ваши повторные предложения не оскорбляют ее, а ее повторные отказы не оскорбляют вас?

– Мои предложения полны вежливости. – Гремионис пожал плечами. – Ее отказы полны мягкости. Что должно нас оскорблять?

– Но как вы проводите время вместе? О сексе, очевидно, и говорить нечего, робопсихологию вы тоже не обсуждаете. Чем же вы занимаетесь?

– А что – все отношения между людьми исчерпываются сексом и робопсихологией? Нам есть чем заняться вместе. Ну, во-первых, мы беседуем. Ее очень интересует Аврора, и я часами описываю нашу планету. Она же почти ее не видела, понимаете? А она часами рассказывает мне про Солярию – какая это адская дыра. Я даже Землю предпочел бы, не поймите меня превратно. И еще – ее покойный муж. Какой жалкий субъект! У Глэдии, бедняжки, жизнь была очень тяжелая. Мы вместе бываем на концертах, несколько раз я возил ее в Институт художеств, и мы работаем вместе, я же вам говорил. Мы вместе рассматриваем мои эскизы или ее эскизы. Сказать откровенно, по-моему, роботы большого простора для вдохновения не дают, но каждому свое, понимаете? Вот и она посмеивается, когда я объясняю, насколько важна правильная стрижка. Она сама носит волосы немножко не так. Впрочем, больше всего мы вместе гуляем.

– Гуляете? Где?

– Да повсюду. Просто гуляем. У нее такая привычка из-за ее жизни на Солярии. Вы бывали на Солярии… Ах, ну конечно же! Извините. На Солярии частные владения просто огромны, а живет в каждом один человек. Иногда двое. И множество роботов. Там можно идти милю за милей в полнейшем одиночестве, и Глэдия говорит, что возникает такое чувство, будто вся планета принадлежит тебе. Ну, естественно, роботы всегда рядом, приглядывают, чтобы с тобой ничего не случилось, но на глаза зря не показываются. Здесь на Авроре Глэдии не хватает ощущения, что мир принадлежит только ей.

– Вы хотите сказать, что она мечтает завладеть всем миром?

– В смысле, что она жаждет власти? Глэдия? Полнейшая нелепость! Она просто тоскует по единению с природой. Сам я ничего подобного не испытываю, понимаете? Но мне нравится угождать ей. Разумеется, на Авроре невозможно почувствовать себя так, как на Солярии. Обязательно где-нибудь будут люди, уж тем более внутри городской черты Эоса, а в программе роботов нет указания, что им надо скрывать свое присутствие от людей. Собственно говоря, аврорианцы обычно сопровождаются роботами… Однако я знаю несколько довольно пустынных мест, и Глэдии нравится бродить там.

– А вам?

– Да, но только потому, что я с Глэдией. В общем аврорианцы тоже любят пешие прогулки, но, признаюсь, я этого увлечения не разделяю. Вначале у меня все мышцы ныли, и Василия подшучивала надо мной.

– Так она знала о ваших прогулках?

– Как-то раз я явился к ней, прихрамывая. У меня даже суставы похрустывали, так что пришлось рассказать. Она засмеялась и сказала, что это отличная идея, что лучший способ получить согласие любительницы прогулок – это гулять с ней. «Продолжай, – сказала Василия, – и она возьмет свой отказ назад, прежде чем ты улучишь случай опять себя предложить. Предложение сделает она сама!» Этого, правда, не произошло, но со временем я вошел во вкус прогулок. И очень.

Казалось, он забыл о своей вспышке и даже повеселел. Возможно, ему вспоминаются эти прогулки, подумал Бейли, увидев, как он чуть улыбнулся. Теперь, когда мысли Гремиониса обратились к неизвестно какому разговору во время прогулки неизвестно где, он выглядел симпатичным… и ранимым. Бейли чуть было не улыбнулся в ответ.

– Следовательно, Василия знала, что ваши прогулки продолжались?

– По-видимому. Я сделал среды и субботы своими свободными днями, потому что они были удобны Глэдии, и Василия иногда шутила по поводу моих «двухэсных прогулок», когда я приносил ей эскизы.

– А доктор Василия принимала участие в ваших прогулках?

– Никогда.

Бейли переменил позу и, пристально глядя на кончики своих пальцев, сказал:

– Полагаю, гуляли вы в сопровождении роботов?

– Конечно. Один мой, один ее. Но они держались в стороне, а не шагали рядом, как обычно на Авроре. Глэдия говорила, что ищет уединения – такого, как на Солярии. Естественно, я поступал так, как хотелось ей, хотя вначале шею себе сворачивал, проверяя, где Брандидж.

– А какой робот сопровождал Глэдию?

– Разные. Но все они тоже близко не подходили, так что я ни с одним из них не разговаривал.

– А Джендер?

Радостное выражение исчезло с лица Гремиониса.

– При чем тут он?

– Он когда-нибудь сопровождал вас? Вы знали бы об этом?

– Человекоподобный робот? Конечно, знал бы. Но он ни разу с нами не ходил. Ни единого.

– Вы уверены?

– Абсолютно. – Гремионис насупился. – Наверное, она считала его слишком ценным, чтобы поручать ему то, с чем прекрасно справляются обычные роботы.

– Вы словно бы раздражены. Вы разделяли это мнение?

– Он был ее роботом. Меня это не интересовало.

– И в доме Глэдии вы его тоже не видели?

– Ни разу.

– Она что-нибудь про него говорила? Рассказывала?

– Насколько я помню – нет.

– И вы не считали это странным?

– Нет. – Гремионис мотнул головой. – Какой смысл разговаривать о роботах?

Бейли не спускал с его лица угрюмых глаз.

– Вы что-нибудь знали от отношениях Глэдии и Джендера?

– Вы собираетесь сказать мне, что тут замешан секс?

– А вас бы это удивило? – спросил Бейли.

– Такое случается, – невозмутимо сказал Гремионис. – И довольно часто. Если у вас такое настроение, вы можете использовать робота. Ну а человекоподобный робот… насколько я понимаю, подобный во всем…

– Абсолютно, – перебил Бейли и сделал выразительный жест.

Уголки рта Гремиониса поползли вниз.

– Ну, так женщине было бы нелегко устоять.

– Но против вас она устояла. И вас это не мучает? Что Глэдия предпочла вам робота?

– Ну, если на то пошло, то еще вопрос, правда ли это. Но даже если правда, так и что? Женщина и робот, мужчина и робот – это же просто мастурбация и ничего больше.

– Вы действительно ничего не знали об этом, мистер Гремионис? И не подозревали?

– Я просто об этом не думал, – отрезал Гремионис.

– Потому что не знали? Или знали, но не придавали значения?

– Опять вы давите на меня! – Гремионис нахмурился. – Какого ответа вы от меня ждете? Теперь, когда вы заставили меня об этом подумать и надавили, мне уже мерещится, что, может быть, я о чем-то таком и думал. Но все равно, до того как вы начали задавать эти вопросы, я ни разу не почувствовал, будто происходит что-то такое.

– Вы уверены?

– Да, уверен! И перестаньте давить на меня.

– Я на вас не давлю. Я просто прикидываю, а вдруг вы знали, что Глэдия постоянно занимается сексом с Джендером, и знали, что никогда не станете ее любовником, если это будет продолжаться, и так сильно ее хотели, что готовы были любой ценой убрать Джендера – короче говоря, вы так ревновали, что ревность толкнула вас…

В эту секунду Гремионис – точно зажатая какое-то время пружина вдруг высвободилась – с громким бессвязным воплем бросился на Бейли, а тот, застигнутый врасплох, инстинктивно отпрянул назад и вместе се стулом опрокинулся на пол.

51

Его тут же подхватили сильные руки. Бейли почувствовал, что его поднимают. Стул водворяют на место, и осознал, что его держит робот. Как легко было забыть о присутствии в комнате безмолвных неподвижных фигур в нишах!

Но на помощь к нему бросился не Дэниел и Жискар, а Брандидж, робот Гремиониса.

– Сэр, – сказал Брандидж голосом, который лишь чуть-чуть отличался от естественного, – надеюсь, вы не ушиблись.

Но куда девались Жискар и Дэниел?

Ответ на этот вопрос он получил тут же. Роботы разделили необходимые действия быстро и точно; Дэниел и Жискар, молниеносно оценив, что падение со стулом менее опасно для Бейли, чем разъяренный Гремионис, кинулись к нему. Брандидж, сразу увидев, что там он не требуется, оказал помощь гостю.

Гремионис стоял, тяжело дыша, удерживаемый осторожной, но парализующей хваткой четырех нечеловеческих рук. Он сказал почти шепотом:

– Отпустите меня. Я полностью владею собой.

– Слушаю, сэр, – сказал Жискар.

– Разумеется, мистер Гремионис, – произнес Дэниел почти светским тоном.

Однако оба они, опустив руки, не отступили ни на шаг. Гремионис посмотрел по сторонам, одернул одежду, а затем неторопливо сел. Он все еще часто дышал, и волосы у него чуть растрепались.

Бейли стоял, опираясь о спинку своего стула.

– Сожалею, мистер Бейли, – сказал Гремионис, – что я утратил контроль над собой. С тех пор как я стал взрослым, этого со мной не случалось. Вы обвинили меня в р-ревности! Ни один аврорианец в здравом уме не позволит себе употребить это слово по отношению к другому, но мне следовало помнить, что вы землянин. Мы это слово встречаем только в исторических романах, но и в них оно обычно обозначается только первой буквой с многоточием. На вашей планете это, естественно, не так. Я понимаю.

– Я тоже сожалею, мистер Гремионис, – сказал Бейли с большой серьезностью, – что ненароком преступил аврорианский обычай. Уверяю вас, такое не повторится. – Он сел и добавил: – Пожалуй, мы исчерпали почти все…

Гремионис словно не слушал.

– Когда я был ребенком, – сказал он, – я иногда толкал других детей, толкали и меня, а роботы словно не торопились нас разнять…

– Если разрешите, я объясню, партнер Элайдж, – сказал Дэниел. – Точно установлено, что полное подавление агрессивности у маленьких детей приводит к нежелательным последствиям. Поэтому некоторая степень физического соперничества в играх малышей допускается и даже поощряется, конечно, при условии, что оно безопасно. Роботы, состоящие при детях, тщательно программируются различать возможность и степень потенциального вреда. Например, я не получил такого специального программирования и не гожусь присматривать за малышами, кроме экстренных случаев на самое короткое время. То же относится и к Жискару.

– Полагаю, – сказал Бейли, – этой агрессивности кладется конец в подростковом возрасте.

– Постепенно, – ответил Дэниел. – По мере того как уровень потенциального вреда возрастает и необходимость самоконтроля увеличивается.

– К тому времени, – сказал Гремионис, – когда мне пришла пора перейти на более высокую ступень обучения, я, подобно всем аврорианцам, уже прекрасно знал, что истинное соперничество состоит в сравнении умственных способностей и таланта…

– А физическое соперничество исключено? – спросил Бейли.

– Вовсе нет, но без физических контактов с целью причинить вред.

– И со времени детства…

– Я ни на кого не нападал. Естественно! Такое желание у меня неоднократно возникало, но, думается, это только нормально. Однако до этой минуты я всегда с ним справлялся. Но ведь никто никогда не приписывал мне… такого!

– И ведь нападение не имеет смысла, – сказал Бейли, – если вас все равно остановят роботы, правда? Ведь, наверное, рядом с потенциальным нападающим и объектом его агрессии всегда находится робот.

– Разумеется. Тем больше причин стыдиться, что я утратил самоконтроль. Надеюсь, в своем отчете вы об этом не упомянете.

– Уверяю вас, от меня никто ничего не узнает, ведь это не имеет отношения к делу.

– Благодарю вас. Вы сказали, что наш разговор окончен?

– Да, пожалуй.

– В таком случае вы сделаете то, о чем я вас просил?

– А именно?

– Скажете Глэдии, что к случившемуся с Джендером я никакого отношения не имею?

– Скажу, что таково мое мнение, – ответил Бейли, поколебавшись.

– Прошу вас, будьте поопределеннее, – сказал Гремионис. – Я хочу, чтобы у нее не осталось ни малейших сомнений в моей непричастности. И тем более, если этот робот был ей дорог в сексуальном смысле. Я не вынесу, если она подумает, будто я испытывал р… ре… Ведь она солярианка и может так подумать!

– Пожалуй, – задумчиво произнес Бейли.

– Но послушайте! – быстро и настойчиво сказал Гремионис. – В роботах я ничего не смыслю, и никто – ни доктор Василия, ни кто-либо другой – со мной о них не говорил. В том смысле, как они функционируют, хочу сказать, И я никак не мог вывести Джендера из строя.

Бейли глубоко задумался. Потом сказал с явной неохотой:

– Мне приходится вам верить, Конечно, я всего не знаю. И не исключено, – я говорю так без желания оскорбить, – что вы, или доктор Василия, или вы с ней оба лжете. Я практически ничего не знаю о психологических механизмах аврорианского общества, и меня легко обмануть. Тем не менее я вам верю. Но Глэдии могу сказать только, что вы, по моему мнению, абсолютно невиновны. Однако сказать «по моему мнению» я все-таки обязан. Не сомневаюсь, ей этого будет достаточно.

– Ну что же, – сказал Гремионис мрачно, – придется довольствоваться этим. Но, если это поможет, даю вам слово гражданина Авроры, что я невиновен.

Бейли слегка улыбнулся:

– Я ни на секунду не усомнюсь в вашем слове, но моя профессия требует от меня полагаться только на подтвержденные факты.

Он встал, секунду-другую внимательно смотрел на Гремиониса, а потом сказал:

– Прошу вас, мистер Гремионис, не поймите меня превратно. Насколько я понимаю, вы настаиваете, чтобы я дал Глэдии эти заверения, так как хотите сохранить ее дружбу.

– Очень хочу, мистер Бейли.

– И намерены в подходящий момент снова предложить себя?

Гремионис залился краской, сглотнул и пробормотал:

– Конечно.

– Могу ли я дать вам совет, сэр? Не делайте этого.

– Оставьте такие советы при себе, Я не намерен отступать.

– Я имел в виду другое: не повторяйте обычного ритуала. А попробуйте просто… – Бейли смущенно отвел глаза. – Попробуйте просто обнять ее и поцеловать.

– Ни за что! – испуганно сказал Гремионис. – Да что вы! Ни одна аврорианка такого не потерпит. И ни один аврорианец.

– Мистер Гремионис, вспомните, что Глэдия не аврорианка, Она солярианка и воспитана в иных традициях. На вашем месте я бы испробовал такой способ.

Спокойный взгляд Бейли маскировал внезапный прилив ярости. С какой стати он дает такой совет мальчишке, который для него ничего не значит? Зачем учить другого сделать то, что он сам отчаянно хочет сделать?