Робур-завоеватель

ГЛАВА I, из которой видно, что мир ученых и мир невежд оказались в одинаковом затруднении

Паф! Паф!

Два пистолетных выстрела раздались почти одновременно. Одна из пуль попала в позвоночник коровы, которая паслась всего в каких-нибудь пятидесяти шагах от места поединка. А между тем она ведь была совсем непричастна к этой истории!

Ни одного из противников пули не задели.

Кто же были эти два джентльмена? Неизвестно. А тут как раз представлялся случай передать их имена потомству. Все, что можно сказать, это то, что более пожилой из них был англичанин, а молодой — американец. Что же касается определения пункта, где безобидное животное пережевывало свой последний клочок травы, то ничего не может быть легче: это происходило на правом берегу реки Ниагары, неподалеку от висячего моста, соединяющего американский берег с канадским, в трех милях ниже водопадов.

Англичанин подошел к американцу.

— Я попрежнему утверждаю, что это был Рул Британия, — сказал он.

— Нет, Янки-Дудль, — возразил американец.

Ссора готова была вновь разгореться, когда один из секундантов, без сомнения в интересах рогатого скота, вмешался в спор.

— Скажем, что это Рул Дудль и Янки-Британия, и отправимся завтракать, — сказал он.

Компромисс между двумя национальными гимнами, американским и великобританским, был принят ко всеобщему удовольствию. Американцы и англичане, поднявшись по левому берегу Ниагары, согласились позавтракать в гостинице Гоут-Айленд, нейтрального местечка, лежащего между двумя водопадами.

Оставим их сидящими за столом перед традиционными блюдами — яичницей, ветчиной, холодным ростбифом с острыми пикулями — и целыми потоками чая, которым могли бы позавидовать и знаменитые водопады. Не будем их тревожить, тем более что очень мало вероятия, чтобы о них вообще зашел еще разговор в нашей повести.

Кто же из этих двух господ был прав — англичанин или американец? Трудно сказать. Во всяком случае, эта дуэль показала, до чего были нервно возбуждены жители не только Нового, но и Старого Света тем совершенно необычайным явлением, которое в течение почти целого месяца кружило всем головы.

«Os sublime dedit collumque tueri»[1], сказал Овидий к чести рода человеческого.

И действительно, никогда еще со времени появления человека на земле люди не смотрели так много на небо.

В предшествующую ночь в той части Канады, которая лежит между озерами Онтарио и Эри, где-то высоко в атмосфере прозвучали резкие металлические звуки «воздушной трубы». В этих звуках одним слышался гимн Янки-Дудль, другим — Рул Британия. Весьма вероятно, что эти звуки, возбудившие спор англо-саксов, закончившийся завтраком в Гоут-Айленде, не имели ничего общего ни с одним из национальных гимнов. Однако никто не сомневался в том, что звуки «воздушной трубы» лились на землю прямо с неба. Не издавала ли эти звуки небесная труба какого-нибудь ангела или архангела? Не было ли это, скорее, делом каких-нибудь веселых путешественников в воздухе, упражнявшихся игрой на звучном инструменте, стяжавшем себе уже такую шумную известность?.

Нет! Ни воздушного шара, ни воздухоплавателей тут не было. В высоких слоях атмосферы имело место необычайное явление. Его происхождение и сущность определить было невозможно. Сегодня оно проявлялось над Америкой, сорок восемь часов спустя — над Европой, восемь дней позже — над Азией, над самой Небесной империей![2] Если труба, возвещавшая о таинственном явлении, не была трубой последнего суда, то что же, в таком случае, она собой представляла?

Во всех странах света, как в королевствах, так и в республиках, замечалось волнение, которое надо было успокоить. Если вы услышали бы в своем доме какой-нибудь странный шум, странный и необъяснимый, разве вы не поспешили бы узнать его причину? И в том случае, если бы ваши розыски ни к чему не привели, разве вы не покинули бы свой дом и не переселились в какой-нибудь другой? Да, без сомнения! Но в данном случае «домом» являлся весь земной шар. Не было никакой возможности покинуть его для того, чтобы перебраться на Луну, Марс, Венеру, Юпитер или вообще на одну из планет солнечной системы. Вот почему нужно было установить, что именно происходило не в беспредельном мировом пространстве, а в атмосферных зонах, окружающих Землю. Действительно, там, где воздуха нет, не может быть и звуков. Таким образом, было ясно, что наблюдавшееся явление происходило в воздушном слое вблизи поверхности Земли, в пределах высоты до двух лье[3].

Разумеется, тысячи газетных листов наполнялись различными подробностями о загадочном явлении, интересовавшем всех. Всесторонне обсуждая его, они то проливали некоторый свет, то еще больше его затемняли, печатая наряду с действительными фактами факты заведомо ложные, и, действуя в интересах тиража, то успокаивали своих читателей, то всячески разжигали страсти в широких массах публики, и без того уже достаточно взвинченной. Политикой никто теперь больше не интересовался, причем, дела от этого не шли хуже.

Но что же, в конце концов, случилось?

Запросили обсерватории всего мира. Если и там не дадут ответа, то к чему эти обсерватории? Если астрономы, которые исследуют звезды, находящиеся на расстоянии в сто тысяч миллиардов лье, не в состоянии определить происхождение и сущность явления на расстоянии всего только нескольких километров от Земли, то на что же нужны в таком случае астрономы?

Какое количество телескопов, очков, подзорных труб, лорнетов, биноклей и моноклей направлялось на небо в эти чудные летние ночи! Сколько глаз не отрывалось от окуляров различных инструментов всех размеров и видов! Подсчитать их не было никакой возможности. — не меньше нескольких сотен тысяч, во всяком случае. Ни одно затмение, наблюдавшееся одновременно в разных пунктах земного шара, никогда еще не привлекало такого количества наблюдателей.

Обсерватории ответили, но недостаточно убедительно. Каждая высказала свое мнение, но мнения расходились. Это породило ожесточенную войну в ученом мире в течение последних недель апреля и первых недель мая.

Парижская обсерватория проявила себя очень сдержанно. Ни один из ее отделов не высказался по существу. В отделе математической астрономии не удостоили сделать каких-либо наблюдений; в отделе меридианного круга [4] ничего не открыли; в отделе физических наблюдений ничего не заметили; в геодезическом отделе ничего не отметили; в отделе метеорологическом и в отделе вычислений ничего не увидели. По крайней мере, это было откровенно. Такую же откровенность проявили обсерватория Монсури и магнитная станция парка Сен-Мор. Не меньшее уважение к истине замечалось и в Бюро долгот.

Провинция проявила себя несколько более положительно. Провинциальные обсерватории наблюдали, в ночь с 6-го на 7 мая в продолжение не более двадцати секунд свет, похожий на электрический. На Пик-де-Миди этот свет был виден между девятью и десятью часами вечера. В метеорологической обсерватории Пюи-де-Дом его заметили между часом и двумя ночи; в Провансе, на Мон-Ванту, — между двумя и тремя часами; в Ницце — между тремя и четырьмя часами и, наконец, на Семнозских Альпах, между озерами Аннеси, Бурже и Женевским, — в момент, когда занималась заря.

Очевидно, нельзя было отбросить эти наблюдения всецело. Не было никакого сомнения в том, что свет был замечен в некоторых пунктах последовательно в течение нескольких часов. Выходило, таким образом, что либо свет исходил из нескольких очагов, находившихся в разных местах и излучавших свет в разное время, либо он имел источником один очаг, который, однако, сам двигался со скоростью примерно двести километров в час.

Но замечалось ли в воздухе что-нибудь ненормальное при дневном свете?

Нет!

Может быть, в атмосфере временами и бывала слышна труба?

Нет! Между восходом и заходом солнца звук трубы не слышался ни разу!

В Соединенном королевстве царила большая растерянность. Обсерватории никак не могли столковаться. Гринвич был несогласен с Оксфордом, хотя оба они подтверждали, что «в воздухе ровно ничего не было».

— Иллюзия зрения, — говорил один.

— Иллюзия слуха, — возражал другой.

И начинались споры.

В Берлинской и Венской обсерваториях такие споры угрожали вызвать международные осложнения. Но Россия, в лице директора Пулковской обсерватории, доказала им, что обе они правы; все зависело от точки зрения, которой они придерживались, выясняя сущность этого удивительного явления, невозможного в теории, но возможного на практике.

В Швейцарии, в обсерватории Саэнтис, в кантоне Аппенцель, на наблюдательных постах Сен-Готарда, Сен-Бернарда, Жюлье, Симплона, Цюриха, Сомблика, так же как и в Тирольских Альпах, — всюду была Проявлена необыкновенная сдержанность по поводу факта, реальность, которого никто не мог доказать. И это было, конечно, в высшей степени благоразумно.

Но в Италии, на метеорологических станциях Везувия, на наблюдательном посту на Этне, помещавшемся в старинном каза «Инглэзе» на Монте-Казо, наблюдатели, не колеблясь, допускали материальность этого необъяснимого явления на том основании, что они увидели его однажды днем в виде небольшой спирали пара, а ночью — в виде падающей звезды. Но что именно это было, все же никто не знал.

Тайна начинала уже утомлять людей науки, продолжая в то же время волновать и даже пугать простых смертных. Астрономы и метеорологи готовы были уже потерять интерес к этому явлению, если бы в ночь с 26-го на 27-е в обсерватории Кантокейно, в провинции Финмаркен в Норвегии, а в ночь с 28-го на 29-е в обсерватории Исфиорд на Шпицбергене, норвежцы с одной стороны и шведы — с другой, не пришли к полному согласию по поводу следующего факта: на фоне северного сияния появилось нечто, имевшее форму колоссальной птицы, какое-то воздушное чудовище. И если не было возможности определить его структуру, то не было сомнения и в том, что оно выбрасывало из себя какие-то мельчайшие частицы, разрывавшиеся, как бомбы.

В Европе выразили полное доверие к сведениям, полученным с наблюдательных постов провинции Финмаркен и Шпицбергена. Самым же изумительным здесь было то, что шведы и норвежцы могли по поводу какого-то факта притти к полному соглашению!

Однако во всех обсерваториях Южной Америки, Бразилии, Перу и Ла-Платы, так же как в австралийских обсерваториях Сиднея, Аделаиды и Мельбурна, откровенно смеялись над «серьезным» открытием, а известно, что австралийский смех считается самым заразительным.

В конце концов только один единственный из всех начальников метеорологических станций высказался вполне определенно по поводу этого явления, не боясь сарказмов, которыми могли встретить его мнение. Это был китаец, директор обсерватории в Цэ-Ка-Вэй, воздвигнутой среди обширной равнины, находящейся в десяти лье от моря, в том месте, где горизонт, окутанный воздухом исключительной чистоты, беспределен.

— Скорее всего, — сказал он, — таинственный предмет просто воздушный корабль, летная машина.

Какая насмешка!

Однако если споры по этому вопросу были горячи в Старом Свете, то можно себе представить, каковы они были в Новом Свете, где Соединенные штаты занимают самую большую территорию!

Как известно, янки [5] не любит пользоваться окольными путями. Обыкновенно он избирает какой-нибудь один путь — и именно тот, который приводит его прямо к цели. В силу этого обсерватории Американской федерации не поколебались сказать правду друг другу.

В таком спорном вопросе обсерватории Вашингтонская в штате Колумбия и Кембриджская в графстве Дэйн совершенно разошлись в мнениях с обсерваторией Дармут-колледжа в штате Коннектикут и с обсерваторией Аун-Арбор в штате Мичиган. В Данном случае спор касался не столько самой сущности наблюдавшегося явления, сколько точного определения момента появления неизвестного тела, так как все утверждали, что заметили его в одну и ту же ночь, в один и тот же час, в одну и ту же минуту, в одну и ту же секунду, хотя путь этого таинственного тела находился на очень, небольшой высоте над горизонтом, а между тем расстояние от штата Коннектикут до штата Мичиган, от Дэйна до Колумбии настолько значительно, что такое одновременное наблюдение было совершенно неправдоподобным.

Обсерватории Дэдлей в Олбани (штат Нью-Йорк) и Военной академии в Вест-Пойнте выразили недоверие к своим коллегам. В письме к ним точно указывалось прямое восхождение и склонение наблюденного объекта.

Однако позднее выяснилось, что наблюдатели ошиблись и что тело это было простым болидом[6], пролетавшим через средний слой атмосферы. Естественно, что тот предмет, О котором шел спор, не мог быть болидом. К тому же как мог болид играть на трубе?

Что касается трубы, то напрасно старались отнести ее звучные фанфары к области иллюзий слуха. Уши в данном случае так же не ошибались, как и глаза. Без сомнения, все видели; без сомнения, все слышали. В ночь с 12-го на 13 мая — ночь очень темную — наблюдатели Иэльского колледжа в Шеффильде смогли записать несколько тактов музыкальной фразы, написанной в re majeur со счетом 4/4, — фразы, которая нота в ноту, ритм в ритм воспроизводила припев песни Chant du depart («Прощальная песнь»).

— Ну, конечно, — говорили шутники, — конечно, это целый французский оркестр играет нам из воздушных сфер!

Но шутить — не значит отвечать.

Такое именно замечание сделала Бостонская обсерватория, основанная Атлантической компанией металлургических заводов, с мнением которой по вопросам астрономии и метеорологии начинали очень считаться и в мире ученых.

Тогда в дело вмешалась обсерватория Цинциннати, основанная в 1870 году на вершине Лукау благодаря щедрости астронома Кильгура, стяжавшая себе громкую известность своими микрометрическими измерениями двойных звезд. Директор этой обсерватории заявил — и он был вполне искренен, — что, без сомнения, какое-то странное движущееся тело появлялось через небольшие промежутки времени в различных пунктах атмосферы, но что о природе этого тела и его размерах, о быстроте передвижения и о его траектории ничего сказать нельзя.

И вот тогда газета Нью-Йорк Геральд, очень распространенная в Америке, получила от одного из своих абонентов следующее анонимное сообщение:

«Вероятно, никто еще не забыл ту ссору, которая несколько лет тому назад произошла между двумя претендентами на наследство бегум[7] Раджинары: французом доктором Саразэном, жившим в своем родном городе Франсвилле, и немецким инженером герром Шульце из города Стальсштадта; оба эти города находятся в южной части штата Оригон.

Равным образом, вероятно, не забыли, что с целью уничтожить город Франсвилль герр Шульце пустил в воздух снаряд громадных размеров, которому надлежало попасть во французский город и разрушить его.

Тем более никто, конечно, не забыл, что этот снаряд, начальная скорость которого в момент выхода из канала пушки чудовищной величины была недостаточно точно вычислена, был унесен со скоростью, в шестнадцать раз превосходящей скорость полета обыкновенных ядер. Снаряд летел со скоростью сто пятьдесят лье в час и не вернулся на землю, а, превратившись, таким образом, в болид, вероятно все еще движется и будет вечно двигаться вокруг нашего земного шара.

Почему же в таком случае не допустить, что болид и был тем самым телом, в существование которого не верить нельзя?»

Очень хорошо придумал этот абонент газеты Нью-Йорк Геральд. Но труба?.. Ведь в снаряде герра Шульце никакой трубы не было!

Таким образом, все «объяснения» не объясняли ровне ничего, а все наблюдатели наблюдали очень плохо.

Оставалась только одна гипотеза, предложенная директором обсерватории в Цэ-Ка-Вей. Но что значило мнение какого-то китайца!..

Не подумайте, что вся эта история в конце концов надоела жителям как Старого, так и Нового Света. Нет! Споры продолжались, все более бурные, но ни к какому оглашению они не привели. Тем не менее все же наступил кратковременный перерыв. В течение нескольких дней интересовавший всех предмет — болид или нечто другое — никем не был замечен, и ни разу за все это время в воздухе не слышали звуков трубы. Может быть, этот предмет, это тело упало на такой пункт земного шара, где было трудно найти его след, — в море, например? Или, быть Может, оно скрылось, на самом дне одного из океанов, Атлантического, Тихого или Индийского? Можно ли было сказать что-нибудь определенное по этому поводу? Но вот как раз между 2-м и 9 июня был отмечен ряд новых фактов, которые невозможно было отнести к области одних только космических явлений.

В течение всех этих восьми дней очень многие наблюдали: гамбуржцы наверху башни св. Михаила; турки — на самом высоком минарете св. Софии; руанцы — на стреле своего собора; страсбуржцы — на самой высокой точке Мюнстера; американцы — на голове своей статуи Свободы, при входе в Гудзон, и с памятника Вашингтону в Бостоне; китайцы — на крыше своего храма «Пятьсот гениев» в Кантоне; индусы — на шестнадцатом этаже пирамиды храма Танжура; обитатели Ватикана — на кресте собора св. Петра в Риме; англичане — на кресте лондонского собора св. Павла; египтяне — на, остром углу пирамиды Гизе и парижане — на громоотводе Эйфелевой башни, построенной для выставки 1889 года, вышиной в триста метров, — все они видели с самых высоких своих пунктов развевающийся в воздухе флаг!

Флаг этот представлял собой полотнище черной шелковой тафты, усеянное серебряными звездами, с золотым солнцем посредине.

ГЛАВА II, в которой члены Уэлдонского института спорят, но ни к какому соглашению не приходят

— …и первый, кто будет утверждать противное…

— Вот как! Противоречить, конечно, будут, если найдется для этого повод.

— И это — несмотря на ваши угрозы!

— Разговаривайте поосторожнее, Бэт Фин!

— И вы тоже, дядюшка Прудэнт!

— Я настаиваю, что винт должен быть на корме.

— Мы тоже!.. Мы тоже!.. — ответили в один голое человек пятьдесят.

— Нет! Его место на носу! — воскликнул Фил Эвэнс.

— На носу! — подтвердили полсотни других голосов с не меньшим жаром.

— Мы никогда не сойдемся в мнениях!

— Никогда!.. Никогда!..

— В таком случае зачем же спорить?

— Это не спор, это дискуссия!

Возражения, упреки, гневные выкрики раздавались в зале заседаний уже с добрых четверть часа.

Этот зал был самым большим и самым знаменитым клубом в Уэлдонском институте, на Уолнот-стрит в Филадельфии, штат Пенсильвания в Америке.

Накануне в торговом центре города в связи с выборами городского ламповщика, зажигающего газовые уличные фонари, состоялись публичные манифестации и шумные митинги, которые не обошлись без побоев. Может быть, не охлажденный еще пыл вызвал чрезмерное возбуждение, которое только что проявили члены Уэлдонского института. А между тем это было самое обыкновенное собрание приверженцев воздухоплавания, обсуждавших животрепещущий для той эпохи вопрос об управлении аэростатами.

Все это происходило в том городе Соединенных штатов, быстрый рост которого превзошел даже рост Нью-Йорка, Чикаго, Цинциннати и Сан-Франциско; в городе, который, не будучи ни портом, ни центром фабричной каменноугольной или нефтяной промышленности, ни узловой железнодорожной станцией, был все же больше Берлина, Манчестера, Эдинбурга, Ливерпуля, Вены, Петербурга, Дублина, — в городе, обладающем парком, в котором могли бы поместиться все семь знаменитых парков Лондона. В нем насчитывают сейчас до миллиона двухсот тысяч жителей, в силу чего он претендует на четвертое место в мире после Лондона, Парижа и Нью-Йорка.

Филадельфия — город почти сплошь мраморных построек, с величественными домами и общественными зданиями, не имеющими себе равных. Самое известное из городских учебных заведений Нового Света университет Жирара — в Филадельфии. Самый большой на земном шаре железный мост — это мост через реку Скулкилл в Филадельфии. Самый великолепный храм франкмасонов[8] — это масонский храм в Филадельфии. Наконец, самый большой клуб приверженцев воздухоплавания — в Филадельфии. Тому, кто захотел бы заглянуть в этот клуб вечером 12 июня, такое посещение доставило бы, может быть, некоторое удовольствие.

В огромном зале клуба волновались, выходили из себя, жестикулировали, спорили и ссорились — все в шляпах — аэронавты, целая сотня аэронавтов под высокоавторитетным руководством председателя и двух его помощников: секретаря и казначея. То не были по профессии техники или инженеры. Нет, просто любители всего касающегося аэростатики. Но любители-фанатики, исключительно враждебно настроенные к тем, кто хотел бы противопоставить аэростатам машины тяжелее воздуха — летные машины или воздушные корабли без легкого газа. Что все эти милейшие люди когда-нибудь найдут способ управлять воздушными шарами, казалось вполне возможным. Но пока что их предводителю с трудом удавалось управлять ими самими.

Председатель клуба, хорошо известный в Филадельфии, был знаменитый дядюшка Прудэнт[9], Прудэнт по фамилии. Что же касается прозвища «дядюшка», то в Америке оно никого не удивляет, так как там можно быть дядей, не имея ни единого племянника или племянницы. В Америке говорят «дядя» так же, как говорят «батюшка» людям, у которых никогда и не бывало детей.

Дядюшка Прудэнт был весьма влиятельным человеком и, вопреки своей фамилии, слыл решительным и смелым, к тому же очень богатым, что никогда и ничему не мешает даже и в Соединенных штатах Америки. И как не быть богатым, когда большая часть акций Ниагарского водопада принадлежала ему. Как раз в то время в Буффало было создано общество инженеров для эксплоатации водопадов. Превосходная афера! Семь тысяч пятьсот кубометров ежесекундно протекающей воды Ниагары дают семь миллионов лошадиных сил. Эта колоссальная энергия, распределенная по всем заводам на пространстве радиусом в пятьсот километров, давала ежегодный доход в миллиард пятьсот миллионов франков золотом, часть которого поступала в кассы Общества и немалая доля в карманы дядюшки Прудэнта. К тому же он был холостяком и жил просто; вся прислуга его состояла из одного лакея Фриколина, отнюдь не достойного жить у такого предприимчивого хозяина. Но подобные аномалии существуют.

Что у дядюшки Прудэнта при его богатстве имелись друзья — это само собою разумеется. Но у него были и враги, так как он состоял председателем клуба, и в числе их все те, кто сам метил на его место. Среди самых ярых следует упомянуть секретаря Уэлдонского института.

Это был Фил Эвэнс, тоже очень богатый человек, директор Уолтонской компании карманных часов — крупного завода часов, выпускавшего пятьсот механизмов в день. Завод давал продукцию, не уступавшую, может быть, лучшим швейцарским изделиям. Фил Эвэнс мог бы, следовательно, считаться одним из самых счастливых людей даже в Соединенных штатах, если бы не положение, занимаемое дядюшкой Прудэнтом. Ему тоже было лет сорок пять, он так же обладал великолепным здоровьем, так же, как и дядюшка Прудэнт, отличался бесспорной смелостью и так же мало задумывался над тем, чтобы сменить верные преимущества холостой жизни на сомнительные блага семейной жизни.

То были два человека, как бы созданные для того, чтобы быть друзьями. Но они не понимали друг друга… При этом нужно сказать, что оба отличались необыкновенно сильными характерами. Но у одного, у дядюшки Прудэнта, темперамент был пылкий, а у другого, у Фил Эвэнса, холодный.

Что же, собственно, помешало Фил Эвэнсу занять пост председателя клуба? Голоса разделились поровну между ним и дядюшкой Прудэнтом. Баллотировку повторяли двадцать раз, и двадцать раз ни тот, ни другой не получили большинства! Положение было крайне неудобным, и оно могло бы длиться до самой смерти кандидатов, если бы один из членов клуба не предложил способа разделить голоса. Это был Джем Сип, казначей Уэлдонского института убежденный вегетарианец.

Предложение Джема Сипа было поддержано другим членом клуба, Вильямом Т. Форбсом, директором крупного завода, где путем обработки тряпья серной кислотой выделывали глюкозу — другими словами, старое белье превращали в сахар. Он занимал хорошее положение, этот Вильям Т. Форбс, отец двух милейших старых дев — мисс Дороти, сокращенно прозывавшейся Долл, и мисс Марты, иначе Мэт, задававших гон в лучшем обществе Филадельфии.

Результатом предложения Джема Сипа, поддержанного Вильямом Т. Форбсом и некоторыми другими членами клуба, явилось решение выбрать председателя клуба по способу «средней точки». Откровенно говоря, этот способ выборов следовало бы применять во всех тех случаях, когда вопрос идет об избрании достойнейших; многие весьма рассудительные американцы подумывали о применении его к избранию президента Соединенных штатов.

На двух досках идеальной белизны были проведены две черные прямые линии, математически равные одна другой, с такой точностью, как будто дело касалось определения базы для первого треугольника в тригонометрической съемке. Обе доски были выставлены в зале заседаний, и конкуренты, вооруженные тонкими иглами, направились одновременно каждый к назначенной ему доске. Тот из соперников, которому удалось бы воткнуть свою иглу ближе к середине прямой линии, должен был быть объявлен председателем Уэлдонского института.

Само собой разумеется, что втыкать иглу нужно было быстро, без всяких проб и примериваний, только на глазомер. Согласно народному выражению, нужно было «иметь компас в глазу», все дело было в этом.

Дядюшка Прудэнт всадил свою иглу одновременно с Фил Эвэнсом. Затем было произведено измерение, которое должно было решить, кто из конкурентов попал ближе к средней точке.

О чудо! Точность конкурентов была такова, что измерение не дало ощутимой разницы. Если это не было точной математической серединой линии, то отклонения от середины были, во всяком случае, неуловимыми и у обеих игл одинаковыми.

Вот причины большого замешательства в собрании.

К счастью, один из членов Общества, Трэк Милнор, настоял на том, чтобы измерения были произведены заново при помощи линейки с делениями, нанесенными микрометрическим аппаратом Перро, позволяющим делить миллиметр на тысячу пятьсот долей. Такая линейка, разделенная осколком алмаза на тысяча пятисотые доли миллиметра, и послужила для повторного измерения. Рассмотрение отметок под микроскопом дало следующие результаты: дядюшка Прудэнт отклонился от средней точки на шесть тысяча пятисотых миллиметра, а Фил Эвэнс — на девять тысяча пятисотых. Вот почему Фил Эвэнс оказался всего только секретарем Уэлдонского института, а дядюшка Прудэнт был объявлен его председателем.

Разницы в три тысяча пятисотых доли миллиметра оказалось достаточно для того, чтобы Фил Эвэнс воспылал ненавистью к дядюшке Прудэнту, ненавистью скрытой, но от того не менее яростной.

В то время после всех опытов, в последней четверти XIX века, в управлении аэростатами были достигнуты некоторые результаты. Гондолы, оборудованные винтами для тяги и подвешивавшиеся под баллонами продолговатой формы, в 1852 году у Анри Жиффара, в 1872 году у Дюпюи ди-Лома, в 1883 году у братьев Тиссандье и в 1884 году у капитанов Кребса и Ренара давали некоторый эффект, с которым нельзя было не считаться. Но если эти аэростаты, находясь в среде более тяжелой, чем они сами, маневрировали благодаря тяге винтов под разными углами к направлению ветра, а порой и против ветра, чтобы вернуться к месту своего отправления, оправдывая тем самым свое название «управляемых», то это происходило в силу исключительно благоприятных условий. В обширных крытых и закрытых с боков ангарах дело шло великолепно; в спокойной атмосфере — очень хорошо; при легком ветре в пять-шесть метров в секунду — так-сяк; но по существу — ничего практически важного достигнуто не было. При движении против ветра со скоростью восемь метров в секунду эти аэростаты оставались бы приблизительно на месте. При свежем ветре в десять метров в секунду они двигались бы назад. В бурю, при ветре от двадцати пяти до тридцати метров в секунду, их уносило бы, как перышко. Попав в ураган метров сорок — сорок пять в секунду, они рисковали бы разлететься на части. И, наконец, при исключительных ураганах, скорость которых доходит или даже превышает иногда сто метров в секунду, от аэростатов не осталось бы и следа.

Выходило, таким образом, что и после наделавших столько шума опытов капитанов Кребса и Ренара управляемые аэростаты если и выиграли немного в скорости, то, во всяком случае, не настолько, чтобы преодолевать даже простой бриз[10]. А отсюда вытекала и невозможность в то время практически использовать этот тип воздушных кораблей.

Как бы то ни было, но по сравнению с проблемой управления аэростатами, то есть с проблемой изыскания таких средств, которые придали бы им надлежащую скорость, прогресс в области моторов шел несравненно скорее.

Вслед за паровыми двигателями Анри Жиффара и применением мускульной силы экипажа, как было в аэростате Дюпюи ди-Лома, пришла очередь электромоторов. Аккумуляторные батареи братьев Тиссандье из элементов, заряженных бихроматом калия[11], обеспечивали собственную скорость в четыре метра в секунду. Электрические двигатели капитанов Кребса и Ренара, развивая до двенадцати лошадиных сил, давали аэростату среднюю скорость в шесть с половиной метров в секунду. Идя по пути усовершенствования мотора, механики и электротехники стремились все ближе подойти к тому идеалу, который получил название лошадиной силы в коробке часового механизма. Мощность батареи капитанов Кребса и Ренара, секрет которой они скрывали, постепенно должна повышаться, и тогда воздухоплаватели получат возможность пользоваться моторами, вес которых будет уменьшаться одновременно с увеличением их мощности.

Тут, следовательно, было много такого, что действовало ободряюще на сторонников «самоходного аэростата», веривших в возможность практического его использования. А вместе с тем сколько сильных умов отказывалось допустить эту возможность! Да и на самом деле, раз аэростат находит себе точку опоры в воздухе, он принадлежит уже к той среде, в которую целиком погружен. Каким же образом его масса, являясь игрушкой атмосферных течений, в состоянии противостоять ветрам средней силы, какой бы мощности ни был его двигатель? Задача казалась очень сложной, но ее надеялись разрешить путем применения двигателей большой мощности. В поисках мощных и легких моторов американцы ближе всех подошли к знаменитому идеалу. Электродвигатель, питаемый батареей из новых элементов, который был еще тайной, был приобретен у его изобретателя, до тех пор совсем неизвестного бостонского химика. Подсчеты, произведенные тщательнейшим образом, и диаграммы, составленные с максимальной точностью, показывали, что этот двигатель, вращая винт надлежащего размера, позволит аэростату перемещаться со скоростью от восемнадцати до двадцати метров в секунду.

Вот это действительно было бы великолепно!

— И недорого! — прибавил дядюшка Прудэнт, вручая изобретателю за его изобретение солидную пачку в сто тысяч долларов в обмен на составленную по всем правилам и форме расписку.

Уэлдонский институт тотчас же принялся за работу.

Если дело касается опыта, обещающего по всем данным хорошие практические результаты, то деньги легко извлекаются из американских карманов. Вклады начали притекать так быстро, что не понадобилось и образования акционерного общества. Триста тысяч долларов, то есть полтора миллиона франков, заполнили кассу клуба.

Работы начались под руководством самого известного в штатах знатока в области воздухоплавания Гарри В. Тиндера, обессмертившего себя тремя выдающимися рекордными полетами. Во время первого из них он поднялся на двенадцать тысяч метров — выше Гей-Люссака, Коксуэлла, Сивеля, Кросэ-Спинелли, Тиссандье и Глешера. Во время второго он пересек всю Америку от Нью-Йорка до Сан-Франциско, побив на несколько сот лье полеты Надаров, Годаров и других, не считая уже Джона Уйза, пролетевшего почти тысячу двести миль из Сан-Луи в графство Джефферсон. Наконец, третий его полет закончился падением с высоты в тысячу пятьсот футов, в котором он получил вывих правого запястья, между тем как Пилатр де-Розье, менее счастливый, разбился насмерть, упав с высоты всего лишь семисот футов.

К моменту, когда начиналась эта история, можно было уже составить себе представление о том, что Уэлдонский институт принялся за дело энергично. На заводе Тернера в Филадельфии была разложена оболочка грандиозного аэростата, прочность которого должна была подвергнуться испытанию путем нагнетания воздуха под большим давлением. Этот аэростат, более чем какой-либо другой, заслуживал название гиганта, монстра[12].

Какова была емкость гиганта Надара? Шесть тысяч кубометров. А гигантский аэростат Джона Уайза? Двадцать тысяч кубометров. Какого объема был знаменитый аэростат Жиффара на Парижской выставке 1878 года? Двадцать пять тысяч кубометров при радиусе в восемнадцать метров. Сравните эти три аэростата с аэростатом Уэлдонского института, объем которого выражался цифрой в сорок тысяч кубических метров, и вы поймете, что и дядюшка Прудэнт и его коллеги имели некоторое право разбухнуть от гордости.

Так как этот корабль не предназначался для исследования высших слоев атмосферы, то он и не назывался Эксцельсиором [13] — наименование, которым в Америке несколько злоупотребляют. Нет! Он назывался просто-напросто Go a head — Го-э-хэд, что значит Вперед, и ему не оставалось ничего другого, как оправдать свое имя полным послушанием при выполнении всех маневров, намечаемых его капитаном.

В то же время была почти закончена постройка динамо-электрической машины по патенту, приобретенному Уэлдонским институтом. Можно было рассчитывать, что не пройдет и шести недель, как Вперед устремится в воздушные пространства.

Повидимому, однако, все трудности механического характера еще не были преодолены. Немало заседаний было посвящено обсуждению не типа гребного винта или его размеров, а спорам о том, должен ли он находиться на корме корабля, как у братьев Тиссандье, или на носу, как в конструкции капитанов Кребса и Ренара. В этих спорах сторонников того или другого расположения винта дело доходило до драки. При голосовании спорившие разделились поровну. Что же касается дядюшки Прудэнта, голос которого должен был быть решающим, то ему так и не удалось высказать своего мнения. Оказалось совершенно невозможным притти к соглашению о месте для винта. Без вмешательства в дело правительства это могло бы продолжаться очень долго. Правительство же в Соединенных штатах, как известно, не любит впутываться в частные дела или в то, что его не касается, и в этом оно вполне право, конечно.

В таком положении были дела, и заседание 12 июня грозило не закончиться никогда, или, вернее, закончиться ужасным скандалом — ругательствами, криками. Можно было ожидать, что будут пущены в дело кулаки, за кулаками — палки, за палками — револьверы, как вдруг в восемь часов тридцать семь минут события приняли совершенно неожиданный оборот.

Швейцар Уэлдонского института холодно и спокойно, точно полицейский на бурном митинге, подошел к столу председателя и подал ему визитную карточку. Он ожидал распоряжений, которые считал нужным сделать председатель.

Дядюшка Прудэнт привел в действие паровой гудок, заменявший председательский колокольчик, так как в этот момент и кремлевского царь-колокола было бы, пожалуй, недостаточно. Но буря от этого только еще усилилась. Тогда председатель снял шляпу, и благодаря этой «крайней» мере наступило полузатишье.

— Имею сделать сообщение, — сказал дядюшка Прудэнт, захватив большую понюшку из табакерки, с которой никогда не расставался.

— Говорите! Говорите! — ответили девяносто девять голосов, случайно оказавшихся в данную секунду единодушными.

— Дорогие коллеги, некий иностранец просит разрешения войти в зал нашего заседания.

— Никогда! — ответили все.

— Он, повидимому, хотел бы доказать нам, — продолжал дядюшка Прудэнт, — что верить в управляемость аэростатов — это значит верить в самую абсурдную утопию.

Заявление это было встречено ворчанием и ревом.

— Пусть войдет! Пусть войдет!

— Как имя этой странной личности? — спросил секретарь Фил Эвэнс.

— Робур, — ответил дядюшка Прудэнт.

— Робур!.. Робур!.. Робур!.. — заревело все собрание.

Если затем быстро восстановилось согласие, то исключительно потому, что Уэлдонский институт надеялся разрядить на носителе этого странного имени весь избыток своего раздражения. И буря на мгновение затихла, по крайней мере внешне. Да и как могла она затихнуть у народа, который угощает Европу такими бурями в форме шквалов два или три фаза каждый месяц!

ГЛАВА III, в которой новое действующее лицо не считает нужным, чтобы его рекомендовали, предпочитая сделать это самолично

— Граждане Соединенных штатов Америки! Мое имя Робур[14], и я считаю себя достойным этого имени. Мне сорок лет, хотя на вид мне меньше тридцати. У меня железное телосложение, исключительная выносливость, замечательная мускульная сила и такой желудок, который считался бы превосходным даже в мире страусов. Вот мои физические качества.

Его слушали. Да! Те, кто только что так шумел, были ошеломлены в первую минуту неожиданностью этой речи pro facie sua[15]. Кто это? Сумасшедший или мистификатор? Но кто бы он ни был, он импонировал. Все затаили дыхание в этом собрании, где еще так недавно бушевал ураган. Это был штиль на море после бури.

Робур производил впечатление именно такого человека, каким он себя описывал. Он был среднего роста, широкоплечий; его фигура напоминала правильную геометрическую трапецию, в которой длинное основание составляла линия плеч. И на этой линии красовалась громадная шарообразная голова. На чью голову из мира животных была она похожа? На голову быка, но быка, облагороженного интеллектом. Его глаза при малейшем противоречии загорались огнем негодования, а брови, исключительно подвижные, свидетельствовали о его редкой энергии. Короткие слегка курчавые волосы с металлическим отблеском выглядели как железные стружки. Его широкая грудь подымалась и опускалась подобно кузнечным мехам, а руки и ноги были вполне достойны его туловища. Ни усов, ни бороды у него не было, благодаря чему явственно выделялись челюстные связки, свидетельствуя об исключительной силе его жевательных мышц.

Откуда, из какой страны явился этот замечательный тип, сказать было трудно. Во всяком случае, он хорошо говорил по-английски, без той медлительности в произношении некоторых слов, которая отличает язык янки от языка жителей Новой Англии.

Робур продолжал:

— Сейчас я познакомлю вас, уважаемые граждане, с моими моральными качествами. Вы видите перед собой инженера, моральные качества которого не уступают его физическим. Я ничего и никого не боюсь. Моя сила воли никогда не уступает ничьей другой силе. Раз я поставил перед собой какую-нибудь цель, то вся Америка, весь мир, действуя заодно, напрасно пытались бы помешать мне достигнуть этой цели. Когда какая-нибудь идея приходит мне в голову, я требую, чтобы ее разделяли и другие, и не выношу противоречий. Я останавливаюсь на всех этих подробностях, уважаемые граждане, для того, чтобы вы узнали меня основательно. Подумайте хорошенько, прежде чем меня прерывать, так как я пришел сказать вам о вещах, которые, может быть, вам не понравятся.

В передних рядах зала послышался шум, постепенно все усиливавшийся и напоминавший шум морского прибоя, — признак того, что море не замедлит сделаться бурным.

— Говорите, уважаемый иностранец! — ответил дядюшка Прудэнт, с трудом стараясь сохранить спокойствие.

И Робур продолжал, уже не заботясь о своих слушателях:

— Да! Я знаю! После целого столетия разных опытов, которые ни к чему не привели, разных попыток, совершенно безрезультатных, все еще существуют плохо уравновешенные умы, которые упрямо продолжают верить в возможность управления аэростатами. Они полагают, что тот или другой двигатель — электрический или какой-либо иной — может быть применен к их претенциозным «бодрюшам»[16], которые находятся в такой зависимости от атмосферных течений! Они воображают, что смогут управлять аэростатами в воздушных сферах, подобно капитанам морских кораблей. Только потому, что нескольким изобретателям удалось — или, вернее, почти удалось — двигаться при тихой погоде против легкого ветра, они вообразили, что управление воздушными судами, Долее легкими, чем воздух, будет вскоре достигнуто. Оставьте! Вас здесь около ста Человек, верующих в осуществление этой мечты, людей, которые бросают не в воду, а в воздух многие тысячи долларов. Но ведь это значит бороться с невозможным!

Как ни странно, заявление иностранца не встретило ни малейшего протеста членов Уэлдонского института. Сделались ли они столь же глухими, как и терпеливыми? Или, может быть, они сдерживались, желая посмотреть, как далеко осмелится пойти их отважный противник?

Робур продолжал:

— Как, вы уповаете на воздушный шар?! И сознаете притом, что, для того чтобы дать такому шару подъемную силу всего только в один килограмм, требуется целый кубический метр газа! Воздушный шар имеет претензию противостоять ветру, когда сила давления порывистого ветра на паруса корабля составляет не менее четырехсот лошадиных сил или когда ураган производит давление до четырехсот сорока килограммов на квадратный метр, как то было в случае, с мостом на реке Тэй в Шотландии. Воздушный шар! Но природа не создала еще по этой системе ни единого существа, способного летать независимо от того, обладает ли оно крыльями, подобно птицам, или летательными перепонками, подобно некоторым рыбам и млекопитающим.

— Млекопитающим?! — воскликнул один из членов клуба.

— Да, как, например, летучим мышам, которые ведь летают, если я не ошибаюсь? И разве тому, кто меня сейчас прервал, неизвестно, что это летающее существо млекопитающее? Разве он когда-нибудь ел яичницу из яиц летучей мыши?

Оппонент сдержался и не произнес тех слов, которые вертелись у него на языке, и Робур продолжал с прежним жаром:

— Но разве же это значит, что человек должен отказаться от мысли победить воздушную стихию и изменить гражданские и политические нравы Старого мира, пользуясь новым, изумительным способом воздушных сообщений? Нет, никогда! Подобно тому как человек сделался властителем морей, управляя судами всякого рода с помощью весел или парусов, колес или Винтов, таким же точно образом он сделается владыкой воздушного океана с помощью машин, более тяжелых, чем воздух. Чтобы быть сильнее воздуха, нужно быть тяжелее его!

На этот раз собрание не выдержало. Взрыв негодующих криков вырвался из всех ртов, как из ружейных или пушечных жерл. Не было ли это ответом на явное объявление войны, брошенное в лагерь воздухоплавателей? Не начиналась ли вновь война между сторонниками аэростатов, более легких, чем воздух, и теми, кто стоял за машины тяжелее воздуха?

Ни один мускул не шевельнулся на лице Робура. Со скрещенными на груди руками он спокойно ждал, пока вновь не наступит тишина.

Дядюшка Прудэнт жестом потребовал прекратить крики.

— Да, — продолжал Робур, — будущее принадлежит летным машинам. Воздух представляет собою достаточно солидную точку опоры. Если вы сообщите колонне воздуха поступательное движение вверх со скоростью сорока пяти метров в секунду (сто шестьдесят два километра в час), то человек вполне сможет удержаться наверху этой воздушной колонны, если площадь подошв его обуви будет составлять хотя бы только восьмую часть квадратного метра. Если же скорость движения такой колонны будет доведена до девяноста метров, то человек сможет ходить по ней босиком. Значит, прогоняя воздух с такой же скоростью вниз под лопастями винта, можно достигнуть подобного же результата.

Робур говорил именно то, что было сказано до него всеми сторонниками авиации, работы которых должны были медленно, но верно привести к разрешению задачи. Понтону д’Амекуру, де-ла-Ланделю, Надару, де-Люси, Луврие, Лийе Бэлэгику Моро, братьям Ришар, М. Бабинэ, Жоберу, ди-Тамплю, Саливу, Пено, де-Вильневу, Мишелю Лу, Эдисону, Планаверто и еще многим другим принадлежит честь широкого распространения этих идей, по существу таких простых! Несколько раз отвергнутые и вновь принятые, они не могут не восторжествовать в конце концов. Почему же запоздал их ответ врагам авиации, предполагавшим, что птица держится в атмосфере потому, что она нагревает воздух, вбираемый ею в себя? Разве не было доказано, что в таком случае орел весом в пять килограммов должен был бы наполнить себя пятьюдесятью кубическими метрами теплого воздуха для того только, чтобы быть в состоянии держаться в атмосфере?

Все это Робур доказал с неоспоримой логичностью, несмотря на шум, вновь поднявшийся в зале. И вот чем он закончил свою речь, бросив в лицо защитникам воздушных шаров:

— С вашими аэростатами вы бессильны, вы ничего не достигнете с ними, ни на что не осмелитесь! Самый бесстрашный из ваших воздухоплавателей, Джон Уайз, несмотря на то, что он уже сделал перелет в тысячу двести миль над материком Америки, должен был отказаться от мысли перелететь Атлантический океан! И с тех пор вы не подвинулись ни на шаг, ни на единый шаг на этом пути!

— Сударь, — сказал председатель, тщетно стараясь оставаться спокойным, — вы забываете, что сказал наш бессмертный Франклин[17] при появлении первого монгольфьера, когда воздушный шар только еще нарождался: «Это пока еще ребенок, но он подрастет». И он вырос.

— Нет, председатель, нет! Он не вырос… Он только растолстел… А это не одно и то же!

Тут было уже прямое нападение на проекты Уэлдонского института, который одобрил, поддержал и субсидировал сооружение аэростата чудовищных размеров. И немедленно в зале раздались негодующие голоса:

— Вон этого пролазу!

— Сбросить его с трибуны!

— Пусть почувствует, что он тяжелее воздуха!

Но пока все ограничивалось словами, Робур имел возможность прокричать еще раз:

— Будущее принадлежит не аэростатам, граждане, оно принадлежит летным машинам! Птица летает, и это не воздушный шар — это машина!

— Да! Птица летает, — вскричал всегда горячившийся Бэт Т. Фин, — но она летает наперекор всем правилам механики.

— Действительно! — ответил Робур, пожимая плечами.

Потом он продолжал:

— С тех пор, как подробно изучили полет крупных и малых летунов, пришли к тому простому и правильному выводу, что нужно только подражать природе, так как она никогда не ошибается. Между альбатросом, делающим в минуту не более десяти взмахов крыльями, и пеликаном, который делает семьдесят таких взмахов…

— Семьдесят один, — сказал чей-то насмешливый голос.

…и пчелой, делающей в секунду сто девяносто два…

— Сто девяносто три! — прокричал кто-то.

— …и обыкновенной мухой, которая делает триста тридцать…

— Триста тридцать с половиной…

— …и мошкой, которая делает их миллион…

— Нет, миллиарды!

Но Робур, которого все прерывали, продолжал развивать свои доказательства.

— Несмотря на все эти различия, — продолжал он — есть возможность найти практическое разрешение вопроса. В тот день, когда М. де-Люси доказал, что жук-олень — это насекомое, которое весит всего два грамма — может поднять груз в четыреста граммов, другими словами, в двести раз больший, чем его собственный вес, в этот день была разрешена и задача авиации. В то же время было доказано, что поверхность крыла уменьшается по мере того, как увеличиваются размеры и вес летающего животного. С тех пор было придумано и построено более шестидесяти машин…

— Которые никогда не могли летать! — вскричал секретарь Фил Эвэис.

— Которые летали и будут летать, — ответил Робур, нимало не смутившись. — И как бы их ни называли — етреофорами, геликоптерами, ортоптерами, — все равно неизбежно придут к созданию такой машины, которая сделает человека владыкой воздушных сфер…

— Ах, винт! — снова прервал его Фил Эвэнс. — Но ведь у птиц нет винта, насколько это нам известно.

— Есть, — ответил Робур. — Как это доказал М. Пено, птица действительно становится в воздухе винтом. Ее полет представляет собой геликоптер. Таким образом, движитель будущего — это винт…

— D’un pareil malefice,

Sa nte Hence,

preservez-nous… [18] —

начал напевать один из присутствующих, случайно вспомнивший этот мотив из оперы Цампа Герольда.

И все хором подхватили его и запели такими голосами и с такими интонациями, что французский композитор несомненно задрожал от ужаса в своей могиле.

Когда последние ноты припева были заглушены невероятным шумом, царившим в зале, дядюшка Прудэнт, выбрав момент краткого затишья, счел нужным сказать:

— Гражданин чужеземец, до сих пор вам давали говорить, не прерывая вашу речь…

Председатель Уэлдонского института явно принимал все негодующие возгласы, крики и насмешки за простой обмен мнений.

— Но, — продолжал он, — сейчас я считаю нужным вам напомнить, что проблема авиации заранее обречена на полный крах и отвергнута большинством инженеров, как американских, так и иностранных. Теория, которая имеет в своем прошлом столько несчастных случаев: гибель сарразина Волана в Константинополе, монаха Воадора в Лиссабоне, трагическая смерть Летура в 1852 году, а в 1864 году Груфа, не считая тех жертв, которых я сейчас не припомню, не говоря уже о мифологическом Икаре…[19]

— Эта теория, — возразил Робур, — не более ошибочна, чем та, с которой в прошлом связаны имена таких жертв, как Пилатр де-Розье в Кале, госпожа Бланшар в Париже, де-Дональдсон и Гринвуд, упавшие в озеро Мичиган, Сивеля и Кросэ Спинелли, д’Элоа и еще многих других, имена которых никогда не забудутся.

Это было ответным ударом на удар, рипостом, как принято говорить в фехтовании.

— К тому же, — продолжал Робур, — с вашими баллонами, как бы хороши они ни были, вы никогда, не добьетесь требуемой скорости. Вы потратите десять лет, чтобы сделать кругосветный перелет, который летная машина закончит в восемь дней!..

Новый взрыв возмущенных возгласов и криков продолжался не меньше трех минут, прежде чем Филу Эвэнсу удалось произнести слово.

— Господин авиатор, — сказал он, — вы, который так восхваляете нам благодеяния авиации, вы сами летали когда-нибудь на таких машинах?

— Разумеется!

— И победили воздушную стихию?

— Возможно, что да.

— Ура Робуру-завоевателю! — воскликнул насмешливый голос.

— Ну что же, хорошо! Робур-завоеватель. Я принимаю это имя, потому что имею на него право.

— Мы позволяем себе в этом сомневаться! — вскричал Джем Сип.

— Господа! — возразил Робур нахмурившись. — Когда я обсуждаю какой-нибудь серьезный вопрос, я не допускаю, чтобы мне мешали говорить. Я хотел бы знать имя того, кто меня прервал.

— Меня зовут Джем Сип, и я вегетарианец.

— Господин Джем Сип, — ответил Робур, — я всегда знал, что у вегетарианцев кишки длиннее, чем у других людей, чуть ли не на целый фут. Это уже много. Не заставляйте же меня удлинить их еще больше… Но сначала, я удлиню ваши уши!

— Вон его отсюда! Долой!

— На улицу!

— Разорвать его на куски!

— Линчевать!

— Скрутить его винтом!

Бешенство воздухоплавателей дошло до своего предела. Все встали с мест, окружили трибуну. Робура почти не было видно из-за массы поднятых рук, которые раскачивались, как ветви деревьев в бурю. Тщетно паровой гудок издавал отчаянные звуки. В этот вечер жители Филадельфии думали, без сомнения, что пожар охватил один из городских кварталов и что нехватит всей воды реки Скулкилл, чтобы его потушить.

Внезапно толпа, окружавшая трибуну, подалась назад. Робур, вынув руки из карманов, протянул их по направлению к тем, кто находился в первых рядах. На руках у него было нечто вроде железных перчаток, служивших в то же время огнестрельным оружием: достаточно было сжать пальцы, чтобы последовал выстрел. Эти перчатки были настоящими маленькими пулеметами карманного образца.

Пользуясь замешательством нападавших и внезапно наступившей тишиной, Робур произнес зычным голосом:

— Не Америго Веспуччи открыл Новый Свет, а Себастьян Кабо![20] Вы не американцы, граждане воздухоплаватели, вы только кабо…

В этот момент раздались четыре или пять выстрелов в воздух, никого не ранивших.

Когда дым от выстрелов, наполнявший залу, рассеялся, инженера на трибуне уже не было. Робур-завоеватель исчез, точно улетел, унесенный в воздух какой-то летной машиной.

ГЛАВА IV, в которой автор пытается реабилитировать луну

Уже не раз после бурных споров по окончании заседаний члены Уэлдонского института наполняли невероятным шумом Уолнот-стрит и прилегающие к ней улицы. Уже не раз жители этого квартала жаловались на громогласные споры, тревожившие сон городских обывателей Полиция прилагала все старания, чтобы обеспечить по улицам свободное движение прохожим, большинство которых было совершенно равнодушно к проблемам воздушного сообщения. Но никогда еще до этого вечера уличный шум не разрастался до таких размеров, никогда еще жалобы прохожих не были так обоснованны и вмешательство полиции так необходимо. И тем не менее члены Уэлдонского института заслуживали некоторого снисхождения, Не постесняться помешать их собранию. Наговорить столько крайне неприятных вещей сторонникам воздухоплавания с помощью газа — и внезапно исчезнуть в тот момент, когда дерзкого хотели наказать по заслугам!

Это взывало к мщению. Чтобы оставить такие оскорбления безнаказанными, нужно было иметь в своих жилах не американскую кровь! Третировать сынов Америки как сыновей Кабо! Разве это не было оскорблением, тем более непростительным, что око было исторически справедливо?

Вот почему члены клуба направились такими шумными группами сначала в Уолнот-стрит, а оттуда в соседние улицы и потом разбрелись по всему кварталу. Они будили жителей и принуждали их не противиться обыску их домов, готовые возместить все убытки, причиненные вмешательством в их частную жизнь. А ведь известно, что у всех народов англо-саксонского происхождения частная жизнь пользуется особым уважением. Но все поиски оказались тщетными: Робура нигде не нашли. Никаких следов! Если бы он поднялся ввысь на аэростате Уэлдонского института Вперед, поиски не могли бы быть более бесплодными. После целого часа самых энергичных обысков пришлось от них отказаться. Коллеги расстались, поклявшись продолжать свои поиски по всей территории «двойной» Америки, которая образует новый материк.

Около одиннадцати часов спокойствие в квартале наконец почти восстановилось. Филадельфия снова могла погрузиться в крепкий сон, которым пользуются города, обладающие преимуществом не быть промышленными центрами. Большинство членов клуба думало только о том, чтобы поскорее попасть к себе. Назовем наиболее известного из них, Вильяма Форбса, направившегося к своему дому, этой колоссальной «шифоньерке с сахаром», где мисс Долл и мисс Мэт приготовили ему вечерний чай, подслащенный его собственной глюкозой. Трэк Милнор отправился на свою фабрику, находившуюся в одном из отдаленных предместий города, где шаровая машина задыхалась от усталости, работая денно и нощно. Казначей Джем Сип, которого публично обвинили в том, что его кишки на целый фут длиннее нормальных, поспешил в столовую, где его ждал обычный вегетарианский ужин.

Только двое из наиболее влиятельных защитников теории «более легкой, чем воздух», повидимому, совсем не спешили домой, пользуясь случаем побеседовать еще в более раздраженном тоне, чем обыкновенно. Эти двое были дядюшка Прудэнт и Фил Эванс, председатель и секретарь Уэлдонского института.

У дверей клуба лакей Фриколин поджидал своего хозяина, дядюшку Прудэнта, и как только тот вышел, последовал за ним, нимало не обеспокоенный темой беседы, которая так выводила из себя обоих коллег.

— Нет, сэр, нет! — повторял Фил Эвэнс. — Если бы я имел честь состоять председателем Уэлдонского института, то никогда, о, никогда не произошло бы такого скандала!

— А что именно вы сделали бы, если бы имели честь быть председателем? — спросил дядюшка Прудэнт.

— Я бы оборвал этого публичного оскорбителя еще прежде, чем он открыл рот!

— Мне кажется, что, прежде чем лишать человека слова, надо дать ему что-нибудь сказать.

— Но только не в Америке, сэр, только не в Америке!

И, продолжая осыпать друг друга словами скорее жесткими, чем мягкими, эти два гражданина, не отдавая себе отчета, все более и более удалялись от дома.

Фриколин продолжал следовать за ними. Его беспокоило, что хозяин шел теперь по довольно пустынным улицам города. Фриколин не любил этих отдаленных от центра мест, особенно когда время близилось к полуночи. Было действительно очень темно, и серп молодой луны едва вырисовывался на небе.

Вот почему Фриколин поворачивал голову то направо, то налево, желая убедиться, что за ними не наблюдали никакие подозрительные тени. Внезапно он увидел пять или шесть высоких силуэтов, которые, казалось, не желали упустить их из виду.

Инстинктивно Фриколин приблизился к своему хозяину, но ни за что на свете он не решился бы его остановить и прервать разговор.

Увлеченные резкой полемикой, председатель и секретарь Уэлдонского института дошли до Фермонтского парка. Там, в самом разгаре своего спора, они перешли по знаменитому металлическому мосту через реку Скулкилл и, встретив дорогой нескольких запоздалых прохожих, очутились среди обширной территории, часть которой покрывали громадные луга, а другая лежала в тени великолепных деревьев, делающих этот парк одним из самых красивых в мире.

Страх слуги Фриколина усилился и уже не без основания. Пять или шесть теней тоже перешли мост и продолжали неслышно сопровождать их. Вот почему зрачки его глаз так расширились, что заняли все глазное яблоко, а все его тело точно уменьшилось, сжимаясь, как будто оно обладало особой способностью сокращаться, свойственной моллюскам и некоторым беспозвоночным животным.

Фриколин, типичный негр штата Южная Каролина, тщедушный, с глуповатым лицом, был совершенно исключительным трусом. Ему только что пошел двадцать второй год. Это означало, что рабом он никогда не был[21], но от этого он не был лучше. Обжора, лентяй, притворщик, совершенно исключительный трус, он уже три года как служил у дядюшки Прудэнта. Сто раз его собирались выгнать и всякий раз оставляли, боясь заполучить еще худшего. А между тем, служа у хозяина, готового ринуться в любое смелое и дерзкое предприятие, Фриколин всегда мог очутиться в таком положении, в котором его трусости пришлось бы выдержать трудное испытание. Но были и хорошие стороны в его службе: его не слишком преследовали за обжорство и еще менее — за леность. Ах, Фриколин! Если бы ты мог предвидеть будущее!

Итак, всем было известно, что Фриколин был совершенно исключительным трусом. Как говорится, он «был труслив, как луна».

Кстати, справедливость требует протестовать против, такого сравнения, оскорбительного для белокурой Фебы, нежной Селены, целомудренной сестры ослепительного Аполлона. По какому праву обвинять в трусости это небесное светило, которое, с тех пор как существует мир, всегда смотрело земле прямо в лицо, никогда не поворачиваясь к ней спиной?

Как бы то ни было, в этот поздний час — было уже около полуночи — серп бледной, так несправедливо оклеветанной луны начинал уже исчезать на западе за высокими деревьями парка, проливая на землю слабый свет, от которого нижние части стволов казались все же менее мрачными.

Этот свет позволил Фриколину лучше разглядеть окружающее.

— Брр! — произнес он. — Они все еще здесь, эти негодяи! Да, безусловно, они подходят все ближе…

У него нехватило терпения ждать, и, подойдя к своему хозяину, он нерешительно произнес:

— Мастер дядя…

Он всегда так обращался к председателю Уэлдонского института, который желал, чтобы он его называл именно так.

В эту минуту спор между двумя соперниками дошел до своего апогея. И, продолжая спорить, дядюшка Прудэнт углублялся все дальше и дальше в пустынные в этот час луга Фермонтского парка, удаляясь все дальше от реки Скулкилл и моста, через который им предстояло возвращаться обратно в город.

Все трое находились теперь в центре рощи из высоких деревьев, верхушки которых были слегка освещены луной. Недалеко от них сквозь деревья виднелась обширная поляна овальной формы, которая отлично могла бы подойти для всякого рода состязаний.

Если бы дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс не были так увлечены своим спором, если бы они осмотрели местность с большим вниманием, они, несомненно, заметили бы, что поляна была необычна. Можно было подумать, что перед ними был настоящий завод, которого не существовало еще накануне, с ветряными мельницами, крылья которых, неподвижные в этот поздний час, уродливо выделялись в полумраке.

Но ни председатель, ни секретарь Уэлдонского института не заметили этой странной перемены в Фермонтском парке. Фриколин, со своей стороны, тоже ничего не заметил. Он думал только о том, что следовавшие за ним бродяги, повидимому, приближались и точно перешептывались, как будто готовясь совершить что-то страшное. Он весь был теперь во власти конвульсивного страха, не будучи в состоянии двинуть ни одним членом и чувствуя, как волосы его подымаются дыбом.

И все же, хотя колени его подгибались, он нашел в себе силы прокричать в последний раз:

— Мастер дядя! Мастер дядя!

— Ну что? Что такое случилось? — ответил Прудэнт.

В этот момент в лесу раздался резкий свист, и в ту же секунду яркий свет электрической звезды зажегся среди поляны. Очевидно, это был сигнал.

Из-за деревьев с невероятной быстротой выскочили шесть человек и набросились — двое на дядюшку Прудэнта, двое — на Фил Эвэнса и двое — на лакея Фриколина; последние были, впрочем, лишними, так как негр был неспособен на какое-либо сопротивление.

Председатель же и секретарь Уэлдонского института, хотя и были поражены нападением, все же попробовали сопротивляться. Но у них нехватило ни времени, ни сил. Превращенные в несколько секунд в бессловесные существа, с повязкой на глазах, связанные, укрощенные, они были быстро перенесены через поляну.

Через какую-нибудь минуту, во время которой нападавшие не обменялись ни единым словом, дядюшка Прудэнт, Фил Эвэнс и Фриколин почувствовали, что их тихонько кладут, но не на траву на поляне, а на какой-то пол или помост, затрещавший под тяжестью их тел. Всех троих положили рядом. Они услышали скрип закрываемой двери, лотом звук выдвигаемой задвижки и поняли, что они в плену.

Затем послышалось какое-то однообразное гудение, какой-то шум, похожий на шум закипевшей воды: «Фррр…», и никакие другие звуки больше уже не нарушали тишины этой ночи.

Какое волнение охватило на другой день Филадельфию!

С самого утра стало известно, что произошло накануне в зале заседаний Уэлдонского института: о появлении там таинственной личности — Робура-завоевателя, некоего инженера по имени Робур, о борьбе, которую он хотел предпринять против сторонников воздушных судов, более легких, чем воздух, и о его необъяснимом исчезновении.

Но что произошло, когда весь город узнал, что председатель и секретарь клуба также исчезли в эту ночь, с 12-го на 13 июня!

Начались розыски в самом городе и его окрестностях. Увы, тщетно! Газеты Филадельфии, затем Пенсильвании, затем всей Америки объявили об этом факте и всячески старались его объяснить. Но никто ничего объяснить не мог. Значительные суммы были обещаны не только тому, кто откроет местопребывание уважаемых исчезнувших людей, но и всякому, кто мог бы дать по этому вопросу хоть какие-нибудь указания. Однако и это ни к чему не привело. Если бы земля разверзлась и поглотила их, председатель и секретарь Уэлдонского института не могли бы исчезнуть более бесследно с поверхности земного шара.

Правительственные газеты требовали, чтобы полицейский состав был значительно увеличен, раз подобные вещи могли произойти с лучшими гражданами Соединенных штатов, и они были правы.

Газеты оппозиционного направления требовали, в свою очередь, чтобы наличный состав полиции был весь сменен, как ни на что не годный, раз такие факты могли происходить безнаказанно, а виновники не были найдены. Возможно, что и эти газеты были правы. Но в конце концов полиция осталась тем, чем она была и чем всегда будет в этом лучшем из миров, который далек от совершенства и вряд ли когда-нибудь его достигнет.

ГЛАВА V, в которой враждебные действия между председателем и секретарем Уэлдонского института были временно приостановлены

С повязкой на глазах, с кляпом во рту, со связанными крепко-накрепко руками и ногами, лишенные возможности видеть, говорить и двигаться, дядюшка Прудэнт, Фил Эвэнс и слуга Фриколин находились в очень плачевном состоянии.

Не иметь никакого понятия ни о том, кто был инициатором такого поступка, ни о том, куда они брошены, как какие-то мешки в багажный вагон; не знать, где они находятся и что ждет их в будущем! Этого было достаточно, чтобы вывести из себя самых терпеливых представителей овечьей породы, а всем известно, что члены Уэлдонского института не очень-то похожи на терпеливых баранов. Зная же горячность характера дядюшки Прудэнта, легко себе представить, в каком состоянии он находился.

Во всяком случае, как он, так и Фил Эвэнс имели полное основание думать, что им будет трудно занять на следующий день вечером свои обычные места в бюро клуба. Что касается Фриколина, то, лежа с завязанными глазами, с забитым тряпкой ртом, он был совершенно неспособен думать о чем бы то ни было: он был еле жив от страха.

В течение часа положение пленников не изменилось. Никто не пришел вернуть свободу их движениям и речи, в чем они так остро нуждались. Они могли только вздыхать и произносить нечленораздельные звуки, с трудом делая слабые движения телом, подобно карпам, вынутым из воды. Легко себе представить, сколько во всем этом было скрытого, сдержанного негодования, или, вернее, «связанного» бешенства! В течение некоторого времени они оставались совершенно неподвижными и, не видя ничего, пытались, изо всей силы напрягая свой слух, определить по каким-нибудь признакам, что же, в сущности, представлял собой этот плен. Но они тщетно старались уловить какие-нибудь другие звуки, кроме нескончаемого и необъяснимого гула «фррр…», от которого точно дрожал окружавший их воздух.

В конце концов Фил Эвансу удалось, действуя с исключительным хладнокровием, растянуть веревку, которой были стянуты кисти его рук, и освободить их.

Энергичное растирание восстановило кровообращение в руках, стесненное туго связанной веревкой, а в следующую минуту Фил Эвэнс стащил повязку, закрывавшую его глаза, вынул кляп изо рта и перерезал все веревки острым лезвием своего боуи-найфа[22]. Американец, не имеющий в своем кармане боуи-найфа, не был бы американцем.

Фил Эвэнс получил возможность двигаться и говорить, но он не имел возможности пользоваться своими глазами, освобожденными от повязки, в эту минуту во всяком случае, так как в помещении, где они были заперты, царила полная тьма. Только слабая полоска света проходила через узкую щель в стене на высоте шести или семи футов от пола.

Разумеется, Фил Эвэнс, ни минуты не колеблясь, освободил своего соперника. Нескольких взмахов ножа было достаточно, чтобы перерезать веревки, связывавшие его руки и ноги. В ту же секунду дядюшка Прудэнт, не помня себя от бешенства, привстал на колени, сбросил повязку и вытащил изо рта кляп.

— Благодарю! — произнес он сдавленным от волнения голосом.

— Нет, нет! Никаких благодарностей! — ответил тот.

— Фил Эвэнс?

— Дядюшка Прудэнт?

— Сейчас здесь нет ни председателя, ни секретаря Уэлдонского института, здесь нет больше и соперников.

— Вы правы, — ответил Фил Эвэнс. — Здесь только два человека, которым нужно отомстить третьему за поступок, требующий строгого наказания. И этот третий…

— Это Робур!..

— Это Робур!..

Таким образом нашлось нечто такое, что не вызвало у бывших соперников ни малейших разногласий.

— А ваш слуга? — спросил Фил Эвэнс, указывая на Фриколина, который пыхтел, как тюлень. — Ведь его тоже надо развязать?

— Нет, лучше попозже, — ответил дядюшка Прудэнт. — Он нас сведет с ума своими стенаниями, а у нас есть дело, которое мы не можем откладывать.

— Какое именно, дядюшка Прудэнт?

— Необходимо позаботиться о нашем избавлении, если только оно возможно.

— Если даже оно и невозможно!

— Вы правы, Фил Эвэнс, если даже оно и невозможно!

Ни председатель, ни его коллега ни на минуту не сомневались в том, что они попали в руки этого странного Робура. Действительно, все обыкновенные «честные» грабители, отобрав у них часы и деньги, бросили бы их в реку Скулкилл, всадив предварительно в горло нож, а не стали бы их запирать в темноту какого-то… Чего, собственно?.. Трудный вопрос, который надо было всесторонне обследовать, прежде чем начинать какие-нибудь приготовления к побегу с надеждой на успех.

— Фил Эвзнс, — продолжал дядюшка Прудэнт, — нам надо было быть внимательнее, выходя на улицу по окончании заседания, вместо того чтобы обмениваться… недружелюбными замечаниями, к которым сейчас нет смысла возвращаться. Если бы мы остались на улицах Филадельфии, то ничего такого не случилось бы. Робур, без сомнения, предвидел, что должно было произойти в клубе, предвидел и то негодование, которое должно было вызвать его возмутительное поведение, и, вероятно, поставил к дверям несколько человек из своей шайки, которые могли в случае надобности оказать ему помощь. И вот, когда мы прошли улицу Уолнот, эти люди, словно шпионы, последовали, очевидно, за нами и, увидав, что мы так необдуманно направляемся в аллеи Фермонтского парка, решили этим воспользоваться.

— Согласен, — ответил Фил Эвэнс. — Да, мы сделали большую ошибку, не отправившись из клуба прямо домой.

— Всегда делаешь ошибку, поступая неразумно, — ответил дядюшка Прудэнт.

В эту минуту продолжительный вздох донесся из самого темного угла их помещения.

— Что это? — спросил Фил Эвэнс.

— Ничего!.. Это Фриколин.

И дядюшка Прудэнт продолжал:

— Между тем моментом, когда мы были схвачены в нескольких шагах от лесной поляны, и тем, когда нас бросили в эту конуру, прошло не более двух минут, поэтому ясно, что эти люди нас не утащили дальше Фермонтского парка.

— Да, разумеется, так как, если бы они это сделали, мы, без сомнения, почувствовали бы, что нас куда-то перетащили.

— Именно! — ответил дядюшка Прудэнт. — Поэтому весьма вероятно, что мы заперты в каком-нибудь закрытом фургоне вроде тех, которые употребляются в прериях или служат для перевозки странствующих комедиантов.

— Возможно! Если бы мы были помещены на каком-нибудь судне, стоящем на якоре у одного из берегов реки Скулкилл, то мы это тотчас узнали бы по легкой качке.

— Согласен и с этим, — подтвердил дядюшка Прудэнт. — Так как мы находимся все еще на поляне, то сейчас представляется удобный момент для побега — при условии, что Робура мы потом все-таки найдем…

— И заставим его дорого заплатить за покушение на свободу двух граждан Соединенных штатов Америки.

— Да, дорого… очень дорого!

— Но кто же он, этот человек? Откуда явился? И какой он национальности — англичанин, немец, француз?

— Он негодяй, и этого достаточно, — ответил дядюшка Прудэнт. — А теперь — за работу!

Протянув вперед руки и растопырив пальцы, оба они принялись ощупывать перегородки помещения, в которое были заперты, надеясь найти какую-нибудь щель. Но все старания были тщетны. Дверь была герметически закрыта, 38 а сломать замок было невозможно. Можно было попытаться проделать отверстие в стене и выскочить в него. Но смогут ли их ножи прорезать перегородку?

— Однако откуда это дрожание, которое все не прекращается? — спросил Фил Эвэнс.

— Ветер, очевидно, — ответил дядюшка Прудэнт.

— Ветер?.. Но мне кажется, что до полуночи вечер был абсолютно тихий.

— Очевидно, ветер, Фил Эвэнс. Чем же иначе вы это объясните?

Фил Эвэнс, выдвинув лучшее лезвие своего ножа, попытался всадить его в перегородку около самой двери. Может быть, будет достаточно сделать небольшое отверстие, чтобы раскрыть эту дверь, если она заперта только задвижкой или если ключ оставлен в замке?

Несколько минут усиленной работы только затупили и зазубрили лезвие ножа, превратив его в пилу с бесчисленными зубцами.

— Что, не берет, Фил Эвэнс?

— Не берет.

— Может быть, мы находимся в помещении со стенками из листового железа?

— Отнюдь нет, дядюшка Прудэнт. Перегородка, когда в нее ударяешь, не издает металлического звука.

— В таком случае, она из железного дерева?

— Нет, тут нет ни железа, ни дерева.

— Но что же это тогда?

— Невозможно понять, но, во всяком случае, из такого материала, с которым сталь бессильна что-нибудь сделать!

Дядюшка Прудэнт в припадке безумного гнева закричал и затопал ногами, в то время как его руки точно искали в темноте воображаемого Робура, чтобы его задушить.

— Спокойно, дядюшка Прудэнт, — остановил его Фил Эвэнс, — спокойно! Попробуйте теперь сами.

Дядюшка Прудэнт попробовал, но его нож не только не мог врезаться в перегородку, он не мог даже нанести ей и царапины, будто она была из толстого стекла. Таким образом, всякий побег становился невозможным.

Оставалось покориться судьбе, что совсем не в характере янки, и ждать случая, что всегда неприятно для умов исключительно практических. Тем временем Фриколин начал проявлять признаки очень плохого самочувствия. Страдал ли он от судорог в желудке или от судорог во всех членах, но он охал и стонал самым невероятным образом.

Дядюшка Прудэнт подумал, что пора это прекратить, разрезав веревки, которыми связали негра. Но освобождение Фриколина лишь осложнило положение. Начались бесконечные причитания, вызываемые и страхом и голодом. Мозг Фриколина испытывал не меньше страданий, чем его желудок. Трудно было сказать, которому из этих двух внутренних органов он был более обязан тем, что испытывал.

— Фриколин! — прикрикнул на него дядюшка Прудэнт.

— Мастер дядюшка! Мастер дядюшка! — ответил негр после взрыва отчаянных воплей.

— Возможно, что мы будем вынуждены умирать с голода в этой тюрьме. Но мы твердо решили погибнуть только после того, как нами будут использованы все возможные средства для поддержания нашего питания и продления нашей жизни…

— Меня съедят?! — закричал Фриколин.

— Как это обычно делают с неграми в подобных случаях. Поэтому, Фриколин, постарайся вести себя так, чтобы о тебе забыли…

— В противном случае из тебя, из Фриколина, сделают фрикассе[23] — прибавил Фил Эвэнс.

Фриколин серьезно испугался, что его могут употребить для продления жизни двух существ, очевидно более ценных, чем он, и потому решил стонать тихонько, про себя.

Время между тем шло, и все попытки взломать дверь или пробить перегородку оставались бесплодными. Нельзя было определить, из чего сделана эта перегородка. Во всяком случае, не из металла, не из дерева и не из камня. Пол их темницы, казалось, тоже был сделан из такого же неизвестного материала.

Он издавал звук, который дядюшке Прудэнту никогда раньше не приходилось слышать. Создавалось впечатление, что эти звуки отдавались в пустом пространстве, будто под полом не было твердой почвы.

Это было не слишком успокоительно.

— Дядюшка Прудэнт! — проговорил Фил Эвэнс.

— Фил Эвэнс? — ответил дядюшка Прудэнт.

— Не думаете ли вы, что наша тюрьма движется?

— Ни в коем случае!

— Однако в первые минуты нашего заключения я мог явственно разобрать запах свежей травы и смолистый запах деревьев парка, а теперь, сколько я ни вдыхаю в себя воздух, мне кажется, что все эти запахи исчезли.

— Так оно и есть.

— Но чем же это можно объяснить?

— Объясняйте, чем хотите, Фил Эвэнс, но только не предположением, что наша тюрьма перемещается. Я опять повторяю, что если бы мы были на движущейся повозке или на дрейфующем судне, то мы, конечно, почувствовали бы это.

Из груди Фриколина вырвался стон, который можно было принять за его последний вздох, если бы за ним не следовало много других.

— Я надеюсь, что этот Робур вскоре появится, — снова заговорил Фил Эвэнс.

— Я тоже очень на это надеюсь! — воскликнул дядюшка Прудэнт. — И я ему заявлю тогда…

— Что именно?

— Что после того, как он вел себя, как нахал, он поступил, как негодяй!

В этот момент Фил Эвэнс заметил, что ночь приближается к концу. Неясный, еще очень слабый свет проникал через узкое отверстие, сделанное в верхней части перегородки, против самой двери. Было, повидимому, около четырех часов утра, так как именно в этот час в июне горизонт Филадельфии начинает белеть в первых лучах утренней зари.

Однако, когда дядюшка Прудэнт нажал кнопку своих часов с репетицией — шедевр, выпущенный из знаменитой мастерской часов его коллеги, — слабый звон выбил только без четверти три.

— Странно, — сказал Фил Эвэнс, — без четверти три здесь всегда еще ночь!

— Очевидно, мои часы немного отстают, — ответил дядюшка Прудэнт.

— Часы из мастерской Уолтон Уоч Компани! — вскричал Фил Эвэнс.

Как бы то ни было, нельзя было сомневаться в том, что уже рассветало. Постепенно отверстие — узенькое окошко в перегородке — начинало ясно белеть; в помещении было еще темно. Однако, если заря занималась быстрее, чем это позволяла сороковая параллель, на которой находится Филадельфия, заря все же не вспыхнула с исключительной быстротой, свойственной низким широтам.

Это вызвало новое замечание дядюшки Прудэнта, удивленного таким необъяснимым явлением.

— Нельзя ли дотянуться до этого окошка, — предложил Фил Эвэнс, — и постараться понять, где мы находимся?

— Это, конечно, можно, — ответил дядюшка Прудэнт. — И, обращаясь к Фриколину: — Живо, Фри, — сказал он, — поднимайся!

Негр встал.

— Прислонись спиной к этой перегородке, — продолжал дядюшка Прудэнт. — А вы, Фил Эвэнс, будьте добры влезть на плечи этого малого, в то время как я буду его поддерживать, чтобы он как-нибудь вас не уронил.

— Охотно, — ответил Фил Эвэнс.

Минуту спустя он был уже на плечах Фриколина. Его глаза приходились как раз на уровне отверстия в перегородке.

Отверстие это было закрыто, но не чечевицеобразным стеклом, каким обыкновенно закрывают световые окна в боковых частях судна, а самым обыкновенным оконным стеклом. И хотя оно не было очень толстым, все же кругозор Фил Эвэнса, и без того очень ограниченный, был стеснен.

— Разбейте это стекло, — сказал дядюшка Прудэнт, — тогда вам, мажет быть, будет лучше видно.

Фил Эвэнс ударил ручкой своего ножа по стеклу, которое зазвенело, но… не разбилось.

Последовал другой удар, еще более сильный, но стекло не поддавалось.

— О, — воскликнул Фил Эвэнс, — это, очевидно, небьющееся стекло!

Повидимому, стекло было, действительно, изготовлено по рецепту изобретателя Сименса, так как, несмотря на удары, следовавшие один за другим, оно оставалось целым. Но теперь рассвело настолько, что можно было видеть все, что находилось в поле зрения, ограниченном рамой узкого окошка.

— Так что же вы видите? — спросил дядюшка Прудэнт.

— Ровно ничего.

— Как! Никакой кущи деревьев?

— Никакой.

— Не видно даже верхних веток?

— Даже и их…

— Значит, мы не находимся в центре поляны?

— Ни на поляне, ни в парке.

— Но, может быть, вы видите, по крайней мере, крыши домов или какие-нибудь высокие памятники? — спросил дядюшка Прудэнт.

Его разочарование и злоба с каждой минутой все возрастали.

— Никаких крыш, никаких памятников.

— Как? Ни одного флагштока? Ни единой крыши, колокольни, ни единой фабричной трубы?

— Ничего, кроме необозримого пространства.

В этот момент дверь помещения, в котором они находились, открылась, и на пороге появилась фигура человека.

Это был Робур.

— Почтенные воздухоплаватели, — проговорил он серьезным тоном, — теперь вы можете располагать свободой передвижения, куда вам угодно… да… в пределах Альбатроса.

— Свободны?! — вскричал дядюшка Прудэнт.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс стремительно выбежали из своей тюрьмы.

И что же они увидели?

В тысяче двухстах — тысяче трехстах метрах внизу, под ними, расстилалась поверхность страны, которую они тщетно старались узнать…

ГЛАВА VI, которую было бы лучше, может быть, пропустить инженерам, механикам и ученым

Скоро ли наступит время, когда человек перестанет ползать по земле и начнет жить в тиши небесных высот?

На этот вопрос Камилла Фламмариона[24]ответить легко: это будет тогда, когда достижения механики позволят разрешить проблему авиации. Вот уже несколько лет, как практическое применение электричества сделало первые шаги на пути к разрешению этой задачи.

В 1783 году, несколько раньше, чем братья Монгольфье испытали свой первый воздушный шар, а физик Шарль — свой первый аэростат с водородом, многие предприимчивые умы мечтали о том, чтобы завоевать воздушную стихию при помощи механических машин. Таким образом, первые изобретатели не думали о воздушных судах, «более легких, чем воздух», потому что физика того времени не позволяла им мыслить в этом направлении. Разрешение своей задачи они искали в аппаратах, более тяжелых, чем воздух, и в летных машинах, сконструированных по образцу птиц, надеясь в них найти наилучшие способы для передвижения в воздухе.

Именно так поступил и безумец Икар, сын Дедала, прикрепив себе при помощи воска крылья, отвалившиеся при приближении его к солнцу.

Не упоминая о временах мифологических, не говоря об Архитасе Тарентском, идеи о летающих машинах мы находим в сочинениях Данте Перузского, Леонардо даВинчи и Гвидотти. Два с половиной столетия спустя число изобретателей таких машин начинает значительно увеличиваться. В 1742 году маркиз де-Бакевиль придумал новый вид крыльев, но во время испытания их, в Париже над Сеной он упал и сломал себе руку. В 1768 году Пауктон задумал проект летной машины с двумя винтами— подъемным и поступательным. В 1781 году Меер-вейн, архитектор принца Баденского, построил машину, двигающуюся, как ортоптер, и выступил позднее против управления аэростатами, тогда только что изобретенными.

В 1784 году Лонуа и Вьенвеню производили опыты с маленьким геликоптером. В 1808 году было сделано несколько пробных полетов автрийцем Жаком Дегеном. В 1810 году была напечатана брошюра Деньо, уроженца Нанта, в которой изложены принципы полетов на машинах, более тяжелых, чем воздух.

Далее, в период от 1811 до 1840 года отмечен ряд изысканий и изобретений Берблингера, Вигуаля, Сарти, Дюбоше и Каньяра де-Латур. В 1842 году англичанин Хенсон спроектировал и построил машину с крыльями, жестко закрепленными, с некоторым уклоном передней кромки вверх, причем для поступательного движения служили винты и паровой двигатель.

В 1845 году Коссю работал над машиной с подъемными винтами. В 1847 году Камилл Вер сконструировал небольшой геликоптер с подъемными винтами из перьев. В 1852 году Летюр придумал конструкцию управляемого парашюта, но испытание его стоило изобретателю жизни. В том же году Мишель Лу спроектировал скользящую машину (аэроплан), снабженную для тяги двумя крыльчатыми пропеллерами, а годом позднее Бельжик — другой аэроплан, с тянущими винтами. Вустэн Шардан работал над управляемым воздушным змеем, а Джордж Кэйлли выступил с проектами разных летных машин, приводимых в движение газовыми моторами.

В период с 1854 до 1863 года выступает на сцену Жозеф Плин, получивший много патентов на различные изобретенные им модели летных машин. Затем явились Бреан, Карлингфорт, Ле-Бри, ди-Тампль, Смисис Кронье и Брайт, придумавший подъемные винты с вращением их в разных направлениях. Наконец, в 1863 году благодаря стараниям Надара в Париже было основано общество под именем («Тяжелее, чем воздух». Там искусные изобретатели производили опыты над летными машинами, из которых некоторые уже были запатентованы: паровой геликоптер Понтон д’Амекура; летный корабль де-ла-Ланделя с системой многих подъемных винтов и с парашютами; «аэроскаф» де-Луврие; «механическая птица» де-Груфа, в аппарате которого машущие крылья двигались при помощи рычагов мускульной силой.

Толчок был дан: изобретатели изобретают, математики подсчитывают все, что должно содействовать наибольшей практичности воздушных сообщений. Буркар, ЛеБри, Кауфман, Смит, Стрингфелло, Приджэн, Данжар, Помэс и де-ла-Поз, Муа, Пено, Жобер, Гиро де-Вильнев, Ашенбах, Гарапон, Дюшэн, Дандюран, Паризэль, Дьёэд, Мэлкисфф, Форланини, Брэрей, Татэн, Дандрие, Эдисон — все они проектируют и сочиняют, изобретают, улучшают и испытывают летные машины разных типов — с подъемными винтами или с крыльями, либо машущими, либо скользящими. Эти машины были готовы начать функционировать в тот день, когда был бы придуман и построен каким-нибудь изобретателем двигатель большой мощности и исключительной легкости.

Да простят мне читатели эту номенклатуру, чересчур, может быть, длинную. Разве не нужно было указать все ступени лестницы, ведущей к достижению воздушных сообщений, на вершине которой появился Робур-завоеватель?

Без нащупываний и без опытов своих предшественников разве мог бы он построить такой совершенный летный корабль? Конечно, нет. И если он чувствовал презрение к тем, кто упрямо продолжал еще верить в возможность управлять воздушными шарами, то глубоко уважал всех сторонников летных машин, более тяжелых, чем воздух.

Англичане и американцы, итальянцы и австрийцы, французы — французы преимущественно — накопили в своих работах материалы, использованные Робуром, и привели его к изобретению, а затем к конструированию замечательного летного корабля — летающей машины Альбатрос.

— Голубь летает! — вскричал один из наиболее энергичных приверженцев авиации.

— Люди будут двигаться в воздухе так же, как попирают теперь землю! — откликнулся один из его наиболее горячих сторонников.

— Вслед за локомотивом аэромотив! — воскликнул самый шумный из них, трубивший во все трубы рекламы, чтобы разбудить Старый и Новый Свет.

Ничто не было установлено так прочно в теории и на опыте, как то, что воздух представляет собой вполне надежную точку опоры. Круглое полотнище диаметром в один метр в форме парашюта может не только замедлить спуск в воздухе, но и сделать этот спуск более равномерным. Вот что известно уже давно. Известно также, что при большой скорости перемещения в атмосфере подъемная сила, порождаемая сопротивлением воздуха, изменяется приблизительно обратно пропорционально квадрату этой скорости и, значит, может быть доведена до минимума.

Не менее было известно также, что чем больше вес животного, способного летать, тем пропорционально меньше площадь крыльев, необходимая для поддержки его в воздухе, хотя движение самих крыльев при этом делается более медленным. Летная машина должна быть сконструирована так, чтобы, использовав наилучшим образом естественные законы природы, суметь подражать птице, «этому превосходному образцу для воздушного передвижения», как выразился известный доктор Марей.

Доктор Марей предполагал, что маховые перья крыльев птицы слегка раздвигаются, в то время как самое крыло приподнимается, чтобы дать проход воздуху, — движение, которое очень трудно воспроизвести в искусственном механизме.

С другой стороны, нельзя сомневаться в том, что аэропланы дали некоторые хорошие результаты. Пропеллеры или винты надвигают на воздушные слои наклонную поверхность (крыло), в результате чего образуется подъемная сила. Опыты над малыми моделями показали, что полезная нагрузка, то есть та, которой можно располагать помимо веса самой машины, увеличивается пропорционально квадрату скорости. В этом есть большие преимущества, превосходящие то, что могут дать аэростаты с собственным поступательным движением.

Робур полагал, что самые простые летные машины должны быть вместе с тем и самыми лучшими. Винты — «святые» винты, как ему в насмешку кричали в Уэлдонском институте — удовлетворяли всем требованиям его летной машины. Одни из них поддерживали корабль в воздухе, давая подъемную силу, а другие тянули его, как на буксире, вполне обеспечивая хорошую скорость и безопасность.

Действительно, теоретически при помощи винта с достаточно малым шагом, но со значительной поверхностью лопастей, как это говорил Виктор Татэн, можно поднять бесконечно тяжелый груз, затратив минимальную силу.

Если ортоптер [25] летит с помощью машущих крыльев, создавая себе опору в воздухе в нормальном направлении, к поверхности земли, то геликоптер [26] поднимается, ударяя по воздуху лопастями своего винта накосо, как если бы он поднимался по наклонной плоскости. В действительности здесь винт играет роль крыла. Всякий винт вызывает движение неизбежно по направлению своей оси. Если ось вертикальная, то в результате получается движение тоже по вертикали. Если ось винта горизонтальная, то создается горизонтальная тяга.

Летный корабль инженера Робура представлял сочетание этих двух видов движения.

Вот точное описание корабля, который можно разделить на три главные части: корпус с палубой, подъемнотяговые устройства и машинное отделение.

Корпус представляет собой прочный остов в тридцать метров длиной и четыре метра шириной — настоящий корпус судна с носом в виде шпоры. Под плоской палубой в корпусе размещены машины, предназначенные для производства механической работы, боевые запасы, снаряжение, приборы и разного рода инструменты, а также главный склад всякого провианта, включая и сосуды с питьевой водой. Вокруг всей палубы тянутся перила из стоек, соединенных между собой решетками из железной проволоки. На самой палубе возвышаются три рубки с отделениями, из которых одни служат для размещения команды корабля, а другие — для машин. В центральной рубке работает машина, приводящая в действие весь подъемный механизм; в передней — машина, приводящая во вращение передний винт; в задней — машина, приводящая во вращение задний винт. Эти три машины работают независимо одна от другой. В носовой рубке находится буфет, кухня и помещение для экипажа. У кормы в последней рубке несколько кают, между ними каюта инженера, столовая, а над ними застекленная будка для рулевого, правящего кораблем при помощи мощного руля. Все рубки имеют для освещения иллюминаторы из закаленного стекла, которое в десять раз прочнее обыкновенного. Под корпусом имеется Целая система гибких рессор, служащих для смягчения ударов о землю при посадке, хотя спуск корабля на землю совершается легко и очень мягко. Инженер является в полной мере хозяином малейших движений своего корабля.

Подъемные и тяговые устройства: над палубой установлены вертикально тридцать семь валов, из которых по пятнадцати находятся вдоль каждого борта и семь более высоких посредине. С виду — будто настоящий корабль о тридцати семи мачтах. Только все эти мачты оснащены не парусами, а горизонтальными винтами — по два винта на каждом валу. Хотя винты имеют небольшой диаметр и малый шаг, но зато они могут вращаться с исключительной быстротой.

Каждый из тридцати семи валов имеет собственное вращение, независимое от других, причем попарно расположенные валы вращаются всегда в разных направлениях. Это необходимо для устойчивости, чтобы весь корабль не получил в силу реакции вращательного движения. Таким образом, корабль имеет семьдесят четыре подъемных винта. Каждый винт имеет по три лопасти, связанные в концах металлическими обручами, которые играют роль маховиков и дают некоторую экономию в работе.

На корме и на носу корабля установлены на горизонтальных валах два поступательных винта с четырьмя лопастями каждый. При большом шаге они имеют и обратный ход. Вращаясь всегда в разных направлениях, они обеспечивают кораблю тягу для поступательного движения. У тяговых винтов больший диаметр, чем у подъемных, но они тоже могут вращаться с громадной скоростью.

В общем, в своем летном корабле инженер Робур применил и развил те технические принципы, которые предлагали Кассю, де-ла-Ландель и Понтон д’Амекур. Но в выборе и в применении механической энергии честь считаться изобретателем в полном смысле этого слова принадлежала всецело одному Робуру.

Машинное отделение: для поддержания в воздухе и для передвижения своего корабля Робур воспользовался энергией, питаемой не водяными парами или парами какой-либо другой жидкости, не сжатым воздухом или другими упругими газами и не какими-либо взрывчатыми веществами, способными производить механическую работу. Он прибегнул к электричеству — к той силе, которая станет когда-нибудь душой всей промышленности. К тому же ему не понадобилось никакой особой машины, механически вырабатывающей электроэнергию, — ничего, кроме батареи элементов и аккумуляторов. Какие же элементы были введены в состав этих батарей? Какие кислоты были возбудителями? В этом и состоял секрет Робура. То же самое надо сказать и про аккумуляторы. Каковы их полюсы, положительные и отрицательные? Тоже неизвестно. Инженер хранил это в тайне, остерегаясь даже — и был совершенно прав — брать патент на свое изобретение.

Во всяком случае, успех получился бесспорный: батареи отличались исключительно высоким коэфициентом полезного действия; кислоты обладали почти абсолютной неиспаряемостью и незамерзаемостью; аккумуляторы оставляли далеко за собою аккумуляторы Фор-Селлон-Фольк-Мара. И, наконец, вырабатывавшийся электроток по количеству ампер превосходил все прежние достижения. В результате корабль обладал мощностью, которая в пересчете на лошадиные силы выражалась громадной цифрой. Работа винтов обеспечивала кораблю подъемную силу и тягу в пределах, далеко превышавших все его потребности при каких бы то ни было условиях.

Нечего говорить о том, что корабль Робура обладал прекрасной устойчивостью благодаря удачному расположению его центра тяжести. Не было никаких опасений, что он может оказаться под опасным углом с горизонталью, никакой вероятности, чтобы он мог опрокинуться.

Остается узнать, каким материалом пользовался инженер Робур для конструкции своего воздушного корабля — название, которое как нельзя более подходит к Альбатросу.

Что представлял собой этот материал — такой твердости, что нож Фил Эвэнса был бессилен его поцарапать и природу которого дядюшка Прудэнт не мог объяснить? То была просто-напросто бумага.

Уже много лет, как бумажное производство достигло значительного развития. Из бумаги без клея, пропитанной декстрином и крахмалом, а потом пропущенной под гидравлическим прессом, получается материал, прочный, как сталь. Из него делают блоки, рельсы, вагонные колеса, более прочные, чем металлические колеса, и в то же время более легкие. Этими ценными качествами материала из бумаги — его прочностью и легкостью — Робур и воспользовался при постройке своего корабля для воздушных сообщений.

Корпус корабля, палуба, рубки, каюты — все было сделано из рисовой бумаги, ставшей под прессом прочной, как металл, и получившей еще одно свойство, которым, конечно, нельзя пренебрегать, в особенности на больших высотах, свойство полной огнеупорности.

Что касается различных механизмов, служащих для подъема и для тяги корабля, — валы винтов, их лопасти и т. п., то и здесь была применена фибра — просмоленное волокнистое вещество хорошей прочности и упругости.

Этот материал, воспринимающий любую форму, нерастворимый в большинстве газов и жидкостей, в кислотах и маслах, не говоря уже о его изолирующих свойствах, был весьма ценным и для электрических установок Альбатроса.

Инженер Робур и его главный помощник Том Тернер, механик и два его помощника, два рулевых и повар, в общем восемь человек, — таков был экипаж корабля, вполне удовлетворявший всем потребностям путешествия в воздухе. Военные и охотничьи ружья, принадлежности рыбной ловли, электрические фонари, разного рода приборы для наблюдений, секстанты[27] и компасы для исчисления пути, термометры для определения температуры, различного рода барометры — одни для определения достигнутых высот, другие для указания изменений в атмосферном давлении, штормглас — указатель бури, маленькая библиотечка, ручной типографский станок, пушка, помещенная в центре палубы на поворотной тумбе и стреляющая снарядами калибром в шесть сантиметров, запасы пороха, пуль и патронов с динамитом, кухня, отапливаемая током от аккумуляторов, запасы разных консервов, мяса и овощей, спрятанные в камбузе[28] вместе с несколькими бочками бренди, виски и джина, в общем столько запасов, что их хватило бы на многие месяцы пути без спуска на землю, — таковы были техническое снаряжение и провизия корабля, не считая его знаменитой трубы.

Помимо этого, на борту была еще легкая нетонущая резиновая лодка. Она могла удерживать восемь человек на поверхности реки, озера или моря, когда оно спокойно.

Но, может быть, у Робура были и парашюты на случай возможных аварий? Нет, он не верил в катастрофы подобного рода. Валы винтов работали независимо один от других; остановка одних не прекращала движения других. Работы половины подъемных винтов было достаточно, чтобы поддерживать Альбатрос в его естественной стихии.

— С этим кораблем, — сказал Робур-завоеватель своим новым гостям, гостям помимо их желания, — с ним я являюсь властителем седьмой части света, большей, чем вместе взятые Австралия, Океания, Азия, Америка и Европа, властелином той воздушной Икарии[29], которая в один прекрасный день будет заселена тысячами икарийцев…

ГЛАВА VII, в которой, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс все еще не дают себя убедить

Председатель Уэлдонского института был ошеломлен, его коллега потрясен, но ни тот, ни другой не желали, чтобы кто-нибудь был свидетелем их испуга. И это, конечно, вполне естественно.

Что касается слуги Фриколина, то он не скрывал своего ужаса, чувствуя себя уносимым в пространство на каком-то воздушном корабле.

В это время подъемные винты над их головами вертелись с особой стремительностью. Но как ни велика была эта скорость вращения, ее можно было еще утроить, если бы Альбатросу понадобилось подняться в более высокие зоны.

Что касается двух винтов на горизонтальных осях, сообщавших кораблю поступательное движение, то они работали умеренным ходом и заставляли корабль двигаться со скоростью всего лишь двадцати километров в час.

Наклонившись через перила палубы, пассажиры Альбатроса могли заметить длинную извилистую ленту воды, извивающуюся, как ручей, по неровной местности среди нескольких лагун, освещенных в эту минуту косыми лучами солнца. В действительности этот ручей был рекой и даже одной из наиболее важных на данной территории. На левом берегу вырисовывалась горная цепь, конец которой терялся вдали.

— Вы скажете нам, где мы находимся? — спросил дядюшка Прудэнт голосом, дрожащим от негодования.

— Я не вижу в этом — необходимости, — ответил Робур.

— А не скажете ли вы, куда мы направляемся? — прибавил Фил Эвэнс.

— В пространство!

— И это будет продолжаться…

— Столько, сколько потребуется.

— Может быть, дело идет о кругосветном путешествии? — спросил ироническим тоном Фил Эвэнс.

— Более того, — ответил Робур.

— Но если такое путешествие нас не устраивает? — возразил дядюшка Прудэнт.

— Нужно, чтобы оно вас устроило!

Вот приблизительно характер отношений, которые устанавливались между хозяином Альбатроса и его гостями, чтобы не сказать — его пленниками. Но сначала ему, очевидно, хотелось дать им время притти в себя, полюбоваться изумительным кораблем, который уносил их в лазурную высь, и, несомненно, выразить свое удивление его изобретателю. Поэтому Робур удовольствовался тем, что стал шагать с одного конца палубы на другой, разрешая «гостям» на свободе осматривать расположение машин и все оборудование корабля или сосредоточить свое внимание на пейзаже, который рельефно развертывался далеко внизу.

— Дядюшка Прудэнт, — сказал тогда Фил Эвэнс, — если я не ошибаюсь, мы летим теперь над центральной частью Канады. Эта река, которая течет в северо-западном направлении, — река Святого Лаврентия. Город, который мы сейчас оставляем позади, — это Квебек.

Это был действительно старый город Шамплэна. Покрытые жестью крыши его домов сверкали на солнце, как рефлекторы. Очевидно, Альбатрос дошел до 56-го градуса северной широты, и этим можно было объяснить более ранний рассвет и большую продолжительность зари.

— Да, — продолжал Фил Эвэнс, — это безусловно он, город, расположенный амфитеатром, с крепостью на одном из холмов, Гибралтар Северной Америки. Вот его соборы — английский и французский; вот его таможня с ее куполообразной крышей, на которой развевается британский флаг!..

Фил Эвэнс не успел еще докончить фразы, как столица Канады начала уже исчезать вдали. Корабль входил теперь в небольшую гряду облаков, которые постепенно скрывали от его пассажиров поверхность земли. Заметив, что председатель и секретарь Уэлдонского института, видимо, заинтересованы техническим оборудованием Альбатроса, Робур подошел к ним и сказал:

— Ну что же, господа, теперь вы верите в возможность воздушных сообщений при помощи машин, «более тяжелых, чем воздух»?

Было трудно не соглашаться с очевидностью, но дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс не ответили ничего.

— Вы молчите? — продолжал инженер. — Без сомнения, это голод мешает вам говорить. Но если я взял на себя миссию поднять вас в воздух, не думайте, что я не сумею накормить вас чем-нибудь другим, помимо этой малопитательной среды. Первый завтрак уже ждет вас.

Так как оба — и дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс — остро чувствовали необходимость подкрепиться, то им было не до церемоний. Один завтрак ни к чему не обязывал, а когда Робур спустит их на землю, они сумеют проявить по отношению к нему полную свободу действий. Тотчас же обоих коллег провели на кормовую рубку в маленькую «дайнинг-рум» — столовую, где стоял хорошо сервированный стол. Там им надлежало обедать в течение всего путешествия отдельно от остального персонала Альбатроса. В числе блюд за столом были разные консервы и особый хлеб, сделанный из равных частей муки и мелко промолотого мяса с небольшим количеством свиного сала. Хлеб этот, сваренный в воде, дает прекрасный суп.

В свою очередь не был забыт и Фриколин. В носовой рубке он нашел крепкий бульон, сделанный из такого же хлеба. Он испытывал сильный голод, но челюсти его дрожали от страха и отказывались работать.

— А вдруг это сломается! — повторял несчастный негр.

Час спустя дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс снова появились на палубе. Робура там уже не было. На корме, в своей застекленной рубке, рулевой не спускал глаз с компаса и с полным спокойствием, без всяких колебаний вел корабль по пути, указанному инженером. Что касается остального экипажа, то все, очевидно, завтракали там, где работали, и только один помощник механика, наблюдавший за машинами, шагал от одной рубки к другой.

Но если скорость корабля была в это время и очень велика, двое коллег не могли еще ясно осознать это, хотя Альбатрос уже вышел из облаков и внизу, на расстоянии в тысячу пятьсот метров, виднелась земля.

— Этому просто не верится, — сказал Фил Эвэнс.

— Ну и не будем верить, — ответил дядюшка Прудэнт.

Они перешли теперь на нос корабля и устремили взгляды на западную часть горизонта.

— А, еще новый город! — сказал Фил Эвэнс.

— Узнаёте вы его?

— Да. Мне кажется, что это Монреаль.

— Но мы ведь покинули Квебек всего только два часа назад, не более.

— Это доказывает, что корабль идет со скоростью по меньшей мере двадцать пять лье в час.

Такова была действительная скорость Альбатроса. Если она не беспокоила пассажиров, то это объяснялось тем, что они шли теперь по направлению ветра. В тихую погоду такая скорость не очень приятна, так как она почти равняется скорости экспресса; при встречном же ветре было бы совершенно невозможно ее переносить.

Фил Эвэнс не ошибся: внизу, далеко внизу виднелся Монреаль, который легко можно было узнать по его заключенному в трубу мосту Виктория-бридж, переброшенному через реку Св. Лаврентия, подобно тому как железнодорожный виадук переброшен через венецианскую лагуну. Далее были видны его широкие улицы и громадные магазины, его банки, словно дворцы, собор, недавно построенный по образцу собора св. Петра в Риме, и, наконец, его Мон-Роаяль, который высится над городом и превращен в великолепнейший парк.

Фил Эвэнс, уже раньше бывавший в главных городах Канады, распознавал некоторые из них, не обращаясь с вопросами к Робуру. После (Монреаля в половине второго ночи они пролетели над городом Оттавой. Его водопады, видимые сверху, были похожи на колоссальный котел кипящей воды, переливающейся через край. Это создавало исключительную по своей грандиозности картину.

— А вот дворец парламента, — сказал Фил Эвэнс, указывая на нечто похожее на нюрнбергскую игрушку, возвышавшееся на одном из холмов.

Эта «игрушка» своей разноцветной керамикой была так же похожа на здание лондонского парламента, как монреальский собор был похож на собор св. Петра в Риме. Нельзя было сомневаться в том, что это город Оттава. Мало-помалу он стал уменьшаться на горизонте и скоро превратился в одно светящееся пятно.

Было около двух часов, когда Робур снова явился в сопровождении Тома Тернера. Робур сказал ему всего три слова, и тот не замедлил передать их своим двум помощникам, из которых один находился в передней, носовой рубке, а другой — в задней, кормовой. Тотчас же по знаку Тома Тернера рулевой изменил курс Альбатроса на два градуса ближе к юго-западу… Непосредственно после того дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс почувствовали, что поступательные винты завертелись с гораздо большей скоростью.

В действительности (эта скорость могла быть еще вдвое большей. Она могла превзойти все, что было достигнуто самыми быстроходными машинами в наземных сообщениях.

Последняя скорость — скорость урагана, который выворачивает с корнем деревья, скорость того страшного ветра, который во время грозы 21 сентября 1881 года в Кагоре доходил до цифры сто девяносто четыре километра в час. Это средняя скорость почтового голубя, которую превосходит только полет обыкновенной ласточки, делающей шестьдесят семь метров, и стрижа, делающего восемьдесят девять метров в секунду.

Нужно ли теперь прибавлять, что появление феномена, так заинтересовавшего жителей Старого и Нового Света, было не чем иным, как воздушным кораблем инженера Робура?

Труба, так громко звучавшая среди воздушных сфер, была трубой Тома Тернера, а флаг, развевавшийся на самых высоких точках Европы, Азии и Америки, был флагом Робура-завоевателя и его Альбатроса. И если до сих пор инженер прибегал к некоторым предосторожностям, чтобы его не увидели, если он предпочитал путешествовать по ночам, светя иногда своими электрическими фонарями, а днем исчезал над облаками, то теперь он будто уже не хотел скрывать тайны своего завоевания. Если он явился в Филадельфию и присутствовал на заседании Уэлдонского института, то Не для того ли, чтобы поделиться своим изумительным открытием?

Мы знаем, как Робур был принят в клубе, и увидим, к каким мерам он хотел прибегнуть по отношению к его председателю и секретарю.

Робур подошел к двум коллегам, которые старались показать, что они вовсе Не удивлены тем, что видели и в чем убеждались помимо своей воли. Без сомнения, в черепах этих двух англо-саксов гнездилось такое упрямство, побороть которое ему было трудно. В свою очередь, Робур не хотел показать, что он это замечает. Будто продолжая начатый разговор, прерванный часа два тому назад, он сказал:

— Вы, без сомнения, спрашиваете себя, в состоянии ли наш корабль, так изумительно подходящий для воздушных сообщений, двигаться с еще большей скоростью? Не было бы смысла завоевывать воздушное пространство, если бы он не был в состоянии «пожирать» его. Я добивался, чтобы воздух был для меня прочной точкой опоры; таким он и оказался. Я понял, что для борьбы с ветром нужно быть только сильнее его, и я сумел стать сильнее. Никакие паруса не нужны для того, чтобы нести меня вперед; никакие весла, никакие колеса — чтобы меня толкать; не нужны никакие рельсы, чтобы ускорять мой ход. Мне нужен воздух — и это все. Воздух, который окружает меня подобно тому, как вода окружает подводную лодку; воздух, в котором мои винты вертятся, подобно винтам парохода. Вот каким образом я разрешил задачу авиации. Вот что никогда не будет в состоянии сделать ни один воздушный шар, ни одно судно, более легкое, чем воздух.

Ответом было полное молчание обоих коллег, что, однако, нимало не смутило инженера. Он удовольствовался тем, что слегка улыбнулся, и сказал:

— Вы, может быть, спросите меня, обладает ли Альбатрос такой же способностью перемещаться вертикально, как и горизонтально? Другими словами, может ли он при необходимости подняться в более высокие зоны, уподобляясь в этом отношении аэростатам? На это могу ответить только одно: я не советовал бы вам заставлять ваш аэростат Вперед вступать в борьбу с Альбатросом.

Оба коллеги только пожали плечами. Возможно, что именно при таком маневре они и рассчитывали поймать инженера.

Робур подал знак, и поступательные тяговые винты вскоре остановились. Альбатрос пролетел еще милю и замер в неподвижности.

По другому знаку Робура подъемные винты завертелись с такой быстротой, какую можно сравнить только со скоростью сирен при акустических опытах. Звук «фррр…» повысился почти на целую октаву в гамме звуков. Однако постепенно интенсивность его ослабла из-за чрезмерной разреженности воздуха. Корабль стал подниматься совершенно вертикально подобно жаворонку, издающему в пространстве свой резкий крик.

— Хозяин!.. Хозяин!.. — повторял Фриколин. — Только бы это не сломалось!

Презрительная усмешка была ответом Робура.

Через несколько минут Альбатрос достиг высоты двух тысяч семисот метров, что раздвигало кругозор до семидесяти миль, а затем поднялся на четыре тысячи метров, как показывал барометр, упавший до четырехсот восьмидесяти миллиметров. По окончании этого испытания Альбатрос снова спустился. Уменьшение давления в высоких слоях атмосферы вызывает уменьшение кислорода в воздухе, а следовательно, и в крови, что бывает причиной серьезных несчастных случаев, от которых пострадало уже несколько воздухоплавателей. Робур не считал нужным подвергать свой экипаж такому риску.

Альбатрос опустился поэтому до той высоты, которую он, повидимому, предпочитал, и его поступательные винты снова завертелись с еще большей скоростью, увлекая корабль на юго-запад.

— Итак, господа, — сказал инженер, — если вас интересовали такие маневры и об этом именно вы спрашивали друг друга, то сейчас вы должны быть вполне удовлетворены.

И, перегнувшись через перила палубы, он замолчал, углубившись в созерцание того, что находилось в поле его зрения. Когда же он обернулся, то увидел председателя и секретаря Уэлдонского института прямо перед собой.

— Инженер Робур, — сказал дядюшка Прудэнт, тщетно стараясь сдерживать себя, — мы вовсе не задавали себе тех вопросов, какие вы нам приписываете, но вам мы хотели бы задать один вопрос, на который, надеемся, вы не откажетесь ответить!

— Говорите!

— По какому праву вы набросились на нас в Филадельфии, в Фермонтском парке? По какому праву заперли нас здесь? По какому праву увлекаете нас против нашей воли в это воздушное путешествие?

— А по какому праву, господа сторонники машин, «более легких, чем воздух», по какому праву вы меня оскорбляли, кричали на меня, так угрожали мне в вашем клубе, что остается удивляться, как я мог выбраться оттуда живым?

— Задавать новые вопросы не значит отвечать, — возразил Фил Эвэнс, — и я повторяю: по какому праву…

— Вы желаете это знать?

— Да, пожалуйста!

— По праву более сильного!

— Это цинично!

— Но это так!

— И в течение какого времени, гражданин инженер, — спросил дядюшка Прудэнт, который наконец не выдержал, — как долго вы намерены… этим правом пользоваться?

— Как можете вы, господа, — ответил ироническим тоном Робур, — задавать мне подобный вопрос, когда вам достаточно опустить глаза, чтобы наслаждаться невиданным зрелищем, единственным в мире?

Альбатрос в это время отражался в громадном водном зеркале озера Онтарио. Он как раз перелетал через страну, так поэтично воспетую Купером. Затем он продолжал свой путь вдоль южного берега этого колоссального бассейна, направляясь к знаменитой реке, которая переливает сюда воды озера Эри, разбивая их своими водопадами. Внезапно, в одно мгновение, величественный гул надвигавшейся бури долетел до слуха пассажиров Альбатроса. Атмосфера заметно охладилась, будто влажный туман внезапно проник в воздушные сферы.

Внизу в форме лошадиной подковы катилась громадная масса воды. Точно гигантский хрустальный поток, мчалась она среди тысячи радуг, которые создавало преломление солнечных лучей. Зрелище дивной красоты!

Над этими речными порогами узенький мостик, казавшийся туго натянутой проволокой, соединял один берег с другим. Немного ниже мелькнул висячий мост, по которому полз в эту минуту железнодорожный состав, направлявшийся с канадского берега на американский.

— Ниагарский водопад! — вскричал Фил Эвэнс.

Этот крик вырвался у него невольно, в то время как дядюшка Прудэнт употреблял все усилия, чтобы не восторгаться вслух этими чудесами. Минутой позже Альбатрос уже миновал реку, отделяющую Соединенные штаты от Канады, и летел над громадной территорией Северной Америки.

ГЛАВА VIII, из которой читатель увидит, что Робур решился ответить на предложенный ему важный вопрос

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс нашли в одной из кают в кормовой рубке две прекрасные походные кровати, белье и платье в достаточном количестве, так же как плащи и пледы. Ни один трансатлантический пароход не мог бы предоставить им большего комфорта. И если они не сразу заснули, то лишь потому, что им не хотелось спать — беспокойство и волнение гнали от них сон. Что ждало их впереди? Какие испытания? Чем могла закончиться вся эта история и чего, в сущности, добивался инженер Робур? Было о чем задуматься.

Что касается лакея Фриколина, то его поместили на носу корабля, в каюте, смежной с каютой главного повара Альбатроса. Такое соседство не могло ему не нравиться. Он любил быть среди «великих мира сего». Но когда в конце концов он заснул, то во сне видел только несчастные случаи страшных падений с высоты на землю, ужасные падения, которые сделали из его сна сплошной кошмар. Между тем ничто не могло быть более спокойным, чем путешествие в атмосфере, в которой к вечеру стихло всякое дуновение ветра.

На другой день, 14 июня, в пять часов дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс прогуливались по палубе корабля. С вечера здесь ничего не изменилось: на носу, как всегда, виднелась фигура вахтенного, на корме — фигура рулевого.

Но для чего нужен был здесь вахтенный? Разве можно было опасаться столкновения с каким-нибудь другим подобным же кораблем? Конечно, нет! Ведь Робур еще не нашел себе до сих пор подражателя. Что же касается встречи с каким-нибудь аэростатом, реющим в воздухе, то шанс на такую встречу был так мал, что с ним можно было не считаться. Во всяком случае, тем хуже было бы для аэростата, так как от его столкновения с Альбатросом произошло бы то же самое, что с глиняным горшком при столкновении с чугунным.

Но, в конце концов, могло ли случиться такое столкновение?

Да! Не исключалась возможность, что корабль мог потерпеть крушение, подобно судну в море, если бы какая-нибудь гора, которую он не смог бы обойти или перелететь, оказалась на его пути. Горные хребты являлись воздушными рифами, которых Альбатросу надо было избегать, подобно тому как морские суда избегают подводных рифов. Инженер дал указания, чтобы Альбатрос шел выше вершин горных цепей. А так как вскоре предстояло лететь над очень гористой местностью, то следовало быть настороже, если воздушный корабль несколько отклонится от намеченного пути.

Разглядывая страну, раскинувшуюся внизу, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс заметили обширное озеро, к южной части которого приближался Альбатрос. Из этого они заключили, что за ночь они пролетели все озеро Эри. И так как корабль двигался теперь в западном направлении, то они должны были вскоре достигнуть границы озера Мичиган.

— В этом нельзя сомневаться, — сказал Фил Эвэнс. — Масса крыш там, на горизонте, — это Чикаго.

Он не ошибся. Это был именно тот город, в котором сходились семнадцать железнодорожных путей, город, названный Царицей Запада, обширнейший резервуар, в который вливается все, что производят штаты Индиана, Охайо, Висконсин и Миссури — словом, все провинции, образующие западную часть Соединенных штатов.

Дядюшка Прудэнт, вооруженный великолепным морским биноклем, который он нашел в своей рубке, без труда распознавал главнейшие здания города. В свою очередь, его коллега мог указать ему на церкви, общественные здания, многочисленные элеваторы и громаднейший отель Шермана, напоминавший собою колоссальную игральную кость с очками в виде многих сотен окон, расположенных на всех его фасадах.

— Так как это Чикаго, — сказал дядюшка Прудэнт, — то, значит, нас отнесло немного более к западу, чем было надо, чтобы вернуться к пункту, с которого мы начали свое воздушное путешествие.

Действительно, Альбатрос все продолжал удаляться по прямой линии от столицы Пенсильвании.

Но если бы дядюшка Прудэнт захотел убедить Робура в необходимости направить путь на восток, он не мог бы этого сделать в данную минуту. Инженер, повидимому, не торопился покинуть свою каюту, оттого ли, что он был очень занят, а может быть, просто потому, что он еще не проснулся. Поэтому коллегам пришлось отправиться завтракать, не повидав его.

Скорость хода Альбатроса с вечера не изменилась. Ветер дул с востока, и потому скорость никого не стесняла. Так как термометр спускается в среднем только на один градус при подъеме в сто семьдесят метров, то температура на высоте была вполне переносимая. Вот почему, ожидая появления инженера, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс могли спокойно прогуливаться «под сенью», если можно так выразиться, винтов, вращавшихся с такой быстротой, что их мелькавшие лопасти сливались в прозрачные диски.

Штат Иллинойс был, таким образом, пройден до самой своей северной части менее чем в два с половиной часа. Лететь надо было над «Отцом вод» — над рекой Миссисипи, по которой ходили двухпалубные пароходы; с высоты они казались маленькими лодками. А вслед за тем Альбатрос направил свой полет через штат Айова, главный город которого, тоже Айова, был виден уже с одиннадцати часов утра.

Несколько невысоких горных цепей, вернее — холмов, извивалось по территории этого штата в направлении с юга на северо-запад. Их незначительная высота не требовала большого подъема корабля; к тому же эти холмы, или «блеффы», вскоре сделались еще более низкими и перешли в равнину штата Айова, протянувшуюся по всей западной части этого штата и захватившую часть территории штата Небраска. Эти обширнейшие прерии раскинулись вплоть до самых Скалистых гор. Там и сям виднелись многочисленные небольшие реки, притоки реки Миссури. По берегам их пестрели города и селения, встречавшиеся, однако, все реже, по мере того как Альбатрос ускорял свой полет над землями далекого Запада.

В этот день не произошло ничего особенного.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс были предоставлены самим себе. Они едва заметили Фриколина, лежавшего на носу Альбатроса. Негр закрывал глаза, чтобы ничего не видеть. А между тем он не был подвержен головокружениям, как можно было думать. K тому же при отсутствии постоянных ориентировочных пунктов головокружение не могло бы и проявиться, как бывает при наблюдениях с крыш высоких зданий.

Вас не затягивает бездна, когда вы находитесь в корзине воздушного шара или на палубе воздушного корабля, так как здесь вы видите под ногами не бездну, а линию горизонта, которая поднимается выше ваших глаз и окружает вас со всех сторон.

В два часа Альбатрос пролетел над городом Омахой, на границе штата Небраска, представляющим собой центральный пункт Трансокеанского железнодорожного пути, длиной в тысячу пятьсот лье, между Нью-Йорком и Сан-Франциско. На момент показались желтоватые воды реки Миссури, а потом и город с его деревянными и кирпичными домами, расположенный в самом центре этого богатого бассейна, подобно пряжке на том железном поясе, который стягивает Северную Америку в ее талии. В то время как пассажиры Альбатроса разглядывали во всех подробностях эту местность, жители Омахи не могли не заметить над собой удивительный воздушный корабль. Но и их изумление при виде Альбатроса в воздухе не могло превзойти удивления председателя и секретаря Уэлдонского института, когда они оказались так неожиданно его пассажирами.

Во всяком случае, это был факт, который газеты США не могли обойти молчанием. Только в нем можно было найти объяснение удивительному явлению, которым с некоторых пор интересовался весь мир.

Час спустя Омаха осталась позади. Скоро стало ясно, что корабль уклоняется в восточном направлении, отходя все больше от реки Плэтт, по долине которой проложен Тихоокеанский железнодорожный путь через прерию. Это не могло, конечно, обрадовать дядюшку Прудэнта и Фил Эвэнса.

— Так, значит, эта бессмысленная идея отвезти нас к антиподам выполняется всерьез? — спросил один.

— И против нашего желания, — прибавил другой.

— Но пусть этот Робур будет осторожным! Я не из тех, кто позволит ему распоряжаться нами!

— Так же, как и я, разумеется, — сказал Фил Эвэнс. — Но только послушайте меня, дядюшка Прудэнт, старайтесь себя сдерживать.

— Мне сдерживаться?!.

— Да, сохраните свой гнев для более подходящего момента.

Около пяти часов, перелетев через Черные горы, покрытые елями и кедрами, Альбатрос летел над той территорией, которая правильно названа Бесплодными землями штата Небраска. Эти земли представляют собой сплошной хаос холмов и обломков каких-то гор цвета охры. Как будто кто-то бросил эти горы с большой высоты и при падении они разбились на куски. Видимые издали горные глыбы принимали самые фантастические формы. Там и сям среди громадных масс осколков чудились развалины средневековых городов с крепостями, башнями и замками. В действительности же эти бесплодные земли представляли собой только одно колоссальное кладбище, где массами белеют останки толстокожих и черепахоподобных животных и даже, как говорят, кости ископаемых людей, принесенные сюда во время какой-то стихийной катастрофы первых веков, неизвестной до сих пор.

К вечеру весь бассейн реки Плэтт остался позади. Теперь равнина тянулась до самых крайних границ горизонта, очень приподнятого благодаря высоте, на которой находился Альбатрос.

В течение ночи больше не было слышно ни резких гудков паровозов, ни глухих свистков речных пароходов, нарушавших тишину небесного свода, усыпанного звездами. Только продолжительное мычание изредка доносилось до корабля, шедшего теперь ближе к земле. То были голоса бизонов, бродивших многочисленными стадами по равнине в поисках воды и пастбищ. Когда же они умолкали, то волнение высокой травы под их ногами производило глухой шум, похожий на шум надвигавшегося наводнения. Он резко отличался от не умолкавшего ни на минуту дрожащего гула винтов корабля.

По временам слышался то вой волка, лисицы или дикой кошки, то вой койотов[30], названных так за их громкий, резкий лай.

В чистом воздухе ночи чувствовались порой запахи мяты, шалфея и полыни, смешанные c сильным ароматом хвойных деревьев. Наконец, чтобы отметить все звуки, доходившие с земли, скажем об одном страшном до жути звуке, который на этот раз не был лаем койотов. То был крик краснокожего, который ни один переселенец не мог бы спутать с криком диких зверей.

На следующий день, 15 июня, около пяти часов утра Фил Эвэнс вышел из своей каюты. Может быть, сегодня ему удастся наконец повидать инженера Робура?

Желая узнать, почему тот не появлялся накануне, он обратился к его главному помощнику Тому Тернеру. Том Тернер, родом англичанин, был человек лет сорока пяти, широкий в плечах, коренастый, с железным телосложением и с громадной головой, характерной для всех портретов Гогарта, на которых художник точно воспроизводил все некрасивые Мерты саксонской расы. Желающие проверить могут взглянуть на четвертую гравюру в книге Harlots Progress, они найдут там голову Тома Тернера, посаженную на плечи тюремного сторожа, и, вероятно, Согласятся, что эта физиономия не внушает большого доверия.

— А что, сегодня мы увидим наконец инженера Робура? — спросил Фил Эвэнс.

— Не знаю, — ответил Том Тернер.

— Излишне спрашивать, вышел ли он куда-нибудь?

— Может быть.

— А когда он вернется?

— Повидимому, когда окончит свои дела.

С этими словами Том Тернер вернулся в свою рубку.

Пришлось удовольствоваться этим ответом, мало успокоительным. Показания компаса говорили, что они продолжали итти в северо-западном направлении.

Какой контраст между чахлой растительностью Бесплодных земель, покинутых Альбатросом с наступлением ночи, и тем пейзажем, который постепенно раскрывался внизу!

Пролетев после Омахи около тысячи километров, корабль находился теперь над страной, которую Фил Эвэнс не мог узнать по той простой причине, что он никогда там не бывал. Несколько фортов, построенных с целью задержать вторжение индейцев, виднелось на вершинах холмов, — фортов, построенных не из камня, а из деревянных досок. Мало селений и очень мало жителей во всей этой местности, так не похожей на золотоносные территории Колорадо, находившиеся несколькими градусами южнее.

Вдали начинал вырисовываться, пока еще очень неясно, ряд горных вершин, края которых в лучах восходящего солнца казались золотисто-огненными.

То были Скалистые горы. Вставая в это утро, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс были охвачены ощущением резкого холода. Но это понижение температуры не было вызвано переменой погоды, так как солнце светило необыкновенно ярко.

— Должно быть, Альбатрос поднялся еще выше, — сказал Фил Эвэнс.

Действительно, барометр, повешенный на наружной стороне двери центральной рубки, упал до пятисот сорока миллиметров, что указывало на высоту приблизительно в три тысячи метров. Такая высота была необходима во избежание возможных неприятностей вследствие рельефа земной поверхности.

К тому же часом раньше Альбатросу пришлось пролететь над высотой в четыре тысячи метров, судя по тому, что позади виднелись горы, покрытые вечными снегами.

Что это была за страна, ни дядюшка Прудэнт, ни его спутник узнать не могли. За ночь Альбатрос мог несколько раз менять свой курс, уклоняясь то к северу, то к югу, двигаясь с исключительной скоростью, и это могло спутать все их соображения.

Тем не менее, обсудив различные предположения, более или менее вероятные, они остановились на следующем: эта территория, окруженная цепью гор, должна была быть той самой, которая актом, имевшим место в марте 1872 года, была объявлена Национальным парком Соединенных штатов.

Эта удивительная местность действительно была достойна названия парка — парка с горами вместо холмов, с озерами вместо прудов, с реками вместо ручьев, с горными цирками вместо садовых лабиринтов и с гейзерами изумительной мощности вместо фонтанов.

Спустя несколько минут Альбатрос уже летел над рекой Иэллоустон, оставив вправо горную вершину Стэвенсон, и вскоре был над громадным озером, носящим название этой же реки.

Какое разнообразие в изгибах берегов этого бассейна! Пляжи его, усыпанные осколками вулканического стекла и мелкими кристаллами, отражают солнце тысячами своих крохотных граней. Как капризно расположены острова на поверхности его вод и какую лазурь отражает это гигантское зеркало! А вокруг озера, одного из самых высоких на земном шаре, какая масса всякого рода пернатых: пеликанов, лебедей, чаек, гусей и северных красных утокнырков! В некоторых местах берега этого озера, очень крутые, покрыты сплошной зеленью деревьев — елей и лиственниц, у подножья круч клубятся бесчисленные облака. То пары воды, вырывающиеся из-под почвы, как из колоссального резервуара, в котором вода находится в состоянии постоянного кипения благодаря действию подземных огней.

Для повара был случай сделать большой запас форелей — единственной рыбы, которая во множестве водится в Иэллоустонском озере. Но Альбатрос продолжал оставаться на высоте, исключавшей возможность заниматься рыбной ловлей, которая, без сомнения, была бы изумительно богатой.

Через три четверти часа озеро осталось позади, и Альбатрос летел над местностью, изобилующей теми гейзерами, которые соперничают с самыми великолепными гейзерами Исландии.

Облокотившись на перила палубы, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс любовались водяными фонтанами, устремлявшимися ввысь как бы для того, чтобы снабдить корабль водой. Среди этих гейзеров интересны Веер, струи которого устремляются вверх правильными сверкающими полосами, Крепкий замок, Верный старик с радужной короной на конце своих струй и, наконец, Гигант, подземная мощь которого вздымает столбы воды окружностью в двадцать футов на высоту двухсот футов.

Эту картину, несравнимую ни с какими другими, Робур, повидимому, изучил давно уже во всех подробностях, так как на палубу он не выходил. Неужели же он дал своему кораблю взлететь над этим парком только для того, чтобы доставить удовольствие своим гостям? Как бы то ни было, он не счел нужным выйти на палубу выслушивать их благодарности. Не пришел он и позднее, во время перелета Альбатроса через Скалистые горы, около семи часов утра.

Известно, что эта горная цепь тянется, подобно колоссальному спинному хребту, через всю Северную Америку и служит как бы продолжением Мексиканских Анд. В Скалистых горах, цепь которых имеет в длину три тысячи пятьсот километров, находится вершина Джемс, достигающая высоты в двенадцать тысяч футов.

Увеличивая скорость вращения своих крыльев, подобно тому как это делает птица в высоких слоях атмосферы, Альбатрос мог бы, конечно, перелететь и через самые высокие вершины этой цепи, чтобы сразу очутиться в Орегоне или в Юта. Но это не понадобилось, потому что горные перевалы позволяли перелететь через горную цепь, минуя хребет.

Есть несколько подобных проходов, или каньонов, — особый вид коридоров, более или менее узких, через которые можно пробраться на ту сторону горной цепи, не взбираясь на вершину. Одним из них, именно Бриджерским перевалом, пользуется Тихоокеанская железная дорога, чтобы проникнуть на территорию мормонов[31]. Другие перевалы находятся севернее или южнее. Одним из них и воспользовался Альбатрос, уменьшив предварительно свою скорость, чтобы не ударяться о стенки узкого коридора. Рулевой вел корабль так искусно, как он вел бы какое-нибудь судно на матче Королевского клуба на Темзе. Получилось действительно нечто изумительное. Это было неприятно двум врагам летных машин, более тяжелых, чем воздух, но они все же не могли не поражаться безукоризненной маневренности Альбатроса.

Менее чем в два с половиной часа громадная горная цепь была оставлена позади, и корабль полетел с прежней скоростью — сто километров в час. Теперь он держал курс на юго-запад, чтобы при своем приближении к земле срезать наискось территорию штата Юта. Альбатрос уже спустился на несколько сот метров, когда до слуха дядюшки Прудэнта и Фил Эвэнса донеслись свистки паровоза.

То был один из поездов Тихоокеанской железной дороги, направлявшийся к городу Большого Соленого Озера. Повинуясь секретному приказанию, Альбатрос быстро опустился еще ниже, чтобы следовать за поездом, мчавшимся на всех парах. Воздушный корабль был немедленно замечен. Несколько голов показалось в дверях вагонов. Затем многочисленные пассажиры заполнили площадки, которые соединяют американские вагоны, и некоторые из них храбро вскарабкались на крыши, чтобы лучше видеть редкое зрелище.

Громкие крики: «Гип-гип, ура!» раздавались в воздухе. Но и они не заставили Робура выйти на палубу корабля.

Альбатрос спустился еще ниже, умерив работу подъемных винтов, и замедлил свой ход, чтобы не опередить поезда. Это легко удалось ему. Он летел над поездом, как какой-то гигантский жук. Но Альбатрос мог без труда превратиться и в гигантскую хищную птицу. Он свободно маневрировал то вправо, то влево, быстро устремлялся вперед и возвращался назад. В ответ на горделиво поднятый флаг, черный с золотым солнцем, начальник железнодорожного состава стал приветствовать воздушный корабль тридцатисемизвездным флагом Американских штатов. Тщетно оба пленника пытались воспользоваться случаем дать весть о себе. Тщетно председатель Уэлдонского института надрывался, крича:

— Я — дядюшка Прудэнт из Филадельфии!

А его секретарь:

— Я — Фил Эвэнс, его коллега!

Крики эти терялись в тысячных возгласах «ура», которыми выражали свой восторг пассажиры поезда.

Тем временем три-четыре человека из экипажа Альбатроса появились на палубе, и один из них, подражая морякам, обгоняющим какое-нибудь менее быстроходное судно, протянул поезду конец каната, насмешливо предлагая взять его на буксир.

Вслед за этим Альбатрос продолжал свой путь, развив обычную скорость, и вскоре оставил экспресс далеко за собой.

Около часа пополудни вдали показался огромный диск — колоссальный рефлектор, отражавший солнечные лучи.

— Очевидно, это столица мормонов Солт-Лэйк-Сити, — сказал дядюшка Прудэнт.

Действительно, то был город Большого Соленого Озера, а диск оказался круглой крышей табернакля[32], в котором могли бы удобно разместиться до десяти тысяч верующих. Подобно выпуклому зеркалу, его крыша отбрасывала солнечные лучи по всем направлениям.

Но вся эта картина скоро исчезла, как тень. Держа курс на юго-запад, Альбатрос развил скорость, которая превосходила скорость ветра.

Вскоре корабль летел над штатом Невада и его сереброносной территорией. Только одна Сиерра отделяет этот район от золотоносных земель Калифорнии.

— Нет сомнения, — сказал Фил Эвэнс, — что мы увидим Сан-Франциско еще до наступления ночи.

Было шесть часов вечера, когда цепь Сиерра-Невадских гор была пересечена через ущелье Трэки, по которому проложен железнодорожный путь. Оставалось около трехсот километров, чтобы долететь если не до Сан-Франциско, то, во всяком случае, до Сакраменто, столицы штата Калифорния.

Скорость Альбатроса! была теперь такова, что еще до восьми часов на западном горизонте показался купол Капитолия. Вскоре и он исчез на противоположной стороне. В это время на палубе появился Робур. «Узники» подошли к нему.

— Инженер Робур, — сказал дядюшка Прудэнт, — мы уже у границы Америки. Полагаем, что шутка окончилась.

— Я никогда не шучу, — ответил Робур.

Он дал знак. Альбатрос начал быстро опускаться, но настолько стремительно, что пришлось укрыться в рубках. Едва дверь каюты закрылась, дядюшка Прудэнт воскликнул:

— Еще немного — и, мне кажется, я задушил бы его!

— Надо попытаться бежать, — ответил Фил Эвэнс. — Да… во что бы то ни стало.

В эту минуту до их слуха донесся глухой протяжный гул.

То гудело море, волны которого с шумом разбивались о прибрежные скалы.

Это был Тихий океан.

ГЛАВА IX, в которой Альбатрос сделал перелет в десять тысяч километров и закончил изумительный прыжок

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс твердо решили бежать.

Если бы персонал Альбатроса не состоял из восьми человек, отличавшихся исключительной силой, возможно, они решили бы с ними бороться. Очень дерзкий план мог бы сделать их хозяевами корабля, и они смогли бы, возможно, спуститься в каком-нибудь пункте Соединенных штатов. В плане был побег вдвоем, ибо трус Фриколин не мог итти в счет, об этом нечего было и думать. При невозможности действовать силой нужно было прибегнуть к хитрости, как только Альбатрос причалит к земле.

Фил Эвэнс пытался внушить этот план своему не в меру горячему коллеге, всегда готовому на безрассудные поступки, способные только ухудшить положение. Пока, во всяком случае, не было подходящего момента. Корабль мчался со всей быстротой над северной частью Тихого океана.

На следующее утро, 16 июня, с Альбатроса не было видно земли.

Какими длинными казались теперь ночи обоим коллегам! Они спешили каждое утро пораньше выходить из своей каюты. В этот день при их появлении на палубе заря на востоке уже занялась. Приближался день летнего солнцестояния. Это самый длинный день в году в Северном полушарии; на шестидесятой параллели ночей в это время почти совсем не бывает.

Что касается инженера Робура, то, может быть, по привычке, а может быть, умышленно он не торопился покинуть свою каюту. Когда же он вышел, то удовольствовался тем, что молча поклонился своим гостям, встретившись с ними на корме.

Наконец-то решился появиться на палубе и негр Фриколин. С покрасневшими от бессонницы глазами, с растерянным видом, с дрожащими руками, он двигался как человек, у которого почва колеблется под ногами. Со страхом бросил он взгляд на подъемные винты, работавшие с успокаивающей регулярностью, не слишком спеша. После этого все еще нетвердой походкой негр направился к перилам палубы и ухватился за них обеими руками, чтобы сохранить равновесие. Видимо, ему хотелось бросить взгляд на ту страну, над которой пролетал Альбатрос на высоте не более двухсот метров.

Прежде чем рискнуть на такой шаг, Фриколин должен был очень «взвинтить» себя. Ему нужно было вооружиться большой храбростью, чтобы подвергнуть свою особу такому испытанию!

Некоторое время он простоял неподвижно перед перилами, откинувшись всем корпусом назад; потом попробовал их покачать, чтобы убедиться в их прочности; потом выпрямился; потом нагнулся вперед; потом вытянул шею. Излишне говорить, что он проделывал все эти движения с закрытыми глазами. Но в конце концов он их открыл. Как он вскрикнул! Как стремительно отшатнулся от перил! Как быстро втянул голову в плечи! В глубине бездны он увидел безбрежный океан. Волосы, без сомнения, встали бы дыбом на его голове, если бы они не были так курчавы.

— Море!.. Море!.. — вскричал он.

И Фриколин упал бы на палубу, если бы старший повар не принял его в свои объятия.

Старший повар был родом француз и, возможно, гасконец, хотя имя его было Франсуа Тапаж[33]. Так или иначе, с детства вдыхал он в себя воздух, приносимый ветром от берегов Гаронны. Каким образом этот Франсуа Тапаж попал на службу к инженеру? Какие случайности привели к тому, что он входил теперь в состав экипажа Альбатроса? Никто этого не знал. Во всяком случае, этот хитрец говорил по-английски, как настоящий янки.

— Эй, стой же прямо! — вскричал он, награждая негра здоровым тумаком в бок.

— Мастер Тапаж, — проговорило это несчастное существо, бросая на работавшие винты безнадежные взгляды, — мастер Тапаж…

— К твоим услугам, Фриколин!

— Скажите, это… иногда… разбивается?

— Нет. Но кончится тем, что разобьется.

— Но почему? Почему?

— Потому что «все проходит, все приедается, все разбивается», как говорят на моей родине.

— Да ведь там, внизу, море!

— В случае падения лучше падать в море.

— Но ведь тогда утонешь!

— Утонешь, но не ра-зо-бьешь-ся вдре-без-ги! — ответил Франсуа Тапаж, произнося раздельно каждый слог.

Весь день 16 июня корабль летел с умеренной скоростью. Казалось, он почти касался поверхности океана, такого спокойного, насыщенного солнцем. Высота над уровнем моря составляла лишь около сотни футов.

Дядюшка Прудэнт и его компаньон предпочли остаться в своей рубке, чтобы не встречаться с Робуром, прогуливавшимся по платформе то в одиночестве, то с Томом Тернером. Работала только одна половина подъемных винтов. Этого было достаточно, чтобы поддерживать корабль в нижних зонах атмосферы. Персонал Альбатроса мог бы доставить себе удовольствие, занявшись рыбной ловлей для разнообразия в своем столе, если бы тихоокеанские воды изобиловали рыбой. Но на поверхности океана виднелось только несколько китов из породы желтобрюхих, размеры которых достигают двадцати пяти метров.

Это самые страшные китообразные звери северных морей. Профессиональные китоловы не решаются нападать на них, потому что они обладают исключительной силой. Тем не менее с помощью гарпунов или гарпунных ружей, которых было много на борту Альбатроса, эта ловля могла бы оказаться безопасной.

Но к чему такое ненужное избиение? Вероятно, для того, чтобы показать двум членам Уэлдонского института все маневры, на которые способен корабль, Робур захотел устроить охоту на одного из этих чудовищ. Услыхав крики: «Кит! Кит!», дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс вышли из своей каюты. Может быть, неподалеку окажется какое-нибудь китобойное судно? В таком случае для избавления из своей летной тюрьмы оба они способны были броситься в море, рассчитывая на счастливую случайность быть подобранными какой-нибудь лодкой.

Весь экипаж Альбатроса был уже на палубе. Все ждали.

— Итак, попробуем, мистер Робур? — спросил старший мастер Тернер.

— Да, Том, — ответил инженер.

В машинных рубках механик и его двое помощников были на своих местах, готовые выполнить по сигналам все приказания. Альбатрос не замедлил спуститься ниже и остановиться в пятидесяти футах над уровнем воды.

Вдали, в открытом море, не было видно ни единого судна и ни клочка земли, до которых председатель и секретарь Уэлдонского института могли бы доплыть, допуская, что Робур ничего не предпримет, чтобы вернуть их на борт корабля.

Несколько фонтанов воды, выброшенной сквозь дыхательные отверстия, указали местонахождение китов, поднявшихся на поверхность моря, чтобы набрать воздуху в свои легкие.

Том Тернер с одним из своих товарищей находился на носу корабля. Тут же лежал гарпун с гранатой калифорнийского производства, которые бросают при помощи особого ружья. Этот метательный снаряд представляет собой металлический цилиндр с гранатой, насаженный на стержень с зазубренным концом. На капитанском мостике стоял Робур и давал указания правой рукой механикам, левой — рулевому, жестами объясняя, что им делать. Он был полным властелином корабля. Трудно себе представить, с какой быстротой и точностью корабль выполнял все его приказания. Казалось, что это живое существо, душа которого Робур.

— Кит! Кит! — закричал снова Том Тернер.

Действительно, в эту минуту спина одного из китов появилась на расстоянии около восьмисот метров от Альбатроса. Альбатрос тотчас же устремился к нему сверху и остановился, когда был всего лишь в шестидесяти футах от кита.

Том Тернер приложил к плечу свое ружье, лежавшее на вилообразной подставке. Раздался выстрел, и снаряд, увлекая за собой длинную веревку, конец которой был привязан к палубе, попал в туловище кита. Граната, наполненная взрывчатым веществом, взорвалась и выбросила небольшой гарпун с двумя зазубринами, которые вонзились в тело животного.

— Внимание! — закричал Тернер.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, как ни дурно они были настроены, все же не могли не заинтересоваться этим зрелищем.

Кит, тяжело раненный, ударил по поверхности океана хвостом с такой силой, что водяные струи и брызги достигли носа корабля. Потом он нырнул на большую глубину. В это время с корабля травили канат, предварительно смоченный в воде, чтобы он не загорелся при трении.

Когда кит снова поднялся на поверхность моря, он стремительно понесся к северу, увлекая за собой Альбатрос, как на буксире. Впрочем, все поступательные винты были на это время остановлены. Решили предоставить полную свободу действий животному. Том Тернер должен был перерезать канат, в случае если бы кит снова нырнул и дальнейшая буксировка сделалась бы слишком опасной.

В течение получаса кит тащил за собой Альбатрос, но чувствовалось, что силы начинали ему изменять.

Тогда, по знаку Робура, помощники главного механика дали машине задний ход. Винты начали оказывать киту некоторое сопротивление, заставляя его таким образом постепенно приближаться к кораблю. Вскоре Альбатрос оказался в двадцати пяти футах над китом.

Хвост животного продолжал ударять с невероятной силой по поверхности воды, а когда кит переворачивался со спины на живот, то производил в море сильное волнение. Внезапно он привстал, если можно так выразиться, и нырнул в воду с такой быстротой, что Том Тернер едва успел ослабить канат.

В одну минуту корабль был притянут к самой воде. В том месте, где кит исчез, образовался целый водоворот, и масса воды перекатилась через палубу Альбатроса, как это случается на морском судне, когда оно несется против ветра и волн.

К счастью, одним ударом топора Том Тернер перерубил канат, и Альбатрос, освобожденный от буксировки, поднялся силой своих винтов в воздух на двести метров. Все эти маневры с кораблем Робур производил в полном спокойствии, не теряя ни на секунду своего хладнокровия.

Спустя несколько минут кит появился на поверхности воды, на этот раз уже мертвый. Со всех сторон к нему слетались морские птицы. Они так вопили, что могли оглушить целый конгресс!

Альбатрос, которому нечего было делать с тушей, продолжал свой путь, двигаясь к западу. На следующий день, 17 июня, в шесть часов утра на горизонте показалась земля. Это были полуостров Аляска и длинная гряда Алеутских островов.

Расстояние в две тысячи километров от Берингова моря, начиная с первых Алеутских островов и до крайнего пункта Камчатки, было пройдено в двадцать четыре часа. Привести в исполнение свой план бегства дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс уже не могли. Ни о каком успешном побеге не могло быть и речи ни на этих пустынных побережьях азиатских окраин, ни на берегах Охотского моря. Повидимому, Альбатрос направлялся в Японию или Китай. Пленники не оставляли своей мысли о побеге, если бы только была возможность довериться китайцам или японцам при остановке корабля.

Не сделает ли Альбатрос эту остановку?

Он не был похож ни на птицу, которая в конце концов устает после чересчур длинного перелета, ни на аэростат, после неизбежной утечки своего газа вынужденный спускаться. Провизии на борту хватило бы еще на много недель, а прочная конструкция корабля и всех его частей не знала износа.

18 июня днем Альбатрос миновал полуостров Камчатку, на котором с трудом можно было различить Петропавловск и Ключевскую сопку, а потом и Охотское море.

Утром 19 июня Альбатрос достиг Лаперузова пролива, между северной частью Японии и островом Сахалином, со стороны той узкой части пролива, в которую вливается громадная сибирская река Амур.

Вскоре поднялся очень густой туман, из которого Альбатрос вышел, поднявшись в более высокую зону. Однако туман не затруднял ему путь. Здесь не было ни высоких сооружений, на которые он мог бы наткнуться, ни гор, о которые он мог бы разбиться. Местность была довольно ровная. Но сырой туман был очень неприятен, потому что проникал во все уголки корабля. Поэтому пришлось подняться выше слоя тумана, имевшего толщину от трехсот до четырехсот метров. Подъемные винты завертелись с большей скоростью, и, выйдя из тумана, Альбатрос очутился на просторе, залитом солнцем.

В таких условиях дядюшке Прудэнту и Фил Эвэнсу было трудновато привести в исполнение план побега, даже если бы им и удалось покинуть корабль.

В этот день Робур, проходя мимо своих пленников, остановился и сказал им с таким видом, будто не придавал своим словам никакого значения:

— Господа, парусные суда или пароходы, затерявшиеся в туманах и ищущие выхода, всегда испытывают большие затруднения. Они могут двигаться, лишь подавая сигналы свистком или рожком. Им приходится замедлять свой ход, и, несмотря на все предосторожности, всякую минуту можно ожидать столкновения с каким-нибудь другим судном. Альбатросу же совершенно чужды такие опасения и страхи. Какое ему дело до всех этих туманов, раз он может в любой момент от них избавиться? Ему принадлежит неизмеримое пространство, все пространство!

Сказав это, Робур спокойно продолжал свою прогулку, не ожидая ответа, которого он и не требовал. Дым его трубки терялся в лазурной глубине.

— Дядюшка Прудэнт, — Сказал Фил Эвэнс, — повидимому, этому удивительному Альбатросу ничто никогда не может угрожать!

— Ну, это мы еще посмотрим, — ответил председатель Уэлдонского института.

Туман окутывал корабль три дня—18-го, 19-го и 20 июня — с крайне неприятным упорством. Нужно было снова подняться, чтобы избежать японской горы Фузияма. Но как только туманная завеса прорвалась, пассажиры Альбатроса увидели громадный город с дворцами и виллами, с садами и парками.

Узники находились на палубе в тот момент, когда инженер брал ориентир, на случай если бы пришлось продолжать путь среди тумана.

— Господа, — сказал он, — у меня нет никакого основания скрывать от вас, что под нами столица Японии Иеддо[34].

Дядюшка Прудэнт ничего не ответил. В присутствии инженера он задыхался так, будто его легким нехватало воздуха.

— Вид Иеддо, безусловно, очень любопытен, — продолжал — Робур.

— Как бы ни был интересен этот город, — возразил Фил Эвэнс, — все равно…

— Его все же нельзя сравнить с Пекином? — быстро закончил за него инженер. — Таково и мое мнение, и вы вскоре сможете в этом убедиться.

Нельзя было быть более вежливым. Альбатрос, державший курс на юго-восток, изменил его на три румба, чтобы отыскать на востоке новый путь.

За ночь туман рассеялся. Появились симптомы приближавшегося тайфуна: быстрое падение барометра, исчезновение водяных паров, большие облака эллипсообразной формы, точно приклеенные к небесному своду цвета меди. На далеком горизонте — длинные пурпуровые полосы, резко вырисовывавшиеся на темносером фоне, и широкий, очень светлый сектор на севере. Море, ровное и спокойное, при заходе солнца приняло зловещую темнопунцовую окраску.

К счастью, этот тайфун разразился южнее и рассеял туманы.

В течение примерно часа Альбатрос пролетел двести километров. Идя над Корейским проливом, он достиг крайнего пункта Корейского полуострова, и, пока тайфун бушевал на юго-восточном побережье Китая, о покачивался над Желтым морем, а в течение 22-го и 23 июня — над заливом Печили. 24-го он поднялся над долиной Пэй-Хо и вскоре парил над столицей Небесной империи.

Нагнувшись над перилами палубы, пленники могли, как им и было обещано, ясно разглядеть этот колоссальный город. Китайская стена разделяет его на две части — на маньчжурскую и китайскую. Можно было различить его двенадцать предместий, широкие бульвары, сходящиеся в общем центре, храмы с желтыми и зелеными крышами, купавшимися в лучах восходящего солнца, и парки, окружавшие особняки мандаринов[35]. Далее, среди маньчжурского города, пестрели шестьсот шестьдесят восемь гектаров Желтого города, с его пагодами[36], императорскими садами, искусственными озерами и угольной горой, возвышающейся над столицей. Наконец, в центре Желтого города выделялся Красный город, или, иначе, императорский дворец, отличавшийся фантастической архитектурой.

В эту минуту воздух внизу, под Альбатросом, наполнился какой-то своеобразной гармонией, слышался будто концерт эоловых арф. Это реяли в воздухе сотни воздушных змеев различных форм, сделанных из пальмовых и панданусовых листьев. Все змеи, покоробленные в верхней части, были снабжены тонкими бамбуковыми пластинками. От ветра эти пластинки-трещотки издавали звуки, напоминавшие тихую меланхолическую музыку. Казалось, что вы дышите «музыкальным кислородом».

Робуру пришла фантазия приблизиться к воздушному оркестру, и Альбатрос медленно подошел и окунулся в звучные воздушные волны, разлитые в атмосфере. Тотчас же среди бесчисленного населения столицы возникло страшное волнение. Раздались звуки там-тама[37], послышались выстрелы из многих тысяч ружей и многих сотен мортир: обитатели земли хотели прогнать воздушный корабль.

Если китайские астрономы и поняли, быть может, что воздушный корабль и был тем самым движущимся телом, чье появление возбудило массу разногласий и споров, то миллионы граждан Небесной империи, начиная со скромного кули и кончая самым знатным мандарином, приняли его за апокалиптическое[38] чудовище, появившееся на небе Будды.

Никого из персонала неуязвимого Альбатроса не испугали шумные демонстрации. Но многие шнуры, которыми бумажные змеи были привязаны к кольям, вбитым в землю в императорских садах, оказались перерезанными, причем одни из змеев устремлялись к земле, усиливая при приближении к ней свое звучание, а другие камнем падали вниз, подобно раненым птицам, чьи песни кончаются вместе с их последним вздохом.

Громкая фанфара Тома Тернера донеслась до столицы и покрыла собою последние звуки воздушного концерта. Но прекратить стрельбу она не могла, и когда какая-то бомба разорвалась в нескольких десятках футов от палубы Альбатроса, корабль взвился в недосягаемые выси небесного свода.

Что же произошло в последующие дни? Не было ни одного случая, которым пленники могли бы воспользоваться для освобождения.

Какой курс взял корабль? Опять на юго-запад, что указывало на намерение приблизиться к Индостану. Притом уровень земной поверхности, все время повышаясь, заставлял Альбатрос сообразоваться с ее профилем. Через десять часов после того, как они покинули Пекин, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс увидели часть Великой Китайской стены на границе Шен-Си. Оставив в стороне горную цепь Лунг, Альбатрос пролетел над долиной Уанг-Хо и пересек границу Китайской империи с Тибетом.

Тибет представляет собой ряд высоких плоскогорий без всякой растительности. Там и сям разбросаны снежные вершины, безводные ущелья, горные потоки, получающие воду из ледников, лощины со сверкающими пластами соли и озера, окруженные зеленеющими лесами.

Барометр, упавший до четырехсот пятидесяти миллиметров, свидетельствовал о высоте более четырех тысяч метров над уровнем моря. Несмотря на то, что был один из самых жарких месяцев Северного полушария, температура на такой высоте не превышала нуля. Такое охлаждение и скорость хода Альбатроса создавали очень тяжелые условия для экипажа. Вот почему пленники даже при наличии у них теплых пледов предпочли отправиться в свою каюту.

Нечего говорить, что для удержания корабля в разреженном воздухе нужно было вращать подъемные винты со всей той скоростью, на какую они только были способны. Но пассажирам Альбатроса казалось, что их убаюкивает лишь легкое трепетанье крыльев. В этот день Гарлок, главный город провинции Шари-Корсум, в западном Тибете, мог видеть пролетавший над ним Альбатрос, казавшийся величиной с почтового голубя.

27 июня дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс увидели вдали громадную горную цепь с несколькими высокими, затерянными в снегах вершинами, которые скрывали от них горизонт. Опершись спиной о стенку передней рубки, чтобы легче противиться встречному потоку воздуха, коллеги смотрели на эти колоссальные глыбы гор, которые, казалось, бежали навстречу кораблю.

— Гималайские горы, конечно! — сказал Фил Эвэнс. — Возможно, что Робур захочет их обойти, не пытаясь проникнуть в Индию.

— Тем хуже, — ответил дядюшка Прудэнт. — На этой колоссальной территории мы могли бы, пожалуй…

— Если только он не воспользуется кружным путем через Бирму на востоке или через Непол на западе.

— Во всяком случае, я утверждаю, что он не сможет перелететь через эту горную цепь.

— Верно! — произнес чей-то голос.

На следующий день, 28 июня, Альбатрос парил над провинцией Цзан, против гигантского горного хребта. По ту сторону Гималайских гор находилась область Непол.

Три горные цепи перерезают путь в Индию, если туда направляться с севера. Две северные цепи, между которыми проскочил Альбатрос подобно судну, проскальзывающему между колоссальными подводными рифами, являются первыми преградами на пути в Центральную Азию. Это Куэнь-Лунь и Каракорум. Они обрамляют собой продольную долину, параллельную Гималайским горам, которая лежит почти на линии водораздела бассейнов двух рек: Инда на западе и Брамапутры на востоке.

Как великолепна эта орографическая[39] система!

Больше двухсот горных вершин уже измерено; из них семнадцать превышают пятьсот метров. Перед Альбатросом на высоте восьми тысяч восьмисот сорока метров возвышалась гора Эверест; справа — гора Давалагири, высотой в восемь тысяч двести метров; слева — Кинчинджинг, высотой в восемь тысяч пятьсот девяносто два метра.

Конечно, у Робура не было никаких намерений сталкиваться с вершинами этих гор. Без сомнения, ему были известны различные горные проходы через Гималайский хребет и между ними перевал Иби-Гамэн, через который в 1856 году прошли братья Шлагинтвейт на высоте шести тысяч восьмисот метров. В него-то и устремился теперь Робур.

Прошло несколько волнующих, крайне напряженных часов. Если разреженность воздуха еще не вынуждала прибегать к специальным аппаратам для возобновления кислорода в каютах, все же холод давал себя сильно чувствовать.

Стоя на носу Альбатроса, с капюшоном на голове, скрывавшим его мужественное лицо, Робур смело управлял кораблем. Том Тернер стоял у руля. Механик внимательно наблюдал за батареями, кислоты которых, к счастью, не замерзали.

Поступательные винты, пущенные с максимальной скоростью, издавали все более и более резкие звуки, несмотря на уменьшенную плотность воздуха. Барометр спустился до двухсот девяноста миллиметров, что указывало на высоту в семь тысяч метров. Как великолепен этот хаос гор! Повсюду покрытые снегом вершины. Озер нет, но их заменяют ледники, спускающиеся на десять тысяч футов от основания гор. Травы нет, только одни редкие паразитические растения. Никаких сосновых и кедровых деревьев, образующих изумительные леса ниже, по склонам этой горной цепи. Ни гигантских папоротников, ни бесконечных паразитов, тянущихся от ствола одного дерева к другому, как в джунглях. Никаких представителей мира животных: ни диких лошадей, ни яков, ни тибетских быков. Только изредка какая-нибудь затерявшаяся лань!

Пролетев наконец через горный перевал, Альбатрос начал спускаться. Леса сменились полосой гладкой равнины, занимавшей необозримое пространство. Робур подошел тогда к своим гостям и сказал любезным тоном:

— Индия, господа!

ГЛАВА X, из которой будет видно, как и почему слуга Фриколин был взят на буксир

Робур не имел намерения сделать на своем корабле только прогулку над чудесными странами Индии. Перелететь Гималайские горы, чтобы показать, какой удивительной машиной он обладает для воздушных сообщений, и убедить даже тех, кто не желал быть убежденным, — вот чего, без сомнения, он хотел прежде всего. Следует ли из этого, что Альбатрос представлял собой нечто совершенное, хотя совершенства в этом мире и не существует? Это будет видно.

Во всяком случае, если дядюшка Прудэнт и его коллега скрывали в глубине души свое восхищение, перед совершенством воздушного корабля, внешне они его не проявляли. Они искали лишь случая сбежать с Альбатроса. Они даже не восхищались великолепным зрелищем, открывавшимся их взорам в то время, как Альбатрос летел вдоль живописных окраин Пенджаба.

У основания Гималайского горного хребта тянется болотистая полоса земли, выделяющая очень вредные испарения, — это так называемый Терай, в котором свирепствует круглый год лихорадка. Но это не смутило Альбатрос. Корабль не спеша поднялся к тому уголку Индостана, который смыкается с Туркестаном и Китаем. 29 июня в первые утренние часы перед ним открылась ни с чем не сравнимая по красоте Кашмирская долина.

Да, она ни с чем не сравнима, эта долина между Большими и Малыми Гималаями!

Изрезанная сотней горных отрогов, тянущихся вплоть до бассейна Гидаспа, она орошается водами этой капризно извивающейся реки, свидетельницы столкновений армий Пора и Александра[40] другими словами, столкновений Индии с Грецией в Центральной Азии. Она все еще тут, эта река Гидасп, в то время как оба города, основанные Александром в память одержанной им победы, давно стерты с лица земли, и неизвестно даже, в каком месте они были.

В это утро Альбатрос парил над Сринэгаром, более известным под именем Кашмира. Дядюшка Прудэнт и его компаньон увидели великолепный город, раскинутый по обоим берегам реки. Узкие деревянные мосты, протянутые словно нити; домики, украшенные резными балконами; тенистые берега, заросшие тополями; покрытые газонами крыши; многочисленные каналы, по которым плыли лодки, сверху похожие на орехи, с лодочниками, казавшимися не больше муравьев; дворцы, храмы, павильоны и мечети; пригородные одноэтажные дачи, окруженные верандами, все это двоилось, отражаясь в воде. Наконец, глазам предстала старинная крепость Хари-Парвата, возвышающаяся на переднем склоне холма, подобно одному из самых важных фортов Парижа у горы Мон-Валерьен.

— Если бы мы были в Европе, — сказал Фил Эвэнс, — то подумали бы, что это Венеция.

— Если бы мы были в Европе, — возразил дядюшка Прудэнт, — мы знали бы, как найти дорогу в Америку!

Не задерживаясь долго над озером, через которое протекает река, Альбатрос продолжал свой полет через долину Гидасп.

Спустившись на уровень около десяти метров над рекой, он в течение получаса держался на одном месте. Посредством резинового шланга, выпущенного за борт, Том Тернер и его помощники накачали воды, которую поднимал насос, работавший от аккумуляторной батареи.

Во время этой операции дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс обменялись понимающими взглядами. Одна и та же мысль мелькнула у них в мозгу. Они были всего в нескольких метрах от поверхности реки, вблизи берегов. Оба были прекрасными пловцами. Нырнув, они, возможно, вернули бы себе свободу; исчезнув под водой, они могли удрать из плена Робура. Для работы подъемных винтов корабля было безусловно необходимо, чтобы Альбатрос держался обязательно над озером на высоте не менее двух метров.

В одно мгновение все шансы за и против представились их умственным взорам. В одно мгновение все было взвешено. Опершись на перила, они готовились спрыгнуть с палубы. Но в эту минуту несколько пар рук тяжело легли на их плечи.

За ними наблюдали. Возможность бежать исчезла. Но они не сдались без попытки оказать сопротивление и пытались оттолкнуть стражу. Однако люди из команды Альбатроса обладали недюжинной силой.

— Господа, — сказал инженер, — кто имеет удовольствие путешествовать в обществе Робура-Завоевателя, как вы его удачно назвали, на его замечательном Альбатросе, тот его не покидает на английский лад. Я прибавлю, что в таком случае его вообще больше не покидают!

Фил Эвэнс увлек своего вспыльчивого коллегу. Оба вернулись в свою каюту, твердо решив бежать, хотя бы рискуя жизнью.

Альбатрос продолжал свой путь на запад. В этот день, идя со средней скоростью, он пролетел через Кабульскую провинцию Афганистана, столица которой быстро промелькнула перед взорами пассажиров корабля. Затем Альбатрос перелетел границу Герата в тысяче ста километрах от Кашмира.

2 июля при первых лучах утренней зари из песчаного самума показалась гора Дамавэнд. Альбатрос был направлен к самому городу, окутанному облаком тонкой пыли.

Тем не менее около десяти часов утра можно было разглядеть широкие рвы, окружавшие городскую ограду, и в середине дворец шаха со стенами, покрытыми фаянсовыми плитками. Его бассейны, казалось, были выточены из сказочной по размерам бирюзы ослепительного ярко-голубого цвета.

Панорама пронеслась, как быстрое видение. Здесь Альбатрос изменил свой курс, направившись почти прямо на север. Спустя несколько часов он парил над маленьким городом у северной части персидской границы, на берегу обширного водного зеркала, краев которого не было видно ни на севере, ни на востоке.

То был порт Ашуртадэ, русская рыболовная станция, самая южная из всех других, а безбрежное зеркало воды — Каспийское море.

Альбатрос спустился к морю, воды которого на триста футов ниже уровня воды в океане. К вечеру он летел вдоль побережья, сначала туркестанского, потом русского, поднимаясь к Балканскому заливу. На следующий день, 3 июля, корабль шел на высоте ста метров над самым Каспийским морем.

Нигде не было видно и клочка земли, ни со стороны Азии, ни со стороны Европы. На поверхности моря белело несколько парусов, вздуваемых ветром. То были местные суда, которые легко узнавались по их внешнему виду: двухмачтовые шхуны, каюки, старинные одномачтовые лодки пиратов, простые служебные лодки и несколько рыбацких. До Альбатроса доносился дым из труб пароходов, стоявших в Ашуртадской гавани.

В это утро Том Тернер беседовал с главным поваром Франсуа Тапажем и на один из вопросов повара ответил:

— Да, мы останемся в течение сорока восьми часов над Каспийским морем.

— Прекрасно, — ответил главный повар. — Это даст нам возможность заняться рыбной ловлей.

— Вот именно!

Ответ Тома Тернера услышал Фил Эвэнс, находившийся на носу корабля. В это время Фриколин надоедал ему своим бесконечным нытьем, прося уговорить хозяина «спустить» его на землю.

Оставив эту нелепую просьбу без ответа, Фил Эвэнс отправился на корму, где находился дядюшка Прудэнт. Соблюдая крайнюю осторожность, чтобы не быть никем услышанным, он пересказал своему коллеге то, о чем говорили Том Тернер с главным поваром.

— Фил Эзэнс, — ответил дядюшка Прудэнт, — я думаю, что у нас нет никаких иллюзий насчет намерений этого негодяя.

— Никаких, — ответил Фил. — Он вернет нам свободу лишь тогда, когда это будет удобно ему, если только вообще он когда-нибудь это сделает!

— В таком случае, мы должны испробовать решительно все, чтобы покинуть Альбатрос.

— Изумительный корабль, надо в этом сознаться!

— Возможно! — воскликнул дядюшка Прудэнт. — Но он принадлежит негодяю, который держит нас, не имея к тому ни малейшего права. И в то же время его корабль представляет для нас и наших единомышленников непрестанную серьезную угрозу. Если нам не удастся его уничтожить…

— Начнем с того, чтобы спастись самим! Дальше видно будет.

— Пусть будет так! — ответил дядюшка Прудэнт. — Постараемся воспользоваться всеми случаями, которые нам могут представиться. Очевидно, после перелета через Каспийское море Альбатрос устремится в Европу — или в ее северную часть, в Россию, или в западные либо южные страны. Во всяком случае, где бы мы ни спустились, наше спасение будет обеспечено вплоть до самого Атлантического океана. Поэтому нужно быть готовыми всякую минуту.

— Но как же, — спросил Фил Эвэнс, — нам устроить этот побег?

— Послушайте, — ответил дядюшка Прудэнт. — Бывает, что в ночное время Альбатрос летит на высоте всего нескольких сот футов над землей. Здесь имеются канаты такой длины. Вооружившись смелостью, мы, может быть, сумеем по ним спуститься.

— Да, — ответил Фил Эвэнс, — если представится такой случай, я колебаться не буду.

— Так же, как и я, — подтвердил дядюшка Прудэнт. — Прибавлю, что по ночам на палубе никого не бывает, кроме рулевого, находящегося на корме. А один из длинных канатов лежит на носу корабля. И я думаю, что нам удастся, его размотать, не будучи никем замеченными.

— Отлично! — сказал Фил Эвэнс. — Я с удовольствием вижу, дядюшка Прудэнт, что вы стали более спокойны. Для успеха дела это гораздо лучше. Но в данный момент мы над Каспийским морем. Уже показались различные суда. Альбатрос спустится и будет неподвижен в течение всей рыбной ловли. Не воспользоваться ли этим моментом?

— За нами наблюдают даже тогда, когда мы этого не замечаем, — ответил дядюшка Прудэнт. — Припомните случай, когда мы хотели броситься в Гидасп!

— А кто может поручиться, что за нами не наблюдают и ночью? — возразил Фил Эвэнс.

— Во всяком случае, пора с этим покончить! — воскликнул дядюшка Прудэнт. — Покончим наконец с Альбатросом и с его хозяином!

Под влиянием раздражения и злобы оба они, в особенности дядюшка Прудэнт, легко могли решиться на самый смелый и безрассудный поступок, грозящий их собственной безопасности.

Сознание своей беспомощности, та презрительная ирония, с какой к ним обращался Робур, грубые ответы, которые он им давал, — все это создавало условия, становившиеся с каждым днем все более и более неприятными.

Новая сцена едва не вызвала очень нежелательную стычку между Робуром и его пленниками, причем Фриколин даже не подозревал, что именно он спровоцировал инцидент.

Увидев под собой безбрежное море, Фриколин испугался не на шутку. Как большой ребенок, негр принялся хныкать, гримасничать, протестовать, кричать.

— Я хочу отсюда уйти! Я хочу отсюда уйти! — кричал он. — Я не птица, я создан не для того, чтобы летать… Я хочу, чтобы меня спустили на землю тотчас же!..

Излишне говорить, что дядюшка Прудэнт отнюдь не старался его успокоить. Но, конечно, вопли страшно раздражали Робура. А так как Том Тернер и его помощники должны были немедленно заняться приготовлением к рыбной ловле, то инженер, чтобы избавиться на время от Фриколина, приказал запереть его в каюте.

Но негр продолжал бушевать, стучал кулаками в перегородку и вопил все громче и громче.

Наступил полдень. В это время Альбатрос находился лишь в пяти-шести метрах над водой. На нескольких лодках испугались его, и лодки обратились в бегство. Вскоре эта часть моря совсем опустела.

При таких условиях, когда для побега пленникам было бы достаточно сделать лишь удачный прыжок, за ними наблюдали особенно пристально. Если бы даже им удалось перепрыгнуть через борт, их легко изловили бы с помощью каучуковой шлюпки, имевшейся на Альбатросе. Следовательно, ни о каком бегстве во время рыбной ловли, на которой Фил Эвэнс счел нужным присутствовать, нельзя было и думать.

Известно, что Каспийское море образовалось в результате вулканического оседания почвы. В этот бассейн вливаются воды таких больших рек, как Волга, Урал, Кура, Кума, Эмба и другие. Без сильных испарений, которые берут излишки воды, этот бассейн площадью в семнадцать тысяч квадратных миль, при средней глубине от шестидесяти до четырехсот футов, залил бы все северные и восточные берега, низкие и болотистые. Хотя этот водоем не соединяется ни с Черным, ни с Аральским морями, уровень которых находится выше, в нем тем не менее водится много рыбы, из тех, разумеется, которые не брезгают горьковатой водой из-за примеси в ней нефти: она приносится источниками с южных берегов.

При мысли о разнообразии, которое рыбная ловля сулила внести в обычную еду, экипаж Альбатроса работал, не скрывая своей радости.

— Внимание! — вскрикнул Том Тернер, поймав гарпуном очень крупную рыбу, имевшую сходство с акулой.

Это был превосходный осетр длиной в семь футов, из того сорта русских белуг, которые дают икру. Возможно, что речные осетры лучше морских, но и эти были очень радушно приняты персоналом Альбатроса.

Что сделало улов еще более обильным — это пойманные сетями карпы, лещи, щуки, лососи, живущие в морских водах, и главным образом большое количество осетров средних размеров. Богатые русские гурманы выписывают их живыми из Астрахани в Москву и Петербург. Осетры немедленно же поступали из родной им среды в кастрюли кухни Альбатроса, не вызвав никаких затрат на транспорт.

Люди Робура радостно вытягивали сети из воды, после того как Альбатрос тащил их по воде на расстоянии нескольких миль. Гасконец Франсуа Тапаж так шумно выражал свое удовольствие, что вполне оправдал свое имя. Часовой ловли было достаточно, чтобы наполнить кладовые, в которых хранилась провизия. Затем корабль взял курс на север.

Во время остановки Фриколин не переставал кричать и стучать кулаками в стенки своей каюты, раздражая всех своим воплем.

— Этот проклятый негр никогда, должно быть, не замолчит! — сказал Робур, окончательно выведенный из терпения.

— Мне кажется, сударь, что он имеет полное право жаловаться! — заметил Фил Эвэнс.

— Да, так же как и я имею полное право избавить свои уши от этого терзания, — возразил Робур.

— Инженер Робур!.. — проговорил дядюшка Прудэнт, появившийся в эту минуту на палубе.

— Господин председатель Уэлдонского института?..

Они близко сошлись и смотрели друг другу прямо в глаза. Потом Робур сказал, пожав плечами:

— На канат!..

Том Тернер его понял сразу.

Фриколин был вытащен из своей каюты. Как он завопил, когда Том Тернер и один из его товарищей схватили негра и посадили в люльку, к которой был прочно прикреплен конец каната!

Это был один из тех канатов, которыми, как известно, хотел воспользоваться дядюшка Прудэнт.

В первую минуту негр подумал, что его хотят повесить. Но нет, его собирались только «подвесить».

И действительно, канат был размотан на длину ста футов и спущен за борт так, что Фриколин повис в воздухе.

Он мог бы теперь кричать во всю свою силу, но ужас лишил его речи, и он не был в состоянии произнести ни звука. Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс пытались было протестовать против такого наказания, но их оттолкнули.

— Это подлость!.. Это возмутительно!.. — вскричал дядюшка Прудэнт, который не в силах был больше сдерживаться.

— В самом деле? — ответил Робур.

— Это такое злоупотребление силой, против которого я буду протестовать не только одними словами.

— Протестуйте!

— Я вам отомщу, инженер Робур!

— Пожалуйста, господин председатель Уэлдонского института!

— И вам и вашим единомышленникам!..

Люди из команды Альбатроса подошли с таким видом, который мало свидетельствовал о их добрых намерениях. Робур сделал им знак удалиться.

— Да!.. Я отомщу вам и вашим… — продолжал дядюшка Прудэнт, которого Фил Эвэнс тщетно старался успокоить.

— Когда вам будет угодно! — ответил инженер.

— И всеми возможными способами…

— Довольно! — оборвал его Робур угрожающим тоном. — Здесь есть и другие канаты. Замолчите! Иначе за слугой последует его хозяин!

Дядюшка Прудэнт замолчал, но не из страха, а потому, что у него сделался такой приступ удушья, что Фил Эвэнс вынужден был отвести коллегу в каюту.

Тем временем погода резко изменилась. Появились признаки, в которых нельзя было усомниться: надвигалась гроза. Насыщенность атмосферы электричеством достигла такой степени, что около двух с половиной часов пополудни Робур сделался свидетелем явления, которого ему еще не приходилось видеть.

На севере, откуда надвигалась гроза, поднимались какие-то светящиеся испарения, что обуславливалось, повидимому, тем, что различные слои облаков были неодинаково насыщены электричеством. Отблеск таких светящихся паров зажигал на поверхности моря мириады огней, становившихся все ярче и ярче по мере того, как небо все больше темнело. Альбатросу предстояла неизбежная встреча с этим атмосферным явлением, так как они двигались навстречу один другому.

А Фриколин? Фриколин все еще висел на буксире (вполне подходящее слово), так как его люлька значительно отставала от корабля, мчавшегося теперь со скоростью ста километров в час.

Можно представить себе ужас негра, когда молнии стали рассекать нависшее над ним небо, а в глубине небесного свода все чаще и чаще слышались громовые раскаты!

Весь экипаж был занят управлением кораблем. Предстояло либо подняться выше грозы, либо уйти прочь от нее, спустившись ниже.

Альбатрос находился на средней высоте в тысячу метров, когда внезапно грянул гром совершенно исключительной силы. Разразился страшный шторм. Через несколько секунд пылающие в огне облака устремились на воздушный корабль.

Фил Эвэнс поспешил к инженеру просить, чтобы Фриколина снова подняли на палубу. Но Робур еще раньше отдал приказание, и его люди поспешно подтягивали канат на палубу. В этот момент вращательное движение подъемных винтов неожиданно резко замедлилось. Робур бросился к центральной рубке.

— Наддай! Полный ход! — крикнул он механику. — Нужно подняться как можно скорее выше грозы.

— Невозможно, сударь!

— Но что случилось?

— Неполадки в электрической батарее… Перерывы в работе…

Альбатрос заметно опускался.

Как часто случается во время грозы в работе телеграфной сети, аккумуляторы на корабле тоже Не могли работать на полную свою мощность. Но когда дело идет о телеграммах, это представляет лишь некоторое неудобство, тогда как тут кораблю грозила страшная опасность: каждую минуту он мог свалиться в море, так как управлять им становилось все труднее.

— Давай вниз! — закричал Робур. — Выйдем скорей из зоны, насыщенной электричеством. Смелее, ребята, не теряйте хладнокровия!

Инженер встал на капитанский мостик. Весь экипаж находился на своих местах, готовый исполнять приказания начальника.

Но хотя Альбатрос и спустился на несколько сот футов, он все еще оставался в облаках среди молний, которые скрещивались подобно фейерверочным ракетам. Ежеминутно можно было ожидать, что его поразит электрический разряд. Подъемные винты все замедляли свое вращение, и то, что раньше представляло только ускоренный спуск, теперь грозило превратиться в катастрофическое падение. Еще минута — и стало ясно, что воздушный корабль не замедлит коснуться поверхности моря. А если он погрузится в воду, уже никакая сила не сможет вырвать его из бездны.

Внезапно над Альбатросом показалось электрическое облако. Корабль находился теперь всего в каких-нибудь шестидесяти футах от гребня волн. Через две-три секунды они зальют всю палубу, и тогда…

Но Робур, выбрав момент, бросился к центральной рубке, схватил рубильник и пустил ток аккумулятора, который больше не нейтрализовался электрической напряженностью окружающей атмосферы. В одно мгновение он вернул винтам их нормальную скорость вращения и остановил падение, поддержав Альбатрос на незначительной высоте. В то же время поступательные винты увлекали его все дальше от грозы, которую он сумел опередить.

Излишне говорить, что Фриколин принимал нежелательную ванну в течение лишь нескольких секунд, но когда его подняли на палубу, он был так мокр, будто нырял в самую глубь моря.

Конечно, Фриколин больше уже не кричал.

На следующий день, 4 июля, Альбатрос перелетел северное побережье Каспийского моря.

ГЛАВА XI, из которой видно, что гнев дядюшки Прудэнта возрастает пропорционально квадрату скорости корабля

Если когда-нибудь дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс должны были притти к сознанию тщетности их надежд сбежать с Альбатроса, то это именно в течение следующих пятидесяти часов. Думал ли Робур, что охрана его пленников будет не так легка в течение перелета через Европу? Возможно. Он знал к тому же, что они были готовы на все, лишь бы бежать. Всякая такая попытка теперь превратилась бы в самоубийство. Если вы спрыгнете с экспресса, мчащегося со скоростью двухсот километров в час, то вы найдете верную смерть. Именно такова была теперь скорость Альбатроса. Она превосходила даже быстроту полета стрижа (сто восемьдесят километров в час).

С некоторых пор все это заметили — доминирующим ветром был северо-восточный, и его постоянство благоприятствовало Альбатросу, потому что он двигался в том же направлении, то есть на запад. Но когда ветер начал стихать, стало трудно оставаться на палубе, потому что быстрота передвижения захватывала дыхание. Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс были бы сброшены порывом ветра через борт корабля, если бы давление воздуха не прижало их к стенке каюты.

К счастью, их увидел рулевой, электрические звонки предупредили вахтенных на носу корабля. Четверо из них проскользнули ползком на корму.

Пассажиры какого-нибудь судна, шедшего в сильную бурю против ветра, вспомнят свои ощущения и поймут, как велика бывает сила такого давления. Здесь силу давления создавал Альбатрос своей ни с чем не сравнимой скоростью. Во всяком случае, пришлось замедлить его ход, чтобы дать возможность дядюшке Прудэнту и Фил Эвэнсу вернуться в свою каюту.

Как велика была прочность корабля, раз он мог противостоять такому встречному давлению? Что касается поступательных винтов, то их вращение было так быстро, что лопасти сливались в один сплошной диск.

Последним городом, который видели пассажиры Альбатроса, была Астрахань, почти на самом крайнем северном пункте Каспийского моря.

«Звезда пустыни» — так прозвал Астрахань какой-то русский поэт. Этот город на момент показал пассажирам Альбатроса свои старые стены, украшенные бесполезными зубцами, свои древние башни в центре города, мечети, возвышавшиеся рядом с церквями современного стиля, свой пятиглавый собор, позолоченные и осыпанные голубыми звездами купола которого казались точно вырезанными из небесного свода. И все это виднелось сверху почти: на уровне устья Волги шириной в два километра.

От этого пункта путь Альбатроса представлял собой как бы скачку в небесных высотах, будто он был запряжен теми сказочными гиппогрифами[41], которые перелетают целое лье одним взмахом своих крыльев. Было десять часов утра 4 июля, когда корабль направился к северо-западу, следуя примерно по течению Волги.

По обоим берегам реки тянулись сперва донские и уральские степи. Когда настал вечер, корабль миновал Москву, не задерживаясь даже для салюта кремлевским знаменам. За десять часов он пролетел две тысячи километров, отделяющих Астрахань от столицы России.

От Москвы до Петербурга железнодорожная линия тянется не более чем на шестьсот пятьдесят километров. Новый этап пути не представлял трудностей.

Точный, как экспресс, Альбатрос прилетел в Петербург, на берега Невы, около двух часов ночи. Светлая белая ночь на этой высокой широте, которую очень не надолго покидает июльское солнце, дала возможность пассажирам корабля познакомиться с общим видом столицы. Затем последовали Балтийское море, Финский залив, архипелаг Або, Швеция на широте Стокгольма и Норвегия на широте Христиании[42].

Понадобилось всего лишь десять часов для этого перелета на дистанцию в две тысячи километров.

Было ясно, что никакая человеческая сила не была бы в состоянии задержать Альбатрос. Он неизменно летел вокруг земного шара по некоторой траектории — в направлении равнодействующей его поступательной скорости и силы земного притяжения.

Над знаменитым водопадом Рьюконфос в Норвегии Альбатрос несколько задержался. Гора Густа, вершина которой доминирует над восхитительным районом Телемаркен, явилась как бы гигантским пограничным столбом. Курс на запад был резко изменен — Альбатрос круто повернул на юг, не умеряя, однако, своей скорости.

Что же делал во время этого безудержного перелета Фриколин?

В полном молчании в глубине своей каюты он старался как можно больше спать, за исключением лишь тех часов, которые уходили на еду. Во время еды Франсуа Тапаж составлял ему компанию и охотно подтрунивал над его страхами.

— Ну, мой мальчик, — говорил он, — теперь ты больше не кричишь? Почему? Если тебя и подвесят снова, то всего лишь часа на два. При той скорости, с которой мы сейчас летим, ты примешь чудесную воздушную ванну от всяких ревматизмов!

— Мне кажется, что все рассыпается в воздухе, — повторял Фриколин.

— Вполне возможно, что так и есть, мой храбрый Фри. Но мы двигаемся с такой быстротой, что не можем даже рассыпаться. Вот что утешительно!

Сказать по правде, Франсуа Тапажу было ясно лишь одно: благодаря скорости работа подъемных винтов до некоторой степени была ослаблена, и Альбатрос скользил по воздушным слоям подобно ракете, изобретенной Вильямсом Конгревом.

— И как долго это будет продолжаться? — спросил Фриколин.

— Долго ли?.. О нет! — ответил старший повар. — Просто-напросто всю нашу жизнь.

— О-о! — воскликнул негр, снова начиная свои причитания.

— Осторожнее, Фри, осторожнее! — вскричал тогда Франсуа Тапаж. — Иначе, как говорят на моей родине, хозяин сможет опять отправить тебя покачаться!

Фриколин проглотил свои вздохи вместе с теми вкусными кусочками, которые он двойными порциями клал себе в рот.

Тем временем дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, люди неспособные говорить зря, приняли определенное решение.

Было ясно, что их побег не может состояться. Но если они не могли ступить ногой на твердую землю, то нельзя ли хотя бы дать знать живущим на земле, что произошло с ними — с председателем и секретарем Уэлдонского института — после их исчезновения, кем они были похищены, на каком воздушном корабле их заточили. Не сделают ли их друзья смелой попытки вырвать их из рук Робура?

Писать? Но как? Может быть, поступить по примеру гибнущих моряков, которые запечатывают в бутылку документ с указанием места крушения и бросают ее в море?

Но ведь здесь было не море, а воздух. По воздуху бутылка плавать не будет. Если она не упадет на голову какого-нибудь прохожего, которому при этом легко может проломить череп, то она рискует никогда не быть найденной.

В общем, пленникам не оставалось другого выхода, и они были готовы пожертвовать одной из бутылок, имевшихся на Альбатросе, когда дядюшке Прудэнту пришла в голову новая мысль. Как известно, он нюхал табак: простим этот маленький недостаток американцу, который способен делать кое-что и похуже. Во всяком случае, в качестве «нюхальщика» он имел табакерку — теперь, конечно, пустую. Табакерка была алюминиевая. Брошенная за борт Альбатроса, она может попасть в руки какого-нибудь честного гражданина, который отнесет ее в полицейское бюро, и там узнают о положении, в каком находились две жертвы Робура-Завоевателя.

Таки сделали. Записка была короткая, но она все объясняла и указывала адрес Уэлдонского института, с просьбой направить ее туда.

Дядюшка Прудэнт вложил записку в табакерку, обернул ее толстым шерстяным лоскутом и крепко перевязал, чтобы она не раскрылась при падении и не разбилась, ударившись о землю. Оставалось только дождаться подходящего случая.

Наиболее трудным маневром во время изумительного перелета через Европу было суметь проползти по палубе, рискуя быть сброшенным с нее, и проделать все в полной тайне. С другой стороны, нельзя было допустить, чтобы табакерка упала в море, залив, озеро или вообще в воду. Тогда она, конечно, погибла бы. Не было ничего невероятного в том, что этим способом пленникам удалось бы войти в сношение с обитаемым миром. Чтобы незаметно выйти из рубки, нужно было воспользоваться темной ночью, или уменьшенной скоростью, или какой-нибудь остановкой корабля. Тогда, может быть, они сумели бы добраться до борта корабля и сбросить драгоценную табакерку над каким-нибудь городом.

Однако в течение суток задуманный план не мог быть осуществлен.

Покинув норвежскую землю у горы Густа, Альбатрос направился к югу, следуя все время по нулевой долготе, которая в Европе является не чем иным, как Парижским меридианом.

Таким образом он пролетел над Северным морем, вызывая своим появлением понятное изумление среди всех людей на многочисленных судах, совершающих каботажное [43] плаванье между Англией, Голландией, Францией и Бельгией. Если только табакерка не упадет на палубу одного из судов, то, конечно, она полетит в морскую глубину. Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс были вынуждены ждать более благоприятного момента. Как будет видно ниже, очень скоро им представился подходящий случай.

В десять часов вечера Альбатрос достиг берегов Франции почти на высоте Дюнкерка. Была темная ночь. На один момент мелькнул свет маяка Гри-Нэ, электрические огни которого перекрещивались с огнями Дувра, устремляясь через пролив Па-де-Кале с одного берега на другой. Потом Альбатрос полетел над французской территорией, держась все время на средней высоте, не превышавшей тысячи метров. Скорость его все время сохранялась. Он бомбой пролетел над городами, деревнями и селами; их было очень много в этих богатых провинциях Северной Франции. После Дюнкерка, следуя по Парижскому меридиану, он пролетел Дулан, Амьен, Крейль и Сен-Дени. Ничто не заставило его уклониться от намеченного им прямого пути. Таким образом, к полуночи он очутился над «городом Мира», который заслуживает это название, даже когда его жители спят, или, вернее, должны спать.

Какая странная фантазия заставила инженера сделать остановку как раз над самым Парижем — неизвестно, но факт тот, что Альбатрос стал опускаться над столицей, пока не очутился на расстоянии нескольких сот футов от земли. Тогда Робур вышел из своей каюты, и весь экипаж тоже показался на палубе, чтобы немного подышать воздухом.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс думали только о том, чтобы не пропустить удобного случая. Покинув свою каюту, они искали возможности уединиться, чтобы воспользоваться наиболее благоприятным моментом. Главное, нужно было стараться не быть никем замеченными.

Альбатрос, похожий на гигантского жука, медленно пролетал над прекрасным городом. Он следовал по линии бульваров, великолепно освещенных лампочками Эдисона. До него доносился шум экипажей, катившихся по улицам, и гул поездов, двигавшихся по многочисленным железнодорожным путям.

Потом корабль парил некоторое время на высоте наиболее высоких зданий, как будто ему хотелось задеть купол Пантеона[44] или крест на Дворце инвалидов. Он несколько раз прошелся на участке между двумя минаретами Трокадеро и Эйфелевой металлической башней на Марсовом поле; ее колоссальный рефлектор заливал электрическим светом всю столицу.

Эта прогулка — ночное фланирование — продолжалась около часа, как отдых перед нескончаемым путешествием.

Возможно, что инженер Робур хотел воочию показать парижанам тот «метеор», тайну которого не могли объяснить столичные астрономы. На Альбатросе были зажжены электрические огни. Два больших снопа света освещали площади, скверы, сады, дворцы и все шестьдесят тысяч городских домов, перебрасывая свои необъятные световые лучи с одного горизонта на другой.

Без сомнения, на этот раз Альбатрос был замечен. Его не только видели, но и слышали, так как Том Тернер, вооружившись своей трубой, приветствовал город шумной фанфарой. В эту самую минуту дядюшка Прудэнт, склонившись над перилами палубы, разжал руку и выпустил из нее табакерку.

Почти одновременно Альбатрос стал быстро подниматься. Тогда под сводом парижского неба раздалось могучее «ура» толпы, очень многочисленной на всех бульварах, изумленное «ура» в честь фантастического метеора.

Внезапно огни на корабле потухли, его объяли тьма и молчание. Дальнейший путь продолжался со скоростью двухсот километров в час.

К четырем часам утра Альбатрос пересек территорию Франции. Чтобы не терять времени на перелет через Пиренеи или Альпы, он пронесся над поверхностью Прованса до мыса Антиб.

В восемь часов утра обитатели Ватикана[45], собравшиеся на террасе собора св. Петра в Риме, были поражены видом воздушного корабля, пролетавшего над «вечным городом». Два часа спустя он покачивался над Неаполитанским заливом, одну секунду пробыл среди дымных извилистых облачков Везувия и наконец, пролетев наискось через Средиземное море, был замечен в первом часу пополудни наблюдательным постом Гулетты на тунисском побережье.

После Америки — Азия! После Азии — Европа! Более тридцати тысяч километров было пройдено этим изумительным Альбатросом менее чем в двадцать три дня!

И вот он уже собирается лететь над известными или еще неизвестными районами африканской земли!

Что же произошло с табакеркой после ее падения?

Табакерка упала на улице Риволи, перед домом № 210, в тот момент, когда улица была пустынна. На другой день ее подняла честная подметальщица, поспешившая отнести находку в полицейское бюро.

Там ее приняли сначала за взрывчатый аппарат. Развернули и открыли с крайней осторожностью.

Внезапно раздалось похожее на взрыв… Громкое чиханье, от которого не мог удержаться начальник бюро, открывавший табакерку.

Документ был вынут и оглашен, к общему изумлению присутствовавших:

Таким образом, непостижимое явление было наконец объяснено жителям Старого и Нового Света, и спокойствие снова вернулось к ученым многочисленных обсерваторий, работающих на поверхности земного шара.

ГЛАВА XII, в которой инженер Робур действует так, будто он хочет участвовать в конкурсе на один из величайших призов

На этом этапе кругосветного путешествия Альбатроса можно, конечно, позволить себе задать несколько вопросов.

Кто такой этот Робур, которого до сих пор знают только по имени? Проводит ли он всю жизнь в воздухе? Отдыхает ли когда-нибудь его воздушный корабль? Имеет ли он убежище в каком-нибудь недосягаемом месте, где можно возобновить хотя бы запасы провизии, если он не нуждается в отдыхе? Было бы странно, если бы корабль не имел такой базы. У самых могучих представителей царства пернатых всегда есть определенное место и гнездо, где они могут найти себе пропитание.

И еще вопрос: что думал инженер сделать со своими двумя пленниками? Был ли он намерен держать обоих в своей власти, приобщив их навеки к авиации? Или же, заставив их облететь весь земной шар, он хотел вернуть им свободу, сказав: «Теперь, господа, вы будете, надеюсь, менее недоверчивы по отношению к летной машине, более тяжелой, чем воздух»?

На все эти вопросы еще нельзя было ответить. Это секрет будущего, который в один прекрасный день, может быть, и раскроется. Во всяком случае, «птица Робур» не счел нужным искать «гнездо» на северной границе Африки и предпочел провести конец дня над территорией Туниса, то двигаясь от мыса Бон к мысу Картазен, то паря в воздухе на одном месте. Затем он направился в глубь территории и пролетел над очаровательной долиной Меджерды, следуя над желтоватой рекой, затерянной между кустами кактусов и олеандров. Сколько попугайчиков он разогнал своим полетом! Целые сотни их, усевшись на телеграфных проводах, казалось, ждали телеграмм, чтобы унести их под своими крыльями.

С наступлением ночи Альбатрос маневрировал некоторое время над границами Крумирской области[46], и если оставался еще хоть один крумир, то он, наверное, поспешил упасть ниц, чтобы вознести свои молитвы аллаху, потрясенный появлением гигантского орла.

На следующее утро Альбатрос продолжал свой полет над городом Бон и очаровательными холмами в его окрестностях, а потом — над городом Филипвилл, превратившимся в маленький Алжир с новыми набережными и удивительными виноградниками. Их зеленеющие лрзы покрывают всю эту местность, точно вырезанную из территории Бургундии или Бордо.

Эта прогулка в пятьсот километров над Большой и Малой Кабилией закончилась около полудня на высоте алжирской горы Касба.

Какое зрелище для пассажиров Альбатроса! Открытый рейд между мысом Матифу и мысом Пескад, прибрежная полоса, застроенная дворцами, мечетями и виллами, капризно извивающиеся долины, сплошь покрытые виноградниками, синие воды Средиземного моря, которые бороздили громадные трансатлантические пароходы, казавшиеся сверху небольшими катерами. И так до самого Орана, «живописного Орана», жители которого, задержавшиеся в садах городской крепости, могли наблюдать, как Альбатрос постепенно сливался с первыми вечерними звездами.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс спрашивали себя, под влиянием какой фантазии инженер Робур решил направить их «летающую тюрьму» через территорию Алжира, составляющую как бы продолжение Франции по ту сторону моря, прозванного «французским озером». Они должны были признать, что его фантазия была осуществлена через два часа после заката солнца. Движением руки рулевого корабль был направлен к юго-востоку. На следующий день, покинув гористую местность Телль, пассажиры Альбатроса увидели светило над песками Сахары.

Вот описание путешествия на следующий день, 8 июля.

Полет над маленьким местечком Жеривилль, созданным, подобно Лагуату, на самой окраине пустыни, чтобы облегчить дальнейшее завоевание Сахары. Перелет через горный проход Стиллэн, затрудненный довольно сильным ветром. Перелет через пустыню, совершенный то при очень тихом ходе над зеленеющими оазисами, то с безумной скоростью, превосходившей даже скорость полета грифа-ягнятника. Несколько раз пришлось пускать в дело оружие против страшных птиц, которые дерзко бросались на корабль целыми стаями в двенадцать-пятнадцать штук, к великому ужасу Фриколина. Но если эти грифы могли отвечать только отчаянными криками и ударами своих клювов и когтей, то туземцы, не менее их дикие, подвергли корабль ружейному обстрелу, особенно при перелете Альбатроса через гору Сель. Ее зеленые и фиолетовые склоны мелькали даже сквозь белое ее покрывало.

Альбатрос пролетал теперь над великой Сахарой. Он должен был подняться в более высокие зоны, чтобы избежать вихрей самума, поднимавших волны красноватого песка. Затем пустынные плоскогорья Шебка раскинули под Альбатросом пласты черноватой лавы до зеленеющей долины Аи-Массэн. Трудно представить себе все разнообразие этих территорий!

За холмами, покрытыми деревьями и кустарниками, появились длинные волнообразные полосы сероватой почвы, расположенные подобно складкам бурнуса араба. Вдали виднелись «уэды» с бурно клокочущими водами, пальмовые леса, маленькие хижины, похожие на пирожки, раскинутые по склонам холмов вокруг мечетей. Среди них нужно упомянуть мечеть Мэтлити, при которой проживает местный духовный глава, великий марабут Сиди Шик.

До ночи путешественники пролетели несколько сот километров над довольно ровной местностью, изборожденной большими дюнами. Если бы Альбатрос захотел сделать остановку, он спустился бы в лощинах оазиса Уаргла, спрятанного в громадном пальмовом лесу.

Вскоре стал ясно виден город с тремя основными кварталами, со старинным дворцом султана, похожим на укрепленную касбу[47], с домами из кирпичей, артезианскими колодцами, вырытыми в долине, где корабль мог бы пополнить свои запасы воды.

Видели ли Альбатрос арабы, мозабиты и негры, делившие между собою оазис Уаргла? Без сомнения, видели, так как его приветствовали несколько сот ружейных выстрелов, не причинивших, однако, кораблю никакого вреда. Потом наступила ночь, та безмолвная ночь пустыни, тайны которой так поэтично описал Фелисьон Давид. В следующие часы корабль летел в юго-западном направлении, пересекая дороги д’Эль-Голеа, одна из которых была обследована бесстрашным французом Дюверье.

Была глубокая тьма.

Альбатрос вступил в экваториальный район за тропиком Рака. В тысяче километров от северной границы Сахары он перелетел через ту дорогу, где в 1846 году погиб майор Лэнг. Потом он перерезал путь, по которому идут караваны из Марокко в Судан. В этой части пустыни, где разбойничают туареги, путешественники услышали то, что там называют «пением песков», какой-то мягкий и жалобный шопот, будто бы вырывающийся из-под почвы.

Лишь один случай за это время вызвал всеобщее оживление. Внезапно поднявшаяся в воздух туча саранчи опустилась на палубу воздушного корабля. Насекомых было такое множество, что своей тяжестью они грозили утащить ко дну корабль! Экипаж поспешил сбросить обременительную нагрузку. Было оставлено лишь несколько сот этих насекомых, из которых Франсуа Тапаж решил сделать съедобное блюдо. И он сделал его так мастерски, что Фриколин забыл на минуту все свои страхи.

— Они стоят креветок! — удовлетворенно говорил Тапаж.

В это время Альбатрос находился у северной границы громадного королевства Судана.

Приблизительно в два часа пополудни показался город, расположенный в изгибе очень большой реки. Река эта была Нигер, а город — Тимбукту. До сих пор эту африканскую Мекку посещали одни только путешественники Старого Света.

Но теперь, благодаря чистой случайности и самому странному приключению, два американца могли бы по возвращении своем в Америку (если только они рассчитывали когда-нибудь туда вернуться) говорить: de visu, de auditu и даже de olfactu. De visu — о виденном, потому что они могли обнять взглядом весь треугольник площадью от пяти до шести километров, образующий этот город; de auditu— об услышанном, потому что в этот день был большой базар и оттуда доносился страшный шум; de olfactu — об обоняемом, потому что их обонятельные нервы были неприятно раздражены всеми запахами, которые доносились с площади Юбу-Камо, из мясных лавок около самого дворца древних царей Со-Маис.

Во всяком случае, инженер Робур не счел нужным скрывать от председателя и секретаря Уэлдонского института, что это был последний момент, когда они могли насладиться лицезрением королевы Судана.

— Господа, вот Тимбукту, — произнес он таким же тоном, каким за двенадцать дней перед тем объявил: «Индия, господа».

Затем он продолжал:

— Тимбукту на сто восемьдесят девятом градусе северной широты и пятом градусе пятьдесят шестой минуте западной долготы по Парижскому меридиану с отметкой в двести сорок пять метров над уровнем моря. Значительный город с двенадцатью или тринадцатью тысячами жителей, когда-то прославленный развитием искусств и наук. Может быть, вы пожелаете остановиться здесь на несколько дней?

Подобное предложение могло быть сделано инженером только иронически.

— Однако, — продолжал он, — для иностранцев было бы опасно жить среди негров, берберов, фуланов и рабов, особенно если я прибавлю, что наше появление на корабле не может им понравиться.

— Сударь, — ответил Фил Эвэнс тем же тоном, — чтобы иметь удовольствие вас покинуть, мы охотно рискнули бы быть плохо принятыми этими туземцами. Тюрьма вместо тюрьмы! Лучше Тимбукту, чем Альбатрос.

— Это дело вкуса, — возразил инженер. — Во всяком случае, я не пустился бы в такую авантюру, потому что отвечаю за безопасность гостей, делающих честь путешествовать вместе со мною…

— Таким образом, инженер Робур, — проговорил дядюшка Прудэнт, не будучи в силах сдержать свое негодование, — вам мало быть только нашим тюремщиком? К покушению на нашу жизнь вы прибавляете еще оскорбления?

— О, только иронию, не больше!

— Может быть, здесь на корабле найдется какое-нибудь оружие?

— Разумеется, целый арсенал!

— Двух пистолетов было бы достаточно, если бы один из них был в руках у меня, а другой — у вас!

— Дуэль! — вскричал Робур. — Дуэль, которая могла бы закончиться смертью одного из нас и которая наверное закончилась бы именно так! Ну нет, господин председатель Уэлдонского института! Я предпочитаю сохранить вас в живых.

— Чтобы быть уверенным в сохранении собственной жизни? Это очень благоразумно.

— Благоразумно или нет, но это, во всяком случае, меня удовлетворяет. Вам же предоставляется полная свобода думать иначе и жаловаться кому заблагорассудится, если вы сможете.

— Это уже сделано, инженер Робур!

— В самом деле?

— Разве было так трудно, когда мы пролетали через населенные пункты Европы, уронить какой-нибудь документ…

— И вы это сделали? — спросил Робур, чувствуя прилив неудержимого бешенства.

— А если мы это действительно сделали?

— Если бы вы это сделали, вы заслуживали бы…

— Что именно, господин инженер?

— Быть отправленными за борт Альбатроса вслед за вашим документом!

— Выбрасывайте же нас скорее! — вскричал дядюшка Прудэнт. — Мы это сделали!

Робур приблизился к пленникам. По его знаку подбежал Том Тернер и еще несколько человек.

Да! Инженер чувствовал страстное желание немедленно исполнить свою угрозу. Но чтобы не поддаться этому искушению, он поспешно ушел в свою каюту.

— Прекрасно! — вскричал Фил Эвэнс.

— То, что он не осмелился сделать сейчас, — сказал дядюшка Прудэнт, — осмелюсь сделать я! Да, я это еще сделаю!

В это время население Тимбукту целыми массами собиралось на площадях, на улицах, на террасах домов, построенных амфитеатром. В богатых кварталах Санкор и Сарахама, так же как и в самых жалких хижинах местечка Рагуиди, муллы[48] посылали с высоты минаретов свои страшные проклятия воздушному чудовищу. Но заклинания их были безвредней ружейных пуль.

До самого порта Кабара на изгибе Нигера не было места, где бы не волновался народ. Разумеется, если бы Альбатрос осмелился спуститься, он был бы сокрушен вдребезги.

На расстоянии нескольких километров шумные стаи аистов, ибисов и разного вида куропаток сопровождали корабль, соперничая с ним в скорости. Но Альбатрос летел так стремительно, что скоро значительно опередил их. Настал вечер, и в воздухе послышался рев многочисленных стад слонов и буйволов, пасущихся на этой территории, плодородность которой совершенно исключительна.

В течение двадцати четырех часов под Альбатросом стал постепенно развертываться весь район в петле Нигера, междунулевым меридианом и вторым градусом.

Если бы какой-нибудь географ имел в своем распоряжении такой воздушный корабль, с какой легкостью он мог бы снять план всей страны, получить отметки различных высот, определить направление рек с их притоками и местоположение городов и селений! Тогда не оставалось бы больше ни пустых мест на картах Центральной Африки, ни бледных пунктирных пятен, ни многих неясных обозначений, которые приводят в отчаяние всех топографов.

Утром 11 июля Альбатрос оставил позади горы Северной Гвинеи, сжатой между Суданом и Гвинейским заливом. На горизонте смутно рисовался профиль горной цепи Конг в Дагомейском королевстве.

С самого отлета из Тимбукту дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс могли убедиться, что направление пути Альбатроса было всегда с севера на юг. Отсюда они заключили, что если изменений в курсе не произойдет, то они скоро достигнут экватора. Неужели Альбатрос вновь покинет материк и устремится если не к Берингову, не к Каспийскому, не к Северному или Средиземному морю, то к Атлантическому океану?

Такая перспектива никак не могла успокоить обоих пленников. Тогда совсем пропали бы их шансы на побег.

Тем временем Альбатрос постепенно замедлял ход, будто бы колеблясь покинуть африканскую землю. Подумал ли инженер, что ему лучше направиться обратно? Нет! Все его внимание привлекала та страна, через которую они в это время пролетали.

Общеизвестно, что представляет собой Дагомейское королевство, одно из самых могущественных на западном побережье Африки. Оно достаточно сильно, чтобы вести войну со своим соседом — королевством Ашанти. Однако его территория весьма ограниченна: протяжение с юга на север лишь сто двадцать лье, а с востока на запад — шестьдесят лье. Зато население его, с тех пор как оно присоединило к себе независимые территории Ардра и Уайда, очень многочисленно — от семи до восьмисот тысяч жителей.

Но если Дагомейское королевство и невелико, оно часто заставляло говорить о себе, заслужив громкую известность невероятными жестокостями, какими отличаются все его празднества, изобилующие человеческими жертвоприношениями, ужасающими гекатомбами[49], цель которых почтить как умершего монарха, так и его заместителя. Считается даже высшей вежливостью при приеме королем Дагомеи какой-нибудь высокой особы или иностранного посла делать гостю приятный сюрприз, даря ему дюжину голов, отрубленных в его честь. Эту операцию производит сам министр юстиции минган, который великолепно справляется с ролью палача.

В то время, когда Альбатрос перелетал границу Дагомеи, умер правитель страны Бахаду, и все население должно было принять участие в торжестве возведения на трон его преемника. Это вызвало большие волнения во всей стране, которые не остались не замеченными Робуром.

Действительно, громадные толпы дагомейцев направлялись к Абомее, столице королевства, по хорошо содержимым дорогам, которые тянулись по обширным долинам, покрытым гигантскими травами, бесконечными полями маниоки, пальмовыми, кокосовыми, апельсиновыми, мимозными и манговыми лесами. Такова была эта страна, ароматы которой доходили до Альбатроса, в то время как вспугнутые попугаи тысячами вылетали из-под зеленых сводов.

Инженер, склонившись над перилами палубы, погрузился в размышления, обменявшись несколькими словами с Томом Тернером.

Еще не было заметно, что Альбатрос привлек к себе внимание взволнованных людей. Это объяснялось, вероятно, тем, что корабль держался на довольно большой высоте, среди легких облаков.

Около одиннадцати часов утра взорам пассажиров открылась столица Дагомеи, окруженная стенами и защищенная рвом окружностью в двенадцать миль, с широкими и правильными улицами на ровной поверхности, с большой площадью, на северной окраине которой, находился дворец короля. Над широко раскинутыми зданиями была устроена терраса, неподалеку от площади, где происходили жертвоприношения. В праздничные дни с высоты этой террасы народу бросали связанных заключенных в ивовых корзинах, и трудно себе представить, с какой яростью толпа разрывала на части этих несчастных.

В одном из флигелей дворца властелина были размещены четыре тысячи женщин — отважных воинов, составляющих один из отрядов Королевской армии.

Если еще есть сомнение в существовании амазонок на реке этого имени, то в их пребывании в Дагомее никаких сомнений быть не может. Некоторые из них носят костюмы из синей рубашки, синего или красного шарфа, белых с синими полосами панталон, белой шапочки и патронташа, прикрепленного к поясу. Другие, участвующие в охоте на слонов, вооружены тяжелыми карабинами и кинжалами с короткими лезвиями; на головах у них два рога антилопы, которые держатся с помощью железных колец. Наконец, третьи — артиллеристки — одеты в синие с красным туники и вооружены пищалями.

Прибавьте к этим амазонкам пять или шесть тысяч мужчин в полотняных рубашках и панталонах, с шарфами, перевязывающими их талии, и вы будете иметь полное представление о дагомейской армии.

Абомея была в этот день совершенно безлюдна. Король, королевская свита, мужская и женская армии, городское население — все покинули столицу, чтобы наводнить в нескольких милях от нее обширную равнину, окруженную великолепными лесами. На этой равнине должно было совершиться возведение в сан нового короля. Тысячи пленников, (захваченных в последних набегах, приносились в жертву в его честь.

Было около двух часов, когда Альбатрос, долетев до равнины, начал опускаться в гущу тумана, который скрывал; его от глаз дагомейцев.

Их было по меньшей мере шестьдесят тысяч, и явились они из самых различных пунктов королевства: из Вида, Керапэй, д’Ардра, из Томбор и всех самых отдаленных селений.

Новый король, сильный двадцатипятилетний малый по имени Бу-Нади, расположился на холмике, окаймленном развесистыми деревьями. Перед ним толпился его новый двор, мужская армия, амазонки и весь народ.

У подножия холмика около пятидесяти музыкантов играли на своих варварских инструментах: на слоновых клыках, ведающих хриплые звуки, на барабанах, обтянутых кожей серн, на кубышках из тыкв и гитарах, на колокольчиках, по которым бьют железными палочками, на бамбуковых флейтах.

Ежеминутно в толпе стреляли из ружей, пищалей и пушек, стволы которых содрогались при этом с риском взорваться и перебить артиллеристок. Все это сливалось в грандиозный шум, который заглушил бы даже раскаты грома.

В одной части равнины под охраной солдат находились пленники. На их долю выпало проводить в другой мир умершего короля, так как смерть не должна была отнять у него ни одной из тех привилегий, которыми он пользовался при жизни. На похоронах Гозо, отца Бахаду, его сын послал вслед за ним на тот свет три тысячи таких пленников! Для сопутствия своему предшественнику Бу-Нади не мог принести жертв меньше.

В течение целого часа раздавались речи, хвалебные и торжественные, скучные и утомительные, перемежавшиеся танцами. Их исполняли с воинственной грацией прославленные баядерки и амазонки.

Приближался момент жертвоприношения. Робур, который знал кровавые обычаи Дагомеи, не терял из виду пленников — мужчин, женщин и детей, — предназначенных для бойни.

Минган, стоя у подножья холма, размахивал своей саблей с коротким лезвием, украшенной большой металлической птицей.

На этот раз он был не один, так как не мог бы справиться со своими обязанностями. Около него сгруппировалась целая сотня палачей, имевших практику в искусстве отрубать головы одним ударом.

Тем временем Альбатрос постепенно приближался, умеряя скорость своих подъемных и поступательных винтов. Вскоре он вышел из скрывавшего его слоя облаков и на высоте около ста метров от земли впервые предстал перед взорами-собравшейся толпы.

Вопреки ожиданию, кровожадные туземцы признали Альбатрос за божество, явившееся к ним специально для оказания почестей королю Бахаду.

Вся толпа стала проявлять неописуемый восторг. Бесконечные призывы и мольбы были обращены к сверхъестественному гиппогрифу, явившемуся как бы для того, чтобы взять тело усопшего короля и перенести его в выси дагомейского неба.

В этот момент слетела первая голова от удара саблей мингана. Потом стали приводить других пленников; их пригоняли целыми сотнями и ставили перед ужасными палачами.

Внезапно с Альбатроса раздался ружейный выстрел. Министр юстиции упал лицом в землю.

— Хорошо прицелился, Том! — сказал Робур.

— Ну где уж там, прямо в кучу! — ответил его помощник.

Товарищи Тома, вооруженные так же, как и он, готовы были дать залп при первой команде инженера.

Но настроение в толпе сразу изменилось. Она поняла. Крылатое чудовище вовсе не было добрым духом. Это был злой дух, враждебный доброму дагомейскому народу. Вот почему, после того как минган упал, со всех сторон раздались возмущенные крики, а вслед за тем и ружейная стрельба.

Однако угроза не помешала Альбатросу спуститься и остановиться на высоте ста пятидесяти футов от земли. Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, независимо от их отношения к Робуру, не могли не выразить сочувствия такому акту человеколюбия.

— Да, освободим пленников! — вскричали они.

— Это именно то, что я намерен сделать, — сказал инженер.

Началась стрельба из скорострельных ружей, в которой участвовал весь экипаж Альбатроса. Ни одна пуля не затерялась среди массы людей. Даже маленькая пушка, находившаяся на борту Альбатроса, выпустила очень кстати несколько зарядов картечи, которые произвели чудеса.

Пленники, не понимая еще источников этой неожиданно явившейся откуда-то с высоты помощи, стали освобождать друг друга от связывавших их веревок. В это время солдаты отвечали выстрелами на огонь с корабля. Задний винт был пробит одной из пуль, а несколько других пуль попали в корпус корабля. Фриколин, спрятавшийся в темном углу своей каюты, едва не был задет пулей, прострелившей перегородку.

— А, вам хочется получить еще?! — воскликнул Том Тернер.

Бросившись в помещение, где хранились боевые запасы, он вернулся с дюжиной динамитных патронов и роздал их своим товарищам. По команде Робура, эти патроны сбрасывались над невысоким холмом. Ударяясь о землю, они взрывались, как небольшие пушечные снаряды. Все кинулись бежать. Король, его двор, армия и народ — все бежали в страшном испуге, легко объяснимом такой неожиданной помехой. Все искали убежища под деревьями, тогда как пленники разбегались со всех ног, и никто не думал пускаться за ними в погоню.

Так закончилось празднество в честь нового дагомейского короля. Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс воочию убедились, как велика была мощь воздушного корабля и какие услуги он мог оказать человечеству.

Потом Альбатрос спокойно поднялся на среднюю высоту и, пролетев над Уайда, скоро потерял из виду это дикое побережье.

Он парил теперь над Атлантическим океаном.

ГЛАВА XIII, в которой дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс переправились через океан, не страдая от морской болезни

Да, Атлантический океан!

Опасения двух пленников оправдались. Ничто не говорило о том, что Робур испытывал волнение, начиная перелет через обширный океан. Это, очевидно, не беспокоило ни его, ни его людей, повидимому уже привыкших к таким перелетам. Ночь они провели спокойно на своих местах. Никакие кошмары не тревожили их сон.

Куда же летел Альбатрос? Во всяком случае, должно же где-нибудь и когда-нибудь закончиться это путешествие. Ведь нельзя же было допустить, что Робур всю жизнь проводит в воздухе на своем корабле и никогда не спускается на землю. Как мог он, в таком случае, возобновлять запасы продуктов и боевых припасов, не говоря уже о тех материалах, без которых невозможна исправная работа машин? Он, безусловно, нуждался в каком-нибудь убежище, в какой-нибудь гавани в малоизвестном и недоступном пункте земного шара, где Альбатрос мог пополнять свои запасы. Порвать все отношения с жителями земного шара — это возможно. Но немыслимо порвать всякую связь со всеми пунктами земной поверхности.

В таком случае, где же убежище Робура? Чем он руководствовался при его выборе? Ждали ли его там какие-нибудь люди, находившиеся под его начальством? Мог ли он сменить там свой экипаж? Почему эти люди различного происхождения решили соединить свою судьбу с судьбой Робура? И какими средствами он располагал, чтобы построить такой бесценный корабль, конструкция которого сохранялась в глубокой тайне? Правда, содержание его не требовало, казалось, больших расходов. На Альбатросе все жили одной общей жизнью, счастливой жизнью людей, не скрывающих, что они счастливы. И, в конце концов, кто же такой этот Робур? Откуда он явился? Каково его прошлое?

Целый ряд неразрешимых загадок! Тот, кто был их объектом, никогда, конечно, не согласится раскрыть эти тайны.

Неудивительно, что положение вещей и множество неразрешенных загадок так волновали обоих пленников Робура. Чувствовать себя уносимыми в неизвестность, не видеть никакого выхода из положения, сомневаться даже в возможности найти когда-нибудь выход, быть приговоренными вечно странствовать в воздухе, — разве этого не было достаточно, чтобы понудить председателя и секретаря Уэлдонского института к какому-нибудь ужасному решению?

Тем временем, начиная с вечера 11 июля, Альбатрос продолжал свой путь над Атлантическим океаном. Когда Фриколин попробовал выйти из своей каюты и увидел под собой безбрежное море, его охватил прежний безумный страх.

Но «под собой» не вполне точное выражение, лучше сказать: «вокруг себя». Для наблюдателя, находящегося в высоких зонах атмосферы, создается впечатление, что его окружает со всех сторон бездна, а горизонт, поднятый до уровня его зрения, кажется отходящим все дальше и дальше; добраться до него кажется совершенно невозможным.

Разумеется, Фриколин не мог дать физического объяснения своим ощущениям, но он чувствовал себя именно так. Этого было достаточно, чтобы вызвать в нем безотчетный «страх бездны», от которого не могут часто отрешиться нередко даже очень храбрые люди. На всякий случай, из осторожности, негр не позволил себе громко охать и стонать. Закрыв глаза и протянув вперед руки, чтобы не натолкнуться на что-нибудь, он вернулся в свою каюту, собираясь остаться в ней уже надолго.

Инженер не спешил. Он не давал никаких приказаний увеличить скорость хода. Конечно, это можно было объяснить тем, что Альбатрос уже не мог теперь двигаться с такой скоростью, с какой он летел над Европой, то есть по двести километров в час. В океане, где Преобладающими являются юго-западные ветры, ему приходилось бороться с атмосферными течениями, и хотя ветер был еще слаб, с ним все же нужно было считаться.

Вот почему Альбатрос не пытался бороться с неблагоприятными ветрами, затрачивая всю мощь своих поступательных винтов. Он довольствовался умеренной скоростью, которая все же превосходила скорость всех трансатлантических пароходов.

13 июля корабль перелетел экватор, что было объявлено всему экипажу. Таким образом, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс покинули Северное полушарие и находились уже в Южном. Переход экватора не был отмечен в данном случае никакими церемониями, какие совершаются иногда на некоторых военных и коммерческих судах.

Один только Франсуа Тапаж счел нужным «окрестить» Фриколина, вылив ему за ворот кружку воды. Но так как это «крещение» сопровождалось несколькими стаканами джина, то негр объявил, что он готов пересекать экватор сколько угодно раз, но все же не на спине механической птицы, не внушающей ему ни малейшего доверия.

Утром 15 июля Альбатрос пролетел между островами Вознесения и Св. Елены, ближе, впрочем, к последнему острову. В течение нескольких часов на горизонте были видны его возвышенности.

Без сомнения, если бы в то время, когда Наполеон находился во власти Англии, уже существовала машина, подобная кораблю инженера Робура, то Гудзон Лоу[50] несмотря на все принятые им оскорбительные предосторожности, увидел бы, как знаменитый пленник ускользнул от него воздушным путем.

16 и 17 июля при наступлении сумерек на Альбатросе наблюдалось одно интересное явление, которое можно было бы принять за северное сияние, если бы оно происходило в более высоких широтах. В момент заката солнечные лучи принимали самую разнообразную окраску, причем некоторые из них казались пропитанными необыкновенно ярким зеленым цветом.

Может быть, то были облака космической пыли, через которые проходила Земля, отражая последние лучи дневного света? Некоторые наблюдатели давали именно такое объяснение. Но они, вероятно, не стали бы его поддерживать, если бы находились на борту Альбатроса.

При более внимательном обследовании было обнаружено, что в воздухе носились крошечные кристаллики пироксена, микроскопические стекловидные крупинки, еле видимые частички магнитного железа, подобные тем веществам, которые выбрасывают огнедышащие горы.

Во время пути в океане наблюдалось еще несколько интересных явлений. Много раз тучи придавали небу какой-то странный сероватый оттенок. Когда пролетали эту завесу испарений, на ее поверхности замечались неровности в виде завитков ослепительно белого цвета, усыпанных мелкими твердыми блестками. Такое явление над данной широтой может быть объяснено только особым процессом, сходным с образованием града.

В ночь с 17-го на 18-е появилась лунная радуга желто-зеленого цвета, зависящая от положения корабля между полной луной и завесой мелкого дождя, который испарялся в воздухе, прежде чем достигал поверхности моря.

Можно ли было на основании этих явлений предугадать близкую перемену погоды? Возможно. Как бы то ни было, юго-западный ветер, господствовавший с тех пор, как корабль покинул африканское побережье, начинал слабеть в районах экватора. В этой тропической зоне была страшная жара, и Робур решил искать прохлады в более высоких слоях атмосферы. Изменение в воздушных токах заставляло предполагать, что за районами экватора метеорологические условия совершенно иные. Нужно заметить, что июль в Южном полушарии таков же, как январь в Северном, — другими словами, что это самый разгар зимы. Если бы Альбатрос спустился южнее, то не замедлил бы в этом убедиться. Но море это уже «чувствовало», как говорят моряки.

18 июля за тропиком Козерога имело место еще одно атмосферное явление, которое могло бы напугать людей на любом морском судне. На поверхности океана распространились странные светящиеся волны, далеко катившиеся со скоростью не менее шестидесяти миль в час. Эти светящиеся волны неслись на расстоянии восьмидесяти футов одна от другой, оставляя на воде длинные борозды света. С наступлением ночи отблеск этих полос, сделавшись особенно ярким, достигал Альбатроса, и воздушный корабль можно было принять за пылающий болид. Никогда еще Робуру не приходилось летать над огненным морем, над холодным огнем, от которого нет надобности спасаться, поднимаясь в более высокие [небесные сферы. Повидимому, причина этого явления лежала в электричестве. Электрическая напряженность в атмосфере была в это время очень значительной.

Действительно, на другой день, 19 июля, морское судно, вероятно, погибло бы в этих водах, но Альбатрос глумился над ветрами и волнами, подобно той могучей птице, чье имя он носил. Если ему не нравилось лететь у поверхности волн, подобно буревестникам, до он мог, подобно орлам, найти тишину и солнце в более высоких слоях атмосферы.

В это время была пройдена сорок седьмая, параллель. Дневное время продолжалось теперь не более семи-восьми часов, и по мере приближения Альбатроса к районам Антарктики дни делались все короче.

Было около часа пополудни, когда корабль значительно снизился, чтобы найти более благоприятное воздушное течение. Он летел над океаном на расстоянии лишь ста футов от поверхности вод.

Погода была тихая. В некоторых частях неба плыли тяжелые Черные облака, бугристые в верхних своих частях. Из этих облаков вырывались удлиненные, продолговатые, шишкообразные выступы, как бы притягивавшие бурлившую под ними воду. Вдруг вода устремилась кверху, приняв форму огромной воронки. В одну секунду Альбатрос (был подхвачен вихрем гигантского смерча, к которому не замедлили присоединиться еще двадцать других, черных как чернила. К счастью, вращательное движение смерча было обратно вращению подъемных винтов корабля, так как иначе работа последних не могла бы продолжаться и Альбатрос был бы низвергнут в море. Теперь же он начал кружиться с устрашающей быстротой вокруг собственной оси. Кораблю грозила страшная опасность, избежать которой, может быть, было нельзя, так как инженер не мог освободить аппарат от смерча; его всасывающая сила лишала Альбатрос возможности двигаться, несмотря на работу подъемных винтов. Команда Робура должна была держаться за перила, чтобы ее не унесло в море.

— Спокойствие! — потребовал Робур.

Оно было действительно необходимо. И терпение — тоже.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, покинувшие свои каюты, были отброшены к самой корме с риском быть скинутыми в воду. Все продолжая кружиться, Альбатрос увлекался поступательным движением смерчей, вращавшихся со скоростью, которой могли позавидовать винты корабля. Едва ему удавалось освободиться от объятий одного из смерчей, как его тотчас же захватывал другой; всё время ему грозило быть разбитым на части.

— Огонь! — скомандовал инженер.

Это приказание относилось к Тому Тернеру, который находился около маленькой пушки, стоявшей на возвышении в центре палубы, там, где центробежная сила проявлялась менее всего.

Том понял мысль Робура и, мгновенно открыв затвор пушки, вложил орудийный патрон, вынутый им из зарядного ящика при лафете.

Раздался выстрел, и внезапно произошел обвал всех смерчей вместе с облачным потолком, который они, казалось, поддерживали.

Сотрясения воздуха от пушечного выстрела оказалось достаточно, чтобы положить конец этому атмосферному явлению. Колоссальная туча, излившись дождем, закрыла горизонт вертикальными завесами, будто необъятная редкая сеть протянулась от моря до неба.

Получив свободу, Альбатрос поспешил подняться на несколько сот метров.

— Есть повреждения на корабле? — спросил инженер.

— Никаких, — ответил Том Тернер, — Но такую игру в «волчок с ракетой» не следовало бы возобновлять!

Действительно, в течение десяти минут Альбатрос был на краю гибели. Не обладай он совершенно исключительной прочностью, он погиб бы в вихрях смерчей.

Какими длинными казались часы при перелете через Атлантический океан, когда ничто не нарушало однообразия! Дни постепенно становились короче и холод ощутительнее. Дядюшка Прудэнт и Фил Овэнс редко видели Робура. Запершись в своей каюте, инженер был занят вычислениями курса корабля. Обозначая пунктиром на своих картах путь его следования, он старался точно определить его местонахождение, записывал показания барометров, термометров и хронометров, чтобы потом внести в журнал все, что случилось во время путешествия.

Что касается пленников, то, хорошо закутанные, они подолгу оставались на палубе, пытаясь разглядеть в южном направлении хоть полоску земли.

В свою очередь, Фриколин, выполняя специальное распоряжение дядюшки Прудэнта, старался разузнать кое-какие подробности, касающиеся инженера.

Но как можно было верить тому, что говорил этот Франсуа Тапаж? По его словам, Робур был когда-то и министром Аргентинской республики, и начальником адмиралтейства, и президентом Соединенных штатов в отставке!), и испанским генералом действительной службы, и вице-королем Индии, который пожелал занять еще более высокое положение в воздушных сферах. По словам гасконца, он то ли обладал миллионами благодаря разбойничьим набегам с помощью своего корабля и ему было выражено общественное порицание, то ли растратил все свое состояние на сооружение Альбатроса и будет вынужден поэтому устраивать публичные полеты, чтобы вернуть свои деньги. Что касается вопроса, остановится ли он когда-нибудь, и где-нибудь, то — нет! Но у Робура есть намерение отправиться на Луну, и если там он найдет какое-нибудь местечко по своему вкусу, он там останется навсегда.

— Что скажешь ты на это, Фри, мой дорогой друг? Доставит тебе удовольствие отправиться посмотреть, что происходит там, наверху?

— Я не поеду туда! Я отказываюсь! — отвечал глупец, принимавший всерьез все это вранье.

— Но почему, Фри? Почему? Мы бы тебя поженили на какой-нибудь молодой и красивой жительнице Луны! У тебя была бы целая куча негритят!..

Когда Фриколин передавал весь этот вздор своему хозяину, тот убеждался в полной невозможности получить сколько-нибудь верные сведения о Робуре. Все его мысли были направлены теперь лишь к тому, чтобы обдумать план своего мщения.

— Фил, — сказал он однажды своему коллеге, — теперь ведь определенно выяснилось, что всякое бегство для нас невозможно?

— Совершенно верно, дядюшка Прудэнт!

— Пусть будет так. Но всякий человек всегда может свободно распоряжаться сам собой и, если окажется нужным, собой жертвовать.

— Если такая жертва необходима, пусть она совершится как можно скорее, — ответил Фил Эвэнс, темперамент которого, несмотря на всю его холодность, вышел из состояния обычного равновесия. — Да! Пора с этим покончить… Куда летит Альбатрос? Вот он уже пересекает наискось Атлантический океан, и если будет продолжать Путь в том же направлении, то долетит сначала до Патагонии, а затем до берегов Огненной Земли. Ну, а потом?.. Кинется ли он к Тихому океану или же к материку Южного полюса? Все возможно с этим Робуром. Тогда мы погибнем. У нас есть полное право защищать себя, и если мы должны погибнуть…

— То пусть это будет не раньше, чем мы ему отомстим и уничтожим этот корабль вместе со всем его экипажем, — прибавил дядюшка Прудэнт.

Двое коллег пришли к такому выводу в бессильной злобе и бешенстве. Да, раз это необходимо, они пожертвуют собой, чтобы уничтожить изобретателя и его тайну! Изумительный воздушный корабль, бесспорное совершенство которого они не могли не признать, просуществует всего лишь несколько месяцев! Эта мысль так крепко впилась в их мозг, что они думали только об одном: как бы лучше ее выполнить. Но как? Захватить один из взрывчатых снарядов, находившихся на борту корабля, с помощью которого они смогут его взорвать? Но для этого им надо было ухитриться пробраться туда, где хранились огнеприпасы.

К счастью, Фриколин ничего не подозревал об этих планах: при одной мысли, что Альбатрос мог быть взорван в воздухе, он был способен выдать своего хозяина.

23 июля на северо-западе вновь показалась земля в направлении к мысу Дев (Вирхенес), у входа в Магелланов пролив. За пятьдесят четвертой параллелью в это время года ночь длилась уже около восемнадцати часов и температура в среднем показывала шесть градусов ниже нуля.

Вместо того чтобы углубиться на юг, Альбатрос сначала проследовал по извилинам пролива, как будто он направлялся к Тихому океану. Пролетев над заливом Лома и оставив горную вершину Грегори на севере, а горную цепь Брэкнок на западе, он достиг маленькой чилийской деревушки Пунта-Арена в тот момент, когда в ней звонил изо всей мочи церковный колокол. Несколькими часами позднее корабль пролетал над старинным Голодным портом. Какое зрелище представилось им в эти короткие часы южного дня! Отвесные горы, вершины, покрытые вечными снегами, дремучие леса, тянущиеся уступами по их склонам, внутренние моря, заливы, образовавшиеся между островами и полуостровами этого архипелага из них можно назвать острова Кларинес, Даусон и Дезоле-шэн, каналы и проливы, бесчисленные утесы и мысы. Все это беспорядочное нагромождение уже начинал сковывать мороз в одну плотную ледяную массу, от мыса Форвард, которым заканчивается Американский материк, и до мыса Горн, где кончается Новый Свет.

Тем не менее в Голодном порту всем стало ясно, что Альбатрос намеревается продолжать свой путь на юг. Пролетев между горой Тарн на полуострове Брэнсвик и горой Гравес, он направился прямо к горе Сармиенто. Ее огромная вершина, покрытая льдом, высится над Магеллановым проливом на две тысячи метров над уровнем моря. То была страна печереев, или фуегийцев, туземцев Огненной Земли.

Какой красивой и плодородной выглядела эта земля, особенно в своей южной части, шестью месяцами раньше, в разгар лета! Тогда повсюду были видны долины и пастбища, которые могли прокормить не одну тысячу животных. Девственные леса из гигантских деревьев — берез, буков, ясеней, кипарисов, кустовидных папоротников; равнины, по которым прогуливались стада гуанако, страусов; полчища птиц всякого рода, пингвинов и других пернатых. Вот почему, когда Альбатрос зажег свои электрические фонари, на борт корабля прилетели утки, гуси, чистики. Сотой доли этих птиц хватило бы, чтобы наполнить чулан для провизии Франсуа Тапажа, Ему пришлось много повозиться. Работа нашлась и для Фриколина, который не мог отказать себе в удовольствии ощипывать дичь.

В этот день около трех часов пополудни, когда солнце готовилось скрыться, показалось обширное озеро, обрамленное великолепными лесами. Озеро было сплошь покрыто льдом, и несколько туземцев на длинных лыжах быстро скользили по его поверхности.

При виде Альбатроса они в безумном страхе разбежались во всех направлениях, а если бежать почему-либо не могли, то старались растянуться на земле, притаившись, как звери.

Альбатрос, продолжая лететь на юг, за канал Бигл, пронесся мимо острова Наварии, греческое название которого звучит несколько странно среди грубых названий этих отдаленных земель. Наконец остался позади остров Уолластон, омываемый последними водами Тихого океана. Покрыв семь тысяч пятьсот километров от побережья Дагомеи, корабль прошел над крайними островами Магелланова архипелага и над страшным мысом Горн, который омывает вечный прибой.

ГЛАВА XIV, из которой видно, что Альбатрос делает то, чего, вероятно, никто никогда не сделает

Следующий день был 24 июля. Этому дню в Южном полушарии соответствует по климату 24 января в Северном. Параллели 56-го градуса южной широты, только что оставленной позади, соответствует к северу от экватора параллель, пересекающая в Европе Шотландию на высоте Эдинбурга. Вот почему температура держалась все время в среднем ниже нуля, и экипажу Альбатроса пришлось прибегнуть к искусственному обогреву аппаратов, предназначенных для отопления помещений корабля.

Нечего говорить, что если продолжительность дня постепенно увеличивалась начиная со дня солнцестояния, то есть с 21 июня, то теперь эта продолжительность стала очень быстро уменьшаться, так как Альбатрос спускался к полярным районам.

К какому же пункту земного шара собирался направиться Альбатрос теперь? Допустимо ли, чтобы в самой середине зимы он осмелился летать над южными морями или над полярными странами? Было бы допустимо, если бы Робур пытался перелететь через полюс в летний сезон. Но среди бесконечной ночи антарктической зимы это казалось актом безумия.

Так рассуждали председатель и секретарь Уэлдонского института, увлекаемые к тому материку Нового Света, который все еще считался Америкой, хотя и не принадлежал к Соединенным штатам.

Что мог еще придумать упорный Робур и не пора ли было прекратить путешествие, уничтожив воздушный корабль?

24 июля инженер часто совещался с главным помощником. Несколько раз он подходил с Томом Тернером к барометру, но не для определения высоты, а чтобы получить сведения о погоде. Пожалуй, появились симптомы, с которыми надо было считаться.

Дядюшка Прудэнт заметил, что Робур старался точно учесть всякого рода оставшиеся материальные запасы — не только для надежной работы поступательных и подъемных винтов корабля, но также и для питания людей, работу которых тоже нужно было хорошо обеспечить.

Казалось, это свидетельствовало о намерении инженера пуститься в скором времени в обратный путь.

— Возвращаться, — проговорил Фил Эвэнс, — но куда именно?

— Туда, где этот Робур сможет найти запасы питания, — ответил дядюшка Прудэнт.

— Должно быть, на какой-нибудь остров, затерянный в Тихом океане, где проживает целая компания негодяев, достойных своего шефа.

— Это также и мое мнение, Фил Эвэнс. Я думаю, что он действительно хочет направить свой корабль на запад. При скорости Альбатроса Робур не замедлит достигнуть своей цели.

— Но если это удастся, мы не сможем выполнить наших планов.

— Это ему не удастся, Фил Эвэнс!

Повидимому, коллеги частично угадали планы инженера.

К концу дня не оставалось больше сомнений в том, что Альбатрос, долетев до окраин Антарктического моря, собирался повернуть назад. Кто осмелится очутиться среди полярной ночи, в атмосфере, которая может охладиться до шестидесяти градусов ниже нуля? Вот почему, пройдя сто километров к югу, Альбатрос повернул на запад, направляясь к одному из неизвестных еще островов Тихого океана.

Под кораблем расстилалась огромная водная равнина, протянувшаяся между Америкой и Азией. В этот час море было того странного цвета, благодаря которому оно получило название Молочного моря. В полутьме, которую были не в силах рассеять ослабленные солнечные лучи, вся поверхность Тихого океана сделалась молочно-белого цвета. Море превратилось как бы в снежное поле, так как его волны не были видны с высоты. Если бы мороз внезапно сковал эту поверхность Тихого океана, превратив его воды в твердую массу, то получился бы именно такой вид.

Известно, что это явление обуславливается присутствием в океанских водах несметного количества микроскопических организмов, светящихся фосфорическим светом с опаловыми переливами.

Барометр, все время стоявший довольно высоко, внезапно резко упал. Очевидно, появились симптомы, которые могли бы испугать любое морское судно. Но Альбатрос относился К ним с полным презрением. Все же было ясно, что какая-то буря взволновала недавно воды Тихого океана.

Был час пополудни, когда Том Тернер, подойдя к инженеру, указал:

— Мистер Робур, взгляните вон на ту черную точку на горизонте, там, далеко на севере. Ведь это не может быть скалой или утесом?

— Нет, Том, никакой земли в этом направлении нет.

— В таком случае, это какой-нибудь корабль или большая лодка.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, находившиеся на носу корабля, внимательно разглядывали то, на что указывал Том Тернер.

Робур послал за своим морским биноклем и долго наблюдал в него с большим вниманием.

— Это лодка, — проговорил он, — и я сказал бы, что в ней находятся люди.

— Люди, потерпевшие кораблекрушение?! — вскричал Том.

— Да, люди, которые вынуждены были покинуть свое судно, — продолжал Робур. — Несчастные люди, не знающие больше, где земля, может быть умирающие от голода и жажды. Что же! Никто не посмеет сказать, что Альбатрос не пытался притти им на помощь.

Он отдал приказ механику и его помощникам. Корабль начал медленно снижаться.

Спустившись на сто метров, он остановился, и затем поступательные винты потянули его к северу. Это была действительно лодка, парус которой слабо болтался на мачте. Так как ветра не было, то лодка не могла двигаться, а из людей, по всей вероятности, никто не имел силы работать веслами. На дне лодки находилось пять человек, спавших или, если они были еще живы, парализованных усталостью. Очутившись над ними, Альбатрос стал медленно спускаться. На корме лодки можно было прочесть название судна, которому она принадлежала. Это была «Жанетта» из Нанси, французское судно, экипаж которого был вынужден его покинуть.

— Э-о! — крикнул Том Тернер.

Его должны были услышать, так как до лодки было всего около восьмидесяти футов.

С лодки никто не отозвался.

— Дать выстрел! — сказал Робур.

— Матросы с трехмачтового судна «Жанетта», на котором я был помощником капитана, — пробормотал пострадавший. — Вот уже две недели, как мы покинули судно, когда оно начало тонуть. У нас нет ни воды, ни съестного…

Четверо других несчастных тоже стали приподниматься. Изможденные, измученные, страшно похудевшие, они протягивали, руки к воздушному кораблю.

— Внимание! — скомандовал Робур.

С палубы Альбатроса спустили на веревке ведро пресной воды. Как только оно достигло лодки, на него набросились пятеро несчастных и принялись пить с такой жадностью, что было больно на них смотреть.

— Хлеба! Хлеба! — вопили они.

Тотчас с корабля спустили корзину, в которой было несколько банок с консервами, бутылки бренди и несколько литров кофе.

Помощнику капитана с трудом удавалось умерять ту жадность, с какой изголодавшиеся набросились на провизию.

— Где мы сейчас? — заинтересовались в лодке.

— В пятидесяти милях от побережья Чили и от архипелага Чонас, — ответил Робур.

— Спасибо. Но ветра все нет, и…

— Мы возьмем вас на буксир.

— Но кто вы?

— Люди, которые счастливы, что могли притти вам на помощь, — просто ответил Робур.

В лодке поняли, что спаситель желал сохранить инкогнито. Но разве можно было думать, что у воздушного корабля хватит сил тащить лодку на буксире?

Канат длиной около ста футов быстро связал своими концами оба судна, и могучий Альбатрос потянул лодку за собой, двигаясь в восточном направлении.

В десять часов вечера вдали показалась земля, или, вернее сказать, огни, которые указывали ее местонахождение. Помощь явилась как нельзя более вовремя. Погибавшие матросы судна «Жанетта» имели полное право верить, что их спасение было своего рода чудом, чудом с неба.

Подведя лодку к проливу между островами Чонас, Робур крикнул, чтобы отвязали канат. Освобожденный от буксировки Альбатрос продолжал свой путь, провожаемый благословениями спасенных людей.

Воздушный корабль, могущий оказывать такую помощь пострадавшим от кораблекрушения, затерявшимся в море, лишний раз продемонстрировал свои совершенства. Каков бы ни был аэростат, до какого совершенства ни было бы Доведено его устройство, он никогда не будет в состоянии оказывать такие услуги. Оставшись вдвоем, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс отметили это.

Между тем море не успокаивалось. Угрожающие Признаки не исчезали. Наоборот, барометр упал еще на несколько миллиметров. Продолжались частые порывы страшного ветра, грозно завывавшего среди подъемных винтов Альбатроса. При таких обстоятельствах любое парусное судно потерпело бы аварию. Ветер изменил свое направление на северо-запад. Трубка штормгласа[51]начинала мутнеть. Это было угрожающим симптомом.

К часу ночи ветер, сохраняя свое направление, усилился еще больше. Тем не менее Альбатрос, толкаемый своими поступательными винтами, продолжал бороться с ним, двигаясь со скоростью от четырех до пяти лье в час. Но требовать большего было невозможно.

Повидимому, приближался сильнейший циклон, представляющий собой на этих широтах редкое явление. Как бы его ни называли — ураганом на Атлантическом океане, тайфуном Или смерчем в Китайских морях, самумом в Сахаре, торнадо на западном побережье, — это, по существу, все та же страшная, крутящаяся буря. Да, страшная для каждого судна, захваченного бурлящим вихрем, который усиливается от своей окружности к центру, оставляя лишь одно безветреное место, в самой середине по оси воздушного «мальштрома».

Робур это знал. Он знал также: осторожность требовала выйти из опасной зоны циклона и подняться в более высокие воздушные слои. До сих пор это ему всегда удавалось. Сейчас нельзя было терять ни одного часа, может быть даже ни одной минуты.

Действительно, сила ветра продолжала заметно увеличиваться. Морские волны плоскими теперь гребнями покрывали белой пеленой поверхность моря. Казалось, что циклон, переменив свое направление, накинется на полярные районы и сделает это с невероятной стремительностью.

— Все наверх! — скомандовал Робур.

— Есть все наверх! — ответил Том Тернер.

Работа моторов была усилена до предела, и корабль стал подниматься наискось, точно он двигался по плоскости, наклоненной к юго-западу.

В эту минуту барометр упал еще — быстрое падение колонки ртути сначала на восемь, потом на двенадцать миллиметров. Внезапно подъем Альбатроса прекратился. Очевидно, сказывалось действие сильных нисходящих токов в атмосфере.

Тем не менее Робур не считал себя побежденным. Семьдесят четыре винта работали вполне безупречно при максимальной скорости вращения. И все же корабль, непреодолимо увлекаемый циклоном, не был в силах избежать его. В краткие моменты затишья он начинал свой подъем, но скоро в силу атмосферных условий снова падал, подобно судну, которое тонет. И разве он действительно не тонул в этом воздушном океане, среди ночного мрака, который несколько рассеивался лишь от огней корабля и то на очень близком расстоянии?

Было очевидно, что если сила циклона возрастет еще, Альбатрос превратится в жалкую соломинку, которая закружится по воле вихрей, вырывающих с корнем деревья, сносящих крыши домов и рушащих каменные стены.

Робур и Том могли объясняться теперь только знаками. Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, уцепившись за перила, спрашивали себя, не собирается ли циклон исполнить их желание — уничтожить корабль, а с ним вместе самого изобретателя и секреты его изобретения.

Но поскольку Альбатрос был бессилен освободиться от непогоды вертикальными маневрами, не было ли естественным попытаться достигнуть центра циклона, где в относительном покое будет легче управлять кораблем?

Да, но чтобы достигнуть этого Центра, нужно было преодолеть те круговые течения, которые увлекали корабль к периферии. Обладал ли Альбатрос достаточной мощью, чтобы вырваться из этих течений?

Внезапно верхняя часть тучи разорвалась, и наполнявшие ее пары, уплотнившись, превратились в сильные потоки дождя. Было два часа ночи. Барометр упал до семисот девяти миллиметров, что требовало еще некоторой поправки в сторону уменьшения за счет той высоты, на которой находился корабль над уровнем Моря.

Этот циклон представлял собой довольно редкое явление, так как он образовался за пределами тех зон, где циклоны, встречаются постоянно, а именно между тридцатым градусом северной широты и двадцать шестым градусом южной широты.

Убегая от урагана, Альбатросу пришлось лететь по ветру, отдав себя всецело во власть воздушного Течения. Неуклонно следуя по этому единственно возможному маршруту, Альбатрос устремлялся на юг, подходя к полярным районам вопреки желанию Робура. Корабль не был больше хозяином своего движения; он должен был лететь туда, куда его нес ураган.

Том Тернер взялся за руль. Требовалось все его искусство, чтобы не быть отнесенными ветром.

В первые утренние часы, если можно было назвать утром этот смутный, неопределенный свет, обрисовавший горизонт, Альбатрос пролетел от мыса Горн пятнадцать градусов, что составляет более четырехсот лье. За пределами Полярного круга, где находился теперь корабль, ночь продолжается в июле девятнадцать с половиной часов. Солнечный диск, без тепла, без света, появляется на горизонте лишь для того, чтобы тотчас же скрыться. На полюсе такая ночь длится в течение ста семидесяти девяти дней. Все говорило о том, что Альбатрос скоро погрузится в нее, как в бездну.

Если бы можно было сделать астрономические наблюдения, то они показали бы, что в эту ночь корабль дошел до широты 66 градусов 40 минут. Он находился, значит, всего в тысяче четырехстах милях от Южного полюса.

Корабль непреодолимо влекло к этому недостижимому пункту земного шара, и его скорость, если можно так выразиться, «съедала» его вес, хотя последний несколько возрос вследствие сплющенности Земли на полюсах. Сила урагана достигла вскоре такой степени, что Робур счел нужным замедлить ход поступательных винтов, чтобы избегнуть серьезной аварии и сохранить управляемость корабля при возможно меньшей собственной скорости.

Среди всех этих опасностей инженер управлял Альбатросом с полным хладнокровием, и его люди слушались его так, как будто в них вселилась душа их начальника.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс ни на минуту не уходили с палубы. Там можно было оставаться без особых неудобств. Воздух не оказывал слишком сильного встречного сопротивления. Корабль был похож теперь на аэростат, плывущий вместе с той текучей массой, в которую он погружен.

В этот день не было признаков, что буря скоро может стихнуть. Альбатрос хотел достигнуть ближайших к полюсу районов, двигаясь вдоль семьдесят пятого меридиана. По какому меридиану сможет он вернуться, если только вообще это ему удастся?

По мере того как корабль шел на юг, продолжительность дня уменьшалась. Вскоре он погрузился в постоянную ночь. Свет от луны или бледные отблески южных зорь были единственным освещением. Но серп луны еще только зародился на небе, и спутники Робура рисковали ничего не увидеть в этих районах, тайну которых еще не разгадала любознательность человека.

От холода, менее резкого, чем этого можно было ожидать, на Альбатросе не страдали. Казалось, что ураган представлял собой особый вид воздушного Гольфстрима, сохранявшего в себе некоторую долю тепла.

Нельзя было не пожалеть, что этот район погружен в глубокую тьму. Но если бы луна светила даже полным светом, круг для наблюдений был бы все же очень ограничен. В это время года громадный снежный покров, точно снежная чешуя, покрывает всю Антарктику. При таких условиях как различить форму земель, размеры морей, расположение островов? Как узнать гидрографическую сеть страны? Как заснять орографию местности, когда ее холмы, горы и айсберги сливаются в одну сплошную поверхность?

Незадолго до полуночи южное полярное сияние осветило весь этот мрак.

С серебристой бахромой, со светящимися полосами, лучи которых прорезали пространство, это сияние своей формой напоминало колоссальный раскрытый веер, занимавший половину неба. Его крайние электрические излучения терялись в созвездии. Южного Креста, четыре звезды которого сверкали в зените. Красота этого явления была ни с чем не сравнима, а испускаемый им свет был все же достаточным, чтобы рассмотреть общий вид этой полосы земли, теряющейся в необъятной снежной равнине.

Излишне говорить, что в столь близком соседстве с южным магнитным полюсом стрелка компаса уже не могла давать точных указаний относительно направления полета. Ее отклонение скоро достигло наивысшей степени. Робур не сомневался, что Альбатрос пролетал тогда над самым магнитным полюсом, находящимся почти на семьдесят восьмой параллели.

Позже, около часа ночи, определяя угол, образуемый стрелкой с вертикалью, он воскликнул:

— Южный полюс сейчас под нами!

Белая шапка полюса была ясно видна, но то, что она покрывала своими льдами, было скрыто от всех. Южное полярное сияние вскоре погасло, и та идеальная точка, в которой скрещиваются все меридианы земного шара, так и осталась непознанной.

Конечно, если бы дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс хотели похоронить корабль и все, что он на себе нес, в самом уединенном месте, то случай был наиболее подходящий. Но они этого не сделали, так как не располагали необходимыми средствами.

Тем временем ураган все усиливался. Если бы Альбатрос встретил на своем пути какую-нибудь гору, то он разбился бы об нее, как разбивается судно, налетевшее на утес.

Действительно, он больше не мог уже набирать высоту. Между тем несколько вершин показалось на антарктическом горизонте. Каждую секунду грозило столкновение, которое сокрушило бы корабль.

В это время на расстоянии приблизительно ста километров впереди Альбатроса показались две блестящие светлые точки.

То были два вулкана, составляющие часть целой обширной системы гор Росс, Эребус и Террор. Не грозило ли Альбатросу, как гигантской бабочке, сгореть в их пламени? В мучительных волнениях прошел час.

Один из вулканов, Эребус, казалось, готовился уже наброситься на корабль, который не мог уклониться с пути урагана. Языки пламени быстро увеличивались на глазах у всех. Огненная завеса преграждала путь. Резкие вспышки яркого света наполняли пространство. Лица людей, находившихся на палубе, были страшны. Неподвижно, без крика они ждали ужасной минуты, когда огненная печь окутает их своим пламенем.

Но ураган, который увлекал с собой Альбатрос, спас его от этой чудовищной катастрофы. Огненные языки пламени Эребуса, задуваемые бурей, открыли ему проход, и среди града частиц лавы, отталкиваемых, к счастью, струями воздуха от подъемных винтов, корабль вырвался из кратера в самый момент его извержения. Час спустя горизонт закрыл собой от глаз пассажиров Альбатроса два колоссальных факела, которые освещают пределы мира в течение всей долгой полярной ночи.

В два часа утра Альбатрос перелетел остров Баллеры в конце побережья Декувэрт. Его нельзя было теперь узнать: оно было спаяно цементировавшим его льдом.

От Полярного круга, который корабль вновь пересек по сто семьдесят пятому меридиану, ураган понес его через ледяные заторы и через айсберги, где он сто раз рисковал разбиться. Затем Альбатрос полетел по Парижскому меридиану, образующему угол в сто пять градусов с тем меридианом, по которому он следовал при перелете Антарктики.

За шестидесятой параллелью ураган проявил наконец намерение стихнуть. Его сила заметно ослабевала. Альбатрос становился хозяином положения. Было, действительно, большим облегчением, когда он вступил в освещенные районы земного шара, где около восьми часов утра занималась заря. Снова начинался день.

Робур и его команда, избегнув циклона, бушевавшего у мыса Горн, были спасены от урагана. Они возвратились к берегам Тихого океана, перелетев весь полярный район И сделав семь тысяч километров в девятнадцать часов. Это составляет скорость более одного лье в минуту и почти вдвое больше той, которой мог достигнуть Альбатрос с помощью своих поступательных винтов, когда они действовали в обычных условиях.

Из-за постоянных отклонений стрелки компаса вблизи магнитного полюса Робур не знал теперь своего местонахождения. Приходилось ждать, чтобы взошло солнце при благоприятных условиях, необходимых для тщательных наблюдений. К несчастью, весь день тяжелые тучи покрывали собою Небо, а солнце так и не показалось. Это было тем более неприятно, что во время страшного урагана два поступательных винта вышли из строя.

Опечаленный Робур в течение всего дня мог вести Альбатрос лишь с умеренной скоростью. Пролетая над антиподами Парижа, корабль делал только шесть лье в час. К тому же приходилось очень остерегаться новых аварий. Если бы еще хоть два поступательных винта были приведены в негодность, положение корабля в водах Тихого океана сильно осложнилось бы. Вот почему инженер спрашивал себя, не нужно ли немедленно приняться за ликвидацию аварии, чтобы обеспечить продолжение путешествия.

На следующий день, 27 июля, около семи часов утра на севере показалась земля. Скоро все увидели, что это остров, но какой именно из той тысячи островов, которыми усеян Тихий океан? Робур все же решил остановиться над ним, не делая, однако, спуска. Он считал, что для ремонтных работ должно хватить одного дня и что в тот же вечер они смогут отправиться дальше.

Ветер совершенно стих. Это благоприятное обстоятельство сильно помогло выполнить все нужные работы.

Канат в сто пятьдесят футов длиной с привязанным к концу якорем был выброшен за борт корабля. Когда он упал на берегу острова, якорь зацепился за подводные камни, а потом прочно укрепился между двумя скалами. Канат натянулся от работы подъемных винтов, и Альбатрос сделался недвижим, подобно морскому судну, бросившему якорь. Воздушный корабль впервые причалил к земле после своего подъема в Филадельфии.

ГЛАВА XV, в которой происходят события, заслуживающие быть рассказанными

Остров, над которым остановился Альбатрос, был незначительных размеров. Но какую он занимал параллель? На каком меридиане находился? Принадлежал ли он к группе островов Тихого океана, Австралии или Индийского океана? Для выяснения этих вопросов Робуру надо было определить местонахождение корабля. Хотя он и не мог очень доверять своему компасу, он полагал, что находится в Тихом океане.

С высоты ста пятидесяти футов островок, береговая линия которого не превышала пятнадцати миль, казался трехконечной морской звездой. В юго-восточном направлении находился другой островок, а перед ним — группа скал. Вокруг острова не было ничего похожего на болота, что подтверждало мнение Робура относительно его положения, так как в Тихом океане бывают лишь ничтожные приливы и отливы.

На северо-западе виднелась конусообразная тора высотой, повидимому, не менее тысячи двухсот футов.

Нигде не видно было ни одного туземца. Возможно, что они жили на противоположном берегу. Во всяком случае, если бы они заметили корабль, то поспешили бы от испуга спрятаться или убежать.

Альбатрос приблизился к острову с юго-восточной стороны. Неподалеку в маленький залив вливалась горная речка, которая извивалась между невысокими скалами. Бели остров и не был обитаем, то, во всяком случае, казался вполне пригодным для жизни. Конечно, Робур мог бы сделать посадку, но отказался от этого из-за неровной поверхности острова.

Прежде чем продолжать путешествие, инженер принялся за ремонт корабля, который рассчитывал закончить в один день. Подъемные винты, прекрасно работавшие во время урагана, были в полной исправности. В данное время работала лишь половина подъемных винтов, и этого было совершенно достаточно, чтобы удерживать корабль в воздухе на натянутом канате. Но оба поступательных винта пострадали и даже сильнее, чем предполагал Робур. Нужно было выправить деформированные лопасти и исправить зубчатую передачу к винтам.

Под наблюдением Робура и Тома Тернера команда Альбатроса занялась прежде всего ремонтом переднего винта. Лучше было начать с него, на тот случай, если бы что-нибудь понудило Альбатрос покинуть остров до окончания всех работ. Продолжать путь можно было и с одним передним винтом.

Тем временем дядюшка Прудэнт и его коллега беседовали на корме корабля. А Фриколин чувствовал себя совсем спокойно. Ведь он находился всего в полутораста футах от земли.

Ремонтные работы были прерваны только тогда, когда высота солнца над горизонтом позволила определить сперва часовой угол, а потом, когда солнце дошло до своего кульминационного пункта, исчислить местный полдень.

Наблюдения, сделанные с наибольшей точностью, дали такой результат: долгота острова— 176 градусов 17 минут к востоку от нулевого меридиана;

южная широта — 43 градуса 37 минут.

На карте эти координаты относились к островам Чэтэм и Вифф из той группы, которая известна под именем Броутонских островов. Группа эта находится в пятнадцати градусах к востоку от Тауай-Поману, южного острова Новой Зеландии, в южной части Тихого океана.

— Это почти то же самое, что я и предполагал, — сказал Робур Тому Тернеру.

— В таком случае мы, значит, находимся…

— В сорока шести градусах к югу от острова Икс, или, иначе, в расстоянии двух тысяч восьмисот миль.

— Тем больше оснований исправить наши поступательные винты, — ответил Том Тернер. — Во время предстоящего перелета мы можем встретиться с противными ветрами, а так как у нас осталось очень мало продуктов, то надо как можно скорее попасть на остров Икс.

— Да, Том, и я надеюсь отправиться в эту же ночь, даже если бы пришлось итти только с одним поступательным винтом. Другой будет исправлен в пути.

— Мистер Робур, — спросил Том Тернер, — а как же эти два джентльмена и их слуга?

— Том Тернер, — ответил инженер, — разве придется жалеть их, если они сделаются колонистами острова Икс?

Что же представлял собой этот остров Икс? Затерянный в необъятном просторе Тихого океана между экватором и тропиком Рака, остров вполне оправдывал алгебраический знак, данный ему Робуром вместо имени. Он выступал из волн обширного Маркизского моря и находился в стороне от всех океанских путей. Именно там Робур основал свою маленькую колонию; именно туда прилетал на отдых Альбатрос, когда он переутомлялся от своих полетов; там он запасался пищей для своих постоянных путешествий. Располагая большими средствами, Робур смог построить на острове мастерскую и сконструировать свой корабль. Там он всегда мог ремонтировать его и даже, в случае необходимости, перестраивать. Там же находился склад строительных материалов и пищевых продуктов, необходимых для прокормления и содержания пятидесяти человек, составлявших все население острова.

Когда Робур за несколько дней перед тем обогнул мыс Горн, его намерением было долететь до острова Икс, перерезав Тихий океан. Но циклон, подхвативший Альбатрос, закрутил его в своих вихрях, а потом понес его над Антарктикой. Если бы не случилась авария с поступательными винтами, запоздание не имело бы большого значения.

Вот что заставило Робура задержаться временно на острове Чэтэм. Здесь он находился в лучших условиях, чтобы исправить хотя бы один передний винт. Эти исправления надо было закончить к ночи. Затем предстояло высвободить из грунта якорь. Если бы оказалось, что якорь слишком прочно застрял между скалами, Робур решил перерезать канат.

Команда Альбатроса, зная, что нельзя больше терять времени, решительно принялась за дело. А пока все работали на носу корабля, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс вели между собой беседу, последствия которой должны были оказаться по своей важности совершенно исключительными.

— Фил Эвэнс, — сказал дядюшка Прудэнт, — вы твердо решили, как и я, пожертвовать своей жизнью?

— Да, так же, как и вы!

— В последний раз: вы вполне убедились в том, что нам решительно нечего больше ждать от этого Робура?

— Ничего абсолютно!

— В таком случае, Фил Эвэнс, я знаю, что нам делать! Так как Альбатрос должен сегодня же вечером отправиться дальше, то не пройдет и ночи, как мы выполним свой план. Мы перебьем крылья птице инженера Робура. Сегодня ночью Альбатрос будет взорван в воздухе!

— Да будет так! — ответил Фил Эвэнс.

Из этого разговора видно, что коллеги были согласны во всем, относясь совершенно равнодушно к смерти, ожидавшей их самих.

— А у вас есть все, что нужно? — спросил Фил Эвэнс.

— Да. Вчера ночью, когда Робур и его люди были заняты спасением корабля, мне удалось проскользнуть в помещение боевых припасов и достать там динамитный патрон.

— Дядюшка Прудэнт, немедленно же примемся за дело!

— Нет, подождем до вечера. Когда настанет ночь, мы отправимся в свою каюту, и вы будете следить, чтобы никто не мог меня поймать.

Около шести часов пленники отправились, по обыкновению, обедать, а через два часа вернулись в свою каюту, как бы спеша поспать, чтобы вознаградить себя за предыдущую бессонную ночь.

Ни сам Робур и никто из его спутников ничего не подозревали о той катастрофе, которая грозила Альбатросу.

Фил Эвэнс с интересом осмотрел взрывчатый снаряд, принесенный его коллегой.

В металлическом футляре содержалось около килограмма взрывчатого вещества. Этого было достаточно, чтобы поломать все винты корабля и привести его в негодность. В случае же, если бы взрыв не сразу уничтожил Альбатрос, он неизбежно погиб бы при своем падении.

Патрон следовало положить в какой-нибудь уголок каюты, чтобы он мог взорвать палубу и корпус корабля. Но для того, чтобы произвести взрыв, нужно было взорвать капсюль динамита, вложенный в патрон. Это было наиболее трудной частью всей операции, так как вспышка капсюля должна была произойти в определенный момент, высчитанный с предельной точностью.

План дядюшки Прудэнта был таков. Как только закончат ремонт переднего поступательного винта, корабль поднимется, чтобы продолжать свой путь к северу. Весьма вероятно, что тогда Робур и его помощники перейдут на корму для ремонта заднего винта. Присутствие же всей команды корабля поблизости от каюты пленников могло бы помешать работе дядюшки Прудэнта. Поэтому было решено воспользоваться фитилем, чтобы вызвать взрыв в определенное время. Вот почему дядюшка Прудэнт пояснил:

— Вместе, с патроном я взял еще порох, который позволит сделать фитиль такой длины, чтобы он горел нужное для нас время. Этот фитиль я хочу поместить в капсюль с солью гремучей кислоты и зажечь в полночь с таким расчетом, чтобы взрыв произошел между тремя и четырьмя часами утра.

— Прекрасно скомбинировано! — ответил Фил Эвэнс. — А Фриколин? Имеем ли мы право распоряжаться его жизнью?

— Но ведь мы жертвуем своей собственной! — ответил дядюшка Прудэнт.

Сомнительно, однако, чтобы такая точка зрения удовлетворила Фриколина. Как бы то ни было, дядюшка Прудэнт немедленно принялся за работу, в то время как Фил Эвэнс следил, чтобы никого не было вблизи каюты. Опасаться этого, однако, не приходилось, так как команда Альбатроса была занята на носу корабля.

Дядюшка Прудэнт начал с того, что растер немного пороха, сделав пороховую мякоть. Слегка смочив ее и вложив в парусиновый чехол, имевший форму фитиля, он зажег этот шнур и убедился, что горение его протекало со скоростью пяти сантиметров в десять минут, — другими словами, один метр шнура сгорал в три с половиной часа. Затем фитиль был погашен и, обмотанный прочно веревкой, был присоединен к патронному капсюлю.

Вся операция была закончена около десяти часов вечера, не возбудив ни в ком ни малейшего подозрения. Затем Фил Эвэнс вернулся в каюту к своему коллеге.

Весь день шли энергичные работы по ремонту переднего винта. Его пришлось внести внутрь корпуса корабля, чтобы сменить лопасти, оказавшиеся поврежденными.

Что касается батарей, аккумуляторов и приборов, питавших механические двигатели Альбатроса, то они не были повреждены циклоном и могли работать еще в течение четырех или пяти дней.

С наступлением ночи Робур и его помощник прервали свою работу. Передний винт еще не был установлен на своем месте; нужно было еще часа три, чтобы довести дело до конца. Посоветовавшись с Томом Тернером, инженер решил дать отдохнуть команде, изнемогавшей от усталости. Окончание работы было отложено до следующего дня, тем более что ночная работа при слабом свете фонарей сильно затруднялась.

Однако дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс ничего не знали о ходе работ. Они действовали, руководствуясь разговором Робура с его помощниками, уверенные, что передний винт будет исправлен к ночи и Альбатрос тотчас же отправится к северу, в дальнейший путь. Они были уверены, что корабль уже на свободе, тогда как в действительности он все еще стоял на якоре. Это обстоятельство обусловило иной ход событий, чем они ожидали.

Ночь наступила темная, безлунная. Тучи делали тьму еще более глубокой. В воздухе чувствовалось все усиливающееся дуновение ветра. Несколько сильных порывов юго-западного ветра не сдвинули Альбатрос с места. Он продолжал держаться неподвижно на своем якоре при вертикально натянутом канате.

Запершись в каюте, дядюшка Прудэнт лишь изредка обменивался словами с Эвэнсом, прислушиваясь к шуму подъемных винтов, заглушавшему на корабле все другие звуки. Они с нетерпением ждали момента, когда можно будет наконец действовать.

— Пора! — сказал дядюшка Прудэнт незадолго до полуночи.

Под одной из коек в каюте стоял сундук с выдвижным ящиком. В этом сундуке дядюшка Прудэнт спрятал динамитный патрон с приложенным к нему фитилем. Таким образом, фитиль мог гореть, не выдавая себя ни запахом, ни потрескиванием.

Дядюшка Прудэнт зажег кончик фитиля и вдвинул сундук обратно под койку.

— Теперь на корму, — сказал он. — И будем там ждать!

Он вышел из каюты и был очень удивлен, не увидав на обычном месте рулевого.

Фил Эвэнс нагнулся через перила палубы.

— Альбатрос стоит там же, где и был, — проговорил он. — Очевидно, работы еще не закончены и он не мог вылететь.

Дядюшка Прудэнт жестом выразил разочарование.

— Нужно потушить фитиль, — сказал он.

— Нет! Нужно спасаться нам самим, — ответил Фил Эвэнс.

— Спасаться?

— Да! По канату, к которому привязан якорь, пользуясь наступившей темнотой. До земли всего сто пятьдесят футов, это пустяки.

— Пустяки, конечно, Фил Эвэнс. И мы были бы глупы, если бы не воспользовались таким случаем!

Они снова вошли в свою каюту и взяли все, что только могли захватить из провизии, необходимой для более или менее продолжительного пребывания на острове Чэтэм. Потом, выйдя на палубу и заперев за собой дверь, они бесшумно направились к носу корабля, поддавшись желанию разбудить Фриколина и захватить его с собой.

Темнота была беспросветная. Облака быстро двигались с юго-запада. Корабль слегка раскачивался на своем якоре, несколько отклоняя канат от вертикали, вследствие чего спуск обещал быть более трудным. Но это не могло остановить людей, без колебания решивших пожертвовать своей жизнью.

Они бесшумно ходили по палубе, останавливаясь по временам около рубок. Повсюду царила абсолютная тишина.

Дядюшка Прудэнт и его помощник подходили к каюте Фриколина, когда Фил Эвэнс остановился.

— Вахтенный, — прошептал он.

Действительно, на палубе около рубки лежал человек. Если он спал, то сон его был очень чуток. Ни о каком побеге нельзя было думать, если бы он поднял тревогу.

В этом месте лежало несколько концов веревок, кусков парусины и пакли, которые шли на ремонт винтов. Минуту спустя вахтенный был связан. Ему замотали голову и самого привязали к одной из стоек перил, лишив всякой возможности кричать и делать малейшее движение.

Все это произошло почти бесшумно.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс прислушались. Тишина внутри рубок не была ничем нарушена. На корабле все спали.

Два «беглеца» — ведь теперь уже можно дать им это название — дошли до каюты, занятой Фриколином.

Франсуа Тапаж издавал храп, достойный его имени, и это действовало весьма успокоительно.

К большому удивлению, дядюшке Прудэнту не пришлось открывать дверь каюты Фриколина — она уже была открыта.

— Никого! — сказал он, заглянув в каюту и отойдя от двери.

— Никого? Но куда же он девался? — прошептал Фил Эвэнс.

Они перешли на нос корабля, думая, что Фриколин заснул, может быть, в каком-нибудь углу.

Но его нигде не было!

— Неужели этот мошенник опередил нас? — проговорил дядюшка Прудэнт.

— Так или иначе, — ответил Фил Эвэнс, — но мы не можем больше ждать… Бежим!

Без малейшего колебания один за другим беглецы ухватились обеими руками за канат и, крепко зацепившись за него ногами, стали скользить вниз. Так они добрались до самой земли здоровыми и невредимыми.

Какую радость почувствовали беглецы, когда их ноги коснулись земли, которой они так давно не ощущали! Какое удовольствие двигаться по твердой почве! Не быть больше игрушкой воздушной стихии — какое наслаждение!

Они готовились отправиться в глубь острова вдоль берега маленького ручейка, когда перед ними выросла какая-то тень. То был Фриколин.

Да! Негр задумал то же самое, что и его хозяин, и у него хватило смелости исполнить задуманное, не предупредив об этом.

Но сейчас было не до упреков и обвинений. Дядюшка Прудэнт собрался уже отправиться в поиски какого-нибудь убежища, когда Фил Эвэнс его остановил.

— Дядюшка Прудэнт, выслушайте меня, — сказал он. — Мы больше не во власти Робура. Он обречен вместе со всеми своими товарищами на самую ужасную смерть. Он заслужил ее. Я ничего не говорю. Но если бы он сказал, что клянется честью оставить нас в покое и не будет пытаться нас снова схватить…

— Честь такого человека!

Дядюшка Прудэнт не мог окончить фразы. На Альбатросе произошло какое-то движение, послышался шум.

Очевидно, там поднялась тревога.

— Ко мне!.. Ko мне!.. — кричал кто-то.

Это был вахтенный, которому удалось освободиться от кляпа, засунутого ему в рот. На палубе послышались поспешные шаги. Немедленно вслед за тем электрические фонари направили свой огонь на землю, осветив широко местность.

— Вон они! Вон они! — крикнул Том Тернер.

Беглецов увидали.

В ту же минуту по приказанию Робура, отданному громким голосом, подъемные винты замедлили свой ход, и Альбатрос стал приближаться к земле, выбирая якорный канат.

Затем раздался громкий голос Фила Эвэнса.

— Инженер Робур, — сказал он, — обязуетесь ли вы оставить нас на этом острове, честно предоставив нам полную свободу?

— Никогда! — вскричал Робур.

За этим ответом прогремел выстрел. Пуля задела плечо Фила Эвэнса.

— А, негодяи! — вскрикнул дядюшка Прудэнт, и с ножом в руке он бросился к тому месту, где между скалами был засажен якорь.

Альбатрос находился теперь лишь в нескольких футах от земли. В одну секунду канат был перерезан, и ветер, который заметно посвежел, понес Альбатрос над морем, утоняя его все дальше и дальше на северо-восток.

ГЛАВА XVI, которая оставит читателя в состоянии досадной неопределенности

Было уже двадцать минут первого. С Альбатроса раздалось еще пять или шесть выстрелов. Дядюшка Прудэнт и Фриколин, поддерживая Фил Эвэнса, отправились искать убежища среди скал.

Пули не причинили им вреда. Опасность погони их не беспокоила.

Удаляясь от острова Чэтэм, Альбатрос в то же время поднимался и скоро достиг высоты в девятьсот метров. Ему надо было увеличить скорость подъема, чтобы не упасть в море.

Как только вахтенный, освободившись от своего кляпа, издал первый крик о помощи, Робур и Том Тернер поспешили сорвать кусок холста, которым была обвязана его голова, и разрезать связывавшую его веревку. Потом Тернер бросился к каюте дядюшки Прудэнта и Фил Эвэнса. Она была пуста. Франсуа Тапаж в то же время обыскал каюту Фриколина и тоже никого не нашел.

Робур задыхался от приступа дикой ярости, когда убедился, что его пленники бежали. Побег угрожал тем, что тайна Робура могла сделаться общим достоянием.

Документ, выброшенный с борта Альбатроса во время перелета через Европу, не беспокоил Робура, так как было много шансов, что документ затеряется. Но теперь!..

— Они убежали, пусть! — сказал он, немного успокоившись. — Все равно они не смогут покинуть остров Чэтэм раньше, чем через несколько дней, а я еще вернусь сюда. И я их разыщу и поймаю… И тогда…

Действительно, спасение трех беглецов было далеко еще не обеспечено. Альбатрос, сделавшись снова хозяином своего пути, не замедлит вернуться на остров Чэтэм, откуда беглецы не смогут сбежать так скоро. Не пройдет и двенадцати часов, как они очутятся снова во власти инженера.

Не пройдет двенадцати часов!.. Но ведь не пройдет и двух часов, как Альбатрос будет уничтожен! Разве не был этот динамитный патрон миной, привязанной к его телу, миной, которая должна в воздухе закончить начатое разрушение корабля!

Между тем ветер делался все сильнее и уносил Альбатрос все дальше на северо-восток. Хотя его скорость была теперь умеренной, он все же должен был потерять из виду остров Чэтэм не позже чем к восходу солнца.

Чтобы лететь против ветра на обратном пути на остров, нужно было, чтобы все поступательные винты или по крайней мере передний винт работал вполне исправно.

— Том, — сказал инженер, — дай побольше света в фонарях.

— Хорошо, мастер Робур.

— И все за работу!

— Есть! — ответил старший помощник.

О том, чтобы отложить работу до следующего дня, никто даже не помышлял. Об усталости не было и речи. На Альбатросе не было ни одного человека, который не разделял бы волнения своего начальника. Каждый был готов сделать все, чтобы поймать беглецов. Как только передний винт будет установлен, они вернутся на остров Чэтэм, снова станут там на якорь и организуют погоню за пленниками. Только тогда начнется ремонт заднего винта, и корабль сможет с полной безопасностью продолжать свое путешествие через Тихий океан.

Все же было очень важно, чтобы Альбатрос не был отнесен слишком далеко на северо-восток. К сожалению, ветер все усиливался, и Альбатрос не мог ни подняться в более безветреную зону, ни оставаться неподвижным. Лишенный своих винтов, он превратился в неуправляемый воздушный шар. Беглецы могли убедиться в том, что он исчез в воздухе, прежде чем его сокрушил взрыв.

Положение дел не могло не волновать Робура. Не задержится ли его возвращение на остров Чэтэм? Вот почему он решил спуститься в более низкую зону, надеясь встретить там слабые воздушные течения, пока не закончится ремонт винтов. Но сумеет ли Альбатрос продержаться до того момента, когда он сделается достаточно сильным, чтобы бороться с ветром?

Когда Альбатрос был всего в нескольких футах от поверхности моря, он остановился. К несчастью, Робур вскоре убедился, что ветер в нижней зоне был еще более сильный и корабль уносился с еще большей скоростью. Он рисковал, таким образом, быть отнесенным очень далеко на северо-восток, что, конечно, задержало бы возвращение Робура на остров Чэтэм.

После многих попыток убедившись, что все же выгоднее оставаться в более высоких воздушных зонах, где атмосфера более уравновешена, Робур поднял Альбатрос примерно на три тысячи метров. Если он и не оставался там без движения относительно земли), его относило не так быстро. Инженер мог надеяться, что с наступлением дня, находясь на такой высоте, он сможет увидеть остров, расположение которого было отмечено на карте с большой точностью.

Робур отнюдь не беспокоился о том, встретят ли беглецы хороший прием у туземцев, если остров окажется обитаемым.

— С острова Икс им никак не убежать! — сказал Робур.

К часу ночи поступательный винт был отремонтирован. Оставалось только установить его на место, что требовало не менее часа работы. После этого Альбатрос полетит к юго-востоку, а команда займется ремонтом заднего винта.

Тем временем в каюте, покинутой пленниками, фитиль продолжал гореть. Он сгорел уже на целую треть, и огонь все приближался к динамитному патрону.

Будучи искусным механиком, Робур сам принимал участие в ремонте. Он торопил своих людей, следил, чтобы ничто не было упущено, чтобы все делалось наиболее тщательно. Положение требовало, чтобы он оставался полным хозяином своего корабля. Если ему не удастся поймать беглецов, то они, конечно, вернутся на родину. Тогда начнутся розыски, найдут и остров Икс, и кончится та жизнь, которую создали себе люди Альбатроса, ни с чем не сравнимая жизнь, возвышенная, сверхчеловеческая!..

Часы показывали четверть второго. Том Тернер подошел к инженеру.

— Мистер Робур, — сказал он, — мне кажется, что ветер начинает немножко спадать, с изменением, однако, на запад.

— А как барометр? — спросил Робур, внимательно осматривая небо.

— Без перемен, — ответил старший мастер. — Но мне кажется, что под Альбатросом собираются тучи.

— Это правда, Том Тернер, и вполне возможно, что внизу пойдет дождь. Но пока мы остаемся над зоной дождя, для нас это безразлично. Ничто не потревожит нашей работы.

— Если пойдет дождь, — продолжал Том Тернер, — то, должно быть, мелкий. По крайней мере, форма туч говорит за это, и, вероятно, внизу ветер совсем прекратился.

— Верно, Том! — ответил Робур. — И все же, мне кажется, будет лучше пока не спускаться. Закончим ремонт и тогда будем маневрировать, как нам будет удобнее. Все дело в этом.

В начале третьего часа первая часть работы была закончена. Передний винт был установлен на место. Собственная скорость Альбатроса стала понемногу увеличиваться. Изменив направление к юго-западу, он со средней скоростью пошел к острову Чэтэм.

— Том, — сказал Робур, — вот уже приблизительно два с половиной часа, как мы взяли новый курс. Ветер не переменился, насколько я мог в этом убедиться, наблюдая за компасом. Я считаю, что самое большее через час мы долетим до острова Чэтэм.

— Я того же мнения, — ответил старший механик. — Мы делаем теперь двенадцать метров в секунду. Между тремя и четырьмя часами утра Альбатрос вернется туда, откуда улетел.

— Эго было бы самое лучшее, Том, — ответил инженер. — Для нас было бы выгоднее явиться туда сегодня ночью, чтобы спуститься никем не замеченными. Беглецы, полагая, что мы далеко на севере, не станут прятаться так тщательно. Когда Альбатрос подойдет к самой земле, мы попытаемся укрыть его за высокими скалами. А потом, если бы даже нам пришлось провести несколько дней на Чэтэме…

— Мы их проведем там, мистер Робур, и если бы нам пришлось бороться с целой армией туземцев…

— Мы будем бороться, Том! Мы будем драться за наш Альбатрос!

Инженер повернулся к своим помощникам, которые ждали новых приказаний.

— Друзья мои, — сказал он им, — время для отдыха еще не настало. Нужно работать до утра.

Все выразили полную готовность.

В заднем винте надо было сделать те же исправления, что и в переднем. Чтобы облегчить переноску снятого винта, решили остановить на несколько минут корабль и даже дать ему обратный ход. По приказанию Робура, помощник механика дал машине задний ход, изменив для этого направление вращения переднего винта, и корабль начал медленно пятиться.

Все собирались уже перейти на корму, когда Том Тернер почувствовал какой-то странный запах.

То был запах горевшего фитиля из каюты беглецов.

— Что такое?! — воскликнул старший мастер.

— В чем дело? — спросил Робур.

— Разве вы не чувствуете? Такой запах, будто горит порох!

— Действительно, Том!

— Запах идет из задней рубки.

— Да, из самой каюты…

— Неужели же эти негодяи подожгли?..

— О, если бы только подожгли! — воскликнул Робур. — Ломай дверь, Том! Ломай дверь!

Но не успел старший помощник сделать шага по направлению к корме, как сильный взрыв потряс Альбатрос. Деревянные части рубок полетели в воздух, все фонари потухли, и водворилась полная тьма.

Большинство подъемных винтов, поломанных или вывернутых, было в бездействии, и лишь некоторые из них на носу корабля продолжали вертеться. Внезапно корпус корабля переломился несколько позади передней рубки. Аккумуляторы, еще продолжавшие приводить во вращение передний винт, и задняя часть палубы рухнули в пространство. Почти одновременно остановились все подъемные винты, и Альбатрос полетел в бездну.

Восемь человек, цеплявшихся за обломки корабля, падали с высоты трех тысяч метров. Они падали особенно стремительно потому, что передний поступательный винт, вал которого занял при падении вертикальное положение, продолжал вращаться.

И вот в этот критический момент Робур проявил находчивость, свидетельствующую лишний раз о его исключительном хладнокровии. Он ползком добрался до рубки, уже превращенной в обломки, схватил рычаг и изменил направление вращения винта, превратив его из поступательного в возвратное.

Страшное падение было этим немного задержано. По крайней мере, части корабля летели вниз не с той все возраставшей скоростью, какая свойственна падающим телам, предоставленным действию лишь силы собственной тяжести.

И хотя это не избавляло от гибели находящихся на Альбатросе, так как они падали в море, смерть не угрожала им в воздухе от удушья вследствие быстроты падения.

Через полторы минуты, самое большее, после взрыва все, что осталось от Альбатроса, исчезло в волнах.

ГЛАВА XVII, в которой возвращаются на два месяца назад и делают прыжок на девять месяцев вперед

За несколько недель перед тем, 13 июня, на следующий же день после заседания, в котором Уэлдонский институт допустил столь бурные споры, во всех слоях филадельфийского населения, как черного, так и белого, наблюдалось неописуемое волнение.

С самого утра все говорили исключительно о неожиданном скандальном инциденте, произошедшем накануне. Какой-то пролаза, назвавший себя инженером и претендовавший на совершенно неправдоподобное имя Робура, Робура-завоевателя, личность неизвестного происхождения, неизвестной национальности, неожиданно явился в зал заседания, оскорбил всех сторонников воздухоплавания на судах, более легких, чем воздух, и осмеял всех воздухоплавателей, наговорив чудеса про машины, тяжелее воздуха; он поднял целую бурю свистков, негодующих криков и вызвал ряд угроз по своему адресу, не замедлив наградить угрозами и своих противников. Наконец, покинув трибуну, он исчез при громе револьверных выстрелов и, несмотря на все поиски, пропал: никто не слыхал о нем ничего больше.

Конечно, такой скандал должен был развязать языки, воспламенить воображение всех не только в Филадельфии и в тридцати шести других штатах США, но и в Старом Свете. Это волнение усилилось еще больше, когда вечером 13 июня стало известно, что председатель и секретарь Уэлдонского института не вернулись после собрания к себе домой.

Исчезли в безвестности не только эти влиятельные лица штата Пенсильвании, но и слуга Фриколин. Его нигде не могли найти, как и его хозяина. Нет, никогда никакой негр не заставлял говорить так много о себе! Фриколину предстояло занять видное положение как среди своих коллег, филадельфийских слуг, так и среди тех оригиналов, чудачества которых нередко создают им завидную известность в прекрасной Америке.

Следующий день не принес ничего нового. Ни коллеги, ни Фриколин не нашлись. Серьезное беспокойство! Возрастающие волнения! Многочисленные толпы перед почтово-телеграфными учреждениями, жаждущие узнать, нет ли каких-нибудь новостей!

Между тем обоих коллег видели выходившими из Уэлдонского института и громко разговаривавшими. Потом видели, как они вместе с ожидавшим их Фриколином направились вниз, сначала по Уолнот-стрит, а потом повернули к Фермонт-парку.

Джем Сип, вегетарианец, пожал даже правую руку председателя, проговорив: «До завтра!»

А Вильям Форбс, фабрикант сахара из тряпья, пожал дружески руку Фил Эвэнсу, два раза сказавшему: «До свиданья! До свиданья!» Мисс Долл и мисс Мэт Форбс, связанные с дядюшкой Прудэнтом самой чистой дружбой, не могли притти в себя от изумления, узнав о его исчезновении. Желая получить новости о пропавших, они болтали больше обыкновенного.

Прошли три, четыре, пять и шесть дней, потом неделя, потом две недели…

Не было никаких указаний, которые могли бы направить на след пропавших без вести. Самые тщательные розыски велись во всем квартале, на всех улицах вблизи гавани и, наконец, в самом парке, под густыми кущами деревьев в глубине рощи. Нигде ничего!

Было замечено только, что на большой лесной поляне трава оказалась помятой, повидимому, недавно. И то, как именно она была помята, казалось подозрительным, потому что нельзя было объяснить этого. На опушке леса, окружавшего поляну, были обнаружены следы борьбы. Может быть, какая-нибудь шайка злоумышленников напала на двух коллег, пользуясь поздним часом ночи, среди совершенно пустынного парка?

Это было вероятно. Вот почему полиция принялась за розыски по всей форме и со всей законной медлительностью. Обыскали реку Скулкилл, прощупали ее дно и скосили на ее берегах траву. Правда, к последней мере не было необходимости, но, во всяком случае, труды были затрачены недаром: берега реки очень нуждались в хорошем покосе. Практичный народ эти отцы города Филадельфии!

Тогда прибегли к прессе. Объявления и запросы, чуть ли не рекламы были посланы во все демократические и республиканские газеты Союза, без различия их окраски.

Газета Деили Нигро, специальный негритянский орган, напечатала портрет Фриколина, пользуясь его последней фотографией. Были обещаны вознаграждения и премии тем, кто сообщит какие-либо новости о трех исчезнувших, даже тем, кто даст какие-нибудь указания, могущие навести на их след.

Пять тысяч долларов! Пять тысяч долларов каждому гражданину, который…

Ничто не помогало. Пять тысяч долларов так и остались в кассе Уэлдонского института.

Нечего говорить о том, что вследствие необъяснимого исчезновения их председателя и секретаря клуб оказался в очень странном положении. Собрание клуба прежде всего приняло решение временно приостановить работы по сооружению аэростата Го-э-хэд, значительно уже подвинувшиеся. Как можно в отсутствии главных вдохновителей этого дела, тех, кто пожертвовал для него частью своего состояния — и деньгами и временем, — кончать эту работу? Надо было дождаться их.

И как раз в это время снова возникли толки о том странном явлении, которое на несколько недель раньше так взволновало все умы.

Действительно, таинственное тело было вновь замечено несколько раз в высоких слоях атмосферы. Но, конечно, никто не думал о связи между его появлением и не менее необъяснимым исчезновением двух членов Уэлдонского института.

Да, нужно было обладать совершенно исключительным воображением, чтобы связать эти два факта.

Но чем бы это тело ни было — астероидом[52], болидом или каким-то воздушным чудовищем, назовите его как угодно, — факт тот, что его снова увидели и при обстоятельствах, позволявших лучше рассмотреть его форму и размеры.

Его видели в Канаде, над всеми районами от Оттавы до Квебека. Это было на другой день после исчезновения двух коллег. Затем позднее — над равнинами далекого Запада, когда он состязался в скорости с одним из поездов Тихоокеанской железной дороги.

С этого дня разногласия в ученом мире приняли определенную форму. Было установлено, что это тело вовсе не явление природы. Это воздушное судно, в котором практически воплощена идея «тяжелее воздуха». Если создатель и хозяин этого судна все еще хотел сохранить инкогнито лично для себя, то он уже не скрывал свою машину, раз показался так близко над территорией далекого Запада. Что касается источника механической силы, которым он воспользовался, и типа движителей, обеспечивавших полет машины, то в этой части все было тайной. Не было лишь никаких сомнений в том, что воздушный корабль обладал совершенно исключительной скоростью в полете. Действительно, спустя несколько дней он был замечен в Небесной империи, потом в северной части Индостана, потом над обширными степями России.

Кто же был этот смелый механик, который обладал столь мощным средством передвижения, что для него перестали существовать государственные границы и берега морей и океанов, который пользовался всей земной атмосферой, как собственным владением? Можно ли было думать, что это тот самый Робур, который бросил так дерзко свои теории в лицо членам Уэлдонского института, чтобы разбить утопию об управляемых аэростатах?

Возможно, что некоторым дальновидным ученым и приходила на ум такая мысль. Но все же никто не подумал о том, что Робур мог играть какую-нибудь роль в исчезновении председателя и секретаря Уэлдонского института.

Событие продолжало бы оставаться в тайне, если бы не телеграмма, полученная в Америке из Франции 6 июля в одиннадцать часов тридцать семь минут утра.

Что же сообщалось в этой телеграмме? В ней был передан текст записки, найденной в Париже в табакерке. Этот документ объяснял, что случилось с двумя исчезнувшими людьми, по которым в США собирались облечься в траур.

Так, значит, героем похищения был Робур, инженер, явившийся нарочно в Филадельфию, чтобы сокрушить в самом зародыше теорию сторонников воздухоплавания по принципу «легче воздуха»!

Это он управлял кораблем Альбатрос! Это он насильственным образом похитил дядюшку Прудэнта, Фил Эвэнса и вдобавок еще Фриколина! Всех троих надо считать пропавшими навсегда, если только их друзьям на земле не удастся каким-нибудь образом построить воздушное судно, способное состязаться с мощным кораблем Робура, другое судно, которое могло бы вернуть похищенных на землю.

Какое волнение! Какое оцепенение!

Парижская телеграмма была адресована в бюро Уэлдонского института. Члены клуба немедленно узнали о ее содержании. Через десять минут о телеграмме было сообщено всем жителям Филадельфии. А через какой-нибудь час по сети проводов это известие распространилось по всей Америке. Однако сперва никто не хотел этому верить, несмотря на полнейшую достоверность.

— Это какая-нибудь мистификация, — говорили одни.

— Шутка плохого тона, — говорили другие.

Как могло совершиться такое похищение в Филадельфии? Как могло оно оставаться в тайне? Как мог Альбатрос спуститься в Фермонтском парке, не будучи замеченным на границах штата Пенсильвании?

Да, таковы были аргументы. Неверующие имели еще право сомневаться. Но они лишились этого права семь дней спустя, после получения новой телеграммы. 13 июля французский пароход Нормандия, явившись в воды Гудзона, привез знаменитую табакерку, которую спешно переслали из Нью-Йорка по железной дороге в Филадельфию.

То была неоспоримо табакерка председателя Уэлдонского института.

Джем Сип недурно сделал бы, если бы поел в этот день более сытно, так как он чуть не упал в обморок, когда признал ее, эту табакерку! Сколько раз он получал из нее дружескую понюшку! И мисс Долл и мисс Мэг тоже узнали табакерку, потому что они очень часто любовались ею, надеясь в один прекрасный день погрузить в нее свои тощие пальцы, пальцы старых дев. Потом ее показали их отцу, Вильяму Форбсу, потом — Грэку Милнору, Бэт Филу и многим другим членам Уэлдонского института. Все они видели сотни раз, как эту самую табакерку открывали и закрывали руки их уважаемого председателя. В конце концов этот факт засвидетельствовали все друзья дядюшки Прудэнта в добром городе Филадельфии[53].

Таким образом, не оставалось больше и тени сомнений. Не только сама табакерка, но и почерк на записке не позволяли даже скептикам недоверчиво покачивать головой. Тогда возобновились громкие жалобы, руки в отчаянии поднимались к небесам. Дядюшка Прудэнт и его коллега похищены и унесены на воздушном корабле, и нет никакой возможности их освободить!

Компания Ниагарского водопада, в которой дядюшка Прудэнт был одним из самых крупных пайщиков, едва не ликвидировала своих дел и не прекратила эксплоатации своих водопадов. Компания Уолтон Уоч раздумывала, не закрыть ли часовую фабрику, раз она потеряла своего директора Фил Эвэнса.

Да, это был всеобщий траур, и это слово «траур» отнюдь не преувеличение, так как, за исключением нескольких «сумасбродов», которые встречаются даже в Соединенных штатах, никто не надеялся когда-нибудь увидеть всеми уважаемых двух граждан.

Однако, после того как Альбатрос пролетал над Парижем, о нем больше не слышали ничего. Через несколько часов он был замечен еще над Римом. Этому уже не удивлялись, потому что знали скорость, с какой воздушный корабль пересек Европу с севера на юг и Средиземное море с запада на восток. Вследствие этой скорости нельзя было уловить его ни в какие оптические стекла в определенном пункте его пути. Все обсерватории напрасно заставляли свой персонал дежурить и днем и ночью. Летная машина Робура-завоевателя летала так далеко или так высоко, что все отчаялись когда-нибудь найти ее следы.

Надо прибавить, что никому не пришло в голову разыскивать корабль в высотах алжирского неба. Без сомнения, его видели и над Тимбукту. Но обсерватория этого города, если она там существует, еще не успела послать в Европу результаты своих наблюдений. Что касается дагомейского короля, то он скорее согласился бы отрубить головы двадцати тысячам своих подданных и даже своим министрам, чем сознаться, что не он оказался победителем в борьбе с воздушным кораблем.

Дальше был Атлантический океан, который Робур пересек, долетев сначала до Огненной Земли, а затем до мыса Горн. Мы знаем, что продолжением маршрута была громадная территория Южного полюса, которую корабль облетел вопреки своему желанию. Из этих антарктических районов, конечно, нельзя было ожидать никаких известий.

Прошел июль, и ни один человеческий глаз не мог похвастать, что ему удалось увидеть где-нибудь воздушный корабль. Настал и прошел август, а тайна местонахождения пленников Робура оставалась неразгаданной.

Невольно приходило в голову: не сделался ли Робур, по примеру мифического Икара, жертвой собственной отваги?

Наконец безрезультатно прошли и двадцать семь дней сентября.

Разумеется, в этом мире привыкают ко всему. В природе человека уставать от огорчений, делаться более равнодушным по мере их удаления. Люди забывают потому, что забыть необходимо. Но на этот раз, к чести человечества, надо сказать, что оно долго сохраняло свое достоинство. Оно не осталось равнодушным к судьбе двух белых и одного черного, похищенных, как библейский пророк Илья, лишь с той разницей, что библия не обещала его возвращения на землю.

Все это чувствовали в Филадельфии более остро, чем в каком-нибудь другом месте. Здесь были опасения чисто личного характера. Робур насильственно похитил дядюшку Прудэнта и Фил Эвэнса на их родной земле. Конечно, он хорошо отомстил за себя, хотя и не имел на это права. Но удовлетворит ли это его жажду мести? Не захочет ли он сделать своими жертвами других коллег председателя и секретаря Уэлдонского института? И кто мог бы сказать про себя, что он застрахован от покушений этого всемогущего властелина воздушной стихии?

27 сентября по городу разнеслась молнией новость: дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс явились после полудня на собственную квартиру председателя Уэлдонского института!

Самым оригинальным было то, что это была правда, хотя уравновешенные умы и не хотели ей верить. Однако пришлось поверить очевидности. Это были действительно сами исчезнувшие, а не их тени. Вернулся и Фриколин.

Члены клуба, их друзья и многочисленная толпа отправились к дому дядюшки Прудэнта и вызвали обеих коллег. Все по очереди жали им руки при криках «ура» и «гип-гип». Среди приветствовавших были и Джем Сип, не успевший окончить своего завтрака — жаркого из вареного латука, и Вильям Форбс со своими двумя дочерьми мисс Долл и мисс Мэт; были также и Трэк Милнор и Бэт Фин, — словом, все члены клуба. Еще сейчас все удивляются, как это дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс вышли живыми из многих тысяч объятий.

В этот самый вечер в Уэлдонском институте должно было состояться еженедельное собрание. Думали, что двое коллег займут свои места в президиуме. Так как они еще ничего не сообщали о своих приключениях им не дали времени об этом говорить), то все надеялись, что именно в этот вечер они расскажут о них.

Но, к всеобщему удивлению, и дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс хранили полное молчание. Немым оставался также и слуга Фриколин, которого его соплеменники едва не задушили в объятиях, неистово проявляя свою радость.

Вот факты, о которых не могли или не хотели рассказывать коллеги.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс смотрели на себя как на людей, прибегающих к самообороне. Их совесть была чиста. Фил Эвэнс был слегка ранен пулей, пущенной в него с Альбатроса. Вот почему три беглеца начали тотчас же подниматься по берегу в надежде встретить кого-нибудь из туземцев.

Надежда не обманула их. С полсотни туземцев, кормившихся рыбной ловлей, жили на западном берегу Чэтэма. Они видели воздушный корабль, спускавшийся на их остров, и оказали беглецам прием, заслуженный ими как «сверхъестественными» существами. Путников поместили в самые комфортабельные хижины и оказывали им глубокое почтение, почти преклонение.

Не видя возвращения Альбатроса, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс поняли, что катастрофа произошла на большой высоте. Больше им никогда не придется слышать об инженере Робуре и о его изумительном корабле!

Оставалось ждать случая вернуться в Америку. Но остров Чэтэм редко посещали мореплаватели. Прошел весь август, и беглецы спрашивали себя, не переменили ли они одну тюрьму на другую, которой Фриколин был, впрочем, доволен несравнимо более, чем воздушной.

Наконец 3 сентября какое-то судно причалило к острову Чэтэм, чтобы запастись пресной водой. Может быть, читатель помнит, что в момент похищения дядюшка Прудэнт имел при себе несколько тысяч долларов бумажными деньгами. Этого было более чем достаточно, чтобы переправиться в Америку. Поблагодарив своих почитателей, провожавших их с самыми почтительными церемониями, дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс сели на корабль, который доставил их в Окленд. Дорогой они никому и ничего не рассказывали о своей истории. Два дня спустя они были в Новой Зеландии.

Там их принял в число своих пассажиров один из тихоокеанских пароходов, и 20 сентября трое оставшихся в живых из всего экипажа Альбатроса высадились в Сан-Франциско. И здесь они никому не говорили о том, кто они и откуда. Капитаны американских судов никогда не спрашивают об этом у пассажиров, щедро платящих за путешествие. В Сан-Франциско дядюшка Прудэнт, его коллега и слуга Фриколин достали себе места на первом поезде Тихоокеанской железной дороги и 27 сентября приехали в Филадельфию.

Вот сжатое изложение того, что случилось после бегства пленников и их отъезда с острова Чэтэм. Таким образом, в самый день их возвращения в Филадельфию они очутились на своих обычных местах в президиуме Уэлдонского института, зал которого был переполнен, как никогда. Коллеги были на редкость спокойны. Глядя на них, нельзя было подумать, что с ними произошло нечто необычное после памятного заседания 12 июня. Эти три с половиной месяца они как бы вычеркнули из своей жизни.

После первых взрывов «ура», которые коллеги выслушали, сохраняя на лицах неизменное спокойствие, дядюшка Прудэнт надел шляпу и произнес:

— Уважаемые граждане, заседание открыто!

Раздались бешеные и вполне заслуженные в данном случае аплодисменты. Удивительно было не то, что заседание открылось, а то, что его открыл дядюшка Прудэнт в присутствии Фил Эвэнса.

Дав остыть восторгу, громким крикам и рукоплесканиям, председатель сказал:

— Господа! На нашем последнем заседании обсуждения и споры («Слушайте, слушайте!») между сторонниками установки поступательного винта на носу аэростата Вперед и теми, кто настаивал, чтобы винт был сзади, носили очень оживленный характер. (Общее удивление слушателей.) Теперь мы нашли способ устранить наши разногласия. Вот этот способ: поставить два винта, один на одном, а другой на другом конце гондолы аэростата. (Глубокое молчание, свидетельствующее о полнейшем недоумении всех присутствовавших.)

Таков был конец всей речи.

Ни одного слова о похищении председателя и секретаря Уэлдонского института! Ни слова об Альбатросе! Ни слова о путешествии! Ни слова о том, каким образом пленникам удалось бежать! Ни слова, наконец, о том, что сделалось с Альбатросом: продолжает ли он летать в воздушных высях и надо ли опасаться новых насилий против членов клуба!

Разумеется, всем хотелось расспросить дядюшку Прудэнта и Фил Эвэнса, но оба они были так серьезны, так «застегнуты на все пуговицы», что казалось невежливым беспокоить их расспросами. Когда они найдут нужным, они расскажут сами все, и все будут счастливы их послушать.

В конце концов возможно, что во всей истории была какая-то тайна, которую еще нельзя было раскрыть.

В полной тишине, до сих пор еще не бывавшей на заседаниях Уэлдонского института, дядюшка Прудэнт произнес:

— Теперь нам остается, господа, закончить конструкцию аэростата Вперед, который должен завоевать воздушную стихию. Объявляю заседание закрытым!

ГЛАВА XVIII, которая кончает, но не заканчивает правдивую историю об Альбатросе

29 апреля следующего года, спустя семь месяцев после неожиданного возвращения дядюшки Прудэнта и Фил Эвэнса, в Филадельфии царило большое волнение. На этот раз не было ничего политического. Вопрос не касался ни выборов, ни митингов. Аэростат Вперед, законченный заботами Уэлдонского института, готовился наконец к овладению той стихией, ради которой он был рожден. Пилотом был выбран Гарри Тиндер — о нем упоминалось в начале рассказа. У него был один помощник, а председатель и секретарь Уэлдонского института были на борту пассажирами. Разве они не заслужили такой чести? Разве не надлежало именно им выступать против всякой летной машины, сконструированной по принципу «тяжелее воздуха»?

Спустя семь месяцев они все еще ничего не говорили о своих приключениях. Даже Фриколин, несмотря на свое горячее желание, ничего не рассказал ни об инженере, ни об его изумительном корабле. Разумеется, будучи упорными последователями принципа «легче воздуха», дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс не желали, чтобы был поднят вопрос об Альбатросе или о другой летной машине, пока аэростат Вперед не займет первого места среди судов, служащих для воздушных сообщений. Они не хотели ни-чего слышать о других изобретениях в летном деле. Они все еще верили, они хотели верить, что именно аэростат является настоящим средством для воздушного сообщения и что ему принадлежит будущее.

Того человека, кто сделался жертвой их страшной мести — вполне справедливой, по их мнению, — больше не было в живых. Ни один из его спутников не мог, разумеется, пережить его. Тайна Альбатроса была теперь погребена в водах Тихого океана.

Таким образом, скоро должно было состояться грандиозное испытание, которое так давно и так заботливо готовил Уэлдонский институт.

Вперед был самым совершенным аэростатом изо всех изобретавшихся раньше. Он обладал всеми качествами, которые должно иметь воздушное судно. Объем его баллона позволял ему подниматься на самые большие высоты, какие доступны аэростату. Непроницаемость баллонной оболочки позволяла ему держаться в атмосфере неограниченное время; ее прочность позволяла не бояться расширения газа, так же как и не опасаться проливных дождей и сильных ветров. Вместимость баллона обеспечивала аэростату значительную подъемную силу. Он нес на себе электродвигательную установку для вращения винтов такой большой мощности, какой еще никто не мог добиться раньше. Вперед имел удлиненную форму, которая облегчала его горизонтальное продвижение. Его длинная гондола, очень похожая на ту, которая была в знаменитом аэростате конструкции капитанов Кребса и Ренара, вмещала в себе все, что нужно для аэростата: физические инструменты, канаты, якоря, гайдропы и пр. и пр., помимо батарей и аккумуляторов — источников его механической мощи. Эта гондола была снабжена одним винтом спереди, на носу, и другим винтом и рулем — сзади. Однако мощность у машин аэростата Вперед была, должно быть, гораздо ниже мощности машин Альбатроса.

После того как оболочка была наполнена газом, Вперед был перенесен на лесную поляну Фермонтского парка, на то самое место, где раньше в течение нескольких часов отдыхал Альбатрос.

Излишне говорить, что подъемная сила аэростата обеспечивалась самым легким из всех существующих газов. Светильный газ обладает подъемной силой в семьсот граммов на каждый кубический метр, а подъемная сила водорода составляет (тоже на один кубический метр) одну тысячу сто граммов. Водород, добытый в специальной аппаратуре по рецепту знаменитого Анри Жиффара, и наполнял аэростат Вперед. Объем его баллона составлял сорок тысяч кубических метров, чему отвечал общий вес в сорок четыре тысячи килограммов.

В это утро, 29 апреля, все было готово, и с одиннадцати часов колоссальный аэростат качался в нескольких футах от земли, собираясь подняться в воздух.

Погода была восхитительная, точно нарочно заказанная для ответственного испытания. Правда, было бы лучше, если бы ветер был посильнее. Это сделало бы опыт более убедительным. Ведь никто никогда не сомневался, что аэростат может быть легко управляем при вполне безветреной погоде! Но при ветре — дело совсем другое, и именно при таких условиях и должны бы производиться испытания.

Как бы то ни было, в атмосфере не чувствовалось ни ветра, ни даже намека на то, что он вскоре появится. В этот день, в виде редкого исключения, Северная Америка не собиралась направить в Западную Европу из своего неисчерпаемого резерва сильную бурю. Для демонстрирования успехов воздухоплавания нельзя было выбрать лучшего дня.

Нужно ли говорить о громадной толпе, наполнявшей Фермонтский парк; о многочисленных поездах, привозивших в столицу Пенсильвании любопытных и любознательных граждан всех соседних штатов; о временном прекращении промышленной и коммерческой жизни! Это позволило присутствовать при зрелище всем желающим — хозяевам, служащим и рабочим, мужчинам и женщинам, старикам и детям, членам Конгресса, представителям армии, судьям, репортерам и туземцам, как черным, так и белым, собравшимся на обширной лесной поляне. Нужно ли описывать бурное волнение и нетерпение всей толпы! Нужно ли подсчитывать громкие крики «гип-гип, ура», раздававшиеся со всех сторон, подобно выстрелам фейерверочных ракет, когда дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс появились в гондоле под аэростатом, украшенным американскими флагами! Надо ли утверждать, что большинство любопытных пришло не для того, чтобы посмотреть на аэростат Вперед, а чтобы увидеть двух замечательных людей, которые заставляли Старый Свет завидовать Новому Свету!

Но почему только двух людей, а не трех? Где же Фриколин?

Фриколин нашел, что для его славы было достаточно путешествия на Альбатросе. И он уклонился от чести сопровождать своего хозяина. Поэтому восторженные приветствия и рукоплескания, которыми встречали председателя и секретаря Уэлдонского института, к нему не относились.

Излишне говорить, что все члены знаменитого собрания оказались на местах, предоставленных им на поляне внутри ограды, сделанной из канатов и пикетов. Там были и Трэк Милнор, и Бэт Фин, и Вильям Форбс под руку со своими двумя дочерьми, мисс Долл и мисс Мэт.

Все они пришли с целью доказать своим присутствием, что ничто не в состоянии разъединить сторонников принципа «легче воздуха».

В одиннадцать часов двадцать минут пушечный выстрел оповестил об окончании последних приготовлений.

Вперед ждал только сигнала, чтобы подняться. Второй пушечный выстрел раздался в одиннадцать часов двадцать пять минут. Вперед, сдерживаемый привязными канатами, поднялся на пятнадцать метров над поляной. Таким образом, его гондола возвышалась над глубоко взволнованной толпой.

Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, стоя на носу гондолы, держали свои левые руки на груди. Это означало, что сердца их бились в унисон с сердцами всех присутствующих. Их правые руки были подняты. Это означало, что самый большой изо всех построенных аэростатов собирается овладеть воздушной стихией.

Сто тысяч присутствовавших тоже положили одну руку на грудь, а другую подняли к небу.

Третий пушечный выстрел раздался в половине двенадцатого.

— Отдай все! — решительным тоном скомандовал дядюшка Прудэнт.

Аэростат стал «величественно» подниматься, по выражению, употребляющемуся во всех описаниях подъема аэростатов.

Действительно, это было великолепное зрелище! Будто какое-то морское судно покидало свою верфь. И не был ли этот аэростат действительно судном, пущенным в воздушный океан?

Аэростат поднимался по строго вертикальной линии, что показывало полнейший покой в атмосфере. На высоте двухсот пятидесяти метров он остановился и начал маневрировать в горизонтальной плоскости. Увлекаемый двумя своими винтами, аэростат двинулся навстречу солнцу со скоростью десяти метров в секунду. Это скорость кита, плывущего на свободе среди морских волн. Сравнение аэростата с гигантом северных морей вполне уместно, так как своей формой он напоминал это колоссальное животное. Новый взрыв восторженных «ура» поднялся вслед искусным воздухоплавателям.

Потом, послушный своему рулю, Вперед начал проделывать всевозможные прямолинейные, круговые, косые маневры, подчиняясь руке рулевого. Он кружился в небольшом кругу, двигаясь то вперед, то назад, и все для того, чтобы убедить самых ярых противников аэростатики, всех, кто не верил в возможность управления аэростатами, если бы только таковые присутствовали на испытании… Если бы действительно обнаружили таких противников, их несомненно разорвали бы в клочки.

Но почему при этом великолепном опыте не было ветра? Это было обидно. Тогда, конечно, все увидели бы, как Вперед выполнял все маневры без малейшего колебания, то отклоняясь по косой линии, подобно парусному судну, то двигаясь против воздушных потоков, подобно пароходу.

В следующий момент аэростат поднялся на высоту нескольких сот метров.

Присутствовавшие поняли маневр. Дядюшка Прудэнт и его спутники пытались найти воздушные течения в более высоких зонах, чтобы закончить испытание. Система баллонетов — внутренних мешков с воздухом, подобных плавательным пузырям рыб, мешков, которые можно было наполнять с помощью насосов воздухом, — позволяла аэростату перемещаться вертикально. Не выбрасывая балласта для подъемов и не выпуская газа для снижения, аэростат был в состоянии подниматься или опускаться в воздухе по желанию воздухоплавателя. Он был снабжен еще клапаном в верхней части баллона, на тот случай, если бы пришлось прибегнуть к очень быстрому спуску. В общем, в аэростате были применены системы, давно известные, максимально усовершенствованные.

Вперед продолжал подниматься по вертикали. Его колоссальные размеры постепенно уменьшались на глазах у публики, будто это был оптический обман. Зрелище очень интересное для зрителей, шейные позвонки которых могли переломиться от усталости, — так утомительно было смотреть все время вверх. Колоссальный кит превращался мало-помалу в морскую свинку, прежде чем сделаться таких размеров, как обыкновенные пескари.

Продолжая подниматься, Вперед достиг высоты четырех тысяч метров. Небо было ясным, без малейших признаков тумана или облаков, и аэростат все время был виден:

Аэростат держался над лесной поляной, будто он был привязан к ней какими-то проволоками. Если бы атмосфера была покрыта каким-нибудь колоссальным колоколом, она не могла бы быть более неподвижной. Ни малейшего дуновения ветра! Аэростат поднимался все выше, не встречая на своем пути никаких препятствий.

Скоро вследствие большой высоты он стал казаться совсем крошечным.

Внезапно в толпе раздался испуганный крик. Ему ответили сто тысяч других. Все руки потянулись к одному пункту на горизонте. Этот пункт находился в северо-западном направлении.

Там, в лазурной глубине, появилось движущееся тело, которое все приближалось и увеличивалось. Может быть, то была птица с распростертыми крыльями? Может быть, какой-нибудь болид, прорезавший атмосферу? Во всяком случае, это тело обладало исключительной скоростью.

Одно и то же подозрение, будто под действием электрического тока, мгновенно возникло у всех присутствовавших на поляне.

Повидимому, Вперед тоже заметил это странное тело. Возможно, он почувствовал, что ему грозит какая-то опасность. Скорость его увеличилась, и он направил свой путь к востоку.

Да, толпа поняла! Имя, произнесенное одним из членов Уэлдонского института, было повторено устами стотысячной толпы:

— Альбатрос!.. Альбатрос!..

Верно. То был Альбатрос. Робур появился вновь в небесных высотах. Подобно гигантской хищней птице, он был готов наброситься на аэростат.

Однако девять месяцев тому назад воздушный корабль Робура был уничтожен… Если бы не изумительное хладнокровие инженера, который изменил направление вращения переднего горизонтального винта и превратил его таким образом в подъемный винт, то весь экипаж Альбатроса погиб бы вследствие невозможности дышать от скорости падения. Но если им и удалось избежать смерти от удушья, то как Робур и его люди не утонули в водах Тихого океана?

После катастрофы на Альбатросе обломки корпуса и палубы, перегородки рубок, лопасти винтов — все, что осталось от корабля, — образовали большую груду. Когда раненая птица падает в море, крылья еще поддерживают ее на волнах. В течение нескольких часов Робур и его люди держались сперва на этих обломках, а потом перебрались в каучуковую лодку, которую они нашли на поверхности океана.

Провидение для тех, кто верит в божественное вмешательство, оказало помощь этим людям, пострадавшим от кораблекрушения.

Вскоре после восхода солнца их увидели на каком-то корабле. Посланная на помощь большая лодка подобрала не только Робура и его спутников, но и обломки корабля, плававшие в воде.

Робур ограничился объяснением, что его морское судно погибло при столкновении с другим. Таким образом он сохранил свое инкогнито.

Спасителем пострадавших было трехмачтовое английское судно Два друга. Оно направлялось в Мельбурн.

Теперь Робур и его люди находились в Австралии. Среди обломков задней рубки инженер нашел значительную денежную сумму, которая дала ему возможность удовлетворить все насущные нужды, как свои, так и команды, не обращаясь ни к кому за помощью. В Мельбурне Робур вскоре купил маленькое судно вместимостью в сто тонн, и так как он хорошо знал морское дело, то вскоре смог быстро добраться до острова Икс.

С тех пор Робура волновала только одна мысль: отомстить!

Но чтобы отомстить, нужно было построить второй Альбатрос. Инженер и его помощники использовали все, что только можно было использовать из частей от прежнего корабля, его поступательные винты и некоторые другие части, сделали новую электроустановку, с новыми батареями и аккумуляторами. Менее чем в восемь месяцев работа была закончена. Новый Альбатрос — точная копия того, который был разрушен взрывом, такой же мощный и такой же быстроходный — был готов подняться в воздух.

Излишне говорить о том, что состав его команды не изменился и что она была полна негодования, желания отомстить не только дядюшке Прудэнту и Фил Эвэнсу, но и всему Уэлдонскому институту.

Альбатрос покинул остров Икс в один из первых дней апреля. Инженер не хотел, чтобы о его воздушном путешествии стало известно в каком-нибудь месте земного шара. Вот почему Альбатрос летел все время среди облаков. Дойдя до Северной Америки, он спустился в одном из малонаселенных пунктов далекого Запада. Продолжая сохранять свое инкогнито, Робур узнал о том, что доставило ему особое удовольствие: Уэлдонский институт готов начать испытание аэростата Вперед, пассажирами которого будут дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс. Испытание было назначено в Филадельфии на 29 апреля. Какой удобный случай удовлетворить жажду мщения, кипевшую в сердце самого Робура и всех его людей! Страшное мщение, избежать которого Вперед никак не мог! Публичное мщение, которое докажет в то же время превосходство Альбатроса над всеми аэростатами.

Вот почему в этот день корабль Робура появился над Фермонтским парком, подобно соколу, который с высоты бросается на добычу.

Да, это был Альбатрос! Его легко было узнать даже тем, кто никогда его раньше не видел.

Аэростат продолжал свой полет на полном ходу. Но вскоре «аэростатчики» поняли, что им не удастся уйти от преследования, если они будут маневрировать в горизонтальной плоскости. Поэтому они решили искать спасения в вертикальном маневре, не приближаясь к земле (так как Альбатрос мог преградить им путь к земле), а поднимаясь в такую зону, где, может быть, их не настигнут. Это было очень смело, но в то же время вполне логично.

Однако Альбатрос стал тоже подниматься. Гораздо меньших размеров, чем Вперед, он был похож на рыбу-меч, преследующую кита, которого она намеревается проткнуть острым концом своего «меча». Альбатрос был похож на миноносец, нападающий на броненосный корабль, который он может уничтожить одним ударом.

С каким отчаянием в душе все наблюдали это!

В несколько секунд аэростат поднялся на высоту пяти тысяч метров. Альбатрос неотступно следовал за ним, приближаясь то к одному его борту, то к другому, наступая на него все более и более. Он мог бы уничтожить противника одним наскоком, проколов его хрупкую оболочку. Тогда дядюшка Прудэнт и его спутники, конечно, погибли бы при страшном падении. Оцепенев от ужаса, задыхаясь, зрители были охвачены тем страшным чувством, которое давит грудь и заставляет подгибаться колени, как это бывает, например, при виде человека, падающего с большой высоты.

Готовился страшный воздушный бой — бой, в котором отсутствовали даже шансы на спасение, имеющиеся в морских боях, первый бой в воздухе, но, конечно, не последний, так как прогресс является одним из непреложных законов этого мира. Вперед нес на себе американский флаг. На Альбатросе был поднят флаг из черного шелка, усыпанного серебряными звездами, с золотым солнцем посредине, — знамя Робура-завоевателя.

Вперед сделал попытку уйти от своего врага, поднявшись еще выше. Он выбросил весь запас балласта и сделал новый скачок в тысячу метров. С земли он казался теперь лишь точкой. Альбатрос продолжал преследование при полной работе винтов на максимальной скорости вращения. Он сделался теперь почти совсем невидимым.

Страшный крик отчаяния и ужаса поднялся внезапно с земли.

Вперед с каждой секундой рос в своих видимых размерах. Вновь сделался видимым и Альбатрос, приближавшийся к земле. На этот раз зрители видели падение аэростата. Газ, чрезмерно расширившись в высоких зонах, прорвал оболочку и наполовину вытек из баллона. Аэростат стал быстро падать.

Альбатрос же, умерив скорость вращения своих подъемных винтов, спускался с такой же быстротой. Когда Вперед был в тысяче двухстах метрах от земли, корабль Робура ловко подошел к нему вплотную.

Хотел ли Робур покончить со своим противником?

Нет! Он подошел к нему на помощь, хотел спасти его экипаж!

И столько искусства было проявлено в этом маневре, что пилот аэростата и его помощник могли без труда перебраться на палубу Альбатроса.

Что сделают дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс? Может быть, они откажутся от помощи Робура, не захотят быть спасенными своим врагом? Они были вполне способны на это! Но люди из команды Робура силой перетащили «аэростатчиков» из гондолы на палубу Альбатроса.

Вслед за тем корабль Робура отчалил от гибнущего противника и застыл в неподвижности, тогда как аэростат, лишившись всего газа, упал на деревья у лесной поляны и повис на них, как какая-то гигантская тряпка.

Зловещая тишина царила на поляне. Толпа замерла. Многие зажмурились, чтобы не видеть конца катастрофы.

Таким образом дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс снова сделались пленниками инженера Робура, опять очутилися в его полной власти! Унесет ли он их снова в небесные выси, куда никто не может последовать?

Многие думали именно так. Однако, вместо того чтобы подняться выше, Альбатрос продолжал снижаться. Может быть, он хотел причалить к земле? Эта мысль также пришла в голову многим, и толпа расступилась, чтобы освободить место в середине поляны.

Волнение в толпе дошло теперь до апогея.

Альбатрос остановился в двух метрах от земли, и среди глубокой тишины раздался голос инженера:

— Граждане Соединенных штатов! Председатель и секретарь Уэлдонского института сейчас снова в моей власти. Я могу оставить их у себя, пользуясь правом возмездия. Но, судя по той страстности, которую зажгли в их сердцах успехи Альбатроса, я понял, что состояние умов всего человечества еще не подготовлено к той важной эволюции, к которой неизбежно приведет завоевание воздуха… Дядюшка Прудэнт и Фил Эвэнс, вы свободны!

Председатель и секретарь Уэлдонского института, пилот и его помощник соскочили с палубы корабля. Немедленно вслед за тем Альбатрос поднялся до двенадцати метров над толпой. Тогда Робур продолжал:

— Граждане Соединенных штатов! Мои испытания закончены. На основании их я пришел теперь к убеждению, что не нужно никогда ничего делать преждевременно, даже когда вопрос идет о прогрессе. Словом, каждому делу свой срок, Свой час! Еще слишком рано разбираться во всех противоречивых интересах. Вот почему я ухожу и уношу с собой тайну своего корабля. Но она не будет потеряна для человечества. Она сделается всеобщим достоянием в тот день, когда люди станут достаточно образованными для того, чтобы извлекать из нее пользу, и достаточно мудрыми, чтобы никогда ею не злоупотреблять. Привет вам, граждане Соединенных штатов! Привет!

И Альбатрос, ударяя в воздухе семьюдесятью четырьмя подъемными винтами и увлекаемый двумя своими пропеллерами, исчез в восточном направлении, провожаемый бурными и восторженными «ура».

Оба коллеги, глубоко униженные, как и весь Уэлдонский институт в их лице, сделали то единственное, что им оставалось сделать: вернулись к себе домой, в то время как толпа, сразу переменив настроение, была готова провожать их самыми яростными насмешками, на этот раз вполне заслуженными. Кто же такой этот Робур? Узнают ли об этом когда-нибудь?

Это знают и сейчас. Робур — это наука грядущих дней, быть может завтрашнего дня, это верный резерв будущего.

Продолжает ли Альбатрос странствовать по земной атмосфере среди своих владений, которых никто не может у него отнять? Сомневаться в этом не приходится.

Появится ли Робур-завоеватель еще когда-нибудь, как он не раз заявлял? Да, он появится открыть тайну того изобретения, которое может изменить социальные и политические условия жизни на Земле. Будущее воздушных сообщений принадлежит авиации, а не аэростатам.

Окончательно завоевать воздух суждено Альбатросам!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Прославленный французский писатель, автор увлекательных научно-фантастических романов, Жюль Верн опубликовал свою первую книгу о технике будущего — «Пять недель на аэростате» — в 1865 году. Создание этой книги принесло Жюль Верну широкую известность и натолкнуло его на мысль написать большую серию романов, объединенных под общим заглавием «Необыкновенные путешествия». Серьезно изучая физику, естественные науки, астрономию, новейшие открытия и изобретения, Жюль Верн создал особый жанр увлекательного научно-фантастического романа.

«Робур-завоеватель» — второй роман научно-фантастической серии Жюль Верна — был опубликован в начале 90-х годов прошлого века. Талантливый писатель, соратник многих людей науки, техники и спорта, работавших во Франции над сложной проблемой покорения воздушной стихии, Жюль Верн поставил в своем романе чрезвычайно актуальные проблемы современной авиации.

В 1867 году группа энергичных приверженцев авиации, работавшая над созданием летных машин «тяжелее воздуха» (Надар, Ландель, Понтон д’Амекур и др.), затеяла знаменитый «бунт против баллонов». Жюль Верн был хорошо знаком со всеми достижениями теории и практики в области воздухоплавания (аэростаты) и авиации (крылатые летные машины). В «Робуре-завоевателе» он показал, что первые решительные победы в области воздушной стихии будут принадлежать авиации и, в частности, сторонникам аппаратов «тяжелее воздуха».

Коренной вопрос, смело поставленный в романе Жюль Верна, разрешен автором совершенно правильно. Могучий представитель авиации, корабль Альбатрос свободно путешествует в атмосфере, не считаясь ни с какими рубежами — географическими и политическими, и успешно справляется со многими трудностями в самых тяжелых атмосферных условиях. Фактически уничтоженный противниками Альбатрос благодаря энергии своего руководителя быстро возрождается и смело вступает, в соревнование над чужой территорией с управляемым аэростатом, построенным американской группой ярых противников авиации. Инженер Робур, конструктор и капитан небольшого по размерам Альбатроса, выходит блестящим победителем в бескровном воздушном поединке, тогда как колоссальный аэростат делается жертвой безграничной самонадеянности его создателей.

Верно предвидя решающее значение авиации, автор не угадал лишь, какие именно летные машины, какого типа добьются победы раньше других. Под явным влиянием группы «тяжелее воздуха», Жюль Верн отдал предпочтение геликоптерам, — Альбатрос воспроизведен писателем по проекту Ланделя. Устами Робура автор поясняет, что машины такого типа якобы конструктивно проще других.

В действительности проблема авиации была решена впервые, как известно, не геликоптерами, а аэропланами. Конструкция аэропланов проще как в отношении чисто летном — со стороны аэродинамики, так и в конструктивно-строительном. Первые практически годные аэропланы появились уже через пятнадцать лет после выхода в свет «Робура-завоевателя», а геликоптеры, добившиеся, правда, прекрасных результатов за три последних года (1939–1942), все еще не вошли в эксплоатацию. Симпатии Жюль Верна к геликоптерам объясняются их принципиально бесспорно лучшими по сравнению с аэропланами маневренными качествами, но практическое освоение геликоптеров до сих пор еще не разработано.