Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61

Кадр сорок девятый Папа

В приёмном покое Зинаида Тимофеевна и Сергей Станиславович, возглавляемые Оксаной Анатольевной, застали чудную картину. Трагическую и комическую одновременно. На кушетке сидела женщина с неумело наложенной марлевой повязкой на голове. Это и отдалённо не напоминало «шапочку Гиппократа»[9]. Косо и криво наложенные бинты были пропитаны кровью. Лицо женщины было разбито, как после пятого раунда на профессиональном ринге. Тем не менее, она улыбалась расквашенными губами и даже что-то благостно шептала. Её за плечи придерживала акушерка. Анастасия Евгеньевна Разова держала за руки здоровенного красивого мужика и, подпрыгивая, чтобы дотянуться до положения «глаза в глаза» кричала ему со всем неистовством, на которое была способна:

– Я тебя урою! Я тебе очко порву! Я тебя покалечу – и менты мне не указ!

Мужик не вырывался. Выглядел беспомощно и растеряно, что никак не согласовывалось с его прикидом топ-менеджера. Анастасия Евгеньевна обратилась к вошедшим, одну руку отцепив от мужика и патетически воздев её:

– Доколе же?!. Доколе эти… грубые мужланы бить будут женщин?! Женщин и детей?!

И в ярости не заметив попытку пятистопного ямба, Настенька Разова, этот нежный и милый домашний медвежонок (пусть она сняла квартиру и похудела – суть её не изменилась), влепила мужику мощнейший апперкот – благо рост ей позволял въехать аккурат снизу. У него аж кровь из носу потекла. Он не дёрнулся, не стал менее растерянным. Точнее сказать – потерянным. Не оказывал никаких попыток сопротивления. Родин бросился вырывать жертву из Настиных лап.

– Что ты творишь?!

– Её можно понять[10], – заметила Поцелуева и обратилась к акушерке: – Полицию вызвали?

– Женщина говорит, что она сама это сделала, – испуганно отозвалась та.

– Они всегда это говорят! – Прогудела Зинаида Тимофеевна, надвигаясь на мужчину, которого Родин уже заслонил собой. – С лестницы упала. Поскользнулась и головой об косяк. Ага… До такого вот.

– Прекратить самосуд! – Зарычал Родин.

Взоры Анастасии Евгеньевны и Зинаиды Тимофеевны сосредоточились на Родине. Оксана была вынуждена прийти на помощь начмеду.

– Все успокоились! Документы с собой есть?!

Акушерка пошла к столу и протянула Оксане Анатольевне два паспорта и обменную карту.

– Вот! Порядочные они. Он все документы привёз!

– Я правда сама… – прошептала женщина.

И так она это прошептала, что все поверили. В её тоне не было страха, как это бывает у жертв домашнего насилия. Не было желания оправдать, сохранить себя или кого-то… Было только искреннее облегчение. Как бывает у человека, которого что-то сильно мучило, а потом – исчезло.

– Я… У меня… Очень важная деловая встреча… Назначена… – наконец отмер мужчина. – Алексей Владимирович Кузнецов, – протянул он дрожащую ладонь Родину.

– Сергей Станиславович Родин, – автоматом откликнулся нынешний начмед, протягивая свою.

Мужчины пожали друг другу руки.

– И тут я встречу отменил… Перенёс. Почувствовал: надо домой. Лиза… Я зашёл. Она… – Он сглотнул. – Вся в крови. Стена в крови… Мебель, лампы… Книги… Всё вдребезги. Я её в машину. Она беременная. И я – к вам… Помогите ей. Я не знаю…

И здоровенный красивый мужик кулём рухнул на кафельный пол. Прямо под ноги Зинаиде Тимофеевне. Та попинала его носком тапка и глубокомысленно заключила:

– Вот ведь. Похоже, правда не он.

– Боже! Начинается! Па-а-па! Па-а-апочка!

Врачи и акушерка бросились к женщине.

– Странно, – прокряхтела себе под нос Зинаида Тимофеевна, перетаскивая Алексея Владимировича Кузнецова на стул. – Обыкновенно во время родов мамочку зовут.

Врачи уже укатили женщину из приёмного покоя в недра отделения. Зинаида Тимофеевна вздохнула, отвесила мужчине пощёчину. Он открыл глаза.

– Ничего милый, ничего. Помогут. Разберутся. Ты сиди, сиди. Я тебе сейчас горячего чайку сделаю. Сладенького. Только юшку с морды сотру.

Ему было уже хорошо за сорок, ей – чуть за тридцать. И всё у Лизы с Алексеем было хорошо. Надёжно. Небедно. Можно сказать, счастливо. Только детей у них не было… И тут бы следовало написать как в сказках: «И вот однажды…» Следовало бы. Да не в этот раз. Любое наше «однажды» – это всего лишь результат того кем мы были и кто мы есть. Сказки – просты и глубоки. А жизнь – сложна и кишит рифами и мелями. И одним из этих рифов было странное иррациональное нежелание Лизы заводить детей. Она искренне полагала, что если родит ребёнка – перестанет быть ребёнком. Ребёнком своего отца, которого она обожала. Боготворила, пожалуй.

Все стены дома Алексея и Лизы были увешаны фотографиями. Вот крохотную новорождённую Лизу отец держит на руках, не замечая камеры. Всё его внимание – ей. Вся любовь. Вся нежность. Трепет творца перед творением. Вот ей годик – она у папы на коленях. Пять – и она обнимается с папой. Вот он учит её танцевать – маленькие ступни на надёжных папиных. Вот Лиза – угловатый всклокоченный подросток и её невероятной красоты отец смотрит на неё с немым обожанием, прозревая за гадким утёнком прекрасного лебедя. Вот они с папой бегут по лавандовому полю. Вот пьют кофе на террасе греческого ресторана. Вот танцуют на выпускном балу. Все – с мальчиками, а Лиза – с папой.

Лиза была фотографом – и довольно успешным. Её фото реяли во всех отечественных глянцах. Но на стенах дома были только Лизины фотографии с отцом. Алексея всегда умиляла таковая привязанность жены к отцу.

Но с некоторых пор стала напрягать. Хотя у него и не было особенного времени для напряжения – Алексей был деловым человеком. Бизнесменом. И бизнесменом успешным.

Как-то Лиза сидела с отцом в ресторане. Удивительно, но он был всё так же молод и прекрасен, как на её выпускном балу.

– Папа, как ты умудряешься так шикарно выглядеть?! – В очередной раз восхитилась она.

– Не моя заслуга, доченька. Генетика. Моя генетика. Которая – и твоя генетика.

Лиза всегда улыбалась в этом месте их привычного диалога. Ей было приятно, что и она не постареет с возрастом. Никаких особенных усилий. Отец не был фанатом фитнеса, не посещал пластических хирургов… Значит и ей не придётся. Генетика.

– Папочка, я тебя сегодня позвала, чтобы серьёзно поговорить.

Лиза нахмурилась – и лицо отца немедленно приняло обеспокоенное выражение. Ничто в этой жизни не могло его обеспокоить. Кроме дочери, и всего что с ней связано.

– Алексей? Он обижает тебя?! Изменяет тебе?!

– Ну что ты, папочка! – Рассмеялась Лиза. – Алексей любит меня, как и в первый день. Тебе ли не знать?! Он любит меня так, как ты любил мамочку! В жизни каждого мужчины может быть только одна женщина, ты сам знаешь!

Отец улыбнулся.

– Или две. Если одна из них – его дочь.

И это тоже были привычные реплики. Их «нежный код».

– Что же тогда беспокоит мою девочку?

– Папа! Лёшка хочет ребёнка.

– Нормальное желание любящего мужчины. Что же тебя смущает?

– Папа! Но тогда я перестану быть твоим ребёнком!

– Лизочка, что за глупости! Ты никогда не перестанешь быть моим ребёнком, моей девочкой, моей крошкой! Ты – всё для меня. А твой ребёнок – будет и моим ребёнком. Внуком. Я давно мечтаю о внуке. Или – внучке. Мне всё равно. Лишь бы здоровенький.

Тут отец чуть нахмурился.

– Что, папочка?! Что-то не так?

Отец и дочь всегда очень тонко чувствовали настроения друг друга.

– Ничего, солнышко, ничего. Мне пора…

Через некоторое время Лиза с отцом полетели на море. Алексей не смог – дела требовали присутствия в городе. Совсем не было времени на отдых.

Отец с дочерью прогуливались по Набережной. Приятный атласный ветер. Чудесный закат…

– Папа!..

– Да, малышка?

– Ты скоро станешь дедом!

Лизин отец просиял, схватил дочь в объятия, закружил… Как будто ей снова пять. После они побежали в ресторанчик, держась за руки. Отец заказал шампанского себе и ананасовый фреш для Лизы. Её любимый.

Официант открыл бутылку и налил отцу бокал.

– Только… Папа…

– Что?! – От беспокойства отец отставил бокал, не пригубив.

– У меня начала болеть голова.

Они с тревогой посмотрели друг на друга. Отец подавил подступающую тревогу.

– Ничего, доченька. Это пройдёт. Ты в интересном положении и… И женщины по разному его переносят. Больше отдыхай, меньше нервничай.

– Папа, голова начала болеть, как в детстве. Как у тебя в моём детстве.

Отец Лизы попытался ободряюще улыбнуться, но улыбка вышла какой-то бессильной. Тем не менее с несколько фальшивым энтузиазмом он продолжил ободрять Лизу.

– Пройдёт, малышка! Обязательно пройдёт! Только непременно обратись к врачу. Непременно!

Лиза пообещала. Конечно же она обратится к врачу. Она не враг ни себе, ни своему ребёнку.

Чем больше становился срок беременности – тем сильней у Лизы болела голова. Курирующий её акушер-гинеколог женской консультации, разумеется, направил Лизу к неврологу. Вслед за акушером-гинекологом растерялся и невролог. Дело в том, что у Лизы присутствовали симптомы всех известных ста шестидесяти цефалгий. Как будто голова болела не у одной красивой и хрупкой женщины, а разом у ста шестидесяти человек.

Лизу протащили по всем специалистам. Включая психиатров.

– Боль двусторонняя? – спрашивали у Лизы.

Она кивала.

– Сжимающего или давящего характера? – уточняли у Лизы.

Голову Лизы и сжимало и давило.

– Лёгкой, умеренной или выраженной интенсивности? – интересовались у Лизы.

– А есть выраженнее выраженной? – сквозь зубы шептала Лиза.

– Локализация болей? Орбитальная? Затылочная? Лобная? Височная? Смешанная? Интенсивней в ночное или в дневное время? Колющая? Кашлевая? Связана с сексуальной активностью? Боль по типу «укола льдинкой» или по типу «синдрома колющих ударов»? «Будильниковая» головная боль? Боль тупая после сна?

На все вопросы Лиза отвечала утвердительно. Также головные боли у Лизы сопровождались тошнотой. Присутствовала фотофобия – боязнь света. И фонофобия – боязнь шума и суеты вокруг.

Суета вокруг включала не только бесконечные вопросы врачей, но не менее бесконечные обследования.

Анализы, энцефалограммы, аппаратные исследования – всё в норме. Спиномозговая пункция – норма. Нет даже повышенного внутричерепного давления, чтобы хоть как-то объяснить головные боли. МРТ во всех режимах – норма. Обзорная, с контрастным усилением, магнитно-резонансная ангиография, МР-спектроскопия, МРТ в режиме подавления сигнала от жировой ткани, градиентное эхо, FLAIR, FIESTA, МРТ в DWI-режиме… Но даже диффузно-взвешенное изображение ничего не выявило.

Алексей свозил Лизу в НИИ нейрохирургии имени Бурденко – ничего!

Исключили опухоли головного мозга. Исключили аневризмы сосудов, инсульт, эпилепсию, менингит, энцефалиты… Исключили всё. Всё чисто! Патологии нет. А голова у Лизы болела с такой силой, что ей стало казаться, что взрывается череп и вылетают глаза. Следовательно, головные боли у Лизы были не вторичными, опосредованными. А самыми что ни на есть первичными. У Лизы была идиопатическая кластерная головная боль (что в переводе с врачебного на человеческий обозначает: «по непонятной причине голова болит так, что лучше умереть»). Идиопатическая кластерная головная боль во всех её проявлениях, включая и пароксизмальную гемикранию, известную доброму обывателю, как мигрень. Включая и новую ежедневную персистирующую головную боль. Вся линейка из МКБ[11], касающаяся головных болей, имелась у Лизы. Не имелось только диагноза. И что было хуже отсутствия диагноза – головная боль ничем не купировалась.

Алексей, и прежде беззаветно любивший жену, теперь стал относиться к ней как к фарфоровой вазе эпохи династии Тан. Уходя, он задёргивал шторы, расставлял у постели всё необходимое – еду, воду, соки, таблетки… И уже был готов найти дилера, чтобы раздобыть жене наркоты. Предлагал нанять сиделку – Лиза категорически отказывалась. Чужой человек рядом, когда и от Алексея в затылке взрываются сверхновые? О, нет!

Как только муж уходил – Лиза звонила папе. Он тут же приезжал. И только с ним ей становилось легче. Он гладил ей руку, массировал виски. Успокаивал:

– Не плачь, малышка. От слёз только больней.

Они часами вспоминали её детство, маму. Рыбалки, походы под парусами. Лес и грибы. Поля и цветущие в пустыне ирисы и маки. Лиза засыпала под его мерные рассказы. Голос отца убаюкивал. А когда она просыпалась – папы уже не было.

Головные боли были настолько невыносимыми, что акушеры-гинекологи предлагали сделать аборт, ссылаясь на возможную извращённую форму раннего гестоза. И Алексей был с ними согласен. Он любил Лизу. А дети… Дело такое. Можно и усыновить. Или – попробовать ещё раз.

Но Лизин папа очень хотел стать дедом.

И Лиза спряталась от врачей. Всё равно от них пользы никакой. Назначают приёмы, собирают консилиумы… Только усиливают муки.

С двадцати семи до тридцати двух недель Лиза отсиживалась дома, докторов не посещая и вовсе никуда не выходя. Видясь только с отцом. И с мужем.

И вот сегодня, вернувшись с первой за день деловой встречи, Алексей застал Лизу в таком виде. И срочно привёз её в роддом. А куда ещё везти беременную женщину? Ну да.

Лиза уже пришла в себя. Раны были обработаны, повязки – должным образом наложены. Она лежала в отдельной палате. Окна были занавешены плотными жалюзи. Рядом сидел Алексей. Увидев, что жена открыла глаза, он погладил её по щеке.

– Бедная моя. Бедная моя девочка… Я сейчас позову докторов. С ребёнком всё в порядке. Не волнуйся.

Алексей вышел. Через минуту к Лизе зашёл отец – непонятно, как с зятем разминулся.

– Господи! – Ахнул отец. – Что же ты с собой сделала!

Он сел на край кровати и взял её за руку.

– Папа! Было нестерпимо, а ты всё не приходил и не приходил!.. Пахнет кофе с корицей?

Отец потянул воздух.

– Да, действительно! А я шёл и думал: «какой знакомый запах!»

– Папочка, принеси, пожалуйста, кофе с корицей! Мне очень хочется кофе с корицей!

– Но с тобой всё в порядке?!

– Да-да, не волнуйся! Лёшка здесь. Сейчас врачи придут.

– Хорошо, ласточка!

Папа поцеловал Лизу и вышел.

Осмотрев и опросив Лизу, Поцелуева, Родин и Святогорский собрались в кабинете начмеда на консилиум. На столе лежала обменная карта. История непонятной болезни толщиной с «Войну и мир». Оксана и Родин горячо обсуждали пациентку, Аркадий Петрович же внимательно изучал данные истории, сохраняя молчание. Что было для него не характерно.

– Ничего не понимаю! – Удивлялась Оксана Анатольевна. – Всё! Абсолютно всё в норме!

– Может, у неё бешенство? – предположил Родин.

– Которое не обнаружили при таком количестве исследований на всё про всё. И ещё про запас сверху?!

– Ну не прикидывается же она! – Воскликнула Поцелуева.

– Да уж вряд ли! Зачем?! Да и какое прикидываться! – Родин взмахнул рукой. – Такое с собой сделать… Это реальная боль! А вдруг всё-таки бешенство?.. Атипичная какая-нибудь форма, а?

Они оба с надеждой посмотрели на Святогорского. Он захлопнул историю Лизы и мрачно забарабанил пальцами по столу.

– Аркадий Петрович, ты меня пугаешь, – прокомментировала Оксана.

– Очень пугаешь, – поддакнул Родин.

– Бешенство или не бешенство – а Милуокский, он же Висконсинский протокол необходимо задействовать.

Друзья вытаращились на него. Первым отмер Родин.

– Ты предлагаешь вогнать беременную женщину в искусственную кому?!

Святогорский кивнул.

– Да он у нас вообще не зарегистрирован! Да и… У них тоже, всего шесть подтверждённых случаев! А если она… – Родин оборвал сам себя. – Тебя посадят. Меня посадят. Нас всех посадят! Если… То мы, получится, убили женщину. Беременную женщину. В родильном доме.

Аркадий Петрович ещё немного побарабанил и кивнул на толстенную историю Лизы.

– Я понимаю. Муж у неё богатый парень. На исследования не жидились. Но я не нашёл там самого элементарного. Семейного анамнеза.

– Есть там семейный анамнез. Всё чисто. Никто ничем не болел.

– Вот это меня и смущает. Такая краткость и чистейшая прозрачность. Ребята, мы были в палате у Лизы вместе. Теперь вы не против, если я поговорю с ней наедине?

Начмед и заведующая обсервацией синхронно кивнули. Святогорский вышел.

– Что это с ним? Не балагурил. Не читал нам лекций с историческими экскурсами?

– Неправильно поставлен вопрос, моя возлюбленная супруга. Если так себя ведёт Аркадий Петрович, надо спрашивать: «что с Лизой?» Ох, чует моя мошонка…

Родин получил от возлюбленной супруги чувствительный тычок в плечо.

Святогорский вошёл в палату без стука. Лиза лежала на кровати, в палате царила полутьма. На тумбочке у Лизы был стакан кофе. Она слабо улыбалась.

– Вы уже были у меня сегодня, да? С другими докторами.

– Да, Лиза.

Анестезиолог внимательно смотрел на неё.

– А муж и папа только что ушли. У Лёшки – очень важные встречи. Серьёзный проект. Я сама его вытолкала. У нас будет ребёнок. А ребёнку нужна обеспеченная жизнь.

– Папа почему ушёл?

– Я попросила его принести мне лавандовое мыло. Когда я чую запах лаванды – мне становится легче. Мы с папой в детстве часто…

– И как часто вы чуете запах лаванды?

– Постоянно, – улыбнулась Лиза. – Я пользуюсь только лавандовым мылом. … Вы считаете, что я сумасшедшая?

– С чего вы взяли?

– Невропатологи уже спрашивали меня об обонятельных галлюцинациях. У меня болит голова. Это не значит, что я безумна.

Лиза чуть надулась.

– Лиза, я не говорил, что вы – безумны. … Вы позволите мне подождать вашего отца? Я хочу с ним поговорить.

– Разумеется, – ответила Лиза. – Присаживайтесь.

Святогорский сел на диванчик, стоявший у противоположной стены «блатной» палаты. Некоторое время они молчали.

– Лиза, сейчас у вас болит голова?

– Да… Простите, не запомнила как вас зовут.

– Аркадий Петрович. Это вы меня простите, что не представился. Я врач-анестезиолог.

– Я уже не помню, когда у меня не болела голова. Просто сейчас она болит чуть меньше. Так всегда бывает, когда папа рядом. Не знаю почему.

– На сколько баллов сейчас боль? По десятибалльной шкале?

Лиза снова улыбнулась.

– На семь, Аркадий Петрович. И это огромное облегчение. Потому что вот уже тридцать две недели она почти всё время болит на десять из десяти.

– Почему же ваш отец не постоянно с вами, если его присутствие облегчает боль?

– Аркадий Петрович, он молодой активный мужчина…

– Он должен быть примерно моего возраста, Лиза.

– Да. Но он очень хорошо сохранился. У нас такая генетика. Большая удача. Он молодой активный мужчина, а я – взрослая женщина. Я не могу отвлекать его от жизни двадцать четыре часа в сутки. Я не эгоистка. Когда он может – он приходит. Мне достаточно.

– Резонно. Вы умная женщина, Лиза.

– Мне пришлось стать умной и взрослой. Моя мать погибла в автокатастрофе двадцать лет назад.

– Понятна ваша привязанность к отцу.

Они снова недолго помолчали.

– И ваш отец, молодой и активный мужчина с хорошей генетикой, так и не женился?

– Нет. Он очень любил маму.

Лиза внимательно посмотрела на Святогорского.

– Вы же понимаете, что иногда бывает такая любовь, что…

– Да-да, кажется я понимаю. Но что-то долго ваш папа ходит за мылом. Тут буквально за углом есть огромный лабаз косметики.

В этот момент в дверь палаты просунулась молоденькая акушерка и громко зашептала:

– Аркадий Петрович, вас срочно вызывают в ОРИТ.

Святогорский поднялся.

– Простите, Лиза. Неотложные врачебные дела. Я постараюсь побыстрее. Когда ваш отец придёт – попросите его меня дождаться. Это важно.

Он уже, было, двинулся к двери. Но развернулся и подошёл к Лизе. Взял её за руку. Затем потрогал лоб.

– Лиза, скажите, у вас бывает чувство жжения и чувство холода одномоментно?

Лиза кивнула.

– Да. Я не знала как это сформулировать. А до вас меня никто из врачей об этом не спрашивал. Я действительно часто горю и леденею в одно и то же время. И температура при этом…

– Нормальная. Да. Спасибо, Лиза. Передайте вашему батюшке, чтобы непременно меня дождался!

Святогорский вышел из палаты.

Ничего такого срочного в ОРИТ не было и Святогорский после отправился прямиком к Родину.

– Ну что там?

– Если ты имеешь в виду отделение реанимации и интенсивной терапии – там всё нормально. Новенькая анестезистка перестраховывается.

– Фуф! – Облегчённо выдохнул Родин. – С этой Лизой тоже вроде как тьфу-тьфу-тьфу. Нормализовалась. К ней снова заходил её папаша, и ей полегчало. Оксана распорядилась ввести трамадол внутривенно.

Аркадий Петрович внимательно посмотрел на Родина. И даже слегка кривовато усмехнулся.

– До задницы тут ваш трамадол. Лизе необходимо замедлить церебральный кровоток и метаболизм тканей. Надо сильно затормозить постсинаптические мембраны нейронов головного мозга. Надо перевести «электрику» высшей нервной деятельности в экономный режим. Потому что у нашей Лизы там сейчас не светильник разума, а факел крекингового производства, нес па?

Родин смотрел на Святогорского с непониманием.

– Танька Мальцева и Сёма Панин уже бы догадались. Рано вас с Оксанкой на должности поставили. Рано.

Святогорскому в этом роддоме и в этой больнице давно можно было всё. Тем более сказать такое Родину.

– Ей нужна медицинская кома. Ты или принимаешь решение – или ты не принимаешь решения, Сергей Станиславович. Ты – начмед. В структуре нашей многопрофильной больницы – ты фактически главный врач родильного дома. У тебя есть два пути. Первый: выписать Лизу. Акушерской патологии нет. Плод себя чувствует относительно хорошо. Второй: попытаться её спасти, введя в искусственную кому. В истории родов мы можем записать, что делали нейролептанальгезию.

– Да от чего её нужно спасать?!

– От себя, Родин. От себя.

– Диагноз! Скажи мне диагноз!

– Я не уверен.

– Ты, значит, не уверен, а я – принимай решения!

– Пусть решение примет муж. Возьми у него согласие на медицинскую кому. Лизу вы, разумеется, тут же прокесарите.

– Да что я в эти чёртовы бумажки напишу?! – Воскликнул Родин, швырнув на стол Лизину историю родов.

– Серёжа. Есть бумажки – и они всё стерпят. А есть человек. И он может вытерпеть далеко не всё. Ты заботишься о правильности документации или ты спасаешь человека? Ты почему во врачи в итоге пошёл?

Родин смотрел на Святогорского с беспомощной детской растерянностью. Аркадий Петрович махнул рукой.

– Где её муж? Я сам с ним поговорю.

– Обещал вернуться вечером. Где-то здесь крутится её отец. Бери у него согласие, если всё так срочно. Хотя я, признаться, ни черта не понимаю!

Святогорский покачал головой, одарил Родина очень говорящим взглядом, который бы на раз считали Мальцева и Панин. И вышел из кабинета.

Он шёл по коридору обсервации к палате Лизы. И ему пришлось перейти на бег. Потому что раздались страшные вопли и к её палате понёсся персонал, обтекая шарахающихся перепуганных беременных и родильниц. Его верный анестезиологический чемодан был с ним. В палате уже были Оксана Анатольевна и Анастасия Евгеньевна. Они пытались успокоить Лизу – но куда там. Тут нужен был дюжий санитар или…

– Натрия оксибутират, – сказал Аркадий Петрович, вводя препарат.

И Лиза успокоилась «на игле».

Затем он смешал свой фирменный коктейль для комбинированной длительной внутривенной анестезии, ввёл его Лизе, отдавая распоряжение Оксане Анатольевне:

– Разворачивайся, Засоскина! Чем дольше ты тормозишь, – тем сильней медикаментозная депрессия плода. Неонатологи по головке за такое не погладят.

– Аркадий Петрович, что вы делаете?!

Заведующая обсервацией была растеряна не меньше своего мужа.

– Беру командование на себя, – он кивнул на кровавые потёки по стенам палаты. – Пока что нейролепсия. Затем – комбинированный эндотрахеальный наркоз. А затем – искусственная кома.

Тыдыбыр уже бежала в сторону родильно-операционного блока.

Тридцать две недели – вполне жизнеспособный плод. Особенно при нынешнем аппаратном и медикаментозном оснащении. Поцелуева с Разовой окончили операцию. Святогорский ввёл Лизу в медикаментозную кому. Муж и отец Лизы всё ещё не появлялись. Родин собрал всех у себя в кабинете. И он был мрачнее тучи. Он даже позволил себе кричать на Святогорского!

Аркадия Петровича, признаться, это совсем не напугало. Он попросил Родина набрать номер заместителя министра здравоохранения по материнству и детству Панина Семёна Ильича и включить громкую связь. Через несколько гудков Панин ответил – и все присутствующие, кроме Аркадия Петровича, поневоле чуть не взяли под козырёк.

– Сёма, привет! Святогорский.

– Здравствуй, Аркадий Петрович.

– Семён Ильич, я самовольно ввёл женщину в искусственную кому.

Панин взял совсем небольшую паузу.

– Уверен, ты это сделал не по желанию своей левой ноги.

– Семён Ильич, скажи мне… Даже не мне, а всем присутствующим при этом разговоре в кабинете у Родина олухам царя небесного, включая его самого, что такое сенестопатическая головная боль.

– Это головная боль, которой нет. Невозможно обнаружить её причину и источник. Абсолютно всё в норме. Но которая есть настолько, что – отвал башки.

– И чаще всего какой бывает эта головная боль?

– Аркаша, тебе заняться нечем, кроме как меня элементарный курс…

– Сёма, просто отвечай, пожалуйста! Олухи царя небесного слушают тебя, затаив дыхание!

– Ох, грехи мои тяжкие, – проныл Панин, но подчинился старому другу. – Такая боль чаще всего бывает «сделанной».

– Чем «сделанной», Сёма? Чем?!

– Да ты не хуже меня знаешь! Шизофренией! Чем же ещё!

– Но всё равно! – Родин опомнился, что он тут начмед. И тоже имеет право голоса. – Я понимаю, Семён Ильич, что Аркадий Петрович старше меня, опытней, умнее, что угодно. Но он не взял разрешение ни у мужа, ни у отца пациентки!

– Мужа не было в роддоме, Семён Ильич. А решение надо было принимать срочно. Решение на уровне: «мы позволим беременности стать триггером окончательного отъезда крыши в никуда» или «сохраним жизнь ребёнку и относительное психическое здоровье матери».

– Да отец её вот только был! Только отошёл. И через пять минут бы вернулся! – воскликнул Родин. – Я не понимаю, что, неужели счёт шёл на…

В этот момент в кабинет ворвался взъерошенный Алексей.

– Что происходит? Почему меня не пускают к Лизе?! Почему её прооперировали?

– Семён Ильич, не отключайся. Позволь мне насладиться показательной поркой двоечников и разгильдяев.

Он красноречиво оглядел Родина, Поцелуеву и даже Разова не осталась незамеченной. Затем он обратился к мужу Лизы:

– Алексей. С вашей женой всё в порядке. По крайне мере – с её физическим здоровьем. У вас родился прекрасный мальчик, хотя и слегка недоношенный. Он быстро нормализуется. Я сейчас провожу летучку с замминистра по поводу как раз вашей жены. Всё под контролем. Я, Алексей, попрошу вас сказать глубокоуважаемым начмеду, заведующей отделением и ординатору, где отец вашей жены?

Алексей видимо был действительно хорошим бизнесменом. Никаких сцен с заламыванием рук и выяснением чего бы то ни было не произошло. Он спокойно ответил на вопрос Святогорского:

– Там же, где и последние без малого два десятилетия. На кладбище.

У всех, кроме Святогорского, отвисли челюсти.

– Семён Ильич, я поставил вас в известность о том, что перепрыгнув через голову заместителя главного врача по акушерству и гинекологии, ввёл пациентку в искусственную кому. Отбой.

Он встал и нажал на кнопку. Затем обратился к Родину:

– Сергей Станиславович, я могу воспользоваться вашим кабинетом для разговора с мужем пациентки?

Родин молча кивнул.

– Конфиденциального разговора.

Родин поплёлся на выход без второго слова. За ним на выход отправились Поцелуева и Разова.

– Присаживайтесь, Алексей. Разговор будет нелёгкий. И не думаю, что короткий.

Выяснилось вот что. Восемнадцать лет назад Лизин отец, молодой генерал ФСБ, как-то пришёл домой, застрелил жену и сам застрелился. Списали на стрессы и срывы. На этом история Лизиной семьи для Алексея заканчивалась. Он знает только, что Лиза очень любила своих родителей. Особенно отца. Весь их дом увешен фотографиями Лизы с отцом. Ничего удивительного. Мать Лизы была профессиональным фотографом. Отличным профессиональным фотографом. Стояла у истоков отечественного глянца. Была членом соответствующего профессионального союза. Дочь пошла по её стопам. Фотографий Алексея у них в семейном архиве тоже куда больше, чем фотографий самой Лизы. Так бывает, когда живёшь с фотографом. Алексей встретил Лизу много позже трагической гибели её родителей. Да, она всё ему рассказала. Но для мира у них была версия с автокатастрофой. Согласитесь, не каждому будешь хвастать, что твой обожаемый отец сперва с одного выстрела в сердце отправил на тот свет твою не менее обожаемую мать – а затем пустил себе пулю в голову. Лиза их и обнаружила, когда пришла домой. Ни записки, ничего. Она долго ходила к психологу…

В этом месте рассказа Святогорский взвился от ярости.

– Шарлатаны херовы! Знаний и образования – никаких! Лишь бы клиент с крючка не соскочил! Если уж врачи – и отменные врачи! – не заподозрили! Даже во время беременности!.. Кажется, я бы не отказался от пистолета. Так бы и ходил с ним по психологам!.. Потому что ну не понимаешь, не разбираешься – не лезь! Отправь к профильному специалисту!

Алексей всё ещё не очень понимал, в чём дело. Злость Святогорского была ему не ясна.

– Простите. Это была совершенно неоправданная вспышка гнева.

– Но что, чёрт возьми, с Лизой?!

– Алексей. Я дам вам контакты отличного психиатра. Подчёркиваю – психиатра! Не психолога. Психиатра! Но сперва нам надо вывести Лизу из искусственной комы. – Святогорский глубоко вздохнул. – Многое. Очень многое зависит от того, в каком состоянии сознания она из неё выйдет. Если бы кто-то раньше предположил… Хоть один из!.. Но мы все так заигрались в инструментальные и аппаратные методы исследований, что совершенно забыли о старом добром клиническом мышлении. У большинства молодых докторов его попросту нет!

Алексей всё ещё не понимал, о чём речь.

– Если бы Лизу ввели в искусственную кому чуть раньше. До появления слуховых, зрительных и обонятельных галлюцинаций, до двигательного возбуждения, до бреда – я бы гарантировал… А сейчас…

– Вы мне можете простым человеческим языком объяснить, в чём дело?!

– Алексей, я подозреваю что у отца вашей жены была шизофрения. Параноидальная шизофрения. Какие бы стрессы и срывы человек ни испытывал – его не сорвёт, если в геноме нет, как бы это выразиться, «нужной готовности», склонности. Скорее всего, он и сам не знал. Или – скрывал. С диагностированной, «учётной» шизофренией он бы точно не дослужился до генерала ФСБ. Конечно, можно написать шпионский роман или сценарий сериала. Но ларчик чаще всего открывается просто. Что было с отцом вашей жены – мы никогда не узнаем. Но судя по тому, что во время беременности случилось с его дочерью – он был шизофреником и передал Лизе соответствующий ген. Беременность явилась пусковым механизмом, развернувшим этот ген. В любом случае ей необходима помощь психиатра. В каком объёме? Давайте для начала выведем её из комы.

– Я люблю Лизу. Я никогда не сдам её в дурдом.

– Алексей, никто не говорит о психиатрической лечебнице. Пока… Но вспомните. Отец Лизы обожал свою жену. И он же её застрелил. Понимаете?

Святогорский внимательно посмотрел на Алексея.

– Вы хотите сказать, что Лиза представляет опасность? Для меня? Для сына?

– Я не знаю.

– Но как я мог не заметить, что она… проводит время с отцом. Бред какой-то!

– Это он, Алексей. Бред. Только в клиническом смысле слова. Лиза – та Лиза, которую вы знаете, не была со своим отцом. С ним была другая Лиза. И та, другая Лиза, ничего не говорила вашей Лизе. Шизофрения. Расщепление души. Разность личностей. Одна Лиза не пускает другую Лизу на свою территорию. Ваша Лиза не знала, что она проводит время с отцом. Когда появлялись вы – главной становилась ваша Лиза. Вашу Лизу совершенно не в чем винить. Другую Лизу, запертую внутри вашей Лизы – тоже не в чем винить. Другую Лизу надо… – Святогорский искал слово. – Нивелировать.

Пока Святогорский беседовал с мужем пациентки, Родин и Поцелуева сидели в её кабинете как оплёванные.

– А я-то, дура. Сама за тем папой по всему отделению бегала. Тыдыбыра гоняла. Только что был, только вышел, сейчас вернётся…

– Шизофреники очень хитрые.

– Шизофрения очень хитрая. А бедные шизофреники – жертвы этой хитрости.

– Мы идиоты. Хорошо, что у нас остался Святогорский. Который был достаточно смел…

– А ведь прав – Мальцева сразу поверила бы ему.

– Не гожусь я на должность начмеда!

– А я – заведующей.

– Ты – годишься, годишься! – Горячо запротестовал Родин. – Это я!

– Всё, хватит! – Оборвала мужа Оксана Анатольевна. – Что за сеанс самоуничижения. Которое паче гордости, ага! Учиться, учиться и учиться. Раз мы такие дебилы! Погрязли исключительно в ремесленных манипуляциях-операциях и совершенно разучились думать.

Оксана схватила трубку внутреннего телефона и яростно потыкала в кнопки.

– Тыдыбыр! На следующую неделю готовишь клинический разбор Лизиного случая. И пространный подробный доклад на тему «Беременность и психические заболевания».

На следующий день Святогорский в присутствии Родина, Поцелуевой, Разовой и, конечно же, Алексея, – вывел Лизу из комы. Она открыла глаза, уставилась на Святогорского.

– Мальчик. Красивый здоровенький мальчик. Немножко маленький. Но недоношенные потом даже перегоняют…

Лиза нашла взглядом мужа и, ласково улыбнувшись ему, сказала:

– Папа!

Все похолодели. Алексей бросился на колени перед Лизиной кроватью, схватил её руку и заплакал.

– Ты – папа, а я – мама. Вот и стали мы папой и мамой! Почему ты плачешь?

В этот момент поневоле заплакали все присутствующие. Разве Святогорский помнил о врачебном долге.

– Лиза, у вас болит голова?

– Нет… Боже мой! Я и не заметила, что у меня не болит голова! Откройте же скорее занавеси и принесите мне сына! Почему вы все плачете?

Святогорский настоял, чтобы Алексей отвёл жену к психиатру. Лиза отрицала своё общение с отцом. Сама мысль об этом была ей дика. Её отец давно покоится в земле. Как она могла с ним общаться?! Хитрая шизофрения ушла. Навсегда или на время?

– Алексей, любите ли вы «Доктора Хауса» так, как люблю его я? – поинтересовался Святогорский.

– Я-то люблю! Но вы, врач! Наверное, вам там многое нелепо? – удивился Лизин муж.

– Это да, это да. Но это же не профессиональное пособие и не ремесленное руководство. А в остальном – это очень мудрая сказка. Помните серию, где к Хаусу приходит лётчица, жаждущая стать астронавтом и у неё…

– Да. «Ты будешь единственным астронавтом с аневризмой головного мозга. И потому – самым осторожным астронавтом».

Алексей хотел подарить Святогорскому машину. Но Святогорский сказал, что ему будет достаточно ящика коллекционного виски. Алексей презентовал ему ящик такого виски, что автомобиль обошёлся бы дешевле.

– Я умру около этого бухла, так и не открыв его! Это просто невозможно! Самогон такой стоимости! Вот где настоящая шизофрения!

Впрочем, как-то к нему заявился Панин. И сам открыл бутылку, продемонстрировав смелость, которой не хватало его старому другу.

– Панин! Верни Мальцеву в начмеды! Родин – шикарный мужик, замечательный врач. Но ему не хватает… Пока не хватает. Но, понимаешь, он уже в том возрасте, когда «пока» равно «уже». Верни нам начмеда!

– Я что, против? – бурчал Панин. – Я только за. Но она… Да ты сам всё знаешь. Вот бери бутылку и сам лезь к ней в берлогу. Я ещё не настолько ума лишился – медведицу в спячке беспокоить!