Родина чувств

Ты не поймёшь…

– Блажная ты!

Я смеюсь:

– Отчего же?!

– Ну, скажи на милость, чему ты сейчас улыбаешься, а?! Чему ты радуешься-то?!

– Да что такое, не пойму я…

– Ну, ты стоишь и трёшь эту чумазую раковину. Минут десять уже скребёшь и улыбаешься от виска до виска.

– От уха до уха…

– Да какая разница?! Что ты там в раковине нашла, что?! Просвети меня, неумного!

– Ты не поймёшь. – отвечаю я и вновь принимаюсь скрести и тереть налёт глины, которая с завидной регулярностью придаёт сияющему корыту раковины замызганный неопрятный и запущенный вид. Я не слишком люблю возню по хозяйству, но в обычных делах всегда можно отыскать некий момент, который окрасит любое действо в приятные сердцу краски.

Если представить, к примеру, что под ногами у тебя не банальный пол, а палуба корабля, то драить палубу окажется намного интереснее. Полуденное солнце заменит торшер, морской ветер ворвётся в настежь распахнутые окна… Шторы взовьются парусами! Можно даже слегка пошалить и плеснуть из ведра на середину комнаты, так чтобы не затекло под плинтус, на беду соседям снизу.

– Ты ненормальная?

– ?

– Тринадцать часов выдавливать косточки из вишен! Вся кухня в вишнёвом соке…

– Это не сок. Это кровь.

– Откуда? Ты порезалась?

– Нет. Это нормальная вишнёвая кровь.

– Фу ты. Дурёха. Иди ляг, завтра доделаешь.

– Не могу. Я обещала.

– Что? Кому?

– Вишне обещала, что, если она вырастет и у неё будут дети, то все они будут пристроены. Ни один не пропадёт.

– Кровожадно звучит, не находишь?

– Почему?

– Ты ж их съешь.

– Ну… в общем. Да. Ты тоже, кстати.

А я всё ещё стою и тру раковину.

В ней давным-давно отражается моё розовое от работы лицо. Кабошон капель воды из-под крана смешивается с солёными струями, что текут по щекам.

– Ты скоро?

– Угу…

– Ты плачешь?

– Нет…

– Иди, я домою.

– Не надо, я сама. Уже почти всё…

Я старательно намыливаю перчатки хозяйственным мылом и полощу их. Так долго, пока не становится чересчур жаль самой воды и жителей Африки, что страдают от её недостатка. Мне неинтересно тратить жизнь на пустую болтовню или бессмысленную работу. Но я не упускаю любой возможности надеть резиновые перчатки, чтобы ощутить их невозможно приятный запах. Это аромат надувных игрушек и воздушных шариков из детства. Они были такими же восхитительно резиновыми. И понарошку рвались из рук на весёлом первомайском ветерке. А на самом деле, лишь хотели проверить, насколько крепка связь между нами. Оказалось, что сильна.

– Ты всё-таки плачешь.

– Ну, понимаешь… Почему этого больше нет? Несправедливо так!

– Чего нет-то?

– Детства!

– По-моему, ты совершаешь большую ошибку.

– Что ты имеешь в виду?

– Надо радоваться тому, что есть сейчас. А рыдать над тем, что прошло… Давай-ка, иди умойся, а я тут сам. И, знаешь, завтра я тебе куплю такой большой шарик, что ты будешь рыдать, вспоминая о нём ещё лет сорок, не меньше.

– Сорок? А чего так мало?!

– Ну, на тебя не угодишь!