Родная кровь

Раннее утро. Железнодорожная станция. В стороне поблескивает полоска реки, частные домишки кутаются в ноябрьскую дымку. Дрожащая после ночного пробега электричка отфыркивается и сопит. Но вот – слабый гудок, и колеса тяжело набирают ход. Еще пара мгновений и последний вагон скрывается в утренней елочной мгле, за поворотом.

На перроне остаются люди. Двое одеты по-походному, в теплые разноцветные спортивные куртки, в ногах стоят рюкзаки. Мохов -молодой человек с немного одутловатым лицом, в очках, с едва наметившимся животом и вообще немного расползающийся в ширь. Его жена, Лизочка – без косметики, с яркими сочными губками на нервном миловидном личике. Оба еще сонные, ежатся на утреннем холодке, прячут лица в намотанные шарфы. Третий – Сухоруков, длинный, нескладный, с черными, как накрашенными густыми бровями, одетый не по погоде – в легкую короткую куртку и джинсы, с непокрытой головой. Сухоруков не мерзнет, не по-раннеутреннему свеж, активно жестикулирует и что-то объясняет супругам Моховым.

– Нас высадили, Сухоруков, – с тоской прерывает его Мохов. – Между прочим из-за тебя. Почему ты не купил билет? Зачем ты вообще увязался за нами?

Сухоруков смотрит украдкой на Лизочку.

– Да, ладно, – говорит он примирительно, – У меня тут родственники недалеко живут. Отогреемся. Перекусим. Вы дальше поедете, а я вернусь.

Сухоруков долго водит по поселку пару Моховых. Тычась в переулки и упираясь в тупики, примерно через час усталый Сухоруков с сомнением замирает около приземистого, но широкого дома с зеленым грязным забором. Стучит в дверь. Дом не откликается. Сухоруков снова стучит, уже настойчивее. А через пару минут колотит в полную силу. На него оглядываются редкие прохожие. Моховы смущены, но деваться некуда – ждут.

Дверь наконец открывается, в полумраке стоит Стуликов – нервный и нелепый, в разноцветной футболке, из рукавов которой торчат синие и тощие как цыплячья шея руки. Стуликова передергивает от холода, и он спрашивает:

– Вы кто?

Сухоруков торопливо отвечает:

– Я родственник. Из города.

– Аааа, – Стуликов опасливо косится по сторонам, обозревая улицу вверх и вниз. – Ну, проходите тогда. Только быстро.

Все с неожиданной для себя поспешностью идут за Стуликовым в дом. По ступеням, через дверь, обитую розовой клеенкой, проходят в просторную комнату на три окна. Моховы еще больше смущены, а Сухоруков немного озадачен.

– Сухоруков, – называется Сухоруков и протягивает руку.

Стуликов вяло ее пожимает, уставившись на красные, распустившиеся как цветы в домашнем тепле, губы Лизоньки.

– А я комнату у хозяев снимаю. Временно. Сами они на картошку уехали. Со вчера еще.

Сухоруков удовлетворенно кивает, хотя ему не нравится, как Стуликов рассматривает Лизонькины губки. Все молчат.

– А в компьютерах кто разбирается? – срывает повисшую тишину Стуликов.

– А что? – осторожно отзывается Мохов.

– Ты в Прей играл? – спрашивает Стуликов.

– Прошел, – не без гордости продолжает разговор Мохов.

– Чувак, я уже заколебался, там в одном месте… – повеселевший Стуликов увлекает за собой Мохова по длинному коридору.

Сухоруков с трудом дождавшись пока их удаляющиеся голоса буду окончательно задушены хлопнувшей дверью, устремляется к Лизоньке. Для Лизоньки это не новость – она ждала от Сухорукова чего-то подобного, но делает вид, что недовольна, отстраняется.

– Лизонька, девочка моя, – запальчиво говорит Сухоруков, целуя ей пальцы.

– Ну, зачем, зачем ты поехал с нами, – Лиза позволяет Сухорукову многое. Оба раскраснелись, пыхтят. Сухоруков борется с Лизиным горнолыжным костюмом. Лиза опасливо косится на коридор. В глубине дома слышны возбужденные голоса Стуликова и Мохова, а также звуки открытого космоса и залихватская стрельба.

С улицы доносится настойчивый стук. Это кто-то стучит в калитку. Причем уже давно.

– Похоже к нам, – отцепляя руки Сухорукова от себя говорит Лизонька.

– К черту, – тяжело дыша отвечает Сухоруков.

– Иди, открой. Мохов же все равно услышит, – Лизонька отворачивается к окну. За окном ничего интересного.

Сухоруков злой, красный идет открывать. На пороге стоит Петрович, тщедушный мужичок неопределенного возраста.

– Ну, – раздраженно спрашивает Сухоруков.

– А хозяева где? – заглядывает через порог Петрович.

– На картохе, – природная интеллигентность Сухорукова не позволяет ему захлопнуть калитку прямо перед носом Петровича. Петрович жаждет опохмела, но решает держать себя солидно перед незнакомым человеком. Поэтому оба молчат. Первым дает трещину интеллигентность Сухорукова.

– И не знаю когда будут, – говорит он и хлюпнув от раздражения носом, пытается закрыть дверь.

Здесь уже не выдерживает солидная сдержанность Петровича, которая сменяется дерганной поспешностью. Он идет напролом, а именно – вставляет в стремительно захлопывающийся зазор свой потрепанный валенок:

– А выпить есть че?

Сухоруков три года проживший в общаге понимает, что от Петровича, когда тот уже презрел свой нравственный внутренний закон, так просто не избавиться, сует руку в карман и выдает на-гора несколько мятых сторублевок. Петрович рад, Сухоруков наконец закрывает дверь и возвращается в комнату, в которой его никто не ждет.