Родное небо

Летевшие с нами корреспонденты Борис Горбатов и Эль-Регистан наравне со всеми участвовали в этой тяжелой работе. Они оказались очень хорошими ребятами и быстро сдружились с экипажем. Вместе с нами они делили все невзгоды, брались за любую работу - и лед с лыж скалывали, и воду или масло для мотора грели, и самолет из сугробов откапывали. В то же время корреспонденты успевали выполнять и свои журналистские обязанности: знакомились с людьми, записывали удивительные арктические истории, передавали по радио материалы в свои газеты.

У зимовки Гольчиха на берегу Енисейского залива нам пришлось идти на вынужденную посадку. Больше недели продержала нас здесь пурга.

Только 19 марта мы достигли Диксона. Выгрузили почту - газеты, книги, посылки, а главное - письма! Зимовщики не знали, как лучше нас принять, чем угостить. Для экипажа быстро приготовили завтрак - шипящие на сковороде медвежьи бифштексы. Повар преподнес нам торт, сделанный в виде льдины лагеря Шмидта с моим самолетиком над ней. Дружно позавтракали и даже выпили за наш успех. Однако задерживаться долго нам было нельзя, хотелось использовать наступившую ясную погоду. Через два часа мы вылетели в Дудинку. Только Борис Горбатов остался зимовать на Диксоне.

По пути я сделал посадку на двенадцать минут у зимовки на Иннокентьевской губе. Передал почту - и снова в путь. Летим и радуемся, что ярко светит солнце и полет идет благополучно. Но радоваться, оказывается, было рано. Арктика все же поймала нас в свой капкан. Это испытание было не из легких.

В районе Бреховских островов перед нами внезапно, словно из-под земли, выросла стена тумана. Серая его масса буквально облепила самолет. Где небо, где земля? Как бы не потерять ориентировку. Снижаюсь до 100 метров. Лечу вслепую десять, двадцать минут, полчаса. Спускаюсь ниже - у земли туман не такой сильный. Понимаю, что надо садиться. Близится вечер, а в темноте не разглядишь, ровное под тобой поле или сугробы, заструги. Кажется, мы сбились с курса и залетели влево от Енисея, в тундру. Только бы найти какое-нибудь жилье! Ведь если нагрянет пурга - палаток нет, спрятаться негде. Мотор замерзнет - не разогреешь. И сообщить о себе не сможем, на беду, вышла из строя наша радиостанция (к тому времени самолеты уже обеспечивались рациями).

Внимательно разглядываю через борт лежащую внизу местность. Вдруг различаю на снегу какие-то пятна. Очевидно, стадо оленей. А вот мелькнула и темная верхушка чума. Теперь уже спокойно иду на посадку. Сели удачно. Только огляделись, а к нам уже издали спешат две фигуры в меховых одеждах. Оказалось - ненцы-оленеводы. Подбежали они к машине, удивленно осматривают ее, понятно, что видят впервые. Чувствуем, поражены до крайности: что за диковинная птица прилетела к ним в тундру, да еще с таким громовым голосом? Просим их помочь определить, где мы находимся. Один из ненцев быстро начертил на снегу карту: Енисей, река Максуниха, два ее притока - небольшие речки, между ними - наш самолет. Рисунок в точности совпадал с нашей картой. Теперь мы знаем направление на ближайшую зимовку на Енисее - Караул - и расстояние до нее. Надо лететь, пока не настала ночь, да к тому же и туман уже поредел. Еще раз осматриваю ровную посадочную площадку. Прощаемся с новыми друзьями. Взлет, короткая пробежка - и наш самолет скапотировал, с треском уткнувшись носом в сугроб. Чисто автоматически в какие-то доли секунды я успел выключить мотор. Пожара не возникло, поскольку авария произошла на взлете при небольшой скорости. Зибрев, Эль-Регистан и присоединившийся к нам в Диксоне заготовитель пушнины Пятницкий вылетели из кабины на снег, а нас с Побежимовым удержали ремни. К счастью, все мы отделались ушибами и царапинами. Немного опомнившись, начали собирать высыпавшиеся из самолета вещи, детали разбитой радиостанции. Я решил выяснить, в чем причина аварии. Иду по следу машины. Вот она - прикрытая снегом яма, возможно вырытая копытом оленя. Лыжа самолета попала в эту яму. Такого препятствия не предугадаешь на ровном снежном поле. Ведь всю площадку не утопчешь.

К самолету уже бегом возвращаются знакомые нам ненцы. Потом мы узнали, что это два брата - Бакуля и Кияко Силкины. Они интересуются, что случилось с машиной. Летевший с нами в Дудинку заготовитель пушнины Пятницкий, известный по всей тундре под прозвищем Топор-нога, популярно разъясняет ненцам, что железная птица поломала ноги. Они искренне сочувствуют ей, а нас зовут к себе в чум. Да и пора. Наступила ночь. Мороз за сорок градусов. В почерневшем от копоти чуме вокруг дымившего очага собралась вся семья: отец, два взрослых сына - наши знакомые, двое подростков - сын и дочь, невестка с грудным младенцем, лежавшим голеньким в люльке-ящике, обтянутом мехом. Казалось, и ступить некуда, но убогий шалаш из оленьих шкур вместил и нас, пятерых мужчин. Было тесно, дымно и душно. Еле светил фитилек коптилки, сделанной из консервной банки. Но зато над очагом закипал чайник! Хотя покрыт он был многолетней сажей и заварка была в нем старая, а в воде плавали волоски оленьего меха, мы, уставшие, задубеневшие на морозе, с наслаждением чашку за чашкой пили этот чай. Отогревшись и угостив хозяев своими припасами, взялись за главное дело - стали восстанавливать разбитую радиостанцию. Тут большое терпение и упорство проявил Миша Зибрев. Для зарядки аккумуляторов приемника мы приспособили моторчик, который обычно использовался для запуска мотора самолета, а затем вздремнули, сидя на полу чума. Радист же почти всю ночь на сорокаградусном морозе занимался ремонтом рации, поставленной на нарты. Лишь изредка залезал он в чум погреться. Для антенны оленеводы дали ему шесты-хореи. Наконец Зибрев услышал эфир. Над тундрой шла перекличка полярных радиостанций. Нас искали радисты Диксона, мыса Лескина, Иннокентьевсиой губы, Усть-Порта, Дудинки. Через короткие промежутки времени радист Диксона, врываясь в другие передачи, выстукивал: "ПР-5, где вы? Почему молчите? ПР-5, где вы?.." Сигналы эти становились все тревожней. Зибрев слышал всех, но нас не слышал никто, хотя он уже десятки раз закоченевшими пальцами выстукивал аварийное сообщение. Вновь и вновь проверял он аппаратуру, переставлял хореи. На рассвете к нему присоединился Эль-Регистан.

Только к утру нас услышали в эфире. Мы сообщили, что живы, здоровы, в помощи не нуждаемся, доберемся до зимовки Караул сами. Братья Силкины пригнали к чуму самых сильных оленей. Ведь кроме людей надо было везти еще снятый с самолета мотор и приборы. Ненцы дали нам шесть нарт, двадцать восемь оленей и сами пошли впереди проводниками-каюрами. Через пять часов езды по снежной целине мы сменили уставших оленей у другого чума. Хозяин охотно предоставил их нам, да еще сынишку послал впереди - дорогу указывать. К вечеру показалась зимовка. Навстречу нам мчалась упряжка собак. Встретивший нас каюр сообщил, что на двенадцати собачьих упряжках разлетелись по тундре местные охотники в поисках нашего экипажа. Так на всем пашем пути действовал главный закон тундры - помочь тем, кто попал в беду.

Зимовщики Караула приняли нас как родных. Измотанные долгой дорогой, не спавшие почти двое суток, мы еле держались на ногах. Нам приготовили баню, кровати застелили свежим бельем, на столе в теплой избушке вовсю кипел самовар - как в рай попали!

Утром за нами из Игарки прилетел летчик И. И. Черевичный (ставший впоследствии Героем Советского Союза) и доставил весь экипаж в Дудинку. Там нас ожидал летчик П. Г. Головин, который перегнал для нас самолет из Красноярска. Он так спешил, что весь путь в 2100 километров проделал без остановки за световой день. По тому времени это был рекорд. Замечательные у меня были товарищи - смелые, закаленные, прекрасно владевшие летным мастерством, настоящие полярные асы!

В Дудинке получаю срочное задание: вновь лететь на остров Диксон с грузом для строителей и попутно доставить врача с лекарствами на рыбацкую зимовку Гыдаямо, где люди заболели цингой.

Обратный рейс нам по-прежнему тормозила плохая погода. Приходилось выжидать просвета по нескольку дней. Очень неудобными для посадок и стартов были аэродромы на Енисее - заснеженные, неровные, узкие площадки, ограниченные крутыми берегами. Наконец добрались до Диксона. Сдал груз, забрал нужные зимовщикам продукты и немедленно вылетел (теперь уже вдоль побережья океана) в Гыдаямо. Погода на сей раз нам благоприятствовала.

Добрались до зимовки. Первое впечатление - будто там все вымерло. Входим в дом. Холод в комнатах адский. На нарах лежат человек десять зимовщиков - молчаливые, равнодушные ко всему люди. У некоторых по телу уже пошли черные пятна. В промерзлой печке - никакой еды. Пошли с Побежимовым к складу. Продуктов оказалось много. Дров и угля на всю зиму запасено. Только занесло их снегом. Возвратились мы, и я, не стерпев, выговорил зимовщикам: "Что же это вы, ребята, ни к чему рук не приложили? До чего себя довели!"

Взялись мы с Гришей откапывать и рубить дрова, топить печь, варить картошку. Вижу, некоторые поднялись, стали помогать - видно, устыдились.

За два-три дня мы навели некоторый порядок и отправились обратно, забрав с собой двух наиболее ослабевших зимовщиков. Врач осталась с больными. Потом зимовщикам прислали смену. Врач же, как мы узнали позже, погибла в катастрофе над Енисеем в один из ее очередных полетов к больным.

Мы с Побежимовым решили сократить путь и лететь от Гыдаямо прямо к Усть-Порту через тундру. Денек выдался ясный. Однако зимой это иногда оборачивается новым испытанием - испытанием светом. Сверху сияют лучи солнца, внизу ослепительно сверкают снега. Ищешь хотя бы крошечной черной точки, хотя бы верхушки чума, кустика, хотя бы тени от холма. Все бело, глазу не на чем остановиться, горизонт исчезает. Ты весь окружен светом, и от этого как-то холодеет в груди, теснит дыхание, будто попал в невидимый мешок. Полное отсутствие ориентировки мешает точно вести воздушный корабль. Шли к Енисею, но увидели его только тогда, когда оказались над самой рекой.

Вот и Усть-Порт, а дальше - знакомая трасса к Красноярску. Наш полет завершился в конце апреля. В общей сложности пройдено было 13 тысяч километров.

* * *

В мае 1935 года, когда я отчитывался в Главном управлении Севморпути за перелет Москва - Диксон - Гыдаямо, мне предложили готовиться к новому большому перелету. Требовалось провести разведку состояния льдов в мало изученном районе Чукотского моря - северо-западнее острова Врангеля и в проливе Лонга.

Маршрут был намечен не по Арктическому побережью, а южнее, через Восточную Сибирь, чтобы одновременно разведать новую воздушную трассу Красноярск - Якутск - Алдан - Колыма и уже от устья Колымы выйти к Ледовитому океану.

Для полета выделили хорошо известный мне гидроплан СССР Н-2 ("Дорнье-Валь"). В состав экипажа вошли мой неизменный бортмеханик Г. Т. Побежимов, штурман, он же и радист, А. А. Ритсланд, второй пилот Фурсов и второй бортмеханик Исаев (к сожалению, не помню их имен). Такое усиление экипажа было необходимо, так как путь предстоял не близкий - через всю Сибирь, а обслуживание самолета целиком лежало на экипаже.

До старта я предварительно опробовал только что отремонтированную машину в полете по Енисейской линии и одновременно, как депутат крайисполкома, участвовал в проверке состояния всех авиабаз вплоть до Дудинки.

Новая, на тысячи километров не изведанная еще трасса... Краткие записи в сохранившемся у меня старом путевом журнале возвращают меня к тем памятным дням.

16 июля 1935 года - старт из Красноярска. В начале маршрута нас буквально сковывала жара, доходившая до 35 градусов. Самолет после первой остановки на Стрелке с трудом поднялся над Ангарой. Шли на высоте 100-150 метров. Чтобы подняться выше, требовалось увеличить обороты мотора, а сделать это было нельзя - вода в радиаторе почти кипела, Такая же жара и безветрие ожидали нас в полете над Леной. На этом участке иногда приходилось вести машину на высоте от 50 до 5 метров над водой. Сибирские реки текут привольно, выбирают себе путь поудобней. Вот и приходилось все время маневрировать, чтобы следовать их прихотливым изгибам. Отойти от реки рискованно: для гидроплана, кроме воды, иных аэродромов нет. Однако часть маршрута все же пришлось лететь над сушей.

Жару сменяла густая облачность, дожди. После остановок в городе Киренске и поселке Нюе мы четыре часа шли в сплошной дождевой полосе.

В Якутск прилетели 18 июля уже в сумерках. Аэродром на реке незнакомый, темнота. Ориентируюсь по блеску воды. Сели удачно - на фарватере, иначе застряли бы на мелях.

После этого утомительного полета мы хорошо отдохнули в просторном уютном доме Главсевморпути. Утром состоялась встреча нашего экипажа с партийными и советскими работниками города. Я рассказал о полете, его задачах, попросил снабдить нас более подробными картами местности, над которой мы должны были прокладывать авиатрассу. Из Якутска вылетели 20 июля. Полный штиль и тридцатиградусная жара заставили нас долго держать машину на воде. Поднявшись наконец в воздух, мы минут двадцать кружились над городом, пытаясь набрать нужную высоту. Однако больше ста метров выжать не удавалось. Поэтому нам пришлось лететь не напрямик, через тундру, а вниз по Лене. Затем мы повернули на реку Алдан, к поселку Крест Холджайы. Отсюда предстояло самое сложное - перелет через Верхоянский хребет на Колыму.

Отроги горного хребта возникли перед нами неожиданно. По нашим расчетам, до него был еще час полета. Штурман внес соответствующую поправку в географическую карту.

Начиная от Крест Холджайы, шли в сплошной облачности и густом дыме от пожаров, полыхавших в тайге. Столбы дыма поднимались ввысь до двух километров, обволакивали кабину. Постепенно горы совсем закрылись облаками. Не видно ни одного ориентира, идем вслепую. Знаем только, что под нами горы и посадка невозможна. Поднялись на предельную высоту - 4200 метров, облака оказались еще выше - до 5000 метров. Пришлось изменить курс. Повернули вправо, к Охотскому морю. Следуя вдоль предгорий на высоте 3100 метров, в редких разрывах облаков наконец увидели синий кусочек моря. Тут же пошли на посадку. Сели близ небольшой прибрежной деревушки в ста километрах от бухты Ногаево. Быстро перелетели туда. В бухте нас ожидал катер, доставивший экипаж к городской пристани, где уже собралось много встречавших, играл оркестр. Нам предоставили возможность отдохнуть в хорошей просторной гостинице, а потом познакомили с городом, в котором шло огромное строительство.

Надо сказать, что на всем пути жители городов и поселков тепло встречали наш экипаж, во всем оказывали помощь, окружали вниманием и заботой. Всем хотелось услышать от нас рассказ о челюскинской эпопее, еще такой близкой и волнующей сердца людей, о международном положении, о Москве, о нашем полете. Радио ведь там почти нигде не было, газеты приходили редко, а тут вдруг - представители из Москвы.

Ясным утром 26 июля мы оставили Ногаево и взяли курс на Колыму. Почти три часа шли над Яблоновым хребтом. Рискован полет над горами, но моторы работали нормально, а это главное. Внизу дым лесных пожаров застилал землю. Видимость плохая. Но вот показалась и Колыма, стремительно мчавшаяся меж горных ущелий и лесных чащ. Затем эта красивая, могучая река вырывалась на просторы равнин и привольно несла свои воды к тундре, океану. В пути мы проверяли взятую в Москве полетную карту района Колымы. Все ли сходится? Сходится, но, к сожалению, на карте была нанесена только узкая прибрежная полоса. Хотелось бы ее раздвинуть, побольше показать окружающую местность. Это помогло бы летчику в ориентировке.

Первую остановку на Колыме сделали в поселке Усть-Утиный. Места посадки мы выбирали с учетом не только пригодности водной площадки, но и возможности заправки бензином. Не везде он имелся.

В Усть-Утином в этом отношении все было хорошо. И площадка удобная, и бочки с бензином моментально подвезли на шлюпке к самолету. Как только мы вышли на берег, нас тут же повели в клуб. О нашем прилете в поселке уже знали, и потому зрительный зал был переполнен. Желающих встретиться с экипажем оказалось очень много. К докладу я не готовился и предложил задавать мне вопросы. Ну и посыпались они один за другим. Меня спрашивали о международной обстановке, о нашем полете, о строительстве Московского метро. Отвечал на них, наверное, около трех часов. Вот такая была встреча.

27 июля после пятичасового полета над горными склонами, над полосой пожаров вдоль Колымы мы сделали посадку в прибрежном поселке Лобуя, где нас также очень тепло встретили. На следующий день, 28 июля, мы достигли Нижнеколымска. Это была последняя остановка перед океаном. Остались позади горы и леса. Теперь вокруг расстилалась обширная зеленая равнина с поблескивающими на ней озерами.

Пройдена большая часть маршрута. На собственном опыте мы проверяли условия будущей сибирской трассы, садясь на незнакомые водные участки, изучая местные ориентиры, сверяя с картами направление рек с их многочисленными притоками.

Выйдя к Восточно-Сибирскому морю, экипаж приступил к выполнению основного задания. Надо было ознакомиться с состоянием льдов, их движением, направлением дрейфа, разведать полосы чистой воды. Прошли мыс Медвежий, мыс Шмидта, Ванкарем, к которому я приближался с каким-то душевным волнением и который с трудом узнал. Летний ландшафт здесь совсем не такой, как зимний.

Базироваться решили в Уэлене. Ледовую разведку вели в заданном нам секторе моря в районе острова Врангеля до 72 градусов 30 минут северной широты и 176 градусов западной долготы. В часы ясной погоды, когда видимость достигала 250-300 километров, мы могли обозревать обширные площади. Сверху океан казался громадной картой, расчерченной разными линиями - трещинами, грядами торосов. Переносили их на свою карту, фотографировали. Летали и туда, где никогда не появлялся ни самолет, ни корабль.

Далеко не всегда было безоблачно и ясно. Главное препятствие в Арктике летом - туман. Он скрывал от нас море. Конечно, можно было подняться выше, там солнце, но выполнить свою задачу мы могли только находясь над самой поверхностью льдов. Разведку вести нельзя, если видимость нулевая. Так, например, на острове Врангеля нас дней десять держала в бездействии плохая погода.

В Уэлене свободное время мы проводили с зимовщиками. Они нам с гордостью показали красную ярангу поселка. Очень приятно было войти в просторную, чистую, светлую ярангу, где была библиотека, проводились чтения, беседы, устраивались вечера отдыха. Как-то раз мы попали на такой вечер. Чукчи и русские танцевали вальс, а потом отплясывали трепака. Трое молодых чукчей - первый национальный ансамбль - прекрасно играли на балалайке, гитаре и мандолине. Вспомнил я темный холодный чум на Максунихе - до игры ли там было его хозяевам?

Работа приближалась к концу. Как-то, проведя обзор заданного участка, мы решили идти дальше на поиск предполагавшейся "земли Санникова". Следуя на северо-запад от острова Врангеля, мы увидели вдали сквозь дымку синюю полоску воды, а за ней и берега. "Земля Санникова"? Все заволновались, стали пристально всматриваться. Уже ясно виднелись долины и горы. Берем курс на эту землю. Но картина, так ясно представшая перед нами, вдруг постепенно стала тускнеть, и наконец совсем исчезла. Разочарованные, мы повернули назад. Никак не верилось, что это был мираж...

Наступил сентябрь. Задание мы выполнили полностью. Запросил по радио Главное управление Севморпути и попросил разрешения изменить маршрут: возвращаться не по Колыме, а по побережью до Нордвика и оттуда к Дудинке. Я спешил на нашу Енисейскую линию, так как знал, что сейчас, перед концом летней навигации, там очень много работы по перевозке людей и грузов, а летчиков, как всегда, не хватает.

В ожидании ответа из Москвы пришлось задержаться на косе Шалаурова, недалеко от устья Колымы. Неустойчивая погода не позволяла продолжать ледовую разведку, и мы поневоле отдыхали: ходили с Алешей Ритсландом на охоту - стреляли куропаток, ловили удочками рыбу, собирали ягоды - в тех краях их видимо-невидимо.

Получив разрешение, вылетели в бухту Тикси, оттуда - в Нордвик, а затем через Хатангу - к Дудинке, куда и прибыли 12 сентября. Я стал участвовать в доставке грузов для полюбившегося мне Норильска. К нему от Дудинки уже начали строить железную дорогу. А потом мне дали маршрут потрудней - в тундру, к Волочанке. Приближалась зима. На воде появились первые льдины. В последних числах сентября река Дудинка, в устье которой мы обычно останавливались, замерзла и наш самолет оказался во льду. Долго мучались, пока при помощи буксира-"ледокола" не вывели машину на чистую воду. Это был последний сигнал. Летняя навигация закончилась...

Арктический перелет

Я думаю, мне просто везло в жизни - опять получаю новое, ответственнейшее задание. В Главном управлении Севморпути разрабатывался план дальнейшего освоения Арктики. Наряду с морской дорогой необходимо было установить воздушный путь над всем побережьем. Мне выпала честь первому осуществить большой перелет от самой восточной до самой западной точки побережья советского района Арктики, пройдя прежде через всю Сибирь. Велик был намеченный маршрут: Красноярск - Якутск - Охотское море - Камчатка пролив Беринга - Уэлен и отсюда дальше вдоль берегов Ледовитого океана до Архангельска с остановками по всем полярным станциям.

Началась подготовка к полету. У меня опять все тот же самолет СССР Н-2. Это морская лодка - биплан с двумя моторами, общая мощность которых 1400 лошадиных сил, скорость 150 километров в час, максимальный полетный вес 7 тонн, предельная высота 4200 метров. Для пассажиров этот самолет не приспособлен, грузовой.

Опять в экипаже мои товарищи - великолепные мастера своего дела Гриша Побежимов и Алеша Ритсланд. На этот раз с нами летят второй бортмеханик Владимир Мишенков, начальник политуправления Главсевморпути С. А. Бергавинов, два политработника и специальный корреспондент "Правды" Борис Горбатов, с которым мы успели подружиться еще в полете на Диксон. Для них по дну лодки были разостланы оленьи шкуры и положены спальные мешки: в машине потолок очень низкий, можно лишь сидеть или лежать.

Бергавинов и его помощники должны были проверить состояние зимовок, работу хозяйственных и партийных организаций полярных станций, провести обмен партдокументов. Борис Горбатов стал нашим летописцем. Он передавал в "Правду" сообщения о ходе арктического перелета.

Прогноз погоды на этот год не предвещал ничего хорошего. Туманы, дожди, грозы. Но тем лучше: дорогу надо проверять в тяжелых условиях, чтобы быть готовым ко всему.

Перелет начался 22 июля 1936 года в Красноярске. Опять под крылом самолета развертывались бескрайние сибирские равнины. Веду самолет над Енисеем, Ангарой, Леной. По прошлому перелету мне знаком каждый поворот, каждый изгиб этих рек. Вновь предстоит, как и в 1935 году, преодолеть Джуг-Джурский перевал Верхоянского хребта.

На этот раз нам повезло: день выдался ясный. Летим над горными вершинами на высоте трех тысяч метров. Теперь воочию убеждаюсь, что посадка здесь невозможна. Острые пики скал, узкие ущелья. Только бы не подвели моторы. Они грохочут над головой во всю мощь. От этого, конечно, устаешь. Но я стараюсь внимательно прислушиваться к их грохоту, по звуку определяю - все ли в порядке.

Как только прошли над Джуг-Джурским перевалом, стали надвигаться облака. К морю мы подошли в сплошной мгле. Ловлю появившееся на минуту окошко в облаках и ныряю в него к блеснувшим волнам. Сели удачно. Мы - в порту Аян. После короткой остановки летим вдоль берега к бухте Ногаево. Отсюда начинался еще незнакомый мне маршрут через Охотское море на Камчатку. Первоначально намечалось сразу достичь Усть-Камчатска и оттуда идти к Уэлену. Но перевалить через Камчатский хребет не удалось: он был закрыт туманом. Пришлось идти вдоль побережья, обогнуть мыс Лопатку. Веду машину в десяти метрах от воды. Погода все время ухудшалась. Когда подошли к мысу, разыгрался сильный шторм. Видимость стала очень плохой - не больше двадцати метров.

Берега Камчатки высоки и обрывисты, но различал я их в дожде и тумане лишь по белой пене прибоя. Держу курс на Петропавловск, целиком надеясь на штурмана. Ритсланд по картам и приборам делает точный расчет. Получаю от него записку: "Сейчас будет Петропавловск". Но я не вижу никаких признаков города. А Ритсланд снова пишет: "Перед нами берег, здесь вход в бухту". Идти туда в кромешной тьме не решаюсь, опасаюсь наткнуться на берег. Единственный выход - сесть в открытом море.

Волны вздымались высоко, и надо было рассчитать так, чтобы попасть на гребень. Ну ничего, сели. Ведя самолет с волны на волну, вхожу наконец в бухту. На берегу у причала уже собрались ожидающие нас представители городских организаций. Нас шумно приветствовали, выражали свой восторг и удивление, как мы смогли при такой погоде войти в бухту, когда на это не решались даже корабли.

Восемь суток пробыли мы в Петропавловске, ожидая ясной погоды. Густой туман повис над городом, да такой сырой, что на улице одежда промокала насквозь. Мы с Ритсландом погрузились в карты и метеосводки, Побежимов все дни проводил у машины, занимался подготовкой ее к очередному рейсу.

Нам предстояло сделать еще один крюк - побывать на Командорских островах. 8 августа, используя кратковременное улучшение погоды, мы вылетели из Петропавловска и почти достигли острова Беринга. Но Командоры, укрытые туманом, не подпустили нас к себе. Мы не смогли разглядеть озеро единственное место посадки. Пришлось повернуть на Усть-Камчатск.

Летим над облаками, небо ясное, чистое, наши пассажиры любуются яркими красками заката солнца. Когда до Усть-Камчатска оставалось лететь всего полчаса, получаем оттуда радиограмму: "Камчатск закрыт туманом, видимость ноль, посадка невозможна".

Что делать? Под нами сплошная белая вата облаков. Направляться к берегу опасно - не знаем его, тем более что посадку пришлось бы совершать в темноте: осталось всего пятнадцать - двадцать минут светлого времени. Придется садиться в море. Снижаюсь в облака, и сразу от сияющих лучей заката погружаемся во мрак. Руководствуюсь приборами. Высота 200 метров... 100... 10... Что гам, на море? Штиль или накат? Ничего не видно. Ставлю самолет в посадочное положение, подбираю обороты мотора с таким расчетом, чтобы машина медленно теряла высоту. Чувствую, хвост самолета задел воду. Тут же убираю газ и очень удачно попадаю на гребень волны. И только когда машина потеряла скорость и ее начало сильно бросать, мы ощутили, как неспокойно море.

Вокруг непроглядная темнота. Рулю по воде, придерживаясь намеченного курса. Как потом мне рассказывали, Усть-Камчатск, потеряв с нами связь, радировал в Петропавловск: "Где Молоков?" Начальник погранохраны ответил: "Не знаю, но вы не беспокойтесь. Молоков привык садиться невесть где и неизвестно откуда появляться". Так получилось и на сей раз.

Плыть пришлось еще долго. Мои пассажиры были встревожены и через окошечко своего отсека пытались выяснить у меня создавшееся положение. Я их успокоил, сказал, что можно даже поспать. Откровенно говоря, мне ее хотелось, чтобы они отвлекали меня своими вопросами. Сам я спать совершенно не хотел: нервы были напряжены до крайности. Все затихли, улеглись, думая, что так для хода нашей лодки будет лучше. А я рулю по волнам уже восьмой час, все время опасаясь, как бы не столкнуться с кораблем или каким-нибудь другим морским транспортом. Ведь на самолете огней не было.

Наконец показались смутные очертания берега. По расчетам штурмана, мы приближались к Усть-Камчатску. Мимо прошел, очевидно высланный за нами, пароход. Посветил огнями и исчез, не заметив нас. Показался катер, но его тут же закрыло туманом. Вдруг самолет будто наткнулся на что-то, сбавил обороты мотора. Присмотрелись мы с Алешей к воде, а на ней дощечки-поплавки. Да мы же в Камчатском заливе, в рыбацкие сети попали! Ну значит, и берег близко, и рыбаки придут сюда утром. Тут только я почувствовал, как устал. С начала рейса более восемнадцати часов не отрывался от штурвала. Теперь мне можно и поспать. Опасность миновала.

Поставил самолет на якорь и прилег в кабине. Но отдыхать пришлось недолго. На рассвете разбудил шум. Мы увидели на берегу, от которого находились метрах в двадцати, группу рыбаков-японцев. Они недоумевали, как самолет попал в расположение рыболовецкой концессии. Рыбаки очень внимательно разглядывали наш Н-2, интересовались его конструкцией, удивлялись, что он смог пройти в штормовую ночь по морю. Мы надули имевшуюся у нас резиновую лодку и отправили наших пассажиров на берег. Самолет стал легче, и я смог "выпрыгнуть" из сетей. С залива, забрав наших спутников, перелетели на реку к Усть-Камчатску. Здесь наконец мы по-настоящему отдохнули. Туман рассеялся, засияло солнце. Мы купались в реке, загорали. Политработники, воспользовавшись долгой остановкой, проводили большую пропагандистскую работу в городе, Борис Горбатов не расставался со своим блокнотом, готовил очередную статью в редакцию. Так жил наш небольшой, дружный коллектив.

Только через неделю нас смог принять залив Корфа, где дождь все время лил как из ведра. Дальше начался знакомый и памятный мне маршрут вдоль Чукотки: Олюторка, Мейныпильгын, Анадырь, Бухта Провидения. Сколько здесь пережито в дни спасения челюскинцев! Хотел и в Кайнергин завернуть на место нашей вынужденной посадки, но не решился отклониться от курса.

На этот раз Чукотка преподнесла нам сюрприз. Перед Анадырем мы должны были идти через мыс Наварин. Встречный ветер оказался такой силы, что 20 километров самолет преодолевал пятнадцать минут! А потом машину бросило вниз сразу на 300 метров. Хорошо, что шли на большой высоте. Не рискуя испытать еще такие же броски, решил огибать мыс с моря. Вместо пятнадцати - двадцати минут огибали его около часа.

Прибыли в Уэлен... Отсюда начиналась наша воздушная дорога вдоль побережья океана. И Арктика сразу показала свой характер.

Стеной облаков встретил нас мыс Сердце-Камень. В сплошном тумане Колючинская губа. В сильном дожде прошли над Ванкаремом, вслед ринулась пурга. Она сопровождала нас до мыса Шмидта. Самолету грозило обледенение. Я снизился до 50 метров над морем и все же часто из-за сильной метели терял из виду берег. Только у самого мыса проглянуло солнце, и мы смогли спокойно опуститься на тихую лагуну.

Отсюда - рейс на остров Врангеля. Прилетели мы туда как раз к празднику. Зимовщики и местные жители готовились отметить десятилетие создания органов Советской власти на острове. К этому дню сюда прибыл ледокол "Красин" со сменой зимовщиков и гостями - группой студентов Московской консерватории и артистами Камерного театра. Праздновали мы весело. На поляне установили стол, скамейки и стулья. Собрались все обитатели острова - и зимовщики, и эскимосы. После доклада и выступлений состоялся концерт. К юбилею здесь была подготовлена большая выставка, рассказывавшая о природе острова, о труде и быте его жителей, о том новом, что принесла эскимосам Советская власть.

26 августа мы вылетели к бухте Амбарчик, у устья Колымы. От Амбарчика до следующей остановки - бухты Тикси - нам предстояло пройти 1300 километров. На этом пути не было авиабаз, значит, не было и возможности пополнить запасы бензина. Мы это учли и основательно загрузили машину горючим. В результате наша отяжелевшая лодка при старте никак не могла оторваться от воды. Что делать? Всех спутников отправил в задний отсек, чтобы ниже опустить хвост и приподнять нос лодки из воды. Даю газ на полную мощность, а самолет все бежит и бежит по воде. По теории если через минуту он не взлетит в воздух, то совсем не взлетит. Проходит минута, другая, третья... Кто кого переупрямит - я или машина? Нет, думаю, переборю ее, не может быть, чтобы не взлетела. И действительно, она все же подчинилась мне через три минуты двадцать секунд поднялась и начала медленно набирать высоту.

Только вышли на простор, как на нас обрушились сразу снег, дождь, встречный ветер. Низкая облачность прижимала к воде. Так пробивались мы к Тикси почти десять часов. Наконец у берега видим самолетный ящик: три стенки, четвертая открыта, и словно в шутку прибита официальная дощечка: "Аэропорт Тикси". Тиксинцы встретили нас приветливо, переправили в шлюпке на берег, а затем на катере по Лене - в поселок.

Сергей Адамович Бергавинов с присущей ему энергией сразу же включился в дела. Вместе со своими товарищами он проверял работу базы, проводил собрания, обмен партдокументов. А наш экипаж тем временем тщательно готовил самолет к дальнейшему рейсу. Через два дня мы вылетели в Нордвик. Здесь оказалась очень удобная посадочная площадка. Мы поставили машину на якорь и спокойно отправились на зимовку.

В Нордвике пришлось задержаться. От Управления полярной авиации экипаж получил задание вылететь к Северной Земле на ледовую разведку. Требовалось помочь ледоколу "Ермак" и ледокольным пароходам "Сибиряков" и "Седов", пробивавшимся с караваном судов сквозь льды у мыса Челюскин в проливе Вилькицкого. Оставив наших пассажиров на берегу, мы провели разведку и обнаружили не так далеко от берегов Северной Земли полосу чистой воды. Радиограммой сообщили капитанам судов координаты, где они смогут пройти.

Выполнив задание, вернулись в Нордвик, забрали политотдельцев и отправились дальше по маршруту. Опять появился туман, подул сильный ветер, который нагонял в бухту льды. Еле выбравшись из Нордвика, взяли курс на Хатангу. "Аэропорт" здесь оказался еще плачевнее, чем в Тикси. Там хоть ящик стоял и остановиться можно было в порту или на радиостанции. В Хатанге же была лишь землянка, а вокруг - пустынная тундра. После длительного тяжелого полета ни обогреться, ни помыться. Ночуй в самолете и, не отдохнув, снова отправляйся в путь. Вот какие тогда были "удобства" для авиаторов Севера. Да и о бензине всегда приходилось беспокоиться. Корабли, доставляющие бочки с горючим, не всегда могли подойти к той или иной зимовке из-за погоды или состояния льдов и выгружали бочки на берег где придется. Такие "склады" искать было но так легко.

Наш перелет приближался к концу. Очередная остановка - остров Диксон. Здесь мы получили новое задание - лететь на разведку льдов к проливу Вилькицкого, где задержался ледокол "Федор Литке" с караваном судов, двигавшихся с востока. На борту ледокола находился Отто Юльевич Шмидт. Он очень хотел с нами встретиться, узнать, как идет перелет. Но, как мы ни пытались, сделать это нам не удалось: корабль плотно окружали ледяные поля и сесть гидроплану было негде. Полетели на поиск чистой воды и, к нашему удовлетворению, обнаружили ее совсем недалеко - всего в десяти милях от каравана. Сделали круг над водой, дав этим знать, в каком направлении надо пробиваться судам. Нужные координаты сообщили по радио.

Возвращаясь с разведки, запаслись горючим на авиабазе реки Таймыра. К Диксону подлетали светлой лунной ночью. Хорошо зная пологие берега острова, я не опасался делать посадку. Однако оказалось, что Диксон закрыт туманом. Пришлось садиться в шхерах Минина. С трудом выбрав свободное разводье меж льдин, я посадил самолет. За одну из льдин зацепились якорем. Но вскоре на нас стали напирать другие ледяные глыбы, возникла опасность сжатия. Я тут же снялся с якоря и начал рулить меж льдин. Только к рассвету мы приблизились к берегу одного из островков, где решили передохнуть. Обнаружили ручеек, набрали воды. Разожгли костер, сделали из камней печку и быстро сварили вкусный борщ из концентратов, прекрасно изготовленных Московским институтом питания специально для нашей экспедиции. Ели все с большим аппетитом, так как основательно проголодались. Наладили рацию и сообщили на Диксон, чтобы не тревожились, обещали скоро прибыть, благо туман рассеялся.

А пока отдыхаем после бессонной ночи. Хорошо на душе, когда рядом верные товарищи. Вместе легче переносить трудности. Лучшего экипажа я не мог и желать. Бортмеханик Гриша Побежимов - человек, удивительно преданный делу, увлеченный им. Никогда не унывающий, общительный, он располагал к себе открытым, добрым характером. Алеша Ритсланд - наш немногословный, всегда сдержанный и деликатный штурман - удивлял меня своей поистине ювелирной работой с картами и приборами. Мы любили все вместе побродить по тундре, поохотиться на уток или устроиться с удочками на берегу. Это были простые, скромные люди, но я-то знал цену их мужеству, неустрашимости перед опасностью, которой мы так часто подвергались.

На Диксоне нас встретили тревожным сообщением: "В море пропал самолет Ш-2. Посланный на поиски корабль "Малыгин" не обнаружил его". Значит, нашему экипажу надо срочно лететь на поиски. Три часа находились мы в воздухе, пока не обнаружили экипаж Ш-2. Оказалось, летчик был вынужден пойти на посадку, так как у него кончилось горючее. Видно, он залетел на разведку льдов слишком далеко, не рассчитав запаса бензина. Сообщили на остров координаты самолета, и к нему с Диксона выслали катер.

Два дня прошли у нас в переговорах с Москвой. Я намечал дальнейший маршрут так: Диксон - Амдерма - Архангельск, чтобы полностью закончить облет побережья Арктики, а оттуда - в Москву. Меня поддержал Бергавинов. Однако Управление полярной авиации считало этот путь опасным (по суше на морской машине!) и предлагало лететь обратно в Красноярск. Я доказывал, что на пути к Москве есть не только суша, но и реки. В конце концов добился согласия, и мы покинули гостеприимный Диксон. Из-за непогоды пришлось остановиться на острове Вайгач, в бухте Варнек, и уже оттуда, минуя Амдерму, лететь в Архангельск.

Последний этап перелета проходил в очень трудных метеорологических условиях. Сильный ветер, снег, туман сопровождали нас и над Карским, и над Белым морями, и над тундрой полуострова Канин Нос.

Туман, туман... Как часто приходится мне повторять это слово. Он, этот главный враг летчиков, не оставлял нас на всем пути арктического перелета. Почти все время шли вслепую в вязкой серой мгле. Каждую секунду приходилось быть в напряжении: не налететь бы на скалу, не сесть бы на лед. Опасности в такой обстановке возникают внезапно. Мои спутники нет-нет да и поглядывают на меня через окошечко, наблюдают за моим состоянием. Молоков спокоен, значит, все идет нормально. Но зачем выдавать им свою тревогу? Лучше одному переволноваться, чем всем. Простая арифметика.

Только перед самым Архангельском мы вынырнули из полосы тумана. Лечу к устью Северной Двины. Вот и "аэродром" - небольшой пятачок воды, освобожденный от бревен. На берегу - толпы народа. Выходим на пристань. Нас приветствуют руководители края и города, представители общественности. Никогда не забыть, с какой сердечностью встретили нас в Архангельске, сколько искренних и добрых пожеланий было высказано в адрес экипажа. Нашу кабину буквально засыпали охапками цветов. Тогда я особенно пожалел, что плохой из меня оратор: не смог высказать всей моей благодарности за такую теплую встречу.

В Архангельске нам предложили отдохнуть на даче в лесу. Хорошо было наконец после непрерывного оглушающего рева моторов побыть в тишине. Однако и тут пришлось поволноваться. Управление полярной авиации вновь предложило мне возвращаться в Красноярск. Оказывается (как я узнал позднее), авиационные специалисты высказали мнение, что на Москве-реке морскому самолету сесть невозможно. Но мне ли не знать этой реки? Еще в период жизни в Москве я все свободные часы проводил на берегу реки, в лесу (где теперь парк культуры), не раз переплывал ее.

Настаиваю на своем, и мне вновь очень помогает своей поддержкой Сергей Адамович Бергавинов. Два дня ждем решения. За это время из Москвы позвонили даже И. В. Сталину, отдыхавшему в Крыму. Он ответил: "Если Молоков считает, что может сделать посадку, пусть летит".

Теперь все стало ясно. Назначено время прибытия в Москву - 19 сентября, 17.00.

Мы вылетели 18 сентября. Вместе с Ритсландом тщательно разработали маршрут, учитывая водные пути: Архангельск - Котлас (Северная Двина) Вологда (Кубинское озеро) - Москва.

Горячие проводы в Архангельске, восторженные встречи в Вологде... Трудно передать, с каким вниманием повсюду следили за нашим перелетом, как велик был интерес к Арктике. Очень любознательными были дети. Пионеры и школьники окружали меня почти на каждой остановке и просили подробно рассказать о полете. Несмотря на усталость, я не мог отказывать им. В тридцатые годы подрастала замечательная молодежь, всем сердцем воспринимавшая большие государственные дела как свои собственные, стремившаяся быть такими же героями, как летчики, как челюскинцы, как стахановцы.

Именно этому молодому поколению пришлось идти в бой, выдержать труднейшие испытания войны, доказать свою верность солдатской присяге и любовь к социалистической Родине.

19 сентября утром мы вылетели из Вологды к Москве не по прямой, а ориентируясь на систему рек и озер. Полет проходил благополучно, хотя был сильный встречный ветер. Но потом и ветер стал нам сопутствовать.

Кажется, впервые я так сильно волновался. Ведь надо было доказать авиаспециалистам, что мое решение правильное, а для этого требовалось хорошо и точно в срок посадить машину на Москве-реке. Идут последние минуты. Лечу к Ленинским горам, делаю разворот на 180 градусов, проношусь в каких-нибудь десяти метрах над Крымским мостом и опускаюсь на воду ровно в 17.00. Потом мне говорили, что посадка была проведена очень удачно, а по-моему, обычно, как всегда.

Пройдено 26 тысяч километров. Вот и финиш в Москве. Мы никак не ожидали, что он будет таким торжественным и праздничным. Гранитную набережную Москвы-реки в районе Парка культуры имени Горького украшали алые и голубые флаги, плакаты, портреты. Гремели оркестры, оба берега заполнили тысячи москвичей. Моторы затихают, и мы слышим восторженные возгласы приветствий, нам шумно аплодируют.

Причаливаю к мосткам набережной. Нас встречают члены правительства - В. М. Молотов, А. А. Андреев, К. Е. Ворошилов и другие, а также представители московских партийных и советских организаций, мои друзья-летчики Герои Советского Союза М. Водопьянов, А. Ляпидевский, И. Доронин, авиаторы и полярники. Спешат навстречу и жена с сынишкой. Поздравляют, обнимают. Я совершенно растерялся от такого внимания и почета.

Начался митинг. С речью о достижениях советской авиации и нашем арктическом перелете выступил А. А. Андреев. Потом предоставили слово мне. Но что я мог сказать? Только то, что готов всегда выполнить любое задание Родины. После митинга состоялся торжественный вечер в Моссовете, а через неделю - прием в Кремле. Вскоре было опубликовано Постановление ЦИК СССР о награждении экипажа орденами. Особенно приятно мне было узнать, что бортмеханик Г. Т. Побежимов получил орден Ленина. Он, бесспорно, заслужил эту награду. Ведь именно благодаря его заботе моторы нашего самолета работали безотказно.

...Вновь просматриваю сохранившиеся у меня газеты за сентябрь 1936 года. Высоко был оценен наш арктический перелет! "Правда", "Известия" и другие газеты отводили этому событию целые полосы под огромными заголовками. Каждый день полета фиксировался в сообщениях корреспондентов с мест, о нем рассказывалось в статьях Бориса Горбатова. Во всех центральных газетах была опубликована телеграмма от И. В. Сталина: "Герою Советского Союза товарищу Молокову. Поздравляю с успешным проведением замечательной работы по установлению воздушных путей Арктики. Желаю Вам новых успехов. Жму руку. И. Сталин".

Пламенный привет передавали мне по радио полярники Диксона, Амдермы, Туруханска, мыса Желания. С борта ледокола "Красин" меня приветствовал Отто Юльевич Шмидт:

"Ваш перелет изумителен во всех отношениях. Технически он еще раз показал Ваши и ваших помощников исключительные качества, прибавив новую славу советской авиации. Ваш перелет с тов. Бергавиновым поднял, оживил политическую и культурную жизнь далеких окраин. .. Не могу не отметить с благодарностью, что Вы нашли еще время сделать блестящую ледовую разведку морей Лаптевых и Карского, которая обеспечила успешное продвижение судов даже в нынешний год, рекордно тяжелый по состоянию льда. Крепко жму руку. О. Ю. Шмидт".

Но как ни хорошо было в Москве, однако настала пора отправляться домой. Мы вылетели из столицы 30 сентября по маршруту Москва - Казань Свердловск - Тюмень - Новосибирск - Красноярск. Повсюду нас встречали с большим воодушевлением. Мне пришлось выступать не один раз.

На трассе за Уралом опять видим лесные пожары, опять летим сквозь черные столбы дыма, хотя и поднимаемся на высоту 2000 метров. В Красноярске опасались, как бы мы не задержались, так как дым от лесных пожаров закрыл огромную территорию - на север до Енисейска, а на запад до Новосибирска...

Последняя остановка - Красноярск. Митинг на площади, заполненной народом, поздравления, объятия друзей, добрые слова привета...

И только теперь, ошвартовавшись у берега Енисея, я мог сказать, что перелет закончен.

Москва - Северный полюс

Тридцатые годы были богаты событиями. Советские летчики увеличивали дальность, скорость и потолок полетов. Появлялись новые конструкции самолетов.

А у полярников возникла своя смелая идея: создать научную станцию зимовку на Северном полюсе, оборудовав ее на дрейфующей льдине. Такая станция была необходима для дальнейшего освоения Арктики, изучения ее климата, движения льдов, морских течений.

Подготовка новой экспедиции, подобной которой еще не было в истории Арктики, велась весь 1936 год. Очень тщательно, продуманно решались многочисленные вопросы ее организации. На каком транспорте переправить зимовщиков, какого типа должно быть жилье в ледяной пустыне океана, какие нужны приборы, оборудование, радиоаппаратура, одежда и питание?.. Точно никто не мог сказать, что потребуют условия полюса.

В состав экспедиции отбирались люди, хорошо знающие Север, с большим опытом, закаленные суровой арктической природой.

О станции СП-1 написано много. Каждый ее день в течение девятимесячного дрейфа был известен всей стране. Легендарными стали имена первых зимовщиков на льдине - И. Д. Папанина, Э. Т. Кренкеля, Е. К. Федорова, П. П. Ширшова. А я вспоминаю сейчас те дни, когда все еще было впереди - и трудности, и успех, когда все были в заботах, хлопотах, волнении. Во время подготовки к полету мы целыми днями пропадали на заводах, изготовлявших заказы экспедиции, аэродромах, в научных лабораториях, спорили на совещаниях по ежедневно возникавшим проблемам.

Первый вопрос - о транспорте - был решен в пользу авиаторов. Нам выпала почетная задача доставить зимовщиков со всем их снаряжением к полюсу и высадить на льдину. Вначале мы должны были достичь самой северной точки Земли Франца Иосифа - острова Рудольфа, где создавалась основная база экспедиции, и уже оттуда взять старт непосредственно на полюс.

И тут встал вопрос: на каких машинах лететь? Выбрали самые мощные ТБ-3. Эти тяжелые бомбардировщики, переданные Гражданскому воздушному флоту как транспортные машины, имели четыре мотора, грузоподъемность их была 23,5 тонн. В процессе подготовки ТБ-3 были значительно модернизированы. На них установили новые радиооборудование и некоторые приборы. Реконструкции подверглось и все внутреннее помещение самолета.

Вести воздушные корабли должны были флагман М. В. Водопьянов (Н-170), А. Д. Алексеев (Н-172), И. П. Мазурук (Н-169) и я (Н-171). Мне еще не доводилось летать на таком самолете. Значит, надо было тщательно изучить его материальную часть, пройти тренировки в воздухе.

Подготовка к полету продолжалась месяца два. Дни были заполнены до предела. То на аэродром спешим на тренировку, то на завод, где шла сборка изготовлявшихся специально для экспедиции четырех самолетов, то на ежедневные совещания.

Тут-то я воочию увидел, каким замечательным организатором был Отто Юльевич Шмидт. На совещаниях сталкивалось много мнений: летчики - бывалые полярники отстаивали свои предложения, инженеры, механики - свои, синоптики, радисты требовали особого внимания к своим делам. Но Шмидт твердо проводил единую линию при подготовке экспедиции, выделял главные, кардинальные вопросы. Отто Юльевич четко направлял работу большого коллектива - на полюс собиралось лететь примерно сорок человек. Труднее всего было справляться с начальником будущей станции Иваном Дмитриевичем Папаниным. Он в каждый самолет готов был загрузить чуть ли не по 50 тонн. Никогда я не видел еще столь рачительного хозяйственника. Энергии в нем было хоть отбавляй, носился он всюду как метеор. Бывало, забежит к нам посмотреть, достаточно ли в самолетах места для его багажа, спросит, какая упаковка лучше подойдет, поговорит минуту-другую и исчезает.

Экипаж на моем самолете Н-171 подобрался отличный: второй нилот Г. К. Орлов, штурман А. А. Ритсланд, первый бортмеханик Ивашина (чья украинская фамилия вызывала веселое недоумение: на полюс полетит женщина?). Я хотел взять бортмехаником своего испытанного помощника Г. Т. Побежимова, но он в то время готовился к полету с С. А. Леваневским в Америку. Потом я убедился, что Ивашина, старый опытный полярник, ни в чем не уступал моему другу - ни в знаниях, ни в исключительном трудолюбии. Вторым бортмехаником был С. К. Фрутецкий, также очень хороший специалист.

С нами летел начальник Управления полярной авиации М. И. Шевелев. Четверку зимовщиков во главе с начальником экспедиции О. Ю. Шмидтом предполагалось разместить на флагманском корабле у Водопьянова. К ним присоединился и кинооператор М. Трояновский.

Наконец все сборы были закончены. Наступил день старта из Москвы - 22 марта 1937 года. Это был хмурый ветреный день. Шел дождь вперемежку с мокрым снегом. Низко надвинулись облака. Но откладывать вылет было нельзя. Синоптик экспедиции Борис Львович Дзердзеевский предупредил, что в дальнейшем погода ожидается еще хуже. Самолеты поднялись в воздух и взяли курс на север по маршруту Москва - Архангельск - Нарьян-Мар - остров Рудольфа. За полчаса до отлета экспедиции по нашему маршруту вылетел летчик П. Г. Головин (Н-166) на разведку погоды и состояния посадочных площадок. Головин был нашим главным разведчиком с первого до последнего дня полета.

Вновь серьезным противником стала погода. С юга догоняла весна. В Архангельске из-за таяния снега аэродром был ненадежен для наших машин. Пришлось сесть в Холмогорах. Снежный покров посадочной площадки здесь достигал 80 сантиметров, и наши самолеты, которые имели колеса двухметровой высоты, легко прорезали его. Машины совершали посадку, вздымая с земли вихри снега. Несколько дней нам пришлось ожидать ясной погоды. Механики тем временем проверили моторы, сменили колеса на лыжи.

Нарьян-Мар предоставил нам отличное место посадки на, реке Печоре. Но весеннее солнце делало и тут свое дело. На реке начал таять снег, заливая площадку водой. Лед гнулся под нашими огромными машинами. Представьте: размах крыльев более сорока метров, длина корпуса около двадцати пяти метров, лыжи длиной восемь метров и шириной один метр, каждая из них весила по 400 килограммов.

Тяжело нагруженные самолеты, сделав не одну попытку, так и не смогли подняться с речного аэродрома. Нужно было срочно находить какой-то выход из создавшегося положения. Я предложил облегчить самолеты для старта - слить по полторы-две тонны бензина с каждого, а потом сделать дополнительную посадку у Новой Земли, в проливе Маточкин Шар, чтобы дозаправиться горючим. Отто Юльевич тут же около самолета провел совещание. Решили не тратить времени в Нарьян-Маре - мороза теперь все равно не дождешься, - слить часть бензина и лететь на Новую Землю. Через сорок минут, облегчив машины, мы были уже в воздухе. Шли над облаками - моря так и не удалось увидеть.

Аэродром Маточкиного Шара прекрасный - весь пролив. На берегу небольшая зимовка научных работников - жилой дом, радиостанция, несколько подсобных хозяйственных помещений да палатки, в которых работали гидрологи. На пяти самолетах нас прибыло сорок человек. Однако зимовщики как-то ухитрились разместить всех. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Прилетели мы в солнечный день, заправили самолеты бензином, которого здесь оказалось в достатке, и уже собирались было лететь на остров Рудольфа, как вдруг завыла пурга.

Погода на Новой Земле очень непостоянная. Из ущелий гор внезапно вырываются ураганные ветры, нагоняют облака, поднимают тучи снега. Главной нашей заботой стало уберечь от поломки самолеты. Основательно закрепив их, мы протянули веревку от дома до стоянки машин: иначе в сплошном снежном вихре и не найдешь их - видимость была не больше одного метра. Мы ежечасно дежурили по два человека, проверяли состояние самолетов, подтягивали крепления: боялись, как бы не сорвало машины. Ветер был такой силы, что винты моторов начинали вращаться, а их при низкой температуре без подогрева мотора не повернули бы даже пять мужчин.

Только на восьмой день, когда ветер немного утих, мы смогли откопать самолеты из сугробов. Три часа разогревали моторы при двадцатиградусном морозе и резком ветре. Наконец нам удалось подняться в воздух и продолжить свой полет. До Земли Франца Иосифа шли вечером над сплошными облаками, поэтому не смогли узнать, в каком состоянии находятся льды океана на новом для нас участке пути.

Остров Рудольфа, до которого из-за вынужденных остановок мы добирались из Москвы почти месяц, высокий, гористый. Аэродром там был оборудован на его куполе. Оттуда легче подняться в воздух тяжело нагруженным самолетам. Но из-за большой высоты - почти 300 метров над уровнем моря - он почти всегда был затянут облаками или туманом.

Зимовщики острова во главе с их начальником Я. С. Либиным, деятельным, энергичным человеком, сделали все, чтобы обеспечить нам хороший прием. На острове для нашей экспедиции было выстроено несколько зданий, сооружен радиомаяк. Либин распорядился даже оборудовать запасной аэродром у берега на случай, если площадка на куполе острова Рудольфа в момент нашего прилета будет закрыта облаками.

В ясный солнечный день 19 апреля мы подошли к острову Рудольфа и удачно приземлились на его куполе. Гостеприимно встретили нас зимовщики. Они приготовили нам занятный сюрприз: у входа в один из домов на задних лапах стоял белый медведь - недавний охотничий трофей зимовщиков, замороженный специально к встрече с нами. В лапах он держал полотенце с хлебом-солью и огромный железный ключ с надписью: "Вот вам ключ от полюса". Такое радушное приглашение всех нас очень развеселило.

Теперь экспедиции предстояло самое главное: во-первых, точно выйти к полюсу, во-вторых, найти подходящую льдину для СП-1.

Началась загрузка самолетов. Мы должны были захватить с острова Рудольфа завезенное сюда ранее пароходами оборудование для СП-1. Каждый самолет мог взять на борт не более 24 тонн груза, включая и запас горючего. При проверке оказалось, что машины сильно перегружены. Мы вынесли из самолетов все имущество и стали отбирать самое необходимое. Сократили число запчастей, взяли меньше продовольствия. И все же на моем самолете сверх 24 тонн оказалось еще 874 килограмма. Обратились к И. Д. Папанину. Он вроде бы согласился помочь, начал уменьшать количество своих тюков и пакетов. Но в результате его грузов не убавилось, а прибавилось еще 200 килограммов. Как это Папанин ухитрился сделать, мы не могли понять. Пришлось снять с самолета все, что только можно. Выставили даже дверь кабины, ведущую в фюзеляж, выложили часть одежды. Потом мне показывали дружеский шарж художника Решетникова, нарисованный по этому поводу: стоит перегруженный самолет, а в кабине у штурвала - посиневший от холода Молоков в одних трусах.

Несмотря на все наши старания, самолет оставался сильно перегруженным. Но мы надеялись, что уклон с вершины острова облегчит взлет, а по пути вес будет уменьшаться по мере сгорания бензина.

Заправка и загрузка машин заняла пять дней. Все было готово к полету на полюс. Но плохая погода надолго задержала нас на острове.

Наш прекрасный неутомимый разведчик пути П. Г. Головин, которого я знал еще юношей, когда мы оба работали на Енисейской линии, на своем легоньком самолете Р-6 вылетал в любую погоду. Он кратко сообщал нам по радио, а потом более подробно уже на аэродроме об условиях дальнейшего полета - размерах облачности, направлении ветра, состоянии льдов. Этот исключительно смелый, прекрасно владеющий техникой пилотирования летчик умел все быстро определить в трудных метеорологических условиях полета.

С острова Рудольфа Головин первым начал полеты к полюсу. Однажды, возвращаясь с разведки, он не смог увидеть остров, закрытый туманом, и пролетел дальше. В тумане ему все же удалось разыскать подходящее ледяное поле и сесть. Это была очень рискованная посадка в море. Только через двое суток, когда туман рассеялся, Головин вернулся на базу. А 5 мая он первым достиг полюса и, не делая посадки, полетел обратно. Самолет с заглохшими моторами - в бензобаках было пусто - еле дотянул до берега острова Рудольфа. К сожалению, район полюса в тот день был закрыт сплошными облаками и разведать возможность посадки Головину не удалось.

Почти месяц мы сидели у моря, ожидая погоды (вот уж буквально по пословице). Каждый день наш "бог погоды", как мы величали Б. Л. Дзердзеевского, получив через Москву и Диксон сведения со всех метеостанций, приходил с составленной им синоптической картой к начальнику экспедиции. О. Ю. Шмидт вызывал летчиков, и мы все вместе изучали карту, решали, возможен ли вылет. Нам была необходима ясная погода на полюсе, иначе не найти подходящую льдину и по размерам, и по прочности.

Но погода оставалась переменчивой: то солнце проглянет ненадолго сквозь облака, то снегопад начнется. И тогда экспедиция изменила план. Решили не рисковать всем сразу, а сперва отправить к полюсу один самолет флагманский. С Водопьяновым должны были лететь Шмидт, зимовщики и кинооператор Трояновский. Экипажу самолета Водопьянова, куда входили такие опытнейшие полярники, как второй пилот М. С. Бабушкин и флаг-штурман экспедиции И. Т. Спирин, предстояло отыскать в районе полюса подходящую льдину для посадки Затем предполагалось, что эта новая, не бывалая доселе станция примет и остальные самолеты.

А пока все участники экспедиции отдыхали. Мы с Бабушкиным пристрастились к лыжам. Ежедневно отправлялись к ледяному куполу острова и часами тренировались в стремительных спусках. Кажется, нашему примеру следовали только двое медвежат, свободно бегавших по территории зимовки. Они облюбовали себе у дома сугроб, наметенный почти до самой крыши, и лихо скатывались с него. Ну совсем как дети! Нас очень забавляло это необычное зрелище. Позже медвежат отправили в Московский зоопарк.

Пришел-таки наконец ясный день! 20 мая рано утром воздушный корабль Водопьянова вышел на стартовую площадку, чтобы совершить последний бросок на 900 километров к полюсу. Торжественно проводили мы в путь первых новоселов океана.

Радисту Н. Н. Стромилову было поручено дежурить в радиорубке моего самолета и следить за полетом Водопьянова. Сначала радиограммы от него шли довольно часто. Но после того как мы приняли сообщение, что машина идет на посадку, связь оборвалась.

Что случилось? Куда лететь на розыск? Трудно описать нашу тревогу! Только к ночи, через десять с половиной часов, мы получили весточку от Водопьянова. Радист Стромилов радостно закричал: "Нашлись! Нашлись!" Оказывается, связь прервалась, потому что на борту самолета вышла из строя рация. Экипаж не мог связаться с нами, пока на льдине не установили радиостанцию.

Посадка прошла благополучно. Водопьянов с Бабушкиным выбрали с воздуха вполне подходящую льдину. Нам они назвали свои координаты и сообщили, что ждут нас. Мы готовы были лететь сразу же, но непогода продержала нас на острове еще четыре дня.

Старт был очень трудным. Трактора никак не могли сдвинуть с места наши перегруженные машины. Тросы лопались. В это время стал надвигаться туман. Как ни спешили, а добрых полчаса провозились с моей машиной. Я должен был взлететь первым и вести за собой самолеты Алексеева и Мазурука. Наконец два трактора сдвинули мой самолет с места. Моторы работали на полную мощность, машина еле-еле поползла, а потом все же поднялась в воздух. Через пятнадцать минут ко мне присоединился Алексеев, а Мазурук, видимо, прошел стороной, и мы напрасно прождали его почти полчаса. Потом и Алексеев отстал. До полюса каждый из нас добирался самостоятельно. Погода благоприятствовала. Мы вырвались из полосы облаков над островом Рудольфа, и над нами засияло яркое солнечное небо. На самолете имелись такие приборы, как солнечный, радио - и магнитный компасы. Для меня, привыкшего надеяться только на свой слух, глаза и руки, да еще интуицию, это было прямо-таки подарком. А тут еще радиомаяк помогал. Правда, Шевелев не дал мне им долго пользоваться - все время занимал рацию: вел переговоры с Водопьяновым и с островом Рудольфа.

- Ты и так хорошо идешь, в самой зоне, - уверял он, направляясь в радиорубку.

Обхожусь и без маяка. Ведь у меня прекрасный помощник - Алеша Ритсланд. Как всегда, он точно рассчитал курс. Мы решили идти по меридиану до полюса и оттуда уже свернуть к льдине. Веду самолет, полностью доверяя своему штурману. И вот Ритсланд сообщает кратко: "Через две минуты - полюс". Смотрю вниз, ожидая чего-то сверхъестественного - может быть, высунувшуюся, как на глобусе, ось земли. Но картина обычная - те же ледяные поля и разводья.

Я отвлекся всего на несколько секунд и тут же увидел изумленное лицо штурмана. "Что же ты, командир! Пора!" - говорил его взгляд. Чувствую себя виноватым и быстро поворачиваю машину от полюса к 89-й параллели, но направлению к льдине папанинцев.

Алеша, мой дорогой товарищ, как великолепно сумел он рассчитать курс и абсолютно верно наметить путь от полюса к льдине! Идем как по начерченной прямой линии. Через десять минут полета во льдах показалась едва заметная черная точка. Вскоре мы уже ясно увидели на снежном поле самолет Водопьянова. В нашей машине всеобщее ликование, а мы с Орловым озабочены: как бы получше провести посадку. Садиться пришлось против ветра, чтобы не столкнуться с флагманом. Первым встретил меня у самолета Отто Юльевич Шмидт.

- Вы замечательно точно привели свой корабль, - сказал он, здороваясь.

Зимовщики приветствовали экипаж, обнимали и целовали нас, поздравляли с прибытием. Много теплых слов было сказано в адрес штурмана Ритсланда. А этот скромнейший человек лишь отшучивался, уверяя, что нам помогла увиденная им ось земли, от которой мы и повернули к льдине. Нас повели в палатку Папанина, где уже было приготовлено угощение, и мы дружно отпраздновали наше прибытие. Потом начали разгружать самолет, ставить под его крыльями палатки для экипажа. Все с удовлетворением отмечали, что ледяное поле для СП-1 было выбрано очень удачно: размеры большие, лед крепкий, многолетний.

На следующий день прилетел Алексеев, которому пришлось сделать вынужденную посадку на льду в семи километрах от полюса. Папанинцы с энтузиазмом приняли очередную партию груза. На льдине закипела работа. Общими силами стали сооружать домик для зимовщиков, устанавливать оборудование.

Нам пора было возвращаться, но требовалось дождаться Мазурука. Он сообщил по радио, что у него вынужденная посадка во льдах, а площадка для взлета непригодна. Я вылетел на поиск его самолета, часа два курсировал над океаном, но безрезультатно. Мазурук неточно сообщил свои координаты. Вскоре он нам передал, что лететь за ним не надо, экипаж сам справится.

Вот так мы и обживали полюс. Вдвоем с Бабушкиным, с которым я крепко подружился, вставали каждый день на лыжи и совершали прогулки по льдине. Торосистые ее окраины особенно далеко не выпускали, а хотелось бы посмотреть, что за обстановка вокруг папанинского лагеря. Погода стояла отличная - сияло солнце, мороз был не более 15 градусов. На лыжных прогулках мы раздевались до пояса и загорали, как на курорте. У меня был фотоаппарат, и я старался сделать побольше снимков - ведь такое событие переживаем! А в часы отдыха в палатке я перечитывал единственную взятую с собой книгу "Обрыв" Гончарова.

5 июня, руководствуясь сообщенными по радио сведениями о новых координатах льдины, увлекаемой дрейфом, прибыл наконец и Мазурук. Его экипажу пришлось своими силами на месте вынужденной посадки расчищать от торосов площадку для взлету, потому он и задержался.

Почти две недели прожили мы в лагере Папанина единой дружной семьей. Когда все экипажи собрались на льдине, мы стали готовиться к отлету. К тому же и погода начала портиться. Поэтому пришлось поторопиться.

В день вылета, 6 июня, сплошная низкая облачность закрыла солнце. На снежной площадке, над которой развевался алый флаг, состоялся короткий прощальный митинг. С большим воодушевлением мы спели "Интернационал". После взволнованных речей Папанина и Шмидта в вековой тишине полюса торжественно прозвучал ружейный салют, и наши самолеты поднялись в воздух. В последний раз мы посмотрели с высоты на лагерь, четверку отважных людей на снегу, оставшихся наедине с Великим Ледовитым океаном...

Мы выполнили свою задачу. Теперь предстоял обратный путь. Но остров Рудольфа не так-то легко отпустил нас. Погода стояла неблагоприятная. Чтобы вырваться с острова, требовалось пробить толщу облаков высотой до 400 метров. И все же мы взлетели! Первым - Водопьянов, за ним - Алексеев, а потом - уже я. Мазурук ненадолго остался на острове, на случай если понадобится вновь лететь к папанинцам. Курс взяли к материку на Амдерму. Оттуда сообщили, что снег на аэродроме тает и надо спешить. Когда приближались к острову Вайгач, появилась низкая облачность. Пришлось идти до Амдермы на высоте 10 метров. Садились на узкую снежную полоску, еле державшуюся на аэродроме. Лыжи бежали по снегу, а крылья находились над землей. Малейший поворот машины вправо или влево грозил аварией. К счастью, все обошлось благополучно. Утром мы сменили лыжи самолетов на колеса, доставленные судном "Садко", и теперь могли спокойно лететь к Архангельску и дальше - к Москве.

25 июня 1937 года в 17.00 самолеты, побывавшие на Северном полюсе, четким строем подошли к Центральному аэродрому столицы. С самолетов мы пересели на автомашины, увитые гирляндами цветов. Все участники экспедиции отправились на митинг, состоявшийся тут же, на аэродроме, где собрались сотни москвичей. Поднимаемся на трибуну. Руководители партии и правительства - И. В. Сталин, М. И. Калинин, К. Е. Ворошилов, С. В. Косиор, В. М. Молотов - сердечно здороваются с нами, обнимают. Так торжественно закончился наш долгий полет от полюса к столице.

В числе других участников экспедиции я был награжден теперь уже вторым орденом Ленина.

...Да, сейчас это кажется обычным. На льдину высадили уже не одну экспедицию. Совсем обжитым стал Северный Ледовитый океан. Но станция папанинцев была первой. Члены этой экспедиции были пионерами в освоении полюса. Вот в чем их заслуга и немеркнущая слава.

Конечно, Арктика не сдавалась так просто. Несли мы и тяжелые потери. В августе 1937 года погиб Герой Советского Союза С. А. Леваневский при перелете в Америку. Случилось это почти у самого полюса. Вместе с Водопьяновым и Алексеевым я участвовал в розысках потерпевшего катастрофу самолета. Более двух месяцев мы занимались поисками, обследовали десятки тысяч квадратных километров океана, начиная от острова Рудольфа. Но все было безрезультатно. Никаких следов самолета мы не обнаружили. В этой катастрофе погиб и мой старый друг - Григорий Трофимович Побежимов. А в феврале 1938 года новая горестная весть: потерпел аварию дирижабль СССР В-8, летевший снимать папанинцев с расколотой на куски льдины. Вместе со всем экипажем погиб и штурман дирижабля Алексей Ритсланд. Трудно передать, как тяжела была для меня потеря моих верных товарищей - прекрасных людей, замечательных тружеников, энтузиастов своего дела.

Неожиданное назначение

Вот и минул год, ознаменованный большими победами советской авиации. Проложен воздушный путь к полюсу. В центр полярного бассейна доставлены зимовщики, создана первая в мире метеостанция на дрейфующей льдине. Экспедиция на Северный полюс позволила нам, авиаторам, основательно проверить не только свои силы, но и возможности отечественной техники.

Вернувшись в декабре 1937 года вместе с Алексеевым и Водопьяновым в Москву после безуспешных поисков самолета Леваневского, я узнал, что нам троим вновь предстоит лететь на Север.

Арктическая навигация 1937 года сложилась очень тяжело. Много кораблей зазимовало во льдах. Особенно сложная обстановка создалась для трех ледокольных пароходов: "Садко", "Седов", "Малыгин". Их затерло льдами в море Лаптевых и уносило дрейфом на северо-восток. По решению правительства наши самолеты должны были срочно сиять с этих судов сто восемьдесят человек и доставить их на материк, а оставшихся требовалось снабдить топливом, продовольствием и теплой одеждой.

Только приступил я вместе со своими товарищами к тщательной подготовке полета, как меня неожиданно вызвали к Председателю Совнаркома В. М. Молотову. Он сообщил, что Центральный Комитет партии намерен назначить меня начальником Главного управления Гражданского воздушного флота. Я просто опешил.

- Что вы, помилуйте! Почему именно меня? Ведь есть же люди более достойные, - взмолился я и стал называть наших авиаторов. - Что ни человек, то герой.

Полчаса вел усиленную агитацию за добрый десяток кандидатур и ушел со слабой надеждой, что меня минет чаша сия.

Однако пришлось остаться в Москве. Экспедицию к затертому каравану судов возглавил А. Д. Алексеев, на два других самолета командирами назначили Г. К. Орлова и П. Г. Головина. Замечательный выбор, ничего не скажешь! (Водопьянов не смог лететь по болезни.) В феврале группа вылетела в Тикси.

Итак, сижу дома, а сам рвусь туда, к Ледовитому океану. Через три дня читаю в газете "Известия" сообщение о назначении меня начальником Главного управления ГВФ. Выходит, как ни противился я этому назначению, оно состоялось. Значит, надо браться за дело. Прежде всего решил зайти к заместителю начальника по политчасти. Он рассказал мне об общей обстановке в управлении, о текущих делах. В заключение долгого разговора мой собеседник вежливо предложил: "Пойдемте, я провожу вас в ваш кабинет".

Остался я в этом обширном кабинете один. Шагал из угла в угол, вспоминал, как в 1934 году вручали мне здесь золотые часы за участие в спасении челюскинцев. Хорошее было время! Сел за стол. Вижу - много бумаг накопилось.

С чего начинать? Начальником никогда не был, а тут, можно сказать, взяли прямо от штурвала самолета, да на такой ответственный пост!.. "Но в конце концов, - сказал я себе, - я же хорошо знаю, как много важных дел возлагается сейчас на авиацию, знаю ее нужды и большие перспективы. Вот этому я и должен отдать все свои силы, знания и опыт".

Работники управления ГВФ встретили меня дружески, с доверием. Они приходили ко мне не только с отчетами, но и со своими предложениями, замечаниями, требованиями. Я внимательно выслушивал их и старался не откладывать принятие решений. С сотрудниками управления у меня установился хороший деловой контакт.

Я пришел в Главное управление ГВФ в конце тридцатых годов, когда все более тревожной становилась международная обстановка. После событий в Испании резко активизировались силы фашизма. Все явственней становилась угроза военного нападения на СССР.

Политбюро ЦК партии и Советское правительство обязали Гражданский воздушный флот расширить сеть воздушных магистралей, коренным образом переоборудовать и улучшить их техническое оснащение, развернуть массовую подготовку кадров летного и технического состава. В этих вопросах Гражданский воздушный флот, как резерв военной авиации, был подчинен непосредственно Наркому обороны К. Е. Ворошилову.

Могу с гордостью сказать, что важнейшие задания партии и правительства оказались по плечу работникам Главного управления ГВФ. Меня окружали энергичные, смелые, инициативные, прекрасно знающие свое дело люди. Такими были мой заместитель М. В. Картушев, начальник политуправления ГВФ И. С. Семенов, начальники отделов: эксплуатационного - Н. А. Захаров, материально-технического снабжения - П. В. Карпухин. То же самое можно сказать и о многих других глубоко преданных делу работниках центрального аппарата и территориальных управлений воздушных линий.

Деятельность гражданской авиации приобретала все большие масштабы. Протяженность воздушных линий все время возрастала. В 1937 году она равнялась 100 тысячам километров, в 1939 году - 139 тысячам километров, а к лету 1941 года стала равной 145 тысячам километров. Естественно, что потребовалось увеличить самолетный парк, а сделать это было нелегко. Авиапромышленность в те годы занималась прежде всего заказами военной авиации. Нам же передавались устаревшие типы военных самолетов, как, например, ТБ-3 (тяжелый бомбардировщик), который мы использовали для грузовых перевозок. В числе гражданских самолетов на наших линиях работали пассажирский АНТ-9 (вмещавший девять-десять пассажиров) и почтовый Р-5. Потом мы получили "Дуглас" (Ли-2), ставший после реконструкции и грузовым, и пассажирским (он был рассчитан на двадцать пять человек).

Разумеется, для ГВФ, хотя и в небольшом числе, продолжали разрабатываться новые конструкции пассажирских и грузовых самолетов. Они должны были иметь большую грузоподъемность, скорость, а также быть более экономичными в расходовании дефицитного горючего. Старые самолеты пожирали его неимоверно много.

Мы поддерживали постоянную связь с конструкторскими бюро А. Н. Туполева, А. С. Яковлева, С. В. Ильюшина, заводскими конструкторскими бригадами и всегда встречали там внимание, а главное - понимание наших нужд.

Павел Васильевич Карпухин, военный инженер-технолог и экономист, пришел к нам из армии. Он прекрасно ориентировался и в заводских цехах, и в мастерских конструкторов, контролировал не только выполнение наших заказов, но и разработку, освоение новых опытных образцов, особенно моторов. А Никита Алексеевич Захаров оказался прекрасным организатором. Со свойственной ему настойчивостью он добивался максимального использования имеющихся машин. Несмотря на их нехватку и острую нужду в моторах (для замены старых, изношенных, работавших на пределе), графики полетов выдерживались четко и почти никогда не нарушались.

П. В. Карпухин и Н. А. Захаров во время войны находились в действующей армии и прекрасно проявили себя на фронте.

На трассах между тем оборудовались новые аэропорты, переоснащались старые. Наконец-то стало повсеместно использоваться радио: устанавливались радиомаяки, радиопеленгаторы. Однако строительство аэродромов шло с большим трудом. Цемента мы получали очень мало. Иной раз взлетные полосы приходилось выкладывать кирпичами. На грунтовых аэродромах земляные работы - корчевка пней, выравнивание летных полей, осушение, дренаж - велись вручную, грунт перевозили на подводах и тачках.

Кстати, если говорить об аэродромах, то самым дорогим нашим детищем был столичный - Внуковский, хотя и доставил он нам много волнений. В Москве до этого имелись лишь аэродром в Быково и Центральный - на Ленинградском шоссе (где теперь вертолетная станция).

Центральный аэродром было решено закрыть, и нам предложили найти новое место для столичного аэродрома. Выбрали мы участок во Внуково, хотя и в лесной заросли, но удобный по расположению. Я исходил его вдоль и поперек, продираясь сквозь кустарник. Тяжело досталась нам эта стройка. Особенно трудно приходилось со сверхдефицитными бетонными плитами. Строительство аэродрома было закончено в начале 1941 года. Все мы в управлении очень радовались этому и гордились тем, что столица имеет теперь такой большой и но тому времени благоустроенный аэропорт.

В первый месяц войны в залах аэропорта разместились ваши воинские части. К моей досаде, бойцы начали вбивать гвозди для своих сумок в чистые побеленные стены. Я не выдержал и позвонил командующему Западным фронтом Г. К. Жукову:

- Солдаты гвозди вбивают в стены аэровокзала. Жалко. Ведь только что построили.

- Ну и что же? - повысил голос Жуков.

Хоть в отмахнулся от меня Георгий Константинович (с такими, мол, мелочами пристаю), но бойцы перестали гвозди вбивать в стены. Видно, моя просьба дошла до них.

Итак, новый аэропорт столицы был готов. И вдруг, как снег на голову, обвинение в том, что взлетная полоса слишком узка, что мы разбазарили зря драгоценный бетон.

Начали меня вызывать в разные инстанции. Пришлось идти для объяснения и к К. Е. Ворошилову. Представив ему все технические данные, я попросил его приехать к нам на аэродром и самому убедиться, что никакой ошибки не произошло, технически такая ширина взлетной полосы допустима, а на большую у нас просто не было ни материалов, ни средств. Климент Ефремович очень тепло, по-человечески относился к людям. Он внимательно выслушал меня и обещал приехать во Внуково. Через несколько дней мы встретились на аэродроме. Вместе с В. С. Гризодубовой сопровождаю его к самолету Ли-2 на взлетной полосе.

Климент Ефремович захотел осмотреть самолет, забрался в кабину и попросил взлететь. Но я получил строгий приказ ни в коем случае не подниматься с ним в воздух. Пришлось убеждать его, что делать этого сейчас не следует. Полчаса шел у нас спор. Выручила Гризодубова. В то время она являлась начальником Управления международных авиалиний. Их было всего пять: в Германию, Швецию, Болгарию, Монголию и Китай. Валентина Степановна предложила продемонстрировать перед товарищем Ворошиловым взлет и посадку на узкой бетонной полосе. Пришлось Клименту Ефремовичу оставить кабину, а наша славная летчица тут же подняла самолет в воздух и, сделав круг над аэродромом, прекрасно провела посадку.

- Все вы тут сговорились, - добродушно проворчал Ворошилов, - но, очевидно, правы.

Много проблем, много нерешенных вопросов вставало передо мной. Жизнь шла в таком стремительном темпе, что на дела мне не хватало и суток. Впервые я, практик, должен был вести организаторскую работу в большом коллективе. Хозяйство у меня было огромное, разбросанное на тысячи километров. Приходилось часто выезжать в разные районы страны. К счастью, мне помогал уже имевшийся опыт общественной деятельности. В 1935 году я был избран в состав Красноярского крайкома партии, был депутатом Красноярского крайисполкома, в том же году меня избрали членом ЦИК СССР, а в 1937 году я стал депутатом Верховного Совета СССР.

В основе моих отношений с людьми лежало прежде всего уважение к ним. Я старался всегда внимательно выслушать и понять человека, убедить в правильности своих требований. Я терпеть не мог формализма, от которого страдали и дело, и люди.

Немало времени мне приходилось отдавать делу массовой подготовки авиакадров. Прежде всего мы укрупнили наши летные училища в Тамбове, Балашове, Батайске, увеличив их контингент до 1600 человек (обучение велось на самолетах У-2 и Р-5). Потом эти училища были переданы в распоряжение ВВС. Массовое обучение летному делу проходило и в специальных эскадрильях первоначальной подготовки, реорганизованных затем в летные школы первоначального обучения. В те годы начался небывалый приток молодежи в авиацию. Признаюсь: заявления девушек я "зажимал", считал, что они прежде всего будущие матери и дети будут отнимать у них много времени, что, безусловно, скажется на работе. Поэтому самым настойчивым я говорил: "Уж если так хотите летать, идите в аэроклубы Осоавиахима". Тут, каюсь, я ошибался в своих предположениях. Наши женщины-летчицы геройски показали себя в годы Великой Отечественной войны.

При Главном управлении ГВФ был организован летный центр - высшее учебное заведение по повышению квалификации пилотов, которое возглавил один из первых летчиков-миллионеров Николай Петрович Шебанов. Первыми слушателями летного центра стали руководящие работники управления. Каждый вечер мы собирались все вместе и отправлялись в Тушино, где находились наши учебные классы. В течение года изучали теорию аэронавигации, в том числе и радионавигации, знакомились с новыми конструкциями самолетов. Ведь чтобы руководить летчиками, надо самим досконально знать технику. Нашими учителями были крупнейшие специалисты, конструкторы, ведущие инженеры с авиапредприятий. Впоследствии летный центр был реорганизован в школу высшей летной подготовки гражданской авиации, которую позже перевели в Ульяновск.

Не отставала подготовка и технического состава. Ленинградский, Киевский, Московский институты инженеров гражданской авиации увеличивали контингенты учащихся. Многие питомцы этих институтов потом перешли в военную авиацию. Усиленная учеба шла в авиатехникумах, также всемерно расширявших прием.

В общем, подготовка летных кадров организовывалась широко и основательно. Наши учебные заведения к началу Великой Отечественной войны сумели подготовить немало первоклассных специалистов.

30 ноября 1939 года начались военные действия на финской границе, и на следующий же день представитель нашего управления Н. А. Захаров вылетел в Ленинград, чтобы договориться с командованием округа об участии ГВФ в военных операциях.

В кратчайший срок по всей линии фронта, от Ленинграда до Мурманска, было сосредоточено более 1500 наших самолетов - ТБ-3, Ли-2 и У-2. Создали мы и особую авиационную группу ГВФ, обслуживающую войска фронта. В период советско-финской войны летчики гражданской авиации, несмотря на сложные метеорологические условия, днем и ночью совершали полеты. Можно сказать, что они были хозяевами неба.

Наши летчики обеспечивали связь с передовыми позициями, доставляли туда боеприпасы и продукты, в полевые госпитали - медицинское оборудование, консервированную кровь, медикаменты. Летали пилоты преимущественно на бреющем полете, чтобы не попасть под огонь вражеской артиллерии.

Для эвакуации раненых срочно было построено двести санитарных самолетов. В фюзеляж У-2 встраивались нары для тяжелораненых, оставалось место и для трех легкораненых, так что летчик увозил на своем двухместном самолете семь человек.

Пилот Александр Никифорович Яковлев, пролетая над батареями нашей артиллерийской части, увидел, что вокруг затихших орудий неподвижно лежат бойцы. "Может быть, среди них есть еще живые, раненые?" - подумал он. Летчик тотчас снизился и умудрился на свой не санитарный самолет У-2 взять семь раненых артиллеристов - кого поместил в кабину, а кого привязал к плоскостям. Поднявшись в воздух буквально на глазах у противника, Яковлев достиг аэродрома в Петрозаводске. Когда самолет коснулся земли, летчик потерял сознание - настолько велико было нервное напряжение. Первым среди летчиков ГВФ, участвовавших в боях зимой 1939/1940 года, Александр Никифорович Яковлев получил звание Героя Советского Союза.

В период советско-финской войны летчики гражданской авиации перевезли с поля боя на аэродромы Ленинграда и других городов десятки тысяч раненых.

Мы получили не только хороший опыт применения гражданской авиации в войне, но и нашли нужные организационные формы. Это помогло в дальнейшем разработать мобилизационные мероприятия на случай большой войны. А как пригодилась летчикам гражданской авиации их практика в полетах ночью и при плохих метеоусловиях (дождь, туман, метель)!

После боев на Карельском перешейке несколько сот военных летчиков были прикомандированы к подразделениям ГВФ для полетов в сложных метеорологических условиях и ночью. Они проходили двух-трехмесячную практику на самых протяженных линиях. Кроме того, во все эскадрильи, полки и дивизии дальнебомбардировочной авиации от нас были направлены наиболее опытные летчики в качестве инструкторов.

Каждый день летчики гражданской авиации поднимались с аэродромов - кто с пассажирами, кто с почтой, кто с грузом удобрений... В отчете за 1940 год стояли мирные цифры: истреблено сельскохозяйственных вредителей на 900 тысячах гектаров, опылено химикатами малярийных очагов 3,5 миллиона гектаров, перевезено больных 40 тысяч человек...

Буквально накануне войны, 21 июня 1941 года, во Внуковский аэропорт прибыл наш рейсовый пассажирский самолет из Берлина. Командир корабля пилот П. Кириченко рассказал, что город наводнен военными, по улицам бесконечными колоннами движутся войска. Мы понимали, конечно, что война уже у порога, и все же нападение врага оказалось для нас неожиданным. На рассвете следующего дня фашистская авиация бомбила Брест, Киев, Минск, Севастополь...

В грозовом небе

В пятом часу утра 22 июня 1941 года ведущие работники Главного управления ГВФ уже находились на своих рабочих местах. Надо было без промедления сделать все возможное, чтобы спасти от вражеских бомб самолетный парк. В диспетчерской энергично действовал начальник эксплуатационного отдела Никита Алексеевич Захаров. Он связался по телефону со всеми аэропортами ГВФ на западной границе и отдавал соответствующие распоряжения. Связь с местными аэропортами и авиаотрядами у нас всегда действовала безотказно. Главный диспетчер управления Илларион Никифорович Шаркевич, подлинный виртуоз своего дела, неуклонно следил за прохождением полетов по всем трассам и в любую минуту мог сообщить, в каком рейсе, где именно находится тот или иной самолет.

Четкая работа диспетчерской обеспечила нам оперативную передачу первого приказа. Машины были своевременно отведены в укрытия. Мы потеряли всего два самолета. Конечно, свои первые удары гитлеровцы обрушили на военные аэродромы. Но те меры, которые нам удалось предпринять, в какой-то степени способствовали сохранению самолетного парка ГВФ.

В территориальных управлениях ГВФ создавались особые авиационные группы и отряды, передававшиеся армии в флоту для выполнения специальных заданий. В Москве были созданы авиагруппа связи и особая авиагруппа, переданная в распоряжение ВВС Западного фронта.

Пассажирские самолеты Ли-2 и У-2 использовались для связи штабов с воинскими частями, переброски военных грузов и продовольствия окруженным войскам, вывоза раненых с передовой. Летчики ГВФ участвовали в десантировании войск. Так, в июле 1941 года требовалось срочно доставить к Орлу и Липецку 5-й воздушно-десантный корпус. Пилоты особой авиагруппы Западного фронта перевезли на своих Ли-2 пять с половиной тысяч бойцов. В начале января 1942 года было переброшено двенадцать тысяч бойцов в район Вязьмы и Дорогобужа. Много оружия, боеприпасов, медикаментов, продовольствия доставлялось партизанским отрядам, действовавшим в тылу немецких войск.

...Тяжелая осень 1941 года. Дожди, ненастье, затем рано наступившие морозы. Враг, несмотря на огромные потери, упорно рвался к столице. Летчики ГВФ прилетали во Внуково лишь для заправки самолетов горючим или за грузом и снова отправлялись в свои трудные и опасные рейсы.

Героические дни обороны Москвы вошли славной страницей и в историю гражданской авиации. Одним из примеров доблести явилась боевая деятельность названной мною выше особой авиагруппы Западного фронта, реорганизованной потом в 1-й отдельный полк ГВФ.

Летчики этой группы вели разведку, транспортировали военные грузы и людей, разбрасывали над немецкими позициями листовки.

Как известно, гражданские самолеты не имели вооружения. Они не были защищены от огня вражеских зениток и нападения фашистских истребителей. В первые месяцы войны с помощью химиков и инженеров были изобретены своеобразные "бомбы" - клеенчатые мешки, заполненные горючей смесью. Такие "бомбы" изготовлялись прямо на аэродроме бойцами военизированной охраны. Это было первое оружие, которое получила наша особая авиагруппа. Эскадрильи В. Н. Клыкова и П. П. Сидорова, отважные летчики Г. И. Шепилов, Г. М. Схаб, М. А. Мещеряков, В. М. Потемкин, А. Г. Барышников, Е. Э. Кирш, С. А. Коверинский, А. И. Тюленев и другие с наступлением темноты отправлялись к заданным целям. Штурман, он же бомбардир, руками выбрасывал такие мешки за борт, когда самолет пролетал над вражескими позициями. "Бомба" взрывалась метрах в пятидесяти от земли, поливая огненными струями скопления техники и траншеи врага.

Нужно ясно представить себе обстановку тех дней, чтобы понять, насколько трудны были эти рейсы. Сотни зенитных орудий и прожекторов гитлеровцев были нацелены в небо, в воздухе кружили вражеские самолеты. И все-таки наши тихоходы проникали ночью сквозь немецкие заслоны к заданным объектам и наносили внезапные удары по врагу.

Наши летчики успешно использовали "огненные мешки" для выкуривания врага с земли Подмосковья. Во время ночных налетов на Можайск, Кубинку, деревню Березовка немцам был нанесен значительный урон. Большой пожар возник на станции Дорохове, где с воздуха удалось поджечь скопившиеся там воинские эшелоны. "Огненные мешки" наши авиаторы применяли и в боях за Вязьму и Дорогобуж.

Все чаще самолеты У-2 стали использоваться для бомбометания ночью. Летчики брали с собой теперь уже не только "огненные мешки", но и настоящие фугасные и зажигательные бомбы. Вначале их выбрасывали вручную, а впоследствии У-2 были оборудованы бомбодержателями для подвески бомб и вооружены пулеметами. Так из транспортных гражданских самолетов У-2 превратились в легкие ночные бомбардировщики.

Нелегко доставался гражданским летчикам боевой опыт. Но день за днем они учились находить свой маневр, свои тактические приемы, учились ускользать от опытного и коварного врага.

Среди наших авиаторов было немало женщин. Сотни полетов на санитарных самолетах к передовой и обратно совершили, например, Женя Устимчук и Люба Рубина. Вместе с ними отправлялись на передовую и медицинские сестры, эти скромные, самоотверженные труженицы. Помню, в начале июля 1941 года ко мне из военкомата за направлением на фронт пришли три девушки - студентки, окончившие курсы медсестер, - Мария Мовчанова (Галицына), Александра Шацкая и Нина Протопопова. Смотрю на них: юные, хрупкие, им бы еще учиться да учиться, жизни радоваться. А вот пришлось послать на самый горячий участок под Смоленск: необходимо было пополнить санитарный отряд особой авиагруппы.

Так же, как и тысячи их сверстниц, они приняли на свои плечи тяжелую ношу войны. Девушки сопровождали в полетах раненых, заботливо ухаживали за ними, а когда не хватало людей в экипажах, они отправлялись в ночные рейсы вместе с летчиком - сбрасывали военные грузы в указанные пункты, а то и "огненные мешки" на позиции врага. Впоследствии я узнал, что Нина Протопопова погибла в одном из рейсов в районе Вязьмы...

При Главном управлении ГВФ действовало несколько особых авиагрупп. Особенно трудным маршрутом в первый год войны был ленинградский. Еще до создания ледовой дороги через Ладогу наши летчики доставили осажденному городу 6 тысяч тонн продовольствия, более 300 тонн медицинского оборудования и лекарств, около 1700 тонн боеприпасов, а из Ленинграда вывезли более 50 тысяч ленинградцев.

Пилоты находились в воздухе, как правило, по четырнадцать - шестнадцать часов в сутки. Нелегко приходилось и техническому составу аэродромов. Сроки обслуживания самолетов сократились до минимума. Они исчислялись иногда буквально минутами. Ремонт самолетов шел круглосуточно, сверхударными темпами. Ведь машин не хватало, и каждая из них была на счету.

Заслуги работников гражданской авиации были отмечены Указами Президиума Верховного Совета СССР от 11 сентября и 26 ноября 1941 года. По поручению Президиума Верховного Совета СССР я вручал первые награды - ордена Красного Знамени, Красной Звезды, медали "За отвагу" и "За боевые заслуги" - нашим героям: пилотам, штурманам, инженерам и техникам.

Мы передали много прекрасных летчиков в военную авиацию. Среди них были А. Е. Голованов, В. И. Чуднов, Н. И. Новиков. Александр Евгеньевич Голованов на моих глазах вырос из рядового летчика в крупного военачальника, стал маршалом! С февраля 1942 года Голованов возглавил авиацию дальнего действия. Хорошо зная летчиков ГВФ, он отобрал лучших из них и представил мне список на восемьдесят человек. Но я всячески оттягивал передачу этих пилотов. Ведь задания-то гражданскому аэрофлоту не уменьшались, а становились все сложней.

Наконец А. Е. Голованов не выдержал и пожаловался на меня И. В. Сталину. Вызывают меня ночью в Кремль. Голованов уже там. Сталин обратился ко мне: "Что же вы не даете летчиков Голованову? Почему задерживаете исполнение приказа?" Я объяснил, что уже передал тридцать человек, а остальных собираю. Не вдаваясь в подробности, Сталин оторвал листок из блокнота а быстро написал карандашом: "Т-щу Молокову. 50 экипажей (кроме 30-ти) передать т. Голованову в течение 10 дней (то есть к 30 апреля). И. Сталин. 20.4.42". Я, конечно, выполнил приказ.

Надо сказать, что Сталин очень интересовался авиацией и хорошо знал ее. Он часто собирал авиаторов, был в курсе всех наших дел. На торжественных приемах Сталин становился совсем другим - попросту, дружески беседовал с летчиками и, как своими сынами, откровенно любовался ими. Мне довелось бывать на многих совещаниях в Кремле. Манера вести их у И. В. Сталина была такая: сперва он внимательно выслушивал всех, а потом, уже в заключение, говорил свое окончательное решение.

С мая 1942 года Гражданский воздушный флот был, по существу, полностью передан в ведение Военно-Воздушных Сил. По моей просьбе я был освобожден от занимаемой должности и, сдав дела, в июне 1942 года выехал как уполномоченный Государственного Комитета Обороны в Сибирь - проверять ход строительства авиатрассы. Выданный мне мандат, в котором всем военным, советским и партийным организациям вменялось в обязанность оказывать мне всяческую помощь, был подписан самим Сталиным.

Управление ГВФ еще в начале войны получило правительственное задание построить авиалинию от Красноярска до побережья Чукотки на севере. По этой трассе с Аляски (город Ном) должны были поставляться самолеты из США.

Начальником строительства этой авиалинии был назначен Дмитрий Евдокимович Чусов, возглавлявший прежде планово-экономический отдел Главного управления ГВФ. Ранее он работал в Восточно-Сибирском управлении гражданской авиации, хорошо знал те места, но главное - был честнейшим, добросовестнейшим человеком, которому смело можно было доверить очень отдаленный и сложный участок работы, большие материальные ресурсы, огромные средства, исчислявшиеся в десятках миллионов рублей. Заместителем его по политической части стал опытный партийный работник В. С. Мигунов.

В начале октября 1941 года Д. Е. Чусов, получив в свое распоряжение два самолета Ли-2, с группой инженеров-изыскателей, проектировщиков и строителей вылетел в Якутск - штаб стройки.

Я встретился с Чусовым на трассе, когда строительство ее уже было в разгаре. На самолете Ли-2 вместе с членами специальной комиссии мы облетели основные аэродромы. Дмитрий Евдокимович, как всегда, четко и по-деловому рассказывал о проделанной работе. Мне было особенно интересно побывать в этих местах, знакомых и полюбившихся еще по моим прошлым перелетам. Сейчас эдесь поражало все - и размах стройки, и темпы, которыми она велась.

Новый воздушный путь должен был пройти от Красноярска к Киренску, Якутску и далее через Верхоянский хребет на Колыму, а затем на Чукотку к Уэлену.

Если до Якутска местность была уже более или менее обжитой, то дальше строительство трассы велось в мало изученных пустынных районах Крайнего Севера. Экспедиция Д. Е. Чусова проделала огромную работу по изысканию подходящих для аэродромов участков. Выполнялось много полетов по различным маршрутам на тысячи километров над тайгой, тундрой, горными хребтами. Во время этих полетов редко удавалось получать СВОДКЕ погоды и держать радиосвязь с землей, так как метео - и радиостанций в этих местах было крайне мало, а погода здесь очень быстро менялась - никогда не знаешь, где застигнет тебя туман, дождь или метель.

В тундре дорог не было, и потому поиск участков часто приходилось вести с воздуха. Так, только с самолета изыскатели смогли определить нужный участок в Оймяконе, а в сплошь заболоченный район Омолона (на притоке Колымы) пришлось спустить на парашютах двух членов экспедиции, чтобы они нашли твердую площадку хотя бы для посадки У-2.

В итоге изысканий штаб стройки вносил изменения в первоначальный проект. Вместо намеченных последних пунктов трассы - Анадыря и Уэлена пришлось искать другие: вокруг Анадыря кругом вода да болотистая тундра, а Уэлен часто закрыт туманами (что показало изучение метеосводок). После тщательных поисков конечным пунктом трассы был выбран поселок Уэлькаль на побережье Чукотки. Неподалеку от него решили построить запасной аэродром в поселке Маркове, защищенном горами (на случай непогоды на море).

Строителям трассы были присущи творческая инициатива, хозяйский подход к делу. Штаб стройки тщательно проверял реальные возможности на месте, учитывал все до малейших деталей и брал на себя полную ответственность за решение многих проблем.

Итак, строительство по всей трассе шло полным ходом. Расширялись аэродромы в Киренске и Якутске, строились новые в Сеймчане на Колыме, Уэлькале и Марково на Чукотке. Кроме того, создавались промежуточные аэродромы в Олекме, Бодайбо, Витиме и к северу от трассы - в Зырянке, Омолоне, Оймяконе.

Сооружение аэропортов велось в очень суровых условиях: сорока пятидесятиградусные морозы, неистовые ветры, метели, а во время весенней распутицы - непролазная грязь. Люди жили в землянках. И все же работа не останавливалась ни днем ни ночью - сроки были крайне напряженными. Они диктовались нуждами фронта.

Много трудностей возникало с доставкой строительных материалов, оборудования, машин. К примеру, если в Уэлькаль их подвозили на пароходах, то в ближайший от него аэропорт Марково, расположенный за горным хребтом, все грузы переправлялись по воздуху. Доставленные по Колыме бульдозеры, грейдеры, дисковые бороны приходилось разбирать на части и самолетами перебрасывать на Чукотку.

На стройках не хватало рабочих. И тут большую поддержку оказывали строителям местные советские и партийные организации. Они обращались за помощью к населению поселков, в которых остались почти одни женщины, старики да дети. И те с готовностью откликались на этот призыв. В Марково, например, райком партии и райисполком приняли экстраординарные меры: все учреждения закрыли на три дня, чтобы жители поселка могли заняться расчисткой площадки под аэродром.

Наряду с сооружением авиапортов для нормальной их эксплуатации требовалось создать сеть радио - и метеостанций. Но где взять для них кадры? Приходилось идти на такие меры: действующие станции до предела сокращали свой штат, брали на выучку неопытных учеников, а нам отдавали радистов и метеорологов. И вот этих драгоценных специалистов - по два-три человека самолеты доставляли на место их будущей работы - к таежной сопке, пустынному берегу реки или озера, в тундру. Новоселы сами строили избушки для жилья и для будущей станции. Штаб стройки трассы мог обеспечить их лишь продовольствием на полтора года. И люди - в основном молодежь - шли на эти тяжелейшие условия, зная, что их труд нужен Родине, нужен для разгрома врага.

На трассе велась большая массово-политическая работа. Заместитель Чусова, Виктор Сергеевич Мигунов, сам был неутомимым агитатором и пропагандистом. Он часто выступал с беседами и лекциями перед строителями. Газеты в эти глухие углы доставлялись редко, радио не было, а люди стремились хоть что-нибудь узнать о событиях на фронте. По мере расширения стройки вместе со строительными грузами сюда стали доставляться газеты, журналы, почта. Как-то на трассу был привезен документальный кинофильм "Разгром немцев под Москвой". Демонстрация его стала огромным событием. О показе фильма в каждом поселке объявляли по местному радио, и киносеансы, начинавшиеся вечером, продолжались до самого утра.

Строительство авиалинии протяженностью около пяти тысяч километров было осуществлено в небывало короткий срок - менее чем за год. К июню 1942 года сооружение главных аэропортов в основном завершилось. Заканчивались работы и на дополнительных аэродромах.

Наша комиссия, завершив проверку всей трассы, дала ей положительную оценку. Я представил подробную докладную записку в правительство и лично И. В. Сталину о техническом состоянии и материальной базе основных аэропортов линии.

В ноябре 1942 года началась перегонка самолетов. На трассу были присланы наши авиаполки под командованием И. П. Мазурука принимать американские бомбардировщики и истребители. Радушно встречали работники аэропортов экипажи американских самолетов, прибывавших из Нома, старались создать им хорошие условия для отдыха в специально построенных для них гостиницах.

По окончании обследования я был вызван в Москву и назначен начальником ЛИИ (летно-испытательного института). Однако я больше не мог оставаться в тылу. Хотя мне и шел уже сорок восьмой год, я чувствовал в себе силы, надеялся, что накопленный мною опыт может пригодиться молодым летчикам на фронте.

С такими доводами я пришел к командующему ВВС А. А. Новикову и попросил его послать меня на фронт. Маршал не возражал, тем более что как раз в это время была вакантной должность командира 213-й ночной бомбардировочной авиационной дивизии.

Я охотно согласился на это назначение. 213-я авиадивизия входила в 1-ю воздушную армию Западного фронта, штаб дивизии располагался в городе Сухиничи Калужской области.

Прежде чем выехать туда, я попросил послать меня сначала на стажировку в любую другую авиадивизию. Стажировался я более месяца - сперва в тылу, а потом на передовой. После этого я явился к командующему 1-й воздушной армией М. М. Громову, получил нужные инструкции от начальника штаба армии Н. Н. Белова и на следующий же день выехал в расположение 213-й авиадивизии, с которой накрепко соединил свою жизнь до конца войны...

На фронт!

К вечеру я прибыл в Сухиничи. Через этот крупный железнодорожный узел проходили воинские эшелоны, платформы с танками, артиллерийскими орудиями, направлявшиеся к фронту. Город все чаще и чаще подвергался налетам фашистской авиации.

Первым, с кем я встретился в дивизии, был начальник штаба А. В. Вышинский. До позднего часа продолжалась наша беседа. Аркадий Васильевич ввел меня в курс дел. На следующий день я отправился в полки, предоставив работникам штаба вести текущую работу без оглядки на новое начальство. Хотелось проверить, насколько штабисты самостоятельны и оперативны в решении тех или иных вопросов, и в то же время поближе, на месте, познакомиться с людьми, которыми мне предстояло руководить. Несколько дней я провел в полках и убедился, что вошел в хороший боеспособный коллектив.

213-я ночная бомбардировочная авиационная дивизия в составе семи полков была сформирована в мае 1942 года, но многие ее летчики участвовали в боевых действиях с первых дней войны. Двум полкам было присвоено звание гвардейских. На вооружении дивизии находились самолеты разных марок - Р-5, Ли-2, У-2. Однако опыт войны подсказал, что целесообразнее оставить лишь однотипные самолеты У-2 (в 1944 году их переименовали в По-2, по имени конструктора).

Итак, учебно-тренировочные самолеты, использовавшиеся ранее лишь для хозяйственных нужд страны, в дни войны стали ударной боевой силой, верными и подчас незаменимыми помощниками наземных войск, не говоря уже о партизанах, которым они обеспечивали связь с Большой землей.

По-2, созданный известным конструктором Н. Н. Поликарповым, - внешне примитивный, деревянной конструкции двухместный биплан, обтянутый специальным полотном (перкалью). Он был устойчив в воздухе, что позволяло ему свободно маневрировать, мог взлетать и садиться на небольших площадках, непригодных для других самолетов. Это позволяло нашим авиаполкам базироваться ближе к переднему краю, тесно увязывать свои действия с пехотой. Небольшая скорость (130 километров в час) наших машин давала возможность вести детальную разведку вражеских объектов и наносить более точные удары по цели. По-2 могли летать в сложных метеоусловиях - при сплошной облачности, дожде, снегопаде и главное - ночью. Важно также, что По-2 очень просто пилотировались, а техническое обслуживание их занимало сравнительно мало времени. Это позволяло быстро готовить новые кадры для легкобомбардировочной авиации.

Июнь 1943 года - месяц относительного затишья боевых действий на нашем участке фронта - дивизия использовала для транспортировки грузов партизанским отрядам в брянские и смоленские леса. Эту задачу выполняли в основном летчики 15-го авиаполка, которым командовал В. С. Епанчин. 15-й авиаполк был сформирован из летчиков ГВФ, некоторые из них прибыли в часть из особой западной авиагруппы, получив боевое крещение в битве под Москвой. Имея уже достаточный опыт, они выполняли самые сложные задания.

В оперативных сводках полков ежедневно появлялись сообщения о тоннах грузов, переправленных в адреса партизанских баз: Фошня, Ботогово, Взденежье, Еленев Холм, Новые Умысличи, Ковали, Мамаевка...

Партизанам доставлялись боеприпасы, продукты, медикаменты, обратным рейсом самолеты забирали раненых, а иногда и детей партизан. Почти каждую ночь совершались рейсы в глубокий тыл противника. Всякий такой полет был сопряжен с большим риском. Надо было незаметно для врага пересечь передний край, уйти от патрулирующих истребителей, от огня зениток, найти подготовленную партизанами площадку. Посадка на нее требовала большой осмотрительности, внимания, выдержки. В какие-то секунды надо было уловить сигналы, которые подавались с земли зеленым огоньком обычного карманного фонарика, и определить, подготовлена площадка или блокирована врагом.

В июне дивизия продолжала принимать новое пополнение. Молодые летчики прибывали из авиашкол и авиаклубов. Военная обстановка прямо-таки на глазах меняла этих ребят. Они закалялись в трудностях, воспитывали в себе упорство, смелость, находчивость. Однако поначалу им, конечно, не хватало летного мастерства. Поэтому в полках и эскадрильях велась напряженная боевая учеба. Большое внимание совершенствованию боевой выучки и идейному воспитанию людей уделяли партийные организации частей и подразделений.

Начальник штаба дивизии Аркадий Васильевич Вышинский, кадровый военный, безукоризненно точный и исполнительный, многое сделал для четкой организации работы всех звеньев дивизии. Всегда подтянутый, строгий, он был очень требовательным к себе и к людям* и добивался такой же требовательности от остальных командиров. Многие считали Вышинского слишком придирчивым, педантичным, а мне Аркадий Васильевич был очень по душе, потому что всего себя отдавал делу и за его требовательностью стояла настоящая забота о людях. Он умел спросить, но умел сказать и доброе слово, поощрить за успех.

В июле 1943 года началась Курская битва. Летчики дивизии содействовали наступающим наземным войскам на брянско-болховском направлении. До ста пятидесяти самолетов По-2 наносили бомбовые удары по врагу, вели разведку.

Кроме основных аэродромов все авиаполки имели и дополнительные взлетные площадки, так называемые аэродромы подскока, оборудовавшиеся примерно в десяти - пятнадцати километрах от переднего края. Там находилась небольшая группа механиков, оружейников и техников, имелся необходимый запас боеприпасов и горючего. После первого рейса летчики возвращались за бомбами уже не на основной аэродром, а на один из аэродромов подскока.

В иные вечера, после того как в штабе уже были разработаны задания полкам, я направлялся на передний край в какую-нибудь из пехотных частей. Хотелось посмотреть, как действуют мои ребята. Как правило, часов в десять-одиннадцать вечера над немецкими окопами бесшумно появлялся первый По-2. Приглушив мотор, он снижался метров на 100-50, сбрасывал бомбы и исчезал в темном небе. Через несколько минут появлялся следующий. И так один за другим экипажи вели непрерывную боевую работу. С самолетов сбрасывались по четыре пятидесятикилограммовые или две стокилограммовые бомбы. Кроме того, летчик проходил иногда еще и на бреющем полете над позициями противника, поливая их пулеметным огнем. С командного пункта стрелковой части было хорошо видно, как сброшенные бомбы вызывали пожары, как немцы выскакивали из окопов, пытаясь укрыться где-нибудь понадежней. До рассвета наши летчики висели над вражескими позициями, препятствуя подвозу к ним боеприпасов, продовольствия, мешая подходу резервов, выводя из строя транспорт, нарушая связь.

По нашим самолетам часто открывали стрельбу, но По-2 появлялись с разных направлений и так неожиданно, что немцы не успевали их засекать и только демаскировали свои огневые точки, о которых немедленно сообщалось в штаб армии. Здорово изматывали мы гитлеровцев за ночь, не давая им отдыха ни на час.

На рассвете я обычно ехал к летчикам действовавшего ночью полка. На месте проводил разбор боевой работы каждого экипажа. Все полеты этой ночью у меня были зафиксированы в блокноте по минутам. Поэтому я мог легко определить, кто летал, и конкретно рассмотреть, насколько он точно вышел на цель, удачно ли сбросил бомбы. Такие летучки помогали выявить ошибки, обменяться опытом, взять на вооружение все лучшее, полезное.

Вначале немцы пренебрежительно относились к нашим тихоходам, именуя их "рус фанер" или "этажерка", но потом - видно, сильно мы их допекли - стали разыскивать аэродромы дивизии. Сколько раз, бывало, немецкий разведчик барражировал в нашем районе, задерживая полкам вылеты на боевое задание. Покрутится-покрутится такой разведчик и, ничего не увидев, кроме обычных лесных полян, удаляется. Машины у нас маскировались хорошо. Как только заканчивались полеты, все, кто присутствовал на аэродроме, сразу же перетаскивали самолеты в кусты (площадки, как правило, располагались рядом или в окружении леса) и надежно прикрывали их ветками. Я сам проверял с воздуха маскировку наших аэродромов. Действительно, увидеть машины было невозможно.

Войска Западного фронта успешно продвигались вперед. Бои шли уже на смоленском и рославльском направлениях. Работники штаба дивизии, командиры полков постоянно поддерживали контакт с наземными войсками, выезжали на передний край. Линия фронта часто менялась. И тут нужна была поистине ювелирная работа наших летчиков и штурманов (он же бомбардир и пулеметчик), чтобы не сбросить бомбы в расположение своих частей.

...Взят Спас-Деменск. Ожесточенные бои шли на подступах к Ельне. В этот период полки дивизии делали за ночь до трехсот вылетов. Помогая пехоте, более ста самолетов По-2 участвовали в уничтожении ярцевской группировки немцев. Наши летчики вели разведку, препятствовали подвозу вражеской техники, войск, разрушали переправы через Днепр и Десну.

Погода становилась что ни день, то хуже. Почти весь сентябрь шли проливные дожди с грозами, стоял туман. Все это сковывало нас, заставляло сидеть на размокших аэродромах. Бои велись уже у стен Смоленска, а мы не имели возможности в полную меру помогать нашим наземным войскам. Каждый наш экипаж был готов к вылету, но в воздух поднимались лишь самые опытные летчики.