Родовые прозвания и титулы в России. Слияние иноземцев с русскими

Родовые прозвания в России

Едва ли в каком-нибудь европейском государстве родовые или фамильные прозвания представляют такое разнообразие и в отношении слов, от которых они произведены, и в отношении их окончаний, какое представляют они в русском государстве, вследствие разноплеменного его состава. В этом отношении Российская империя очень близко подходит к Австрийской, где тоже, вследствие разноплеменности населения, встречаются самые разнообразные фамильные прозвания: немецкие, венгерские, чешские, руссинские, польские, итальянские, сербские, хорватские и т. д.

Подобное разнообразие этих прозваний ослабевает в государствах чисто германских, а также в Италии и во Франции, где почти каждое родовое прозвание оказывается заимствованным из языка господствующей народности, с усвоением свойственных ему окончаний и слогоударений. В других же небольших государствах, — за исключением королевства Бельгийского и Швейцарской республики, — как, например, в Швеции, Норвегии, Голландии и Дании, после утраты ею немецких герцогств, — разнообразие фамильных прозваний, как проявление отдельных народностей, совершенно исчезает. Что же касается Бельгии, то там, вследствие смешения двух национальностей, фламандской и французской, племенная разница слишком отражается на родовых прозваниях ее обитателей. То же следует сказать и о Швейцарии, где французские и немецкие прозвания смешаны с итальянскими, сообразно распределению национальностей по кантонам.

В Англии, под влиянием двойственного состава господствующего типа языка, заимствованные из него фамилии сохраняют отпечаток племенного смешения, но, тем не менее, они являются «английскими», и их очень легко отличить от фамильных прозваний, употребляемых не только ирландцами, но даже и ближайшими соседями англичан — шотландцами.

Хотя в Испании в фамильные прозвания и попало немало арабских слов, но, тем не менее, такие прозвания сделались исключительно испанскими, так как сходных с ними не встречается в других странах Европы, за исключением разве Португалии, где в этом отношении проглядывает ее племенное сродство с Испаниею. В Испании, впрочем, встречается одна особенность: там обыкновенно к фамилии отца прибавляется еще фамилия матери, бабки и даже, по какому-нибудь особому случаю, и более отдаленной прародительницы. Относительно Греции должно заметить, что в ней хотя и существует множество фамильных прозваний, заимствованных из древнего греческого языка, с окончаниями, свойственными ново-греческому языку, но что наряду с ними является немало прозваний, которые звучат очень сходно с фамилиями итальянскими. Прибавление вначале к греческим прозваниям слова «папа» означает происхождение рода от лица духовного звания, например: Папаафанасопуло, Папаригопуло. О фамильных прозваниях, установившихся у славян, мы скажем особо, в связи с происхождением русских родовых прозваний,

У евреев, да и вообще на Востоке, родовые прозвания не в большом употреблении. В Японии существуют наследственные фамильные прозвания, заимствованные от названий местностей, одушевленных и неодушевленных предметов и отвлеченных понятий; при этом к родовому прозванию, заимствованному от местности, в отличие от этой последней, прибавляется окончание «до», что до некоторой степени соответствует русским окончаниям на «ич», «ин» и «ец», например: пскович, калужанин, пошехонец. О фамильных прозваниях у китайцев нам не привелось встретить никаких сведений.

Заметим при этом, что ни в западноевропейской литературе, ни в нашей нет особого исследования о фамильных прозваниях, и потому нам при составлении настоящей статьи могли служить только отрывочные заметки, заимствованные нами разновременно из исторических и этнографических сочинений.

Говоря выше о фамильных прозваниях в России, мы употребили слова; государство и империя, так как при этом подразумевали не господствующий в ней племенной состав, но только политическую совокупность ее разноплеменных областей. Если же затем принять в соображение племенное или областное распределение России, то упомянутое крайнее разнообразие, — точно так же, как и в австрийской империи, — не будет уже так резко, потому что в России окажутся громадные пространства, на которых, вследствие сплошного населения одной какой-либо народности, установилось чрезвычайное однообразие в фамильных прозваниях, свойственных более или менее исключительно лишь той или другой местности. Так, в одной полосе России господствуют великорусские фамильные прозвания, в другой — малорусские, в третьей — польские, в четвертой — литовские, в пятой — татарские, в шестой — грузинские и т. д., так что родовые прозвания, встречающиеся там и не подходящие к той или другой преобладающей народности, свидетельствуют собственно о том, что лица, их носящие, не принадлежат, по их происхождению, к коренному туземному населению. Если в великорусских губерниях какой-нибудь Шмидт, Кауфман, Шварц, Миллер могут считаться, вследствие их полного обрусения, русскими, то все же по отношению к коренным жителям — Ивановым, Парфеновым, Кузнецовым они должны, по своему происхождению, считаться чужаками. Точно так же эти последние, в свою очередь, будут считаться чужаками по происхождению среди Гогенгаузенов, Штернбергов, Офситалей и т. д., хотя бы они и онемечились вполне. Вообще же фамильная исключительность из господствующей народности бывает в тех местностях, где сплошно и исконно живут представители такого племени, у которого родовые прозвания заимствованы из местного языка с свойственными ему в этом случае окончаниями и слагоударениями, и чем более бывает обособленнo какое-либо племя от другого, тем более чувствуется неподходимость среди него иноземных родовых прозваний. Впрочем, в большинстве случаев так называемая ныне «интеллигенция», особенно в России, представляет заметные уклонения от этого общего правила, на что мы и укажем впоследствии.

Ввиду того разнообразия, какое оказывается и в производстве, и в окончаниях фамильных прозваний, встречаемых среди русского дворянства и нашей интеллигенции вообще, — прозваний, указывающих очень часто на иноплеменность представителей этих частей населения, нужно, прежде всего, спросить: кого следует считать русским человеком? Кажется, что в этом случае, помимо всякого вопроса о фамильном прозвании, языке и вере, следует прежде всего принимать в соображение ближайшее кровное родство каждого. Какого бы чуждого русским людям происхождения ни был человек, удерживающий по мужскому колену свою чужестранную фамилию, но если его мать, бабка, прабабка и так далее были коренные русские, то и он несомненно должен считаться вполне русским по своей породе. При этом условии потомок каждого иноземца будет все более и более отдаляться от своих прежних родичей по предкам, и если он со временем не будет уже иметь в своем близком родстве, по тем коленам, от которых он происходит, никого из иноплеменных, и если, таким образом, все прежние его родственные связи с представителями не русского племени будут порваны и он станет для них чужим человеком, — то может считаться вполне русским. В фамильном его прозвании будет сохраняться только память о принадлежности его по родоначальнику к чужой национальности. При таких условиях он часто может быть более родовитым русским, нежели человек, хотя бы и носящий самое коренное русское прозвище, тем более, что среди людей с такими прозвищами, как мы увидим это далее, могут встречаться такие, которые, по своему происхождению, даже вовсе не принадлежат к русскому племени ни по мужскому, ни по женскому коленам. Вообще даже самое употребительное среди какой-либо национальности родовое прозвание не может само по себе свидетельствовать о принадлежности к ней лицо, носящего такое прозвание. Например, в Восточной Пруссии очень многие коренные местные фамилии оканчиваются на «ов», как-то: Застров, Бюлов, Базедов, Крассов и многие другие, но лица, носящие эти, по-видимому, великорусские фамилии, решительно никакого отношения к России не имеют.

Обрусевших вполне указанным выше способом людей, но сохранивших свои чужеземные родовые прозвания, встречается теперь у нас очень много среди всех сословий. Встречалось их немало и в старину, но тогда они были менее заметны, так как иноземные родовые прозвища или заменялись чисто русскими, или переиначивались на русский лад до такой степени, что прозвища эти становились неузнаваемыми и очень часто утрачивали совершенно их первоначальный иноземный отпечаток. В одной из далее следующих статей, под заглавием: «О слиянии русских с иноземцами», я уже указал на то, что большая часть знаменитых наших деятелей происходили от чужеземных выходцев, потомство которых впоследствии совершенно обрусело и даже прикрылось чисто русскими родовыми прозвищами. Поэтому в настоящей моей статье я не буду вовсе ссылаться на другие мои указания, но приведу новые и притом такие, которые должны иметь общее значение, а не касаться тех частностей, которым было посвящено упомянутое выше исследование.

Ознакомление с происхождением родовых прозваний имеет не только относительную важность в истории страны вообще, но указывает очень часто на политическое ее развитие в ту или другую пору, а также на бытовые черты и нравственные понятия, господствовавшие среди того или другого народа.

Введение у какого-нибудь народа фамильных или родовых прозваний свидетельствует прежде всего о водворении среди него гражданственности. Это один из наиболее заметных ее признаков. В простом, несложном быту не встречается необходимости в таком способе определения каждой личности по его роду. Там довольствуются только прозванием, кому-либо лично присвоенным, без наследственного перехода родового прозвища. В той среде, где нет у человека особых наследственных прав, гражданских или имущественных, он может пробыть весь свой век под одним лишь личным своим именем или особым прозванием. При совершенно простой бытовой обстановке, где не существует вовсе наследственно-сословных разделений, человеку не предстоит никакой надобности знать не только имена своих предков, но даже и имя своего отца, потому что этим не обусловливаются ни общественное его положение, ни его имущественные права. Справедливость высказанного замечания подтверждается у нас в России двумя следующими примерами. Так, в прежнее время все наше крестьянство, поголовно бесправное и закрепощенное или казне, или частным лицам, не употребляло вовсе родовых прозваний, довольствуясь только крестными именами и личными прозвищами. Между тем, среди горожан, пользовавшихся все-таки кое-какими правами и встречавших надобность в разных сделках по родовому имуществу, начали устанавливаться родовые прозвания. В большем сравнительно с этим употреблении были такие прозвания среди нашего купечества, именно вследствие более широких его прав, сравнительно с правами мещан, а у боярства они почти уже три столетия тому назад установились окончательно, преимущественно в силу местничества, опиравшегося на родовые заслуги. То же самое явилось необходимым для служилых людей вообще, владевших вотчинами на наследственном праве, так как сбивчивость и неясность родовых прозваний неизбежно должны были затруднять переход наследственной поземельной собственности от одного лица или одного поколения к другому. Далее мы увидим, что когда вотчинно-наследственное право окончательно установилось и расширилось, то московские служилые люди, или тогдашнее русское дворянства заметно стало заботиться о том, чтобы насколько возможно с большею точностию определить свои родственные связи общим родовым прозванием, с тем чтобы заранее упрочить свои наследственные права, а в то же время оказывались у них противники, отвергавшие их притязания на общее родовое прозвание, как это было, например, в деле Самариных с Квашниными. В этом деле явно было заметно желание отстранить таких родичей, которые, рано или поздно, могли быть соучастниками в разделе вотчинного наследства. В православном духовенстве фамильные прозвания начали устанавливаться не в давнее время, так как оно представляло отдельное сословие и состояло на особом положении относительно имуществ.

Применительно к приведенному нами замечанию насчет крестьян, можно сделать подобное же замечание и относительно еврейского населения как в России, так и в других странах. Пока евреи не пользовались в той или другой стране никакими гражданскими правами, среди них очень редко могли встретиться такие случаи, в которых необходимо было прибегать к указаниям на фамильные прозвища, и только в недавнее время эти последние начали устанавливаться между ними окончательно, именно под влиянием их гражданского положения и признания за ними наследственных имущественных прав. При этом надобно заметить, что только законодательство положило конец произвольным переменам родовых прозваний среди еврейского населения в России.

Родовые прозвания были в употреблении у древних греков и римлян, достигших уже известной гражданственности, но как у тех, так и у других они не считались безусловною принадлежностью каждого лица или рода и, по-видимому, главным образом, служили только признаком знатного аристократического или патрицианского происхождения, так что в употреблении таких прозваний скорее выражалось тщеславие или гордость наследственным именем, нежели его необходимость в каких-либо общественных сношениях, гражданских делах и имущественных сделках; у греков это означалось прибавлением к имени родоначальника окончания «ид», например: Гераклид, Пизистратид и такое окончание соответствует славянскому «ич». У римлян, кроме общего родового прозвания (nomen genlite), оканчивавшегося всегда на «ius», как-то lulius, Tullius, встречаются особые названия (cognomerа) той или другой отрасли одного рода, например: Caesar, Cicero, Scipio. У нынешних европейских народов фамильные прозвания стали являться по мере развития среди них гражданственности, но чрезвычайно редко упрочивались окончательно за тем или другим родом, меняясь обыкновенно в нисходящих поколениях, так что об общем родоначалии и родственных, по мужскому колену, связях свидетельствовали в большей части случаев не фамильные прозвания, но предания, родословные росписи, гербы и переходы земельных владений по наследственному праву, по занятиям. Такие родовые призвания стали являться еще в XII веке и оканчивались у испанцев на «еz». Такое окончание имеет тоже значение происхождения от кого или откуда-нибудь, как и значение славянского окончания «ич». Некоторые европейские народы кельтского племени установили у себя особые признаки для означения родовых прозваний. Так у шотландцев явилось слово — «Мак», а у ирландцев «О», и оба эти слова начали ставить перед тем словом, которым означалось фамильное прозвание, как например: Мак-Леллан, Мак-Дональд, О’Рейллн, О’Доннель и т. д.; у норманов явилась прибавка «Фиц» перед именем, обратившимся в родовое прозвание, например: Фиц-Геральд, Фиц-Джемс. Замечательно, что во многих языках, а между прочим, и у нас, прибавка эта, переделанная в латино-французское слово «vice», т. е. вице, стала употребляться для означения связи одной должности с другой, например: vice-roi, вице-президент и т. д.

У других европейских народов главным признаком родовых прозваний, — правда, не без частных исключений, — сделались окончания, преимущественно означающие происхождение от отца, деда, прадеда и т. д.; особенно это стало заметно среди славянских племен, а между прочим и у нас, русских.

У великоруссов, прежде чем начали входить в употребление фамильные прозвания, долженствовавшие свидетельствовать о родовитости тех, кто их носил, — гражданское или, точнее говоря, служебное положение, а вместе с тем и отношения к верховным правителям страны стали определяться изменением личных имен, данных при крещении. Это видно из отписок служилых людей к государям. Так, в отписках великому князю Ивану III знатные люди писались полными именами: Василий, Алексей, Федор; менее знатные — полуименами: Васюк, Алексеец, Федорец, а еще менее значительные люди или «людишки» — уничижительными: Васька, Алешка, Федька, а при Иване IV Грозном даже и знатные лица, в качестве царских холопов, стали писаться не только уменьшительными, но большею частью и уничижительными именами. Подобное изменение происходило по мере возрастания власти великих князей московских, и в отношении издавна употреблявшихся на Руси отчеств это изменение более всего повлияло, как мы увидим далее, на установление глазного признака коренных великорусских прозвищ.

На феодальном Западе первые родовые прозвания оказались среди дворянства еще в X веке, но и там они сперва не упрочивались за потомками тех, кто их носил, или впервые, или наследственно. Названия эти заимствовались, в силу склада тамошней политической жизни, преимущественно от названий тех наследственных или пожалованных поместий, которыми владел родоначальник, и изменялись по временам в той или другой отрасли его потомства в зависимости от названия новых поместий, приобретаемых позднейшими членами этих отраслей, или вследствие пожалования каких-либо почетных дворянских титулов. Так, например, знаменитая французская фамилия Монморанси разделилась на многие отрасли под особыми родовыми прозваниями: де-Невилль, деТорн, де-Фоссе, де-Лорен, де-Бутвилль, де-Монлери и т. д.

То же самое представлялось в Германии, Италии, Англии. Замечательно, например, что в Англии переселившаяся туда, до занятия ими в исходе XIII столетия императорско-германского престола, отрасль знаменитых Габсбургов, давших Германии длинный ряд императоров, носит скромное прозвание Фильдингов.

В Польше, где под влиянием Запада привились, хотя и слабо, феодальные понятия, фамильные прозвания заимствовались первоначально, — как это было и на Руси, — от личных прозвищ отца, деда или кого-нибудь из предков, но потом стали заимствоваться и от имени земельных владений: городов, местечек, сел, деревень и рек. Первоначально к таким позаимствованиям, применительно к французской дворянской, собственно даже латинской частичке «dе», а также немецкой — «von», присоединялась частичка «z», т. е. «из», или «na», например: «z Myszkowa», «na Czetwiertnie», но со временем эти отдельные частички стали заменяться вообще окончанием на «ski», и тогда составились фамильные прозвания: Мышковский, Четвертинский и т. д. Сверх того, в некоторых фамилиях стоявший прежде отдельно предлог «z» слился с родовым прозванием: например, прозвание «z Воrоwa» т. е. из Борóва, обратилось в Зборовский.

Принадлежностью польских дворянских фамилий, значительная часть которых состоит ныне в русском подданстве, явилась особая к ним прибавка, так называемый «przydomek», не усвоенная ни одним европейским народом. Для объяснения этого надобно сказать следующее: в Польше не существовало, — как существовало на Западе и как, в подражание ему, было заведено и у нас, — отдельных фамильных гербов. Во всей польской геральдике было всего сотни три дворянских гербов, да и то большею частью занесенных из-чужа: из Германии, Венгрии, Чехии, Дании, Италии и других стран. Каждый герб имел особое название, не заключавшее иногда в себе никакого значения и не соответствовавшее очень часто геральдическим изображениям, внесенным в герб. Так, например, были гербы: Абданк, Лелива, Елита, Наленч, Порай, Слеповрон, Корыбут и проч. Такие гербы служили как бы знаменами особых воинских отрядов и шляхетских братств, к каждый новый шляхтич, родом поляк или переселившийся в Польшу иностранец, если он получал там «индегинат», т. е. право гражданства, приписывался к одному из существовавших в Польше гербов, причем название герба обращалось в «pnydomek», как бы в придаточную фамилию шляхтича, как, например: Наленч-Рачинский, Елита-Михайловский, Бонч-Осмоловский и т. д. В числе упомянутых существовавших когда-то в Польше гербов был один, называвшийся «Князь». Слово «kniaz» не существовало в польском языке, а потому оно и не могло иметь того значения, какое имело у нас. Между тем, к гербу «Князь» приписалось несколько неважных и даже вовсе не старинных шляхетских родов, в числе которых явился на Волыни шляхетский род Пожарских, столь многочисленный, что составил из себя особый деревенский поселок. Когда Волынь была присоединена к России, то простые шляхтичи Пожарские, узнав, какое значение имеет в русском языке слово «князь», да, вдобавок к тому, проведав об оставленной в русских летописях князем Пожарским громкой славе, стали вполне законно писать и свой «przydomek», и свою фамилию, и тогда явилось на Волыни множество «князей» Пожарских, собственно Князь-Пожарских. С своей стороны, наши мало сведущие или даже вовсе не сведущие в польской геральдике чиновники разных ведомств сделали из прозвания герба титул, а некоторые описатели Волыни из русских приняли этих шляхтичей за потомков русских князей Пожарских, родичей знаменитого князя Дмитрия Михайловича, род которого вымер в России, но будто бы продолжается еще на Волыни, в потомстве вышедшего когда-то туда из Москвы одного из князей Пожарских. К таким мнимым князьям, и только по названию герба, принадлежат разные безвестные шляхтичи: Жагели, Гингляты, Кречинские и многие другие.

В противоположность этому встречаются случаи, где титулы обращаются в фамильные прозвания. Так, в Польше существует старинный род Зеновичей, сербского происхождения, и одна из его отраслей носит в России фамилию Зиновьевых. К фамильному прозванию Зеновичей, как дополнительное прозвание, прибавляется слово «Деспот», тогда как прибавка эта составляет собственно титул, заимствованный из греческого языка и означающий «господарь». Другой пример: в Дании существовала некогда особая дворянско-земская должность, и лица, наследственно исполнявшие ее, носили название «дрост»; впоследствии оно обратилось в фамильное прозвание, почему в Дании встречается немало фамилий, пред которыми ставится отдельно или сливается слово «Дрост», как фамильное прозвание. У нас тоже встречается один пример обращения титула в фамильное прозвание, Так, князья Юсуповы писались прежде Юсуповы-Княжево, без прибавления княжеского титула.

В другую славянскую землю, Чехию или Богемию, проникли тоже феодальные понятия от немцев-соседей. У чехов не было сперва никаких родовых прозваний, а были только личные, которые в иных случаях, переходя от отца к сыну, а затем к внуку и правнуку, обращались в фамильные прозвания. Но со временем в Чехии и особенно в Силезии, а также и в Моравии стали прибавлять к прежним личным прозваниям прозвания, заимствованные иногда и от местностей, с прибавлением окончания «вич» или «ич», означавшего происхождение или по крови, или по месту рождения и обратившегося впоследствии и для обозначения владения каким-либо наследственным поместьем. Так, например, в Силезии владелец Митрова назывался Митрович, но когда он выстроил новый замок и назвал его по своей фамилии Митрович, то к этой прежней фамилии прибавилась еще новая, с окончанием на «ски», и затем стали называться как он, так и его потомки Митровичами-Митровскими. Подобным изменениям подвергались и немецкие, и итальянские фамилии. Так, например, фамилия Стош, обратилась в Стошович и в Стошовский; фамилия Villa-Nuova — сперва в Виланова, потом в Виланович, а затем к ней прибавилось еще прозвание Вилановский. То же было и с другой итальянской фамилией Casa-Nuova, из которой сделалась Казанович-Казановский. Оттого-то в Силезии, Моравии и в тех частях Саксонии, где когда-то жили онемечившиеся ныне славяне, попадается множество городков, замков, деревень и урочищ с окончанием на «ич», по отсутствию в немецком языке звука, соответствующего букве «ч». У нас не только в западной и южной Руси, но и в примосковских губерниях встречаются населенные местности с названием, кончающимся на «чи»; ясно, что такие названия имеют значение родовых прозваний. Такие коренные русские окончания изменились на «во», как, напр., в Орловской губернии в недавнее время стали называть село Дятковичи — Дятково. В этом увидели своего рода обрусение, не сообразив, что прежнее народное прозвание было заменено прозванием, — данным по образцам московских приказов, в противность народному говору.

У других славянских племен, не затронутых феодализмом, фамилии образовались двояким образом: или в виде простых личных прозваний, переходивших наследственно от одного поколения к другому, без всякого изменения, пли с прибавкою к ним окончания «ич», употребляемого в смысле полного русского отчества. Оттого у сербов, хорватов, иллирийцев, черногорцев, словаков встречается такое множество фамильных прозваний с упомянутым окончанием.

На Руси, совершенно чуждой феодальной закваски, фамильные прозвания по владениям вовсе не употреблялись.

Замечательно, что даже удельные князья не титуловали себя по своим княжениям. Не встречается, например, ни одной такой записи из удельной поры, в которой значилось бы: «я, князь (имя рек) Переяславский», или: «я, князь (имя рек) Ростовский». Это объясняется, конечно, тем, что удельные князья, в силу родового старейшинства, переходили беспрестанно с одного удела на другой и потому не могли утверждать за собою названия княжений и волостей и тем еще менее могли усвоить такое название за своими сыновьями и потомками. Такие названия, да и то в весьма немногих случаях, установились, как мы увидим далее, лишь по уничтожения удельной системы, т. е. когда уже не было никаких передвижений владетелей по существовавшим прежде удельным княжениям. Укажем при этом еще и на то, что из русских дворянских фамилий, внесенных в «Бархатную книгу», т. е. фамилий, принадлежавших к старейшему русскому дворянству, нет ни одной, которая происходила бы от названия вотчины или поместья. Некоторые наши историки заявляли, будто в России существовала когда-то феодальная система, но указанный нами факт лучше всего свидетельствует, что ее на Руси никогда не было, так как первым ее признаком служит существование древнего дворянства, получившего свои фамильные прозвания по поземельным владениям.

Из инородческо-княжеских фамилий в России прозвание по местностям (да и то большею частью в значении той местности, из которой они вышли в Россию, но не действительного их владения) удержали также немногие фамилии, как-то: Черкасские, называвшиеся прежде Жеженскими, вероятно, Чеченскими, а также роды князей Мещерских, Несвицких, Сибирских, Тюменских, Пелымских и Ширинских. Первоначально князья Дондуковы назывались Торгоутскими. Другие княжеско-инородческие роды приняли фамилии по прозвищам или по именам кого-либо из предков, как, например, Урусовы, Юсуповы, Шейдяковы, Шихматовы и т. д.

Впоследствии, при утверждении московского единодержавия, слияние фамильного прозвания с названием поземельной собственности до такой степени было чуждо понятиям русского дворянства, что у нас вовсе не установилось представленное жалованною, в 1785 году, дворянству грамотою право — писаться дворянам, сверх их фамилий, еще и названием по вотчинам и поместьям, тогда как подобным правом постоянно пользовалось все западно-феодальное дворянство и даже чрезвычайно дорожило им. Так поступало дворянство во Франции до последних дней своего существования. Да и потом там дорожили таким заявлением своего поместно-дворянского права, не говоря уже о подделках посредством прибавки частицы «de», иногда к самым простонародным прозваниям, тогда как эта частица должна, собственно, обозначать владельческое право на известную местность.

В домосковской Руси обращение собственного имени или личного прозвания в родовое обыкновенно совершалось придачею к первому окончания «ич». Этим окончанием обозначались в летописях целые княжеские роды: Ольговичи или Олеговичи, Ростиславичи, Мстиславичи, Изяславичи, Рогволдовичи. Таким же окончанием обозначались и родовые прозвища русских богатырей: Волгович, Попович, Чурилович, Пленкович, а также бояр, например: Кучковичи, Яруновичи, и вообще именитых людей: Бутович, Вышатич, Твердигневич, Селькович.

Такое окончание родовых прозвищ удержалось и доднесь среди коренного русского народа, где название кого-нибудь, хотя бы без крестного имени, но только по отчеству с «вичем», т. е. Семенычем, Трофимычем, Назарычем, служит знаком уважения и почета. Но Москва извела мало-помалу этот общий славяно-русский обычай. Москва, чересчур любившая умаление, выразила это стремление и в умалении как крестных имен подвластных ей людей, так и родовых их прозваний. И усечение отчества было направлено к принижению одной личности перед другою, считавшеюся «преимущей». Скажите, например: Зуболомов или Кособрюхов, и перед вами предстанут прежде всего образы современных богатырей из московского Охотного ряда. Но скажите: Зуболомич или Кособрюхович, и перед вами промелькнут облики древних богатырей Земли Русской. Русское ухо, чуткое к отзвукам родного языка и к отголоскам отечественной истории, несомненно почувствует сразу резкую разницу между русско-историческим прозванием «Мономахович» и московско-приказным прозвищем «Мономахов», которое является, так сказать, окруженным славянским именованием. Известно также, что в народных наших песнях, былинах и сказках некоторые реки, как, напр., Дон и Дунай имеют отчества: первый — Иванович, второй — Селиванович, но назовите их по-московски Дон Иванов или Дунай Селиванов, и от их дополнительных прозваний отшатнется вся поэзия: они покажутся только или служивыми, или мещанами.

Мы уже заметили, как крестные имена стали принимать уменьшительную, а затем и уничижительную форму перед лицом великих князей московских; последнее распространилось также и на отчества, а вследствие этого и на родовые прозвания. Во время господства Москвы явились, вместо Петра и Афанасья, — Петрушка и Афонька, а вместо Глебович и Васильевич — Глебов и Васильев.

Употребление личных, а затем и родовых прозваний в уменьшительной форме встречается часто у народов славянского происхождения, в особенности у чехов, но там такие прозвания имеют исключительно ласкательный смысл. На Руси родовые прозвания, в виде полного отчества на «ич», были, как замечено выше, выражением уважения и почета, но под влиянием московского духа начали придавать отчеству уменьшительную или собственно уничижительную форму усечкою от полного отчества окончания «ич».

Это доказывается тем, что самые великие князья продолжали, по-прежнему, «вичить» и самих себя, и своих сродников, а также «вичили» и тех лиц, которые пользовались их особенною милостью. Холопы «вичили» постоянно своих господ, а простые люди — знатных особ. Мало того, в московских отписках «вич» прибавлялся в знак почета к таким иноземным фамилиям, которые собственно не имели такого окончания. Так, напр., знаменитые литовские фамилии Радзивил, Сапега, Довгерд писали в Москве: Радзивиловичи, Сапежичи, Довгердовичи, так как с представителями этих фамилий, по их политическому положению на их родине, приходилось обращаться почтительно и, выражаясь по-старинному, «не задирать их». Но в тех случаях, где Москва могла действовать без опаски, она в сокращении родовых прозвищ старалась выразить принижение подвластных ей лиц. Примеры такого принижения видны, между прочим, из того, что гетману Хмельницкому делались не раз из московских приказов замечания, что он «непристойно величается», прописывая в ссылках с Москвою свое отчество с «вичем», а малороссийские фамилии на «ич» подвергались там, тоже в виде умаления личности, урезыванию. Так, в московских столбцах, в исходе XVII века, гетмана Самойловича писали только Самойлов; другие малороссийские фамилии, например: Мокриевич, Домонтович, Якубович, Михневич обращались под пером московских приказных в Мокриев, Домонтов, Якубов, Михнев.

Старославянское окончание «ич» обратилось в исходе XVI века в особую чрезвычайную награду, так как сам государь указывал, кого следует писать с «вичем». Первые такого рода награды встречаются со времени упрочения московского единовластия. Продолжались же они и при царе Петре, который в 1697 году дозволил князю Якову Федоровичу Долгорукову писаться с «вичем», а в 1700 году пожаловал такою же милостью и именитого человека Григория Строгонова.

В Великом Новгороде, до подчинения его Москве, удерживалась старинная славянская форма родовых прозваний в виде полного отчества, но Москва сокращала их по-своему, желая принизить «величавых мужей» новгородских. То же было и в Пскове, где в начале XVI столетия являлись, между прочим, следующие боярские фамилии: Строиловичи, Казачковичи, Дойниковичи, Райгуловичи, Ледовичи и Люшковичи, обратившиеся под влиянием Москвы в Строиловых, Казачковых, Дойниковых, Райгуловых, Ледовых и Люшковых.

В царствование императрицы Екатерины был составлен список тех весьма немногих, впрочем, лиц, которых в правительственных бумагах следовало писать с «вичем». Когда же при печатании «чиновной росписи» возник общий вопрос, как в этом случае поступить с отчествами, то в ответ на это последовало такое распоряжение государыни: особ первых пяти классов писать полным отчеством; лиц от шестого до восьмого классов включительно — полуотчеством, а всех остальных — без отчества, только по именам.

Обыкновенно фамильные окончания на «ев», «ов» и «ин» считаются у нас признаком русской или, точнее говоря, великорусской народности. Это, однако, очень ошибочно уже потому, что таким же признаком отличаются все цыганские родовые прозвания, большинство татарских и весьма много еврейских. Однако после сказанного нами нельзя, как кажется, не признать, что указанные окончания, как установившиеся «административным порядком», не имеют вовсе такого значения, какое им обыкновенно придается, и что существующие с этими окончаниями фамилии сложились собственно по образцам, преподанным московскими дьяками и приказами. Caм же великорусский народ удержал, как мы заметили выше, доныне старинный обычай, и среди него ни один простолюдин не окликнет и не назовет другого ни Ивановым, ни Харитоновым, ни Пахомовым, а назовет его Иванычем, Харитонычем, Пахомычем, если только он не пожелает принизить перед собою в зове или в разговоре того, к кому он обращается. Народ наш доныне сознает истинный смысл старомосковской выдумки. Так, например, по освобождении крестьян из крепостной зависимости, они стали называть свою братию с «вичем». Случалось так, что, например, помещик, Петр Петрович, стоя на крыльце, зовет мужика: Иван Семенов! А крестьяне, подхватывая этот зов, изменяют его так: «Ступай сюда, Иван Семеныч! Петр Петров тебя зовет!» Им, конечно, было приятно отплачивать «преимущему» перед ними человеку таким казенным способом за свое прежнее принижение.

У нас обыкновенно считают фамилии на «ский», «цкий» и «ич» польскими, но это ошибочно. Во-первых, есть множество коренных русских фамилий, и даже среди великорусского православного духовенства, оканчивающихся на «ский» и «цкий». Если же среди него не встречается вовсе фамилий, окачивающихся на «ич», то это происходит оттого, что фамилии среди духовенства, производимые от отчества или от разных прозваний, заменявших их, употреблялись без «ич», только как полуотчество. Во-вторых, у поляков нет вовсе фамилий, оканчивающихся на «ский» или «цкий», а есть только фамилии, оканчивающиеся, согласно общим свойствам их языка, на «ski» или «cki», т. е. без «и» краткого. В-третьих, наконец, русские фамилии, оканчивающиеся на «ский» пли «цкий», пишутся так только в силу позднейшего русского правописания. В старое же время никогда, например, не писалось: Одоевский, Оболенский, Волконский, а писалось: Одоевской, Оболенской, Волконской. Таким образом, часто встречающиеся одинаковые, как у русских, так и у поляков, родовые прозвания следовало бы писать различно. Например: Островской, Красовской, Краевской, Добровольской, Залеской, Заблоцкой, Левицкой, — последние две фамилии, если они русские, правильнее писать: Заблотской и Левитской, — будут фамилии чисто русские; но те же самые фамилии, написанные: Островски, Красовски, Краевски, Добровольски, Залески, Заблоцки, Левицки, будут фамилии чисто польские. Приведем еще в пример фамилию Шубинский. Написанная таким образом она может считаться и русской, и польской. Если же она только польская, то ее следует, согласно условиям польского произношения, писать — Шубиньски; если же русская — Шубинсккой, а, наконец, для полнейшего ее обрусения можно перенести ударение на первый слог и тогда выйдет Шýбинской. То же самое можно сказать и о фамилии Семевски, Семевский и Семевской, Полонски, Полонский и Полонской и о многих других.

В настоящее время видимое обрусение польских фамилии производится чаще всего очень просто, а именно: обращением мягкой польской буквы «н», т. е. «нь», поставленной перед окончанием «ский», в твердую. Напр., написанная таким образом известная фамилия «Oginski» произносится по-польски Огиньски; в русском же произношении она обращается в Огинский и может явиться еще в более обруселом виде, если начать писать ее — Огинской. С своей стороны, и поляки ополячивают русские родовые прозвания очень легко применением их к польскому выговору, вследствие чего иная, вполне русская и даже православно-семинарская фамилия обращается в чисто польскую. Так, например, они пишут и выговаривают фамилию Введенской — Wiedenski — Веденьски, Воскресенской — Воскресеньски и т. д. В других случаях русская фамилия ополячивается лишь перенесением ударения с последнего слога на предпоследний; так, русская фамилия Шаховской может быть обращена в чисто польскую фамилию Ша'ховски.

Бывают иногда странные совпадения по случаю одинаковости между русскими и польскими фамилиями. Так, во время польского восстания в 1863 году, явились поляки-довудцы, напомнившие известных представителей тогдашнего русского театра. Такими довудцами были: Островский, Шумский, Садовский и Тарновский. Вдобавок к этому, у поляков есть в настоящее время проживающий в Париже драматический писатель Островский. По-настоящему же русскую фамилию Островский, очень употребительную в нашем духовенстве, должно писать и произносить — Островской, а не Островский. У нас так много кричат об обрусении, а, между тем, ополячивают коренных русских людей по одному из главных признаков — по родовым прозваниям, и можно сделать немало такая указаний, какие мы сделали относительно прозвания Островский.

Происходит также обрусение польских родовых прозваний еще и вследствие изменения находящихся в них гласных букв применительно к русскому произношению тех слов, от которых произведена фамилия. Так, фамилия Пиотровский — от собственного имени Piotr — Петр — обращается у русских в Петровского, а Домбровский — от слова dabrowa, т. е. дубрава, — в Дубровского. Сочувственники покойного Достоевского, желая обрусить вполне его прозвание, называют его «Достóевской», между тем как фамилия его, по происхождению чисто польская, должна быть произносима — Достоевски.

Всего же легче обрусение какого-нибудь иностранного прозвища производится у нас совершенным его искажением на русский лад. Так, солдаты называли известного некогда по своей храбрости генерала Бистрома — Быстровым, а Паскевича, которого они называли сперва Пашкевичем, обрусили в Вашкевича. В исходе XVII столетия выехал в Москву какой-то служилый немец Гундрет-Маркт. Так как первая. его фамилия была неудобна для русского выговора, то она и не вошла в употребление, но зато вторая фамилия как нельзя лучше поддавалась полному обрусению посредством выпуска из нее буквы «т» и прибавки окончания «ов». И действительно, при обрусении сыновей этого Гундрета-Маркта первое их прозвание было вовсе оставлено, а второе обратилось в Марков, т. е. в фамилию, по-видимому, чисто русского происхождения.

Приведем другой пример. В начале прошлого столетне (1701–1707 г.) жила в Москве жена доктора Пагенкампфа. По смерти мужа, она поступила в актрисы, и фамилии ее стали писать Поганкова. По матери стали так звать и ее сыновей, потомство которых существует и ныне под искаженным на русский лад прежним немецким прозванием, и, конечно под фамилиею Поганковых, чисто русскою по звуку и по окончанию, никак не придет в голову предполагать представителя чисто немецкой фамилии Пагенкампф. Встречается, еще и третий, подходящий к тому пример. При Петре Великом в числе служилых иноземцев находился немец Гаррах, которого переделали в Горох, а затем в Горохова, и от его фамилии получила свое название одна из петербургских улиц — Гороховая, на которой был дом упомянутого Гарраха или Гороха.

О других подобных изменениях разных иностранных фамилий, а также о замене их совершенно русскими новыми фамилиями среди древних русских дворянских родов, мы будем говорить в одной из следующий статей, озаглавленной: «Слияние иноземцев с русскими», а теперь заметим, что многие иностранные фамилии, оканчивающиеся на «о» и «и», очень легко поддаются полному обрусению. Так, живший некогда в Петербурге итальянец Баско обратился в Баскова, а другой итальянец Вавили — в Вавилина; знаменитый наш живописец Брюло писался Брюловым. Подобному легкому обрусению подверг свою фамилию известный некогда ректор харьковского университета Дегур, обратившись в Дегурова, а другой француз, живший в Москве, обрусил себя еще более замысловато. Написав свою фамилию Souchard навыворот, он получил слово «Драшус»; когда же он к этой переиначке прибавил окончание «ов», то оказался совершенно русским человеком по фамилии — Драшусов. Подверглась замечательному обрусению и одна старинная немецкая фамилия Кос-фон-Дален, обратившись в Козодавлева.

Бывали и другие еще превращения иностранных фамилий на русский лад. Так, один ярославский помещик, большой руки шутник, живший в начале нынешнего столетия, вздумал отпускаемым им на оброк крепостным людям давать фамилии известных лиц, бывших близких Наполеону I. Так, в выдаваемых при этом случае на жительство паспортах он, например, писал: «крепостной мой дворовый человек Ермил Ерофеев, сын Даву, или Фуше, или Бернадот, отпущен мною для прокормления себя работою» и т. д. Забавляясь этим, он, между прочим, наименовал одного из своих отпущенников на оброк Коленкуром — фамилиею известного французского посла при русском дворе; но впоследствии, при перемене этого паспорта в Москве управляющим помещика, никогда, быть может, ничего не слышавшем о Коленкуре, этот новый Коленкур обратился в Коленкорова, и если когда-нибудь потомство его прославится, то генеалогам трудно будет отыскать истинное происхождение такой фамилии.

Что касается родовых прозваний, оканчивающихся на «ич», то таких коренных польских фамилий осталось очень немного. Всего же чаще встречаются такие фамилии у южных славян, не имеющих к Польше никаких отношений, кроме общего племенного родства, как и с Русью. Обреновичи, Стояновичи, Бранковичи, Ненадовичи, Миятовичи — коренные сербские фамилии, Гардашевичи, Таловичи, Соколичи — фамилии боснийских бегов. Патриновичи, Алтимановичи, Беголичи, Столкевичи еще в отдаленные времена управляли Герцеговиною. В областях, бывших некогда подвластными Польше, окончание родовых прозвищ на «ич» считается даже признаком русского происхождения. Там среди издавна ополячившегося шляхетства встречаются, например, такие фамилии: Данилóвич, Сидорóвич, Ванькóвич. Что фамилии эти русские, а не польские, доказывается уже тем, что у поляков нет собственных имен ни Данило, ни Сидора, а есть Даниель и Изидор, а также нет вовсе уменьшительного имени Ваньки, каким назывался какой-то зашлый в Литву русский князь, родоначальник Ваньковичей, а фамилия Сидоровичей происходит от русского посла Сидорова, бывшего в начале XVI века в Вильно и там оставившего свое ополячившееся потомство. К ополячившимся русским фамилиям принадлежат и такие знаменито-магнатские польские фамилии, как Тышкевичи и Ходкевичи. Знатные некогда польские паны Немиричи были, чисто новгородского происхождения.

Названия русских городов входят также в великорусские родовые прозвания, в смысле уроженца или обывателя какого-нибудь города и притом в старинном значении слова «город», под которым подразумевались не только самый город, но и подлежавшая его ведению область или уезды. Так, например, от названия жителя города Волхова болховитин — произошла фамилия Болховитинов, от города Веневы — веневитин, а от него прозвание Веневитинов, от Твери — тверитянин — фамилия Тверитянинов. Встречается и другой способ производства родовых прозваний от названия городских жителей городов, как-то: Туляков, Ярославцев, Ростовцев, Пошехонов, Казанцев и т. д. Такого рода прозвания особенно распространены среди великорусского купечества.

Слова, от которых производились в прежние времена русские фамильные прозвания, были чрезвычайно разнородны. Кроме имен собственных, и в обыкновенной, и в уменьшительной, и в уничижительной форме, употреблялись названия разных предметов, иной раз даже и отвлеченных, а также личные прозвища и клички, преимущественно насмешливые, нередко лишенные всякого смысла в применении к нынешнему русскому языку. Нужно также сообразить, сколько к коренному великорусскому населению прибавилось иноплеменной смеси. Если, например, совершенно исчезли торки и печенеги, то все же они могли оставить более или менее слов из своих языков, и эти слова, обратившись в местные выражения, могли послужить корнем для русских родовых прозваний. В числе местных названий разных предметов, — названий, послуживших для того же самого, — есть множество слов, не употребляемых в общерусском разговорном языке. Многим ли из коренных русских известно, что, например, в некоторых местностях Владимирской губернии вода называется «валакша»? В некоторых местностях Тверской губернии «верека» значит плохая лошадь, «кляча», а в иных «вьятка» или «вятка» — клин земли, вдающийся в чужую землю, а «друзги» — хмель, На языке офеней — «дубас» означает сарафан. Между тем от таких слов произошло очень много родовых прозваний, встречающихся ныне у нас во всех сословиях, почему иные фамилии, как кажется, не имеют никакого смысла, который, однако, таится в них.

Сверх того, в Восточной Руси повелся и такой еще обычай. Из боязни чар и волхвований, при которых нужно было знать крестное имя того, на кого они направлялись, русские люди старались скрывать это последнее, так что нередко, — как это было, напр., с одним из любимцев царя Алексея Михайловича, оружейничим Богданом Матвеевичем Хитрово, крестное имя которого Иов, — сделалось известным только по смерти носившего его. Крестные имена в Москве очень часто заменялись не только другим христианским, но и татарскими, например, Булат, Мурат, Ахмат, так что и от таких подставных имен производились полуотчества, обращавшиеся потом в родовые прозвания людей, чисто русских по происхождению.

Были еще у нас в старину, ныне почти вышедшие из употребления, родовые прозвания на «во» или еще реже на «аго». Как образовывались прозвания с такими исключительными окончаниями, мы с точностию сказать не можем, но, насколько мы могли заметить из родословных росписей, повод к тому мог быть следующий. Положим, кто-нибудь носил личное прозвание Благой. Сын его назывался Благов, но если у этого последнего был сын, имевший то же крестное имя и такое же отчество, как его отец, то он, в отличие от этого последнего, прозывался Благово и передавал это прозвание своему потомству, Вследствие этого возникли прозвания: Хитрово, Дурново, Хромово, причем иной раз окончание «ов» обращалось в «аго».

Из существующих доныне княжеских фамилий, происходящих от Рюрика, только пять родов носят прозвания, заимствованные от удельных княжений, а именно: Мосальские, Елецкие, Звенигородские, Ростовские и Вяземские. Девять родов: Барятинские, Обленские, Шехонские, Прозоровские, Вадбольские, Шелешпанские, Ухтомские, Белосельские и Волконские приняли прозвания по принадлежавшим их родоначальникам вотчинам, но не по княжениям. Что же касается присоединенной к фамилии Белосельских фамилии Белозерских, то эта последняя давно уже не была родовою; но при учреждении одним из князей Белосельских командорства мальтийского ордена в России император Павел повелел ему, как старшему в роде князей Белозерских, именоваться и этою неупотреблявшеюся уже фамилиею. С своей стороны, московские государи не любили таких родовых дополнений. Так, царь Алексей Михайлович запретил князьям Ромодановским писаться, как старшим в роде князей Стародубских, общим их родовым прозванием, т. е. князьями Стародубскими, находя, что оно «не пристойно». По поводу такого запрета князь Григорий Григорьевич Ромодановский написал царю следующее челобитье.

Подобным взглядом Москвы, желавшей сгладить воспоминания о родовом старейшинстве Рюриковичей, быть может, и объясняется то, что большая их часть освоила себе фамильные прозвания не по княжениям, а по личным прозваниям своих предков. Большая часть прозваний представителям княжеских родов, взамен наименований их по наследственным уделам, была дана великим князем Иваном III Васильевичем, так усердно истреблявшим удельные княжения. К числу таких фамилий, кроме уже вымерших, принадлежат ныне князья: Горчаковы, Долгоруковы, Щербатовы, Бабичевы, Путятины, Щетинины, Засекины, Солнцевы, Дуловы, Крапоткины, Гагарины, Хилковы и Репнины. Без всякого сомнения, Москве, установившей в Восточной Руси единое великое княжение, должно было казаться «непристойным», если представители этих родов своими прозваниями напоминали ей о прежнем существовании старейших великих княжений: Черниговского, Смоленского, Рязанского и Ярославского. Хотя князья Ростовские и напоминали своею фамилиею о знаменитом некогда княжении Ростовском, но такое прозвание как бы ослаблялось приложением к каждой ветви этого дома особых прозваний по личным прозвищам родоначальников. Князей Ростовских в Москве собственно не было, но были существующие и доныне отдельные их отрасли, а именно: князья Лобановы, Касаткины и Щепины, с присвоением к каждой из этих отраслей общего, как бы только дополнительного прозвания. Удержание же названия Ростовских может быть объяснено тем, что при уступке Ростова Москве князья Ростовские выговорили себе и своим потомкам право, чтобы по приезде их в Ростов они были там встречаемы с особыми почестями, как владетельные князья, что и продолжалось до Екатерины II, отменившей такие встречи. Дозволенным почетным отчеством, в виде родового прозвания, т. е. отчеством с окончанием на «вич», воспользовалась одна только отрасль дома Рюрикова. Роман, сын ярославского князя Василия Дмитриевича, построивший город Романов, имел несколько сыновей, дети которых стали писаться Романовичами, но вскоре род их прекратился, и после того в московской Руси ни княжеских, ни дворянских родовых прозваний с окончанием на «вич» уже не составлялось, так как окончание это при отчестве сделалось уже особою почетною наградою.

Из дворянских фамилий, происшедших от Рюрика, одни только Ржевские удержали прозвание по их польской вотчине. Остальные же приняли прозвания по прозвищам их родоначальников или по их отчествам, как, например: Татищевы, Судаковы, Аладьины, Дмитриевы-Мамоновы, Цытлетевы, Ильины, Ивины, Березины, Осинины и другие.

Потомки великого князя литовского Гедемина получали в Литве фамильные прозвания по их владениям, за исключением лишь князей Корнатовичей-Курцевичей, но по переселении некоторых из них в Москву потомство их начало получать разные личные прозвища. Одни из этих прозвищ прошли бесследно, а другие, как прозвища Голица и Курака, обратились в родовые прозвания и ныне существующих княжеских фамилий Голицыных и Куракиных.

Чтобы дать некоторое понятие о том, какие загадочные фамильные прозвания могли возникнуть из личных прозвищ, встречаемых не только в так называемом простонародьи, но и в древних дворянских родословных, мы укажем на некоторые из них. Так, кроме прозвищ, заимствованных от каких-либо внешних признаков, как наприм.: Кривой, Немой, Одноглаз, Хрипун, или каких-либо внутренних свойств, например: Глупый или Умный, встречаются в летописях и такие прозвания: «Умойся грязью», «Собачья рожа», Швих, Шист, Кудекуша, Сыдавный, Киберь, Ничика, Нешта, Сандырь, Силеха, Псище, Волкохищенная Собака, Ляпун, Дубовый Нос, Свистун Неблагословенный, Еропка, Шква, Услом. Один из князей Ярославских носил прозвище Кнут. От него пошли князья Кнутовы, ныне уже не существующие. Позднее в Москве носил родовое прозвание тоже Кнутов один шведский выходец Кнутсон.

Непристойные родовые прозвания изменяли в отдельных случаях довольно просто.

В 1826 году, в Учреждении Генерального Штаба, между прочим, сказано было: «если кто из принятых рекрут будут иметь прозвища непристойныя, о тех писать в полках, как к жалованью, так и во всех списках и перекличках отчеством», или по заведенному в Москве порядку только полуотчеством: как Федосеев, Карпов, Лукин и т. д., и некоторые из таких прозваний обратились в родовые. Звучащие ныне грубо для современно-образованного уха фамилии, а также относящиеся к каким-либо некрасивым внешним признакам или неприглядным внутренним качествам, считаются у нас обыкновенно простонародными — «мужицкими», но это не совсем верно. Действительно, среди простонародья такие родовые прозвания, как Синебрюхов, Вороватов, Пьяницын, встречаются гораздо чаще, чем среди дворянства, но, тем не менее, не только простота, но и грубоватость фамилии вовсе не свидетельствуют еще о темноте и недавности ее происхождения. Если же теперь среди нашего дворянства не встречается слишком грубых и даже не совсем приличных фамильных прозваний, то это происходит оттого, что по мере развития в нем образования некоторые не совсем удобные фамилии мало-помалу заменялись другими.

Есть родовые прозвания, в которых коренное слово принимается не в том значении, в каком оно бывает здесь применено. Так, например, существует старинный дворянский род Свиньиных. Здесь неблагозвучное коренное слово употреблено не в общепринятом, но, так сказать, в военно-техническом смысле. Предок этого рода действительно назывался Свинья, но без всякого уподобления личности его к этому животному. В числе воевод великого князя московского Василия Темного был один, который при встрече с татарами построил свою рать в таком порядке, в каком становятся свиньи, защищаясь от производимых на них в лесах нападений. Он одержал над татарами победу, и это доставило ему, в награду его военачальнической доблести, прозвание Свиньи. Такая награда в наше время, конечно, немыслима.

Надобно также заметить, что сама по себе громкая фамилия не всегда ручается за древность и знатность происхождения того, кто ее носит. Так, и среди купечества, и среди мещанства, и среди крестьянства встречаются такие именитые фамилии, как Салтыковы, Воронцовы, Бутурлины, Шереметевы и многие другие. Это преимущественно произошло оттого, что в прежнее время выходившие на волю крепостные люди принимали очень часто фамилию своих господ, особенно если эти фамилии были общеизвестны и громки.

В прежнее время наше простонародье, как мы уже сказали, не имело вообще родовых прозваний, и когда представлялась надобность для определения таким способом какой-либо личности из их среды, как, например, при записке в купечество, в мещанство или в ремесленное общество, то личность их определялась только крестным именем и полуотчеством, обращавшимся обыкновенно в фамильное прозвание, если о таковом не заявлял сам новик. Если же, несмотря на такое заявление, в гильдии или мещанском обществе было уже другое лицо с таким же именем и полуотчеством, то вступающий получал особое прозвание, так называемую «приватную» фамилию, под которою он и вел торг или справлял свое ремесло. При этом русские ремесленники принимали иногда иностранную фамилию, с тем, чтобы впоследствии, в качестве хозяина какой-нибудь мастерской, казаться по прозванию немцем или вообще иностранцем и в силу этого пользоваться большим вниманием и доверием со стороны заказчиков и покупщиков, которые обыкновенно предпочитают немецкую работу русской и русским товарам иностранные.

Несколько лет тому назад в Петербургском окружном суде разбиралось подобное дело, а именно: о присвоении каким-то крестьянином Ярославской губернии фамилии Викторсон. На суде коренник-ярославец заявил, что он принял эту фамилию с тем, чтобы, торгуя папиросами, казаться иностранцем. Подобного рода присвоение русскими людьми чужестранных фамилий весьма близко подходит к означению на прежних вывесках мнимого чужеземства, как, например: «портной мастер Дубиносов из Парижа».

Вообще по фамильным прозваниям отличить национальность бывает трудно. Например, в старинных наших актах встречаются часто русские прозвища людей, которые по происхождению не были вовсе русскими. Так, при патриархе Никоне в числе его «домовых» людей был выкрещенный еврей, называвшийся Афонасьев. В XVII веке в Москве были: голландец Лунев, англичане: Юрьев и Иванов, и немец Игнатьев. В одном из договоров нашего правительства с калмыцкою княгинею Тайшиною, заключенном в 1737 году, встречаются такие прозвания калмыцких «зайсангов»: Батуменко, Дешизасон, Амур Добрицын, Тюря, Чидор. Такие прозвания с постановкою на некоторых из них соответствующего ударения могут быть применены и к малороссу, и к французу, и к великоруссу, и к англичанину, и к венгерцу.

Вопрос о фамильных прозваниях в России, рассматриваемый с исторической точки зрения, должен главным образом, по самому его ходу, применяться преимущественно к дворянской среде не только потому, что относительно ее имеется более сведений, но и потому еще, что способ установления в ней родовых прозваний отразился и на прочих сословиях, так как первообразом в этом случае служило дворянство или, говоря иначе, преимущее сословие.

Древнее наше дворянство составилось большею частью из иностранных выходцев. Явление это до того было обыкновенно, что при составлении, в царствование Екатерины II, общей формы для родословной росписи по шестой части дворянской родословной книги, — части, предоставленной древнему русскому дворянству, признано было наиболее удобным начать эту форму с такой рубрики: «выехал в Россию оттуда-то при великом князе таком-то». Такое означение применялось к родоначальнику каждой древней русской дворянской фамилии, и действительно, бóльшая часть нашего «коренного» дворянства — не местного, а иноземного происхождения, премущественно татарского, почему многие фамилии, хотя по окончанию и чисто русские, но, тем не менее, носят на себе татарскую тамгу в коренном слове.

Выше было уже сказано, что в одной из моих статей, под заглавием: Слияние русских с иноземцами, я указывал, как на замечательную особенность, на чужестранное происхождение наших отечественных знаменитостей, хотя и с чисто русскими фамильными прозваниями, но ведущих свое начало по мужскому колену от иноплеменных родоначальников. Поэтому теперь будут следовать только новые, не сделанные прежде указания.

В некоторых, по-видимому, чисто русских фамилиях сохранились следы чуждого происхождения. Так, например, фамилия Муханов есть ничто иное, как только татарское имя и татарский титул, слитые вместе — «Му-хан», с прибавкою окончания «ов». То же следует сказать и о фамилии Бибиков: в ней слог «Би» — собственное имя, а «бик» — то же, что «бек», т. е. мурза, тоже с прибавкою «ов», вместо «ович». Другие иноземные фамилии переделались на русский лад до неузнаваемости. Венгерская фамилия Батугерд обратилась в фамилию Батурин. С другой, тоже венгерской, фамилией произошло еще более замечательное превращение. Родоначальник ее Калаш в России обратился в Калашева, а потом в Калачева и даже в Колачева, так что, по-видимому, в ее чисто русском происхождении не представляется никакого сомнения. С невестою великого князя Ивана III Васильевича Софиею Фоминишною Палеолог приехали в Москву из Рима немало италианцев и греков. Один из них, уроженец Флоренции, назывался Ciceri, по итальянскому произношению Чúчери, — а в Москве окончание его фамилии несколько изменилось прибавкою букв «нъ» и вышел Чичерин. Другой из спутников царевны грек или, вернее, тоже италианец, прозывавшийся Кашкини — вероятно Кассини, был записан в Москве под прозванием Кашкина. Потомство их обоих доныне существует среди древнего и известного русского дворянства: одного — под фамилиею Чичерины, а другого-Кашкины.

В половине XVII столетия приехал в Москву и остался там на постоянное житье английский врач Фома. Он имел сына, называвшегося полуотчеством «Фомин сын», но оба эти слова потом слились, и из них составилось родовое прозвание Фоминсын или, по более удобному для русских произношению, Фаминцын. Около того же времени жил в Москве другой англичанин, по фамилии Burness, т. е. Бернс, которая писалась по-русски Бурнес; сын его назывался уже Бурнесов или Бурнашов, по-видимому, вполне русскою фамилиею и даже с некоторым татарским оттенком. Еще большему обрусению подверглись на Руси известная английская фамилия Гамильтон и немецкая фамилия Левенштейн, представители которой называются ныне Левшины.

В первых поколениях они удерживали свое немецкое, несколько сокращенное прозвание Левштейн или Левштин, а потом из этой переиначки присвоили себе как будто уже чисто русское прозвище от слова «левша». Что же касается фамилии Гамильтонов, то сперва она писалась Гамантов, потом Гаматов и, наконец, обратилась уже в донельзя русскую — Хомутов. Подверглись в России переделкам и другие иностранные фамилии: французские и итальянские. Так, потомки выехавшего в Россию из Франции какого-то пушкаря de Richmond обратились в прежних отписях в Деримонтовых, а потом еще проще — в Дермидонтовых. Потомки итальянского инженера Градинеско-Марини, устроившего при взятии Казани царем Иваном IV подкоп, решивший судьбу этого города, имеют ныне чисто русское прозвище — Мáрины. Переделана была в Москве и фамилия маркграфов Мейссеснских. В прежнее время Мейссен назывался Мисниею, а приехавший, в 1425 году, один из маркграфов Мисницких обратился в Мышиицкого, а потом в Мышецкого, причем титул маркграфа был заменен титулом князя. Замечательно, что потомок, в восьмом колене, этого немецкого маркграфа — кнзяь Андрей Мышецкой — знаменитый старец Досифей — был одним из самых ярых поборников русского церковного раскола. Отрасль императорско-византийской фамилии Комиенов обратилась у нас в исходе XV столетия в Комриных или Ховриных, а затем, — по прозвищу одного из предков уже в России «Голова» — существует ныне под прозванием Головиных. Представители другой, тоже императорско-византийской фамилии, Ласкарисы, обратились в Ласкиревых. Молдавская фамилия Хераско сделалась русской посредством прибавки к ней окончания «ов». Переиначке в русское ныне родовое прозвание подверглось и грузинское слово «Лашкаръ», т. е. волк, обратившись в фамилию Лашкарев.

Одна из знаменитейших средневековых итальянских фамилий, по преданиям, а потом и по рукописным источникам дала свое название одному из примосковских городов. Сохранилось известие, что один из представителей родов Колонна, из которых были и папы и кардиналы, переселился в XIV или XV веке в Москву, и так как по-латыни Colonne — столб — называется Columna, то он основанный им близ Москвы поселок назвал этим латинским именем, которое и обратилось в название Коломна, а от названия этого города произошло, в смысле уроженца Коломны, ныне совершенно уже русское родовое прозвание Коломнин.

В иных случаях потомки одного и того же иноземного выходца существуют в России под разными совершенно русскими фамилиями. Так, потомки немца Дола носят ныне следующие родовые прозвания: Свечины, Яхонтовы и Левашовы. Потомки выехавшего в 1425 г. в Москву литовца Лаховича разделились на две отрасли, из которых одна носит прозвание Лихачевы, а другая — Краевские. Потомки пленного немецкого барона фон-Икскюля именуются Соковниными, потомки другого немца — Пупковыми, а третьего — Протопоповыми. Встречаются и более простые переиначки немецких обрусевших фамилий. Так, фон-Менгдены в XVII веке писались Фомедин, фон-Берланд — Фонбереланов, фон-Визен — Фонвисин. Подвергались часто изменению и коренные русские фамилии Так, фамилия Мироновых обратилась в Нероновых.

Добавим к этому, что у нас под видом великорусских фамилий, как по их окончаниям, так в иных случаях и по созвучию, существует более 50 мордовских фамилий с княжеским титулом. К таким фамилиям принадлежат, между прочим, Фамилии: Енгалычевы, Бедашевы, Еникеевы, Акчурины, Аганины, Булушевы, Утешевы, Кудашевы, Деевы и другие. Что же касается их княжеского титула, то он явился потому, что с XVI века государи московские, побуждаемые ревностью к обращению магометан в православие, приказывали принявших крещение татарских мурз и мордовских «панков» именовать князьями. Особенно это было в большом употреблении при царе Алексее Михайловиче. В прежнее время таких прибавок не было, и, например, потомки татарского царевича Бахмета стали писаться просто Бахметевы, а потомки татарского мурзы Тюфменя — Тихменевы,

О переиначке русских фамильных прозваний иностранцами излишне было бы вообще говорить, но встречаются некоторые особенности, имеющие историческое значение. Так, во времена Ивана Грозного в числе русских отъезжиков из Москвы были Барановы, татарского происхождения, предки нынешних русских графов Барановых. Один из них удалился в Эстляндию, где потомки его, сделавшись немцами и лютеранами, удержали свое прежнее родовое прозвание, с прибавкою к нему немецко-дворянской частицы «фон». Туда же отъехал один из представителей известного в ту пору боярского, но не княжеского рода Вельский. Потомство этого отъезжика существовало там еще в сороковых годах нынешнего столетия, а, может быть, существует и доныне, под именем баронов Бильских. Потомки отъехавшего в Польшу, но время междуцарствия, боярина Салтыкова отбросили там окончание «ов» и пишутся ныне Солтык. Около той же поры немало (шло русских отъезжиков и в Швецию. Там одни из них, Высоцхой или, правильнее, Высотской, присоединил к своей прежней русской фамилии немецкую фамилию Гохмут, которую и поставил перед русскою. Другой отъезжик, Бутурлин, стал писаться Butterlin, а из прочих отъезжиков Аминовы, Калягины и Пересветовы, — последние, по преданию, потомки известного витязя-инока Пересвета, — будучи причислены к шведскому дворянству, сохранили свои русские фамильные прозвания. Один из русских выходцев в Польшу носил личное прозвище «Враг»; потомки его стали носить там фамилию Вражских или Врасских. Надобно, впрочем, заметить, что один из Врасских, которым силезские геральдики придают русско-княжеское происхождение, возвратился в свое древнее отчество, не позже половины XV столетия. Недавно фамилия Врасских передана была представителям старинного русского рода Галкиных. Во время стрелецких бунтов один из князей Черкасских ушел из Москвы в Угорскую Русь, где потомки его, существующие доныне, носят фамилию Духковичи, а один из них пользуется известностью, как руссинский писатель. Один из русских отъезжиков в Польшу Юрлов получил в 1525 году от Сигизмунда II фамилию Плещевич, а другой, но прозванию Веревкин, к своей русской фамилии присоединил прозвание Шелита, от имени поместья, пожалованного ему королем Сигизмундом III. Когда один из потомков известного князя Андрея Курбского, отъехавшего в Литву при Иване Грозном, возвратился на родину, то настоящее его родовое прозвание, заимствованное от находящегося в Ярославле губернии села Курби, неизвестно почему обратилось в прозвание Крупский. Этот князь, считающийся по разрядным книгам и другим приказным бумагам последним в своем роде, известен тем, что был бит кнутом за то, что убил жену. После того нигде не встречается прозвании ни князей Курбских, ни князей Крупских, но в начале сороковых годов к профессору или академику Устрялову явился какой-то молодой человек, выдававший себя, по имевшимся у него бумагам, за князя Курбского или Крупского, потомка упомянутого князя Андрея. В северо-западном крае доныне существует княжеская фамилия Крупских, но насколько мне известно — она не имеет никакого отношении к князьям Курбским и к тому князю, который возвратился в Россию под прозванием Крупский.

Употребление в России двойных фамилий во второй половине XVI столетня становилось все реже и реже, так как постепенно устранялась вызывавшая их прежде причина, т. е. неокончательное установление родовых прозваний, когда каждое семейство выделялось обыкновенно особняком из общего рода и усвоивало себе отдельное прозвание или по какой-либо кличке, или по отчеству, сохраняя, однако, иногда для поддержания связи со своими однородцами и общее родовое прозвание. Очень часто такое прозвание заменялось каким-нибудь искаженным именем, несмотря на то, что употреблявший его имел уже прозвание. Так, в конце XV века один из Челядиных постоянно писался «Яковля». Иногда для определения происхождения делались особые пояснения, например: «Ляцкой из рода Кошкиных». Чтобы познакомить наших читателей с разветвлениями по особым фамильным прозваниям одного и того же рода, мы приведем здесь следующий пример.

По московским родословным книгам, выехавший в начале ХIII века в Новгород некто Михайло имел прозвание Прушанин или Прушанич, что, конечно, указывает на его происхождение из Пруссии или же из так называвшегося в то время в Великом Новгороде «прусского конца». Его единственные сын, внук и правнук означены в родословных без всякого прозвания, которое, по всей вероятности, оставалось то же самое, какое носил Михайло. Когда же у него оказалось двое, хотя и разноименных сыновей, то каждый из них получил особое прозвание: старший сын назывался Мороз, а младший — Туша. От Мороза уже в Москве пошли Морозовы, из которых один, по имени Борис, имел сына Василия, по прозвищу Тучко, а другого — по прозвищу Брюхо. Сыновья этих Морозовых стали писаться различно: одни Тучко-Морозовыми, а другие — Брюхо-Морозовыми. Но впоследствии Тучко-Морозовы откинули свое прежнее родовое прозвание и стали писаться только Тучковыми. Одновременно с этим и в потомстве Туши стали изменяться родовые прозвища. Одни из представителей этого потомства, оставив фамилию Морозовых, стали писаться по последующим прозваниям членов рода Морозовых: — Шестовыми, а другие Шестовыми-Русалкиными. Дальнейшие потомки упомянутого Мороза или удерживали одну только эту общую фамилию, или же по прозвищам ее членов принимали иные дополнительные прозвания, как, например, Салтык от Салтыковых, а затем в дальнейшем потомстве Салтыка-Морозова удержалось только одно новое родовое прозвание.

Древний боярский род Романовых также менял свои фамильные прозвания, и еще дед партиарха Филарета именовался Захарьиным-Юрьевым, по именам своего отца Юрия и своего деда Захария.

Кроме изменений родовых прозваний по отчествам или по личным прозваниям того или другого члена одного и того же рода, встречается еще и особый случай перемены такого прозвания. Так, фамилия одного литовца, участвовавшего в Куликовской битве, Нелидовского, обрусела в московской форме, обратившись в Нелидова, затем потомки этого Нелидова стали прозываться Фарисеевыми, а в следующих поколениях — Отрепьевыми. Когда же утвердилась молва, что нареченный царь Дмитрий Иванович — по своему полуимени Гришка — был из рода Отрепьевых, и когда его стали предавать в праздник православия анафеме, с упоминанием и его родового прозвания, то однофамильцам его царь Алексей Михайлович дозволил именоваться их старинною фамилиею — Нелидовыми.

Вообще же можно сказать, что фамильные прозвания даже в самых знаменитых московских боярских родах установились окончательно только во второй половине XV столетия, и тогда исчезли почти все двойные фамилии. Так, из внесенных в «Бархатную книгу» и существующих доныне дворянских родов — общим числом до семидесяти — двойные фамилии удержали только Бобрищевы-Пушкины, Вельяминовы-Зерновы, Воронцовы-Вельяминовы, Голенищевы-Кутузовы, Квашнины-Самарины, Мусины-Пушкины и Сухово-Кобылины. Двойных древних, хотя и не внесенных в «Бархатную книгу», фамилий тоже очень немного. Вот их очень недлинный перечень: Долгово-Сабуровы, Иванчины-Писаревы, Кузьмины-Короваевы, Петрово-Соловово, Римские-Корсаковы и Скорняково-Писаревы. Представителям двух других, тоже древних дворянских родов, — Неледенских и Бестужевых дозволено было прибавить: первым, в 1699 году, фамилию Мелецкий, которую предки их носили некогда в Польше, а вторым, в 1701 году, по прозвищу одного из их предков Рюма, — Рюмиными, в отличие, от прочих их единородцев.

Двойные фамильные прозвания в старинной Руси не составлялись в особенности потому, что у нас не было заведено передачи их по женскому колену. Этим объясняется бесследное исчезновение многих знаменитых родов, как, например, рода князей Пожарских, хотя потомство их при существующем ныне у нас способе передачи угасших в мужском колене фамилий могло бы продолжаться в роде князей Черкасских.

В этом случае видна большая разница во взгляде на высшее сословие, установившемся, с одной стороны, на феодальном Западе, а с другой — у нас, в служилой России.

В самом исходе XVII века в Москве стали появляться челобитные о присвоении дополнительных родовых прозвищей.

В 1697 году было подано царям и великим князья Ивану и Петру Алексеевичам и великой княжне, благоверной царевне Софии Алексеевне, самодержцам, следующее прошение:

«Бьют челом холопи ваши: Васька, Ильюшка и Афонька Дмитриевы. Прозвищем нашим, холопей ваших, Дмитреевых, пишутся многие разных чинов малородные, а по вашей государской милости сродника нашего в родословной книге написан род Григория Андреевича Мамонова и Данилы Иванова Дмитреева».

Ввиду этого челобитчики, взывая к милосердию царей и царевны, пишут: «пожалуйте нас, холопей своих, для отличим от иных прозванием Дмитреевых, велите, Государи, к прощанию наших Дмитреевых прибавить старое наше прозвание по родословцу Мамоновых, чтоб нам, холопем вашим, от других Дмитреев бесчестными не быть». По этой просьбе сентября 21 дня 1697 года сделана дьяком пометка: «Государи пожаловали, велели их написать в разряд и им самим во всяких письмах писаться Мамоновыми-Дмитреевыми».

В том же году, по указу великих Государей, дозволено было постельничего Кирьяна Ивановича Самарина и сродников, для различия их, Самариных, от иных Самариных, в боярских списках и во всех письмах писаться и называться Самариными-Квашниными. Но затем потребовали как от Мамоновых-Дмитриевых, так и Самариных-Квашниных, чтобы они писали свои прозвания в обратном порядке, на том основании, что не Мамоновы идут от Дмитриевых, а Дмитриевы от Мамоновых, и Самарины идут от Квашниных, а не Квашнины от Самариных. Квашнины стали, однако, оспаривать такое происхождение Самариных и просили не верить росписи этих последних, но дать им с Самариными очную ставку. Самарины, однако, выиграли дело, так как представители других отраслей рода Квашниных, Тушины и Разладины, подтвердили принадлежность Самариных к этому роду.

Такие же прошения о двойных прозваниях поступили от холопей Левко и Ивашки Мироновых-Вельяминовых о дозволении писаться им Зерновыми-Вельяминовыми, и от Вердеревских, бивших челом о дозволении им писаться Вердеревскими-Опраксиными, потому что «деды и прадеды их теми двумя прозваниями писались». Так как показание это подтвердилось справками в Разряде, то и челобитье Вердеревских было удовлетворено. Но так как вскоре после того возникли «сомнительства», собственно насчет рода Опраксиных или Апраксиных, то, вероятно, вследствие этого Вердеревские перестали писаться своим двойным прозванием.

Порядок усвоения у нас двойных прозваний объяснен был так:

«А в боярских книгах и некаких (некоторых) иных таких родословных родов двемя прозваниями написаны многие, и написаны такие роды преж своим прозванием, которыми сами повелись слыть, а после того другим прозванием, от которых родов роды их повелись».

Хотя у нас и не существовало никогда имевшего незыблемую силу так называемого «салического» закона, по которому женщины и их потомство безусловно отстранялись от престолонаследия, но такой устав действовал на Руси сам по себе. У нас не было феодального дворянства, а было только служилое сословие; служить же мог только мужчина, потому и представителем служилого рода могло быть лицо только мужского, а не женского рода. Такое же понятие распространилось и на понятие о княжеской власти, которая не могла передаваться по женскому колену. Так, ни одно из русских княжений не перешло во владение к кому-либо по женскому колену, тогда как в некоторых западных государствах, где не было салического закона, и герцогства, и княжения, и даже королевства переходили по этому колену.

Что же касается дворянства на Западе, то там «фьефы» могли доставаться в наследство таким же путем, с их названием, причем название «фьефа» обращалось в фамилию нового владельца фьефа, хотя бы он и наследовал его по матери, бабке, прабабке и т. д. Хотя с 1399 года короли французские, а несколько позднее и другие западноевропейские государи начали жаловать дворянское достоинство, а потом и почетные титулы без соответствующих этому достоинству и почетным титулам поместий, но давнишний взгляд на Западе на дворянство, установившийся в том смысле, что каждый дворянин есть, вместе с тем, и поземельный владелец, держался еще очень долго. Вследствие этого во Франции и в Германии к новым дворянским фамилиям постоянно прибавлялись частички: в первой «dе», а во второй «von», долженствовавшие указывать, что лицо, употреблявшее ее, есть владелец какой-либо дворянской собственности. Разумеется, что это вело к разным смешным сочетаниям: так, какой-нибудь Шапо, получивший дворянство, делался де-Шапо, т. е. оказывался владельцем шляпы, или, смотря по его родовому прозвищу, владельцем какого-нибудь другого обиходного предмета или качества телесного или душевного.

В России был однажды подобный случай. За усердие на пользу австрийской армии в 1813 году один русский купец Филимонов получил от австрийского императора дворянское достоинство и стал писаться и именоваться совершенно законно фон-Филимоновым, но, вместе с тем, оказывалось, что он владел самим собою. У нас существует обычай на визитных карточках, заготовляемых очень часто на французском языке, прибавлять к русской фамилии частичку «de», но собственно такая прибавка не имеет для русских решительно никакого смысла и может иметь разве значение за границей, как указание на звание вояжирующей особы. Вместе с тем, при таком способе облагороживания может происходить и переиначка фамилий; так, например, Иванов обратился в Ливанова и т. д.

В противоположность тому, что мы сказали о передаче фамилий на Западе, у нас выдвинуто было совершенно иное начало по поземельному владению, а именно, что «сестра и дочь не вотчичи», а так как вотчинным правом определялись у нас продолжение и связь рода, то и передача родового прозвания, выражавшая такое продолжение и такую связь, казалась неуместной, так как, с пресечением мужского колена, пресекалось вотчинное право, а, вместе с тем, пресекался род. Законодательство московской поры допустило, однако, в особом указе царя Михаила Федоровича, а потом и в «Уложениb», переход вотчин по женскому колену, но передача фамильных прозваний по этому колену даже в исходе XVI столетия у нас еще не установлялась. Только Петр I завел такую новизну, дозволив в первый раз князю Друцкому-Соколинскому принять фамилию его тестя Ромейко-Гурко. Издание Петром закона о праве наследования недвижимого родового имущества одним только из сыновей владельца могло бы повести в некоторых случаях и к наследственной, вместе с заповедным имением, передаче родовых прозваний, но закон этот существовал столь непродолжительное время, что действие его в подобных случаях осталось без всяких последствий.

В настоящее время относительно усыновления с передачею родового прозвания существуют такие правила: дворянам, не имеющим ни потомков, ни сродников мужеского пола той же с фамилии, дозволяется, для возобновления оной, усыновлять своих законорожденных родственников для передачи им при жизни своей фамилии и герба или присовокуплением оных к их фамилии и гербу. Такое усыновление производится не иначе, как с Высочайшего разрешения. Усыновлять же предоставляется не только одного, но и нескольких с присовокуплением им всем фамилии усыновляющего. Кроме того, дозволяется беспотомственным дворянам передавать с Высочайшего разрешения фамилию мужу одной из родственниц их фамилий.

У нас в России — как это, впрочем, водится и в других странах — названия городов и поселков имеют весьма часто связь с родовыми прозваниями. Хотя в настоящее время в России очень мало городов, которые заимствовали бы свое имя от чьего-либо родового прозвища, но зато найдется немало сельских поселений, получивших свои имена от родовых прозваний их основателей или владельцев, причем имена эти даются обыкновенно с окончаниями на «во» или «по», или в особо-уменьшительном виде с окончанием на «ка». Особенно часто встречается это в Малороссии, где так называемые слободки получили свои имена от родового прозвища тех, кто «осадил» их, например Кочубеевка, Гамалеевка и т. д.

В городах улицы, переулки, площади, сады, бульвары, скверы, рынки и разные урочища носят иногда названия от родовых прозвищ тех лиц, в честь которых они были даны, или которые имели какое-либо к ним отношение. Мы уже упомянули о происхождении названия Гороховой улицы в Петербурге, а теперь укажем на другую местность в этом же городе, носящую название, полученное от искаженного на русский лад иностранного прозвища. В черте Петербурга находится остров Голодай, и такое название очень кстати подходит к этой пустынной и печальной местности. Между тем он получил свое название от фамилии одного английского негоцианта Голлидея, имевшего когда-то на этом острове какую-то фабрику или завод. Так как английское слово Hollydау означает воскресенье или праздник, то было бы более правильным русское название Воскресенский или Праздничный.

Немало родовых прозваний присоединено было у нас к учебным и благотворительным заведениям, как-то лицеи: Ришельевский, князя Безбородки, Демидова, рисовальная школа графа Строгонова и такая же школа барона Штиглица и т. д.

Из благотворительных учреждений у нас имеются: Голицынская больница, Странноприимные дома графа Шереметева в Москве и Таранова-Белозерова в Одессе, Хлюстинские богоугодные заведения в Калуге и т. д.

В среде научных учреждений у нас существуют: Румянцевский музей, залы: Ларинская и барона Корфа в публичной библиотеке; премии Демидова, графа Уварова, Жуковского и Пушкина, В минералогии и ботанике некоторые минералы и растения названы родовыми русскими прозвищами в честь Разумовского и Уварова. Есть и медицинские снадобья с такими же прозвищами, например, Бестужевские капли и глазная примочка Буяльского. Был Жуков табак, а ныне существуют Ланинские шипучие воды.

Некоторые исторические промежутки времени отмечены у нас именами главных деятелей той или другой поры, но употребленные в этих случаях родовые прозвища, как нарочно, возбуждают прискорбные воспоминания, как-то: Бироновщина, Пугачевщина и Аракчеевщина.

В русских народных поговорках или пословицах родовые прозвища вовсе не встречаются, за исключением разве смолкающей ныне поговорки: «на шереметьевский счет». В заключение следует сказать об употреблении вымышляемых у нас родовых прозваний, встречающихся в романах, повестях, рассказах, драмах и комедиях. Они до некоторой степени дают понятие если не о направлении, то о настроении русской изящной словесности. Когда словесность наша считала себя главным образом наставницею общественной нравственности и обличительницею личных и общественных пороков, то на страницах литературных произведений являлись родовые прозвища, в виде ярлыков, определявших характер личностей. Так явились Честоны, Здравосуды, Правдины, Скотинины и т. д. Даже Грибоедов в «Горе от ума» придал действующим в ней лицам прозвания, намекающие на их свойства: Молчалин, Скалозуб, Фамусов (famosus), Тугоуховский и другие.

Когда впоследствии русские романы, повести и драмы приняли великосветский оттенок — хотя большею частию и поддельный, — то действующим в них лицам, предназначенным быть героями и героинями, стали придавать самые звучные родовые прозвания с титулами князей и графинь.

Пушкин отличался простотою в подборе даваемых им родовых прозвищ и главный герой его прозывался Онегин. Лермонтов в этом отношении следовал примеру Пушкина и прозвал своего героя Печориным, так что в обоих этих случаях прозвания были заимствованы от названия рек. Чрезвычайно удачными отчасти по звукам, а отчасти по корням слов были прозвания, даваемые Гоголем, как, например, Чичиков, Манилов, Хлестаков, Собакевич, Ноздрев, Плюшкин, не говоря уже о таких прямо смешных прозваниях, как, например, Держиморда.

Когда впоследствии литература наша стала освобождаться от прежних великосветских замашек, родовые прозвания начали в ней все более упрощаться, и в ней стали появляться, даже при романической своего рода закваске, но в сущности при реальной обстановке, Ремнищевы, Кнутищевы и тому подобные, что, конечно, гораздо более соответствовало действительности русской жизни, чем благозвучные родовые прозвища великосветских героев и героинь.

В былое время в той части русских, где иностранные слова были не в употреблении, латинскому слову «familia» не придавали еще значения родового прозвания, но только значение «семейства». По поводу этого ходил когда-то такой анекдот, а может это случилось и в действительности. Рассказывали, что когда император Николай Павлович приехал в какой-то губернский город и ему представлялись тамошние почетные купцы, то он к одному из них обратился с отрывистым вопросом: «твоя фамилия?» — «Дома осталась, ваше императорское величество», отвечал осчастливленный таким вопросом купец, полагая, что государю угодно было спросить об его семействе.

В законодательном же смысле слово «фамилия» было у нас объяснено таким образом по следующему случаю.

В 1818 году представлено было на засвидетельствование духовное завещание действительного тайного советника Г. Р. Державина; по завещанию этому он отдал, между прочим, родовое свое имение племяннику своему Миллеру. Сенат, рассматривавший дело, возникшее по поводу этого завещания, признал распоряжение бывшего министра юстиции противным указу 23-го марта 1714 года, находя, что упомянутый указ дозволяет бездетному владельцу отдавать свое родовое имение одной только «фамилии» своей, кому захочет, а между тем Миллер с «фамилии» Державина не принадлежит.

За разногласием в Сенате дело это перешло в Государственный Совет, который нашел, что под словом «фамилия» нельзя понимать иначе, как «семья», «род» (familia), а не прозвище (nomen). При этом Государственный Совет, ссылаясь на то, что по закону 1714 года бездетный волен отдать свое имущество, за неимением мужской линии, одной из своих родственниц, которые могут быть совсем другого прозвания, ибо дозволяет отдавать имения девицам, следовательно племянницам от замужней сестры и даже вдовам, которые, по силе того же указа, могут сохранить имение при себе, если женихи их не захотят принять прозвание или имя завещателя, которое ныне, по неправильному употреблению иностранного речения, понимается иными под словом «фамилия», «Миллер, — говорит в заключение Государственный Совет, — должен быть признан принадлежащим к роду Державина, хотя и не носит его фамилии и принять ее не обязан».

Рассматривая вообще законы, существующие у нас относительно родовых прозваний, заметим, что сверх узаконения, входящего в «Уложение о наказаниях», относительно присвоения кем-либо не принадлежащей ему фамилии и закона об усыновлении с передачею фамилии усыновляемому, у нас касательно родовых прозваний не существует ни общих, ни частных узаконений даже в отношении дворянства. Исключение в этом случае составляют только одни евреи, которым — и то лишь с недавнего времени — воспрещено переменять те фамильные прозвища, которые они носили до обращения в христианство. Существуют также некоторые правила о переходе, так называемых, заповедных имений вместе с фамилиями их учредителей, если лица, получающие эти имения, не однофамильцы учредителей. При отстутствии насчет фамилий каких-либо положительных узаконений, каждое дело об изменении их, о передаче их другим лицам или о присоединении к прежней фамилии новой восходит на Высочайшее усмотрение, и из некоторых подобного рода случаев видно, что такой порядок соблюдается не только в отношении лиц из так называемых привилегированных, но и других сословий. В дополнение к этому скажем, что в 1675 году издан был такой царский указ: «кто в своем челобитье напишет в чьем либо имени или прозвище, не зная правописания, вместо «о», «а или вместо «а», «о», или вместо «ъ», «ь», или вместо — «и», «i» или иныя в письмах наречия, по природе тех народов, в которых кто родился, того в безчестье не ставить и судов в том не давать и не розыскивать».

После Петра I до императора Павла не было у нас ни одного случая передачи родового по женскому колену отозвания. Император Павел приказал начать составление Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи. Он жаловал почетные титулы, начиная от барона и до светлейшего князя, и повелел одному из своих любимцев, генералу Ладыженскому, как потомку по женскому колену князей Ромодановских, принять потомственно эту знаменитую фамилию не только с княжеским титулом и с родовым гербом, но и с предоставленным князю-кесарю-Ромодановскому правом употреблять придворную ливрею. Таким образом, здесь на европейский совершенно лад появилась «субституция» или подставка одной угасшей фамилии другою, представители которой происходят от первой по женскому колену.

С этого времени в каждое царствование случалась более или менее частая передача пресекавшихся в мужских представителях титулованных и вообще дворянских фамилий. Так, одному из Глебовых передана была знаменитая некогда, родственная царскому дому, — боярская фамилия Стрешневых, которая потом, по браку одной из Глебовых-Стрешневых, должна была бы перейти к немецкой дворянской фамилии фон-Бреверн, но так как дочь Бреверна от упомянутого брака вышла замуж за князя Шаховского, то к нему и перешла фамилия Глебовых-Стрешневых. Два раза в один и тот же род дворян Корсаковых была передаваема фамилия князей или собственно калмыцких ханов Дондуковых. Фамилия графов Остерманов с графским титулом перешла сперва к одному из дворян Толстых, а потом к одному из князей Голицыных. К одному из князей же Голицыных перешла фамилия князей Прозоровских, а к одному из Демидовых, фамилия князей Лопухиных с пожалованным П. В. Лопухину титулом светлости. Были еще и следующие передачи фамилий: князю Оболенскому фамилии Нелединских-Мелецких; Глинке — Мавриных; Шубину — Поздеевых; князей Дашковых, без княжеского титула, графу Воронцову; Толстому, внуку фельдмаршала князя Голенищева-Кутузова-Смоленского, была передана, с отступлением от общего правила, только родовая фамилия фельдмаршала, без пожалованных ему титулов князя и светлости и наименования «Смоленский». Такая ограниченная передача объясняется тем, что сам Голенищев-Кутузов был пожалован этими почетными титулами только лично, без распространения их на потомство. Фамилия князя Барклая-де-Толли перешла к одному из Веймарнов, а другому представителю этой последней фамилии перешли фамилия и титул графа Лидерса. Фамилия и титул графа Сумарокова перешли к Эльстону, графа Коцебу — к барону Пиллар-фон-Пильхау, князя же Воронцова — к одному из графов Шуваловых. Фамилия князей Репниных была передана одному из князей Волконских; фамилия и титул графа Сперанского — князю Кантакузену, а графа Безбородко — графу Кушелеву. К одному из сыновей донского генерала Орлова перешли сперва фамилия и графский титул, пожалованный Павлом I донскому атаману Денисову, а потом к одному из его внуков перешли фамилия и титул графа Никитина; к одному из Давыдовых перешла фамилия графов Орловых.

В прежнее время передача угасшей фамилии и соединенного с нею титула распространялась на все мужское и женское потомство лица, получавшего их, но теперь такая передача ограничивается предоставлением права носить переданные фамилии и титул только одному старшему в роде. Так было установлено при передаче разных фамилий, а, между прочим, при передаче Маслову фамилии князей Одоевских, но зато был допущен более широкий способ такой передачи. Так, пожалованный известному некогда кавказскому генералу Евдокимову графский титул, вместе с его фамилией, был передан мужу племянницы его жены, некоему Доливо-Добровольскому.

Кроме передачи фамилий по женскому колену и даже, как мы видели, по свойству, допускается у нас и передача титула племянникам по мужскому колену; так, например, графские титулы Бенкендорфа, Ридигера и Киселева предоставлены были, по их бездетности, их родным племянникам — однофамильцам, а графский титул, пожалованный известному генералу Милорадовичу, был передан одному из его родственников и однофамильцев.

В других славянских странах не существовало обычаи, и доныне не существует ею, передавать родовые прозвания по женскому колену. В Польше до такой степени уклонялись от подобной передачи, что даже самые именитейшие и богатейшие магнаты никогда не решались продолжать свой род таким способом. Нынешние поляки, находящиеся в подданстве России, Австрии и Пруссии, — насколько нам известно, — не изменили этому стародавнему обычаю. В этом отношении они твердо держатся старины, так как даже учредители «ординаций», т. е. нераздельных громадных имений с условием перехода их к старшему в роде, ограничивали этот переход лишь мужским поколением. Учреждение в Польше ординаций восходит к концу XV столетия, но затем в продолжение более ста лет переходимости ординаций по женскому колену не установлялось. При учреждении всех ординаций, а, между прочим, и двух самых главных радзивилловских ординаций — одной олыкской, соединенной с герцогским титулом, а другой несвижской — было оговариваемо, что обе эти ординаций по женскому колену не переходят. Только в 1591 году, при учреждении так называемой «пинчовской» ординации Петром и Сигизмундом Мышковскими, было постановлено, что ординация эта переходит и по женскому колену, причем то лицо, к которому она перейдет таким путем, обязано будет присоединить к своей родовой фамилии и фамилию Мышковских, Такое распоряжение учредителей названной ординации было нарушением польских обычаев, и оно объясняется тем, что Мышковские, нося полученный ими изчужа, не употреблявшийся вовсе в Польше титул маркграфов или маркизов, отдалились уже тем самым от преданий польской шляхты и следовали иноземным уставам. Впоследствии пинчовская ординация перешла по женскому колену к Велепольским, предки которых были краковские райцы или мещане немецкого происхождения и назывались Бокнары. Теперь же старший в роде Велепольских, владелец ординации, именуется: маркиз Релепольский, маркиз Гонзаго-Мышковский.

Хотя в 1609 году, при учреждении знаменитой острожской ординации, сблизившей впоследствии Россию с мальтийским рыцарским орденом, и допущен был переход этой ординации к потомкам ее основателя, князя Януша Острожского, и по женскому колену, но, все-таки, пресекшейся фамилии князей Острожских, несмотря на всю ее известность, не носили последующие владетели ординации — князья Сангушки.

Обыкновенно в тех случаях, когда предстояло пресечение какой-нибудь шляхетской или магнатской фамилии в нисходящем, прямом мужском поколении, крайне опечаленный этим представитель угасавшего рода разыскивал всюду своих однофамильцев, и как бы такая обретенная им личность ни была бедна и ничтожна, и как бы ни был он плоховат сам по себе, — самый знатный магнат охотно выдавал за него свою дочь, чтобы в лице этого родича продолжать свое фамильное прозвание. Рассказы о подобных браках часто составляют предание некоторых более или менее знатных польских фамилий.

У чехов, сербов и у других славянских народов и ныне род считается совершенно пресекшимся, если нет более в живых его мужских представителей; и если некоторые, напр., чешские фамилии перешли в другие роды, то это состоялось под немецким влиянием, в отступление от коренного славянского обычая.

Нам не привелось встретить ни одного такого случая, который бы показывал, что в старинной Руси употреблялись ролевые прозвания, переведенные с какого-либо иностранного языка на русский. В Польше подобные случаи бывали, хотя, впрочем, и очень редко. Так, известная немецкая фамилия фон-Гуттен, происходящая от немецкого слова Hutt — шапка, была переведена там Чапский, и представители этой фамилии графы Чапские стали только в недавнее время снова писаться своим прежним немецким прозванием, т. е. Гуттен-Чапский. Одна французская фамилия Граммон была переведена по-польски Вельгорский — словами, имеющими значение «большая гора». Другая немецкая фамилия Упруэ — «непокой» была переведена — Непокойчицкий. Замечателен странный перевод на немецкий язык французской фамилии Бетанкур, существовавшей да, кажется, еще и теперь существующей в России. Из этой фамилии происходил известный в начале XV столетия завоеватель Канарских островов. Пишется он по-французски Betencoure, а по-немецки она была переведена «Vieh im Hof», откуда и вышла известная в Остзейском крае фамилия баронов Фитингофов.

Под влиянием латинского языка в Германии в исходе XVI и в начале XVII столетий завелся среди тамошних ученых обычай переводить немецкие фамилии на классические языки. Вследствие этого между немцами встречаются: Сарториус, собственно перевод слова Schneider, так как оба эти слова значат портной, или Пискатор — перевод фамилии Fischer, т. е. рыбак. Фамилия, которую носил известный друг Лютера Меланхтон, т. е. «черная земля», была перевод его немецкой фамилии Schwarzerde. Заметим кстати, что между учеными, преимущественно же между лютеранскими пасторами, относительно присвоения себе родового прозвания завелся еще и другой обычай. Для составления такого прозвания очень часто служило крестное имя отца на латинском языке, употребленное в родительном падеже. При сем подразумевалось слово «filius» — сын. Поэтому такие фамилии самым ближайшим образом совпадают с русским отчеством. По этой причине среди немцев встречается такое множество фамилий: Арнольди, Фредерици, Якоби, Вильгельми, Христиани, Маттеи и т. д., что, в сущности, значит сын Фридриха, Якова, Вильгельма, Христиана, Матвея и т. д. В Швеции ученые и духовные лица прибавляли к своим недворянским прозваниям латинское окончание «ius». Так, например, предок нынешних русских графов Адлербергов был пастор Свибелиус, достигший впоследствии звания епископа упсальского, а, вместе с тем, сделавшийся и примасом королевства шведского. Так как в Швеции существует обычай, при возведении в дворянство, или несколько изменить прежнее прозвание, или заменить его совершенно новым, то в конце XVII столетия сыновья епископа Свибелиуса, при получении ими дворянства от короля Карла X, приняли фамилию Адлерберг. В России в недавнее время был один перевод немецкой фамилии на pуcский язык. Известный наш грамматик Востоков, чистокровна и немец, носил родовое прозвание Остенек, но так как немецкое его прозвище не согласовалось с его занятием, — учить русских их родному языку, — то немец Остенек и обратился в русского — в Востокова.

Кроме тех условий, при которых, как мы видели, составились у нас в старину некоторые двойные фамилии, и кроме перехода некоторых из пресекшихся в мужском представительстве фамилий по женскому колену, у нас явились двойные фамилии еще и на других основаниях и по другим поводам. Так, несколько фамилий были пожалованы у нас в виде особой, чрезвычайно почетной награды, что было заведено в подражание римлянам, у которых победитель какой-либо страны или народа получал прозвание, заимствованное от имени тех мест, где он прославился своими победами. Такое подражание римлянам было впервые применено у нас Екатериною II к графу Алексею Орлову, который за одержанную им при Чесме над турецким флотом победу получил наименование — Чесменский. От Екатерины II получили такие же почетные прозвания: Румянцев, за переход через Дунай — Задунайского; Суворов, за победу при Рымнике — Рымникского; князь Долгоруков, за покорение Крыма — Крымского и Потемкин, за присоединение к России Тавриды — Таврического. Император Александр I, за победы в 1812 году русской армии в пределах Смоленской губернии, прибавил к родовой фамилии предводительствовавшего ею генерал-фельдмаршала Голенищева-Кутузова наименование Смоленский. Император Николай Павлович пожаловал фельдмаршалу Дибичу, за переход за Балканы — наименование Забалканский, а Паскевичу, за взятие Эриваии — Эриванский. Последнее подобного рода пожалование было при императоре Александре Николаевиче, который прибавил к фамилии генерал-адъютанта Муравьева наименование Амурский, в память присоединения им к России Амурского края. Придача таких почетных названий сопровождалась в большей части случаев с пожалованием графского или княжеского титула, и она обращалась, вместе с тем, в родовое потомственное прозвание.

Кроме того, были у нас два особые случая придачи второй новой фамилии с княжеским титулом. Так, император Павел наименовал графа Суворова-Рымникского князем Италийским, а император Николай Павлович графа Паскевича-Эриванского — князем Варшавским.

Пожалование почетных прозваний, вроде приведенных нами, допускается, хотя и чрезвычайно редко, в Пруссии. Так, там фельдмаршал Блюхер получил наименование Вальдштадтского, а генерал Бюлов — Денневицкого, т. е. von Waldstadt и von Dennewitz.

Наполеон I чрезвычайно любил пожалования почетных фамилий, и все его маршалы имели почетным прозвания, заимствованные от тех мест, где они отличились воинскими подвигами. Такая же награда с титулами была даваема и некоторым лицам из гражданских сановников, причем такие прозвания брались произвольно, как, например, Фуше герцог д’Отрант, Марс дюк-де-Фельтр. Между прозваниями маршалов было и прозвание «de la Moscova», предоставленное маршалу Нею с княжеским титулом. Наполеон III дал, между прочим, почетное прозвание Malakoff маршалу Пелисье, за взятие под Севастополем Малахова кургана, и даже китайское прозвище «Паликао» генералу Кузэн-де-Монтобану, за его блестящие действия в пределах Китайской империи.

Как на особые случаи придачи в России новых фамилий, укажем на следующие: некоему Свечину итальянский князь Торремуза, — не владетельный — двоюродный брат его жены — «уступил» одну из своих фамилий — итальянскую фамилию Гальяни с титулом графа, и император Александр Павлович дозволил этому Свечину именоваться графом Свечиным-Гальяни. Король итальянский Виктор-Эммануил предоставил одному из Демидовых фамилию Сан-Донато с титулом князя, и г. Демидову дозволено было пользоваться этим титулом, но не считаясь русским князем.

Крестьянину Костромской губернии Коммиссарову, при возведении его за спасение жизни покойного Государя в дворянское достоинство, к его прежнему крестьянскому прозвищу была прибавлена, по месту его рождения в Костромской губернии, фамилия Костромской. К фамилии одного англичанина — Шервуд было за открытие нм заговора декабристов пожаловано прозвание «Верный».

Известно, что один бельгиец, по фамилии Вилэн, желая выразить свое удивление к необыкновенным личным достоинствам короля французского Людовика XIV, попросил у него дозволения прибавить к своей фамилии цифру XIV. Король согласился на такую просьбу, и потомки этого бельгийца выставляют при своем родовом прозвании цифру XIV.

У нас в России был случай, очень схожий с этим случаем. Император Павел Петрович построил Михайловский замок и ему доставляла удовольствие похвала новопостроенному дворцу. Об этом проведал один из директоров государственного банка, статский советник Данилевский. Пользуясь настроением императора и желая обратить на себя его высочайшее внимание, он написал императору, что, восхищаясь беспредельно «Михайловским» замком, он, Данилевский, дерзает всеподданнейше просить его величество о дозволении в ознаменование этого прибавить ему, Данилевскому, к родовому его прозванию фамилию Михайловский. Павел Петрович удовлетворил эту просьбу, выразив просителю свое благоволение. Этот Михайловский-Данилевский был отцом известного нашего военного историка, которого, однако, неправильно называли Михайлóвский, так как собственно он, по происхождению своей прибавочной фамилии, должен был бы именоваться Михáйловской.

Говоря о прибавочных фамилиях, укажем на один особый случай. Около 1860 г. «казанское литературное общество», занимавшееся в особенности исследованием средней Азии, поднесло немецкому ученому Герману Шлягенвейту, за переход им, как путешественником, горного хребта Кююлюнь, название «Закююлюнского», и это почетное название было, в виде родовой фамилии, утверждено за ним баварским правительством. Отчего бы другим нашим ученым обществам не последовать такому примеру в отношении наших соотечественников и не наименовать г. Пржевальского «Азийским», а пожалуй, и г. Миклуху-Маклая — «Папуасским».

В царствование императора Александра Павловича некоторое из так называвшихся «воспитанников», — питомцев лиц, принадлежавших к известным русским дворянским, а частью и к титулованным фамилиям, — которые носили особые, данные им прежде прозвания, причислены были, по просьбам их воспитателей, к фамилиям этих последних, с предоставлением им при таком причислении дворянства, гербов и титулов, принадлежавших их воспитателям.

В отношении прибавочных фамилий замечателен при Петре I такой случай. Известному сперва дьяку, а потом боярину, бывшему своему наставнику Никите Моисеевичу Зотову, царь дал загадочную фамилию «Магнус Наклеванги». Вероятно, тут было нечто шуточное, но, тем не менее, Зотов назывался и подписывался своею новою фамилиею даже в государственных актах.

Несколько более или менее старинных, но неблагозвучных дворянских фамилий были в разное время, с высочайшего разрешения, или изменены, или заменены другими. То же делалось и делается разными сословными обществами в отношении некоторых родовых, не совсем приличных/прозвищ, употребляемых их сочленами.

На западе Европы поводом к возникновению новых дворянских фамилий служили, между прочим, и так называемые «морганатические» браки. Такое название браков одни производят от немецкого слова «Morgen-Gabe», т. е. от того подарка, который муж делал своей жене на другой день свадьбы, а другие — от готского слова «morgiun», что значит: ограничивать. Последнее толкование вполне верно, так как морганатический брак, хотя и считается вполне действительным, и в церковном, и в гражданском отношениях, и не может быть расторгнут на иных основаниях, как и всякий законный брак, но, тем не менее, фамильные права супруга, а иногда и супруги, сопровождаются известными ограничениями для той стороны, которая считается ниже. В отношении мужей такие браки бывают чрезвычайно редки, да и в отношении фамильного названия остаются совершенно незаметны. Что же касается жены, то она, как и дети, рожденные от морганатического брака, не носят фамилии мужа и отца и не пользуются ни его титулом, ни его гербом, так что собственно начинают род с своей матери.

В тех странах, где допускаются такие браки, жених при совершении их подает невесте не правую, как это принято, а левую руку. Поводом к заключению морганатического брака служит неравное общественное положение невесты применительно к положению, занимаемому женихом, т. е., если она считается ниже его в этом отношении по своим родителям. Главным признаком такого брака служит различие в фамильных прозваниях брачной четы. Морганатические браки установлены в Германии собственно для лиц из владетельных домов, но они с разрешения верховной власти допускаются и для представителей знатных родов. Так, в Пруссии, жена короля Фридриха-Вильгельма III, графиня Гаррах, носила титул и фамилию княгини Лигниц; жена короля датского Христиана IX — графини Даннер. Дочь нашего знаменитого поэта Пушкина, Наталья Александровна, состоящая в супружестве с герцогом Насаусским, получила фамилию графини Меренберг. Новые фамилии, возникающие при морганатических браках, должны переходить и к потомству морганатических супругов. Так, теперь в Вене существует князь Монтенуово, внук бывшей эрцгерцогини австрийской, а потом вдовы Наполеона I, вступившей во второй брак с графом Нейпергом. Сыну, рожденному от этого брака, дана была упомянутая итальянская фамилия.

В старинной Руси морганатические браки не существовали, да и не могли установиться в отношении невесты даже и во владетельных семействах, так как удельные и великие князья, а потом и цари постоянно вступали в супружество с своими подданными, и при этом как насчет их супруг, так и рождаемых от таких браков детей, конечно, не установлялось уже никаких ограничений.

Петр Великий хотел, однако, завести у нас что-то вроде морганатических браков, но без установления их законом, да и закон о них не соответствовал бы взгляду Петра, не обращавшего внимания на породу. Тем не менее, — неизвестно, впрочем, по каким именно причинам и соображениям, — он не дозволил, чтобы дети князя Репнина, рожденные от законного его брака с какою-то чухонкою, назывались князьями Репниными, но повелел им именоваться Репнинскими, без княжеского титула, признав их, впрочем, дворянами.

И после Петра Великого морганатические браки не установились у нас даже в царском доме, так как при готовившиеся браках императора Петра II, сперва с княжною Меншиковою, а по низвержении Менщикова, с княжною Долгоруковою, не установлялось никакого ограничения прав как будущих супруг-императриц, так равно и потомства, которое произошло бы от этих браков. Мы находим даже, что в упомянутых случаях не оказалось налицо и тех особых обычаев, какие существовали прежде. Так, при государях московских тесть царский менял свое прежнее крестное имя, а невесту царскую нарекали за несколько времени до брака «благоверною царевною».

Первый у нас в императорской фамилии морганатический брак был брак цесаревича Константина Павловича с польскою графинею Иоанною Грудзинскою, причем ей и будущему ее потомству предоставлено было княжеское достоинство с титулом светлости и с фамилиею Лович, от имени княжества, принадлежавшего некогда архиепископам гнезненским. Впоследствии при браках герцогов Лейхтенбергских, князей Романовских, их супругам из невладетельных домов и потомкам от утих браков была предоставлена родовая фамилия Их Высочеств де-Богарне, с графским титулом, заменившим присвоенный этой весьма древней французской дворянской фамилии титул маркиза.

Говоря о фамильных прозваниях лиц женского пола, заметим, что в юго-западной Руси существовал в XVI веке особый обычай. Там девушка, вступая в брак, принимала фамилию мужа, но потом очень часто даже в оффициальных актах именовалась и подписывалась только тем родовым прозванием, которое она носила до своего замужества. Объяснения такой особенности нам отыскать не удалось.

За изъятием членов императорского дома, у нас морганатические браки, а следовательно и различия между фамильными именами супругов и их детей ни в каком случае не допускаются, так как жена, какого бы происхождения она ни была, она и дети, рожденные от законного с него брака, пользуются всеми правами, какие вообще истекают из брачного союза. Только в случае выхода замуж девицы или вдовы за лицо низшего сословия, они сохраняют права, предоставленные им по рождению или по предшествовавшему браку, но и при этом прежней своей фамилии не удерживают,

У нас по закону не установлено даже правило, существовавшее в Польше, чтобы замужняя женщина или вдова при составлении каких-либо оффициальных актов именовалась, вместе с тем, и своею прежнею родовою фамилиею. Такое означение предоставлено у нас на волю каждой, но вообще оно у нас не принято, за исключением визитных карточек и надгробных памятников. Впрочем, у нас был только один случай, где жена постоянно отличалась не по фамилии, однако, но по прирожденному ей титулу. Так, принцесса Гольштейн-Бекская, бывшая в супружестве за князем Барятинским, дедом покойного фельдмаршала, писалась сама и ее именовала не княгинею, а «принцессою» Барятинскою.

В заключение этой главы мы скажем о фамилиях тех, которые, по действующим у нас законам, обречены являться в мир без, всякого права на какое-либо родовое прозвание — о незаконнорожденных детях. Обыкновенно прозвание в виде родовой фамилии дается им по имени крестного отца или по имени матери. В дворянских же фамилиях очень часто присвоивается, при записке незаконных детей в метрические книги, родовое прозвание их отца, но с отброскою первой буквы или первого слога. Так, побочный сын фельдмаршала Румянцева назывался Умянцовым и носил титул барона, пожалованный ему королем польским. Другой сын фельдмаршала Румянцева, в воспоминание одной из побед, одержанных его отцом, был назван Катульским. Один из побочных сыновей фельдмаршала князя Репнина имел фамилию Пнин. Он был в свое время довольно известный литератор. В особенности «обратила на себя внимание его статья об участии незаконных детей. В ней красноречиво и трогательно высказал он все то, что ему самому пришлось перечувствовать при его ложном положении. Граф Орлов-Чесменский дал своему побочному сыну в виде фамилии пожалованное ему, Орлову, наименование Чесменский. Князь Безбородко дал побочной своей дочери фамилию Верецкая, по названию первой деревни, пожалованной ему Екатериною II. Есть у нас, между прочим, и одна обязательная для незаконнорожденных детей фамилия — Гомбурцов. Ее должны присвоивать тем малюткам, которые воспитываются в Воспитательном доме на счет процентов с капитала в 10.000 р., пожертвованных принцессою Анастасиею Ивановною Гессен-Гомбургскою, женою фельдмаршала русской службы в половине прошлого столетия, рожденною княжною Трубецкою. Правило относительно дачи такого прозвания в память фамилии жертвовательницы было установлено ею самою в честь фамилии ее мужа «Гомбург». Независимо от этого, подобные дети получают нередко родовые фамилии своих отцов, если с этими фамилиями не соединены почетные титулы, так как в последнем случае родичи, пользующиеся титулом, не имеют повода предъявлять притязания на причисление к их роду лица, не имеющего на это права по своему происхождению. Подобного рода щекотливые притязания устраняются легко и в тех еще случаях, когда отец, имеющий две родовые фамилии, дает побочным своим детям только одну из них, или, наконец, тем, что, передавая им свою настоящую фамилию, прибавляет к ней еще какую-либо другую фамилию. В простонародье подкидышам дается обыкновенно прозвание Богданов, — прозвание, имеющее свой явный смысл.

Перейдем теперь к тем особым частностям, которыми обусловливается происхождение фамильных прозваний по областям и сословиям.

Родовые прозвания в Малороссии чрезвычайно разнообразны и среди тамошнего простонародия; и по тем словам, от которых они происходят, и по их окончанию они резко отличаются от прозваний великорусских. Среди же дворянства большая часть старинных малороссийских фамилий, как большая часть великорусских, оказывается не туземного, а чуждого происхождения. Хотя представители этих фамилий вполне «обмалорусились», как «обвеликорусились» в Великой России потомки иноземных выходцев, но, тем не менее, и среди первых сохранились в фамильных прозваниях признаки их иноземного начала.

Из сотни с небольшим тех малороссийских родов, члены которых занимали еще во времена гетманов важнейшие уряды или должности в войске запорожском, коренных малороссийских прозваний можно насчитать очень немного. В числе же чужестранных фамилий были: Апостолы — молдавская; Брюховецкие, Бутовичи, Валькевичи, Гудовичи, Гуляницкие, Дунины-Барковские, Зуборовскис, Забелло и другие — польские; Карновичи — чешская; Капнисты, Мануйловичи — греческие; Домонтовичи — литовская; Кочубеи и Якубовичи — татарские; Милорадовичи — герцеговинские; Гамалеи — турецкая и т. д. Иные фамилии хотя и кажутся чисто малороссийскими, но родоначальниками их были выходцы из-чужа.

Такая пестрота среди малороссийских фамильных прозваний объясняется тем, что в XVI столетии Украйна была сборищем искателей приключений, наплыв которых был значителен с разных сторон, в особенности же из Польши. Оттуда удалялось в Малороссию множество так называемых «баннитов», т. е. шляхтичей, которые за своеволие и нелады с польским правительством, а иногда и за какие-либо общие уголовные преступления, осуждены были на «банницею», т. е. на изгнание из отечества. Баннитов было так много, что в войсках Богдана Хмельницкого считалось их до 6,000. Значительное число этих удальцов осело потом на Украйне, и потомки их, сделавшись православными, сохранили, однако, за несколькими исключениями, свои родовые польские прозвания, и, кроме того, некоторые из чистокровных малороссов, желая прослыть шляхтичами, или принимали польские фамилии, или переделывали свои простонародные малорусские прозвания на польский лад, так что, например, Гриценко или Потапчюк обращались в Грицеиского и Потапского. Казак Василенко переделал свою фамилию так: он обратил имя Василий в польское Базиль и затем прибавил окончание «евский». У малороссов, склонных к шуткам, большая часть родовых прозваний произошла от насмешливых прозвищ. Так, хохла, спалившего хату, прозвали «Палий», а разводившего огонь около реки — Паливода. Человека громадного роста называли в насмешку Малютой и, наоборот, приземистого — Махиной и т. д.

Среди малороссов, как и среди великороссов, не было обычая производить свои фамильные прозвания от принадлежавших им «маетностей», или имений. Они производились, как и в Великой Руси, главным образом, от отчеств, затем от личных прозваний, а иногда и от названия должностей, занимаемых кем-либо из членов рода, причем господствовавшими окончаниями, имевшими значение происхождения, а также и ласкательный смысл, были «ко», «юк» и «ак». Так, например, в виде отчеств явились: Семененко, Кириленко, произведенные от собственных имен Семен и Кирило; Крамаренко — от храмарь, т. е. лавочник, Судьенко — от слова судья и т. д. Павлюк — уменьшительное имя Павел; Черняк, Краснюк — прилагательные имена, обращенные сперва в личные, а потом в родовые прозвища.

Двойные фамилии в Малороссии довольно употребительны. Это объясняется, как мы полагаем, во-первых, тем, что в Малороссии, как и в Великой России, довольно поздно установились окончательные родовые прозвания, так что там, в одно и то же время, употреблялись и личные, и наследственные прозвища, а во-вторых, тем, что во время отпадения Украины от Польши поселившиеся на Украйне польские шляхтичи, из страха преследования, заменили свои родовые фамилии малороссийскими прозвищами, а потом, когда при водворившихся среди казачества великорусских порядках пришлось доказывать шляхетство или дворянство, они стали делать ссылки на принадлежавшие им издавна шляхетские фамилии. Поэтому, в большей части случаев, наряду с малороссийским прозвищем встречается и шляхетско-польская фамилия, напр., Курилло-Сементовский, Немирович-Данченко, Гудима-Левкович и т. д., да и, кроме того, такая прибавка смахивала на шляхетско-польский «przydoinek», о чем мы говорили выше.

Когда же вследствие разных надобностей и служебных исканий малороссы начали ездить в Петербург, где их не слишком долюбливали, то они стали приближать свои чисто хохлацкие фамильные прозвания к великорусским, с прибавкою соответствующих окончаний. Так, Костенко и Павленко обращались в Костенкова и Павленкова, Солоница — в Солоницына, Нечай — в Нечаева и т. д.

Особенность фамильных прозваний у малороссов заключается в изменении их окончаний для лиц женского пола. Так, для замужних и для вдов употребляются окончания «иха», а для девиц — «ичка», напр., Мазепиха, Кочубнчка. Это, впрочем, свойственно и польскому языку, а в некоторых случаях и нашему простонародью. Так, поляки называют жену Тышкевича и Сапеги — Тышкевичéва и Сапежúна, а дочерей их — Тышкевичувна и Сапежанка. У нашего народа тоже, как мы сейчас сказали, существует для отличия женских лиц особая форма для таких фамильных прозваний, которые в русском языке не изменяются в женском роде, например, Миллерша, Шмидтша, так что и маркизу Помпадур называли бы у нас в простонародье Помпадурша, Помпадуршина или, пожалуй, еще проще: Помпадуриха.

В прибалтийском нашем крае, где все старинное дворянство немецкого происхождения, фамилии в этом сословии должны существенно разниться от туземно-народных эстских и латышских прозвищ. Если мы не ошибаемся, то с таким прозвищем там среди местного древнего дворянства существует одна только фамилия фон-Куббе, или Каупо, Каупе, выдававшаяся по своей знатности среди леттов еще до прихода к ним немецких крестоносцев. Один из представителей этого леттского рода принял в 1216 г. от папы Целестина III фамилию Ливе, или Ливен, и был родоначальником нынешних российских светлейших князей и баронов Ливенов. Вообще же в прибалтийском крае древних фамилий, существовавших во время господства там ливонского ордена, осталось теперь немного: всего не более ста. Остальные же тамошние немецкие фамилии состоят из потомков позднейших германских выходцев и еще более из потомков эстов и латышей, принявших немецкие фамильные прозвания.

Говоря о старинном остзейско-немецком дворянстве, у нас нынешних его представителей называют очень часто «потомками» рыцарей, но это не совсем точно, так как рыцари давали обет безбрачия и, следовательно, не могли иметь законных детей. Есть также в остзейских губерниях немало онемечившихся французских фамилий, переселившихся туда вследствие воздвигнутых, по уничтожении в конце XVII столетия нантского эдикта, гонений на гугенотов во Франции. К чужеземным, но уже вполне онемечившимся фамилиям принадлежат несколько польских фамилий, а также и потомки выкрещенных евреев, принявших немецкие фамилии.

К немецким дворянским фамилиям причислено и несколько русских, внесенных по какому-либо случаю в тамошние дворянские матрикулы. Среди этих фамилий встречается и семинарская фамилия Сперанского, внесенная в лифляндский матрикул до получения им еще графского титула. Из малороссийских онемечившихся родов существовала некогда в Лифляндии фамилия Малама, пользовавшаяся баронским титулом.

С присоединением к России Западного края, к русским подданным присоединилось множество лиц, носивших польские, литовские и ополяченные русские дворянские фамилии. Фамилии эти не изменились вследствие этого присоединения, но что касается тамошних крестьян и мещан, из христиан, то родовые их прозвания получили, особенно у крестьян, великорусскую окраску. В их родовые прозвания стали обращаться, против тамошнего обычая, полуотчества, а чиновники из поляков, не умевшие сладить с таким нововведением, писали полуотчества с окончанием то на «ов», то на «ин», как попало, не соображаясь с свойствами русского языка. Оттого в западном крае вместо прозвания, например, Фомин явился Фомов, а вместо Семенов — Семенин.

Чрезвычайно большой прилив совершенно чуждых русскому языку родовых прозваний произошел в России вследствие присоединения к ней Закавказского края. Но замечательно, что нигде не удается так легко, как там, внешнее обрусение туземных фамилий и, притом, самым простым способом — изменением или усечением окончаний, свойственных грузинским фамилиям на «швили» и армянским на «янц» — на «ов». Так, там явились фамилии: Аваловы, Андронниковы, Мачабеловы, Меликовы, Палавандовы, Салаговы, Тумановы, Челокаевы, Эристовы и другие, которые с первого раза могут показаться по их окончанию, а некоторые даже и по звуку, великорусскими фамильными прозваниями. Такое обрусение армянских родовых прозваний происходило в прежнее время, когда сами армяне желали казаться русскими, но когда впоследствии и между ними стала развиваться «идея национальности», то они стали менять новозаимствованные ими русские прозвища на прежние армянские, и тогда между ними взамен, например, Назарова оказался Назарианц, а вместо Окопова — прежний Акопианц.

Так, в приказных отписях XVII века встречаются под чисто русскими прозваниями: Лунев — голландец, Кнутов — датчанин, Юрьев и Иванов — англичане, Игнатьев — немец, Афонасьев — еврей.

Кроме того, в так называвшемся Новороссийском крае и в бывшей Бессарабской области существует немало молдавских и греческих фамилий, которые по окончанию и по звуку резко отличаются от русских, малороссийских и польских фамилий. Молдавские фамилии оканчиваются преимущественно на «ско» и на «ано» или «ено». Некоторые греческие фамилии легко поддаются обрусению. Так, например, Леопардос обращается в Леопардова, Албанос — в Албанова и Евлампиос в Евлампиева. Греческая фамилия одного из известных русских ученых — Качиони обратилась в Каченовского. Нынешние греческие фамилии оканчиваются преимущественно на «аки», но окончание это не должно смешивать с окончанием «акий», встречающимся в старинных польско-малороссийских фамилиях, как, например, Мазаракий.

Надобно, впрочем, заметить, что обрусение по фамильным прозваниям производится у нас уже издавна не только в силу давности пребывания на Руси иноземца, но и сразу. Позднее в XVII веке, между камчадалами, участвовавшими в маскараде, бывшем по случаю свадьбы в «ледяном доме», были: Юдин, Бороздин и Чернов; в старинных документах встречается «индеец» Иванов, «японец» Бедаков и «бурят» Чистохин. В числе людей, приведших в 1741 году в Петербург из Персии слонов, значатся, между прочими, «персиане»: Соколов, Петров, Крестьянов, Барабанов и «армяне»: Иванов и Константинов. Заметим кстати, что цыгане носят обыкновенно самые употребительные русские родовые прозвания преимущественно в виде полуотчеств.

Местными особенностями при образовании фамильных прозваний можно считать следующие. Среди донских казаков, вместо окончания «ской», употребляется окончание «сков», напр., вместо Днепровской — Днепровсков; а в Сибири — «ых» и «ских» в именительном падеже единственного числа, например, Иван Бледных, Василий Еловских и т. д.

Указав вообще на происхождение и образование фамильных прозваний в России, мы добавим к этому несколько особенностей, зависевших не столько от языка местных жителей и прилива разных чужеземцев, сколько от условий сословного быта и некоторых случайностей. Замечания эти относятся, во-первых, к фамильным прозваниям нашего духовенства и, во-вторых, к таким же прозваниям евреев, живущих в пределах русского государства.

Несмотря на то, что в так называемых «внутренних великорусских» губерниях православное духовенство принадлежит к самой коренной части туземного населения, в среде его встречается такое разнообразие фамильных прозваний, какое едва ли можно заметить даже среди нашего старинного дворянства, происходящего в значительной части от иноземных выходцев и подвергавшегося различным влияниям со стороны чуждых русских национальностей.

В православном русском духовенстве попадается немало совершенно не русских, разумеется, сравнительно со множеством фамилий чисто русского склада, сходных с прозваниями, столь употребительными среди других, ближайших к духовенству сословий, т. е. фамилий, произведенных от обиходных русских слов или полуотчеств. Так, например, среди его находятся лица, носящие фамильное прозвание, вроде: Носов, Орехов, Медведев и т. д. Наряду, однако, с этими простыми родовыми прозваниями великорусского духовенства оказывается много прозваний чрезвычайно вычурных и произведенных от слов, заимствованных из разных иностранных языков. Замечательно, что в последнем случае сделано гораздо больше позаимствований из латинского, нежели из греческою языка, который, конечно, должен был бы быть гораздо ближе предстоятелям восточно-греческой церкви, нежели язык латинский. С первого взгляда кажется, что такое позаимствование не имеет никакого историческо-культурного значения, но, в сущности, оно весьма важно, так как оно указывает на то господствующее влияние, которому в исходе XVII века стало подчиняться образование нашего духовенства. Проглядывает это влияние и в сходстве фамильных прозваний, существующих среди великорусского, как городского, так и сельского духовенства, с фамилиями польскими. В силу этого словопроизводства, лет сорок тому назад — значит в ту пору, когда о недавно изобретенных в Северной Америке велосипедах не имели у нас еще никакого понятия, в одной из примосковских епархий существовал престарелый диакон, по прозванию Велосипедов или, как он произносил свое прозвание применительно к латинскому выговору, — более правильному, — Велоципедов. Это латино-русское прозвание может восходить по своему корню с большою вероятностью гораздо далее, нежели, например, древняя достоверность существующего в северо-западном крае ополячившегося шляхетского рода де-Кампо-Сципин, производящего себя от одного из знаменитых римских Сципионов. Поводом же к возникновению фамилии Велоципедов послужило следующее обстоятельство.

Престарелый диакон, поступивший мальчуганом в духовное училище под одною из многочисленных празничных фамилий: Вознесенский, Воскресенский, — или что-то подобное, по этому прозванию смешивался со многими из своих товарищей, но лично он отличался тем, что бегал на своих молодых ногах чрезвычайно быстро. В ту пору латинизм так же господствовал в духовных училищах, как и вообще господствовал школьный обычай давать каждому ученику какую-нибудь кличку, и под этим влиянием будущий отец диакон получил латинское прозвание «veloces pedes», а при переходе из училища в семинарию его, в отличие от прочих однокашников, имевших одноименные прозвания, нарекли и по качеству — Велоципедовым.

Пришлось также нам слышать, что в одной из великорусских епархий существовало лицо духовного сана под прозванием Просвироищенский. Объяснялось это прозвание так: однажды пришел к местному владыке дьяк с своим маленьким сынишкою и по уставу оба бухнулись ему в ноги. Полюбился преосвященному стоявший перед ним на четвереньках мальчуган. Добрый иерарх приласкал его, погладил по голове и в знак своего благоволения приказал ему взять просвиру. Маленький попович вконец растерялся, водил своими оторопелыми глазами по сторонам, отыскивая владычный дар. Архиерею почему-то очень понравилась такая растерянность мальчика, который так долго искал просвиру, хотя она и лежала перед ним на столе; владыко снова погладил его по голове, и в память этого события он, при поступлении в духовное училище, именовался Просвироищенским.

Все это объясняется тем, что еще в исходе XVII столетия, — а потом и до второй половины XVIII века, когда фамильные прозвания в великорусском духовенстве еще не установились, — насадителями просвещения среди его, а потом и в числе как главных, так и второстепенных иерархов были малороссы, воспитавшиеся в польско-латинских школах и приносившие в Россию позаимствованную там закваску, при которой латинский язык получал и в наших духовных училищах первенствующее значение, например, Ясинский, Малиновский.

Представляется чрезвычайно странным, что в составе нашего клира чисто русские люди носят, например, такого рода прозвания: Преферанский, Орнатский, Делигенский, Сперанский, Лекторский, Лявданский, Гумилевский, Оранский, Мелиоранский, Констанский, Альбинский и множество других подобных тому родовых прозваний, заимствованных из латинского языка и по окончанию свойственных преимущественно польским фамилиям. К последним подходят очень часто, хотя и случайно, также и те фамилии среди православного великорусского духовенства, которые заимствуются от какой-либо местности, например, Лазовский, от села Лазова, в Ярославской губ., и Ламанский — от реки Ламань, в Вологодской губернии. Этого, впрочем, еще мало, так как пестрота в фамильных прозваниях нашего духовенства идет еще далее. К производству их служили и служат: имена мифических героев, а также прославившихся мужей языческой древности, имена греков и римлян и даже имена богов и богинь греческого Олимпа. Встречаются в корнях фамилий, носимых представителями нашей церкви, имена известных лиц истории разных народов, — имена, внесенные исключительно в святцы западной церкви, и, наконец, географические названия разных иностранных областей, рек и городов. Вследствие этого у нас есть из коренных великороссов митрополиты, архиереи, архимандриты, священники и проч. с такими, например, прозваниями: Минервин, Геркулесов, Парисов, Церерин, Цицеронов, Юнонин, Дианин, Аквилонов, Мильтиадов, Фемидин, Фермопильский, Орлеанский, Амстердамский, Рудольфов, Леопольдов, Альфонский, Адоабаров и т. д. Есть также фамилии, произведенные от имен библейских: Немвродов, Ноев, Сарданапалов.

Родовые прозвания, заимствованные от имен языческих богов и богинь, противоречат даже одному из правил вселенских соборов, так как еще на Никойском соборе было запрещено христианам употреблять имена языческих «божков», дабы привести их в забвение. Правда, что такое постановление было нарушено впоследствии даже самою церковью, так как к лику святых были причислены преподобные, носившие имена Аполлона и даже Меркурия, но все как-то странным должно казаться, что в православной церкви священнодействуют сыновья языческих богинь, напр., Юноны или девственницы Дианы, потому что такое значение имеют семинарские прозвания Юнонин и Дианин и многие другие, подходящие под этот разряд родовых прозвищ, употреблявшихся, даже быть может среди нашего православно-великорусского клира. При таком измышленном производстве родовых прозваний не должно показаться нисколько странным, если на обширном пространстве Руси отыщется где-нибудь отец протоиерей Калхасов. Было бы очень кстати, если бы церковные власти, имея в виду не только странность подобных прозваний, но и касающийся до них некоторым образом запрет Микенского собора, сочли уместным если не изменить такие уже существующие ныне прозвания, то, по крайней мере, прекратили бы возможность их появления на будущее время.

Наряду с такими фамильными прозваниями является бесконечное множество прозваний, заимствованных от названий праздников и построенных в чествование их церквей. Всякий русский, конечно, знает, сколько встречается всюду в великорусских губерниях: Воскресенских, Богоявленских, Спасских, Стретенских, Троицких, Духовских и т. д. Такой способ производства фамильных прозваний несравненно более приличествует православному великорусскому духовенству, нежели указанный нами выше способ производства от имен, не соответствующих вовсе духовному сану. Этот последний способ зависел главным образом, от того, что среди нашего духовенства — вопреки обычаю старинного русского дворянства и русского простонародья вообще — не повелось давать, такие прозвания исключительно по личным прозвищам отцов, а также мало встречается прозваний по отчествам. Оттого среди нашего духовенства не встречается почти ни Долгополовых, ни Курицыных, ни Ласточкиных и тому подобных фамильных прозваний. Некоторые из своеобразных фамилий, присвоенных лицам духовного звания, посредством государственной службы их представителей, перешли и в среду русского дворянству.

В Малороссии православное духовенство составлялось, как и католическое в Польше, почти исключительно из шляхты, следовательно, из таких лиц, которые имели уже какое-либо родовое прозвание. Великорусское же духовенство таких прозваний не имело, и потому являвшиеся среди его архипастыри и начальствующие лица из уроженцев Малороссии хотели пополнить этот слишком заметный для них недостаток. Прозвание духовных только по отчествам и по позаимствованию фамилий от церквей и праздников представляло, по их привычке, слишком большое однообразие и порождало бы сбивчивость, а потому, с одной стороны, под влиянием представителей епархиальной, а иногда только и семинарской власти, а с другой — под влиянием классицизма, и возникли те замысловатые для русского человека прозвания, о которых мы упоминали выше.

Сами иерархи из малороссов, как шляхтичи, придавали известную важность фамильным прозваниям, от которых они, по примеру католического духовенства, не отрекались и по вступлении в монашество. В подражание им, такой обычай начал установляться и среди великорусского монашества, так как представители его наряду с именем, нареченным при пострижении, стали выставлять и свое родовое прозвание, в таком, впрочем, только случае, если оно было дворянское, как, например, Георгий Дашков. Церковное правительство, с своей стороны, не признавало такой занесенной из-чужа новизны правильною, и она, просуществовав недолго, вывелась из употребления, тем более, что дворян вступало в монашество очень немного. В настоящее время при одноименности иерархов прибавляется и семинарская их фамилия, например: Филарет Амфитеатров и Филарет Гумилевский, но это прибавка только частная, а не допускаемая церковным управлением.

Что касается еврейских прозвищ, то до присоединения к России областей, подвластных прежде Польше, такие прозвища не могли иметь никакого общего значения, а прозвища попадавшихся случайно в Московскую Русь евреев переделывали на русский лад, например: Яковлев, Марков.

В исходе XVII столетия, еще до Петра Великого, в число переводчиков посольского приказа попали двое выкрещенных евреев, один под фамилиею Веселовский, а другой — под фамилиею Шафиров, собственно Шапиро, что означает камень сапфир. Вообще же евреи во всей Европе не имели сперва родовых прозваний по тем причинам, о которых мы говорили в начале нашей статьи. Для означения же родства в нисходящей, и восходящей линиях они употребляли древнееврейское слово «бен», означающее сын и соответствовавшее русскому отчеству. При замене же в обиходной жизни древнееврейского языка исковерканным немецким жаргоном, слово «бен» стало заменяться окончанием «зон» или «сон». Отсюда такое множество фамильных прозваний, кончающихся на «сон», что такие прозвания считаются признаком еврейского происхождения, хотя это и не безусловно верно, потому что с таким окончанием существуют, между прочим, и шведские, и немецкие фамилии. Есть также коренные еврейские фамилии, которые ближайшим образом совпадают с самыми употребительными немецкими фамилиями. Например, немецкая фамилия Мейер, происходящая от латинского слова «major»— старший, смешивается очень часто с еврейскою фамилиею Меер, что значит пророк.

На западе Европы принятие евреями родовых, а не одних только употреблявшихся ими издавна личных прозваний, сделал обязательным римско-немецкий император Иосиф II. Он приказал, чтобы каждый живущий в его владениях еврей присвоил себе какое-либо прозвище, которое потом и переходило бы наследственно на все потомство первопринявшего известное прозвище. Исполнение этого указа было возложено на полицейские власти, которые и воспользовались таким распоряжением, чтобы поживиться на счет евреев. Громкие и приятные для евреев имена, как Рубинштейн, Пургольд, Розенталь и т. п. полиция стала давать богатым евреям при получении с них значительной подачки. Уплатившие полиции только умеренно, получали прозвания от имен географических: Винер, Лембергер, Кашауер и т. д.; тем евреям, которые не могли достаточно ублаготворить полицию, давались имена более простые, как-то: Фукс, Гун, Эссиг, и, наконец, те из них, которые были не в ладах с полициею, получили, как бы в отместку с ее стороны, грубые и даже ругательные прозвания: Эзелькопф, Лауффрессер и даже Швейнсон.

В тех же странах, где евреи не были принуждаемы принимать родовые прозвания по назначению этих последних со стороны полиции, они преимущественно заимствовали их от собственных личных имен и названий разных нравившихся им предметов. В некоторых случаях такие первоначально только личные прозвища обращались постепенно в родовые.

Первое распоряжение об обязательном принятии прозваний евреями, поступившими в подданство России, и о передаче этих прозваний потомству состоялось еще при Екатерине II, при присоединении к России Белоруссии. Но постановление это не приводилось в исполнение, главным образом, вследствие неправильного ведения метрических записей о рождающихся, да и сам еврей, по разным своим соображениям, очень часто менял по несколько раз принятое им однажды прозвание, так что разобраться в этой путанице было не только трудно, но, пожалуй, и невозможно.

В настоящее время живущие в России некрещенные евреи присвоивают себе самые разнообразные фамилии, так что их трудно по этому признаку отличить не только от немцев, поляков, малороссов, белоруссов, но и коренных великоруссов, например, есть и выкрещенные и некрещенные евреи: Ильины, Прохоровы, Елисеевы, Филипповы и т. д. В одном уголовном процессе, происходившем в Волынской губ., в числе обвиняемых и свидетелей были евреи: Пружанин, Волов и Соскин, которых можно было принять за русских, если бы наряду с этими прозваниями не стояли исключительно еврейские собственные имена: Сруль, Хаим и Мошка.

В прежнее время евреи меняли свои фамилии при обращении в христианство. Так как поводом к этому бывало очень часто желание избегнуть предстоящего за какое-либо преступление наказания или уменьшить его меру, или же под новым христианским именем и новою фамилиею укрыться от преследования полицейской или судебной власти, то таковая перемена в настоящее время воспрещается законом, и евреи, принявшие православие, обязаны удерживать те фамильные прозвания, которые они носили до крещения.

Хотя вообще перемена фамилии или присвоение чужой у нас не допускается, но есть случаи, в которых за это не полагается никакой ответственности. Под произвольной фамилией, хотя бы и с каким-нибудь почетным титулом, званием и чином, на самом деле не принадлежащими, дозволяется являться в печати, в области ученой или литературной деятельности. Так, у нас закон не препятствует присвоивать сочинителю какой угодно ему так называемый «псевдоним» или, собственно, ложное имя; то поэтому, например, у нас существует граф Жасминов. Такой порядок относительно писателей и издателей допускается законодательствами всех стран, где существует печать.

Замена собственной фамилии другою, произвольно взятой, допускается также повсеместно, а, между прочим, и у нас при появлении кого-либо на театральной сцене. У нас такой почин сделала императрица Екатерина II, давшая знаменитому в ее время русскому актеру Нарыкову фамилию Дмитревский, по сходству его с одним известным ей польским графом, носившим такую фамилию. Впоследствии подобные перемены сделались у нас очень обыкновенны. Так, фамилия одной известной в свое время русской актрисы Лесогоровой была заменена переводом этой фамилии на немецкий язык — Вальдберг. В тридцатых годах один из певцов русской оперы — француз Шарпантье являлся на сцене под фамилиею Леонова, а актер Дальмас, коренной француз, явился на русской сцене под фамилиею Прохорова. В настоящее время таких превращений на сцене чрезвычайно много. Скажем кстати, что повсюду в театральном мире, а также и в России, бывает всего чаще замена певцами и певицами их неитальянских фамилий итальянскими. Так, ходила молва, что известная некогда в Петербурге певица Фиоретти, в действительности Цветкова, приняла свою фамилию от слова «fiore», что означает цветок, и будто фамилия французского актера Дьедоне, пользовавшегося недавно в Петербурге большим расположением публики, была перевод русской фамилии — Богданов.