Рождающие гром

6

В Рамлахе Кагал нашел Уолтера де Бриена, погруженного в размышления возле гробницы святого Георгия в Белой мечети. Уставший до изнеможения кельт коротко и скупо рассказал о случившейся беде. Его губы почернели и запеклись, говорить ему было трудно. Почти бесчувственного Кагала привели в дом и уложили спать. Он проспал почти целый день.

Когда он пробудился, город был уже пуст. Охваченные ужасом жители Рамлаха, наспех похватав кое-что из пожиток, устремились по дороге к Яффе, причитая что-то о наступлении конца света. Сам Уолтер де Бриен поскакал на север, оставив с Кагалом одного воина, чтобы тот передал кельту просьбу де Бриена следовать за ним в Акру.

Кагал ехал по опустевшим улицам, и эхо разносило цокот копыт его жеребца. Золотоволосый король чувствовал себя призраком в мертвом городе. Западные ворота были распахнуты, возле спущенных флагов валялись копья, будто стража, побросав оружие, в панике разбежалась.

Конь нес Кагала по равнине, поросшей пальмами и фиговыми деревьями, и вскоре кельт увидел толпы бредущих по дороге людей. Они сгибались под тяжестью поклажи и стонали от жажды и усталости. Увидев всадника, люди завопили от страха, будто бы на них напали убийцы. Отмахиваясь от них, Кагал пытался пробраться сквозь толпу. Он не сомневался в том, что кочевники направляются к морю и скоро окажутся возле Рамлаха, но, обернувшись, не увидел на горизонте привычного уже облака пыли от конских копыт.

Он свернул с дороги на Яффу, заполненную толпами народа, и помчался на север. Впереди него, подобно лесному пожару, неслась весть о дикой орде, надвигавшейся с востока. Деревни и маленькие городки пустели, жители поспешно перебирались в прибрежные города или прятались за стенами крепостей на холмах. Христианский мир обетованной земли повернулся спиной к морю, а лицом на восток, встречая приближавшуюся с каждым часом угрозу.

Кагал въехал в Акру, когда там уже собирались немногочисленные силы – рыцари в поношеных кольчугах и помятых доспехах и бароны со своими воинами. Султан Дамаска Измаил разослал повсюду своих гонцов, дабы всех призывали к союзу, и везде без колебаний принимали этот призыв. Со всех концов страны мчались сюда из своих огромных мрачных замков рыцари святого Джона, тамплиеры в красных шлемах со всклокоченными бородами – угрюмые молчаливые сторожевые псы земли обетованной.

Оставшиеся в живых после страшной резни жители Иерусалима продолжали двигаться к Аскалону и Яффе – жалкая горстка измученных и насмерть перепуганных людей, которым удалось избежать огня и меча и чудом уцелеть в кровавой бойне.

Они рассказывали страшные вещи. Семь тысяч христиан, главным образом женщин и детей, погибли мучительной смертью во время набега кочевников; Гроб Господень почернел от огня и дыма; алтари во всем городе были разрушены, а святыни осквернены. Мусульмане страдали не меньше христиан.

Среди беженцев оказался и патриарх – его спас от гибели безымянный германский воин, скрывавший страшную рану до тех пор, пока вдали не показались стены Аскалона. Тогда он сказал: "Господин мой, там видны башни Аскалона, и теперь я тебе больше не нужен. Сейчас я лягу и буду спать, потому что я очень устал" – и испустил дух на пыльной дороге.

Пришла весть и о кочевниках. Они не задержались надолго в разрушенном и разграбленном городе, а направились дальше к югу, через пустыню на Газу, где разбили лагерь, наконец остановившись после долгого похода. С юга долетали самые разные противоречивые толки, и де Бриен позвал к себе Кагала.

– Славный рыцарь, – сказал барон, – мои разведчики сообщают мне, что из Египта движется войско мамелюков. Их цель очевидна – они хотят захватить оставленный кочевниками город. Но вот что самое главное – ходят толки о союзе между мамелюками и кочевниками. Если это действительно так, то на нас могут напасть с тыла, пока мы готовимся к сражению с ордой, и мы не сможем выстоять против натиска двух войск с двух сторон. Жители Дамаска проклинают кочевников за то, что те осквернили их святыни, – как мусульмане, так и христиане. Но эти мамелюки родственны туркам по крови, и кто знает, что на уме у Байбарса, их предводителя?

Дорогой Кагал, ты можешь отправиться к Байбарсу для переговоров? Ты своими глазами видел разрушение и разграбление Иерусалима и сможешь рассказать ему правду о том, как нечестивые осквернили Эль Аксу так же, как и Гроб Господень. В конце концов, он ведь мусульманин. По крайней мере, узнай, собирается ли он заключить союз с этими дьяволами. Завтра, когда вперед выступят отряды Дамаска, мы двинемся на юг, чтобы встретить врага прежде, чем он пойдет на нас. Скачи впереди войска под флагом перемирия и возьми с собой столько людей, сколько тебе нужно.

– Дай мне флаг, – сказал Кагал. – Я поеду один.

Он выехал из лагеря еще до заката, безоружный и с флагом перемирия. Только боевой топорик висел на луке седла для защиты от разбойников, не признававших никаких флагов. Он скакал по опустошенной, почти вымершей земле, спрашивая дорогу у странствующих арабов, которые знали все, что происходило вокруг. Миновав Аскалон, Кагал узнал, что мамелюки пересекли Джи-фар и встали лагерем к юго-востоку от Газы. Близость к кочевникам сделала его осторожным, и он свернул к востоку, чтобы избежать нежелательных встреч с разведчиками нечестивых. Он не доверял обманчивой тишине и зорко смотрел по сторонам.

Сумерки уже сгущались, когда кельт въехал в египетский лагерь, расположившийся радом с несколькими колодцами неподалеку от Газы. Когда он увидел оружие мамелюков, их количество и жесткую дисциплину, его охватили дурные предчувствия. Соскочив с коня, Кагал поднял флаг перемирия и показал на свой пояс, на котором не было меча. Дикие мамелюки с острыми птичьими лицами, сверкая доспехами, столпились вокруг него в зловещем молчании, как будто затаили мысль, несмотря на флаг, изрубить пришельца на куски своими кривыми саблями. Однако вместо этого они провели его к куполообразному шелковому шатру, что стоял в середине лагеря.

Возле входа замерли черные рабы, обнажив сабли, а из шатра доносился громкий голос – удивительно знакомый, – выводивший какую-то песню.

– Вот шатер эмира Байбарса Пантеры, кафар, – прорычал бородатый турок.

На это Кагал ответил с истинно королевским высокомерием:

– Проведи меня к своему господину, собака и сообщи обо мне с должным уважением.

С турецкого воина слетела спесь, и с неожиданным почтением он повиновался.

Кагал шагнул к шелковому шатру и услышал зычный голос мамелюка:

– Господин Кизил-малик, посол от баронов Палестины.

Изнутри огромный шатер освещался единственной свечой, стоявшей на полированном столе и излучавшей золотистый свет; вокруг стола на шелковых подушках сидели египетские полководцы, потягивая запрещенное вино. Среди них выделялся высокий плечистый человек в шелковых шароварах, атласной куртке, подпоясанной широким, расшитым золотом кушаком, – вне всякого сомнения, это и был Байбарс, гроза всего юга. У Кагала перехватило дыхание – эти всклокоченные рыжие волосы, это жесткое загорелое лицо со сверкающими синими глазами...

– Добро пожаловать, господин кафар! – воскликнул Байбарс. – Что за новости ты принес?

– Ты был Гаруном-путешественником, – медленно произнес Кагал, – а в Иерусалиме ты был солдатом Акбаром.

Байбарс оглушительно расхохотался.

– Клянусь Аллахом, – проревел он, – по сей день я ношу на голове шрам, как память о той ночной потасовке в Дамиетте. Хорошую же затрещину ты мне тогда дал!

– Ты играешь свои роли, как дешевый лицедей, – сказал Кагал, – но ради чего тебе нужны все эти превращения?

– Знаешь, – ответил Байбарс, – во-первых, я не доверяю ни одному шпиону; я доверяю только себе. Во-вторых, это заставляет меня по-новому смотреть на жизнь. Я не врал тогда, когда рассказывал тебе ночью в Дамиетте, что праздновал мое бегство от Байбарса. Клянусь Аллахом, Байбарсу бывает иногда тяжело нести бремя государственных забот, зато Гарун-путешественник – простой и веселый бродяга с чистой совестью и быстрыми ногами. Когда я становлюсь лицедеем, я убегаю от самого себя и стараюсь быть честным в каждой роли – конечно, до тех пор пока я ее играю. Давай сядем и выпьем.

Кагал покачал головой. Все его тщательно обдуманные дипломатические планы рухнули, стали бесполезными, как дорожная пыль. Тогда он шагнул вперед и заговорил сразу о самом главном.

– Я пришел спросить тебя, Байбарс, – решительно сказал он, – собираешься ли ты со своим войском присоединиться к кочевникам, которые осквернили Гроб Господень и Эль Аксу?

Байбарс осушил кубок и задумался, но Кагал прекрасно знал, что татарин уже давно все решил.

– Аль Кадс мой, и я его возьму, – небрежно сказал Байбарс. – Я очищу мечети. Да, клянусь Аллахом, кочевники сделают эту работу, как того требует наша вера. Они станут хорошими мусульманами. Они отличные воины. С ними я посею гром – а кто пожнет бурю?

– Но в Иерусалиме ты сражался против них! – с горечью напомнил ему Кагал.

– Да, – откровенно признал эмир, – но иначе они перерезали бы мне глотку, как любому франку. Я не мог сказать им: "Стойте, собаки, я – Байбарс".

Кагал кивнул, сознавая, что спорить бесполезно.

– Тогда моя задача выполнена. Теперь я требую, чтобы меня беспрепятственно выпустили из лагеря.

Байбарс с ухмылкой покачал головой:

– Нет, малик. Ты устал и томишься от жажды поэтому ты будешь моим гостем.

Рука Кагала невольно коснулась пустого места на поясе. Байбарс улыбался, но в глазах его сверкал холодный огонь, и рабы рядом с ним тотчас же наполовину вытащили из ножен свои кривые сабли.

– Ты собираешься держать меня, как пленника, несмотря на то что я посол?

– Ты пришел без приглашения, – пожал плечами Байбарс, – я не просил переговоров. Ди Дзаро!

Вперед вышел высокий худощавый венецианец в черной бархатной куртке.

– Ди Дзаро, – сказал Байбарс, усмехаясь, – малик Кагал – наш гость. Садись на коня и скачи в войско франков. Там скажи, что лорд Кагал послал тебя с тайным поручением. Скажи, что он пытается обвести болвана Байбарса вокруг пальца и обещает, что сможет уговорить его не вступать в союз с кочевниками.

Венецианец мрачно ухмыльнулся и вышел из шатра, избегая взора горящих глаз кельта. Кагал знал, что итальянские торговцы часто вступали в тайный сговор с мусульманами, и все же немногие опускались так низко, как этот предатель.

– Ну что ж, Байбарс, – спокойно сказал Кагал, – раз ты сейчас решил играть роль пса, я ничего не могу сделать. У меня нет меча.

– Я очень рад, – весело отозвался Байбарс. – Пойдем, и не тревожься ни о чем. Просто тебе не повезло: ты встал на пути Байбарса! Люди для меня только инструменты, ибо я рожден для великих свершений, – у ворот Дамаска я понял, что те всадники с обагренными кровью руками всего лишь сталь, из которой можно выковать большой мусульманский меч. Клянусь Аллахом, малик, если бы ты мог видеть, как я мчался, словно ветер, в Египет – и вновь пересек Джифар, ни разу не остановившись, чтобы передохнуть! А если бы ты видел меня, когда я прибыл в лагерь кочевников с муллами, воспевавшими преимущества ислама! А как я убедил их дикого Куран-шаха, что его безопасность зависит только от их обращения в нашу веру и от союза с нами! Конечно, я не доверяю этим волкам до конца, поэтому и расположил свой лагерь подальше от них, но когда франки пойдут на нас, они увидят наши войска стоящими рядом и готовыми к сражению и будут ужасно удивлены, если... эта собака ди Дзаро хорошо справится со своим делом!

– Твое вероломство выставляет меня подлым псом в глазах моих людей, – с горечью сказал Кагал.

– Не бойся, никто не назовет тебя предателем, – примирительно ответил Байбарс, – потому что скоро все они до единого погибнут. Они уже тени прошлого, и я избавлю от них землю. Смотри на жизнь проще.

Он протянул наполненный кубок; Кагал, взяв его, сделал небольшой глоток и начал ходить взад и вперед по шатру, как человек, впавший в полное отчаяние. Мамелюки наблюдали за ним, исподтишка ухмыляясь.

– Ну что ж, – сказал Байбарс. – Я был татарским князем, я был рабом, а теперь я снова стану правителем. Шаман Куран-шаха читает для меня по звездам – он говорит, что если я выиграю сражение с франками, то стану султаном Египта.

"Эмир уверен в своих полководцах, – подумал Кагал, – коль при них высказывает свои честолюбивые устремления". Вслух он сказал:

– Франков не волнует, кто будет султаном Египта.

– Да, но сражения и тела погибших – это лестница, по которой я поднимаюсь к славе. Каждая война, которую я выигрываю, укрепляет мою власть. Теперь на моем пути стоят франки, и я отброшу их в сторону. Но шаман предсказал мне странную вещь... Он сказал, что, когда франки пойдут против нас, меч мертвого воина нанесет мне ужасную мучительную рану...

Внезапно Кагал понял, что он незаметно приблизился к столу, на коем стояла свеча. Он поднес кубок к губам, а затем молниеносным движением выплеснул вино на пламя. Свеча зашипела и погасла, и шатер погрузился в кромешную тьму. Одновременно кельт выхватил спрятанный за пазухой кинжал и бросился к тому месту, где должен был сидеть Байбарс.

В темноте он столкнулся с кем-то и, взмахнув кинжалом, глубоко вонзил его в чье-то тело. Раздался вопль, полный смертельного ужаса, и Кагал, выдернув кинжал, отскочил в сторону. Для второго удара времени не было. Люди в шатре кричали и падали, спотыкаясь друг о друга; звенела и скрежетала сталь. Окровавленный кинжал Кагала полоснул по шелковой стене шатра, прорезав в ней длинную щель, и кельт выскочил наружу. При свете звезд он увидел, как к шатру со всех сторон сбегаются египтяне.

Услышав позади себя знакомый ревущий голос, Кагал понял, что в темноте ударил кинжалом не Байбарса, а кого-то другого. Он быстро помчался к привязанным у стойки коням, перепрыгивая через натянутые веревки шатров, – одинокая тень среди множества метавшихся фигур. Мимо него галопом промчался часовой на коне, держа в руке горящий факел. Кельт выпрыгнул из темноты подобно пантере и оказался в седле за спиной часового. Испуганный вопль мамелюка оборвался, когда острый кинжал христианина перерезал ему горло.

Столкнув тело на землю, Кагал успокоил фыркавшего и встававшего на дыбы коня и повернул его в противоположную сторону. Подобно ветру промчался он по гудящему лагерю и вскоре почувствовал, как в лицо ударил теплый воздух равнины. Услышав позади себя топот копыт, он понял, что за ним отправлена погоня, и еще сильнее пришпорил арабского скакуна.

Где-то на севере ему навстречу двигалось войско христиан. Кагал надеялся догнать по дороге венецианца, но тот выехал намного раньше и был уже далеко, а вот преследователи, отправленные Байбарсом, неумолимо приближались...

На рассвете, когда франки снимались с лагеря, к ним прискакал венецианец и рассказал о том, что сбежал от египтян, а затем потребовал встречи с де Бриеном.

Войдя в полусвернутый шатер барона, ди Дзаро сказал:

– Сеньор, меня послал господин Кагал – он сейчас ведет переговоры с Байбарсом. Он уверен, что мамелюки не вступят в союз с кочевниками, и настоятельно просит вас немедленно выступить вперед...

Снаружи раздался быстрый топот копыт – приближался одинокий всадник, чьи развевавшиеся волосы напоминали золотистую вуаль на фоне розоватого неба. Возле шатра де Бриена загнанный конь рухнул на землю. Человек вскочил на ноги и молнией ворвался в шатер.

Ди Дзаро вскрикнул и побледнел, увидев свою смерть – кинжал кельта в мгновение пронзил его сердце, и венецианец, упав, подкатился к ногам Уолтера де Бриена. Барон ошеломленно взглянул на Кагала.

– Во имя Бога, друг мой, какие новости?

– Байбарс соединяет свое войско с войском нечестивых, – ответил Кагал.

Де Бриен опустил голову.

– Что ж, никто не может просить о вечной жизни.