Глава 4 Непопулярные решения

Утро не заладилось.

Во-первых, проснувшись, я тут же об этом пожалел. Ведь пока похрапываешь, все так замечательно – ничего плохого не чувствуешь. А стоит глаза продрать – и наваливается… Болело абсолютно все. Суставы крутили десятки невидимых инквизиторов, простуженное горло резали ржавыми ножами, в голове поселился неутомимый садист с электрической дрелью. Похоже, надо было сюда еще раньше выдвигаться – процесс распада резко ускорился.

Во-вторых, еще не поднявшись, я ощутил запах разложения. Его почему-то принято называть сладковатым, но тот, кто это придумал, видимо, ни разу в жизни не видел сахара. Непереносимая мерзость легко перебивала обычную местную вонь, а ее происхождение было загадкой. С перепугу решил было, что от меня нести начало, но, к счастью (или к горю), ошибся. Источник выдал себя податливой мягкостью под головой. Никогда не поверю, что за ночь деревянная колода станет мягкой.

Это оказалась не колода – откинув в сторону грязную шкуру, я обнаружил под ней тело безнадежно исхудавшего мальчика лет десяти-одиннадцати.

На мой крик показался Тук и, уставившись на детское тело, поинтересовался:

– Что-то не так?

– Да ты что! Не видишь сам?! Здесь мертвый мальчишка!

– Да они мрут как мухи. Не обращайте внимания. Голод, сырость, холод. Все подохнут, если не уйдут. Но уперлись – думают, что здесь вольготнее всего. Не достанет ни погань с демами, ни ортарцы. А толку-то от такой жизни?

– Тук… они… Они что – от голода умирают? Дети? Я думал, что здесь только стариков плохо кормят.

– Да нечего им жрать. Даже мыши отсюда улетели. Осталось несколько, но попробуй их еще найди и достань. Ниже идут большие пещеры, там до потолков камнем трудно добросить. Вот в них нетопырей полно. Но с другой стороны, разве ж это еда? Тьфу! А эти туда ходить боятся – нехорошее там что-то водится. Уже совались вниз, да только возвращались не все. Оставшиеся решили, что тамошние мыши не стоят такого риска.

– Я… Я не могу здесь оставаться. Мне нужен свежий воздух.

– Давайте к выходу переберемся, там поменьше воняет. У костерка погреетесь, отвара горячего выпьете, покушаете.

– Хорошо. И старика ко мне приведи. Я тут кое-что надумал, но вопросы к нему остались.

– Так он уже ничего вам не расскажет.

– Почему?

– Так помер он.

– Как?!

– А молча. Накушался, лег – и не встал больше. Зря ему столько хлеба дали. А может, и не зря: хоть сытым помер. Эй! Сэр страж! Что это с вами?!

– Тук! Как можно так жить! Да что вы за люди?!

– А я-то здесь при чем?! Мы на Бакае так не жили. И в норы у нас никто не прятался. Это все местные. Здесь, возле берега, самое межгорское отребье в последние годы жило. Другие ушли, не выдержали. Демы покоя не дают – постоянно шастают. Приличный хозяин везде себе дом справит и занятие найдет, а такие, как эти, нигде не нужны. Они и сами это знают, вот и не рыпаются.

Покосившись на тело мальчика, я покачал головой и непреклонным тоном постановил:

– Ужинаем, потом вяжем всех – и тащим за собой. Оставлять их не будем.

– Так сбегут по дороге.

– Отведем подальше от пещеры – может, хоть дороги не найдут. Да и не все сбегут.

– Ваша правда, не все. Ох и нелегко с такими будет. Бочку вшей в замок притащим – не отмыть и не отстирать здесь.

– Много людей?

– А кто ж его знает… Справимся как-нибудь.

– Хорошо. Нам надо справиться, иначе… Тук, да нельзя так жить! Чтобы дети умирали и старики плакали от голода… Это в голове не укладывается…

– Говорите будто церковник, но ваша правда. Нельзя.

– Потом пойдем другой дорогой. Южной. Епископ говорил, что мосты на ней целые.

– Если так, то пройдем. А если нет – трудно придется. Дожди чуть не каждый день – реки раздуло.

– Дойдем до Черного озера – и там меня оставите. В Мальрок вернусь сам. Позже…

– Да вы что говорите?!

– Так надо. Дело у меня там. Важное.

– Рехнулись?! Да здесь одному даже мне боязно оставаться, а вас того и гляди зайцы обижать начнут!

– Ну, с зайцем, предположим, я как-нибудь справлюсь. Не спорь. И не перечь мне.

– Так я же для вашего добра!

– Знаю, потому и не сержусь на такие слова.

– Раз уж дело важное, так давайте все вместе его сделаем, а потом вернемся в замок.

– Нет. Я должен быть один.

– Ну хотя бы меня с собой возьмите. Один или два – разница невелика.

– Тук, ты молодец, и спасибо тебе за все. Но я должен быть один. Это очень важно. Настолько важно, что я описать не могу. От этого зависит моя жизнь. Даже тайком за мной никому идти нельзя.

– Да что же это такое! Как я людям в глаза потом смотреть буду? Оставил сэра стража больного и немощного, а сам в теплый замок подался! Так получается?!

– Скажешь, что я приказал. И скажешь, что это дело касается только стражей. Никому, кроме них, за мной ходу нет.

– Сэр, да вы и сотни шагов не пройдете. Да вы поскользнетесь на ровном месте и что-нибудь сломаете. Да вас без ветра шатает.

– Верхом поеду.

– Ага. И свалитесь к вечеру, если не раньше. Как вчера свалились. Сэр страж, давайте вы в себя немного придете, а потом уж езжайте куда хотите – никто и глазом на такое не поведет.

Я знал, что уговорить Тука будет труднее всего: излишняя демократичность бакайцев играла против меня, – порядочный слуга перечить своему господину не должен. Но ничего, обязательно добьюсь своего. С горбуном это будет гораздо легче, чем с сержантом. Солдафона я бы ничем не пронял…

* * *

Быстро выйти не получилось. Для начала доблестные воины часа два выволакивали жителей пещеры на свет божий. Лишь единицы из них при этом не оказывали сопротивления, да и то по причине крайней степени изнеможенности. Глядя на этих дистрофиков, я содрогался. Сами себя довели до предела, добровольно закрывшись в подземном концлагере.

Некоторые и впрямь будто одичали – несмотря на путы, пытались сопротивляться. Даже до зубов дело доходило. Парочка женщин почти непрерывно завывала, время от времени им начинали аккомпанировать остальные. Плакали дети, ругались чумазые мужички. Несмотря на то что дело происходило на улице и сидел я на приличном удалении от входа, ноздри улавливали нехорошие ароматы – смердело от здешних межгорцев будто от веками не чищенного нужника. Это вызывало омерзение и напрягало – наводило на мысли о страшных болячках. Хотя если верить историкам, на Земле существовали целые народы, не знакомые с водной гигиеной. Их представители ухитрялись доживать до глубокой старости. Говорят, одеколон и духи изобрели, чтобы заглушать вонь. Не верю – подобного духана никаким парфюмом не заглушить. Или я слишком утончен в сравнении с предками? Опять же пещерная жизнь может сказываться, плюс недоедание, плюс паразиты. Сам видел, как в сырых тряпках расползающейся одежды заводятся жирные черные мокрицы.

Мирул, ошалевший от всего происходящего, отрапортовал без былой бодрости:

– Сэр страж. Мы все сделали. Сорок два человека здесь, считая детей.

– Вижу… Надеюсь, не все разбегутся по дороге.

– Их бы стреножить, но тогда идти не смогут быстро.

– Детей на заводных лошадей, женщин, которые послабее, тоже. И стариков.

– Сделаем.

* * *

Новой миссией солдаты были недовольны. Нет, они не против возвращения южной дорогой. Одно неудобство – фургон так и останется у деревни на западе, но эта проблема их не должна волновать. А вот присмотр за толпой полудиких оборванцев напрягает очень даже сильно. Я не сомневался, что в случае попыток побега они не будут выказывать чрезмерного служебного рвения – чем меньше межгорцев останется, тем чище будет атмосфера в походе.

И сам временами начинал жалеть, что связался с этим делом, но, вспоминая мертвого мальчика, забывал о сомнениях. Пусть взрослые разбегутся, но хоть маленькие дети останутся. Толку от них, конечно, мне никакого, но в данном случае даже такая бессовестная личность, как я, готова идти на альтруизм.

Странно, но, несмотря на общее ухудшение самочувствия, в седле я держался получше, чем вчера. И временами, на ровных участках тропы, даже начинал вести беседы с Зеленым. Попугай, ежась от срывающихся капель холодного дождя, не был расположен к общению и угрюмо отмалчивался. На прямые требовательные вопросы скупо ругался или переводил разговор на тему алкоголя. В общем, ценных сведений о болезнях стражей я от него так и не добился.

Ведь наверняка знает что-то, но молчит как глухонемой партизан на допросе. Не первый раз пытаю, но все без толку. А еще друг называется…

Изредка лес редел, и, выбираясь на более-менее открытые места, я осматривал окрестности. Ничего интересного ни разу не заметил. Холмы с каменистыми склонами и редкими скальными обнажениями; вымершие нищие деревеньки в долинах; мутные из-за нескончаемых дождей ручьи; заброшенные поля и огороды; человеческие и лошадиные кости, местами встречающиеся чуть ли не на каждом шагу. Море, которое иногда проглядывало слева, безрадостной картины не скрашивало. Такое же черно-мрачное, как и все вокруг. После полудня справа пару раз заметил гладь большого озера – второе по величине и самое восточное в межгорском ромбе. Вид у него был столь же по-зимнему унылый – только льда не хватало. Будь я даже в нормальном состоянии, при длительном созерцании столь «веселых» пейзажей захотел бы повеситься. А уж сейчас хоть волком вой.

Кстати о волках: серые показывались нередко. По одному, по двое, а один раз целую стаю заметили. Нагло изучали нас с безопасной дистанции, даже не думая прятаться. Особенно запомнился матерый хищник, рассевшийся на вершине лысого холма. Будто изваяние – за все время, пока мы проходили мимо, ни разу ухом не повел.

Следят за нами – или просто показывают, кто теперь здесь хозяин? Лучше бы последнее – нам такие тамбовские товарищи в соглядатаях не нужны.

К вечеру погода немного улучшилась. Низкая сплошная облачность никуда не пропала, но перестала осыпать водяной пылью. Правда, похолодало немного, но это гораздо приятнее, чем почти нескончаемый поток сырости.

Уже в глубоких сумерках выехали к рыбацкой деревушке, недлинной полоской растянувшейся вдоль каменистого берега Черного озера. Его также называли Южным, ввиду того что это был самый южный водоем межгорского водного ромба. Самое маленькое, но при этом, по слухам, жуткой глубины и неподвижно-угрюмое даже в тихий летний полдень. Будь я в приличной форме – непременно бы плюнул в его мрачные воды из чувства протеста перед подчеркнуто невеселым природным явлением. Но сейчас сил хватило лишь самостоятельно спешиться и проследовать в низенький домишко, к жесткой лежанке. Даже этот невеликий труд дался с трудом. Не желай я создать у народа впечатление, что со мной все в порядке, – попросил бы помощи у Тука.

Кстати, прогресс. Хоть муки и адские, но держусь более самостоятельно, чем вчера. Или просто привыкаю к боли? Глядишь, еще нравиться начнет – прикуплю парочку хлыстов и высокие черные сапоги…

* * *

Спал я будто на раскаленной сковороде – муки точь-в-точь. Хоть и свыкся немного с болью в каждой косточке и суставе, но благодатно дремать, когда тебя распиливают на сто частей, не получается. Ворочался так, что халупу едва не развалил, но без толку – оптимального положения для истерзанного тела не нашел.

Так что провертелся далеко за полночь, заодно загружая голову мрачными мыслями: хоть какое-то отвлечение.

Что за бред я опять задумал? Неужели то, что у меня располагается в черепе, окончательно в прокисшую кашу превратилось? Я чуть ли не с первого дня своей новой жизни имел склонность к скоропалительным спорным решениям, но то, что предстояло теперь, било все рекорды.

Что я буду делать один на этой богами забытой дороге? Если туда не ходят межгорцы – это не просто так. Люди – создания еще те: везде любят нос совать. И отучить их от этой привычки можно лишь с помощью кровавой носоотрывалки, которая, очень даже может быть, располагается в заинтересовавшей меня местности.

В принципе мне и без лишних сложностей искать приключений не рекомендуется. В моем состоянии я в одиночку долго не протяну. Замерзну в холодную ночь, упаду с лошади, не смогу отбиться от хищников. Я беспомощен, как ребенок, и нахожусь далеко не в раю. Погода такая, что и здорового легко доконает, а уж меня…

С другой стороны, страж Буонис ходил туда именно в одиночку. При этом состояние его было схожим с моим. Насколько я понял, одиночество это очень важно – не зря он никого рядом с собой не допускал. Я настолько этим проникся, что даже решился на немыслимое – оставить Зеленого. Ведь старик ничего не говорил про попугая. Неизвестно, можно ли брать умную птицу с собой. Ситуация не та, где стоит экспериментировать, – лучше обойдусь без пернатого.

К тому же неизвестно, что будет дальше. Я бы на себя ставить не стал – при моем везении минимум девяносто процентов вероятности плохого исхода. Если так, Зеленый пригодится другим. Живой детектор нечисти – уверен, что погань нас в покое не оставит. Некому охранять тропы, ведущие на юг; нет сил для контроля всех уголков долины; возможно, сохранились островки скверны, не выжженные армией. Попугай в таких условиях будет кстати.

Хотя неизвестно – может, он без меня бесполезен…

Буонис знал, зачем ходил, а я – нет. Что он там делал? Неизвестно… Старик сказал, что страж возвращался обновленным, но как он этого добивался – никому не известно. В итоге я чуть живой собрался в одиночку идти туда – не знаю куда, за тем – не знаю за чем. Классическая ситуация в сказках, где в главных героях Иван-дурак.

В сказках дуракам везет, в реальности – не уверен.

А какая альтернатива? Разрушаться и дальше? До финиша? Нет уж, лучше схожу.

Проклятый топчан – он будто создан для занятий садизмом.

Кстати, насчет везения. Пока что, несмотря на все неприятности, я в итоге ухитрялся выпутываться. Это проделки фортуны или результат моей неуемной жажды деятельности? Там, где любой опустил бы руки, я продолжаю барахтаться с диким энтузиазмом, как та упрямая лягушка, которая, вместо того чтобы утонуть в сметане, взбила ее в масло. И теперешний замысел органично вписывается в стандартную линию моего поведения – я бы на месте той квакуши довел дело до твердого сыра. Понимаю, что это невозможно, но ведь в случае со сметаной тоже использовалась натяжка.

Если мое упрямство помогало раньше, может, и сейчас сработает?

* * *

– Зеленый. Я знаю, что ты не любишь сидеть в клетке, но придется смириться – иначе ты можешь удрать и полететь меня искать, а это нежелательно. Но у тебя по-прежнему есть альтернатива. Подскажи способ вылечиться или хотя бы намекни: как связаться с теми, кто его знает? И тогда мы все переиграем. Мне ведь тоже не хочется в одиночку бродить по этим холмам – гостиниц теплых там нет. Ну как? Договорились? Скажешь?

Нахохлившийся птиц воплощал собой само недовольство: отсыревшие кончики перьев, взъерошенный вид, затаенная злоба в глазах – он не любил, когда его закрывали в клетке. Да и сухой закон в походе достал уже до печенки. И во взгляде еще что-то странное – пестрая помесь сочувствия и упрямства.

– Молчишь? Ну молчи-молчи… А еще друг называется…

Тут уж попугай не выдержал:

– Сходи и утопись по-быстрому – не заслоняй мне солнце!

Я покачал головой:

– Ну ты и сволочь!

– Молчи, смерд! Сгною!

– Зеленый! Если я вернусь, то первым делом тебя на бульон пущу!

– В этом вертепе могут и отравить.

– Я знаю, что ты тварь ядовитая, но ради такого дела рискну!

Тук, прислушиваясь к нашей милой беседе, насторожился:

– А чего это вы сказали «если вернусь»?

– Оговорился. «Когда вернусь».

Горбун недоверчиво нахмурился, а я, переводя мысли этого простодушного человека на другую колею, приказал:

– Епископу передашь, чтобы организовал перевозку угля от тех ям, что межгорцы в холмах устроили. Там его много уже должно накопиться. И до моего возвращения попугая не поить. Из клетки тоже не выпускать. И следить за его поведением.

– Чтоб ты до смерти подавился! – возмутился птиц.

– Как это – следить? – уточнил Тук.

– Если волноваться начнет, значит, готовьтесь встречать нечисть.

– Так если его не поить и держать взаперти, он весь замок разнесет. А вы говорите «волноваться»…

– Все равно следите.

– И долго вас ждать?

– Как получится. Дня три-четыре минимум, а то и неделю. Наверное…

Я ведь вряд ли продержусь здесь дольше. Но об этом Туку лучше не знать.

Эх, Зеленый-Зеленый… Ну почему ты молчишь? Ведь наверняка что-то знаешь. Гнусная скрытная тварь!

* * *

Вот и все. За поворотом дороги скрывается хвост колонны – всадники, обступившие вереницу устало плетущихся межгорцев. Они уходят в Мальрок, а я остаюсь.

С востока и юга все те же каменистые холмы, на западе петляет быстрая речушка, питающая Черное озеро. Лес здесь сводить некому – дикие места, но приличной растительности все равно мало. Лишь по берегу и в распадках темнеют зимние безлистые заросли, да кое-где на склонах зеленеют невысокие, но пышные заросли древовидного можжевельника.

Здесь и летом уныло, а уж сейчас…

Природа, будто приветствуя мое самоубийственное решение, плюнула в лицо порывом холодного ветра, усиленного шариками ледяной крупы. Пару минут как остался один, но уже проклинаю себя за глупость.

Ладно, пожалеть себя любимого всегда успею. Что мы имеем? Я один – это плохо. Но мне уже доводилось бывать в одиночестве. Я сумел море переплыть самостоятельно, мною медведь подавился. Так что опыт выживания имеется.

Я в не самой лучшей физической форме – это тоже плохо. Но и в таких делах у меня тоже есть опыт. Много ли найдется людей, способных на сломанных ногах сбежать из застенка, сжечь тюрьму, разгромить обитель инквизиции, отыскать пропавшего друга? Лично мне такой человек известен в одном экземпляре. Будь у меня зеркало – сейчас бы на него полюбовался.

Что с вещественным обеспечением? Имеется транспортное средство: лошадь (одна штука). Брать вторую не стал – сил не хватит управиться с двумя. В переметных сумах запас продовольствия, овса, сухая одежда, кусок натертой воском парусины. Тук даже позаботился о вымазанной в смоле лучине для растопки костров. При моем аппетите протяну недели две. Коню придется хуже – в основном будет довольствоваться подножным кормом. Ничего, как-нибудь перебьется.

Есть арбалет – не слишком сильный, но очень удобный. С таким даже немощный сможет управиться. Два ножа; легкий матийский меч, не раз выручавший в трудную минуту; свинцовая гирька на плетеном ремешке. Не сказать, что готов к серьезному бою, но хлеб нарезать сумею.

Если вспомнить мой великий поход по морю, тогда из имущества имелись лишь рубаха и штаны. Однако даже при столь слабом материальном обеспечении я сумел расправиться с медведем (один раз убил, на второй – убежал), преодолеть десятки километров водных пространств, развести костер и даже нашел себе кое-что перекусить.

В общем, по транспорту и матобеспечению у меня одни плюсы. Главное – не свалиться окончательно, а об остальном можно не волноваться. Если сейчас развернусь и направлюсь в Мальрок, скорее всего, завтра к вечеру увижу его стены. Но что мне там делать? Я не для того здесь остался. Пора браться за дело.

* * *

Старую дорогу искать не пришлось – мой четвероногий транспорт справился с этой задачей самостоятельно. Я просто направлял лошадку вдоль реки, и животное, незначительно маневрируя во все стороны, старалось выбирать оптимальный путь. Через какое-то время стало заметно, что когда-то в этих нехоженых местах было гораздо оживленнее. В природе ровные тропы сами по себе не возникают, тем более такие широкие. Брошенный тракт – доводилось уже по таким бродить в начале своей эпопеи.

Как я ни старался, но следов человеческих рук не замечал. Просто ровная лента, тянущаяся меж холмов. Ни брусчатки, проглядывающей между островками мха и пучками высохшей травы, ни остатков придорожных строений. Но все равно уверен – я на правильном пути. Это то самое место, о котором рассказывал умерший старик. Я иду по следам своего предшественника. Сворачивать некуда, и это радует – значит, направление единственно верное.

Недолго я радовался открытию. Погода серьезно ухудшилась – крупа теперь сыпалась почти непрерывно, а иногда начинал валить мокрый снег, причем крупными хлопьями. Затем попалось первое несомненное творение рук человеческих, но я этой находке не обрадовался. Все дело в том, что это были остатки моста – каменные быки, некогда несущие бревенчатый настил, – и руины дозорной башенки на левом берегу. Естественно, от настила не осталось и следа, но вот река, над которой он тянулся, никуда не делась – все так же бесновалась внизу.

Река по закону подлости была широкой, но на вид мелкой – быстрые воды пенились среди валунов на сплошном перекате. Мысль о том, что надо попробовать перебраться через это безобразие, мне не понравилась. Там и здорового с ног может сбить, а такого доходягу, как я, ждет судьба окурка, угодившего в смываемый унитаз. И лошадь не очень-то поможет – верхом переправляться нельзя (животине и без ноши трудно придется), а привязываться бесполезно – буду утопленником на веревочке.

Что делать? Хотелось плюнуть на все, спешиться, скрючиться в позе «бублик на боку», завернуться в плащ и просто лежать. Говорят, смерть от холода не так уж болезненна, а до утра я точно не дотяну при такой погоде. С другой стороны, сдохнуть всегда успею, так что пока имеются силы, надо продолжать барахтаться.

Подставляя лицо порывам злого, холодного ветра, колючим пулям ледяной крупы и влажным снежным хлопьям, я некоторое время озирал окрестности и в итоге направил коня вверх по течению. В принципе единственно верное решение, так как брод здесь сомнительный, а что творится в другой стороне, знаю прекрасно – ведь оттуда прибыл.

Строители дороги не просто так поставили мост. Местность здесь стала совсем уж изрезанной, а берега чем дальше, тем обрывистее. Я не то что брода – нормальных спусков найти не мог. Вернуться назад? А там что? Да ничего – нет альтернативы. Ну не может же мне все время не везти. Еще чуть-чуть – и обязательно найдется удобная переправа, а за ней непременно окажется сухой грот с запасом дров, где можно будет немного отдохнуть и обогреться.

Лошадь, недовольная тем, что мы сменили удобную дорогу на сущее безобразие, внезапно всхрапнула и резво дернулась, вознамерившись сигануть в сторону обрыва. Я с трудом пресек ее суицидальный порыв, при этом поневоле полуобернувшись. То, что заметил за спиной, мне очень не понравилось.

Волки. Четверка хищников. За время похода к побережью я не раз видел этих серых разбойников, но они всегда держались в отдалении. А сейчас все не так – рядом показались. Выскочили на склон пригорка, испугав лошадку. Можно из лука добить или моего несерьезного с виду арбалета. Да что там – сильная рука и копье до них может добросить.

Странно, почему я называю их серыми? Шерсть темная – почти черная. Нездорово огромные – немногим матерому медведю уступают, – шерсть короткая, лоснящаяся, глаза красные, смотрят без страха и как-то мрачно. Непохожи они на обычных волков. Хотя я не специалист – может, как раз все нормально.

Дыма в округе не было, но ощутимо запахло жареным. Ни за что не поверю, что волки просто так приблизились. Хитрые твари наверняка не один час за мной наблюдали и наверняка поняли, что я сейчас, по сути, корм собачий, а не вооруженный и опасный человек.

«Санитары леса» совершенно правы. При большой удаче я могу подбить одного из арбалета, но на этом все. В седле перезарядить оружие не получится – даже при удобной конструкции взвода потребуется пара сильных рук. Спешиваться – самоубийство: налетят прежде, чем за рычаг схватишься.

Что остается? Ехать дальше с подчеркнуто безмятежным видом? Дескать, все замечательно и прекрасно, а волки мне не мешают…

Конь принял решение за седока – видимо, как и серые, тоже не воспринимал меня всерьез. Заржал и, не обращая внимания на поводья, понесся вперед. Я почти сразу бросил попытки повлиять на его курс – все силы уходили на то, чтобы не вылететь из седла. И мне не пришлось оглядываться на волков – я и без того не сомневался, что они в затылок дышат. Лучшая приманка почти для всех хищников – это вид улепетывающей дичи.

– Давай, родной! Ходу! – крикнул я.

Коня вряд ли это приободрило, но ничем другим я ему помочь не мог. Сейчас бы по-хорошему обернуться и разрядить арбалет в самого прыткого серого. Стая, потеряв спринт-лидера, ослабнет, увеличив наши шансы. Вот только не взведен он, и поправить это я не смогу. Даже здоровому человеку зарядить на скаку нелегко – неровное бездорожье, осложненное россыпями валунов и островками непролазных зарослей местного древовидного можжевельника, превращало нашу гонку в рискованный аттракцион. Меня то подбрасывало вверх, то норовило снести в сторону, то в седло вжимало. Мотало так, что впору зубами в гриву вцепляться – ослабевшие руки того и гляди подведут. Отвлекаться на стрельбу никак невозможно. Даже для крепкого парня рискованно, а уж для меня…

Вот и подбадривал лошадку истошными криками – на нее теперь вся надежда.

Видимо, плохо подбадривал. А может, и впрямь высшие силы решили превратить мою полосу невезения в кольцевую трассу. Хотя и без них могло обойтись – на такой местности конные скачки ни к чему хорошему не приведут.

Я не видел, что произошло. То ли копыто зацепилось за камень, то ли угодило в норку суслика, или просто рыхлая почва подалась. Да не столь важно… Просто лошадь закричала, мир бешено закрутился, навстречу бросилась земля, а потом стало темно.

* * *

Странно, но, очнувшись, я в тот же миг осознал всю глубину бесперспективности ситуации, в которой оказался, и, преодолевая головокружение, смог вскочить относительно бодренько. Потом, правда, тело подвело – даже на адреналиновом подъеме слабость свое взяла. Пошатнувшись, удержался от падения с помощью подвернувшейся под руку ветки колючего кустарника. Сжав ее до крови в проткнутых ладонях, успокоил вестибулярный аппарат и только потом смог обернуться на источник неприятных звуков, располагавшийся, судя по всему, неподалеку.

По поводу дистанции я и впрямь не ошибся – действительно неподалеку. Точнее, шагах в десяти. Труп моей несчастной лошадки. Для констатации смерти ветеринар не понадобился – ну не может она жить с неестественно вывернутой шеей. К тому же на совесть обгрызенной.

Процесс грызни продолжался – четверка странных волков, не обращая на меня ни малейшего внимания, набивала желудки кровавым мясом моего несчастного «транспорта». Глядя, с какой скоростью их челюсти расправляются с крепкими жилами, я невольно сглотнул. Против таких «хлеборезок» я и в лучшие дни не выстоял бы, а сейчас…

Арбалет! Где он?!

Ну естественно, так и остался в сумке. Причем разряженный. Подойти и забрать? Ага – так они мне и позволят копаться в барахле. Все мои вещички теперь принадлежат им. Да и я могу стать волчьей собственностью, если им не хватит конины: с такими аппетитами это запросто.

Как бы прочитав мои мысли, один из волков повернул голову и, яростно работая челюстями, покосился оценивающе, будто прикидывая количество мяса и требухи, которое можно из меня получить. Под этим взглядом я почувствовал себя крайне неуютно, инстинктивно шагнул назад, потянулся к рукояти меча. Хищник, проглотив комок мяса, оскалил зубы, утробно зарычал. Остальная тройка будто по команде прекратила пиршество, уставилась на меня.

Вот теперь точно хана. Сейчас порвут. Нечего и думать уйти. Так глупо закончить!

Выхватить меч и продать себя подороже? Как же… продам… Хорошо, если хоть одного поцарапать успею. Немощь ходячая! Недоразумение безголовое! Вот надо было взять с собой Тука, а не выдумывать небылиц!

Первый волк напрягся, приседая перед прыжком. Сейчас сиганет, и…

Но даже в этой ситуации у меня оставалось два выхода. Первый – погибнуть со стопроцентной гарантией от волчьих клыков. Второй – удрать, получив шанс на спасение. Да-да, удрать. Нечего и думать перегнать волков, но это не понадобится. В паре шагов от меня земля обрывается, и там, под высоким обрывом, журчат воды раздувшейся речушки. Вряд ли хищники станут меня преследовать: зачем тратить силы и время, если у них полно свежей конины. Я им сейчас не нужен – странно, что вообще агрессию проявляют.

Умереть всегда успею. Надо драпать. Причем срочно. И надеяться, что удача хоть немного смилостивится – обрыв высок, а река неглубока. Но смерть от удара головой о валун все же лучше, чем от клыков.

Не колеблясь, рванулся назад, одновременно разворачиваясь. Краем глаза увидел, что волки, дернувшись следом, тут же замерли – они не хотели лететь следом.

Страшный миг падения. И еще более страшная картина приближения речного русла. Валун на валуне громоздится – один больше другого. А ямка, которую я облюбовал, такая крошечная.

И неглубокая…

Загрузка...