Рождённая сентябрём

Я снова в детстве. И вот этот дом

знаком мне каждой половицей,

и к этому окну слетались птицы —

здесь и сейчас для них рассыпан корм.

Но тополи! Ведь это я весной

воткнула прутики с едва развитым корнем —

как вознеслись, как оперились кроны;

о чём,

о чём,

о чём их непокой?

И вряд ли угадать в их голосах

то лепетанье листьев на ладошке

у девочки, бежавшей по дорожке

с неомрачённой зеленью в глазах.

О, как необъяснима и проста

от зелени до охры жизнь листа.

А во дворе всё та же суета

и звонкий смех. И значит, всё на месте,

пока есть дети, солнце, и лапта,

и мячики тугие в поднебесье.

Урал! — тугая тетива

из Азии нацеленного лука,

с Европой непрестанная разлука,

безвременье в любые времена.

Твой тёмный лес, в глухие небеса

растущий самовольною державой,

не одолеть ни подвигом, ни славой,

а только детской верой в чудеса.

Твоих народов самоцветный сход

живёт-гудёт и от судьбы не рыщет,

а по весне в высоких голенищах

всё пашет землю, пляшет и поёт.

Откуда он слетелся, этот люд,

и среди всех — моих родимых горстка?

Но женщины, с иголкой и напёрстком,

молчат о прошлом и рубахи шьют.

И сколько ни гляди — хребты и даль,

из года в год цветущие столетья

и то, что пуще жизни, пуще смерти —

в родных глазах

Веретено у бабушки в руках

опять сулит неспешную беседу

про сенокос, да про Алёшку-деда,

да про поля во ржи и васильках —

про всё, что смолоду вздымало грудь…

Я слушаю, боясь передохнуть,

и всё хочу рукой остановить

как время утекающую нить.

В снежных лапах, чёрных елях

страх таится, ропот спит.

Хрустнет сук — как от шрапнели,

что-то из кустов взлетит.

Закружит, зачертоломит

и затихнет вдруг — как сгинет,

только ветер ветку клонит,

только ужас ломит спину.

Чур меня! Здесь быть обману,

хоть под ёлкою усни,

вспыхнут волчьими зрачками

поселянские огни,

и даёшь такого крену,

что не сыщешься вовек.

Ну, молись теперь: кто встренет?

Волк ли, чёрт ли, человек…

Тихий вечер, тихий снег,

Светлая дорога…

Одинокий человек,

Не держись порога!

В даль сомнений поспешай

Вслед снегам кипучим.

Одинокая душа —

Всем ветрам попутчик.

В даль сомнений, где поля

В ожиданье строгом.

Да хранит тебя земля

И ведёт дорога.

Рождённая сентябрём,

ты кружишься цветистым листом между деревьями,

изнемогающими под бременем плодов.

Тяжёлые, они падают с ветки и разбиваются.

Но ты легче

напоённых соком земли плодов.

Ты легче ветра —

высоко взлетаешь, играючи опускаешься.

Легковесная, где тебе заподозрить,

что ветер гонит тебя,

а обречённые плоды таят семя

и, разбиваясь, прорастают?..

Рождённая осенью,

ты видишь, как обнажается лес,

улетает птица, прячется зверь.

Под проливным дождём

ты одна утешаешь всеми покинутую землю.

Легковесная, где тебе заподозрить,

Что всё это — не агония умирающего,

Но отдых роженицы перед новыми схватками…

А ветер гонит тебя, как осенний сор.

Если два человека не встретились —

думаю: кем бы они могли стать друг для друга?

Если молнии столкнулись —

плачу о дереве, оказавшемся посередине.

Во всём боль — в совершённом и упущенном.

Зима не страшит меня глухими снегами —

снег станет влагой, питающей деревья.

Весна не обольщает зеленью листьев —

к концу лета они зачерствеют и опадут.

Во всём боль — разочарованием грозит опыт.

На тысячах дорог заблудился ручеёк детства —

о нём напоминает жажда.

И какие бы источники ни насыщали —

нет воды слаще.

Во всём боль — обретая, торопим утрату.

Мечтая о будущем ребёнке —

невольно вспоминаю ушедших близких.

И нет мне утешения —

только при мысли о ребёнке высыхают слёзы.

Нянчу его в сердце своём,

как самую сокровенную надежду.

Здравствуй, провинция детства,

вольные пустыри,

где босоногие дети,

голенастые одуванчики,—

вчера, сегодня, всегда! —

так и норовят

увязаться за ветром.

Здравствуй, ржавая речка,

кисельные берега, —

ты течёшь

из самого сердца земли,

где немногословные отцы и деды

вырубают чёрный огонь,

чтобы согреть и дальних, и ближних.

Оттого

здесь зимы холодные,

лица синие от пыли,

а речка красная и едкая —

так въедается,

что никаким душистым мылом

не отмыть, не залечить любви

к рабочему городу,

к молчаливым людям его,

добывающим

чёрное золото,

чёрный хлеб —

горючий уголь.

Здравствуй, провинция детства!

Нас унесло первым ветром,

а возвращаемся долго —

через

каждодневный труд,

города и годы,

встречи и потери,

через потаённые лабиринты судьбы,—

мы возвращаемся к тебе.

Здравствуй…

И всё мне помнится, как ото всех тайком

по аспидной доске крошащимся мелком,

не одолев внезапного волненья,

я первое пишу стихотворенье.

О, как дрожит божественно рука!

А в синеве окна нездешняя звезда

всё медлит и влечёт неведомо куда —

мерцающий мелок в руке незримой Бога,

моя душа у горнего порога,

что смотрит на меня издалека.