— Счастливого Рождества, лапочка, — шепчет Лаклан мне на ухо.
Я переворачиваюсь в постели, практически перекатываясь на него. Хотя я чувствую лень, и может, у меня немного болят мышцы из-за всех этих глупых танцев, которые мы танцевали прошлым вечером, и присутствует соблазн поспать еще, факт, что сегодня Рождество поражает меня, словно толчок. Сегодня единственный день в году, когда я на самом деле не могу спать, поэтому выскакиваю из постели как ошпаренная. То же самое происходит каждый раз, когда я бываю в Диснейленде.
Это Рождество не является исключением. Быстро целую Лаклана, а затем встаю с постели, натягивая свои рождественские пижамные брюки и пушистый красный свитер. Еще одна замечательная вещь, касаемая Рождества: можно ходить в пижаме до самого ужина.
По крайней мере, в большинстве домов именно так. Я смотрю на Лаклана, когда он натягивает пару тонких чёрных пижамных штанов, и стараюсь не пускать слюни на его голый торс.
— Нам же не надо наводить марафет для рождественского утра? — интересуюсь я.
— Не глупи, — говорит он, натягивая белую футболку. — Хотя сначала нам лучше пойти, проверить Бригса и щенка.
В холле слышна «Hark the Herald Angels Sing», звуки смеха поднимаются вниз, вместе с запахом бекона и яиц. Мой желудок ворчит, несмотря на груз жаркого и йоркширского пудинга, которые я съела прошлым вечером. Можно было бы подумать, что я буду слишком взволнована, чтобы есть, но я голодна, как волк.
Лаклан стучит в дверь Бригса.
— Минуточку, — слышим мы его голос.
— Это мы, — говорит Лаклан.
— А. Тогда входите.
Он открывает дверь, и мы заходим внутрь, теперь видя, что Бригс лежит на животе на постели, его длинное тело наполовину свисает с кровати. Щенок находится перед ним, катаясь на спине и жуя один из пальцев Брига.
Бригс смущенно смотрит на нас.
— Этот мелкий тот ещё монстр. Плакал всю ночь, пока я не взял его к себе в постель. Конечно, я не мог нормально спать, боясь раздавить этого маленького паршивца.
— Да уж, ты выглядишь измученным, — замечает Лаклан, складывая руки на груди. Он всматривается в сторону кровати. — Хотя скоро здесь начнёт попахивать, если ты это не уберешь.
Бригс умоляюще смотрит на него.
— Подумал, что ты сможешь помочь. Они заподозрят что-то, если я выйду на улицу.
Лаклан качает головой.
— Ни за что. Твоя собака. Твоё дерьмо. Таковы правила.
Бригс вздыхает и опускает голову, приглашая щенка наброситься на него, в первую очередь лапами. Картина очень милая, но я могу сказать, что Лаклан хочет убраться отсюда, прежде чем Бригс убедит его.
Внизу мы видим, что все собрались вокруг кухонного стола. Вопреки тому, что сказал Лаклан, они все одеты. Ладно, они все еще в пижамах, но Дональд выглядит так, словно подражает Хью Хефнеру, а Джессика в своем роскошном халате вполне сойдет за старую звезду Голливуда. Даже Джордж выглядит стильно, одетый в полосатый, идеально отглаженный комплект.
— Вы встали, очень хорошо, — говорит Джессика, указывая на наши места и наливая нам сок. — Садитесь. Где Бригс?
— Он спустится через минуту, — сообщает Лаклан. — Ему кажется, что он потерял перчатку в снегу, — Ах, такой хороший брат и так сладко лжет. И через несколько минут, когда мы видим, как Бригс быстро идет по улице с пакетом, чтобы зарыть газету где-то в сугробе (когда снег сойдет, Джорда ждет приятный сюрприз… с Рождеством, угрюмый старик), сокрытие удалось.
— Итак, Кайла, — говорит мне Дональд, когда Джессика вытаскивает картофельные лепёшки, эти прекрасные треугольники с картофельной начинкой. — Готова сегодня попробовать хаггис[3]?
— Когда-нибудь мне придется попробовать что-то такое, — говорю я, когда Бригс садится рядом со мной.
— Уверен, так и есть, — говорит он с ухмылкой, и я пинаю его ногой под столом. Должна признаться, сейчас приятно иметь эти, своего рода, товарищеские отношения с Бригсом, они заставляют меня чувствовать, что меня приняли в эту семью, особенно в такой день, как сегодня.
— Дональд отвечает за хаггис, — говорит Джордж, делая глоток чая дрожащими руками. — Лучшие хаггис в городе.
— Э-э-э, — говорит Дональд, выглядя смущённым. Прочищает горло. — Что ж, спасибо, папа.
— Конечно, в этом городе полно овцеводов и прочих выродков, так что это говорит не так уж и много, да?
Дональд смеется, и я вступаюсь за него.
— Уверена, получится здорово, — говорю я.
— Ты сама это сказала, — говорит Лаклан. — Ты же знаешь, что это такое и как оно готовится, да? Кровяная колбаса, по сравнению с этим, пустяки.
— Да, я знаю, из чего оно готовится, и не нуждаюсь в напоминании.
— Ну, чтоб ты знала, я сделала и вегетарианский вариант, — говорит Джессика, садясь и раскладывая салфетку на коленях. — Начинка очень похожа на ту, что американцы кладут в индейку на День благодарения.
— Звучит вкусно, имею в виду, оба варианта, — вау. Да мне надо выдать приз за дипломатию. Не думаю, что когда-то была такой милашкой, как этим утром.
Покончив с завтраком, мы переходим в гостиную, занимая наши обычные места.
— Кайла, — говорит Джессика, протягивая шапку Санты, — ты самая младшая здесь, поэтому семейную традицию МакГрегоров по раздаче подарков мы передаем тебе.
— Ха, — смеется Лаклан. — Малявка.
Смотрю на него, но вежливо беру шляпу и надеваю ее. Было бы гораздо проще просто сидеть сложа руки и открывать подарки, но теперь у меня есть работа. Самое смешное, что в моей семье тоже была такая традиция, и когда я росла, тоже была тем, кто раздавала подарки.
В конце концов, я рассказываю им все это, когда ищу подарки под массивным деревом.
— Мы даже праздновали Рождество до 6 января, что было прекрасно для избавления от этой пост-рождественской тоски.
— Почему так? — спрашивает Дональд.
Я смотрю на подарок, который, так вышло, предназначен для него.
— Мой отец был исландцем, и там подобное — традиция. Естественно, мои братья тоже хотели растянуть рождественские праздники, даже если в нашем доме было больше от японской культуры.
Передаю ему подарок.
— Это вам, — затем перехожу к следующим, намеренно оставляя свои подарки до самого конца, а также те, которые купила я.
Все разрывают свои обертки. Ну, так делают Бригс и Лаклан, а Джессика и Дональд открывают свои аккуратно. Моя мать тоже делала так, сохраняя оберточную бумагу в большой куче. Каждый год. А потом, когда снова наступало Рождество, она забывала об этом и шла покупать еще больше оберточной бумаги. Когда мы с братьями через несколько месяцев после ее смерти стали разбирать вещи в семейном доме, я нашла в шкафу кучу коробок с использованной и аккуратно свернутой оберточной бумагой.
Мысль об этом заставляет мое сердце сжаться, и я вынуждена сделать глубокий вдох. Но когда я смотрю, как МакГрегоры держат носки, посуду и даже нижнее белье, благодаря друг друга с большими улыбками на лицах, я должна помнить, что, хотя воспоминания о моей семье и моем прошлом причиняют боль, я все еще могу улыбаться сквозь нее. Я не должна бояться вспоминать хорошие времена или плохие. Не должна бояться почувствовать боль, потому что она означает, что все, что у меня было с родителями, было прекрасно Я опустошена из-за потери мамы, и все же каким-то образом напоминаю себе, что она была замечательной движущей силой в моей жизни. Она сделала меня той, кто я есть. Она причина, по которой я здесь.
И теперь, теперь это та семья, которую в один день я смогу назвать своей собственной. Даже на сегодняшний день, несмотря на то, что дедушка — раздражительный старый хрыч, не всегда думающий, что говорит, я чувствую себя принятой. Я, по крайней мере, чувствую себя любимой — даже больше, чем любимой — человеком с татуировками, беспокойным мужчиной с огромным сердцем. И этого чувства достаточно, чтобы я прошла через этот день и все последующие.
— Кайла, ты не открыла свои, — говорит Джессика. Она указывает на большой, завернутый в блестящую серебряную бумагу. — Вот, открой его. Это от меня, Джорджа и Дональда.
Я сажусь у основания дерева и начинаю разворачивать подарок, надевая на лицо маску на случай, если это что-то ужасное, и мне придется притворяться, что мне понравилось.
Но подарок совсем не ужасен. Он немного безличный, такой подарок, который вы, вероятно, подарите девушке своего сына, которую не совсем хорошо знаете. Но, тем не менее, он милый. Причудливый набор для ванны с шотландскими мылом с толокном, мочалками, или чем-то подобным, а также шелковый красный халат и пушистые тапочки.
Я говорю им всем, что мне нравится, но потом Джессика говорит, что внизу есть кое что еще. Осматриваю коробку, и мои пальцы сжимаются над чем-то тяжелым и изношенным. Вытаскиваю его, и вижу блокнот в кожаной обложке.
Выжидающе смотрю на нее, а она лишь улыбается.
— Это для твоих мыслей и желаний. Дневник целую вечность был в моей семье, никогда не использовался, просто всегда лежал и все. Я надеялась, что однажды кто-то возьмет ручку и напишет следующий великий роман, создаст на страницах совершенно новый мир. Надеюсь, этим человеком сможешь быть ты.
Честно говоря, моя черная душа набухает, словно сладкий красный шар. Слеза катится по щеке, когда я смотрю на Лаклана, который кивает, мягко улыбаясь, словно говоря мне, что это правда, все реально, все в порядке. Я встаю, подхожу к ней и обнимаю ее, говоря спасибо за такой продуманный подарок. Набор для ванны отличный, но этот, он идет от сердца, и я внезапно волнуюсь, что мой подарок не будет столь подходящим, как я думала.
Лаклан встает, поднимая наш общий дар, и вручает его им. Затем вручает подарок Джорджу, а затем передает картину в рамке Бригсу.
Все открывают свои по порядку. Джессика и Дональд любуются своими рождественскими украшениями, а Джордж благодарно хмыкает, разглядывая кубинские сигары, которые мы подобрали для него. Но реакция Бригса лучше всех. В ту минуту, когда он разрывает бумагу, его глаза расширяются, и он разражается громким, беззастенчивым смехом.
— Где вы, черт возьми, это взяли? — спрашивает Бригс между смешками, передавая картину Джессике и Дональду.
— Это была идея Кайлы, — говорит Лаклан, пихая меня локтем.
Пожимаю плечами.
— Подумала, ты можешь повесить его в своей ванной или что-то в этом роде.
Он усмехается мне, забирая рисунок у родителей и глядя на себя в образе Бастера Китона.
— Для меня честь, смотреть на Бастера Китона в образе меня, пока я сижу на горшке.
— Бригс! — ругает его Джессика, но сама все еще смеется.
— Ладно, моя очередь, потом Лаклан, — говорит Бригс. — Конечно же, Лаклан превзойдет меня, придурок.
Он жестом показывает на небольшую квадратную коробку под деревом.
Открываю ее и вижу регби-календарь с полуобнаженным мужчиной на обложке, выпущенный несколько лет назад. Собственно, полуобнаженный человек — это Тьерри. У меня голова идет кругом. Француз позирует в душе, и фотография едва скрывает его причиндалы. Никогда не думала, что увижу Тьерри в таком виде, но, черт возьми.
— Боже мой, Бригс, — стонет Лаклан, закрывая лицо руками и откидываясь на диван.
У меня падает челюсть, когда я медленно открываю его.
— Это печально известный регби-календарь?
— Рад, что я плохо вижу, — бормочет себе под нос Джордж.
— Посмотри на мистера Сентябрь, — радостно говорит Бригс, а Лаклан выпускает еще один смущенный стон.
Убедившись, что не смущаю его семью этим календарем с членами и горой мышц, осторожно листаю страницы, пока не дохожу до сентября. Конечно же, Лаклан стоит боком на поле для регби, его крепкая задница на виду, а эти гигантские квадрицепсы выглядят угрожающе на темной, зернистой фотографии.
Черт. Только подумать, это ведь мужчина, которого я люблю, мужчина, с которым могу каждый день заниматься сексом. Мысленно даю себе пять, как и много раз за последние несколько недель.
— Ого, — говорю я, закрывая его, прежде чем все станет странным. — Думаю, я тоже повешу это в нашей ванной.
— Пожалуйста, не надо, — хнычет Лаклан, убирая пальцы с лица. Наконец-то, для разнообразия теперь покраснел он.
— Итак, Лаклан, — говорит Бригс, хлопая по бедрам. — Давай-ка посмотрим, что ты придумал.
Мы единственные, кто не открыл наши подарки друг от друга. На мгновение мое сердце трепещет, особенно когда я вижу его подарок под деревом, единственный, оставшийся рядом с моим. Это небольшая коробочка. Словно достаточно подходящая для кольца. И, конечно, это заставляет меня задуматься, как в страхе, так и в волнении. Это не может быть то, о чем я думаю, это может… или не может? Так скоро? Здесь? Сейчас?
— Э-э-э, почему бы тебе не открыть мой первым, — говорю я Лаклану, бросая ему свой подарок. Он легкий, и Лаклан с легкостью ловит его.
Понятия не имела, что ему подарить, а потом поняла, что проще всего будет купить что-то для собак. Не знаю, к лучшему или к худшему, но он любит этих собак больше, чем себя. Поэтому я пошла и купила три свитера с их именами. Я слышала, как он несколько раз говорил, что такие могут понадобиться им, когда будет идти снег, и эта мысль просто застряла у меня в голове. Плюс, только представьте, насколько мило они будут выглядеть, гуляя вместе в подходящих нарядах. Тогда никто не будет бояться их, даже в намордниках.
Лаклан, кажется, теряет дар речи, когда держит в руках вязаные свитера для Лионеля, Эмили и Джо. Их имена вышиты контрастным цветом.
— Не уверена, подойдут ли они, — пытаюсь объяснить я. — Было трудновато измерить Эмили, она мне чуть голову не откусила.
— Подойдут, — говорит он практически шепотом, пока пробегает пальцами по вещицам. Смотрит на меня, его прекрасные глаза вглядываются в мои, пытаясь рассказать мне все, что не могут его губы.
Я целую его в щеку, и он расслабляется, обнимая меня.
— Спасибо, — тихо говорит он. — Это так много значит для меня.
Пробегаюсь пальцами по его сильной челюсти и улыбаюсь, стараясь не слишком увлекаться в присутствии невольных зрителей.
— Еще один подарок для Кайлы, — прочищая горло, говорит Джессика. Я отрываю взгляд от Лаклана и смотрю на ее сияющее лицо. Даже она, кажется, немного растрогалась из-за этих свитеров.
Киваю и беру коробочку, лежащую около дерева. Медленно разворачивая простую коричневую бумагу, я стараюсь не бежать впереди паровоза. Безнадежные мысли никогда не приносили мне никакой пользы.
Но, развернув бумагу, я остаюсь с коробкой для ювелирных изделий, и трудно не думать об этом. Что, если это обручальное кольцо? Что я скажу? Не слишком ли быстро? Неужели Лаклан действительно захочет разделить такой личный момент со своей семьей и дедом?
— Просто открой его, — говорит Бригс.
Что я и делаю.
И у меня перехватывает дыхание.
Это не кольцо. На самом деле, это даже лучше.
Я осторожно тянусь к серебряному ожерелью, медальону в форме сердца, с выгравированными нежными цветами и звездами по передней стороне. Он ярко сияет и, наверное, это самое красивое украшение, которое у меня когда-либо было. Я поднимаю глаза и вижу, что Лаклан выжидающе смотрит на меня, поэтому ищу застежку сбоку на медальоне и открываю его.
На одной стороне наша совместная фотография. Очень маленькая, просто наши улыбающиеся лица, но в черно-белом исполнении. Думаю, ее сделали во время гала вечера для «Любимого Забияки», который проходил летом. На другой стороне что-то написано на гэльском. Что-то, что я не могу произнести должным образом. Sibhe mo clann.
— Оно красивое, — еле дыша, говорю ему. — Что здесь сказано?
— Здесь говорится, что ты мой клан.
Джессика издает мечтательный вздох.
Чувствую, как мои внутренности танцуют, сердце гудит, а кровь бурлит как шампанское.
— Я твой клан, — повторяю я, пульс бешено стучит.
— Да, — говорит он, — это и больше.
С трудом сглатываю, эти надоедливые слезы снова одолевают меня. Я хочу отвести его наверх и показать, что этот подарок, этот прекрасный, продуманный, душевный дар означает для меня. Но не могу. Не здесь. И не сейчас. Все, что я могу сделать, это обнять его, поцеловать и надеяться, что он знает, что он тоже мой клан, всегда и навечно.
До конца дня я чувствую себя так, словно гуляю по облакам. Даже когда мы выходим на улицу, чтобы помочь Бригсу избавиться от щенячьих какашек, подняться по переулку, чтобы проверить его автомобиль и посмотреть, дома ли соседи (это не так), холод совершенно не беспокоит меня. Мое сердце — светящаяся печь, согревающая меня, и ожерелье покоится у меня на груди, словно оно всегда и было там.
Когда начинает опускаться темнота, купая дом в сумерках, мы вместе с Лакланом и Бригсом собираемся в комнате последнего вместе со щенком. Рождественский ужин почти готов, в доме пахнет совершенно потрясающе, и я готовлюсь, наконец-то, попробовать хаггис.
Мы играем со щенком, которого Бригс уже назвал Винтером. Ранее я позвонила своим братьям домой, чтобы пожелать веселого Рождества, и, хотя была очень рада слышать их голоса, мне все же было больно от того, что я не с ними. Но щенок быстро убрал эту боль.
— Ты не можешь давать кличку собаке, если не собираешься оставить ее, — говорит Лаклан Бригсу.
— Конечно, могу, — говорит Бригс, усаживаясь на край кровати. — Ты постоянно даешь клички своим собакам из приюта. Кроме того, если окажется, что это не соседский пес, тогда ты будешь держать ее у себя, не для меня.
— Что? — говорит Лаклан, когда маленький пушистый комочек играет с оставшейся оберточной бумагой. — Приют не место для молодой собаки. Ему нужен дом. Обучение. Абсолютная любовь.
— Ты должен оставить его, — говорю Бригсу. — Мальчуган уже глаз с тебя не сводит. Он думает, что ты его папа. И ты дал ему кличку.
Бригс пожимает плечами.
— Утром попробую ещё раз. Потом мне надо уезжать, и собака не поедет со мной.
— Так ты просто Скрудж для щеночка, — говорю ему.
Похоже, что он не придает этому значения, хотя, судя по тому, как он играет с Винтером, могу сказать, он гораздо больше привязан к белому щенку, чем притворяется. Я лишь надеюсь, что к тому времени, как праздники закончатся, Винтер воссоединится со своей семьей, или же Бригс придет в себя.
В конце концов, мы спускаемся по лестнице, готовые к празднику. На кухонном столе стоят серебряные подсвечники и элегантные столовые приборы. Разнообразные дымящиеся блюда расположились на девственно чистой белой скатерти с красной отделкой. В середине — ваза с сосновыми шишками, лентой, остролистом и пихтой, и я догадываюсь, что все это устроила Джессика. Она настоящая Марта Стюарт.
Все занимают свои места, мы с Лакланом рядом, Джордж на одном конце стола, а Бригс на другом. В то время как я одета в простое черное платье и темно-бордовый кардиган, мое ожерелье — изюминка этого наряда, все остальные выглядят нарядными. Даже Лаклан надел белую рубашку без галстука, расстегнутую достаточно, чтобы показать намек на татуировки.
Джессика позволяет нам быстро помолиться, и потом наступает время для еды.
Я только что вытащила ложку картофельного пюре и раздумываю о хаггис, которые действительно похожи на фарш, когда Джордж говорит:
— Где, черт возьми, вино? Нет даже хереса?
Джессика успокаивающе улыбается ему.
— У нас есть газирований яблочный сок и глинтвейн из ИКЕИ.
— В нем нет алкоголя, — говорит он. — Нельзя праздновать Рождество без вина. Это нелепо.
Дональд поднимается и берет бокал Джорджа.
— Давай я налью тебе немного шерри, папа, — говорит он.
— Нальешь мне? Неси сюда бутылку. В шкафу две бутылки красного, их тоже неси, — он смотрит на Джессику. — Я не хочу брать выпивку из своей коллекции, но так и сделаю, если понадобится. Это Рождество, ради Христа. Да, именно ради него.
Я вздрагиваю, в то время как Лаклан рядом со мной сидит, затаив дыхание, и избегает зрительного контакта.
Кладу руку на его предплечье.
— Все нормально? — шепчу я.
Он кивает.
— Я в порядке. Правда, — пытается улыбнуться, но я вижу боль в его глазах.
Я верю ему, что с ним все будет в порядке, пока Дональд не возвращается с вином, и Джордж не настаивает на том, чтобы он налил всем.
— Мне не надо, — быстро говорит Лаклан, закрывая ладонью бокал.
— Мне тоже, — добавляю я. — Но все равно спасибо.
Джордж прищуривается, глядя на нас.
— Никакого вина? Лаклан, обычно ты был бы первым, кто прикончит бутылку. Что с тобой не так?
— Ничего с ним не случилось, дедушка, — говорит Бригс, но не предлагает ничего больше. Никто из нас не хочет быть тем, кто скажет это, если даже мы должны поведать обо всем вслух.
— Ну, что-то все-таки есть, — говорит Джордж. — Я не видел его год. Внезапно, он перестал пить и встречается с девушкой, наполовину китаянкой. Я больше не знаю тебя, Лаклан. Возможно, никогда и не знал, — добавляет он себе под нос. — Вы, Локхарты, странная порода, не то что мы, МакГрегоры.
Напряжение за столом можно разрезать ножом. Я вижу, к чему все идет, даже сейчас. Хотя Лаклан считает меня частью своего клана, Джордж не считает Лаклана частью своего. Не важно, что именно говорит или делает Лаклан, играет он в регби или занимается политикой, алкоголик он или святоша, посещающий церковь, в глазах Джорджа, он не один из них.
Лаклан прочищает горло и смотрит Джорджу прямо в глаза.
— Нет. Я ведь на самом деле не МакГрегор, правда? Но я здесь, как и всегда. У меня есть твоя фамилия. У меня есть сердце этой семьи, как и мое. Я просто надеялся, что однажды, как я уже сказал Кайле, ты увидишь, что я считаю тебя своим кланом, а может быть, в один прекрасный день ты будешь считать меня своим.
Комната погружается в тишину.
— Все еще не объяснил, почему ты не пьешь, — бормочет Джордж, разрезая индейку на тарелке.
— Потому что я алкоголик, — говорит Лаклан, и я чуть не выплевываю обратно свою воду. — Всегда был и всегда буду. Всю свою жизнь я разбирался со своими проблемами, своим прошлым и собственной душой, употребляя наркотики или напиваясь до потери сознания. Невозможно делать так вечно, и, только встретив Кайлу, я открыл глаза на то, во что втянул ее. Через что заставил пройти свою семью. И себя. Можешь обвинять в чем угодно меня, мой клан, мое происхождение, обвинять меня в том, что я черная овца. Но правда есть правда, и хотя здесь нечем гордиться, такова она и есть.
Все, кажется, задерживают дыхание, ожидая реакции Джорджа. Но я не задерживаю дыхание — я едва могу дышать. Этот человек… когда я думала, что он больше не может удивить меня, он просто выложил на стол все карты о себе и все уродство, которое идет вкупе с ними, чтобы их увидел весь мир. Он ожидает, что его могут обидеть, высмеять, осудить, и все равно это сделал. Он сделал это, потому что это он. Он Лаклан МакГрегор, Лаклан Локхарт, мой зверь и самый храбрый человек из всех, что я знаю.
Количество любви, которую я чувствую к нему, просто зашкаливает.
Бесконечное и неконтролируемое.
Проверенное временем.
Настоящее.
Наконец Джордж немного откашливается, заставляя всех слегка подпрыгнуть на местах.
— Так ты не можешь справиться с выпивкой, — говорит он своим грубоватым голосом. — Тогда может ты все-таки МакГрегор.
Шутка едва ли смешная. Но это шутка. И, возможно, самое близкое, что Лаклан когда-либо получит. Все смеются, сначала нервно, потом с облегчением. А я могу лишь сжать руку Лаклана, прямо над его татуировкой льва Лионеля, и смотреть на него, как влюбленная девушка, которой и являюсь.
И после этого все, кажется, отлично. У Джорджа есть херес, у Дональда есть бокал вина, а остальные из нас наслаждаются газированным яблочным соком, потягивая его, как прекрасное шампанское. Есть ощущение правильности мира, а падающий снег за окнами просто добавляет волшебное чувство Рождества.
И так продолжается до тех пор, пока мы не слышим громкое БАБАХ из гостиной. Мы все замираем, обмениваясь взглядами, затем вскакиваем, и бежим по коридору в гостиную.
Дерево перевёрнуто и валяется на диване, украшения и мишура повсюду.
— Как это произошло? — восклицает Джордж, когда мы осторожно подходим ближе.
Внезапно, внизу около дерева начинает двигаться кусок использованной обёрточной бумаги.
— О, боже мой, — говорит Джессика, прижимая руку к груди, почти стискивая свои настоящие жемчужины. — Что это, крыса?
— Кто-нибудь смотрел «Рождественские каникулы»? — рассеянно спрашиваю я, думая, что это может быть белка или, может, кто-то завернул в бумагу кошку.
Но потом обёрточная бумага снова качается.
Появляются маленькие острые ушки щенка, а затем и сам Винтер.
— Вот маленький мерзавец! — говорит Бригс, в то время как Джессика кричит: — Боже мой, это собака? Она смотрит на Лаклана. — Она твоя?
— Вообще-то, Бригса, — говорит Лаклан, пока Бригс приседает и приближается к щенку, беря его на руки, прежде чем тот убежит.
— Бригс, — строго говорит Джордж. — Ты знаешь, как я отношусь к животным.
Бригс вздыхает, прижимая к себе Винтера. От того, как щенок смотрит на всех в комнате, в глазах небольшой страх и сильное любопытство, в него невозможно не влюбиться.
— Мы все это знаем, дедушка, но я нашел его в сарае на соседней ферме, и вокруг никого не было. Я не собирался позволять ему голодать и замерзнуть. Сегодня днем мы даже ходили туда узнать, если ли кто дома, но никого нет.
— Они всегда уезжают на Рождество, — говорит Джордж, глядя на щенка. Поднимает взгляд на Бригса и прищуривается, принимая какое-то внутреннее решение. — Собака может остаться. Но если нагадит, это твоя проблема. Завтра мы вернем его туда, где ему и место. И хотя ты все знаешь… Я буду приглядывать за тобой.
Словно в ответ на это, Винтер смотрит на Джорджа и высовывает язык.
Рождество приближается к веселому концу.