Рождественский квест

3

Было раннее зимнее утро. Солнце ещё не поднялось, и небо не алело, и даже предвестие рассвета ещё не чувствовалось в морозном воздухе. Тишина стояла такая, что казалось – отказал слух. Хотя нет, это только в первые мгновения, а потом стали различимы звуки приближающихся автомобилей. Где-то в стороне проходила дорога. Сергей стоял по колено в снегу и всматривался в темноту. Матово светился снег, и смутные тени чернели вдали. Он не сразу сообразил, где находится. Мрак, серый снег, чёрное небо без звёзд – немудрено запутаться. Впереди вырисовывались колышущиеся тени деревьев. Деревья цеплялись за низкие тучи корявыми ветвями, как бы не желая отпускать одеяло из туч.

Сергей обернулся. За его спиной на огромной усечённой пирамиде возвышался диковинный столб. Что-то очень знакомое. Где-то он уже видел это место. Столб напоминал кактус с симметрично расположенными отростками. Удивительно ровный кактус, такие в природе не растут. И он вспомнил. Этот рукотворный кактус называется Чесменской колонной и произрастает на пруду Екатерининского парка в Царском Селе, то бишь, в славном городе Пушкин.

Карты с собой не было, да она и не требовалась. Обладая почти фотографической памятью, он не нуждался в шпаргалках. Мысленно развернул карту города перед собой. Опознанный ориентир расставил всё по местам. Теперь надо оставить этот Чесменский кактус за кормой и выбираться на берег. Да, на берег, ведь сейчас он стоит почти в центре пруда. Замёрзшего пруда. Значит, так: выходим на берег, а там к выходу, и на Парковую улицу. До Конюшенной, где жил Беляев, можно добраться несколькими путями. Городок, в принципе, небольшой, до всего рукой подать. Как говорится, куда ни пойди, всюду Конюшенная улица. Все дороги ведут к дому номер двадцать одно.

Если Эммет Браун не обманул, то сейчас январь сорок второго года. День-два до смерти Беляева. Рукопись должна быть ещё при нём.

На светлом снежном фоне телогрейка была как мишень в тире – стреляй не хочу. Если его сейчас заметят, то попробуй объясни, что ты делаешь ночью в парке оккупированного города. Сразу пристрелят, ведь комендантский час.

Короткими перебежками добрался до полосы деревьев на берегу пруда. Среди обнажённых стволов и заснеженных ветвей можно было спрятаться и продумать дальнейшие действия. Отчего-то сильно захотелось пить, словно он не пил целый день. Зачерпнул ладонью снег, скатал снежок, принялся откусывать и глотать. Жажду не утоляло нисколько. Разве что обжигало язык и нёбо.

Только сейчас он догадался «прощупать» пространство. Где-то вдалеке «нашёл» грузовик, мотор его был горячим, машина ехала в сторону Екатерининского парка.

Ну всё, двинулись. Идти нужно очень осторожно. Если днём ещё можно показаться на людях, то сейчас это опасно, хотя прятаться удобней, в темноте-то. Но если тебя обнаружат именно сейчас, то добра не жди. Лучше постараться идти парком, пока возможно. Среди деревьев легче скрыться, несмотря на то, что половину уже вырубили на дрова. Сергей отвернул рукав телогрейки и посмотрел на часы. И едва не рассмеялся. Стрелки показывали одиннадцать утра – то время, когда он ещё был в Москве. А здесь шесть или семь, даже рассвет не начался. Он подкрутил стрелки, выставив условно шесть утра. Эти часы ему сразу понравились, когда он стал переодеваться в рваную телогрейку и штаны, ещё в «Хроно». Единственная накладка – ребята то ли не удосужились получше поискать, то ли понадеялись на обычный русский «авось» – это хорошие часы, «штурманские», но были они изготовлены уже после войны, не то в конце сороковых, не то в начале пятидесятых, судя по надписи на циферблате – на часовом заводе имени Кирова.

Рядом проходила дорога. Парковая улица, вспомнил он, прокрутив карту в голове. Скользнул в механике по прилегающему к парку пространству и ощутил машины. Много машин. Он знал, какие автомобили использовала Германия в войну, историю техники и оружия изучал досконально, его иной раз даже упрекали за это. Но видел эти древности лишь на картинках ди иногда на исторических автовыстывках и потому по одним только ощущениям не мог определить ни типов, ни марок. Для этого нужно посмотреть на машину, «скользнуть» в механике по её узлам.

Колонна приближалась. Это были грузовые автомобили. Некоторые везли солдат, другие провиант и боеприпасы, за третьими волочились орудия.

Где-то ухали артиллерийские разрывы – линия фронта проходила невдалеке от оккупированного города. Гулко хлопали орудийные залпы, приглушённые снеговым одеялом. Кто-то кого-то утюжил плотным огнём.

Колонна достигла Екатерининского парка и машины медленно, с надрывом проезжали мимо, иногда пробуксовывая на скользкой дороге. Сергей чувствовал, как натужно ревели двигатели, да для этого и не обязательно было «погружаться» в механику, рёв натруженных моторов был хорошо слышен. Выходить на трассу он опасался и продолжал пробираться, прикрываясь деревьями. По глубокому снегу идти было неудобно и тяжело, но выходить на утоптанные тропинки – всё равно, что лезть под пули.

Техника растянутой колонной шла по Парковой улице. Вероятно с Гатчинского шоссе. Иногда ревели танки и очень редко – мотоциклы. Зима – не лучший сезон для мотопехоты. Где-то вдалеке рычал бульдозер, расчищая заваленную снегом дорогу, делая огромные сугробы на обочине. Утро оккупированного города начиналось.

Шёл вдоль ограды, прячась за стволами деревьями, изредка выглядывая и наблюдая за дорогой. Свет фар вырывал кусок заснеженной улицы и разбитые фасады зданий на той стороне, грузовик проезжал, и мир снова погружался во тьму. Иногда слышались гортанные крики солдат, сидящих в кузовах. Или лязгали прицепленные за фаркопы орудия. Сквозь пролом в ограде, оставляя за собой длинную траншею, выбрался поближе к дороге, и тут один из проезжающих двухосников остановился и свернул к обочине. Фары погасли, тент распахнулся, и из грузовика стали вылезать замёрзшие солдаты. Приглядевшись, Сергей узнал машину. Это был «Рено» с его характерно скошенной кабиной. Он много читал о том, что фашисты вовсю использовали технику побеждённых государств, и только сейчас увидел это своими глазами.

– Verdammte Winter!¹ – выругался лейтенант, выскочивший из кабины.

Солдатня побежала к сугробам, и Сергей постарался побыстрей зарыться в снег. Не хватало ещё, чтобы его поймали фашисты, которым приспичило сбегать до ветру. Хорошо, что хоть не попал под их истинно арийские струи. Солдаты встали так близко, что слышно, как журчит по их сапогам.

Да, не так он представлял себе первую встречу с оккупантами.

– Schnell ins Auto!² – скомандовал офицер, и солдаты побежали назад, застёгивая на ходу ширинки.

Сергей понимал, что всё это только цветочки по сравнению с дальнейшими приключениями. Наверно, к завтрашнему утру он возненавидит и Беляева, и его рукопись, а уж как будет ненавидеть Игоря Ивановича Незнамова! Впрочем, Сергей надеялся добраться до дома Беляева без лишних эксцессов, взять книгу и переждать до следующего утра где-нибудь в спокойном месте.

Двигатель взревел, и машина тронулась с места, оставив после себя клубы едкого дыма. Хрононавт вернулся за ограду и двинулся дальше, изредка пригибаясь и прячась за сугробами. Снега навалило много, и идти не так уж и просто – приходилось, как ледоколу, прокладывать путь.

Грузовики продолжали въезжать в город. Колонна была очень длинной. Большегрузные авто и маленькие, юркие кюбельвагены, орудия, лёгкие и средние танки. Сергей наконец-то узрел всю эту технику собственными глазами. И даже потрогал, иногда «соскальзывая» в механику. Танков было мало, они, скорее, сопровождали колонну, чем были в её составе. Русская зима фашистам пришлась явно не под душе, и они не горланили песен и не играли на губных гармошках, как это часто показывали в военных фильмах. Впрочем, в кино чего только не показывали. На деле всё было не так.

***

Он брёл по пояс в снегу. Продирался как трактор. Не чувствовал холода и даже вспотел. Но стоило остановиться, холод сразу овладевал им. По ощущениям – градусов тридцать пять, весьма необычно для этих мест. Вспомнил о рукавицах и вытащил их из карманов, ругая себя за то, что не догадался надеть раньше. Пальцы уже почти не слушались, и едва не потерял рукавицы, пока натягивал. Надо было с самого начала об этом подумать. Не хватало ещё умереть от обморожения в метре от дома номер двадцать один.

Машины на Парковой улице перестали громыхать, видно, проехали остатки колонны. Немцы продолжают укреплять город, накачивают силой. Сколько таких колонн уже вошло в Пушкин? Сколько сейчас здесь врагов? Ведь это плацдарм для нападения на Ленинград, тут и авиация, и танковая дивизия, и пехота. «Мама дорогая, куда я вляпался!», – с тихим ужасом подумал Сергей. И раньше знал, что будет нелегко, но только сейчас это дошло до него по-настоящему. А ведь как хорошо было бы просто прийти, увидеть и забрать.

Снова пробрался поближе к ограде и неожиданно услышал впереди неясный шум. В первое мгновение решил, что показалось, но вскоре понял, что нет, и правда, в нескольких метрах что-то происходит. И тут заметил тёмный силуэт. Кто-то по-пластунски полз по насту. Человек это или зверь, разобрать невозможно. Сразу сообразил, что если человек, то уж точно не из оккупантов – те бы таиться не стали, сказали бы «хенде хох» и пальнули по нему. В этот момент ветер разорвал пелену облаков, и лунный луч осветил сугроб. Это не человек. Чёрная тень метнулась к нему, и Сергей едва успел выставить перед собой руки. Кто-то навалился, опрокинув его на спину. Зверь. Волк? Откуда здесь волки, в центре города? Собака? Он схватил напавшего за горло, но сдавить не успел. Щеки коснулся шершавый и тёплый язык. Комок скатавшейся шерсти облизал лицо, обслюнявив, обдав запахом псины и оставив во рту шерстяные ворсинки.

– Тхээ-тхээ-тхээ, – собака часто дышала, согревая лицо дыханием.

– Шарик, фу! – послышался приглушённый голос.

Шёпот раздался где-то рядом. Удивился, что не заметил, как кто-то смог подойти к нему почти вплотную незаметно. Пёс соскочил с его груди и шмыгнул к хозяину. Крутояров поднялся на ноги – перед ним стоял мальчишка лет тринадцати-четырнадцати. В лунном свете видно его худое лицо, запавшие глаза, слезящиеся и от этого блестевшие с особой силой.

– Ты кто?

«Да едрить тебя в квадратный корень! – мысленно выругался он. – Пропустил пацана! Если бы это был фриц, то он бы меня уже пришил! Так и подыхают люди, от глупых ошибок!»

– Ванька я, – ответил мальчишка.

Он подошёл ближе, и Сергей смог лучше разглядеть его. Мальчик был очень худ, вытянутое по-лошадиному лицо обветрено, а пальто не по размеру висело на нём как на швабре.

– Ты что здесь делаешь?

– А вы?

– Мне… надо… надо мне.

– И мне. Я за дровами пришёл. Печку топить. Здесь веток много, выкапываю по ночам.

– А днём нельзя?

– Не, днём нельзя. И ночью тоже нельзя. Немцы увидят – сразу пристрелят. Им ведь тоже топливо нужно. Скоро и этих деревьев не останется. Немцы их пилят, а нам остаётся веточки по ночам собирать. А вы партизан?

Крутояров чуть в экстаз не провалился от этих слов. Ну да, партизан он, защитник отечества.

– Ну, в каком-то роде – да.

– Я сразу понял, – худющий, как скелет, ребёнок погладил по загривку псину, усевшуюся у его ног. – Видно, что вы не из здешних.

– Это почему?

– Вы только недавно линию фронта перешли. Сразу видно. Вы сильный. У нас все еле ходят, от голода падают. А вы не голодали. Шарик, фу!

– М-да, ёлки ж твои палки, – протянул Сергей. – А я об этом и не подумал. Немцы, значит, тоже это заметят. И сразу загребут.

– Дядь, а вы откуда?

– От верблюда. Это Парковая улица?

– Парковая? Не знаю такой. Это шоссе Урицкого.

Урицкого? Ах ты чёрт, ведь Парковой эту улицу назовут уже после войны! А ведь вляпаться можно, забудешься, спросишь такую вот глупость, и – хана.

– А ты зачем с собакой выходишь? – спросил. – Она ведь шумит. Вот попадёшься немцам.

– Выгуливаю. Ну, и дрова заодно собираю. Шарика съесть хотели, когда совсем голодно стало, вот я и спрятал его в подвале. А он не дурак, он понимает всё. Он знаете какой тихий… Я его никому не отдам. Сам с голоду помру, а Шарика никому не отдам.

Сергей понял, что ребёнок может пригодиться. Мыслей пока никаких, но его можно использовать. В любом случае, каштаны из огня таскать лучше чужими руками. А моральная сторона его не очень-то беспокоила. Этого мира не существует, это только калька. Нет мира – нет проблем.

Он стал расспрашивать Ваню, как дойти до нужного места. Карта картой, но горожанин должен знать, как добраться до нужного места быстрей и не попасться при этом ночным патрулям.

– Мне нужно на Конюшенную улицу, – сказал он. – Я правильно пойду, если по Парк… по шоссе Урицкого, а потом сверну на Садовую?

Мальчик задумался.

– Конюшенная? Это которая сейчас 1 Мая называется? Лучше, наверно, по Советскому бульвару, а потом через парк на Московскую, – ответил он. – Идти дольше, но там немцев меньше. Они не любят эти парки. Все боятся, что снова партизаны появятся. Хотя почти каждый день прочёсывают их. А в темноте боятся. Хотите, я вас туда проведу! У меня нюх на фашистов. У Шарика тоже. Думаете, почему он к вам кинулся? Потому что своего почувствовал. Пойдёмте!

Крутой довольно хмыкнул. Дают – бери. Раз уж мальчишка сам предлагает помощь, почему бы не воспользоваться? Сапёр ошибается только один раз. Так что пусть этим сапёром будет Ваня.

– А дрова? Ты ведь хотел дров поискать.

Пацан махнул рукой.

– Да потом. Не это главное. Вам же помощь нужна. Вы ведь с заданием, фашистов бить надо. Я вас проведу, они и не увидят. Я уже научился по городу незаметно ходить. Я, дядь, всё сделаю, чтобы от немцев избавиться! Я ведь уже…

Мальчишка замолчал.

– Что «уже»? – спросил Сергей, заметив, что пацан оборвал сам себя на полуфразе.

– Ну, вообще… уже. Дрова уже собрал. Так что могу помочь вам.

Так он воленс-неволенс обзавёлся помощником. И ведь не скажешь мальчугану, что его задача – не фашистов бить, а бабла срубить. Ну да ладно, пусть пацан думает, что дядька секретную миссию выполняет. Может, и пригодится мальчонка. Главное, рукопись добыть, какая разница, как это делать? Руками парнишки? Ну и что? Деньги не пахнут!

– Пса с собой возьмёшь, что ли?

– Шарик фрицев за версту чует. С ним можно везде пройти!

– Пошли тогда!

Начинало светать. В морозном воздухе рассвет всегда навевал на Сергея тоску. Но сейчас тосковать было некогда, действовать нужно.

– А ты не боишься? – спросил Крутояров.

– А чего тут бояться? Что убьют? Лишь бы не мучили, а сразу убили.

Слышать это от четырнадцатилетнего хлопца было страшно.

***

Пользоваться помощью ребёнка в подобном положении Сергей всегда считал подлостью. Но именно в данном случае он считал это нормальным. Реальность эта вроде как выдумана. Что бы он ни сделал, в будущем ничего не изменится. Значит, никаких терзаний совести быть не должно. Их и не будет. Ведь это как игровой квест. Нужно найти некий предмет, и для этого можно воспользоваться любым инструментом. Ванюша и был таким вспомогательным персонажем, которым можно запросто пожертвовать, лишь бы добиться результата.

– Пойдёмте, дядь. Как вас звать-то? Я-то себя назвал.

– Сергей я.

Ваня уверенно направился к центральному выходу из парка, Шарик бежал впереди него. Оба они вели себя так раскованно, что хрононавт поверил – никаких немцев рядом нет. И что с того, что рядом с ними, где-то на той стороне пруда, в Екатерининском дворце расположена испанская дивизия. Мальчик и собака ничего не чувствуют. Значит, рядом никого нет. Зелёный свет, как говорится.

Они пробрались сквозь снежные завалы и прошли через разбитые ворота, выходящие на Парковую улицу, то есть на шоссе Урицкого, как назвал её Ваня.

Будка охранника, некогда окрашенная как зебра в чёрно-белую полоску, была снесена в сторону и валялась на боку под снегом – едва просматривалась крыша и часть стены. На квадратном столбе, который держал провисшую створку ворот, наклеено пожелтевшее объявление, написанное на двух языках – немецком и русском.

Для восстановления порядка и безопасности на занятой немецкими военными властями территории приказываю:

1) Населению деревень строго воспрещается хождение вне границ населённых пунктов без сопровождения герм. солдат.

2) С наступлением темноты до рассвета воспрещается оставлять свои дома всему населению.

3) Каждый гражданин обоего пола начиная с 12 лет необходимо должен регистрироваться в список у местной комендатуры.

4) Каждый регистрированный гражданин носит на груди дощечку с надписью комендатуры и номера регистрации.

5) Оружие всякого рода, боеприпасы и взрывчатые вещества немедленно должны быть сданы в местную комендатуру.

6) Кто этому распоряжению не подчинится, будет арестован и наказан по военному суду.

Командующий нем. войсками.

Судя по всему, такие объявления были развешаны по всему Царскому Селу ещё осенью, сразу после начала оккупации. Сергей посмотрел на паренька и только сейчас обратил внимание, что у того висит на груди дощечка с номером. А у него только липовый аусвайс. Ну, может, и пройдёт номер, решил он. Хотя эти деятели из «Хроно» могли и облажаться.

Солнце уже поднялось над горизонтом, но в городе всё ещё было сумеречно, из-за туч, затянувших небо. Ясно, что днём, даже если и попадёшься немцам на глаза, то ничего страшного не произойдёт. Документы проверят, расспросят. В морду прикладом могут влепить, пинка дать для хохмы. Ночью – точно шлёпнут, и к гадалке не ходи.

Они шли по обочине шоссе Урицкого, почти вплотную прижимаясь к высоким полутораметровым сугробам. Миновали поворот на Кадетский бульвар. Шарик, смешно подпрыгивая, бежал впереди. Эх, вот бы так и дошлёпать до Конюшенной. И домой.

– Вань, – почти шёпотом сказал Сергей, – ты Александра Беляева знаешь?

Ваня остановился. Глаза его блеснули. Не то удивился, не то испугался. Вообще, нервный мальчик. Очень нервный. Оно и понятно, вокруг смерть, война, тут не просто нервным станешь, в психа полного превратишься.

– Писателя? Да кто ж его не знает. У нас все пацаны его книгами зачитывались. Мне больше всего про Ихтиандра нравилась, а ещё последняя книжка, про летающего человека, Ариэля. А зачем вы спрашиваете?

– Мне, Вань, найти его надо.

– Задание? – заговорщицки спросил Ваня.

– Угу. Я адрес его знаю. Конюшенная, 21.

– Это на углу Московской. Только не Конюшенная, а 1 Мая. Там ещё кинотеатр «Теремок». Туда один раз бомба упала, прямо в зрительный зал. Ещё в том году.

– Так проведёшь?

– Конечно! Я ведь тоже… – мальчик осёкся.

– Что тоже?

– Ну, это… тоже туда собирался пойти.

Сергей посмотрел в небо. Свинцовые тучи вот-вот готовы были разродиться снегопадом. Ему всегда нравилась такая погода. А сейчас снега он ждал как Бога. Да такого, чтоб ни зги не видать.

Оторвавшись от созерцания снеговой тучи, Крутояров обратился к мальчику:

– Кстати, какое число сегодня?

– Восьмое.

– Умер ведь, вот ёлки ж твои палки! Два дня назад. Ни фига себе, немножко во времени ошиблись, очкарики лобастые! Ну да ладно, хорошо, хоть не к гуннам забросили на растерзание, – Сергей задумался ненадолго. – Чёрт, ведь умер он уже! Но вот где ж теперь рукопись-то искать?

– Кто умер?

– Беляев умер, Вань.

– Но ведь… он… мы… – Ваня что-то хотел сказать, но отвернулся. Видно, что известие его расстроило.

Однако взял себя в руки и добавил совсем не по-детски:

– Немудрено, дядь Серёж. Почти все соседи поумирали. Особенно зимой. Кто с голодухи, кто замёрз. И родители мои тоже…

Поражало такое бесстрастное отношение ребёнка к смерти, но ведь мальчишка столько пережил, тут и о своей кончине станешь думать как об обыденном происшествии, а о жизни как об обидном недоразумении. Но в то же время смерть писателя воспринял он как-то слишком уж близко.

Сергей изредка сканировал пространство на наличие техники, но без сюрпризов не обошлось. Всё-таки этим паранормальным чувствам совсем уж безоглядно доверяться не стоит. Нет ничего надёжней глаз и ушей. Однако тут и глаза, и уши его так же подвели.

В проулке, у самого перекрёстка стоял мотоцикл BMW с коляской. Здоровенный ствол пулемёта MG-13 указывал стволом в небо, а закоченевший солдат хмуро смотрел в пространство перед собой. Его напарник ковырялся в моторе. Оба фашиста были одеты в длиннополые шинели, закрывающие ноги едва ли не до пяток и спасающие от ветра – но не от мороза.

Скрыться среди деревьев не успели – сидевший в коляске немец схватился за пулемёт и опустил ствол.

– Stand! Стоять!

Его напарник испуганно подскочил, не сразу поняв, кому кричит пулемётчик. Каска его съехала набекрень, он стал оглядываться и, встретившись взглядом с Крутояровым, сдёрнул висевший на руле шмайсер. Щёлкнул предохранитель. Руки его дрожали, ствол прыгал как в припадке эпилепсии.

– Komm her! Schnell! Бистро! Суда!

Сергей с опаской посмотрел на ствол пулемёта и послушно направился в сторону немцев. Попасть на дискотеку, где пулемётчик Ганс прокрутит пару дисков, набитых патронами калибра 7,92 ему совсем не хотелось.

– Аусвайс! – гаркнул солдат и, направив ствол автомата в грудь хрононавта.

Поглядев на его унты, он гадко улыбнулся:

– О! Schuhe! Тёпли-тёпли сапаки. Тавай.

– Сам ты сапог, – пробурчал Сергей, приближаясь к солдату. – Аусвайс? Или сапоги? Что сначала? – громко сказал он.

Немец ещё раз взглянул на унты, потом на свои хоть и зимние, но не готовые к русским морозам сапоги, вздохнул и гортанным голосом выкрикнул:

– Аусвайс!

Крутой полез во внутренний карман за липовым документом. Краем глаза заметил, что Ванька сделал то же самое. Шарик молча сидел в сторонке – пёс будто понимал, что сейчас лучше не мешать хозяину.

Документы они протянули почти одновременно, и Сергей понял, что навряд ли удастся продолжить путешествие без шума. Аусвайс Ваньки был сложен в несколько раз и затёрт так, что было видно – документ отпечатан не вчера. Бумажка же Крутоярова выглядела очень свеже, несмотря на то, что в нём стояла дата получения – ноябрь прошлого года. И не замызгана ни капли, её ведь почти не разворачивали. Вот ведь умники хроновские, накололись. Телогрейку рваную догадались сделать, а помять аусвайс – нет.

Крутой приготовился к худшему. Немцы дураками бывают только в советских фильмах военных лет. Сейчас солдат ему не поверит и предложит… Что предложит? Пройти с ним? Да нет, скорее всего, сразу хлопнет.

Вот оно! Солдат уронил аусвайс. Или выбросил.

– Нет! – сказал солдат. – Это не то! Это трукой аусвайс. Нет настояшший.

Посмотрев холодным взглядом в глаза, он крикнул:

– Стоять!

Палец в задубевшей кожаной перчатке коснулся спускового крючка.

Крутояров ждать не стал. Чего тут ждать? Когда пристрелят? Унты только с виду были мягкие и пушистые. Он толкнул в плечо Ваньку, и тот завалился на бок как мешок с картошкой. Резко выбросил ногу вперёд и ударил солдата в пах. Выстрелить немец не успел. Упал на колени и, закрыв глаза, сделал глубокий вдох. В глазах его стояли слёзы.

В тот же момент Сергей схватил ствол пулемёта на коляске и резко мотнул его. Приклад MG-13 заехал сидевшему в коляске в челюсть. Приклад не был ни мягким, ни пушистым – немец тут же отключился, откинувшись на спину. Каска его упала и, звякнув о металл коляски, скатилась на снег.

Мельком взглянув на фашиста в коляске, отметил, что отключился тот надолго. Затем склонился перед стоявшим на коленях, оттолкнул ногой лежавший в снегу шмайсер и с издёвкой спросил:

– Даст ист фантастиш?

Немец замычал в ответ что-то неразборчивое и отрицательно замотал головой – нет, мол, совсем не фантастиш.

– Сейчас фантастиш будет, – Крутояров приподнял его голову, придерживая за съехавшую набок каску, и ударил кулаком в лицо.

Солдат опрокинулся на спину, и зрачки его глаз закатились под лоб.

– Весело день начался, – мрачно заметил хрононавт, поднимая свой аусвайс. – А главное, тихо.

– Дядь, Серёж, их теперь убить надо. Нельзя отпускать.

– Не учи отца е… в общем, сам знаю. Ты отойди в сторону, сейчас займусь.

– Можно мне, а?

– С ума сошёл, да? Не рано ли тебе кровь пускать? Тебе лет-то сколько? Двенадцать?

– Четырнадцать! – пробурчал Ванька и скрипнул зубами. – А когда сестру и мать на моих глазах… о возрасте никто не спрашивал.

– Ладно, уйди. Будет ещё время, отомстишь.

На поясе немца висели ножны с трофейным армейским ножом НР-40, который в просторечии назывался ножом разведчика. Снял с трупа нашего солдата, с горечью подумал Сергей, отстёгивая ножны с ремня. Лезвие беззвучно выскользнуло. Чёрная рукоять как влитая легла в ладонь. Чуть изогнутая короткая гарда упёрлась в пальцы. Нож был хорошо сбалансирован и удобен – с таким оружием хоть на край света.

Отволок пребывающего в отключке воина Рейха к обочине. Подержал в ладони нож, привыкая, потом присел на корточки. Приподнял другой рукой голову фашиста и полоснул по горлу. Солдат всхлипнул, дёрнул ногами и затих. Снег сразу стал ярко-алым, и даже утренние сумерки не могли скрыть этого цвета.

Выволок второго из коляски и положил рядом. Этот пришёл в чувство незадолго до смерти и даже успел сообразить, что его ожидает. Но умер он так же легко и быстро – короткий всхлип, судорога по всему телу, и конец.

«А ведь молодые оба, – промелькнуло в голове. – Не больше двадцати».

Вытирая лезвие о штаны убитого, заметил клеймо, выбитое у основания лезвия. Треугольник, а в нём три буквы – «ЗИЛ», и снизу дата – «1941». Вложив нож в ножны, спрятал его в карман.

Начал сыпать крупный снег. Крутояров снял с солдат шинели и каски. Трупы присыпал снегом, остальное сделает природа. Следы схватки быстро припорошило, и кровь уже была не видна. Снег повалил сильнее. Если так и дальше пойдёт, то этих ребят найдут только с первыми подснежниками.

– Надень шинель, каску и полезай в коляску, – приказал он мальчику и усмехнулся случайной рифме. – Поэтом тут с вами станешь, блин! Недаром город Пушкиным назвали!

– А как же Шарик?

– Если он будет молчать, то можешь его с собой взять. Если станет шуметь, я ему башку сверну. Сейчас не до собачек.

Пацан подозвал пса, запихал его в коляску и приказал молчать. Залез сам, накинул на себя огромную шинель и нахлобучил каску на ушанку. Днём, конечно, никто не признает в этом пугале истинного арийца, но в сумерках можно и обознаться. Сергей тоже надел запятнанную кровью шинель, каска на шапку не налезала, бросил её в коляску. Шмайсер за спину – вылитый нацистский воин в русских шапке и унтах. Противопехотные гранаты, найденные в подсумке убитого, рассовал по карманам.

Скользнув в механике по узлам двигателя, быстро определил неполадку. Техника его любила. Или боялась. Подчинялась.

Мотоцикл зачихал, выбрасывая кольца дыма из выхлопной трубы, натужно зарычал и наконец ожил. Поддал газу и выехал на улицу Урицкого. Уже почти рассвело, но спасительный снегопад снизил видимость почти до нуля. И хоть самому было почти ничего не видно, Сергей остался этим доволен – на них тоже никто не обратит внимания. Несмотря на довольно широкие шины, BMW плохо слушался руля, его то и дело заносило, переднее колесо норовило вывернуть на обочину.

– Дядь Серёж! – сказал Ванька, перекрикивая рёв движка. – Метров через пятьсот Софийский Бульвар. По нему езжайте прямо.

– По Садовой ведь ближе?

– Там немцев много.

– Скоро их везде полно станет, – Крутой до отказа накрутил ручку газа. – Ну, Софийский, так Софийский!