Рождество стрелка Шарпа

Часть 2

Генерал Максимилиан Пикар был зол. Его бригада опаздывала. По его расчётам, они должны были занять Ирати в полдень, но его люди двигались, как сонные мухи, и к вечеру между бригадой и вожделенным Ирати лежала долина с крутыми склонами и пригорок. Проклиная подчиненных на все лады, генерал приказал располагаться на ночлег. Пусть болваны помёрзнут до утра среди камней вместо того, чтобы дрыхнуть в тёплых домах Ирати, раз не побеспокоились быстрей перебирать копытами!

Любви с их стороны ему это не добавит, иллюзий он не питал. Ничего, новобранцам, которых в бригаде было больше половины, закалка не помешает. Ночёвка на свежем воздухе подсушит мамочкино молоко у них на губах.

Топлива для костров имелось немного: несколько скрюченных деревьев, но сырая древесина не разжигалась, и новобранцы мёрзли, грызя холодный чёрствый хлеб, благо чистой воды в ручье рядом было вдоволь.

— Пару недель, и ударят морозы, — сказал Пикар.

— Паршиво, как в России, — скривился майор Сантон, начальник штаба бригады.

— По сравнению с Россией здесь рай, — возразил Пикар.

В России, впрочем, Пикар относился к немногим счастливчикам, которых катастрофа Великой армии коснулась лишь краешком, но он слишком привык к ослепительным улыбкам фортуны. Не то, что Гуден, выручать которого послали Пикара.

— Слюнтяй ваш Гуден, — высказался генерал.

Сантон удивлённо вскинул брови:

— Мой? Я с ним незнаком.

— Завтра, Бог даст, познакомитесь, — Пикар взял из костра ветку и раскурил трубку, — Очень многообещающе начинал. А после Индии олуха будто сглазили. Сказочное невезение! Для императора же главное достоинство солдата — удачливость.

— Удача — штука переменчивая, — хмыкнул Сантон.

— Не для Гудена. Болван проклят. Если он и 75-й не сможет вывести, клянусь, я брошу его гнить здесь.

Сантон покосился на северный склон:

— Надеюсь, его не поджидают англичане.

— Да и пусть. Сколько их может быть? Батальон? Моим гренадёрам их батальон на один зуб. А затем я займу Ирати. Что это за Ирати такое, кстати?

— Пастушье селение.

— Баранина и пастушки на Рождество, — облизнулся Пикар, — Прощальный привет Испании.

Генерал ухмыльнулся, предвкушая забаву. Пастушье село Ирати являлось вражеским селом, следовательно, можно было не церемониться. Пикар не боялся англичан. Наоборот, он надеялся, что в Ирати окажутся «ростбифники». Генерал считал, что его соплякам, многие из которых ещё не начинали бриться, надо дать попробовать на вкус победу, прежде чем Веллингтон перейдёт Пиренеи и вторгнется во Францию. По глубокому убеждению Пикара, отведав победы, юнцы обычно жаждут добавки.

В том-то и заключалась беда полковника Гудена. Он привык к поражениям. Пикар же привык к победам. Среднего роста, как сам император, Пикар был столь же безжалостен и целеустремлён. Только благодаря этим качествам он провёл свою уменьшающуюся бригаду сквозь снега России, взимая кровавую дань с преследователей-казаков.

Коль «ростбифники» дерзнут поутру встать у него на пути, он покажет им, как дерутся ветераны русской кампании. Они надолго запомнят Рождество в Ирати, не будь он генерал Максимилиан Пикар.

Шарп поморщился:

— Всё-таки есть что-то неправильное в драке под Рождество.

— Завтра Сочельник, сэр, — уточнил Харпер, как будто это что-то меняло.

— Ты приглядывай за Николзом, Пат, — попросил Шарп, — Я не хочу потерять очередного прапорщика.

— Мальчонка резвый, — произнёс Харпер, — Присмотрю.

Прапорщик Николз стоял в центре полка под двумя знамёнами. Собственный принца Уэльского Добровольческий построился в линию за пятьдесят шагов до сложенной из камней пирамиды, отмечающей границу. Верхняя точка перевала скрывала их от идущих с юга французов. За спиной красномундирников перевал полого спускался к деревне, а впереди склон был довольно крутым, и тракт делал крюк. Пока французы доберутся до бойцов Шарпа, английские пули успеют упокоить многих из них.

— Прямо, как кролей в капкане стрелять, — удовлетворённо кивнул Харпер, рассматривая участок дороги внизу, где французы будут, словно на ладони.

Неожиданное появление бригады противника с севера вынудило Шарпа перебросить полк сюда, оставив к югу от Ирати сторожевой пост.

Командовавшему пикетом капитану Смиту вменялось в обязанность оповестить Шарпа о приближении эвакуирующегося гарнизона Окагавии. Шарп понятия не имел, что ему тогда делать. Его полк очутится меж двух огней. Дай Бог, чтобы французы из форта задержались в пути. Дай Бог.

Бригада, впрочем, тоже не торопилась сниматься с места. Замёрзли, небось, ублюдки. В отличие от них, люди Шарпа провели ночь в тепле и успели позавтракать солониной с хлебом.

Шарп подул на иззябшие ладони. Что же французы не идут-то? Майор, собственно, никуда не спешил. Исключая возрастающую с каждой минутой опасность подхода лягушатников из Окагавии, чем позже бригада выступит, тем больше у Шарпа шансов удержать перевал до конца дня. Майора бил мандраж. Ему не терпелось проверить, сработает его ловушка или нет.

Завиток тракта, с верха которого так удобно расстреливать сверху французов, упирался в неглубокую ложбину. По её дну дорога шла до самого края долины, где ночевала бригада. На выходе из ложбины находились бочонки. Двадцать одна штука. Ёмкости, связанные по три и выставленные ряд за рядом, перегораживали тракт. Над бочками в скалах засели пятнадцать стрелков. Французы стрелков ненавидели. Сами они винтовками пренебрегали. Оружие, де, требовало большего времени для перезарядки, но Шарп винтовки любил. Дальнобойность искупала любые недостатки, а в бою дальнобойность могла изменить ход целого сражения.

Шарп оглянулся на деревню. До неё было около полутора километров. Полукилометром южнее стоял пост. Тревога сжала вдруг сердце Шарпа. Два километра. Донесёт ли сюда ветер предупреждающий выстрел Смита? Спокойнее, уговаривал себя майор, не будем волноваться о том, чего изменить не в силах.

— А вот и наши гости, сэр, — мягко выдохнул Харпер.

По лощинке шествовали французы. Немного, примерно рота. Элитная рота, гренадёрская, судя по высоким медвежьим шапкам. Как всегда на походе, мех был забран чехлами, а яркие плюмажи сняты и упрятаны в кожаные футляры на боках.

— Тридцать, — считал Шарп, — Сорок. Сорок пять. Гренадёры, Пат.

— Отборных послали вперёд.

— Отборным и угощение достанется отборное, — усмехнулся Шарп.

Гренадёры узрели бочонки и запнулись. Некоторые исподлобья озирали склоны, где затаились стрелки. Другие силились рассмотреть, что впереди, но Собственный принца Уэльского Добровольческий был надёжно прикрыт гребнем перевала, а Шарп с Харпером съёжились за каменной пирамидкой.

Офицер вышел из-за спин гренадёров, огляделся по сторонам и пошёл к бочкам.

— Твой счастливый день, парень, — тихо подбодрил его Шарп.

Гренадёры шатнулись назад, едва их командир достиг бочек. Он соблюдал осторожность, как всякий француз в Испании, но в ёмкостях, на первый взгляд, ничего опасного не было.

Офицер наклонился к ближайшему бочонку, подёргал пробку. Она не поддавалось, тогда он вынул саблю и остриём извлёк затычку. Макнув клинок в отверстие, он понюхал лезвие.

— Вино, — не в силах сдерживаться, подсказал ему шёпотом Шарп.

— Может, надерутся, сэр.

Убедившись, что в бочках спиртное, гренадёры рванулись к следующей тройке посудин. Пока гренадёры выясняли, что в бочках, их нагнали другие роты. Солдаты ставили первые три ёмкости на попа, вышибая прикладами крышки.

Гренадёры добрались до второй линии бочек.

— Земля вам пухом, — прошептал азартно Шарп.

Крайние бочки второй тройки были наполнены камнями, тогда как средний — до половины порохом, перемешанным со щебнем. Над порохом на пробитую под крышкой поперечину стрелок Хэгмен уложил тлеющий бикфордов шнур.

Никто из гренадёров не обратил внимания на крохотные отверстия, просверленные в бочонке для того, чтобы дать доступ воздуху. Французы, чуя выпивку, рывком поставили три связанные ёмкости на донца.

Секунду ничего не происходило и, когда Шарп уже, холодея, решил, что фитиль потух, ложбина исчезла в сером дыму, подсвеченного пламенем. Ветер погнал облако пороховой гари к северу, и тогда лишь по окрестностям раскатился гром взрыва, многократно повторённый эхом.

— Бедные недоумки, — сказал Харпер.

Дым рассеялся. Ложбина была усеяна телами мёртвых и умирающих. Со склонов по живым открыли огонь винтовки. С такого расстояния стрелкам Шарпа было мудрено промахнуться. Первыми погибли офицеры. Следом сержанты. Французы отступили, оставив в ложбине дюжину мёртвых и два десятка раненых. Схватка за Ирати началось.

Полковнику Жану Гудену в одном повезло: партизаны его колонну во время ночного марша не беспокоили. В остальном всё шло вкривь и вкось. В общем, как обычно.

Во-первых, одна из драгунских лошадей поскользнулась на примороженной колее, упала и сломала ногу. Пустяковое происшествие, но в темноте оно стало причиной затора и, как следствие, задержки. В конце концов, животное прикончили и оттащили на обочину. Движение возобновилось, а драгунскому авангарду Гуден во избежание подобных инцидентов приказал держаться в паре километров от головы колонны.

Вины Гудена в несчастном случае не нашёл бы самый въедливый критик, тем не менее на душе у него лежал камень. Удача постоянно играла с ним подобные шутки.

Забрезжил серый рассвет, а до перевала ещё было шагать и шагать. Один из лейтенантов Гудена, больной лихорадкой, совсем сдал, и полковник уступил ему своего коня.

Полковника Кайлю задержка привела в бешенство. Никогда, утверждал Кайлю, он не сталкивался с такой расхлябанностью! Да из деревенского дурачка вышел бы командир способнее Гудена!

— В полдень мы должны были быть на перевале! — шипел Кайлю Гудену, — А теперь, дай Бог, к ночи доволочиться!

Гуден в пререкания с Кайлю не вступал. Что тут можно поделать? Лишь двигаться вперёд, благодаря судьбу за то, что гверильясы мирно почивают в постельках.

Через три дня, прикидывал Гуден, он и его люди будут в казармах во Франции. Через три дня Орёл Кайлю будет в безопасности, и Гудену перестанут мерещиться ружья расстрельной команды. Через три дня, если на перевале не окажется англичан.

Вскоре после разговора с Кайлю случилась вторая неприятность. Ось одной из телег, нагруженной нехитрым скарбом солдат гарнизона, лопнула. Лошади, прежде чем их остановили, успели протащить повозку по неровностям дороги. Недалеко, но достаточно, чтобы превратить телегу в кучу обломков, оглядев которые, Гуден испустил тяжёлый вздох.

Полковник разрешил подчинённым забрать из их добра то, что они могли унести на себе. Остальное пришлось бросить.

Кайлю, сатанея от очередной задержки, шипел сквозь зубы проклятия. Гуден отмалчивался. Он лишился единственной своей ценности — его индийских дневников. Тетрадей, в которых были чуть ли не поминутно описаны счастливые годы, когда он думал, что ему удастся выдворить англичан из Индии. Как он был наивен тогда.

Гуден часто вспоминал Индию, и скучал по жаре, по её странным запахам, по ярким краскам и непостижимости. Он скучал по варварскому великолепию туземных армий, по чуждому для европейского глаза ночному небу и ласковому солнцу. А, может, он скучал по самому себе, молодому, самонадеянному, не сомневающемуся в том, что мир готов лечь к его ногам.

Иногда он жалел себя, и в такие минуты Гуден винил во всех своих бедах английского парнишку по фамилии Шарп. Англичанин пришёлся по душе полковнику. Забавно, потому что именно Шарп стал причиной первого поражения Гудена. Первого поражения, положившего начало остальным. Собственно, даже сейчас, за исключением редких приступов жалости к себе, полковник ни в чём Шарпа не винил. Он смог увидеть в Шарпе прирождённого воина. Такие нечасто рождаются на свет. Императору Шарп бы понравился. Везучий стервец.

С той поры много воды утекло. По Испании гремело имя британского офицера Шарпа. Порой Гуден спрашивал себя, не тот ли это Шарп? Вряд ли, конечно. Высокомерные островитяне не поощряли толковых рядовых производством в офицеры. К тому же, испанский Шарп был стрелком, а индийский носил красный мундир. Тем не менее, Гудену хотелось всё же верить, что это тот самый Шарп. Достойный был парень. Выбился он в офицеры или сгнил в индийской земле? Европейцы в Индии не заживались.

Размышления помогали сгладить горечь потери дневников, скоротать путь и пропускать мимо ушей шпильки Кайлю. Беременная Мария стонала с уцелевшей телеги. Гарнизонный хирург, кичливый парижский индюк, ненавидевший Испанию, доложил Гудену, что девчонка окочурится, если не вскрыть ей брюхо.

— Плод идёт наружу боком, — пояснил он, — А должен головой.

— Вы вскроете ей живот, и она погибнет, — сказал Гуден.

— Может быть, — пожал плечами коновал. Возню с «солдатскими подстилками» он ненавидел ещё сильнее Испании, — Если не вскрою, окочурится точно.

— Постарайтесь, чтобы она не умерла до Ирати, — попросил полковник, — А в Ирати прооперируете.

— Ну, не знаю, не знаю… — с сомнением протянул врач.

Далёкий раскат, похожий на гром, расколол тишину. Гром? Небо было серым, но не грозовым. Подтверждая возникшие у Гудена подозрения, донеслись приглушённые расстоянием выстрелы.

— О! — торжествующе поднял палец Кайлю, осадив лошадь рядом с седовласым полковником, — Впереди враг!

— Не обязательно впереди, — возразил Гуден, — Горы обманчивы, и звук может идти откуда угодно.

— Они поджидают нас, — настаивал Кайлю, картинно воздевая руку, — Бросили бы баб, уже были бы там. Вы за это в ответе, Гуден. Потеряем Орла, будьте покойны, император узнает, кому он обязан позором.

— Как вам угодно, — равнодушно сказал Гуден.

— Бросьте баб, Гуден! Ничего с ними не станется! — взмолился Кайлю, — Рванём вперёд и до сумерек будем на перевале.

— Женщин я не брошу. А в Ирати мы и так доберёмся задолго до сумерек. Тут уже недалече.

Кайлю плюнул в сердцах и пришпорил скакуна.

Гуден нахмурился. Он до крови стёр пятки, но лейтенанту его лошадь была нужнее.

Полковник шагал, стараясь не обращать внимания на саднящие ступни, на визгливый голос срывающего на подчинённых злость Кайлю, на горестные надрывные стоны роженицы.

Набожностью Гуден не отличался, однако, приближаясь к Ирати, где шёл бой, полковник молился. Он молил Господа ниспослать ему победу, крохотную победу, способную перечеркнуть годы поражений. Чуда, Господи, рождественского чуда, взывал Гуден. Я не хочу уходить в мир иной «полковником Неудачей»!

Генерал Максимилиан Пикар протолкался вперёд, к выходу из ложбины. Взору его предстала невесёлая картина: убитые и умирающие гренадёры среди обломков бочек, пять рядов нетронутых бочонков на дороге. Не слишком удачное начало. Винтовочная пуля свистнула над головой генерала, но он её даже не заметил.

— Сантон! — взревел Пикар.

— Да, мсье? — начальник штаба был тут как тут.

— Одну роту сюда. Уничтожить бочки залповым огнём. Ясно?

— Ясно, мсье.

— И пошлите вольтижёров очистить косогоры.

Генерал махнул рукой в сторону склонов расселины, на которых дымки выдавали позиции стрелков. Пикар полагал, что наткнулся на засаду гверильясов, но даже знай он, что имеет дело со стрелками, едва ли что-то изменилось бы. Пикар искренне считал, что перед его лёгкой пехотой никому не устоять.

— Живей! — нетерпеливо прикрикнул Пикар, — Я не намерен торчать здесь до вечера!

Он повернулся, и пуля, пробив полу его плаща, вздула её парусом. Пикар оглянулся и погрозил кулаком невидимому противнику:

— Сукины дети!

Сукины дети, которым не помешает преподать урок под Рождество.

— Трубач! — позвал Шарп.

Тринадцатилетний мальчонка с горном помчался к майору от рядов батальона.

— Труби сигнал к отступлению, парень, — приказал Шарп и, видя удивлённо поднятые брови Харпера, объяснил, — Лягушатники пустили вольтижёров. Смысла нет наших стрелков держать на откосах. Своё задание они выполнили.

Трубач набрал воздуха и, поднеся к губам рожок, выдул переливчатый сигнал. Звук повторило эхо, и Шарп заметил в подзорную трубу, как вскинул голову французский командир.

— Ещё разок! — кивнул трубачу Шарп.

Польза от сигнала была двойная. Отзывая стрелков, труба одновременно давала понять французам, что им противостоят регулярные войска, бывалые и закалённые в боях. Французы вертели головами, выискивая взглядами невидимого трубача. Жестом отпустив сигнальщика, Шарп скомандовал Собственному принца Уэльского Добровольческому:

— Батальон! Вперёд… — пауза, — …Марш!

Строй глубиной в два человека двигался почти идеальной линией под развевающимися знамёнами. Любо-дорого посмотреть.

— Батальон! — зычно гаркнул Шарп, едва полк оказался на гребне, явив себя врагу, — На месте стой! Штыки примкнуть!

Шарп не отказал себе в удовольствии устроить для французов небольшой спектакль. Противник понёс первые потери, вследствие чего его боевой дух и так был не на высоте. Надо было ковать железо, пока горячо. Пусть видят лягушатники, что, вскарабкавшись наверх, они будут встречены острыми сорокадвухсантиметровыми штыками опытной британской пехоты.

Прапорщик Николз поинтересовался у Шарпа:

— Что мы делаем, сэр?

— Приглашаем лягушатников на танец, мистер Николз. Посмотрим, хватит ли у них духу принять наше приглашение.

— А у них хватит?

— Вряд ли.

— Почему, сэр?

— Потому что мы ещё до начала танца оттоптали им ноги. Старшина!

— Сэр? — откликнулся Харпер.

— Три захода, старшина. Повзводный огонь и быстро, насколько возможно.

— Есть, сэр.

Дистанция была велика для гладкоствольных мушкетов, но Шарп не намеревался больше убивать. Рождество — праздник мира, а не почерневших тел, распростёртых на мёрзлой дороге. Шарп хотел отбить у французов охоту сражаться.

Он хотел продемонстрировать французам, какой ад разверзнется, если они дерзнут вступить в противоборство с английской пехотой. Пехотой, стреляющей быстрее всех на свете. Он хотел устрашить врага и заставить отступить без боя.

— Назад, мистер Николз, — Шарп направил юного прапорщика в тыл ожидающих команды красномундирных рядов, — Пора, старшина!

Харпер распорядился снять штыки и зарядить оружие. Когда приказ был исполнен, ирландец гаркнул:

— Рота четыре! Рота пять! Огонь!

Две центральные роты выстрелили разом. Приклады толкнулись в плечи, и пороховой дым окутал гребень.

Харпер молчал, опытным солдатам не требовались приказы. Вторя ротам центра, пальнули остальные. Каждая рота была поделена на два взвода. Первый взвод стрелял, второй перезаряжал оружие, и наоборот. Для французов это должно было выглядеть, как ужасающая паровая машина, поочерёдно выбрасывающая смерть с огнём и клубами гари.

Приём повзводной залповой стрельбы был общепринятым. Им впечатлить французов Шарп не надеялся. Козырем британцев была интенсивность огня, и майор с удовлетворением отметил, что центральные роты перезарядили мушкеты ещё до того, как отгремели выстрелы фланговых рот. Мгновение, и те, что отстрелялись, бьют прикладом в землю с патроном в зубах, пока другие жмут курок. Мерный убийственный ритм. Варварская музыка боя.

Лучшая пехота мира демонстрировала своё искусство, и всякий благоразумный человек дважды подумал бы, прежде чем соваться к ним.

Но Пикар не был благоразумным человеком. Он был везучим человеком. Шарп, наблюдая за французами, скрипнул зубами. Его красноречивому предостережению лягушатники не вняли и готовились к атаке.

И тогда с юга, где на южной дороге засел пикет капитана Смита, донёсся выстрел. Шарп крутнулся назад.

Подоспел новый враг.