Рокки, последний берег

Жанна

В первые дни после того, как были стерты жесткие диски, Жанна изучала записи в тетради с полем подсолнухов.

«КАК УПРАВЛЯТЬ ЯХТОЙ»

Там мало что нашлось — ей едва исполнилось двенадцать, когда она сделала эти записи. Ее детский ум сохранил лишь несколько базовых указаний: поднять якорь, запустить двигатель, поднять грот и фок. Сегодня она понимала, что этого маловато, чтобы пересечь океан в одиночку, но терять ей было нечего, лучше умереть от жажды в открытом море, чем от скуки на злополучном острове.

В коридоре первого этажа висела в рамке большая карта мира. Страны на ней были обозначены разными цветами, горы — оптической иллюзией, вода — синим, полюса — белым, а леса — зеленым. Все выглядело спокойным, незыблемым. Если приблизить к карте ухо, как она делала, когда была еще маленькой, ничего не было слышно. Ни моторов, ни смеха, ни плача. Это был мир, где ничего не происходило. Расположение острова было отмечено на карте красной точкой. Жанна долго смотрела на нее, представляя себе, каким курсом может следовать яхта. Не имея понятия, как держать курс, она должна была учесть разные направления, в которых будут нести ее течения и ветра — как много трудно просчитываемых вероятностей. Ближе всего были берега Северной Африки, но она надеялась, что не окажется там. В Африке она была только раз, на сафари с родителями, когда ей было восемь, но подозревала, что атмосфера, царящая на берегах Марокко или Мавритании, сильно отличается от той, что она видела в роскошных танзанийских бунгало. Так что это было не очень надежно. Особенно для одинокой девушки. Ее могли взять в плен, изнасиловать, растерзать ненавидящие Запад исламисты, о которых говорили родители до катастрофы. Еще ее могло вынести в Европу, к берегам Португалии. Она понятия не имела о Португалии, но интуиция подсказывала, что это наверняка лучше, чем Африка. Наконец, она могла, дрейфуя, пересечь Северную Атлантику к берегам Америки. Долго, конечно, но она предпочла бы этот вариант. Сойти на берег недалеко от Нью-Йорка, чтобы ее подобрали местные власти, давать интервью прессе, заинтересованной ее историей, стать популярной и… познакомиться с мальчиками.

Разумеется, о своем плане она не могла рассказать никому. Ни родителям, ни брату. Ей бы помешали, возможно, даже заперли бы в комнате, «чтобы защитить от нее самой».

Придурки.

Кретины.

Поэтому ей надо было устроить свое отплытие в глубочайшей тайне. Жанна решила сделать запасы воды и пищи на два месяца (она плохо себе представляла, что можно дрейфовать дольше; за два месяца, говорила она себе, куда-нибудь да вынесет). На два месяца требовалось, по ее подсчетам:

— шестьдесят литров воды (из расчета литр вдень);

— сто двадцать банок консервов (кассуле, равиоли, макароны с мясом). Она не была уверена, что сумеет воспользоваться имеющейся на яхте горелкой, поэтому готовых блюд брать не хотела. Во время плавания она будет есть холодное;

— мелочи, чтобы погрызть для поднятия настроения (сухое печенье, шоколад…).

Также надо было заготовить теплую и непромокаемую одежду (неизвестно, с какой погодой придется столкнуться), но она хотела взять с собой и что-нибудь красивенькое и сексуальное для интервью, которые будет давать по прибытии (в Нью-Йорк, тьфу-тьфу-тьфу).

По последнему пункту, однако, у нее не было никаких сомнений. Ее история, ее приключение, ее эпопея облетит весь мир. Она будет знаменита!

Она хотела отчалить как можно скорее, с исчезновением фильмов и особенно «Городского колледжа Сакраменто» скука приобрела масштаб космический, абсолютный, ужасающий. Скука стала коварным чудовищем, способным расплющить ее одним ударом ноги, раздавить в своих гигантских кулачищах. Жанна чувствовала, что если будет медлить, то окончательно сойдет с ума. И она принялась за работу: надо было незаметно перенести на песчаный пляж, где был пришвартован «Зодиак», шестьдесят литров воды и запасы пищи.

Когда все будет готово, она загрузит лодку, доплывет на ней до яхты, стоявшей на якоре в сотне метров, и наконец поднимется на борт.

Чтобы никто не заметил, она решила носить запасы на пляж понемногу: несколько бутылок и несколько банок за одну ходку. Роясь в кладовых, Жанна нашла водонепроницаемые спортивные сумки и однажды утром спрятала их на пляже за скалой. После обеда положила две бутылки воды и несколько банок консервов в рюкзачок и, отправившись в обычную экспедицию к каменным ступенькам, откуда она ныряла в холодную воду, сделала крюк, чтобы начать наполнять сумки. Такими темпами ей понадобится три дня, чтобы все подготовить. Она сгорала от нетерпения, но осторожничала.

Позже, голая в ледяной воде Атлантики, покачиваясь на волнах, плохо соображая от переохлаждения, она представила себе, как в кино, свое прибытие в Нью-Йорк.

Ее встретят как героиню, поселят в президентских апартаментах самого роскошного отеля (она будет завтракать на террасе с видом на Центральный парк), журналисты самых популярных телевизионных шоу будут драться за эксклюзив на ее невероятную историю. За ней станут ухаживать наперебой, она наймет агента, который будет держать на расстоянии натиск прессы, чтобы, как он выразится, оградить ее.

Ах, как ей нравился фильм, который показывало ее воображение! Она наслаждалась каждым кадром, как божественными сладостями.

В конце концов она примет приглашение Джимми Киммела в его передачу на канале АВС (три миллиона зрителей ежедневно, у страницы на «Ютьюбе» четыре миллиона подписчиков). Это будет передача, посвященная вдохновляющим женским образам. В прямом эфире, сидя в студии между Марго Робби и Мишель Обамой, она расскажет свою историю:

— Пять с половиной лет назад мои родители решили, что наступил конец света или что-то в этом роде (смех в зале). И тогда они бежали на остров, затерянный посреди океана. Скука там была ужасная. Вы себе не представляете! Я-то знала, что этого не может быть, что никакого конца света не было, ну вот, и когда я подросла, я отчалила на этой яхте, одна. Никто, абсолютно никто не мог мне помешать (аплодисменты).

Джимми Киммел задаст вопрос:

— Говорят, вас обхаживает Леонардо Ди Каприо, он будто бы хочет снять фильм по вашей истории.

Жанна загадочно улыбнется:

— Я не знаю, откуда вы взяли эту информацию.

Джимми Киммел приставит мизинец к уху:

— Ходят слухи…

Жанна от души рассмеется:

— Послушайте, я не могу вам ответить… Все, что могу сказать, Лео — истинный джентльмен… (смех в зале, аплодисменты).

А на следующей неделе, к величайшей радости фанатов, Жанна сыграет саму себя в первой серии нового сезона сериала «Городской колледж Сакраменто». Весь сезон будет сосредоточен на ее героине и расскажет, как, благодаря вниманию Джейсона, Кайла и Шона, она сумеет излечиться от травмы, полученной за годы пребывания на острове, и стать самой популярной девочкой в колледже.

Когда она вышла из воды, уже вечерело. Серые с металлическим отливом тучи собирались над островом. Они походили на стаю крыс, строящих козни. На обратном пути Жанну стала бить дрожь. Она не знала, был ли виноват холод, который пробрал ее до костей, или омерзение от перспективы провести еще один вечер в этом злосчастном доме.

— Всего три дня! — вслух сказала она самой себе.

И это ее приободрило.

Когда она добралась до дома, начался дождь. Такой мелкий дождик, что он и не шел даже, а окутывал остров влажным покровом.

В гостиной она увидела отца, он ничего не делал. Потеря всех данных с жестких дисков повергла его в оторопь пострадавшего в аварии, в посттравматическое состояние, лишившее его взгляд малейшего блеска. Он молчал, ходил как привидение, с виду равнодушный ко всему, что могло теперь произойти. Он, все эти годы так заботившийся о своей внешности, не брился, не менял белье, умывался на автомате. Он никуда не выходил, лицо его приобрело бледность сухого камня. Глаза были глазами брошенного пса, потерявшего всякую надежду.

Жанна его ненавидела, как никогда.

Она представила себе его лицо, когда, через несколько месяцев, на остров прилетит спасательный вертолет и отец узнает, что в мире все хорошо, лучше, чем когда-либо, что его дочери удалось благополучно совершить полное опасностей одиночное плавание, что она стала знаменитостью, а его все считают полным придурком — нечего было таиться, хорониться, прятаться в щель, как последний трус.

Она приняла душ (едва теплый из-за дурацкого неисправного клапана) и, сидя по-турецки на кровати с планшетом на коленях, запустила «Рокки», единственный оставшийся у них фильм.

Ей не понравилось: старье, действие происходит в каком-то нищем городе, где всегда холодно. И все люди там бедные и довольно страшные. Рокки, боксер (страшный) влюблен в продавщицу из зоомагазина Адриану (страшную), сестру мясника Поли (страшного). Однажды чемпион мира по боксу Аполло (страшный, но фигуристый) предлагает ему бой. Рокки тренируется с Микки (очень старым и очень страшным) и в конце проигрывает бой, но ему как будто плевать. В какой-то момент Жанна думала, что Рокки и Адриана трахнутся, но на самом деле они только целовались в убогой квартирке Рокки, между входной дверью и холодильником.

Единственным, что ей понравилось, была музыка. Красивая мелодия, правда немного напыщенная, сопровождала сцены тренировок Рокки. По мере того как улучшается его физическая форма, музыка становится все громче и зажигательнее. Это было классно. Жанне почти захотелось тоже выйти на пробежку, но она быстро отказалась от этой мысли.

И еще ей очень понравился финальный бой. Когда Рокки бьют по морде и он падает, но встает, опять падает и опять встает, как будто готов принять смерть за этот матч.

Жанна почувствовала себя этим боксером на ринге.

Никто и ничто не помешает ей покинуть остров.

Для этого пришлось бы ее убить.

Александр

Ему нечего было больше слушать.

Нечего.

Все концерты, все аплодисменты, все крики, все восторги и упоения, все зажигательные соло, все импровизации, все призывы смолкли.

Смолкли навсегда.

И от этой окончательности молчание казалось особенно невыносимым.

Но у Александра не было выбора. Пока он жив, ему придется жить с этим, с этой нестерпимой тишиной, как с ампутированной ногой, которую будут мучить фантомные боли до смерти.

Александр все же вернулся на маленький галечный пляж, нагрузив рюкзак бутылками спиртного и набив карманы черными ягодами, в наушниках от айпада.

Это было лучше, чем ничего. Звукоизоляция работала, и он мог отгородиться от мира.

Хоть немного.

Недостаточно.

Но хоть немного.

На пляже он плакал, пил, жевал черные ягоды и ждал опьянения как обезболивающего. Он открыл банку рататуя по-провансальски и, поедая смесь мягких безвкусных овощей, сказал себе:

— Я как тигр в клетке в зоопарке, мне нечего больше делать, кроме как ходить взад-вперед вдоль решетки моей тюрьмы. Я был рожден, чтобы привести в равновесие азиатские экосистемы. А здесь я никому не нужен. Бесполезный организм, функционирующий впустую.

Потом пошел дождь, и он укрылся в палатке. А после наступил вечер, и меркнущий свет стер краски острова. Вокруг парил черно-белый мир.

Зажмурившись, Александр пытался вспомнить лицо Хлои. Оно еще стояло перед глазами, но все менее отчетливо. Мысленная картинка походила на акварель, которую выставили под дождь. Контуры были расплывчаты, цвета размыты, общий образ мутился от других лиц из других воспоминаний, которые накладывались на лицо Хлои.

Александр знал, что ничего не может с этим поделать.

Он давно понял: сколько ни прилагай усилий, память живет своей собственной жизнью, она независима и очень опытна в безмолвных изменах и идеальной лжи. Он столько всего забыл из своего прошлого: целые края испарились из памяти, а из школьных лет помнился один только класс. Александр понятия не имел, как выглядели коридоры и даже буфет. Дом он тоже не помнил, только свою комнату (но на что были похожи ванная, гостиная? Он не знал). Хронология событий детства больше не поддавалась никакой логике, она была полна дыр и пробелов до такой степени, что сегодня фильм его жизни представлялся беспорядочным монтажом кадров, собранных на руинах после пожара.

Назавтра на рассвете дождь все еще шел. От сырости упала температура. Александр мерз, даже закутавшись в спальный мешок и натянув на голову капюшон толстовки.

Он достал из рюкзака планшет, в который уже загрузил фильм «Рокки». Смотрел рассеянно, снова пил, ему хотелось постоянно оставаться более или менее пьяным. История влюбленного боксера его не особо заинтересовала. Зато в конце ему понравились кадры толпы, сгрудившейся вокруг ринга, слабенькая эмоция образовалась в нем, ощущение легкости, которое совсем ненадолго, совсем чуть-чуть оторвало его от некомфортной земли этого галечного пляжа. Когда фильм кончился, слабенькая эмоция испарилась, рассеялась в атмосфере облачком пара, и Александра вновь накрыла неврастения.

Потом, ближе к вечеру, спиртное его доконало, и он уснул, а проснувшись с ужасной головной болью, услышал фразу из фильма, которая прокручивалась в его мозгу. Рокки говорил про предстоящий бой: «Если я продержусь пятнадцать раундов, то буду знать, что я не просто последний подонок из подворотни».

Подонок из подворотни.

Подонок из подворотни.

Подонок из подворотни.

В какой-то мере им он и стал, он, Александр, — подонком из подворотни. Человеком, который ничего в жизни не делает, находя себе оправдания и жалея себя. Он — один из последних живых людей, и чем он занят? Пьет на берегу моря и целыми днями хнычет.

Какое-то движение на тропе над пляжем привлекло его взгляд. Там шла Жанна с рюкзаком за спиной. Его это заинтриговало. Она редко выходила из дома, целыми днями сидела в своей комнате или в подвале, смотрела совершенно дебильные фильмы и сериалы. Что же она делает теперь, когда ничего больше нет? Обычно ему было плевать на занятия сестры (и отца, и матери тоже), но сейчас стало интересно. Каким образом такой извращенный ум, как у Жанны, отреагировал на новую конфигурацию бытия?

Он встал и побежал за ней. Увидев брата, она нахмурилась.

— Что ты делаешь?

— Ничего.

— Что у тебя в рюкзаке?

— Ничего.

— Почему ты мне не говоришь?

— Это моя личная жизнь.

Александр секунду помедлил и спросил:

— Что мы теперь будем делать?

— Надо, чтобы все могли делать, что хотят. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Тропа раздваивалась. Внизу синели тихие воды западного побережья острова. В сотне метров чуть покачивалась яхта.

— Отстань! — прикрикнула на Александра Жанна.

И тут он понял, что хочет сделать его сестра.

— Это безумие! — сказал он.

Жанна посмотрела ему прямо в глаза:

— Да? Ну и что? Откуда тебе знать, что хорошо для меня? Ты же не думаешь, что я неспособна решить, чего хочу?

— Ничего больше нет… Нигде.

Жанна пожала плечами:

— Здесь тоже ничего нет. По мне, лучше «ничего», которого я не знаю, чем «ничего», которое я знаю наизусть. А теперь отстань!

Александр не нашелся что ответить. Какое он имеет право мешать сестре делать, что она хочет? Она, по крайней мере, приняла решение. Безумное, но все же решение. В каком-то смысле она куца мужественнее его, влачащего свою хандру, как грязное белье.

Не раздумывая, он обнял сестру:

— Я люблю тебя, знай.

Она напряглась:

— Что ты делаешь? Черт, отвали от меня!

Он отпустил Жанну и долго смотрел ей вслед. Она свернула на тропу, спускавшуюся к пляжу, и через несколько метров исчезла за гребнем горы.

Его захлестнуло чувство неотложности, властная сила поднималась откуда-то из глубины живота. «Человек должен что-то делать». Ему показалось, будто сквозь туман временного континуума, где нет ни прошлого, ни будущего, только постоянно меняющееся настоящее, миллиарды глаз сгинувшего человечества смотрят на него и ждут, чтобы он начал действовать.

Последний жест последнего Homo sapiens, по которому будут судить их всех.

Он должен был отчитаться.

Ему нельзя было стать или остаться подонком из подворотни.

Вернувшись домой, он побежал в свою комнату, порылся в вещах и нашел карандаш и толстую тетрадь для записей, уцелевшие с той поры, когда мать с какого-то перепугу вздумала стать их учительницей.

Он сел за письменный стол. Много лет он за него не садился. Открыл тетрадь на первой странице. Чистый лист, на котором можно столько всего написать.

Пальцы отвыкли держать карандаш, он взял его неуклюже. Но это не имело значения. Он вывел «Последний роман». Это будет название.

Потом он вывел: «Глава первая».

И начал писать.

И впервые за несколько лет он почувствовал себя счастливым.

Элен

Через двадцать четыре часа после того, как были стерты жесткие диски, Элен решила, что ей нечего больше делать.

Нечего.

Даже с самой собой.

Она решила пойти тем же путем, что и жесткие диски: она сотрет себя, изничтожит все содержимое своего рассудка, погасит все, что может походить на мысль, эмоцию, чувство. Выскоблит все, что хранилось в серых складках ее извилин.

Она выпила.

Приняла ксанакс, приняла прозах, золофт, серо ирам, сероплекс, зффексор. Все, что в аптечке было похоже на антидепрессанты или анксиол итики, все, что было способно разладить работу мозга, пошло вход.

Потом она еще пожевала пластырь с фентанилом.

Это было чудесно.

Она снова встретила ангела. Он обнял ее пуши стыми крыльями. Укачал. Поцеловал. Он спел ей Night in White Satin» голосом Джорджа Майкла. А потом взял ее, бережно и яростно, и его божественные тестикулы были полны любви. Горячее дыхание обжигало ее шею, руки восхищали ее груди, язык пробуждал ее лоно.

А его член был членом Евангелоса.

Какой чудесный любовник.

Иногда в дни забвения она спускалась на кухню, чтобы что-нибудь съесть. Вся эта любовь будила в ней голод. Ей было настолько плевать на все, что она не давала себе труда даже накинуть халат.

— Ты в порядке? — спросил ее Фред.

— Да. Я в полном порядке!

— Ты не хочешь одеться?

— Зачем?

— А если… если тебя увидят дети?

— Ну и что?

Она поднималась к себе в комнату, смеясь над его словами, над своей участью последней матери семейства в мире, над своими утраченными мечтами, сгинувшими надеждами, погасшими желаниями, над счастьем, которое приносил ей химический ангел из аптечки, над полным и окончательным исчезновением всех на свете историй и вместе с ними — испарением смысла вещей и самого понятия времени.

Нет больше романов, нет фантазий, нет вымысла, нет героев и героинь. Мир утратил всякое значение, дни и ночи веки вечные будут похожи друг на друга.

Как же теперь хорошо на все наплевать.

Она лежала в своей комнате, голая на кровати. Ей не было холодно. Ее тело ничего не весило. Казалось, оно состояло из тумана, принявшего человеческую форму.

Который теперь час? Этот вопрос мелькнул в ее голове, но тут же канул, потому что ей было плевать. Элен встала и взяла из аптечки первую попавшуюся таблетку. Как она называется? Не важно. Она проглотила ее, потом проглотила еще одну.

И снова легла.

Фред

Фред никогда не сомневался в силе технологий. Технологии позволили мелким млекопитающим, слабеньким и уязвимым, стать самыми грозными хищниками животного царства. Технологии позволили людям, с их столь тонкой кожей, с их столь хрупким костяком, с их столь чувствительным метаболизмом, уберечь себя — если у них есть деньги — от жары и холода, от превратностей природы, от засухи, от голода, от торнадо, извержений вулканов, землетрясений. Деньги дают доступ к ресурсам и к тому лучшему, что сделано в плане изоляции, безопасности, противосейсмической, противоура-ганной, противотайфунной, противоядерной и противопожарной защиты.

Сегодня Фред понимал, что ошибался. Полное уничтожение всех данных, хранившихся на жестких дисках, было неопровержимым доказательством его наивности. Черные экраны пустых компьютеров и планшетов казались насмешливыми лицами силы природы, против которой человек бессилен.

Каким бы колоссальным ни было его богатство, окружение, среда, Вселенная всегда найдут способ свести к нулю все, что он построил.

Деньги были иллюзией, он верил в них, как верят в божество, способное изменить действительность, в магическую силу, делающую тех, у кого их достаточно, высшими существами, святыми и неуязвимыми.

Как он мог быть до такой степени идиотом? Как могли ему так застить глаза размеры его банковских счетов и все его дома, машины, яхты, виллы и ВИП-салоны? Нет никакого достаточно надежного убежища, достаточно тайного укрытия, достаточно безопасного места. Нет такого уединенного острова, где та или иная природная сила не настигнет вас, чтобы уничтожить все, что вы хотели защитить.

Назавтра после «великого стирания» он чувствовал гнев, ярость, терзавшую ему нутро, жгучее бешенство, направленное против злосчастья, поразившего его сеть, эту якобы несокрушимую технологию. Но сильнее гнева, сильнее ярости и бешенства его ел стыд. Это было самое большое унижение, самый позорный провал за всю его жизнь. Ему было так неловко, он чувствовал себя таким полным нулем, что весь следующий день избегал встреч с Элен и детьми. Взяв с собой бутылку вина, он отправился на вершину холма, сел на сухую теплую травку и пил, устремив глаза на горизонт, часами пережевывая свою обиду и спрашивая себя, как они теперь будут жить.

Ответа он не находил.

На следующий день он сделал то же самое: покинул дом, ни с кем не виделся, провел день на холме.

И на третий день тоже, но в кухне, прежде чем отправиться на холм, он столкнулся с Элен, голой и под глубоким кайфом. Это видение привело его в ужас и преследовало потом весь день.

Вечером он вернулся в дом. Там царила мрачная атмосфера заката империи. По беспорядку в кухне он понял, что заходили дети и поели, прежде чем исчезнуть бог весть где. Элен еще спала. Она становилась похожа на рептилий в виварии, замерших, окаменевших, неподвижных двадцать три часа в сутки.

Он поднялся в маленькую гостевую спальню, которая была его комнатой уже почти три года, лег в постель и задумался, как скоротать время перед сном. До северного сияния он привык смотреть семейные фотографии или кино, или читал несколько страниц, прежде чем закрыть глаза. Это был необходимый переход от одного уровня внимания к другому, от дневного бодрствования к ночному бессознательному состоянию. Он все же посмотрел кусок «Рокки». Этот фильм он уже видел. Это было не совсем его кино. Фред предпочитал истории о супергероях со спецэффектами. Он досмотрел до того момента, когда Сильвестр Сталлоне входит в зоомагазин, где работает Адриана. Успел подумать, что хотелось бы ему еще раз в жизни влюбиться, но он знал, что этого не будет.

Наконец он уснул.

И проснулся как от толчка.

Была середина ночи. Стояла полная темнота, внутри и снаружи. Сначала он не понял, почему проснулся, а потом услышал шум.

Что-то вроде шороха.

Он узнал его сразу.

В точности тот же шум разбудил его три года назад. Он встал и оделся, прислушиваясь.

Снова шорох.

Он вышел на лестницу, ведущую в кухню. Увидел свет и замер.

На сей раз это была не иллюзия, не плод его воображения. На сей раз все было реально.

Звук исходил из кладовой: дверь была приоткрыта, и полоска яркого света лежала на полу кухни.

Из-за двери вышла Жанна, неся рюкзак, явно слишком тяжелый для нее.

Что она затевала?

Жанна, сгибаясь под тяжестью рюкзака, выскользнула из дома. Фред последовал за ней, держась на расстоянии. Она пересекла патио и вышла на тропу, огибавшую остров. С неба смотрела полная круглая луна, освещая остров голубоватым светом подводного сновидения.

Фред надел свои кроссовки Nike Wildhorse, приклеенные подошвы которых снова отклеивались. Шорох его шагов заглушался несмолкаемым плеском бьющихся о скалы волн.

«Океан никогда не спит», — подумал он и увидел, что Жанна спускается на маленький пляж, где был пришвартован «Зодиак».

В нескольких метрах от воды она подошла к расщелине и вытащила оттуда большую черную водонепроницаемую сумку, одну из тех, что хранились у Фреда в кладовой. Жанна что-то достала из рюкзака и загрузила в сумку. Потом надела красную парку Helly Hansen и выволокла из расщелины еще две сумки, тоже водонепроницаемые, тяжелые на вид. Она с трудом дотащила их до берега и, ухватившись за цепь «Зодиака», подтянула его к пляжу.

Маленькой надувной лодкой никто не пользовался уже три года. Она почти сдулась и держалась на воде только чудом. Жанна взяла ручной насос («Она действительно все предусмотрела», — подумалось Фреду), долго не могла присоединить его к клапану лодки, но все же разобралась и стала энергично качать. Коща лодка была готова, она загрузила в нее сумки.

В этот момент Фред решил вмешаться. В два прыжка он оказался на пляже. При виде отца лицо Жанны закаменело.

— Не делай этого! — взмолился Фред.

— Я делаю, что хочу! И нечего мне приказывать! — Она попыталась столкнуть лодку в воду.

Фред удержал ее.

— Отпусти!

— Нет!

Прошла минута, другая, Жанна и Фред стояли лицом к лицу, освещенные луной, по колено в воде, и держались за цепь «Зодиака».

— Это безумие! Ты даже не умеешь управлять яхтой! На ней никто не ходил уже сколько лет… Она в нерабочем состоянии! И куда ты поплывешь?

— Мне без разницы! Все лучше, чем оставаться здесь с вами!

— Ты не понимаешь, что говоришь! Я должен защитить тебя от… от тебя самой. — Фред крепко держал «Зодиак» за цепь, полный решимости не дать дочери уплыть.

— Отпусти! — снова крикнула Жанна.

— Нет!

Жанна схватила одно из деревянных весел, лежавших в лодке, и ударила отца. Удар пришелся в лицо, не очень сильный, но достаточный, чтобы Фред потерял равновесие. Он упал навзничь, волна понесла его к берегу и на миг ослепила. Когда он встал на ноги, Жанна была уже на борту «Зодиака» и удалялась от острова в направлении яхты, изо всех сил работая веслами.

— Черт! — громко выругался Фред.

Разувшись, он бросился в воду и поплыл следом.

Он никогда не был хорошим пловцом. Плавание ему никогда не нравилось, а последние три года он вообще не занимался спортом. После трех гребков у него сбилось дыхание и заболели руки. Но он не обращал внимания на боль и одышку. Он плыл что было силы, а силу давали ему стыд и гнев. С полным ртом соленой воды он кричал:

— Стой! Остановись!

Жанна впереди уже поравнялась с яхтой. Она привязала «Зодиак» к перилам трапа и принялась затаскивать на борт водонепроницаемые сумки. Было трудно: море бурное, сумки тяжелые, высота трапа усложняла ситуацию. Жанне удалось взгромоздить сумку на первую ступеньку. Она подпихивала ее плечами в позе штангиста, выполняющего жим-тол чок, и сумела закатить на палубу. Затем попыталась проделать то же самое со второй сумкой, но из-за спешки та соскользнула и упала в воду. Пока Жанна доставала ее, помогая себе веслом, запыхавшийся Фред подплыл и уцепился за «Зодиак».

— Стой! — еще раз крикнул он, едва увернувшись от нового удара веслом. И тогда, обессиленный, почти захлебываясь, понял, что делать.

Пока Жанна вытаскивала упавшую в воду сумку, Фред ухватился за перила трапа, подтянулся, тяжелый, мокрый, и вскарабкался на несколько ступенек, отделявших его от палубы. Он взял сумку, которую Жанна затолкала туда, и бросил ее в море.

— Сволочь, гад! — взвыла Жанна с «Зодиака».

Фред зашел в каюту. Там стоял сильный запах плесени. Немного лунного света проникало через иллюминаторы, как раз достаточно, чтобы убедиться, что внутреннее оборудование полностью сгнило: и панели, и обивка сидений. Корпус, должно быть, давно разъеден солью и ракушками. Фред добрался до машинного отделения, тесной клетушки, где находились двигатель, аптечка, сигнальные ракеты и несколько литров топлива в алюминиевых канистрах.

Выйдя и поднявшись на палубу, Фред увидел, что Жанна ухитрилась втащить две сумки на яхту и уже почти затолкала третью. Сила и упорство дочери восхитили его. С таким характером в другом измерении, где катастрофа не погубила человечество, она могла стать наследницей его бизнеса. Под ее главенством дело процветало бы, она создала бы империю обработки данных, была бы главным исполнительным директором без сучка без задоринки, все бы ее обожали и боялись, она вошла бы в клуб ста богатейших людей мира, зналась бы с королями Силиконовой долины и эмирами Дубая, блистала в салонах Давоса.

«Какая жалость, что это должно закончиться вот так, что же мы натворили», — подумал Фред. Он отвинтил крышку канистры и вылил мазут на палубу. Потом взял сигнальную ракету, открыл ее и потянул за шнурок. Магний вступил в реакцию с двуокисью азота, температура на конце ракеты достигла трех тысяч градусов по Цельсию за несколько секунд. От соприкосновения возбужденные жаром атомы кислорода засияли ослепительным красным светом в пятнадцать тысяч свечей. Фред бросил сигнальную ракету в лужу мазута.

Сначала ничего не происходило, но уже секунд через десять жидкость вспыхнула и палуба превратилась в адское пекло.

— ТВОЮ МАТЬ!!! — вырвалось у Жанны, только что взобравшейся на яхту.

Фред крепко схватил дочь за руку и бросился в воду, увлекая ее за собой.

Они уцепились за «Зодиак». Жанна, наглотавшись морской воды, вопила и плакала одновременно:

— СВОЛОЧЬ УБЛЮДОК СВОЛОЧЬ ПОШЕЛ НА ХРЕН ТВОЮ МАТЬ!!!

И пока она била и царапала лицо отца, яхта в нескольких метрах от них полыхала. Ослепительное пламя качалось на темных волнах океана, напоминая стародавний обряд викингов. Просмоленный корпус горел, испуская густой черный дым, высоко поднимавшийся в ночное небо. Что-то взорвалось в машинном отделении, оранжевые языки пламени добрались до нейлоновых парусов, обмотанных вокруг мачты, — те сначала плавились, корчась, словно раненые животные, потом под действием высокой температуры тоже загорелись.

Фред и Жанна с грехом пополам выбрались на пляж. Жанна ползла по камням, изрыгая соленую воду, из носа у нее текли сопли, из глаз — слезы. Она встала на ноги, пошатнулась. С мокрыми волосами, в отяжелевшей от воды одежде у нее был жалкий вид демона, побежденного заклинателем.

— Я сделал это ради тебя, — сказал Фред.

Жанна даже не взглянула на него, казалось, она его вообще не видела и не слышала.

Дрожа от холода, она убежала в ночь.

Жанна

Жанна плакала, плакала, плакала.

Плакала и не могла остановиться.

Потоки горя, водопады боли, реки слез лились по щекам, затекали в рот, наполняя его солью, как волны океана.

Она плакала над руинами своей жизни, над своими разбитыми надеждами, над своей сломанной судьбой.

Внутри осталась лишь холодная пустота, без света, без отзвука.

Грудь Жанны была вместилищем небытия, обителью смерти.

Жанна шла босиком. Трава и острые камни раздирали ноги до мяса.

Жанне было больно.

И от этой боли старая как мир мысль родилась в ней: она не хотела, чтобы ей одной было больно. Ей причинили боль — она ответит тем же!

Нельзя допустить, чтобы никто не заплатил за ее разрушенную жизнь.

Если для нее все кончено, пусть будет кончено для всех.

Это станет ее единственным утешением. Подходя к дому, она уже приняла решение.

В своей комнате Жанна взяла тетрадь, вырвала из нее чистую страницу и написала несколько строк.

Сложив записку вдвое, она подсунула ее под дверь комнаты брата.

Александр

Он писал без передышки весь день, прерываясь, только чтобы принести чего-нибудь поесть из кухни. В этом последнем романе он хотел все высказать и все в него вместить. Он знал, что впечатление это, вероятно, произведет уму непостижимый хаос, но был готов. В последнем романе Александр плевать хотел на классические формы, на академизм, в него будут вложены все возможные мечты, все мыслимые кошмары, опыт всех действительностей, свет всех глаз, звук всех голосов, содержание всех познаний, повествование обо всех болях, обо всех Любовях, обо всех жизнях, от рождения до смерти, долгих или коротких, славных или безвестных.

Амбиции были непомерные.

Он это знал.

Но такой же непомерной была его ответственность.

Роман должен был стать последним свидетельством человечества, а он — последним летописцем истории, начавшейся несколько миллионов лет назад и закончившейся на этом острове, в этом доме, за этим столом, на страницах этой тетради.

Он уснул сидя, обхватив голову руками, и, проснувшись с первыми лучами зари, продолжал писать до следующей ночи.

По мере того как Александр писал, он мирился со своей участью. Он не противился больше судьбе, и его печаль улетучивалась, как утренняя роса.

Назавтра на рассвете у него болела рука, болела шея, болела спина. С годами его тело потеряло привычку сидеть несколько часов кряду. Он встал со стула, потянулся и неуклюже выполнил несколько гимнастических упражнений.

И вдруг замер.

В окно своей комнаты он увидел поднимавшийся над морем столб черного дыма.

Дым шел оттуда, где находилась яхта. Александр вспомнил свой спор с сестрой, когда стало ясно, что она решила уплыть.

Что же произошло?

Он поспешно обулся с бешено колотящимся сердцем, понимая, что прямо сейчас разыгрывается драма.

Уже выходя из комнаты, он увидел подсунутую под дверь записку. Это был неуклюжий почерк Жанны: «НЕ ИЩИТЕ МЕНЯ. Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ СПОКОЙНО. Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ТАК ЖИТЬ. ПРОЩАЙТЕ».

Он побежал в комнату сестры.

Пусто.

Куда она могла пойти? Он должен что-то делать, помешать ей совершить глупость! Он хотел с ней поговорить, сказать, что всегда есть причина попытаться жить, пусть даже крошечная, но причина, какой-нибудь пустяк, за который можно ухватиться. Он, например, решил написать последний в истории человечества роман, и она тоже наверняка найдет какой-нибудь новый смысл в жизни, хоть и кажется, что смысла в ней больше нет.

Он рванул в гостиную, нашел там отца, мокрого, растерянного, половина лица распухла, как будто его ударили.

— Жанна! — крикнул Александр и показал записку.

Отец прочел ее и пришел в ужас:

— Это… Я сделал это ради нее. Она бы погибла в этом плавании!

— Надо ее найти! Надо искать всем вместе!

Он бросился в родительскую спальню. Там стоял кисловатый запах непроветренной больничной палаты. Мать лежала на кровати в коматозном сне. Александр потряс ее за плечо:

— Мама! Мама! Проснись! Жанна хочет сделать глупость! Ты должна помочь нам ее искать! Сейчас.

Элен застонала, открыла мутный глаз:

— Что?

— Если мы не найдем Жанну СЕЙЧАС ЖЕ, она ПОКОНЧИТ С СОБОЙ! — завопил Александр.

Мать с трудом села. Каждое движение давалось ей сверхчеловеческим усилием. Она была голая. Александр отвел глаза и показал ей записку.

— Боже мой! — воскликнула Элен.

Она набросила халат, валявшийся в изножье кровати, пошатнулась, чуть не упала, сын успел ее поддержать.

— Мы должны искать все вместе! Таку нас будет больше шансов ее найти.

Они обошли дом, но впустую, после чего решили разделиться и прочесать остров. Договорились, что Александр пойдет на север, туда, где скалы выдавались на несколько десятков метров в море. Отец на юг, к галечному пляжу, а мать на восток, где был пришвартован «Зодиак».

Александр бежал на север, мысленно умоляя сестру: «Не делай этого! Не делай этого, пожалуйста!»

Элен

Слишком много химии было в ее теле.

Она пыталась отвлечься, но едва держалась на ногах, а мысли терялись в густом тумане.

Элен казалось, что на голову ей положили матрас, а тело набито ватой. Во рту пересохло, поле зрения сводилось к яркой булавочной головке в конце темного коридора.

Она вышла на пляж, где лежал мертвым тюленем наполовину сдутый «Зодиак». От яхты остался только кусок горелого пластика, бесформенный, дымящийся, трагический, депрессивный.

Элен позвала:

— Жанна!

Ответа не было.

Фред

Фред кричал, надрывая голосовые связки:

— ЖАННА! ЖАННА! ЖАННА!!!!!

Он проклинал себя, сознавая, что это его вина.

Он не понял отчаяния дочери. Он никогда ее не понимал.

Он никогда не хотел ее понять.

Он вообще никогда ничего не понимал.

Жанна

Она спряталась под своей кроватью.

Укрытие было таким очевидным, таким наивным, что никому и в голову не пришло искать ее там.

Она слышала все их разговоры, всю суету, пока они организовывали поиски.

Подсунуть записку под дверь комнаты брата было хорошей идеей.

Они все, конечно, ударились в панику.

Когда все ушли, Жанна взяла пляжную сумку, валявшуюся в шкафу, и спустилась в подвал.

Она порылась среди моющих средств, нашла бутылки технического спирта, уайт-спирита и большой запас геля для розжига мангалов и барбекю. Жанна взяла все бутылки, на этикетках которых стоял предупреждающий знак — оранжевый язычок пламени.

Набив сумку битком, Жанна отправилась в кладовые. Вылила два десятка бутылок химических средств под холодильники, занимавшие четыреста квадратных метров подвала.

Вскоре подвал наполнился мощным запахом растворителя.

Она поднялась в гостиную.

Вылила гель для розжига на все диваны, тахты и кресла. Разлила его вдоль стен, по полу из беленого дерева, намочила льняные занавески и шерстяные ковры. Разлила и в кухне — на плиточный пол, на кухонный стол, на все шкафчики. Потом на лестницах, потом во всех комнатах, щедро поливая кровати, ванные, гардеробы.

Она не забыла ни одного уголка. Ни одного помещения. Ни одного чулана. Это было легко, дом она знала как свои пять пальцев.

Вела ее не столько память, сколько ненависть к этому проклятому месту.

Наконец Жанна пересекла патио и вошла в западное крыло. Все здесь было как в ее воспоминаниях, квартирка Иды и Марко совсем не изменилась. В кухне скопилась пыль. Кровать в спальне так и не была застелена. Пятно крови на полу, ставшее черным, никто не смыл.

Она так и не узнала, что произошло, но о чем-то догадывалась. Как могли ее родители жить рядом с этими воспоминаниями? Они сошли с ума. И свели с ума ее. Они во всем виноваты.

Жанна вылила остатки горючей жидкости.

Вернулась к дому и достала из кармана спички.

Давно она не чувствовала себя так хорошо.

Она чувствовала себя как в своих мечтах, когда ее снимали в серии «Городского колледжа Сакраменто» с Кайлом, Шоном и Джейсоном.

Ей послышался голос, сказавший: «Мотор!» Она стала героиней своей собственной жизни, и за ее необычайной историей завороженно следили зрители всего мира.

Голос сказал: «Съемка!»

Она бросила спичку на пропитанный горючей жидкостью пол.

Огонь занялся сразу.