Роковая женщина военного министра. Генерал Сухомлинов и Екатерина Бутович

Первые шаги Сухомлинова-министра

Первыми об отставке Редигера узнали депутаты Государственной думы. Правые радовались. Они считали его уход своей победой, поскольку их лидер, Н. Е. Марков, за две недели до этого громогласно заявил, что военный министр оскорбил русскую армию своим утверждением о недостатке подходящего «материала» для назначения хороших военачальников. Кадеты тоже торжествовали, считая Сухомлинова «своим», – вспоминал помощник военного министра А. А. Поливанов [117, с. 63].

Симпатии конституционных демократов новый министр заслужил во время генерал-губернаторства в Киеве, где он, по воспоминаниям А. С. Лукомского, «любезничал и заигрывал с либеральными кругами (с общественностью)» [87, с. 174]. За это у киевских националистов Сухомлинов приобрёл репутацию «кадета» [12, с. 13]. Разумеется, в идейном плане генерал таковым не являлся. Выражавшая точку зрения конституционно-демократической партии газета «Русские ведомости» писала, что новый министр далеко стоит от политики и вообще «не представляет ничего яркого в политическом отношении» [152, 1909, 13 марта]. Но для конституционных демократов это, в данном случае, представлялось плюсом: для них нейтральный по взглядам сановник был предпочтительнее министра-реакционера. Поэтому на страницах кадетской печати поначалу проскальзывало скорее положительное, чем отрицательное отношение к Сухомлинову.

Среди популярных публицистов откровенно недружелюбно встретил назначение Сухомлинова министром только М. О. Меньшиков из «Нового времени». Этот газетчик отличался антисемитскими взглядами и находил предосудительными связи нового военного министра с богатыми киевскими евреями. Но Сухомлинов взял к себе в адъютанты Д. А. Коломнина, внука хозяина «Нового времени» А. С. Суворина, и Меньшикову тут же запретили критиковать военного министра [140, л. 2об. -3]. Ещё одним адъютантом Сухомлинова стал Боткин, родственник А. И. Гучкова. Это примирило с Сухомлиновым лидера октябристов.

Гучков надеялся, что Сухомлинов, подобно своему предшественнику Редигеру, будет взаимодействовать с Государственной думой и с её комиссией государственной обороны. Однако новый министр к этому был не расположен. Он был против активного вмешательства депутатов в дела его ведомства. 16 апреля 1909 г. Поливанов записал в своём дневнике: «Сухомлинов, вообще, имеет в виду пригласить к себе Гучкова, Крупенского и сказать им, чтобы в Думе поменьше говорили о военных недостатках, так как иначе иностранцы получают много ценных сведений из думских дебатов» [117, с. 67–68]. Опасения Сухомлинова имели свои основания. В. Н. Коковцов ещё в 1907 г. жаловался П. А. Столыпину, что депутаты оппозиционных фракций, присутствовавшие на закрытых заседаниях Государственной думы, сразу же передавали не подлежащую огласке информацию корреспондентам российских и иностранных газет [187, с. 94].

Настороженное отношение В. А. Сухомлинова к думской комиссии государственной обороны имело ещё один аспект. Согласно статье 96 Основных законов Российской империи вопросы государственной обороны находились в ведении императора. Обсуждению Государственной думы подлежали лишь дополнительное финансирование Военного и Морского ведомств и определение величины контингента новобранцев. Таким образом, самим своим названием думская комиссия государственной обороны явно вторгалась в сферу прерогатив царской власти. Николай II уже в 1907 – 1908 гг. выражал недовольство её наименованием. Но думские политики не пошли навстречу монарху. Налицо была борьба Государственной думы с верховной властью за контроль над оборонной сферой [27, с. 124–125].

Сухомлинов в этом конфликте сразу принял сторону императора, который перед рассмотрением в парламенте интендантской сметы (апрель 1909 г.) недвусмысленно объяснил новому министру, что тому не нужно выступать в Государственной думе. За него это должен был делать его помощник – Поливанов. Но и тому не следовало вступать в полемику с парламентариями, поскольку это бы означало признание их права на обсуждение военных вопросов.

Перед рассмотрением в Государственной думе вопроса о контингенте новобранцев царь повторил свой запрет на выступление перед депутатами, пояснив: «что Вам с ними спорить – Вы мой министр» [117, с. 67]. Иными словами глава военного ведомства должен был ориентироваться только на царскую волю, не стремясь убедить в своей правоте депутатов. Что касается Думы, то свое отношение к ней монарх обозначил предельно откровенно, сказав Сухомлинову: «Я создал Думу не для того, чтобы она мне указывала, а для того, чтобы советовала» [117, с. 169].

Причём эти советы были уместны только тогда, когда царь за ними обращался. В противном случае император оставлял решение за собой. Министр же должен был проводить его в жизнь, беря ответственность за него на себя, даже если оно было непопулярным и вызывало критику депутатов и прессы. Именно так поступил Сухомлинов в вопросе об упразднении крепостей в Царстве Польском.

Это политически обусловленное решение было принято царем ещё 15 февраля 1909 года [190, с. 137]. Но в обществе оно стало известно только в апреле и его восприняли как личную инициативу нового военного министра. Пресса, взвинченная Боснийским кризисом, встретила известия о ликвидации крепостей с большой тревогой, посчитав, что осуществление намерений Сухомлинова приведёт к ослаблению России.

«Речь» поместила едкий стихотворный фельетон, суть которого заключалась в том, что реакционное российское правительство видит в консервативной Германии друга и поэтому логика властей такова:

Недовольна была не только оппозиционная пресса. В дневнике А. А. Поливанова, помощника (заместителя) военного министра в апреле – мае 1909 г. имеется целый ряд записей, отражающих беспокойство упразднением крепостей со стороны военных, политиков, общественных деятелей и самого автора.

Поливанов счёл ликвидацию крепостей «безумием» и предупредил о ней Коковцова. Тот прекрасно понимая, с какой тревогой воспримут эту информацию в Париже, и как плохо это отразится на русско-французских финансовых отношениях, позвонил Столыпину, предлагая немедленно встретиться. Премьер полностью встал на сторону министра финансов и попытался убедить Сухомлинова и царя в опасности одобренной ими меры [79, с. 421].

Сухомлинов в этой непростой ситуации проявил упорство и энергию. Он умело подыскивал убедительные аргументы, убеждая оппонентов в своей правоте. 30 апреля 1909 г. военный министр откровенно обсудил этот вопрос с Поливановым. Сухомлинов рассказал, что он лично осматривал крепости, говорил с их комендантами и пришёл к выводу, что «мы должны отойти назад» – и это только усилит оборону на западе. Недаром германский и австрийский генеральный штабы очень встревожены этим проектом. Но самым весомым для Поливанова доводом было, конечно, сообщение министра о том, что его единомышленником является сам царь [117, с. 71].

Вопрос о крепостях стал первым камнем преткновения в отношениях Сухомлинова с Поливановым, Столыпиным и Коковцовым. Поливанов был уверен, что будет отправлен в отставку вслед за Редигером. Однако новый министр сохранил за Поливановым его пост. Владимир Александрович сделал это по двум причинам. Во-первых, царь просил его не разгонять «старого личного состава» [170, с. 37]. Во-вторых, Сухомлинов хотел использовать ценный опыт Поливанова. «Гибкий по натуре, знаток хозяйственной части, хорошо осведомленный в области законоположений, этот человек, при обширном своем знакомстве с личным составом, казался мне не лишним», – напишет Сухомлинов в своих воспоминаниях [172, с. 184].

Кроме того, А. А. Поливанов был тесно знаком с министром финансов В. Н. Коковцовым и главой военной комиссии Государственной думы А. И. Гучковым. Сухомлинов надеялся, что Поливанов будет удобным посредником во взаимодействии его, как военного министра, с этими влиятельными лицами [172, с. 184].

Однако надежды Сухомлинова не оправдались. Будучи под следствием, в 1916 г. Владимир Александрович направил Николаю II записку, в которой подробно изложил историю своего разрыва с Поливановым. В ней Сухомлинов жаловался, что от дружественных отношений помощника военного министра с В. Н. Коковцовым ведомство «только проигрывало» [138, л. 2]. Министр финансов, стараясь сохранить равновесие государственного бюджета и значительный золотой запас, всячески препятствовал увеличению ассигнований на военные нужды, чего добивался Сухомлинов.

П. Г. Курлов, хорошо знавший правительственную кухню, вспоминал: «лейтмотив министра финансов, как возражение военному министру, заключался в предположении о том, что когда-то там ещё будет война, а теперь денег нет»[85, с. 151]. В этой ситуации Поливанов, согласно дневнику Сухомлинова «уступал урезки в наших сметах в угоду В. Н. Коковцову» и оба они тем самым тормозили «нашу подготовку боевой готовности» [52, с. 92, 100].

«Отсутствие надлежащей энергии» у Поливанова в защите военных ассигнований от посягательств финансового ведомства Сухомлинов объяснял тем, что его помощник сам рассчитывал занять место министра, а Коковцов ему в этой интриге помогал [138, л. 3]. Таким образом, конфликт Коковцова с военным министром «из ведомственного довольно быстро перешел в личный» [38, с. 78].

По версии Коковцова виноват в этом был сам Сухомлинов, который «после первых же расхождений во взглядах на размеры кредитов, испрашиваемых его ведомством всегда в преувеличенных размерах и очень часто с крайне плохим основанием» придавал спору «чрезвычайно острый характер» [79, с. 360]. Однако, скорее всего, Коковцов в данном случае оговаривает своего врага. Ведь Владимир Александрович был достаточно умен, чтобы понимать: с министром финансов лучше поддерживать хорошие отношения. Налаживать он их начал ещё, когда командовал Киевским округом. В 1906 г. на заседании Совета государственной обороны Сухомлинов демонстративно поддержал Коковцова, спорившего с военным министром Редигером. Тот предлагал отказаться от укрепления Владивостока, заменив его Никольском-Уссурийским (что, конечно, влекло громадные расходы).

По иронии судьбы поссорился Сухомлинов с министром финансов тоже из-за Владивостока. (По крайней мере, это следует из воспоминаний Коковцова). Началось всё с того, что весной 1909 г. Приамурский генерал-губернатор П. Ф. Унтербергер, которого, как мы помним, в феврале с думской трибуны за «неудовлетворительность» командования критиковал Гучков, начал проявлять повышенную активность. Старый заслуженный генерал, отдавший лучшие годы жизни освоению Дальнего Востока был обижен нападками с думской трибуны. Желаю показать свою бдительность он стал одна за другой слать телеграммы Столыпину, Сухомлинову и министру иностранных дел Извольскому о том, что Владивостокская крепость находится в плачевном состоянии и беззащитна перед замышляемым Японией новым нападением. Обеспокоенный Столыпин вызвал Извольского и Коковцова к себе. Извольский со своей «дипломатической колокольни» объяснил премьеру, что с Японией установились дружеские отношения, и никаких оснований для тревоги нет. Коковцова такая трактовка событий с ведомственной точки зрения совершенно устраивала, поскольку позволяла избежать чрезвычайных расходов. Сухомлинов же, который по должности отвечал за состояние крепостей, не поставив в известность Коковцова и Столыпина, составил доклад на царское имя. Там военный министр, изложив содержание многочисленных депеш Унтербергера, написал, что разделяет его тревогу за оборону дальневосточных рубежей. А в заключении счёл «своим верноподданническим долгом высказать, с полной откровенностью», что всё это происходит исключительно от того, что он, Сухомлинов, не может добиться получения согласия министра финансов «на отпуск самых необходимых средств для улучшения оборонительных сооружений Владивостока» [79, с. 361–362].

Естественно для обидчивого Коковцова подобное развитие событий оказалось крайне неприятно, и он буквально возненавидел Сухомлинова. Сначала министр финансов критиковал своего оппонента за глаза – в разговорах с Поливановым и Столыпиным. А 9 июня 1909 г. В. Н. Коковцов на заседании совета министров пошёл уже на открытый конфликт, резко заявив, что для военного министра «закон не писан» [117, с. 75]. Скоро стычки между ними стали постоянными. А. А. Поливанов в своем дневнике 15 января 1910 г. записал: «опять произошло столкновение между военным министром и В. Н. Коковцевым, по поводу которого В. А. Сухомлинов писал полуофициальное письмо П. А. Столыпину, высказав, “что он с тяжелым чувством оставил заседание Совета министров и затрудняется бывать в нём лично, коль скоро министр финансов позволяет себе резкие выходки против военного министра”» [117, с. 92].

Столыпин в этом противостоянии предпочёл поддержать Коковцова, поскольку Сухомлинова сразу невзлюбил. Ведь назначение нового военного министра, как отмечала осведомленная газета «Русские ведомости», стало косвенным ударом по самому Петру Аркадьевичу. (Как стало известно газете, речь в Государственной думе, за которую царь уволил Редигера, «была произнесена не без ведома и согласия премьера» [152, 1909, 12 марта]).

Дальше напряжение между Столыпиным и Сухомлиновым только нарастало. Председатель совета министров хотел, чтобы главы всех ведомств любые спорные вопросы согласовывали с ним, не ища поддержки у императора. Но Сухомлинов иногда действовал в обход премьера. Это раздражало Столыпина, который, случалось «очень возбужденно говорил военному министру, что нельзя ему вести особую от Совета Министров политику» [117, с. 100].

Столыпин сам имел доверительные личные отношения с Николаем II. Но они не были такими тёплыми как у Сухомлинова. Князь М. М. Андроников, хорошо знавший генерала, после Февральской революции говорил, что тот «сумел влезть в душу бывшего императора, как ни один министр!» [102, с. 375].

Все прочие главы ведомств, включая Столыпина, стремились убедить монарха в необходимости той или иной государственной меры. И лишь Сухомлинов ничего не навязывал императору, а, уразумев его взгляды на необходимое направление развития вооруженных сил, следовал в русле, заданном царской волей.

Николай II мечтал восстановить флот, погибший во время Русско-Японской войны. На это должны были идти основные бюджетные траты – в ущерб росту ассигнований на сухопутные войска. Сухопутные силы, конечно, тоже должны были модернизироваться, но без наложения излишних тягот на народ – ведь царь надеялся, что ему удастся уберечь Россию от столкновения с Германией. «Войны я не хочу, и, можете быть покойны, её не будет», – сказал царь Сухомлинову, сообщая о своём решении поддержать «Программу развития морских вооруженных сил на 1909—1919 гг.», предусматривавшую огромные вложения в строительство мощных океанских кораблей – дредноутов [172, с. 183].

Сухомлинов, когда ещё служил в Киеве, критиковал руководителей военного ведомства за то, что они мало «выбивают» из бюджета средств на развитие армии [190, с. 151]. Став военным министром он, естественно, был заинтересован в преимущественном финансировании сухопутных сил. Но Николай II при вступлении Владимира Александровича в должность объявил ему, что не допустит «никакого соперничества, ревности» между сухопутными войсками и моряками. Царь требовал от их руководителей, чтобы они «спокойно, объективно и дружески шли рука об руку». «Мы должны были повиноваться и его волю исполнить!» – вспоминал Сухомлинов, устроивший на своей квартире «совещание, без председателя, полюбовное, – военного и морского министров, с их начальниками генеральных штабов» [172, с. 182].

Кроме флота, царя чрезвычайно привлекало автомобильное дело. Сухомлинов, уловив интерес монарха, принялся усердно способствовать его развитию [17, с. 176–177].

Императором, конечно, было по достоинству оценено, такое точное понимание его замыслов. И он очень легко и комфортно чувствовал себя в общении с военным министром. Тем более, что тот умел быть приятным собеседником.

Обаяние Сухомлинова признавали даже его недруги. «Лицо у него было подвижное, в манерах было что-то мягкое и вкрадчивое, голос приятный, а выражение глаз пронизывающее, но доброе и с хитринкой», – таким запомнился военный министр Якову Бутовичу (у двоюродного брата которого генерал, как мы помним, увёл жену). Бутович считал, что Сухомлинов «был очень умен» и, кроме того, «очень хитер»; «умел говорить и еще лучше умел льстить»; «обладал шармом и совершенно очаровывал своего собеседника». Особенно показателен случай с самим Бутовичем: Сухомлинов даже родственнику своего врага сумел наговорить «много очень приятного и лестного». И Яков Бутович, слушая Сухомлинова и, «не оставаясь в свою очередь перед ним в долгу», думал: «Вот чем ты берешь государя, старый шармёр» [26, с. 209].

Бутовичу вторит Андроников. Ему запомнилось, что Сухомлинов мог быть «вкрадчив, ласков». При этом князь добавляет важный штрих к характеристике отношений Николая II и В. А. Сухомлинова: «император скажет только слово, выскажет пожелание; – к следующему докладу министр уже успеет избегать тридевять земель и принесет ему, как вылупленное яичко, то, о чем мечтал император» [102, с. 375].

Два подобных случая описаны А. Ф. Редигером. Тот вспоминал, что государь «весьма интересовался введением гимнастики в программу народных школ» и два раза говорил об этом Редигеру, когда тот занимал должность военного министра. Обращение по этому вопросу к главе оборонного ведомства объяснялось тем, что преподавать гимнастику мальчикам, по мысли императора, должны были военные. Но Редигер отнёсся к выполнению царского пожелания без энтузиазма. Он предложил министру народного просвещения Кауфману использовать в качестве учителей гражданских лиц – находившихся в запасе унтер-офицеров. Естественно Кауфман не захотел взваливать на себя это хлопотно дело. А Редигер даже не попытался решить проблему, и лишь после напоминания Николая II обратился к новому министру народного просвещения – Шварцу. И опять «ничего из этого не вышло» [145, с. 235]. Зато Сухомлинов быстро устроил в учебных заведениях команды «потешных» (что-то вроде юнармейцев советского времени). Своё название они получили по потешным полкам юного Петра I. Николаю II такая форма не только спортивного, но ещё и патриотического воспитания чрезвычайно понравилась.

Второй эпизод, рассказанный Редигером, касается производства в генералы полковника князя И. А. Накашидзе, управляющего делами наместника на Кавказе Воронцова-Дашкова. Сначала об этом ходатайствовало Главное управление Общества Красного креста, в котором числился князь. Редигер отказал, поскольку Накашидзе не занимал никакой должности в военном ведомстве. Вслед за тем военный министр получил просьбу о том же от вдовствующей императрицы Марии Федоровны (Воронцов-Дашков был личным другом Александра III – её покойного мужа и отца Николая II). «По моему докладу государь отказал в этой просьбе», – не без некоторой гордости сообщает в мемуарах Редигер. Ну а, когда о том же попросили Сухомлинова, тот без всякой задержки произвёл полковника Накашидзе в генерал-майоры [145, с. 301].

Подобная чуткость не могла не получить отклика в душе Николая II, который со своей стороны всегда был готов поддержать Сухомлинова. «Мой добрый царь», – таким остался последний русский император в памяти Владимира Александровича [172, с. 329]. Отметим, в этой связи, что только благодаря личному вмешательству государя В. А. Сухомлинов получил возможность сочетаться браком с любимой женщиной – Екатериной Викторовной Бутович.