Роковой шаг

НАПАДЕНИЕ В ЛЕСУ

Узнав, что я нашла безоаровое кольцо и что рассказ ювелира подтверждает наши предположения: Жанна продала драгоценности и уехала во Францию, Ланс очень заинтересовался.

— Ей следовало бы подождать, пока она доберется туда, — сказал Ланс. — Ее могли бы схватить при продаже драгоценностей в Лондоне. Но мне кажется, что ей не хотелось везти их с собой. Хотя, конечно, для воров деньги были бы таким же искушением. Во всяком случае я рад, что ты получишь кольцо обратно.

— Я тоже очень рада, что нашла его. Это довольно редкое кольцо, которое хранило несколько поколений семьи Хессенфилд. Наш ребенок будет владеть им.

— Пройдет много времени, прежде чем он сможет носить его, — сказал Ланс.

— Она получит его в соответствующее время, — парировала я.

Ланс рассмеялся.

— Ну хорошо, дорогая, — сказал он. — Я не буду злиться на тебя за твою девочку больше, чем ты будешь ворчать на меня за моего мальчика. Держу пари, что если это будет девочка, то она окажется именно тем, чего я хочу, а если мальчик — то как раз согласно твоему желанию.

— Это тот вид пари, который ты всегда можешь заключать уверенно, — сказала я.

Я была по-настоящему счастлива в эти ранние дни мой беременности. Только временами, когда думала о Жанне, какая-то тень ложилась вокруг; и каждый раз, глядя на безоаровое кольцо, я представляла, как она нагло входит в тот магазин с рассказом, что она торопится во Францию и срочно нуждается в деньгах.

Сабрина пребывала в сомнении, хочет ли она появления ребенка или нет. Иногда она с воодушевлением говорила о том, что бы она с ним делала. Она бы учила его верховой езде и рассказывала бы ему истории, которые обычно рассказывала ей я.

— Пройдет много времени, прежде чем малыш сможет ездить верхом, — предупредила ее я.

— О, невозможно начинать слишком молодым, — сказала Сабрина с мудрым видом.

Но временами ее обуревала ревность.

— Мне кажется, ты любишь этого ребенка больше, чем меня. А его еще и нет здесь.

— Я люблю вас обоих.

— Невозможно любить двоих одинаково.

— Нет, возможно.

— Одного ты должна любить больше, и это — твой собственный ребенок.

— Ты тоже моя собственная, Сабрина.

— Но ты не родила меня.

— Это неважно.

— Я не хочу, чтобы он появился. Я знаю, что это будет глупый ребенок… глупее, чем Жан-Луи.

— Но он вовсе не глуп.

— И она мне тоже не нравится.

— О ком это ты?

— О его бабушке. Мне она не нравится.

— Я думала, что тебе нравится слушать ее.

— Теперь уже нет. — Сабрина приблизила свое лицо к моему. — Она мне не нравится, потому что она не любит меня.

— Несомненно она любит тебя.

— И еще ей не нравится новый ребенок.

— Ты говоришь не правду, Сабрина.

— Это правда. Я знаю.

— Она так не говорила.

— Ее вид говорит об этом. Мне она не нравится.

Мне не нравятся Эмма и Жан-Луи.

— О, ты в скверном настроении. — Впрочем, дядя Ланс любит Эмму.

— Конечно, любит. Мы все ее любим… за исключением тебя, разумеется.

— Он любит ее… особым образом. — Она вобрала голову в плечи и напустила на себя таинственность.

— Кто тебе сказал?

— Я видела их.

— Что ты имеешь в виду?

— Я видела, как они беседуют.

— Почему бы им не беседовать?

— Я видела их. Я знала это и прежде. Он любит ее, а она любит его… и сильно.

Было глупо слушать Сабрину и ее дикие истории. Если она замечала, что они захватывают меня, то рассказывала еще более фантастические вещи. Все, к чему она стремилась, было привлечь к себе внимание, ибо ею владела идея, что теперь, с рождением ребенка она будет отодвинута им.

Я старалась быть еще более нежной с ней. Она отвечала мне тем же, но подозрительная ревность оставалась, и я чувствовала, что она растет.

После первых двух месяцев беременности я начала чувствовать недомогания. Эмма успокаивала меня. По ее словам, то же самое происходило и с ней. Она сильно болела в течение первых месяцев. Но болезнь прошла. Не лекарство ли Жанны помогло? Она обязательно спросит свою мать, так как уверена, что та его знает. Вероятно, это было хорошо известное во Франции лекарство от утренней тошноты.

Мадам Легран только обрадовалась возможности помочь мне приготовлением лекарства. Она не была уверена, что это то же самое лекарство, как и у Жанны, но этот семейный рецепт передавался из поколения в поколение, и если она сможет раздобыть нужные травы, то приготовит его для меня.

Она приготовила, и после него я почувствовала себя хуже.

— Этого не может быть, — сказала Эмма. — Оно часто вызывает временное ухудшение, но потом исцелит тебя, вот увидишь.

Мадам Легран была разочарована. Она верила, что это — надежное лекарство. Она немедленно приготовила другое, приняв которое я почувствовала себя значительно лучше.

— Я думаю, что мы попали в точку, — сказала мадам Легран. — Первое лекарство было слишком сильным. Ланс был глубоко обеспокоен.

— Тебе необходимо больше отдыхать, Кларисса, — сказал он. — Ничего другого не нужно.

Я больше не ездила верхом, но любила гулять. Ланс предложил поехать в деревню, где мне будет гораздо лучше. Я думала то же самое, но там мне не хватало бы прогулок по оживленному Лондону.

Как бы то ни было мы поехали в деревню, и Ланс сказал, что, как ему кажется, мне следует остаться там до рождения ребенка. Конечно, он должен время от времени бывать в Лондоне, но он будет сопровождать меня и останется со мной в течение нескольких недель.

Итак, мы переехали в деревню. Мадам Легран объявила, что она очарована Клаверинг-холлом.

— Как он красив, — сказала она. — Старинный английский сельский дом. Я бы хотела никогда не уезжать отсюда.

— Вы здесь желанная гостья, пока вам это по душе, — сказал Ланс с присущим ему великодушием.

— Ваш муж — безрассудный мужчина, — улыбнулась она мне. — Послушайте, что он говорит. Да ведь вы возненавидите меня через несколько месяцев.

— Я уверен, мадам Легран, что не смог бы вас возненавидеть, сколько бы ни пытался, — сказал Ланс.

— О да, он обольститель, — ответила она. Я вовсе не чувствовала себя лучше в деревне, несмотря на лекарства, которые мадам Легран продолжала готовить для меня.

Вспоминаю один случай, когда Сабрина была со мной. Она привыкла приходить и усаживаться на мою кровать, когда я чувствовала себя неважно.

— Вот видишь, как много неприятностей доставляет этот ребенок, — сказала она. — Из-за него ты должна лежать в постели. Тебе никогда не приходилось оставаться в постели из-за меня.

— Ну же, Сабрина, — ответила я. — Не надо так ревновать к этому младенцу. Ты будешь любить его так же как я.

— Я буду ненавидеть его, — сказала она жизнерадостно.

Одна из горничных внесла на подносе лекарство, и, как только она вышла, Сабрина взяла его и сделала глоток.

— О-о, какое гадкое. Почему вещи, которые приносят нам добро, всегда так отвратительны?

— Быть может, нам только кажется, что они отвратительны.

Сабрина тщательно обдумала это.

— Красивые вещи иногда тоже делают добро. Вот ты носишь свое кольцо. То, что украла Жанна. Оно принадлежало королеве.

— Это верно.

— Бабушка Присцилла говорила мне, что короли и королевы носили их потому, что люди пытались отравить их, а если положить кольцо в питье, яд впитывается.

— Что-то вроде этого.

Сабрина сняла кольцо с моего пальца и со смехом бросила его в лекарство.

— Давай посмотрим, что произойдет, — сказала она.

— Ничего не случится, ведь это не яд. Глаза Сабрины округлились.

— Предположим, он был здесь. Тогда мы увидим, что он перешел в кольцо. — Она поднесла кольцо к свету. — Я не могу ничего разглядеть.

В этот момент вошла Нэнни Керлью.

— Пора в постель, мисс Сабрина. Что вы делаете?

— Она испытывает мое кольцо, Нэнни.

— Что еще за выдумки.

— Я вижу, как яд входит в него! — вскричала Сабрина.

— Чушь. Вы не можете ничего видеть.

— Нет могу, могу.

Я взяла у нее стакан. Ни кольцо, ни жидкость совсем не изменились. Я вынула кольцо.

— Оно стало мокрое, — сказала я, — и у меня теперь нет желания пить это.

— Я принесу для вас другую порцию лекарства, миледи, — сказала Нэнни Керлью.

— О, спасибо.

Сабрина обняла меня за шею.

— Не позволяй себя убивать, — попросила она.

Я засмеялась.

— Дорогая Сабрина, у меня нет ни малейшего намерения так поступать.

Нэнни Керлью принесла полотенце и вытерла кольцо, которое я надела на палец. Сабрина ушла вместе с ней.

Чуть позднее в комнату вошла мадам Легран с новой порцией лекарства.

Нэнни Керлью объяснила мне происшедшее тем, что у мадемуазель Сабрины слишком пылкое воображение. Она искала яд в лекарстве при помощи кольца.

— Сабрине нравится драма, — рассмеялась я. — И нравится быть в ее центре, не так ли? Я понимаю эту малышку.

Я заметила, что один из молодых людей, приходивших к Лансу играть, интересовался Эммой. Не то чтобы другие мужчины ею не интересовались, но Эдди Мортон делал это по-другому. Это был высокий, если не сказать долговязый, молодой человек с очень красивыми волосами, бледно-голубыми глазами, с довольно длинным носом и слабым подбородком. Он был заядлым игроком, и я слышала, что однажды он выиграл в лондонских клубах пятьдесят тысяч фунтов за одну ночь и проиграл их в течение недели. Он был младшим сыном богатого отца, но быстро промотал свою долю наследства, и вся семья с неодобрением следила за его деятельностью. В то же время это был приятный человек, всегда в хорошем настроении, жизнерадостный и всегда готовый играть.

Я намекнула о нем Эмме, так как всегда думала, что ей неплохо бы выйти замуж. Она была молода, красива и к тому же нуждалась в мужчине, который стал бы отцом для Жан-Луи.

— Мне нравится Эдди, — сказала она. — Но у него ничего нет, кроме выигрышей. Если бы мне повезло с «Компанией» как тебе, я бы не принимала в расчет подобные вещи. А так… на что бы мы стали жить?

— Мне кажется, что он любит тебя, и если ты любишь его…

— Невозможно жить одной любовью, сестра.

И все же, я думаю, ей нравился Эдди и она, безусловно, давала ему понять это.

Он приехал к нам в деревню, и во время обеда беседа коснулась моего безоарового кольца.

Думаю, что это мадам Легран вспомнила о нем. Она всегда присутствовала на наших званых обедах и иногда присоединялась к игрокам. Ланс сказал мне, что ей везет.

— Возможно, это удача новичка, — добавил он, — так как она мало играла прежде.

За обедом беседовали о прошлом, и каким-то образом темой разговора стали Борджиа.

— В старые дни, — сказал Эдди, — было легко при желании избавиться от людей, мешающих вам. Вы приглашали их обедать, и — готово! Они отведывали великолепное блюдо, ну, скажем, миноги или молочного поросенка. Неважно, что именно. Эти люди развили употребление ядов до виртуозного искусства. Никакого вкуса! Никакого запаха! Следовательно, ничего подозрительного.

— Вот почему у них были безоаровые кольца, — вставила мадам Легран. — У Клариссы такое есть. Вы надели его сегодня, Кларисса? Да, оно на вашем пальце. Ну, тогда вы в безопасности.

Раздался общий смех.

— А вы знаете, что это за камень? — спросила я. — Безоар образуется в желудках некоторых животных и поглощает яд. Поэтому у королевы Елизаветы имелось такое кольцо и у многих монархов прошлого тоже.

Все очень заинтересовались, и кольцо пошло по кругу.

— Оно было украдено этой бессовестной горничной Клариссы, — сказал Ланс. — Она чудом вернула его. Расскажи об этом, Кларисса.

И я рассказала, как увидела кольцо в витрине.

— Один шанс на миллион, — сказал пораженный Эдди.

— Какая жалость, что вы не держали пари на мою находку, — пошутила я.

Все рассмеялись, и кольцо вернулось ко мне. Столы для игры были приготовлены как обычно, и я, убедившись, что все расселись, пошла наверх. Мадам Легран сопровождала меня.

— Они будут играть до раннего утра, — сказала она. — Мне бы хотелось, чтобы Эмма не так увлекалась игрой.

— Да, жаль, — согласилась я. — Они выигрывают, затем проигрывают, и все это лишь пустая трата времени.

— А милый Ланс, он так любит играть, верно? Я печально кивнула, она пожала плечами, поцеловала меня и пожелала спокойной ночи.

Наконец появился Ланс. Я находилась в полудреме.

Он подошел к трюмо и вновь вышел. Теперь я полностью проснулась, недоумевая, что бы это значило. Вскоре он вернулся в довольно мрачном настроении, из чего я сделала вывод, что его проигрыш был велик.

— Все ли в порядке, Ланс? — спросила я. Он продолжал молчать, и я села в кровати, чтобы лучше его видеть.

— Не беспокойся, — сказал он. — Просто полоса неудач. Я думаю, мы выпили слишком много вина за обедом… пили и после него. Выпивка заставляет делать дурацкие вещи.

— Так твой проигрыш очень велик? Скажи мне, сколько ты проиграл?

— Позволь мне объяснить, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала, как это случилось. Мы все были веселы… как я сказал, от вина… и играли в покер. Ставки были довольно высокими, когда Эдди сказал, что он заканчивает. Он не мог больше рисковать, так как, если бы он проиграл, ему пришлось бы залезть в такие долги, с которыми бы он никогда не рассчитался.

— Кажется, у Эдди появился наконец здравый смысл.

— Нет. Он не мог вынести прекращения игры и поставил на кон свою бриллиантовую булавку для галстука. Я выиграл ее. У него было кольцо с печаткой, на которой был выгравирован фамильный герб. Очень ценное золотое кольцо. Он захотел поставить его против моей ставки и вдруг сказал: «То кольцо, которое мы видели за обедом, я его хочу. Давайте сыграем на него». Я ответил: «Нет, это кольцо Клариссы». Он закричал: «То, что принадлежит ей, является и вашим. Давайте, я хочу играть на безоаровое кольцо». Я сказал ему, что оно бесценно: «Оно стоит больше, чем кольцо с печаткой, и вы, Эдди, знаете это». Он сказал: «Ладно. Ставлю мой загородный дом против вашего кольца».

— Все взволновались из-за таких необычных ставок. Мы уговаривали его. Кто-то сказал, что Эдди сошел с ума. Дом за кольцо. Эмма сидела рядом с Эдди и подстрекала его. Она любит азартные игры, эта девушка…

Глаза Ланса сверкали, волнение в нем еще не улеглось.

— Так ты играл на мое кольцо, — сказала я.

— Да, — ответил он глухо.

— И проиграл.

Он молчал.

— Ланс! — вскричала я. — Ты хочешь сказать, что мое безоаровое кольцо перешло к Эдди Нортону? Он выглядел пристыженным.

— Я верну его, — сказал он.

Я редко сердилась на Ланса, но тогда пришел именно такой момент. Мне всегда не нравилась его безрассудная игра, а то, что он посмел рисковать моими вещами, привело меня в ярость. Я была так же рассержена, как и в том случае, когда он использовал мои деньги для покупки акций «Компании южных морей», даже не посоветовавшись со мной.

— Как ты смеешь! — закричала я. — Это равносильно воровству. Какое ты имеешь право? Рискуй своей собственностью, если тебе угодно подурить, но оставь меня в покое.

— Я достану другое кольцо, обещаю тебе. Я верну то кольцо обратно. Кларисса, прости меня. Я был не прав. Но ты должна постараться понять, что это было как затмение. Возбуждение от столь необычной ставки… Все произошло моментально… неотвратимо.

— Это заслуживает презрения, — сказала я.

— О, Кларисса, — пробормотал Ланс и подошел к кровати, пытаясь обнять меня. Но я оттолкнула его руки.

— Я устала от твоей беспрерывной игры, — сказала я. — Я ничего не знаю о твоих делах, но меня бы не удивило, если бы оказалось, что они плохи. Ты ведешь себя так глупо, как ребенок, который не может сказать себе «нет», даже когда берет чужое. Я помню, что ты сделал с моими деньгами в истории с «Компанией южных морей».

— А вспомни, что я при этом сделал для тебя.

— Не ты сделал это, а я, мой здравый смысл, поставивший предел азартной игре. Я простила тебе в тот раз, но теперь это уже слишком. Безоаровое кольцо — моя давняя собственность.

— Ты не казалась очень огорченной, когда лишилась его раньше.

— Я глубоко переживала.

— Это потому, что его украла Жанна.

— Ты так же порочен, как и Жанна. Ты тоже украл его. Не вижу разницы между тобой и ею. У нее, по крайней мере, была определенная цель. Ты же просто потакаешь своей страсти к азартным играм.

— Кларисса, клянусь, что верну его.

— Да, — подхватила я. — Поставь против него дом… и все, чем владеешь. Ты можешь проиграть и это тоже. Поставь при случае и на меня. Пожалуйста, уйди теперь. Я устала и хочу остаться одна.

Он все еще пытался умаслить меня, сидя на кровати и глядя на меня с мольбой, призвав на помощь все свое очарование, но я хотела, чтобы он понял, как сильно я задета и насколько мне отвратительна эта игра, в которой он так легкомысленно рисковал моим достоянием. Я не могла и не хотела прощать ему пропажу кольца.

Ланс всегда ненавидел неприятности и старался тут же убежать от них. Увидев, что я непреклонна, он и теперь поступил так же, понуро встал с кровати и открыл дверь в пыльный чулан. Он намеревался провести там ночь на неудобной кушетке, надеясь, что я смягчусь.

Я оставалась в постели и на следующий день, так как чувствовала себя неважно. Мое состояние, вкупе с событиями прошлой ночи, так расстроило меня, что я ощущала себя совершенно больной. Более того, я хотела затвориться здесь, чтобы Ланс прочувствовал мое неудовольствие им, При всем этом я любила мужа. Его очарование было неотразимо. Он всегда был добр и великодушен, его обожали в обществе, и много раз я имела повод гордиться тем, что я — его жена. Тем не менее иногда, особенно в те моменты, когда его охватывала игорная лихорадка, я чувствовала, что не понимаю его. Я вспомнила об Эльвире. Насколько глубоки были его чувства к ней? Должно быть, он любил ее, хотя и в своем беспечном стиле. Почему он не женился на ней? Вероятно, она не стала бы удобной, покладистой женой, и их связь была случайной. А вот я была удобной женой. Почему? Потому ли, что я из хорошей, знатной семьи, или от того, что у меня имелось состояние? Это ли было причиной?

Я опять вспомнила о Диконе. Наши чувства были сильными и прочными, вопреки тому, что все было против нас. Они были молоды, невинны и красивы, даже несмотря на вражду между нашими семьями, такую же свирепую, как между Монтекки и Капулетти. Я мысленно вернулась к излюбленной теме: что случилось бы с нами, если бы Дикона не отослали прочь; и я мечтала об идеальном варианте.

Именно тогда я почувствовала, что жизнь обманула меня.

Сабрина пришла повидать меня. Она всегда держалась немного скованно, когда мне было нехорошо. Приятно было видеть, как много я для нее значу. Мне кажется, что я символизировала собой безопасность, а это было то, чего Сабрина, да и большинство детей, хотели больше всего на свете.

Она взобралась на кровать и внимательно меня осмотрела.

— Ты больна, — сказала она. — Из-за этого глупого ребенка.

— Женщины часто недомогают, когда вынашивают детей.

— Тогда глупо их иметь, — насмешливо сказала Сабрина и еще раз оглядела меня. — К тому же ты выглядишь чуточку сердитой, — заметила она.

— Я не сердита.

— Ты грустная, сердитая и больная.

— Во всяком случае, ты откровенна, Сабрина. Впрочем, со мной все в порядке. Она сказала:

— Я не хочу, чтобы ты умерла.

— Умерла? А кто говорит, что я собираюсь умирать?

— Никто этого не говорит. Они только думают об этом.

— Что, собственно, ты имеешь в виду? Сабрина крепко обняла меня за шею.

— Давай уйдем отсюда. Ты и я… Мы можем взять малыша с собой. Я буду присматривать за ним. Мне было бы приятно, если бы нас было только трое. Никакой Эммы. Никакого Жан-Луи. Никакой ее.

— И никакого Ланса? — спросила я.

— Ну, он, вероятно, останется теперь с ними…

— Ты это о чем?

— Ему нравится она, понимаешь?

— Кто?

— Эмма, — ответила Сабрина убежденно. — Она нравится ему больше, чем ты.

— Я так не думаю. Она энергично закивала.

Служанка вошла с чашкой горячего дымящегося шоколада, источавшего великолепный запах. Сабрина посмотрела на него с подозрением.

— А где кольцо? — спросила она.

— Кольцо?

— Твое безоаровое кольцо.

— У меня его больше нет.

— Его… снова украли?

— Почти.

Ее глаза округлились, и я порывисто уточнила:

— Ланс играл на него и проиграл.

— Оно ведь твое! — воскликнула она. — Как подло забирать его!

Я молчала, и она вдруг прижалась ко мне с глазами, круглыми как блюдца.

— О, Кларисса, — пылко сказала она, — ты не должна умирать, не должна.

— О чем ты говоришь? Какая ты смешная, Сабрина.

— Я не знаю, — сказала она упавшим голосом. — Знаю только, что мне немного страшно…

Я крепко прижала ее к себе, а потом сказала:

— Как насчет того, чтобы поиграть в наблюдения?

— Давай, — ответила она, оживившись. Пока мы играли, я думала, какой странный ребенок Сабрина, и как она мне дорога — в той же мере, как и я дорога ей. Между нами с самого ее рождения возникла близость. Она была мне больше, чем кузина — она была мне словно родная дочь. И я сильно ее любила. Я любила ее странность, своенравие, тягу к драматичному и ко всему, что, казалось, предвещало драму — все это вместе была Сабрина.

Теперь Сабрину захватила ее собственная выдумка; связывающая Ланса, Эмму и меня.

Мне трудно было взвесить основательность подозрений, созревших в моем уме в результате моих собственных наблюдений и на основе предположений Сабрины Сабрина хотела, чтобы я принадлежала ей. Она была готова принять и нового ребенка, но ей хотелось чтобы мы остались одни. Она возмущалась всеми другими, и Лансом теперь даже больше, чем прочими. Она видела в нем реальное препятствие и с характерной целеустремленностью делала все возможное для удаления этой преграды.

Сабрина настроилась на то, что Эмма и Ланс — наши враги, а мадам Легран их союзница. Мысленно она вместе со мной противостояла им. Поскольку Ланс был моим мужем, Сабрина думала, что должна существовать другая женщина, так как была весьма осведомлена о подобных вещах, жадно прислушиваясь к болтовне служанок. Иногда мне было любопытно, сплетничали ли служанки о Лансе и Эмме.

Эдди Мортон все еще ухаживал за Эммой. У него был небольшой дом недалеко от Клаверинг-холла. Родовой дом его семьи находился в средней Англии, но у него не было шансов получить этот дом в наследство. Эмма почти не поощряла его. Думаю, что моя сестра была слишком практична, чтобы заключать брак, не суливший ей никаких финансовых выгод.

Сабрина тщательно наблюдала за ними. Я хотела бы знать, замечает ли кто-нибудь ее слежку, но манера, в которой она стремилась меня защитить, была трогательная.

Иногда между людьми существует особая связь, их жизни тесно переплетены вследствие этого весьма сильно влияют одна на другую. Позднее я часто думала об этом.

Сабрина оказывала на меня глубокое воздействие. Она сеяла в моей душе семена подозрения, создавала во мне настроение, которое всецело вырастало из ее фантазий, хотя я и не была уверена, что они соответствуют действительности. Порой мне хотелось знать, не обладает ли она особым чутьем; в другие моменты я отвергала ее намеки как детский вздор. Она была собственницей и мечтала, чтобы я принадлежала только ей, более того, у нее было неодолимое влечение к драме. Ее главным интересом теперь было защитить меня от какого-то надвигающегося зла, но действительно ли она его ощущала или выдумывала из ревности к Лансу — этого я не могла с уверенностью утверждать.

Я часто думала о безоаровом кольце и о том, насколько велики на самом деле его магические свойства. Благодаря ему я узнала о ненадежности Жанны, а ведь раньше я могла бы поклясться, что верность была несокрушимым и, возможно, главным чувством в ее жизни. И еще благодаря кольцу проявился тот факт, что Ланс ни за что не одолеет своей страсти к игре.

Изучение Сабриной поведения Ланса и Эммы становилось очевидным. Она была очень бдительна. Я не сомневалась, что они заметят наблюдение, и сказала ей об этом.

Она ответила загадочно:

— Я должна наблюдать за ними. Как бы я узнала, что они собираются делать, если бы не следила?

Она была твердо уверена, что Ланс и Эмма — любовники. В деревне произошел такой случай: один из фермеров внезапно пришел домой и застал свою жену в постели с другим мужчиной. Он задушил его и позднее был повешен за убийство. Все говорили об этом несколько недель, и Сабрина, конечно, прислушивалась к этим разговорам с крайним интересом.

Однажды утром, сидя на моей кровати, в которой я осталась из-за плохого самочувствия, Сабрина прищурилась и сказала:

— Быть может, тебя отравляют.

— Милая Сабрина, что ты выдумываешь! Кому надо травить меня?

— Некоторым, — туманно сказала она. — Они кладут кое-что в пищу.

— Кто?

— Люди, которые хотят от кого-то избавиться. Борджиа всегда так делали.

— Но в этом доме нет Борджиа, дорогая.

— Так делают не только они. Другие люди поступают также. У королей и королевы обычно были пробователи, как раз для того, чтобы убедиться, что их еда не отравлена.

— Кто тебе это сказал?

— Это известно из истории. Тебе тоже надо иметь пробователя пищи, и им буду я.

— Тогда, если в еде окажется яд, ты его съешь.

— Но я спасу тебя, а для этого и существуют пробователи.

— Дорогая Сабрина, это мило с твоей стороны, но мне совершенно не нужен пробователь.

— У тебя он будет, — твердо сказала она. Вечером, когда мне принесли ужин, Сабрина настояла на том, чтобы присутствовать и пробовать все, прежде чем я это съем. Она наслаждалась своей ролью, будучи к тому же неравнодушной к еде.

Подошло время приема лекарства. Когда горничная принесла его к моей кровати, Сабрина посмотрела на него с подозрением.

— Помнишь, как мы клали в него кольцо? — спросила она.

— Это ты клала, — напомнила я ей. Ее глаза округлились от ужаса.

— У тебя ведь больше нет кольца. Возможно, его забрали у тебя, так как… так как…

— Сабрина, мое кольцо было проиграно в карты. Она прищурила глаза.

— Я этому не верю, — сказала она. — Оно было украдено, потому что поглощало яд из твоей пищи.

Она взяла лекарство и отпила глоток. На ее лице появилась гримаса. Я стала отбирать у нее микстуру и при этом пролила все на покрывало.

Мне стало смешно.

— О, Сабрина, я очень люблю тебя. Она обвила меня руками.

— Я намерена охранять тебя, — сказала она мне. — Мы схватим убийц, и их повесят, как в старину Джорджа Кэри, которого казнили за убийство любовника его жены. Его бы я не повесила, но поступила бы так со всяким, кто покушается на тебя.

— Милейшая Сабрина, всегда помни, что между нами есть особая связь. Обещай мне, что никогда не забудешь этого, и не будь ревнивой, если я люблю еще кого-то, кроме тебя.

— Я буду помнить, но все равно буду ревновать.

Эта десятилетняя девочка была наполовину ребенком наполовину женщиной; временами она казалась соответствующей своему возрасту, а иногда была гораздо мудрее. Она бесстыдно подслушивала у дверей; она наблюдала за людьми и выслеживала их; роль шпиона-защитника была ей по душе. Однажды она сказала, что видела целующихся Ланса и Эмму, а когда я надавила на нее, призналась, что они просто стояли рядом и беседовали. Если не случалось чего-либо, угодного ей, она пыталась делать так, чтобы это произошло, и иногда воображала, что это уже случилось. Сабрина не лгала в обычном смысле слова, но воображение заводило ее далеко. Когда я сказала, что нельзя говорить, будто они целовались, если они этого не делали, она ответила:

— Но они могли целоваться, пока я не следила за ними.

Такова была ее логика. Эта девочка была одержима идеей спасти мою жизнь.

Поэтому, когда на следующий день Сабрина заболела, я засомневалась, не является ли ее болезнь… не то чтобы обманом, но результатом богатого воображения, так как она очень хотела доказать свое мнение о лекарстве.

Я сразу пришла навестить ее. Она лежала очень тихо, с глазами, устремленными к потолку. Я забеспокоилась и опустилась на колени возле кровати, но тут увидела, как на ее лице промелькнула удовлетворенная улыбка.

— Сабрина, — прошептала я, — ты притворяешься.

— Я плохо себя чувствую, — сказала она, — и у меня были боли в желудке.

Я сразу решила, что она где-то слышала о симптомах отравления.

— А где болело? — спросила я. Она поколебалась и затем положила руки на желудок.

— Сабрина, — сказала я, — ты уверена, что тебе это не кажется?

Она энергично потрясла головой.

— Это как раз то, что случается с пробователями, — прошептала она. Ее глаза округлились от волнения. — Прошлой ночью я попробовала микстуру, и одного глотка было достаточно.

Она драматически всплеснула руками. Я попыталась засмеяться, но ужасное беспокойство помешало мне.

— Ты сочиняешь, — сказала я.

— Я умру за тебя, Кларисса! — пылко воскликнула она.

— Нет, не умрешь, — резко возразила я. — Ты будешь жить ради меня.

— Ну, ладно, — сказала она почти неохотно.

— А что если нам одеться и пойти погулять в лесу? Будь готова через полчаса.

— Можно мне сперва позавтракать? Я голодна. Я рассмеялась и, нагнувшись, поцеловала ее. Мы пошли через лес к дыре в долине.

— Только будь осторожна, Сабрина, — сказала я. — Если когда-либо придешь сюда одна, не подходи слишком близко.

— Хорошо, не подойду. Теперь мне не до старой дыре в долине.

Я поняла, что наша домашняя драма представляется ей гораздо более интересной, чем яма в долине.

Несколько дней спустя я сидела в саду на деревянной скамейке под кустами, когда пришла Сабрина и села рядом. У нее был одновременно таинственный и торжествующий вид, и поэтому я поняла, что произошло что-то значительное.

— Ну? — спросила я.

— Я кое-что обнаружила. Думаю, это может быть важной нитью.

— Так расскажи мне.

— Ты сочтешь, что я была не права, делая это.

Обещай не считать так.

— Как же я могу обещать, пока не знаю, в чем дело?

— Я следила за ними…

— За кем?

— О, ты знаешь. За Лансом и Эммой. Я прихвачу их, и тогда мы будем знать все наверняка. Ее дверь была открыта, когда я проходила мимо, и я заглянула внутрь. Эмма сидела у своего трюмо, и я увидела, как она что-то вынула из ящика. Она смотрела на предмет, и я захотела узнать, что же это такое.

— Долго же ты проходила мимо! — сказала я. — Как это тебе удалось увидеть так много?

— Ну, я остановилась на минутку.

— И шпионила за ней.

— Я и есть в некотором роде шпионка. Это моя работа. Я раскрываю загадочные дела. Но послушай, что я нашла. Я подождала, пока она вышла, затем вошла в ее комнату. Я видела, куда она положила ту вещь, которую рассматривала. Ты знаешь о потайных ящиках? Нужно вытащить один ящик, а сзади него есть другой. Вот в него она и положила это… в секретный ящик. Ну, а я вошла обнаружила… угадай что.

— Скажи же мне.

Сабрина засунула руку в карман и когда вытащила ее на ладони что-то лежало. Это было мое кольцо.

Я так удивилась, увидев его, что разинула рот. Сабрина наблюдала за мной с удовлетворением.

— Он дал его ей. Он дал ей твое кольцо.

— Нет… Он проиграл его в карты.

— Так он тебе сказал, — насмешливо проговорила Сабрина. — Она хотела безоаровое кольцо и сказала:

«Дайте мне кольцо, и я буду вашей». И он отдал его ей.

Я покачала головой, но, конечно, наполовину поверила ее словам.

Я сидела, уставившись на кольцо, и была очень несчастна, так как в этот момент чувствовала, что в необузданных фантазиях Сабрины есть немалая доля правды.

Она пристально смотрела на меня.

— Они забрали его, — мрачно сказала она, — потому что оно поглощало яд из микстуры…

Мой смех прозвучал немного неубедительно. Мне не хотелось, чтобы она знала, как я обеспокоена. Я думаю, что Сабрина и сама не верила тогда в эти обвинения. Для нее это было игрой, подобно шарадам или игре в наблюдения. Она всегда любила такие игры, в которых надо что-то угадывать или искать.

— Теперь тебе не нужен пробователь, — сказала Сабрина. — У тебя есть кольцо. Я задумчиво сказала:

— Думаю, наилучшее, что ты можешь сделать, это отнести кольцо обратно и положить его туда, где нашла.

Сабрина изумилась, и я медленно продолжила, подыгрывая ей:

— Лучше всего, чтобы они остались в неведении, что мы знаем, где находится кольцо.

Она хмуро кивнула.

Я сидела, наблюдая, как она спешит по траве к дому, и спрашивала себя: возможно ли это? Неужели у Ланса связь с моей сестрой? Это было вполне вероятно. Эмма была привлекательна и разделяла с ним всепоглощающую страсть к игре. У них было много общего. Ее часто приглашали составить компанию в игорных партиях. Я оставалась вне этого, так как люди знали, что я не интересуюсь игрой. Часто я слышала, как они вместе смеются или возбужденно обсуждают ход прошлой игры.

Так ли уж это абсурдно? Может быть, я упорно не желала видеть того, что происходило рядом со мной, и потребовались наблюдательность и страстная любовь ребенка, чтобы картина прояснилась?

После этого я стала чувствовать вокруг себя какую-то опасность. Временами мне казалось, что это можно объяснить моим состоянием. У женщин в таком положении бывают странные фантазии. Сабрина заронила подозрение в мою душу, и оно росло.

Ланс… Что я знала о нем? Он был в некотором роде таинственной личностью, и это было тем более тревожно, что внешне он таким не выглядел. Он был беспечен во всех отношениях, опрометчив, даже легкомысленней, но всегда добр… избегал хлопот или любых других неприятностей. Разве мог он быть способен на интриги и заговоры, направленные на мое устранение? Ведь то, что происходило сейчас, было равносильно этому. Я искала повод. Ланс был нежным и страстным, любовником и другом; но я всегда знала, что его подлинной страстью была игра, и она образовала барьер между нами. Я не скрывала, что считаю его игру дурацким делом; а тут еще Эмма, довольно хорошенькая и очень элегантная, увлеченная игрой почти как он. Их многое объединяло. Все более темные мысли овладевали мною. Я догадывалась, что у него есть долги, и, возможно, огромные. Он постоянно водил за нос своих кредиторов. Если бы я умерла, мое состояние перешло бы к нему… за исключением наследства Хессенфилда, которое так быстро увеличилось благодаря «Компании». Но его получила бы Эмма, так как в случае смерти одной из нас мои деньги должны были перейти к ней, а ее — ко мне.

Значит, повод был.

Я интересовалась величиной долгов Ланса, но он никогда не посвящал меня в это. Если я задавала прямой вопрос, Ланс всегда уходил от него, как будто считал долги естественным атрибутом жизни джентльмена. Сейчас мне пришло в голову, что он мог оказаться в очень стесненном финансовом положении, и в таком случае моя смерть была бы ему необходима, потому что она спасала его от кредиторов и в то же время решала проблему с Эммой, если он действительно находился с ней в любовной связи. Могла ли я быть в чем-то уверена? Он очаровал ее, но он очаровывал всех, и это было особенностью его натуры — изображать, что люди представляют для него величайшую ценность. Моя смерть означала бы для него спасение от тюрьмы, кредиторов… и женитьбу на Эмме.

Нет, я не могла в это поверить. Порой мои сомнения разрастались до необузданных и совершенно абсурдных фантазий. «О, Сабрина, — думала я, — я такая же испорченная, как и ты!»

Я находила определенное наслаждение в прогулках по лесу, такому чарующему и постоянно меняющемуся. Мне нравилось наблюдать за игрой листьев и прислушиваться к пению птиц. Там царил мир, и когда я находилась среди деревьев, все казалось естественно и нормально и мои сомнения исчезали.

Конечно, говорила я себе, именно Эдди отдал Эмме мое кольцо. Она была заинтригована им с тех пор, как впервые увидела его, и, зная, как я дорожу им, не хотела признаваться, что кольцо оказалось у нее.

Вероятно, она чувствовала, что обязана вернуть его мне, но ей хотелось оставить его у себя. Относительно же предположения, что она и Ланс были любовниками, так оно было смехотворным, чтобы заслуживать доверие. Ланс был моим преданным мужем, и я не думала, что он неверен мне в поступках или помыслах.

Итак, ежедневно на исходе дня я ходила в лес; в это время у Сабрины были уроки верховой езды, которые она вряд ли пожелала бы пропустить. Она училась теперь прыгать и была очень увлечена занятиями.

В тот день я вернулась из леса и, как обычно, отдыхала. Когда услышала, что мадам Легран в коридоре взволнованно разговаривает с Эммой. Я поднялась и выглянула за дверь.

— Что-нибудь случилось? — спросила я.

— О, дорогая, — сказала мадам Легран, всплеснув руками и выказывая крайнюю обеспокоенность. — Я разбудила вас, и это нехорошо с моей стороны. Но мое сердце трепещет и, кажется, вот-вот вырвется из груди.

— Маму напугали около пустыря, — объяснила Эмма. — Там вчера появились цыгане. Один из них скрывался в кустах. Он подозвал ее, когда она проходила, и предложил предсказать ее судьбу.

— У него был злодейский вид, — сказала мадам Легран. — И я побежала.

— А он побежал за ней, или так ей показалось, — продолжила Эмма. — Бедная мама, отдохни немного, а я принесу тебе твою микстуру.

— Ну вот, мы нарушили покой бедной Клариссы. Позаботься о ней, Эмма. Я пойду в свою комнату. Кларисса, вы должны меня простить.

— О, пустяки, — уверила ее я. — Я не спала. Мне так жаль, что вас напугали.

— Мама впечатлительна по натуре, — прошептала Эмма, — но через полчаса она придет в себя.

Я вернулась в постель, и вскоре после этого вошла Сабрина, чтобы рассказать мне, как высоко прыгала ее лошадь и как Джо (грум, который учил ее) сказал ей, что у него не было другой такой хорошей ученицы.

Она так гордилась своими достижениями, что не могла думать о чем-либо другом, и даже не слишком заинтересовалась, когда я рассказала ей, как цыган испугал мадам Легран.

Несколько дней спустя я опять прогуливалась в лесу. Моим любимым местом была маленькая поляна среди деревьев. Там рос старый дуб, под которым я любила сидеть. Оттуда хорошо была видна между деревьями дыра в долине. Бывало, я сидела там и воображала, что нахожусь в доисторической эпохе, или мечтала о своем ребенке, который становился для меня все более дорог. Я чувствовала его движения и страстно желала подержать его на руках.

Я понимала, что иметь собственного ребенка — это величайшее счастье, на какое только можно надеяться.

В тот день происходило что-то странное. Позднее я задавала себе вопрос: не было ли это предчувствием? Но едва войдя в лес, я что-то почувствовала… какое-то смутное беспокойство. Я ощущала это и раньше… особенно в Эндерби… как будто за мной следят и чем-то угрожают. Служанки говорили, что в Эндерби живет привидение. Но водились ли привидения в лесу?

Легкие звуки заставляли меня встрепенуться: хруст валежника, стук перемещающегося камушка, внезапный шорох. Вероятно, это была белка, готовящая запасы на зиму, а может, заяц или ласка, или горностай, пробирающийся сквозь листву. Ветер, гулявший среди ветвей деревьев, напоминал стоны. Это были естественные звуки леса, которые остались бы незамеченными, если бы не мое необычное настроение.

Когда я подошла к поляне, странное ощущение прошло, и я успокоилась. Сидя под дубом, я грезила о ребенке. «В это же время в следующем году ты будешь тут, мой малыш», — думала я. И как же мне хотелось, чтобы мои ожидания уже закончились.

А затем… опять появилось это. У меня возникло ощущение, что я здесь не одна.

Я резко повернула голову. Мне показалось, что среди деревьев мелькнула темная тень… вряд ли человек… какой-то призрак.

Я сидела очень тихо, вглядываясь в лес, но ничего не видела.

Конечно, мне это показалось. Я отвернулась. И тогда это возникло опять: звук шагов, жуткая уверенность, что нечто угрожает мне… нечто злое.

Нужно было возвращаться домой, а значит, снова пройти через лес, и вдруг я испугалась того, что могло таиться там. Но другого пути не существовало. И было нелепо бояться этих знакомых деревьев, которые я любила.

Я просто позволила разгуляться своему воображению. Сабрина, ты одна виновата в этом.

Я стала уже немного грузной и была не в состоянии быстро встать на ноги. Пытаясь сделать это, я ощутила какое-то движение сзади и обернулась. Что-то ударило меня по затылку, и я упала на землю. Мне плохо представляются последующие события. Видимо, я на несколько мгновений потеряла сознание, прежде чем мною овладела ужасная мысль, что Сабрина была права. Кто-то хотел убрать меня с дороги, и вот теперь я была в лесу одна и беспомощна.

Через несколько секунд сознание вернулось ко мне, и я поняла, что меня тащат по траве. Я вдыхала запах земли; трава колола мои руки; я вернулась из состояния беспамятства к ужасу понимания того, что происходит.

Меня тащили к дыре в долине. Я не видела своего врага. Это была какая-то темная фигура в плаще… мужчина или женщина, трудно сказать. Я лежала вниз лицом и не могла разглядеть, кто нависает надо мной. Почувствовав в висках биение, я поняла, что смотрю в лицо смерти.

Сабрина… о, Сабрина… ты была права. Я провалилась в кошмар. Скоро я буду поглощена темной пропастью и затем… исчезну. Вдруг я услышала голос:

— Кларисса! Кларисса!

Казалось, все остановилось, даже само время. Но голос, который я слышала, принадлежал Сабрине. Я подумала, что грежу, что это последние мгновения сознания перед тем, как смерть возьмет меня, и было знаменательно, что я подумала именно о Сабрине.

Внезапно наступила тишина. Что случилось? Я знала, что все еще нахожусь на земле, смутно видела свет, ощущала траву под собой.

Я попыталась подняться и снова услышала голос Сабрины:

— Остановитесь! Остановитесь! Что вы делаете с Клариссой?

Затем она очутилась рядом со мной, стоя на коленях. Я разглядела ее лицо, неясно из-за тумана, который застилал мне глаза.

— Кларисса… о, дорогая Кларисса. С тобой все в порядке? Ты не умерла, а?

— Сабрина.

— Да, я пришла. Баттермилк был сегодня не в духе и не хотел прыгать. Джо велел оставить его, раз он сегодня такой обидчивый. Поэтому я пошла сюда, чтобы найти тебя… и поговорить. Потом я услышала твой зов и увидела… увидела…

— Что же ты увидела? — Я боролась с желанием ускользнуть в забытье. — Сабрина… Сабрина… что же ты увидела?

— Кто-то тащил тебя по траве.

— Кто же это был? Кто?

Я ждала, когда она ответит мне. Пауза длилась бесконечно долго. Я молилась: «О, Боже, сделай так, чтобы это не был Лаис».

— Не знаю. Он был закутан в длинный плащ с капюшоном, опущенным на лицо. Это мог быть кто угодно.

— О, Сабрина, кто бы это ни был, он собирался убить меня. Я почувствовала что-то странное, как только вошла сегодня в лес… что-то злое, затаившееся там.

— Да, — сказала Сабрина. — Да. Но я должна доставить тебя домой. Ты сможешь идти?

— Думаю, что смогу.

— Надо было бы найти кого-нибудь, чтобы нести тебя. Но я не оставлю тебя. Вдруг он вернется?

Я сидела, прислонившись к ней, а она обнимала меня, словно защищая.

— О, Сабрина, это было ужасно.

— Это была попытка убийства, — ответила она. — Если бы я не появилась, тебя бы убили.

— Ты спасла мне жизнь, это точно. Я поняла, что меня решили сбросить в пропасть. Сабрина задрожала.

— Я знала, что спасу тебя. Я знала это. Некоторое время мы сидели обнявшись. Потом я сказала:

— Пойдем скорее отсюда. Если этот кто-то вернется…

— Я убью его, — сказала Сабрина.

— Помоги мне встать.

Она помогла. Голова у меня кружилась, и я ощущала, что на ней вскочила большая шишка. Я находилась в полуобморочном состоянии.

Тут я с тревогой вспомнила о ребенке. Он зашевелился внутри меня, и на миг я ощутила ликование. Мне было страшно, что он мог пострадать при нападении.

Сабрина обняла меня, и хотя она была всего лишь десятилетней девочкой, я чувствовала себя в безопасности рядом с ней. Я сделала несколько неуверенных шагов к деревьям.

— Это ведь недалеко, — сказала Сабрина. — Можешь ли ты идти, дорогая Кларисса?

Я сказала, что могу, и действительно пошла. Когда мы приблизились к дому, я увидела Ланса.

Он шел к конюшне. Заметив нас, он в изумлении остановился и закричал:

— Кларисса! Сабрина! Что случилось? Он подбежал к нам, и пока я смотрела на его доброе, красивое лицо, преисполненное заботой, мне стало стыдно за мимолетную мысль о том, что он мог бы желать мне смерти. Я ответила:

— На меня напали в лесу.

— Боже мой! У тебя все в порядке?

— Я очень потрясена… и у меня шишка на голове. Сабрина спасла мне жизнь.

Тут словно какое-то сияние окружило Сабрину. Она улыбнулась и закивала, а затем взволнованно сказала:

— Что-то подсказало мне пойти в лес и спасти Клариссу. Я пришла как раз вовремя. Я видела этого человека… или, что там было… одетого в плащ с капюшоном, подобно монаху… а на земле лежала Кларисса. Он тащил ее к дыре в долине.

— Что ты такое говоришь? — спросил Ланс.

— Это правда, — сказала я. — Кто-то напал на меня. И это не походило на грабеж. Меня тащили по земле и, как я могу предположить, к дыре в долине.

— Это звучит дико. Давайте войдем в дом. Он взял меня на руки, и нежность, написанная на его лице, глубоко тронула меня.

Когда мы входили в холл, мадам Легран спускалась по лестнице. Увидев меня, она резко остановилась и пробормотала:

— Боже мой! Ланс сказал:

— На Клариссу напали в лесу. Давайте уложим ее в постель.

И он пошел вверх по лестнице, а за ним Сабрина и мадам Легран.

— Напали, вы говорите? Что за нападение? Это милое дитя… в порядке? Малыш…

— Думаю, все в порядке, — ответил Ланс. — Я велю прочесать лес, чтобы проверить, что за канальи там завелись. Нужно всех предупредить.

Мы достигли спальни, и он осторожно положил меня на кровать.

— Я пошлю за доктором, — сказал он. — Думаю, что это сейчас самое мудрое. Мадам Легран предложила:

— Я буду ухаживать за ней. Я должна убедиться, что с ней все нормально, так же, как и с ребенком. Сабрина сказала:

— Я остаюсь с ней.

— Нет… нет… — пробормотала мадам Легран. — Она должна отдыхать. Самое лучшее для нее теперь — покой.

Но Сабрина упрямо настаивала:

— Я останусь с ней.

Я улыбнулась своей маленькой защитнице.

— Мне бы хотелось, чтобы Сабрина посидела рядом, — сказала я.

Мадам Легран стала протестовать, но Ланс сказал:

— Если этого хочет Кларисса… Сабрина удовлетворенно улыбнулась. Вошла Нэнни Керлью. Она уже знала, что произошло. Меня всегда удивляло как быстро распространяются новости. Она сказала, что мне необходимо горячий сладкий чай, и она уже заваривает его. У меня было тяжелое потрясение, и чай может помочь до прихода врача.

Ланс вышел, чтобы послать кого-нибудь за доктором. Затем он вернулся и сел у моей кровати. Сабрина села с другой стороны. Когда принесли чай, она взяла его у Нэнни Керлью и попробовала.

— Это не для вас, мисс, — сказала Нэнни.

— Я знаю, — возразила Сабрина, — но я пробователь.

Мне захотелось сказать ей, как она утешает меня и как я счастлива от того, что она рядом. Именно к ней я обратилась прежде, чем к Лансу, и это было существенно. Я не могла испытывать подозрения к нему, сидящему у моей постели и глядящему с такой нежностью и беспокойством, и однако следы сомнения и страха еще таились во мне. Эти красивые белые руки с перстнем на мизинце… не они ли тащили меня по земле? Я продолжала размышлять, много ли он выиграл бы от моей смерти. У него было достаточно времени, чтобы сбросить монашескую одежду… возможно, оставить ее где-нибудь в лесу… и затем появиться, прогуливаясь возле конюшни.

И поэтому я повернулась к Сабрине, единственной, в чьей верности я была абсолютно уверена.

Прибыл доктор. Он серьезно покачал головой. Я получила сильный удар по затылку, мои руки и ноги были ободраны. Но, к счастью, младенец при этом приключении не пострадал. Что касается меня, то я испытала сильное потрясение, наверное, более сильное, чем я тогда ощущала. Мне необходимо было несколько дней отдыха и хорошее питание. При выполнении этих условий, как считал доктор, я должна была через неделю прийти в себя.

А новостей прибавлялось. Сперва цыган преследовал мадам Легран, затем на меня напали в лесу. А на следующий день прибежала из леса запыхавшаяся Эмма. Ее преследовал человек в темном плаще с капюшоном, скрывающим лицо. Она очень испугалась, и ей едва удалось достичь опушки леса, прежде чем призрак догнал ее. Как только она выбежала из леса, преследователь исчез.

— Какой-то сумасшедший, вырядившийся в плащ с капюшоном, — объявил Ланс. — Я пошлю людей следить в лесу. Он должен быть схвачен.

Ланс так и сделал, но призрак как будто узнал об этом и больше не появлялся.

Я быстро поправлялась. Сабрина постоянно находилась со мной, и я начала радоваться изменениям, происшедшим в ней. Раньше она никогда не забывала, что именно ее непослушание стоило жизни ее матери. Теперь она спасла мою жизнь и чувствовала, что искупила этим свой грех. Одна жизнь из-за нее угасла, теперь благодаря ей одна жизнь была спасена.

Мне нравилось, когда она сидела рядом и пробовала мою еду, на чем продолжала настаивать. Теперь она даже беседовала со мной о младенце и восхищалась одеждой, которую ему шили.

Я обнаружила, что во время лесного приключения у меня пропала гранатовая брошь. Она была не очень дорогой, но много значила для меня, это был подарок Дамарис. Я сказала Сабрине:

— Застежка была слабой, и когда меня тащили по земле, она, должно быть, расстегнулась.

— Я найду ее, — сказала Сабрина, уверенная в своей способности делать все, за что возьмется.

— Полагаю, что это невозможно. Не ходи в лес одна.

Она молча закивала. Два дня спустя во время моего послеполуденного отдыха, Сабрина вбежала в мою комнату в страшном волнении. Ее руки были грязными, и она выглядела так, будто копала землю.

— Кларисса, как ты думаешь, что я нашла?

— Мою брошь?

Она покачала головой и, справившись с волнением, медленно сказала:

— Посмотри, я нашла это около дыры в долине.

Это — Иоанн Креститель Жанны.

Я уставилась на маленький амулет с цепочкой. К нему прилипла земля. Когда я взяла его в руки, воспоминания о Жанне нахлынули на меня. Мне представилось, как она показывает мне, совсем еще малышке, своего Иоанна Крестителя, который висел у нее на шее с рождения и который она должна была носить до дня своей смерти.

Я почувствовала тошноту. Амулет был найден около дыры в долине!

Мысли роились в моей голове. Я снова оказалась там и лежала на земле… Меня тащили к дыре с очевидным намерением сбросить туда. Возможно, Жанна встретила того же самого убийцу, но тогда не нашлось никого, кто бы спас ее.

Однако нет. Ведь вся ее одежда исчезла, а мои драгоценности пропали, и только кольцо нашлось. Здесь была какая-то тайна, и дикие предположения носились в моей голове.

Ланс сказал, что долиновую дыру необходимо исследовать. Насколько ему было известно, раньше туда никто не спускался, но это не мешало проверить ее теперь.

Все мужчины имения были с ним согласны. Все они знали об исчезновении Жанны и о том, что около дыры в долине найден ее амулет. Это говорило о многом, поскольку я, как, впрочем, и другие, могла засвидетельствовать, что Жанна снимала своего Иоанна Крестителя только когда мылась, и к тому же она всегда говорила, что будет носить его до смерти.

Несколько мужчин вызвались спуститься вниз. Принесли колья и толстую веревочную лестницу. Вся округа была взволнована, и все толковали о призраке в лесу. Народ был уверен, что Жанна стала его жертвой.

Я хорошо помню тот полдень. Было начало июля, и стояла жара, но все же у пропасти собралось много народу. Ланс просил меня не ходить туда, да и доктор велел мне отдыхать днем. Сабрина осталась со мной, хотя я знала, что она очень хотела пойти в лес.

Наконец Ланс вернулся и вошел в мою комнату. Он был бледен и необычайно серьезен.

— Бедная Жанна, — сказал он. — Мы неверно судили о ней. Ее почти невозможно узнать… но ее одежда там внизу и полотняный мешок… помнишь? Мешок, который она привезла с собой из Франции.

Я закрыла лицо руками, не в силах взглянуть ни на Ланса, ни на Сабрину. Жанна, дорогая, хорошая, оклеветанная Жанна, как мы могли когда-то подумать, что она — воровка? Мы должны все раскрыть.

— Это загадка, — произнес Ланс. — Драгоценности исчезли. Что это может означать? Тут вошла Эмма и сказала:

— Я слышала, что вы вернулись, Ланс. Он рассказал ей о том, что обнаружено тело Жанны.

— В той дыре! — недоверчиво воскликнула Эмма.

Ланс кивнул.

— Это, должно быть, сделал цыган… или какой-то бродяга.

Ланс промолчал. Я сказала:

— Нам все же необходимо выяснить, каким образом пропали драгоценности и как это связано с нападением на Жанну в лесу.

— Вот это-то мы и должны обнаружить, — сказал Ланс.

— Но… как? — спросила Эмма.

— Ну, кто-то ведь продал драгоценности лондонскому ювелиру, у которого Кларисса выкупила свое кольцо.

— О да, я понимаю, — медленно сказала Эмма.

— Мы докопаемся до истины, — пообещал Ланс. — Несчастная Жанна, хоть и посмертно, но оправдана. Бедняжка… умереть таким образом да еще быть обвиненной в воровстве…

— Милая Жанна, — сказала я. — Я никогда по-настоящему не верила, что она — воровка. Нет худа без добра, и даже нападение на меня помогло что-то выяснить.

— Я немедленно еду в Лондон к тому ювелиру, — решил Ланс.

В ближайшие дни не было других разговоров, кроме как о судьбе Жанны. В деревне, в комнатах для прислуги бесконечно обсуждали эту тему. Большинство сошлось на том, что они всегда знали Жанну как честную женщину и что было нечто очень странное в ее исчезновении.

Спустя несколько дней ненастным вечером Ланс вернулся из Лондона. Он видел ювелира и говорил с ним. Этот человек повторил свою историю о француженке, которая вошла в его магазин с драгоценностями и сказала, что спешно уезжает из Англии. Узнает ли он ее, если увидит снова? Он уверял, что узнает.

Были наведены еще многие справки, сказал Ланс, и дело будет продолжено вплоть до раскрытия тайны.

На следующее утро мадам Легран и Эмма исчезли.

— С тех пор, как мы обнаружили тело Жанны, это уже становилось очевидным, — сказал Ланс. — Француженка, продавшая драгоценности, очень напоминала мадам Легран или Эмму.

— Да, — размышляла я, — но как это связать со смертью Жанны?

Ланс думал, что, когда она исчезла, у них могла возникнуть идея украсть драгоценности и приписать это Жанне.

— Теперь они, очевидно, в бегах, — сказал он. — Можешь быть уверена, они постараются достичь Франции. Я собираюсь вернуть их, так как многое надо объяснить. Они, конечно, попытаются добраться до Дувра, но это потребует много времени. Как им лучше попасть в Дувр? Лошади все в конюшне… к тому же мадам Легран не умеет ездить верхом. Думаю, что они возьмут одну из наших маленьких лодок и поплывут вдоль берега к Дувру, где можно сесть на корабль. Я намерен спуститься к побережью и осмотреть округу.

Я наблюдала за его отъездом. Сабрина стояла рядом со мной. Она выглядела довольной, хотя ничего не говорила, но всем своим видом напоминала о своем давнем недоверии как к Эмме, так и к ее матери.

Весь день я ждала, и поздним вечером Ланс вернулся и привез с собой Эмму. Она была ни жива ни мертва и не сознавала, что с ней происходит. Мы уложили ее в кровать и послали за доктором. Она находилась в каком-то оцепенении.

Пока мы ждали врача, Ланс объяснил мне, как все было. В отчаянии мадам Легран и Эмма взяли одну из лодок и попытались плыть вдоль побережья. Но море было бурным, а суденышко очень хрупким, и они не смогли держаться выбранного пути. Их снова и снова прибивало к берегу, но когда Ланс обнаружил беглянок, лодку выносило в море. Он следил за ними, обдумывая, как бы их достать. Тут он увидел, что лодка опрокидывается и что обе женщины смыты волной за борт. Они стали тонуть. Мадам Легран пошла ко дну, но Лансу удалось спасти Эмму. С ним было двое грумов, но они не сумели вытащить мадам Легран, несмотря на несколько попыток. Эмма тоже напоминала утопленницу, но когда Ланс применил искусственное дыхание, она ожила. И он поспешил доставить ее обратно в дом.

Примерно через день Эмма пришла в себя. Она была очень потрясена и весьма испугана, но мне кажется, что в этом был и свой плюс: в таком состоянии ей легче было говорить правду. Она исповедалась, отдавая себя на нашу милость.

Да, она была безнравственна, она обманывала и лгала, но просила простить ее и предоставить ей еще один шанс. Тогда она вернулась бы во Францию и попыталась зарабатывать себе на жизнь трудом портнихи.

Мне было жаль Эмму. Она теперь весьма отличалась от той девушки, которую я знала в замке Хессенфилд и здесь, в моем доме. Она очень боялась будущего; она была сломлена и почти раболепствовала от страха. Казалось, она страшилась Ланса и обращала ко мне умоляющие глаза, как будто прося меня о спасении.

Когда мы услышали от нее всю историю, Ланс и я решили, что не стоит порицать ее слишком сильно, так как она была под пятой у своей властной матери. Она всегда беспрекословно подчинялась матери, и ей не приходило в голову, что можно поступать иначе.

По словам Эммы — а я не думаю, чтобы она лгала, ибо наступило время покаяния, — правда заключалась в следующем.

Жизель Легран была на самом деле Жерменой Блан, служанкой в парижском отеле, где обитали мои родители. У Жермены была незаконная дочь по имени Эмма, чьим отцом был лакей из соседней гостиницы. Поскольку Жермена жила в том же отеле, она часто видела моего отца, и вот почему она могла дать такой точный отчет о его привычках и рассказывала о нем с таким знанием дела. Когда он и моя мать почти в одно и то же время умерли от чумы, Жермена воспользовалась предоставившейся возможностью. Она украла часы и кольцо отца. Должно быть, обобрать покойника ей было нетрудно. Во время роковой болезни отец написал письмо своему брату с просьбой помочь матери и мне, но не упомянул наших имен, так как они фигурировали в предыдущей переписке. Поэтому Жермена с легкостью могла утверждать, что это письмо было дано ей моим отцом и касалось ее и ее дочки.

Жермена была умной женщиной. Она ждала подходящего момента, понимая, конечно, что он может никогда не наступить. Но как только этот момент пришел, она была готова действовать. Когда Эмма подросла и наладилось сообщение между Францией и Англией, заключившими мир, она решила послать ее лорду Хессенфилду. Мой отец имел репутацию волокиты, и Карлотта, моя мать, была одной из его многочисленных любовниц. Было логично предположить, что Жермена еще одна из его женщин. Кто же знал, что она была горничной в той же гостинице? Хитрая и достаточно привлекательная, она стала любовницей хозяина книжного магазина по Левому берегу и перешла жить к нему, когда семья Хессенфилда распалась. Согласно плану, который возник и развивался в ее голове, она решила сперва обеспечить будущее дочери, а затем, после ее успешного внедрения, и самой присоединиться к ней. Эмма должна была представиться лорду Хессенфилду дочерью его брата, которая, в соответствии с письмом, имела право на свою долю в имуществе.

— Я не хотела делать этого, — уверяла нас Эмма. — Но я всегда очень боялась свою мать. Поэтому я приехала сюда, и все сразу стало удаваться… и мне понравилась такая жизнь. Она была намного лучше той, которую я вела в Париже. Я действительно заставила себя поверить, что это правда, что я твоя единокровная сестра, Кларисса. После этого все шло хорошо. Вы были так добры ко, мне… ты и Ланс… Я могла бы жить счастливо и забыть, что все это обман… если бы она не приехала сюда.

Эмма задрожала и закрыла лицо руками.

— Видите ли, — сказала она так тихо, что мы едва ее расслышали, — Жанна узнала ее при первой же встрече. Мама собиралась войти в дом, а в саду была Жанна. Она посмотрела на мою мать и сказала: «Да ведь это Жермена Блан! Что ты здесь делаешь?» Моя мать не подумала о Жанне, потому что я забыла упомянуть о ней. Как же она проклинала меня за это! Встретившись с Жанной лицом к лицу, она повернулась и побежала в лес. Она как бы позволяла Жанне схватить ее… там.

Меня охватил ужас. Я начинала живо представлять, что случилось дальше.

— Жанна сказала: «Что ты собираешься делать, Жермена Блан? Клянусь, ничего хорошего… если ты осталась такой же, как прежде». И тогда мама набросилась на нее. Я не знаю, была ли Жанна мертва до того, как моя мать сбросила ее в пропасть. Но… таков был конец Жанны. Я страшно испугалась. Я поняла, что Жанна способна разрушить весь наш план, но мне не хотелось убивать ее. Я бы никогда не сделала этого. Вы должны поверить мне, Кларисса, Ланс… Я была там, но я ее не убивала. Я не участвовала в этом. Я не хотела быть соучастницей убийства.

— Я понимаю, — сказала я. — Понимаю…

— Мама сказала мне, что мы должны представить все так, будто Жанна бежала. И я показала ей, где хранились вещи Жанны… и драгоценности. Да, я сделала это. Но мне пришлось, Кларисса. Я всегда делала то, что она мне велела.

— Затем ваша мать продала драгоценности лондонскому ювелиру, — сказал Ланс. — И в этом была ее ошибка.

— Да, но ей нужны были деньги. Поэтому она так поступила.

— И еще, — сказала я, — она собиралась убить меня.

— Она всегда строила планы, говорила, что должна получить от жизни все, чего ей хочется. Она не родилась удачливой и всегда повторяла это. Ей пришлось самой пробивать себе путь. Ни один из ее планов не удавался. Она хотела стать горничной у леди Хессенфилд, но когда она была близка к этому, леди Хессенфилд умерла. Книготорговец собирался жениться на ней — и умер. Я думаю, что все это заставило ее идти любой ценой к осуществлению этого грандиозного плана.

— А почему она хотела убить меня… сбросить в пропасть вслед за Жанной?

— Потому что деньги, которые ты получила от лорда Хессенфилда и которые так приумножились, перешли бы ко мне. Она мечтала о моем браке с… — Эмма смутилась.

Боже милосердный! Мадам Легран планировала женитьбу Ланса и Эммы! Значит, подозрения Сабрины имели основание.

Эмма быстро сказала:

— Мама думала, что, если бы я унаследовала твое состояние, мне было бы легко найти богатого мужа. — Она не выдержала и патетически разрыдалась. — Что же теперь будет со мной? — всхлипывала она. — Позвольте мне вернуться во Францию, пожалуйста. Я буду там работать. Может быть…

Ланс и я долго обсуждали положение Эммы.

— Она украла драгоценности, потому что ее мать требовала сделать это, — сказал Ланс. — И роль твоей единокровной сестры она играла по той же причине. Она бы никогда не сделала таких вещей по собственной воле.

— Но однако же она плутовала с картами, — сказала я ему, — Я сама видела это. Понятно, что она очень нуждалась в деньгах… но это не является извинением. И у нее мое безоаровое кольцо…

Ланс был ошеломлен.

— Ну, должно быть, Эдди отдал его ей.

— Это, кажется, единственное объяснение, — сказала я. — Кольцо обнаружила Сабрина. Знаешь, она сделалась моим ангелом-хранителем или моим сторожевым псом.

— Да благословит ее Бог! — пылко сказал Ланс.

— Ланс, — обратилась я к нему с воодушевлением. — Я почти рада тому, что случилось. Сабрина спасла мне жизнь. Теперь в этом нет сомнения. И это как раз то, в чем она нуждалась. Хотела бы я знать, избавилась бы она от воспоминаний о том несчастье на льду, если бы не спасла меня? Ланс обнял меня:

— Но это была слишком дорогая цена за урок. И вдруг внешний лоск красивых манер слетел с него; он прижал меня к себе и разрыдался, не скрывая своих слез. Я любила его за это и больше, чем когда-либо, устыдилась своих сомнений относительно него.

— А как насчет Эммы? — спросила я.

— Тебе решать, — сказал он. — Бедная девушка. Ее не следует обвинять в убийстве. Соучастие, быть может… но при смягчающих обстоятельствах. И я думаю, что теперь, освободившись от деспотичной матери, Эмма воспрянет. Деньги Хессенфилда теперь все твои… если она уедет. Мы можем отправить ее обратно во Францию и устроить там портнихой. Возможно, это было бы наилучшим выходом из создавшегося положения. Что же касается кражи, мы могли бы выдвинуть обвинение против нее, но я уверен, что тебе этого не хочется.

И я согласилась с ним.

Я переговорила с Эммой обо всем этом. Она была очень признательна.

— Все могло бы пойти по-другому, — сказала Эмма, — если бы был жив мой муж. Я бы осталась на севере, и Жанна никогда бы не увидела мою мать.

— Но судьба решила иначе, и я думаю, что ты достаточно честна, чтобы не чувствовать себя счастливой в таком положении.

— Честна? — спросила она с кривой усмешкой. — Ты уличила меня в шулерстве, а кроме того, безоаровое кольцо…

— Да, — сказала я, — что случилось с моим кольцом?

— Моя мать хотела, чтобы ты лишилась его, так как она пыталась отравить тебя микстурой. Она ненавидела Сабрину за ее подозрения. «Откуда этот ребенок так много знает? — часто говорила она. — Нет ли у нее второго зрения?» Мама была уверена, что у кольца есть магические свойства, и добивалась его исчезновения. У нее возникла идея заставить Эдди выиграть кольцо. Я слаба, Кларисса, и не заслуживаю твоей заботы. Я снова помогла ей, настроив Эдди на игру… и помогла ему выиграть в ту ночь.

— Ты хочешь сказать…

— Ты же однажды это видела. Он выиграл кольцо благодаря мне. И он любил меня, да, любил, — добавила Эмма печально.

Она принесла мне кольцо, и я надела его на свой палец, довольная его возвращению. Ведь оно было частью моего наследства Хессенфилда.

Проблема Эммы была нами разрешена. Эдди попросил ее руки. Он знал, что Эмма не была той, за кого себя выдавала; он знал, что ее мать убила Жанну и что Эмма участвовала в этом; но он верил, что она раскаялась и что под его влиянием может вернуть себе самоуважение. Он искренне любил ее.

Эдди продал свой дом и решил, что им будет лучше уехать, поэтому он купил ферму в Мидлленде и объявил, что отказывается от азартных игр и что они оба начнут жить по-новому.

Оставался еще вопрос относительно Жан-Луи. Он вырос в нашей детской; Нэнни Госуэлл очень любила его. Как следует поступить с ним?

Эмма никогда не была ему настоящей матерью. Она призналась мне, что хочет полного разрыва с прошлым. Жан-Луи почувствовал себя несчастным, когда услышал, что ему предстоит покинуть нас и уехать со своей матерью и ее новым мужем. Он тенью ходил за Нэнни Госуэлл, не упуская ее из виду. Малыш плакал по ночам и видел страшные сны. По утрам он не хотел вставать с постели и жался к спинке кровати. Однажды он спрятался на чердаке, и мы думали, что он потерялся.

Наконец, мы пришли к заключению, что он должен остаться с нами… хотя бы на время. Эмма не скрывала облегчения, а что до Жан-Луи, так он был вне себя от радости.

Итак, Жан-Луи остался с нами, а Эмма уехала.

Несмотря на все предшествующие события, мой ребенок родился в назначенное время. Девочка с самого начала была сильной и здоровой, и я никогда в жизни не была так счастлива, как теперь, когда держала в руках мою собственную плоть и кровь. Я назвала ее Сепфора, и с момента своего появления она изменила все вокруг. Она была спокойным ребенком и плакала только тогда, когда была голодна или утомлена. Она дарила свои улыбки всем подряд и очаровывала всех окружающих. Ланс обожал ее, и было ясно, что она особенно привязана к нему. Что касается Жан-Луи, он часто стоял у ее колыбели и с удивлением смотрел на нее. Он то и дело трещал погремушкой, чтобы позабавить ее; он складывал цветные кольца в маленький мешок и вынимал их снова, как будто это было самое интересное занятие в мире, только потому, что Сепфоре нравилось это.

Я думаю, что его привязанность к ней была проявлением его желания стать членом нашей семьи… Как бы то ни было, эта привязанность развлекала всех нас, кроме самой Сепфоры. Она принимала ее как нечто само собой разумеющееся.

Вот так почти незаметно пробежали годы.