Роман о Виолетте

ГЛАВА I

В пору моего знакомства с Виолеттой мне минуло тридцать лет.

Я жил на пятом этаже достаточно внушительного дома на улице Риволи. Наверху в бесчисленных комнатенках обитала прислуга и молоденькие мастерицы, работавшие у хозяйки магазина дамского белья (ее магазинчик до сих пор сохранился на нижнем этаже за колоннадой).

В то время у меня была любовная связь с весьма привлекательной и чрезвычайно аристократичной дамой. У нее была кожа того белоснежного цвета, который прославил Теофиль Готье в «Эмалях и Камеях», и волосы, подобные тем, что заплел Эсхил на голове Электры, сравнивая их с колосьями Арголиды. Однако вскоре она начала стремительно полнеть. Ранняя тучность крайне раздражала ее, и, не зная, на кого свалить вину за избыточный вес, она изводила всех окружающих своим несносным нравом. За этим последовал разлад наших отношений, мы стали реже видеться; предвидя новые ее причуды, я и не пытался расположить ближе друг к другу наши спальни: они находились в противоположных концах квартиры. Свою комнату я выбрал, пленившись видом на сад Тюильри. Я уже был одержим манией пачкать пальцы чернилами, а для сочинителя нет отдохновения сладостней и прекрасней, чем наблюдать из окна за тенистой громадой вековых деревьев сада.

Летом, при свете дня, под их сенью дикие голуби шумно оспаривают господство над верхними ветвями; с наступлением темноты вновь воцаряются покой и безмолвие.

В десять вечера бьют отбой, запирают решетки, и наступает неповторимая ночная пора, медленно выплывает луна, серебря макушки деревьев своими бледными лучами.

Появление луны часто сопровождает легкий ветерок, и тогда трепещущие листья озаряются светом, пробуждаются, оживают, излучая любовь и томясь по наслаждению.

Постепенно, одно за другим, гаснут окна, силуэт дворца становится неясным, чернея на фоне прозрачной небесной лазури.

Мало-помалу замирает городской гул, затихает громыхание последнего фиакра или омнибуса, и твой слух упивается тишиной, нарушаемой лишь дыханием уснувшего исполина.

Взор отдыхает при виде дворца и деревьев, позаимствовавших у мрака его неподвижную величественность. Там, у окна, я нередко часами предавался мечтам.

О чем я грезил?

Я и сам уже не помню; наверное, о том, о чем фантазируют в тридцать лет: о любви, о женщинах, которых уже встретил, а еще чаще – о тех, которых еще не встречал.

По правде сказать, самая привлекательная женщина – это та, какую ты еще не познал.

Есть люди, обиженные природой: солнце – душа нашего мира – забыло озарить их своим лучом; они все видят в сером цвете и в течение сумеречного своего существования исполняют как гражданский долг действо, которым Господь одарил излюбленное свое создание, назначив высшим счастьем необузданную вспышку чувств, до боли острый восторг сладострастия, способный умертвить и гиганта, продлись он целую минуту вместо пяти секунд.

Они не рождают детей, а размножаются, они – часть огромного человеческого муравейника, который строит дом по камушку, по кирпичику; они летом запасаются едой на зиму и на вопрос Всевышнего: «Что ты делал на Земле?» – отвечают: «Работал, пил, ел, спал».

Блажен тот, кто после бесполезных поисков смысла своего пребывания на этом свете ограничится оправданием перед гласом небесным: «Я любил!»

Во власти таких размышлений, уводящих в беспредельное пространство, где неразличимы небо и земля, я вздрогнул при звуке башенных часов соседней церкви, пробивших два часа ночи, и тут мне показалось, что кто-то постучал в мою дверь. Я подумал, что ошибся, и прислушался: стук повторился. Тогда я решил взглянуть, кому вздумалось посетить меня в подобный час. В отворенную дверь проскользнула юная девушка, почти ребенок.

– Ах, сударь, спрячьте меня, прошу вас! – залепетала она.

Я приложил палец к губам, призывая ее хранить молчание, как можно осторожнее прикрыл дверь и, следуя за образовавшейся полоской света, обняв девушку за плечи, проводил ее к себе в спальню.

Там, при свете двух свечей, я стал приглядываться, что за птичку, вырвавшуюся из клетки, подбросила мне судьба.

Первое впечатление подтвердилось: это была очаровательная девочка лет пятнадцати, тоненькая и гибкая, как тростинка, но уже вполне сформировавшаяся.

Рука моя случайно скользнула по ее телу и, наткнувшись на живую округлость, явно ощутила грудь.

От одного этого прикосновения по жилам моим пробежала дрожь. Есть женщины, наделенные природой чарующим даром пробуждать чувственность, едва до них дотронешься.

– Мне так страшно! – прошептала она.

– Неужели?

– О да! Какое счастье, что вы еще не спите.

– И кто же вас так сильно напугал?

– Господин Берюше.

– Кто такой господин Берюше?

– Муж хозяйки мастерской, в которой я работаю там, внизу.

– И чем же вам досадил этот господин Берюше? Ну же, рассказывайте.

– Вы приютите меня на всю ночь, не так ли?

– Вы останетесь здесь настолько, насколько пожелаете. Я не имею обыкновения выставлять за дверь красивых девушек.

– О, я еще всего лишь маленькая девочка, а не красивая девушка.

– Как сказать!..

Взгляд мой, нырнув сквозь ее приоткрытую рубашку, еще раз убедился, что моя гостья вовсе не такая уж маленькая девочка, какой представляет себя.

– Завтра на рассвете я уйду, – сказала она.

– И куда вы направитесь?

– К сестре.

– Сестре? Где сейчас ваша сестра?

– На улице Шапталь, дом четыре.

– Ваша сестра живет на улице Шапталь?

– Да, на антресолях. У нее две комнаты, одну она предоставит мне.

– И что делает ваша сестра на улице Шапталь?

– Работает на магазины. Ей покровительствует господин Эрнест.

– Она старше вас?

– На два года.

– Как ее зовут?

– Маргарита.

– А как зовут вас?

– Виолетта.

– Похоже, в вашей семье отдают предпочтение подобным именам.

– Это мама обожала цветы.

– Ваша мать умерла?

– Да, сударь.

– Какое имя она носила?

– Роза.

– Определенно, у вас дома было заведено давать такие имена! А что с вашим отцом?

– О, он в добром здравии!

– И чем он сейчас занимается?

– Он сторожит ворота в Лилле.

– Его имя?

– Руша.

– Заметьте, вот уже целый час я расспрашиваю вас, но так и не выяснил, отчего же вы испугались господина Берюше?

– Оттого, что он все время пытался меня поцеловать.

– Вот оно что!

– Он повсюду преследовал меня: я даже не осмеливалась в темноте заходить в комнату за лавкой, поскольку была уверена, что он там меня поджидает.

– А вам было неприятно, что он хотел вас поцеловать?

– Ужасно неприятно!

– И почему вам это так не нравилось?

– Потому, что я считаю его уродливым, и, к тому же, он, кажется, добивался чего-то большего, чем поцелуй.

– Чего же он еще добивался?

– Не знаю.

Пристально вглядываясь в нее, я старался определить, не смеется ли она надо мной. Безукоризненно целомудренное выражение лица свидетельствовало об ее искренности.

– Но, кроме попытки поцеловать вас, он предпринимал еще какие-то действия?

– Да.

– Какие же?

– Позавчера, когда я уже легла в постель, кто-то поднялся по лестнице и пытался открыть дверь моей комнаты. Думаю, что это был он.

– Он ничего не произнес?

– Тогда – нет, но днем он подошел ко мне со словами: «Не закрывай сегодня вечером свою дверь, малышка, как ты это сделала вчера ночью, мне нужно сказать тебе что-то важное».

– И вы все же заперли дверь?

– Еще бы! Тщательнее, чем когда-либо.

– И он явился?

– Пришел, стал поворачивать ручку двери во все стороны, тихо стучался, потом сильнее, приговаривая: «Это я, откройте же, это я, моя крошка Виолетта».

Как вы понимаете, я не отзывалась, а тряслась от страха в своей постели.

Чем настойчивее господин Берюше повторял, что это он, и называл меня своей крошкой Виолеттой, тем сильнее я натягивала на голову одеяло. Это длилось не менее получаса, потом он ушел, что-то сердито бормоча.

Сегодня весь день он на меня дулся, и я надеялась, что на этот вечер отделалась от него. Я уже, как вы видите, почти разделась, когда вспомнила, что нужно закрыть дверь на засов. И тут обнаруживаю, что моя задвижка похищена, у меня теперь нет замка, а значит, дверь больше не запирается. Тогда, не теряя ни секунды, я сбежала и постучалась к вам. О, это было внушение свыше!

И малютка обвила руками мою шею.

– Меня, значит, вы не боитесь? – спросил я.

– О, нет!

– И если бы мне захотелось вас поцеловать, вы бы не убежали?

– Посмотрите, как бы я поступила, – сказала она и прижала свой свежий влажный ротик к моим иссохшим губам.

Руки мои, словно повинуясь чужой воле, обхватили ее головку, а губы на несколько мгновений задержались на ее губах, пока кончиком языка я поглаживал ее зубы. Она закрыла глаза и, запрокинув голову, произнесла:

– Как приятно целоваться!

– До сих пор вам это было незнакомо? – поинтересовался я.

– Нет, – ответила она и провела языком по своим разгоряченным губкам. – Так вот обычно и целуют?

– Тех, кого любят.

– Значит, вы меня любите?

– Пока нет, но весьма к этому склонен.

– И я тоже.

– Вот и прекрасно!

– А как поступают, когда любят друг друга?

– Целуются, как мы только что.

– И ничего больше?

– Ничего.

– Странно, а мне казалось, должны присутствовать еще какие-то желания, будто поцелуй, при всей его приятности, только начало любви.

– А что вы сейчас испытываете?

– Трудно выразить словами: истома во всем теле, блаженство, какое я порой испытываю во сне.

– А пробуждаясь после таких счастливых снов, что вы чувствуете?

– Я вся разбитая.

– И у вас никогда не возникало подобных ощущений наяву?

– Только сейчас, когда вы меня поцеловали.

– Неужели я первый мужчина, который вас целует?

– Так, как вы, да. Отец часто целовал меня, но это было совсем по-другому.

– В таком случае, вы девственница?

– Девственница? Что это означает?

В ее интонации не было ни тени притворства.

Я преисполнился жалости или, скорее, почтения к невинной девочке, столь безоглядно доверившейся мне. Было бы преступно похищать украдкой, точно вору, бесценное сокровище природы, которым она, сама того не ведая, владела, и которое, единожды отданное, утрачиваешь навсегда.

– А теперь, дитя мое, давайте спокойно все обсудим, – сказал я и выпустил ее из своих рук.

– Ведь вы не отошлете меня обратно?

– Не волнуйся, я так рад, что обрел тебя.

И, собравшись с мыслями, я продолжил:

– Послушай, поступим вот как – зайдем за твоей одеждой.

– Очень хорошо. И куда я отправлюсь?

– Отныне это уже моя забота. А сейчас поднимемся вдвоем в твою комнату.

– А как же господин Берюше?

– Скорее всего, его там нет. Уже отзвонило три часа ночи.

– А что мы будем делать у меня в комнате?

– Возьмем твои вещи.

– А потом?

– У меня в городе есть еще одна квартира; я отвезу тебя туда с вещами, и там ты под мою диктовку напишешь письмо господину Берюше. Согласна?

– Ах, да, я сделаю все, чего ты захочешь!

Восхитительная доверчивость юности и целомудрия! Стоило только попросить – и прелестная девочка тотчас исполнила бы любое мое желание.

Мы поднялись в комнату, лишенную засова, собрали скромные пожитки Виолетты: их оказалось так немного, что они легко уместились в одной дорожной сумке. Она оделась, и мы спустились к воротам. Не найдя фиакра, мы, рука об руку, весело и непринужденно, как два школьника, зашагали на улицу Нев-Сент-Огюстен – месторасположение очаровательной квартирки, куда я хаживал в те дни, или, вернее, в те ночи, когда предавался распутству.

Час спустя я вернулся домой, так и не продвинув ни на шаг свой роман с Виолеттой.