— Зажги газ, — попросила я мужа. — Дело серьезное, нужно как следует обдумать. А для начала напьемся чаю.

— Жулики они, уж это точно, — отозвался муж, послушно доливая водой чайник. — Не знаю, кто такой шаман, но ежу ясно — дело не чисто, а расплачиваться придется нам с тобой. Подбросили нам эту пакость, знают, что мы ее никуда не денем, так и будет лежать. А тут того и гляди нагрянет милиция…

— Глупости, вот уж что нам не грозит! Каждый гражданин имеет право держать свои сокровища в том виде, как ему нравится…

— …и даже упаковать в рыцаря?

— Да хоть в… Тьфу, чуть не выразилась! Да во что угодно. А напускать на нас милицию им нет никакого смысла, ведь она сразу установит, что мы — это не они. Нет, милицию на нас не напустят. Разве что… погоди…

— Разве что?..

— Постой, не мешай. Мелькнула какая-то умная мысль…

Муж замер у плиты, а мое воображение заработало полным ходом:

— …разве что их убили и хотят, чтобы подозревали нас с тобой. Возможно, где-то обнаружат их трупы, явятся сюда, а тут мы с награбленным имуществом, подделываемся под законных владельцев, ну и привет, поймали преступников! А когда мы, арестованные по подозрению в убийстве, начнем давать показания… Ни один нормальный следователь нам не поверит. А поверит — тоже ничего хорошего, тогда осудят за то, что живем под чужими именами. Получается, и так, и так мы преступники, никакого выхода не вижу!

Муж у плиты запустил обе руки в волосы и принялся отчаянно их теребить. Его лицо выражало тупой ужас. Охрипшим голосом бедняга прошептал:

— Ты это серьезно?

Я с трудом попридержала мое распоясавшееся воображение, которое уже принялось мне подсовывать Басенькин труп, извлеченный из какого-то болотца в какой-то незнакомой местности. Стоп! Это что же получается? Супруги Мацеяки выложили сто кусков за то, чтобы их убили?! Ничего себе логика! С трудом оторвавшись от созерцания Басенькиного трупа, я заставила себя встать со стула, сняла жакет и повесила его на спинку, а сама принялась расхаживать по кухне, рассуждая вслух:

— Ну ладно, убийство отпадает, что же тогда? Нас с тобой хотят втянуть в какое-то темное дело… Хотя, может быть, не нас, а этого шамана, нас же используют… используют нас… Для чего нас используют? Ясно, для того, чтобы втянуть шамана! Хотя… опять получается ерунда. Как мы можем втянуть человека, о котором и представления не имеем?

Муж очнулся, опустил руки и прикрутил газ под закипавшим чайником.

— Ну с убийствами ты явно загнула, но все равно, дело нечисто. Согласен, золото, драгоценности могут быть и законными, вот только зачем их так по-дурацки прятать? Это же сколько труда положено! Второй момент — наше сходство напоказ. Слушай, а на этих прогулках за тобой никто не следит?

Следит! Еще как следит! Все во мне перевернулось, ноги подкосились. Хотя… можно ли, честно говоря, назвать это слежкой? И снова неимоверный хаос наполнил мою бедную голову. Реалии суровой действительности смешались с мечтами об идеальном мужчине, конкретные факты с догадками и вымыслами. Нет, не стоит мужу говорить о блондине, мы и так запутались, зачем еще более усложнять себе жизнь?

А муж, не дожидаясь ответа, мрачно тянул свое:

— С одной стороны — дурацкий маскарад, с другой — нашпигованные настоящими драгоценностями халтурные поделки. Одно я бы еще как-нибудь пережил, но и то, и другое для меня уж слишком…

— И для меня тоже, — согласилась я.

— А пятьдесят тысяч я уже вложил в квартиру. Что делать — ума не приложу.

— Заварить чай. Надеюсь, умеешь?

Пока он занимался чаем, я малость подумала и пришла к твердому выводу:

— Еще немного — и я созрею до того, чтобы пойти в милицию.

— Вот те раз! Да ты никак спятила?

— А ты предпочитаешь дождаться того, чтобы милиция сама пришла к нам? Ведь пока мы с тобой ломаем голову над загадками, пока в полнейшей темноте пытаемся понять, что да как, может такое случиться, что будет поздно! Я бы на всякий случай с ними связалась.

— А как, ты себе это конкретно представляешь? Расскажешь им сказочку о, романе века? Романтическую историю о неземной любви? Так они и развесят уши! А пять лет строгого режима за то, что живем по подложным документам? Сама же предупреждала.

— Ты кому-нибудь уже предъявлял документы Мацеяка?

Муж замер с чайником в руке. Как всегда в минуты глубокого раздумья, ему захотелось запустить обе руки в волосы, но помешал чайник, и бедняга едва не ошпарился. Это ничуть не уменьшило его радости, ибо он и без того сообразил, что до сих пор чужими документами ни разу не воспользовался.

— Вот видишь, и я тоже. Значит, нам не могут инкриминировать нарушение какой-то там статьи уголовного кодекса. А об условиях найма никто, кроме нас, не знает, совсем не обязательно изливать душу перед милицией. В доме Мацеяков мы могли поселиться просто по просьбе хозяев на время их отпуска, чтобы присмотреть за домом и стеречь мастерскую…

— А знаешь… того… вполне возможно… Неплохая мысль. Совсем неплохая. Просто гениальная мысль!

Немного сдвинув подозрительные сокровища, мы освободили часть кухонного стола и приступили к чаепитию. За чаем нам удалось кое-как упорядочить свалившиеся на нас проблемы. Не вызывало сомнения, что вокруг нас заварилось сложное, совершенно непонятное и весьма подозрительное дело. Обсуждая его на все лады, мы все более склонялись к мысли посоветоваться с милицией. Тем более, что не видели никакого другого выхода. Немного успокоившись, часа через два мы были в состоянии рассуждать уже совсем трезво. До того трезво, что я самокритично заявила:

— Никакая это не гениальная мысль, наоборот, мой очередной идиотизм. Ведь если обратимся в милицию, должны будем рассказать все начистоту, иначе введем их в заблуждение и только запутаем и без того запутанное дело. А главное, навлечем на себя подозрение. Нет, мы не можем скрывать условий найма и прочих обстоятельств. Да все это не так страшно, хуже другое…

— А что может быть хуже?

— Да проклятая показуха. — Ну то самое сходство напоказ, которое и тебя тревожит. Ведь для чего-то оно задумано… Боюсь, за нами наблюдают. Кто-то постоянно следит…

Муж нервно оглянулся на кухонное окно. А я продолжала зловещим тоном:

— …за тем, что мы делаем. Увидят, что в милицию отправились и…

— …и…

— И пристукнут, они церемониться не будут!

— А они кто?

— Откуда мне знать? Я что, святой дух? Но раз уж эти Мацеяки позаботились о том, чтобы издали нас можно было принять за них, значит, кто-то же будет принимать. Или для того, чтобы проверить, как мы справляемся с работой, или… Или какие-то враги Мацеяков будут думать, что вот они, Мацеяки, никуда не делись… И ведь на самом деле кто-то тут крутится. Не мы же сами прислали себе передачу для шамана, не мы влезли к себе в дом через окно. Вряд ли наш визит в милицию предусмотрен их планами.

— И что? Они застрелят нас у порога отделения милиции? Или накинут лассо на шею…

— Ну как ты не понимаешь? Ведь не останемся же мы в этой милиции на всю жизнь. Выйдем, вернемся сюда, а тут… тут все может случиться. Или несчастный случай, или под покровом ночной темноты…

Мужу очень не понравилось услышанное.

— С меня достаточно, хватит мне морочить голову. То говоришь одно, то прямо противоположное. Все, больше я на твои провокации не поддамся! Уж слишком буйная у тебя фантазия. Давай рассуждать здраво. Если отбросить все твои вымыслы и предположения, что остается конкретно? Слежка. С этим я согласен. Но ведь не обязательно из-за какого-то убийства, может, просто обыкновенные махинации, жульничество, мало ли, что еще.

— Вряд ли жуликам нравится иметь дело с милицией… И еще — вдруг мы напали на какое-то особое жульничество, вдруг эти драгоценности — национальное достояние, и нехорошие люди собираются нашу нацию лишить ее богатства… Или, напротив, хорошие люди специально скрывают его от нехороших, замаскировав под Бог знает что! В любом случае явиться в милицию открыто нельзя. И выложить им все как есть тоже нельзя. Ну сам подумай. Или мы имеем дело с преступниками, и тогда они нас пристукнут, или сами напридумывали невесть что, а в действительности нет никакого преступления, эти драгоценности честно заработаны четой Мацеяков, они нам хорошо заплатили и вправе за свои денежки морочить нам голову.

Муж со своей мужской логикой не мог уследить за моими мыслями:

— Ну и что ты прелагаешь? Незаметно пробраться в милицию и там заявить — послушайте, мы напали на одно подозрительное дельце, но только никому не говорите… Так, что ли? Ведь надо будет наверняка написать официальное заявление, милиция начнет расследование.

Я успокаивающе помахала у него перед носом чайной ложкой:

— Да не волнуйся, все не так. Ты уж совсем дурой меня считаешь. Не пойду я в незнакомое отделение милиции. Знаешь, к кому я обращусь? К одному знакомому полковнику, есть у меня такой. Не очень близкий знакомый, но все-таки меня знает. А главное, умный человек. В жизни он и не на такое насмотрелся, так что поймет.

— Вместе пойдем или ты одна?

— Пойду я одна. Созвонюсь, договорюсь и встречусь.

— Встретишься как Басенька или как ты?

— Сдурел? Конечно, как я! А ты должен мне помочь, ведь где-то по дороге мне надо будет переодеться и вообще из Басеньки перевоплотиться в себя. Понятно? Из дому выйдет Басенька, а на встречу приду я, собственной персоной. Надо что-то придумать. Предложение мужу понравилось. Знакомый полковник милиции его вполне устраивал, особенно после того, как я расписала в красках достоинства вышеупомянутого полковника. Мы принялись обсуждать техническую сторону намеченного мероприятия и просидели до глубокой ночи.

* * *

Знакомому полковнику я позвонила утром и договорилась о встрече на следующий день, ровно в двенадцать дня. Затем, в соответствии с намеченным ночью планом, я обеспечила себе средство передвижения. С этой целью я позвонила знакомому владельцу «трабанта». С ним можно было договориться, он давно меня знал и привык ничему не удивляться.

— Послушай, Ежи, — сказала я без предисловий, — ты сможешь завтра ровно без четверти двенадцать ждать меня на Хмельной у входа в кинотеатр «Атлантик»? Надо съездить на Мокотув. Только отвезешь, и все, как можно скорее.

— Завтра?

— Завтра. Без пятнадцати двенадцать. В полдень, значит.

— Я и моя машина к услугам пани. Наверняка есть на свете машины, которые доставили бы тебя на место скорее, например мащины пожарной команды, но я горжусь тем, что ты предпочла мой скромный «трабант». Без пятнадцати двенадцать на Хмельной мы будем ждать тебя у кинотеатра.

Вот и все. Больше пока от меня ничего не требовалось. Колесо загадочных событий вдруг перестало вертеться и приостановилось, как бы давая нам передышку.


Странное чувство нереальности происходящего овладело мной, когда я отправилась на ежевечернюю прогулку. Светлая грусть и меланхолическая отрешенность переполняли душу. Вроде бы — вот он, живой человек, с ним так легко говорить, мы понимаем друг друга с полуслова. А с другой стороны — слишком уж фантастична эта моя воплощенная мечта, того и гляди рассеется, как сон. Совершенно невозможно представить, к чему может привести наше знакомство. Мое воображение, обычно излишне активное, в данном случае наотрез отказалось работать. Здравый смысл тоже. Должно быть, все его запасы я израсходовала на историю с шаманским сокровищем. Ладно, пусть хоть недолго побуду в состоянии мечтательной неопределенности и ограничусь лишь одной конкретной задачей — ни в коем случае не скомпрометировать себя перед блондином проявлением какой-нибудь столь ненавистной ему инициативы.

Блондин появился неожиданно, раньше обычного времени. Увидела я его издали, когда он еще только подходил к скверу. Наши пути сошлись на пересечении двух аллеек. Я честно решительно ничего для этого не предпринимала, никакой инициативы, только заставила себя не сбежать в синюю даль. Встреча произошла сама собой.

Он остановился и поклонился мне, и как-то так получилось, что поздоровались мы друг с другом совершенно естественно и заговорили непринужденно.

— Не ожидала встретить вас так рано, — заметила я. — Обычно вы появляетесь позже.

Ну вот, опять ляпнула, чего не следовало! Нет чтобы о погоде поговорить… Джентльмен вроде бы и не заметил моей промашки, с готовностью подхватив тему:

— Я лишь сейчас управился с работой. Сегодня у меня был нелегкий день. Слишком много сил и времени требуется, чтобы как-то смягчить последствия того, что лично вы так любите, — чрезмерного расходования энергии.

Вот еще, кажется, мне собираются прочитать мораль!

— А что, кто-то столкнул с рельсов паровоз? — ядовито поинтересовалась я.

— Не совсем так, просто разгромили машину на стоянке. Молодой парень, по пьяной лавочке. Теперь посадят дурака. Жалко мне его, потому что напился он с горя, из-за девушки.

— Вы серьезно? В наше время, у нашей молодежи столь возвышенные чувства?

— Такое случается чаще, чем вы думаете. А парня жаль, из него мог получиться хороший человек. Неизвестно еще, каким выйдет из тюрьмы. Если бы не эта девица…

— А вы, случайно, не женоненавистник?

— Полагаю, нет. Хотя иногда очень склоняюсь к этому. Женщины бывают просто ужасными…

— Мужчины тоже. — Я остановилась. — Очень не люблю разговоров на ходу, может, присядем? А встать можем в любой момент, не обязательно долго сидеть. Ну вот, а собиралась не проявлять инициативы! Спохватившись, я поспешила добавить:

— А может быть, вы торопитесь?

— Напротив, с большим удовольствием отдохну в этом сквере.

Джентльмен выбрал лавочку поудобнее, стряхнул с нее сор и усадил меня так бережно, словно имел дело с паралитичкой. Хорошо, что я знала манеры этих воспитанных особей рода человеческого, иначе Бог знает, что подумала бы…

— Вернемся к нашей беседе. Почему вас так интересует парень, на которого нехорошая девица оказывает столь пагубное влияние? Вы из милиции? Из комиссии по делам несовершеннолетних?

— Ни то, ни другое, вернее, немного и то, и другое. Просто я случайно знаю парня. Знаю и то, что девицу ему специально подсунули, чтобы завлечь, выражаясь высоким стилем, на путь неправедный. Уголовный элемент, случается, использует весьма изощренные методы.

— А вы откуда знаете? Вы как-то связаны с этим?

— В некоторой степени. Меня это интересует. Точнее, интересует все, что связано с организованной преступностью, в настоящее время именно она представляет главную опасность для общества. Делаю, что в моих силах. Мафия…

— Как вы сказали? — вырвалось у меня. — Организованная преступность? Мафия? Да ведь это как раз то, что мне нужно!

— Вам-то для чего мафия?! Ну вот, слово не воробей… Оставаться Басенькой стало просто нестерпимо. И какого черта встретился мне этот Паляновский? Хотя, не будь его, не ходила бы я на прогулки по скверику…

— Для чего, для чего! — проворчала я. — Характер у меня такой! Без сенсаций помрет, вот и приходится его подкармливать, иначе все соки из меня высосет. Как солитер.

— Фи, какое сравнение! К тому же солитер питается не сенсациями. А у вас, как мне кажется, в настоящее время нет недостатка в сенсациях и загадках.

— Это почему же вам так кажется?

— Потому что вы сами все время даете мне понять…

— Это вы, сэр, даете мне понять, что занимаетесь… и наверняка раньше занимались вещами, которые меня всегда безумно интересовали. Не могу ли я как-нибудь впутаться в них?

— Нет, — спокойно ответил блондин, даже не потрудившись опровергнуть мои инсинуации. — Не можете. Для этого нужно пройти соответствующую подготовку и к тому же обладать такими чертами характера, которых вы начисто лишены. Например, терпение, выдержка…

Теперь я и вовсе ничего не понимаю. Если он из тех, о ком не принято говорить, сейчас он просто был бы обязан решительно от всего отпереться, и тогда у меня бы не осталось сомнений, что он из тех самых… А он и не пробовал отпираться, честно признался, и запутал меня окончательно.

Ладно, побеседуем, может, в ходе разговора что и прояснится. От черт характера вообще мы перешли к различиям в чертах характера мужчины и женщины, а отсюда совершенно естественным был поворот к вопросу о браке. О браке как таковом у меня было свое твердое и весьма нелестное мнение. В его же рассуждениях меня удивил один момент, который я решила во что бы то ни стало прояснить, невзирая на последствия.

— Из того, что вы сказали… Может, вопрос мой покажется вам бестактным… Вы женаты?

— Нет, но был. А вы? Я имею в виду — вы замужем?

О Господи, что ответить? Пора, наконец, решить, Басенька я или не Басенька.

— Нет, — обреченно ответила я, будучи не в силах признать мужем некоего Романа Мацеяка. — Но была. Муж не выдержал со мной. Что же касается вашей жены, очень странно, что ее нет. Она обязательно должна быть, и я даже знаю, как она выглядит.

Я не ошиблась, предположив, что его жена вытеснит моего мужа. Он не скрывал любопытства, ну а я не стала испытывать его терпение и красочно описала ему его половину.

— Не уверен, что такая женщина мне бы понравилась. Внешность еще туда-сюда, но вот характер…

— Поэтому я и сочла ваш брак не совсем удачным, — не унималась я… — А кроме жены у вас еще должен быть кабинет с большим довоенным письменным столом. Собственный кабинет в трехкомнатной квартире…

— Квартира у меня однокомнатная, — рассмеялся блондин. — А письменного стола и вовсе нет, пишу на обычном. Почему такое пришло вам в голову?

— Потому что именно такое соответствует вашему внешнему облику. Гуляя по скверу, от нечего делать я напридумывала вам антураж. Ведь вы — квинтэссенция цивилизации.

— Что же это значит?

— А то, что такой продукт цивилизации не годится для леса, там ему грязно, там ему мокро, там его всякая букашка кусает. И вконец уставший, он бессильно присаживается на муравейник…

Долгий приступ раскатистого смеха озадачил, в мои намерения не входило так его развеселить. Немного успокоившись, блондин стал оживленно рассказывать:

— Сами того не желая, вы сделали мне грандиозный комплимент. Невозможно представить, сколько сил стоило мне приобщение к благам цивилизации, сколько времени потребовалось на превращение лесного дикаря в городского жителя. Ведь мои детство и юность прошли в лесу, моей естественной средой был лес, и до сих пор в лесу я чувствую себя гораздо лучше, чем в городе. А что, и в самом деле этого по мне не видно?

— Зеркала, что ли, у вас нет?

— Нет, — смеясь, подтвердил он. — Есть только маленькое, для бритья, способное отразить лишь не слишком цивилизованную щетину. А вы любите лес?

— Еще как! И очень хорошо себя там чувствую…

Заявляю с чистой совестью, что силой его на скамейке я не держала, в любой момент он мог встать и уйти. Странно, но он почему-то не встал и не ушел…

Часы пробили полночь, когда я вошла в гостиную дома Мацеяков, и на меня набросился неописуемо взъерошенный муж. От долгого ожидания он весь извелся.

— Ты меня в гроб вгонишь! С чего вдруг именно теперь начала шляться по ночам? Всегда раньше возвращалась, а теперь, когда надо…

Нераскрытая афера Мацеяков резким диссонансом ворвалась в блаженный покой моей души. Неужели я и в самом деле люблю таинственные и непонятные приключения? Вот сейчас они меня ну ни капельки не интересуют.

— А кто тебя заставлял ждать? — в свою очередь набросилась я на мужа. — Это что, представление под названием «Ревнивый муж» или опять какое открытие?

— Именно! Открытие! Я отковырнул кусок керамического подсвечника, а под ним какое-то изделие из золота.

— Должно быть, опять истинное произведение искусства. — безмятежно заметила я. — Только все это как-то не укладывается в голове. Обычно ведь мошенники как поступают? Подделывают стекляшки и выдают их за брильянты из царской короны. А тут, наоборот, драгоценные произведения искусства выдают за халтурные поделки. Для чего такое понадобилось?

— Вот и я не могу понять. А понять надо, чтобы завтра ты могла как-то объяснить это полковнику, ведь слишком уж по-идиотски все это выглядит.

— А будет выглядеть еще хуже, если они заставят нас вернуть шаману его сокровища в первоначальном состоянии, — зловеще произнесла я, с беспокойством изучая ущерб, нанесенный вышеупомянутым сокровищам. — Остается надеяться, что это все-таки уголовщина.

Я отправилась в кухню выпить перед сном чашку чаю. Муж потопал за мной, упорно настаивая на необходимости немедленно выработать какую-то общую концепцию. И вырабатывал, пока я пила чай. Его версия свелась к следующему: зная о готовящейся краже со взломом, владельцы сокровищ прибегли к сталь изощренной маскировке. По их замыслу, грабителей к тому же должна была отпугнуть и неимоверная тяжесть подделки. Я позволила втянуть себя в дискуссию и не согласилась с версией мужа; очень не хотелось признать, что мы привели в негодность достояние честных людей и теперь мне придется собственноручно реконструировать рыцаря. Вот почему я отстаивала версию преступного сокрытия от властей сокровищ, добытых нечестным путем.


На следующий день в полдвенадцатого мы приступили к осуществлению эпохальной хитроумной операции. Подъехав к торговому центру, я поставила «вольво» на стоянку, и мы с мужем не торопясь вошли в универмаг «Сава». На мне была яркая шляпа и пальто в крупную разноцветную клетку, муж нес битком набитый портфель. Обойдя киоски на первом этаже и приценившись к некоторым товарам, мы вышли на лестничную клетку с другой стороны универмага. Нам повезло — на лестнице не было ни души. Ну теперь быстренько! Я сорвала с головы шляпу вместе с париком, моментально сбросила пальто и осталась в юбке с блузкой. Муж выдернул из портфеля жакет от юбки, я его набросила, сунула ему в руки сумку клетчатую, от пальто, выхватила у него из рук сумку бежевую к костюму, провела расческой по волосам, заранее подготовленной влажной ваткой стерла брови, губы и родинку. Все это заняло не более полутора минут. Оставив мужа заталкивать в портфель клетчатый плащ и деформированную шляпу, я нацепила темные очки и через второй этаж прошла к выходу на улицу Хмельную.

Верный друг ждал меня в своем «трабанте».

— Делай, что хочешь, — сказала я, плюхнувшись на сиденье рядом с ним, — но ни в коем случае не дай себя догнать, если увидишь, что за нами гонятся. Никто не должен знать, что я еду на Мокотув.

— Странно, — спокойно ответил Ежи, с трудом выбираясь со стоянки. — Ты ведь живешь на Мокотуве, не правда ли? А кроме того, если погонится милиция, я убегать не буду.

— Милиция мне не мешает, убегать будем от частников.

— Вижу, ты опять делаешь свою жизнь интересной и разнообразной. Что на сей раз?

— Пока сама не знаю, но недели через две расскажу тебе, обещаю. К тому времени должно проясниться. Да поезжай же, чего тормозишь?

Ежи отказался от намерения следовать правилам уличного движения и проехал перекресток на желтый свет. Благодаря этому мы оказались последними. За нашей машиной никто не гнался.

К полковнику меня допустили сразу же, хотя я и пришла за пять минут до назначенного времени. Мы давно не виделись и с любопытством взглянули друг на друга. Он наверняка гадал, какой кретинизм подготовила я ему на сей раз, я же прикидывала, на сколько ему хватит терпения. Ничего, мне всегда удавалось найти общий язык с приятными людьми… А этот полковник когда-то понравился мне с первого взгляда. С одной стороны, ничего удивительного, ведь он мужчина интересный. С другой — странно, ведь он носит бороду. Я же бород не выношу, хотя должна признаться, что борода очень ему идет и, кто знает, может, без нее он выглядел бы хуже… В прошлом жизнь не раз заставляла меня общаться с этим симпатичным полковником милиции. Хочется надеяться, что симпатия взаимна…

— У меня неприятности, — без обиняков начала я. — Я совершила преступление и теперь не знаю, что делать. А поскольку явилась добровольно, пожалуйста, не арестовывайте меня сразу же.

— Сначала я послушаю. Возможно, удастся сохранить вам свободу, если это не убийство.

— Разрешите, я начну с конца. Кажется, я влипла в аферу, связанную с подделкой произведений искусства. Может, вам о ней что-нибудь известно?

Полковник как-то странно посмотрел на меня, но ответил вежливо:

— Не знаю, известно ли вам, что произведения искусства мы подделываем крайне редко…

— …Но наверняка чаще меня сталкиваетесь со злоупотреблениями в этой области. Так вот, мне попался сверток… Вернее, его нам принесли… нет, так дело не пойдет.

Полковник смотрел на меня с выражением мученика. Терпеливого мученика. Похоже, придется все-таки начать сначала.

— Ладно, попробую с самого начала. Недавно один человек уговорил меня сыграть роль другой женщины. Она уедет, а я поселюсь в ее доме сроком на три недели и буду ссориться с ее мужем. Будто я — это она. Я на нее немного похожа, особенно когда надену парик и ее одежду. Ну я и поселилась.

— Зачем? — прервал мой рассказ полковник.

— Как зачем? Чтобы сыграть роль этой женщины.

— А зачем ее играть?

— Тот человек мне все объяснил. Это такая любовная история… Роман века. Они любят друг друга, а муж мешает. И надо, чтобы она смогла уехать с ним втайне от мужа. Погодите, не перебивайте, вот тут-то и начинается главное. Знаете, в чем собака зарыта?

— И вы поселились в ее доме? — все-таки перебил он.

— Поселилась, немного пожила, и тогда стало ясно, что ее муж — вовсе не ее муж, а подставная фигура.

— А если понятнее?

— Я и так стараюсь попонятнее. Переодели меня, значит, и загримировали под ту женщину, поселилась я в ее доме, где жил и ее муж, а вскоре оказалось, что он вовсе не ее муж, а такое же подставное лицо, как и я. Совершенно постороннего человека, как и меня, уговорили пожить в этом доме и ссориться с женой. Он не сомневался, что я настоящая жена…

— А вы, случайно, не в творческом настроении? Может, работаете над новой повестью, очень интересной и очень запутанной. При чем здесь произведения искусства?

Я разозлилась:

— Все время прерываете, а потом говорите, что непонятно. Никак не даете дойти до произведений искусства. Жаль, надо было прихватить с собой, чтобы сами полюбовались. Не хотелось подвергать опасности вашу психику. И вот, вместо благодарности, вы еще издеваетесь надо мной.

— Это еще вопрос, кто над кем издевается.

С присущей мне самокритичностью я подумала, что и вправду мой рассказ несколько путаный, и уже спокойнее произнесла:

— Лично я ни над кем не издеваюсь, и не для того я вам звонила. Извольте проявить терпение и дослушать до конца. Так вот, вскоре выяснилось, что в чужом доме по просьбе хозяев поселились два человека, которые должны друг перед другом играть роли хозяев. Когда мы поняли это, вместе попытались понять цель такого маскарада, но так и не поняли. Все бы ничего и я ни за что не пришла бы к вам, если бы не подозрительная передача. Какой-то мужик притащил сверток, пытался мне его всучить и молол какую-то чушь…

— Какую именно? — вопрос был задан железным голосом, и я вдруг поняла, что полковник только прикидывается непонимающим, что он слушает меня с величайшим вниманием и из моего хаотичного рассказа безошибочно выделяет главное. Ишь какой, а еще говорит, над ним издеваются!

На конкретный вопрос я постаралась ответить тоже конкретно:

— Полную чушь. Спросил, есть ли куры, за неимением их примирился с крокодилами и заявил, что принес для них морковку…

— Морковь для крокодилов вызывает у меня сомнения. Не могли бы вы дословно процитировать весь разговор?

— Могу, конечно. А насчет моркови я сама сомневаюсь. Так процитировать?

— Немного погодя. Пока расскажите, что было дальше.

— А дальше он всучил мне пакет и велел доставить его шаману.

— Кому? — воскликнул полковник.

— Я не выдумываю, это он сказал — передача для шамана, доставить немедленно…

Жестом приказав мне замолчать, полковник с минуту пристально смотрел на меня, затем выглянул в предбанник к секретарше и велел ей немедленно вызвать капитана Рыняка. Мне это не понравилось…

— Подождем нашего сотрудника, его наверняка заинтересует ваш рассказ, — сказал мне полковник, вернувшись на место. — А пока, между нами, — все, что вы рассказали, чистая правда или вы ее малость приукрасили? От себя ничего не добавили?

— Вы меня явно переоцениваете, пан полковник. Да и можно ли вообще подобную правду приукрасить?

Капитана Рыняка я еще с давних пор немного знала. Он, по всей вероятности, тоже меня помнил, причем неплохо, ибо при виде меня попятился и вроде бы хотел вообще сбежать. А я подумала с грустью, что моя любовь к милиции, похоже, не пользуется взаимностью.

— Пани Хмелевская только что рассказала мне очень любопытные вещи, — сказал коллеге полковник, как мне показалось, с ехидством. — Полагаю, вам тоже будет интересно их услышать. В частности, о передаче для шамана. Ее передали ей.

Капитан посмотрел на меня, как на внезапно появившееся привидение.

— Пани?!

— Пани, пани! — нетерпеливо подтвердил полковник. — А потому, что она уже много дней играет роль совсем другой женщины. Ее уговорили сыграть роль… как зовут ту женщину?

— Барбара Мацеяк.

В капитана словно молния ударила. Он сделал попытку сорваться со стула, но застыл на полпути, в ужасе уставившись на меня. Мне стало жарко, и я про себя помянула недобрым словом Стефана Паляновского. Полковник демонстрировал каменное спокойствие.

— А мужа как зовут?

— Роман. Тоже Мацеяк.

— Если я вас правильно понял, уже на протяжении нескольких дней в доме супругов Мацеяков под видом этих супругов живут другие люди? — спросил меня полковник, но при этом глядел почему-то на капитана.

Тот бессильно откинулся на спинку стула, а потом вдруг сорвался с него и выскочил из кабинета. Мне уже было жарко не просто, а прямо-таки тропически. Я сделала робкую попытку узнать, что тут происходит, но полковник задушил ее в самом зародыше. Через несколько томительных минут капитан вернулся с какой-то бумажкой в руке.

— Вышла из дому, одежда: пальто в крупную оранжевую, черную и красную клетку и большая фиолетовая шляпа, — зачитал капитан по бумажке. — Черная сумка, черные туфли. Вошла в «Саву»… Капитан прервал чтение, и оба они с полковником, как по команде, уставились на мой бежевый костюм и бежевую сумку, а потом синхронно перевели глаза на мои ноги.

— Все правильно, — робко призналась я. — Туфли те самые, некогда было менять, к костюму не подходят, но я надеялась, что на них не обратят внимания. Остальное же, согласно списку, в портфеле подставного мужа, который ждет в универмаге на лестнице.

С трудом оторвавшись от туфель, офицеры милиции взглянули друг на друга, и капитан рухнул в кресло, как человек, которого не держат ноги. В кабинете воцарилось тягостное молчание.

Не сразу осмелилась я прервать его.

— Так мне продолжать или как? Похоже, я в чем-то вам подгадила?

— Да, есть немного, — отозвался полковник. — Неужели вы не можете обойтись без того, чтобы не угодить в какую-нибудь историю? Ладно, давайте сначала и со всеми подробностями. И разговор с мужиком дословно.

И опять принялась я излагать всю историю, стараясь придерживаться хронологии и всячески подчеркивая неземную любовь Стефана Паляновского к Басеньке, единственное смягчающее для меня обстоятельство. Капитан взял себя в руки и ловил каждое мое слово. По его лицу разливалось мрачное отчаяние. И вот я опять добралась до передачи шаману. С удовольствием процитировала достопамятный разговор с неотесанным хамом и только-только собиралась приступить к описанию сокровищ, как меня прервал капитан.

— И вы только сейчас обратились к нам? — с отвращением глядя на меня, ужаснулся он.

— А раньше у меня не было никаких оснований, — парировала я. — Супружеская измена ведь не карается по закону?

— Как вы к нам добрались? — пресек нашу перепалку полковник. — Только по порядку и тоже с подробностями.

Я с удовольствием во всех подробностях описала проведенную совместно с мужем операцию, с привлечением знакомого «трабанта». Кажется, у капитана немного отлегло от сердца. Посмотрев на полковника, он пробормотал:

— Может, еще не все потеряно?

На что полковник загадочно ответил:

— Более того, даже может пригодиться. Нет худа без добра. И обратился ко мне:

— А что касается вашего подставного мужа…

Возмущенная тем, что меня каждый раз прерывают на шамане, я не дала ему докончить:

— Да погодите вы, дайте же рассказать, в конце концов, из-за чего я к вам пришла! Вас не интересует, что было в пакете?

— Как, неужели вы его вскрыли?!

— Конечно! — И увидев их разъяренные лица, поспешила добавить: — Вместе с мужем.

— И что там было?

— Наконец-то вы позволили мне добраться до главного — подделки произведений искусства. Хотя не уверена, что к данному случаю этот термин подходит. Тут все наоборот — как раз настоящие ценности пытались замаскировать, выдать их за халтурные бездарные поделки…

— Что было обнаружено в свертке, предназначенном для передачи так называемому шаману? — полковник изо всех сил старался сохранять спокойствие.

— Так я же говорю — произведения искусства большой ценности. Нет, не так. Сначала мы с мужем обнаружили две жуткие картины, намалеванные на толстых деревянных досках. Такая мазня, смотреть противно. Но это оказался камуфляж, пан полковник! Под ними скрыты две иконы, кажется старинные, в золотых ризах, усыпанных драгоценными камнями. Вот я и подумала — опять расхищают народное достояние, сволочи! Простите, но я к этому спокойно относиться не могу. Ага, кроме того, шаману предназначались еще четыре изделия из залота, замаскированные под уродливые подсвечники. Что за изделия — не знаю, мы не стали дальше расковыривать. Ну и нам все это показалось подозрительным…

— А где сейчас все это?

— Лежит на кухонном столе, прикрытое бумагой.

Полковник опять сказал капитану что-то взглядом. Тот, похоже, совсем оправился и теперь глядел на меня уже без прежнего отвращения, задумчиво поглаживая подбородок и о чем-то размышляя. Потом перевел взгляд на начальство. Интересно, как они понимают друг друга без слов? С помощью телепатии? У меня не было никакого сомнения в том, что подозрительные делишки четы Мацеяков им были уже известны. Хуже того, теперь становилось ясным, что это не просто подозрительные делишки, а крупная афера, которой милиция заинтересовалась независимо от меня.

Тем временем телепатические переговоры, не предназначенные для посторонних лиц, как видно, завершились, и капитан закончил их вопросом:

— А пани?..

— Поможет, — ответил ему полковник. — У нее нет другого выхода.

У меня тоже немного отлегло от сердца. Я кивнула, соглашаясь. Капитан принял новую концепцию и, не сходя с места, принялся ее осуществлять.

— Завтра к вам придут слесари-водопроводчики, — бросил он мне тоном приказа. — Три человека. Прошу впустить их в дом.

Я опять кивнула, но уже слушала вполуха, ведь надо же им рассказать еще о воре-домушнике. И рассказала. Представители власти почему-то отнеслись к нему с возмутительным пренебрежением и сразу перевели разговор на другое, устроив мне форменный перекрестный допрос. Благодаря этому я просто не имела возможности рассказать всего, в том числе затронуть два скользких момента — мой гонорар и встречи с блондином.

Но вот допрос закончился, милиция, видимо, узнала, что хотела. Капитан не только полностью отошел, но даже преисполнился бьющей через край энергией.

— А теперь не мешало бы прощупать и вашего подставного мужа. Где, вы сказали, он ждет?

— На лестничной клетке в «Саве», вход с улицы. Щупайте осторожнее, он человек нервный, — предупредила я капитана.

— Отправляйтесь! — разрешил полковник. — Потом доложите, а я еще немного побеседую с пани Хмелевской.

На прощание они еще раз обменялись только им понятными взглядами и жестами. Капитан вышел, а полковник принялся читать мне мораль.

— В голове не укладывается, как вы могли согласиться на этот дурацкий маскарад! Играть роль чужой жены — надо же пойти на такое! Умная женщина, а не поняли, что неспроста вас втягивают в авантюру.

Неприятно такое выслушивать, но полковник был во всем прав. Я целиком и полностью признала свою вину и добавила:

— Бог свидетель — я действительно поверила в их романтическую любовь. Меня тронули страдания влюбленных, захотелось им помочь. Видите ли, я сама верю в любовь, и она всегда найдет отзвук в моем сердце. Пан полковник, да не будьте же таким официальным и скажите, в чем все-таки дело?

— Разумеется, скажу, иначе вы способны еще Бог знает что отмочить. Думаю, нет необходимости напоминать о сохранении в тайне того, что услышите, впрочем, вы и сами поймете, как опасно проболтаться. Так вот, дело в том…

Я затаила дыхание.

— Дело в том, что уже полгода мы распутываем на редкость неприятное дело. Во время войны один из офицеров вермахта награбил здесь у нас большое богатство. В основном произведения искусства большой стоимости — наши, советские, болгарские, даже греческие и итальянские. Мы не знаем, где он все это прятал, но кто-то нашел и теперь переправляет за границу. Наряду с ними переправляются и другие ценные предметы, составляющие наше национальное достояние. Не так уж много осталось их в нашей стране, и вот находятся подонки, которые ради денег сплавляют за границу и это немногое. Вы знаете, как я к этому отношусь… А когда подумаю, что и вы помогали им… Если бы я вас не знал…

— Но вы знаете, и лучше не говорите о том, что бы было, если бы вы меня не знали. И для меня такого рода разбазаривание остатков наших национальных ценностей — худший вид преступления. И вообще, дайте прийти в себя, меня удар хватит! Я сдержала рвущееся из души возмущение, но, видимо, оно достаточно ясно отразилось на лице, ибо полковник предостерегающе поднял руку:

— Только спокойно. Если вы посмеете опять проявить инициативу…

— Спокойно?! Да я себя не помню от ярости. Роман века выдумали, псякрев! И меня втянули в такое дело! Вывозили бы себе доллары, водку, колбасу, так нет, взялись за произведения искусства!

Тут мне на память пришла меблировка дома контрабандистов, и во мне взыграла мстительная радость.

— Пан полковник, у них в доме полно всяких ценных предметов — и мебель в стиле рококо, и картины Ватто, и серебряные подсвечники, и алебастровая ваза, кажется, XVIII века! Наверняка все это из того, что фашист награбил. Делайте, что хотите, но вы обязаны это немедленно прекратить!

— Да ведь это же не я вывожу за границу…

— Все равно! — продолжала я бушевать. — Если вы не положите конец безобразию, я сама…

— Ага, теперь вы на меня накинулись, а кто из нас поддельная жена? Кто помогает преступникам?

Он, конечно, прав, но я никак не могла успокоиться. Сколько раз, будучи за границей и наслаждаясь сокровищами Дании, Франции, Италии, я с тоской думала о нашей бедности. После всех исторических катаклизмов, прокатившихся по несчастной Польше, в ней так мало осталось былых ценностей. Сколько раз меня так и подмывало попытаться оттуда что-нибудь прихватить, и вот — на тебе! Оказалось, я лично способствую самому мерзкому из всех видов контрабанды!

Не скоро угомонилась Эриния, пылающая жаждой мести. Не знаю, что больше меня возмутило: преступная деятельвость шайки Паляновского или тот факт, что он так просто обвел меня вокруг пальца. Полковник подлил масла в огонь, безжалостно представив мне мою собственную глупость и все юридические последствия моего непродуманного шага. Если бы он не знал меня лично…

— Хватит, вы меня уже достаточно сагитировали. Что я должна делать?

— Только одно — продолжать играть роль Басеньки Мацеяковой. И никакой самодеятельности!

— Только и всего? Оставаться Басенькой и ничего не предпринимать?

— Вот от этого я вас как раз и предостерегаю. Н-и-ч-е-г-о! Продолжайте играть роль Басеньки, причем постарайтесь сделать это как можно лучше, чтобы никто ни о чем не догадался. Предупреждаю вас, сударыня, вы втянуты в очень опасное дело, каждый неверный шаг может стоить вам жизни, а для нас равносилен провалу всей операции. Речь идет о фантастических суммах, и преступники ради них готовы на все. Мы очень рискуем, посвятив вас в наши планы, но у нас не было другого выхода. Еще раз напоминаю: никто — слышите? — никто! — не должен знать о нашем уговоре. Никому — слышите? — никому! — вы не смеете больше и словом намекнуть об афере Мацеяков. Связь будете поддерживать только с капитаном Рыняком, он даст номер своего телефона и научит, как ему надо звонить. А теперь возвращайтесь домой…

— Не могу, я же не загримирована, пришла к вам в натуральном виде, надо принять облик Басеньки. Ее пальто и шляпа у мужа в универмаге.

— Ничего, дома примете соответствующий облик. Я вижу, вы все еще не успокоились и не в состоянии рассуждать логически…

— А!.. — до меня, наконец, дошло. За четой Мацеяков следили не нанятые супругами шпионы из хулиганствующих элементов, а наша родная милиция. Вот для кого предназначалось наше сходство напоказ… Узнав о том, что милиция заинтересовалась их бизнесом и установила за ними наблюдение, муж с женой нашли выход — выставить на обозрение милиции две невинные жертвы, тем самым получив возможность на свободе заняться своими делишками. Надо отдать им должное — мысль оригинальная и, как показал опыт, полностью себя оправдала.

В дом Мацеяков я вернулась все-таки кружным путем, поскольку нужно было забрать «вольво», оставленное на стоянке у «Савы».


Муж возвратился только под вечер, переполненный впечатлениями и чуть живой от треволнений. Я потребовала подробного отчета.

— Я им все сказал! — драматически заявил он и начал отчет: — Ко мне явился какой-то тип, назвался капитаном, сказал, что от тебя, не понимаю, что ли полковника понизили в должности? Ведь должен быть полковник!

— Полковнику только и дела, что бегать по универмагу и искать тебя! Он приставил к нам капитана, так что примирись с этим.

— А, тогда порядок… Жду, значит, я на лестнице, а тут бежит какая-то продавщица и, представляешь, слетела со ступенек! Подвернула ногу, пришлось мне отвести ее в дежурку, а там уже ждал капитан. Понятия не имею, откуда он узнал, что продавщица слетит с лестницы и что я помогу ей дойти до дежурки, бедняжка так хромала…

— Хватит о девушке, давай о капитане.

— Капитан тоже ничего, мне понравился, хоть я и не все понял. Знаешь, он велел мне оставаться Мацеяком. А тебе?

— Мне тоже. Рассказывай же!

— Сначала я сдрейфил, боялся, он мне не поверит, но вроде поверил. Да, слушай! Они что-то знают! Точно, о Мацеяках не только от меня узнали! Ты как хочешь, но я буду держаться милиции, это ты правильно придумала. И если надо, останусь Мацеяком хоть целый год! Капитан сказал — мне ничего не будет, если поможем, нас не посадят. Ты как считаешь? По логике вещей, если не поможем, выходит, мы в сговоре с Мацеяками. Завтра к нам придут водопроводчики, а о шамане так ничего и не сказал. Ну и каша заварилась, помереть мне на этом месте, а что у тебя?

Некоторая хаотичность изложения мне не мешала, отчет был полным и исчерпывающим и совпадал с полученными мною инструкциями.

— У меня то же самое. Я по-прежнему Басенька, чтоб ей пусто было! Полковник не считает меня замешанной в преступлении, зато считает полнейшей идиоткой. Никак не может понять, как здравомыслящего человека можно поймать на крючок таких романтических бредней.

Муж всецело разделял мои чувства.

— Послушал бы он, как эта сирота казанская тут канючила, — с горечью заметил он. — Я сам никак не мог взять в толк, чтобы в наше время мужик до такой степени потерял голову из-за бабы. Форменным образом спятил, совсем потерял голову, себя не помнил. А как дошел до объегоривания жены, тут уж подвел научную базу, все расписал — и обоснование, и технические детали. Совсем мне голову задурил, и скулил по-собачьи, и на колени становился, и тысячами размахивал. А у меня как раз… Да, об этом я уже говорил. В общем, так заморочил, что я перестал соображать. К тому же уж больно я жалостливый, ну и согласился. И только потом, когда охолонул малость, стал подозревать — что-то тут не то. Слушай, а тебе сказали, в чем дело? Мне так толком и не объяснили, сказали только, что тебя и меня втянули в преступное деяние, а в какое именно — не уточнили. А тебе сказали?

— Да, сказали. Нелегальный вывоз за границу произведений искусства с целью обогащения. Контрабанда.

Муж, как видно, не совсем понял, потому что задал глупый вопрос:

— Контрабанда к нам или от нас?

— Ну и дурак же ты! Конечно, вывоз от нас. Если бы к нам завозили какие-то ценности, лично я бы только радовалась. Знаешь, сколько раз, когда я видела в заграничных музеях и картинных галереях вывезенные из нашей несчастной Польши всевозможные драгоценности и произведения искусства, меня так и подмывало выкрасть их и привезти обратно. Независимо от того, каким путем они попали за границу.

— И что? — заинтересовался муж. — Ты пробовала?

— Условий не было! — со вздохом пояснила я. — А будь хоть малейшая возможность, уж я бы не оплошала. И совесть меня бы не мучила, что я что-то там украла. А эти, наши Мацеяки…

До мужа, наконец, дошла вся мерзость того, чем занимались Мацеяки, и он полностью разделил мое возмущение. Мы дружно осудили и моральный облик обоих Мацеяков, и социальную опасность их деятельности, в которую они обманом вовлекли и нас. При этом муж пустился в философствование, высказывая созвучные моей душе мысли:

— Я там из себя святого не строю и понимаю так. Одно дело — украсть подушку у прохиндея, который им счет потерял, особенно когда у тебя ни одной. А вот спереть последнюю у какого-то бедолаги для того только, чтобы себе подложить под задницу, а он пусть на голых досках мучается, — это уже самое последнее дело, не свинство даже, а… не знаю, как такое и назвать. Ни за какие миллионы я в этом участвовать не буду!

Объединенные святой ненавистью к мошенникам, мы в согласии сели ужинать, и я в знак солидарности зажарила мужу отличную отбивную. За ужином разговор естественным образом перешел на сокровища шамана, которые занимали большую часть кухонного стола. Сопоставив свои прежние открытия с полученной в милиции информацией, мы многое теперь поняли и предположили, что настоящие сокровища преступники хотели провезти через границу под видом произведений народного искусства. Очень натянутое объяснение. Такие произведения народного искусства просто не могли не привлечь самого пристального внимания таможенников. Нет, замысел контрабандистов оставался нам непонятным.

— До чего мне осточертел этот дедуктивный метод! — пожаловалась я мужу. — Последнее время только и занимаюсь тем, что дедуцирую. Вот и опять приходится… На прощание полковник сказал мне только, что они занимаются на редкость неприятным делом, связанным с контрабандой предметов искусства. А поскольку я уже многое знаю, то нет необходимости рассказывать мне подробности, об остальном, мол, я и сама прекрасно догадаюсь. Фигу я догадаюсь! Мне нравится знать наверняка, а не самой придумывать Конечно, придумать мне — раз плюнуть, но что толку, если я потом опять начинаю сомневаться.

— А в чем ты сейчас опять сомневаешься?

— Да во всем! Я вовсе не уверена — знали ли они о том, что милиция за ними установила наблюдение, или просто боялись этого и решили подстраховаться на всякий случай. Сплошные сомнения вот из-за этого пакета, который надо было передать шаману. Мужик велел доставить срочно, даже повторил это, а они нас ни о чем не предупредили. И никто им не интересуется, значит, не срочно? Ведь они могли же сказать, что принесут такой-то сверток, пусть себе полежит. Тогда нам с тобой и в голову бы не пришло распатронить его. Мы бы не встревожились, не стали бы интересоваться чужой передачей, не обратились бы в милицию…

— А этот твой, как его, Паляновский…

— Вот, опять я не уверена, но мне кажется, в милиции о его причастности к делу вообще не знали, да и причастен ли он? Может, кристальной души человек, просто угораздило его влюбиться в Басеньку, а что она занимается нелегальным бизнесом, он мог и не знать. И выходит, я его выдала. Видишь, сплошные сомнения.

— А о планах своих тебе в милиции ничего не сказали? Ведь нас попросили помочь, надо же знать, в чем именно.

— Ну ты даешь, так и станет милиция трубить о своих тайных операциях!

— И не догадываешься?

— Догадываюсь, но учти, это только мои догадки. Наверное, с нашей помощью милиция надеется раскрыть всю шайку, нащупать их связи, а потом всех сразу накрыть. В милиции принято так делать. И кажется мне, именно шаманский пакет может выявить важный контакт. То есть я хочу сказать — мне кажется, что им так кажется. А впрочем, может, и неправильно кажется…

— Мне кажется, — подхватил оживленно муж, — что тебе правильно кажется. Тьфу, и ко мне это «кажется» прилипло. Я думаю, что ты права, и только удивляюсь, как ты можешь расстраиваться из-за таких пустяков — правильно ты рассуждаешь или нет. Думать надо о другом. Только теперь я понял, в какое опасное дело мы вляпались. Да еще эта передача шаману! Вон, на столе лежат несметные сокровища — золото, драгоценные камни, антикварные вещи. Я, пожалуй, сегодня не пойду спать, надо посторожить. А вдруг кто свистнет? Тогда уж милиция точно на нас подумает!

— Не пропало до сих пор, и теперь ничего с шаманским сокровищем не сделается. А завтра придут водопроводчики и позаботятся о нем.

— Завтра! — фыркнул муж. — До завтра все что угодно может случиться!

— Типун тебе на язык! Если я не вернусь с прогулки, звони в милицию, чтобы сообщили полковнику, а уж он обнаружит мой хладный труп. Вот телефон. И на всякий случай давай проверим, хорошо ли заперты все окна.

Перед тем как отправиться на прогулку, я опять загримировалась и надела парик с челкой. С большой неохотой изменила я свой внешний облик. Из двух зол я предпочла бы не понравиться блондину как я, а не как Басенька. Прогулка прошла точно так же, как вчера. Он до глубокой ночи просидел со мной на лавочке, хотя никто его там силой не удерживал…

* * *

Вопреки мрачным пророчествам мужа до утра ничего не произошло. Не было необходимости искать мой хладный труп, ибо я вернулась с прогулки целая и невредимая, шаманские сокровища лежали в целости и сохранности в кухне под столом, никакого следа непрошеных гостей не обнаружилось. Тишина и спокойствие.

Три слесаря-водопроводчика пришли к нам около двенадцати часов дня. Я была растрогана до слез, узнав в одном из них капитана. Он собственной персоной самоотверженно волок чугунное калено канализационной трубы. Я воспользовалась случаем прояснить остававшиеся до сих пор для меня неясными некоторые аспекты дела. Во-первых, какое отношение имеет к нему полковник. По имеющимся у меня сведениям, он должен заниматься совсем другими делами.

Капитан не стал темнить:

— Нашим делом полковник интересуется, можно сказать, в частном порядке. У него свое особое отношение к расхищению национального достояния, и он пожелал, чтобы его держали в курсе всех перипетий нашей операции. Мне кажется, он охотно бы лично возглавил ее, такой у него зуб на всех этих подонков, да времени нет.

Во-вторых, меня интересовал вопрос с передачей для шамана, но капитан сказал, что и сам не в курсе и ровно ничего не понимает. Остается ожидать развития событий.

Водопроводчики рассыпались по дому, опылили порошком для снятия отпечатков пальцев все ценности, включая и комод, велев мне потом все тщательно поубирать, открыли неоткрывающийся ящик секретера, который оказался пустым, сделали еще тысячу дел и, наконец, угомонились. Перед уходом капитан пожелал выяснить у меня с мужем кое-какие недостающие мелочи.

— Как вы договорились с Мацеяками о возвращении? — задал он вопрос, повергший меня и мужа в полное смятение. Вытаращив глаза, мы уставились друг на друга, но ни один из нас и слова не произнес. Капитан терпеливо ждал, хотя времени у него было в обрез. Не дождавшись ответа, он задал наводящие вопросы:

— Они вам позвонят? Кого-нибудь пришлют? Вы договорились где-то встретиться? Когда? Где?

— Никак не договорились, — наконец пробормотал муж. — Я как-то упустил этот вопрос из виду. А ты? — с надеждой посмотрел он на меня.

— И я упустила, — сокрушенно призналась я. — Просто не было об этом разговора. У меня создалось впечатление, что они каким-то образом сами проявятся. Хотя, если честно, впечатление вот только сейчас создалось…

Не стану описывать, с каким выражением смотрел капитан на нас обоих и даже сделал такой жест, будто хотел покрутить пальцем у виска, да из вежливости удержался. А я с ужасом подумала, что вот из-за этого очередного упущения могу всю оставшуюся жизнь прожить в шкуре Басеньки.

— Знаете что, мои дорогие, — укоризненно вымолвил капитан, — если бы у меня еще оставались какие-то сомнения относительно вашего участия в афере Мацеяков, теперь их бы не осталось. Ладно, сколько еще?

— Чего сколько?

— Сколько времени еще вы будете играть роли Мацеяков? Сколько дней?

— Дней пять… Вроде бы пять? — муж вопросительно смотрел на меня. — А потом они проявятся, не сомневайтесь…

— А если не проявятся, тогда что?

— Не знаю, что вам и ответить, пан капитан, — сокрушенно произнес муж. — Должно, совсем он мне голову заморочил — три недели, три недели, а как закруглимся — и не решили. Затмение на меня нашло, не иначе…

Я в ужасе воскликнула:

— Они что, не вернутся? Пан капитан, у вас есть основания думать, что они уже сбежали? Тогда на кой черт вся эта петрушка с нашим переодеванием? Да нет же, вернутся!

Капитан с сомнением крутил головой.

— Думаю, что пока не успели сбежать и, возможно, вскоре объявятся. Дней пять подождем. Но в такой ситуации мы с вами сейчас ни о чем договориться не можем. Как тут согласуешь наши действия? Остается одно — будете информировать меня обо всем, что произойдет, даже о каждой мелочи. Понятно? Что бы ни случилось — сразу звоните, но так, чтобы вас не было видно в окно. Понятно? Наверное, по нашим лицам он увидел, что не совсем понятно, потому что еще раз повторил категорическую просьбу обязательно звонить, причем делать это из какого-нибудь укромного угла.

— Поставьте телефон пониже, — посоветовал он, и мы поняли, что лучше всего звонить в позиции лежа на полу.

Тем временем два других водопроводчика вплотную занялись сокровищами шамана и не скрывали своего недовольства тем, что большинство отпечатков пальцев на предметах искусства мы с мужем очень хорошо стерли. Поскольку раскуроченные сокровища невозможно было реконструировать на месте, решили забрать их с собой и завтра вернуть в реставрированном виде. Это означало, что водопроводно-канализационные работы в особняке Мацеяков немного затянутся. Нас с мужем научили, что говорить хозяевам по этому поводу, причем капитан особый упор сделал на то, чтобы наши показания были согласованы. На следующий день бригада водопроводчиков, теперь уже в составе лишь двух человек, принесла в сумке с инструментами шаманские сокровища. Они были так чудесно восстановлены, что мы с мужем потеряли при виде их дар речи. Ни следа нашей разрушительной деятельности! Муж в полном восторге рассыпался в похвалах способностям специалистов соответствующих служб милиции и даже о чем-то очень интересном поговорил на языке химиков с ее славными представителями. А затем под их бдительным оком мы с мужем должны были завернуть сокровища в пакет и обвязать его бечевкой в точности так, как было раньше. С мужа немного слетела эйфория, и он заговорил на нормальном языке:

— А золото в середке вы оставили на месте? — подозрительно спросил он. — И иконы? А то пропадет, а мы отвечай…

— Не беспокойтесь, вам отвечать не придется, — успокоил его один из работников коммунальной службы. — Теперь уже мы проследим за этим.

— Нет, но в середке… — попытался настаивать муж, однако ему не дали договорить, заявив, что в середке как раз то, что положено.

Когда они ушли, я стала разъяснять этому дураку:

— Ну как ты не понимаешь — наверняка они в середку положили поддельные драгоценности. Ведь то, что там было, стоит бешеных денег, кто же будет так рисковать. Слушай, какие мы с тобой умные, не разрезали бечевку, а осторожненько развязывали, вот и пригодилось…

Итак, передача шаману приобрела прежний вид и стала дожидаться своего часа в кухне под столом. Не знаю, почему это место казалось нам самым подходящим, но мы выбрали его. Пакет лежал себе спокойно, а мы с мужем не находили места от беспокойства. Как же раньше мы оба не подумали о возвращении к прежней жизни, не обсудили все подробности этой важнейшей процедуры! А теперь вот мучайся… А вдруг эти Мацеяки продержат нас тут еще три недели? Да что там недели — три года! А уж милиция не снимет нас с поста до конца операции — это как пить дать. Муж настолько пал духом, что совсем перестал соблюдать условия конвенции. Пришлось его призвать к порядку.

— Ты что сидишь, как сосватанный? — недовольно спросила я во время нашей очередной поездки к Земянскому. — Я, что ли, буду за тебя бояться? Нервно вздрогнув, он и в самом деле испугался, так что устроить представление ему было совсем нетрудно. И только потом спохватился и постучал себя пальцем по лбу.

— Ты, видно, совсем спятила! — недовольно сказал он. — Ведь строить из себя шутов мы должны были напоказ, для милиции. А раз милиция все знает, на кой черт устраивать такие представления? Из любви к искусству?

— А ты уверен, что за нами не наблюдает, например, шаман? Или тот же Земянский. Спросит Мацеяка, с каких это пор тот излечился от автофобии. Так что лучше не рисковать, да и вообще делай, как договорились, а то запутаешься, для кого стараемся. Тяжело вздохнув, муж продемонстрировал такой приступ паники, что любо-дорого смотреть. Впрочем, ему весьма помогло в этом то обстоятельство, что, занятая разговором, я чуть было не угодила под самосвал. Правда, виноват был самосвал, но ведь в таких случаях это уже неважно…

Я же честно исполняла все обязательства. На прогулку, например, ходила изо дня в день, правда, теперь уже не только по долгу службы. Отношения с блондином все более беспокоили меня. Уж больно он умный, даже какой-то всезнающий, и к тому же вел себя странно. С самого начала давал мне понять, что он человек чрезвычайно занятой, а в то же время проводил со мной на скверике целые часы, не жалея времени, без всякой видимой причины. Ох, неспроста это!

Погода испортилась, похолодало, дул пронизывающий ветер. Я честно гуляла и в такую паршивую погоду. Сидя на лавочке в сквере вся съежившись, я так глубоко погрузилась в свои невеселые мысли, что забыла, где нахожусь. Мысли перескакивали с шамана на блондина, контрабанда предметов искусства смешивалась с антиконтрабандой, организованной с моей активной помощью, романтичные любовные похождения Басеньки — с элементами моей собственной биографии. И опять блондин… Все чаще мне в голову приходила мысль, что он прогуливается по скверику только для того, чтобы следить за мной. Вот только на кого он работает? На милицию? На пана Паляновского? Чем больше я размышляла, тем больше приходила к мысли, что, пожалуй, верно последнее…

А вот и он сам, собственной персоной. Подошел к моей скамейке, поздоровался. Автоматическим жестом я пригласила его присесть рядом. Клянусь, именно автоматическим, сознательно я не сделала ничего, чтобы укрепить связывающие нас узы.

— Вы так задумались, что заметили меня лишь тогда, когда я здоровался с вами в третий раз, — мягко произнес он, присаживаясь на скамейку. — Что-нибудь случилось? Может, я смогу быть вам полезным?

Не знаю почему, но с самого начала так уж повелось — в его присутствии я всегда говорила то, чего не следовало говорить. Так было и на этот раз.

— Как вам сказать, — ответила я. — Может, и случилось, не знаю. То есть, конечно же, знаю, но это смотря что. Пока же я совсем запуталась в проблемах, но в них я должна разобраться сама. Не буду скрывать — одну из проблем создаете вы, твердый орешек и, боюсь, мне не по зубам. Во всяком случае, никак не удается разгрызть, аж зубы болят, а загадка остается загадкой.

— Значит, по крайней мере в решении одной проблемы я мог бы вам помочь или хотя бы попробовать помочь. Правда, я не дантист, да и не понимаю, что загадочного вы нашли во мне, но охотно помогу в решении этой загадки. Вам не холодно? Холодно мне было страшно. Просидев около часа на пронизывающем до костей ветру, я промерзла насквозь, а зубы сами по себе выбивали звонкую дробь. Никаких гриппов и ангин я не боялась, зато меня очень беспокоила мысль о том, как я выгляжу, — наверняка лицо посинело, а нос красный от холода. Одно утешение, это не я, а Басенька предстала перед блондином в виде сине-зеленого трупа.

Честная по натуре, я выполняла условия конвенции, но, если Стефан Паляновский подложил мне такую свинью, могу я немного нарушить Басенькины привычки и позволить себе согреться чашечкой кофе? Принимая предложение блондина погреться в кафе, я — уже не как Басенька, а как я — может быть, поступила не совсем благоразумно, но еще в семнадцатилетнем возрасте я поклялась себе никогда не быть благоразумной и этой клятве всю жизнь оставалась верна.

Сев за столик напротив блондина, я, наконец, получила возможность рассмотреть его в хорошем освещении. Он не носил бакенбард и не предложил мне начать со спиртного. Даже если бы не было других причин, уж одного этого достаточно, чтобы почувствовать симпатию к человеку.

Но были и другие причины. Те самые, в силу которых я просто не в силах была отвести от него взгляд. Смотрела и смотрела, пока, наконец, моя одурманенная душа не очнулась от летаргического сна. Что-то очень странное и в блондине, и в нашем знакомстве…

— Если еще к тому же вас зовут Марек… — произнесла я, скорее продолжая внутренний монолог, чем обращаясь к нему.

Блондин внимательно посмотрел на меня.

— Так уж случилось, что меня действительно зовут Марек, — с расстановкой произнес он, помолчав. — Откуда вы знаете?

Я его знала пять дней. Пять дней, которые потрясли мир… Ну, может, и не мир, а только меня. Всего пять дней, трудно поверить! И к тому же его зовут Марек! Нет, такое невозможно, нереально, просто фантастично. Как же я с самого начала этого не поняла? Все это мне привиделось, такое в жизни просто не может произойти. Такого человека нет в действительности, ибо я его придумала!

На блондинов я настроилась в те давние времена, когда чуть-чуть стала проясняться дотоле беспросветная чернота моего первого в жизни романа. Настроилась, и ничего хорошего из этого не вышло. Со всеми встречающимися на моем жизненном пути блондинами я претерпела столько неприятностей, что страшно вспомнить.

А началось все в стародавние времена, когда на новогодний вечер у нас в доме один из знакомых привел с собой незнакомого нам молодого человека, блондина потрясающей красоты. И в смокинге! Увидела я его — и сердце молвило: вот он! Вот тот, о ком я с детства мечтала, и теперь моя мечта воплотилась. Не помню, как прошел вечер, не помню, о чем мы говорили. Нас познакомили, я протанцевала с ним несколько томных танго, мы распрощались, и больше я его не видела.

Знакомый, который привел блондина в наш дом, находился в тот вечер под сильным воздействием алкоголя и совершенно не помнил, откуда блондин взялся. Я неоднократно приставала к нему с расспросами, он искренне пытался вспомнить, мы сообща набросали несколько вариантов, но ни один из них не сработал. Искать его по всей Варшаве не имело смысла, тем более, что лица его я не запомнила. В памяти остался лишь светлый образ принца из волшебной сказки.

Судьба из вредности подсовывала мне на жизненном пути совсем не то — у одного волосы черные, у другого глаза темные, у третьего вообще что-то этакое в лице, у четвертого нос подкачал, у пятого зубы… Возможно, именно о таких мечтают другие женщины в бессонные ночи, но для меня это не подходило. Мне нужен был только мой блондин.

Годы шли, блондин не попадался, и, потеряв всякую надежду встретить его, я позволила разыграться своему воображению. По опыту я знала — стоит только размечтаться, стоит представить себе свою мечту со всеми подробностями — и прощай надежда на ее осуществление. В жизни непременно получится подругому, если и вовсе не наоборот. Судьба способна подбросить такую карикатуру на мечту, что страшно делается. Вот почему я ни за что не позволила бы себе создать в воображении зримый образ моей неосуществленной мечты, если бы совсем не утратила надежды на ее осуществление.

Итак, блондина я придумала очень давно и прекрасно понимала, что ничего подобного вообще не может быть на свете. А если и есть, он мне наверняка не встретится. А если и встретится, ровно ничего не произойдет — он меня просто не заметит, и привет. Ну я и напозволяла своему воображению… Времени было достаточно, годы ушли на отшлифовку милого образа. Я усовершенствовала его характер, облагородила манеры, прибавила кучу достоинств. И вот настало время, когда блондин принял окончательную форму — ни прибавить, ни убавить: рост — выше метра восьмидесяти, телосложение — пропорциональное, избави Бог, не толстый, но и не худой, глаза — голубые, черты лица — те самые, запомнившиеся. Никаких недоразвитых или сверхразвитых челюстей, никаких срезанных или выдающихся подбородков, никаких бакенбард и бород! Физическая подготовка превосходит всякое воображение, но поскольку я отдавала себе отчет в нереальности своей мечты, имела право напридумывать, что хочу. Блондин умел плавать, хорошо ходить на лыжах, прекрасно грести, стрелять, вести машину и реактивный самолет, бить морду и бросать нож, носить меня на руках и многое другое. Короче говоря, он умел делать абсолютно все! Кроме этого, он получил гуманитарное и техническое образование в таком объеме, которое не уложится в среднюю человеческую жизнь. Эрудиция его абсолютно во всех областях культуры и науки превосходила всякое воображение. Иностранные языки знал все. Обладал необыкновенным умом и большим чувством юмора. Что же касается вкуса… Со вкусом, похоже, у него не все было в порядке, ибо мои недостатки он считал достоинствами, высоко ценил несколько специфические черты моего характера и активно добивался моей благосклонности. Что же касается его гражданского состояния, это не представляло для меня никаких трудностей. Блондин был разведен. А вот его профессия… Его профессия доставила мне много хлопот. В принципе он был журналистом, но это показалось мне недостаточным. А сверх того он должен был сотрудничать — но ни в коем случае не состоять в штате! — с множеством таких интересных учреждений, как МВД, контрразведка, тайная полиция, и Бог знает каких еще. Самая же главная сложность заключалась в том, что он должен быть одновременно и молодым, и старше меня. Как все вышеописанное совместить в одном человеке, понятия не имею и никогда не имела…

Ну и последнее — в результате многолетних раздумий и сомнений я пришла к выводу, что имя моего блондина будет Марек.

Сидя за столиком кафе, я глядела на плод моего разнузданного воображения и не верила, что напротив меня сидит человек из плоти и крови. Такого просто не может быть, вот сейчас он растает в воздухе и выяснится — он мне привиделся…

— Вы, конечно, умеете плавать? — недовольно спросила я. Неизвестно, чем именно я была недовольна — им, собой или злой судьбой.

— Умею. — с улыбкой ответил он, не выказывая удивления. — И вообще, что касается воды, то я все умею. Это моя любимая стихия.

— На лыжах вы ходите?

— Уже несколько лет не ходил…

— И наверняка стреляете? Я хотела сказать — сумеете попасть в то, что наметили?

— Пожалуй, да…

— И у вас есть шоферские права?

— Есть, но я…

— И в случае чего вы и самолетом сумеете управлять?

— Не всяким. Но изо всякого сумею выпрыгнуть на парашюте.

Мое недовольство росло в устрашающем темпе, и, задавая следующий вопрос, я уже ни на что не надеялась:

— И фехтовать вы тоже, небось, умеете? То есть драться на всяких там шпагах, саблях и прочих клинках?

— Да, и когда-то у меня это очень неплохо получалось. А теперь скажите, с какой целью вы устроили мне весь этот экзамен? Или это один из способов разгрызть орешек?

Не отвечая, я несколько мгновений молча смотрела на него, потом решительно заявила:

— Значит, вас не существует. Не знаю, отдаете ли вы себе в этом отчет…

— Но почему, скажите на милость?

— Да потому, что вы лишь плод моего воображения. Я придумала вас точно таким, каким вы вот только что мне представились. Ведь не может на самом деле существовать такое, что точка в точку соответствует придуманному. За одним только исключением. Я считаю это неумной и бестактной шуткой. А может, вы искусственно созданный фантом?

— Не думаю. До сих пор считал, что появился на свет самым что ни на есть естественным способом. Интересно, чего же мне не хватает? Вы сказали — за одним исключением.

Он смотрел на меня с живым интересом, и, кажется, весь этот разговор его забавлял. У меня же не было ни малейшего желания информировать его, что от придуманного мною идеала его отличает лишь одна черта — он не добивается активно моей благосклонности.

— Единственный выход из положения я вижу в том, — заявила я, не отвечая на вопрос, — что вы должны оказаться бандитом и в один холодный хмурый вечер всадить мне нож в сердце под кустом на безлюдном сквере. Тогда все встанет на свои места, жизнь пойдет по раз заведенному порядку, а действительность не станет преподносить сюрпризов с идеальными фантомами.

— Мне очень жаль, сударыня, но я вынужден обмануть ваши ожидания. Я не преступник, не бандит, и меня совсем не привлекает мысль всадить вам нож в сердце. А без этого можно как-нибудь обойтись?

— Не знаю. Может, удастся что-нибудь придумать…

Собственно, и придумывать было нечего, и без того все ясно. Мною он занялся в силу служебной необходимости, и какая разница, кто его нанял — Стефан Паляновский или полковник. И тот, и другой были бы наверняка недовольны тем, что я вышла из образа Басеньки, который теперь давил меня, словно мельничный жернов на шее. Если бы я, дура беспросветная, не вляпалась в эту романтично-контрабандную аферу, могла бы вот сейчас свободно, в собственном облике вести совершенно личную, никого не касающуюся беседу с плодом моего воображения, стараясь раскрыть тайные глубины его экзистенции. И не боялась бы, что тем самым нанесу вред общему делу или важному государственному учреждению. Тогда вред я могла бы нанести лишь себе самой. Да и выглядела бы сама собой…

Он смотрел на меня так, будто я и в самом деле выглядела сама собой, и разговаривал со мной весело и непринужденно. Без всяких моих дальнейших расспросов он по собственной инициативе проинформировал:

— А еще я умею доить коз. И если вас интересует полный перечень моих способностей…

— А коров? — перебила я. Интересно, при чем тут коровы?

— Коров намного легче.

— Да умей вы доить даже гиппопотамов, все равно непонятно, с какой целью вы гуляете по этому паршивому скверику. Никакого рогатого скота тут нет…

— Гиппопотамы — не рогатый скот.

— Господи Боже мой! Ну пускай носороги, какая разница? Их здесь тоже нет. А мне уже давно хочется знать, что вы здесь делаете. Живете неподалеку?

— В общем, да, тут недалеко.

— И давно?

— Минутку, дайте подумать… Лет тринадцать-пятнадцать.

Мысль о том, что я сама живу недалеко отсюда уже пятнадцать лет и как-то умудрилась ни разу его не встретить, чуть не увела меня в сторону от темы беседы, и мне стоило немалого труда вернуться к нити разговора. Я решила рискнуть:

— И постоянно бываете здесь? Вот интересно, а раньше вы меня тут не встречали? Скажем, месяца два назад или, допустим, в прошлом году? Ни в коем случае не намекаю на то, что не заметить меня невозможно, но все-таки…

Он так долго молчал, что мне стало нехорошо. Не стоило так рисковать! Наконец он заговорил:

— Гулять по скверу я стал только с недавних пор. Мне хорошо думается во время ходьбы, а этот сквер как раз по дороге… А вас я видел, несколько раз…

Он опять помолчал, а мне стало совсем плохо. Вот сейчас скажет, что это была вовсе не я…

— У меня создалось странное впечатление, — произнес он с расстановкой, — что в вас будто что-то изменилось. Будто два месяца назад вы выглядели по-другому, хотя мне и трудно сказать, в чем именно заключается различие. Честно говоря, мне все время хотелось спросить вас об этом, но я боялся показаться бестактным.

Это прозвучало искренне. Искренне, логично и так понятно, что я чуть было не попалась, в последнюю долю секунды сдержав готовое сорваться с губ объяснение. А солгать я тоже не смогу, никакая сила меня не заставит. Забыв о том, что не он, а я первая подняла вопрос о том, кто есть кто, я недовольно заметила:

— Поразительная наблюдательность! Думаю, различие в том, что тогда я была немного глупее, в последнее же время живость мысли и сообразительность у меня значительно возросли. Как видно, это и на внешнем виде отражается.

— Именно так я и думал, да не осмелился сказать. А упомянутая вами повышенная живость мысли проявляется всегда и везде или же ограничивается пределами этого скверика?

— Никогда в жизни не приходилось мне вести столь неудобный разговор, — вырвалось у меня.

— Вы сами его начали.

— Ну и что же, что сама? Надо же было узнать хоть что-то о вас! А вы! А вы!.. Как угорь из рук выскользнули и давай допытываться обо мне!

Он не обиделся, а, напротив, неожиданно развеселился.

— А не кажется ли вам, сударыня, что вам вовсе не обо мне хотелось узнать, а о том, что мне известно о вас? Ну так вот — ничего не известно, и очень бы хотелось кое-что узнать.

— Вот теперь вы мне арапа заправляете… то есть неправду говорите. И как это увязать с вашим позавчерашним заявлением о том, что вы не выносите лжи…

— А вы? — только и произнес он, но этот коротенький вопрос сбил весь мой боевой пыл.

Пришлось перевести разговор на нейтральную тему, но тут стали закрывать кафе и пришлось выйти в промозглую мартовскую тьму. Сумятица в мыслях достигла своего апогея.


Из состояния прострации меня вывел мощный рев польского радио. Оказалось, муж еще не спал. Сидя в гостиной, он пришивал пуговицы к своей рубашке и слушал третью программу. Стекла в окнах тихонько и жалобно дребезжали.

— Что же ты так ревешь, Езус-Мария? — прикручивая радиоприемник, с раздражением спросила я. — Вроде бы не глухой. И стен Иерихона нет поблизости, если ты во что бы то ни стало вознамерился их разрушить. Так какого черта…

— Оставь как есть! — проорал муж, еще не привыкнув к тишине.

— Удовольствие тебе доставляет, что ли, этот рев?

— Какое там удовольствие!

— Тогда и вовсе не понимаю. Да озолоти меня…

— Вот именно!

— Что именно?

— Озолотили! Мацеяк велел. Я сам не выношу шума, уши пухнут, а ему, видите ли, нравится. И чтоб никто не догадался, что слушает не он, велел мне включать и радио, и телевизор на полную громкость. Каждый день! А если уж совсем невмоготу, то хотя бы через день. Заметила? Я не каждый день смотрю телевизор из-за этого…

Он еще что-то говорил, но я уже не слушала, поспешив к себе наверх. Мне совершенно необходимо было побыть в тишине и спокойствии, чтобы как следует все обдумать. И решить проблему: должна ли я проклинать судьбу за то, что влипла в аферу Мацеяков с ее уголовными и нравственными аспектами, или, наоборот, благословлять, ибо только благодаря ей стала прогуливаться по скверику. Не знаю почему, но, кажется, я склонна была выбрать второй вариант.

* * *

Телефон зазвонил под вечер. Телефонный звонок в этом доме раздавался очень редко и поэтому вызвал в наших рядах настоящую панику. Мы с мужем, как дед и баба в детской игрушке, поочередно наклонялись над аппаратом, не решаясь поднять трубку, и всполошенно гадали, кто бы это мог звонить. Естественно, первой сдалась я.

— Это ты, Басенька? — раздался ласковый конспиративный голос. — Узнаешь меня? Да, я, Стефан Паляновский.

Трубка лишь потому не вывалилась у меня из руки, что я ее судорожно сжала. Голос я узнала по первому же звуку и подумала — опять неприятности. Или пан Паляновский забыл о подмене и принимает меня за настоящую Басеньку, или прекрасно все помнит, но уже должна была произойти обратная замена, Басенька должна была возвратиться домой, но не возвратилась, меня не предупредили, мистификация окончилась, а возвращающуюся домой Басеньку где-то по дороге пристукнули, о чем ее воздыхатель не знает. Или ее перехватил капитан, о чем тоже больше никто не знает…

— Да, это я, — неуверенно ответила я.

— Как живешь, кохана? Я так о тебе беспокоюсь. Звоню я из Быдгоща, уже скоро вернусь. Ты одна? Мужа нет поблизости, ты можешь говорить?

— Могу, его нет поблизости, — ответила я, плечом оттеснив муха, который пытался приложить ухо к телефонной трубке, уж очень ему хотелось знать, кто звонит. Интересно все-таки, за кого меня принимает Стефан Паляновский?

А тот все не унимался:

— Как твои дела, мое сокровище? Почему у тебя такой грустный голосок? Какие-нибудь неприятности? Скажи мне, поделись…

Особый упор на слове «неприятности» расставил все по своим местам. Пан Паляновский не сошел с ума и не забыл о мистификации, со своей Басенькой он меня не путает, а говорит именно со мной и именно от меня хочет знать, все ли тут в порядке. Невинные же вопросы и нежный щебет предназначены для нежелательных подслушивателей. Пусть думают, что Басенька в доме.

— Да нет, никаких неприятностей. Все в порядке, — осторожно ответила я. — Он тоже ведет себя вполне прилично, никаких конфликтов.

— Ну и слава Богу! А краны все еще тебя беспокоят?

— Какие краны?

— Ну те, что протекали, ведь ты вызывала сантехников. Они все исправили?

Меня бросило в жар. Значит, за нами следят! Они увидели водопроводчиков и сразу встревожились, более того, у Стефана Паляновского возникли нехорошие подозрения, вот почему он звонит. Быстро надо что-то придумать, рассеять подозрения, причем сделать это так, чтобы он не догадался, что мы с мужем прозрели, что связались с милицией, иначе все пропало. Попытаюсь сыграть еще одну роль — той самой Иоанны Хмелевской, которая из лучших побуждений две недели назад согласилась пойти на глупую мистификацию и сейчас ни о чем не догадывается.

Вдохновение снизошло на меня как по мановению волшебной палочки, и я начала тоном обиженной примадонны:

— Откуда ты взял, что протекли краны? И вовсе это не краны. В кухне появилась лужа, и оказалось — лопнула труба под мойкой. Пришлось менять.

— И тебе, моей маленькой птичке, пришлось заниматься этой нехорошей трубой! Бедняжка, как я тебе сочувствую! Сантехники сами пришли или ты их вызывала?

Примадонна вконец разобиделась:

— Ты когда-нибудь видел сантехников, которые пришли бы по собственной инициативе? Я, сколько живу, не видела, — тут мне вовсе не пришлось притворяться, слова прозвучали вполне искренне. — Конечно же, твоей птичке пришлось самой их вызывать. Два раза! Представляешь, в кухне все течет и течет. Ужас!

Очень мешал муж. Он смотрел на меня большими глазами с безопасного расстояния и мешал войти в образ. Пришлось сделать паузу, которую заполнил нежными словечками пан Паляновский. Кажется, относительно водопроводчиков он успокоился.

— Минутку, — прервала я поток сердечных излияний, — у меня тут еще одна проблема. Ты ведь знаешь мужа, он всегда старается сделать мне какую-нибудь пакость. Вот и теперь. Принесли пакет и велели ему быстро доставить, а он до сих пор этого не сделал. Противный! Хочет свалить на меня. Ну нет, не стану я в его дела вмешиваться!

У пана Паляновского даже голос изменился, и он засыпал меня вопросами:

— Что ты говоришь, дорогая? Для кого пакет? Куда доставить?

– Какому-то шефу. Он валяется под ногами. Не знаю, что с ним делать.

Такой способ сообщения о непредвиденных событиях казался мне самым безопасным. Была вероятность получения инструкций, которые объяснят что-то еще и погубят шайку преступников, кроме того, мое молчание на эту тему показалось бы подозрительным, я имела право на претензии. Они недосмотрели, не предупредили…

Пан Паляновский отдышался:

– Ничего не делай, сокровище, ничего не делай. Не поддавайся ему. Если это срочно, если кто-то этого ждет, он сам объявится. В случае чего, отвечать ему.

Я скорчила злорадную рожу для прислушивающегося мужа, жестами показывая ему, что он получит по морде. Пан Паляновский, застигнутый врасплох посылкой для шефа, закончил разговор так быстро, что я не успела сообщить ему про вора. Кроме того, я не успела договориться о деталях окончания представления, но мне показалось, что очень скоро он объявится вновь.

– Что это было? Кто звонил? – нетерпеливо допытывался муж.

– Басенькин ухажер. Пообещал всыпать тебе за пакетик. Он намекнул мне, что ты должен был доставить его без моего участия.

– Что он, чокнулся? – забеспокоился муж. – Лучше бы ему от меня отцепиться. И вообще, когда все это кончится, я не я буду, если не дам Мацеяку по морде! Твоему любовнику тоже можно, что он еще хотел?

– Подожди, надо сообщить властям. Можешь послушать, все и узнаешь.

Капитан сильно обрадовался, два раза просил повторить разговор с почитателем, согласился с моим предположением, что кто-то явится за пакетом и приказал отдать его без препираний. Взволнованным голосом он еще раз предостерег, что преступники могут сделать с нами все, что угодно, и нам придется рассчитывать на скорое развитие событий. Я уже и сама не знала, чего было больше, заинтересовал он меня или напугал.

– Интересно, а сколько всего, – задумчиво произнес мой муж, – нам известны три штуки…

– Чего сколько?

– Преступников. Это какое-то камерное выступление или целое предприятие? Мы лично знаем троих, но еще есть шеф. Неизвестно количество участников. И еще художник, который так замечательно замаскировал драгоценности…

– По моему опыту, их должно быть довольно много. Зачем тебе это? Ловить-то их не тебе.

– Но, в случае чего, они будут за мной охотиться. Непонятно кого бояться, одного поймают, а другой заедет мне по кумполу на темной улице. Почему ты уверенна, что их должно быть много?

— Раз они сумели отыскать сокровища барона фон Дуперштангеля и организовать их пересылку за границу…

— Барон фон… Как ты сказала?

— Я сказала: фон Дуперштангель, но не все ли равно, какой фон? Тот фриц, который собирал произведения искусства в оккупированных немцами странах, награбил их множество, но не все успел вывезти. Да тебе ведь тоже это известно.

— А да, вспомнил. Ну и что?

— Вот и прикинь, получается длиннющая цепочка. Кто-то разыскал сокровища, очень сомневаюсь, что Басенька, кто-то сколотил шайку, кто-то организует поступление драгоценностей в укромное место, кто-то на этой малине облепляет их глиной, кто-то перевозит, кто-то организует переброску через границу. Да мало ли еще всяких хлопот, ведь я не специалист, всего не знаю. Но думаю, вокруг этой кормушки топчется целый табун.

Муж запустил в волосы обе пятерни — так напряженно думал. И придумал.

— А тебе не кажется, что шаманом может быть именно этот барон фон Дуперштангель? — произнес он конспиративным шепотом. — В мою концепцию он как раз укладывается.

— Тогда ему должно быть под девяносто. А почему укладывается?

— Ну во-первых, явный преступник, тут уж, никаких сомнений, и если мы станем у него на пути, вряд ли его остановят соображения нашего здоровья. А во-вторых, не мешало бы самим его поймать, чтобы оправдаться в глазах властей. Мне все кажется, что они нас все-таки немного подозревают в соучастии.

— Разбежался! Голыми руками брать явного преступника? Дело твое, но я в нем не участвую, предпочитаю именно барона оставить милиции.

— Ну не знаю… Не слишком ли многого мы требуем от милиции?

Я с интересом взглянула на него, неожиданно услышав вполне здравое рассуждение. А он продолжал рассуждать:

— Каждому хочется, чтобы все грязные дела брала на себя милиция. Чуть что, и уже вопят: «Милиция-а-а-а!» И днем и ночью. А опоздай милицейский патруль или еще какая накладка, снова поднимается крик. И в печати, и по радио только и слышишь ругань в адрес милиции. Хоть слово благодарности слышала? А вот чтобы помочь милиции, так никто не торопится.

— О какой помощи ты говоришь?

— Да обычной. Я не за то, чтобы люди писали доносы, но надо разграничить подлый донос и информацию о действительных преступлениях. Ведь, в конце концов, милиция же не Дух Святой, не может она сама догадываться о всяких там злоупотреблениях и преступлениях. Тот, кто знает и считает себя честным человеком, должен сказать, если что не так. Откуда им знать, если никто ничего не станет говорить? Ну что, разве я не прав?

Я согласилась — еще как прав. Мне самой такие мысли не раз приходили я голову. А сколько было случаев, когда мои знакомые с пренебрежением отзывались о сотрудниках милиции, всеми силами избегали давать показания относительно происшествий, свидетелями которых стали, чуть ли не плевали вслед патрулю, встретив его на улице, и не стеснялись после всего этого бежать именно к парням в серой форме за помощью, когда дело касалось их самих!

Видимо, у мужа на душе накипело, потому что он никак не мог остановиться:

— Или взять ту же вежливость! Сколько слышишь вокруг — милиция грубая, милиция невежливая! А откуда им быть вежливыми, если так называемые порядочные люди брезгуют с ними общаться и приходится беднягам вращаться среди всяких подонков? Откуда набраться хороших манер? Или вот…

Я прервала этот бесконечный гимн нашей славной милиции:

— Ничего подобного! На грубость милиции жалуются те, кто сам невоспитанный и грубый или милиция им чем насолила. По личному опыту знаю. Сколько раз приходилось мне обращаться к милиционерам с самыми идиотскими просьбами, и ни разу меня ни один к черту не послал! Это же какое ангельское терпение надо иметь, чтобы хоть выслушать и попытаться понять, чего хочет от них эта взбалмошная баба? Правда, хотела я самых правильных вещей, но ведь пока разберешься!.. Хотя, должна признаться, один раз встретился мне грубиян в отделении милиции и послал куда подальше, и как раз тогда, когда лично мне от милиции ничего не надо было, а наоборот, я хотела оказать им большую услугу. Но так уж устроена жизнь. Моя мамочка только раз в жизни порола меня и именно тогда, когда я ни в чем не была виновата. Вот так! Ошейником.

Ошейник сбил мужа с толку, он сразу забыл, о чем говорил.

— А почему именно ошейником?

— Потому что оказался под рукой.

— А какой?

— Что какой?

— Какой собаки ошейник?

— Какая тебе разница? Ну пастушьей овчарки. О Господи, оставь собаку в покое, мы же говорили о свиньях!

По лицу мужа было видно, что он пытается представить себе свинью в ошейнике. Потом он энергично тряхнул головой, отгоняя и свинью, и ошейник, и вернулся к своим дифирамбам:

— Вот и я говорю. Одно дело — донос, и совсем другое — честная помощь порядочных людей. Так ты поняла? Я против доносов, но за помощь. А ты?

Я была всецело «за», но проблема оказалась настолько серьезной, что разговоров хватило на полночи, тем более, что ничего конкретного предложить любимой милиции мы не могли. Решили ждать дальнейшего развития событий.

Стефан Паляновский вновь проявился по телефону на следующий день.

Я корила себя — полночи проболтали на отвлеченные темы, а не догадались обсудить конкретные шаги на самое ближайшее время.

— Рыбонька моя, — начал нежный любовник, — ты же знаешь, как беспокоит меня твое ценное здоровьечко. Душа изболелась из-за всех гадостей, которые устраивает тебе этот подлый человек. Вот и теперь еще этот пакет, вечно мозолит глаза, действует на нервы моему сокровищу дорогому. Так ведь?

Я нерешительно поотвердила, что да, действует, хотя и не была уверена, правильно ли поступаю.

— Так зачем же тебе так мучиться? — продолжал заботливый хахаль. — Раз этот подлец поступает тебе назло, убери ты пакет с глаз долой, чтобы не раздражал. Ну например, отнеси его в мастерскую. Да, кстати, там по-прежнему этот невыносимый запах?

О чем это он? Я молчала, не зная, что ответить, а Стефан Паляновский продолжал щебетать, явно пытаясь мне окольными путями что-то втолковать:

— Я так переживаю за тебя, моя драгоценная, не хочу, чтобы у тебя головка разболелась. От красок всегда неприятный запах, а уж если глазки щиплет, то тебе никак нельзя там работать! Заставляют мою бедненькую… А ты и мучаешься, Так ведь?

— Не знаю, — неуверенно ответила я, не понимая, к чему он клонит. — Последнее время вроде ничего не чувствую.

— Потому что притерпелась, бедняжка, притерпелась! — настаивал этот конспиратор, чтоб ему пусто было! — А это уже никуда не годится, так и заболеть нетрудно. Обещай мне, моя любимая, как следует проветривать помещение, раз уж тебе необходимо там работать. А лучше всего оставляй приоткрытым окно, пусть за ночь как следует проветрится комната.

Вот в чем, оказывается, дело! Действительно трогательная забота, но не о здоровье драгоценной Басеньки. Пожалуйста! Могу пооткрывать настежь вообще все окна и двери в их доме, но за последствия не ручаюсь.

— Хорошо, — капризно протянула я, — но мне страшно! А вдруг кто влезет в окно? Был тут уже один ворюга…

— Что?!

— Не что, а кто, вор, взломщик, откуда я знаю, кто именно? Ночью влез в окно.

— Ты мне ничего об этом не говорила!

— Ну так сейчас говорю.

Пан Паляновский жутко разнервничался. Из этого я сделала вывод, что взломщик действовал независимо от него, так сказать, по собственной инициативе. Возлюбленный буквально засыпал меня градом торопливых, беспорядочных вопросов. Мне пришлось в подробностях восстановить все обстоятельства той страшной ночи и по нескольку раз заверить встревоженного Ромео, что моему драгоценному здоровью не нанесено ни малейшего ущерба и что в милицию я не обращалась. Я проявила ангельское терпение и с покорностью выслушала идиотские советы о том, как впредь избегать опасных для здоровья потрясений, а также кучу заверений в его неземной любви ко мне. Я понимала, в создавшейся ситуации Стефану Паляновскому будет очень трудно накормить волков и сохранить овец, но надо отдать ему должное — он с честью вышел из положения.

— А насчет окна сделаем так — пусть остается открытым весь день. Нет, нет, у открытого окна не сиди, простудишься, открывай его, лишь уходя из мастерской, и пусть до позднего вечера остается открытым, а на ночь обязательно запирай. А если твой тиран воспротивится, не слушай его, любовь моя!

Я обещала сделать так, как он посоветовал, и на этом разговор закончился. Я тут же позвонила капитану:

— Шаманский пакет планируют похитить. Время точно не установлено. Любовник велел отнести его в мастерскую и оставить открытым окно. Что делать?

— Отнести и открыть окно.

— А когда за ним придут — поднять крик?

— Ни в коем случае! Пани должна быть слепой, глухой и глупой. И ваш муж тоже. В случае чего — звоните, но так, чтобы вас не было видно. Вот сейчас прекрасно видно в окно, как вы говорите по телефону.

Перепуганная, я сократила разговор, поставила телефон на пол и проинструктировала мужа, как ему следует себя вести. События развивались в хорошем темпе, того и гляди может начаться такое! Наверняка в предвкушении грядущих сенсаций я бы пренебрегла своими ежедневными обязанностями, если бы лично не была в них заангажирована. Я все более склонялась к мысли, что плод моего воображения каким-то боком причастен к тому, что происходит вокруг меня, и через него обязательно что-нибудь со мной приключится. Ясное дело, что-то неприятное, разве может быть по-другому?


Плод моей фантазии уже прогуливался по скверику.

— Очень прошу вас, не позже, чем через час, прогоните меня домой, — сказала я вместо приветствия. — Боюсь, у меня самой не хватит для этого силы воли, а вернуться мне надо во что бы то ни стало.

— Не слишком ли много вы от меня требуете? — мягко возразил он. — Вас ждет что-то неприятное, а я должен этому содействовать.

— Напротив, меня ждет нечто безумно интересное, и оно предусмотрено рамками моих теперешних обязанностей. По правде говоря, сегодня мне бы вовсе не следовало приходить сюда.

— Так зачем же вы пришли?

— Из-за вас. Все время чего-то жду от вас. Не спрашивайте чего, я и сама не знаю, только это будет ни на что не похоже, вот любопытство меня и пригнало.

— Ох, боюсь, не удастся мне оправдать ваши ожидания, я как-то ничего необычного не планирую. А кроме того, проше пани, вы очень странно высказались. Будто бы теперешние ваши обязанности отличаются от того, чем вы обычно занимаетесь. Отсюда вывод, что они какие-то особенные и вскоре закончатся…

Что он мне голову морочит? Ну потеряла я ее, сознаюсь, но не до такой же степени, чтобы не отдавать себе отчета в том, что именно я говорю. Ничего подобного я ему не сказала. Значит, сам придумал. А придумать такое ни с того ни с сего просто невозможно. Значит…

— На вид вы такой респектабельный, внушаете доверие, а вот на слух… На слух от вас одно беспокойство. Если окажется, что вы меня обманываете, посягаете на мое здоровье и саму жизнь, действуете мне во вред…

Подождав, чем я закончу полные укора претензии, и не дождавшись, блондин спокойно возразил:

— С какой стати я должен посягать на вашу жизнь или действовать вам во вред? Какие у вас основания так полагать?

— Очень веские! Иногда вы роняете такие замечания, будто знаете обо мне абсолютно все, и кроме того…

— Может, и знаю.

— Но откуда?

— Простите, я не дал вам докончить.

С трудом восстановив в памяти прерванную фразу, я докончила:

— И кроме того, ваши прогулки по этому паршивому скверику чрезвычайно подозрительны. Согласитесь, это не самое лучшее место на свете. Так какого черта вы теряете тут свое драгоценное время? Поневоле приходят в голову всякие такие мысли…

— Какие же?

— Ну например, что вы за мной следите, что хотите, завоевав мое доверие, выпытать у меня какие-то тайны, да мало ли что еще!

Не желая и на этот раз прервать мои недоконченные фразы, блондин довольно долго ждал, не скажу ли я еще что-нибудь, но никакие другие предположения мне в голову не приходили. Тогда он выдвинул свое:

— А еще я мог бы охранять вас, так сказать, проявить заботу о вашей безопасности.

— Не вижу причины. Во-первых, мне ничто не угрожает…

— Сами себе противоречите, сударыня. Коль скоро опасаетесь с моей стороны таких пакостей, значит, можете их ожидать и от других, значит, существует реальная опасность…

— А может, у меня просто мания преследования? Может, никакой реальной… Постойте, как вы сказали? Знаете обо мне все и охраняете меня? Объяснитесь, милостивый государь.

— Я только высказал предположение. Представил одну из причин, в силу которой здесь нахожусь. Пожалуйста, вот и вторая: мне нравится ваше общество, беседовать с вами — ни с чем не сравнимое удовольствие. И ничего подозрительного в этом нет.

— Напротив, подозрительно абсолютно все! Ведь вы говорите сплошными загадками. Мои теперешние обязанности и в самом деле закончатся через два дня, а вы ведете себя так, будто знаете, в чем они заключаются.

— Может, и знаю.

— В таком случае одно из двух: либо вы союзник, либо вы враг. А поскольку ничего прямо не говорите, ходите вокруг да около, значит, вы не союзник.

— Но и не обязательно враг. Я могу быть нейтральным.

— Не представляю, как это возможно, но, даже если и так, все равно с вашей стороны некрасиво морочить мне голову. Так вы знаете все или не знаете?

— Допустим, знаю.

Я испытующе взглянула на блондина, но по его лицу ничего нельзя было понять. Вернее, на лице выражалось прямо-таки наслаждение от нашей словесной пикировки. Не похоже, чтобы в глубине души он обдумывал детали моего злодейского убийства. Разговор возобновила я, выпалив, естественно, совсем не то, что собиралась:

— Как получилось, что за все время нашего знакомства вы так и не узнали моего имени?

— Ведь вы не любите говорить неправду, сами мне сказали, так что подожду. Осталось немного, каких-то дня два-три…

Это не было намеком, это не было случайным совпадением, это прозвучало совершенно однозначно. Знает, совершенно точно! Кто же он такой? В голове клубилось миллиона три различных предположений, из которых выделилось несколько более-менее разумных. Будь блондин членом преступной шайки, милиция знала бы о нем и предупредила меня. Будь он сотрудником милиции, мое появление у полковника не произвело бы впечатления разорвавшейся бомбы, ибо блондин давно знает, что я не Басенька. И первое отпадает, и второе. Кто же он такой? Ну плод моей фантазии, это понятно. А кто еще?

Какой-то мальчик бежал по аллейке. Остановившись, он спросил, который час. Это напомнило мне о необходимости возвращаться, и мы распрощались.


Муж дома уже весь извелся от ожидания. Ясно, у него был припасен очередной сюрприз.

— Слушай, — набросился он на меня уже в дверях, — приходил тут один тип. С чемоданом, ну я и спросил, не за пакетом ли он пришел. Наверное, не надо было спрашивать, но как-то само вырвалось. Тот удивился — «какой такой пакет?». И спросил, где наша собачка. Оказывается, он из собачьей инспекции. Кто-то им донес, что мы держим таксу, а налога не платим. Ты не знаешь, у Мацеяков была такса?

Зная по опыту, что дома меня обязательно одолеют проблемы Мацеяковой аферы, я попыталась по дороге перестроиться и встретить их во всеоружии, но таксы уж никак не ожидала.

— Даже если и была, я об этом ничего не знаю. И вообще, что за манера у самого входа набрасываться на человека с собаками? Дай мне раздеться и расскажи все толком. Что за человек, с каким чемоданом?

— Большим, шаман бы как раз поместился. Потому я и подумал, что он за пакетом. Но это еще не все! Отгадай, что было дальше!

— Откуда же мне знать?

— Знаешь, что он сделал, выйдя из дома? Согнулся!

Такой ужас прозвучал в голосе мужа, что мне тоже стало страшно.

— Как согнулся? Что ты хочешь сказать?

— Согнулся весь под тяжестью чемодана, будто тащит его с трудом. А я готов поклясться, что чемодан у него пустой! Здесь он им размахивал, у нас ничего в чемодан не загрузил, да я его дальше прихожей и не пустил. Правда, на всякий случай потом заглянул в мастерскую — шаманский сверток лежит, как и лежал. А этот собачник весь перекосился на один бок, будто с трудом волочет чемодан. Как думаешь, с чего ото?

Тут и думать нечего, все ясно как Божий день.

— Звонил капитану? — быстро спросила я.

— Как я мог звонить, если ты все телефоны с собой унесла? — обиделся муж. — Я и сам сообразил — надо позвонить на всякий случай, кинулся, а телефонов нет! Вот и сижу как дурак, жду, пока ты соизволишь со своих променадов вернуться.

— Стой на страже и наблюдай в окно, не идет ли еще кто! — бросила я ему и кинулась на колени перед телефоном.

Капитан проявил большой интерес к происшествию, тем самым подтвердив мои предположения. Он приказал временно воздержаться от выдачи пакета и не терять его из виду. Распоряжение остается в силе до тех пор, пока он лично его не отменит. Мне не надо было разъяснять суть этого распоряжения.

— Иди и сторожи пакет! — велела я мужу. — Отвечаешь за него головой, так что лучше всего сядь на него и сиди. Какой же эти шаманы непонятный народ, столько из-за них нервотрепки! Иди же, чего ждешь?

Муж приник к окну.

— Вот еще один идет, — отрапортовал он. — До чего колоритный, ну прямо довоенный старьевщик!

— Приму его я, а ты марш сторожить сокровища! Открыв дверь, я увидела очень грязного оборванца. Вот сейчас он потребует пакет, а я не придумала, под каким предлогом его не выдавать.

— Покупаю макулатуру, — мрачно известил меня оборванец. — Старые газеты и все такое прочее. Имеете?

Настроившись на яростную борьбу за шаманские сокровища, я не сразу отреагировала. К тому же оборванец был уж слишком настоящим, не похожим на переодетого бандита.

— Не имею, — наконец ответила я. Не буду же я в самом деле распродавать чужое имущество! Старьевщик проявил настойчивость:

— А бутылки? Старая одежда?

— Нет ничего.

— Э-э! Наверняка что-нибудь найдется. Нет такого дома, чтобы не завалялось чего ненужного. Может, битое стекло?

— Битого нет. И вообще, ненужных вещей нет.

— Даже мусора? — угрожающе произнес оборванец.

Стало ясно, он так просто не уйдет. Если вопрос поставлен ребром — мусор или жизнь, отдам мусор. Да и желательно поскорее избавиться от настырного просителя, каждую минуту ведь может позвонить капитан.

— Так и быть, продам вам мусор. Во что вы его возьмете?

Из-за пазухи оборванец вытащил упаковочную бумагу и бечевку. Решив ничему не удивляться, я принесла из кухни ведро с мусором, а из комнат две полные окурков пепельницы и засохший укроп в банке из-под горчицы. Оборванец был очень доволен и даже похвалил меня. Расстелив лист бумаги, он высыпал на нее весь мусор, накрыл другим листом, ловко и быстро сделал из этого пакет, напоминающий формой и размером шаманский, обвязал его бечевкой, вручил мне два злотых и, слава Богу, ушел. Известив капитана о втором визитере, я отправилась посмотреть, как дела у мужа. Он послушно сидел на проклятом свертке. Волосы взъерошены, на лице решимость.

— Не волнуйся, — грубым голосом сказал муж. — Украдут только через мой труп. Не знаю, что уж они там нареставрировали, тяжеленное, холера, как и было. Можешь идти, я уж постерегу. Если что и пропадет, так не по моей вине. Я не разбираюсь в произведениях искусства, я не разбираюсь в контрабандных шайках, я не привык к такой жизни, я ничего не понимаю, и надоело мне это все до чертиков!

Оставив мужа в мрачной ипохондрии, я поднялась наверх. Минут через двадцать позвонил капитан и велел снять часового. Не успела я извлечь мужа из мастерской, как опять зазвонил телефон. Мы оба рванулись к нему. Трубку сняла я. На этот раз звонил не капитан, а пан Паляновский. Да, нелегкое дело помогать милиции в ее работе!

— Рыбонька! — железным голосом произнес нежный возлюбленный. — С кем это ты встречаешься на прогулках? Я ведь ревнив, ты знаешь!

Басенька отозвалась капризным голоском:

— Нашел к кому ревновать! Да я его совсем не знаю. Он тоже гуляет, ну мы и перекидываемся иногда словечком-другим.

— Будь осторожна, мое сокровище. Ты ведь знаешь, какие бывают мужчины. Скажешь ему пару слов о себе, а он уже и возомнит. Он не пристает к тебе?

— Вот еще! Да я ему ничего и не говорила, он даже не знает, как меня зовут.

— А ты уверена в этом, дорогая? А то ведь есть такие нахальные, еще домой к тебе заявится. Ты скажи, если он слишком навязчив…

— Да нет же! Здравствуйте, до свиданья — вот и все. Мной совсем не интересуется. Я им тоже.

Навязчивость проявлял Стефан Паляновский:

— А он не предлагал проводить тебя до дому? Может, без разрешения шел за тобой? Скажи мне правду, моя драгоценная, я так о тебе беспокоюсь!

Поскольку последняя фраза была чистой правдой, она и прозвучали предельно искренне. В голосе Стефана Паляновского действительно чувствовалась озабоченность, и Басеньке нелегко было рассеять его подозрения.

— Тебе этот подонок звонит, как нанятый, а мне Мацеяк хоть бы раз звякнул, — обиженно заявил муж после окончания разговора. — Как воды в рот набрал!

— Так Мацеяк ведь не влюблен в тебя, чего придираешься? — успокоила я его. — К тому же официально Мацеяк — это ты сам, интересно, как ты себе представляешь разговор между вами? Сам себе звонишь, что ли? А они ведь должны считаться с опасностью прослушивания их телефонных разговоров.

— Как все сложно, я совсем запутался! А ты думаешь, их действительно подслушивают?

— Ясно, слушают. Представляю, какая это потеха для капитана.

— Ну вот теперь я начинаю немного понимать. Если они делают вид, что мы — это Мацеяки, то тебе может звонить истосковавшийся хахаль, а мне и в самом деле кто? Значит, связь они держат только через тебя.

— Вот видишь, какой ты умный, стоит немножко подумать. Все правильно понял. Еще немного, и сам сможешь любую аферу провернуть!

— Так и разбежался! Делать мне больше нечего! И все-таки я не до конца разобрался во всей этой свистопляске вокруг шаманского пакета. Чего они тут приходят один за другим, а я на нем сидеть должен?

— Дураку же ясно! Ох, извини. Шаман — человек солидный, осторожный, догадывается, что милиция может присматривать за его сокровищами. Возможно, даже свой пост установила, и не в одном лице, а в двух, И видишь, какие номера откалывает этот священнослужитель! Посылает одного из своих людей, тот выходит с большим свертком… Нет, первый выходит с большим чемоданом, в который свободно поместится шаманское сокровище, и аж сгибается под его тяжестью, ты сам удивлялся. За ним последует один из милицейских наблюдателей. Но второй остается на посту! Поэтому командируется оборванец, выходит со свертком — точь-в-точь пакет шамана, за ним снимается с поста последний страж. Путь свободен! Придет третий, а за ним уже некому следить. Капитан все это сообразил, вот почему велел нам стеречь это барахло, пока не подтянутся его люди. Думаю, уже подтянулись…

— Надо же, всю свою стратегию милиция тебе расписала! Верят, значит?

— С ума сошел? О своих оперативных планах у них не принято посторонним рассказывать. Это опять только мои догадки. Даже если бы я стала их выпытывать, словечка бы мне не сказали. У них препротивная манера вести себя — ни да ни нет, улыбаются многозначительно, смотрят на тебя, как на пустое место, и вроде бы не отфутболивают, но все равно чувствуешь себя дура дурой. Уж я-то знаю, имела с ними дело, и теперь ни о чем не расспрашиваю. Мне мои нервы дороже.

— Значит, если я тебя правильно понял, сейчас должен прийти третий, и это будет уже настоящий? Но какого черта нам пришлось отнести сверток в мастерскую?

— Сама не знаю, на всякий случай, наверное…

В соответствии с инструкциями капитана мы сидели в кухне, во всех комнатах погасив свет. Третий посланец задерживался, черт бы его побрал, и заставлял нас нервничать. Вот уже половина одиннадцатого, а его все нет. Оставив гореть свет в кухне, мы с мужем перешли в гостиную и, сидя впотьмах, гадали, что такое могло приключиться с третьим гонцом. При этом чутко прислушивались, не донесется ли какой подозрительный звук из мастерской, ведь к делу могла подключиться и конкурирующая фирма. Тот самый вор-взломщик вполне мог быть их разведчиком, а теперь, глядишь, подтянутся основные силы. Не исключено, мы еще станем свидетелями сведения счетов двух мафиозных кланов.

Машина подъехала к дому в тот момент, когда я налила себе свежезаваренного чаю. Мы с мужем одновременно бросились к окну в темной комнате. Из черного «фиата» вылезла какая-то черная фигура.

— Идет сюда, — конспиративным шепотом сообщил муж, хотя я и сама прекрасно видела. — Может, хоть этот заберет контрабанду?

Черная фигура оказалась мужчиной, который не торопясь направился по дорожке к дому. Подойдя к двери, он постоял, огляделся и наконец позвонил. Хоть мы с мужем и ждали звонка, оба подскочили так, будто тот не позвонил, а подорвал дверь петардой. Нервным галопом муж помчался открывать. Я зажгла свет в холле и остановилась на пороге кухни. Прибывший оказался невероятно старосветским господином — ну прямо со страниц довоенных журналов: пальто в талию, самый настоящий цилиндр, зонтик с изогнутой ручкой и, клянусь, белые гетры! Не снимая темных очков, но сняв цилиндр и заметая им пол, поздний гость раскланялся с допотопной грацией.

— Прошу извинить меня за столь поздний визит, — произнесла каким-то странным скрипучим дискантом эта музейная реликвия. — Разрешите представиться, моя фамилия Шаман. Если не ошибаюсь, милостивая государыня и милостивый государь, в вашем распоряжении оказалась передача для меня.

Назовись он бароном фон Дуперштангелем, мы были бы менее поражены. Поскольку муж вконец обалдел и потерял дар речи, говорить пришлось мне.

— Вы не ошибаетесь, в нашем распоряжении действительно имеется пакет для вас. Мы рады, что вы пришли, так как не знали, куда его доставить, а он вроде бы срочный…

— Не так чтобы очень, не так чтобы очень, — проскрипел господин, опять подметая пол цилиндром и зачем-то еще размахивая зонтиком. — Отправитель несколько преувеличил.

От моего толчка в бок муж очнулся.

— Сейчас принесу пакет, — заторопился он и бросился к двери, ведущей в мастерскую. С неожиданной в его возрасте реакцией прибывший перехватил его, преградив путь цилиндром, причем, готова поклясться, собирался зацепить ручкой зонтика за ногу.

— Не торопитесь, милостивый государь, не извольте спешить, успеется. Мне бы хотелось сначала принести свои глубочайшие извинения за причиненные вам с супругой хлопоты и неудобства, а также выразить самую горячую признательность за оказанную услугу. Встретить в наше суровое время столь обязательных и услужливых людей — чрезвычайная редкость, чрезвычайная редкость. Общение с такими людьми доставляет истинное наслаждение, и я должен благодарить судьбу за то, что она даровала мне это наслаждение. Поверьте, я в отчаянии, ибо пришлось злоупотребить вашей добротой, и чувствую себя так неловко, так неловко. Нет, нет, не возражайте, я знаю, что злоупотребил! И невзирая на это, хотелось бы тем не менее питать надежду, самую скромную надежду на то, что такие милые и доброжелательные люди не станут уж слишком сердиться на меня? Скрипучий монотонный дискант изливался на нас непрерывным потоком, приостановить который не было никакой возможности, и мы с мужем покорно и ошеломленно внимали. Но вот он задал вопрос, и, воспользовавшись паузой, мы в один голос заверили гостя, что не станем. Старосветский господин в ответ на это принялся сгибаться в поклонах, как гибкая березка под ураганным ветром. При этом он по-прежнему размахивал зонтиком и цилиндром, ногами выделывал танцевальные па и топтался по комнате, очень напоминая самозабвенно воркующего голубя. Муж сделал попытку опять сбегать за его имуществом, но тот еще не кончил.

Загрузка...