Романтическая пудра

Обращайтесь с поэзами как со светскими дамами,

В них влюбляйтесь, любите, преклоняйтесь с мольбами,

Не смущайте их души безнадежными драмами,

Но зажгите остротами в глазах у них пламя.

Нарумяньте им щеки, подведите мечтательно

Темно-синие брови, замерев в комплименте,

Уверяйте их страстно, что они обаятельны,

И, на бал выезжая, их в шелка вы оденьте.

Разлучите с обычною одеждою скучною,

В jupe-culotte нарядите их и как будто в браслеты

Облеките их руки нежно рифмой воздушною

И в прическу искусно воткните эгреты.

Если скучно возиться вам, друзья, с рифмометрами,

С метрономами глупыми, с корсетами всеми –

На кокотке оставив туфли с белыми гетрами,

Вы бесчинствуете с нею среди зал Академий

Ихтиозавр на проспекте! Ихтиозавр в цилиндре!

Сгнивший скелет марширует! Деньги за вход, господа!

Это смешней, чем гримасы тонкого милого Линдера!

Публика, рублики в кассу! Нынче или никогда!

Эй, поглядите на кости! Чище, белей алебастра!

Эй, посмотрите мужчины! Винтиков фокусных нет!

Это, Mesdames, не подделка хитрого, умного мастера:

В брюхе костлявом не скрыты ни механизм, ни секрет.

Вот марширует он на́ два! Впрочем, умеет и на́ три!

Не удивляетесь цилиндру! Можно ль от века отстать?!

Я – импресарио ловкий: в лаве поэзного кратера

Чудо такое на славу мне удалось отыскать.

Любовь, как свет электрический, сразу

Осветила сумрак гостиной

И севрскую вазу,

И мой рояль старинный.

Вы вошли и кнопку повернули

И стало ослепительно-жутко

И не знаю я, не потому ли

Вам подарил незабудку?!

Вы подошли к роялю, сыграли

Что-то из Шопеновской сонаты

И душа освежела в печали,

Обвеянная холодом мяты.

Встали, пошли обратно,

Кажется заплакали у двери,

И мне стало отчего-то понятно,

Что у Вас профиль Блоковской Мэри.

Вышли, погасили сразу

Электричество и мрачнее стали,

Чем прежде – и ваза

И пасть рояля.

И казалось, что все это шутка,

Что Вы и не были в гостиной,

Что Я не отдал незабудку,

Что это сон старинный –

Но – ах! – растаяло сердце,

Как пломбир в натопленной столовой

От жгучего Шопеновского скерцо

И оттого, что Вы не сказали ни слова.

Вы жили в доме огромном, где стены

Напоминали шахматные доски…

Вы любили Шопена

И одну арию из «Тоски».

А сегодня у entrée с мрамором

Стоят катафалки.

И контрастируют с венком траурным

Заглушенные фиалки.

Поднимаюсь на лифте… В гробу фарфоровом

Вы лежите утонченней!

Requiem распевают хоры

И все кажется странно-законченным.

И только Вы, как натурщица строгая;

Покойная дэнди, лежите изысканно

И в комнате носятся, но Вас не трогают

Аккорды ладана, фиалкой опрысканные.

Покойница Тихая! Примите последнее

Мое подношение: сердце бледное

И пусть оно будет Вам

Компасом по облакам.

Мне завтрашний день известней

Мотива из старой оперетки.

Играет знакомые песни

Ночь с гримасой кокетки.

Каждый день опрятен, изыскан,

Одет с грациозным вкусом

И вкрадчивым шипром опрыскан…

А мне по вечернему грустно.

Мне хочется – странно признаться! –

Увидеть день элегантный,

Когда он не успел причесаться

После ночи экстравагантной.

В халате расшитом красным,

Без монокля и без пробора,

Когда он еще может быть страстным.

И болтает так много вздора.

Как сделать? Недоумевая,

О помощи прошу всех трагично…

Жизнь мчится по рельсам трамвая

С шаблонною ноткой скрипичной.

Задыхаюсь; плача, задыхаюсь,

Как под колоколом безвоздушным.

Вздохнуть стараюсь –

Но кошмарно душно.

Как стены чугунные – фразы

Окружающих людей…

В гипсе сжимающем разум

Я – без палочки чародей.

Жизнь, как бессонница,

Тянет, унылая.

Маленькая поклонница,

Крошечная и милая!

Вы не знаете этой боли,

Страшней, чем зубная боль!

Задыхаюсь в тисках меланхолий

И в раны проходит соль.

Разрежьте, разрежьте, разрежьте

Эти чугунные стены…

Пусть польются, как прежде

Мелодии Шопена.

Моя бутоньерка! Ирис!

Вы завянете на моем сюртуке!

Вы не знаете – ах! – я вырос

И мне тесно в моей тоске.

Пересохли губы… Синеют

Полукруги у глаз…

Как они смеют?

В который раз!

Были Вы так фарфорово-хрупки,

Как esprit Ваш чуть-чуть поколебленный,

И луна пролила в Ваши губки

Струйку тонкую змейкой серебряной.

Вы, конечно, тотчас же припомните,

Что мы были в оранжевой комнате,

Где нельзя же быть только поэтом

И не надо поэта Вам…

Под беретом

Своим фиолетовым,

Погруженная в лунную ванну,

Вы казались обманной,

Утонченной мечтою Винсента

Ах, Винсента Бирдслея.

(Ведь луна, желтовато-алея,

Опьяняет сильнее

Абсента,

Исхищренно-обманывая!..)

И Вы были фарфорово-хрупки…

Проливалась в слегка приоткрытые губки

Струйка лунно-банановая.

О, бледная моя! Каракули

Я Ваши берегу в столе…

Ах, мне ль забыть, как в феврале

Вас, бледную мою, каракули

Закрыли в набережной мгле

И, как сказав: Adieu, заплакали!

О, бледная моя! Каракули

Я Ваши берегу в столе.

Белые гетры… Шляпа из фетра…

  Губ золотой сургуч…

Синие руки нахального ветра

  Трогают локоны туч.

Трель мотоцикла… Дама поникла…

  Губы сжаты в тоске…

Чтенье галантное быстрого цикла

  В лунном шале на песке.

В городе где-то возле эгрета

  Модный круглит котелок…

В, траурном платье едет планета

  На голубой five o'clock.

Целый год я ждал нашей встречи

И вылинял год, как шелк…

И вот теперь Вы шепчете,

Что срок испытания долог.

Я мечтал в моем кабинете

О свидании, полном ласк,

Что Вы меня южно встретите

В ажурных чулках без подвязок.

Все в желтом… Луна, как череп,

Изгнивший в саване раскрытом…

Мы вместе, но мне неверится,

Что нарушится чопорный ритм,

Что собьемся со скучного такта,

Скучнее, чем такт венгерки!..

В огненном небе плакаты

Восклицательно вспыхнули и померкли.

И Вы темноночью в ротонде

Под вуалем желты, как воск…

Ах, я знаю, что Вы не уроните

Легкий пепел моих папиросок.

Вы устали, милая, знаю!

А больше не знает никто.

И даже гвоздика сквозная

Облетела у Вас на манто.

Вы смотрели в окно на широкий,

На далекий туман по шоссе…

Я Вам пел беспощадные строки

Из Артюра Римбо и Мюссе.

Кто-то грустный – наверно, в опале –

Раскладывал, звездный пасьянс

Казалось нам: скучно играли

Мы с жизнью седой в проферанс.

Знакомые карты… С горбинкой

Носы угрожающих пик!..

И строки Мюссе, как пылинки,

Летали вкруг мертвых гвоздик.

На софе голубой Вы, милая, плакали,

А о чем, – сказать не хотели…

И в странные строки ложились каракули

Ваших локонов черных на бронзовом теле.

А после намеком ироническим подняли

Вуалетту, но я не понял при всем старанье.

Когда (вчера ли, сегодня ли),

Я Вас обидел, своим невниманьем.

Но сквозь Ваши слезы обрисовалась обтянуто

(Как сквозь узкую юбку хрупкие колени)

Ваша уверенность, что Вы обмануты

И что я виноват в какой-то измене.

Маленькая! Комичная! Да поймите же.

Что в других женщинах, в далеких,

К Вам ищу разгадку, к Вам, живущей в Китеже,

И только иногда бывающей на five o'clock'ах.

Посмотрите внимательней глазками меткими:

(Что Вы прищурились, как на солнышке кошка?!)

Я целуюсь только с брюнетками!

А почему – догадайтесь, крошка!

Такого вечера не было во веки…

Это первый вечер настоящий…

Небо тяжелей, чем веки

Мертвой женщины в гробу лежащей.

Вы, сидящая в глубоком кресле,

Кажетесь кошмарною виньеткой…

Вы не встанете – я знаю; ну, а если?

Если встанете с гримасой едкой?

В палисаднике осины, словно струны,

Ветер трогает смычком размерным…

Если встанете опять такой же юной,

Что скажу Вам взглядом я неверным?

Нет, я знаю – Дьявол не обманет,

Навсегда прикованная к стулу!

Милая! Проклятая! В тумане

Заживо заснула!

И строки, как ногти, я отполировывая,

Пред Дамою Бледной склоняюсь, как паж…

Пора предвечерняя – нет – вечеро́вая,

Пахучий весенний пейзаж.

Росою напудрены лютики сонные,

Анютины глазки глаза подвели,

Открылись все венчики, словно флаконы

Духов золотых экзотичной земли.

И четкие дали замкнулись верхушками

Надменных деревьев, как будто в кольцо.

Усеяно звездами, словно веснушками,

Напудренной Дамы седое лицо.

Луна из картона! Совсем из картона!

Цветы серебристые в свежий пейзаж

Льют запах как будто струю из флакона Вам,

Строгая Дама, за нежный корсаж…

В закатную высь, как на плащ альгвазила

Раскрытый над нашей могилою юной –

Не знаю я, – чья-то рука водрузила

Медалью чеканною диск желтолунный.

Кортежем страстей в черный траур одетых

Мы в гробе из лавров доставлены к склепу.

Давайте болтать об умерших поэтах.

О, Бледная Дама, в ротонде из крепа.

Дух тленья, гниенья, как запах красивый,

Исходит от ваших печальных нарядов,

Я вижу, влюбленный, тире и курсивы

В особенной точности пристальных взглядов.

Вы знаете, Дама, – как это безбожно!

Убиты мы жизнью седою и хмурой

За то, что ласкали мы неосторожно

Уста приоткрытые карикатуры!

И вот поселились теперь в монотонной

Гостиной на веки, как в траурной раме…

Давайте болтать!.. Как валет я червонный

В любви объяснюсь моей пиковой Даме.

Вы воскресили «Oiselaux de Chypre» в Вашем

Наивно-голубом с фонарем будуаре

И снова в памяти моей пляшут

Духов и ароматов смятые арии.

Вы пропитаны запахом; в Ваших браслетах

Экстравагантные флаконы парижских благовоний…

Я вспоминаю паруса Клеопатры летом,

Когда она выезжала на rendez-vous с Антонием.

Аккорды запахов… В правой руке фиалки,

А в левой, как басы, тяжелый мускус…

Маленькая раздетая! Мы ужасно жалкие.

Оглушенные музыкой в будуаре узком.

Кружатся в глазах потолок и двери…

Огоньки, как котята, прыгают на диванах…

О, кочующий магазин парфюмерии!..

О, Галлия, бальзамированная Марциалом!..

О, как я влюблен в комфорт

С каким устроена моя карусель!

Моя судьба приводит меня в восторг

Тем, что я не равен всем,

Для которых двусложье «Лафорг»

Звук пустой совсем.

Ах, для меня больше, чем bi-ba-bo,

Ваша детская старость, Rimbaud!

Для меня дорого каждое имя

И каждая непереплетенная книга –

Как новое зданье, где с остроигол

Кривляется Дьявол над проспектами людскими.

О, новое зданье над людскостью проспекта,

А на нем колоссальный электрический прожектор.

Я презираю академические зданья,

Со знойными вывесками издания!

Долой академические пейзажи!

О, замурованные в классицизм заживо!

О, мертвецы в планометрических экипажах!

Маленькая любовница! На Rue de la Vie пойдем

Посмотреть, как рушатся новые небоскребы

Без злобы.

Но их раскрывшиеся животы (почему не утробы?)

Выше, чем старый с антресолями дом.

О, как судьба моя меня приводит восторг!

Я отверг морг! Для меня дорог Лафорг!

На огне настоящего я сжигаю прошедшее

И будущее захлебнулось в дыму!..

Милая, почему меня зовут сумасшедшим?

Не знаю, не пойму!