Я поставил приемник на край дувала и пошел по улице. За спиной раздалась автоматная стрельба. Это Дубино пустил очередь в приемник.
— Зачем, сержант?
— Пусть не слушают «духовскую» пропаганду.
— Они дикари, но и ты далеко от них не ушел. С пальмы ты не спускался, потому что в Бульбении они не растут, но на елке или ты, или твои близкие предки жили совсем недавно.
— Предки это хто?
— Ты все равно не поймешь. Не забивай голову. Иди дальше, сержант. Минометчики поймали двух лошадей и погрузили на них минометы,
Хитрецы. Переход, судя по расстоянию на карте, предстоял долгий. По хребту вверх, затем спуск в ущелье, подъем еще на хребет, марш по гребню и вновь спуск уже в долину, и наконец, бросок к технике по пересохшему руслу реки. Идти километров пятнадцать. Хорошо хоть сухой паек съели, все легче. Разведчики и управление полка двинулись в горы, наша рота опять шла в замыкании. Бойцы грелись у костра, в который бросали корзины, циновки. В нем горело что-то подозрительно знакомое. Я подошел поближе и увидел свой немецкий пуховый спальник. Ротный мне, как не ходившему раньше по горам, выделил «ординарца» из взвода (Корнилова) для заботы обо мне. О ротном заботился медик Степан. Вот этот «ординарец» и жег мой драгоценный спальник.
— Ты что делаешь, гад? — заорал я.
— Чтоб «духам» не достался. Я его выбросил, — глядя мне в глаза, ответил глупо ухмылявшийся солдат.
— А с чего он «духам» бы достался-то?
— Да у него же замок сломался, я вам новый трофейный взял. А этот белый — тяжелый, и спать в нем жарко. А зеленый — легкий, новый, — принялся нахваливать спальник «ординарец» — узбек.
— Вот черт! Ну, подсунул второй взвод дегенерата! Легкий, новый! А зимой, что я буду делать в этом легком поролоновом? Он белый, потому что зимний!
Солдат глуповато хмыкнул, закосил глазом в сторону и принялся бочком-бочком линять к костру. Спальник трещал и вонял гусиным пухом. Хорошо горел. Пропал алексеевский подарок. Вот черт! (Больше я себе никогда «ординарцев» не брал.)
Ротный направился ко мне, посмотрел в костер, заматерился, плюнул в огонь и, похлопав одобряюще по плечу, отошел в сторону, командуя:
— Подъем! Начать движение. Первый взвод идет первый, затем ГПВ, второй и третий. Ник, берешь Дубино и Степана и в замыкании. Не отставайте! За нами никого, и «духи» наверняка будут наблюдать за отходом. Вперед, не отставать!
Взводный Голубев по примеру минометчиков загрузил на другого коня станок от «Утеса» и АГС. Рота по узкой тропинке двигалась все выше и выше и достигла середины этого серпантина, вьющегося к вершине. В этот момент почти с самого гребня сорвалась лошадь с минометом, кувыркаясь и ударяясь о камни и уступы, затем полетела в пропасть.
Комбат заорал на все ущелье и принялся крыть всех матом. Командир батареи Вася Степушкин, маленький, худенький, светловолосый капитан, как-то съежился и вжал голову в плечи. Получив нагоняй, он принялся организовывать экспедицию по подъему минометов. Это после того как два миномета просвистели до самого дна ущелья, впереди трупа животного.
Догнали нас солдаты с минометами уже на самой вершине. Гимнастерки от пота побелели и стали как корка.
Пришлось разгрузить свою лошадь и Голубеву. Нелегко было тянуть все тяжелое вооружение минометчикам и пулеметчикам. На привале ком-
Бат перестроил порядок движения. Тылы уходили первыми, затем вторая и третья роты, минометчики разошлись поротно. Мы шли последними.
Замыкал движение разведвзвод. Комбат уходил с нашей ротой. "Решил приобщиться к нашему подвигу, поближе к «героям», — пошутил ротный. Наконец после всех спусков и подъемов вышли на высокогорное плато. Тут размещалась кошара с овцами и низенькое строение из камня, почти нора, обложенная каменным забором. У входа в «нору» жалась женщина с грудным ребенком, рядом ползали еще пара ребятишек. У забора стоял высокий голубоглазый, чернобородый пуштун и что-то восторженно говорил, приветствовал, предлагая лепешки. Я и ротный взяли одну и разломили пополам, пожали ему руку и пошли дальше.
Абориген погладил руки комбата, помахал солдатам и что-то все горланил вслед. Едва мы скрылись за холмом, как раздался выстрел, и тут же послышался истеричный, дикий женский крик, полный ужаса.
Комбат развернулся и вместе с Айзенбергом побежал назад.
Кавун остановил роту, и мы заняли оборону. Маты Подорожника были слышны даже нам.
Минут через десять появился разведвзвод, который подгонял командир батальона. Подорожник весь путь продолжал бить кулаком по голове и пинать ногами какого-то разведчика. Это был Тарчук (перед рейдом доукомплектовали разведвзвод, и он, как бывший спецназовец, попросился к ним, а мы не возражали, ротный с радостью сделал этот «подарок», старший лейтенант Пыж не ведал, какой это «данайский дар»).
— Сволочь! Убийца! Мерзавец! — ревел комбат. — Ты зачем человека убил?!
— Не человека, а «духа», — пытался что-то мямлить в оправдание солдат, вытирая кровь с разбитых губ и носа.
— Кто приказал стрелять в человека?
— Никто! Мы, отходя, всегда пастухов убивали! Они все на «духов» работают!
— Здесь тебе не спецназ. Это армейский батальон, и ты, гнида, служишь в доблестном первом батальоне. Мразь! Убийца!
Солдат стоял и молчал, затравленно глядя исподлобья. Он был заметно испуган и не ожидал такого поворота событий.
— Негодяй! Этот мужик меня лепешкой угостил, руку жал. А ты его, как собаку, просто так, мимоходом застрелил! А там ребятишек трое. Теперь с голоду умрут.
Убить человека просто так, ради удовольствия — это выше моего понимания. В голове не укладывается, откуда взялся этот выродок. Ведь простой деревенский парень. А за месяц из озорства или еще, черт знает, зачем, как мух, застрелил двух человек. Изувер какой-то!
— Дать миномет недоделку, пусть трубу тащит! Автомат забрать, гранаты тоже. Нагрузить минами мешок, пусть корячится. Сволочь!
Комбат кипел, усы от негодования дрожали, он готов был сам застрелить этого мерзавца.
— Такому все равно в кого стрелять. Застрелит и ребенка, и беременную женщину. Нравится, наверное, война.
Переход длился день, а казалось, целую вечность, да еще двигаться приходилось под раскаленным солнцем. Хорошо, что броня зашла в сухое русло и встретила нас. В колонне ночью произошла катастрофа: улетел в пропасть БТР с командиром танкового батальона. Погибли два офицера и два солдата, трое было ранено. Кошмар!
Потом был двухсуточный марш. Еда на броне, костерки, разведенные у гусениц в колее. Пыль, пыль, пыль…
Колонна ползла со скоростью черепахи. Техника растянулась на многие километры. Мы уходили из района одни из последних. Цепочка машин петляла и ползла как гигантская змея. Правда, эта змея громыхала и пылила колесами и траками.
Ротный подозвал меня перекусить, и я бегом догнал его БМП. Техника стояла, не заглушая моторов, где-то что-то застряло.
— Какая мощь! Что скажешь, «замполь»? — спросил ротный.
— Да, впечатляет!
— Впечатляет… Вот смотри: тут собраны пара бригад материального обеспечения, бригада РЭБ, полк связи, артиллерийский полк, артиллерийская бригада, батальоны связи, еще черт знает что. Штабы, штабы, штабы. Сплошные кунги и будки на колесах. А в горы идут четыре «кастрированных» батальона. Мы в горах по отношению к «духам» всегда в меньшинстве. Одна надежда, что если прижмут, вызвать авиацию или артиллерию на себя, может, повезет и свои не зацепят.
— У меня из головы не выходит убитый афганец. Если мы тут убиваем просто так, то какую тогда интернациональную помощь оказываем? Этот пастух всю ночь не выходит у меня из головы. Так и стоит передо мной: руки жмет, лепешку сует. Глаза добрые. Рядом баба с детьми.
— Ну, этого ты видел глаза в глаза, а представь: прилетели вертолеты или авиация, бросили бомбы, пустили «нурсы» — и привет кишлаку вместе с детьми, стариками, ханумками. «Духи» или не «духи» — никто не разбирается. Посмотри, сколько вокруг развалин, тут жили до нас люди, взгляни, у каждого кишлака, за каждым домом свежие могилы, а за пять лет их, наверное, около миллиона.
— Кошмар. Не правда. Не может быть!
— Правда. Это война ради войны. Нужно армию где-то обкатать, вот и обкатывают. У американцев был Вьетнам для проверки армии и техники, а мы тут проверяем.
— Но до бесконечности это продолжаться не может.
— Не может. А может, и может. Как остановить войну? Как генералам и политикам сохранить лицо? Войну начать легко, а вот закончить трудно, очень трудно. Особенно вот такую партизанскую. Партизаны и каратели.
— Не ожидал оказаться карателем. Я ехал добровольцем сюда, как в тридцатые ехали в Испанию.
— Ошибся. Мы тут воюем с целым народом, почти со всей страной.
Колонна все тянулась и тянулась. Авангард уже вошел в Кабул, а мы все ехали и ехали. Несколько раз наносили удары прямо с дороги по окрестностям в ответ на выстрелы мятежников. Но это были вылазки сумасшедших. Шла исполинская сила. Артиллерия и авиация тотчас же перепахивала тот квадрат, где что-то шевелилось.
В полку сразу началась неразбериха. Приказы сменяли один другой. Разгружаться — не разгружаться. Отдыхать — не отдыхать. Подать наградные списки, помыть людей, навести порядок. Солдаты сложили мешки, оружие поставили в оружейку, а боеприпасы не сдали. Ожидался новый выход. Куда — было не ясно. Обстановка в штабе была очень нервная, и никто ничего не мог понять. Командир полка приказал представить ротного и взводного сапера к орденам, отличившихся солдат и офицеров нашей роты — к медалям. Целую ночь писари трудились над представлениями на награды. Командир роты сиял.
— Ну вот, за полгода в первый раз в этом батальоне отметили. А то все чужак и чужак, «выкормыш с дороги». Орден «За службу Родине» 3-й степени! Такого ни у кого в батальоне нет. Красота. Ну, а всем вам зеленым салагам «За отвагу» — это что-то! По месяцу прослужили и уже к медалям. Ладно, я пойду, разомнусь беленьким, а вы тут порядок наводите. Завтра, если поступит команда, сдадим боеприпасы.
Допоздна наводили порядок, мыли бойцов, чистили оружие. Ушли в общежитие глубокой ночью.
— Всем встать! Бездельники! Где ротный? Почему зарядки в роте нет? Кто ответственный? Через пять минут построение. Со всеми офицерами и прапорщиками! — проорал начальник штаба батальона, бегая по комнате, и затем пнул дверь, выскочив наружу.
Ротный был более-менее нормальный, только заспанный. Старшина храпел в каптерке, дежурный его не добудился. Вот и скандал — нет зарядки! Техник в шесть тридцать утра на ногах еле-еле стоял, а командир ГПВ даже на ноги встать не мог, пришлось строиться без него.
В других ротах было еще хуже, ряды командиров поредели, а стоящие на ногах качались. Наша рота держалась лучше всех.
— Товарищ капитан! Почему боеприпасы не сдали?
— Так вы же приказали не сдавать.
— Я ночью отдал другой приказ, и дежурный по роте его получил.
— Не знаю, разберусь!
— Разберись! Орденопросцы-орденоносцы! Хрен всем, а не ордена и медали. Бездельники! Техник пьян. Командир ГПВ где?
— Болит желудок…
— Желудок переполнен водкой? Ко мне его!
— Где наградные?
Быстро послали писаря в роту, и он примчался с пачкой бумаги.
— Вот, товарищ майор, — протянул я их начальнику штаба. Подорожник взял пачку, посмотрел фамилии в листах и демонстративно медленно порвал все на четыре части и сунул мне обрывки в руку.
— Навести порядок, сдать боеприпасы, привести солдат и себя в божеский вид, построение через два часа. — И он ушел.
Комбата Цыганка нигде не было видно, опять в дивизию убыл, все должность в штабе пробивает. Командир роты собрал офицеров и задумчиво начал констатировать:
— Ах, Иваныч — сволочь. Завидует. Нашел причину докопаться. Выждал чуть-чуть и ужалил. Все раньше боялся, что я его подсижу. Мы результат за весь полк дали, а он с третьей ротой был, и нет ничего. Зам. комбата был со второй, и тоже нет ничего. Ну и хрен с ним. Сорвался такой красивый орден, а по большому счету нам орден не надо — замену давай.
— Может, отойдет, охладится? Успокоится? — спросил я.
— Да, уж нет. Не успокоится. Злопамятный хохол, все бесится, что на боевые за комбата ходит, а не назначают никак на должность. Хрен ему по всей морде. Я вот тоже хохол, но не злопамятный. Вполне даже добрый. Не настоящий, наверное. Ну, да ладно, спать хочется больше, чем получить еще один орден! Пошли все в задницу!
После Джелалабада я чувствовал себя в полку гораздо уверенней. В роте солдаты меня признали, а с офицерами я сдружился. Понемногу я привык к обстановке, освоился. Бытовые условия, конечно, отвратительны, но могло быть и хуже. Больше всего бесило то, что лишний раз помыться было невозможно. С боевых как-то вернулись, пыльные, грязные, а в полку воды ни холодной, ни горячей. Душевые заработали только утром. Солдаты и офицеры кое-как быстро помылись, а через полчаса, когда я только сел за оформление наградных на бойцов прозвучала сирена: «Тревога!».
Весь полк пришел в движение.
Срочный выход в Чарикарскую «зеленку». Начало марша через два часа. Только наши БМП разгрузили, а уже надо снова пополнять боеприпасы, получать продукты, экипироваться.
ЧП! С заставы второго батальона украли четырех солдат. Нужно попытаться отбить, хотя бы их тела.
Пехота носилась как угорелая. Техника потихоньку выползала из парка и строилась в колонну, а бойцы на медленном ходу загружали машины. За пару часов все более или менее было готово, и полковая колонна помчалась по Кабулу. Шла только броня и минимум колесных машин. Город проскочили быстро, регулировщики из комендатуры и афганцы обеспечивали «зеленую улицу». По «баграмке» мчались на всех парах. «Зеленка», мимо которой мы двигались, безмолвствовала. Вдоль трассы сидело множество вооруженных афганцев в форме и не в форме. Кто его знает, кто они такие. Они не стреляют, и мы не стреляем. Сидят, значит, так и надо. На мой вопрос, кто это, ротный коротко ответил:
— «Духи».
— Как «духи»? С чего ты взял?
— А так — «духи»! Только мирные. Сегодня они за нас. А кем были вчера и кем будут завтра — неизвестно.
Колонна полка подошла к окраине Чарикара и замерла на обочине дороги. Я зашел на заставу поболтать с Витькой, замполитом местной роты. Солдаты показали, где его можно найти — в полевой ленкомнате. Там вдруг наткнулся на разглядывавшего развешанные по стенам плакаты майора Золотарева. За столами сидели несколько офицеров из второго батальона.
— Садитесь, товарищ лейтенант, — кивнул мне на свободную лавку замполит.
Я сел и загрустил. Вот незадача: попался на глаза, теперь не отвяжешься.
Зам. комбата по политчасти в рейд не пошел: опять давление подскочило, а я назначен за него и пока не попадался сегодня начальству. А вот сам же и нарвался. Все время как на войну идти, так этот Сидоренко болеет и болеет. А я почему-то отдуваться должен. Ну почему? Два месяца служу, а видел его раз шесть.
Тут зашли в помещение Микола, Мелентий и еще офицеры, замполиты рот и батальонов полка.
Оказалось, совещание, а я случайно забрел чуть-чуть раньше, чем меня оповестили.
— Товарищи офицеры, — грозно нахмурил брови наш начальник, — вы видите, какой тут бардак? Полный развал! Сарай, а не ленкомната, боевых листков нет, документация в завале, солдаты распущены и неопрятны. Анархия на заставах. А где замполиты батальона и роты? Чем занимаются? Только что коров сами не воруют!
Трое унылых офицеров поднялись и стояли красные, потные, смущенные.
— Ввожу в курс дела всех, кто не знает, — продолжал Золотарев монотонное свое бубнение. — Четверо солдат под руководством командира выносной заставы — прапорщика — украли корову и тащили ее к себе. Местные жители, видимо, услышали и захватили «героев» апрельской революции. Прапорщик убежал, сумел добраться до заставы, ранен, в госпитале отняли ногу.
Наступило гнетущее молчание. Мы все были в шоке.
— Товарищ майор! Разрешите возразить? — спросил какой-то капитан.
— Можете не возражать. Я знаю, что вы скажите. Вы не владеете обстановкой. Эти негодяи попались второй раз. Позавчера, оказывается, они уже украли эту корову. Их афганцы поймали, побили и отпустили. Побили потому, что солдаты были не вооружены. В этот раз они взяли автоматы, но почти не было боеприпасов. По магазину всего. Патроны кончились быстро. А у прапорщика был нагрудник с магазинами, вот он и отбился, убежал отстреливаясь. Мерзавец! Всех бросил.
Задача перед полком: пройти «зеленку» от Чарикарской дороги. Восемьдесят первый полк пойдет от Баграма вместе с разведбатом. Десантники сорок пятого полка пойдут со стороны гор. Но сначала артподготовка, будем бить, пока не отдадут тела. Всем по местам, по ротам! Ваши командиры сейчас получают указания.
Мы дружно встали и вышли в гробовой тишине из комнаты.
— Как дела? Что было на самом деле? — спросил Мелентий у парня из пятой роты.
— Б… ство! А кто его знает что? Прапор был на заставе старший. Солдаты толком ничего не говорят. Их сейчас особисты трясут. Но все, вроде, так и есть, а может, и не совсем. Прапор сказал, что побежал за ними вдогонку.
— Что с бойцами? — спросил я.
— Уже давно трупы. Их убили еще в винограднике. Фролов, уползая, слышал, как бойцов добивали. Гады! Звери! Скоты!
Артиллерия, танки, минометы принялись утюжить «зеленку». Артполк, разместившийся за дорогой, повел интенсивный огонь. Взрывы, словно огромные фонтаны, взметались в виноградниках. После выстрелов орудий крупного калибра целые дома взлетали и рассыпались. «Зеленку» застелило пеленой из пыли и дыма. «Ураганы» и «Грады» беспрерывно выплескивали залпы огня, заряжались и отправляли новую партию смертоносного груза в кишлак.
Мы шли к ротам, как вдруг примчался «бобик» — ГАЗ-69 с афганцами, облепившими машину со всех сторон. Они выгрузили из машины три скрюченных тела. Я подошел вместе с другими офицерами поближе.
Тела лежали в неестественных позах, без штанов, в крови и грязи. Оскальпированы и кастрированы. Кожа свисала ломтями с рук и ног.
— Н-да… Сварили, да еще раскаленным шомполом, как шашлык, проткнули. Мерзавцы!
Лейтенант-переводчик заговорил с ополченцами и, услышав ответ, перевел:
— Четвертого пока не нашли, автоматы «духи» не вернут. Мятежники ушли из кишлака. Солдаты — воры и жулики, грабили часто местных жителей. Воровали кур, овец, теперь украли корову. Вот и попались. Сняли с мальчишки пастуха часы. Он прибежал домой и рассказал, а в кишлаке отдыхала банда. Бойцам жутко не повезло. Эти болваны почти не сопротивлялись, патронов совсем мало было.
Комполка разъяренно пыхтел. Толстые мясистые щеки и губы нервно дрожали. Вид истерзанных солдат привел его в ярость, и он, как раненый слон, готов был растоптать все на своем пути. Его душа жаждала мести и крови.
— Артиллерист! — заорал «батя». — Огонь из всех стволов! Беспрестанно, пока снаряды не кончатся. Снести, сровнять с землей эти чертовы дома. — Наши — гады, но и эти — звери. Огонь! Огонь!
Командование отдало приказ наносить удары до тех пор, пока не выдадут последнее тело и оружие.
Солдаты из подразделений, кто посмелее, сбегали и посмотрели на убитых, возвращаясь в глубоком шоке.
Во взводах стоял гул, все были возбуждены и негодовали. Батальон приготовился стереть в порошок лежавший перед нами кишлачок.
Роты распределили усиление: по два огнеметчика, по одному минометному расчету. Полковая бронегруппа, растянувшаяся вдоль дороги, развернула орудия. Танки, самоходные орудия, БМП, минометы «Василек» — все это начало утюжить подходы к селению, его западную окраину.
Несколькими колоннами подразделения проходили мимо молчавших развалин. Ни малейших признаков жизни не наблюдалось. Мы осматривали дом за домом, двор за двором. Ни одно живой души. Сараи и подвалы забрасывались гранатами и дымовыми шашками. Все вокруг наполнилось едким дымом. Он клубился и поднимался из виноградников, из дворов. Кяризы (как ходы сообщений) нейтрализовали таким вот удушающим способом. Есть ли там мирные жители, были ли там боевики? Кто знает… Колодцы глубокие, криков не слышно, и выбраться никто не сумеет при всем желании. Солдаты продвигались осторожно и, не спеша, осматривали все вокруг. Саперы шли впереди, снимая растяжки. Вдруг немного правее раздались выстрелы. Третья рота наткнулась на банду, и завязался бой. Мы ускорили движение и тоже наткнулись на группу из отходящих душманов. Короткая перестрелка — и «духи» ретировались, унося раненого или убитого, судя по крови на тропинке.
Ротный по связи передал приказ:
— Стоять. Темнеет. Занимаем оборону на ночь, соседи — третья рота справа, разведвзвод слева.
Взводы заняли оборону в брошеных строениях и принялись обживаться.
Я, Сергей Острогин и лейтенант-минометчик подошли к огнеметчикам.
— Чего не стреляете, сержант? — спросил Сергей.
— Дак вы ж не приказываете, мы и не дергаемся. Прикажите — стрельнем.
— Мужики! А покажите как, мы сами и бабахнем, — предложил им я.
Солдаты показали принцип действия, быстро все объяснили и выдали каждому по огнемету. Огнемет представлял собой толстую трубу с зарядом внутри (сюда целишься, сюда нажимаешь, отсюда летит, там взрывается, если попал, то кто-то сгорел).
Я осторожно взял огнемет в руки, тщательно прицелился в виднеющееся на переднем плане высокое строение. Полчаса назад там было видно какое-то движение. Выстрел — заряд влетел в окно, и большущее сооружение сложилось, как карточный домик.
— У-ух ты, — единым выдохом произнесли все стоящие на крыше.
— Ура-а-а, — послышались восхищенные крики взвода.
— Теперь я, я! — заорал минометчик.
— Подожди! — одернул его Серега. — Иди вон из миномета стреляй. Дай нам самим пошалить!
Серж прицелился в другой дом-эффект тот же. Ура-ура-ура-ура! Бойцы смотрели как в кино на эффект объемного взрыва. Детский сад. Мы, правда, тоже не далеко ушли.
— Не высовываться! Всем в укрытие, — заорал подошедший Кавун. — Вы тут что за цирк устраиваете?
— Да, вот «шмель» осваиваем, — ответил я.
— Ну что ж, теперь и я освою.
Ротному показали как, и он выстрелил под наше дружное «ура». На связь вышел комбат Подорожник.
— Что за пальба? Чем стреляете?
— Подавили три огневые точки противника из «шмелей».
— Подавили… что-то я огневых точек не наблюдал. Разве оттуда по вам стреляли?
— Еще как.
— Больше не развлекаться. Хватит дома ломать!
Подорожника наконец-то утвердили в должности командира батальона, и он немного психовал.
— Да в общем-то, больше их целых и нет, — сказал ротный и, повернувшись к солдатам, Иван добавил:
— Будем уходить — я выстрелю последний заряд. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан. Стреляйте, не жалко, нам же легче: тащить не надо.
Ротный, улыбаясь, хлопнул по плечу взводного.
— Сергей! Ну что, угощайте чаем и ужином.
— Сейчас, сейчас. Плов, наверное, узбеки уже делают.
Все спустились вниз, оставив на крыше наблюдателя. Не спеша попили свежий, горячий, настоящий чай, не из пакетиков. Усталые, мы полулежали у самодельного стола из перевернутых ящиков.
Блаженство. Душа отдыхала. Ноги и спина гудели все тише и тише. Наступало расслабление, наваливалась дремота.
Командир тяжело вздохнул:
— Да, мужики, нам сегодня пока везет. Вторая рота на засаду нарвалась, два «карандаша» ранено. Третья рота попала на растяжки в винограднике — семеро раненых. На КП батальона снайпер убил минометчика.
— Кого? — встрепенулся лейтенант-минометчик.
— Субботина, прямо в висок.
— Субботина… Хороший был солдат… Жалко-то как. Вот б… и.
— Валера! Будем уходить все мины в «зеленку». Может, кого завалим. Нечего их туда-сюда таскать. Понятно?
— Понятно, товарищ капитан, — ответил лейтенант Радионов.
— Валера! А ты не родственник нашего высокого начальства?
— Нет, даже не однофамилец. У нас первые гласные в фамилии разные.
— Н-да… — задумчиво произнес Острогин, — с гласной тебе явно не повезло. А то ты бы сейчас не с нами в «зеленке» валялся, а где-нибудь в кабинете, в штабе, наградные на себя выписывал.
Мы дружно засмеялись. Валерий тоже смеялся, но довольно грустно.
Наступила ночь. Темная-темная, жуткая. Артиллерия продолжала изредка из чего-нибудь стрелять, в воздухе висели то световые мины, то «факела» (осветительные снаряды), то осветительные ракеты.
Время от времени трассы очередей вспарывали небо. Кто и зачем стрелял — неизвестно. Наверное, от страха или от тоски. Постепенно наступала прохлада, и с ней появилось множество комаров. Комары — это еще одно издевательство над усталым солдатом. Они проникали везде. Я забрался в спальник и закрыл лицо капюшоном от масхалата. Пищали эти гадости над самым ухом, время от времени бросались в атаку, заползали под одежду и кусали, кусали, кусали.
Нервы не выдержали, я встал, подсел к костру к бормочущим по-своему трем узбекам Два однофамильца Якубовы и Исаков о чем-то весело вели свое непрерывное «хала-бала». Среди них очень выделялся Гурбон Якубов. Здоровенный парень с большой кудрявой головой и пухлыми губами, добрый и очень веселый. Все время что-то писал по-узбекски в тетрадь или блокнот.
За мной следом поднялся и ротный. Тоже не выдержал налета комаров.
— Якубов, чай есть? — спросил я, присаживаясь.
— Нальем, товарищ лейтенант. Есть, есть хороший чай, — затараторил Гурбон.
— Дружище, ты откуда родом? Хорошо по-русски говоришь.
— Я из Ферганы, из самой. Был шеф-поваром в ресторане, работал в интуристе. Я очень хороший повар, а стал в армии простым автоматчиком. Жаль, что не поваром служу.
— Ну что ж, будешь главным поваром третьего взвода, шеф-поваром третьего взвода первой роты первого батальона.
Бойцы дружно засмеялись. Якубов — громче всех, и его щеки тряслись как огромные узбекские лепешки-лаваши.
— А что ты все пишешь то в блокнот, то в тетрадь? Вроде не письма. Донесения Ахмат Шаху или Гульбеддину Хекматияру? — спросил ротный.
— А кто это? Я их не знаю, — заинтересовался солдат.
— Да это местные главари бандитов. Наверное, пишешь, сколько у кого патронов, как зовут командира роты и сколько боевых листков у замполита в походной ленинской комнате, — продолжал Кавун, улыбаясь.
— Да нет, что вы, товарищ капитан! — испугался солдат и быстро затараторил:
— Я пишу в блокнот, что вижу вокруг В основном о природе, о своих ощущениях.
— А-а, ты сообщаешь наше передвижение, маршруты выдаешь! — воскликнул я с издевкой и с напускным подозрением.
— Что вы, что вы, товарищ лейтенант! Я описываю, где был, что видел, что было за день.
— Ну, а вот и шпион! В роте много пособников душманам, — грустно подытожил ротный. — Все смотрит, все записывает, все сообщает. Завтра расстреляем.
Якубов рухнул на колени.
— Товарищи офицеры, я об Афганистане пишу, о войне, интересно ведь.
Смеялись и хохотали все, кто не спал.
— Так, Якубов! Писать мемуары разрешаю, но особисту не показывай. Все, что сотворишь, на цензуру к замполиту. Будешь великим узбекским писателем — пришли книгу с автографом, — закончил со смехом Ваня.
— Есть, прислать книгу, — серьезно ответил Гурбон.
— Н-да… — задумчиво выдавил из себя ротный. — Были писатели-баталисты, а теперь пошли повара-баталисты. Где чай-то, Якубов, акын ты наш доморощенный?
Солдат засуетился, стал протягивать сахар, галеты, кружки, чайник. Предложил плов. Мы поели еще раз, попили чайку. Хорошо! Вкусно!
— Гурбон! Не знаю, какая у тебя будет книга и какой ты будешь писатель, но готовишь ты замечательно! — воскликнул я.
Все узбеки смеялись, давно догадавшись, что мы разыгрывали Якубова. Он и сам уже это понял и весело хохотал вместе с нами. Отойдя от костра, Иван задумчиво проговорил:
— Вот как плов сделать из ничего, чай приготовить, суп сварить — узбеки мастера. Но воевать — не любят страшно. А их третья часть роты. А теперь еще и повар-мемуарист на нашу голову. Пошли спать, замполит. Завтра рано вставать, наверняка. Пошлют, думаю, дальше прочесывать «зеленку». Наверное…
На рассвете меня растолкал связной от ротного.
— Товарищ лейтенант! К командиру.
Я нехотя натянул кроссовки, взял автомат и, почесывая укушенные руки и шею, побрел к Кавуну.
— Все! Уходим! Поднимаем солдат — и готовность к отходу. Хорошо, что штурм и прочесывание кишлаков отменили. А то вчерашние потери увеличились бы. Уходя, все минируем и поджигаем.
Рота зашевелилась. Заметно было, что солдаты радовались приказу, вперед идти не хотелось никому. Сараи с сеном задымились, все, что могло загореться, загорелось. Саперы понаставили сюрпризы, взводы потянулись из оставляемых укреплений. Я открыл дверь в дом, выдернул чеку из запала гранаты Ф-1, сунул ее в стакан. Стакан поставил на ребро двери, в угол — привет входящему. До свидания, ребята! Сюрприз от «шурави».
Откуда-то из глубины кишлака раздались выстрелы, пули застучали по дувалам. Что-то упало, бабахнув в стороне, там, где мы были недавно. Рядом разорвались несколько минометных мин. Уф! Успели уйти!
— Минометчик! Ответь тем же. Все мины расстрелять! — приказал ротный Радионову.
Минометчики установили миномет и взялись расстреливать оставшийся боезапас. Под эту «музыку» рота начала вытягиваться из укреплений в сторону дороги. Взвод за взводом, гуськом, шаг в шаг, след в след, нога в ногу, один за другим. Быстрее, быстрее из этой проклятой, ненавистной, жутко опасной и стреляющей со всех сторон «зеленки».
Дорога. Броня. Свои!… Живы!
Над головами пролетали снаряды, разрывались в глубине кишлачной зоны. Обработка огнем и металлом продолжалась.
Комбат собрал офицеров у командирской машины.
— Задачу выполнили, выдвигаемся через полчаса. Проверить еще раз личный состав, оружие и доложить. А то обратно в «зеленку» полезем, если кого забыли.
— Почему уходим так быстро? — поинтересовался Женька Жилин, командир третьей роты. — Что работы нет там уже?
— А твоя рота уже наработала! Виноградники хорошо облазили! Семь раненых. Или еще не все растяжки и ловушки ногами зацепили?
— Да что мы!
— Не пререкаться.
— Я и не…
— Молчать! Такие потери на ровном месте! Позор офицерам роты! Почему это ваше стадо носилось по арыкам и виноградникам? Почему не было управления?!
— Эх…
— Молчите? Вот и хорошо, что понимаете свою вину. Уходим, потому что последнее тело «духи» ночью подкинули. Оружие не вернули, да и не вернут. А полк должен готовиться к новой крупной операции. Выход через неделю. Потому и уходим в спешке. Но потом еще вернемся поработать.
— По машинам! — скомандовал зам. комбата Лонгинов, и все заспешили по местам.
— Вернемся сюда еще ни раз, — грустно вздохнул Острогин. — Будь она неладна эта «зеленка», проклятущее место.
Сережка Ветишин оказался в нашей роте совершенно случайно. Корнилов уехал в командировку сдавать технику, Грымов приболел, Грошиков повез сопровождать в Союз «груз 200» — получилась брешь среди офицеров.
Кавун подсуетился и выпросил в штабе полка молодого «летеху», прибывшего только на некоторое время, хотя бы на один рейд.
Он проходил по прямой замене из резерва ТуркВО во второй батальон. Но командир второго батальона, майор Папанов, об этом еще не знал, иначе бы мы парнишку ни за что не заполучили.
— Сережка! Если будешь себя хорошо вести, тогда мы тебя оставим себе, — пообещал Острогин.
— Я же не вещь! — возмутился Ветишин. — Как это вы меня оставите себе? Я, может быть, еще не захочу.
— Захочешь! Мы тебе понравимся. Отличный коллектив роты, шикарный гарнизон, частые экскурсии в «оазисы», пешие прогулки по высокогорным «альпийским лугам», восхождения к снежным вершинам, воздушные путешествия на вертушках, регулярные стрельбы! Где еще такое найдешь? Не служба, а отдых и спортивные развлечения.
— Как интересно, — криво усмехнулся лейтенант Ветишин, — но что-то очереди из офицеров, стучащихся в двери вашей канцелярии, я не заметил. Кроме меня, конкуренты на замещение вакансий есть?
— Скажу тебе честно — нет! — вздохнул я. — И вряд ли когда-нибудь будут.
— Лейтенант, никто еще не говорил, что мы тебя возьмем в эту славную роту! — воскликнул Кавун и продолжил обработку:
— Нужно оценить твои способности и возможности в деле. А скоро предстоит дивный рейд в район Бамиана, где стоят статуи Будды, вырубленные в скалах, которым около двух тысяч лет. Возможно, мы их увидим. Мечтал ты, лейтенант, о таком?
— Честно? Никогда. Мечтал о службе в Венгрии и Чехословакии!
— Но попал-то в Центральную Азию! — продолжил свою речь ротный. — А я, как опытный командир, прослуживший и на заставе и в рейдовом батальоне, скажу следующее: «Пусть у нас тяжело, пусть опасней, но все же это не одиночество на заставе в глубине „зеленки“. Засунут тебя в нее, и выберешься оттуда уже только в отпуск или в госпиталь по болезни. Застава — это глиняная хибара, два десятка солдат с тремя БМП, а вокруг на многие километры кишлаки, виноградники и „духи“. „Духи“ мятежные и „договорные“ отряды самообороны, которые сегодня друзья, а завтра уже враги».
— Через какое-то время завоешь, как волк на луну по ночам, — засмеялся Веронян. — Можно будет биться головой о стенку, выть, орать,
Материться, но все время сидеть безвылазно на одном и том же месте. Это как маленькая тюрьма.
Старшина говорил хрипло, с сильным армянским акцентом, и этот акцент почему-то особенно помогал ему сгущать краски и без того мрачной картины.
Ветишин непроизвольно передернул плечами, поежился и воскликнул:
— Ребята! Уже хочу к вам! На все согласен!
— Ха-ха-ха! — дружно засмеялись все.
— Лейтенант, принимай взвод, все будет хорошо, — улыбнулся техник роты Федарович. — Что не знаешь — объясним, чего не умеешь — научим.
— Но-но! Не портить мальчишку! — воскликнул Кавун. — Чему ты, «старик», и Голубев можете научить, я знаю.
— Ну, какой же я старик? Мне всего-то тридцать шесть лет, — возмутился Федарович.
— Ну и что, тридцать шесть лет. Ты на себя в зеркало взгляни повнимательнее. По морщинам тебе все шестьдесят! Нужно меньше пить!
— Ну что, вы все время с замполитом об одном и том же: меньше пить, меньше пить! Я тут, можно сказать, веду не жизнь, а монашеское существование. Ни водки, ни женщин.
— Тимофей! Тебе сколько же водки требуется? — ужаснулся я.
— Еще столько же, и желаю не по двадцать чеков. По сорок чеков — это вообще разорение. Хочу по шесть рублей, как дома.
— По сорок чеков — ухмыльнулся Иван. — Не бери, не ходи к бабам и работягам-спекулянтам ночью за горячительными напитками. А то так и вернешься домой без магнитофона и без дубленки. Джинсы купить будет не на что, только мелочь на презервативы останется.
— Да черт с ним, с магнитофоном, главное — домой живым вернуться, а не в «ящике». Страшно, вот и пью, чтоб успокоить нервы. У меня, между прочим, трое детей дома, а я тут с вами гнию заживо.
— Без нас ты бы уже давно окочурился! — рявкнул Кавун. — Я тебе скоро лечебно-трудовой профилакторий устрою. Получку буду изымать и отдам перед отъездом замполиту, а то скоро печень совсем откажет. Скажи спасибо, что пить мешаем!
— Ну, спасибо! Разрешите выйти, товарищ капитан? -Иди!
И техник, красный, как рак, от злости, вышел из канцелярии.
— Обиделся на правду. Но ничего, критика полезна, пусть злится на себя. Тебя это, Голубев, тоже касается, хватит водку жрать по ночам! — продолжил возмущаться ротный.
— А когда ее пить, родимую? Днем нельзя, выходных нет, но после рейда стресс снять ведь необходимо. Придумали Постановление в Политбюро и правительстве, а люди должны страдать.
— Сизый! Ты тоже свободен. Иди во взвод к бойцам и прекрати пьянствовать. Все, шагай отсюда, да и вы все остальные.
— Лейтенант, тебе сколько лет? Ты такой юный, как первокурсник, — поинтересовался, присаживаясь на лавочку в беседке, Острогин.
Сергей действительно выглядел лет на восемнадцать. Розовый, как поросеночек, голубоглазый, русоволосый, кудрявый ангелочек!
— Ребята, что вы, мне на днях будет двадцать один год. Я давно совершеннолетний и вполне взрослый.
— Девчата знакомые, наверное, сохнут по твоим ясным глазам, — прохрипел прокуренным голосом Голубев. — Эх, где моя молодость?
— Сизый, тебе тридцать девять лет, а ты из себя корчишь древнего старика, — ухмыльнулся я.
— Откуда к нам, Сергей, ты попал? — поинтересовался Острогин.
— Из резерва ТуркВо, три месяца сидел в учебном центре. Нас там триста лейтенантов было, на случай непредвиденных обстоятельств. Вот и сейчас кого-то во втором батальоне убили, я вместо него.
— Не повезло парню, — вздохнул Острогин. — Ну что ж, пойдем в бытовку, кинешь там свои вещи, койку Корнилова займешь, пока его нет. Все взводные и техник живут там, а ротный и замы, как «белая кость», в общежитии. Ночевать придется всего два дня, потом уходим в рейд.
— Товарищи офицеры! Разрешите войти, порядок навести? — поинтересовался заглянувший солдат.
— Чего тебе, Колесников? Какие проблемы? — удивился Острогин.
— Прибраться хочу. Помыть пол и протереть пыль.
— А ты что разве дневальный? По-моему, нет, — усомнился я. — Кто в наряде? Исаков, Алимов и Ташметов? Ну-ка, быстренько сюда Исакова!
В бытовку осторожно заглянул Исаков.
— Слюшаю.
— Дневальный, почему Колесо прибежал убираться в бытовке вместо тебя?
— Мне не полежено.
— Не понял, — приподнял удивленно брови Сергей. — Повтори!
— Не буду мыть пол. Ведро, тряпка — для женщин.
Острогин взял тряпку в руки, намочил в ведре, выжал и протер угол, потом протянул Исакову:
— Теперь твоя очередь!
— Нет, не буду! Я не женщина. Нет. Острогин ткнул тряпкой в грудь дневальному.
— Солдат, выполняй приказ наводить порядок! Я тебе приказываю! Товарищ солдат, я вам приказываю наводить порядок.
— Не буду, это дело русских, я не буду ничего делать.
— Ну, толстомордый, сам виноват, — воскликнул Острогин. — Сейчас у меня похудеешь, я с тебя спесь собью.
Сергей сделал подсечку и повалил на пол узбека, сунул в его руки тряпку и принялся тереть ими пол. Солдат вырвался и принялся брыкаться и отбиваться, громко визжа и сильно лягаясь ногами. Ведро опрокинулось, и вода разлилась по бытовой комнате.
— Наводи порядок, Исаков, — предложил я. — Тебе же лучше будет, все равно заставим выполнить приказ.
— Нэ буду, гады, сволочи, «анайнский джалян», пидо…
— Ах ты, мразь, — рявкнул Голубев и, схватив его за воротник, потянул по мокрому полу.
Солдат извернулся и ударил прапорщика ногой, свалил на пол и принялся душить. Мы схватили его за руки, за ноги и начали драить пол этим дневальным. Визги, хрипы, маты, вопли. Когда в бытовой комнате установился полный бедлам, скрутили ему руки за спину и повели в караульное помещение в камеру. Все его земляки собрались в коридоре и оживленно обсуждали происшедшее.
Начальник караула лейтенант Мигунько испуганно спросил:
— Что произошло, ребята?
— Бунт на корабле! Пусть посидит денек, успокоится, подумает, — ухмыльнулся Острогин.
— Я вас всех перестреляю, особенно тебя, лейтенант, ты покойник, — рычал и плакал Исаков, растирая по щекам слезы, слюни и сопли. Все лицо у него было исцарапано, нос разбит.
У Ветишина набухла ссадина над бровью, у Острогана сбиты были в кровь костяшки на руке, у нас с Голубевым исцарапаны подбородки и щеки.
— Щенок, я тебя в пропасть из вертолета сброшу, — зарычал командир ГПВ. — Ишь ты, вояка выискался, только рис, чай, да кур способен в кишлаках воровать, чмо болотное.
— Я снайпер, а не чмо, у меня два «духа» на счету, — рыдал Исаков. — Справились, да? Всех убью.
— Ну, все, через неделю заберем, когда успокоишься, — сказал я, и мы вышли из камеры.
— Мужики! — заволновался начальник караула. — Так не пойдет! Вы завтра уйдете воевать, а этого «бабуина» куда я дену? Решите что-нибудь в штабе батальона с арестом на семь суток.
— Решим, решим, все будет в порядке, я сейчас принесу записку об аресте. Договорюсь с Лонгиновым. Отсидит и дневальным по роте бессменным будет. Никаких боевых. А то действительно подстрелит «летеху», он между прочим, Сережка, твой подчиненный.
— Ник, я знаю, уже один раз с ним беседовал. Ох, и взвод достался, из пятнадцати человек — всего два славянина.
— Если сейчас не сломим «мафию», то этот «бухарский халифат» нам устроит веселую жизнь. Молодежь совсем «затуркали»: каждый день синяки то у Свекольникова, то у Колесникова, то у Царегородцева. Всем достается, — задумчиво процедил я сквозь зубы.
— Алимов! Ташметов! Тактагуров! Все ко мне! — прокричал Острогин, входя в казарму. — Взять тряпки, веники, ведра и мыть всю казарму, лично буду контролировать. Возражения есть?
— Нет. Никаких. Разве трудно? Мне никогда не трудно, — принялся быстро лопотать Алимов.
Схватил ведро, тряпку и начал убираться в бытовке. Остальные взялись за канцелярию и умывальник.
— Вот то-то! Видал, Сережка? Никому битым быть не хочется! Правильно, Алимов? — воскликнул Осторогин.
Солдат заискивающе улыбнулся и кивнул в ответ.
— Снять всем ремни, сейчас буду бляхи выгибать, раздеться. Гимнастерки ушиты — разошьем, каблуки заточены на сапогах — срубим. Будете образцовыми солдатами.
Через полчаса у тумбочки дневального стоял в огромной пилотке, широченной гимнастерке, болтающейся как парашют, Алимов и глупо улыбался. Разогнутая бляха сломалась, и поэтому ремень он держал в руках вместе со штык-ножом. Каблуки на сапогах отсутствовали, и теперь он, и так небольшого расточка, стал еще короче.
В роту ворвался комбат.
— Что случилось? Что за мордобой? В чем дело? Под суд отправлю всех, сукины сыны! Не сметь солдата пальцем трогать!
— А если он не выполняет приказ и молодежь лупит каждый день? Национальную рознь сеет, между прочим, русских, говорит, ненавижу.
— Стой, комиссар, успокойся. Не надо политику разводить. Сейчас наговоришь на такую статью УК, что хоть святых выноси. Вас наказывать пока не буду, солдата завтра с гауптвахты забрать, нечего ему в комнате пыток для допроса пленных сидеть. Он все же не «дух», а солдат Советской Армии. Сейчас же написать объяснительные записки и сдать их мне. Решение приму после рейда.
Комбат ушел, злобно шевеля усами.
— Разберусь как попало, накажу как-нибудь! Всегда мы у Подорожника виноватые, — вздохнул Острогин. — Не любит он нас, ой, не любит.
Все узбеки роты и еще несколько ходоков из других подразделений собрались в ленинской комнате и что-то оживленно обсуждали.
— Посторонние, марш отсюда! — скомандовал я.
— Это земляки пришли, — злобно прошипел Хайтбаев. — Поговорить не имеем права?
— Имеете право, но после дембеля, в Ташкенте. Кыш, я сказал, всем отсюда!
Что-то ворча под нос, пятеро солдат встали и вышли. Человек пятнадцать бойцов напряженно смотрели на меня.
— О чем задумались? Какие проблемы? Бунт организовываешь, Хайтбаев? Или ты зачинщик, Алимов?
— Нет-нет! — забормотал солдат. — Все хорошо.
— Хайтбаев, тебе, как боссу «мафии», я обещаю такую характеристику, что в университет не вернешься! Ишь ты, что удумали: русских молодых солдат каждый день избивать и за себя работать заставлять!
Вошел ротный и сходу отвесил три затрещины: Тактагурову, Алимову и Хайтбаеву. Остальные невольно вжали головы в плечи.
— Ах, «анайнский джаляп», кутаки несчастные, я вам устрою сладкую жизнь! После рейда узбекский наряд по роте целый месяц! В полном составе! Касается всех! Якубовых, Хафизова, Рахманова и прочих участников бандитского сообщества. Исакову-никаких боевых действий. Вечный дневальный — через день! Чмо должно быть на хозяйственных работах, а не воевать. А вы за него в горах будете отдуваться! Разговор окончен, разойдись.
Ваня угрюмо посмотрел на офицеров, сидящих за столом.
— Мужики! Ну, начудили. Шуму-то, шуму на весь батальон. Мало мне склок с Подорожником — еще добавили. Никак не даете уехать домой спокойно. Обязательно было мыть пол Исаковым? Да еще перед выходом в рейд? Балбесы. Всем успокоиться и переключиться в мозгах на войну!
Как надоела эта извечная проблема: офицеры — славяне и солдаты с Востока. И мы должны их заставлять служить и работать. Вот отсюда, из армии, корни национализма в стране. Ну что все злые и приуныли? Веселее, жизнь продолжается! Замполь, не докладывай, сами разберемся. Лейтенант Ветишин! Ты у нас всего на один боевой выход, что будет дальше, не знаю, но будь внимателен! Почему-то «мусульмане» тебя невзлюбили. Наверное, очень молодо выглядишь, не чувствуют командира! Малейшее неповиновение — давить в зародыше! Ну, с богом! Выводить взвода на строевой смотр.
В этом районе полк не работал ни разу, территорию контролировали десантники.
Вертолетами выбросили нас рано утром в центр горного хребта. Начиналось все хорошо. Солнышко, сверчки, ветерок, тишина. Выползли на задачу, когда было еще прохладно, закрепились, залегли. Ротному растянули над «эСПСом» плащ-палатку: тень под палящими лучами — это великая вещь.
— Замполит, заползай, отдохнем пока!
— Да я с бойцами пойду, осмотрю склоны, может быть?
— Ну, осмотри. Молодость, все несет тебя куда-нибудь, мину на ноги ищешь.
Побив кроссовки о камни, обойдя взводные опорные пункты и разомлев от нахлынувшей жары, двинулся обратно. Когда вернулся назад, то сразу спрятался в спасительную тень укрытия командира.
В стороне от нас начался бой.
— Что там, Иван?
— Да Василия Ивановича молотят! Комбат с третьей ротой нарвался на «духов», укрепрайон штурмует. Орет, вертолеты вызывает. Посмотри в бинокль, — и протянул его мне.
Напротив друг друга возвышалось две вершины. На одной были наши, через распадок — «духи». «Духи» били из безоткатного орудия и гранатометов. Наши из двух АГСов и миномета. Пулеметы работали без остановок. Бой разгорался все сильнее.
— Нас не вызывают?
— Нет, сказано наблюдать за левым флангом.
— Потери есть?
— Есть. И раненые и убитые. Иваныч и Женька-ротный голосят по связи. Сейчас артиллерия заработает.
Артиллерия наконец-то накрыла высоту, однако стрельба не уменьшилась, не стихла. Разрывы ложились по всему укрепрайону мятежников, но им уходить в светлое время возможности не было. На открытом месте уничтожим быстрее. В промежутках, когда прекращала огонь артиллерия, на высоту заходили вертолеты и били, били, били. Вертолеты сменяли штурмовики, и вновь артиллерия.
— Товарищ командир, кто-то идет к нам, — в укрытие засунул голову Витька Свекольников.
Мы вылезли и увидели проходящих мимо бойцов, но не из нашего полка. Они с завистью глядели в нашу сторону: им-то еще предстояло топать. Молча прошли они мимо, не останавливаясь и не задерживаясь ни на минуту.
— Это восемьдесят первый, — уверенно сказал ротный. — На карте комбата видел у них задачу — одна точка за нами, какой-то дурак запланировал. Ложимся, отдыхаем.
Третья рота продолжала бой, а нам везло. Если б знать заранее, что эта тишина подла и обманчива…
Где-то вдали с другой стороны тоже постреливали, но как-то вяло. Солнце и легкий ветерок, спокойствие и забытье. Навалилась обволакивающая дремота. Веки тяжелели, мозги тупели, голова, руки, ноги наливались свинцовой ленью.
Тишина, спокойствие…
— Командир! Командир!!! — дикий вопль разбудил нас в укрытии. Перед «эСПСом» на коленях стоял солдат и что-то визжал несвязное.
— Ты кто? Чего орешь? — спросил, продирая глаза, ротный.
— Я Джумаев. Мы мимо вас проходили. Пятая рота восемьдесят первого, спасайте! Там всех убивают!!! — Лицо солдата, серое от пыли и залитое потом, было перекошено от ужаса.
— Как убивают, кого? Стрельбы нет никакой, — удивился я.
— Вам не слышно, но там почти всех наших убили и ранили «духи».
— Чего ж связь молчит? Где командир? — заорал Кавун.
— Убит, нас окружили, помогите, это рядом, совсем рядом, — продолжал верещать солдат.
— Рота, подъем! Первый и второй взвод, за мной, Сизый и ГПВ с нами! Остается третий — наблюдать!
Солдаты схватили оружие, боеприпасы, и мы помчались вместе с Джумаевым на помощь гибнущим. На ходу ротный доложил по связи обстановку, матеря командование соседей.
Перебежав через хребет и лощину, мы попали под прицельный огонь, «духи» стреляли издалека.
На небольшом пятачке, за грудой камней лежал солдат и поливал автоматным огнем противника, чуть выше стрелял еще один боец. «Духи» отвечали гораздо более плотным огнем, били с хребта напротив и сверху по нашему склону.
Пули с визгом улетали вверх, ударяясь о камни, голову поднять было совершенно невозможно. Страшная картина открылась передо мной.
Солдаты лежали вдоль спуска, окровавленные, без признаков жизни, мешки и оружие валялись тут и там. Я подполз к одному телу, потрогал его безжизненную руку, заглянул в лицо. Глаза открыты, в них бесконечность и боль, смерть. Солдат лежал холодный, безмолвный. Отмучился. Рядом валялась снайперская винтовка. Отложив автомат и взяв ее, посмотрел в прицел. На большом валуне через ущелье стоял бородатый мятежник и что-то орал, размахивая автоматом. Приплясывая на камне, он время от времени стрелял в нашу сторону.
«Оборзел, козлина», — подумал я, прицеливаясь. Ба-бах — и вместе с выстрелом удар, словно кто-то злобно врезал мне кулаком в глаз. На прицеле не было смягчающей резинки наглазника. Прицел вместе с отдачей ударил прямо в бровь. Держась за глаз, я потихоньку завыл от боли.
— Ты ранен? — подползая ко мне, встревоженно спросил взводный Сережка Ветишин. — Что случилось?
— Да, вот эта херня, зараза, в глаз. Посмотри, на выступе был «дух».
— Был. Теперь под валуном лежит. Вон еще один бежит к нему. — И Серега, прицелившись, стрельнул.
— А-а-а, у-у-у. Твою мать, больно! — закричал Серега, бросил винтовку и тоже схватился за лицо.
Он взглянул в бинокль и расплылся в улыбке.
— Еще один лег! К черту эту снайперку, все глаза повышибаем. — И Ветишин потер бровь.
Мы ползли по хребту вверх, мимо трупов и стонущих раненых. Огонь усилился. Мятежники взбесились, увидев, что добыча, почти добитая и так легко доставшаяся, уходит из рук. Нашей помощи, а тем более такой дружной и эффективной они не ожидали.
Откуда-то снизу летели гранаты и разрывались невдалеке. Бах-бах. В ответ мы бросили несколько своих гранат. Бах-бах-бах.
Выстрел из гранатомета пришелся в разрушенный СПС. Осколки просвистели над моей головой. Тьфу! Пронесло.
Чумазый солдат лежал за ручным пулеметом и вел непрерывный огонь. Рядом, раскинув руки, лицом вверх лежало большое тело офицера. В голове, точнее во лбу, зияло пулевое отверстие.
— Кто?
— Зам. командира роты. Тяжелый очень! Дальше я его тащить не мог, всех рядом ранило. Мы несли «Утес» и старлея, а снайперы и гранатометчики поливали нас сверху. Всех повалили. Спасибо, вы спасли! Выручили. Еще минут пять — и крышка, обошли бы со всех сторон.
Под рукой оказалась «муха», взведенная, но не отстрелянная. Присев за камнями, я выстрелил в «духовское» укрытие.
— Бу-бух!!! А-а-а. Аллах-акбар. А-а-аа!!!
Крики и стоны раненых. Может, кого и убил. Человек пять-шесть наших вели огонь по скоплению мятежников на вершине, остальные солдаты ползком вытягивали раненых и убитых.
К нам подполз здоровенный сержант.
— Ты кто? — спросил я у него.
— Я — Карабод, сержант, зам. комвзвода.
— Как все получилось? Куда вы бежали?
— Мы утром вылезли туда, где сейчас «духи» окопались. Поставили пулемет, бахнули по какому-то пастуху. Нам нужно было еще чуть дальше пройти: вся рота сидит через ущелье за изгибом. Только двинулись, по нам как дали из миномета и гранатометов. Стреляли снайперы! Старшего лейтенанта сразу снесло пулей в лоб. Мы побежали с ним на руках вниз, к вам. Они как «реактивные» нас нагнали, прижали, начали расстреливать сверху и снизу, подходили совсем близко. Что было, что было…
— Что ж по связи не вышли на нас? Мы и боя-то не слышали.
— Да связиста убили сразу, а я частот не знаю, ну и не до того было. Этот «Утес» и раненых тащили, еще испугались все. Офицер-то сразу вырублен, без командира хреново. Совсем хреново.
Пули продолжали свистеть и, рикошетя, с визгом выбивали искры из камней, разлетались по сторонам. Патроны пока не кончались. Отлично! Можно жить! Солдаты стреляли короткими очередями. «Духи» очереди веерами пускать перестали. Экономят, как и мы, патроны. Огневых точек стало заметно меньше, значит, уходят. Отползают, утаскивая раненых и убитых.
Артиллерию на них не навести, мы лежим друг от друга в тридцати-пятидесяти метрах. Специально не уходят, сидят, пока не стемнеет, чтоб не добили.
Перестрелка все никак не стихала, время почти шестнадцать часов. Уже три часа, как мы ведем бой. Желудок вдруг включил свой двигатель, внутри заурчало. Эх, поесть бы, а то меня желудочный сок изнутри растворит. Это, наверное, от нервов.
Первый толковый бой, первый убитый рядом. Трупы лежат вплотную, на расстоянии протянутой руки.
Позиция моя была еще та, аховая. Груда камней, под ней остывало тело солдата, затем лежал я и с другой стороны еще одно тело, а за ним лежит боец Карабод.
— Сержант, у тебя есть что-нибудь пожрать? Тебя как звать?
— Василием! Мой мешок где-то там дальше, где я отстреливался.
— А есть хочешь?
— Еще как, с утра ни крошки. Вообще, в мешках у ребят что-нибудь есть. Им-то уж ни к чему.
Последние слова он произнес с грустью, словно пожалел не только их, но и себя, ведь сам мог лежать на их месте. Вот тут или чуть дальше. Но повезло. Могло и не повезти. А повезет ли дальше? Ведь этот бой не последний.
Он раскрыл ближайший мешок, вынул штук шесть маленьких баночек с мясом, вскрыл их открывалкой и разделил на троих. Вот что всегда при мне, так это ложка, которая засунута вместе с сигнальной ракетой за магазин от АКМа. Сержант достал свою ложку из-за отворота сапога. Я обтер ложки салфеткой из набора и поставил баночку на спину солдата. На тело. Больше ставить некуда. Карабод сделал то же самое. Пулеметчик есть с нами не захотел, и мы с сержантом приговорили все вдвоем. Время от времени мы посылали очередь за очередью вперед и по бокам: ближе нас к «духам» никого.
Я вдруг прислушался и услышал какой-то хрип. Хрип, еще, еще.
— Хр-хр-хр-х-х-хы.
Перебравшись через мертвых к лежащему офицеру, увидел, что его тело содрогалось мелкой дрожью, глаза были закрыты, а рот приоткрыт. Ожил?!
Он с хрипом дышал. Дышал! Был жив. Несмотря на ужасное ранение в голову. Кровь чуть запеклась вокруг раны, от пулевого отверстия по лбу шла бороздка запекшейся крови, коркой засохшей в волосах. Живой…
— Парни! — зашипел я стреляющим в стороне солдатам. — По цепочке быстро найти ротного, передать, что офицер лежит с пулей в голове, но еще живой.
Минут через пять подполз ротный, быстро взглянул на раненого и посмотрел выразительно мне в глаза, затем выдал длинный витиеватый мат.
— Да, дела! Минут через десять вертушка раненых заберет, пятерых мы вытащили на площадку. Как же его нести? Волоком нельзя — голову повредим, да и пуля может сдвинуться. Давай, лейтенант, бери этих двух бойцов и наших пулеметчиков, вот тех. — Он махнул головой в сторону лежащих рядом двух пулеметчиков-таджиков. — Даете море огня, бросок двух-трех гранат, из гранатомета еще долбанешь по вершине и изображай атаку. «Ура» кричи. Сейчас начнет темнеть, и дождь помаленьку накрапывает.
Дождь действительно пошел, мелкий-мелкий, как пыль. Ротный продолжил:
— Может, отойдут. Не успеем загрузить его, больше не будет вертушки. Через минут двадцать солнце совсем зайдет. — Солнце уже почти зашло за горную вершину, и лишь багрянец пробивался сквозь пелену сырости.
— Зибоев, Мурзаилов! Ползком к камням и с криком « ура» расстреливаете по ленте пулеметной! Ясно? — спросил я.
Солдаты кивнули головами, однако желания выполнять приказ на их лицах не читалось, но они слышали все, что я сказал.
Карабод и второй солдат с ПК, оставшийся живым и невредимым, поняли наш замысел, но приняли его с сомнением. Что-то пробурчали, но не возражали.
— Ура! Ура! Ура!!!
— Бам! — выстрел из «мухи».
— Трата-та-та, — отвечает пулемет.
— Бах-бах-бах, — брошена граната.
— Та-та-та, — вторят автоматы. -Ура! Ура! Ура!!!
На четвереньках, пригибаясь и беспрестанно стреляя, мы продвигались вперед к вершине. После выстрела из «мухи» и взрыва гранат ответный огонь прекратился.
Бросок вперед на четвереньках, полуползком — и мы на вершине. Там никого. Бинты, кровь, патроны, упаковки лекарств, стреляные гильзы. Никого! Ушли. Только сквозь пелену дождя, в мутном мареве слышен топот убегающих врагов. «Духи» бегут!
Очередь, очередь, очередь, еще, еще, еще… в темноту. Гады! Сволочи!!!
Я схватил пулемет у Зибоева и с криком «А-а-а» расстрелял половину ленты вниз в сумерки. Потом выпустил ракету в воздух, чтоб свои случайно не накрыли по ошибке.
Вертолет уже приземлился на площадке, солдаты быстро грузили раненых.
Сержант Карабод и второй солдат бросились обратно к командиру, осторожно положили его на плащ-палатку и с помощью наших бойцов понесли быстрее к вертушке.
Эх, не успели! Не успели… Еще на полпути к площадке вертолет взлетел и, раскачиваясь, удалился в надвигающиеся тучи. Быстро смеркалось.
Вдруг кто-то вылез из ущелья и закричал:
— Нэ стреляйте, я свой.
— Ползи сюда! — подозвал ротный. — Кто такой? Что за свой?
— Я из восемьдесят первого. Меня ранило, командиры! Гогия моя фамилия.
— Степан! — окликнул ротный санинструктора. — Осмотри и перевяжи!
Мы присели возле охающего солдата, который поведал жуткую и невероятную историю.
Он и еще один солдат несли раненого по склону с левой стороны. По ним ударили из автоматов и гранатомета. Напарника наповал, раненый получил еще несколько пуль и привалил грузина своим телом. Гогию тоже ранило. «Духи» подошли, взяли автоматы, полоснули очередями по лежащим, но все пули принял мертвый солдат, которого тащили. От страха Гогия обоссался, но молчал. Ногой кто-то пнул его в бок, вырвал автомат. Тут мы сверху кинули гранаты, начали стрелять, «духи» убежали. Со всех сторон грохот, голову не поднять, да еще придавило телом. От страха вырубился.
— Товарищ капитан! Что-то раны найти не могу, весь в крови, но вроде в чужой!
— Смотри хорошо, может, внутреннее кровоизлияние?
— А вот царапин несколько. Где болит?
— Нога, пятка болыт! — ответил гортанным голосом раненый.
— Да там осколок торчит большой в подошве ботинка, сейчас сниму. Во! Осколок ботинок пробил и в пятку попал, но только рассек кожу, кровь уже засохла! Грузин, ты шо, это усе? Чи ни? Все ранение?
— Нога болна!
— Нога! Болна! Как тресну по башке, чурка. Болна!
— Я не чурка, я грузин.
— Вставай, нечего ползать! — зло заорал санинструктор.
— Товарищ капитан, да его пару раз поцарапало! Обосрался просто!
— Воняет?
— Да нет, я в переносном смысле. Трус он!
— Ну, трус не трус, а повезло, могли и яйца отрезать.
— Валяй бегом к сержанту Карабоду и помогай своим. Где убитые лежат, видишь, Степан? Надо их выносить.
Уже в темноте подняли обоих мертвых солдат из ущелья, собрали вещи, оружие, понаставили растяжек и вернулись к себе на точку. Кара-бод и его три солдата стояли над командиром, натянув палатку, защищая его от хлынувшего вдруг ливня.
— Да, жаль, не успели к вертолету. Как мы раньше не заметили, что он живой?
— Иван, ведь с такой раной, по-моему, ничем не помочь. Что увезешь, что не увезешь.
— Ника, когда получишь пулю в лоб, не дай бог, конечно, и будешь валяться в грязи, тогда посмотрим, что ты скажешь!
— Ворон! Каркаешь!
— Ну, а ты тоже брякнул! Надеяться нужно до последнего. Наш закон — раненых и убитых не бросать! У «духов» такой обычай, кстати, тоже. А раненого любого, даже безнадежного, надо спасать, чудеса бывают всякие.
Итог боя был трагический: из разбитой роты шесть убитых и шесть раненых, да оцарапанный Гогия, но он не в счет.
Всю ночь по очереди с нашими четырьмя солдатами эти бойцы стояли над старшим лейтенантом. На рассвете прилетел вертолет и всех их увез. Старший лейтенант скончался через три дня в госпитале. А вдруг выжил бы, если б сразу вывезли. Вот так-то… Прав ротный… Стало пять раненых, не считая Гогии, и семь убитых. У нас в роте потерь не было, нет даже раненых. На утро ротный с грустью мне сказал:
— Запомни! Чаще всего убивают в первых рейдах и последних. Никогда не откладывай отпуск и особенно берегись после отпуска!
— Это ты к чему?
— Железобетонные, проверенные кровью и смертью приметы! Старлей в отпуск должен был ехать, дочка родилась. Бойцы сказали: уговорил его командир роты отпуск перенести. У человека уже мозги на дом переключились, а его в рейд! Это уже из области психологии. Бдительность потерял, концентрацию. Расслабился. — Иван принялся жевать сухарь, глядя вдаль.
— А чего ты так задумчиво на меня смотришь? — удивился я.
— Да у меня этот рейд последний, тьфу, тьфу, крайний, надеюсь, — вздохнул Иван.
— Кстати, Ваня! Я спал ночью в свободные от проверки постов часы вполне спокойно, кошмары не мучили. Переживания нахлынули, когда под утро пришла очередь бодрствовать.
— Сволочь ты, равнодушная, — вздохнул ротный.
Вчерашний бой я видел снова и снова, как в кино. Убитые наши, подстреленные душманы, раненый офицер, кровь, пули, взрывы, едкий страх перед надвигающейся со всех сторон, смертью четыре часа непрерывной перестрелки. Война перестала быть прогулкой, альпинизмом, туризмом, приключением, она стала жестокой реальностью. Ко мне прикоснулась война и обдала своим смердящим, трупным дыханием.
Наступило утро — и новая задача. Вертолеты перебросили батальон через два глубоких ущелья. Эта горная гряда уходила к заснеженным вершинам. Наш маршрут к ним. Задача — пройти над кишлаком до самого начала речушки, протекающей от заснеженных скал. Патроны, гранаты, выстрелы к гранатомету, «мухи» нам забросили на площадку вертолетом. Свои все кончились вчера. Обвязавшись лентами от «Утеса» и АГС, солдаты стали похожи на матросов-анархистов.
— Хреновая задача! — сказал Кавун, собрав офицеров. — Ситуация следующая: разведка будет чесать кишлак с двух сторон, а мы прикрываем их сверху. Рядом никого. Третья рота, вчера сильно потрепанная, будет от нас в десяти километрах. Прочешут разведчики ущелье — отходим к нашему полку. Идти двадцать километров. Сейчас десять утра, к шестнадцати выход на задачу. Остроган с первым взводом в голове колонны. — Серега поморщился. Его взвод — это он, три солдата и зам.комвзвода. — Два сапера еще идут с ним. Дальше вся колонна. Замполит и санинструктор в конце. Подгонять, лечить, оживлять. Воодушевлять!
Все хмыкнули. Тяжело вздохнули… Задача нелегкая. Своих рядом нет, а «духов»? Кто знает…
Вчерашняя трагедия перед глазами. Та же ситуация, только нас не шестнадцать, а тридцать пять.
— Их, мудаков, ничему жизнь не учит, — рявкнул Острогин.
— Кого их? — ласково поинтересовался командир.
— Всех начальников. Что комбат сказал на это?
— Комбат был строг и заботлив. Матом не ругался. Сказал: «Милый Ваня, не будешь ли так любезен, сходить во-о-он туда, а?» Пожелал успехов в ратном труде. Напомнил, что мы коммунисты и комсомольцы. А если серьезно, то насчет мудаков из «верховного командования» он с нами солидарен. «Кэп» (комполка) в бешенстве, но решает ведь не он. Армейская операция! Ну, а крайние — мы. Минометчик один убит, а в третьей роте четверо ранено. Им сильно досталось! «Килькоед» Мелещенко в шоке, но тебе, Ник, его успокаивать некогда. Трогаемся, в путь. Орлы, мать вашу, пехоту ноги кормят — вперед, марш!
Часа через четыре наконец-то привал. Осталась гораздо меньшая часть пути. Высота уже как на ладони. Толкать и подгонять «умирающую» роту я уже устал. Хорошо, что идем без минометчиков, а то еще и мины пришлось бы тащить. Комбат наш миномет отдал разведчикам. Погода баловала. Легкий ветерок, тучки, не жарко.
Я отошел чуть в сторону от привала. «Лучше нет красоты, чем пописать с высоты.» Встал на край, глянул вниз и отпрыгнул назад. Лежа, пополз обратно к пропасти. Глубоко внизу текла живая река. Люди, коровы, лошади, козы, овцы. Уходят оттуда, куда идем мы. В бинокль посмотрел и увидел, что в толпе много вооруженных людей.
Пулей примчался к своим.
— Ротный! Скорей, там «духи» по ущелью уходят!
— Как увидел?
— Да, чуть не обделал их с обрыва.
— Рота, без мешков за мной! — скомандовал командир. — «Утес» и АГС на месте, занять оборону тут.
Перебежав, мы залегли вдоль обрыва, ротный посмотрел в бинокль. Нас пока не заметили — везет. Улыбаясь удовлетворенно, он отдал приказ:
— По цепи передать! По моей команде выпустить по два магазина и по гранате РГО бросить в ущелье. Снайперам выбрать мишени. Потанцуем!
— Иван! Вроде там мирных жителей много? — с сомнением произнес я.
— А мы их не тронем, — ухмыльнулся он, — стреляй только в вооруженных. Мы вчера тоже были с утра мирные.
— Огонь!
«Бух, бух, та-та-та-та-та, бабах», — огнем полыхнула рота. «Ах-ах-ах», — отозвалось ущелье эхом.
«Ба-ба-бах, та-та-та-та.» Это продолжалось минут пять. Вначале внизу все бросились врассыпную, часть мятежников попадали убитыми, через какое-то время кто-то из оставшихся в живых начал стрелять в ответ.
— Прекратить огонь! Отходим! — скомандовал ротный. Злые огоньки мести плясали в его глазах. — Это им за все вчерашнее! Офицеры, бойцы, подъем, сворачиваемся, уходим на задачу. Быстрее к мешкам.
Я в последний раз взглянул вниз. Жуткая картина. Все валяются или ползают в крови. Хрипы, вопли, стоны. Редкий ответный огонь. На этот раз не повезло «духам».
— Ну, замполит, молодец! Как шикарно «духов» нам нассал? Сейчас по связи доложу, пока комбат не визжит из-за нашего концерта.
После коротких переговоров неудовлетворенный и злой Иван распорядился:
— Вперед! Руководство бесится, что мы еще не на задаче! Офицеры, вперед, вперед, первый взвод не задерживаться.
Ну вот, рота уже под горкой. Еще чуть-чуть осталось.
— Второй взвод! Ветишин! Занять оборону здесь! Первый взвод быстро наверх, затем после его доклада — второй! Затем ГВП! — распорядился Иван.
— А можно ГВП останется с третьим взводом? — хитро улыбаясь, спросил Голубев. — Место больно хорошее.
— Нет, нельзя! Пулеметы поставим наверху. У-у-у, Сизый — старый сачок.
— Ну, не такой уж и старый. Просто я заменщик!
— Самозванец выискался. Это я заменщик, а тебе еще ходить до конца года.
— Я и не…
Вдруг наверху началась ураганная стрельба, и разговор прервался на полуслове. Шквал выстрелов там, где уже был первый взвод.
— Серега! Что там? — заорал ротный по радиостанции.
— «Духи»! «Духи» обходят со всех сторон. Мы на пятачке в старом «эСПСе». Обложили, твари. Их просто тьма. Спасайте! Быстрее!
— Ну, вот абздец! Вперед в гору, замполит! Третий взвод и второй взвод — за мной! ГВП вперед! Все в гору, — дико заорал Кавун.
Я бросил на бегу мешок — тяжело! Меня обогнал на середине горной дистанции худющий солдат — Ларионов. Он же из пулеметчиков. Вроде должен быть сзади. ГПВ далеко позади ползет. Оглянулся. Пехота лезла, пыхтела, сопела, хрипела, чертыхалась, материлась, рычала. Без стрельбы, пока. Сверху шел бой, но нас не задевал, «духи» нас не видели: мы были за склоном. Ротный и арткорректировщик карабкались чуть ниже меня. Вдруг грохнул короткий выстрел. Ларик поглядел мне сверху в глаза и как заорал:
— Я его завалил! Завалил!
— Кого? — рявкнул я.
— «Духа»! Он за валуном! — ликовал солдат и уже шепотом, продолжил:
— Выскочил, гад, прямо на меня, а я вперед успел выстрелить.
За валуном лежал здоровенный бородач в униформе и хрипел. Больно, однако!
— Сейчас «помогу» ему, — сказал я солдату, осторожно выглядывая, и дал длинную очередь, начиная с того, что между ног у бородача, и до груди.
Бородач издал предсмертный рык и, широко раскинув ноги, затих. До него было всего метров семь. Еще чуть-чуть и он бы нас опередил. Вся рота как на ладони. Собирай потом наши окоченевшие трупы третья рота. Сзади подполз «наркоша» Васька Владимиров.
— Ларик, с меня орден! Молодец! Как ты его? — удивился я.
— Да он оглянулся и что-то скомандовал, а я в этот момент его и снял. А если б он не обернулся? Верняк, нас бы всех уложил. Он, видно, командовал этими «духами». Мятежники залегли за валунами.
— По гранате за камни! — крикнул я обоим бойцам и кинул свою РГД «Бам-бам-бах-ах-ах» — взорвались гранаты, и тем же ответило эхо в ущелье. «А-а-а-аллах! Шайтан», — донеслись крики и стоны.
«Трата-та-та-та, щелк-щелк», — в ответ раздались выстрелы. Пули защелкали вокруг и рикошетами от камней с визгом разлетались в стороны.
Снизу выполз ротный с несколькими бойцами.
— Что тут? Что творится?
— Ларионов «духа» завалил, я его добил. Остальные за валунами.
— Бери бойцов, пулемет и ползи выше к Сереге! Собьют его, собьют и нас, будет тогда, как вчера! Понял?
Я кивнул в ответ. Вот зараза! Опять я крайний. Не везет.
— Васька, Мурзаилов, Ларик, Керимов! За мной!
Мысли путались в голове. Все как вчера. Все как вчера. Наша очередь. Обрезанные яйца, отрезанные головы, нам всем пришел полный «абз-дец». А жить-то хочется. Сил все меньше, а ползти надо, хоть ноги почти как ватные и легкая дрожь в руках.
Навстречу вдруг из-за камня выполз пулеметчик Хафизов с трясущимися руками и ногами.
— Ты откуда? Где взвод? Где все?!
— Т-та-там, — ткнул он пальцем неопределенно и туда же отвел бегающие глаза. — Командир, не знаю! Не знаю где все.
— Назад, сволочь, застрелю!
Он пополз с нами, но все равно полз самым последним. Вдруг мы наткнулись еще на одного труса.
— Хайтбаев! Скотина, ты почему здесь? Взвод там, а ты здесь! Сержант забился, как крыса, в щель между камнями, обняв автомат.
Этот вождь «узбекской мафии» лежал с перекошенным лицом и весь трясся.
— Шлепну как собаку, гадина! Назад к взводу!
— Не ори, не пойду! Там смерть.
— На счет два, ты труп! Раз… — И я ткнул ствол автомата ему в нос.
Кровь тонкой струйкой потекла по губам и подбородку. Второй раз считать не пришлось. Злобно ругаясь и что-то шипя на родном языке, затравленно глядя мне в глаза, он выполз из своей щели. За следующим выступом лежал свернувшийся в калачик Алимов. Ну и дела, все тут! Рядом лежал Колесо (Колесников) и, закрыв глаза, стрелял из автомата, куда-то в небо.
— Колесо! Очнись! От тебя воняет! Взводного бросили, сволочи! Где Острогин и саперы?
Алимов, весь трясясь, показал рукой в сторону груды камней, а Колесников промычал:
— Мы не дошли, «духи» обстреляли. Мы отсюда бой ведем.
— Вижу, как ведете, и чего еще ваши жопы на барабаны не пустили? Лечь всем в цепь и вести прицельно огонь по «духам»! Серега-а-а! Серега-а.
— Да, я здесь, — заорал он в ответ. — Я тут с саперами. «Духи» нас давят! Ура замполиту! Родной ты мой! Вылез! Ник, я тебя люблю-ю! Живем!!!
— Наверное, живем. Ты там с кем? Сколько с тобой?
— Только два сапера. «Духи» с обеих сторон залегли. Молотят. Где взвод, не видел? Узбеки разбежались, гады.
— Я их тут всех собрал. Все живы. Только обделались твои «орлы»! До Серегиного укрытия было метров тридцать и приходилось лежа орать, но это нас обоих подбадривало. Свистящие над головой пули настроения не поднимали. Мандраж во всем теле усиливался. Била какая-то нервная дрожь. Всего ломало и выворачивало. Я снял бушлат и прополз по камням и колючей траве немного вперед.
— Колесо! Будешь заряжать с Алимовым магазины!
— Васька! Ларик! Хафизов! Хайтбаев! Огонь! Держаться! Всем огонь огонь!
По нам несколько раз выстрелили из гранатометов или «безоткатки». Одна из гранат прошла чуть выше над головами, другие взорвались в камнях, не долетев. Не попали, мерзавцы.
Вдруг с вершины, метрах в двухстах от нас, заговорил кто-то в громкоговоритель.
— «Шурави»! Сдавайтесь! Не тронем. Сдавайтесь, а то все будете мертвый! Совсем-совсем мертвый. Сдаетесь, будете живой. Командир, сдавайся! Не тронем! Выходи!
Серега заорал в ответ:
— Иди сюда сам, попробуй возьми в плен! Давай, друг, скорей! Вперед!
Под эти свои вопли он вместе с саперами палил во все стороны. Стреляли мы, стреляли в нас. Что-то орали в мегафон «духи».
Сайд Мурзаилов выполз на пригорок с ПК, взялся за дело, и «духи» сразу приуныли. Хафизов с РПК, поборов страх, прикрыл правый фланг. Все — нас уже не сбить. Колесо и Алимов не успевали перезаряжать магазины. Этот ад уже продолжался, черт знает, сколько. Голова гудела от грохота и гари. Несмотря на начавшийся дождь, было жарко. Все тело горело и пылало. Возбуждение боя захватило, понесло. Горный костюм промок насквозь. Я что-то кричал, командовал, куда-то стрелял, переползал, швырял гранаты. Вдруг автомат заклинило. Патрон перекосило! Достал шомпол, разобрал автомат, патрон не выбить — никак! Зараза! Кто-то зарядил в магазин патрон 7,62 от АКМ. Как он в магазине поместился?
— Бойцы! Огонь! Я сейчас отползу, держаться!
Я сполз чуть вниз в укрытие и продолжил вышибать перекошенный патрон из ствола. Минут через пятнадцать это удалось. Вдруг навстречу мне выползли все бойцы, один за другим.
— Куда! Куда, сволочи! Назад! Парни назад! Назад!
— Товарищ лейтенант! Ты куда ушел? Одним нам там страшна, сап-сем страшна, — забубнил верзила Мурзаилов.
— Да тут я, тут, сказал же — держаться!
— Мы испугались, — промычал Хафизов.
— Назад! Огонь! Всем огонь! Не отступать! Раздался топот сапог, шум камней, крики:
— Свой, не стреляйте. Подбежал Сергей с саперами.
— Вы куда все делись?
— А ты какого хрена примчался? — удивился я.
— Ну, а как вы объявились, думаю: все, спасены. Да и «бородатые» чуть отползли. Кричим, переговариваемся, душа поет, а как тебя не слышно стало и огневая поддержка стихла, «духи» вдруг как попрут. Им же трупы и раненых вытащить надо. Я в одного верзилу весь магазин выпустил, а он орет, идет и не падает! Стреляю, а он, скотина, не валится! Патроны кончились — вот мы и дали деру.
— Много мы их перебили?
— Ник! Да черт знает! Там целая лавина пошла. Будем держаться, пока сможем. Если собьют — крышка нам всем.
Снизу закричал ротный:
— Мужики, сейчас вертушки подойдут, поддержат! Не отползать, держаться.
— Товарищ замполит! Патроны кончились, я все зарядил в магазины, — пробубнил Колесо, дергая меня за рукав.
— Колесников! Надо говорить «товарищ лейтенант»! Пентюх! Чему тебя учили!
— А меня в Союзе учили подметать, землю копать, да строить дома. Я стрелял всего один раз в учебке и уставы не изучал.
— Колесо, ползи за патронами к ротному. Хватит болтать!
«Духи» продолжали поливать нас свинцовым дождем. Патронов не жалели. Что-то кричали в мегафон, что-то обещали. Автомат начал заедать от толстого слоя нагара, и при смене пустых магазинов на заряженные приходилось затворную раму досылать ногой. После этого он все равно стрелял! Да, это тебе не амереканская М-16! Та уже давно бы зачахла.
Вдруг появился «крокодил». Летевший вертолетчик явно не понимал, где кто находится. Рота дружно зажгла дымы. «Ми-24» сразу радостно принялся утюжить господствующие над нами высоты.
Дружное «ура» пронеслось над нашими позициями.
— Ура! — заорал и я. Слезы радости и счастья брызнули из моих глаз. Спасены!
Погонов и Гудков вытащили к валунам «Утес» и АГС и молотили по противоположной вершине. Наша радость была недолгой. По вертолету стрелял ДШК, и вертолет, плюнув «нурсами», еще разок развернулся и ушел.
Я бросился на четвереньках к ротному.
— Ваня! Куда он улетает? Что случилось?
— Они сказали, что топливо кончается.
— Другие прилетят?
— Вряд ли. Нам только все орут: держись, Иван! От комбата до комдива. Комдив только что сыночком называл. Призывал держаться. Помощь идет…
— Какая?!
— Третья рота и разведвзвод. Но им идти часа два-три.
— Что ж, вытащат нас, как мы вчера ту роту восемьдесят первого полка.
— Не паникуй! Ползи наверх. Держаться! Побежим — ляжем все вдоль склона. Давай назад к бойцам. Держаться! Помни, что яйца отрежут обязательно. Ха-ха-ха! Любят они, гады, замполитам яйца отрезать.
Да! Могильный юмор ротного спокойствия не прибавил. Зацепив несколько пачек патронов, я выполз на край плато. Серега стрелял и матерился. Бойцы вели огонь одиночными и изредка очень короткими очередями. Теперь мы вели огонь, уже толком не видя противника. Смеркалось. Дождь усиливался, холодало. Поток воды постепенно превратился в мокрый мелкий снежок.
Кавун выполз к нам на пятачок.
— Мужики, — он обнял нас с Острогиным за плечи, — артиллерия стрелять не может. Рота лежит вплотную с «духами». Патроны кончаются, АГС уже все расстрелял, «Утес» тоже, «мух» больше нет. Минут через двадцать стрелять будет просто нечем. Снег сейчас нас прикрывает, и «духи» толком ничего не видят. Я принес мешочек патронов, заряжайте магазины — пойдете в атаку. Как вчера. Надо сбить их с плато. Вернуть СПС, тот, где ты, Сергей, сидел. Сбросить их, мерзавцев, вниз. Тогда артиллерия сможет бить вокруг плато.
— Как в атаку? — удивился взводный. — С кем идти в атаку? Три узбека, я, замполит и Колесо?
— А Мурзаилов? Это же ПК! Пулемет! Смотри, какой гигант-боец.
— Да у него половина ленты осталось! — возразил Серега. — Тоже мне огневая поддержка.
— Саперы и Васька с вами пойдут! Я, Степа, Ларик и арткорректировщик прикроем с фланга. Придавим высотку слева.
— Взять только СПС? Берлин брать не надо? — переспросил я. — Опять я иду в атаку, каждый день в атаку, сколько можно?
— Крайняя атака. Взять СПС и все. Шутник!
— Закрепиться в нем. Дальше никуда не надо. По магазину каждый выпускает и вперед! Потом гранаты бросайте. Еще раз говорю: пошуметь как вчера!
— Да граната всего одна осталась Ф-1, — засмеялся я. — Больше ни у кого нет.
— На, возьми еще две, мои РГД. Больше ничего. С богом! Мы собрали бойцов. Серега схватил меня за плечо.
— Ну что, Ника? Рискнем! Делать-то нечего больше, деваться некуда.
— Бойцы! Даем залп и вперед! Захватываем СПС, — скомандовал я. — Конечно, ураганного огня не получится, но по магазину расстрелять. И с криком «ура» атакуем на четвереньках, перебежками вперед, стреляем короткими очередями. Тем, что останется от запасов патронов, добиваем раненых «духов».
— У кого есть штык-ножи или лопатки, взять с собой. Может, рукопашная будет, — продолжал Острогин.
— Ну дела!.. — только и вымолвил Колесников.
— Не ссы, Колесо, все будет в ажуре, — засмеялся недобро Васька. Мы растянулись в линию, проползли метров пять. «Духи» вели ленивый огонь. Экономили патроны.
— Вперед! В атаку! — заорал я что было сил. — Ура! Суки, гады, сволочи! А-а-а. Ура!
Сидя, лежа, с колена стреляли вокруг меня солдаты. Сайд встал в полный рост и выпустил длинную очередь из пулемета. Что-то выкрикивая по-таджикски, пошел вперед, не переставая стрелять. Мы с Сергеем швырнули по гранате и, подгоняя солдат, бросились к укреплению.
— Быстрее! Ура-ура-а-а!!! Быстрее!
— Ура-а-а… — понеслось из восьми или девяти глоток.
В несколько прыжков одолели ровный участок, не переставая стрелять.
Сейчас, сейчас, сейчас будет схватка. Рукопашная! Ужас какой — зарубить или заколоть человека. Морально я к этому был не готов часа три назад, но в этот момент заколол бы и зарубил любого. Если не зарежут или не застрелят меня самого. Вот сейчас очереди в упор, в грудь, в живот, в голову — и мы все ляжем тут. Но что это? Камни не отвечают огнем, СПС молчит. Слышен шум осыпающихся камней, вниз, в ущелье. Они бегут!
— Гранату! Гранату вниз! — заорал Серега. — Скорей бросай «эфку», Ник!
Я метнул Ф-1 вниз. «Бах-бах-ах-ах-х-х», — эхом ответил гулкий взрыв.
Вся группа залегла на краю плато и принялась короткими очередями стрелять во все стороны. Взводный пустил осветительную ракету: по ущелью удалялись чьи-то силуэты. Отступили. Ушли!
— Серега! Будем жить! Мы спасены! — я обнял его.
— Задушишь! Ник! Ура! Удрали! Колесо, ротному передай — «духи» ушли. Бегом, родной ты мой!
Мы заняли оборону. Оборону — это громко сказано. Опросив солдат, выяснили, что патронов у всех штук по пять-шесть. У меня было — пять, у Сереги — три, у Васьки — семь, у саперов — ни одного. Для ПК три патрона в ленте. Гранат нет, «подствольники» уже давно без гранат. Знай «духи», при каких обстоятельствах они отступали, наверняка вернулись бы и взяли бы нас голыми руками минут через десять. Все стояли и на краю обрыва радовались жизни.
Ротный подбежал, весь занесенный снегом. Пурга усиливалась, капитан был похож на Деда Мороза.
— Мужики! Орлы! Герои! Занять здесь оборону саперам и первому взводу. Мурзаилов иди к ГВП, вы будете там, где главарь убитый лежит.
— А где мы будем? — спросил я. — Где КП роты разместится?
— КП в центре. Второй взвод выдвинем вверх, откуда мегафон орал. Третий в центре с нами.
Через полчаса вся рота собралась на плато и расползлась по задачам. Снег валил сплошной стеной. Не было видно ничего в пяти метрах. Этот снег стал нашим спасением. Чудом и везением. Душманы не подозревали, как были близки к победе. Хотя кто знает, может, и у них боеприпасы кончались, да и раненых нужно уносить. Бродя по вершине, я с трудом нашел промокший бушлат. Становилось все холоднее и холоднее.
— Офицеры! Какие потери во взводах? Доложить! — командовал Кавун.
— В первом потерь нет, — ответил Острогин.
— Во втором нет ни раненых, ни убитых, — радостно пропел Ветишин.
— В ГПВ все целы, — изрек Голубев.
— За третий доложу я сам — без потерь! — констатировал ротный и подвел итоги боя:
— Приданные саперы и артиллеристы живы, рота без потерь! Вот это да, ну мы молодцы! Такой бой выдержали! И ни единой царапины! «Духов» — то было гораздо больше! Чудеса! Так я в бога начну верить.
— Что с помощью? — спросил Острогин. — Идетдоропится?
— А ничего! Разведвзвод и третья рота где-то заблудилась в пурге, видишь, как метет! Комбату сообщили, что не видят куда идти. Ракеты бесполезно пускать: не разглядят.
— Да! Прямо снежная буря поднялась, кто бы мог подумать пару часов назад. Как на севере!
— Замполит, не надо в Сибирь тебе ехать в отпуск. Тут как в тундре, и мы сейчас можем все замерзнуть! Час от часу не легче. Бойцам спать не давать. Положить всех кучнее, пусть греются. Охранению меняться через час, пусть ходят по периметру попарно. Главное — не обморозиться. Что с боеприпасами?
— У меня нашелся магазин и граната, — ответил я.
— У меня два патрона, — улыбнулся криво Голубев.
У остальных офицеров было не больше. У бойцов ни у кого не было боеприпасов больше магазина, «мух» не осталось, пулеметы без патронов, АГС с четырьмя выстрелами.
— Да, дела! — подытожил ротный. — В эфир об этом не сообщаем. Но если они утром полезут нас прощупать, мы даже налегке до своих не добежим очень далеко. Артиллерист! Организуй беспокоящий огонь по вершине над нами и огонь по обоим ущельям!
— Хорошо, сейчас сделаю привязку и попробую артиллерию нацелить точнее, — ответил старший лейтенант артиллерист.
Мы легли с ротным в его спальник, свой мешок в пурге я так и не нашел. Половина вещей роты осталась на склоне, и под снегом их было не отыскать. Теперь на смену жаркому бою пришла пытка стужей. Всю ночь офицеры по очереди бродили по высоте, будили солдат, трясли, толкали: не спать, не спать! Сон — это смерть. Или сильное обморожение. Ужасная метель продолжалась всю ночь. Сна не было ни в одном глазу, был только страшный пронизывающий холод. Снег и ветер, сырая обледенелая одежда. Эти муки становились невыносимы. Все тело ломило, суставы скрипели от сырости. Лишь к рассвету сон все же сморил меня. Я провалился в него, словно в пропасть.
Утро пришло с ярким солнцем. Ветер разогнал тучи, и солнце без малейших помех начало отогревать наши промерзшие тела и души. Вершина ожила.
Солдаты принялись окапываться, строить укрепления, разыскивать вещи. Нашелся в снегу и мой брошенный на бегу вещмешок, а недалеко от него станок от АГС. Вчера стреляли без него с камня.
Внизу в ущелье виднелся кишлак, в который вечером ушли «духи», но никакого движения не было. Видно смотались еще до рассвета. Ротный один взвод поднял повыше по склону, другой спустил пониже. Систему обороны создали, но патронов-то нет. Несколько минут — и нас сметут как пыль.
— Ротный! Что комбат сказал? — спросил я у сидевшего за радиостанцией командира.
— Да ни хрена хорошего! Не отходить! Сидеть, держаться, скоро будут разведчики с боеприпасами. Третья рота в буране ушла в сторону и теперь собирает свои заблудившиеся взводы.
— Ну, Женька! Как же так? Опытный офицер ведь?
— Кто их знает как. Может, заблудились. Может, испугались. Да в принципе, опасность, я думаю, миновала. «Духам» не до нас: раненые, убитые. Боеприпасы за два дня боев тоже, наверное, на исходе. Поскольку они не знают, что с патронами в роте совсем «жопа», думаю, они сегодня не сунутся. Мы не трусы, а боевое подразделение, они это поняли.
— А вертушки? — удивился я. — Почему вертолетом не забросить нам помощь?
— Вертолетчики после обстрелов из ДШК не хотят сюда соваться. Тем более что ни убитых, ни раненых тут нет. Сейчас позавтракаем и будем наблюдать за окрестностями, греясь на солнышке.
Я жевал сухарь и ковырялся в банке с кашей, наблюдая за часовым. Колесо маячил по склону, уже который час.
— Часовой! -Я!
— Пойди сюда, дружище.
— Да. Слушаю.
Мокрый, грязный, измученный солдат с тоской смотрел мне в глаза.
— Колесо, ты чего маячишь третий час по сопке?
— Я на посту.
— А смена каждый час. За кого стоишь?
— Ни за кого. За себя. Я не устал.
— Кто с тобой на посту должен стать по часам.
— Хафизов, Хайтбаев, Керимов.
— Понятно. «Мафия узбекская.» Сержанта ко мне. Быстро. Мухой!
— Да я ничего, постою…
— Я же сказал: мухой! Сержанта сюда.
Сержант, не спеша, озираясь и ругаясь про себя, приблизился. На руках надеты кожаные перчатки, толстый воротник свитера вылез из х/б. Одет не по форме, выделывается.
— Да, слушаю.
— Не понял, повтори.
— Слюшаю, что нада?
— Ты еще и хамишь?
Коротким ударом в зубы свалил наглеца с ног в снег.
— Сволочь! Чего ты, мразь, выпендриваешься? Вчера взводного бросили, трусы поганые, сбежали. Ты побежал первый, а сегодня над солдатом молодым издеваешься, который честно бился.
Сержант, что-то бормоча на родном языке, поднялся и угрожающе зашипел. Ну прямо как змея.
— Не шипи, скотина. На пост заступаешь, Хайтбаев, сейчас же и до вечера.
— Убью! — прошипел, злобно сверкая глазами, этот недоносок.
Он потянул на себя автомат, но ударом ботинка в пах я его сшиб в снег и придавил грудь каблуком. Я все сильнее вдавливал его в снег. Сержант шипел, хрипел, выл и извивался. Несколько ударов по почкам и голове его успокоили. Опомнился.
— Встать! Сволочь! Будешь рыпаться — пристрелю как собаку, и спишем на боевые потери! С сегодняшнего дня ты не младший сержант, а в полку приказ на тебя оформлю. И не таких обламывали. Марш на пост, сволочь!
Колесников наблюдал за происходящим в стороне и явно был рад такому исходу, хотя и напуган.
Уже бывший сержант угрюмо побрел к своим землякам, испуганно наблюдавшим за нашей «милой» беседой.
— Хафизов, Керимов! Ко мне!
Солдаты дружно затрусили в мою сторону.
— Итак, трусы и бездельники! Скоро у вас начнется новая жизнь. Можно сказать, она уже началась. Получите нового зам. комвзвода, и «мафии» землячества в роте не будет. Сходи, Хафизов, обрадуй Алимова и Исакова. А потом как обрадуешь — на пост, к трупу главаря. А ты, Керимов, на пост к обрыву. Ночь делите на троих, а Колесо отдыхает за сегодняшнюю ночь. Исполнять!
Грусть и печаль появилась на лицах «азиатов». Меня радовало их уныние. Борьба с ними в роте велась, но пока успехов было мало. Воевать они не любили и не хотели, работать тоже. А вот покурить, поспать, пожрать, что-нибудь спереть — мастера. Готовы болтать на своем языке «хала-бала» целыми днями. Главное — бездельничать и отлынивать от работы.
Наблюдатели заметили подмогу. Медленно передвигая ноги в глубоком снегу, брела цепочка бойцов. Вскоре первый выбрался к нам на вершину.
— Встречайте спасителей, — радостно прокричал Мачану, сержант-молдаванин. — Подкрепление прибыло!
— Устали ждать! — ответил им ротный.
— Торопились, как могли. Несли очень много, — ответил командир разведвзвода старший лейтенант Коля Пыж.
— Разведчики! Герои! Спасли первую роту, — с пафосом произнес Острогин.
— Мужественная разведка выручила зачуханную пехоту! — поддержал иронию взводного Кавун.
— Ладно, ладно, хватит. Делите патроны и гранаты, вот лента к «Утесу» и лента к АГС, — смущенно проговорил Николай.
Сибирский богатырь, пулеметчик Гостенков, по кличке Папа, вынул из мешка два цинка с патронами. Ого! Ватников высыпал несколько гранат и положил две мухи. Два чеченца выложили из мешков по цинку патронов 7,62 к пулеметам ПК. Тарчук раздал патроны снайперам, а зам. комвзвода высыпал сигнальные ракеты. Взводный также принес на себе цинк патронов для ПК. Два таджика положили на снег ящик с двумя цинками 5,45 мм автоматными патронами.
Боеприпасы поделили по взводам, и все вокруг защелкали, заряжая магазины. Это уже кое-что, можно еще раз повоевать. Хватит часа на полтора — на два боя.
Следующим утром пришла команда возвращаться к батальону. Ущелье прочесали разведбат и саперы, понаставили мин-ловушек. Пора к своим. Наконец-то.
Я с командиром и разведчик пошли посмотреть на убитого главаря. Его документы уже давно были у нас. Автомат АКМ подарили разведчику Пыжу.
— Иван! Посмотри! У «духа» ушей нет.
— А они были? — усмехнулся ротный.
— Издеваешься?
— Угу. Их нужно у дембелей искать. Ларик или Васька срезали. Трофей! Думаю: не найти их, прячут всегда хорошо, черти! Главное, чтобы на строевом смотре каком-нибудь не всплыли перед проверяющими начальниками!
— Что будем делать?
— Уходить. Больше ничего.
Развязывать нагрудник у трупа я не захотел, надо «духа» тогда переворачивать. Ротный финкой срезал веревки и протянул нагрудник мне:
— Держи, Ник, на память! А то твой ведь весь разорванный, старый. Под тело я заложил Ф-1 с выдернутым из запала кольцом.
— Пусть забирают вместе с сюрпризом, — иронически произнес Иван, наблюдая за моими действиями. — Растешь прямо на глазах.
— Забирать обязательно придут, где-нибудь тут и похоронят поближе к Аллаху. Если повезет, сразу еще похоронят кого-нибудь с помощью твоей «эФ-ки», — заулыбался разведчик Пыж.
Нагрудник был весь залит кровью, но новенький, пакистанский. Да и кровь чужая — вражеская.
— Одеты они все были с иголочки, вооружены, экипированы тоже хорошо. Не простая банда, — задумчиво произнес Пыж.
— Ну, все! Снимаемся отсюда, — скомандовал ротный. — Ты, Пыж, налегке, поэтому нас прикрывай. А когда мы спустимся, снимайся с горки и ты.
Вот и вновь тяжелая дорога. Теперь по колено в снегу опять работать вьючными животными.
В конце дня мы выбрались к указанному району, но батальона там уже не было. Нас встретил лишь один взвод третьей роты, который страховал наш отход. Пять минут привал, и снова в путь. Наша рота, взвод третьей роты и разведвзвод спускались ниже по хребту, все ниже и ниже. Снег все тоньше и тоньше, все теплее и теплее воздух. Бушлаты сняты и привязаны к мешкам. Морозов уже не предвидется, но есть люди слегка обмороженные в первую ночь после боя. Солнце в зените, жара и обмороженные лица, руки и ноги солдат. Парадокс!
Натыкаемся на стадо «зеленых» — это солдаты афганской армии. Грязные и замученные, сидят у костров, что-то едят. Несколько мешков с крупами, луком и рисом лежат на земле, а рядом связанные овцы. Это — будущий шашлык и плов. Афганцы дружески помахали руками, поздоровались. К нам подошел их командир, старый знакомый, он сносно болтал по-русски.
— Ваш батальон уже ушел дальше, опять догонять!
Роту пригласили поесть, но надо двигаться. Некогда. Как радушный хозяин, командир батальона «сарбозов» показал рукой на несколько небольших горок консервов.
— Возьмите себе, солдаты мои брать не хотят этот сухой паек. Видите сами — продуктов у нас много, а это все пропадет.
— Вот спасибо, друг! Консервы возьмем, — поблагодарил ротный и обнял его за плечи, — а тебе от нас тоже подарок. — И Иван подарил афганскому комбату трофейную финку.
— Вань! Ты чего отдал финку «зеленому»? Лучше бы мне подарил, — возмутился я.
— Она мне уже не сгодится! Сейчас домой, а там замена. Ну, а этот «братан» нам гору консервов дарит, а я в долгу остаться не могу.
Банки были болгарские — мясо с бобами, мясо с картофелем, мясо с овощами! У нас таких никогда не было. Бойцы дружно высыпали остатки банок с перловкой из мешков и разбирали новое невиданное угощение. Ура!
Дойдя до новой задачи, рота просидела на месте три дня, поглощая консервы и нахваливая Минконсервовощплодпром Болгарии. Наконец-то все обошлось без стрельбы. Хоть три дня спокойных.
Весь батальон спускался по хребту к инженерно-саперному полку. Вокруг были растяжки, много «сюрпризов». Возле них стояли саперы с указками, колонна шла медленно, собираясь невольно возле этих указок. Солдаты перешагивали через растяжки и быстро шли дальше, вновь скучиваясь у следующей из них. Так мы преодолели по узкой тропе несколько проходов. Метрах в тридцати шел майор Подорожник и группа управления батальона. Разведчики передвигались за управлением, за ними — наша рота.
Перешагивая через проводки, я чувствовал, как сердце замирало, ноги и грудь становились холодными, в висках молотом стучала кровь. Задел провод — и прыгающая смерть, мина-лягушка, начиненная множеством рваных металлических осколков, взлетит и взорвется. Разорвут тишину стоны и крики.
Не дай бог. Не дай бог.
Вдруг впереди раздался громкий щелчок, и в небо взлетел цилиндрический предмет, послышался хлопок, и предмет развалился в воздухе. Чудо. Мина была старая, не сработала.
Все инстинктивно присели, затем встали и, матерясь, пошли дальше. В стороне от тропы комбат «молотил» солдата, зацепившего растяжку.
— Ватников, сволочь! Мудило. Из-за тебя чуть несколько десятков человек не пострадало! Разведчик хренов! Пыж! В наряд его по роте на семь суток!
Пыж грустно забрал у Ватникова автомат, повесил на свое плечо. Солдат совсем ослаб и морально, и физически.
— Шагай, вояка!
Тело солдата, шаркая сапогами, побрело по хребту. Что-то в нем надломилось. Губы тряслись, глаза — пустые. Никого не видит. Руки дрожат, ноги подкашиваются. Не человек — робот, а еще спортсменом был вот так чуть-чуть не достала людей смерть, когда уже все было позади.
На броне роту встретили как героев. Командир полка обнял Кавуна и всех офицеров по очереди.
— Иван! Герои! Офицеров к орденам, отличившихся солдат тоже. Медалей не жалеть! Лично тебя к «Знамени». Заслужили! По данным разведки, вы больше двадцати трупов организовали «духам» за два дня. Расчихвостили «черных призраков» — спецназ «духовский». Командарм лично благодарность объявил всей роте! Герои!
— Мы ходили как чумные от знаков внимания. Все из управления полка жали нам руки, начальники хлопали по плечу, выражая восхищение.
Комсомолец батальона, дважды контуженый прапорщик Колобков, подбежал ко мне и обнял.
— Молодец! Наслышан о тебе лично! Не подвел! Уважаю! Перестал в моих глазах быть салагой.
— Ловлю на слове!
— Да, объявляю на весь полк! Замполит первой роты — боевик, а не «зелень»!
Я с блаженством влез на БМП и лег на башню, пушка между ног, голова между люков. Вперед! Домой! Живыми! Возвращаемся в «дурдом». Лишь бы ненадолго.
Осеннее утро до восхода солнца совсем не ласковое. Дрожь пробирает все части тела. Воздух наполнен влагой. Хорошего настроения и так нет, а от вездесущей сырости становится еще грустнее. Однако первые лучи солнца, спускающиеся в долину из-за горных вершин, облегчают страдания души. Боевая задача обрадовала еще больше. Засесть на ближайшей вершине невысокого хребта и прикрывать проход автоколонны. Роты растянулись в цепочки и поползли в горы в разные стороны, как ручейки, извиваясь по складкам хребтов. Мы прошли мимо развалин придорожной халупы. Все двери выбиты, ворота покосились, стены обрушены во многих местах. Деревья засохли, колодец завален, пыль, да песок с глиной. Пахнет смертью. В овражке перевернутый, давным-давно сгоревший БРДМ, на обочине лежат на боку два закопченных «наливняка». Засада. Смерть. Когда это произошло? Пять лет назад? Год? Кто знает. То ли «духи» отомстили за развалины, то ли наши превратили дома в руины, отомстив за засаду. Вот мы тут и будем сидеть, чтоб техника прошла без потерь. Броня встала вдоль дороги, а мы — марш-марш наверх. Подъем невысокий, всего метров триста. Это радует, потому что утренней прохлады как никогда и не бывало. За полчаса солнце растопило росу, высушило воздух и начало жестоко припекать. Сразу стало тяжело двигаться, пехота пыхтела под тяжестью снаряжения. Идти вверх всего ничего, а пока поднимались — тельняшка мокрая насквозь от пота.
На вершине узкого каменистого хребта площадок, годных для лагеря, было совсем мало. Взводы расползлись по точкам и распределились по постам. Третья рота ушла в глубину горного массива, а на соседней господствующей высоте засел комбат с управлением батальона и взводом связи, вокруг него — отдельные взводы: АГС и разведчики.
Дорога блестящей полосой лежала у подножия, влево бежала в Кабул, вправо — туда, где я еще не бывал, на Баракибарак.
Разведрота, танки, самоходки и наша техника стали сползать с дороги по проселку в долину. Вдалеке виднелся кишлак, к нему-то разведка и пошла. Артиллерия произвела несколько залпов, минометчики, танкисты и БМП «обработали» окраину. Затем все стихло, и часа два ни стрельбы, ни движения. Пусть «духи» лучше уйдут по кяризам, чем мы будем гонять их по кишлаку, теряя бойцов. А в колодцах их будут травить дымами.
Итак, внизу тишина, наверху у нас тоже тишь и гладь. За ротного в рейде Грошиков. Еще в полку он, смеясь, клятвенно обещал, что в этот раз, если в меня стрельнет, то наверняка попадет. Кавун слегка приболел. И в этот раз взводных опять некомплект, поэтому я не остался на КП роты, а командую вторым взводом.
Бойцы организовали завтрак. Я съел из баночки разогретую кашу, попил из другой баночки чай и в СПС на боковую.
Солнце палит. День кажется бесконечным. Горячий, тягучий. Минуты идут за минутами, которые нехотя складываются в долгие часы. Зной, зной, зной. Ни дуновенья ветерка. И это называется октябрь. Я уже весь коричневый от палящих лучей. В полдень подошел ко мне сержант и сказал, что взводный лейтенант Корнилов зовет в гости.
Лениво поднимаюсь. Послать к черту и лежать дальше? Смертельно надоело бездельничать. Бока от камней болят. Взял кроссовки и перебрался по каменной гряде к площадке, где расположился лейтенант.
— Чего тебе, взводяга? — спросил я у Корнилова.
— А поболтать, з-замполит?
— О чем?
— Ну, в смысле анекдотов.
— Думать надо, а мозги уже растаяли. Наверное, ни армейских, ни политических, ни про Чапаева даже не вспомню.
— А я про это и не люблю. Я люблю про «б-баб-с». У него — была дурацкая привычка в разговоре сдваивать согласные.
— Саня, про «баб-с» — это лишнее возбуждение твоего неокрепшего ума при нашей импотентной жизни. Давай лучше чайку попьем, да на горы посмотрим. И потоскуем.
— Как это на горы потоскуем?
— А ты посмотри, какое зыбкое знойное воздушное марево стоит над горами. Над морем в зной тоже такое марево. Вот сиди на камушке и представляй.
— К-короче, предлагаешь мечтать.
— Точно. Предлагаю.
Мы сели на раскаленные камни — сидишь как на сковородке. Неудобно мечтать.
— Исаков, принеси-ка, б-будь любезен, б-бронежилет.
— Зачем?
— Т-товарищ с-солдаг. Я сказал б-быстро! Пока я твое мясистое мурло не намял.
Солдат что-то забормотал по-своему, непонятное, и нехотя побрел к нам, волоча по камням бронник.
— С-солдат, поаккуратней с имуществом. И еще раз скажешь свое «ананенский джаляп», так этот «джаляп» в т-твоих зубах и застрянет. П-понял?
— Так точно, — ответил солдат уже без злобы и с заискиванием смотрел на взводного.
— Вот т-так и смотри л-ласково и п-преданно в глаза к-командиру. Шагай на пост, с-смени Джураева.
Мы уселись на развернутый бронник, а снайпер побрел уныло на пост, продолжая что-то бормотать.
— Вот в-видишь идет и бубнит, весь с-свет ругает и себя за дерзость и нас за то, что не вовремя и не там сели п-помечтать.
— Год только прослужил, а видишь, Саша, пытается зубы показать.
— Вырвем.
За спиной что-то заурчало. Мы оглянулись и посмотрели вниз на шоссе. По бетонке растянулась колонна КАМАЗов — «наливняков». Впереди шел БРДМ, который внезапно открыл огонь из пулемета по нашим позициям. Я, Александр, солдаты, сержант — все дружно рухнули за камни в мертвое непростреливаемое пространство. А эта сволочь продолжала поливать по нам свинцовым дождем.
Колонна была наша, а не афганская, поэтому стрелять не стали в ответ, да и для этого еще до оружия надо добраться. Кругом пули свистят и визжат.
— Пусти ракету, дескать, мы свои, а то этот мудак не успокоится. Там ведь внизу старые «горелики» валяются, вот он для острастки и долбит поверху, на всякий случай.
Корнилов прополз к «эСПСу» и пустил две ракеты, кинул мне «дым» и «факел». Я их быстро зажег, но пулеметчик то ли не видел их, то ли не верил, что на вершине наш пост, продолжал молотить. Корнилов вышел на ротного, тот — на комбата, комбат — на нас. Мы объяснили, что тут творится, что за стрельба. Комбат доложил в штаб полка. БРДМ стрелять закончил и умчался вслед колонне. Мы успокоились и сели вновь позагорать. Со стороны Кабула в небе медленно приближалась пара вертушек «Ми-8».
Вдруг вертолет, летевший впереди, пустил ракеты по нашей высоте. «Нурсы» вонзились в камни, метров на десять пониже лежанки. Солдаты и мы с взводным запрыгнули в считанные секунды в СПСы. Вторая серия ракет прошла там, где мы только что отдыхали, к ракетам добавился и пулеметный огонь. Черт! Точно попали. Кучно стреляют!
Все позиции батальона заволокло клубами дыма, это солдаты подали сигналы, что на горах свои. По ротам комбат начал запрашивать, все ли целы. Удивительно, но все. Никого не зацепило. Вертушки сделали еще два круга и улетели вслед за колонной.
— Все этот козел из БРДМа на нас вертолеты сопровождения направил! Наверняка, — сказал я.
— Д-да уж, больше некому. По нему из гранатомета в ответ надо было дать, но потом не д-докажешь, что не в-верблюд.
— Еще интереснее было бы вертушку завалить. Чего они, бараны, без разбора молотят? Неужели не знают, что операция армейская проводится? Ты представь, Саша, первые ракеты пришли бы метров на десять выше — легли бы все. Тут такая тушенка была бы!.. Фарш из нас тобой и всего взвода.
— Н-не хочу быть ни «фаршем», ни «паштетом», ни «рагу»! Хочу домой ж-живым, а не в ящике.
— Н-да козлизм! Не так «духи» опасны, как свои.
— Да уж, кому как не тебе это знать. Вообще от тебя, Ник, н-надо подальше держаться. Ты п-пули притягиваешь. Иди-ка к себе. Отдыхай.
— Ну, спасибо, за гостеприимство! Нет, мил-человек, я от тебя не уйду без чая.
— Джураев! Б-быстро лейтенанту кружку чая, он нас покидает. Д-да поскорее, а то штурмовики еще прилетят. Б-без тебя было т-так тихо и спокойно. А я еще хотел, дурак, с т-тобой в карты поиграть. Н-нет уж лучше посплю.
Солдат вскипятил чай в банке из-под компота, принес сухарь и сахарок. Я с наслаждением все выпил, съел, потянулся.
— Саня, а может, в картишки?
— Н-нет, нет уж. Иди, иди. От тебя одни н-неприятности. Забросив автомат за спину и повесив на грудь лифчик с магазинами,
Я побрел к себе. Проверил бойцов, поменял молодых часовых на старослужащих, прилег на спальник, прижавшись к камням. Сверху сержант над ними растянул плащ-палатку. Прямые лучи не палили, но от духоты можно было задохнуться. Вода во фляжке такая теплая, что лучше и не пить. Сон опрокинул в пропасть забытья, но чей-то противный голос вернул меня к реальности.
— Товарищ лейтенант! Ротный зовет! — меня за ногу теребил унылый солдат. Грязные потоки пота струйками стекали по его лицу.
— Солдат! Ты почему такой грязный? Салфетка есть освежающая?
— Есть.
— Ну так, физиономию и руки протри. А то так заразу какую-нибудь быстро подхватишь. Ты — Свекольников или привидение?
— Так точно! Свекольников!
— Хочешь быть здоровым и выжить «не чмырей», «не будь чмошником», а то задолбят сержанты и старослужащие. Ты, наверное, бывший студент?
— Да, почти год учился, пока не забрали. А в Афган я добровольцем, сам рапорт писал.
— Придурок!
— Почему?
— Потому что, значит, не я один такой чокнутый «дятел». Есть еще добровольцы на этой войне.
Солдатик грустно засмеялся.
— Как зовут тебя, не помню?
— Витька.
— Эх, Витька-Витька, Виктор — победитель! Мойся, стирайся, не унывай, не отчаивайся, и все будет хорошо. Домой вместе уедем. Понял?
— Понял, товарищ лейтенант!
— Чего тебе от меня надо?
— Командир роты зовет.
— В Кабул? В медсанбат? К своей малярийной инфекции?
— Нет, на высоту, на КП роты.
— На высоте сидит зам.комроты. Но вообще, ты прав, в данный момент он — ротный. «И. О. ротного» не звучит, а зам. комроты не понятно, ведь я тоже зам. ротного.
— Вы же замполит?
— Эх, Витька, это и есть зам, но только по политической части.
— Понятно, а я думал, как это «замполит»?
— Не поймешь: где тебя готовили и чему учили? Ни стрелять не умеешь, ни обратиться, как положено. Чего это «длинному» нужно от меня?
— Не знаю, он не сказал. А мы вместо подготовки в Туркмении дома строили.
— Да это я так, сам с собой рассуждаю. Знаю сам, как обучают, участвовал в этом процессе. Ну, иди, скажи: сейчас приду.
Грошиков встретил меня радостно.
— Ник! Жив и не ранен! Везучий! Как они все старались и лупили по тебе. Живучий, гад!
— А ты что хотел, что б попали?
— Что ты, что ты! Собирать тебя надо было бы по частям. Вниз тащить. Головная боль только лишняя и морока. Живи.
— Сволочь ты! Вместо сочувствия — издеваешься.
— Почему же издеваюсь? Я откровенно рад, что ты жив и не являешься в данную минуту «грузом 200».
— А уж как я этому рад, ты и представить не можешь. Это ты, наверное, их на нас навел. Самому до меня не дострелить, да и из вертолета ракетой надежнее!
— Х-ха-ха-ха! Молодец, не унываешь. Но тебе везет. Не убьют — будешь жить! Точно! Это я тебе говорю. Чаю хочешь?
— Чаю, чаю. Надоело уже чай хлебать.
— Ну, извини, водки нет!
— Да не люблю я эту заразу. Я коньяк люблю.
— Вот еще и носом крутит — коньяк подавай.
— Но ведь и водки у тебя нет, да и в этом пекле водку пить — самоубийство!
— Баночку сока хочешь в виде премии за живучесть?
— Конечно, хочу! Спрашиваешь.
Грошиков достал из мешка стограммовую баночку яблочного сока, пробил дырки, и мы распили ее на двоих.
Вдруг раздался сильный грохот. В долине, где ползала наша техника, к небу взметнулся столб черного дыма и пыли. Сергей схватил наушники радиостанции и стал напряженно вслушиваться в эфир.
Повернувшись ко мне, с побледневшим лицом произнес:
— МТЛБ на куски. Старший лейтенант Быковский и еще два «карандаша». Всех грохнуло. Фугас! Суки! Давай дуй к взводу, комбат будет по точкам на связь выходить. Быстрее.
Я бежал к взводу и соображал: "Сашка! Сашка! Мы ведь почти вместе в полк приехали. Такой здоровый парень, жизнерадостный! И вот его нет. А ведь еще пару дней назад за одним столом завтракали в столовке, анекдоты травили. Фугас заложили солидный — метров на тридцать столб дыма поднялся ".
Комбат спросил, как обстановка, как дела, как самочувствие после обстрела вертолетами. Приказал усилить наблюдение, повысить бдительность и т. д. и т. п.
Ночь прошла спокойно, день тоже. Сходил к Корнилову, поиграли в карты, поболтали.
— С-слушай, Ника, душа требует разрядки. Пострелять что ли в ущелье? А то по нам лупили, а мы даже ни р-разу не выстрелили.
— Давай сделаем так: часов в двенадцать ночи из всех стволов жахнем в ущелье. Сначала я, потом ты поддержишь. Для успокоения нервов. А то у меня на душе так гадко.
— Д-давай. Повеселимся.
Ровно в полночь со всех постов принялись молотить в ущелье, с Саниной задачи также присоединились все огневые точки. Постреляли минут пять, пустили для вида пару осветительных ракет. Тут на связь вышел комбат.
— Что за стрельба?
— Да часовой что-то в лощине заметил, — ответил я.
— Ну, так вот, в пять часов сбор, на точке оставить по одному бойцу тебе и соседу. Проходишь мимо него, и все вместе на мое КП. Полная выкладка, ничего не оставлять. Развеетесь, прогуляетесь, заодно и проверите, что в лощине творится. Времени на передвижение — один час. Опоздаете — будете тренироваться. Сейчас оружие почистить. Прием.
— Вас поняли, — вздохнул я и отправился к Корнилову.
— Ну, попали, завтра «вдует» на всю катушку. Короче, говорим, что тебе тоже было видно какое-то движение.
— Да, понятно-понятно. Почудилось, — согласился Сашка.
— Почудилось, причудилось, привиделось. Но вот, скажу тебе: пару магазинов выпустил, швырнул гранату, хоть знал, что никого внизу нет, а чуть-чуть на душе после гибели наших полегчало. Вроде как будто кокиго завалили.
— Мне т-тоже полегче стало. Ну что, утром в путь?
— Жди, только не стреляй в меня!
В пять утра бойцы засуетились, подгоняемые двумя сержантами. Все барахло сложили еще с ночи. Осталось только бушлаты да плащ-накидки приторочить к мешкам.
И в путь. В предрассветных сумерках идти неудобно. Кроссовки скользят по сырым камням, идем, то и дело спотыкаясь и чертыхаясь.
Дубино костерил на чем свет стоит себя, солдат, комбата. Меня тактично не упоминал.
Корнилов с взводом уже ждал, сидя на мешках.
— Ну, погнали?
— П-погнали.
Нам еще повезло, что КП было в принципе рядом. На высоту впереди нас я послал в дозор двух бойцов. Под их прикрытием поднялись, затем спустились и вновь поднялись. Забрезжил рассвет, лучи солнца играли на вершинах. Еще не жарко, но уже не прохладно. По склону, поднимаясь к лежбищу управления, мы брели под насмешливыми взглядами охранения.
На камнях укрытия сидели и пили чай командир взвода связи и прапорщик, начальник батальонного медпункта.
Прапорщик Айзенберг почесал переносицу, снял с длинного носа очки, подул, протер их и, усмехаясь, спросил:
— Ну что, соколы-орлы, запыхались?
— Да, есть немного. Доложи комбату — прибыли, — тяжело выдохнул я.
— Босс сказал — не беспокоить. Встретить вас и засечь время прибытия. Уложились вовремя. Передаю приказ: вернуться на позиции, организовать наблюдение, осмотреть склоны, собрать трупы врагов. Если обнаружатся. Больше не чудить. Это все.
— Т-так, Папа, — так его звали все офицеры, — а лекарство от нервов, грамм двести, девяносто шести процентного, не выделишь?
— Нет, не выделю. Кто лечится даром, тот лечится — даром. Как сказал комбат: «Гуляйте в зад». Могу дать из сострадания сигаретку.