Ромка и его товарищи

Все из-за Игорехи. Ему было больше трех. С лета в заводских яслях держать не стали, и Ромка заделался нянькой. Кончилась гульба с приятелями. А тут каникулы. Ромка все-таки перевалил в пятый. Жить бы да жить… На радостях он даже написал отцу. Намекал на обещанный велосипед. Хотя, честно сказать, не особенно-то в этот велосипед и верил. Приезжал к ним отец редко. Да и то, пообещает на месяц, а проживет неделю, не больше. Порасспрашивает о том, о сем Ромку, позабавится с Игорьком, а там уже и заскучает. И опять куда-то на свой Север, где давно шоферил на стройках. Вот и жди, когда объявится. Мать проводит его до станции, потом поплачет в платок и снова ждет писем. Письма от отца бывали редко. Приходили в мятых конвертах, написанные чернильным карандашом, и пахли бензином.

Конечно, в Ромкиной беде отец был не при чем. Живи он и дома — Ромке от этого не легче. Мать все равно спозаранку уходила на кирпичный. Она там работала крановщицей. Возвращалась поздно. По пути зайдет в магазин или еще куда. В общем, день уже кончен. А вечер — что?! К девяти — все по домам.

И вот сидит Ромка целый день с Игорехой. То его кормит, то спать укладывает, то, наверное в сотый раз, ему одну и ту же книжку читает. Или гулять идут. Но какая радость — гулять с Игорьком?! Если в футбол или клюшкой «чижика» погонять — парни кричат: «Уведи ты, ради бога, своего Игореху… Всем только мешает…» Что поделаешь! Ромка берет братишку за руку и тянет куда-нибудь подальше. Так и ходят вдвоем. Скука! А тот еще недоволен и ноет. Ромку обида берет… И кто это только придумал лето! Скорей бы кончалось, что ли!..

Иногда Ромка так рассердится, смотрит на своего братишку и думает: с удовольствием бы треснул его по голове, будь он побольше. А случается, что и, действительно, слегка стукнет. Когда тот спать не хочет или еще что-нибудь. Но только Ромка Игорьку слегка поддаст — он сразу вой поднимет, чтобы все соседи знали, что Ромка его бьет. Ревет и повторяет:

— Скажу маме… Вот увидишь, скажу… Она тебе да-а-ст!..

— Ну и говори! — кричит в ответ Ромка. — Все равно мне с тобой не жизнь. Вот уеду к отцу, тогда съешь…

Игореха и того громче:

— Скажу маме!.. Ска-ажу-у!..

Воет, хоть сам плачь.

— Поори еще! Я тебе не так стукну…

Но грозится Ромка зря. Никого он больше не стукнет и к отцу не уедет. Во-первых, он толком и не знает, где тот живет, во-вторых, как же мать без него?

В конце концов Игореха выревется и заснет. А спит он хорошо. Щеки сразу станут розовыми, а на губах пузыри, и в них отражаются крошечные окошечки. Теперь братишка даже нравится Ромке. Такой тихий и маленький. И Ромка уже забывает о том, как еще совсем недавно его ненавидел. Ромка прикроет марлей брата от мух и сядет у открытого окна. Уйти нельзя. Если Игореха проснется — весь дом сбежится. Достанется тогда от матери. И Ромка вздыхает и сидит у окна, смотрит на улицу Юных пионеров. А день такой удивительный! Солнце поднялось в самую высь, но возле дома нежарко, потому что здесь лежат тени разросшихся тополей. Ромке тополя — старые, хорошие знакомые. Вот этот напротив, что наклонился к дороге… Когда-то в него попал осколок от снаряда и так в нем и остался. Теперь и не видно, а на ветках тополя, как на качелях, покачиваются вертлявые воробьи, которые и знать не знают, что в городе когда-то проходил фронт.

По улице, закрутив клубы песку, дребезжит запыленный автобус. Райцентровский. Оттуда — в двенадцать тридцать. Клюя передком, пробегает двухдиферный газик. За баранкой директор овощного совхоза. Ясно, на молочную поехал. Потом, воя так, что дрожит весь дом, проползает грузовик с двумя прицепами. Везет белые кирпичи. Тоже дело привычное. Их возят целый день. Почти всех, кто ни проходит по улице, Ромка знает. Это вот — соседская бабка Фрося. Тащится с базара. Ого! Набрала в корзину! Пенсионер Вавилин пошел к почте, газету читать. Каждый день ходит. По той стороне, в белой курточке, неторопливо идет Нюся из хлебного ларька. С обеда, значит…

Хорошо на улице! А ты сиди тут, будто арестованный! Ромка опять вздыхает и печалится о своей судьбе. И вдруг он видит — посреди мостовой шагают его товарищи. В руках у Гути и Лешки поскрипывают ведерки, на плечах — удилища. Третьим, насвистывая, шествует Семен. Он налегке, руки в карманы. Опять будет проезжаться на Гутин счет. Но Гутя протестовать не станет. Он знает, что Сеньку все равно не переучишь.

Достигнув Ромкиного дома, они задерживаются.

— Нянька, пошли на рыбалку! Делать все равно нечего! — кричит Семен. Он отлично знает, что Ромке сейчас уйти нельзя, но зовет нарочно, по вредности характера.

— Идем, — неуверенно кивает Гутя.

— Говорят, сегодня клев мировой, — добавляет Леха.

Ромке до слез хочется схватить свое удилище и бежать к ребятам, но — какое тут!.. Он косится на кровать, где спит Игорек, и независимо произносит:

— Нет сегодня никакого клева. Жарко сейчас. К вечеру подлещик пойдет.

— Много ты знаешь, чудак-рыбак, — говорит Лешка.

— Скажи лучше — Игореху не на кого оставить. Нянька несчастная, — прервав свист, бросает Семен.

— Я и с Игорем, что мне… — храбрится Ромка.

— Пошли! — зовет Гутя.

— Неохота. — Ромка мотает головой. — Какая сейчас рыбалка!

— Да ну его! — Сеньке становится скучно. — Пока, нянька.

— Сам ты… — зло отвечает Ромка и замолкает.

Поскрипывая ведерками, рыбаки идут своей дорогой. Ромка чувствует себя самым разнесчастным человеком на свете. Конечно, сейчас раздольно на озере. И клев, наверное, есть. Но что поделаешь! Можно было пойти и с Игорьком. Но разве с ним рыбалка? Только и гляди, как бы не потонул…

Как-то незаметно пришел август, и в лесах за Кирпичихой — а вокруг Кирпичихи лесов довольно — появились грибы. Лето было знойное и богатое мелкими теплыми дождями. Говорили, что грибов в иных местах — спину не разогнуть. По субботам, с ночи, грибники уезжали на грузовиках в дальние леса. Возвращались в воскресенье к вечеру. С машины снимали тяжелые, обвязанные белым, корзины и ведра.

До чего же любил собирать грибы Ромка! Идешь по лесу, будто разведчик. Сердце стучит. Будет ли тебе удача? Сбиваешь надоедливые поганки и вдруг нате… Настоящий белый. Ножка толстенькая. Дашь щелчок — звенит! А там, глядишь, целое семейство моховичков или темнеют скользкие маслята. Ромка грибник опытный. Бывает, с ним и мать советуется. Покажет Ромке гриб и спрашивает — хороший ли… Ромка деловито подрежет ножку, надломит шляпку и небрежно бросит:

— Не-е, поганый…

И мать не спорит. Верит — Ромка знает.

А тут — в этакое лето и без грибов! Ромке дома не сидится.

— Пора, мам. Грибов не останется, — торопит он.

А та «погоди» да «погоди»… «Успеется…» — Все ей недосуг. В воскресенье то стирка, то стряпня. Или еще по дому уборка. И Ромка снова до полдня нянчится с Игорем.

А тут, мать только на работу ушла — опять появляются его товарищи. В руках у всех и даже у Сеньки корзины. У Гути в плетенку нож воткнут, а по дну ее бутылка с водой перекатывается.

— Поехали, нянька, в Ручьев лес. Нынче среда — народу мало будет, и дождик грибной шел.

До Ручьева леса от них километра четыре, и всегда можно попутной на кирпичах доехать. А грибов там хватает. У Ромки даже дыханье сперло. До чего же везет некоторым людям! Что захотят, то и делают! А он? И за что на него такое? Но тут вдруг Игореха:

— Идем с ними по грибы. Я тоже собирать умею.

Ромка с сомнением поглядел на него, а Гутя спрашивает:

— И ходить будешь, не устанешь?

— Нет, — мотает головой Игорек. — Не устану. Я еще как ходить могу.

— И реветь не будешь? — допытывается Ромка.

— А с чего ему реветь? Маленький, что ли он… — рассудительно говорит Гутя.

— Маленький, что ли я? — соглашается Игореха.

Но Семен протестует:

— Да ну его… Куда с ним… Всем, что ли, няньками становиться?

Леха Завалихин молчит.

Ромка с молчаливой просьбой в глазах посматривает то на одного, то на другого товарища. Весь небрежный вид Семена говорит: «Не дело это вы придумали… Я не одобряю». Но Гутя, как известно, человек покладистый.

— Да ладно, — говорит он. — Возьмем… Что тут такого… Мы еще до обеда вернемся. Не устанет.

И Леха вздыхает. Это значит: «Что попишешь, раз у товарища такое положение!»

Семен предпочитает не спорить с большинством. Как хотят — их дело. Он вообще не особенный любитель собирать грибы. Куда бы лучше — в кино. Он ходил бы в кино каждый день, да в клубе не хватает картин, и денег у Семена тоже в обрез. Игореха уже догадался, что товарищи брата согласились взять его в лес и торопливо напяливает на голову свою большую кепку, без которой не чувствует себя достойным серьезного общества. Ромка поскорее — не раздумали бы! — опоражнивает материну базарную кошелку. Сует туда хлеб и соль в бумажном пакетике. Плотно затыкает пробкой начатую Игорехой бутылку молока — тоже с собой. Нож он предпочитает взять сапожный. (Откуда-то у них в доме есть такой нож). Весь из стали, вместо ручки намотана изоляционная лента. Без ножа Ромка по грибы не ходит, считает несолидным.

С машиной повезло. На перекрестке тормозит первый же пустой самосвал. В окно кабины высовывается незнакомый длинношеий дядька в черной кепочке, приплюснутой почти к самому загорелому носу.

— Что, бригада?

— Дяденька, до Ручьева леса подвезите, — не по росту жалобным голоском канючит Сенька. Выпрашивать он большой мастер.

— Садитесь в коробку, — коротко кивает черная кепочка. Потом шофер глядит на Ромку и добавляет: — А с малым давай сюда!

Гремят ноги друзей по дну самосвала. Игореха, не без труда, с важностью влезает в кабину и придвигается поближе к водителю. Ромка усаживается с краю. Крякнула коробка скоростей, и машина, громыхая цепью, что бьется на ходу о заднюю стенку кузова, побежала к лесу.

Качаются и вздрагивают стрелочки на циферблатах щитка, тепло светятся контрольные огоньки. Вот уж, действительно, неизвестно, где тебя ждет удача. Ромка косится в сторону братишки. Игореха сидит серьезный. Очень ему хочется нажать какую-нибудь кнопку или коснуться красной светящейся пуговки, но он знает, что делать этого не разрешается и, не доверяя сам себе, прячет руки за спину. А Ромка смотрит на брата и думает, что зря порой обижает Игореху. В конце концов, скоро ему четыре и с ним можно иметь дело. Его вдруг даже охватывает какая-то внезапная гордость за маленького братишку, и Ромка старательно поправляет Игорьку кепку, которая почти съехала на глаза.

— Отец кем работает? — неожиданно спрашивает водитель.

— Тоже шофером, — говорит Ромка.

Длинношеий водитель на секунду поворачивает голову в их сторону.

— Верно? Где же?

— Далеко. На стройке. В северных землях.

— Вот как? А вы тут, в Кирпичихе?

— Ага.

Ромке хочется сказать о том, как редко приезжает к ним отец, но что до того чужим…

Некоторое время шофер молчит. Молчат и братья. Виляя пустыми прицепами, проезжают два встречных грузовика. Потом вдруг Игорек говорит:

— У нашего папы большая машина.

— Да что ты? Какая же?

— Так это он зря, — поясняет Ромка. — Не знает он, какая у нашего отца машина. Он на разных работал.

И опять все молчат. Затем шофер спрашивает:

— Значит, с матерью живете?

— Ага.

— Понятно.

— Она на большом кране в заводе ездит, — говорит Игорек.

— Ясно, — кивает кепочка.

Так, с интересным разговором, незаметно пролетают четыре километра. И вот уже опушка Ручьева леса. В крышу кабины барабанят. Шофер останавливает машину, и в дорожную пыль, один за другим, мягко спрыгивают недолгие пассажиры.

— Спасибо, дяденька!

— Ничего, бывайте!

Водитель в кепочке сильно хлопает дверцей, и самосвал сразу набирает скорость. Шофер, хотя, видно, и торопился, а все же не отказался, подбросил друзей, и теперь каждый из них считает необходимым вспомянуть его добрым словом.

— Хороший дядька, — отмечает Леха.

— На самосвал плохого не посадят, — говорит Ромка.

— А я в кабине ехал, — сообщает Игорек.

Приятели сворачивают с дороги и углубляются в лес. Их встречают спасительная тень чащи и влажная прохлада, которой веет от пружинящего под ногами мха.

— Р-р-р-а-а-ссредоточиться! Прочесать лес! — командует Леха.

— Далеко друг от друга не уходить! Р-ра-а-зош-лись!

Но расходиться сразу не хочется, и первое время друзья движутся кучкой, один вблизи другого.

Проходят волнующие минуты, и вдруг Леха кричит:

— Есть подберезовик. И еще один… И еще…

Завидуя счастливчику, все приближаются к нему. Но на трех грибах Лешкин успех заканчивается, и приятели снова бродят по одиночке.

Ромка не спускает глаз с братишки.

— Ты от меня никуда! Слышишь, Игореха?

В ответ Игорек небрежно кивает головой. Он занят. Он старается отыскать хоть какой-нибудь гриб. Но, несмотря на то, что глаза Игорька ближе других к земле, грибы к нему не идут. И вдруг перед ним вырастает раскрасавец в бурой бархатной шляпе. Игореха срывает его двумя руками и, переполненный гордостью, спешит к брату:

— Смотри — какой!

Ромка неторопливо забирает находку из рук Игорька. Безжалостно ломает коричневую шляпу, нюхает ее и говорит:

— Поганый. Не бери таких.

Игорек печально смотрит на остатки красавца, вдребезги разбитого о пень, и не очень-то верит, что его гриб поганый. Но спорить не приходится. Он слегка вздыхает и отправляется снова на поиски.

Хорошо в лесу дневной августовской порой. Тихо и свежо. Золотые полосы солнца пробиваются сквозь чащу и тоненькой радугой переливаются на протянутой меж стволов паутине. Еле слышно о чем-то шушукаются ветви берез, стайкой жмущихся на полянке. Здесь еще изрядно пригревает. Но и в тени хвойных великанов нет-нет да и заиграет на земле солнечный зайчик, и весело блеснет мокрая шапочка свинухи, или вспыхнет пурпурным огоньком дырявая шляпка сыроежки.

— Алё, парни! Как у вас там? — кричит Ромка.

— В поря-а-а-д-ке-е-е, — откуда-то уже издали откликается Леха.

— У меня дно покрыто, — сообщает Гутя. Он держится поближе к поотставшему с малышом товарищу.

— Вы где? А у меня тут всё кончилось… — подает сигнал бедствия Семен.

Лесное эхо разносит резкие ребячьи голоса, ударяется о стволы и замолкает. Вспугнутые дрозды и овсянки на миг поднимают тревожную перекличку. А затем опять наступает блаженная тишина. Только лесные шорохи да сухой треск хвороста под ногами сопровождают грибников.

Гриб, еще два! А вот и целый выводок лисичек… Время в лесу идет незаметно. Часов ни у кого из приятелей нет. День уже перевалил за вторую половину, но никто не замечает. Каждому хочется набрать грибов побольше.

У Ромки дела идут отлично. Вот и еще легли в кошелку несколько крепких длинноногих подберезовиков. Ромка горд. Он поднимает голову и хочет позвать Игореху, чтобы показать, какие нужно искать грибы. Но Игорька нет. Ромка оглядывается. Братишки не видать. Где-нибудь рядом, — решает Ромка и окликает его. Однако, ответа нет, и Ромка кричит громче:

— Игорек, Игореха-а!.. Куда ушел? Давай ко мне! Но ему снова никто не отвечает, и Ромку охватывает беспокойство. Он опускает на землю отяжелевшую кошелку и складывает ладони рупором.

— Ал-ё-о!.. Гутя!.. Игореха с тобой?

Проходят тревожные секунды, и издали следует ответ:

— Не-ет. Тут его не-ту-у…

— Се-ень-ка-а! — кричит Ромка. — Игорехи не видел, Се-е-м-е-н?!

— Видал. Давно, — неожиданно отвечает тот откуда-то сзади. Ромке становится не по себе. Он напрягает глотку и зовет Леху. Голос Ромки по-петушиному срывается. Он сплевывает и кричит изо всех сил:

— Ле-ша-а, Ле-е-ха! Алё-о!.. Игоре-е-к с то-о-бо-ой?

Леха оказывается очень далеко и не сразу понимает, чего от него хотят. Потом, услышав, отвечает:

— Не-ет, не-е-у-у… Сейчас иду-у-у!..

Ромка кличет Игорька во все стороны леса. Издали ему помогают Гутя и Семен. Они зовут Игорька и свистят, заложив по четыре пальца в рот. И от этого свиста и от того, что Игорек не откликается, Ромке становится жутковато.

Первым к нему, с почти полной корзиной, спешит Гутя.

— Давно пропал?

— Да нет. Вот ну, самую малость… Я тут на горькушки наткнулся, тьма…

Ромке хочется думать, что он все время видел братишку перед собой.

— Здесь, где-нибудь. Давай, вместе крикнем.

Подтягивается и Семен. Добыча у него небогатая, и другой бы раз Ромка посчитался бы с ним за «няньку», но сейчас ему не до того.

— Говорил я вам. Вот теперь и будем все искать… — лениво заявляет Семен.

Ему никто не отвечает. Наконец появляется Леха. Еще издали он заметил, что малыша среди товарищей нет и, подходя, хочет подбодрить Ромку шуткой:

— Никто его не съест. Волка здесь и за премию не найдешь. А медведей всех в кино играть забрали.

Ромка молчит. Гутя видит, что дело приобретает дурной оборот.

— Давайте, пошли в разные стороны. А ты… — Гутя, с неожиданной для него требовательностью, обращается к Семену. — А ты оставайся тут. Как свистнем — отвечай. Чтобы нам самим не растеряться.

Ромка благодарно смотрит на товарища. Леха согласно кивает головой. Семен устал и посидеть на месте не отказывается. Он составляет в ряд корзины и опускается на мягкий мох.

Ромка, Гутя и Леха расходятся в разные стороны по лесу. Условлено — кто найдет — свистеть другим. Но пока все только зовут Игореху. Вскоре они уже плохо слышат друг друга, и каждому становится понятно, что так далеко малыш не мог уйти. Перекликаясь с Семеном, мальчики по-одному возвращаются на прежнее место. Последним приходит Ромка. Гутя и Леха молчат и неловко пожимают плечами, словно считают себя виноватыми в том, что не нашли Игореху.

День клонится к концу, и всем изрядно хочется есть. Припасенное из дому давно уничтожено. Но об еде никто не говорит. Присев на землю, приятели не глядят друг на друга.

Молчание нарушает Гутя:

— Некуда ему запропаститься.

— Все ты! — злится Семен. — Я говорил, не надо с пацанами связываться!

— Ничего ты не говорил, засохни! — зло огрызается Леха.

— Говорил… Что теперь будет Ромке?

— Я домой без Игорька все равно не пойду.

— Найдем.

Это заявляет Гутя.

— А домой когда попадем? Мне от батьки будет, — тянет свое Семен.

И тут Леша не выдерживает. Он хватает Сенькину корзину и, тряхнув ее так, что едва не посыпались грибы, сует в руки Семену.

— Иди, дрефило!.. Никто не держит… Иди один. Но только чтобы дома ни звука! Понял?

Для убедительности Леха подносит к Сенькиному носу кулак. Но тот уже и сам понял, что оказался в одиночестве, и пытается вывернуться.

— Да я не про то!.. Чего ты? Может, он давно дома… Может, Игореха на дорогу вышел, и взрослые его домой привели.

— А если нет? А, ну, заблудится? — сверлит его глазами Гутя.

Ромка молчит. Он не может вмешиваться. Во всей истории больше всего виноват он.

— Пошли. Пока светло. Нечего время терять, — говорит Леха. На Сеньку он больше не смотрит, и тогда тот уже вдогонку кричит:

— Я домой не уйду. Я тут буду… Только вы поскорее.

— Ро-ом, ты не бойся. Мы тебя одного не оставим, — бросает по пути Леха.

Они снова расходятся. И опять в чаще леса слышится перекличка, вторимая эхом. Ромка старается заглянуть за каждую осину, раздвигает поблекшие малинники. Он ласково, на разные лады зовет брата. И Ромке рисуются самые страшные картины: Игореху затянула трясина… Его утащил стервятник, придавило деревом… Ромка хорошо знает, что у них в лесу нет никакого болота и что орлы тоже водятся только в степях. Но разве сейчас ему до рассуждений?! Ромка поднимает голову и замечает, что небо уже побледнело и верхушки елей начали розоветь. И вдруг он припоминает, словно видит перед собой лицо матери. Страшное, с большими, открытыми глазами. Такое лицо у нее было, когда он, Ромка, пять лет назад провалился в старый колодец. Там оказалось совсем не глубоко, и его вытащили в ведре. Мать не била, а только так сжимала, что ему сделалось больно. Но лицо ее Ромка запомнил навсегда. Неужели ему опять, когда он придет к ночи и скажет, что потерял Игореху, видеть, как ахнет мать?! И Ромка твердо решает умереть, но не возвращаться домой.

И вдруг он слышит, будто кто-то свистит из глубины леса. Ромка настораживается. Наверное, ему кажется. Он знает — так бывает. Но нет. Кто-то свистит. И вот уже доносится:

— Р-о-о-ма, Р-о-о-о-м-ка-а-а-а!.. Сю-у-д-а-а!..

Кто это кричит? Ромка кидается на зов. Вот он слышен все ближе. Это кричит Гутя. Конечно, он. Ромка стремится к нему напрямик. Сердце так екает, что даже самому слышно. Колючие, сухие ветки царапают лицо и руки, но Ромка ничего не замечает. Вскоре он уже видит небольшую поляну. Огненной россыпью горят на ней подожженные заходящим солнцем султаны конского щавеля. На краю поляны, тоже весь красный, стоит Гутя. Он один. Но вот Гутя поворачивает лицо, улыбается и подзывает рукой Ромку.

Короткий миг — и тот возле товарища.

— Гляди, — таинственно произносит Гутя. Он показывает в траву. — Спит, а, видал?!

Ромка смотрит вниз и видит — в траве лежит Игорек. Ромка кидается на колени. Игорек мерно дышит и спит так, будто бы Ромка дома уложил его в постель. Щеки пунцовые, а на губах пузырьки. В сжатом поцарапанном кулачке он держит сорванную ветку малины с тремя спелыми ягодами. Он, наверное, нес их ему, Ромке. Старший брат склоняется ниже над Игорехой. С козырька у малыша сбегает толстозадый муравей и деловито бежит по лбу. Легким щелчком Ромка скидывает муравья.

— Не буди. Пусть спит. Понесем так, — говорит Гутя.

Из леса появляется Леха. Вид у него встревоженный.

— Нашли? — И сразу становится таким, как всегда. Будто ему все нипочем. — Ну, и порядок!..

Ромка осторожно поднимает Игорька. Берет его на руки. Они снова идут по лесу. Идут так, словно усталости и не бывало, только есть хочется пуще прежнего. Семен выходит навстречу. Узнав о том, что произошло, он тоже заулыбался, но предпочитает помалкивать. Чтобы хоть как-то загладить свое недавнее малодушие, суетится, поднимает сразу две корзины.

К дороге Игорька несут по очереди. Ромка, Гутя и Леха. Потом опять Ромка. Но вдруг Емка не выдерживает, почти насильно сует свою полупустую корзину Гуте и догоняет Ромку.

— Дай, я его немного понесу… Ну, дай, пожалуйста…

Ромка недоверчиво косится в его сторону. Но что-то заставляет его уступить, и он бережно передает товарищу спящего братишку.

И вот Семен тоже несет Игорька. Стараясь осторожней ступать по земле, он несет его дольше других и, когда ему предлагают смену, упорно мотает головой. И, глядя на Сенькину спину Ромка думает о том, что тот стал бы нянькой не уже его, будь у Семена такое положение.

Ни в лесу, ни на попутной машине, Игореха так и не проснулся. Кирпичихи достигли, когда лучи солнца оставались лишь на верхушках заводских труб. На поблекшем небе матово багровели иглы громоотводов. От перекрестка до дому спящего взялся нести Ромка. Он принял Игорька на правую руку и положил к себе на плечо. Левой подхватил кошелку с грибами. От дальнейшей помощи друзей твердо отказался. Отвечать за все перед матерью он решил один. Нечего путать товарищей. Ромка знал, что ему крепко достанется. Возможно, мать и вздует. Но он не боялся. Пусть и вздует — пройдет. Чего стоит гнев матери теперь в сравнении с тем, что с ней было бы — вернись он без Игорехи!? И Ромка даже улыбается и думает о том, что хорошо бы послать письмо отцу. Написать, как он хотел навсегда остаться в лесу, как ему помогли друзья. Интересно, что бы тот сказал, если бы у него пропали сразу два сына?! Впрочем писем от отца давно нет. По ночам Ромка слышит, как, уткнувшись в подушку, тихо всхлипывает мать. И что она об нем убивается? Ну, не едет и не надо, обойдемся… Ведь есть же дома он, Ромка. С ним мать еще как проживет.

Ромка делает короткую передышку, поудобнее, повыше поднимает сонного братишку и решает, что ничего такого, особенно печального ни в чем нет. Осенью Игорю станет четыре, и его возьмут в детский сад.