Ромовый дневник

Два

Следующим утром я встал пораньше и отправился купаться. Солнце жгло; я просидел на пляже несколько часов, надеясь, что никто не обратит внимания на мою болезненную нью-йоркскую бледность.

В половине двенадцатого я сел в автобус – набитый битком, так что всю дорогу пришлось стоять. Внутри было как в бане, хотя никто вроде бы этого не замечал. Окна закрыты до единого, вонь страшенная, и к тому моменту, когда мы добрались до Плазы-Колон, я был весь в поту и полуобморочном состоянии.

Спускаясь с холма к зданию «Дейли ньюс», я увидел кучку народа. Кое-кто держал плакаты, другие сидели на бровке или стояли прислонившись к припаркованным машинам, что-то выкрикивая всякий раз, когда кто-то входил или выходил. За мной увязался какой-то тип; пока я торопился к лифту, он кричал мне в спину на испанском и потрясал кулаком. Я попробовал защемить его лифтовой дверь, но он вовремя отскочил.

Даже в коридоре было слышно, как кто-то орет в редакционном зале. Когда я открыл дверь, то увидел, что посреди комнаты стоит Лоттерман и размахивает выпуском местной «El Diario». Второй рукой он показывал на незнакомого мне невысокого блондина.

– Моберг! Пьяница вы проклятый! Ваши деньки сочтены! Если с телетайпом хоть что-то случится, деньги на ремонт я вычту из вашего выходного пособия!

Моберг выглядел до того больным, что хоть на «скорой» увози. Позднее я узнал: ночью он заявился в редакцию в стельку пьяным и помочился на телетайп. Все бы хорошо, но в ту пору произошла драка с резней на набережной, а Моберг-то как раз и отвечал за полицейские новости.

Лоттерман вновь прошелся по его адресу, потом набросился на фотографа, едва тот ступил внутрь:

– Вы где шатались прошлой ночью, Сала? Почему у нас нет снимков этой драки?

Тот изумился.

– Да вы что? Я же закончил в восемь… Вы хотите, чтобы я вкалывал по двадцать четыре часа в сутки?

Лоттерман ворчливо отвернулся. Тут он увидел меня и жестом пригласил к себе в кабинет.

– Господи Иисусе! – воскликнул он, усаживаясь. – Да что такое с этими лодырями?! Убегают с работы в неурочный час, мочатся на дорогостоящее оборудование, вечно пьяные… Сам удивляюсь, почему я еще не спятил!

Я вежливо улыбнулся и закурил.

Он уставился на меня с любопытством.

– Христом Богом надеюсь, что вы нормальный человек… Очередной извращенец был бы последней соломинкой.

– Извращенец? – переспросил я.

– Да вы сами знаете, о чем я, – сказал он, помахивая рукой. – Типичные извращенцы вроде алкашей, бомжей, мазуриков… один бог ведает, из каких щелей они вылезают… Никчемная дрянь! Шныряют тут, что-то все вынюхивают, дарят мне во-от такие улыбки, а потом испаряются, ни словечка, ни полсловечка не дав ни в одну колонку. – Он мрачно покачал головой. – Как прикажете делать газету, если из всех работников у тебя сплошные винные башки?

– Печальная картина, – сказал я.

– Так оно и есть, – буркнул Лоттерман, – уж поверьте мне, так оно и есть. – Здесь он поднял голову. – Словом, осмотритесь, познакомьтесь с людьми, но только побыстрее. Когда закончите, ступайте в архив и покопайтесь в прошлых выпусках… Сделайте конспект, получите представление о том, что творится в городе. – Он сам себе покивал. – А потом уже можете заглянуть к Сегарре, нашему главному редактору. Я попросил его ввести вас в курс дела.

Мы еще поговорили, и я упомянул, что ходят слухи, будто газета может загнуться.

Лоттерман как-то встревожился.

– А, это вам Сала наболтал? Да вы не обращайте на него внимания… Он вообще давно спятил!

Я улыбнулся.

– Хорошо, не буду… Просто подумал, что правильнее было бы у вас спросить.

– Сумасшедших развелось, не продохнуть, – резко ответил он. – Чего нам не хватает, так это здравомыслия.

По пути в архив я задался мыслью, как долго смогу продержаться в Сан-Хуане… пока не получу ярлык проныры или извращенца, пока не начну кусать локти или попаду на ножи шайки националистов. В памяти всплыл голос Лоттермана, когда он звонил мне в Нью-Йорк; его непонятная взвинченность и странная манера выражаться. Тогда я просто это почувствовал, а вот сейчас, можно сказать, увидел его воочию – как он тискает трубку побелевшими кулаками, пытаясь сохранить голос ровным, пока толпа собирается на пороге редакции, а пьяные репортеры мочатся на офисное имущество… как он сдавленно бурчит в телефон: «Ну конечно, Кемп, вы явно нормальный человек, так что давайте к нам…»

И вот я здесь, новая физиономия в змеиной яме, будущий извращенец с пока что непоставленным диагнозом, в галстуке с пестрым шотландским узором и сорочке с пуговичками, уже немолодой, но еще не переваливший за кризисный возраст… Человек на краю незнамо чего, семенящий к газетному архиву копаться в местных сплетнях.

Я провел там минут двадцать, когда появился худощавый, смазливый пуэрториканец и пальцем постучал мне по плечу.

– Кемп? – сказал он. – Я Ник Сегарра. Найдется минутка?

Я встал, и мы обменялись рукопожатием. Глаза у него были маленькие, волосы уложены столь тщательно, что у меня закралось подозрение, не парик ли. Сегарра и внешне напоминал человека, пишущего биографию губернатора, да и вообще смахивал на завсегдатая губернаторских коктейльных раутов.

Пока мы пересекали редакционный зал к его столу, что помещался в одном из углов, в дверях возник некий человек, словно сошедший с рекламного плаката местной марки рома, и помахал Сегарре. Элегантный, улыбчивый, с лицом типичного американца, отлично загоревший, в сером льняном костюме… не иначе, один из посольских.

Он тепло поприветствовал Сегарру, и они пожали друг другу руки.

– Там на улице такие симпатичные люди собрались, – сообщил незнакомец. – Один в меня даже плюнул.

Сегарра покачал головой.

– Ужас, ужас… А наш Эд не унимается, все дразнит их почем зря. – Тут он поглядел в мою сторону. – Пол Кемп, – сказал он. – Хал Сандерсон.

Мы обменялись рукопожатием. У Сандерсона оказалась твердая, опытная ладонь, и у меня возникло чувство, что ему в юности кто-то насоветовал, что мужчину, дескать, меряют по силе рукопожатия. Он улыбнулся, затем перевел взгляд на Сегарру.

– У вас найдется время пропустить по стопочке? Похоже, я наткнулся на кое-что любопытное.

Тот посмотрел на часы.

– Да о чем речь, я как раз собрался уходить. – Он обернулся ко мне: – Поговорим завтра, хорошо?

Я уже шел к двери, когда Сегарра крикнул мне в спину:

– Рад знакомству, Пол. Как-нибудь обязательно пообедаем вместе.

– Да о чем речь, – сказал я.

Остаток дня я провел в архиве и ушел в восемь. На выходе из редакции столкнулся с Салой.

– Ты вечером что делаешь? – спросил он.

– Ничего, – ответил я.

Он расцвел.

– Отлично. Мне тут надо сделать кое-какие снимки в казино. Хочешь со мной?

– Да, наверно. А в таком виде туда пускают?

– А то, – сказал он, ухмыляясь. – Лишь бы галстук был на месте.

– Ладно. Я пока у Ала посижу. Заскочи, когда здесь закончишь.

Он кивнул.

– Минут через тридцать. Только пленку проявлю.

Вечер стоял душный, и набережная кишмя кишела крысами. В нескольких кварталах от меня стоял пришвартованный круизный лайнер. Палуба сияла тысячами огней, изнутри доносилась музыка. У подножия трапа кучковалась группа американских бизнесменов с женами. Я перешел на ту сторону улицы, но в тишине свободно слышал их разговоры; счастливые, чуточку возбужденные голоса людей из американской глубинки, из захолустных городков, где они проводили по пятьдесят недель в году. Я остановился, скрываясь в тени какого-то древнего склада и чувствуя себя человеком без роду и племени. Меня они видеть не могли, и я несколько минут за ними наблюдал, слушая голоса из Иллинойса, Миссури или Канзаса, знакомые-презнакомые. Потом я двинулся дальше, по-прежнему держась тени, и свернул на подъем к холму Кайе-О’Лири.

Улочка перед забегаловкой Ала была полна народу: старики сидели на ступеньках, женщины сновали в дверных проемах, детишки играли в салочки на узком тротуаре… Музыка из распахнутых окон, бормотание на испанском, бренчание брамсовой колыбельной из фургона мороженщика, и тусклый светильник над входом в «Алов дворик».

Я прошел внутрь, добрался до патио, остановившись по дороге, чтобы заказать гамбургеры и пиво. Увидел Йимона: тот в одиночестве сидел за задним столиком, уставившись в тетрадку для записей.

– Это что у тебя? – спросил я, садясь напротив.

Йимон вскинул голову и отложил тетрадку в сторону.

– Да так, репортаж про эмигрантов, – устало ответил он. – Мне его сдавать к понедельнику, а я даже не приступал.

– Что-то стоящее?

Он бросил взгляд на тетрадку.

– Ну-у… для газеты, пожалуй, тяжеловато. Вот скажи: отчего пуэрториканцы уезжают из Пуэрто-Рико? – Йимон покачал головой. – Я целую неделю тянул да откладывал, а теперь вот Шено приехала, и я ничего не могу сделать дома… А времечко-то поджимает.

– А ты где живешь? – спросил я.

Он широко улыбнулся.

– Эх, ты бы видел… Дом прямо на пляже, милях в двадцати от города. Улет. Нет, серьезно, тебе следует взглянуть.

– Можно, – сказал я. – Мне бы тоже хотелось жить в таком домике.

– Тебе машину надо. Или скутер как у меня.

Я кивнул.

– С понедельника начну присматривать.

Подошел Трубочист с моими гамбургерами, и тут же появился Сала.

– Еще три таких же, – резко бросил он. – Как можно быстрее, я тороплюсь.

– До сих пор работаешь? – спросил Йимон.

Сала кивнул.

– Хотя не на Лоттермана; этот заказ в чистом виде для старины Боба. – Он закурил. – Мой агент хочет кое-какие казиношные снимки. Трудная работенка.

– Почему? – поинтересовался я.

– Запрещено. Я когда здесь только появился, этого не знал, и меня поймали за руку в «Карибах»… Вызвали к комиссару Рогану. – Он усмехнулся. – А тот мне и говорит, мол, как бы вы себя чувствовали, если бы городская газета опубликовала ваш снимок возле рулетки, а вы в это время обращались бы в банк за ссудой. – Сала вновь издал смешок. – А я ему говорю, дескать, мне плевать. Я фотограф, а не какой-то там социальный работник.

– Ты кошмар во плоти, – улыбаясь, произнес Йимон.

– Это да, – согласился Сала. – Так что сейчас меня знают в лицо… приходится орудовать вот этим. – Он показал крошечный фотоаппарат размером с зажигалку. – Считайте, я Дик Трейси. Всех на чистую воду выведу.

Тут он посмотрел на меня.

– Ну что, отстрелялся по первому разу? Чего предложили?

– В смысле?

– Ты целый день отработал на новом месте. Значит, кто-то должен был предложить тебе какую-то сделку.

– Нет, – сказал я. – Я говорил с Сегаррой… и с еще одним парнем по фамилии Сандерсон… А чем он вообще занимается?

– Спец по связям с общественностью. Трудится на «Аделанте».

– От правительства?

– Типа того, – кивнул Сала. – Народ Пуэрто-Рико платит Сандерсону, чтобы тот подчистил их имидж в глазах Штатов. «Аделанте» – серьезная контора, особенно по части политрекламы.

– Но ведь он работал на Лоттермана? Когда это было? – спросил я, потому что видел его фамилию в старых номерах «Дейли ньюс».

– В самом начале. Проработал где-то с год, потом законтачил с «Аделанте». Лоттерман уверяет, что его нагло переманили. Чушь, конечно. Он журналист вообще никакой. Просто выскочка.

– Это ты про приятеля Сегарры? – спросил Йимон.

– Ну да. – Сала рассеянно счистил помидоры и салат со своих гамбургеров, торопливо проглотил все три штуки и поднялся. – Пошли, – сказал он, глядя на Йимона. – Давай с нами, разомнемся.

Тот помотал головой.

– Мне еще этот чертов репортаж писать, а потом ехать за город, домой. – Он улыбнулся. – Я теперь человек семейный.

Мы расплатились и вышли. На машине Салы верх был откинут, и мы отлично прокатились по бульвару до Кондадо. Свежий ветерок, рев моторчика отражается эхом в кронах, а мы ловко виляем между другими автомобилями…

Казино располагалось на втором этаже хилтоновской гостиницы «Карибы» – просторное, прокуренное место с темной драпировкой по стенам. Сала хотел работать в одиночку, поэтому мы расстались с ним на входе.

Я остановился возле стола для блек-джека, но здесь все были какие-то смурные, так что я решил лучше посмотреть на игру в кости. Там шумели куда больше. Несколько матросов, обступивших стол, вовсю кричали, пока кубики катились по зеленому сукну, а крупье, сгребавшие фишки, орудовали своими грабельками как ополоумевшие садовники. В толпу матросов затесалось несколько человек в смокингах и шелковых костюмах. Большинство из них курили сигары, а в речи читался густой нью-йоркский акцент. Из клубов дыма за моей спиной донеслось, как во время знакомства кого-то представили «крупнейшим мошенником Нью-Джерси». Заинтересовавшись, я обернулся и увидел скромную улыбку на губах мошенника, пока рядом стоявшая женщина заходилась визгливым смехом.

Рулеточную вертушку окружали игроки помельче да поплоше, причем почти все они тщились выглядеть моложе своих лет. Свет в игорных заведениях вообще безжалостен к стареющим дамам. Он выхватывает каждую морщинку на лице, каждую бородавку на шее; бисерины пота в ложбинках между пустыми мешочками грудей; волоски на случайно показавшемся соске; дряблые руки и ввалившиеся глаза. Я следил за их лицами, по большей части красными, свежеобгорелыми, – пока сами они взглядом пожирали прыгучий шарик, нервно теребя фишки.

Потом я отошел к столу, где юный пуэрториканец раздавал бесплатные сандвичи.

– Чует мое сердце, что-то будет, – сказал я ему.

– Si, – угрюмо ответствовал он.

Только я собрался вернуться к рулетке, как мне на плечо легла чья-то рука.

– Готов? – спросил Сала. – Двигаемся дальше?

Мы проехали до гостиницы «Кондадо-Бич», однако там в казино почти никого не было.

– Пустой номер, – сказал он. – Давай в соседнее.

В соседней «Ла-Конча» народу собралось побольше, но атмосфера царила такая же, как и в других: своего рода притупленная очумелость, как бывает, когда ты глотаешь стимулятор, хотя на самом деле хочешь спать.

Каким-то образом я завязал беседу с женщиной, уверявшей, что она приехала с Тринидада. У нее был громадный бюст, британский акцент и облегающее зеленое платье. Одну минуту я стоял подле нее у рулетки, а потом вдруг – сам не знаю, как так вышло – мы уже очутились на парковке, поджидая Салу, который таким же непонятным образом обнаружил себя в компании девицы, оказавшейся подругой моей новой знакомой.

После порядочных усилий мы поместились наконец в машине. Сала выглядел возбужденным.

– К черту снимки, – заявил он. – Завтра сделаю… И что теперь?

Единственным знакомым мне местом была таверна Ала, я и предложил отправиться туда.

Сала не согласился.

– Вот-вот припрутся бездельники из газеты. Как раз конец рабочего дня.

Повисло молчание – и тут Лоррейн перегнулась через спинку сиденья и предложила ехать на пляж.

– Такой замечательный вечер, – сказала она. – Давайте покатаемся по дюнам.

Я не удержался от смеха.

– А что? Это мысль! Купим рому и махнем на море.

Что-то бормоча, Сала завел мотор. В нескольких кварталах от гостиницы мы остановились у винного погребка, и он вышел.

– Возьму бутылку. Только у них вряд ли лед найдется.

– Не важно, – сказал я. – Главное, бумажных стаканчиков захвати.

Вместо того чтобы ехать к аэропорту, где, по словам Салы, пляжи всегда свободны, он свернул на выезде из Кондадо и остановился на пляже напротив жилого массива.

– Здесь по песку кататься нельзя, – сообщил он. – Может, просто искупаемся?

Лоррейн согласилась, а вот ее подруга вдруг заартачилась.

– Да что с тобой такое? – возмутился Сала.

Она подарила ему холодный взгляд и сказала, что ничего. Мы с Лоррейн вылезли из машины, предоставив Сале решать свои проблемы. Прошли несколько сотен ярду по пляжу, и я наконец спросил, разбираемый любопытством:

– Ты в самом деле хочешь искупаться?

– Конечно, – ответила она, снимая платье через голову. – Всю неделю собиралась. Здесь такая скучища… мы вообще ничего не делаем, а только сидим, сидим, сидим…

Я разделся и понаблюдал за тем, как она мучается вопросом: снимать или не снимать нижнее белье.

– Зато останется сухим, – подсказал я.

Она улыбнулась, признавая мою мудрость, расстегнула лифчик и сняла трусики. Мы прошли к воде. Море было теплым, соленым, но буруны накатывали такие здоровые, что не давали стоять. Я решил было отплыть за полосу прибоя, однако, посмотрев на темную океанскую даль, передумал. Словом, мы немножко подурачились у берега, позволяя волнам сбивать нас с ног, и наконец Лоррейн вылезла на берег. Я за ней. Предложил ей сигарету, и мы уселись на песок.

Поговорили о том о сем, пока обсыхали, как могли, и тут она неожиданно упала навзничь, утягивая меня за собой.

– Займись со мной любовью, – чуть ли не умоляюще потребовала она.

Я рассмеялся и пригнулся ниже куснуть в грудь. Она принялась стонать, дергать меня за шевелюру, и минут через несколько я перенес ее на подложенную одежду. От запаха женского тела я крайне возбудился и, что было сил впившись пальцами в ее ягодицы, работал как заведенный. Она вдруг взвыла, и я даже поначалу испугался, что сделал ей больно, но затем понял, что Лоррейн переживает какой-то экстремальный оргазм. Их у нее было несколько, и всякий раз она выла, а потом уже и я почувствовал, как меня медленно прорвало.

Мы пролежали там несколько часов, повторяя упражнение, когда набирались новых сил. В общем и целом, за все это время мы едва ли перекинулись полусотней слов. Ей, похоже, ничего не требовалось, кроме воя оргазма да катания двух сцепившихся тел по песку.

Зато меня раз с тысячу искусали песчаные блохи, жалившие не хуже слепня – местные зовут их mimis. Одеваясь, я заметил, что весь осыпан жуткими волдырями. Увязая в песке, мы добрались до того места, где оставили Салу с его подругой.

Не могу сказать, что сильно удивился, их там не обнаружив. Мы вышли на улицу, где дождались такси. Я подбросил Лоррейн к «Карибам» и пообещал позвонить на следующий день.