Роско планета Анджела

От Земли

Роско пригнулся в падении, пролетел, распластавшись, под молочно-белой плоской лентой пламени и очутился по ту сторону коридора. Оглянулся через плечо. Огонь казался неподвижным белым лезвием, висящим в полулокте от пола. Перешагнуть его было нельзя, перепрыгнуть тоже, так как поверх в обе стороны то и дело проносились сине-белые ослепительные точки, и угадать заранее промежуток невозможно. Роско не собирался рисковать. Под белым слоем оставался просвет, им он и воспользовался.

«На брюхе вскользь. Не слишком изящно, зато безопасно. Хотя это еще как сказать…»

Роско рукой и зубами подтянул тряпку, которой у него была замотана правая кисть. Тряпку он оторвал от рубашки еще в начале пути.

«Лабиринт», казалось, просто взбесился. От самого входа ни единым коридором Роско не прошел, чтобы не встретиться с тем, что прежде замечал считанные разы. Тогда это пугало, сегодня бояться стало некогда.

Когда неведомое не показывается краешком, следуя по своим неведомым делам, а атакует в лоб — не думаешь не только о страхе, не думаешь и о сражении. Убежать бы успеть.

А Роско еще надо достигнуть порта с «корабликом».

Он не рвался в герои, просто сразу же заблудился, войдя в «лабиринт» с плохо знакомой стороны. Повернул, постоял в замешательстве, повернул еще и опять остановился. Гул и подземный рокот возросли, стоило только углубиться в коридоры. Он уже совсем хотел идти обратно, но провалился в длиннейшую пологую шахту. Там не за что было зацепиться, и, встав глубоко внизу, а теперь помня логику «лабиринта» с его изменяющей направление силой тяжести, — еще и далеко «вверх» от земной поверхности, — уже понятия не имел, как ему выбираться.

Спас, как обычно, «проводничок». Бестелесное дружелюбное ничто ощущалось то сбоку, то впереди, и Роско привычно двинулся за ним. Облегчение было недолгим.

Каких только причудливых и странных форм он не навидался в последующие стандарт-часы! Одиночные и группами, плотные и белесые, как редкий туман, разогнанный утренним ветром, — всех их объединяло одно: это был огонь, пламя, молния, рассеянный свет — все что угодно, но светящееся.

И отныне — жгучее.

Он убедился на опыте, когда в отчаянии, что «проводничок» удаляется от него, незримый контакт исчезает, рванул, зажмурившись, прямо сквозь покачивающуюся перед ним мерцающую объемную фигуру, не имеющую ничего общего с человеческой. Пухлый ком света без определенных контуров, и больше ничего. Но в нем угадывалась некая законченность… Роско не стал вглядываться и искать знакомое. Он просто закрыл глаза.

Ожог облил и растекся, загораясь все сильней, как от кислоты. Через час или менее кожа на правой руке, которая пробила наиболее плотную область разреженного пламени, вспухла и порвалась. Он замотал руку оторванной тряпкой. Еще через час Роско абсолютно не представлял, где находится и сколько ему еще идти, впервые повстречал яркие, белые в синеву, стремительные сгустки, и всякие остатки суеверных страхов, что еще гнездились в нем, уступили место борьбе за выживание.

Туманное огненное лезвие в коридоре за спиной загудело сильнее и вдруг, расширившись, опустилось до самого пола, оставаясь все таким же осязаемо плотным. Горящие точки замельтешили по верхней половине коридора беспрерывно. «Лабиринт» словно нарочно показывал, что обратной дороги для Роско в нем не будет.

«Вот так, — подумал Роско в десятый раз. Или уже в двадцатый. Или, прах его побери, в шестой раз по шесть! — Кстати, почему я никогда не замечал, что и на Земле цифра шесть пользуется каким-то особенным вниманием. Наставников вот, например, шестеро…»

Роско брел, спотыкаясь, за почему-то заторопившимся «проводничком». Пожалуй, тут бы он и сам уже как-нибудь сориентировался, но терять старого приятеля не хотелось. В конце концов, «проводничок», кажется, единственный, кто к Роско относится только по-дружески, никак иначе. Пускай даже это специально устроено, чтобы и Роско тянулся за ним. Не отставал. Как сейчас.

— Пускай, — прошептал Роско, обводя сухим шершавым языком вспухшие губы. Остался вкус крови из трещин.

Сбоку полыхнуло огнем, Роско сперва кинулся прочь, уворачиваясь, и лишь после осознал, что тело сработало само. В «лабиринте» было уже невыносимо жарко. В легких першило от острого запаха, вызванного, Роско не сомневался, обилием этих размножившихся или слетевшихся к нему специально смертоносных огней.

И этот невыносимый звук!.. Роско брел, бежал, пережидал, возвращался и снова спешил вперед, а где-то в глубине сознания крепла мысль, что звуки, если не эти, то подобные, ему уже приходилось слышать. И они также связаны с опасностью и тайной.

Эта мысль уже начала мешать продвигаться дальше, не выпуская из виду ближайшие коридоры, чтобы среагировать вовремя. Дважды он терял свою связь с «проводничком», и тому — Роско чувствовал — приходилось вновь разыскивать своего подопечного и передавать свое беспокойство.

И внезапно Роско остановился совсем. Он вспомнил. Он уже бежал, не помня себя, от этих звуков! И такая же жара стояла вокруг.

…Яркий день. Светлый, как пять из шести дней на Земле. Он — мальчишка, тот самый, отверженный и вынужденно устраивающий свой собственный маленький мир на своем собственном маленьком острове в тростниках. Иногда, если точно знал, что никого не встретит, он решался покидать «свой» остров и отправлялся в неуклюжем челноке на соседние. На одном из них он в какой-то день отыскал тайну.

Предмет висел в развилке мощной сосновой ветви, соединяясь с ней не видимой с земли, но прочной ножкой, точнее бы сказать — ногой, толщиной со все его, еще не Роско тогда, мальчишеское тело. Сам предмет был в два его роста, в несколько раз толще ствола, к которому прикрепился. Продолговатое серое яйцо в бугристых наростах. В нижней части покрытая разводами шкура лопнула во множестве мест, а в самом низу зияла дыра с человеческую голову, и вместе с беловатыми испражнениями оттуда капал, набираясь нечистой горкой на хвое внизу, мед.

Шершни величиной с его палец гудели басом, степенно прилетали, ползали по гнезду, скрывались в летках-трещинах, а оттуда выползали и снимались в полет новые.

Мальчуган, которому предстояло стать Роско, нес с собой выломанную длинную хворостину из орешника. Он уже не однажды разорял гнезда маленьких земляных ос и добывал в дуплах деревьев пчелиные соты, висевшие подобно зализанным ледяным глыбам, ноздреватые, ломкие. Его не могли тронуть, законы Земли не допускали этого, и он пользовался вовсю, маленький одинокий землянин, ставший хищником.

Он засунул прямой прут в гнездо громадных ос и изо всех сил зашуровал там. Ему не нужен был мед, к тому же мед шершней сильно горчит. Он действовал исключительно из одного озорства.

Гнездо взорвалось. Так почудилось мальчишке, даже присевшему от исполинского рева. Он хотел выдернуть хворостину, но только еще глубже вонзил ее. И тогда шершни начали вылетать. Их было несказанно много, и появились они с несказанной быстротой и проворством. Вот — их почти не было, и вот — их уже сотни, тысячи, и больше, больше!.. И каждый нацелен на него. И каждый ударит сейчас!

Тихонько ойкнув или в голос завопив, — не помнит! — он побежал. Позади ревело и гудело, стоял треск тысяч жестких крыльев и скрежет десятков тысяч лапок, и писк пронзающих воздух жал, и цвик бесцельно прыскающего яда… Пока — бесцельно. Он бежал, а звук рос, и уже чудилось в каждой точке от макушки до пяток по отравленному острию, и грозный гул забил уши и маленький слипшийся мозг, а в горле стыл крик, как вдруг кто-то, как будто посторонний и очень спокойный произнес где-то поблизости: «Опомнись, что ты бежишь, никто никому здесь не причинит зла. Твоя выходка, конечно, безобразна, но это не значит, что тебя сейчас же начнут убивать. На Земле нет места насильственной смерти, как нет места обману или предательству. А эти глупые осы… они даром, что большие, да у них и яду-то никакого уже нет. Но больше ты Так никогда не делай, ладно?»

«Ладно», — послушно выдохнул он на бегу. И остановился, ловя воздух ртом. Оглянулся в недоумении, чей это тихий и немножко вкрадчивый, и ласковый голос почудился совсем рядом. С ним уже давно так ласково не говорили. И облако накрыло его.

Первый укус он ощутил, как удар в переносье, и это тоже было, как взрыв, от которого все померкло. Потом в темноте у него взорвались руки, плечи и бедра, а потом он перестал чувствовать и жить. На гигантских шершней, оказывается, законы Земли не действовали. Как и на некоторые другие виды. Это Роско потом выяснил. Исключений насчитывалось не так уж мало, но никто, конечно, не задавался вопросом об их причине. Оно и понятно.

И конечно, Роско так и не сумел вспомнить, чьи руки вынесли его из смертельного облака, чьи заботы, выходили, кто переправил обратно к шалашу на острове, который он считал своим. Наставник Скин появился в его жизни через стандарт-месяц, и стало не до того…

За поворотом, совсем неожиданно, распахнулся порт. «Кораблик» запульсировал светом со своего мягко горящего изнутри цоколя. Под полушарием свода было прохладно и свежо, как всегда. «Прощай, дружок, — пробормотал Роско «проводничку». — Здравствуй, дружок, — «кораблику», переваливаясь через высокий порог разомкнувшегося за секунду до прикосновения люка.

Люк закрылся, и Роско перестало интересовать все, что творится в отделенном от него круглой стеной «лабиринте», да и вообще на Земле.

Момент старта он безусловно и обязательно не уловил, и когда подтащился к сервису, на ощупь тыча в крупно вырисованные значки, экран показал уже полное звезд небо. Край непроглядной тьмы (Земля, вид снаружи) сдвигался за пределы экрана, и на его месте зажигались звезды новые. Роско было все равно. Он не знал ни тех, ни этих.

Он размотал заскорузлую тряпку, начал осторожно водить над язвой ожога левой ладонью, стараясь держать как можно ближе, но ни в коем случае не касаться. Он не давал себе воли лишний раз думать о том, что он теперь должен сделать, чтобы привезти удовлетворяющие Землю результаты, и вообще — что это должны быть за результаты.

Его интересовало, сумеет ли он выспаться за несколько стандарт-часов полета.

«Будет много смертей…» 3

Управник Большой Карт Анджел отставил ковш с брагой, не донеся до рта. Руки он сцепил было пред собой на столе, но сразу убрал на колени.

— Ты бы умылся, что ли, Большой К. И накинь что-нибудь.

— Успеется. Продолжай.

— Ну, значит, про то, что на Второй Подгорной, я тебе уже сказал. Теперь вот…

— Там хоть что-нибудь осталось?

— Да! Там как раз осталось много! Пэкор остался, рядом с ним Элы, Ригоны, Ниду… Кто им еще, Сол, который в каждую Ярмарку по шесть и больше бочек солонины выкатывает, опять еще этот, как его…

— Они там небось к Горе убегали?

— Ага, точно. Дома, конечно, погорели почти все, а люди — живы.

— А здесь?

— Тут ты сам видел. Ярмарочная, считай, в два раза больше стала.

— Гацци?

— Сгорели вместе с лавкой.

— Рафальды?

— То же самое. Кажется, один парень из ихних остался.

— Еще?

— Да все почти. Как Управный дом уцелел. Тетка Мина умом тронулась. Эти… огни-то ее вместе с дочерьми по всей Швейной гоняли. Девки не убежали, а она — спаслась, да только…

— Где Мис?

— На Кузнечной. Там мужики уже разбирают, где чего осталось недогорелого. А на Холодных тоже… того. Почти никто не уберегся.

— Убережешься…

Карт Анджел снова хотел выпить, снова не сумел поднять ковш, не плеская. Руки дрожали от судорог. Он был весь закопчен, обгорел. Кое-где кожа сгорела до мяса, особенно руки. Он выхватывал горящие вещи, закидывал полыхающих людей снегом, валил, катал, сбивая пламя.

— Я сейчас дам тебе мазь, — сказал Колотун Скрига. Прошаркал к стене, где в мешках было развешено всякое барахло, которое он наотрез отказывался выбрасывать. — На! Ки-Ту приносила. Твои-то как?

— Мои целы. К нам не дошло. Огни только в паре мест появились, пропали. Ты чего мне подсунул?! — Черная вязкая мазь в футляре из чапановой кости в первый момент лишь усиливала жжение.

— Терпи, Управник, терпи. Дай-ка я тебе затылок да плечи… о! полголовы опалил!

— А, это свалилось мне там по хребту…

На Охотничьей окраине Управник Карт очутился почти одновременно с началом нападения таинственных огней на Город. Только увидев их, жутковато подрагивающие, вплывающие в дома прямо сквозь стены, услыхав крики людей внутри, он тотчас повернул назад, к дому. Юмат Анджел бежал вместе с отцом. В их стороне неведомая и оттого еще более страшная беда еще никак не проявилась, но о том, что происходит на Охотничьей и уже отчасти на Холодных, странным образом знали все. «Где Ник?» — убедившись в целости дома и всех в нем, выдохнул Карт Анджел. Сиэна, с перевязанной головой и боевым самострелом в руках, не очень тихо ответила, что понятия не имеет и дела ей нет. «Уводи детей, Си!» — приказал он. Жена рявкнула: «Одурелый ты чапан! Куда — уводи?! Мы отсидимся под мшаником!» — «Уходите прочь! К Горе! В дому не отсидишься, а эти… — он еще не знал, как назвать то, что напало, — они движутся со стороны степи. Где Чагар? Вернулась Анджи? Что там Дэна копается с малым?»

Выставив их с задней двери, проследив, как Сиэна уводит семью цепочкой в метельном кружении, Карт Анджел подумал, что вряд ли поможет бегство. Под руку попался Юмти, который заявил, что никуда не пойдет и готов драться. От затрещины мальчишка пролетел из двери до самого забора. Карт вернул, приказал утереться, вытащил и сунул в руки свой собственный боевой самострел. Оружие парню было велико, не по рукам. Большой Карт быстро надел сыну пояс со своим ножом, тоже великоватым. «Считай, боевой клинок, — сказал он и пихнул за семьей: — Охраняй!»

На улице и верно было мало паники. Просто сюда еще не дошли. Сейчас от его присутствия ничего не зависило, и он решил пробиться на Охотничью.

Дом Мака Силача был его целью. Если Анджелка где-то в Городе, то ее спрятали там или поблизости. Зачем — другой вопрос.

Он пробежал свою улицу, быстрым шагом миновал Кузнечную, начал осторожно красться по Безымянному тупику. Здесь уже горело. Содрогнувшись, Карт Анджел увидал первые черные трупы на снегу. Непонятные враги убивали людей его Города.

Из одного двора вдруг завопили несколько истошных голосов, и, содрогнувшись вторично, Управник понял, что кричат дети. Карт инстинктивно кинулся туда, и вновь оказалось, что он поступает прямо противоположно, чем все.

От кричащего дома побежало несколько фигур. В сгустившихся сумерках плохо видно, но кого-то Карт ухватил. Это был один из сыновей хозяина дома, старший, насколько он помнил. «Куда?! Там — что?!» Парень задергался, захрипел. Глаза белые, незрячие, рот в пене. Оставив в руках Карта Анджела воротник, бросился прочь. Крики оборвались, и Управник Карт почувствовал запах.

Сладкий запах жареного человеческого тела смешался с ясным, каким-то послегрозовым духом.

Не утруждая себя проникновением через каменную кладку, прямо из окна, испарив двойной пузырь в нем, наружу выплыл бело-голубой шар. Завис, дрожа. Внутри дома что-то занялось, поверх отвратительного запаха потянуло обычной гарью.

А потом Управник Карт Анджел ощутил, что бежит сам. Потом он командовал людьми, что где-то, на какой-то другой улице, тушили пожары. Потом кричал, обрывая голос, перед слепо шарахающейся толпой. Кого-то бил и от кого-то получал удары сам. Снова тушил и командовал. Рвался в один или несколько горящих домов. Помогал оттаскивать сгоревшие трупы.

Ходил к самой степи, смотрел в черноту опустившейся ночи. Давал распоряжения. Пробирался обратно к Ярмарочной и Управному дому, не зная, остался ли он там. Много раз останавливался возле воющих погорельцев, говорил какие-то слова. Запомнилось лицо сумасшедшего, которого он сразу и не узнал, лишь после вспомнил — Афира-бедняк. На нем не было никакой одежды, и лохмотья кожи с обугленных ног волочились по снегу. Неузнанному Афире он отдал остатки своей рубашки.

Карт Анджел все-таки выпил полный ковш браги.

— Что с амбарами под Горой? На остаток зимы Городу хватит?

— Вот это не знаю, сам там не был, а Мис…

— Вернется — пусть сразу туда. Вскрыть, раздать… еще поглядим, есть что там… Слушай, где Чагар, он тебе не попадался? Сюда приходил, нет?

Скрига сопел за спиной, корявые пальцы втирали мазь, от которой сперва жгло, а после боль уходила.

— Что ты там бормочешь, старый ульми?

— Посытели они, — сказал Скрига, — потому ушли. Проголодаются — опять придут.

— Кто? Ты о ком?

— Про огни эти смертные. Какие времена настали. Городу-под-Горой конец, Управник. Половину народу из Скайлы, говорят, в чистой степи пожгли. Сам Киннигетт тоже там остался.

От мази и от браги стало легче, но начинало стремительно мутиться в голове. В вышибленное окно намело снегу, он не таял. Тут только Карт Анджел увидел, что многие предметы в комнате опалены, а дальний запорошенный конец стола вроде бы даже обуглен под свеженапавшими снежными крошками. Карт Анджел пригляделся — окно не выбито, а прожжено.

— Скрига, это что? Выходит, кто-то из них тут был? А дом цел.

— Видать, так, Управник. Видать, залетали, да никого не застали. Не дома им нужны, видать. Вот я и говорю — проголодаются, снова вернутся.

Большой Карт посидел, набычившись, свирепо прорычал:

— Что ж за дрянь объявилась? Скрига, что люди говорят? Знает хоть кто что-нибудь? Есть на них хоть какая-нибудь управа? И где Чагар, где этот м-м-мудрец, чтоб его?! — У него перед глазами встал дрожащий, переливающийся огненный шар у стены, за которой он сжег детей Винора-бондаря. Неторопливый, и впрямь какой-то пресытившийся. А может, они не придут больше? Взяли свою дань — и… Влепил, по привычке, оба кулака в хрястнувший стол.

— Где Мис?! Почему без меня вы тут дурака валяете?! Немедленно на улицы, всех сосчитать, переписать!

Нет Чагара — тащи старую ведьму Ки, пусть колдует, пусть свои камни раскидывает, в потроха свежие глядит — чего ожидать? Чего ты тут расселся, как грай на яйцах, Колотун?!

— Все, — буркнул Скрига, отирая пальцы. — Одевайся, Карт, до следующей свадьбы заживет.

— Слышал меня?

— Не ори, слышал. Я тебя тут ждал, а то ведь никто ж не знает, что там с тобой. Может, ты тоже того… Ника Чагара я с тех пор, как вы от Громкого камня сбежали, в глаза не видел, сам ищи друга-приятеля. Мис в Городе этим и занимается, что всех обходит, пишет списки, я тебе говорил. Я сейчас тоже пойду. Ки-Ту сюда приходила, мазь вот принесла, это я тебе тоже говорил. А искала она вовсе не тебя, Управник Большой К., а девку твою, ну, Анджелку, Солнечную, Говорила, как это она умеет, вокруг да около, но я так понял, что у твоей Солнечной есть какая-то вещь, которая Ки-Ту сейчас позарез необходима. И не самой вроде как Ки, а — всему Городу. Сходить за девчонкой, что ли, или это все — так?..

Карт Анджел, надевавший, шипя от боли, новую целую меховую рубашку, при упоминании Анджелки дернулся, как от нового ожога, что пришелся прямо в сердце. Ведь так он до своей девочки и не добрался. А на Охотничьей дома выгорели все.

— Я не знаю, — сказал он, с трудом проглотив комок, — не знаю, вернулись ли они. Я, понимаешь, всех своих в самом начале из дому к Горе, подальше выгнал.

— Это ты правильно, — одобрил Скрига. — Верно решил, Управник. Там вроде поспокойней было.

— Еще неизвестно.

— К утру в любом разе вернутся. Уж пять страж прошло. Скоро.

— Да, люди в дозорах были, несмотря ни на что, — Карт Аджел вспомнил, что именно дозорным отдавал распоряжения и выходил с ними в степь, хотя что за распоряжения были — начисто вылетело из головы. Будем надеяться, по делу.

— Всем бы так сразу верно решить, — сказал Скрига. — Уцелело б больше.

— Сам не пойму, как мне это в голову пришло. — Большой Карт, казалось, ищет оправдания. — Сразу как-то, как кто подсказал.

«А и верно, — подумал, — так и было. Подсказкой едва слышной». — И опять с болью представил себе Анджелку. — Жива ли ты, Солнечная?»

— Ладно, Скрига, я пока останусь. Небось к утру тут в Управном доме будет не продыхнуть, так что вы с Мисом заканчивайте поскорее. Найдите на каждой улице грамотных, пусть обойдут у себя сами, а вы потом соберите, что они запишут. Вон еще возьми листы, знаешь, где…

— Там погорело все. Мы что-нибудь придумаем.

Как же так, Карта, — сказал седой Скрига, останавливаясь на пороге; иногда он позволял себе так обращаться к Управнику Большому К., - как же так? Выводит, верно кричали те, кто назвал чужака Роско виновником новых смертей? Он появился опять — и гляди, что сталось с Городом. Какие еще доказательства нужны? Да я, попадись он мне теперь, я бы… — Голос Скриги задрожал от злобы. Еще внушительные кулаки его сжались. — Ведь это он был? Над площадью, над Громким камнем? Он разведчик у них, Управник. Тут и думать нечего. Он навел на Город смерть! Так все теперь говорят, еще услышишь, приготовься. У Карта Анджела непроизвольно поникли плечи.

— Кто вам сказал, что в небе над Городом был Роско? В этом своем «ша…». — Но он вовремя оборвал слова. Незачем Скриге знать. «Да где, чтоб ему лопнуть, этот Чагар?» — Иди, Скрига, не серди меня глупой бабьей болтовней. — И добавил неожиданно для себя: — Иди, старик, не обижайся. И крепись.

Скрига скрылся за пологом. Большой Карт Анджел потянулся к браге, но пить не стал, а, наоборот, кинул в бочку ковш, и он там брякнул на дне. Оружия в Управном доме больше никакого нет, и какое оружие против огней, которые пожирают людей, как снег, и проникают через камень?

«Мы бессильны, — подумал Карт в накатившей панике. — Нас уничтожит неизвестно что неизвестно чем, и мы ничего не можем противопоставить. Мы, люди, привыкшие охотиться и побеждать».

Он обхватил голову, сидел так, пока не услыхал знакомый, чуть дребезжащий голос Ки-Ту:

— Не смей поддаваться страху, Управник. Я, старуха, не побоялась прийти сюда второй раз этой ночью смерти. А ты тем более не имеешь права быть слабым. Карт Анджел увидел ее, будто спросонок. Может, и забылся на мгновенье-другое, не больше. На Ки-Ту была отчего-то праздничная накидка из особенно густого чапана, расшитая и изукрашенная на плечах. Но мех накидки был черным, а затейливую яркую вышивку закрывал наброшенный поверх платок из редкого длинноволокнистого и прочного мха. Тоже черный.

— Отстань, бабка. Я не поддаюсь страху. Я просто не знаю, что делать. Как спасать людей. Может, сняться всем Городом, уйти? Но куда? И Дни Буранов только начались. И что там осталось от Города…

— Не поддавайся, Управник. Я сегодня потеряла внучку. Доню огонь сожрал прямо на моих глазах, как твоего сына, как многих. Уходить некуда, Карт Анджел. Худые времена пришли повсюду. В Мертвом ущелье завтра прибавится надписей на камне.

— Людей Города примет Меринда. Примет Маленькое Городище. Примут Села и Шесть Хуторов. — Карт Анджел чувствовал нарастающую злость. — Не причитай без толку, старая карга!

— От огней не укроешься нигде. Прошлой ночью под Наконечником Копья полегли все охотники и охотницы Скайлы. Они шли в Город на поддержку Маку Силачу, но не дошли.

Стол охнул под кулаком Карта. Проклятье!

— Туда им и… Нет, я не то говорю. Что ты хотела от моей дочери, старая?

— Где она? Ты можешь позвать ее сюда прямо сейчас, быстро, как можно быстрее?

— Я ничего тебе не отвечу, пока ты не скажешь, зачем тебе моя дочь. Что у нее есть такого, что может помочь Городу в нашем огромном несчастье? При чем здесь маленькая моя хромоножка, что вы все ее обхаживаете — ты, Чагар, Роско этот?

— Значит, Солнечная сказала правду, и ты позвал Чагара, — задумчиво проговорила Ки-Ту, как-то сразу обессилев. — Ник Чагар на самом деле здесь. Ты позвал, или, может быть, он пришел сам? Хотя значения это уже не имеет… Я присяду, Карти, сынок, если не возражаешь.

— Да. Прости, Ки-Ту, это все от этой ночи. Вот сюда, здесь удобно. Тебе не дует, я завешу окно?

— Спасибо, Карти, ты всегда был добрым мальчиком. Слушай меня, Управник Города-под-Горой, Большой Карт Анджел, Карти, сын Керра. Я буду говорить коротко, потому что скоро в твой Управный дом потянулись все, кто выжил. Я скажу так, чтобы ты, Управник и отец, понял, что только в одной твоей дочери надежда для всех людей под Горой, где бы они ни жили. То, что я дала твоей Солнечной в подарок, не так уж важно, потому что главное — не в этой вещи, и у другой, все равно у кого, толку от нее хоть и будет, но то не имеет отношения к тому, что нам нужно сейчас. Главное — в ней самой, в твоей Анджи… Ты помнишь Ки-Ану, мою бабку? — задала Ки-Ту неожиданный вопрос.

— Ну… помню, но не очень. Мы ребятней бегали к ней, как теперь наши бегают к тебе. Она умерла…

— Давно, — закончила за него Ки-Ту. — Тебе еще было долго до первого года возраста. Ки-Ана нагадала, что от брака детей из родов Эта и Керра родится ребенок, не похожий ни на кого в Городе-под-Горой…

— Подожди, это я слышал. Это наше семейное предание. И я, кажется, знаю, что за вещь, о которой ты говоришь.

— Вряд ли ты можешь знать.

— Да нет же, говорю тебе, я ее видел. Анджи мне показала сама. Мне и Чагару. — И снова, в который раз, Карт Анджел ощутил болезненный укол в груди при упоминании дочери. Ки-Ту не заметила. Она презрительно сощурилась.

— Нет, Солнечная не стала бы показывать тебе. Ни тебе, ни тем более постороннему Нику Чагару, никому из мужчин. Уж поверь мне, пожалуйста. Кстати, позови хотя бы его, потому что говорить мне трудно, и я не хотела бы повторять еще раз. Ки-женщинам открывается не так уж много, а Чагары испокон веков были хранителями многих тайн и умножителями знаний. Он доскажет за меня то, чего я не сумею.

— Если бы я знал, где Чагар. Мы разошлись с ним. Возможно, тоже погиб.

— Управник Города. Большой К. Испуганный мальчишка Карти, которому его страх совсем залепил глаза. Ты должен был держаться за Чагара, как маленький чапан за материн хвост.

— Бабка!

Ки-Ту неожиданно проворным движением поднесла раскрытую коричневую ладошку под самый подбородок Карта Анджела.

— Утихни, Управник. Не дорос еще кричать на Ки-Ту. — И гнев замерз в его горле, и сделалось так, что не вымолвить ни слова. — Слушай, я буду говорить, и многое тебе придется просто запомнить, потому что понять не хватит ума. Я буду говорить быстро, ибо времени нет. У тебя нет, у твоей Солнечной, у горожан, у всех людей, что исторгла в незапамятные времена из себя Гора, и они все хуже и ожесточенней живут рядом с нею. («Исторгла Гора?» — хотел спросить Карт Анджел.) Да, Карти, сын Керра. Единственную, но самую важную сейчас тайну пронес с собой род Ки. Слушай.

Придет время, день это будет или ночь, в Дни Тепла это будет или в Дни Буранов, но Гора разверзнется вновь. И выйдет из нее Великий Огонь, и очень может статься, что Огонь уже забудет людей, и они не смогут справиться с ним. Тогда…

Ки-Ту говорила, прикрыв глаза и слегка раскачиваясь, а Управник Большой Карт слушал завороженно. Как в детстве. Он не понимал больше половины, но что понимал — объясняло все. По крайней мере, для него. И понимание это было ужасно, как может быть ужасной лишь сама истина.

Анджелка

…Белый снег и синий снег, и серый снег в цвет туч. Она летит по-над снегом, длинными полосами снег несет наискосок в степи под нею. Она впервые в жизни видит снежную степь так — проносящейся под ней внизу. Это очень красиво. Захватывает дыхание.

А вот вереницы перекати-мхов, еще разрозненные, цепочками один за другим, предвестники Большого Мшинного поля. И вот оно — густой бурой лохматой массой, скрывшей снег. Оно колышется и ползет.

Странное происходит с Анджелкой. Она словно в тысяче мест сразу. Здесь, летящая над Мшиным полем, дальше — где кончается Долгий Край, и она еще не тает, что там, но туда сейчас лежит ее путь. Она и еще дальше, где не бывал совсем никто, и где хоть и нет столько снега, но так же холодно, и о голые скалы бьется седая волна за волной, и до того много этой воды без конца, что столько и быть не может. Хотя она помнит, что однажды видела уже бескрайнюю воду, если не эту, то похожую…

А еще она — позади, там, где остались люди в своих домах, невредимых и сгоревших. Она над многими селениями и внутри каждого дома. Она — с каждым из людей, и — со всеми вместе, и — сама по себе. И саму себя она почти видит где-то там, в одном из домов, но это как раз не самое важное…

А по правую руку от нее, летящей, — Гора. И еще немного — и Анджелка проникнет внутрь Горы, потому что теперь точно знает, что Гора полая, и в ней заперто такое пространство, какого не виделось еще человеку.

И в нем — те, кого она не может назвать, потому что их никак не называют. Но нет, сейчас она что-то слышала краем. Или пробормотала сама?

Но в своем полете она не одна. Их снова двое. Они снова вместе…

Все длилось мгновение, и мгновенно прекратилось. Исчезла степь, бегущая поземкой, полет прервался. Пропало ощущение, что вот-вот откроется нечто… Что? «Старшие» и «Новые, Здесь Рожденные» и о чем это? О ком?

Темнота. Духота. Тяжелый дух и тяжесть на груди от волглого покрывала. Вспомнился Громкий камень, фигура отца, удар по виску…

Анджелка нашла в себе силы не стонать и не шевелиться.

— …Справная девка. Сытая, чистая. Сладко ее Управник выкормил, я как тащил, лапнул — все при ней.

— Мак тебе лапнет.

— А, все едино, не ему одному достанется, надо бы и нам попробовать, а?

— Ты не акай, не акай…

Послышался шум, как от раздернутого полога. Протопали тяжкие шаги. Загремело, залязгало. Кто-то выругался.

— Где девка?

— О, Мак!

— Мак, мы, слушай, мы тут ее — ничего, ты не…

— Что она?

— Как ты велел — вот…

— Кто был? — С Анджелка сдернули покрывало.

Светлее стало не намного, но она увидела близкий прокопченный потолок. Смотрела сквозь прижмуренные веки и постаралась не выдать себя. «Они не посмеют тронуть дочь Управника. — Но тут же возразила себе: — Уже ведь тронули…»

— Анджелка, — ее щеки коснулась грубая ладонь.

Кожа шершавая, а само прикосновение осторожное, даже ласковое. — Анджелка, дочь Карта, ты слышишь меня? — Голос под стать ладони запнулся и добавил: — Солнечная.

За изголовьем несмело гыгыгнули. Присевший рядом сделал движение, гыгыкавший как подавился.

— За что, Мак…

— Катитесь отсюда, вы, оба! Ну, живо! Стойте! Она что-то говорила?

Анджелка решила, что пора и ей принять участие, но последние слова заставили удержаться.

— Да ничего… Так… Да ее не понять, слушай.

— Да, Мик, бред и бред. Мак, ну чего там, когда наши подойдут из Скайлы-то?

— Скоро. Проваливайте. Идите встречать. Зарт проводит.

Анджелка остро почувствовала, что осталась с мужчиной (с Маком Силачом, можно не сомневаться) наедине. Она села, резко выпрямившись. В голове как будто перекатился шарик тяжелого металла, губы обметало горечью.

— Анджелка…

— Ты сошел с ума, Мак Силач? Сперва твои охотники хватают меня у бабушки и силком тащат на площадь, как будто я сама идти не могу. Потом — того хуже, я оказываюсь тут, как… как кто, Мак Силач? Твоя пленница? Ты знаешь, что с тобой сделает мой отец?

Надо было ошеломить, не дать сказать слова, перебить собственным напором, не выказать страха. Ей, кажется, удалось. От девчонки он вряд ли ожидал такой прыти. Только ломило висок. Попутно Анджелка осмотрелась.

— Анджелка…

— Ты немедленно выпустишь меня отсюда! И проводишь до дома, Мак Силач! Тогда я, так и быть, замолвлю за тебя словечко перед отцом и… и дядей Ником Чагаром.

От собственной храбрости, как она держится перед этим огромным охотником, известным грубияном и вообще взрослым мужиком, у Анджелки сладко закололо в кончиках пальцев. Потолок сводом, крохотное помещение, помимо лежанки — стол и рухлядь по углам. Конечно, она никогда здесь не бывала, но на Охотничьей сколько угодно закоулков, шесть дней-ночей ищи — не отыщешь.

— Анджи, Солнечная, послушай, что я тебе скажу. Я не сделаю тебе ничего плохого. Мы не во всем сходимся с Управником К., но я уважаю его. Разве я мог бы силой удерживать его дочь, как это только пришло тебе в голову! Я… пригласил тебя, Анджелка. Нам нужно кое-что обсудить. Ты взрослая девушка и, говорят, вообще умница и, конечно, не станешь поступать себе во вред. Твой отец был хорошим Управником… нет-нет, с ним ничего не случилось. Но времена меняются, и Городу сейчас нужен другой человек. Который может договориться со Скайлой по-настоящему, а не так — устраивать невыгодные для горожан Ярмарки дважды в год, и больше ничего. Мы с Киннигеттом решили…

— Зачем ты мне все это говоришь, Мак Силач? — перебила Анджелка. — Это ваше дело, дело мужчин. Разговаривай об этом с отцом, если хочешь. К тому же, — она вспомнила, — ты совсем другое кричал под Громким камнем. И при чем здесь я? Я — только маленькая неуклюжая Анджи. Гуляй-нога — дразнят меня твои дочери.

— Они больше никогда не посмеют сказать так! Анджелка! — И вдруг на ее плечи оказалась наброшена шелковистая шкура с каким-то необыкновенно знакомым запахом. — Анджелка, тебя недаром зовут Солнечной! Ты уже достаточно взрослая, и лучше тебя нет в Городе, спроси любого охотника, любого ремесленника! Молокососы только о тебе и говорят, но тебе нужен настоящий мужчина. У Города будет новый Управник, а у него молодая и разумная жена-красавица. Мы станем вместе управлять Городом, Анджи, соглашайся! Мои дурищи Оэна и Окана будут прислуживать тебе! Все будет для нас, тебе палец о палец не придется ударить, а со временем — и Скайла, и Меринда, и остальные, — все подчинятся Городу!

Анджелка настолько оторопела, что и сказать ничего не могла. Только сбросила с плеч шкуру чапана.

— Соглашайся, Анджи! Здесь, сейчас! Пока еще заварушка не началась.

К ней вернулся дар речи.

— Как тебе не стыдно, дядя Мак. (Она сказала так нарочно.) Твоей старшей дочери столько же, сколько мне, — постыдись!

— Соглашайся! Соглашайся, Анджи!

Мех чапана снова очутился у нее на плечах, но рука Мака Силача не убралась. Одним движением Анджелка была притиснута к широченной груди в твердом кожаном панцире. Она попробовала упереться обеими руками, но это мало что дало. Со смятением, переходящим в ужас, Анджелка ощутила шарящие пальцы у себя под платьем.

— Пусти… дядя… Мак!

— Анджи, Анджи, ну же, я ведь знаю о тебе. Сам Киннигетт рассказал мне, хотя представить нельзя, откуда он узнал. Анджи, ты ведь не простая девушка! Скоро будет так, что только ты сможешь повелевать… И я с тобой — вместе. Сюда идут люди, это я беру на себя — они подчинятся…

— Они не придут! Они уже не дошли! — Анджелка отчаянно сопротивлялась (вонь прогорклого жира, проволочный волос бороды, навалился всей тушей, больно ухваченная грудь, стыдно, страшно!) — но что она могла против мужчины… Мак Силач засопел. Вдруг его хватка чуть ослабла.

— Анджи, что это у тебя? Ах, вот оно какое…

Она почувствовала, как полоснуло по шее. Голова дернулась, тяжелый шарик внутри стукнул. Мак Силач сорвал с нее медальон, того желтого зверя, ведь Анджелка носила его под своим глухим платьем на груди.

— Вот оно… — Мужчина даже на минуту оставил девочку, рассматривая фигурку в свете одинокой светильни. — Ты это получила от Ки-Ту? Погоди, — вскинулся, — как это — не дошли?!

Анджелка всхлипывала, пытаясь отползти, но там была только стена.

— Ну? Говори! — Он снова попробовал улыбнуться. — Ты не бойся, Анджи. Видишь, я же говорю — ты не простая девушка. Что ты там еще увидела, ну-ка?

— Нет, нет, вы все умрете, а они уже умерли, а ты, Мак Силач, умрешь скоро. Прямо здесь. Пусти, сволочь! — вдруг завизжала она, и крик ее совпал с криками на улице. Судя по тому, как глухо они донеслись, эта каморка находилась ниже уровня почвы.

Мак не обратил внимания. Он снова придвинулся, подтащил к себе Анджелку. Ее судорожные попытки сопротивления, похоже, им вообще не замечались.

— Ну же, Анджи, не дури. Это совсем не больно в первый раз, все врут. А женой моей ты все равно теперь должна стать: иначе что скажут люди. Я посватаюсь, как полагается… Потому что это обязательно — чтобы женой…

Заходясь от слез, Анджелка услышала, как рвется ее подол. Ракушки-бисер сыпанули о каменную стенку.

— Мак! Мак! Спасайся, беги! — Это кричала, вбежав сверху, Окана, младшая жена Силача.

— Убирайся! Прочь, сука! Не мешай!

Мак Силач терзал девочку, но делал это с умом. Он не хотел искалечить Анджелку и даже повредить ее. Не очень, во всяком случае. Чтобы не было толков сверх того, что и так будут. Управника Большого Вола он в расчет уже не принимал. Но Анджелка, дочь Карта, нужна ему именно женой. Потому что так сказал Сам Киннигетт, а Мак Саму верил. В Скайле тоже есть Ки-женщины, и они умеют гадать не хуже старухи Ту.

— Мак, спасайся, брось эту падаль!

Нет. Он не бросит. Он… вот сейчас… все. Сладкая была девочка. Даже в последнем своем содрогании Мак Силач постарался не слишком глубоко и резко проникнуть в нее. Она еще у него своими ножками отсюда пойдет. Пойдет, пойдет, девки выносливые. Похромает. И никуда теперь не денется. И тот, кому станет эта солнечная дрянь женой, — он…

Мак Силач, оправлявший меховые штаны, не успел додумать мысль. У него в голове разорвалось сразу шесть раз по шесть тысяч солнц, и он, мягко сложившись, повалился рядом со стонущей Анджелкой. И умер. Охотница Окана, крепкая и сильная женщина, упала еще раньше, но она была жива. И останется жива.

Мак Силач так и не узнал о гибели отряда из Скайлы. Точнее, не понял. Но уже чего он точно не узнал, так это о нападении на Город сил, которые никто и представить себе не мог.

Если бы у убившего Силача было время, он ни за что не дал бы насильнику умереть так просто. Времени, однако, не было. Он свел белые на шкуре ноги девочки, укутал подвернувшимся чапаньим мехом. Поднял на руки и понес к выходу. Здесь, к сожалению, только один выход наверх, из этого каменного мешка. Ничего, он успеет, он должен успеть. Анджелка оказалась совсем не такой маленькой и легкой.

Город горел, но это человека с ношей не касалось. Повсюду на Охотничьей мелькали гоняющиеся за людьми безжалостные огни, но и их он не очень опасался. Проскользнув между рогатками, он уверенным шагом направился в степь. Уходил все дальше и дальше в черноту ночи, а позади зарево только разгоралось.

— Отец убьет тебя… Мама Сиэна убьет тебя… Роско прилетит и убьет тебя…

— Тихо, тихо, Анджи, я уже убил его, забудь. Забудь, как сон. Ничего не было.

— О, это ты? — и Анджелка разрыдалась у него на плече. — Я… я… меня… Он… я не хотела…

— Ничего не было, — повторил уносивший ее. — Вот, посмотри, я прихватил, я подумал, что ты не захочешь оставлять. — И вложил Анджелке в руки изображение смешного зверька из желтого солнечного камня. — Ее зовут кошка.

О!.. — Снова рыдания. Он не успокаивал. Девушке надо дать выплакаться. Он только уносил ее сейчас из этого Города. А руки потихоньку деревенеют. Годы не те.

— Куда мы? — всхлипнула Анджелка, пытаясь успокоиться. Она крепко вцепилась в скользкую непривычную ткань плаща. Плаща Роско.

— Уже недалеко, — сказал Ник Чагар. — В Городе плохо. Надо пересидеть ночь. У меня подготовлено место. И вот что, Анджи, накройся-ка ты полой этого плаща. С головой, с головой, вот так.

В эту ночь

В эту ночь огни напали не только на Город-под-Горой. Они поднимались из-под снега и падали из туч вокруг черных стен Скайлы, кое-где разрушенных и так и не восстановленных после войны между Скайлой и Городом. Бело-голубые шары огня и струи шипящего пара проносились по кривобоким улочкам Меринды, наслаждаясь ужасом и медленными смертями ее людей, которые представлялись им лишь одними из множества окружающих объектов, и если бы не присущие им яркие отчетливые точки, которые так и тянет погасить, огни не обратили бы на людей ни малейшего внимания.

Хутора и далекие села, фермы, отгородившиеся от степного зверья и лихого человека крепкими стенами и частоколами, ватаги рисковых охотников, — никто не был пропущен Новыми, Здесь Рожденными, и Новыми, Новыми Рожденными, которые все получили свою долю блаженства. Анджелка видела очень немного в своем коротком полубреду-полусне, и, может быть, это лучше для нее.

В эту ночь переполненные блаженством Новые улетали по два, по три, по шесть сразу, поднимались ущельями к Горе и исчезали в ее больших и малых провалах. И озабоченные, недовольные голоса Старших почти не слышны были в общем ликующем хоре. И ходы в толще стен Дома наполнялись огнем и гулом. В эту ночь на кружащей высоко за облаками холодной мрачной планеты светлой Земле прошли почти целые стандарт-сутки — ведь, как установил Роско со своим «корабликом», планетные дни и ночи сменяют друг друга в два раза медленнее.

В эту ночь в своей постели тихо и безмятежно скончался Наставник Гом, старейший из Наставников, в полной мере отработавший свой долг перед Землей. Во сне, когда его настигла смерть, Наставник улыбался.

Многие земляне, и особенно Переселенцы, поутру были разбужены неопределенным беспокойством. Спросонок им почему-то всем одинаково почудилось, будто каждый предмет в их окружении дрожит мелкой противной дрожью, а в ушах у них раздается глухое гудение. Что удивительно, уже не раз за последний стандарт-месяц люди оказывались разбужены подобным неприятным образом. Многих ощущения преследовали целыми днями. Не привыкшие на цветущей Земле даже к малейшим недомоганиям, люди начинали чувствовать себя потерянно, рождалось беспокойство, раздражение, безосновательный страх. Однако впервые они поразили столь многих. Но легче все же было счесть это лишь тревожным предутренним сном, хотя и до странности у всех похожим. Чем люди не преминули тотчас обменяться между собой. Хвала Земле, она предусмотрительно устроила множество мест и предлагала людям множество способов, где и как избавиться от тревог и печалей. Чего Земля не предлагала, люди сами придумали для себя. А возникший утром в спальнях кому-то неприятный резковатый запах — уничтожить мановением руки.

Внизу на планете продолжалась ночь огненных смертей, а Ива Краас, в отличие от большинства своих соплеменников, проснулась в самом легком расположении духа. Вчера ей раздобыли порошок, обещавший нечто необыкновенное. Правда, накануне она не дождалась Наставника с голубыми глазами, но он, видимо, появится сегодня. Наставник при первой встрече говорил заманчивое и обещал продолжить. Ива возлагала на визит и иные надежды.

Начавшимся стандарт-днем земляне, как обычно, перемещались по всей своей замечательной колыбели в поисках и устроении новых развлечений и забав. В Парках Грез и Игр, переживших особенный наплыв посетителей, было не протолкнуться.

Старшина Переселенцев Краас также не дождался Наставника Глооба. И вообще не нашел никого из Наставников.

«Лабиринт» Земли кипел с неослабевающей силой. Обитатели его готовы были вырваться оттуда — им все равно, в теплое светлое внутри Земли или ледяное черное снаружи. Второе — предпочтительнее, ибо именно оттуда, со сравнительно небольшого для них расстояния, шел к ним этот могучий повелительный зов. Причины, удерживающие их на месте весь бесконечный Земной путь, готовы были вот-вот быть ими забыты.

Шесть высоких дверей в Пещере Инка, главной пещере Северных Ходов, оставались распахнуты, поджидая Переселенцев, но никто на Земле этого не знал, и некому было сообщить об этом. Наставник Скин раскрыл взятый им в каменной нише оригинал старинной книги и начал читать с того места, где прервался.

Наставник Мик все более нервничал, не переставая думать о Роско и его возвращении. Просматриваемые подряд истории Переселения уже почти не могли отвлечь.

Роско, для которого эта планет-ночь еще даже не кончилась, безнадежно оставил пульт сервиса. «Кораблик» не желал подчиняться, да, строго говоря, на сервисе и не предусмотрено управление его передвижениями. «Кораблик» всегда решал сам, куда лететь, в этом он являлся безусловным детищем Земли.

Экран показывал тянущиеся наискось внизу унылые снеговые полосы, а Гора, вдоль которой «кораблик» уносил Роско от Города, оставалась справа. Промелькнули мхи, целое поле. Оно выглядело неопрятным и бесформенным.

Роско подошел к высокой двери в перегородке, ударил кулаком по блестящему металлу. На несколько минут, что «кораблик» завис над Городом с его скоплением народа на площади, Роско, приникнув к экрану, лихорадочно обшаривал темное море голов, ища одну-единственную — золотую. И не нашел.

С ненавистью Роско уставился в свое расплывчатое отражение. Проклятый бессердечный «шар»! Дурацкий «кораблик»! И ведь Земной путь — одна проклятая бессмыслица! И ненавистная, светлая, отвратительная, ласковая, подлая, щедрая, предательская, добрая, могучая, бесчеловечная мать-Земля!

Он бы ударил в эту дверь, которая столько раз приглашала его на прежних планетах, или в экран, или просто заколотил бы в круглую стену, но все это было бессмысленно. «Кораблик» решил за него, и «кораблик» рано или поздно высадит Роско.

Он поддернул шкуры на плечах. Хорошо, что сохранил. Неожиданно ему захотелось ощутить холод планеты Анджелки прямо сейчас, и он притиснул ладонь к сервису. Это «кораблик» мог ему позволить. Температура моментально упала, изо рта Роско выметнулся пар.

Роско не видел, как на экране высота Горы почти рывком сошла на нет. Гора кончилась. Знаменитый Долгий Край. «Кораблик» спикировал к одинокому, засыпанному по крышу снегом дому с мощной оградой и почти выбросил из себя Роско.

Покатившись кубарем, Роско лишь успел увидеть взлетевшую в облака массу и сразу услышал позади себя рычание. Огромный лохматый сиу скалил четыре ряда своих клыков и медленно отрезал Роско отступление. Цепь, волочащуюся за ним, Роско не рассмотрел.

В эту же ночь, переждав в пещере у близкого отрога почти до рассвета, Ник Чагар и Анджелка вернулись в обугленный, разоренный Город-под-Горой! Чагар был против, Анджелка настояла. Старый отшельник беспокоился за девушку, но Анджелка проявила характер. Она категорически заявила, что не тронется от Города никуда, пока не побывает дома, не узнает, что с семьей. Кроме того, ей надо взять вещи, раз уж они уходят.

О необходимости покинуть Город на какое-то время Чагар сказал Анджелке сразу же, как только они очутились в укрытой от ветра пещере и развели костер из припрятанных сухих мшиных лепешек. Здесь была и еда, но Анджелка отказалась.

— Может быть, тебе что-то надо? Не стесняйся меня, девочка, я ведь тебе как дед.

— Нет… спасибо, дядя Ник. Объясни, зачем нам уходить?

Ник Чагар объяснил.

— Хорошо. Я понимаю. Но сперва я должна…

Ник Чагар был против, но ничего не мог поделать с упорством Анджелки. Ему даже показалось, что не в семье дело, а Анджелка имеет и еще какую-то скрытую цель, о которой не говорит. Он утвердился в своей мысли, когда они подошли к дому Картов Анджелов. Никого в нем не оказалось, но одно то, что дом уцелел посреди дымящихся развалин, Анджелку как-то по-особому обрадовало. Она быстро собрала, что сочла необходимым, и узел уже не выпускала из рук.

Зайти к соседям сказать, что была, и с ней все в порядке, не пожелала. Даже рассердилась отчего-то. К Управному дому на Ярмарочную не пошла тоже.

— У отца будет много дел, — сказала, пряча глаза, и Ник Чагар ее понял. — А что мои все живы, я и так знаю. Я готова, дядя Ник. Но послушай, твои Снежаны — это ведь так далеко?

— А Хижина — еще дальше. Не волнуйся, Солнечная, нам будет у кого найти приют по дороге.

— Когда так, то пошли. Я не хочу больше оставаться в Городе.

Ник Чагар украдкой поглядывал на Анджелку. Она держалась стойко, шла сильно и быстро. Разве что прихрамывала больше обычного. Да сухие глаза, обведенные синими тенями, горячечно блестели. Но беспокойство не оставляло Ника до самого выхода из Города.

Они сторонились людских сборищ у выгоревших домов, на задымленных улицах, с которых даже неугомонный ветер никак не мог рассеять гарь. К ним не подходили, окликнули всего раз, и то издали. А тревога не проходила.

Уже за городской стеной, за рогатками, Нику Чагару пришлось убедиться, что волнение его не напрасно. Правда, думать следовало не об Анджелке.

Короткая тяжелая самострельная стрела с отделяющейся головкой пробила замечательный плащ, делающий своего обладателя почти невидимым — что человеческому глазу, что сверхтонкому чутью неведомых огней. Вошла в спину, раздробив лопатку, и головка вылетела у Чагара под мышкой. Кто стрелял, зачем, видит, в кого целил, выпустил наугад, — все это теперь не угадать.

Ника швырнуло вперед. Он упал, обливаясь кровью, но сознания не потерял. Напротив, сразу как-то холодно и отстранение определил для себя: все, такой раной долго не живут. Однако добросовестно, пока не прошел шок, помогал Анджелке извлечь черенок стрелы и туго перетянуть плечо.

Он чувствовал только досаду, а на пришедшую боль не обращал внимания. Досада была не из-за нелепой случайности, не из-за себя, а потому, что теперь все окончательно пропало. И еще очень горько и жаль было Чагару Анджелку, Солнечную, хотя ее участь уже ничего не меняла.

И покуда продолжалась эта ночь на планете, а в обращающейся в холоде космоса странствующей обители еще одной части человечества загоралась заведенным порядком обогревающая нить; пока одни люди жили и забавлялись, а другие бежали и умирали; пока Те, Кого Не Называют, из «лабиринта» Земли и Новые, Здесь Рожденные, из замершего под снегами планеты своего Дома протягивали друг другу незримые нити устремлений и восприятий; покуда вращалась Галактика и расширялась Вселенная, до которых никому не было никакого дела, — в эту ночь второй и последний раз за всю бесконечность Земного пути пробудилась сама Земля.

Этого еще не ощутили ни люди, ни иные ее обитатели.

Свидетельство

Можно понять. Климат и обстановка Эдема с полуручными зверями и таким обилием повсюду произрастающей пищи, что уже через поколение-другое люди с радостью перешли на чисто вегетарианскую диету. А эти белые одежды, которыми полны — всегда полны, свежими, чистыми, всех сортов и размеров, сколько ни забирай — «белые лавки», на которые буквально натыкаешься в любом городе на каждом углу? Конечно, получив такое убежище, вырванные из катастрофы не могли не испытать к нему чувств, сродни религиозному преклонению.

А сами города! В нашей семейной летописи, что скрупулезно велась от стандарт-года к стандарт-году, ко дню ото дня, немало места было уделено тому потрясению, в которое поверг людей вид маленьких аккуратных городов Земного ковчега.

Знакомые, памятные, родные очертания, лишь повторенные в сколько-то кратно меньшем масштабе!

Миниатюрные Токио и Сидней, Нью-Йорк и Рим, Санкт-Петербург и Лондон, Прага и Венеция… С приходом в умы единого стандарт-языка названия эти стали стираться, и уж совсем позабыт тот восторг, с каким люди бросились тогда смотреть, сравнивать, чуть ли не искать собственные, оставленные на той, гибнущей Земле, дома, в которых жили когда-то. И многие свое потерянное там находили здесь, и все было так же, вплоть до мебели в комнатах и фотографий на стенах. Но, видимо, это уж точно легенды…

На настоящей Земле к тому времени Сан-Франциско, Токио, Мехико, Лос-Анджелес лежали в руинах двенадцатибалльных землетрясений. Сидней, Владивосток захлестнули гигантские океанские волны цунами, происходящие от таких же провалов и сдвигов тверди, но подводных. Воды Мирового океана поднялись из-за стремительного таяния полярных ледяных шапок и заливали прибрежные города. Так погибли Гамбург и Копенгаген, Росток и Киль.

Что не поглотила вода — уничтожил огонь. Лондон, Париж, Вена, Рим, Мадрид, Берлин, Оттава, Монреаль, Чикаго, Детройт, Ванкувер сгорели в полосе, по которой ударило испепеляющее Солнце. Не знакомое нам — ровный тепличный светильник, — а раскаленная безжалостная звезда, от гнева которой все живое на Земле-планете укрывалось за тончайшим невидимым покровом, слоем особенного газа, который в некий момент треснул и разорвался.

Москва и Нью-Йорк пали жертвами смертоносных изобретений самого человечества, в дни глобальных потрясений попавших в руки отдельных групп…

Пекин и Дели, Улан-Батор и Гонконг, обширные пространства между ними оказались поражены внезапным и необъяснимым (а что вообще объяснимо в той трагедии?) умопомешательством людей, заставлявшим их кончать с собой… Люди другого, самого жаркого на Земле континента, целыми странами вымирали от неизвестных, бурных и неизлечимых эпидемий. Имена погибших городов. Чужие для современного землянина понятия. Они уже ничего не говорят, а в будущем — скажут еще меньше. Мне даже приходится преодолевать некоторые трудности при написании их значками стандарт-языка, больше похожими на пиктограммы или иероглифы, чем на буквы.

Но те, настоящие города, мегаполисы, столицы мировых государств, были огромны. Впечатляющи. Величественны. В каждом жило в десятки раз больше людей, чем во всей нашей утлой обители, какой бы она ни казалась нам необъятной. Каждый собрал и воплотил в себе блеск и гений человечества за тысячи лет… Равно, надо полагать, его же пороки и нищету…

До последнего времени в моей семье хранилась нарисованная по памяти земная карта. Она имела вид двух кругов с преобладающим синим цветом — цветом воды. Отчего именно два круга, я сказать не могу. Еще дед объяснял мне что-то, но теперь я уже забыл. Это не так важно. Боюсь, со временем забудется не только это.

Тем более что карту я сжег. Уничтожил семейную реликвию. Как и все памятные записи семьи. У меня случаются такие приступы глухой тоски по нескольку стандарт-суток. Пусть не остается ничего. Детей у меня нет по уже объясненной причине, — а умру я, и кому это будет нужно? Хотя сейчас жалею о том поступке. Пишу вот. Зачем? Ну скажите мне, зачем?!

Нет… я о другом… Да! Так вот я, собственно, хотел сказать, вполне понятно, что должны испытывать люди, поколениями прожившие в спокойствии и неге и уж позабывшие, что может быть иное, когда незыблемая почва вдруг всколыхнулась под нашими ногами. Выплеснулись из берегов реки. Забурлило всегда умеренное Срединное море. Стала пульсировать и меркнуть линия солнца над головами…

Самое страшное в кошмаре — это когда он повторяется. Даже если и не подозреваешь, что это повтор. Приходит второй «последний день Помпеи», и души покоящихся под пеплом стенают от ужаса… — Впрочем, последнее сравнение вам все равно ничего не скажет.

Не только я, знающий, но каждый без исключения землянин вынес впечатления колоссальные. Дело не в панике и не в шоке, хотя паника и шок тоже были. Мы поняли, как наш мирок мал и хрупок, как мы зависимы от него, как всем сердцем должны беречь его и любить — единственное, что у нас понастоящему есть. Не просто пользоваться, а — любить…

Все это мы поняли после. Позже. Страх жил до следующих нескольких Переселений, после которых мало кому осталось его помнить, а у оставшихся забылось само собой. Кроме меня.

А вот любовь к нашей маленькой страннице-Земле горела в людях с тою же неослабевающей силой, с какой была зажжена.

А потом Роско поведал мне, что земляне стали свидетелями побочного эффекта от явления, когда Земля, не пожелав послать Переселенцев на отобранную планету, не пожелала также просто покинуть ее. Несчастливый мир с неудачницей расой был разрушен вместе с жителями, сколь уж и как там были они разумны. Потребовалась небывалая мощь, и нехватку ее внутри мы почувствовали на себе. И только.

Могучая Земля. Земля-вершительница — Пусть я мал, пусть я — червь в избранном роду человеческом, ничтожен и Земле не нужен, горло мое сжимается от восторга и гордости, что я присутствую при осуществлении грандиозного проекта Вселенной.

Даже задуманного и осуществляемого без желания людей.

Наставник, бережно перекладывающий хрупкие страницы, оторвался на минуту, чтобы дать отдых глазам.

Вдалеке за окнами Дома Наставников на разливе Большой реки блестело неподвижное длинное отражение солнца. Наставнику был виден и спуск Большой реки, и краешек противоположного подъема. В рощу уходила старая дорога. По этой дороге Роско покидает Землю и возвращается на нее. За рекой, причаленный, все стоит у илистой отмели его плот с воткнутым меж бревен шестом, где Роско его оставил.

Но Роско сейчас нет на Земле. Нет того единственного, от кого зависит исполнение Земного пути, существование Земли, тридцати шести тысяч землян и среди них его самого, Наставника, одного из шестерых. Впрочем, их уже только четверо, но это пока…

Отчего — Роско? Вернее, тот, кто в очередной раз принял имя Роско? Забавно, Наставник усмехнулся, истоки обычая он узнал лишь из этой книги, до которой так давно добирался и добрался-таки наконец.

Так почему — он? Что в нем такого, что за редкостное среди тысяч землян свойство, из-за которого Земля века и века заставляет своих Наставников разыскивать тех, кому уготовано стать последующими Роско?

Наставник в общем догадывался, но ему хотелось бы иметь подтверждения. Он надеялся найти их в книге, но сейчас, читая, чувствовал, что надежды его напрасны. Придется оставаться со своими собственными умозаключениями, которыми он ни с кем делиться не собирался.

Он перевернул несколько страниц сразу. Перед тем, как взгляду упасть на строчки, подумалось еще раз о тридцати шести тысячах землян.

Тридцать шесть тысяч. Шесть раз по шесть тысяч. Ни больше и ни меньше, разве что чуть-чуть в ту или иную сторону. И на сей счет у Наставника имелись мысли, которые он предпочитал держать при себе.

«Добрая светлая Земля, — подумал Наставник, — где все друг перед другом открыты».

И продолжил чтение.

«Временами такие мнения возникают. Тоже — все более редко. Гипотеза, будто Земля странствует лишь «якобы», и Переселения совершаются лишь «якобы», а на самом деле никакого космоса вокруг нет, и Вселенной никакой нет, и весь наш «лебенсраум», сиречь жизненное пространство, есть только одна огромная иллюзия, — эта гипотеза, безусловно, притягательна, потому что все вроде бы говорит за нее.

В самом деле — ну что это за Переселения? Кто видел результат? Кто знает — куда? Кто возвращается?

Но возвращался Роско Андуэлл. Он видел. Он знал. И видимо, будет кто-то еще вслед за ним, ведь Роско предупреждал…

Кажется, я снова пытаюсь нарушить собственное обещание и затрагиваю одно из своих «не»… Нет, не буду об этом. Бессмысленно гадать.

Далее.

Почти сразу люди новой Земли были поставлены перед фактом, что они здесь не одни. Я не имею в виду перенесенных сюда вместе с человеком «по пять пар чистых и нечистых». Я говорю о тех, кто является не то нашими попутчиками, не то сторожами, а не то истинными хозяевами замкнутой в себе Земли.

Кого видят краем глаза, не успевая как следует рассмотреть. Кто возникает со своим свечением и гулом вдруг в любом месте, в любое время дня и ночи. Кто явно «кто», а не «что», ибо поведение их всякий раз слишком осмысленно, чтобы считать просто явлением нашей новой природы.

Осмысленно — значит разумно?

Но кто, по-видимому, настолько чужд нам, что присутствие их, пусть невидимое, но предполагаемое, вызывает такие чувства, как неприязнь, отвращение, почти физическое отталкивание. Этих чувств стыдятся, их замалчивают, возмущаются при одном только намеке на них, и это безусловно нездоровое отношение породило целый букет комплексов в нашем, уж какое есть, самосознании. Думаю, загоняемая внутрь больная тема еще претворится в какие-нибудь наиболее уродливые формы в виде табу и запретов. Впрочем, это будет только логично.

Странно, с Роско мы совсем не говорили об этом. Ему на Земле бывало не до того. Он здесь просто набирался сил. С немногими же приятелями — никого уж нет ныне — договорились лишь, что это, вероятно, тоже какая-то форма жизни, быть может, обладающая собственным, в ее понимании, разумом. Что основа ее скорее всего чисто энергетическая и что никаких точек соприкосновения, кроме вынужденного сожительства, с людьми у нее не просматривается.

Все это были пустые слова. Ведь главный и извечный человеческий вопрос по-прежнему открыт — куда идем?..

Ни к какому выводу не придя, мы сделали единственное, что могли: мы светящихся невидимок окрестили коротким и довольно, по-моему, отражающим если не суть, то хотя бы вид их, вечно ускальзывающий, именем «эрги».

Название, безусловно, на слух «энергетическое», но явно неправильное. Ну какое имеют отношение эти блуждающие огоньки, похожие на огни болот, которых почти нет на Земле, или огни Святого Эльма (я прочел в нашей сгинувшей семейной летописи, что это такое) к единице измерения работы в одной какой-то там принятой системе физических единиц.

Нет уж тех систем, нет самого мира, где науки те процветали и книги по ним писались.

А эрги на нашей Земле — есть».

Нока

Одна половина зала скандировала:

— Но-ка! Но-ка! Но-ка!

Она тяжело дышала, раздувая ноздри. Пот лил из-под волос, перехваченных широкой синей лентой, сбегал по ложбинке на спине, струйкой тек по шее, по груди. По груди тек не только пот…

— Но-ка! Но-ка!

Второй стандарт-час соревнования подходил к концу. В воздухе посреди зала висели два светящихся числа «70» и «68», и, покосившись, занятая своим делом Нока увидела, как восьмерка в 68 сменилась на девятку. Проклятая черномазая догоняет.

Вторая половина полутемного зала не менее отчаянно скандировала:

— Бе-ла! Бе-ла! Бе-ла!

Претендентки стояли на коленях спиной друг к другу, обе — только в коротких, ничего не прикрывающих юбочках и лентах на волосах — синей и красной. К каждой по подходящей стороне подиума вытянулась очередь обнаженных мужчин. Между претендентками, в самом центре, досчитывали время старинные водяные часы — кто-то их где-то выкопал в Старых Городах, отремонтировал и перенес сюда, в Ротик-Зал этого Парка Грез и Игр.

Нока закончила с очередным мужчиной, быстро проглотила, обмахнула ладонью рот и мокрый подбородок, кинула взгляд на цифры. «72» к «70»… нет, уже к «71». Следующий.

(Ты мне нравишься, киска. Ты мне тоже, парень, только не очень отвлекай меня, я на дистанции. Все мы на дистанции, давай старайся, а я постараюсь поскорей. Вот-вот, постарайся, так — хорошо?)

— О!..

(Молодец какой, почти сразу. Вот и семьдесят три, уделаю я эту сучку. Бела. Хороша Бела — ночью, покуда не наткнешься, не увидишь, бывают же чуда такие…

Да, парень, ты мне тоже нравишься, только не очень отвлекай, вот так хорошо?.. Может, не надо было соглашаться на второй круг? Колени болят. И поясница болит. К губам завтра не притронуться будет, ну да ладно. Я ее сделаю. Подумаешь, рекорд у нее… Семьдесят четыре… Ого, как брызнул, чуть не захлебнулась… Да, парень, ты мне тоже, только не очень… так — хорошо? Быстрее, быстрее!» И очередь заканчивается, это очень плохо, когда под конец время еще не вышло, а перед тобой уже никого, и нужно звать из зала, налетит-то туча, но драгоценные секундочки уйдут. Семьдесят пять. Да, парень, ты мне тоже… ой. Смех, в маске! Эй, зачем тебе маска, думаешь, я в глаза тебе буду смотреть? Да мне не откусить бы вам ненароком… Молчу, молчу, не стесняйся, расслабься. Вот так я делаю — хорошо тебе? Эх, и надо же было такому под самый финиш…)

— Нечестно! — завопили сразу многие из синего Нокиного угла, и она не выдержала, обернулась, освободив рот.

Ротик-Зал по традиции был оформлен в виде двух губ, на которых помещались зрители, и языка, где настлан подиум и проходит собственно конкурс. Стены покрыты недвусмысленными барельефами в виде извергающихся густых белых струй. С потолка свисают гладкие застывшие капли того же белого цвета. Из-за перекрещивающегося с двух углов освещения они красные с одного боку и синие с другого. Кроме горящих цифр счета по залу гуляет метель наведенных светляков, то и дело превращающаяся в пульсирующий фонтан, который начинает питать жадный возникающий над (или под) ним рот.

На задних рядах всегда полутемно, — и скамьи там выполнены в виде удобных лежанок с откидывающимися спинками. Но настоящие ценители ходят сюда все-таки ради самого соревнования. Поболеть за свою претендентку.

Вот и сейчас Нокины болельщики кричали, топали, свистели, улюлюкали, насылали на «красных» противников волну за волной густые клубы отвратительной вони, а «красные» отвечали им тем же. Сама Нока плотно держала защиту «розы-лала-веретенник».

Оказалось, эта ночная бабочка Бела прибегла к уловке. Она заранее подговорила нескольких своих болельщиков появиться на подиуме в самый последний момент, заранее возбудив себя, чтобы на ее долю работы, почти не осталось. Мгновение — один, следующее — другой, следующее — третий. Только лизнула — (готово. Так она рассчитывала выиграть решающий спурт.

— Нечестно!!!

(Нечестно!!!) Вопль раздавался вслух и мысленно. Те двое, кого выбрали быть Нокиными секундантами — следить, считать, фиксировать, чтобы с каждым мужчиной все было проделано до конца, без обмана, — привстали остановить состязание, но было уже поздно.

Раздался мелодичный звон. Начищенная медная штанга древней клепсидры, увенчанная хрустальными шарами, медленно повернулась на оси. Опустевший шар занял положение внизу, полный вознесся наверх.

Тоненькая цепочка капель вновь зажурчала, но отведенные конкурсу претенденток на звание «Первый Ротик Севера» два стандарт-часа прошли. Нока и ее соперница Бела проработали их добросовестно, секунда в секунду.

Нока встала с колен, чуть сморщившись от боли в пояснице. Заодно потрепала по напрягшемуся наконец органу лысого коротышку в маске. «Ого, он еще и лысый. На животе у него гораздо больше растительности».

(Извини, парень, не судьба. Спасибо, что пришел. помочь. А вообще не будь таким скромным, это лишнее.) И забыла про него, моментально, впрочем, улизнувшего.

«75» — «73».

Синий угол ревел. Перед Нокой прыгали в калейдоскопном темпе разнообразные фривольные изображения. Она отмахивалась от них, прозрачных. Ноздрей все-таки достиг дразнящий чувственный аромат — шутники, объединившись, пробили ее защиту. Ага, это, конечно, вечно озабоченный Флайк с компанией. Вон они.

Нока помахала и одновременно погрозила им.

Обтерла залитое лицо, провела скользкими ладонями по шее, груди. Веки, и те слипались. Дома она обмоется по-настоящему, а пока — не пропадать же добру. Надо было удирать, но пока не прозвучит…

— Победила! Первый! Ротик! Севера… Нока!!!

Нетвердой походкой к ней подошла Бела — поздравить. Под хохот обоих углов они смачно — и липко — расцеловались. Потом, обнявшись, помахали сначала «синим», потом «красным». «У меня язык не поворачивается, я есть не смогу, — шепнула черная, действительно, как ночь, Бела. — И говорить». — «И вообще ничего в рот взять», — в тон ей ответила Нока. Обе расхохотались. А эта Бела вроде ничего, девочка с перцем. Оба черных соска пробиты колечками.

— Надо удирать, а то на кусочки разорвут.

— Ага. Увидимся.

Бела чмокнула ее в щеку, уже не для публики, а от себя, и, повернувшись к своим «красным» спиной, вдруг задрала себе юбочку, звонко хлопнула розовой ладошкой по твердому торчащему заду и испарилась с подиума. Только сдернутая красная лента взлетела и упала на нижний шар клепсидры.

«Ай да Бела!» — подумала Нока, с удовольствием проделывая тот же самый жест, но обернув соответствующую часть в сторону «синих». Она не видела, куда упала ее лента, но целилась Нока повесить ее на шар верхний…

Это все было вчера.

Сегодня Нока проснулась, отпила из бутылочки целебной воды. Сбросила серебристую простыню. Зажмурилась — и вот она уже под домом, между свай, где бьет минеральный источник. Его свежесть и ощущение пузырьков на коже останутся на весь день.

Завтрак состоял из навы, тика, изюма без косточек и шипучего меда, приправленного лепестками лалы. Она выпила сразу целый бокал, и тотчас же в голове сладко зазвенело.

Подумав, Нока тик решительно отставила. Хватит с нее сытного белка за вчерашний день. Она представила, сколько в общей сложности было проглочено, и захихикала. А вообще пора бы уже отставить эти глупости. Не девочка. Беле не больше семнадцати, ее понять можно, все ей в охотку, а сама-то…

Нока разломила наву и загляделась.

Утро обещало быть великолепным. Как, впрочем, все утра на Земле. Дом Ноки, который она заняла после позапрошлого Переселения, стоял в живописных скалах и смотрел фасадом прямо на Юг, через море, отсюда выдвинувшееся самым дальним краешком. По бокам оно выгибалось вверх гораздо более заметно, но Нока предпочитала утром смотреть прямо вперед. Там были Южные скалы, оттуда возвращался Роско.

Ее внимание привлек длинный стебель скалистого колокольчика на боку прорезанного ручьем каменного ложа. Колокольчик рос прямо из совершенно отвесной стены. Ни площадки рядом, ни карниза.

Мгновение — шелест — Нока там. Схватила — рванулась вниз из воздуха, на острые камни — мгновение — шелест, она балансирует на крохотном выступе; отклоняется, нечем зацепиться, в руке вырванный стебель с карминной гирляндой цветков — снова сжалось внизу живота — мгновение — шелест — она у себя во дворике — мгновение — шелест — в спальне. Где берет хрустальную вазу — мгновение — шелест — под домом, зачерпнула воды с пузырьками из озерца — мгновение — шелест — вернулась в столовую.

Нока чинно прошла несколько шагов к столу с оставленным мгновения назад завтраком. Чинно водрузила вазу. Чинным замедленным жестом поправили цветок.

Не удержалась, прыснула.

Ноке нравились эти маленькие сумасбродства. А и такого рода мгновенных коротких «перепрыгах», как она сама называла, Нока была настоящим виртуозом. Мало кто мог с ней сравниться в умении возникнуть и исчезнуть прямо в воздухе так, чтобы момента падения почти не случилось. Да еще успеть как-то созорничать за этот короткий миг.

Ее шалости одобрялись не всеми. Подобное поведение считалось излишним ребячеством, граничащим с неуважением к самой Земле. Но уж вот вам! Когда она сама с собой, она будет делать, что ей хочется. А то наставляют, наставляют… Кстати, о наставлениях…

Ноке расхотелось завтракать. Она кинула так и ненадкушенную наву и посмотрела на стол. Потом припомнила, что сегодня, кажется, обещала быть Ола, что из семьи Переселенцев с Белой реки. Девчонка остается с Переселением одна, просится в перекрестную семью. Что ж, можно ее попробовать, девочка гладкая и, кажется, без дурацких условностей.

Нока повеселела. Приберется заодно.

Нока одевалась перед серебряным зеркалом во всю стену. Что-то в сегодняшней еде было не то. А всего-то отщипнула пару изюминок. Целую корзину подарили еще в Парке. Мед тоже приволокли в огромной оплетенной бутыли восторженные болельщики. Мед двойной, выдержанный. Странная затхлость во рту. Нет, рекорды так просто не даются.

Презрительно хмыкнув, Нока оглядела себя с ног до головы. Вот такая она. Все свое и ничего лишнего. Любите, какая есть. И любят. Только вот Роско, несмотря на то что она все же его добилась… Хорошо, он, бедняжка, не знает о ее забавах. Но ведь все так делают? Что-то ведь нужно делать, чем-то заниматься? Не конкурсы вроде вчерашнего, так порошочки, не порошочки, так сумасшедший спорт, не спорт, так никому не нужные картины и новые дома, и всякие изобретения. Не они, так «зеленые» поляны, не «зеленые», так, еще чего-нибудь. Развлечений на Земле много.

Ей пришла еще одна мысль. Пожалуй, она себе сегодня тоже устроит. Совершенно особенное. И что она там подумала о наставлениях? Но она, кажется, будет внимательна и осторожна. А также тактична и почтительна. Не стоит огорчать, если без этого можно обойтись.

Почему-то раньше чем исчезнуть, она прошла в столовую. Ей было совершенно ничего не нужно там.

Яркий пурпурный цветок колокольчика — высокая свеча с десятками рдеющих твердых, как восковые, отдельных чашечек — стоял в вазе на середине стола, куда она его поместила. Но он уже не был тем прямым гордым стеблем, сорванным не более стандарт-часа назад. Чашечки съежились, основной стержень согнулся. Да и цвет посерел. Цветок скалистого колокольчика чрезвычайно живуч. Он способен стоять без воды до трех стандарт-суток, а в воде они у Ноки по месяцу выдерживали.

Она огорченно потрогала цветок. Несколько чашечек, обычно таких упругих, раскрошились под пальцами в черный прах. Нока вновь почувствовала на языке вкус затхлости, едва не гнили. Сплюнула, гадливо поморщившись, и тут же застыла в испуганном недоумении.

Все, что оставалось в тарелках, на блюдах, в вазонах, тоже приобрело несъедобный и просто отвалкивающий вид. Груши навы съежились, изюм будто окаменел и слипся, бокал с недопитым медом подернулся беловатой пленкой, подозрительно похожей на плесень. Нока не решилась даже дотронуться, понюхать.

Розы-лала-веретенник. И еще кое-что прихваченное от Роско, когда он вышел в шкурах. Даже от знакомой гаммы ее чуточку замутило.

Нока увидела в широком окне, что день, который обещал быть таким прекрасным, нахмурился, а по верхушкам елей бродит неизвестно откуда взявшийся ветер. Ей показалось, что даже здесь ее знобит, — такой он холодный.

Обхватив себя за плечи, Нока поспешила исчезнуть с обычным для этого действия легким шелестом.

Из полуотворенной дверцы «белого шкафа», где у Ноки хранились и неведомо каким образом возобновлялись запасы ее легких носильных вещей («белые шкафы», заменившие «белые лавки» Старых Городов были почти в каждом доме, во всяком случае, в тех, что строились много стандарт-лет назад и служили уже многим поколениям Переселенцев, были привычным предметом обихода, никому и в голову не приходило удивляться), медленно покачиваясь, выплыл бело-голубой шарик размером с небольшую сливу. Завис, чуть слышно треща.

По комнате распространился свежий грозовой запах.

Цветок в вазе в столовой и продукты на столе распались в тончайшую сероватую пудру. Ветер снаружи ударил незакрытой ставней, сдул все.

Нока 2

— Здравствуй, папик. К тебе можно?

Наставник Скин неторопливо поднял глаза. Внимательно осмотрел Ноку с ног до головы. У Ноки был вид старательной, послушной девочки. Она и волосы поднизала простым белым бантом. Смущенная, остановилась в дверях, держась за ручку. Послушная девочка готова сразу отступить, если ей не позволят войти занятые взрослые люди.

— Здравствуй. Я тебя ждал. — Наставник закрыл и отложил толстую книгу в рыжем переплете. — Рад тебя видеть, дорогая.

Послушная девочка просеменила, чмокнула где-то возле уха, уселась на самый краешек кресла. Руки на коленках. Коленки сдвинуты.

— Я соскучилась.

— Вот как. Чем же ты была занята эти дни?

— Ничем особенным. Так… — Девочка пожала плечами, сунула ладошки между ног жестом подростка. Позавчера мы пускали змеев, репетировали проходы Переселенцев. Ой, знаешь, — она оживилась, — Тос изобрел одну штуку, понимаешь, змей — в виде такой этажерки… вот здесь так лопасти, а тут хвост, и он может кувыркаться и еще…

— Это очень интересно. А кроме?

— А кроме я сегодня поперепрыгивала по нескольким Паркам.

— С утра уже?

— Ага.

— Что народ?

— Народ недоумевает, почему испортилась погода.

— И это все, отчего недоумевает народ?

— Нет, не все. Народ недоумевает, откуда у всех с утра головная боль. Откуда плохое настроение. Откуда подавленность и тоска. Почему нет до сих пор Переселения, недоумевает народ, например…

— Парки Грез и Игр отлично помогают от тоски.

— Да, народ лечится вовсю. «Хрустальные клетки» полны. В «пьяную бочку» катают на каждом углу. И вообще…

— Ну, как ты выражаешься, — вот видишь.

— А Переселение?

— Переселение тоже скоро. Может быть, на днях.

— Вы для этого Роско еще раз услали, — Нока не спрашивала. Ей не нужно было даже утверждать. Ей хотелось видеть реакцию Наставника Скина.

Наставник слегка нахмурился.

— Ты совершенно напрасно предупредила его тогда ночью на пляже. Роско не полагается знать планы Земли до того, как она решит сообщить ему сама.

— Планы Земли или планы Наставников? Или, может быть, планы одного какого-нибудь Наставника, который вообразил себе, что дергает за ниточки? Как Земля сообщает Роско? Снова через того же самого Наставника? Который думает, что он теперь нашел себе хитрую лазейку. Что его подружка станет за него договариваться, с кем ему нужно. Что он теперь на короткой ноге с Теми, Кого…

— Нока!!!

Наставник резко встал, прошелся по комнате. Нока опять была послушной девочкой, которая наворачивает на палец прядку. Успокаиваясь, Наставник Скин передвинул одно-два кресла, придерживая их за спинки. Успокоился. Сел. Попробовал обратиться к Ноке мысленно.

(Девочка, ты не должна так говорить…)

— Нет уж, я говорить буду. Говорить словами. Как вам тут Роско докладывает.

— Могу сказать только то же, что говорю в таких случаях Роско: как тебе будет удобнее.

— Ты не ответил о Переселении.

— Нока, дорогая, — Наставник был, похоже, искренне удивлен, — тебе-то какое до Переселения дело? Тебе ни в одно не идти, уж я позабочусь. Между прочим, по рождению ты была Нолкой. Имя Переселенки. Думаешь, просто было сделать из «Нолки» — «Ноку»?

— Да-а? И как же тебе удалось, все хотела спросить?

— В общем-то, ерунда, — Скин не выдержал, отвел глаза. — Это все в компетенции Наставников, как они договорятся. Твоя мать просила…

— Угу. — Нока подложила руки под себя, заболтала ногами. — Слушай, папик, у тебя тут во Владении вашем хряпнутом пожевать ничего не найдется? С утра аппетита не было, а сейчас подводит. Кормят вас тут? Любимая Земля?

— Не говори о Земле так, — мягко укорил Наставник Скин. — Я посмотрю. — И вышел.

Пока он ходил куда-то в задние комнаты, Нока быстро соскочила с кресла, раскрыла книгу, торопливо перелистнула несколько страниц. Какое-то место ее интересовало, она усиленно водила глазами по строчкам, помогая — на самом деле, как маленькая — себе языком.

— Ай-яй-яй, — Наставник внес блюдо и кувшин. — Просто спросить не могла? Словами?

— Подумаешь… Что это у тебя тут? О, пай! И лепешку хочу с медом вон ту, подрумяненную. Кто их тебе печет? — повторила она, осторожно надкусывая. Губы еще болели.

— Находятся… помощники.

— Наверное, как обычно, детишки какие-нибудь, ребятишки. О! Слушай, тут Краас, он любитель возиться вот в таком вот, ты знаешь, — Нока мотнула подбородком на книгу, которую Наставник вновь бережно закрыл и теперь убрал в один из старинных резных шкафов, — накопал какую-то замшелую историю про Наставника из Древних. У того всякие поручения выполняли дети до десяти стандарт-лет, не старше. Никто их них, понятно, внимания не обращал, ну и они проникали везде и всюду. Это, конечно, было очень давно. Когда, наверное, надо было проникать. Наверное, и стандарт-язык был еще не таким. Имя у того Наставника заковыристое… Игнатий Лойола, вот. Тоже, наверное, думал, что дергает за ниточки.

— Стандарт-земной язык пребывал вместе с Землей всегда, — тихо, но твердо проговорил Наставник. Чем ты занималась еще? Ты рассказала о позавчера и и сегодня. А вчера?

— Обязательно тебе знать?

— Мне все интересно о тебе, дорогая.

— Прочитай так.

Наставник усмехнулся.

— Не кокетничай, Нока, ты умешь закрываться не хуже Наставника.

— И не хуже Роско?

— Да. А то, что у Роско появилась эта привычка, создает некоторые трудности.

— А я могу его увидеть до самого дна. До донышка. Ну, почти.

— Вот и замечательно, — спокойно сказал Настав ник. — Тебе будет с ним легче.

— Ничего с ним не легче. — Нока надулась. Она ждала, что Наставник Скин заинтересуется. Она встала, шагнула ближе к Наставнику, потянулась перед ним всем телом. На Ноке были не шорты с распашонкой, а коротенькое кружевное платьице-колокольчик, открывающее бедра гораздо выше середины. Наставник Скин опустил глаза.

— Ты, конечно, знаешь о его увлечении там, — Нока показала пальцем в дощатый пол, — на планете. Места себе бедняжка не находил. Очень мило с вашей стороны, что вы послали его соединиться со своей маленькой любовью.

— Нока, ты же понимаешь, Землю не интересуют такие мелочи.

— И Наставников тоже?

— И Наставников, следовательно, тоже.

— Гм, странно, а вот я знаю одного Наставника, которого такие мелочи, как любовь, интересуют весьма. Папик, может, ты разъяснишь своей дорогой девочке, каким образом у них эта самая любовь может, так сказать, осуществиться? Физически. Ведь планетники не такие, как мы. Люди, я хочу сказать.

— Бывают не такие, а сейчас попались такие.

— Да, Роско говорил… А вообще не разберешь его, этого вашего Роско, Наставники! То он таинственный, то он обидчивый… Папик, — Нока сделала вид, что ее осенило, — а зачем тогда вообще нужны Переселения? Если планетники — не такие, как мы? Чудища может, какие-нибудь рогатые-хвостатые? Зачем мы им, а они нам? Пусть живут себе. Что мы суемся?

— Нока, — Наставник Скин даже зажмурился на мгновение. — Ну что ты говоришь. Это же бред. Хуже — это ересь, за которую платятся даже Наставники. Земля несет свет разума. Разума людей. Нашего. Переселенцы…

— Пфуй! Переселенцы! Капля в море. Думаешь, я не понимаю?

— Капля растворится и изменит вкус всего моря.

— На чуть. Никто и не заметит. И зачем?

— На чуть или на много — судить уже не нам. Если Земля решила, что местный разум созрел для соединения с человеческим… А потом, после нас, всюду во Вселенной порастут ростки именно нашего, а не чье го-либо чужого. Мы работаем для будущего, девочка. Такая уж нам выпала доля.

— Да. Ну конечно. Слышала шестьсот шестьдесят шесть тысячраз. Верю — как все. Трудюсь — или тружусь? — в меру сил. Только вот что делать-то, а? Заняться чем? Подскажи, Наставник!

Нока вдруг очутилась у Наставника Скина на коленях. Он не уловил, как успела. «Перепрыгнула», наверное. Узкая рука с трепетными пальцами легла на затылок. Наставник Скин вспомнил, как выудил у Роско, что он сравнивает глаза Ноки с продолговатыми агатами из озера Кан. Верно. И еще что-то оленье. Ланье. Против своей воли Наставник Скин обнял Ноку за талию и почувствовал, какая она гибкая и волнующая. У Наставника замутилось в голове. Он ничего не мог с собой поделать.

— Ты не думаешь, что мы, все мы, живем как-то не так? Эти натужные игры и забавы. Эти никому не нужные глупые Грезы. Я уж не говорю о чем похуже. Идиотский энтузиазм Переселений. Все, кого я знаю, как будто озабочены только одним: давай-давай чего-ни будь повеселее, и ни о чем не думать. — Нока говорила очень серьезно, ища ускользающего взгляда Скина. — Ты думаешь, почему меня так тянет к Роско? Он умный, понимаешь? На фоне всех наших. Он видел другое, он думает по-другому. У него есть какая-то цель, Смысл, ради чего он…

— У Роско одна цель — сходить и вернуться. Вот и весь смысл его существования для Земли и дела Земного пути.

— Ну да, и доложить вам…

— Совсем необязательно. Земля и так все будет знать. Лишь бы вернулся и прошел через «лабиринт» Доклады его эти… такая же заплесневелая традиция как обязательная «молитва». — Наставник Скин запнулся, поняв, что этого всего говорить не следовало.

— Молитва?..

— Неважно. Нет ничего особенного в Роско, во что я хочу сказать. — Наставник, произнося, и сам по чувствовал, как его голос звучит фальшиво. — А если и есть, то не нам решать, — поспешил добавить он. — Это решает только Земля.

— Ах, только Земля! — Нока потянулась с поцелуем.

— Нока… подожди… послушай. Подожди же. Вот ты говоришь — не так. А что бы ты сказала, если б на Землю пришел кто-то другой?

— Другой?

— Ну да, еще. Планетники, так похожие на нас. Оттуда, снизу. Что сказали бы земляне? Предположим, мы с ними даже были когда-то одним народом. Давно, давно.

— Древние?

— Еще раньше. Давным-давно. Тысячу стандарт-лет назад. Шесть тысяч. Каково было бы людям на маленькой Земле?

— Маленькой? Земля огромна. Ты разве не видишь мм? Я не знаю, что бы сказали, я не могу говорить затех… Но наверное — живите. Места хватит. А зачем им к нам приходить? Такое Переселение наоборот, да? И почему мы с ними были одним народом? Как это тагда могло случиться, что мы здесь. А они там? Ты говоришь непонятное, Наставник.

— Вот то-то и оно. Вы никогда это не примете. И не поймете никогда. И знать вам никому не надо.

— Что мы не поймем? Об этом написано в той книге, да? Я успела посмотреть совсем чуточку. Там не об этом. Что-то непонятное. Будто у нас на Земле все связано со всем — это как? Заумь какая-то. Папик, — потеребила Нока Наставника за отворот, — ну что ты умолк посредине.

Старательная девочка вернулась. Такой она Наставника еще больше возбуждала. Знала об этом, пользовалась, конечно же, и он знал, что она знает и пользуется, но ему это не мешало. Сейчас, чувствуя под пальцами близкое живое тело, Наставник Скин вспомнил невольно живую и нервную спину другой женщины. Собственно, то была мать Ноки. Он жадно приник к мягким пухлым губам. Нока ответила, чуть застонав.

— Ты помнишь, — проговорила она, переведя дыхание, — как я была поражена, узнав, что ты и отец мне к тому же родной?

— Это ничего не значит. Сват вон еще хлеще… Пойдем вон туда, в ту комнату.

— Вот так когда-нибудь все земляне узнают правду, которую вы от них тщательно скрываете, и тогда берегитесь, Наставники. Берегись, Земной путь. Да и сама Земля…

— Земляне никогда не узнают всей правды, — сказал Наставник машинально. — Кто им скажет. Они не узнают и часть. И это мудро… Какую еще правду, о чем ты?

— А Роско?

— Что — Роско?

Не утруждая себя более словами, Нока передала Наставнику то, что ей удалось высмотреть за решительными, но неуклюжими попытками Роско сберечь свои так тщательно маскируемые тайны. Недостаточно тщательно.

Видя замешательство Скина, Нока не смогла сдержаться, чтобы не уколоть в то же место еще раз.

— Положим, он возвращается и начинает всюду ходить и всем и каждому растолковывать, зачем нужны Северные Ходы, да что там с бедненькими Переселенцами происходит, как они превращаются в чудищ, которые только на той планете и смогут жить. Что заботливая добрая Земля проделывает с их холеными телами прежде, чем сбросить вниз. С подробностями. С картинками, которые сможет считать с открытого Роско всяк кому не лень. Много будет радости Переселенцам, как полагаете, Наставник? (Откуда же он, паршивец такой…) Наставник, ну что вы, как маленький. А сам-то Роско? Или забыли? У него в «кораблике» точно такая же дверь, только поменьше… Он же ею пользуется на каждой высадке, это вам отлично известно, Наставник.

(Да, что это я. Ага. Ну, еще ничего не значит. Раньше он этого не делал, зачем ему теперь. А вот ты, негодяйка, почему во все это лезешь? Откуда известно?)

— А ты, Нока…

— От Тех, Кого Не Называют, Наставник. Или ваш светлый человеческий разум от молоденькой девчонки под руками совсем замутился?

Еще одна Нока. Другая. Ленивым, презрительным каким-то движением слезла с колен, отошла. Откусила пай, сморщилась, сплюнула. Странно, пай хороший, он сам выбирал. Налила себе пенистого напитка из кувшина.

— Роско у нас весь разочарованный. С комплексом униженности. От него много чего можно ожидать, и главным образом — чего-нибудь непредвиденного. Вы, кажется, не очень доверяли этим стенам, Наставник? — Нока разглядывала Скина, сидевшего с ошеломленным видом, и смеялась. — Вы спрашивали, чем я занималась вчера. Глядите же. Я открыта, глядите в подробностях, как ваши тайны будет всем показывать Роско!

Наставника Скина пошатнуло. Рука непроизвольно поднялась — вытереть рот — и замерла на полдороге. Он дико смотрел на смеющуюся Ноку.

— Это же ничего не значит, Наставник. Кто там у вас, Сват? — тот еще хлеще. Парки Грез и Игр отлично помогают от тоски, Наставник.

Наставник Скин спрятал лицо в ладонях. Отнял их через мгновение. Спокойно улыбнулся и сказал:

— Я рад, что ты находишь себе развлечения по душе. Это, должно быть, очень почетно — твой заработанный титул?

— Еще бы. Зачем я сегодня по Паркам прошвырнулась — лавры собирала. — Нокина уверенность и превосходство куда-то испарялись.

— Да-да, конечно. Так и надо. Земля каждому даст свою забаву. Земля мудра. И Роско вернется и принесет Земле то, что она от него ждет. Все будет хорошо.

— Ну-ну, — совсем уже неуверенно сказала она.

— Что ты собираешься делать сейчас, дорогая?

— Я хотела сходить в «лабиринт», а теперь уже не знаю.

— А и сходи.

— А ты не будешь против? Не будешь состраивать такое лицо? Не будешь пугать всякими страхами? Ты ведь только и делаешь, что пугаешь. То нельзя, это не можно. Вы, Наставники…

— Помилуй, Нока, чего же мне быть против. У тебя там получается… пожалуйста. Ты приносишь чрезвычайно интересные впечатления. Как ты разыграла испуг для нашего доверчивого Роско!

Наставник Скин очень быстро сравнял счет. Пусть зарвавшаяся девка не слишком много о себе думает. Тайны Наставников ей ведомы, видите ли! Бесстыжая, испорченная тварь! Но как она волнует…

— Так я пойду, Наставник?

— Как тебе будет угодно.

— Я еще загляну потом.

— Пожалуйста. Меня, правда, может уже не быть.

— Я найду.

— Не сомневаюсь. Нока! — окликнул Наставник Скин. — Пока будешь прогуливаться, подумай, прошу, насчет того, что все на нашей Земле действительно связано. — Нока изобразила недоумение. — Ну, скажем, что Земля непредвиденно задержалась у планеты — и плохая погода. Роско пришлось уйти на одну и ту же планету второй раз — и у землян поутру начинает болеть голова, как с похмелья. Роско… Земля никак не может разобраться с планетниками — кто они такие, что представляют — и вот уже двое из шести Настав ников умерли…

— Как?

— Да так. Заумь древней книги. Ступай, дорогая, думаю, ты найдешь в «лабиринте» множество подтверждений этой зауми. Ступай. И еще помни, что и у тебя, коль так сложилось, что в «лабиринт» ты стала вхожа, есть свой долг перед Землей и Земным путем. Никто за тебя его выполнять не будет.

Нока замерла. Вот это был настоящий разговор.

— Что я должна делать?

— Ничего, — развел Скин руками. — Пойти. Побыть, думая — напряженно и отчетливо, слышишь! — Наставник впервые позволил себе повысить голос, — искренне думая обо всем том, что я тебе сказал. Что ветер за окном напрямую зависит от того, посетили ли тебя и других с тобой сомнения в непреложности и величии Земного пути. Что Переселение должно состояться. Что все мы — дети Земли и служим ей. Думать о том, что ты слышала шестьсот шестьдесят тысяч раз. И верить во все. Верить всей душой. Донести туда. Вернуться оттуда. А потом хоть иди становись Первым Ротиком всей Земли, не возражаю, если ничего другого ты предложить себе не в состоянии. Иди, Нока, оставь меня, пожалуйста.

— Извини меня, папик, — вдруг сказала присмиревшая Нока. — Это все и, правда, ничего не значит, ты верно сказал. Я — так, по глупости… Ты же мне нравишься, Скин, слышишь? Скин? Наставник! Ну посмотри на меня!

— Вернись, и я на тебя посмотрю с удовольствием, Нока. Только выполни, что тебя просят.

— Ты посылаешь меня, как Роско?

— Вы даже чем-то похожи.

— Хотела бы я быть на него похожей.

— Ты не знаешь, чего хочешь.

— Он говорит то же самое.

— Ну вот… опять твое: ну, вот видишь!.. Переселение должно состояться во что бы то ни стало, Нока. Я и Роско напутствовал теми же словами… да ты знаешь. Земля должна идти вперед. Сделать свое дело и идти вперед Земным путем. Иначе все мы просто погибнем вместе с нею. Вы не понимаете… Не от нас за висит.

— Конечно, не от нас. Те, Кого Не…

— И боюсь, даже не от них.

…И входя в свет и гул «лабиринта», которые ее не очень-то и напугали, хотя прежде она такого здесь не встречала, Нока все думала о последних словах Наставника Скина.

Она не так давно стала навещать эту странную часть Земли — «лабиринт». С той примерно поры, когда обнаружила пристальное внимание к себе со стороны маленьких забавных светящихся шариков. Они селились у нее в доме. Сопровождали, если она гуляла одна, не показываясь никому другому. Они в «лабиринт» Ноку и привели.

Конечно, как всякая землянка, Нока поняла, кто они. То есть — что они и есть Те, Кого Не Называют. Табу и непристойность. А также страх и неведомое. С неведомым она была согласна, все остальное — чушь. Только Наставник Скин, отец, ставший любовником, знал о ее близкой дружбе с безгласными шариками. Поощрял, не слишком, впрочем, настаивая, призывая к осторожности.

Ей было только забавно. Тайная забава, которой ни у кого больше нет. Иногда шарики позволяли с ними играть. Они были безвредные. Нока шла знакомыми коридорами. Сама не знала, отчего, встречая Роско, сказалась наивненькой дурочкой, впервые и почти случайно попавшей сюда. А вот потому что. Нечего воображать, будто «лабиринт» принадлежит лично ему. Если уж всерьез, «лабиринт» вообще никому не может принадлежать, с этим стоит свыкнуться и смириться.

Под раскрытой ладонью Ноки тихо плыл огненный комочек. «Ты можешь раз и навсегда окончательно разъяснить, в чем все-таки состоит подлинное и настоящее дело Земли и Земного пути?» — спросила она Наставника Скина. «Тебе мало моих слов». — «Мало. Я хочу знать, как — как — это происходит. Сами Наставники имеют представление, или они тоже слепое орудие, вроде Роско, меня и всех землян?» — «Ты даже в своих сомнениях схожа с Роско. Никто, кроме вас, на Земле не задумывается — как? зачем? куда?» — «Хотела бы я быть такой, как Роско». — «Ты это уже говорила. Но это ересь». — «Сомнения. Ересь. Похоже, и вы, Наставники, не знаете — зачем все».

Нока свободно перешагивала через гудящие полосы белого тумана и нежгучего огня. Если коридор был полностью затянут мерцающей пеленой, искала обход. Она пройдет еще чуть-чуть и повернет обратно. Она не заблудится, нет. В «лабиринте» она ориентируется куда как лучше этого надутого Роско.

Ей в спину Наставник Скин тихо произнес: «Если на Землю придут еще люди, места на ней не будет никому. Все просто сломается». Что он подразумевал? Пока оглянулась на пороге Дома Наставников. Наставник сидел сгорбившись, что видеть было непривычно. Его руки лежали перед ним на столе, и Нока с мгновенной брезгливостью подумала, какой он старый. Его последние слова прозвучали довольно искренне, хотя Нока знала, что верить Наставнику нельзя.

Земля 3 (Разбалансировка)

Земля существовала всегда.

Когда ее не было, то и всего окружающего не было тоже. Или никто не знает, как никто не знает наверняка, что было на месте Вселенной до Большого Взрыва. Кто думает, что представляет себе, — заблуждается.

Однако у Земли, конечно, были свои создатели, о которых сейчас бессмысленно гадать. Они руководствались собственными соображениями, а возможно, опасениями, даря людям способный нести их в нескончаемом путешествии от звезды к звезде, от расы к расе надежный комфортабельный дом. И выбор их, павший на человечество как единственных подходящих пассажиров космического ковчега, был, конечно, неслучаен.

Они сделали свой выбор и устранились. Отныне все решала только Земля. Ее создатели снабдили ее возможностям, какие только способен измыслить человеческий разум, и гораздо большими.

Восприятие Земли простирается гораздо шире восприятий обычных рядовых землян, даже учитывая все необычайные способности, что проявились у людей. Она видела, чувствовала, знала несравнимо больше своих пассажиров.

Устройство Земли чрезвычайно сложно. Люди, даже если бы попытались разобраться, не сумели бы. Но люди не пытаются, что, безусловно, идет лишь на пользу Земле и Земному пути.

Все на Земле связано со всем. Древняя рукопись не врет, но, поскольку оставлена она всего лишь человеком, по-настоящему осмыслить и сделать выводы он не смог. Однако подмечено верно.

Могучая несокрушимая Земля тоже хрупка. Изнутри. Только от настроения общей массы землян может измениться продолжительность стандарт-земных суток. Попытка одного нарушить те главные запреты, какими Земля не поступится никогда, приведет к изменению ветров, дующих по вечной спирали от Севера к Югу, и течений в Срединном море. Вдруг возникшее душевное напряжение немногих собьет с курса саму устремленную к новой цели Землю… Не только люди от своей Земли, но и она от них зависима и ранима. Недаром человеческий разум в незапамятные времена был сочтен исключительным по силе своего воздействия. Быть может, на тех даже, кто запустил ковчеги с людьми в их странствование…

Земля старается сохранить спокойствие в себе. Не допускать, чтобы вместо радости и любви людьми овладевали мрачность и уныние. Она применяет уже испытанные способы и постоянно ищет новые. Нелегко отвлечь пытливых землян от вопросов, что остаются открытыми поколение за поколением. Кто-то не в меру ретивый уходит с очередным Переселением, но на его месте оказывается следующий, готовый упрямо подвергать сомнению то, что всеми спокойно принимается как данность. Должно быть, это — оборотная сторона медали, досадное дополнение к уникальному и неуловимому свойству человеческого разума. Что привело людей на рассеивающий этот разум во Вселенной земной ковчег. К счастью, упрямцев во все времена Земли отыскивалось немного. Она умела с ними справляться.

Но что-то разладилось в видимых и невидимых ме ханизмах Земли. Вошли в противоречие ее тонкие и тончайшие силы, и это немедленно отразилось на картине, которую способны видеть люди.

С гор Инка сползли сплошные тучи, заключив солнечную ось в непроницаемый кокон, погрузив всю поверхность земного цилиндра в холодную вязкую полутьму. Плодоносящие деревья и ягодные кустарники одни вдруг сбросили загнившие плоды, другие сохранили, но те превратились в совершенно несъедобные. Звери-птицы-насекомые или попрятались в глубь лесов, или начали вести себя так, как никогда прежде. Например, в лесах Южного края одна из волчьих стай едва не загрызла двух подростков, отправившихся поискать грибов. Дети испугались и замешкались с перемещением из опасного места. Они описали крупного зверя с заметным, почти желтого цвета ухом.

Срединное море резко остыло. Не погоняешь на парусах. Парки, еще вчера ломившиеся от посетителей, нынче пусты. Земляне забились по своим домам, и впервые многим из них захотелось, чтобы дом их не стоял отдельно, а рядом, бок о бок были еще люди. Пусть даже и в тесноте, как, говорят, жили Древние в Старых Городах.

Кто предпочитал вино — пил, кто прикладывался к дурманам — ушел в их призрачные видения. Один Фиира, кажется, вдохновился посреди всеобщего оцепенения, писал этюд за этюдом, набросок за наброском; его видели повсюду, и кто-то даже испытал к нему злобную неприязнь.

Оставшиеся Наставники еще не успели собраться. Каждый переживал случившееся в одиночку и, как мог, утешал и подбадривал людей. Наставник Мик, впрочем, так и не появился из своего убежища.

Нока не вернулась из «лабиринта», Наставник Скин склонялся к мысли, что она воспользовалась другим выходом. Это было в стиле Ноки.

Что-то случилось с Землей. Нарушился ее внутренний уверенный ход событий. Сломался баланс. Может быть, Земля устала? Вынырнула из своей размеренноети, пробудилась и не нашла в себе сил продолжать путь?

Жители «лабиринта», спутники людей, что же они? Ведь все началось с них. Они привели Землю к этой планете, через глубины космоса почуяв здесь таких же, как они. Они сейчас роятся и возбужденно гудят в своем «лабиринте», готовые сорваться, отрывающие от Земли энергию. Они позабыли, для чего были отправлены вместе с людьми. Как и те, внизу. Но тех хотя бы извиняет многосотлетнее безделие, а их, Кого Не Называют земляне? Впрочем, роль как тех, так и других еще недостаточно выяснена…

Посреди смутных дней на Земле со скоростью мысли — как, собственно, и было в самом буквальном понятии — разнеслась весть о шести раскрытых и уже долго ожидающих блестящих дверях в главной Пещере Инка.

В Хижине

Сиу замер в десятке шагов, припал брюхом к снегу. Усеянный шипами хвост судорожно подергивался. Роско были хорошо видны ряды костяных пластинок на спине и боках и густые пучки грязно-белой шерсти, свисающие лохмами.

Роско хотя и встречал этих зверей в свое первое посещение планеты, однако почти не знал их повадок. Но догадаться нетрудно, что сиу сейчас прыгнет. Роско припал на одно колено, рука сама собой вытянула нож — подарок Анджелки. Изогнутая рукоять удобно легла в ладонь.

Сиу прыгнул, но не прямо, как ожидал Роско, а сбоку. Человек не успел повернуться. Тяжелая лапа ударила, пропорола когтями толстую, в палец, кожу панциря. Роско полетел с ног, нож, кувыркаясь, зарылся в снег поодаль.

«Вояка. Охотник. Ничего, мы и так…»

Сиу прыгнул. Роско ушел влево. Сиу заворчал и прыгнул еще. Роско снова ушел и вдруг понял, что лохматый зверь загоняет его в угол, образованный поднимающимися из снега стенами этого дома. И наконец увидел длинную блестящую цепь, волочащуюся от ошейника свирепого сиу.

— Эй! Эй, кто там! Убери зверя, ну! Есть кто-нибудь?!

Роско никто не ответил, и из дома никто не появился. И вообще слишком девственен и не тронут снег вокруг, жили бы люди, наверняка оставили следы.

Из-за угла появился второй сиу, не такой обросший, но ничуть не меньше первого. За ним тоже тяну-пась цепь. Роско пришло в голову, что это одна и та же, охватывающая весь дом, кажется, немалый, вокруг. Отступать стало некуда.

Сторожа, загнав непрошеного гостя в угол, не торопились. Облизывая обильно потекшую слюну, они давали Роско полную возможность рассмотреть жуткие пасти. Помимо двойного ряда загнутых внутрь клыков, такими же крючкастыми выростами, только потоньше, были покрыты и языки. Сиу то вываливали их лопатой, то превращали в короткие мускулистые трубки, со всхлипом пряча. Капающая слюна имела голубоватый оттенок.

Все это Роско разглядел, уже сбросив накидку и топчась на ней. Снег слишком рыхлый, нужна хоть какая-то опора ногам. Бросил короткий взгляд на поднимающуюся над них стену. Она сложена из ровно подогнанных камней. Тут все дома так. Сверху из «кораблика» казалось, что она ниже, из-под снега еле выглядывает. Пожалуй, при необходимости он сумеет взобраться.

Роско повернулся к зверям. Они отчего-то пока не подступали. Отвратительные морды все-таки. Его разобрал азарт.

— Эй, хозяева! Уберите вашу охрану! Я мирный! — Он крикнул это уже больше для очистки совести.

«Ну, попробуем. Охота, говоришь…»

Лохматый сиу только коротко рявкнул, когда сжавшийся перед ним в углу чужой, которому здесь быть не полагалось, вдруг взвился в воздух и исчез. И в тот же миг лохматый зверь получил сильнейший пинок в крестец, от которого отнялись задние лапы. Лохматый взвыл от ярости и боли, и услышал, как рядом взвыл его брат. А ничтожный чужой человечишка, на которого и двух хороших ударов хватит, ведь с ним пока только поиграли, — он странным образом снова очутился там же, где стоял только что.

У Лохмача подергивались все мышцы. Он упирался передними лапами в снег и ничего не понимал. Чужие — это была их с братом добыча. Появившегося в их досягаемости полагалось, замерев в засаде под снегом, подпустить, окружить и держать, пока не выйдет из дому Хозяин. Если Хозяин не появлялся в течение одного дня и одной ночи, чужака полагалось съесть. И вновь убираться в засаду. В какую-то из давних отлучек Хозяина они съели даже нескольких.

С этим, правду сказать, они не стали бы тянуть так долго. Хозяина так и так нет, давно нет, а Лохмач с братом проголодались. Но кто мог ожидать от низкорослого пришельца такой прыти. Люди сильны оружием, это Лохмач знал четко, и умел различать любое в их руках, и от стрел и копий уворачиваться умел. У этого же был всего лишь маленький неопасный нож, но и тот Лохмач выбил с первого раза.

К лапам начала возвращаться чувствительность. Брат подвыл сбоку, что и ему лучше. Еще немного, и они повторят попытку.

Славные звери. Умные и, сразу видно, ученые. Конечно, было бы жаль убивать их. Я и не хочу. Кто тут хозяин, где он? Как бы мне этих зубастых ребят осторожненько обойти…

Вряд ли Лохмач услышал именно эти слова. Но он почувствовал настроение человека. Отношение. Что человек этот пришел не со злом. И, кроме того, это было так похоже на интонации Хозяина, которые проникали в самое нутро Лохмача, беззвучно отдавались и закреплялись в его мозгу.

Роско, еще бурно дышащий после двух двойных кувырков и двух сильных, но соразмеренных ударов, отряхивал накидку от снега. Грязно-белый зверь вдруг тихонько тявкнул. Дружелюбно и вопросительно. Свернул костяную башку набок, уставясь Роско прямо в глаза.

Да, умница. Ишь как глядит. Страхолюдный, но что-то вдруг показалось общее хотя бы со старым Ухом-с-Подпалиной… Ну, не бойся, не бойся, песик. Иди сюда, за ушком почешу…

Роско закончил с накидкой, хотел получше осмотреть стену позади. Но сиу сделал к нему шаг на еще нетвердых лапах и тявкнул вторично. А другой последовал за ним.

«Что это он? Что они оба? Кажется, свирепость их куда-то подевалась. Отчего? Я только чистился и что-то такое машинально про них сам с собой размышлял. Ага, что они с виду сообразительные. Позвал, что ли? А ну-ка…»

— Иди сюда. Иди, ну? Ну, ты не хочешь, пусть он идет. Эй, звери?

«Нет, я ведь не звал вслух. Вон, опять насторожились. А что если… — Роско напряг всю волю, подумав, если так можно думать, изо всех сил: «Иди ко мне, парень, я не сделаю тебе ничего плохого!» Сиу заворчали, отступили. Красноватые без век глаза сузились. Хвосты прочертили по снегу.

«Нет, не так. Не так. Не впрямую. Или мне прост показалось? Нет, я стряхивал снег и думал даже не о них. Ни о чем таком специально. Я даже и не помни» дословно. Что-то… не хочу их убивать, хотя, ока залось, сиу, при всей своей свирепости, достаточно неповоротливы. И — кто их учил, хотел бы я знать И еще…»

…умные ребята. Ну, теперь живо по местам. Молодцы, хорошие собачки…

Лохмач тявкнул, сел на хвост. Брат, помедлив, тоже.

«Вот! Вот оно! Это должно идти исподволь! Вот оно как у всех там на Земле…»

Молодцы, молодцы. Найду хозяев, мы вас чем-нибудь покормим. А пока подождите тут. Хорошие… нельзя убивать… Умницы… Нельзя…

Сиу улеглись и не делали попыток помешать Роско, когда он пошел между ними, чтобы поискать хотя бы вход в этот дом-крепость. Возле Лохмача Роско нагнулся, сильно провел пальцем по сиреневой полоске кожи, где на хребте сходились два ряда спинных пластинок. Тут у Лохмача чесалось, и Роско это ощутил, как собственный зуд.

От волнения у Роско дрожали руки и в горле пересохло. Он подхватил комок снегу.

У него получилось! Впервые получилось, чтобы его открытая книга не просто была пассивно доступна, а он сумел передать именно то, что хотел, и ему подчинились. И даже сам чуточку воспринял. Вряд ли в принципе отличается обмен мыслями и ощущениями у землян, как он сейчас принял дружелюбие, согласие подчиниться и даже щекотку на спине от этого лохматого. На Земле с людьми не бывало — а тут, на чужой снежной планете, со зверями, — вышло. Кроме того, ему уже знакомо подобное состояние. Он уже, оказывается, пребывал в нем. Когда представлял себе Анджелку. Там, на Земле. По теперь он здесь и непременно отыщет ее. Непременно.

Роско несколько раз с шумом вдохнул и выдохнул морозный воздух. День окончательно наступил, стало светлее, но мороз с ночи еще давал о себе знать.

У него будет время как следует подумать надо всем. Сейчас нужно решить проблему с каким-нибудь временным пристанищем. Он совершенно не представлял себе, куда ему идти. Громады Горы рядом не было, не было, значит, и единственного твердого ориентира.

Роско почувствовал, что проголодался. И начинает замерзать.

Он обежал негостеприимный дом. С одного боку снега наметено меньше, и видны верхние своды окон. Роско удивился — на окнах были железные решетки, этого он не припомнит даже в самых зажиточных домах Меринды и Города-под-Горой. Здесь живет или жил, но куда-то подевался необыкновенный человек.

Роско прикинул и стал разгребать снег между теми двумя окнами, где простенок казался шире. Кто его знает, где она, эта дверь. И построено-то как-то не полюдски, у горожан, у тех все ясно в их полуземлянках, вход всегда на подветренном углу… Роско потянули за штаны. Он выкарабкался из ямы, которую успел накопать.

Лохматый сиу, звеня цепью, поскакал назад. Оглянулся. Рыкнул. Роско пошел следом. Бил друг о друга занемевшими в снегу руками. От холода уже немножко мутилось в голове.

Веди, веди, дружок. За кого ты меня принимаешь. А там внутри тепло и тихо, и найдется тебе с приятелем кусочек замороженного мясца.

«Как у меня уже свободно получается. Сразу овладел недоступным умением. Еще бы».

Впрочем, если я в ближайший час не разведу огня, вы полакомитесь свежатинкой. Она даже не будет сопротивляться. Кто ваш хозяин, братцы, что он вас так оставил прикованными…

Сиу внимательно посмотрел на Роско и принялся раскидывать снег мощными когтистыми лапами в месте, где торчащий угол крыши не доходил Роско даже до колена. Второго сторожа поблизости не наблюдалось. Должно быть, лохматый взял заботу о Роско на себя, а тот продолжает нести службу.

«А огонь здесь развести просто не из чего. Вот если попасть внутрь, там, возможно, найдется что-нибудь горючее. Дерево какое-нибудь. Они топят сухим навозом и большими черными шкварками, что остаются после вытопки сала чап. Они горят жарко. Надо же, я помню».

«…Подбрось еще, Анджи, нашему гостю никак не согреться».

«Спасибо, достаточно вполне, не стоит ничего особенного для меня придумывать. Делайте, как делали бы без меня».

«Ты очень внимательно присматриваешься, Роско. Это неспроста…»

Лохматый сиу задышал над ухом. Роско понял, что проваливался в короткий обморок. Что это он, Неженка. Вот что значит десять теплых стандарт-дней, и в том же виде, в каком был, — сюда. Переселенцы просто не вынесут климата, ведь Земля ничуть не поможет им стать приспособленными. Люди-планетники здесь всего достигли сами, и уж им-то было, конечно, не легче, если только его предположения о них верны. О том, как они здесь очу…

Лохмачу надоело стоять над человеком, и он коротко пхнул его. Роско скатился вниз, стукнулся лбом отрытую от снега дверь и окончательно пришел в себя.

Из тесаных бревен, кованые толстые полосы поперек, дверь производила впечатление несокрушимой. Невелика разница, возле нее замерзать или в открытом поле. Может, выйти за ограду… да нет, он видел с «кораблика» — кругом голая белая степь. Проклятый «кораблик», зачем он его сюда бросил?! Роско захотел выбраться, чтобы попробовать позвать «кораблик». Ухватился для опоры за торчащий из двери металлический штырь. Штырь мягко ушел внизу внутрь, дверь распахнулась, Роско покатился в темноту коридора.

…Корье в очаге громко трещало. Роско с изумлением обнаружил полный до потолка, обширный сарай со штабелями толстых, аккуратно нарубленных древесных корневищ. По его представлению, отыскать хотя бы один такой ствол среди мелкого стланика степи — редкостное явление. А в этом доме, значит, их запросто жгут для тепла… Это было одно из первых открытий в доме, просторном и ни на какой из виденных им прежде тут на планете не похожем.

Итак, он здесь третьи сутки… планет-сутки. Он еще не втянулся, приходится днем спать, а половину ночи бодрствовать. Но это почти незаметно, ведь наружу он выходил всего дважды.

Дом состоял из трех комнат и входного коридора. Он также объединял под одной крышей сарай с дровами и не менее обширный амбар с припасами. Роско не обманул лохматого с дружком, мяса здесь было вдоволь, и сторожа получили, сколько смогли съесть, едва ом разведал, где находится склад. Это был первый раз, когда он выходил из дома.

Конечно, при таких цепных зверях дверь можно цержать незапертой. К чему замки, если вокруг ни души, и коль уж задашься целью попасть в этот удивительный дом, то времени, чтоб хоть стену разобрать, будет неограниченно много. Если, опять-таки, пройдешь не по-звериному смышленую парочку на цепи. Кстати, цепь действительно одна, цельная…

Одна комната была спальней. В такой спальне мог бы проводить ночи аскет. То есть тому, кто здесь спал, было явно безразлично, на что он ложится и чем укрывается. Расшатанная скрипучая лавка-лежанка. Смятый, сбитый, в буграх, пролежанный матрац из шкуры, которая так вытерлась и облысела, что не поймешь, какой масти был тот древний зверь, кого ободрали для этой надобности. Дырявое покрывало. Колченогий стул. Жирная, в палец, застарелая копоть над косо воткнутой в щель кладки погнутой светильней. Вся обстановка.

Комната побольше, как Роско определил себе, служила чем-то вроде гостевой. Здесь было почти так же скудно, как и в спальне, но мебель поприличней и шкуры поцелее. Две светильни даже немножко блестят. И на всем лежит слой пыли, показывающий, что сюда не заходили давненько. Третья комната, расположенная в центре, самая большая. Та, где Роско сидит в потертом кожаном кресле, ворошит угли в огромном очаге, помешивает булькающее варево.

Когда Роско зажег светильни — он научился пользоваться огнивом еще в Городе-под-Горой, а тут оно лежало в коридоре у двери на самом виду, — на него напал самый настоящий столбняк от этих стен, сплошь уставленных книгами, заваленных свитками исписанных кож, листами желтых бумаг. Такого он на этой планете еще не видел. Да он и на Земле ни у кого не видел такого. Самое близкое — Наставник Мик с его стеной в полочках-ячейках, хотя там, конечно, совсем не то.

Вдоволь наглазевшись на невиданное собрание, Роско стал замечать, что не одними книгами блистает эта комната в этом доме. Блистала она и в самом буквальном смысле. Начищенная решетка перед очагом. Закопченная снаружи и блестящая изнутри посуда из желтого и белого металла. Витые многорожковые подсвечники, правда, без свечей, но Роско мог бы поклясться, что точно такие же видел в тех немногих домах на Земле, куда захаживал иной раз, и во Владениях Наставников… да у того же Крааса. Оружием, наконец. На единственном свободном от книг месте — уходящем вверх камне передней стенки очага — на крючьях висело не менее десятка клинков самой разной длины, формы и, наверное, назначения. Они тоже блестели.

Да, Роско знал цену металла посреди снегов и льдов этой планеты. Он оторвался от зрелища и обошел дом со всеми закоулками. Накормил сиу. Нашел еду себе. Затопил очаг. Преодолевая смутную тошноту, нарубил мяса, поставил в горшке варить. Согрелся у огня. Выходя кормить зверей, обошел ограду внутри и снаружи, надеясь отыскать какие-то следы хозяина или хозяев. Но уже был почти уверен, что живет здесь один человек. Откопал в снегу свой нож. Вернулся. Поел. Искал браги или иного хмеля, в Городе в каждом доме хоть залейся, но не нашел. Попробовал заварить в чистом котелке душистой травы из пучков, свешивавшихся с потолка. Вроде Анджелка показывала такую. Получилось неплохо. Уселся перед потухающим огнем и стал придумывать, что скажет насчет своего самовольного вселения, но так ничего и не придумал. Решительно встал и с видом бросающегося со скалы в далекую воду ухватил ближайший же кожаный переплет… И у него ничего не вышло.

Это был тот же стандарт-язык, язык парящей за облаками Земли, но измененный в начертании настолько же, насколько он тут был изменен в речи. Роско понимал только отдельные символы. Они не складывались в слова, а если и складывались, то были непроизносимы и не означали ничего знакомого.

Весь первый день Роско отчаянно пытался отыскать хотя бы частично удобоваримый текст. Тщетно. Он перерыл половину манускриптов и завалился спать. Проснувшись где-то посреди планет-ночи, перерыл вторую половину, и с тем же результатом. Что ночь, он определил, не выглядывая из дому, по коротким с равными промежутками взвываниям сторожей сиу. Эту-то их привычку к непременному перекликанию по ночам он узнать успел.

Наступило утро второго дня. Обогревшийся и сытый, Роско вновь предпринял попытки определить, что же могло произойти с хозяином дома и где тот может находиться. Вдруг где-то поблизости? Вдруг ему нужна помощь?

С лохматым и его приятелем Роско уже болтал, как со старыми знакомыми. Одновременно отмечая, что насколько непрост дом, насколько же непросты его сторожа. То, как у него получалось угадывать их настроения и передавать собственные пожелания, разумеется, разговором по-настоящему не назовешь, но очень близко. Эти двое цепных охранников просто хорошо обученными зверьми не были. Роско даже пробрал озноб.

«Кораблик» на вызов отвечать не желал. По степи за оградой неслась все та же однообразная поземка, и, повторяя ее в небе, быстро ползли тучи. Роско спросил неизвестно кого, а бывает ли здесь по-иному. Он вытоптал ступени в снеговом спуске к двери и уже хотел уйти в дом, когда оба сиу начали бешено рваться со своей железной привязи.

Он как раз глядел на них и поэтому видел с самого первого мига, как это было.

Сперва звери вздрогнули. Даже присели, причем совершенно одним движением и в один и тот же момент. Потом взвыли, как не выли ночью, рявкнули, оскалились и рванули к проему в ограде, словно позабыв про цепь. А может, и правда, позабыв. Но цепь о себе напомнила. Сперва друг лохматого, а за ним и он сам, с визгом были остановлены и отброшены. Это, казалось, совсем на них не повлияло, и они кинулись опять. И опять рывок, взвизг, хрип. И опять.

Роско сделал по направлению к ним несколько шагов. Звери бежали на месте, бороздя когтями наст.

— Эй, ребята! Что с вами? Эй, вы не сошли с ума? Лохматенький…

Роско сосредоточился и попробовал передать все это, как ему удавалось. И сразу в мозгу возник четкий образ разорванной цепи. Нет, не разорванной — разомкнутой. Это где-то там, за домом. Надо выкопать цепь из снега на всю длину и посмотреть.

Не очень веря себе, Роско пошел за дом. Уверенности у него тут же прибавилось, потому что оба сиу были уже тут как тут, и помогали отрыть цепь. Она была очень длинной.

— Ага, вы сбежите, а кто со мной останется?

Две сопящие по бокам туши, состоящие главным образом из мышц, колючей костяной брони, когтей и зубов, не очень располагали к противоречиям. Роско и не пытался идти наперекор, послушно копал вместе с ними.

Цепь запиралась двойным хитроумным штырем, входившим в проушину, забитую в кладку дома. Роско пришлось повозиться. Сиу стояли за спиной, смотрели, нетерпеливо повизгивая. Он чувствовал, как его торопят.

…«Ну, попробуй, попробуй, дядя Ник, я чувствую, он там, сделай что-нибудь, как-нибудь позови, я ведь не дотяну тебя одна! Дядя Ник, слышишь, не умирай»

Роско оставил неподатливый металл. Сел. Потряс головой. Не может быть, но он отчетливо слышал голос Анджелки.

Позади рявкнули уже не с нетерпением, а с угрозой. Роско оглянулся. Оба зверя стояли плечом к плечу, рычали низким зловещим рокотом.

— Ну, ну, вы…

Лохматый сиу ударил его лапой по спине. Вроде несильно, но у Роско перехватило дыхание.

«Один-один, значит. Ладно, приятель, мы квиты».

Всю злость Роско перенес на неподатливую проушину. Это было как тогда у Крааса. Краас, все они, их забавы, как это далеко…

Металл скрипнул и разорвался. Роско отлетел от стены, куда уперся ногами. Голова по плечи вошла в снег.

«Сами могли бы порвать, — думал он, выбираясь, — раз такие здоровенные».

Сиу уже и след простыл. Они убежали, и половинки цепи, тащась за каждым, вырыли в снегу борозды, которые заметала поземка. Роско подумал, не отправиться ли за ними. Но он видел, что не успеет отойти, как потеряет сглаженную дорожку от убежавших сторожей.

Роско попробовал снова позвать «кораблик», но тот не появился. Ему захотелось проклясть все, но он этого не сделал, а лишь пошел обратно к растопленному очагу.

Так Роско выходил наружу во второй раз.

А теперь он ждет. Не меньше планет-суток провел он в большой комнате среди книг и оружия, не притрагиваясь ни к тому, ни к другому, а только ждал. Чего — не знал и сам.

…За стеной раздался двойной рык. В дверь ударило, заскребло когтями. Роско снесло, будто ветром. Дымящийся горшок, который он поставил греть, опрокинулся.

Да, уже был день. Даже не особенно мглистый. Сиу прыгали возле Роско. Прыгал только один, друг лохматого, да и то лишь пытался. Бока у него ходили ходуном, язык свисал, никак не мог убраться в пасть. Сиу был покрыт пеной. Лохматый лежал и хрипел.

Роско опрометью кинулся к тому, что было привязано к концам цепи. Подобие волокуши, и там что-то вроде большого тюка из шкур. Тюк распался, едва Роско очутился рядом.

— Роско. Я знала…

— Анджелка!

Под скомканными шкурами, пересыпанными плотным, вбитым снегом, мелькнула знакомая желтая ткань. Кажется, там лежал еще кто-то, и этот кто-то был невероятно длинен, худ и неподвижен.

— Анджи!

Он подхватил ее на руки, она слабо отбивалась.

— Нет, нет. Роско, сперва его…

— Анджи, дорогая, любимая, что с тобой? С вами? Откуда вы?

— Из Города. Роско, посмотри, ты должен…

Она тихо сомлела у него на плече, и, не тратя больше времени и слов, Роско понес ее в тепло дома. Хотел понести. Перед ним встали сиу. Они шатались, падали, они умирали, но с места бы не сдвинулись ни за что.

Роско зарычал и сам. Он уложил Анджелку рядом с длинным неподвижным, ухватился за передок волокуши, потянул ее двойную тяжесть к ступеням в снегу. Лохматый сиу попытался ему помочь, но упал и больше не шевелился.

Они скатились к двери кубарем. Здесь сиу уже не могли помешать, и первой он внес Анджелку. Она вновь забормотала об этом длинном.

— Сейчас, сейчас…

Костистое тело было неожиданно тяжелым. Роско отнес и стал укладывать на лысую кровать в спальне. Ему показалось, что человек не дышит.

— Роско…

Он почти бросил его и бегом вернулся.

— Да, Анджи, я здесь, здесь, с тобой. Что? Воды?

— Воды… да. Роско, слушай, ты должен его спасти. Ты же умеешь. Спаси его. Он очень хороший, он спас меня. Роско вглядывался в милое лицо. Анджелка стала еще красивее.

— Ты должен, Роско, потому что…

— Вот вода, пей.

— Спасибо, хороший, — Анджелка выпила теплый травяной настой. Улыбнулась слабой улыбкой, от которой у Роско все сжалось внутри. — Вот ты и вернулся.

— Да, — он не мог сейчас говорить.

— Что с дядей Ником?

— Дядей Ником?

— Роско, ты еще не смотрел его? Смотри сейчас же. Он ранен. Роско, ты должен помочь. Как ты это умеешь. Ты же умеешь, да, Роско? — От беспокойства Анджелка приподнялась на локте.

— Хорошо, я сейчас посмотрю его. Кто он такой? Здешний хозяин?

— Он хороший… хороший…

Роско прошел в убогую спальню. Вдруг вспомнился Наставник Мик с конфетой за щекой. «Как ты это умеефь, 'оско, д'уфок…» Как он это умеет. А что он умеет?

Роско принялся разматывать тряпки с закостеневшего ледяного тела. Из комнаты доносилось:

— Посмотри, Роско, только мне кажется… кажется, что он уже умер. Лохмач так мчал нас… — И всхлип.

Кое-как отмочив присохшее тряпье, Роско уставился на красно-черную, запухшую по краям зеленью, развороченную рану под правой рукой. Из-под струпа засочились дорожки мутного гноя.

Роско попробовал поднять черное провалившееся веко, нащупать удары сердца в твердой холодной груди.

— Да, Анджи, боюсь, он умер. Я ничего не могу для него сделать.

Город-под-Горой 3

По-прежнему висело серое низкое небо над заснеженной равниной, по-прежнему рваные тучи нес бесконечный ветер, бил наискось в возвышающуюся громаду безразличной Горы и отлетал, обессилев.

Но Города под огромном Горой более не существовало.

Когда были окончательно собраны и выверены списки всех оставшихся в живых, выяснилось, что «ночь огней» унесла три четверти горожан. Через день объявилось несколько групп — в основном охотников, что тайком от приказания Большого Карта уходили в степь на промысел, но это были крохи в десяток-два человек.

— Хорошо ты считаешь, — буркнул серый от усталости и горя Карт Анджел, когда Мис доложил ему. — «Крохи», — передразнил, — теперь на счету каждый.

— Да нет, Большой К., это я так…

— Солнечную так и не нашли? Ничего о ней?

— Ничего, — Мис лишь покачал своей кудлатой головой, избегая смотреть Управнику в глаза.

Дел на руинах Города оказалось во много раз больше, чем в Городе живом. Разбирали завалы, где горевшие изнутри дома не выдерживали жара и обрушивались. Потерявшие кров селились у родни или в жилищах погибших. Слишком много было таких освободившихся домов… Хоронили трупы, которые чаще всего невозможно было узнать. Да и останков было… В Мертвом ущелье просто били надписи в Горе, а ледяные глыбы, в которых никого не будет, под них привезут после.

Общественные амбары под Горой целыми выглядели только снаружи. Огни побывали и здесь, и по какой-то своей прихоти выжгли все дотла за длинными прочными стенами и крышами, хотя людей при складах находилось, как водится, всего двое — сторожа. Один даже остался жив. Но сгорело копченое чапье мясо, сгорели бочки с солониной и мука в штабелях мешков во втором складе сгорела почти вся.

Большое Мшиное поле в эту зиму раскололось из-за особо сильных ветров: отдельные его острова уже порядочно разметало — так докладывали разведчики еще в начале Дней Буранов, и на него рассчитывать не приходилось. Маленькое Городище, лежащее на путях мхов первым, тоже пощипать их никогда не упускало. Тем более теперь. Город рассчитывал на свои запасы. Они сгорели. Даже при сократившемся населении это было ударом.

Охотники, пришедшие из степи, вернулись все с пустыми руками и говорили, что зверье разбежалось даже из самых богатых мест по какой-то непонятной причине. Непонятной им эта причина была только в степи. Увидев дымящиеся черные развалины своего Города-под-Горой, охотникам она стала ясна.

Управник Карт Анджел со Скригой, Мисом и добровольцами обошел весь Город. Восстановить, как было, нечего и думать.

— Да и кому теперь? — понуро сказал кто-то.

— Что — кому?! — рассвирепел Карт Анджел. — Кто будет восстанавливать или — для кого нужно восстанавливать? — Они шли по сгоревшей Охотничьей, и Карт, сотрясаясь внутренней дрожью, боялся увидеть вдруг мертвую дочь.

— И то, и другое, Карти. Не кипятись, Управник, — Колотун Скрига положил ему руку на плечо, и плечо поникло. — Однако и ты не прав, — обернулся он к понурому, — Ригон-скорняк. Если чего-то, что было, уже не вернуть, значит, нужно строить что-то другое.

— Кто будет строить, вот я про что.

— Мы. Да и еще найдутся.

— Огни тебе найдут…

— Эй, смотрите-ка туда. Вон! В степи, видите?

— Люди… Много народу. Со скотом, с волокушами, откуда бы?

Прибежали запоздалые дозорные — доложить. Карт выругал, устремился с остальными навстречу. Высокий седой старик, шедший первым, откинул капюшон и остановился, и Карт Анджел узнал его.

— Ты привел много людей, Блон Кук, — сказал он.

Старик покачал головой. Толпа постепенно оста навливалась тоже.

Тут были мужчины с оружием и орудиями ремесла, женщины с детьми и скарбом, и позади маячили высокие крыши фургонов-волокуш, и по бокам, отдельно, гнали чап, и слышалось многоголосое стрекотание ульми, как это бывает, когда они напуганы, и даже было несколько всадников, маячащих по сторонам в охранных дозорах…

— Ты привел много людей, — повторил Карт Анджел, стараясь не замечать прожженной одежды, ожогов и ран, неприкрытого страха в женских и детских глазах и у многих мужчин. — С людьми Меринды Город поднимется опять. Мы поможем друг другу. Теперь беда у нас общая, и прошлые распри забыты на всегда.

— Нет, Большой К., — сказал старик. Он был огромный и костистый, на голову возвышался над Анджелом, и обращение прозвучало забавно, но сейчас было не до шуток. — Я привел очень мало людей. Да я и не вел их, люди сами решили, что нужно идти сюда. Здесь не одна Меринда, Карт. Здесь Села. Здесь Шесть Хуторов. Меринды здесь совсем мало. Сколько осталось — вся. Но прошлое забыто навсегда, это так, Управник.

Их слушали внимательно и настороженно. Карт Анджел без колебаний протянул Блону скрещенные руки жестом встречи охотников в степи. Крикнул:

— Идите! Идите, люди! Город даст приют и пищу всем! — Своим, обернувшись: — Покажите свободные дома. Пусть берут все, что необходимо. Лечат раненых, если есть. — И, глядя на хлынувших мимо беженцев, подумал в смятении: «И это Меринда, Села, Хутора, вместе взятые?!»

Блон Кук угадал его мысли. Впрочем, это было нетрудно.

— Осталось сколько-то народу по фермам, далеко. Их, кажется, миновало, и они сидят на запасах за своими стенами и частоколами. Управник, ты можешь сказать, что это было?.. Это…

— Поговорим, — быстро ответил Карт Анджел.

— А Скайла? У нас пронесся слух, что Киннегетт и кое-кто из охотников Города…

— Поговорим и об этом. Главное, нас стало больше. А значит, мы сильнее.

— Не притворяйся хотя бы передо мной, Карт Анджел. Нет такой силы, что сумеет справиться с этими огненными призраками. Если они вновь явятся. Просто умирать легче, когда рядом кто-то свой. Мои погибли все. Как твоя семья, Карт? Прости, если…

— Ничего. Только старший, одним из самых первых. Еще до. И кажется, дочка пропала. Говоря, Карт Анджел вспомнил об услышанном об Анджелке от Ки-Ту. За всеми работами это не выходило у него из головы.

— Жаль. В Меринде наслышаны про твою Солнечную. Были наслышаны, — поправился Блон Кук, — ведь ее больше нет. Меринды больше нет, — вновь по правился он, — я хочу сказать, конечно. Прости, Карт, за неловкие слова, я едва держусь. С той ночи спать так и не приходилось.

— Мне тоже. С Анджи еще неясно. Может быть, отыщется. Может быть, найдется сила и против этих проклятых призраков. Мой дом помнишь, Блон? Сиэна встретит тебя, накормит, уложит. Иди отдыхай, Управник.

— Я не Управник, Большой К. Так, никому не нужная старая развалина.

— Поговорим завтра.

Но назавтра еще очень много забот оставалось с вновь прибывшими. Потом ушла и не вернулась партия охотников, которым Карт Анджел, скрепя сердце, разрешил не только отправиться в степь, но и велел дойти до самой Скайлы и узнать там. Потом зарядил буран, каких еще не видывали, и обожженному Городу пришлось откапываться, потому что его сровняло со степью до фонарных чаш. Потом… потом просто надо было как-то жить.

Что нового мог сказать Управнику Города старшина Меринды? Что нового добавили к общей картине трагедии, разыгравшейся по всей протяженности подветренного бока исполинской Горы, рассказы поникших, раздавленных собственным бессилием людей, явившихся прижаться друг к другу, в смертельной опасности лишь гонимые инстинктом пращуров?

Везде и всюду бедствие выглядело одинаково. Непонятно. Жутко. Бессмысленно. Как-то до отвращения, нечеловечески чуждо. Но жить все равно было надо.

На Ярмарочной крикнули собрание для всех. Оно прошло печально. Управник Карт Анджел честно обрисовал положение — в Городе и тех поселениях, откуда были известия к этому моменту (еще пришли две семьи погорельцев с близкой фермы, где огни, резвясь, уничтожали больше постройки и гонялись за людьми лениво, сыто; да приковылял почти с самого Долгого Края, из Ойлы, ходок-одиночка). Не скрыл, что зима будет трудной, но что прожить ее и нужно, и, самое главное, можно.

Наконец, сказал, что если люди видят виновником, хотя бы невольным, его, Карта из рода Керров, то вот он, перед ними. Зато, что, например, не были розданы запасы, как это делалось прежде с началом Дней Буранов, он с себя вины не снимает. Всем, кто приходил к Управнику и просил по отдельности, он препятствий не чинил, это люди должны помнить.

Карт Анджел стоял перед Громким камнем, не поднимаясь на него, безоружный, с непокрытой, совершенно поседевшей головой, в распахнутой накидке.

Люди Города уже не держались особняком от пришельцев, это Карт Анджел отметил с мимолетным удовлетворением. И еще подумал, что не смог бы сейчас подняться на Громкий камень не только в силу обычая, но и из собственного страха увидеть, какой пустой по сравнению с прежними собраниями сделалась Ярмарочная и как расступились ее границы.

— Быть Управником Большому Карту! — громко, обернувшись назад, высказался охотник Гер. — Не время искать виновных! Ну! Что молчите? — прикрикнул он.

— Что будет, если огонь снова нападет? — Из-за голов Карт Анджел не разобрал, кто это, но хриплый голос показался знакомым. Этот вопрос читался на лицах всех, горожан и нет.

— Я ничего не хочу обещать впустую, — сказал Карт Анджел, в душе надеясь, что у него получается внушительно и твердо. — Но управа на проклятые огни будет! Слышите, люди, будет! Еще не закончатся Дни Буранов! Я, Карт Анджел из Керров, клянусь вам в этом!

— Слыхали? — снова крикнул в толпу Гер. — Ну и болтать больше не о чем! Управник К. уже вытаскивал Город в тяжкие времена, вытащит и теперь, понимаешь! — Гер, без сомнения, имел в виду инцидент семи летней давности, это поняли все. Карт Анджел пожалел, что старый охотник заговорил об этом. Но старик был умнее. — И конечно, — еще громче добавил Гер, покосившись на Блона Кука рядом, — Карт всегда был за то, чтобы мирно жить и мирно торговать. И помогать, понимаешь, друг другу в беде! Не так? Вот! Все тогда, расходимся, а про главные дела пусть Управник думает, его обязанность.

После Мака Силача, тело которого было найдено под обломками, верховодил охотниками Гер. Ему верили и шли за ним большинство с оставшейся Охотничьей. Ему верили и прежде, только глоткой Силач брал.

Гер протолкался к Карту Анджелу в расходящейся толпе.

— Смотри, Карти, слово Управника надо держать. Что, правда, будет, коли они того, сегодня вот, скажем, прилетят?

Глазки под мохнатыми бровями сверлили Управника с тревогой.

— Сегодня — то же, что и было, — тихо, как и старик к нему, отвечал Карт Анджел. — Но кое-что на клевывается. Спасибо, старина, за поддержку.

— Наклевывается. Ага. — Гер сопнул в бороду. — А колдун твой где?

— Пропал. Ты не…

— Нет. Но поспрашаю наших. Что-то мелькало… Дочь нашел?

— Тоже нет.

— Ее скотина Мак забрать велел — все, что, понимаешь, знаю.

— Гер, прошу, если…

— Ладно, Управник. А виноватить тебя еще будут, погоди, — сказал старый охотник, отходя.

На истоптанном снегу Ярмарочной площади темнели и желтели пятна, мусор от скопления многих людей. Сугробы расчищенного снега по краям были чисты.

— Вот и пепелища затянуло, — пробормотал Карт Анджел. Вдруг щеке стало горячо и щекотно. Тронув в недоумении, он обнаружил, что плачет, и тут же Управник оглянулся, не заметил ли кто. «Старею», — подумалось.

— Здесь только я, — проскрипел Колотун Скрига, — все разошлись, можешь дать себе волю, Карти.

— Я — так…

— Все мы не молодеем, Карт. Я могу чем-то помочь?

— То есть?

— Ну, с этим, — Скрига неприязненно поморщил ся, — с колдуном-приятелем. С Чагаром.

— Тебе что-то известно?

— Когда все горело, его видели неподалеку от дома Мака Силача. У Силача там есть такая пристройка, глубокая, — там. В плаще этом чудном был. Только пристройка та тоже сгорела, провалилась. Я смотрел.

— Тогда какого ты!..

— Чагара видели после. Он уходил, когда там полыхнуло. А на руках нес сверток. Длинный. Как уносил кого-то под этим самым плащом колдовским, чтоб ему…

Карт Анджел, не глядя, подхватил комок грязного снега, отер лоб. Как же ему не хватает Чагара! Жив он? А если уносил, то кого? Посоветоваться. Как ему необходимо посоветоваться с кем-нибудь сейчас!

— Видел — кто?

— Зарт. Из охотников, помнишь такого? Ждут его сейчас, как сквозь снег провалился. Найдут — приведут, я от твоего имени распоряжение дал.

— Хорошо. Спасибо. Выручаете вы меня, старики.

— Ты куда, Карт?

Мгновение замявшись, Карт Анджел ответил:

— Домой. Не поверишь, так и не был. Забегал только дня четыре назад. Или пять. Когда они от Горы вернулись… а, мы ж говорили. Вы пока с Мисом давайте тут…

Карт Анджел свернул не к себе на Подгорную, а обошел Громкий камень, пересек площадь, где ребятишки уже возились как ни в чем не бывало. Приглядевшись, понял вдруг, что играют в «огни».

Дети. Как он радовался, что в Городе-под-Горой их прибывает по осени и по весне. Окончание Дней Льда перед Днями Буранов и окончание Дней Воды перед Днями Тепла — урожайные на младенцев. Как там сынишка Дэны? Все еще не успели его назвать…

На Швейной было тихо. Швейная упиралась прямо в Горы, и Карт Анджел смотрел на черную стену, зыбко обрезанную уровнем туч.

«Вот что ты таишь в себе, Гора. Кузнецы и оружейники видят в тебе лишь источник металла, бережно храня свои тайные тропы. Для женщин Ки ты источник их бесконечных легенд и тайных, передаваемых от одной к другой суеверий, которыми они отгораживаются от забот каждого дня. Для охотников ты — их урочища и угодья, также разведанные тайком и в секрете содержащиеся. И лишь для малых детишек, привыкших от рождения видеть в тебе пока только далекое и темное, но безопасное, ты — не важнее снегопада или теплого дождя по весне, или вечернего молока, которым напоят перед сном, и в тебе так же мало таинственного, как во всех этих простых и добрых вещах… Для детишек — да, похоже, для Управника Города-под-Горой, который так зарылся в дела и беды, что головы ему некогда на тебя поднять, и уже одно, что ты есть там, где-то, как защита от ветров для его Города, — этим одним ты хороша и достаточна, и будь, и не напоминай о себе… Но ты напомнила. Твой Великий Огонь, который, оказывается, жив еще в тебе, но уже не помнит, для чего был когда-то в тебе поселен…»

К Управнику тихонько подошел вывалянный в снегу мальчишка, задрал голову на него, как Карт Анджел на Гору, сунул палец в рот. Большой К. ничего не замечал.

«Люди жили в Горе. На кого там охотиться? И дуют ли в ней ветры, чтобы гнать мхи? И бывает ли в ней солнце, ведь нельзя же все время жить во тьме? Но почему, когда Ки-Ту говорила, вдруг пришло чувство, как бывает, если ночью разорвет тучи, и проглянет в них что-то непостижимо далекое, дальше самого Долгого Края?.. А Чагар? Что Гора для Ника Чагара и Чагаров вообще? Что их книги? Он говорил, но — мало…»

И тут Управник Карт словно очнулся. Что это с ним? Управник полуживого Города размечтался, как девица о первой шкуре чапана. Ах, да. Он на Швейной. Он шел к старухе Ки-Ту. Правильно. Сейчас он все вытрясет из Ки-Ту о его солнечной девочке. Пусть говорит обычными словами и четко отвечает на все вопросы Управника. Что там нес Чагар в его свертке?

Неужели он жив? Неужели уносил от смертоносного Огня Анджелку…

Карт Анджел нашел бабушку Ки-Ту. Не совсем такой, как хотел. У Ки-Ту много родственниц, а теперь еще пришли Ки-женщины Меринды и Сел, что поселились в Городе. На Управника посмотрели и посторонились, давая место.

В ледяной глыбе Ки-Ту лежала почти как живая. На ней было то же самое платье, черное, с яркой вышивкой, в котором она приходила говорить в Управный дом. И вышивку теперь не прикрывает черный скорбный платок.

— Хорошо, что выбрал время зайти проститься. — Карт увидел рядом с собой Сиэну. Ну да, она же ей тоже кем-то приходится. В третьих коленах, что ли…

— Когда? Что, как? — шепнул он.

— Перед самым бураном.

— Огонь? Снова?!

— Нет. Тише… Нет. Просто вот так уж. У Ки-женщин это всегда внезапно, они не болеют. Говорят, она заходила к тебе?

«Просто вот так, бабушка Ки-Ту. Ты успела сказать только половину своей самой важной тайны рода Ки, а испуганному мальчишке Карти сейчас до зарезу нужна именно вторая, недоговоренная. Он ошалел от страха и вообще ничего не понимает. Он даже думал уводить людей из Города, а люди идут в Город к нему. Значит, верят? Но где же мне искать мою Солнечную, которая так нужна нам всем?»

— Пойдем домой, я уже совсем ошалел. Как там?

— В порядке. Дэна хорошо кормит, мальчишки все при деле.

Они вышли. Сиэна поддерживала Карта Анджела, которому вдруг перестали повиноваться ноги.

— Как ты устал.

— Да. Немножко.

— Карт, слушай, зто тебя должно успокоить. Мне кажется, Анджи была дома. Уже после, ну понимаешь. Нет кое-чего из вещей, такое всякое женское. Соседей спрашивала, никто ничего… Да ты спишь на ходу! Карт, очнись, дом рядом… нет. Ну, тогда…

Сиэна подхватила падающего мужа. Она была без накидки, мех не стеснял движений. Седая, но еще крепкая тридцатилетняя женщина, что на проносящейся в этот самый момент точно над ее головой космической лодке со странным именем Земля соответствовало бы почти шести десяткам стандарт-земных лет. Но там наверху нет жестоких бурь, льда, если только поскользить на нем не возникнет прихоти, чапанов, обрывающих пальцы, соседей, с которыми можно жить мирно, а можно и воевать… Многого из того, что есть здесь, нет там, и наоборот. Она не знает этого.

Сиэна тяжело перекинула Карта Анджела через плечо, пошла, чуть косолапя и трудно ставя перевитые жилами ноги. Дом Картов Анджелов и впрямь был совсем рядом. Он уцелел, и одно это было счастьем.

Карт Анджел спал каменным сном и не проснулся, даже когда заросший диким седым волосом Гер с двумя старшими сыновьями пригнал к его дому в тычки ничего не соображающего, воняющего брагой молодого охотника Зарта. Зарт то бахвалился, то начинал причитать.

— Ну и я! Я в него стрельнул! И попал, понял? А ты вот попадешь, когда на нем накидка эта… такая, ну… Кол-лдунов всех — под корень! Из-вести, чтоб никаких! Я, может, Город спас! Чего? Он, знаешь, чего хотел с Управниковой дочкой сделать? А Мак ее уже… ну, понял, да? Уже! Сл-лушай, а вы куда меня привели? Я-то, дурак, его раньше боялся, робел…

Тут Гер в нескольких словах объяснил Сиэне, о чем речь, где они Зарта нашли, попросил, чтобы она передала Управнику, как отдохнет, если разбудить сейчас нет никакой возможности. А этот ульмин огузок у них побудет покамест, у них, да. Они с ним пока побеседуют, вдруг что-то еще важное.

Сиэна кивала все невнимательнее, а к бормотанию Зарта прислушивалась все больше.

— Он указал место точно?

— А? Да, Си, да. Наши пошли сразу, но сама понимаешь — буран…

— И больше из него ничего не сыплется?

— Вообще-то он уже все сказал, по шестому разу идет, но вдруг… Зарт, пьяно хихикая, все пытался показать руками, в чем Мак Силач опередил колдуна Чагара с дочкой Вола Анджела. Гер помешать не успел.

Сиэна вдруг присела, ее рука неуловимо прыгнула к животу Зарта и молниеносно отпрянула. Тот охнул, и упал, как стоял, и, скуля, попытался заправить в живот сизые кишки. Они расползались, а он все запихивал их обратно. Зарт пищал, как придавленный типи, и слабо копошился.

Сиэна поднесла к губам кончик окровавленного ножа и дунула на него.

— Теперь из него сыплется то, что надо. Бросьте его в сволоку, что за домом, пусть подыхает там.

Быстрыми шагами Сиэна прошла в глубь дома. На пороге кухни стоял бледный Юмат.

— Ты слышал?

— Да, мама.

— Понял?

— Понял, мама.

— Перескажешь отцу, как проснется. Побудьте пока все в доме, не отлучайтесь. — Сиэна снимала со стены коридора оружие, которое всегда висело возле двери, под рукой. Надевала и застегивала боевые щитки.

— Ты куда, мам?

Она заглянула в спальню на женской половине. Дэна спала с ребенком, черные завитки его волосенок лежали у нее на руке.

— Мам, а я? Я тоже хочу искать Анджи! А как же Дэна? Она же…

— Дэне тоже пора учиться защищать дом. Я в одной руке держала самострел, а на другой Свана, когда он был, как ее сын. — На всякий случай Сиэна назвала, куда собирается отправляться. Юмат кивнул, во все глаза глядя на мать. В полном снаряжении он ее ни когда не видел. — Дай отцу выспаться. Еда на плите. Дальше будете готовить сами.

— Мам…

— Все. — Она смягчилась на минуту. — Присматривай, сынок, ты теперь за старшего.

У входной двери в снегу алело яркое пятно и дорожка убегала за угол. Гер почел нужным сказать, хотя видно было и без того.

— Сом, — кивнул на сына справа, — сделал ему последнее добро. Не годится, чтобы человек мучился, как скотина. Ты зря, вообще-то, Си. Не он же все-таки сам. А сейчас в Городе каждый на счету. Могут счесть за убийство охотника…

— Человек… — презрительно бросила Сиэна. — Чует мое сердце, Гер, что без этого подонка тоже не обошлось. Вечно он якшался с… — гримаса исказила лицо женщины. Сиэна не смогла произнести имя Мака Силача вслух, вырвался злобный свист, как у зажатого в окружение чапана. — За убийство пожалуешься на меня Управнику. Когда вернемся. Ты ведь идешь со мной, старина Гер? Анджи нужно найти. Ки Меринды сказала мне кое-что…

— Да вот, — охотник вздохнул, подкинул на спине походный мешок, — я так и собирался. И Сома с Ситом, как видишь, прихватил. Но я думал, что Карт…

— Ему не отлучиться из Города. Идемте, охотники. Через Кузнечную мы скорее выйдем к Горе, а там срежем под Выступом. Долгий Край не близко.

— Может, они остановились где-то по пути? Дорога… И буран.

— Может. Но если Чагар хотел надежно спрятать девочку, то он пойдет кратчайшим путем.

— И если он жив, Си.

— Да, если жив.

Четверо, оставив позади последние обгорелые стены, взяли направление под самой Горой, но так, чтобы не делать лишних петель, огибая отроги. Глаза цепко всматривались, ища возможную струйку дыма от костра в пещере или под каменным навесом, где могли бы найти приют раненый и девочка. Словами обменивались редко. К вечеру дошли уже до Стрельчатого отрога. Гер приостановился, и Сиэна нагнала его.

— Что?

— Нет, показалось, Си, ты была на Ярмарочной, когда случилась заварушка? Между Картом, Чагаром и охотниками? Видела штуку в небе? Это не тот же чужак, что живал у вас эту осень? Люди поговаривают…

— Ничего я не видела, — сквозь зубы отвечала Сиэна.

— Ты не злись, не злись, я к тому, что если он, так они ж с Чагаром оба колдуны, а с Солнечной твоей он вроде как и дружен был. Может, и он как-нибудь отыскать пособит, понимаешь…

Сиэна молча прошла вперед. Она, конечно, видела, что там появлялось под тучами, хотя на Ярмарочной и не была. Роско? Снова он? А вдруг, и правда, поможет? Самая мысль об этом была ей отчего-то неприятна.

Висит темное низкое небо над заснеженной равниной, и рваные тучи, что несет бесконечный ветер, опустились по ночному времени еще ниже. Но так же бьются они в Гору, и так же равнодушна она.

И горит костер в неглубокой пещере под Стрельчатым отрогом, и слышны голоса, среди которых один — низкий, стонущий, хриплый, но, по-видимому, привыкший распоряжаться.

— О-о… Ты костер-то на всю степь не пали. Куда бросаешь, будет. О-о…

— Чего ты боишься, во всей степи мы одни. В Городе Вол раны зализывает, нас еле выпустил, наврать пришлось…

— Залижет. Плохо вы своего Управника еще знаете. А я ничего не боюсь, запомни. О-о…

— Как ты спасся-то? Вас, говорят, всех… Может, браги хочешь?

— Всех. А я спасся. Они ушли — пополз. Долго полз. Приполз вот сюда. Не хочу браги. Скажи, чтоб они заткнулись. И так в ушах ветер воет.

— Два перехода от Наконечника… Эй, кто там запел? Спляши еще!

— Мак точно погиб?

— Точно, точно. Его Чагар кончил. За девку. А потом там все рухнуло.

— За Чагаром надо идти. Я вот только… о-о! какая боль… Еще смажь мне спину… и голову…

— Ну, у тебя лицо…

— Чапе под хвост мое лицо. Найдем девчонку, надо будет делать свадьбу. Мне к тому времени на ноги встать, не про лицо сейчас думаю. Это она сказала, что нас всех под Наконечником прижали?

— Она. Своими ушами слышал, только мы думали, что это бред у нее, ей Свинт здорово по пьянке по голове-то…

— О-о, болваны! С девочки надо снежинки сдувать, а они! Мак, тупица! Дернуло меня ему рассказать. Тебе тоже не надо бы, но тут уж ничего не поделаешь, пока я такой.

— Что ты, что ты, я тебе самый друг верный! Как можно… Слушай, а свадьбу-то обязательно зачем? Возьми так. Силач нас выгнал, но, по-моему, он ее…

— Дурак. И ты, и Силач твой. Он просто поторопился, но этоневажно. Солнечная должна быть женой Все, как полагается. Одно ложе, одна кровь, одна жизнь… Иначе она не сможет… А тогда ей покорятся не одни только вшывые людишки… сам Великий Огонь Я поздно узнал, мать моя, знаешь, кто? Ки Скаилы нашей паршвой… молчала, пришлось потрясти старушку… и надо же как не повезло — прямо перед самым выходом огней… и нас, в степи, как ульми… о-о! какая боль… но я встану! Я встану, слышишь.

— Да конечно, да.

— И еще обязательно, чтобы при Анджи была одна вещь… или что-то такое, мать, прах ее побери, не назвала совсем уж точно, но одно я понял, что это девчонка от Ки, кто там у вас в Городе, уже получила.

Сани готовы?

— Доделывают. Только тянуть…

— Сами впряжетесь. Или пошли кого сгонять на ближайшую ферму, чапу пусть уведут. Не позже середины ночи выступаем. И так я тут провалялся. Но я встану, слышите вы все, я встану! О-о…

Охотник, один из тех, что бросили опаленный Город под предлогом разведки, уцелела ли Скайла, смотрел на лежащего с суеверным ужасом. Казалось невероятным, что сгоревший труп, на который они наткнулись в этой пешере, по правде сказать, так и идя в Скайлу, — что он еще может разговаривать и отдавать приказы.

Живого у трупа оставались только глаза. Но и этого было довольно, чтобы почувствовать его власть и подчиниться ей. Охотник поторопил мастерящих сани-волокушу. Выглянул за порог каменной щели. Здесь была ночь и вьюга. Была Гора.

«Великий Огонь, — подумал охотник, — это что ж такое?»

Сзади послышался шорох, на плечо охотнику легла тяжкая рука. Она была черной. Ну вот я и поднялся, — сказал Сам Киннигетт.

Гора 2 (Дом)

Наконец-то Новые, Здесь Рожденные, поняли, о чем бормочут, распространяя вокруг себя недовольство и укор, им Старшие. Наконец-то ясна сделалась Новым суть того, что Старшие называли долгом и предписанным путем.

Это оказалось таким пустяком, что и внимания он не стоил.

Все дело, оказалось, было в этих, не твердых и не жидких. Старшие пытались втолковать Новым, Здесь Рожденным, будто не гасить нужно их точки, а лишь — наблюдать за ними, приносить все собранное в стены Дома, и только Дом может отдать распоряжение относительно этих, не твердых и не жидких, как с ними поступать в том или ином случае.

Но Дом — мертв, что он скажет?

Дом был всегда и будет всегда, отчего-то пробовали возмутиться Старшие на столь очевидный довод и дальше впадали в совершеннейшую и невнятную чепуху. Их голос был слаб. Новые перестали слушать его. Да и судили-то Старшие не по живому опыту, как Новые, а с каких-то полузабытых слов прежних Старших, и верить поэтому им было нельзя.

Слишком это было сложным для объяснения. А Новые, Здесь Рожденные, выбрали жизнь простую, где место лишь поиску наслаждения и упоению им. И хорошо, что существуют эти, не твердые и не жидкие, которые это все им дают.

И — тоже наконец-то — Новые, Здесь Рожденные, определили, откуда направлен к ним могучий ток, который способны распознать только они, или точно такие же, как они, а, скажем, этим, не твердым и не жидким, его звенящий голос попросту неслышим. Новые, Здесь Рожденные, все-таки были еще недостаточно опытны в таких делах, поэтому, чтобы разобраться, им потребовалось время.

Они были не одни в мире! Совсем рядом находились браться, пришедшие к ним — или за ними из каких-то неясных пока дальних далей! Более того, именно приходу их братьев обязаны они, Новые, Здесь Рожденные, своим таким стремительным и многочисленным появлением в Доме! Силы, которые и им не-постижимы, вызвали невиданную волну Рождений.

Один из Новых, Новыми Рожденных, вдруг уловил в пришедшем зове чрезвычайно интересную деталь. Там, у кружащих поблизости братьев, тоже есть свои не твердые и не жидкие с этими их привлекательными точками. И много.

Теперь вопрос о воссоединении мог считаться решенным. Узнав моментально от одного все, эрги Дома — мертвой Горы, лежащей на холодной планете, — окончательно отвернулись от Старших и начали готовиться к прыжку через неизвестное пространство.

Но поручалось медленно. Не то чтобы они опасались, просто недавний поход из Дома и огромное пресыщение сделали их более спокойными. Они ощущали нетерпение, идущее к ним, но отозваться пока было выше их сил.

Вместо того чтобы рвануться навстречу, они лишь впитывали и разбирали для своего понятия то, как живут там у себя и в чем находят наслаждение их братья. Результаты удивили и ошеломили. Это было так похоже на глупые россказни Старших. Это следовало поправить. Разъяснить. Дать почувствовать братьям, чего они лишают себя…

Из ощущений — эмоции, из эмоций — устремления, из устремлений — поведение… Ведь это так просто! Кажется, те, кружащие рядом в своем доме так похожем на их Дом, более сложны. Но суть у обоих одна, и братья, когда узнают истинный смысл, конечно же, согласятся. Они встретились, притянулись друг к другу, хотели того или нет пославшие их. Как встреча скажется на всем остальном, на не твердых и не жидких до всех бесконечных пространств вокруг, их не интересует. Их не спрашивали, когда посылали.

Вот наконец — совсем наконец — первые шестерки эргов из Новых, Новыми Рожденных, отправились по сквозным ходам Дома, что опоясывали его тело тончайшей, местами прерванной из-за повреждений спиралью.

Они шли в авангарде. Они должны попасть к братьям первыми, чтобы все, что знают эрги Дома, в мгновение сделалось известным и таким же своим для далеких братьев.

Набирали скорость в витках спирали. По двое, по трое, по шесть.

Возможно, те не твердые и не жидкие, что обитают рядом с братьями, более защищены? Возможно, за наслаждение, весть о котором несут Новые, Новыми Рожденные, придется еще побороться. Их это не страшит. Потому что исход ясен уже теперь.

Полосой ярчайшего света вырвались Новые, Новыми Рожденные, из чрева рухнувшего когда-то на планету ковчега. Высоко за облаками это произошло, где в шкуре Горы была трещина. И устремились ввысь. И никто из людей этого не увидел.

Но вздохнула высоко на орбите Земля.

История Земли — История Переселений 2

На плоских, как стол, равнинах вот уже целую эпоху росли хвощеподобные низкие травы, где благополучно вела свои дни своеобразная цивилизация существ, более всего схожих с организмами, как сказали бы на планете, которой уж нет теперь, третьего царства — насекомыми.

Небо над равнинами было зеленым, воздух являл собой адскую смесь цианидов и альдегидов, примерно в равных пропорциях, но в невообразимых сочетаниях. Впрочем, «адскую» — лишь на посторонний взгляд. Жизнь развивалась, усложнялась, переходя со ступеньки на ступеньку, и в конце концов обрела разум, причем сразу в нескольких видах живых.

Здесь были жестокие конфликты — сперва за выживание, после, внутри ступивших на путь разума, — за доминирование над остальными.

Здесь были, периоды стремления к звездам, но всякий раз эта цивилизация возвращалась обратно, не найдя, должно быть, ничего, что заинтересовало бы ее больше зеленых рассветов и мягкого ветра над ковром трав родной планеты. И ничего, в чем она нуждалась бы более.

Здесь были машины, но они забыты так давно, что самые атомы их конструкций разнесены в дали космоса или осели в толщах планетного грунта.

Здесь были взлеты и падения мысли и духа.

Все в прошлом. Цивилизация насекомоподобных не то устала, не то просто остановилась. Не смысл жизни, но смысл движения вперед был ими утрачен. Они все видели, все знали, все поняли.

И вдруг — такое всегда и у всех случается вдруг — кто-то из последних мыслителей открыл области и способы применения накопленных сил, какие до сих пор лежали вне разумения этой расы. Почивший гений — и это также общее для всех, гениями оказываются только почившие — дал толчок к выбросу энергий не физических, но психических. Указал путь к преобразованиям мира без использования грубых вещественных приспособлений. Только мысль. Только, да и то в крайнем случае, чистая энергия без вещества…

Начался бурный, невиданный взлет разума зеленой планеты. Они отказались от тысяче-, миллионнолетнего общественного устройства, в основе которого лежали принципы муравейника и роя. Занимавшие целые плоскогорья, до мельчайшей подробности совершенные и симметричные по всем осям гигантские города-термитники стремительно пустели. (Напрашивается аналогия со странницей-Землей, не правда ли?) Каждый становился отдельной личностью, каждый получал в индивидуальное пользование могущество, равное могуществу богов из их сказок; у каждой расы разумных есть свои сказки…

Они играли ветрами и облаками на своей планете. Они шалили космическими бурями внутри своей системы. Какие-то отчаянные, не от большого ума, а от обуявшей лихости, попытались, безуспешно, к счастью, изменить спектр своей звезды, но перенесли свои забавы на ближайшие звезды. И там — получалось. Без аппаратов, без инструментов, без техники. Единственный инструмент — мысль. Единственное приспособление — умение так пользоваться ею, что она становилась самым могучим средством переделки окружающего мира. И они совершенствовали это умение.

Спешно раскапывали в пыльных закоулках памяти сведения о когда-то разведанных предками разумных расах, цивилизациях, которые уже вышли в космос и которые еще нет, и собирались посетить их — уже не громоздкими звездолетными эскадрами, а попросту, по-свойски, как сосед соседа. И посмотреть заодно, не нужно ли чего поменять у них.

Насекомоподобные начали чересчур активно использовать силы, которых толком не знали. Тревожить сферы, в которых ориентировались крайне слабо. Выходить на уровни взаимодействий и преобразований, где им, в силу их собственной природы, находиться не полагалось. Им просто не было там места.

И рядом с зеленой планетой возникла Земля с людьми. Появилась из вселенских глубин лодочка, несущая уникальный разум. И Переселение состоялось.

Что такое триста лет в сравнении со всей историей миллионнолетней разумной цивилизации, знавшей и взлеты, и падения? Пылинка. Атом времени. Ничто. Однако…

Города-термитники вновь полны. Вновь высшим эстетическим наслаждением считается постепенная, неторопливая перестройка их — сразу во все концы, чтобы не нарушилась симметрия нор и переходов. Способности к «общению умов» — обмен мыслями — здесь приходятся очень кстати. С осторожным и, как обычно, незаметным проникновением в расу Переселенцев с Земли, которого никто вроде бы и не ощутил, эти способности даже отточились и усилились. Вспоминать об иных, взметнувшихся подобно взрыву и почти потухших, перспективах и горизонтах считается неприличным, а пытаться вновь возбудить их в себе — тем более.

На поползновения вовне сообственной планеты цивилизация насекомоподобных Дамера теперь не отвлекается. Ей хватает своего.

И того, что принесла частица разума людей…

Наставник Мик выщелкнул черный кубик в приборе. Некоторые из записей были слишком сухими. Слишком общими и оттого лишенными живой жизни. Неизвестно, отчего так. Есть, видимо, что-то, что влияет на эмоциональную окраску того или иного кубика. Как будто ему хотят непременно втолковать и объяснить. А он все это знает и без того. Он давно все понял. И сейчас ему хочется только одного — чтобы быстрей прошло время. Пока что никто из Наставников в этом его убежище не объявлялся. Ну, да с них станется. И Земля… она-то достанет везде. Может, если и позовет — не идти?

Мик почувствовал дурноту. «Надо же, — подумал, — как она нас. От одной только мысли о неповиновении. Добрая, светлая…»

Снаружи провыл ветер, в окне было мрачно. Откуда-то принесся далекий гром. Наставник с удивлением увидел падающие белые крупинки. Их было много, они ложились на зеленые листья и не таяли.

Он поежился, затолкал в рот конфету и напряг глаза. Вон из-под той скалы в Южном отроге должен появиться Роско. Он воспользуется, как уговорились, этим, а не обычным выходом из «лабиринта». Но когда? Снова через стандарт-месяцы? Мику этого не вынести. Земле, судя по тому, что делается, — тоже.

Наставник Мик прищурился, выбрал другой кубик. Кажется, это он помнит, что. Это отвлечет.

Красные пейзажи. Красная почва, красная растительность, красная тяжелая звезда и далекий, ослепительный, как игольный прокол в стенке пылающей преисподней, белый карлик. Океаны цвета лавы под пурпурным с золотом небосводом.

Роско пробыл тут совсем недолго. На Ое — редкий случай, когда в анналы Земли вошло именно местное название — господствовало два разумных вида, принадлежащих к разным ветвям развития. Первый — энергичные деятельные членистоногие (по меньшей мере — похожи), освоившие и сушу, и море. Строители и изобретатели во всем, что касается (нет, это опять что-то не то. Он хотел вовсе другую запись поставить. Ну, посмотрим пока) освоения материальной, вещной стороны дел. Практики. Они обустроили планету, они научились производить ценности, они обеспечили физическое выживание, а затем и изобилие.

Вид второй — нечто вроде разумных слизней. Живых мешков, набитых студенистой аморфной массой, в основном состоящей из высших нервных клеток. Медлительные и не приспособленные к обращению с предметами и инструментами, они, несмотря на проснувшийся разум, так и были бы обречены не покидать своих теплых илистых кроваво-красных озер и болот, каких на планете избыток, но сумели приобрести себе исполнителей для осуществления собственных идей. Сперва членистоногие были просто рабами, даже рабочим скотом. Прошли планет-века, и они стремительно, по меркам развития разума, сделались партнерами… Какими общественными потрясениями это неизбежно должно было сопровождаться, Роско не выяснил, да и не выяснял.

Две разумные расы сумели найти способ сосуществования. Добились несомненных успехов. Одни работали, другие мыслили, размышляли. И доразмышлялись…

На Ое очень длинные планет-годы. Орбита сильно вытянута, и планета движется не спеша вокруг гигантского тусклого солнца. За сотни с лишком планет-лет после Переселения вид освоенной цивилизованной планеты успел сильно измениться.

Остался красный цвет, остались суша и моря. Не произошло природных катастроф. Все было сделано иначе.

Слизни предпочитают теперь исключительно теплые грязевые ванны, и помышления их направлены не дальше собственного булькающего бассейна. Деятельные членистоногие, лишившись направителей для своей энергии, сноровисто и аккуратно уничтожают все то, что сами же и строили. Замирает и гаснет производство. Уже прекратил существование транспорт. Срезаны и демонтированы все системы стационарной, проводной и иной связи. Идет возврат к самым простым формам хозяйствования — сельского и городского. Впрочем, городов в земном понятии там не было…

Переселенцам не понадобилось проникать даже и обе расы, хотя Роско добросовестно отбыл и теми, и теми. Достаточно, посчитала Земля, в разных областях планеты появиться по нескольку сотен живых мыслящих мешков, которые здесь рождены не были. Их приняли. От них пошло потомство. Однако темпы спада ни в какое сравнение не шли с количеством новых разумных, в потаенной сущности которых скрывалась частица того, кто пришел к концу своего Земною пути. Слишком таких было мало. Что-то здесь было не так…

«Конечно, не так», — ворчливо думал Наставник Мик, роясь в груде кубиков. Он испытывал досаду, что опять перепутал, поставил какое-то подобие выжатого и выхолощенного отчета вместо реальных картинок, которые могли бы увлечь.

«Разумеется, не так. Чересчур это было бы просто для нашей мудрой и вездесущей Земли. И всевидящей. И всеведающей. Как это, сейчас припомню…»

Однажды, давно, Скин и Глооб, или Гаарт еще?.. да, ушедший в Переселение Наставник Гаарт, а может, не в Переселение, может, действительно, Скин его… ладно, не в этом суть. Они говорили о мифических Древних и об оставшихся после них крупицах знаний. Сведений о том, как они жили, что думали, чем дышали, так сказать. Одно время это было модно. Потом Скин со своей ханжеской улыбочкой провел мысль, что рассматривать Древних под таким углом зрения просто нельзя. Ибо это также толкает к ереси. Ибо чем, собственно, могли отличаться земляне прежних времен от землян времен нынешних? Если те и те жили на нашей светлой, могучей и так далее? Ибо Земля существовала всегда, а значит… ну и понятно.

Гаарт привел древний текст. Сейчас Мик, конечно, не может воспроизвести дословно. Какая-то этико-философская проблема. Кого считать виновным, кого невиновным. Подлежат ли наказанию все, огулом, даже если среди них, провинившихся, отыщется сколько-то там вовсе не причастных. Ставился вопрос — за сколько невинных можно простить всех.

Что-то такое… «А если найдется в том городе сотня невинных, пощадишь ли ты тот город?» — «Если найдется сотня, пощажу». — «А если десяток найдется на весь город, пощадишь ли с тем десятком и всех остальных?» — «Пощажу и за десяток». — «А если всего один невинный будет на тот город виноватых? Оставишь ли ты город, погрязший в вине своей, из-за одного?» — «Да, и из-за одного невинного не трону я всего города…»

Вот так примерно. Забавные умел Гаарт раскапывать древние тексты. Правда, тут он увидел в отрывке неизвестной то ли книги, то ли чего, прообраз будущих Переселений. «Ведь это же наша схема, Наставники! — кричал он; увлекшись, Гаарт мог только кричать, — Переселение в чистом виде! Совершенно все равно, тысяча Переселенцев будет или десять. Или один! Результат известен заранее, лишь бы только нам чуточку зацепиться там, внизу, у планетников! Коготок увяз — всей птичке пропасть!»

Поразительные он иногда употреблял обороты речи.

«Что же, — холодно отвечал ему Скин, — остается только еще раз вознести хвалу нашей Земле. Ее мудрости и любви, которую она питает к своим детям, посылая исполнять нелегкий долг самое минимальное необходимое число Переселенцев». — «Да нет же, Скин, как вы не понимаете! — кричал толстый и вечно потный Гаарт. — Так можно попытаться вычислить весь механизм, а из него — истинную цель всего того, что мы так трогательно именуем Земным путем. А из нее — цель и, может быть, самую сущность тех, кто нас на него послал!»

Наставник Скин посмотрел на Гаарта, не мигая, и именно в тот момент Мик понял, что оставаться на Земле Гаарту теперь недолго. И съежился, скукожился, сжался в один плотный, запертый со всех сторон комок… внешне, впрочем, отреагировав так, как полагалось — со сдержанным возмущением к столь откровенной ереси.

Да и все все поняли тогда. Кроме Гаарта. Давно это было. Давно.

Крупа за окном сделалась противным ливнем. Тоже небось ледяным. Что творится на теплой Земле? Лучше не думать.

Все, если вот это его не отвлечет, он просто возьмет и напьется. И пропади Земной путь пропадом. Наставник Мик, хотя и поддерживает видимость близкого товарищества, в глубине души терпеть не может хама, пьяницу и распутника Свата. Что Земле в таком Наставнике? Но сегодня он напьется, как тот напивается каждый день. Или даже хуже.

Ива 2

Костер они разложили почти на ступенях веранды, и она смотрела на него сверху. Пламя казалось ей невероятным, феерическим… а то вдруг сжималось до размеров бронзового светляка, стоило ей чуть отодвинуться от перил. Она даже несколько раз проверила, и точно — вот она перевешивается вниз, и красно-синие языки тянутся к лицу: волосы береги, того и гляди вспыхнут! Отодвинулась на вытянутых руках — мерцает огонек где-то далеко-далеко. Смех, да и только.

— В Парк пришли, а там пусто. «Веселые рыжие» качаются, и — никого. Все Залы Грез прошли и — ни кого. Ветер такой… тревожный, «шары в горке» развалил, катаются везде, И никогошеньки.

— Как ты в Парк решилась, мы с Сиинтом…

— Девочки, у Крааса есть что-нибудь съестное в доме? Ява, знаешь?

— Я знаю… ой, не могу… Я знаю только, где вино.

— Аян с Аяной пропали. Уж им-то, казалось бы… А мы за ними зашли, а дом пустой. Вещи разбросаны, любимая виола Аяны с открытой клавиатурой, будто только что играла и забыла. Странно так. Старый Город за холмом гудит.

— Гудит? Сильно?

— Да нет. Так… Только странно все…

— Слава, куда Горнист подевался?

— Дураки! Дураки! Дураки! Я не могу больше, страшно же!

— Роом, успокой ее. А в самом доме кто-нибудь есть, я не посмотрел? Может быть, Краас?

— Краас как пошел на встречу с Наставником, так и не возвращался еще. Уж какой день.

— Дураки! Ничего не понимаете!

— Роом!

— А что Роом? Ты сам посмотри, что делается! Ну, иди, иди ко мне, малышка, не надо бояться.

— В саду можно попробовать чего-то набрать. У Крааса много.

— У Ольми, а не у Крааса.

— И наши ребята дома не ночевали. С самого дня, когда начался этот туман. И дождь.

— И снег.

— Ну да. Так-то они часто с другими мальчиками, а теперь я боюсь. Кааб остался дома их ждать, а я решила…

— Так, Слава, где Горнист-то? Где Соонк? Тоже у вас там на Холодной остался?

— Нет, он здесь где-то. Он…

— Где Ольми, наконец? И есть кто-нибудь в доме, кто скажет про еду? Гости. Ага. Снова гости Крааса, как обычно. Надо идти играть роль хозяйки. А если ей не хочется?

Перила лестницы тоже вели себя не очень-то по-дружески. То и дело норовили вырваться, присесть, ускользнуть из-под руки. Она их и так, и эдак поглаживала и успокаивала, а они все прыгали. В конце концов пришлось держать их обеими руками, чтоб не убежали. Смешные.

Ива тихонько засмеялась и стала сползать по лестнице вниз, в холл. Стены холла весело приплясывали. Особенно у которой стоял столик с напитками. И освещения маловато. А полукруглый диван вообще уплыл из-под нее, когда она захотела присесть. Мягко так убрался в сторону в самый последний момент. Предатель, а не диван. Обманщик. Все они…

На шум ее падения — или еще отчего? — явилось со ступеней веранды сразу четверо. Иву подняли, усадили. Один спросил что-то.

— Разумеется, — сказала она, — только сперва по стригись. Это совсем неэстетично — такие лохмы.

Второй сказал что-то.

— Ни в коем случае, — твердо заявила она. — Только через один стандарт-год, один стандарт-месяц, один стандарт-день и одиннадцать стандарт-минут. Вот теперь я снова правильно говорю, Роско, так? — И за смеялась, довольная собой.

Третий что-то шепнул тихо, обращаясь к другим.

— Простите, не расслышала, — сказала Ива, — но шептаться прилюдно не слишком воспитанно, не так ли? Я пока еще все-таки хозяйка в этом, чтоб ему развалиться, доме! И вообще, — сказала она, — все вы врете. Мне врете — еще полбеды. Пользуйтесь, раз уж я такая. Но вы врете друг другу. Думаете, не знаю, зачем вы сюда собрались?

Тогда сказал что-то молчавший четвертый, и они ушли обратно, оставив Иву на диване. И хорошо. Вот если бы догадались еще столик поближе передвинуть.

Она собралась, встала, подкатила столик, села. Пять шагов туда, пять обратно, всего десять. Подлые стены и вещи, наверное, опешили от такой ее наглости и каверзу подстроить не успели. Она обманула их. Не они ее, а она — их. Вот как она может.

За всех остальных отыгрался стакан. Противный, он никак не желал стоять прямо под струей черного вина. Хорошее вино, спасибо Краасу. Называется «Я, Роско и любовь». Страсть. Не хочешь наливаться в стакан, я тебя из горлышка выпью. И где-то еще был такой сероватенький порошочек… А они там у костра пусть болтают, о чем хотят. Странно, зачем костер? Нет, правда смешно.

— Почему Наставники прячутся? Почему они не с нами?

— Ну, просто их нет… А должны быть.

— Ах, рядом с Тирасом нет руки ведущей!

— Прекрати, Стрин, или пожалеешь!

— Заткнитесь оба. Что о Наставниках ни слуху ни духу, это, конечно, не совсем ко времени. Никто ни от кого ничего не слышал?

— Про Наставников не слышали. Про кое-что другое слышали.

— Ну?

— Пещеры Инка — ну. Северные Ходы.

— Это все уже знают, вопрос в том — кто. Сколькие.

— А ты не задавай глупых вопросов.

— Ой, мальчики, а я не знаю! Что Северные Ходы?.. О-о… О! Да это же Переселение!

— Что значит — не задавай глупых вопросов? Потому и речь о Наставниках, где они…

— Так тебе нужны Наставники?

— Как это не нужны? Ведь если Переселение…

— Так и не нужны. Переселяться-то не им. Возьми да просто пойди. И я пойду. И Сиинт. И Флайк. И Тирас. И…

— Погоди-погоди, да как же?

— Да вот так же…

— А над Сухими озерами столбы стоят. Из черной пыли. И крутятся, крутятся. Приблизиться страшно.

— Соонк сейчас придет. Он как раз пошел в сад, может, найдет что-нибудь. Хотя бы Ольми приведет, а тот укажет.

— Ольми укажет…

— Здесь Ива, но она…

— Подбросьте кто-нибудь веток, эй! Костер гаснет, холодно.

— А помнишь, детка, как мы здесь с тобой на Искристом… Подумать только, стандарт-месяца не прошло.

— Да, если так пойдет дальше, только в Переселение и идти.

— Смотрите, Соонк. Соонк, ну как там?

— Горнист, что это у тебя?

— Сейчас готовить будем. По рецепту Роско.

— Соонк… о, как ты мог! Убери, убери сейчас же!

— Ты знал Роско, Горнист?

Нет, Краас готовит замечательные пойла! С каждым глотком в голове прояснялось. А все так же весело. И стены на своих местах теперь. Вот как мы их пригвоздили. Что там говорилось у костра? Она вроде свое имя услышала. И кто-то, кажется, подходил к ней… или кажется?

В полумраке холла было зябко. Пожалуй, костер — это то, что надо. Пожалуй, она к нему пойдет. Прямо сейчас. Вот только добавит капельку. Самую чуточную чуточку…

Плоская коробочка не хотела вылезать из кармана. Ива терпеливо вытолкала ее снизу. Пальцы заплетались. Чуть-чуть, только чтобы прийти в норму.

Новая доза бросила ее навзничь на диванные подушки. В холле вдруг почудилось постороннее присутствие. Ива с трудом повернула голову. Она вовсе не была уверена, что видит то, что на самом деле.

Дальний угол осветился синеватым светом. Свет был какой-то неестественный, от него становилось только темнее. Белый шарик величиной с некрупный плод пай висел прямо в воздухе. Ива наблюдала. К нему присоединился второй, но светлее не стало.

— Ах, это вы… — прошептала Ива и закрыла глаза. Холод отступил. Ей стало хорошо, как было хорошо все эти дни без Крааса и Ольми.

«Надо бы поесть, — подумала она, — а то по лестнице не заберусь. Потом. Эти, у костра, сготовят, позовут. Наставник Глооб говорил занятное…»

— Нет, не говори так. Ты не должен так говорить. И думать.

— Почему это? Что здесь неправильного?

— Потому что… потому что это нехорошо. Есть На ставники. Это их дело. Есть правила.

— О чем ты! Оглянись вокруг — это по правилам? Что происходит на Земле сейчас — по правилам? Где солнце? Где тепло? Где наша прежняя жизнь? Это по правилам?

— Мальчики, мальчики!

— И думать я буду о том, о чем хочу, понятно? И говорить… и делать, да. И пойду, хотя никто меня не указывал, на это Переселение.

— Что там еще…

— Вот и поглядим — что. Небось не хуже. И Горнист пойдет. Пойдешь, Горнист? Небось на планете порошка не будет, а ты думал, мы не знали, у кого вы со Славой…

— Да ладно. Мне и не понравилось. Погоди. Тирас, вот сготовится… пожарится как следует…

— Соонк, прошу тебя, убери! Прошу тебя, прошу!

— Потерпи, киска, он и так развел отдельный костерок. Это даже интересно. Вот Роско…

— Все из-за него! Из-за вашего Роско! Подумаешь, какой герой! Не мог найти планету получше! Чтобы не стоять возле половину стандарт-года! Чтобы не было, как сейчас!.. Дураки! Ду! ра! ки!

— Роом, успокой ее.

— Я уже… уже и светляков наводить не… не могу почему-то. И лю… любимый букет не… не выходит…

— Вообще-то да. У меня тоже, что говорить.

— И у меня.

— И я тоже…

— Подбросьте еще кто-нибудь веток, эй! Снова холодно…

— О, я не могу! Соонк, ты не мог развести свой огонь с подветренной стороны? Этот запах!

— Он мне кое-что напоминает. Не правда ли?

— Да, и мне.

Наставник говорил ей занятное. Захватывающее и таинственное. Служение Земле и Земному пути. Это она-то? Ее еще не призвали, но призовут. Все будет зависеть от… от чего? Нет, не вспомнить. Наставник напрямую связывал судьбу ее, Ивы Краас, посмертной землянки, лишенной всех человеческих способностей, со своей собственной судьбой. Она была готова прямо там, но он не это имел в виду. Что? Ее призовут. Она — запасной вариант для Земли… Это знает только он… Мудрая Земля… он придет и объяснит подробнее… он не пришел.

Запасной вариант. Ива снова очнулась. Светящиеся шарики, обдав легким треском и свежим своим запахом, пропали, как просочились сквозь пол. У костра разговаривали. Запасной вариант. Ива села. Встала. Ее глаза широко раскрылись.

— Может быть, в эту самую минуту Наставники говорят с Землей, почем ты знаешь?

— Что-то долго они говорят.

— Нет, как хотите, но я так не могу. Так неправильно! Неверно, нечестно! Нет! Так не делается!

— Да что ты волнуешься? Смотри, все согласились. Ну и что, что не похоже на прежние Переселения? Все, что творится, — разве похоже? Разве можем мы ждать? Предположим, Наставники запаздывают… по какой-то причине.

— Когда Краас…

— Крааса тоже нет. Но это не значит, что Переселенцы должны сидеть сложа руки. Нельзя заставлять ждать Землю. Вот, может, из-за того, что мы сидим, все так и…

— Не знаю, не знаю.

— Здесь, говорят, поблизости есть Владение Наставников.

— В Заповеднике.

— Что угодно сделаю, но во Владение Наставников не пойду.

— Что так?

— Разное говорят о Владениях Наставников.

— Мало ли что о чем говорят, больше слушай.

— Да перестаньте, был я там. Никого там нет. И ничего особенного тоже нет. Дом как дом. Плетеный. Ну, мебель всякая… стенка зачем-то металлическая, вроде стеллажа. У Тоса в доме куда оригинальней.

— Так то у Тоса. А где Тос?

— Там же, где и Аяны. Сколько вам вдалбливать, мы, Переселенцы, вот тут сидим, а там, может быть… Кто знает, действительно, сколькие потребуются Земле для нынешнего Переселения. Скольких она пропустит в Ходы, а сколько останется тут. И что еще будет тут…

— Рооми, миленький, я хочу домой. Там, наверное, уже все хорошо. Давай домой, а? Я так хочу, чтобы все стало, как было…

— Не дает покоя — почему? Почему все вдруг изменилось? Думаете, много, как мы, сидит, обсуждает? Видели бы…

— Мы видели.

— Вот. Но — почему вдруг?

— Потому что все у вас замешано на вранье, — раздался у костра новый голос. — Вся ваша замечательная щедрая Земля. Которая вам все дарила, а теперь перестала. И все ваше придуманное добро и любовь — все это только маскировка. Внешний лак. Придуривались друг перед другом и перед собой. А теперь добро вам кончилось. Все, конец. И как было — никогда уже не станет. Конец, понятно вам!

Знавшие Иву Краас не узнавали ее. Видевшие впервые — просто инстинктивно отодвигались.

Волосы у Ивы были всклокочены. Глаза вылезали из орбит. Голос Ивы был не тем певучим переливчатым, каким восхищался Роско. У нее будто в одну минуту огрубели голосовые связки, и говорила она хриплым басом мужчины.

— Любовь! Любовь! — продолжала она, и взгляд ее горел жутким огнем, ярче света костра. — Какая любовь, если вам, чтобы не сдвинуться от нее, нужно периодически поджаривать живьем всяких бессловесных тварей. Вы бы и друг дружку жарили, да вас до того не допускают. Заботятся… Наставники и добрая Земля.

Из уголков губ Ивы текла слюна. Вдруг сидящих у костра настигло нестерпимое зловоние, и кто как могли поспешили отгородиться от него; многие, впрочем, последние дни отчего-то утратили это умение.

Кто-то закричал: «Ива! Ива!» — кинулся к ней, но был отброшен с силой, которой не могло быть в хрупком женском теле. Отброшенный в темноте ударился обо что-то и застонал. Все сидели, как завороженные.

— А теперь попробуйте-ка по-другому. Не поможет вам Переселение, и не надейтесь. Скоро все вы будете, как была Ива, — слепы и глухи. Скоро окончательно потухнет солнце, а ваше любимое Срединное море замерзнет. Позабавляетесь тогда!..

Словно не зная, что еще бросить в лица онемевшим людям, злобный демон, в которого превратилась красавица Ива, кинулся во тьму и вернулся тотчас с охапкой травы и цветов. Кинулся и вернулся с грубо оборванными ветками. Кинулся и вернулся с вырванным с корнем деревом. «Ох», — выдохнул кто-то. Дерево было в обхвате почти с саму Иву.

— Вот вам любовь к вашей Земле! Вот вам дрожать над пылинкой и былинкой! Вот!..

По ту сторону костра появился Ольми. Он нес похожее на большую тряпку. Она болталась у него на вытянутых руках. Когда он вступил в круг света, повернувшиеся рассмотрели мохнатую, кое-где с пятнами крови, шкуру. Люди не знали, как должна выглядеть свежеснятая шкура животного, но догадаться было несложно.

Ольми держал ее перед собой, мычал и трясся. Залитое слезами лицо было белым, как кусок снега.

— Вот! — Ива-демон расхохоталась, да так, что за ложило уши. — Вот вам!

— Me… ме… — силился выговорить Ольми.

— Что ты мычишь, сынок? Что блеешь? Кто-то задрал твою дорогую козочку? И так будет всегда! — крикнул демон всем. — Слышите?! Теперь так будет всегда!!

И там, на планете, там тоже так будет всегда!!!

— Мелисия, — удалось сказать Ольми. — Такая была… бе… беленькая…

Сидевшие у костра наконец высвободились из-под тяжкой, как будто приковавшей их к месту, власти. Один за другим стали раздаваться шелесты исчезновений. «Плато Кан! — крикнул один из них, кажется, которого звали Тирас. — Северная оконечность, ближе к Колоколу Древних! Оттуда прямая тропа!»

И никого не осталось у костра на ступенях Краасова дома. Один Ольми уткнулся, скорчившись, в белую с кровью шкурку.

С Ивой стали происходить совершенно ужасные вещи. Черты лица менялись, как рябь на воде. Ива разорвала платье на груди. Волосы ее встали дыбом, каждый волосок отдельно, превратив голову в огромный пушистый шар. Испустив дикий вопль, ужасное существо бросилось обратно в дом, и дом озарился изнутри ярчайшей беззвучной вспышкой… И все затихло.

Холодный дождь шипел, попадая на головни костра. Ольми, лежавший недвижно, пошевелился. Рядом стоял молодой стройный мужчина и недоуменно оглядывался.

— Эй, что у вас тут за шум? Давайте, кто рискнет попробовать, уже готово. Девочек не приглашаю, им надо привыкнуть к мысли… Эй, и где вы все?

В каждой руке появившийся держал по куску неумело зажаренного мяса. Куски были почти черные, сожженные.

— Смотрите, я уже могу. — Он откусил, и под черным открылось розовое, непрожаренное. Сказал, с трудом жуя: — Ну, кто смелый? Да куда вы подевались?

Вдруг Ольми, наблюдавший снизу, тонко заверещал, выхватил голой рукой пылающий сук и с размаху запустил тому в лоб. Он промахнулся, и сук попал в плечо.

— Убийцы-ы! — С криком вместе исчез и Ольми.

Куски упали, один в костер, затрещал.

— Убийцы? — задумчиво проговорил человек, держась за плечо. — Нет, пожалуй. То, наверное, не со всем так. Наверное, то еще предстоит узнать. Не здесь, так внизу, не внизу, так здесь. Чего, спрашивается, за крывать на это глаза? Ну, все ушли. Мы с тобою, Соонк Горнист, тоже пойдем. И даже знаем, куда. — И сказал, обращаясь в темноту сада, как будто Ольми мог его слышать: — Мне ведь тоже не очень нравится, мальчик, но что делать?

«Ну и что вы скажете, Наставник, теперь?» 4

…Промахнулся. И последний из Блестящих получил еще один шанс. Он обогнул половину небосвода, оставляя радужный шлейф. Никогда в прежние времена не сделал бы ни один Блестящий такой ошибки. — Но он уже не мог владеть собою так, как раньше.

Зрение Блестящего притупилось. Он почти вслепую тыкался среди многослойных сфер, что недоступны Неблестящим и о которых они даже не подозревают. А Блестящие могли уходить в них свободно. Перемещаться и жить там. И выбирать оттуда точку своего возвращения в мир Неблестящих почти любую.

Могли. А теперь все находящееся за пределами примитивного устройства Вселенной для последнего из Блестящих закрыто. Почему произошло так? В какой момент история расы Блестящих дала крен? Многое могли Блестящие, обширные познания из вещного и невещного миров были им открыты, а разобраться в собственной болезни не сумели. Или не успели?

Он закрылся пролетающим облаком, спикировал отвесно вниз и нырнул в глубину океана. Черная бездна вокруг. Ни шороха, ни колебания. Блестящий стал камнем. Одним из тысяч и тысяч, погребенных под мохнатым илом из остатков существ верхних этажей океана. Эти остатки сыплются, сыплются и укрывают все. И его они укрыли. Тысячи и тысячи лет назад.

Как бы он хотел, чтобы рядом был Помощник! Ведь Блестящие уже научились было создавать их. Из силовых полей. Из обрывков атмосферных разрядов. Из сконденсированного света четырех звезд системы Блестящего… Он бы даже Неблестящим согласился в эту минуту быть! Бессмысленным, не отличимым от других, что толкутся бок о бок. Подумаешь, Неблестящие тоже способны попадать в многослойные сферы тонких миров! Но они там не удерживаются. Чтобы удержаться, надо понять, где ты очутился. А чтобы понять, надо вырасти до Блестящего…

Да, еще немного, и Блестящие вышли бы в большую Вселенную со всей своей силой. Никто, ничто не устояли бы перед ними. Еще немного… Где тот неверный шаг, после которого Блестящие начали одни стремительно терять качества, что возвысили их, другие — просто дряхлеть и умирать? Или то был чей-то злой умысел? Но чей? Но как?

Ах, нужен ему Помощник. Стремительные, юркие, состоящие из чистейшей, без примеси вещества, энергии! Способные проникать мгновенно и всюду, смышленые в меру возможностей… Но Блестящий еще поборется! Еще ускользнет. Еще спрячется так, что ни один Пожиратель не отыщет и запаха следа. На то он и Блестящий — высший носитель разума, самая совершенная форма! Нет во Вселенной никого, кто справится с ним! На то он и…

Удар! Рывок! Оскаленная пасть. Сплетенные в схватке тела.

(Вот это да! Вот это настоящие приключения! Вот это захватывает!)

Из воронки на дне глубочайшей впадины, с раскиданными по краям камнями, из-под обнажившегося грунта, ввысь к поверхности поплыло несколько пузырей. Ни один из них не доберется до самого верха, все будут рассеяны и вобраны в себя толщей жидкости, заменяющей на этой планете воду. На сей раз Пожиратель не промахнулся, хотя разума не имел.

Все тот же ровный розовый свет. Переливы света в прозрачных кисеях. Вот они разорваны, а вот сотканы вновь. Весь местный разум, на взгляд человека, проявляется только в разрываемых и соединяющихся кисеях, которые плавают в ровном свечении глаза. Но зачем-то Земля приходила сюда. Чем угрожали невесомые шлейфы? Земле и землянам? Кому-то еще? Кому?

Кажется, в тональности света и движении рвущихся занавесей есть какие-то изменения…

Запись отключилась, хотя Наставник Мик ее не прерывал. Секунду спустя он увидел Скина, с безразличным видом рассматривающего кубик.

— Я приветствую вас, Наставник! Ваша депрессия, надеюсь, миновала? Не пора ли вернуться из миров прошедших к реальной жизни?

На Скине была не обычная белая тога, а парадная — с темно-красным узором на краю, с рубиновой застежкой на плече. Красное — цвет Наставника Скина.

— У нас какой-то праздник? — Мик облизал пересохшие губы.

— Кажется, да.

— Тогда я тоже отправлюсь переодеться, с вашего позволения, — зачем-то Мик привстал, хотя, чтобы исчезнуть отсюда, где его все-таки настигли, вставать не было никакой необходимости.

— Сидите, где сидели, Мик, — Наставник Скин поймал его за локоть. — Вы слишком нервны. Пока ничего ужасного не случилось. С вами персонально. Даже Земля не позвала. — И обратился к Мику, минуя слова.

«Напрасно переполошились, Наставник, честное слово». — «Я не…» — «Не время вам волноваться, вот явятся Сват и Грон, тогда поволнуемся вместе». — «Я не вижу причины…» — «Причины? Утаивание от братьев-Наставников ключевой информации о Земле и Земном пути — это не причина для волнений?» — «Но…» — «Утаивание информации, заигрывание с Роско за нашей спиной, странные намеки ему, будто его хотят на кого-то там заменить… вы знаете, что случилось с Наставником Глообом, пока вы прятались, как крыса в норе?»

— Простите, Наставник, — пробормотал Мик, — я вспомнил. У меня там кошки. В Заповеднике, их надо покормить, они уже…

«Они уже разбежались, Наставник, за те дни, что вы торчите тут». — «Да нет же…»

— Мик, перестаньте трястись, в конце концов! — Наставник Скин, не выдержав, заговорил вслух. — Никто не собирается вас казнить. По-вашему, я ни с того ни с сего давал вам здесь спокойно отсиживаться, зная про все ваши художества, а сегодня просто случайно обогнал Свата с Гроном? Ну, валяйте, валяйте, поглядите сами, правду я говорю, нет?

Наставник Мик, стиснув желтые пальцы на плоской крышке прибора, попытался проникнуть в замыслы Скина. От волнения он путался.

— Не знаю, что и сказать, Наставник…

— Не надо ничего говорить. Вспомните, не вы обещали Роско, что Наставник Глооб уйдет в Переселение? Он раньше… ушел. Это сделал я. Гома тоже уже нет. Вы должны быть довольны, Наставник Мик, хранитель Земной памяти. Что бы ни затевали, сговорившись с пьяницей Сватом и Гроном, наивной душой. Наставник Скин против вас троих. Все, как вы хотели.

— Мы ничего не затевали, ни о чем не сговаривались, Наставник Скин, — выговорил Мик уже тверже. Скин не врет о Глообе и Гоме, это Мику ясно. И к нему, Мику, сейчас ничего вроде бы плохого не просматривается. Но ведь крутит же, непременно крутит! Но в чем? Мик съел дольку пай.

— Вы собираетесь открыть Свату с Гроном это? — Поворошил груду кубиков. — Не боитесь ереси, Наставник Скин?

— Не ереси надо бояться, Наставник Мик. Вы были снаружи или так и просидели?.. Ну, следовало ожидать..

— Что… там?

Наставник Скин внезапно вставил какой-то кубик. В затемненном углу повисло: «Геенна. Пятьсот двадцать планет-лет…» Мик вырвал кубик.

— Оставьте это, Скин. Ну хорошо, я повинен. Что теперь будет? Что вы собираетесь устраивать? Еще один спектакль?

— Что вы имеете в виду?

— А то, что здесь, — Наставник Мик постарался сказать это как можно язвительнее, вдобавок похлопал по стулу, — сидя, я все-таки кое-что понял.

— Ах, ну да, ну да, — Скин благодушно, как показалось Мику, рассмеялся. — Ваши штучки с «проводничком» Роско. Сумели договориться с Теми, Кого Не Называют? Наставник Мик открыл и закрыл рот. Он был шокирован.

— Хотите сказать, Наставник…

— Я сказал, что хотел. Скажу также, что никакого спектакля я тут разыгрывать не собираюсь. Уже ни к чему. Надо думать, как нам выпутываться, Наставник Земли Мик. Как спасать Землю. Возвращать ее на Земной путь. — Скин, как это у него водилось, перебил сам себя: — А что, вы действительно придумываете названия планетам самолично? Я как-то никогда не интересовался. «Геенна», сказать прямо, не слишком удачное. Хотя надо еще взглянуть, как там, а то, может…

— Вы подслушивали, Скин, — сказал Наставник Мик брезгливо.

— За все это время я ни разу не покидал Севера. Это может подтвердить кто угодно. Даже Роско не провожал. А сейчас у Наставников хватает хлопот. Нас осталось четверо с потерей Глооба и Гома, и нас осталось трое с вашим дезертирством, Мик.

— Вы подслушивали. Подсматривали. Не вы, так кто-нибудь по вашей указке. Наставник, вам не надоело плести свои вечные сети? Занялись бы действитель но чем-нибудь полезным. Вот кто договорился с Теми… — Произнося, Мик все же вздрогнул. Это получилось невольно. — Слушайте, Скин, зачем мы вообще нужны?

— Кто — мы?

— Наставники. Что мы такого делаем, кого наставляем? Я, например, никого особо не наставлял. Разве что Роско при прощании.

У Скина сузились глаза.

— Вы осмелели, Наставник.

— Нечего терять. Что происходит на Земле, Наставник?

— Выйдите и удостоверьтесь сами.

— Мне отсюда видно, что плохо дело. Гом говорил с Землей. Что он сказал?

— Это знает только Земля, — отрезал Скин.

— Хорошо, что он должен был сказать?

Наставника Мика захватила какая-то бесшабашная удаль. Он всегда относился к Скину с опаской, чувствовал себя при нем скованно, а теперь это исчезло без следа. Как, оказывается, легко и хорошо, когда тебе нечего терять. Сват и Грон… нет, он и не рассчитывал на них. Ему никогда не хотелось что-то особенное затевать. Но постоянные выходки непримиримого Глооба. Но бесцеремонность Гома, граничащая с откровенным диктатом. Но тайная скользкая дипломатия Скина, про которую никогда не знаешь, куда в конечном итоге она направлена… А теперь, кажется, уже нет смысла притворяться, таить, что все это ему глубоко противно. Но если нет ни Гома, ни Глооба…

— Нет, Наставник. Ни того, ни другого. — Скин кивал, вертя кубик в пальцах. — На благодарность не рассчитываю. Благодарность между Наставниками — непозволительная роскошь. «Как вам удалось вывести Глооба, Наставник?» — «Ага, вы смущены!» — «Ничего подобного, но я задал вопрос». — «Уж не воображаете ли, будто я это сделал и вправду сам?» — «Тогда, как…» — «Это сделала Земля, Наставник Мик, решает и делает только она». — «Я не понимаю вас». — «Еще бы, ведь вы не умеете плести сети, как я».

Наставнику Мику сделалось прохладно от самодовольного Скина. «Да, — подумал, — это надо уметь. Провести саму Землю. Тех, Кого…»

— Для этого и Переселения не понадобилось, — закончил Скин вслух. Подкинул кубик, поймал. — Дади те взглянуть?

К Мику вновь вернулось чувство мухи, попавшей в сироп.

— Берите… Только вам? — вскинулся он.

— Только. Я и вы, и больше никто на Земле. Маленькая тайна, которую знаем мы двое.

— Что знают двое, то знает свинья.

— Верю, вы знаток старинных выражений. Гаарт был тоже, помните?

— Я думал о нем сегодня.

— Вот как? Не говоря уж о пристрастии к маленьким тайнам, Наставник Мик вообще выдающаяся среди Наставников — оставшихся Наставников — личность. Подумать только, сосредоточил в своих руках все сведения о Переселениях. Вы знаете, как жаждет сунуть сюда свой курносый нос Наставник Грон? Мик буркнул что-то.

— Вы никогда не задумывались, Мик, почему на Земле Наставников шестеро? Ведь это же много. Грон… Сват — я вообще не говорю, да и Гом был, прямо сказать… Почему — шесть? Почему не трое? Не двое? (Почему не один тогда уж.) Один? Нет, это рискованно. Всегда важно иметь запасных. — Развалясь на широком диване у стены, Наставник Скин коротко засмеялся. — Нет, это я так. Давайте пофантазируем, Наставник. Предположим, вместо шести остаются двое. Предположим, это вы и я. Дела у Наставников прибавляется — один Роско чего стоит, а еще Переселенцы, еще многое… (Разговоры с Землей, когда она потребует.) Разговоры с Землей… Знаете, Мик, я бы не очень склонен был называть это разговорами. Земля просто вытягивает из нас все, что ей нужно. Как мы из Роско по возвращении. Мальчик и не догадывается, что Наставники с ним равны. Привык слепо повторять горстку затверженных формул…

Мик внимательно разглядывал Наставника Скина. Новый Скин. Никогда прежде не виданный. Куда только подевались его вечно убегающие улыбочки да всегда готовые зажечься праведным гневом взоры.

— Думайте, думайте, Мик! — Наставник Скин подался вперед, к нему. — Прибавится дела, но прибавится и срок, за который надлежит все дела сделать. Каждый из двоих получит по два добавочных возраста — ведь Земле необходимо, чтобы внутри нее все шло заведенным порядком. Без перебоев. Вот она и позаботится о двух своих изнемогающих под тяжким бременем долга, — дьявольская ухмылка мелькнула у Скина в глазах, — верных слугах. Понимаете, что это значит?

— Только слова, — выдавил Мик, но сердце уже, против воли, застучало, Ник. Вы с ума сошли.

— Почему? Позволю себе напомнить ваши же напутствия мальчугану Роско: «Только потому, что не было прецедента?» — сказали вы ему… да, я мог слышать все, о чем вы с ним там беседовали, мог. Не об этом сейчас. Вы были правы, Мик! Если ломать какие-то замшелые традиции, то теперь. Пока на Земле смутно. Пока ей не до нас!

— Да. Ну, возможно. Вам, Наставник, Скин, виднее. — Мик даже руку к груди приложил, так сердце билось. Словно в самые ребра. Еще две жизни к своей. Возможно, Земля так и поступит. Но?.. Он хотел сказать: а что же будет со Сватом, с Гроном, но понял, что вопрос нелеп.

— Вот именно, — подтвердил Скин. — Это несложно. Земля позаботится и о них. У них ведь имеются кое-какие грешки перед нашей могучей Землей? Что там в ваших маленьких тайнах?

Мик медленно, задумчиво наклонил голову. Если Скин научился договариваться с Землей. Обводить ее вокруг пальца…

— Но как же быть с вызовами Земли? Не ходить? Это не во власти Наставников. А «никто не обратится к Земле в седьмой раз»?

— Ну, подумаешь, будет не в седьмой, а в… э-э, тридцать шесть пополам, — «в восемнадцатый». Это детали. Изменится главное, изменятся и они. Мы еще новые Заповеди напишем, Наставник.

— Право, Наставник, вас совершенно не узнать.

— Когда-нибудь хочется открыть истинное лицо.

Наставник Скин улыбнулся. Широко и открыто. Так он улыбался Роско, и у того всегда становилось легко на душе.

— Хорошо, — сказал Наставник Мик. — Предположим. Хотя в устах любого другого из Наставников я счел бы это бредом. Но не в ваших.

— Благодарю.

— Что требуется от меня?

— Ничего. Молчаливое согласие. Не играть у меня за спиной. Остальное я сделаю сам. Я — и Те, Кого Не Называют. Не шарахайтесь, Мик, ведь это, ха-ха, «только слова». У меня к Тем наметился подход.

— Так что все-таки происходит на Земле, Наставник?

— Ничего нового. Я имею точные сведения, что однажды на Земле уже случалось нечто подобное. Сведения из первоисточника. Когда все благополучно завершится, я познакомлю вас с ним. Этого вы еще не видели.

— У вас есть что-то такое?.. — Наставник Мик указал рукой на прибор с раскрытым гнездом, на россыпь кубиков вокруг на столе.

— Гораздо лучше. Свидетельство, которому можно верить безусловно, уже потому, что оставлено оно со вершенно незаинтересованной стороной. — Наставник Скин снова рассмеялся коротко и непонятно, — Я пришел к вам не с пустыми руками, хранитель Земных анналов. Что вы там еще говорили Роско? — спросил резко, в своей манере.

— Что Переселение должно состояться. Что даже если там, на планете, вторая точно такая же Земля с землянами, Роско все равно просто обязан привезти сведения, которые недвусмысленно подтолкнут нашу Землю к Переселению. Уже запамятовали, Наставник, имеющий всюду уши?

Мик встал, шагнул к серому окну. Стекло тоже казалось серым, серые струйки сбегали по нему, серым был дальний отрог Южных скал.

— Так — везде? — спросил он, не поворачиваясь.

— Да, погода пока что на Земле испорчена. Но это ненадолго, будем надеяться.

— Я вот еще чего не пойму. Всякий раз, когда Наставники обращались к Земле, это тоже бывало не от хорошего. Но положение почти сразу менялось к лучшему. Я же помню. Я и сам… Отчего же сейчас — нет? Какой день творится это не пойми что? Десятый?

— Одиннадцатый. Наверное, стоит все убрать, Наставник. Со стола. Грон со Сватом должны вот-вот прибыть. Я дал им точные указания, как найти ващу берлогу. Не взыщите.

— Конечно. — Наставник Мик даже не усмехнулся.

— Переоденьтесь. Кажется, на Земле действитель но намечается праздник.

— Переселение? — развернулся Мик. — Все-таки? Но как же Роско, он же еще…

— Нет. — Наставник Скин повел головой из стороны в сторону. Причмокнул почти с наслаждением. — Переселения на этот раз не будет. Оно должно состояться во что бы то ни стало, но его не будет. Вы помните, конечно, как я несколько шокировал всех, упомянув один из вариантов выхода из нашего трудного положения с этой планетой?

— Да-да, я… все мы даже сочли за, простите, не уместную шутку.

— Я не шутил. Земля не шутила. Она не шутит сейчас. Там внизу действительно точно такая же Земля, остановившаяся на этой планете в незапамятные времена. Не планетники, а потомки каким-то чудом уцелевших и выбравшихся землян живут, охотятся и воюют под теми облаками. Да, так. И уже одиннадцатый стандарт-день по стандарт-времени Земли — нашей Земли, Наставник Мик, — там идет процесс их уничтожения. Вместе с планетой, которая их приютила. О чем и просил Землю Гом.

Наставник Мик был потрясен. Взгляд его опять, как магнитом, потянулся к окну, залитому серым ледяным дождем.

— Поэтому у нас так?

— Вы очень догадливы, Наставник. Как ни могуча Земля, а видно, такое стоит ей немалых усилий. Но это пройдет.

Наставник Мик лихорадочно обдумывал, каких ожидать последствий, а то и потрясений после всего этого. Для Земли и для себя лично.

— Да не беспокойтесь. Я же вам сказал. Все в силе. Идите переодевайтесь, будьте готовы быть на моей стороне.

У Мика вырвались слова, которых он сам не ожидал, ведь какое, если хоть чуть вдуматься, ему теперь дело:

— А Роско? Там?

Наставник Скин сказал снисходительно:

— Вы опять забыли, Наставник. Всегда важно иметь запасных. — Он повернулся на шум снаружи дома. Слышите проклятья? Это наверняка Сват, он не может войти.

Земля 4 (Безвыходность)

Миром правит Случай.

Планеты и солнца, галактики и вселенные, невесомая частица и Великая Бесконечность, вмещающая ВСЕ, — нигде не отыскать убежища от его незаметного коварства. Иной раз коварства насмешливого и лукавого, иной раз — гибельного. Блестящие замыслы, возвышенные идеи, мощь цивилизаций и мудрость их праха; таинства запредельных сил и вихри энергий, сметающие Время и Пространство; созревшее яблоко, столь необходимое, чтобы свершился первый грех, а заодно чтобы кто-то где-то в бессчетный раз открыл один закон природы; и самый этот закон с бессчетным множеством других непреложных законов бытия, — все отступает беспомощно, стоит из неприметного закоулка появиться вдруг этому скромному созданию и слабой ручкой, потупив глазки, разрушить в миг то, что выстраивалось тысячелетиями.

Земля должяа была существовать всегда.

Кто знает теперь, что за несчастная случайность бросила на заснеженную планету ковчег-близнец Земли людей? Те, кто рассылал осколки человечества с их миссией, казалось, предусмотрели любые беды и опасности, надежно защитили ценнейший груз ковчегов от любых катастроф. Довольно с людей уже того, что даже ненароком они не смогут никогда наткнуться на собственную планету, ибо ее уже нет. Так не милосерднее было, чтобы с погибшей двойняшкой Земли успокоились и сами те люди, и те, кто отправлены были с ними. Но — случай, случай…

Земля знала, что с нею происходит неладное. Что причина находится вовне. Рассмотрела и поняла, что именно. И ничего не могла сделать. Потому что причина была также и в ней самой.

Земля не может принять в себя новых людей, чтобы сделались они новыми землянами, не оттого, что не силах прокормить и содержать их, а оттого, что строго определено количество людей в каждом ковчеге, и число это напрямую зависит от количества разума, который ковчег переносит от расы к расе. Людям не дано ощутить этой зависимости, для этого есть эрги.

Земля не может принять в себя новых эргов, чтобы сделались они новыми Теми, Кого Не Называют, не оттого, что мало места в «лабиринте», а оттого, что присутствие их, которым только и сдерживается настоящая сила человеческого разума, будучи удвоенным, погасит эту уникальную искру, и нечем будет успокаивать разумы иные, вот-вот готовые стать агрессивными и выплеснуться во Вселенную. Эргам этого свойства не дано. Для этого есть люди.

Одни были бы бесполезны без других. Одни других дополняют, сами того не ведая.

И избавиться от внешней помехи не может Земля, ибо там находятся два точно таких же, абсолютно чуждых друг другу, но таких необходимых и ценных вида существ, которые Земле надлежит беречь и защищать.

Нет для Земли, творения бесконечно дальновидного разума, никакого разрешения ситуации, в которую бросил ее Случай.

В запасе у Земли осталось средство, которым она никогда не пользовалась. Однако властна ли она еще над собой? Слишком сложно ее устройство, слишком уже расшатаны прежде безупречные механизмы. Они начинают действовать самостоятельно, вопреки ее воле, и правая рука не будет знать, что творит левая. Это уже началось, Земля чувствует.

Но она постарается. Ей только нужен соответствующий человек среди землян, и она его, кажется, нашла. Ей подошел бы лучше всего Роско, но Роско сейчас нет на Земле. Ничего, она обойдется тем, что есть.

В Хижине 2

Роско осторожно высвободил ладонь из-под щеки уснувшей Анджелки. Сидеть, согнувшись, возле лежанки, на которой разметалась девушка, было неудобно, но Роско не шевелился, пока она не затихла. Послушал ровное дыханье, хотел стереть дорожки слез на лице, но побоялся тревожить.

Тело на лысом покрывале в маленькой комнате лежало так, как он его оставил. Роско некоторое время постоял над ним. Вернулся к Анджелке, поправил на ней черную шкуру. Кинул в очаг корья, и когда разгорелось, стал калить кончик изогнутого ножа.

«Ну, давай, давай, Роско, ты же умеешь. А если не получится? Сколько они гнали в снегу и морозе… нет, что мороз — это как раз хорошо, хуже было бы, пролежи он хотя бы полдня в доме, в тепле. У них тут рациональный способ хоронить своих умерших…» Он вдруг подумал, что если получится, и об этом узнают, ему не миновать славы чудотворца. «Колдуном слыву уже, а то буду почти богом…» Нож накалился.

Первым делом он срезал загнивший струп и омертвелую плоть по краям выходного отверстия. Наверняка стрела еще и отравлена была. Не может быть, чтобы он умер так быстро от одной раны. Ведь Анджелка говорила, что они сразу остановили кровь… Пальцы Роско работали. Он повернул тело, вычистил вход стрелы. В теплой спальне Ник Чагар уже не был таким деревянным. Пока место, куда вошла стрела, Роско просто завязал.

Роско нащупал на сухом, но широком и сильном локте вену, сделал надрез. По руке покатилась капля почти черной крови. Ага. Он согнул, привязал Нику запястье к плечу, предварительно заткнув ранку. Уложил тело прямее, открыл зияющую подмышку. По краям очищенной раны тоже проступили капельки крови. Это было хорошо.

«Ольми бы сюда. Вообще кого-нибудь из них, детей Земли, играющих в ее садиках и на лужайках. На «зеленых» полянах, например, да, Роско? Ничего-то ты в Земле своей не понимаешь. Да, не понимаю. И сейчас не хочу думать об этом. Ну, пробуй, «как умеефь, д'уфок…»

Роско еще немного поприглядывался к лохмам развороченного и обрезанного мяса. Машинально потер ладони. Протянул обе руки к ране. Наложил так, чтобы закрывать ее всю. Зажмурился. Проглотил сухой комок в горле. Ну…

И сразу в кончики пальцев воткнулись незримые иглы, и пробежали по рукам до плеч и дальше к шее, и вошли, почему-то из-за ушей, прямо в мозг.

…«Катитесь, катитесь, катитесь, невидимые волны… Нарастайте, нарастайте, нарастайте, покалеченные мышцы. Начинай, начинай, начинай биться сердце, гнать, гнать, гнать кровь… «Совершенно все равно, какие слова ты будешь произносить про себя, — учил его Наставник Гаарт, — не думай о словах, пусть они покажутся тебе смешными и глупыми потом, когда ты их вспомнишь. Главное — не в словах. Представляй себе. Превратись целиком в каждую клеточку, которую тебе надо восстановить. Отдай ей все силы твоего желания. До капельки. Честно, без страха и обмана. И сам увидишь, как все получится. Только верь и не бойся».

Роско как будто раздвоился. Одна его часть оставалась возле койки с мертвым Ником Чагаром, а другая переселилась в само это бездыханное тело, и теперь обе половины рвались навстречу друг другу.

По лицу, по спине Роско лил холодный пот. Ноги и руки дрожали. Он не замечал этого. Пальцы не отрывались от исковерканного бока мертвеца. Глаза у Роско оставались плотно закрыты, поэтому он не видел, как рана начала сперва чуть заметно, а потом все быстрее затягиваться розовой живой плотью.

Бейся, бейся, бейся, сердце. Оттаивайте, оттаивайте, оттаивайте, задремавшие нервы. Просыпайся, просыпайся, просыпайся, мозг. Возвращайся, Ник Чагар, спаситель моей Анджелки. Возвращайся оттуда, куда ты почти ушел. Помогайте ему, невидимые силы…

Роско вкладывал в свое действие и то, что получил на Земле от веселого лохматого толстого Наставника, и то, что вдруг обрел здесь неожиданно для самого себя. И ведь что-то он делал тут похожее раньше. Со Сваном, братом Анджелки, еще кое с кем. С самой Солнечной, когда она так неудачно упала. Но подобного случая, конечно, предполагать не мог. Очень тяжело. Очень трудно. Никакой уверенности в успехе.

И вдруг ему стало легче. Как прорвалась где-то плотина, и на подмогу ему пришел еще кто-то. Не очень умелый, но искренний и самоотверженный. Вдвоем они еще раз повернули уже задышавшего Ника Ча-гара. Вдвоем зарастили сравнительно небольшую рану под лопаткой. Вдвоем проверили, чтоб не осталось незаживших мест в раневом канале под рукой. Вдвоем передали последний, уже необязательный, толчок жизненным силам Чагара, возвратившимся в худое длинное тело. А потом второй пропал.

Роско, застонав от боли и слабости, повалился рядом с Чагаром. Тот шевельнул рукой, что-то пробор мотав. А за стеной жалобно позвала Роско Анджелка.

— Что ж, дети, выходит, я вам обоим обязан жизнью, — сказал Ник Чагар, ставя кружку с дымящимся отваром на край полки над очагом.

— Ну что вы, Ник, — смущенно пробормотал Роско и снова стал смотреть на Анджелку напротив.

Она и Чагар оправились поразительно быстро. По меркам Роско. Он все судил, как если бы дело касалось людей на Земле. Забыл, как быстро поправляются люди, живущие среди снегов и буранов. Сам он еще чувствовал себя совершенно разбитым.

— Как же это все-таки получилось, дядя Ник? — спросила Анджелка. — И не понимаю.

— А как ты слышала голос Роско почти у себя за спиной? Как поняла, что он — в Хижине? Как позвала Лохмача с Сивым?

— Лохмача позвал ты сам, дядя Ник… — Анджелка смутилась, но все равно не могла оторвать сияющих глаз от Роско.

— Пса жаль, — сказал Ник Чагар. — Он мне долго служил верой и правдой, второго такого не найти.

— Да, — сказал Роско. — Они мне сразу показались…

— Меня больше удивляет, как Роско жив остался когда они его в угол загнали. Это у них с братцем обычная тактика, — пояснил Чагар, — я в том углу костей находил — о!

— Да вот как-то так получилось.

— Это же Роско, дядя Ник! — восторженно сказала Анджелка. — Он все может! Правда, Роско? Вот погоди, увидишь, как он справится с проклятыми огнями! Нам с Роско теперь ничего не страшно!

— М-да. С огнями. — Ник Чагар потянулся за кружкой, отхлебнул. Роско заметил, как Чагар осторожно повел раненым плечом, но, видно остался доволен, потому что на его лице вновь отразилось блаженство пополам с недоверием.

— С огнями, — повторил он. — Роско, как вы чувствуете себя?

— А что? Я — вполне.

— С моей стороны непростительное нахальство, но может быть, нам выйти, и вы посмотрите моих сиу? Их на самом деле не хотелось бы потерять, они еще могут пригодиться.

— Да, Роско, помоги им! Это ведь они нас примчали, а значит, тоже спасли. Дядю Ника и… меня. А, Роско? Но может, ты устал? Он устал, дядя Ник!

— Я совсем не устал. Конечно, надо посмотреть зверей. Они заслужили того. Да и просто симпатичные, — добавил он, вспоминая жуткие морды.

— Анджи приготовит нам хороший ужин. Ты как, Анджи, совсем выздоровела?

— Да, дядя Ник. Теперь с нами Роско, и я выздоровела совсем. Роско показалось, что они подразумевают что-то еще. Выходя за Чагаром, он обернулся.

— Тебе не помочь?

— Иди, Роско, домашние хлопоты — это дело женщины, — сказала Анджелка важно. Улыбнулась ему. Улыбка не сходила с ее губ, едва только она открыла глаза после своего обморока, когда он долечивал Чагара. Как могло быть, что они делали это вместе? Но он же чувствовал, и одному бы ни за что не справиться.

— «Иди, Роско, иди», — пробормотал он.

— Что?

— Ничего. Ты очень красива, Анджелка.

Чагар в наступающих сумерках откапывал из-под наметенного снега Лохмача и его брата. Сиу уже закоченели.

— Послушайте, Ник, вы на самом деле думаете…

— Да нет, конечно. Даже если вы в состоянии возвращать к жизни не только людей, им вы вряд ли по можете. Сивый и Лохмач уже шесть раз были мертвыми, пока дотащили нас. Как им это удалось, представить не могу.

— По-моему, они — не совсем обычные звери.

— По-моему, тоже. Помогите перенести за дом. Там похороним. У лохматого сиу торчала отвердевшая лапа, они так его и засыпали, будто еще устремленного в беге.

— Теперь снова придется идти в лощину за молодняком. Снова дрессировать, учить… — проговорил Чагар, стоя над снежным холмиком. — А, скорее всего, и не придется. Роско, я хотел задать вам несколько вопросов без Анджи.

— Я так и понял. Только почему — несколько? У вас их должен быть целый ворох. У меня к вам — ворох.

— Да, конечно, но несколько неотложных. Вы к нам надолго?

— Не знаю. Это зависит не от меня.

— От нас тут?

— Тоже нет. По крайней мере, не в том смысле, что вы можете думать.

— Вы снова один? Кто-нибудь должен последовать за вами еще?

— Я один, но последовать должны. Опять-таки не так, как вы себе, наверное, представляете. Это не будет завоеванием. Вторжением. — Роско кривовато улыбнулся. — Если вообще будет.

— Вот как. У вас есть специальная цель здесь? С чем она связана?

— Есть. С вами. С нами. В двух словах этого не объяснишь.

— М-да, — Ник провел рукой по лысой блестящей голове, сметая снежинки. Последствия ранения и короткой смерти остались на его лице лишь в виде обозначившихся резче складок у крыльев носа да черной, как пепел, щетины, обметавшей щеки. — Я, кажется, задаю вопросы с середины, а не с начала.

— Даже с конца.

Окна Хижины светились верхними краями, что торчали из-под снега. От ограды легла черная тень.

— У вас богатый дом, Ник Чагар. Я еще никогда не видел…

— Вы много видели?

— О, да. Немало, — Роско подумал, сколько он видел, и даже засмеялся. — Но я только хотел сказать…

— Вы не представляете, сколько у меня к вам вопросов, Роско. Если вы действительно прибыли оттуда. — Коротким движением Ник указал вверх. Голос его вздрогнул от непонятного Роско волнения.

— Да, действительно оттуда, — сказал он спокой но, — Земля сейчас на орбитальной…

— Земля. Легенды не лгут.

— Ваши легенды не лгут, хотя я не представляю себе, откуда вам тут известно.

— Ваш «шарик»… это вы были над Городом?

— Я. Не мог опуститься, от меня не зависит и это. Далеко ли отсюда Город? В какую сторону?

— Туда, — махнул Чагар. — Перехода четыре. Пять. Как идти.

— Я зову «шарик» «корабликом».

— «Кораблик»? Что ж…

— Что с Городом-под-Горой, Ник? Что это за огни, о которых говорила Анджелка? Она сказала только, что какое-то несчастье…

— Вот это мой самый главный и неотложный вопрос, Роско, человек с неба. Вы — лично вы и ваша… Земля — вы имеете какое-либо отношение к нашему несчастью? К огням, которые убивают?

— Я слишком мало знаю, Ник.

— Вы узнаете, конечно. Все, что в моих силах. Только сперва мне хотелось бы послушать вас. Ну, идемте, вон Анджи машет нам, должно быть, у нее готово.

В коридоре Ник Чагар споткнулся о свой металлический нагрудник с разбитым краем, который Роско сорвал с него, когда вносил в дом.

— Не очень-то помогает броня, если стреляют в спину.

— Что там было? — осторожно спросил Роско.

— Там было… много чего там было. Вот что, Роско, пока Анджи не слышит. Вы должны быть особенно б режны с ней, слышите?

— Я…

— Слышите, особенно! Ей пришлось многое перенести. Ее душевное спокойствие очень важно. — И входя в комнату, обычным громким голосом, как продолжая разговор: — Что же касается «Земли» как названия, то почему вы полагаете, Роско, будто не может быть просто точного повторения, только и всего.

— Точного повторения? Я так не думаю? Да я одно это твердил и доказывал там у себя, Ник. Вы не можете знать…

— Садитесь! — объявила Анджелка, повторяя слова мамы Сиэны, с которыми она усаживала за стол отца. — Навалитесь! Пока не наедитесь, на что вы мне годитесь?! Садитесь, — сказала от себя, — смотрите, я приготовила похлебку и успела испечь лепешек. Дядя Ник, почему у тебя нет браги, мы бы отпраздновали сейчас.

— Придется попраздновать так, Солнечная.

— Мы бы отпраздновали сразу все. Твое и мое спасение, и что мы живы, и что Роско опять пришел!

— Я обещал тебе, помнишь? Я вернулся, как обещал, Анджелка.

— Ах, Роско, милый, я так верила и ждала тебя! Роско, почему ты не ешь? Ты должен есть! Пожалуйста, ты так много потерял сил. Ешь, милый, я ведь старалась для тебя. Дядя Ник, ты не думай, что я веду себя бесстыдно.

— Что ты, Солнечная, ведь ты же говоришь от сердца.

— Да. Я говорю от самого сердца, и могу сказать об этом и дяде Нику, и всем, всем, всем. Нет, Роско, ты, пожалуйста, ешь, это не должно тебя отвлекать. Вот еще у дяди Ника я нашла заквашенных побегов гребешка, попробуй…

Роско взял отложенную было серебряную вилку. Анджелка счастливо лепетала. У него самого сердце билось где-то в висках. Нет никакой Земли там, за небом. Нигде его никто не ждет. Он дошел до конца своего собственного Земного пути. Жаркий огонь в очаге, рядом любимая, ветер бессильно воет над крышей, торчащей из снега. Чего еще? Он этого хотел. Все просто и честно, как эта вилка. Кстати, тоже впервые у Чагара видит — такой изысканный прибор. Еще в первый день обратил внимание. Вот о простых вещах он теперь будет думать. Как бы, например, попросить Чагара оставить их с Анджелкой вдвоем. Завтра он собирался в какую-то лощину за новыми сиу…

— Что?

— Роско, на твоей Земле не умирают?

— С чего ты взяла, Анджелка?

— Ну, вы же можете воскрешать мертвых.

— А-а… нет. Понимаешь, это, кажется, только я… Вообще-то я раньше не пробовал. Только лечить…

— У вас болеют? — включился Ник Чагар.

— Да нет, пожалуй. Бывают травмы, но редко. Я — больше самого себя. Других начал только тут… Роско окончательно отложил вилку. Они ждали. Анджелка и Ник Чагар. Девушка, почти подросток, и старик, хозяин набитой книгами и рукописями Хижины, явно единственного сосредоточения знаний на этой планете, — та и другой с одинаковым выражением смотрели на него.

«Вот, Роско, никуда тебе не деться от своей судьбы посредника».

— Я не смог прочесть ни одной из ваших книг, Чагар, — сказал он. — Это какой-то особый язык? На Земле пишут похоже, но…

— Ничего особенного, — пожал Чагар острым плечом. — Обычное письмо. Вот Солнечная очень хорошо знает грамоту.

— Тебе прочесть, Роско? Какую? Мне хочется и самой…

— Начинайте, Роско, — сказал Ник Чагар, мягко усаживая Анджелку обратно. — Пусть это будет долго, ничего. Время у нас, как я рассчитываю, есть до самого утра, и еще завтрашний день, и еще завтрашняя ночь.

— А потом, дядя Ник?

— Потом к нам могут нагрянуть гости.

— Они придут к тебе, дядя Ник?

— Они придут за тобой, Анджи. Я думаю, их будет сразу несколько. Роско, мы готовы слушать вас.

На мгновение Роско захотелось огрызнуться. Что-нибудь вроде: «А почему вы так уверены, что я стану говорить?!» — но он посмотрел в любящие глаза Анджелки, и вся ожесточенность его пропала. Осталось беспокойство за нее и желание во что бы то ни стало уберечь.

Он глубоко вздохнул и начал: — Земля существовала всегда…

Легенда для Анджелки 3

Темно, но скоро рассвет. Долгая ночь подходит к концу. В Хижине Чагара всегда темно, во всяком случае — зимой, когда наметает до верха окон.

— Как ты думаешь, может нас занести совсем?

— Нет. Так не бывает. Не может быть.

— Почему же? Вот снег, он будет падать, падать, и укроет, и сровняет.

— Роско, смешной, не бывает так. Ветер сдует снег, и Хижина откроется.

— Жаль. Мне бы хотелось.

— Нельзя. Дяд Ник не сможет войти.

Ник Чагар ушел недавно под предлогом оглядеть окрестности. Роско даже намекать не пришлось. Он был Нику благодарен сейчас.

— Дядя Ник хороший…

— Конечно.

— Нет, Роско, ты не понял. Ник Чагар, вообще все Чагары, они особенные. Как женщины Ки. Вот он ходит сейчас и думает. А когда все поймет, что ты рассказал, он скажет тоже. Слово Чагаров звучит редко. Мне только бабушка рассказывала. Видел книги? Он все их знает.

— Я все-таки не совсем у вас научился ориентироваться, кто есть кто. Да мы и не говорили с тобой на эти темы.

— Ты вернулся другим, Роско.

— Может быть, ты стала другой?

Анджел ка промолчала. Роско почувствовал, что опять ляпнул не то. Так же замолчала и отвернулась она, когда он ненароком спросил о ее замечательном вышитом ракушечным бисером платье и сказал, что оно ему очень нравилось, и он даже приводил его в пример там у себя на Земле. Он только хотел сделать приятное…

Они лежали, смотрели на потухающий очаг. Они лежали очень близко, однако Роско не решался протянуть руку. Правда, они уже коротко целовались, как только вышел Ник. Но — и все. Анджелка в полутьме тихо дышала, как маленький пушистый зверек.

— Ты улыбаешься, Роско. Чему?

— Откуда ты знаешь, что я улыбаюсь? Я подумал, что ты похожа на пушистого типи.

— Я слышала тебя здесь, Роско. Как ты говорил со мной. Когда тебя не было. А ты?

— Я тоже. Там. Не могу понять — как.

— Но ведь на твоей Земле все умеют слышать мысли друг друга. Как это, наверное, здорово.

— Кроме меня. Один раз получилось. Здесь. С сиу Чагара. А теперь даже не знаю… Анджи, что тут у вас стряслось? Какие огни? Что они из себя представляют? Почему ты не хочешь сказать?

Анджелка вздохнула судорожно, и Роско все же протянул руку. Чтобы найти ее щеку, провести по бархатной прохладной коже. Щека была сухой, Анджелка не плакала. Тогда он взял ее руку в свою.

— Пусть это скажет дядя Ник. Не заставляй меня, Роско.

— Конечно. Хорошо. Как скажешь. О чем же мы будем говорить?

— О твоей Земле. Мне хочется послушать еще. Я закрою глаза и буду представлять. Там всегда тепло? Всегда видно солнце?

Роско осторожно втянул запах волос Анджелки. В этих смрадных домах, наполовину землянках, она сохранила запах чистоты, молодого тела, чуть горьковатый от дыма очагов. Меньше всего ему сейчас хотелось опять говорить о Земле.

— Что же тебе сказать. Солнце там видно только днями, а ночью светит луна.

— Что такое — луна?

— Ну… такое солнышко маленькое. Ночник, чтобы не было страшно. Только там никогда не бывает страшно. Нечего бояться. И некого. Да. И солнце на Земле, Анджелка, совсем не как ваше, потому что ненастоящее…

Что он мог ей сказать? Он стал рассказывать про хрустальные ручьи, про веселые леса-сады на много переходов без гнилья и нечисти, про отягощенные плодами деревья всюду, и можно просто брать, сколько хочешь, лишь дай себе труд сорвать, про волшебные дома и белые одежды, про землян — людей беспечных, веселых и добрых, про дивную страну там за низкими рваными тучами, которая называется по-странному — Земля…

Он только не рассказал Анджелке о покинутых и разрушенных Старых Городах, и какой там слышится шум и гул временами, о Парках Грез и Игр, столь любимых землянами, о «зеленых» полянах и о Наставниках, о «лабиринте» и о Тех, Кого Не Называют, о тайне Северных Ходов и о Переселениях, и о старом Колоколе, что висит зловещей тенью над сухим морозным плоскогорьем…

Он и с Чагаром не очень касался этих сторон. Что-то подсказало ему, что будет время рассказать Нику позже, наедине. Роско дал лишь общее представление о том, откуда он явился, и в чем, чисто внешне, состояла его роль на их планете. Ник Чагар почувствовал недосказанность и ушел.

— Как там замечательно, Роско! Мы полетим туда? На твоем «кораблике»?

— Н-не знаю, Анджи. Что-то «кораблик» перестал меня слушаться. Он, может быть, вовсе больше не прилетит.

— Значит, ты остаешься?

— Я не знаю, — сказал Роско честно. — Сам ничего сейчас не знаю, Анджи.

Анджелка затихла. Роско боялся пошевелиться.

— Ты возьмешь меня в жены, Роско? — вдруг тихо, но твердо спросила она, — Я знаю, так не годится, но ты не сомневайся, я добуду чапана и принесу тебе. Что бы все по-настоящему. Ты сейчас мне просто скажи — возьмешь? Если я тебе не понравлюсь, ты сможешь взять еще кого-нибудь, а я буду вести хозяйство и защищать дом. Я смогу. Хромота не помешает, ты не думай.

— Я… Анджи… Насчет твоей ножки… Я не говорил…

— Я уже не маленькая девочка, Роско. Я изменилась, да. Я теперь не маленькая девочка.

— Анджи, я только там понял, как ты мне… что ты для меня…

— А ты скажи просто — да, Солнечная.

— Да, Солнечная, — выдохнул Роско.

— Спасибо, любимый.

Он ощутил нежные губы на своих губах. Весь мир качнулся и поплыл. Вселенная треснула, как догоревшая головня, и звезды брызнули каскадом последних искр.

Неужели это я?.. — Кто прошептал: он, она? Или только подумал?

— Дети! Дети! — Снаружи, а потом в коридоре Хижины послышался шум. Грохот — Чагар опять обо что-то задел. — Роско, Анджи, где вы, скорее!

Анджелка пугливо отпрянула, руки Роско обняли пустоту. Их первый настоящий поцелуй даже не успел разгореться. Что там еще у этого Чагара?

Ник быстрыми шагами прошел в комнату. В руке у него был заряженный самострел необычного вида. Не оборачиваясь, Чагар стал снимать со стены клинки.

— Собирайтесь, дети, — сказал он напряженным голосом. — Я ошибся, сегодняшнего дня у нас нет. Собирайтесь, уходим. Анджи, засвети что-нибудь.

— Я вижу и так, дядя Ник, — Анджелка уже увязывала в свой тючок какие-то вещи.

— Анджи, собирай все. Все собирай, что с собой из Города брала, ничего не забудь!

— Да, дядя Ник.

— Чагар, вы объясните все же…

— В дороге, — они стояли перед Роско, оба собранные, готовые. Ник протягивал ему два клинка. — Возьмите и перевязь. — Сам он был увешан оружием, снова в своем пробитом нагруднике и прочем.

— А куда мы…

— Роско, милый, в степи не спрашивают, — Анджелка помогла перепоясаться. — В степи делают. А то добыча уйдет.

— Мы не в степи, да и добыча, по-моему, сегодня — мы сами.

В дверях Ник Чагар задержался, окинул стены в книгах взглядом, в котором была настоящая мука. Быстро повернулся, выбежал из снежной выемки наверх. Три верховые чапы держал в поводу всадник на червертой. Он был маленький, скрюченный и весь заросший.

— Давай, давай, Чагар, — прохрипел он, — торопись! Они ночью прошли Ойлу, да покуда я вкруговую скакал, обгонял…

Ник Чагар подсадил Анджелку, заботливо помог ей устроиться. И снова задал тот же вопрос:

— Ты все взяла, Анджи? Ничего не забыла?

— Да, да, дядя Ник, — Анджелка похлопала по узелку, приложила руку к груди. — Какие у тебя красивые чапы.

— Потом повосхищаешься. Роско! Готово?

— Роско замешкался перед крупным, действительно очень красивой седой окраски зверем. Решительно вставил ногу в широкое стремя.

— Готов, — пробурчал, — мой дом — что унесу с собой…

— Все готовы? Вперед! Луду, вперед!

Когда они вынеслись за ограду и в вихрях снега пошли широким наметом куда-то прямо в беспредельную белую степь, Роско показалось, что на самом краю сливающегося с небом горизонта он видит маленькую черную точку. Несколько маленьких черных точек. Трудно было судить, движутся ли они, но сомневаться Роско не стал.

Дом 2 (Раскол)

В отличие от них, жизненные формы, облеченные в чистую энергию, могут соединяться гораздо успешнее, чем отягощенные грузом инертного вещества. В этом их преимущество, но в нем же и подвох.

Пока Новые, Здесь Рожденные, отдыхали от своего успешного набега, пока Новые, Новыми Рожденные, решались на свой прыжок из Дома на далекое расстояние по неизведанному пути, в Доме появились новые Новые, Здесь Рожденные, и от них — новые Новые, Новыми Рожденные. Уже в следующий за рождением миг они знали все, что происходило в Доме и вне стен его, и главным образом, разумеется, об этих, не твердых и не жидких.

Однако сами они наслаждения не вкусили.

Зачем рваться куда-то, если здесь, под боком, осталось еще немало этих, не твердых и не жидких? — спрашивали они. Зачем стремиться неизвестно куда, если наслаждение рядом? Они, эти новые Новые, горели желанием повторить то, что прежним Новым раз удалось, что казалось легким и сулило массу наслаждения уже теперь. Прежние же Новые, Здесь Рожденные, все прочнее утверждались в своем решении отправиться к явившимся братьям и либо остаться с ними, либо привести их сюда.

— Зачем нам кто-то еще? — спрашивали новые Новые. — Надо сперва полностью самим выбрать все, что мы имеем тут, а затем уж отправляться туда, к братьям. А кстати, куда это — туда? Что-то ничего не слыхать от ушедших первыми Новых, Новыми Рожденных. Может быть, там ничего и нет?

Прежние Новые смущенно замолкали.

Почему-то, стоило авангарду Новых, Новыми Рожденных, покинуть Дом, и почти сразу перестало ощущаться это звеняшее эхо голосов приблизившихся братьев. В чем тут дело, прежние Новые не знали, и ответчать им было нечего. А тут еще о себе напомнили совсем было сгинувшие Старшие.

— Нельзя гасить точки не твердых и не жидких! — опять вскричали они изо всех своих дряхлых сил. — С последней погашенной точкой исчезнет смысл и нашего существования! Недаром Дом до самого конца стремился оберечь их! Продвигаясь своим бесконечным путем, Дом подвергся нападению и не успел ускользнуть. Какой-то враг, которого мы не помним… Но, даже умирая, Дом сделал все, чтобы не твердые и не жидкие уцелели! А нас оставил, чтобы мы охраняли и приглядывали за ними…

Старшие хотели сказать еще, но вновь их голоса потонули в общем возмущенном хоре. Теперь уже навсегда.

Так и не договорились прежние Новые с новыми Новыми. Куда было прежним! Новые Новые молоды, быстры, кипучи. Даже от новых Новых, новыми Новыми Рожденных, фыркают, разлетаются облачка, и каждое — из крохотных новых новыми Новыми, новыми Новыми Рожденных… а может быть, даже еще одно колено следует сюда добавить…

Какая память! О чем! Успеть бы урвать свою частичку наслаждения! Этих, не твердых и не жидких, если вдуматься, не так уж и много. Успевай, не то схватят раньше тебя!..

Прежние Новые сказали, что главное — воссоединиться с братьями, несмотря ни на что. Новые Новые сказали, что останутся, потому что не чувствуют в воссоединении необходимости и не будет из него никакого толку.

И каждые направились в свою сторону.

А комочки беззащитного инертного вещества, не очень твердых костей и не очень-то жидкой крови, мы, люди, одни — карабкались по снежным кручам безымянной планеты, а другие — тревожно вглядывались в дрогнувшие стены своего космического пристанища. Тревожно и внимательно.

Впрочем, так ли уж люди беззащитны?

Ник Чагар 2

Уходили по снегу степи, пока не показалась Гора. Она выросла из метели сразу, будто единым взмахом поставили перед всадниками черную до самых туч стену. Роско снова убедился, как неестественно выглядит Гора, вторгшаяся в равнины планеты. На ней даже снег не желал удерживаться, покрывал лишь отроги — вздыбленные чудовищным ударом пласты — и заполнял долины между ними.

Точки, замеченные Роско на горизонте, почти тотчас потерялись в метельной круговерти, но Ник Чагар остановил маленькую группу и стоял, ничего не объясняя, молча вглядываясь назад, а чап и их всадников постепенно заносило снегом. «Все», — сказал Чагар, когда терпение Роско готово было лопнуть. Они снова поскакали, а позади, Роско видел, ветры раскручивали столб черного дыма. «Опять ваши огни?» — крикнул он, поравнявшись с Чагаром. Тот скакал, ответил не сразу. «Нет. Люди». Роско показалось, что он заметил блеск на глазах и щеках Чагара. У него у самого встречный ветер выжимал слезу. А потом открылась Гора.

Ущелье сужалось. Здесь ветер уже не доставал. Заседланы чапы не были, а стремена — только переброшенная через круп двойная полоса широкой кожи. Зверь шел на удивление ровно, но Роско приходилось нелегко. И от Анджелки Чагар его как-то незаметно оттеснил. Ник вообще преувеличенно — по крайней мере, так казалось злящемуся Роско — оберегал ее. Их чапы почти всю дорогу бежали стремя в стремя. Мужичок-проводник шел впереди, Роско ничего не оставалось, как плестись в хвосте. В ущелье они вытянулись цепью.

— Дальше сами, Ник. — На небольшом расширении тропы все съехались вместе. Проводник поджидал их. Он странно ежился и смотрел вбок.

— Да уж конечно, Лу, — сказал Ник Чагар. — Спасибо, что досюда проводил. — Что-то было не так, но Роско не понимал, что.

— Ты, Ник, это… ты не того… я не сам сюда дорогу вызнавал…

— А кто же? Вы да Траммы из Снежан, больше никто не знает, откуда Чагаров металл. Признавайся, выслеживали?

— Ты, Ник, не того… не это…

— Ладно, я добрый пока. Хотя не следовало бы. А следовало бы вас…

— Ник, здоровьем детей клянусь… — Мужичок со всем скрючился, превратившись в сморщенный комок на гриве чапы. Он дрожал.

Роско улучил момент, спросил шепотом: «Как ты, Анджи?» Она ответила взглядом и пожатием руки. У нее была горячая ладошка. А Роско зяб.

— Сколько их? — спросил Чагар менее суровым тоном.

— Ой, много, Ник! Шесть раз по шесть…

— Ладно, — Чагар махнул на мужичонку рукой. — Беда с вами. Езжай уж. И сюда, — вдруг гаркнул он так, что даже чапы присели, — сюда дорогу забудь! Не посмотрю, что ты родня! Так и Трамму передай, понял!

— Понял, Ник, понял. — Проводник торопливо подбирал поводья. — Будь покоен, мы никому… ни когда… Что ж мы — себе враги?..

— Стой. Вот еще. Не сегодня, не завтра, а, в общем, когда они уйдут, сходи к Хижине. Посмотри, может, что останется… хотя что там останется. Короче, собери. Да не металл в первую голову хватайте, знаю я вас. Книги, бумаги, все, что найдете, даже обгорелые обрывки… Ну, ступай, ступай. Передай Ки-Эве Ойлы благодарность за предупреждение. А металл вам еще будет.

Мужичок заколотил пятками по бокам своего скакуна. Отчего-то Ник не торопился продолжать путь по ущелью, смотрел, как скрывается фигурка на седой чапе. Роско в это время, оторвавшись взглядом от Анд-желки, обратил внимание на странный знак, выбитый в скале: два обращенных друг от друга треугольника. Он хотел уже спросить, но Чагар вдруг начал заворачивать и свою, и Анджелки, корорую ухватил под уздцы, чап обратно. То есть к выходу, где скрылся проводник. Это было совсем непонятно, но Роско решил молчать, Ему вновь пришлось тащиться позади.

И они опять вышли в метельную степь, и опять была черная Гора рядом, совсем близко, и миновали еще два выдающихся отрога, и лишь затем Ник Чагар свернул внезапно в совершенно незаметный, хоть на расстоянии вытянутой руки подойди, каменный карман, оказавшийся такой узкой расселиной, что чапы недовольно зафыркали, и колени приходилось беречь от неровных стен. Это тоже было долго.

Теперь они на дне огромного каменного колодца. Расселина, выйдя из одной стенки, уходит в другую, а здесь есть место для чап и всадников. Небольшая пещера под каменным козырьком быстро нагрелась от разведенного костра. Анджелка уснула на высоком ложе из шкур. Ник Чагар поворачивал вертел с тушкой какого-то зверя, извлеченной им, как и многое другое, из ниши, приваленной одним широким камнем.

— Заранее оборудовали местечко? — спросил Роско, разглядывая знак на стене. Те же два треугольника, но остриями друг к другу.

— Угу. Приходится быть предусмотрительным.

— От кого мы бежали?

— От людей.

— Спасибо, я догадался, — сказал Роско как мож но язвительнее. — Из-за вас?

— Нет.

— Из-за меня? Но как могли узнать, я только…

— Вам же сказано — придут за ней. Вот и пришли. — Чагар говорил негромко, чтобы не разбудить Анджелку. — Сейчас все, Роско, начнут охоту за нашей Солнечной, и я готов молиться кому угодно, что бы это были только люди. Пророчество Ки открыто.

Хотя я прилагал усилия до времени удержать. Ки-Ту, должно быть, предчувствовала свой уход, Ки-женщины… Но можно сказать и так, что время настало. Ну, Роско? Здесь нас точно не найдут, дурачок Луду сможет показать только тот путь, фальшивый, я специально проложил его. Об этом — настоящем — никто не знает. Я даже треугольники выбил, признаться, для собственного удовольствия, как знак конца пути.

— А на самом деле? — Роско посмотрел на уходящую в стену расселину.

— Это дорога внутрь Горы. Сокровенная тропа Чагаров к сокровищнице с неисчерпаемым запасом металла. Там что-то вроде развалин города. Множество предметов. Как следует разведать сложно, ведь это почти вертикальная стена. Города есть на Земле?

— Есть. Только старые и покинутые. Никто не живет, потому что… — Роско запнулся, не зная, как начать.

— Ну, Роско? Смелее. Итак?

Тушка вконец ужарилась, а в горле у Роско было сухо, как на самом сухом из Сухих озер, когда он закончил. Он сказал все. Что знал, о чем догадывался, что мог предполагать. Наверное, время настало и для истины. Хотя бы той, которая доступна Роско.

Он чувствовал себя, как ни после одной встречи с Наставниками. Хуже. И ради чего он снова выворачивался наизнанку?

— Да. Теперь я понимаю, — сказал Ник Чагар. — Роско действительно видел многое. Не знаю, простите ли вы меня за те неуместные… Роско махнул рукой. Ему страшно хотелось пить, а фляга лежала возле Чагара.

— Вот, пожалуйста, Роско, я так ждал этого дня. Звезды все-таки пришли к нам. Даже не верится.

— Если бы звезды. Хотя в каком-то смысле… Анджелка намекала, что у вашего рода особое положение. К вам прислушиваются… Ник, вы можете повлиять на людей Города, других, объяснить, что Земля не причинит зла? Переселение просто не затронет никого, ведь вы такие же.

— Чагары — не какой-то особый род. Как на вашей Земле Переселенцем не обязательно станет следующий в семействе. К Чагару прислушивались, да и то неохотно, до последних событий. Больше на это надеяться не стоит. Не будь с нами Солнечной, надеяться вообще было бы не на что. Слушайте, Роско, теперь ваша очередь. Хижины больше нет, нет и книг. Я еще посчитаюсь… — Глаза Чагара, молодые на старом лице, грозно блеснули. — Вам остается верить мне на слово, как в рассказный вечер. Слово Чагаров…

Не только думать, не только советовать, но и пополнять мудрость, сожженную ныне внутри прочных стен Хижины, должен был каждый Чагар. Из своих походов туда, где Гора раскрывалась в немую черную пустоту, из раскопок над пропастью без дна Ник, как и его предшественники, выносил не одни только диковинные вещи из металла, каких никто никогда не видел. Ковчег, грянувший на эту пустую планету, сохранил в остатках своих Городов гораздо больше памяти, чем Земля Роско. Возможно, впрочем, что Нику и предыдущим Чагарам просто неслыханно повезло.

— Когда-то, давным-давно, никто не помнит, когда… (Роско буквально сотрясся от фразы, абсолютного повторения начала всех — немногих — рассказов о Древних на Земле. Чагар и произнес ее на почти чистом стандарт-земном)… на человеческую расу обратили внимание сразу несколько могучих разумов Вселенной. У меня хранились упоминания о четырех. Они долго следили за развитием людей, посещая незаметно и тайно их планету…

— Земляне… и вы — наши предки были планетниками?

— Конечно. Разве вы думаете не так же?.

Роско опять вспомнил то, что приходило ему здесь: Естественность трудного существования.

— У каждого разума была своя колыбель, но нельзя вечно жить в колыбели. Нам выйти из нее помогли.

Разгорелось соперничество за возможность влияния… не знаю, в каких целях. Войны шли на планете и вне ее.

— Влияния и использования. Переселения, — подсказал Роско.

— Скорее всего. Теперь я думаю так. Те древнейшие цивилизации намного превосходили людей. В конечном итоге верх одержала та, которая манипулировала силами, действующими за пределами возможностей остальных, а уж человеческих — тем более. Победители уже имели опыт подчинения себе других разумов…

Ник Чагар собирал свою мудрость по крупицам, по пылинкам, по хвостикам слов и тающему отражению намеков. Каждый, кто был до него, докладывал свой незаметный камешек в ту лестницу, по которой он все-таки взошел. Он был один, совсем один со своим знанием среди снега, среди уцелевших, но отброшенных далеко назад к дикости и варварству людей его племени. Он бы так и остался один, повторив еще раз судьбу всех Чагаров, и самое большее, на что мог рассчитывать, — что передаст все, вместе с несбыточной мечтой, еще одному… Но мечта сбылась — прибыл Роско.

— Смотря что считать варварством, — проговорил Роско, но Чагар его не услышал.

— Способность мгновенно переноситься с места на место. Принимать мысли и передавать свои. Сообщать окружающему воздуху дивные ароматы. Понимать язык животных и растений… Я находил обрывки текстов, где писалось об этом, но лишь как о недоступных, об утраченных чудесах. Видимо, мои предки на своей Земле, назовем ее так же, не достигли того, что вы.

Или не успели всего, ведь наша Земля покоится здесь так давно.

— Переноситься — в пределах своего крохотного мирка. Жить посреди водоворота чужих мыслей, как правило, не очень-то добрых. Возводить стену давным-давно надоевших запахов между собой и такими же стенами других. Довольствоваться бормотанием цветка и писком бабочки, и оставаться совершенно бессердечным… Да, Чагар, у нас ведь на Земле не убивают, я говорил вам? Еще один довод в пользу прекрасной воплощенной мечты.

Роско был зол. Неужели Чагар ничего не понял? О чем же он думал, мудрый Ник Чагар, столько времени? Его ослепила внешняя сторона, блестящая сказка, которая вдруг вот, рядом? Может быть, Роско плохо передал? Опять пожалеешь, что не дано ему обойти неуклюжесть слов. А ну-ка попробуем…

…трудного существования. А Земля — ухоженный цветник с нежными кустиками веретенника. Насквозь фальшивый цветник…

Чагар обратил на Роско хитрый прищуренный глаз.

— Не старайтесь зря, Роско, я все равно на вашу Землю не собираюсь. Потому что не хочу в такой вот искусственный, неизвестно кем придуманный рай.

У охотников поговорка: «Чем слаще привада, тем глупей чапан». Для вас выстроили все именно так, как вы себе представляли. А может быть, это представляли наши общие предки, когда еще жили так, как сейчас мы, здесь. Ну, кое в чем получше, но в принципе так же. На своей планете и не дальше. А им вот предоставили…

— Все это появлялось… у землян… у людей нашей Земли постепенно.

— Не играет роли. Ребенку тоже не дают всех забав сразу, чтобы они ему не наскучили. А то он снова за кричит.

Слова Чагара были неприятны, но Роско чувствовал облегчение. Все-таки Ник Чагар мудр.

— Вы слышали меня? Сейчас? Когда я попытался…

— Чуть-чуть. Своих сиу я слышал куда лучше. Роско на своей Земле совсем не мог этого? Я не просто так переспрашиваю.

— Да, — Роско по привычке помрачнел. — Совсем. А почему…

— А другие Роско?

— Не знаю… Может быть, тоже, а может быть… — Он растерялся. — Наставник Скин никогда не говорил. А Гаарт учил меня немного, но ничего не получалось.

— Но ты помог мне.

— Это совсем другое. Я не воскрешал… Вы просто не представляете, насколько это глубокая штука — жизнь. Мне тоже нет смысла возвращаться, Ник, — сказал Роско. — Я уже не нужен Земле… Или Наставникам, что в моем случае одно и то же. Пусть там решают сами, как доказать, что черное — это белое и на оборот. Я не умею. Вы здесь люди такие же, как мы. И все. И точка.

— У таких же, как на твоей Земле, Роско, людей большая беда. — Как-то незаметно Ник начал говорить ему «ты». — Спасти нас может только Солнечная и… ты, Роско.

— Я?!

— Вы вместе, хочу я сказать. Пророчество Ки говорит, что супругом для нее, не похожей ни на кого среди людей Города, станет тот, кто придет издалека, такой же не похожий ни на кого среди тех, где рожден.

Вместе они обуздают Огонь и вместе станут управлять всеми под Горой. Ты так же необходим, Роско, как и Солнечная. Твоя Земля для этого не нужна. Нужен ты Анджеле. Только ты. Сам по себе, такой, какой есть. И я в ответе за вас обоих. Роско в недоумений оглядел себя.

— Но что. Я могу так мало.

— Ты с Анджи, не забывай. Узнав о пророчестве, о соблазне управлять, к ней полезли многие, к сожалению. И не безуспешно… да, лучше ты будешь знать от меня. Или на твоей Земле это не имеет значения?

— Практически да, — Роско почувствовал, как сердце у него упало.

— Здесь имеет. Для Солнечной имеет, вот почему я предупредил, чтобы ты был особенно бережен.

— Если вы спрашиваете о…

— Я ни о чем не спрашиваю. То, что должно случиться, — случится. Но для Анджелы важно, чтобы ты отнесся к этому всерьез. Только тогда она поверит сама, и только тогда раскроется все то, что есть лишь в Солнечной нашего народа. Не знаю, как это будет выглядеть, — предварил он вопрос, готовый сорваться у Роско. — Но это будет. И чем скорее, тем лучше. — Ник Чагар, вдруг понял Роско, был совершенно измучен. Кожа почернела, запали виски. — Луду сказал, что огни видели вновь.

Чапы всхрапнули, Чагар быстро обернулся. Пофыркав, животные успокоились.

— Ки-Ту передала Анджи нечто… Некая вещь, предмет или… Она должна послужить ключом для силы бороться с огнями, так говорит пророчество. Оно не внятно, и я до сих пор не уверен…

— Надо спросить у нее. У Анджи. Сама-то она должна знать. Ник испытующе смотрел на Роско.

— Лучше это сделаешь ты. В подходящий момент. Понимаешь меня? Роско слегка отодвинулся.

— Извините, Чагар, прозвучит неприятно, но вы говорите, как… — Он поискал слово. — Как сводник. Это так выглядит.

— Мне наплевать! — шепотом рявкнул Ник Чагар. — Как это выглядит! Так или иначе, но огни здесь связаны с приходом вашей Земли! Умышленно или иначе, но это из-за вас гибнут сейчас ваши же кровные братья! И если ничего не хочет делать твоя Земля, то сделаешь ты, Роско! То, что можешь и должен!

Чагар тяжело дышал. «Он кажется черным еще и из-за бороды, — неуместно подумалось Роско. — Надо же, сам седой и лысый, а борода черная и густая, как войлок».

— Я люблю Анджелку, — сказал он просто.

— Тем лучше.

— В Хижине она предложила мне взять ее в жены, и я согласился.

На худом заросшем лице Чагара проступило нечто, похожее на улыбку.

— Тем лучше, дети, тем лучше. Сделаем свадьбу прямо в Городе. Ты заодно убедишься, Роско. Город-под-Горой почти уничтожен…

Роско прервал его жестом.

— Я люблю Анджи, и я возьму ее в жены, как обещал. Я вновь спустился сюда в «кораблике» не совсем по своему желанию, но мне понравилось выполнять свои обещания. «Кораблик» придет за нами, Ник, и я заберу Анджи. Я не сделал этого в первый раз исключительно по собственной глупости. По привычке излишне доверять авторитетам.

— Ты… заберешь…

— Да. — Роско стало очень ясно и просто. Он будет делать только то, что считает нужным сам. А нужным он считает то, что касается только его и Анджелки.

В первую очередь. А потом уж можно… — «Кораблик» придет, его надо только подождать. Благодарю за предоставленную возможность сделать это в безопасности, Ник Чагар. Если у меня там все получится, как я хочу, мы вернемся снова. Попробуем, насколько верно пророчество Ки. Но сначала побываем на моей Земле.

— Но… Роско, ради всего святого, — зачем?!

Роско взглянул на беспокоящихся, переступающих чап. У него было очень легко на душе. Так бывало, когда он чувствовал приближение «кораблика», спешащего на зов.

— Мне нравится выполнять обещания, Ник. Видите, вам я обещал тоже, так что надейтесь. При нашем расставании я обещал Солнечной еще кое-что. Чтобы исполнить, мне нужно взять ее на Землю. Я это сделаю, Ник, пусть ваши огни здесь сожгут вообще все.

…«Ты самая хорошая, умная и красивая девочка вашего Города, Анджи. Я верю, все у тебя поправится, и те, кто тебя дразнит, будут счастливы дружить с тобою. Так будет, Анджелка…»

— Не надо мне мешать, — попросил он. На всякий случай незаметно отодвигая ногой самострел Ника.

Ник Чагар собирался еще что-то сказать, но его перебил немного заспанный, но по обыкновению ясный голос Анджелки:

— Ты звал меня, Роско, любимый?

Роско хотел отозваться, но ему помешали. Чапы заревели, сорвались с привязи, кулак Ника, мелькнувший совершенно невидимо, врезался Роско в челюсть, так что только меховые сапоги покатившегося Роско сверкнули подошвами.

А в следующее мгновение в стену, под которой он сидел, ударились, разлетелись брызнувшими головками сразу три стрелы.

Свидетельство 3

Не успели. Опоздали. Наставник Скин побывал сегодня всюду на Земле и всюду видел одно и то же. Не успели. Опоздали. Роско уже не нужен, а про Наставинков речи нет. Земля все решила сама. Как всегда. О, будь она проклята!

— Не успели. Опоздали, — бормотал Скин, кружа по комнате.

Только что здесь были все Наставники. Последний раз после вчерашней встречи. Вчера было не о чем говорить, потому что еще ничего не было ясно, и Мик только кивал на все слова Скина, и каждый надеялся на свое. Сегодня ясно все, и поэтому говорить не о чем тем более.

«Как она это делает?» — угрюмо поинтересовался Сват. Он был на удивление трезв, но бокал при нем имелся. «По схеме Наставника Переселенцев. Оповещает одного за другим». — «Сумасшедшее занятие в расчете на наши тысячи. Или она выбирает?» — «Подряд. Ей не так уж много осталось. Люди решились и без специального приглашения». — «Не может ли быть, что она — новый Наставник? — спросил Грон. Он тоже сильно увял. — Кто она вообще?» — «Какая-то посмертная землянка, только и всего. Мне сказали, что с нею проводил беседу Наставник. По описанию — еще Глооб». — «А, провались все! — Наставник Сват с размаху треснул бокал об пол. — Сета, моя девочка, — тоже вместе со всеми… Прощайте, Наставники!»

— Не успели. Опоздали…

Наставник Грон, кажется, хотел обняться на прощание. Скин так на него взглянул… А Мик исчез прежде-всех. Бегите, крысы.

— Не успели…

Бездумно Скин дотрагивался до края стола, спинки стула, дверцы шкафа. На глаза попался толстый рыжий переплет. Что скажешь, умник?

Страница под дрожащими пальцами ломко треснула, вывалилась подгнившая другая. Наставник не обращал внимания и почти не видел строк. Но читать — тоже занятие, и он заставил себя сосредоточиться, хотя более бессмысленного выбрать не мог. Вскрытие трупов — разве это по его части?

«…отчаявшись разобраться. И правильно сделал.

Нечеловеческое — не для человеческого ума. Те, кто поместил нас вместе… вот тоже была задача — вывести их примерный уровень возможностей, исходя из того, что было дано человечеству. Опять оговорился — крохотному его осколку. Я говорю о нашей Земле как средстве передвижения.

Что эти возможности почти беспредельны в сравнении с тем хотя бы, что существовало на Земле-планете к моменту катастрофы, бесспорно. Космический ковчег (или космический корабль, как было принято говорить на той Земле) подобных размеров, надежности и обустройства построить даже объединенными усилиями всех промышленных гигантов Земли было бы невозможно. Однако теоретически такие проекты существовали, оказывается, уже сотни лет назад. В моих архивах были необходимые данные. Еще мой дед рассчитал, что максимальный возраст нашего суденышка не сможет превысить десять тысяч стандарт-земных лет. Он называл это пределом существования замкнутой экологической системы. Всегда будут какие-то отходы, потери, оскудение среды, накопление вредоносных веществ. Самый идеально выверенный баланс не может поддерживать себя вечно. А мы с нашими эргами-попутчиками — представляем ли мы идеальную сбалансированную пару? Может быть, направлявшие нас считали, что да? Откуда взялось и поразительно сильно и быстро укореняется среди землян поверье, будто Земля наша была всегда и всегда же пребудет?..

Взять за отправную точку эти десять предполагаемых тысяч лет, перевести их в, соответственно, десять тысяч Переселений, то есть в десять тысяч рас, куда попадет семя Земли, а затем соотнести с плотностью разумов во Вселенной… Выводы я оставляю вам. Быть может, вы будете более осведомлены, чем я.

Напрашивается также вопрос о скорости нашего перемещения. Выше освященного науками Земли-родительницы предела, т. е. скорости света — уж во всяком случае.

Роско, помнится, на все мои выкладки лишь недоуменно пожал плечом — охота, мол, заниматься ерундой, которая к истинному положению вещей ровно никакого отношения не имеет. Верю, Роско. Не знаю, не понимаю и не пойму никогда, но — верю.

Что мне еще остается?»

— Проклятье! — Наставник Скин вырвал целую горсть хрупких страниц. Разодрал книгу по переплету, швырнул половины в разные стороны. В сыром холодном воздухе поплыли белые клочки.

— Проклятье! Конечно же, не имеет! Никогда не имело! Все! Все не так! Если бы они верили. Если бы они только верили и больше ничего! Все бы сохранилось. Пусть десять тысяч лет, пусть меньше, сколько осталось. На их век бы хватило. На наш век. На мой…

В мрачном помещении со сгорбившимся, бормочущим Наставником раздался шелест. По угрюмым, потерявшим живой смолистый дух бревенчатым стенам разлилось призрачное сияние. Загудело, как от далекой лавины в горах. Этот дом стоял в горах Инка. Наставник поднял голову, прежде всего посмотрел в окно. Но там оставалось по-прежнему сыро и промозгло.

Нока стояла в углу и не делала попыток подойти. Ее окружал хоровод из множества светящихся шариков. Их размеры были от вишневой косточки до мяча.

— Убиваешься, папик? — спросила она, и гудение сразу усилилось.

— Нока? Ты? Где ты была? Почему не появлялась? Смотри, что на Земле…

— Я здесь. Я всегда буду здесь. А что на Земле?

— Ты была в «лабиринте»? Как там? Что — Те? Может быть, они смогут как-то повлиять? Изменить? Прекратить? — У Скина мелькнула сумасшедшая на дежда, что вот сейчас наконец вмешаются Те, включатся все приписываемые им суеверной молвой силы, силы, о которых даже он не догадывается, а они у Тех есть, и смогут повернуть… возвратить… Чтобы все стало, как было! И ничего ему больше не нужно…

— Какой ты нелепый, папик, — гудение и свет пульсировали в такт произносимым Нокой звукам. — Разве может стать все, как было? Так не бывает. В это верят только очень глупые люди.

— Что же — все? — выговорил Скин. Язык отказы вался повиноваться. Кроме того, он заметил…

— На Земле ничего страшного не происходит. Все идет, как надо. Будет Переселение. Продолжится Земной путь. Ты останешься Наставником…

Да, точно! Губы Ноки не шевелятся, но это не передача мыслей. Он слышит голос. И голос к нему несется…

Наставник резко повернулся на месте. За спиной его висел бело-голубой шар.

— Ха-ха-ха! — засмеялся шар Нокиным голосом. — Вот ты и обнаружил подделку. Наставник, который возомнил себя умнее Земли. Будто бы можешь использовать Тех, Кого Не Называют, как сама Земля. Ей самой это не очень-то доступно, чтоб ты знал.

— Ты… кто ты? Ты — Земля?

— Папик! — позвали со стороны Ноки, и Настав ник затравленно взглянул на нее. На призрак. — Папик, это же я, твоя Нока. Думай обо мне, пока еще можешь. А я буду здесь, буду рядом. Я всегда буду здесь, только позови… — И стала превращаться в ровное молочно-белое облако светящегося тумана. Оттуда донеслось: — Ты так ждал… Он здесь… И не один…

— Кто? — хрипло каркнул Наставник. Его не удастся свести с ума. Никому, будь они шестью шесть раз эрги! — Кто? Кого я ждал? Ответь!

— Ну, кого ты все время ждал, глупый ты какой… Роско, конечно.

— Где он? В «лабиринте»? Ну?!

— Этого ты от меня не узнаешь. Ищи его сам. Ищи, ищи, ищи…

Треск маленьких разрядов. Шелест исчезновения. Запах, как в грозу.

Шарики пропали тоже. Один, из самых мелких, перед тем как просочиться, холодно-щекотный, под мышкой, вышел точно на середине груди, оставив в итоге гадкое лохматое отверстие в два кулака, с занявшимися дымом краями.

Скин стоял, провожая его взглядом, как он удирает, потом поспешно захлопал себя по груди. Протянул руку, ухватил бутылку со столика при буфете и стал пить из горлышка, давясь, захлебываясь, проливая.

К ноге пристал обрывок страницы. Наставник зачем-то поднял его, расправил.

«…интересно также было бы узнать о той странной притягательности, какую на нашей Земле имеет цифра шесть. Считают люди, как повелось от количества пальцев на наших обеих руках, по-прежнему в десятичной системе. Но шестерка отчего-то все больше внедряется в сознание землян. Да и то — у нас шесть больших рек, в Хребте Инка шесть главных вершин, и шесть островов расположены с трогательной симметрией по кольцу Срединного моря. Я совсем недавно и случайно набрел на разгадку, но совершенно в ней уверен. Дело в том, что…»

Дальше обрывалось. Наставник выпустил бумажку, забыв о ней раньше, чем она вновь коснулась пола. Он поднял бутылку к губам. Когда в ней кончилось, взял вторую.

К Земле 2

Три стрелы выбили каменную крошку из скалы на уровне груди Роско. Его осыпало осколками камня и металла. Чагара у костра уже не было. Вместе с Анджелкой он прятался за невысоким гребнем у входа в пещеру.

— Самострел! — услышал Роско его громкий шепот. Подтянув к себе, перекинул оружие Чагару. «Интересно, а я?» — пожалел тут же. Попробовал переползти ближе к гребню, но его снова окатило раздробленными камнями.

— Ник, что это?! Кто?!

Стрелы летели из прохода, соединяющего колодец с внешней стороной Горы. Двое чап бились, подстреленные, третьей стрела угодила в шею. Зверь закричал и рухнул.

— Роско! Колдун! Убирайся в свою Гору! — заорали из темного прохода, на глаза, впрочем, не показываясь.

— Сам! — услышал Роско рев и только затем понял, что он принадлежит Нику Чагару. — Сам Киннигетт! Ты еще не сдох, паленая твоя шкура?! Убирайся, пока цел!

— Девушка с вами? — спросил оттуда сиплый голос. — Отдайте ее и можете прятаться к себе под землю. За вами не пойдем.

— Подержись за чапин хвост, Кинни, сосунок. Солнечная у отца в Городе! Иди туда, потолкуй с Большим Картом, ты же хотел!..

Роско вжался в крохотную ямку. Из его неудобного положения ему был виден только локоть и часть спины Ника. Он что-то делал руками. Анджелку Роско не видел совсем, ему очень хотелось ее окликнуть, но это было нельзя.

— Вам отсюда не уйти, Чагар. Отдай девушку. Мы даже оставим вам пару чап. Мы добрые.

— У-гу-гу! А-ха-ха! — заржали и заулюлюкали там на несколько голосов.

— Анджи, — не унимался сиплый, — не верь, они обманывают тебя! Это говорю я, Сам Киннигетт, Управник Скайлы. Я назначен тебе пророчеством Ки! Я сумел победить огни, а с тобой вместе мы подчиним, себе их все! Ты будешь Управительницей всех, кто живет под Горой! Слышишь, Анджи! Колдун Чагар и чужак Роско тебе об этом не сказали! Анджи, отзовись! Я помогу твоему отцу восстанавливать Город!..

В укрытии Ника и Анджи произошло движение. Потом там раздался резкий щелчок, один, другой, целая пригоршня. От краев расселины с напавшими полетели брызги, крошки, короткие металлические просверки. Наверное, немало попадало и внутрь, потому что там завопили, застонали.

— Еще одну, Анджи! — услышал Роско тихий приказ Чагара. Запнувшиеся было щелчки повторились, крошка полетела вновь.

Улучив момент, Роско перемахнул гребень.

— Еще! — сказал Чагар в голос.

Анджелка подала ему плоскую металлическую коробку. Чагар отбросил от своего странного самострела такую же, приставил эту, прихлопнул. Щелкнуло. Самострел выбросил несколько щелчков. Одна за другой с него срывались короткие толстые заостренные стрежни-стрелы.

— Анджи!

— Я здесь, Роско!

Из прохода неслись стоны и проклятья.

— Мы можем так продержаться долго.

— Сейчас они пойдут. Анджи, будь наготове! Роско тоже! Я могу не успеть всех, слишком близко.

Они вывалились комом тел, лохматых шкур, разинутых волосатых пастей. Самострел Ника защелкал, они начали падать. Но расстояние и впрямь было очень коротким. Двое, метнувшиеся вбок, добежали. Один прыгнул на Чагара, у которого как раз умолк самострел. Роско ощутил болезненный удар в плечо, пальцы на горле. Противник опять замахнулся ножом, уже выпачканным в крови, и осел с булькающим звуком.

— Спасибо, Ник!..

— Солнечной спасибо, она сперва выручила меня, а я уж…

Трупов было не меньше десятка. А в расселине готовились повторить вылазку.

— Последняя, — сказал Чагар, щелкая новой коробкой в самостреле.

— Могут просто взять на измор, — у Роско по руке текло, он сунул другую под шкуры, не глядя, заращивал рану. Анджелка очутилась рядом, провела ладошкой по его лбу.

— Расшибся…

И еще раз они попытались, и еще полегло пятеро под выстрелами Чагара, а остальные втянулись обратно. Сиплый Киннигетт кричал и ругался на своих людей. Ник показал Роско опустевшую, сделавшуюся легкой коробку от самострела.

— Не очень-то простой оказывается твоя дорога обратно на свою Землю, Роско, так? Зажали нас, к Горе не пробежать, снимут.

Роско чуть сам не обругал Чагара. Его хваленая предусмотрительность! Над каменным колодцем неслись безразличные тучи. Стены гладкие, неприступные.

— Роско, дядя Ник, ну давайте я выйду к нему. Он ничего мне не сделает, а я скажу…

И снова положение изменилось. Теперь кричали и сражались внутри прохода. Несколько человек выскочили, с воплями кинулись к противоположному. Они метались, бежали, согнувшись в три погибели.

— А у меня ни стрелы! — воскликнул Ник Чагар. Он вскочил на ноги, затряс пустым самострелом. И сразу свалился. В боку торчал брошенный нож.

— Чтоб тебя! Опять! Куда лез!..

— Роско, смотри!

Из хода в Гору чинной вереницей выплыло несколько бело-голубых шаров. Вот они какие, их огни! Да, это похоже. Это точь-в-точь, как Те, Кого Не…

— Анджи! Анджи! Анджи! — кричали из глубины расселины, перекрывая шум схватки. Роско успел удивиться — женщина кричала.

— Мама, — прошептала Анджелка, поднимая голову от Ника, с которым возился Роско. — Мама Сиэна, я здесь! Я тут!

— Анджи! Берегись, Анджи, я иду к тебе!

Все смешалось. Перед глазами Роско то вставали огни, неспешно плывущие в воздухе, то золотые волосы Анджелки, которую нужно было держать сзади, чтобы она не побежала туда, откуда слышался голос приемной матери. Розовая пена на губах Чагара. Мечутся фигуры охотников, пришедших с Киннегеттом. А вон тот уже горит. Разряженный самострел опять попался под ноги. Роско стискивает нож с изогнутой рукоятью и заслоняет собой Анджелку. Огромный черный человек рубится с неистовой охотницей, она заставляет его отступать шаг за шагом. Крики. Треск пламени. Звон клинков. Еще одна стрела пробила кожаный панцирь — вскользь, несерьезно. Дрожащие огни смыкают круг. Нет выхода им с Солнечной. Все теснее кольцо. Отвратительные куски огненного студня. — Роско, любимый! — Анджелка рвет что-то с груди, протягивает к окружившим огням. Они неуверенно расступаются. И вдруг в колодце с гладкими стенами темнеет…

Роско впоследствии так и не смог восстановить точную последовательность событий. Кажется, он вместе с Анджелкой и взваленным на плечо Ником успел пройти несколько шагов к той расселине, у которой сражалась Сиэна и двое или трое кряжистых мужиков, что пришли с нею. Но сначала вспыхнул у Солнечной в ладони предмет, которым она отпугивала лезущие огни, и они, лишившись устрашения, будто прыгнули вплотную. Когда с диким криком загорелся тот огромный черный — до того, как распахнулся люк упавшего из туч «кораблика» или же после? А вот что кричала вслед Сиэна, когда он, закинув Ника, втаскивал в «кораблик» отчаянно бьющуюся у него в руках Анджелку, Роско запомнил очень хорошо.

С всклокоченными седыми волосами, со щекой в крови, дорубая окровавленным клинком кого-то из Киннегеттовых подручных, охотница Сиэна размахивала рукой, на которой не хватало пальцев — как врезалось в память! — и кричала не дочери, а ему:

— Увози! Увози ее отсюда, Роско, увози! Не пускай сюда, слышишь! Увози! К себе! Увози!

…В «кораблике» тепло и сухо. Ник Чагар уложен на обычное место Роско, Анджелка влипла в экран, который Роско включил для нее. Правда, первое, что он включил, было его обязательное «встреча с Землей». Ему повезло, что Чагар без сознания, а Анджи продолжала плакать и рваться. Они ничего не поняли. А он отказывается себе верить, и руки дрожат так, что едва смог помочь Нику. Он, конечно, вырубил «встречу», лишь удовлетворился, что глаза ему не лгут. И все равно не поверил. Но до Земли уже не более стандарт-часа.

— Это — Земля? — указала Анджелка на обширный лоскут тьмы между звезд. Лоскут пока имел форму не ровного квадрата.

— Да, — заставил себя Роско ответить. — А это звезды, Анджи. Их видно гораздо больше, чем снизу.

Потому что они везде. Тебе не холодно? Я могу сделать теплее… «кораблик» может, — неизвестно для чего по правился он.

— Что ты, Роско, мне жарко. Там будет всегда так?

— Там по-разному, — осторожно сказал Роско. — Что выберешь.

— Как я хочу туда! Дядя Ник ведь поправится? Ты его вылечил опять?

— Вылечил. Но он потерял много крови. Пусть спит.

— Роско, как ты думаешь, мама Сиэна спасется?

— Конечно. Ведь ты отпугнула огни своим… что это было?

Анджелка показала шнурок с обожженными хвостиками. Свою ладонь в волдырях.

— Бабушка подарила мне. А я не уберегла. Что я теперь скажу, когда вернусь?

— Иди-ка сюда и дай мне свою руку. Это был…

— Просто амулет. Дядя Ник говорил, что знает такого зверька. Бабушка велела не расставаться, когда-нибудь пригодится. Вот — пригодился.

Анджелка не могла не взглядывать на россыпь звезд в прямоугольнике экрана. По черному провалу силуэта Земли вдруг стремительно прочертил рой белых искр. Они пронеслись и исчезли. Сама Земля принимала овальную форму.

— Роско, почему так, почему она меняется?

Роско был занят ее рукой и не смотрел на экран.

— Это означает, что мы приближаемся.

— А почему там только что… ох, милый, я не буду тебя отвлекать. Сколько у меня еще будет всяких «по чему», я тебе надоем! Но ведь ты мне все объяснишь, правда? Не верится, что я все увижу сейчас, все, о чем ты говорил.

Роско собрался с силами и ответил:

— Да. — И перешел к Чагару. Ранение оказалось совсем пустяковым, старик был просто в глубоком об мороке от напряжения последних дней. Но опасность невелика. Роско уже залечил ему разрез. А сам вытер холодный пот усталости. Провел рукой по сервисным овалам и кругам, и в «кораблике» запахло сосновым бором.

— Как чудесно!

Чем больше Анджелка восхищалась предстоящими чудесами Земли, тем Роско становился мрачнее. Но, может, «кораблик» просто испортился? Не во всем, а только в передаче с Земли? Могло такое быть?

Роско сделал, чтобы появилась музыка, прибавил шум ветерка в кронах. Проходя, коснулся высоких блестящих дверей в перегородке. Сколько раз он ходил сквозь них, шагая внутрь второй половины «кораблика» человеком, а оттуда ступая на песок, камень или в воды новой планеты, уже не отличаясь от тех, кто ее населяет. Сколько раз проделывал обратное, возвращаясь.

Но они не откроются для Анджелки! Это не просто — как пройти обычный люк! Таинственные безотказные устройства за этими дверьми настроены только на Роско! Только ему дозволено непреклонной Землей меняться множество раз!

Непреодолимое, безжалостное правило!

Ничего, на Земле имеется место, где должно удасться то, что он задумал. Для чего он и возвращается с нею. Что бы ни ожидало.

А ведь впереди был еще «лабиринт». Что происходит там?

…Они прошли «лабиринт». В нем ничего не происходило. У Роско слегка отлегло от сердца, а потом беспокойство пришло вновь.

Очнувшийся Ник Чагар казался не особенно заинтересованным. Он еще в «кораблике» взглянул, как Роско управляется с сервисом, ничего не сказал, хмыкнул. По мерцающим пустым коридорам шел, как по своей заснеженной степи где-нибудь под Горой. Это задевало. В конце концов Роско помог ему очутиться там, о чем он мечтал и строил надежды и догадки всю жизнь. Зато Анджелка не уставала спрашивать, весело щебеча. Неизвестное заставило ее забыть обо всем остальном. Но мрачное настроение Роско уловила чутко на последних переходах, и шла молча, только старалась прижаться, взять за руку.

А когда они вышли, склонившись под низким козырьком, Роско даже сделал движение назад, в «лабиринт», где теперь было тихо, пусто, не ощущалось чужого взгляда на затылке, липкой паутины в мозгу и постороннего присутствия за ближайшим поворотом.

Анджелка и Ник Чагар во все глаза смотрели на обещанный рай.

Рядом с Землей (Радость)

Радость! Радость! Радость!

Никогда не ощущали у себя в Доме и в окрестностях Дома Новые, Новыми Рожденные, такой необычайной легкости полета. В первые же миги они были ошеломлены. Никаким воображением, никогда живущие в Доме на планете не смогли бы представить, что такой степени наслаждения можно достичь одним безудержным движением в этом небывалом пространстве.

Это пространство, чистое от твердых, от жидких, от прозрачных газообразных, будто создано было для Новых. Для полета и свободы. Вот где должен быть их настоящий дом.

Они роились и разлетались, кружились и стремительно неслись, застывали и срывались с места. Они ликовали.

Однако задачи своей Новые, Новыми Рожденные, не позабыли в шквале охватившей их радости. Они отыскали в этих восхитительных пространствах Дом своих братьев. Они обвились вокруг него кольцом сверкающих искр, но никакого намека на вход не нашли.

Это их не обескуражило. Новые, Новыми Рожденные, были упорны. Они принялись обследовать Дом братьев виток за витком. То один, то другой из них, не в силах сдержать себя, отлетал белым лучом света, упиваясь открытой ему скоростью, но всякий раз возвращался, чтобы принять участие в поисках вместе со всеми.

Братья внутри своего Дома уже знали об их приходе. Из-за неприступной брони доносилась радость встречи. Сами же Новые поспешили поделиться открытым для себя наслаждением чистого пространства, а также тем, что несли братьям с собой, об этих, не твердых и не жидких, об их притягательных точках.

Странно, ответом было молчание. Будто братья не приняли уверенности и надежд Новых. Насчет радости полета донесся какой-то сочувственный отголосок, а о не твердых и не жидких — тишина.

Новые продолжали шаг за шагом искать щели в твердыне Дома, вращающегося в чистом пространстве. Они соединятся с братьями, и те все поймут. На всякий случай Новые, Новыми Рожденные, не спешили сообщать Новым, Здесь Рожденным, оставшимся в Доме там, далеко, никаких подробностей. По крайней мере, пока не найдут способ проникнуть внутрь.

Троих людей, Роско, Анджелку и Ника Чагара, когда Земля раскрывалась навстречу «кораблику», спасло лишь то, что скрупулезные эрги еще не вынырнули из-за ее бока и не успели уловить их присутствия рядом.

«Ну и что вы скажете, Наставник, теперь?» 5

Он встречал их на Южном побережье, в маленьком заливе под обрывом с соснами. Трое стандарт-суток прометался он из конца в конец Земли, побывал у каждого выхода под Южными скалами, прошел каждой дорогой, которую мог выбрать Роско.

В заполнившем все сыром тумане не было видно дальше сотни шагов. Туман, сменивший ветры, висел неподвижно. Но солнце еще загоралось, и можно было отличить день от ночи. На след он напал только сегодня утром — они ночевали в пустом доме, готовили какую-то пищу, хотя что они могли найти, Наставник не представлял. У Земли отпала нужда заботиться о своих детях.

Ялик, привязанный к камню, затопили ливни и захлестнули бури. Он вытащил его, отчерпал воду. Он даже неумело развел огонь, но сырые ветки только дымили. Тогда он спустил разбухшую лодку снова на-воду, уселся на корме, поплотнее завернулся в несколько слоев грязных тряпок, которые когда-то были его белыми тогами, и стал ждать.

— Смотри, Роско, там кто-то есть! Я же говорила, что чую дым.

— Ну-ка, в сторону, Анджи…

— Погодите, Чагар, со своим оружием. Я, кажется, знаю, кто это.

— Добро пожаловать, братья по крови! — Наставник Скин помахал бутылкой. — Роско, Самый Большой Друг Всех Человеков, что же ты прихватил так мало? Место освободилось. Прошу выбирать! На Земле стало невыносимо холодно, но вам не впервой! А мне приходится согреваться так.

Роско спустился, вошел в набегающие волны. Ялик был в хорошем состоянии, весла в камнях на берегу. Больше его сейчас ничто не волновало. На Наставника Скина он даже не смотрел.

— Это — море, Роско? — спросила Анджелка.

— Да, Анджи, это море. Мы переплывем его в этой лодке.

— Роско, мой мальчик, ты заделался совсем планетником. Тебя не трогает, как переменилась родная Земля?

— Не трогает. Наставник, позвольте вас побеспокоить.

— Ты уже все понял? Ничего не желаешь узнать? — сказал Наставник Скин.

Анджелка, чуть в стороне, положив возле свой узелок, осторожно трогала беспокойную — то подскочит, то отпрянет — воду. Захватила в горсть, плеснула в лицо, засмеялась. Ник Чагар предпочитал наблюдать издали.

— Ничего не хочу, — у Роско вырвалось. — Не такая уж эта Земля нам родная!

— О, Роско, да ты поумнел. А ну, дай взглянуть. Ты же вернулся снизу, обязан отчитаться, Роско, мой мальчик. Не всем Наставникам, так хоть одному…

Рука Наставника лежала на плече Роско. Глаза заглядывали в самую душу. И Наставник улыбался. Своей доброй, отеческой…

Роско решительно стряхнул руку. Вытеснил из затылка горячие нити. Наставник рассмеялся, но смех его был нехорош.

— Так. Вот так, значит, обстоит дело. Ты и вправду поумнел. Какие они там бережные к памяти своей Земли братья… А ну позови его, как его, Чагара, что ли. Что он там торчит. Тебе наплевать, так хоть он послушает. Напрасно я вас ждал тут, нет? Давай-давай, зови. Вам все равно… отдохнуть, обогреться перед дальнейшей дорогой…

— Не знаю, зачем я остался, — сказал Наставник Скин, когда костер был разведен, прикладываясь к своей бутылке. Роско почти не испытал удивления, когда Наставник заговорил сразу на том исковерканном стандарт-земном, какой был в ходу на планете Анджи. — Может быть, хотел еще раз взглянуть на моего мальчика Роско. Ведь я по-настоящему привязан к нему, что бы там ни было. Или уйти с Земли последним, покинуть наш мир после всех. Или остаться и разделить его судьбу, как это положено Наставнику, да и землянину вообще. Я не знаю. Но раз так произошло, и мы все-таки встретились, братья-планетники, такие же люди, как жили на этой бывшей Земле, то было бы обидно не узнать вам о настоящей сути Земного пути. Того, чему преданно служили мы… и вы когда-то.

Ваша гипотеза, Чагар, о соперничестве многих ци вилизаций за право использования некоей уникальной составляющей разума нашей расы не лишена смысла. Такое могло быть… но такого не было. Был всего один разум, поставивший людей на дорогу, которая закончилась здесь, у этой планеты. Наша — чуть позже, ваша — чуть раньше, не имеет значения. Мы просто выработали свой ресурс, свой запас сил. Такое случается со всеми разумами. Вот случилось с нами, чего же тут?

Что хотел тот иной, могучий и непостижимый разум? А очень простого. Вселенная бесконечна — и мала. Разумы в ней редки — но их бессчетно, ибо маленькая Вселенная все-таки бесконечна. Разумы различны, и не во внешнем облике существ дело, Роско это знает по себе. Разумы различны прежде всего по своему уровню, по достижениям, но это лишь внешнее, не главное их различие.

Силы, которые привлекают себе на службу тот или другой разум, энергии и виды пространств, в которые он вторгается, — вот определяющее. Те, не известные нам могучие, сами предназначены кем-то еще более могучим судить и выбирать. Не пропускать в неподобающие сферы одних, и, быть может, продвигать каких-то других — последнее нас не касается.

Расу, которая зовется землянами, затрагивает лишь сторона: «Не допускать!» Мы — орудие, Роско, мальчик! Всего лишь орудие, избранное за наибольшее соответствие поставленной другими цели! То «что-то», что в нас есть, мгновенно и бесповоротно пресекает опасные потенции у рас, которым, по мнению анонимного сверхразума, а может, по самому устройству этой поганой Вселенной, «не полагается»! Мы несем… несли, Роско, но не свет, а тьму! Как, соотносится это с гордостью служения Земле и делу Земного пути? Так ведь ты, Роско, только сейчас узнаешь, а Наставникам приходится жить с этим добрую половину их долгой-долгой жизни… приходилось…

Наставника Скина не прерывали. Анджелка приникла к плечу Роско. Ник Чагар вообще не поднимал головы, отблеск костра играл на его лысине. Наставник опорожнил свою бутыль, размахнувшись, зашвырнул в море.

— Я ведь чувствую, чего ты от меня ждешь, Роско, поумневший мальчик. Эти рассуждения о каких-то там разумах… Конечно, все у нас тут на Земле было обман. От ненастоящего солнца до твоей обязательной «молитвы» перед остолопами-Наставниками. Не требовалась «молитва» Наставникам, но не оттого, что все при этом они узнавали не на слух, а изнутри тебя, а оттого, что ничего этого им узнавать не требовалось. Земля все уже знала и так. Достаточно тебе было пройти сквозь «лабиринт». А может быть, даже раньше — достаточно Роско очутиться в «кораблике», да разнежиться под включенную заботливо «встречу с Землей», а там уж умный «кораблик» вытянет из Роско потихоньку, незаметно впечатления наисвежайшие, точные, незамутненные… и сам передаст Земле, мгновенно и без искажений, покуда там Роско крадется, вздрагивая, своей собственной дорогой в своем собственном «лабиринте»…

Ты можешь гордиться собой, Роско! Всей расой своей, если угодно, не гордись, а собой — можешь. Ты на самом деле редчайший, единственный, уникальный в уникальном народе. Лишь у Роско имеющееся в любом землянине «что-то» отличается совершенно особыми свойствами. Пусть даже в ущерб остальным, доступным всем и каждому. Пусть это даже где-то угнетает его тонкую натуру. Зато, неощутимо ему самому, захватывает такие глубины, что позволяет нашей пр-р-ро-зорливой Земле делать далеко пр-р-ростирающиеся (Наставник Скин пьянел) выводы о действительных потенциях намеченных к оглуплению — хорошенькое словечко, правда? сам придумал! — слишком беспокойных рас. Она ведь тоже разок-другой ошибалась, наша не знающая промаха Земля, и тогда последнее слово оставалось за Роско. И он его приносил, сам о том не ведая… любимое занятие нашей Земли — таскать из огня чужими руками… Интересно, Чагар, а бывшей вашей?

Роско вживался в планетников душой и телом — вы его, девушка, порасспрашивайте, какого рода планетницы оставили наиболее неизгладимое впечатление, чешуйчатые, а может быть, осклизлые пупырчатые? По дороге к земле Роско ненавязчиво потрошили, и все уже было давным-давно решено, когда мы тут играли в детскую игру «мы все работаем во имя будущего нашей расы!». Какое будущее у горстки распыляемого по Вселенной яда?

Роско, я скажу еще о методах нашей Земли. Обычно кандидата в следующего Роско Земля указывает еще в младенчестве. Указывает нам, Наставникам, сама она с детишками возиться не любит. Мы забираем ребенка, пока он еще мал, и воспитание начинается сразу. С тобой произошла какая-то ошибка. Накладка, сбой. Всю семью Земля спровадила в Переселение заблаговременно, а о тебе сообщить Наставникам забыла. Ты слишком долго рос не зависимым ни от кого. Это повлияло дурно на твою хрупкую незримую составляющую. Ты стал грубеть, Роско, еще немного, и ты сделался бы только лишь землянином, наверное, посмертным, потому что никуда бы уже не годился. Нет, тебе бы стали доступны все основные черты обычных людей — ну там, безмолвный разговор, запахи да светлячки наводимые, комариные полеты по оранжерее с цветами, внутри Земли, то есть все, по чему ты так страдал. Но главное в тебе было бы загублено безвозвратно. Пришлось прибегать к сильным мерам. Помнишь случай на островке? Когда тебя чуть не закусали до смерти? Это тебе устроил Наставник Гаарт. Ты его так любил потом, да, Роско? Мальчишке, которому уже почти: пришло умение слышать чужие мысли, необходима была встряска, чтоб он навсегда забыл, как это делается… Ха, Роско, не переживай, я тут открыл одно древнее свидетельство — в прошлые времена Земля нечто подобное устраивала вообще всем. Пугала якобы начинающейся катастрофой, а потом снова приходила в норму, а смиренные человечки начинали ее за это только больше обожать. А возвращавшийся снизу Роско врал, будто это Земля уничтожает непокорные миры… Один почерк у светлой доброй Земли, одна манера, она и с нами, Наставниками, так же, ты не думай… Настоящая катастрофа приходит не бурей, а таким вот бесцветным крахом, — Наставник Скин обвел нетвердой рукой туман, замкнувший их в зыбкое сырое кольцо. Слышался только шорох близкого прибоя.

Внезапно, в отблесках догоревшего костра, встал со своего места Чагар. Ни слова не говоря, подхватил узелок с пожитками Анджелки, разворошил ногой угли. Сошел к воде, стал укладывать вещи в ялик. Анджелка потянула за ним и Роско. Поднявшись, он последний раз посмотрел на Наставника Скина, с изумлением взиравшего снизу вверх. Сошел в воду. На руках перенес через борт Анджелку. Оттолкнулся.

И через несколько взмахов весел Наставник Скин пропал в тумане на берегу.

…В борт плескали мелкие волны. Анджелка уже смело опускала в них ладони по обе стороны кормы.

— Между прочим, ему ничего не стоит сейчас вдруг появиться прямо тут, — сказал Роско, сидевший на веслах.

— Вряд ли он станет, — уверенно заявил Чагар.

— Почему?

— В одном из моих бедных сгоревших свитков я нашел строчку древнего мудреца. Кажется, они назывались поэтами. «Я жив, он мертв — о чем нам говорить?» Слушай, Роско, это правда, что мы можем неуспеть, куда идем?

— Вообще-то… — Роско покосился на Анджелку. Она ответила бледной в тумане улыбкой. — Можем.

— Тогда поторопись. Эй, если делать вдвоем то, что ты один делаешь сейчас, выйдет быстрее.

— Ну да.

— Подвинься, сынок. Я кое-что читал у себя про это.

Усевшись рядом, он вдруг хлопнул Роско по плечу:

— А вообще тут у вас в раю ничего. Всего чуть прохладнее, чем в Дни Гроз. То-то, Роско, ты ж ведь у нас только в Дни Льда да в Дни Буранов и бывал.

Северные Ходы (Последнее табу Земли)

— Теперь я твоя жена? По-настоящему? Так считается у вас на Земле?

— Да, Анджи. — Золотая головка девочки-женщины лежала у него на груди, и дыхание их уже успокоилось, и было сладко и страшно, и чудесно, удивительно, и только что она шептала: «Бабушка говорила, на Земле живут боги, ты — бог…»

Разве мог он ей ответить, как считается на Земле. Считалось…

— Да, Анджи. Солнечная, по-настоящему.

Потому что и сам в это верил. И потому что очень хорошо помнил, что ему сказал Ник Чагар. И потому что сейчас ему было на слова Чагара наплевать.

— Да, Солнечная, я тебя люблю, отныне и навсегда ты — моя настоящая жена. Поспи, родная…

Это была их последняя стоянка перед плато Кан, где начинался Главный отрог Инка. Туманная мгла, скрывшая былое великолепие цилиндрических видов пространства Земли, лишь мерцала. Солнце окончательно замерло на какой-то определенной силе тусклого свечения, и мгла слабо светилась со всех сторон.

Они долго, слишком долго пересекали Срединное море, и Роско понял, что они проблуждали в тумане. Север он знал гораздо хуже, чем Юг, но им повезло — случай вывел ялик прямо на Искристый пляж. В саду Крааса от них в сторону бросилось какое-то голое существо. Роско с отвращением и жалостью узнал Ольми. В зубах тот держал пойманную крысу.

Через эвкалиптовую рощу, через весь Заповедник, мимо Старого города, который Роско знал по руинам опрокинутой решетчатой башни, старыми дорогами, нащупывая путь только чутьем, Роско вел Ника Чагара и Анджелку по развалинам своего рая. Туман не только скрывал, но и был милосерден: они не видели всего.

Наткнувшись наконец на широкую реку, другой берег которой тонул в тумане, Роско облегченно вздохнул. Он уверенно взял вверх по течению. Это была Холодная, в верховьях он знал один дом, а от него горную тропу. По ней он поднимался всего единожды — когда искал подтверждения своей догадке.

Секрет Земли, который после откровений Наставника Скина кажется маленьким и по-детски очевидным. Но именно сюда Роско Анджелку вел.

Она дышала у него на руке. Он осторожно высвободился. Она по-ребячьи сопнула и обняла подушку. Роско сполз в ноги, приподнял Анджелке одеяло до колен. Левая ступня была не только меньше правой, но и вся голень искривлена и укорочена. Кроме того, пятка вывернута внутрь. Роско стиснул свои такие ненужные ладони, такие неумелые, такие бессильные… Тихонько, стараясь не коснуться, но как можно ближе, обхватил. Замер, напрягшись так, что пот дорожками побежал с бровей.

…«Ты самая умная, хорошая и красивая девочка вашего Города, Анджи. Я верю, все у тебя поправится… верю, верю… И я люблю тебя»…

Убрал дрожащие руки. Ступня не изменилась. Как вчера, когда она тоже спала. Да он и не надеялся. «Только травмы, только раны. Решись я сломать эту бедную ножку, и что? Восстановится прежнее. Но мы уже почти дошли».

Он поцеловал эти пальцы, вспомнив, как Анджелка в первый же их день на Земле решительно потребовала, чтобы они с Чагаром удалились, а сама полезла плескаться в ручей. И делала это ежедневно, пока шли.

— Роско, не смей! — Анджелка спрятала ногу, вспыхнув. — Роско, любимый, прошу тебя!

— Подожди, не плачь. Ну не плачь же… ну? Ну вот. Иди ко мне. — Он обнял всхлипнувшую Анджелку, стал целовать. — Я хочу тебя кое о чем спросить. Чагар, он сказал мне, будто твоя бабушка передала тебе некую вещь. Она, как бы это сказать, колдовская. Эта вещь поможет тебе обрести силу бороться с вашими огнями. Там, внизу, ведь мы отправляемся вниз, ты знаешь, только используем другой путь. Мой «кораблик» нас больше не повезет. Что это может быть за вещь? Ведь это важно.

— Но как же, Роско, ты должен помнить, там в ущелье… ты меня сам потом лечил.

— Только это? Больше ничего? Припомни.

— Только… нет, еще… вот. — Протянула розовый флакон. — Только это уже не нужно. И потом, я бы все равно этим не воспользовалась. С тобой.

— Что это?

— Такое средство… тайное, женское. Считается, что если дать это мужчине, он наверняка будет твой. Роско, клянусь тебе, я бы никогда…

— Что с этим делают?

— Пьют. Несколько капель.

— А если все выпить — умрешь? Или выпьет сама женщина?

— Ки-волшебство никогда не убивает. Но ведь не надо, чтоб за тобой ходили толпы. Или мужчина стал зверем. — Анджелка покраснела, пряча глаза.

— Решено. Пьем на двоих. Я хочу за тобой ходить толпой. И чтобы мы оба стали зверьми друг с другом.

(«И чтоб отвязался Чагар. Все, что мог, я сделал. Надо же, использовать не хотела, а с собой взяла».) Я люблю тебя, Анджи, — сказал он, отпивая свою долю. Во флаконе была жидкость без запаха. «Даже не горькая», — подумал он.

Анджелка растерянно моргала, потом протянула руку.

Они подождали.

Ничего не случилось.

Роско, склонившись, поцеловал Анджелку, говоря:

— Я люблю тебя, Солнечная, и ты моя самая настоящая: жена навечно. Поднимайся, пора. Я разбужу Чагара, он на первом этаже.

…Два остроконечных столба в тумане Роско видел уже давно. Он только недоумевал, где третий. Они приблизились, и стало ясно.

— Смотрите, Ник, это символ многого, что происходило на нашей Земле.

Колокол Древних лежал на боку, придавленный третьим столбом. От него откололся край.

— Что ж, символы разрушаются.

— Что это, Роско? — Закутанная в свои меха Анджелка невольно попятилась от глыбы. Пар дыхания оседал крупинкамм льда. — Как тут холодно, — пожаловалась она. — Даже в Дни Буранов у нас такого…

— Пусть лежит, — проскрипел Чагар. — Трогаемся, Роско, нет времени.

Они прошли еще более двух стандарт-часов по однообразной черно-серой равнине. Вокруг было прежде всего холодно, потом — темно, а потом… пусто.

«Как пусто, — думал Роско, поддерживая Анджелку, — пусто, пусто. Вон там, прямо над головами, через солнце, — Серпантин. Вон там, четверть оборота влево — Ущелье Розовых елей. Вон там, справа… еще что-то. Что там сейчас? Пусто, пусто…»

Он наткнулся с размаху на спину Ника Чагара.

— Об этом ты говорил? — Рука с тесаком указала в светящийся арочный вход.

— Да, пусти-ка вперед. Анджи, держись с дядей Ником.

Шестиугольные выпуклые плитки блестели, стены широких, как площади, улиц и протяжных, как улицы, площадей светились и переливались, и шесть высоких, как скалы, дверей…

Были закрыты. Закрыты.

Закрыты! закрыты! закрыты!

В изнеможении он уселся под крайними. Земля устроила последнюю каверзу. Следовало ожидать. Куда годятся его выведанные секреты. Наплевать ей. Светлой и доброй. Как захотела, так и сделала. Все. Пришли.

— Роско, что ты там бормочешь?

— Пришли. Все.

— Как же все, милый?..

Смех Наставника Скина был больше похож на карканье. Он возник рядом с ними, в тех же грязных тряпках, которые, кажется, стали еще грязнее.

— Как же ты мог забыть, мой мальчик, главную истину, что решает только Земля. Только она! Вы ушли, не попрощавшись, это невежливо. Можете сделать вторую попытку. Я жду. Ну, кто первый? Может, ты, старик? Вы, красави…

Роско сделал движение, и у Наставника обе кисти повисли, как перчатки. Наставник стоял мгновение, мягко сложился и упал, тихонько подвывая. Потом снова послышался смех-карканье:

— Зря ты меня мучишь, мой мальчик. Только Наставник Скин может тебе помочь еще. Я ведь просто пришел попрощаться. Но Земля послушает только Наставника… — Он еще побормотал и захрипел, пряча раздробленные руки под мышками.

— Что он говорит?

— Он говорит… — Роско отвечать не хотелось. — Он говорит, что я дурак. Он говорит, что я понадеялся на непреложное правило Земли: пока не окончится Переселение, Северные Ходы открыты. Секрет, — не охотно пояснил. — Цена этому секрету… Ну, я подумал, раз люди уходят все, то пока хоть один остался — значит, идет Переселение… Сами видите.

Он плюнул в стену, в которой мутно отражались они все.

— Я могу обратиться, — прошелестел Наставник Скин. — Шестой раз. Моя очередь… Только попроси… Понимаешь, мой мальчик, ты меня только попроси… на прощанье, а?.. папе Скину…

— Так что ж ты его так, — ругнулся Чагар, отпихивая Роско плечом и нагибаясь к Наставнику.

— Роско, любимый, не проси, — торопливо зашептала Анджелка, — чем хочешь тебя заклинаю, не проси, пускай мы тут сгинем, я буду с тобой, правда, только не проси…

— Ты, — допытывался стоящий рядом с Наставником на коленях Чагар, приставив тому к горлу острие своего тесака. — Ты, правда, можешь? Ну, обращайся давай, а то ведь что Роско тебе сделал, — тьфу. Я — Чагар, мы умеем такое, что даже у вас никому не снилось. Обращайся, ну! О смерти, как о благе, молить станешь… Обращайся к своей Земле!

Роско вдруг увидел, как они, оказывается, похожи — Наставник Скин и Ник Чагар. Как братья. Он не успел додумать эту мысль, как пришла другая: «Запах! Откуда такой знакомый запах?!»

Розы-лала-веретенник. И еще свежесть, как в грозу. И тихое, тоже знакомое потрескивание.

— Огни! — взвизгнула Анджелка, хватая Роско за рукав и пытаясь оттолкнуть прочь. — Огни! Уходи, любимый! Спасайся!

— Ну нет, девушка, — Нока позволила себе усмехнуться. — Он спасаться не побежит. Он сейчас в атаку бросится, уж я его знаю. Да, Роско, боевитенький мой?

Нока стояла в своей белой распашонке и шортах, а вокруг нее вился хоровод светящихся шариков. Казалось, холода для нее не существует.

— Роско, драгоценненький мой, не бросайся, не надо. Я ведь тоже пришла попрощаться, и только. А ему не верь, — обратилась к Чагару и показала на корчащегося Скина. — Он врет! Он всегда врал, таково уж было его служение Земле. Другого очередь была, не его. Тот… ушел. Вы с ним встретитесь, наверное…

Роско, замершему в полупрыжке, почудилось, будто силуэт Ноки слегка колышется. От беспрерывного огненного мельтешения, наверное.

— Не-ет, Роско, наблюдательненький мой, — Нока погрозила своим длинным безупречным пальцем, — не почудилось. Ах ты, бедненький, всегда ты был для меня прозрачненький. Таким и остался. Роско. Любименький. Помнишь, да? Травка, старая дорога? Мур-мур, Роско, дружочек?

— Пусть эта женщина замолчит! — Анджелка за визжала так, что и у Роско, и у Чагара, и у полумертвого Наставника Скина заложило уши. — Пусть она не смеет касаться моего мужа!

Неизвестно как у Анджелки очутился нож, тот самый, с удобной изогнутой рукоятью. А ведь был за поясом у Роско. Он едва успел перехватить ее руку. Он, кажется, начал кое-что понимать. Мельком взглянул на Чагара — Чагар тоже.

— Я? Женщина? — Нока рассыпала пригоршню смеха. — Нет, той женщины уже нет. Она где-то там, — жест за спину, — в моем «лабиринте». Счастливая и… безумная. Она тоже выполнила свое служение. Твой муж? — Нока-призрак подняла брови. — Ну, конечно, твой муж, маленькая планетница. Вы отправитесь, и он будет твоим мужем там, внизу. Сколько хочешь.

Шариков в хороводе вроде бы добавилось. Они замелькали так быстро, что слились в одно кольцо — спираль, пульсирующую, живую, что бегала вдоль тела призрачной Ноки вверх и вниз. Стены зала запульсировали, свет достиг далекого сталагмитового потолка.

— Не бойтесь, это для вас не опасно. Я приняла меры, и все они там, — из света и кружения вынырнула рука, указала неопределенно, — вовне. Они уйдут.

А те, кто останется, снова вспомнят свой долг. Ты хитра, маленькая планетница… Роско, та женщина… она и вправду любила тебя, ты знаешь? Знаешь?..

За спинами людей поехали в стороны половинки сверкающих ворот, уходящих ввысь.

— Знаю, — прошептал Роско одними губами.

— Спасибо, — голос становился все дальше и дальше, и уже один только сверкающий кокон мерцал на месте призрака. — Спасибо. Теперь она знает тоже.

Теперь ей совсем хорошо.

Анджелка вцепилась в руку Роско. Ник Чагар стоял по другое плечо, выставив тесак.

— А теперь идите, люди. Я выбрала вас, потому что… выбрала…

Они пятились в черноту за дверями.

— …потому что…

Вот порог света и мрака.

— …выбор… — И совсем последнее: — Иди, Роско, иди…

Мрак.

Анджелкино:

— Ой!

Земля 4 (Выбор)

Земля не могла существовать всегда.

Она в глубине своей понимала это, но не желала верить, как люди не верят в неизбежность смерти, и как, должно быть, не верят в непременное окончание своего существования эрги. Впрочем, насчет последних ручаться трудно.

Однако все заканчивается когда-нибудь. Можно сколько угодно говорить о переходах одного в другое, другого в третье, третьего в четвертое, но ведь другое — это не одно, а четвертое не третье, верно?

Существованию Земли подошел конец.

Она поняла это и приняла. Но как спасти, уберечь хотя бы один из таких не похожих друг на друга, однако равноценно важных видов разумной жизни, которых ей поручено было опекать и использовать теми, чья сущность не поддается объяснению, во времена, не поддающиеся исчислению?

Она бесконечно и безуспешно сравнивала и прийти к ответу не могла.

Помог случай. Опять случай…

Среди людей Земли нашлась женщина, чьи чувства к единственному уникальному Роско оказались сравнимы с чувствами к нему самой Земли. Женщина сама, не догадывалась, насколько они сильны.

Земля использовала — женщина любила.

Выбор был сделан.

Атом перевесил Галактику.

Оставалось найти механизм. Для мудрой могучей Земли это был пустячный вопрос, в котором ее собственная — Земли — последующая судьба не играла никакой роли. Она ее уже знала.

…Словно густая светящаяся пелена окутывала Землю. Это прибывшие Новые, Новыми Рожденные, соединились наконец с выпущенными Землей на волю Теми, Кого Не Называют. Встреча братьев-эргов произошла на просторах чистого космоса, доселе не испытанного обоими, и радости и наслаждению не было предела.

Когда последние из людей покинули Землю, пелена эта взвихрилась. Земля прощалась с планетой, уходила со своего дозорного круга. И оставляла подарок — планете.

Послушные зову Земли, эрги-Те-Кого-Не-Называют уводили за собой эргов-Новых-Новыми-Рожденных. Так опытный пастух с помощью нескольких прирученных уводит целый табун дикарей.

Земля уводила свое стадо от планеты, где, кроме прежде живших, очутились теперь те, кто жил в ее чреве, и оставляла подарок — людям.

Новые, Здесь Рожденные, не были ею призваны снизу.

Планета Анджела

По-прежнему черной стеной возвышается Гора, по-прежнему бьют ветры в ее несокрушимую грудь, но это уже другие ветры, и Гора видна до самой, в мареве вершины, кромки. Терялся человек перед тем, как она огромна.

— Понимаете, Ник, я и рассчитывал только на это свойство Северных Ходов. Каким бы ни был — я имею в виду физическое состояние — человек на Земле, вниз, к планетникам, он должен прибыть в абсолютном здоровье. Даже выше, чем средняя норма. То, что с Переселенцами происходило в Северных Ходах, должно было принципиально не отличаться от того, что со мной происходило при входе-выходе из «кораблика» на планету. А я ведь каждый раз оказывался самым сильным, самым здоровым, самым красивым и так далее. По местным меркам, разумеется, — Роско вздохнул.

А Ник Чагар, с трудом отрывая взгляд от громады Горы, оглядел его с головы до ног.

Роско был невероятно силен, даже с виду. Такой ширины плеч и таких мощных рук и груди Чагар не встречал у самых кряжистых охотников. И вместе с тем — гибок, ловок, текуч. Он и сейчас выглядел немножко чужаком.

— Я тебя понимаю, Роско. С Переселенцами — один раз, а с тобой…

— Не во мне дело. Просто Земля спускает вниз только абсолютно нормального и здорового планетника… или планетницу. Каким бы до Северных Ходов ни был он… или она. А здесь планетники — люди…

— Да, — Ник снова стал смотреть на Гору. — Все-таки не могу привыкнуть, до чего же она на самом деле громадна.

— Теперь ко многому придется привыкать.

— Это не страшно, — Чагар взглянул выше Горы, в синее ослепительное небо. — Как ты думаешь, это — тоже Земля?..

— Наверное. Уходя. Теперь у нас будет меньше снега.

— И больше дичи. Едоков прибавилось.

Под Горой, радом с Городом, в обе стороны протянулись сплошные костры, дымы, кое-где виднелись на скорую руку сооруженные крыши, и так — Роско знал — было от самого Маленького Городища до Долгого Края.

— Им пока трудно, — сказал он.

— Не труднее, чем было нашим предкам когда-то. А пожалуй, что и полегче. Им есть кому помогать. Я не горожан имею в виду.

— Пожалуй, полегче.

Оба обернулись.

Утопая ступами в мокром снегу, к ним подходила Анджелка. Без своего обычного сопровождения. Она не хромала, но походка еще была неловкой.

— Здравствуйте, дядя Ник. Роско, что же ты меня не позвал!

— Ты была занята с матерью. Мы все равно тут всех ждем.

— Как Сиэна, Анджи?

— Уже поправилась, но отец все равно не велит ей выходить. Роско, ты бы полечил ее еще.

— Ей больше не надо. Она просто слишком обморозилась, пока Гер с Сомом дотащили ее до Города.

— Да, у них не было таких сиу, как у дяди Ника, помнишь, дядя Ник?

— Я возьму в лощине новых щенков. Как твоя нога?

По привычке Анджелка было смутилась, но тут же заулыбалась:

— Все никак не привыкну.

— А почему ты одна? Солнечная Анджела — и без своих…

— Ой, да наши еще боятся! Тоже никак не привыкнут. Но я их научу.

— Мы с дядей Ником говорили сейчас о том, как комногому нужно будет привыкать. Ведь все для вас новое. А для наших — тем более. Целая новая планета…

— Ну, Роско, — глядя вдаль и прищурясь, сказал вдруг Ник Чагар, — не пора ли дать ей какое-нибудь имя?

— Почему — какое-нибудь? Право решения при надлежит вам. Вам всем. Я могу лишь высказать пожелания. Собственно, их у меня всего одно.

— Какое же?

— Ну неужели вы не догадались? Анджелка, ты не против, Солнечная?

— Нет, Роско, я не против. Я… я даже горжусь.

Сказав так, Анджелка вдруг недоуменно посмотрела на Роско. У него тоже возникло это странное чувство, будто однажды он уже слышал все это.

— Что, дети, примолкли, вспомнили, о чем-ни будь? — Чагар усмехнулся. — Управник Карт идет.

К небольшому холму, где стояли Роско, Чагар и Анджелка, подходил Карт Анджел в сопровождении огромного неуклюжего человека и еще одного парня, на котором меха сидели более ловко. Роско узнал старшину Переселенцев Крааса, а парень был незнаком.

— Здравствуй, Ник, здравствуй, Роско. Зятек, ты где пропадаешь, почему дома третий день нет? Анджи, мать на улицу не выходила?

— Роско с дядей Ником обходили Поселок, лечили обмороженных, больных. С мамой Сиэной все в по рядке. Крошка Дэнни капризничает, у него режется первый зуб. Самого тебя десятый день нет. И не рычи на Роско, не то позову моих друзей.

— Совсем от рук отбилась… — проворчал Карт Анджел, но тон сбавил. Покосился на дочь опасливо. — Зятек, ты бы жене наказал, пусть она с друзьями своими поаккуратнее. У нас еще Нашествие все по мнят, а она, видите ли, разгуливает прямо по Городу. Людям время нужно дать. Уж того довольно, когда с неба народ, как град, посыпался… А я, — Управник был рад переменить тему, — тоже в Поселке все дни валандался. Вот у него, — похлопал по плечу Крааса. — Дел там…

— Привет, Краас. Кто это с тобой?

— Привет, Роско. Солнечной и Чагару почтение.

Краас еще нетвердо говорил на местном варианте стандарт-земного. «В конце концов, — подумал Роско, — оба языка сольются, и получится нечто общее. Земляне и планетники сольются еще быстрее. Все придет в норму, все будет хорошо. Откуда же у меня эта неотвязная тревога?»

Он взглянул на жену. Он знал — необъяснимое, тревожащее беспокойство начало преследовать ее еще раньше, с первых их шагов, когда прямо из тьмы Северных Ходов, персонально для них троих распахнутых Землей, они моментально очутились в метельной круговерти планеты. Анджелка сразу запнулась и упала. Ник Чагар где-то потерялся. А вокруг были еще люди, люди, растерянные, недоумевающие, испуганные, дрожащие от холода Переселенцы…

— Что?

— Я говорю, Наставник Мик совсем плох. А На ставнику Свату хоть бы что. Водит дружбу с Волом-пьяницей из Города… ох, простите, Управник.

— Ничего-ничего, это же его в Городе так и прозвали. Дурной чапан дурного через степь видит.

— А это со мной Соонк, дельный парень, сразу освоился, помощником будет мне, как Мис у Большого Карта…

— Краас, — перебил Ник Чагар, — я просил брать на заметку все случаи — ты помнишь?

— Да, — поспешно сказал тот, — да, да. Все возвращается. Не так чтобы у всех и сразу, но… людей-то сколько. Перемещений, правда, еще не замечалось.

Оно понятно, тут растеряешься — куда? Я сам…

— Возвращается, — Чагар выглядел довольным. — Ну, Управник, как говорится, здравствуй и прощай. Я больше не нужен тут. Двинусь к себе, посмотрю, что там с Хижиной. Говорят, Поселок почти добрался и туда. Прощай, Карт, прощай, Роско, прощай, Солнечная Анджела, прощайте все. Анджи, не забывай, ты теперь — целая планета…

— Это как? — спросил Карт Анджел.

— Это вот они тебе объяснят как. Ну…

Подали друг другу по очереди руки крест-накрест. Краас и тут умудрился быть неуклюжим. Анджелка поцеловала Чагара в морщинку на щеке.

— Роско, проводи меня немного.

— Я подожду тебя, Роско, тут, пусть отец идет, — сказала Анджелка.

Сухой длинный Чагар шагал легко рядом с Роско по влажному снегу. Снега степи таяли, но Город с Поселком не заливало — от отрогов Горы равнина, видимо, шла вниз. Роско подумал, что никто здесь еще не ходил босиком по голой земле.

— Ты обратил внимание, Роско, — возвращается! — почти торжествующе сказал Ник Чагар. — Все, что было присуще людям на твоей Земле. Я уверен, что это был лишь краткий перерыв, вызванный Переселением и неизбежной встряской.

Они остановились.

— Скин в своих разглагольствованиях сказал одну дельную вещь. «Доступно всем и каждому», — сказал он. — Каждому из людей, Роско! Мы здесь просто за были, занятые выживанием. Пришли вы, вы напомните нам. Может быть, это будет через поколение, через два, через шесть. Но мы все вспомним. И все сможем.

Вообще, Роско, какова же должна быть сила человеческого разума, если он может побороть любой другой во Вселенной! Поганец Скин говорил, что не стоит гордиться всей нашей расой. А я вот горжусь! Глядя на тебя, глядя на Солнечную. Посмотри, пророчество Ки все-таки сбылось…

Роско подумал, как однажды ночью в постели поделился с Анджелкой своим впечатлением, родившимся под сверкающими дверьми Северных Ходов. Как Чагар показался ему схож с Наставником Скином. Она прижалась и прошептала: «И мне. И я, Роско. Я только не хотела говорить. Мне Почему-то страшно». Он успокоил ее тогда.

Сейчас это сходство проглядывало еще сильнее.

— А чего же ждать дальше? А, Роско? Без оков, без присмотра, без навязанного нам пути? Да еще с тем даром, что оставила Земля? Я верю…

Роско захотелось прервать его.

— Ник, в ваших книгах были хоть какие-то намеки на сверхразум, что послал людей в ковчегах на Земной путь? Зачем было разрушать материнскую планету?

Что стало бы с разумами, которые гасила Земля, оставь их развиваться по их собственному желанию? Какую в конечном итоге картину представляла бы из себя Вселенная? Ведь ваши книги писали умные люди, как я понял. Неужели никто не задавался вопросом? В конце концов — откуда взялась эта шестерка, которой преклонялись что у вас, что у нас?

Ник Чагар взглянул на Роско сверху вниз. У него были молодые глаза на старом лице. Он смотрел с доброй улыбкой, и Роско пробрала дрожь — до того было похоже.

— Нет, Роско, ничего такого там не было. Думаю, что мы этого никогда не узнаем. Да так ли это нам нужно? Что ж, — Чагар подкинул на спине походный мешок. — Давай прощаться, Солнечная заждалась.

Смотри, она уже играет со своими друзьями. Будьте счастливы, дети, навещайте старика.

— Да. Обязательно, Ник.

Они подали друг другу руки.

Солнце планеты Анджелы стояло почти в высшей точке дуги («Желтый карлик, — машинально отметил Роско), тень Чагара на снегу была совсем короткой. Роско смотрел ему вслед и вновь переживал мучительное состояние раздвоенности, будто все это уже бывало с ним прежде.

Потом решительно мотнул головой и бегом устремился к Анджелке, ожидающей его. Издали было видно, как мерцает возле нее воздух.

— Здравствуй, Роско.

— Здравствуй, Анджелка. Мы с тобой не устаем говорить это друг другу, верно?

— Это потому, что хорошо помним, как прощались. Взгляни на моих друзей.

— Анджи, ты совершенно уверена, что можешь ими управлять? Что они тебя слушаются? Что это безопасно? Ведь это, как я понимаю, те же огни, которые нападали на Город.

— Сколько можно доказывать тебе и всем вам! Ну, хорошо, смотри. Вот так. А этот так. А эти у меня сейчас закружатся… вот, видишь?

— Неужели тебе самой не страшно? Вспомни, как ты испугалась в Пещере Инка.

— Я испугалась за тебя, глупый. Ки-снадобье действует безотказно. Кроме того… есть еще одна причина.

— Какая? Что я твой муж? Одно ложе, одна кровь, одна жизнь?

— Да, хотя ты до сих пор не удосужился принести мне шкуру чапана, милый. А мужем моим ты был уже давно. Очень давно. Еще когда в первый раз уходил от меня на свою Землю. Я просто этого тогда не понимала.

— Как так?

— А вспомни. Твой прибор в твоем «кораблике», куда ты вливал мою кровь. Ведь потом ты вливал туда же свою. Это «одна кровь». Дальше. Я с самого детства как будто знала, что ни один мужчина в Городе не для меня. Ни один под Горой вообще. Я как будто уже жила с тобой одной жизнью, еще об этом не подозревая. Разве не бывает, что можно видеть вперед? У меня ведь получалось про другое. Разве только что с Чагаром мы не почувствовали, что оба видели, слышали это уже, ты у себя, я — у себя?

— Ну… было. Почувствовали. Бывает.

— Так, это — «одна жизнь».

— А как насчет «одно ложе»?

— Какой ты ехидный. Я же взяла с собой на твою Землю снадобье Ки…

— Сражен. Убит. Растерзан дикими сиу. Давай я тебя поцелую, если только не станут возражать твои друзья, а потом мы пойдем к нашим, они там небось переполошились уже.

— Да. Да, поцелуй меня, любимый, поцелуй меня, и идем. Надо идти, потому что недолгое время отпущено нам для счастья и спокойствия. Потому что будущему Управнику Роско понадобится дружба с огнями, которых еще множество живет в Горе. Потому что Земля, оставляя их нам, действовала не из одного блага. Вот, Роско.

— Анджи… Ты не разговаривала так со мной никогда. Звучит, как заклинание.

— Что ж, значит, время подошло. Ты поцелуешь меня?

— Да.

— И идем?

— Идем. Надо идти.

— Иди, Роско, иди.

В беспредельной дали пространства изувеченная, израненная, умирающая Земля медленно вращалась, потеряв свой светящийся шлейф. Эрги, следуя за нею, слишком поздно поняли, что не ведет их Земля за собой, а уводит от планеты с людьми, и не найти им дороги обратно.

Тогда светящийся рой свился в один плотный шнур энергий и пронзил Землю насквозь, искромсал ее тело.

Земля умирала. Но она послала зов, и зов этот был услышан…

Декабрь 1999 г.